П. А. Вяземскій
О двухъ статьяхъ напечатанныхъ въ Встник Европы.
О двухъ статьяхъ напечатанныхъ въ Встник Европы.
1822.
О двух статьях напечатанных в Вестнике Европы, Вяземский Петр Андреевич, Год: 1822
Время на прочтение: 12 минут(ы)
Вяземскій П. А. Полное собраніе сочиненій. Изданіе графа С. Д. Шереметева. T. 1.
Спб., 1878.
Начинаю съ надеждою, что читатели мои не побужденіямъ личнымъ припишутъ участіе, пріемлемое мною въ спор, коему могъ бы я остаться совершенно чуждымъ, но вотъ что въ моемъ мнніи даетъ мн право на сію надежду: Встникъ Европы, съ тхъ поръ какъ онъ составляемъ г. Каченовскимъ, сдлался, какъ бы для оправданія сего выраженія, составомъ оскорбленій, изливаемыхъ щедрою рукою на имена, почтеннйшія въ области литтературы нашей. Ученый Буле, коего Европейская знаменитость служила украшеніемъ Московскому университету, былъ въ семъ журнал нагло выставленъ на посмяніе, конечно не ему обратившееся съ безславіе. Дмитріевъ, Карамзинъ, Жуковскій поочередно расплачивались въ немъ за уваженіе, пріобртенное ими отъ просвщенныхъ соотечественниковъ. Внесенный, не по заслугамъ моимъ, въ сей списокъ почетной опалы, долженъ я по крайней мр признаться, что мн не отказано въ утшеніи благороднаго сотоварищества, и такое утшеніе принимаю съ благодарностію. Къ тому же прибавить можно, что если бы и въ самомъ дл оскорбленія Встника Европы были оскорбительны, то не мн бы, оставляющему ихъ безъ уваженія, прилично было хвалиться твердостію и великодушіемъ. Мое посланіе Каченовскому, вроятно уже забытое нын большею частію публики, но можетъ быть еще одному изъ читателей моихъ памятное, даетъ мн возможность ждать еще долго совершенной отплаты и безпечно жить на чужой счетъ. Могло бы встртиться еще и другое предупрежденіе не въ пользу моего безпристрастія, но и его опровергнуть не трудно. Понимаю, что связи мои съ писателемъ, коего возвышенная слава служитъ любимою цлію холостымъ зарядамъ Встника Европы, могутъ иныхъ заставить думать, что мое участіе въ этой литтературной распр не совсмъ чуждо пристрастія. Но съ другой стороны, какъ полагать, что человкъ, презирающій за себя вс личныя (правда, ничтожныя) оскорбленія, не будетъ умть презрть ихъ за человка, который отъ всхъ потаенныхъ покушеній безсильной и неловкой злости огражденъ признательностію отечества и уваженіемъ Европы? Нтъ! не хочу врить, чтобы люди благомыслящіе остановились на такомъ подозрніи, они не назовутъ меня неумстнымъ защитникомъ писателя, который не иметъ нужды въ посторонней защит и всегда отвчалъ едиными трудами долговчными на поденныя и однодневныя скоросплки критики неосновательной и пристрастной. Путь сего писателя означенъ блестящею браздою въ области словесности нашей. Нравственность его такъ-же извстна, какъ и его дарованія. Возвышенный духомъ, правилами и образованностію, умлъ онъ дойти до цли благородной безъ состязанія и уловокъ, часто унижавшихъ и знаменитйшихъ побдителей. Примръ его долженъ быть поучителенъ для тхъ, которые умютъ его постигнуть. Смло обнажаю свое мнніе предъ свтомъ, ибо знаю, что оно уже заране оправдано голосомъ просвщеннаго большинства и что во мн чувство привязанности сливается съ возвышеннымъ чувствомъ гордости народной. Нтъ! если при всхъ причинахъ, осуждающихъ меня на молчаніе, я прерываю оное, то единственно отъ невольнаго движенія негодованія, которое увлекаетъ насъ на защиту истины, нагло искажаемой умствованіями и предразсудками присяжныхъ лжеучителей. Пользуясь апатіею нашего общественнаго мннія, наносятъ они ему безнаказанные удары и торжествуютъ про себя побду, никмъ неоспориваемую. Не безполезно, кажется, призывать иногда къ суду общественному сихъ мнимыхъ торжествователей и длать безпристрастную оцнку трофеямъ, слишкомъ легко добываемымъ. На этотъ разъ осмливаюсь взять на себя сію обязанность. Посл сего длиннаго и вынужденнаго обстоятельствами предисловія, приступлю къ длу.
Статьи, помщенныя въ 13, 14 и 19 NoNo Встника Европы, на страницахъ 23—39 и 183—203, заслуживаютъ по многимъ отношеніямъ особенное вниманіе.— Въ нашей словесности, гд писатели на перечетъ, гд извстны пріемы, замашки и такъ сказать почеркъ каждаго, нетрудно угадать сочинителя по слогу, хотя подъ сочиненіемъ его и нтъ подписи. Хочу по крайней мр передъ публикою похвастаться догадливостію и спшу скоре, пока не провдали {Названіе одной Русской комедіи.}, открыть ей, что упомянутыя статьи писаны Лужницrимъ старцемъ. А кто этотъ Лужницкій старецъ, о томъ знаетъ тотъ, кому извстна редакція Встника Европы. Странно, что сей неизвстный знакомецъ, оскорбляя живыхъ писателей, и между прочими г. Греча, отражающаго его открыто, упорствуетъ не объявлять своего имени и хочетъ еще уврить публику, что онъ изъ уваженія въ ней не называетъ себя {Если бы сей критикъ довольствовался однимъ ученымъ и дльнымъ разборомъ, то могъ бы онъ, конечно, изъ скромности остаться въ неизвствости, но въ статьяхъ своихъ явно задваетъ онъ и нравственныя свойства автора критикуемой книги, упрекая ею въ недостатк хладнокровія, шутя надъ извстною его скромностію, и потому непремнно долженъ онъ или назвать себя, или ршиться за неимніемъ другаго имени понесть то, которое обыкновенно приписывается сочинителямъ безъимянной брани.}. Забавное уваженіе!
Статьи, напечатанныя въ означенныхъ NoNo Встника Европы, могутъ раздлиться на два разряда. Одна часть замчаній относится вообще въ нашей литтератур, другая собственно къ книг г-на Греча. Придержимся и мы сего раздленія.
Можно было надяться, что распря за нашъ языкъ давно прекращена. Нкоторые изъ противоборцевъ остались, можетъ быть, тайно при своемъ мнніи, но господствующее и такъ сказать народное литтературное исповданіе было у всхъ одинаково, за исключеніемъ, разумется, различія дарованій. Г. неизвстному знакомцу, или Г. М. И., захотлось изъ подъ пепла потухшихъ распрей вынесть пламя древней вражды. Будемъ надяться, что отъ покушеній его онъ одинъ только обожжется, но не вспыхнетъ новая продолжительная брань. Онъ не вовремя взялся за это дло. Нашъ вкъ требуетъ мыслей, а не схоластическаго пренія о словахъ. Дань уваженія писателю заслуженному принесена была высшимъ святилищемъ народнаго просвщенія въ глазахъ внимательной Россіи. Торжественный примръ благороднаго праводушія могъ бы, кажется, образумить и пристыдить упорнйшее ослпленіе, но на иныхъ людей всякой изящный примръ безсиленъ, всякое словесное убжденіе недйствительно. Запоздалые во всемъ, они, прицпившись къ одному мннію, держатся за него и тогда, когда оно уже пало и отброшено даже тми, которые его нкогда поддерживали и тмъ придавали ему нкоторую заимствованную возвышенность. Излишне было бы входить въ разысканіе, какимъ образомъ пишетъ нын образованная Россія и ближе ли подходитъ сей языкъ къ тому, который употреблялъ Ломоносовъ, или къ тому, коего Карамзинъ далъ и даетъ намъ образцы. Гд есть очевидность, тутъ не нужны разысканія. Остановимся на мнніи, выставленномъ г. критикомъ, что Ломоносовъ и Карамзинъ, первый въ предварительномъ образованіи, другой въ ршительномъ образованіи языка слдовали путями совершенно противоположными. Чмъ онъ это доказываетъ? Двумя выписками изъ обоихъ писателей, другъ другу нимало не противорчущими. Ломоносовъ совтуетъ писателю читать церковныя книги и говоритъ, между прочимъ, что отъ того къ общей и собственной польз воспослдуетъ, что будетъ всякъ умть разбирать высокія слова отъ подлыхъ и употреблять ихъ въ приличныхъ мстахъ по достоинству предлагаемой матеріи, наблюдая равность словъ. Карамзинъ ршительно говоритъ, что въ чтеніи церковныхъ книгъ и свтскихъ можно собрать матеріальное или словесное богатство языка. Не ясно ли изъ сего слдуетъ, что и онъ почитаетъ церковныя книги частію того сокровища, изъ коего долженъ почерпать Русскій писатель. Если онъ предлагаетъ ему еще и другія средства въ обогащенію, о коихъ не упоминаетъ Ломоносовъ (но коихъ между тмъ нигд и не отвергаетъ): то единственно потому, что цль одного и другаго была совершенно различна въ составленіи разсужденій, изъ коихъ заимствованы приведенныя слова. Ломоносовъ писалъ о польз книгъ церковныхъ, и долженъ былъ ограничиться предметомъ имъ избраннымъ. Карамзинъ, предлагая боле нравственное нежели дидактическое разсужденіе о томъ, что нужно автору, долженъ былъ неминуемо распространить свои мысли и не могъ, слдуя благоразумію, довольствоваться совтомъ только читать церковныя книги. Дале онъ говоритъ, что ‘кандидатъ авторства, недовольный книгами, долженъ закрыть ихъ и слушать вокругъ себя разговоры, чтобы совершенне узнать языкъ’. Выраженіе: ‘закрыть книги’ не можетъ, по совсти, быть никмъ принято даже и въ буквальноцм смысл за совтъ вовсе не читать ихъ, ибо тутъ же сказано, что въ книгахъ онъ найдетъ словесное богатство языка, слдственно такое, безъ коего авторъ обойтись не можетъ. Узнать языкъ совершенне — значитъ познакомиться съ нимъ короче, узнать его полне, подробне, и безъ сомннія Ломоносовъ не совтывалъ никогда знать языкъ только отчасти и съ одной стороны. Г-нъ М. И. видно и самъ въ своемъ возраженіи на отвтъ спохватился, чувствуя истинное значеніе слова совершенне: онъ, вмсто того, заставляетъ Карамзина сказать, чтобы лучше знать языкъ. Жаль что такія уловки не всегда удаются! Г. критику недостаточно было перетолковывать превратнымъ образомъ мысли Карамзина и, для врнйшаго искаженія, придавать ему свои слова, онъ хотлъ еще сдлать его отвтчикомъ за мннія покойнаго Макарова {Макаровъ — издатель журнала ‘Московскій Меркурій’ въ Москв, въ начал столтія.}. Макаровъ былъ безъ сомннія писатель образованный и журналистъ остроумный, но совсмъ тмъ между имъ и Карамзинымъ нтъ никакой круговой поруки. Критикъ неосновательно говоритъ, что ‘Маваровъ пояснилъ еще боле мысль своего наставника’. Карамзинъ не боле былъ наставникомъ Маварова, какъ и всхъ прочихъ Русскихъ писателей, за исключеніемъ весьма малаго числа упорныхъ приверженцовъ къ старин, ни боле наставникомъ Макарова, какъ и Каченовскаго: различіе состоитъ въ искусств писать, а не въ язык, употребленномъ ими. Романъ Тереза и Фальдони, напечатанный съ эпиграфомъ изъ Карамзина и съ предисловіемъ отъ переводившаго, заключающимъ въ себ похвалы Русскому путешественнику, явно писанъ тмъ языкомъ, который нын вздумали называть новйшимъ, и если въ Разсужденіи о старомъ и новомъ слог не встрчаемъ въ примрахъ чепухи (по выраженію автора) выписокъ изъ упомянутаго романа, то вроятно только по той причин, что Разсужденіе напечатано въ 1803 году, а переводъ г. Каченовскаго въ 1804. Сіе послднее обстоятельство доказываетъ между прочимъ, что убжденіе сочинителя Разсужденія возвратиться въ языку Ломоносова не весьма было убдительно надъ ревностнымъ приверженцемъ новой школы {Въ предисловіи своемъ г-нъ переводчикъ говорить: ‘Смло можно сказать, что Тереза посл новой Елоизы, посл Вертера займетъ первое мсто въ библіотек и сердц чувствительнаго читателя’. И подлинно смло! Признаюсь, жалокъ будетъ тотъ читатель, который, не смотря на свою чувствительность, не почувствуетъ различія между краснорчивыми и глубокомысленными твореніями поучительныхъ живописцевъ страстей человческихъ и дюжиннымъ романомъ почти неизвстнаго Леонара. Въ самомъ перевод найдете вы много выраженій, напоминающихъ намъ слогъ утхъ меланхоліи и подобныхъ тому книгъ, подвергнувшихся строгимъ приговорамъ сочинителя Разсужденія о старомъ и новомъ слог. Послушайте! ‘Моя система не испортитъ прежней моей морали, эта несравненная двица симпатически влила въ насъ чувство своего энтузіазма — сердце и голова ее начинали горячиться — невинное блеяніе — руки мои машинально поднялись къ небу — часы наши былибъ унизаны бисеромъ счастія — я свелъ знакомство съ собакою’ и проч. и проч.— Правда, что тутъ для одного разнообразія найдете выраженія, отличающіяся и другими красками, на примръ: любовникъ скрывается въ пустыню какъ ‘левъ рыкая — двки, обладающія нжнымъ сердцемъ, цпляются на шею первому удальцу — пока ты изъ своего сердца не выкинешь нахала’ и проч.— Слова: будущность, безчинно, симпатія, интересанъ, дщерь, токмо (которыя, по выраженію Французскому, воютъ отъ того, что вмст) выкупаютъ пріятною пестротою своею скучное однообразіе самого содержанія. — Присоединясь къ обвинителямъ г. Греча, позволю и я себ упрекнуть его, что онъ, по непростительной оплошности, забылъ упомянуть въ своей книг о перевод, заслуживающемъ имть почетное мсто въ кабинет испытателей Русской словесности. Не отъ этого ли забвенія и зажглись перуны, стремящіеся на него изъ Встника Европы? Достойное наказаніе преступной забывчивости.}. Равно несчастливъ и неоснователенъ г-нъ М. И., когда старается, вопреки очевидности, опровергнуть справедливое мнніе г-на Греча, что ‘языкъ нашъ, пользуясь въ поэзіи и высокомъ краснорчіи свободою древнихъ, можетъ въ дидактической проз слдовать словосочиненію Французскому и Англійскому’. Кто только читалъ со вниманіемъ творенія нашихъ лучшихъ писателей, тотъ убжденъ въ этой, по мннію нашему, очевидной истин. Конечно, есть и у насъ, какъ заключаетъ справедливо г. Давыдовъ въ умномъ разсужденіи своемъ О порядк словъ, нкоторое необходимое соблюденіе правилъ въ свободномъ словосочиненіи нашемъ. Но нтъ сомннія, что искусному переводчику можно въ перевод древняго писателя слдовать довольно врно его смлымъ оборотамъ, а въ перевод, напримръ, Англійскаго строго придерживаться буквально философскаго порядка Англійской прозы, какъ показываетъ намъ тому примръ г. Давыдовъ въ упоминаемомъ Опыт. Вижу ясно какъ извстный знакомецъ любовался сближеніемъ именъ Тредьяковскаго и Карамзина.
Grand et sublime effort d’une imaginative
Qui ne le cde point personne qui vive.
L’Etourdi, Comdie de Molire, Acte III, se V.
Поздравляю его съ такимъ усиліемъ воображенія, если онъ имъ радуется, но жалю, что доказательство его въ семъ случа, какъ и въ прочихъ, ничего не доказываетъ. Можно бъ было, угадывая умыселъ критика, оставить слова его безъ строгаго изслдованія и притвориться, что принимаемъ ихъ за простосердечное выраженіе искренняго его мннія. — Противники неизвстнаго рыцаря имютъ ту выгоду, сражаясь съ нимъ, что могутъ по произволу дйствовать противъ него стрлами шутки или орудіями истины и разсужденія. Побда равно ихъ ожидаетъ. ‘Тайну писать какъ говорить {Заблужденія и критика заключенія г-на М. И. такъ многочисленны, что нтъ человческой возможности, слдовать за нимъ по пятамъ и уличать его на каждомъ шагу. Замтимъ здсь только мимоходомъ, что никто опричь его не сказывалъ, что тайна дарованій Карамзина заключалась въ томъ, чтобы писать какъ говорятъ. Впрочемъ повторяемъ, никто за мннія Макарова отвтчикомъ быть не обязанъ. Если бы онъ былъ въ живыхъ, то вроятно умлъ бы удовлетворительно отвчать самъ за себя г-ну М. И. Стихи, приведенные дале, также не идутъ къ длу. Они выписаны изъ острой шутки любезнаго поэта, шуткою почитать ихъ и должно, а не аксіомою, на которую бы можно было ссылаться въ дидактическомъ разсужденіи, къ тому же и тамъ сказано: и кто пишетъ такъ какъ говоритъ, а не говорятъ, то-есть, кто и правильно пишетъ, и правильно говорить.}, по словамъ г-на М. И., давно проповдывалъ Тредьяковскій’. Положимъ такъ, но тайны въ литтератур, какъ и во многихъ другихъ отрасляхъ, приносятъ честь и пользу не Сфинксами хранящимъ ихъ про себя, но Эдипамъ, умющимъ оныя разгадывать. На поприщ литтературнаго дйствія, боле нежели во всякомъ другомъ, намренія безъ исполненія остаются тщетными и пропадаютъ безплодно. Тредьяковскій, какъ умный и образованный европейскимъ воспитаніемъ человкъ (въ этомъ никто ему не отказываетъ), могъ знать для своего времени чего желать языку, но, какъ писатель безъ дарованія и искусства, не могъ ничего сдлать въ его пользу. Тредьяковскій хотлъ проложить новую дорогу, но, не имя вожатыми себ ни вкуса, ни авторскаго дарованія, путался въ своихъ поискахъ, погибъ и не имлъ даже бдственной чести погубить съ собою ни одного послдователя. Карамзинъ нигд не выдавалъ себя за указателя новаго пути, но внимательный къ потребностямъ языка, отставшаго отъ образованности народной, возвелъ его трудами своими на степень, ей соотвтственную, и одною силою примра повлекъ за собою и ученыхъ, и свтскихъ, и государственныхъ писателей, и самое общество. Довершимъ опроверженіе словъ г-на М. И. короткимъ отступленіемъ, которое однакожъ не уклоняется отъ настоящаго предмета. Г. Каченовскій выдаетъ себя и нкоторыми почитается за проповдника классическаго ученія. Но если классическія свднія со временемъ еще боле распространятся у насъ, если явится новый Лагарпъ, который наставленіемъ и примромъ утвердитъ классическое ученіе, то неужели можно будетъ сказать, что сіе благодтельное направленіе дано г. Каченовскимъ и что тайна слдовать образцамъ классическимъ была ему извстна? Нсколько словъ, сказанныхъ въ пользу мертвыхъ, и то можетъ быть съ однимъ желаніемъ уязвить живыхъ, будутъ недостаточны для присвоенія ему этой чести. Необольстимый судъ потомства потребуетъ твореній въ доказательство, и съ чмъ предстанетъ предъ зерцало нашъ классическій писатель? Предстанетъ ли онъ съ романомъ Тереза и Фальдони, съ Библіотекою повстей и анекдотовъ, съ холоднымъ и бездушнымъ переводомъ нкоторыхъ поемъ Бейрона, въ коемъ пересушена сухая Французская проза {Французскій переводъ Бейрона не дуренъ, но что за неволя переводить Англійскаго поэта и еще своенравнаго и смлаго Бейрона съ Французской прозы робкой и стсненной? И притомъ къ чему въ Русскій переводъ вводить Французскіе и Польскіе обороты? ‘Миръ начиналъ улыбаться къ сей нещастной области — съ самой высоты даже до береговъ’.}, предстанетъ ли съ Разсужденіемъ о похвальныхъ словахъ Ломоносова, содержащемъ много выписокъ и мало мыслей и въ коемъ сочинитель, говоря о витіи нашемъ, какъ о зараз, потоп, или другомъ Божіемъ гнв — торжественно объявляетъ, что ‘Всеблагое Провидніе, по недовдомымъ судьбамъ своимъ, иногда являетъ міру людей великихъ’ {Что тутъ недовдомаго? можно было бы сказать, напримръ, что Провидніе по недовдомымъ судьбамъ являетъ иногда міру людей, ничтожныхъ средствами, но высокомрныхъ мыслію о себ, наборщиковъ словъ, дерзающихъ судить надменно о писателяхъ знаменитыхъ, но въ рожденіи Ломоносова и другихъ великихъ людей видимъ ясное и естественное исполненіе благодтельныхъ мръ пекущагося о насъ Провиднія.}, или сравниваетъ его изложеніе правилъ объ употребленіи словъ съ упадшимъ съ дерева яблокомъ, вразумившимъ ‘Невтона къ объясненію притягательной силы въ систем всемірной, предстанетъ ли съ сухими извлеченіями изъ Шлецерова Нестора, которыя онъ назвалъ своимъ сочиненіемъ, — съ журналомъ, который, похитилъ имя Встника Европы, не иметъ ничего Европейскаго и распространяетъ вкусъ къ классическому ученію сообщеніемъ публик стиховъ подобныхъ Союзу поэтовъ, Французскихъ загадокъ, которыя въ ребячеств затвердили мы отъ старыхъ своихъ дядекъ, сообщеніемъ Прозаической Галиматьи {Смотри 19 No Встника Европы.}, не знаю почему такъ названной — не въ примръ другимъ — какъ будто она выродокъ, отличенный такимъ заглавіемъ.
‘Не знаю, что значитъ, на новомъ, легкомъ, пріятномъ Русскомъ язык образцовое сочиненіе’, говоритъ г-нъ М. И. въ припадк великодушнаго смиренія. Какъ не поврить такому безпритворному признанію? Послдуя полемической тактик, употребленной имъ противъ г-на Греча, иметъ всякій полное право сказать посл того, что г-нъ М. И. знаетъ только, что есть образцовое сочиненіе на старомъ, тяжеломъ, непріятномъ Русскомъ язык. Воздадимъ однакожъ каждому принадлежащее! Прозорливый критикъ открылъ, что Исторія Государства Россійскаго писана лучшимъ слогомъ нежели Бдная Лиза. Можетъ быть иной строгій замчатель и замтитъ, что свдущему критику нельзя было безъ оговорки ставить никакой сравнительной степени между слогомъ сказочнымъ и историческимъ, но мы воздержимся отъ подобной взыскательности. Скажемъ напротивъ, что хотя можетъ быть внезапная мысль подала ему случай къ сему важному открытію подобно какъ упадшее съ дерева яблоко вразумило Невтона, но все оно должно быть почтено достаточною виною къ прославленію его безсмертнаго имени {Разсужденіе о похвальныхъ словахъ Ломоносова.}. И подлинно, кто кром Невтона могъ отъ упадшаго яблока постигнуть тайну, сокрытую до него природою отъ непросвщенныхъ глазъ простолюдиновъ, и кром г-на М. И. заключить о преимуществ Исторіи Государства Россійскаго надъ Бдною Лизою, потому, что въ первой сочинитель пишетъ помстный вмсто феодальный, исправа вмсто полиція? Обратимся теперь въ тому, что г-нъ М. И. говоритъ о самомъ Опыт краткой Исторіи Русской Литтературы.
Нтъ сомннія, что въ книг г-на Греча должны встртиться ошибки и гораздо важне тхъ, къ коимъ придирается мелочная критика, но главное обвиненіе ее совершенно несправедливо. Отъ него требуютъ отвта, почему сочиненіе его не есть твореніе Сисмонди! Отвтъ не затруднителенъ. Русскій сочинитель назвалъ свой трудъ Опытомъ и Опытомъ краткой Исторіи Русской Литтературы (а не краткимъ опытомъ, какъ говоритъ г-нъ М. И.). Женевскій ученый далъ своему творенію обширное общее названіе О литтератур полуденной Европы. Одно заглавіе доказываетъ, что въ планахъ обоихъ твореній никакого сходства быть не можетъ. Прочтите предисловіе того и другаго автора и еще боле увритесь, что сравнивать ихъ книги невозможно. Одинъ говоритъ: ‘я чувствую и знаю, сколь исторія сія недостаточна, вижу, что она есть еще не исторія, а только собраніе нкоторыхъ нужныхъ для исторіи матеріаловъ’, и проч. Другой, отдавая отчетъ въ правилахъ, которыхъ онъ держался въ составленіи книги своей, прибавляетъ, что онъ ‘хотлъ въ нкоторомъ смысл написать исторію ума человческаго, показать, что оный въ ход своемъ у народовъ разныхъ слдовалъ почти однообразному порядку и былъ подверженъ однообразнымъ измненіямъ’. За чмъ же читаете вы книги, и особливо какъ дозволяете себ печатать о нихъ сужденія, когда отъ чтенія остаются въ васъ одни сбивчивыя понятія, когда вы не умете или не хотите сообразить намренія одного писателя съ намреніемъ другаго? Замтимъ еще новую разительную черту, отличающую одну книгу отъ другой. Одна писана соотечественникомъ для соотечественниковъ о литтератур народной, другая для иностранцевъ о литтературахъ иностранныхъ. и положеніе, и средство, и цль двухъ авторовъ совершенно различны. Г. Гречъ изложилъ въ предисловіи планъ своей книги. Исполненіе отвчаетъ ли плану? Вотъ что разсматривать должно. Вызывайте его бъ отчету на мстоположеніи имъ избранномъ, нападая по силамъ и способностямъ вашимъ, но не ищите его тамъ, гд его нтъ, гд не думалъ и не могъ онъ быти и куда поставило его одно своенравное воображеніе ваше. Опроверженіе словъ г. Греча, что книга его есть у насъ первый опытъ въ своемъ род, также неосновательно. Словарь Новикова, едва начатый Пантеонъ Карамзина, Словарь преосвященнаго Евгенія — все одни словари біографическіе и слдственно Опытъ исторіи можетъ справедливо быть названъ первымъ опытомъ въ своемъ род. Г-нъ М. И. говоритъ, что книги вышеупомянутыя отличаются отъ книги г. Греча только расположеніемъ и наружнымъ видомъ. Смиряясь предъ замысловатостію послдней шутки, спрошу, можно ли не шутя требовать, чтобы въ историческомъ сочиненіи, относящемся до одного предмета, и было иное различіе, какъ то, которое заключается въ расположеніи? Событія и лица готовы: главное дло историка состоитъ въ расположеніи. Если бы упадшее яблоко не пріучило насъ въ нечаяннымъ открытіямъ, то показалось бы намъ также непонятно, почему слова г. Греча, ‘что литтературою языка или народа называются вс его произведенія въ словесности, то-есть творенія писанныя на семъ язык стихами и прозою’, заставили г-на М. И. ‘подумать самаго въ себ, что исторія литтературы обязана показать не одни заглавія сихъ твореній, но содержаніе и достоинство оныхъ’. Г. М. И., конечно, могъ имть это понятіе, которое отчасти справедливо, но по естественному порядку мыслей нтъ ни малйшаго повода извлечь второе опредленіе изъ перваго. Въ несогласіи мннія г. Греча и г. М. И. о Подшивалов, кажется, также незатруднительно будетъ безпристрастному свидтелю избрать справедливое. Мнніе перваго оправдывается уваженіемъ ученыхъ людей въ заслугамъ литтератора почтеннаго. Предсдатель Общества Любителей Россійской Словесности при Московскомъ университет сказалъ о Подшивалов: ‘онъ умлъ и мыслить здраво и мысли свои выражать чисто и ясно’. Г. Давыдовъ подтвердилъ сей похвальный отзывъ. Мнніе г-на М. И. основано на одной его памяти худой и нещастливой, говорю: нещастливой, ибо, сохраняя бережно ошибки иныхъ писателей, забываетъ онъ о достоинств и заслугахъ писателей, пользующихся любовію и уваженіемъ признательныхъ согражданъ.
Здсь превращается обязанность, которую исполнялъ я охотно. Я свободно обнажалъ свои чувства и мысли потому, что почиталъ себя въ прав говорить искренно и открыто. Перестрлки обиняками и намеками хороши, когда истина отказываетъ намъ въ орудіи, но увренный въ правот своей и чистот побужденій вызываетъ противника въ чистое поле. Выписка изъ Латинской комедіи, служащая эпиграфомъ къ 14-й книжк Встника Европы, весьма благоразумна и приведена, можетъ быть, тутъ кстати {Id arbitror Adprime in vita esse utile, ne quid nimie. Ter.}. Кто избгаетъ излишества, тотъ поступаетъ разсчетливо. Но признаюсь, предпочитаю часто неумренность въ изъявленіи истины праводушной осторожнымъ намекамъ умренности двуличной. Благомыслящимъ читателямъ предоставляю впрочемъ ршить, гд боле лишняго: въ томъ ли, что говорилъ я начисто, или въ томъ, что сказалъ не договаривая г-нъ М. И.