О каталоге книг, привозимых на Лейпцигскую ярмарку
О каталоге книг, привозимых на Лейпцигскую ярмарку
(Сокращ. пер. с немецк.)
——
О каталоге книг, привозимых на Лейпцигскую ярмарку, Немецкая_литература, Год: 1806
Время на прочтение: 4 минут(ы)
Известный академик берлинский Ф., некогда поднося Фридриху II роспись сочинений своих, сказал: ‘Voil mes pchs! Вот мои грехи!’ — Добрый человек, желая пошутить, сказал сущую правду, и Фридрих мог бы на сию чистосердечную исповедь отвечать: ‘Иди, и к тому не согрешай!’
Увидев каталог Лейпцигской ярмарки, я обыкновенно восклицаю: вот грехи Германии! Ежегодно увеличивающаяся толщина его означает неплодие: говорят, что у толстых людей не родятся дети, и что ненатурально вздувшееся брюхо есть признак водяной болезни. Наш Лейпцигский каталог, в отношении к ежегодно выходящим каталогам английским, французским, итальянским и испанским, есть фараонова тощая корова, которая, сожравши семь жирных, не делается дороднее.
Мудрый Соломон изрек: грех погубляет человека. Мы можем также сказать: грехи немецких писателей суть казнь Германии — эстетическая, умственная и нравственная.
Постараемся же, для блага пишущих, печатающих и читающих, предложить здесь некоторые рассуждение о сем важном предмете.
На невозделанной ниве родится множество негодной травы, от беспорядка во внутреннем управлении происходит избыточество в авторах. Если б в нашем любезном отечестве было больше мануфактур и фабрик, меньше было бы книгопродавцов. Если б мы — подобно детям, которые бросают покрытый ржавчиною грош, и хватаются за блестящий шелег — не привязывались более к чужестранным товарам, нежели к своим, то промышленность, торговля и земледелие, сии источники государственного богатства, оживились бы и процвели, тогда многие руки взялись бы за челнок, за шило, за скобель, за плуг, вместо того что теперь, работая гусиными перьями, показывают, что взялись не за свое дело.
Множество людей, как говорят, учащихся, то есть желающих доставать себе хлеб произведениями головы и пера, означает бедность тех, которые питаются трудами рук своих. Пашут и сеют на Парнасе, потому что не имеют ролей, странствуют по пути ко храму славы, потому что в рабочих и лавках нет места. Все сии Гласы истины, все Вздохи истины {Сочинения, выходившие в опасное время Французской революции.}, были не что иное, как отголоски тощего желудка.
Другая причина немецкого многописания — университеты. В богатой Англии их только два, напротив того у нас в Германии на всех проезжих дорогах выстроены гостиницы мудрости, в которых богиня угощает полки молодых странников. Зато уже в Англии приказчик более получает жалованья от купца, нежели у нас от владетельного князя профессор — хотя сей последний должен образовать советников и духовников для своего отечества! Сверх того все духовные и светские чиновники в немецких государствах получают так мало жалованья, что поневоле должны приниматься за авторство. Удивительно ли, что беспрестанно читаем в ведомостях о продаже Самого лучшего пошлино-собирателя, Самого лучшего писаря на заставе, Визитатора, и тому подобных сочинений? Удивительно ли, что в журналах печатаются судебные документы, взятые из архива?… К чести человеческих усилий должно признаться, что многие писатели, искавшие ключи к сытному чулану, нашли ключ ко храму славы, многие приобрели бессмертие, подвергаясь опасности умереть от голода.
Наш достопочтенный Музеус — которого Физиогномическое путешествие с удовольствием будут читать и тогда, как Черепословие Галлево и Физиогномика Лафатера потеряют свою цену — увенчал главу свою неувядаемым лавром, потому что не имел ни гроша на разведение овощей в огороде, он написал Немецкого Грандиссона единственно для того, чтоб за вырученные деньги купить садик, который после был для старика единственной утехой.
Один из славнейших немецких писателей произвел на свет много сироток, а еще больше романов без имени сочинителя, теперь любимейшее произведение, писанное автором для пропитание своего семейства, употребляется на обвертку в одной богатой книжной лавке.
Я знал в некотором немецком университете профессора, у которого было четверо детей: один очень резвый мальчик, другой — шалун, дерзкий и необузданный, третий — угрюмый нелюдим, четвертый — настоящий флегматик. Добродушный отец не отчаивался видеть некогда своих детей в хорошем состоянии, и обыкновенно утешал жену, которая часто беспокоилась: не бойся, ничего. Друг мой весельчак Фриц будет комическим стихотворцем и романистом, в кипящей крови Рудольфа пылают тирады трагические, угрюмый Генрих будет хорошим педагогическим писателем, а тяжелый Павел обогатит поле словесности выборами из чужих сочинений! Добрая, но малодушная мать, слыша от мужа о тирадах и выборах, потеряла надежду когда-либо утешаться благополучием детей своих.
Итак, немецкое многописание, не что есть иное, как грех, ибо проистекает из греховных источников. Романы, драмы, педагогические сочинения, журналы и карманные книжки, большею частью наполняют многогрешные статьи Лейпцигского каталога. Невероятное дело! Всякий, сыгравши роман в своей жизни, пишет книгу, посмотревши на представление странствующих комедиантов, сочиняет драму, имея школу в своем распоряжении, берется учить публику. Наши журналы суть не что иное, как кружки, которые носят из дому в дом для собирание денег. — В моем присутствии человеколюбивый цензор поправил десяток грамматических ошибок в объявлении о журнале, довольно известном, которое сочинено было самим издателем! Человек, не написавший во всю жизнь свою ни одной стихотворной строчки, издает Календарь муз! Автор сочинений, которых никто не читал и о которых никто не знает, судит книги, и для отмщения за свою неизвестность мрачит имена других, а молодые кандидаты авторства прославляют его мужем ученым, остроумным, знаменитым!
От такого множества книг вкус нации необходимо портится, разум читателей помрачается. Отрывки и мелочные сочинения, в журналах помещаемые, отнимают время, которое надлежало бы употребить на чтение книг полезных. Наши молодые люди, едва имея о вещах понятие, считают себя учеными мужами! Невежды, с календарями и журналами в кармане, с вытверженными приговорами о сочинениях на языке, с именами нечитанных книг в голове, бредят об учености! Трансцендентализм и шеллингианизм скрываются под щегольскими шапочками с развевающимися перьями, уста, которым суждено твердить о волокитстве и нарядах, в жарких спорах произносят имена славнейших философов! Молодые мужчины соблазняют девушек, а девушки даются в соблазн, следуя образцам, начитанным в романах и драмах. Дочь отказывается от руки достойного человека, сын не соглашается жениться на достойной девице, потому что жених и невеста, избранные благоразумными родителями, не походят на идеальный образец, описанный в новейшем романе!
У нас карманные книжки переплетены в красивый сафьян — зато не имеем прочных кож для башмаков, славимся глубокой метафизикой — и не имеем исправных фабрик, мы богаты романами — и терпим недостаток в мануфактурах. Список писателей у нас толстеет, то же делается и со списком о купцах, пришедших в несостояние расплачиваться с заимодавцами. Мы пишем — и голодны, читаем — и ничему не научаемся, таем от чувствительности — и изменяем супругам! Скажу более: велемудрие отравляет нас ядом, сбивчивая философия делает нас софистами, свободные науки заражают нас моральными болезнями.
Небо! даруй нам вместо излишнего велемудрия, более благоразумия, вместо исправно выходящих периодических изданий, верный доход с наших капиталов, вместо свободного книгопечатания свободное плавание по Эльбе! даруй нам благословенную жатву, и не так толстые каталоги Лейпцигской ярмарки!
О каталоге книг, привозимых на Лейпцигскую ярмарку: [Лит. памфлет о скудости соврем. нем. лит.]: (Сокращ. пер. с немецк.) // Вестн. Европы. — 1806. — Ч.28, N 14. — С.100-107.