О гордости и ревности
О гордости и ревности
(Из Декады.)
——
О гордости и ревности, Каченовский Михаил Трофимович, Год: 1805
Время на прочтение: 5 минут(ы)
Спустя несколько дней после Саламинского сражения, военачальники греческие собраны были перед жертвенником Нептуна для объявления, кто более всех отличился в битве. Каждый из них наименовал во-первых себя, потом уже Фемистокла. Это история всех людей. Спросите у кого угодно, у художников, ученых, литераторов: все скажут вам о себе то же, что афинские военачальники.
Один танцмейстер, который никак не мог научить графа Оксфордского прыгать по-своему, услышав, что ученик его пожалован государственным казначеем, вскричал с крайним удивлением: ‘Какое достоинство нашла в нем королева? Я два года мучился с этим человеком, и все без успеха!’
Каждый любит то, в чем сам упражняется: живопись есть первое из всех художеств в глазах того, кто ею занимается, другой скажет вам что ваятельное искусство выше всего на свете, третий будет уверять, что с музыкою ничто не может сравниться. Первый укажет вам на Преображение, второй на Бельведерского Аполлона, третий заставит вас слушать Гайденову симфонию — и каждый будет доказывать истину своего мнения примерами.
Нет сомнения, что чувство гордости похвально, когда она оправдывается такими образцовыми произведениями, к сожалению, часто гордость и истинное достоинство бывают между собою в обратном положении.
Нам хочется, чтобы все свой образ мыслей, свои поступки, свой вкус соображали с нашим образом мыслей, с нашими поступками, с нашим вкусом. В этом походим на циника, который говорил к окружающей толпе любопытных, собравшихся смотреть на его странности: ‘я смеюсь над всеми теми, которые мне кажутся смешными!’ Ему отвечали, что если это справедливо, то он должен умереть от смеха.
Чрезмерная гордость происходит от чрезмерного незнания самого себя. Много времени надобно провести в наблюдении самих себя, прежде нежели удастся нам снять завесу, скрывающую добродетели и пороки, хорошие и дурные качества других людей. Мы обыкновенно уважаем или презираем поступки других по сходству или несходству их с нашими. Оттого наше художество, наше ремесло, наше сочинение кажется нам преимущественным, совершенным, прекрасным.
Тот долго и с успехом занимался изучением человеческого сердца, кто первый сказал, что самолюбие есть душа натуры человеческой.
Сие чувство гордости часто имеет влияние на наши суждения, которые впрочем зависят от предметов, нас окружающих, и от сферы, в которой живем. Мы принимаем на себя характер обитаемой страны, отправляемой должности, круга знакомых и потому уже определяем великое, изящное, истинное, хорошее, потому уже располагаем свои понятия, любим их, удивляемся им и с негодованием отвергаем все, что им противится. Чувство гордости есть моральное орудие, которым измеряем мнения других людей, их действия, их добродетели. Если бы от нас зависело, мы охотно последовали бы примеру жестокого тирана, изобретшего машину, на которой он мучил несчастных жертв безумной своей ярости, отсекая у них члены, или вытягивая их, смотря по соразмерности их роста с орудием казни {Кажется, автор здесь разумеет Прокруста, которого Овидий называет сыном Полипемона. Павзаний того и другого почитает за одного человека, имя Полипемон составлено из юNo’? много и юЇЂ пагуба, бедствие, а Прокруст происходит от вытягивать, потому что он гостей своих и захваченных путешественников клал на известных ложах, и мучительски вытягивал члены несчастных, если они были короче, нежели ложе, в противном случае отсекал им ноги. Тесей самого его замучил такою же казнью. Это описано в VII-й книге Овидиевых превращений. Другие писатели упоминают, что сей разбойник собственно назывался Дамастом. Изд.}.
Что сказали мы о классах людей, составляющих общество, то же можно сказать и о целых нациях. От китайцев, хотя не первого, по крайней мере, многочисленнейшего из всех народов, до двух или трех сот бродящих жителей какого-нибудь дикого острова, все нации имеют свою гордость, и исключительно приписывают себе одним качества, отличающие их от всех народов на свете. Китаец, затвердивший, что земля четырехугольна, и что он занимает самое средоточие, почитает все другие нации варварскими. Аравитянин, будучи уверен, что калиф его безгрешен, смеется над простодушным татарином, который не сомневается в бессмертии своего ламы. Эфиоп, преклоняющий колена перед кустом дерева и повергаюшийся на землю перед корнем, каждый день видит возрастающее число предметов своего богопочитания, и искренно жалеет о тех, по его мнению, несчастных, которые покланяются только одному Богу.
У дикого спросили земляки его, что за народ французы, о которых они столь много наслышаны? ‘Они точно такие люди, как я’, отвечал дикий, думая, что сказал великую похвалу нашей нации.
Баснописцы индийские, которых сочинения, как известно, по большой части наполнены приятною моралью, упоминают, что на их океане находится остров, населенный уродами. Один путешественник молодой, красивый и статный посетил сей остров: народ толпился около его и с любопытством рассматривал человека, имеющего такой странный вид. По счастью, нашелся между ними один ученый, который, уверив земляков своих, что родиться без горба не есть невозможность, просил их пощадить сего несчастного, доказывая, что не должно обижать людей созданных безобразными, но надлежит благодарить Бога за то, что одарил их таким стройным телом и пригожестью.
На берегу Миссури начальник одной бродящей орды каждое утро выходит из шалаша своего и, указав солнцу дневной путь его, при самом появлении сего светила, восклицает: ступай!
Таким образом, каждый народ предпочитает свои обыкновения, свое правление, свои нравы, свои законы, обыкновению, правлению, нравам и законам своих соседей. Гюй-Патень называл англичан прожорливыми волками, но Аддингтон был еще вежливее, сказав только, что мы похожи на обезьян.
Народная гордость смешна в глазах философа, если она основана на одних только ребяческих предрассудках, но перестает быть такою, когда другими побудительными причинами управляется. Впрочем, в обоих случаях политик может найти в сем чувстве народном важную для себя пользу.
В самом деле, гордость не всегда есть порок. Будучи способною существовать под разными изменениями, под разными видами, она делается зерном великих деяний, когда бывает обязана началом своим в собственном достоинстве. Хотите ли испытать, справедлива или ложна гордость, владеющая вашею душою? Примечайте, какое впечатление делают в вас дарование и достоинства других людей. Кто желает только сравниться с соперником, или превзойти его, кто плачет над его гробом, тот одушевлен гордостью справедливою благородною, или лучше, ревностью.
Греки отличались гордостью благородною, она была источником деяний, предавших бессмертию имя сего славного народа. По окончании сражений, выставляли пред народом кости воинов, пожертвовавших жизнью для блага отечества, их покрывали цветами, произносили похвальные слова сим жертвам незабвенным: простой воин и начальник получали одинаковые почести. В Греции умели питать полезные страсти. Надобно ли вдохнуть ужас к тирании и признательность к защитникам отечества — выставляют на площади статуи Гармодия и Аристогитона. Нужно ли подкрепить ослабевшую веру — уродуют статуи богов.
Древние имели искусство поддерживать спасительную гордость народную памятниками, триумфами, похвальными словами, мудрыми узаконениями. Ничего не было опущено, что могло споспешествовать к возбуждению сего чувства во всех гражданах. Из числа новейших наций, одни англичане питают народную гордость, даже с нарушением законов справедливости. Они поселяю т в народе странные и смешные предрассудки, но полезные по своей цели. От того происходит, что англичане о всех других нациях отзываются с пренебрежением.
Во время революций иногда сверкают великие мысли, им удивляются с жаром, но скоро опять забывают о них. Одна из таких мыслей была — помещать в Пантеоне тела людей великих. Но кого одни почитают великими, о тех другие вовсе не думают, по сей причине скоро перестали говорить о Пантеоне, впрочем это заслуживает быть обдуманным, а особливо при нынешнем состоянии умов и мнений. Англичане уже давно имеют свой Пантеон. Прах Попе, славного поэта, покоится в Вестминстерском аббатстве подле королей и министров, песнопевец лежит наряду с героями.
Другое учреждение, учреждение великое и прекрасное, ежегодно выставлять в Луврском дворце предметы народной промышленности, остается в своей силе. Сравнивая нынешнее время с прежним, нельзя не удивляться быстрым успехам наших художников, не сомневаюсь, что сия мысль будет источником народного благоденствия. Ревность одушевит артистов, каждый из них в течение года станет заниматься усовершенствованием художества, будет стараться сделаться известным посредством какого-нибудь нового изобретения, будет стараться произвести что-нибудь образцовое и заслужить общую похвалу и благодарность.
Из всего мною сказанного необходимо следует важная истина, соглашаюсь, что она не новая, однако ж не почитаю ненужными доказательств, снова приведенных мною в ее пользу: следует, говорю, важная истина, что законодатель народную гордость может употребить с великою пользою, и сделать добро из такой вещи, которую философ и моралист считают пороком, следовательно злом.
О гордости и ревновании: [Эссе]: (Из Декады) / [Пер. М.Т.Каченовского] // Вестн. Европы. — 1805. — Ч.20, N 8. — С.298-307.