M. П. ПОГОДИН
M. П. ПОГОДИН
О ‘Кавказском пленнике’
О ‘Кавказском пленнике’
О ‘Кавказском пленнике’, Погодин Михаил Петрович, Год: 1823
Время на прочтение: 13 минут(ы)
Погодин М. П. О ‘Кавказском пленнике’ // Пушкин в прижизненной критике, 1820-1827 / Пушкинская комиссия Российской академии наук, Государственный пушкинский театральный центр в Санкт-Петербурге. — СПб: Государственный пушкинский театральный центр, 1996. — С. 131-142.
http://next.feb-web.ru/feb/pushkin/critics/vpk/vpk-131-.htm
Давно уже любители поэзии не получали от наших стихотворцев никаких подарков значительных, с 18151 не много вышло таких произведений, которые бы с честию заняли место в сокровищнице русской словесности. — Новый атлет Пушкин, кажется, хочет вознаградить сей недостаток: прошлого года он дал нам ‘Руслана’2, ныне получили мы от него ‘Кавказского пленника’ и скажем смело, что эта повесть должна почесться прелестным цветком на русском Парнасе. — Молодой стихотворец быстро идет вперед: первая поэма его, показавши в полной мере, чего от него ожидать должно, не удовлетворила во многих отношениях строгим требованиям знатоков3, но в ‘Кавказском пленнике’ вместе с юным, крепким, пылким воображением видно искусство и зрелый плод труда, соображение обширнее, план правильнее.
Предложим ход действия в повести словами самого сочинителя. Оно открывается описанием беседы черкесов, которые разговаривают
О бранных, гибельных тревогах,
О красоте своих коней,
О наслажденьях дикой неги.
………………………………..
Текут беседы в тишине.
Вдруг является пред ними их соотечественник с русским пленником. Горцы радуются добыче. — Несчастный лежит без памяти, наконец приходит в чувство — загремели цепи,
Все, все сказал ужасный звук.
Черкесы, ушед в поле, оставили его без надзора. Перед ним между однообразными вершинами холмов
уединенный путь
В дали теряется угрюмой.
Этот путь ведет его на родину. Он погружается в задумчивость,
И лучших дней воспоминанье
В увядшем сердце заключил.
Читатель узнает здесь короче своего героя:
Людей и свет изведал он
И знал неверной жизни цену.
Он отказался от света,
Покинул он родной предел
И в край далекий полетел
С веселым призраком свободы.
Свобода потеряна, и жизнь становится ему несносною,
Он ждет, чтоб с сумрачной зарей
Погас печальной жизни пламень.
Вдруг является перед ним черкешенка, воспылавшая к нему внезапною любовию.
Он чуждых слов не понимает,
Но взор умильный, жар ланит,
Но голос нежный говорит:
Живи, — и путник4 оживает.
Должность его была пасти стада. — Молодая подруга своим участием старается облегчить скорбную судьбу его, и хотя
Не мог он сердцем отвечать
Любви младенческой, открытой, однако,
Казалось, пленник безнадежный
К унылой жизни привыкал.
Внимание его обращает на себя жизнь черкесов, описанием коей заключается первая часть. — Может быть, строгие критики наши скажут, что сии описания, занимая большую ее половину, слишком длинны, то есть несоразмерны с составом целой повести, что касается до нас, мы, очарованные прелестными стихами, прелестными картинами, не заметили бы, кажется, этого, хотя бы их было гораздо более.
Во второй части, начатой не так удачно, как первая, дева признается Пленнику в любви своей, но его сердце уже занято и не может отвечать красавице. Забудь меня, — говорит он, —
Зачем не прежде
Явилась ты моим очам,
В те дни, как верил я надежде? и пр.
Образ первой его любимицы везде за ним следует, он не может думать ни о чем больше. — Не ожидавшая такого объяснения,
без слез рыдая,
Сидела дева молодая.
Пришед несколько в себя, она упрекает Пленника, зачем не обманул он ее неопытную младость
Хотя б из жалости одной
Молчаньем — ласкою притворной, и пр.
……………………………………..
Умолкла. Слезы и стенанья
Стеснили бедной девы грудь,
Уста без слов роптали пени.
Тронутый пленник утешает ее. И я также, говорит он,
Любил один, страдал один.
Наконец,
Главу склонив, потупя взор,
Они в безмолвии расстались.
Долго после не посещала Пленника Черкешенка. Он
Один окрест аула бродит,
томясь желанием свободы, вдруг слышит он:
В горах раздался клик военный.
Черкесы отправились в поход. В ауле остались младенцы, девы, старики. К Пленнику приходит Черкешенка,
В одной руке блестит пила,
В другой кинжал ее булатный.
Беги, говорит она ему, вот кинжал,
Твоих следов
Никто во мраке на заметит’.
Пилу дрожащей взяв рукой,
К его ногам она склонилась.
Визжит железо под пилой,
Слеза невольная скатилась,
И цепь распалась и гремит.
‘Ты волен, — дева говорит, —
Беги!’ но взгляд ее безумный
Любви порыв изобразил.
Она страдала, ветер шумный
Свистя, покров ее клубил.
Пленник зовет ее с собою,
Нет, русский, нет,
Она исчезла, жизни сладость.
Доходят вместе до реки. — Пленник бросается вплавь. Вдруг слышится ему стон. Русский выходит на противный берег, оборачивается назад и видит:
при луне, в водах плеснувших,
Струистый исчезает круг.
Все понял он.
Пленник прощается с местом своего заточения, отправляется в путь и достигает русского стана.
Вот вся повесть. Действие самое простое и ведено самым естественным образом. Действующих лиц только два. — Характер Черкешенки отделан мастерски. Она простосердечна, тверда, страстна, одно мгновение решает навеки судьбу ее, в ней видно какое-то дикое великодушие. Узнав от Пленника, что он не может отвечать на любовь ее, не приходит разделять с ним его горестей, это не в ее силах: такое тихое, образованное чувство ей чуждо, но она готова спасти своего друга. — Спасая его, являет еще врожденную свою гордость.
Возможно ль! ты любил другую!..
О чем же я еще тоскую,
О чем уныние мое? —
говорит она ему — но не может пережить любви своей: в чистом сердце впечатление первой любви сильно. — Словом, Черкешенка есть истинная дочь Кавказа, и портрет ее должен висеть подле портрета Душеньки5 в галерее красавиц, созданных русскими стихотворцами. — Жаль, что любезный Пушкин не описал нам подробнее этого волшебного мгновения, в которое героиня его воспламенилась любовию к Пленнику, — этой внезапной симпатии сердца, столь счастливо им придуманной.
Непостижимой, тайной силой
К тебе я вся привлечена —
слишком мало для читателя. Здесь был предмет для прекраснейшего пиитического описания.
Характер Пленника странен и вовсе непонятен. В нем замечаются беспрестанные противоречия. — Нельзя сказать, что составляет его основу: любовь или желание свободы. — Кажется, что поэт больше хотел выставить последнее, но ответ Пленника Черкешенке:
……….. рассеянный, унылый
Перед собою, как во сне,
Я вижу образ вечно милый,
Его зову, к нему стремлюсь,
Молчу, не вижу, не внимаю,
Тебе в забвеньи предаюсь
И тайный призрак обнимаю,
О нем в пустыне слезы лью,
Повсюду он со мною бродит
И мрачную тоску наводит
На душу сирую мою —
и некоторые другие стихи показывают, что и свободою наслаждаясь, Пленник был бы равно несчастлив, ибо, кажется, никак нельзя допустить, чтоб страдания от презренной любви чувствовались им только в неволе и изглаждались на воле. — Такая любовь была бы слишком мудрена. Если ж с свободою Пленник не получит счастия, то для чего он так жаждет ее: свобода в сем случае есть чувство непонятное, хотя при других обстоятельствах, при других отношениях, разумеется, она может составить счастие. — Притом сам стихотворец в первой части сказал:
Казалось, пленник безнадежный
К унылой жизни привыкал,
Тоску неволи, жар мятежный
В душе глубоко он скрывал.
Он мог обращать внимание на жизнь черкесов, наблюдать их нравы, воспитание, любил их простоту и пр., умел управлять своими страстями.
Таил в молчаньи он глубоком
Движенья сердца своего,
И на челе его высоком
Не изменялось ничего.
Он с нетерпением учился языку грузинскому. — Все сии обстоятельства показывали, что пленник начинает забывать потерю свободы, как вдруг во второй песни, именно после объяснения Черкешенки, эта страсть возгорается в нем с новою силою. При малейшем шуме он,
Вспыхнув, загремит цепями,
Он ждет, не крадется ль козак,
Ночной аулов разоритель,
Рабов отважный избавитель,
Зовет………………………………….
Пленник тоскует, что умрет вдали от брегов желанных, где живет его любезная, но прежде он сам оставил их и полетел за веселыми призраками свободы.
Как друг природы, он мог бы наслаждаться ею и пася табуны черкесские.
По крайней мере, Пушкин мог бы привести причиною желания свободы любовь к отечеству. Зачем не влил он в своего Пленника этого прекрасного, русского чувства: хотя страдать, но на родине? Пусть тоска, как свинец, у него на сердце, но он хочет быть на русской земле, под русским небом, между русскими людьми, и ему будет легче. — Любовь к отечеству, представленная отдельно, независимо от страстей, произвела бы прекрасное действие под пером Пушкина, так хорошо описавшего этот уединенный путь, который
В дали теряется угрюмой.
Холодность Пленника к благодеяниям Черкешенки во всех отношениях не извинительна. Он не хотел посвятить ей даже вздоха, увидев, как
Струистый исчезает круг.
Пусть он не мог отвечать на любовь ее, но он должен был почтить в ней свою благодетельницу, должен был пожалеть о ней, о такой жертве страстей, как сам он6. — И прежде как мог он сказать ей:
Недолго женскую любовь
Печалит хладная разлука,
Пройдет любовь, настанет скука,
Красавица полюбит вновь.
Говорить так с светскою красавицей — было бы жестоко, с невинною черкешенкою — вовсе непростительно. Собственные неудачи Пленника в любви едва ли могут извинить такие слова.
Зачем звал он ее бежать с собою? — Неужели, сказав ей:
Я твой навек, я твой до гроба,
он говорил правду? Неужели, получа свободу, он мог бы позабыть совсем предмет первой любви своей? Прежние чувства его противоречат этому совершенно. Слова, сказанные Пленником о себе:
Твой друг отвык от сладострастья,
или,
Без упоенья, без желаний
Я вяну жертвою страстей,
показывают, что Пленник смотрел на любовь не с благородной стороны. Можно ли выставлять такие чувства! — Иные скажут, что Пленник говорил так, сообразуясь с понятиями Черкешенки, в таком случае ее любовь не возбудит большого участия. — Сии стихи, скажем кстати, напоминают соблазнительности, коими наполнена первая поэма Пушкина. Пусть вспомнит он, что первым украшением Гомеровой Венеры почитается пояс стыдливости, изобретенный сим великим стихотворцем7. — Неужели чувственности должна говорить поэзия? — Это ли святая цель ее?
Есть и частные несообразности в характере Пленника, напр., он, опамятовавшись и видя себя в плену, лишась последней цели своей жизни,
…ждет, чтоб с сумрачной зарей
Погас печальной жизни пламень.
Но чрез несколько часов является перед ним Черкешенка, и он
ловит жадною душой
Приятной речи звук волшебный
И взоры девы молодой.
Сила красоты велика, говорят, но естественно ли вдруг возыметь такие чувства человеку, ожесточенному совершенно против жизни, и еще более против любви, человеку окаменелому?
Наконец, стихи, относящиеся к Пленнику,
Я жаждой гибели горел
……………………………………….
Где бурной жизнью погубил
Надежду, радость и желанье.
……………………………………….
Душевной бури след ужасный и пр.
разливают какую-то неприятную темноту на характер Пленника.
Неужели думал любезный поэт наш, что таким чудным характером произведет он большее действие и что, наоборот, умерив в Пленнике страсть к свободе чрез показание причин в любви и в чем-нибудь другом, изобразив его не столько ожесточенным, более признательным к благодеяниям Черкешенки, он представит слишком обыкновенное? — Напрасно: под его пером и слишком обыкновенное имело бы свою занимательность, свои красоты, свою прелесть. — Он мог также затмить совершенно первую любовь и вместе с нею окаменить сердце Пленника к подобным чувствам и в будущем: тогда сохранилось бы, по крайней мере, единство в его характере, и свобода была бы его основою. — Для сего стоило бы только переделать несколько разговоров Пленника с Черкешенкою. — Признание в первой неудачной любви может служить и в сем случае причиною невозможности отвечать на любовь Черкешенки.
Несчастный друг! зачем не прежде
Явилась ты моим очам и пр.
Только нельзя уже будет оставить стихов:
В объятиях подруги страстной
Как тяжко мыслить о другой!
Также и следующих:
Я вижу образ вечно милый и пр.
до стиха:
На душу сирую мою.
Предыдущие же,
Когда так медленно, так нежно
Ты пьешь лобзания мои и пр.
могут остаться как простое воспоминание, не имеющее никакого отношения к настоящим его чувствам.
Многие стихи показывают, что это и была цель Пушкина, например, о Пленнике, в то время как он потерял свободу, сказано:
Свершилось! целью упованья
Не зрит он в мире ничего.
И вы, последние мечтанья,
Сокрылись от него.