В. К. Тредиаковский
О древнем, среднем и новом стихотворении Российском
ПРИМЕР I
ПРИМЕР ГЕКСАМЕТРОВ
ГЕКСАМЕТРЫ
ГЕРОЭЛЕГИАЧЕСКИЕ
Nae, nisi conficeres librum, Symphonia dictum,
Auctoris nomen non habituais eras.
О древнем, среднем и новом стихотворении Российском, Тредиаковский Василий Кириллович, Год: 1755
Время на прочтение: 29 минут(ы)
В. К. Тредиаковский. Избранные произведения
‘Библиотека поэта’. Большая серия.
М.-Л., ‘Советский писатель’, 1963
Поэзия, как подражание естеству и как истине подобие, есть одна и та ж, по свойству своему, во всех веках и во всех местах у человеческого рода, но способ речи, или стих, коим обыкновенно изображается поэзия, находится многоразличен в различных народах. Есть сложение стихов, которое долготою и краткостию времени меряет слоги речений, есть, кое в ударении просодиею на слоги поставляет долготу оную, но уже возвышающую токмо слоги без протяжения, а неударяемые, или понижаемые пред первыми, называет краткими складами, есть иное, где нет ни первого, продолжением и сокращением меряющегося, слогов количества, ни последнего, называемого тоническим, да токмо есть в нем одно число складов, определенное каждому стиху порознь. Все вообще на разных языках стихи, иные не соглашают подобным звоном окончаний предыдущего стиха с последующим непосредственно, а иные таким равногласным звоном в согласие их приводят, что ныне называется рифмою. Но и сия самая рифма также в стихах различна: иногда она односложная, называемая мужескою, иногда двусложная женская, иногда и трисложная обоюдная, то есть ни женская, ни мужеская, или мужеская и женская совокупно. Из рифм, инде в стихах употребляется одна женская, инде одна ж мужеская, но инде женская и мужеская, или мужеская и женская по пременам, а сия точно премена и проименовалась ныне сочетанием. Присовокупляется некогда к сочетанию сему в наших стихах и обоюдная оная рифма: ибо прозаические наши периоды сею тройственною разностию оканчиваются, хотя впрочем и чаще, и для нашего слуха мернее, двусложною стопою хорея.
О самом первом начале поэзии и стиха вообще предложили мы уже наше мнение в первом томике книжек, названных ‘Сочинениями и переводами’, изданных в 1752 годе, и кажется, что не без вероятности некоторые. Здесь намерен я сообщить читателям историческое описание, касающееся особливо до российского нашего стихосложения, древнего, среднего и нового: так что к показанию и определению первобытного нашего сложения стихов послужит мне, за неимением надлежащих и достопамятных, оставшихся от древности нашея, образцов, одна только вероятность, но среднее и новое потщусь изъяснить, при всей возможной твердости, самою точною достоверностию.
Бесспорно, во всех человеческих обществах, от самыя первоначальныя древности, богослужители были первенствующими стихотворцами и владели стихами всюду, как законным и природным своим наследием. Стихами не токмо прославляли они божество, но и достоинство свое отменяли сим родом речи от общего и простого слова. Посему и наши языческие жрецы, без сомнения, такое ж равно преимущество имели и были главные и лучшие в наших обществах слагатели стихов. Итак, способ, бывший у них обыкновенным в составлении стиха, долженствует быть самое древнее стихотворение наше. Но что за род был стиховного их того состава, ныне нам видеть достоверно не по чему. Не осталось нигде для нас, по крайней мере не известно нам всем поныне ни о самом малом образчике, оставшемся от языческого нашего стихотворения: истребило его наставшее благополучно христианство. Однако, можно весьма вероятно, и почитай достоверно, представить его здесь, воскресив в потомстве побочном пред наше зрение.
И вкратце, количество его слогов было тоническое, или, что то ж, в одном ударении силами слогов состоящее. Стопы не всякого рода употребляемы были, но особливо господствовали в нем хорей или трохей, иамб и пиррихий, дактиль и анапест. Односложные слова почитались общими, то есть и долгими и короткими. Стихи были у них и большие и малые. Наконец, предыдущий стих не соглашался подобным звоном с последующим стихом: каждый один о себе стихом состоял от стоп. Словом, рифм они не имели.
Но чем я, спросится, толь прямо сие утверждаю? Неподозрительными, ответствую, и живыми свидетелями. Простонародные наши и те самые древние песни сие точно свойство в стихосложении своем имеют. Я сему дал неопровергаемый показ, в примечании под чертою, помянутого мнения моего о начале поэзии и стиха. Народный состав стихов есть подлинный список с богослужительского: {Сие и собственным нашим примером утверждается: ибо c двести лет, без мала, назад певали у нас в церкви на всенощных бдениях псалом 103 так, что по окончании речи, когда напев требовал гагакания до начатия другой речи, вместо гагакания оного употребляемы были незнаменательные слова, а именно сии: ай, нененай, ани, ну, унани. Равно и простой народ в некоторых своих песнях, и в подобном случае, такие ж употреблял незначащие ничего слова: здунинай, найнай, здуни. Подлого народа употребление сие и ныне еще слышать всякому можно, но церковное оное старинное обыкновение видимо токмо и доднесь в Псалтири, печатанной в Вильне 1576 года, а хранящейся в императорской Академической библиотеке.} доказывает сие греческий и римский народ, а могут доказать и все прочие, у коих стихи в употреблении. Воззрим же теперь на начало нашего христианства, видим мысленно сущую нужду его токмо то истребить у нас, что непосредственно до богослужения ложного касалось: на народные, гражданские и дружеские употребления не с толиким сначала ревнованием оно взирало. Так точно сие было в самой первенствующей церкви, от язычников еллинов обратившейся, так равно надлежало быть сему и в нашем первоначальном христианстве: обстоятельства проповедников и церковных дел того требовали.
Итак, многодельное тогда первое наше христианство, хотя искоренило все многобожные служения и песненные прославления мнимым богам и богиням, однако с пренебрежения, или за упражнениями, не коснулось к простонародным обыкновениям: оставило ему забаву общих увеселительных песен и с ними способ (совершенно во всем подобный богослужительскому, как то сие ниже подтверждено будет) сложения стихов. Сие точно и есть первородное и природное наше, с самыя отдаленныя древности, стихосложение, пребывающее и доднесь в простонародных, молодецких и других содержаний песнях живо и цело.
Начавшееся у нас христианство, истребившее все идольские богослужения и уничтожившее вконец сплетенные песни стихами в похвалу идолам, лишило нас без мала на шестьсот лет богочтительного стихотворения. Пребывало двоюродное родство его токмо, чтоб так сказать, как в залоге, у самого оного простого народа, в подлых его песнях, и преходило от века в век не без престарения. И хотя ж христианство награждало нас духовными песньми по временам, благороднейшими языческих и по содержанию, и по сладости, и по душевной пользе, однако всех таких священных гимнов, стихир и двустиший {*} перевод нам предан прозою. От сего, сверьх природной способности, вкоренилась между нами проза за единственный способ речи, а заключенное мерами и числами слово, то есть стихотворение оное важнейшее, совсем позабыто: ибо простонародное стихосложение, за подлость стихотворцев и материй, от честных и саном знаменитых людей презираемо было всеконечно, так что и поныне, но уже незнающие и суетно строптивые люди зазирают неосновательно, ежели кто народную старинную песню приведет токмо в свидетельство на письме, хотя и с извинением в необходимости, о первоначальном нашем стихотворении.
{* Гимнов и стихир, прозою переведенных, исполнен есть наш весь церковный круг, но из премножества двустиший, переведенных прозою ж, первое да будет здесь в пример, надписанное над синаксарем Сырной недели.
Мир с родоначальники горько да восплачет,
Снедию сладкою падший с падшими.
А другое над синаксарем же, читаемым в субботу Ваий, или Лазареву:
Рыдаеши Иисусе, сие смертного существа,
Оживляеши друга твоего, сие божественныя крепости.}
Пребывала таким образом наша церковь с X века {Одни пишут, что благоверный и равноапостольный, святой великий князь Владимир просветил Российскую землю крещением в 988 лето, а другие, что сие он в 996 лето по Христе совершил.} по XVI включительно без стихов, собственно так называемых по составу, имея впрочем стихи, только ж в прозе. Наконец, 1581-го уже года, явились стихи первократно при Библии Острожской на нашем языке. Однако состав тех стихов есть во всем неисправный: недостаточна в них мера, недостаточно число, рифма недостаточна: все первоначальное, рукотворимое ль оно или производимое разумом, таково обыкновенно, по большей части, бывает.
И как в сих стихах находится рифма, то причина есть помышлять, с какого образца оная в те стихи введена. Сие может быть, во-первых, сделано для разности с простонародными оными стихами, в коих не находилось и не находится у нас рифм. Так точно было в греческой и римской церквах с первоначальных христианских веков. Греки-христиане и римляне стихами своими хотели всеконечно разниться, одни например от Гомера язычника, а другие от Вергилия. Доказывают сие следующие святого Григория Назианзина стихи и многие многих других стихотворцев христианских в Греции, также и премногих латинских церковных. Я образцы их здесь представлю, чтоб всяк мог сии примерцы читать и, читая, слышать в стихах звон рифм.
, ,
, {*}
{* Когда бог подает, то никак не превозмогает зависть,
А когда не подает, то никакой труд есть не успешен.}
A из римских христианских стихов в пример же:
Tu in caelo regnas, Deus,
Nunc factus es Natus meus,
Li li, Li li, Li li,
O! dilecte fili. {*}
{* Ты в небе царствуешь, бог,
Ныне ставший сыном моим,
Лю-лю, Лю-лю, Лю-лю,
О! милое дитятко.}
Или второе, с образца общегосподствовавшего тогда. С готических времен, не знаю какой рассеялся повсюду, на западе и на востоке, толь сильный дух любления и склонности к рифмам, что не токмо так называемых живых языков в стихах за нежную сладость и великолепное украшение почлись рифмы, но и степенные языки, греческий {Греки прозвали такие стихи политическими, то есть простонародными: ибо у Исократа в ‘Эвагоре’ чрез политические имена разумеются имена простонародные. Также и Гален написал (, , ) о политических именах у Аристофана, Эвполида и Кратина, а чрез политические имена разумел он простонародные ж имена.} по превосходству и римский, не хотели быть, как то уже я объявил, без оных. Сие удивительнее еще, приятность рифм на концах стихов толь усладительна тогда стала казаться, что не довольно было двух рифм в двух стихах, соглашаем был один и тот же стих двумя уже рифмами, одною в средине, а другою на конце. Доказывают сие стихи медическия салернитанския школы, {*} заведшиеся в XI веке в Кассинском италианском монастыре (после, как некто Константин именем принес туда латинские медические книги, переведенные с арапских), а потом перенесенные оттуда в ближний город Салерн, доказывают и так называемые леонинские, {Скалигер не знает, с чего и от кого названы такие стихи леонинскими. Некоторые причитают их пииту Льву, пятого века, о котором упоминает Фабриций в Греческой библиотеке, кн. 4, гл. 30. Другие приписывают их Льву IV папе римскому, коего житие описано от Палатины, а жил сей Лев в IX веке: он часть некоторую Рима хотел назвать Леонинскою от своего имени и сочинил несколько негодных гексаметров, надписанных над воротами той части Рима. Напоследок, иные полагают им начало во XII веке, а изобретателя Льва описывают монахом, бывшего в бенедиктинском чине.} каковы и в нынешнее недавное время сподобились мы читать печатанные нашим языком не у нас в России, не без смеха впрочем внутреннего составу сему. Но что последнее, то уже толь странно, что и невероятно б всякому показалось, ежели б не мог я доказать предлагаемого примерами, взятыми из письменный русския поэмы о Страшном суде, не знаю кем сочиненный: так рифма почтена необходимою в стихах, что хотя б слово рифмы и ничего не значило и было б всеконечно поврежденное или нарочно вымышленное, а соглашалось бы только изрядно с рифмою предыдущего стиха, такое чудовищное слово не токмо не пренебрегаемо было, но еще и предпочитаемо в стихе для рифмы.
{* Каковы суть:
Caseus et panis surit optima fercul sanis.
Сыр да хлеб, из даров, кушай всегда кто здоров.
Или:
Post coenam stabis, vel passus mille meabis.
Должно по кушанье стать, тысячью иль прошагать.
Или:
Permutant homines mores, cum dantur honores.
Нрава в премене есть, кто произойдет лишь в честь.
Или:
Corde stat inflato pauper, honore dato.
Подлый всяк напыщен, к чести когда приобщен.}
1. Составы, кости трепещут,
И власы глав их клекещут.
2. Все и звезды наипаче
Чисти, светлозрачни в зраче.
3. Тако ж минует и протчих,
Огнь воссияет в горячих.
4. Но мирская красота,
Сила, слава, любота.
5. Оный ему есть светильник,
Троими враты входильник.
6. Все веселие духовно,
Всюду глас радости зовно.
7. Князь, княгиня, княжаны,
Воеводы, потентаны,
Военачальники м_о_рски,
Сухопутн, велик, мал_о_вски.
8. Всем дадутся венцы др_а_ги,
Одежды златосветовлаги.
9. Благословении получ_а_т,
Сирским языком возреч_а_т.
10. Потребно знать, из каких книг,
И кем сей собрася рифмиг.
Но как то ни есть, только ж в стихах, при Острожской оной Библии, употреблена рифма трисложная, двусложная и односложная по изволению: а сей состав стиха, когда исправился как в числе определенном слогов стиху, так в сечении на полстишия больших стихов и в приложении одной двусложной всюду рифмы, перешел от белорусцев и поляков в Малую Россию, а из Малыя к нам, да и пребывал у нас с 1663 до 1735 ровно 72 года, и есть точно оный, который я называю средним.
Тридцать восемь лет спустя после стихов при Острожской Библии, а именно в 1619 годе, Мелетий Смотритский, монах Виленского братства, муж искусный в греческом и латинском языке, издал, при Грамматике своей славенской, совершенно различный состав стихосложения с тем, какой показала, как в опыт_о_к, Острожская Библия. Неизвестно, способ ли ему рифмический не полюбился, или так он был влюблен в греческий древний и латинский способ стихосложения, что составил свой, для наших стихов, совсем греческий, и потому ж латинский. Впрочем удостоверяет, что сделал он сие, подражая Овидию римскому стихотворцу, который, по объявлению летописца Матфея Стриковского в 4 книге, нав_ы_к, в ссылке своей у сарматских народов, славенскому языку {Подлинно, Овидий сам о себе утверждает, в книге III от Понта, в элег. 2, что он ‘научился говорить в ссылке по-г_е_тически и по-сарм_а_тски’: Nam didici Getice Sarmaticeque loqui. Но гетический и сарматский тогдашний язык был ли нынешний славенский?} и писал стихи сим языком, да еще и охотно, как говорят, а писал он не инако, как токмо по римскому составу стихов. {*}
{* О сем сам же Овидий свидетельствует в III книге от Понта, в 13 элегии, говоря: ‘Написал я гетическим языком книжку или свиточек, и сочинил нашим составом варварские слова… да и начал иметь имя пиита между бесчеловечными гетами.
…Scripsi Getico sermone libellum,
Structaque sunt nostris barbara verba modis
…….coepique Potae
Inter inhumanos nomen habere Getas.}
Сему примеру Смотритский последуя, сделал наши гласные и двугласные литеры иные с природы долгими, иные краткими, а иные общими, притом, ввел и так называемое положение гласных, пред двумя согласными литерами, долгое, а иногда общее, буде из согласных обоящ_а_ющая, по его, литера положится напреди пред гласного, а т_а_емая следовать имеет, как то сие делается у греков и у латин в стихах. Ввел он и стопы вое греческие, а именно, спондея, пиррихия, трохея, или хорея, иамба, анапеста, амфибрахия, амф_и_макра, б_а_кхия, палимб_а_кхия, трибр_а_хия и тр_и_макра. Предложил, наконец, и роды стихов больших и малых, гексаметров, или героических, пентаметров, или элегиаческих, гексаметров с пентаметрами, или героэлегиаческих, иамбических, с_а_фических, фал_е_втических, глик_о_нических, хори_а_мбических и асклепи_а_дических. Представляю здесь в пример только гексаметр его и героэлегиаческий стих, от сих всяк способно уразумеет состав и всех прочих, кто ведает греческое или латинское стихотворение.
Сарматски новорастныя мусы стопу перву,
Тщащуся Парнас во обитель вечну заяти,
Христе царю, прими, и благоволив тебе с отцем
И духом святым пети, учи российский
Род наш чистыми меры славенски имны.
Четвертый и пятый стих в пятом месте имеют спондея, вместо обыкновенного дактиля, а спондей кладется, у греков и у латин, в пятое место тогда, когда стихом тем или какая великая важность, или какое превосходство, или превеликая скорбь и печаль объявляется.
ПРИМЕР ГЕРОЭЛЕГИАЧЕСКИХ
Христе, елико просят ины, даждь им пребогате:
Мне тебе сладчайший, даждь мене взайма тебе.
Но коль ни достохвальное сие тщание Смотритского, однако ученые наши духовные люди не приняли сего состава его стихов, остался он только в его Грамматике на показание потомкам примера, а те утверждались отчасу более на рифмических стихах, среднего состава, приводя их в некоторую исправность с образца польских стихов. Может быть, что трудность долгих, кратких и общих литер по природе, также изменяемых его, обоящающих, таемых, сугубых, сугубствующих и странных, сверьх того, и познаваемых слогов положением, наращением и окончанием, а всего сего чужого и нам во веки веков дикого, отвратила наших люботщателей от стихотворного сего состава. Весьма вероятно, что ежели б Смотритский пренебрег долготу и краткость слогов, временем меряющуюся, как всеконечно несвойственную славенскому языку, а ввел бы тоническое складов количество, какое ныне у нас в стихах, то б способнее наши стихотворцы, духовные и мирские, взялись за сей способ сложения, как совершенно легкий и нам природный, а к тому ж плавный, приятный и сладкий, хотя и без отроческих оных игрушек, то есть рифм. Удостоверит о сем пример гексаметров и героэлегиаческих.
О! коль любо, когда заря здесь, в ризе багряной,
Множество птичек в лесок собирает, а те, оправляя
Перышка все свои разноцветные, дню поздравляют,
Весь и толиким шумит согласием воздух исполнен.
Ах! от раны престал он смертных чувствовать скуки,
Чувствуя, что ему в лике бессмертных сидеть.
Сравнивая сии гексаметры и пентаметры, хотя по греческому и латинскому составу стихов, но основанные на тоническом количестве, с предыдущими Смотритсковыми, составленными тем же способом, только ж по долготе и краткости слотов, меряющихся сверьх просодии временем еще, всяк, ударяющий по силам стихи, чувствует, что мои последние глаже, нежели Смотритсковы первые. С_а_рм_а_тск_и_, новор_а_стн_ы_я_, м_у_с_ы_, тщ_а_щ_у_с_я_, П_а_рн_а_с, Хр_и_сте, бл_а_г_о_в_о_л_и_в, д_у_х_о_м, св_я_т_ы_м, п_е_т_и_, _у_ч_и_, р_о_сс_и_йский, ч_и_ст_ы_м_и_, м_е_р_ы_, сл_а_в_е_нск_и_, прос_я_т, сл_а_дч_а_йш_и_й — все сии, двойные, тройные и четверные, разнородные долготы на одном речении весьма дики нашему взору и слуху, а природе славенского языка отнюдь не свойственны.
В прошедшем непосредственно веке, в средних его летах, когда Петр Могила, митрополит киевский, завел так называемую Академию в Киеве, а способ учений и весь порядок взял с образца польских училищ, то и стихотворение польское, с языком, пришло в ту Могилеанскую киевскую академию. Профессоры употребили способ стихосложения польского и на славено-российском языке. Способ сей сложения стихов есть следующий:
Все стихи, как большие, так и малые, не имеют никаких в себе стоп, следовательно, не падают по определенным расстояниям ни от ударения к ударению, ни впреки, да токмо имеют определенное число слогов и на конце двух стихов двусложную рифму, для того что польский язык всегда имеет ударение в своих словах на предпоследнем слоге, и потому невозможно ему употребить ни односложный, разве всегда односложными речениями на диво, ни трисложныя рифмы. Самый больший стих имеет в себе 13 слогов и делится на два полстишия, так что в первом счисляет 7 слогов, а во втором 6. По сем следующий стих состоит из 11 слогов и делится также на два полстишия, в первом полагая 5 складов, а во втором 6 же, как и в самом большом стихе. Прочие стихи в 9, в 7, в 5ив 3 склада не разделяются на полстишия, но токмо двусложною оною украшаются рифмою. Во всех стихах позволено переносить недоконченный разум в первом стихе в начало последующего стиха, а не до конца его или до конца первого полстишия. Строф, кроме сафической, никаких в нем нет, нет также или, по крайней мере, не видывано от первых времен на нашем языке смешенной рифмы, всюду тогда в стихах употребляема была непрерывная. Сей точно есть исправный состав среднего российского стихотворения, вычищенный уже во всем и утвержденный, а восприятый к нам с образца польских стихов.
Как скоро завелось сие там стихотворение, преподалось в училищах и показалось обществу примерами церковными и гражданскими, так тотчас употребили оное и мирские стихотворцы: все светские их песни сей имеют способ в стихах. Итак, видно уже, что народный способ стихосложения есть точный список с духовного. Да и сама поэзия, в первоначалиях своих, была токмо отменный , способ у духовных мужей к прославлению божества, а употреблена уже весьма после на мирские играния и песни, для возбуждения страстей, как то сие превосходным красноречием описывается у Ролленя, в самом начале XII тома древней его Истории.
Не знаю причины, чего ради у нас в Великой России не видно сея польския исправности в самых первых рифмических стихах. Стихи, положенные в заглавии Московской Библии, печатанной с помянутой Острожской и вышедшей в 1663 годе, как в полстишиях имеют иное число слогов, нежели какое было уже тогда в Киеве по польскому составу, Так и рифму употребляют то двусложную, то трисложную и то односложную безразборно.
Сие впрочем достоверно, что с времен Симеона Полоцкого, иеромонаха жившего в Москве, польского состава стихи начали быть в составлении постоянны, и одноличны на нашем языке, а вероятно, что он был и первый самый стихотворец у нас в Великой России на славенском языке: не видно в московских книгах польским исправным образом рифмических стихов, бывших прежде Полоцкого, выключая некоторые в народе старинные присловия, в коих так называемая фигура гомео-телевтон играет. Но настало время: завелся и у нас сей состав стихав, и завелся при Симеоне точно Полоцком, а училищем потом московским в Заиконоспасском монастыре, называемым также, по богословскому факултету, академиею, и всеконечно уже оный утвердился.
Предложу я теперь сочинения, сколько их знаю, составленные сими стихами как у нас, так в Малой России и в Белой Руси. Я не коснусь ни к кратким надписям в духовных книгах, ни к светским песням: книги целые, стихами составленные, объявлять имею, однако, и такие небольшие сочинения, кои того достойны по моему мнению.
Первая книга есть Псалтирь, составленная от Полоцкого сими стихами и напечатанная в Москве 1680 года. В ней сие удивительно, что и святцы,, или месяцеслов церковный, состоящий в именах только святых, почитаемых в церкви на каждый день, сочинен также есть стихами. Вторая: ‘Верт, или Вертоград многоцветный’, его ж Полоцкого, превеликая рукописная книга, хранящаяся в императорской академической библиотеке: написана она 1678 года. Сия книга писана толь чистым и преизрядным письмом, что уже ныне таких рук у наших писцов не видно, упоминает — о сей книге сам Полоцкий в предисловии на Псалтирь. Третий: ‘Перло многоценное’, Кириилла Транквиллиона. Книга сия отчасти составлена стихами, а отчасти состоит в прозе, издана в Могилеве, 1699 года. Четвертая: ‘Алфавит, собранный от Святых Писаний и с латинского языка стихами переведенный’, от Иоанна Максимовича, архиепископа черниговского, в Чернигове, 1705 года. Пятая: ‘Осмь Блаженств Евангельских’, его ж, а напечатана в Чернигове 1706 года. Шестая: ‘Богородице Дево’, его ж Максимовичева. Печатана в Чернигове 1707 года. Все сии книги изданы частию от белорусцев, а частию от малороссийцев.
Следуют теперь великороссийские стихотворцы. Монах некто, прозванием Медведев, ученик Симеона Полоцкого, много, как говорят, писал стихами, но печатных я не видал нигде. Один токмо огромный эпитафий Симеону Полоцкому, погребенному в Заиконоспасском монастыре в нижней церкви, им сочиненный, вырезан на большом стоячем или, помнится, на двух стоячих камнях. Его ж рукописный ‘Плач и утешение о преставлении государя царя и великого князя Феодора Алексиевича’.
Карион Истомин, монах, быв справщиком на Печатном московском дворе, издал ‘Букварь в лицах’ и описал вещи, в нем изображенные, нравоучительными стихами, напечатан в Москве, 1692 года.
Феодор Поликарпов, муж искуснейший в греческом, славенском и латинском языках, прежде справщик, а потом директор на Печатном московском дворе, многие написал стихи, из которых все, по частям, в разных книгах напечатаны, а именно: в учебной ‘Азбуке’, в ‘Новом завете’, в некоторых других церковного круга книгах, в триязычном ‘Букваре’, печатанном в Москве 1701 года, в триязычном его ‘Лексиконе’, 1704 года в Москве ж.
Леонтий Магницкий, муж сведущий славенский язык, сущий христианин, добросовестный человек, и в нем же льсти не было: первый российский и арифметик и геометр, первый и издатель и учитель в России арифметике и геометрии. Сей, в ‘Арифметике’ своей в десть, напечатанной в Москве 1703 года, издал ‘Стихи на крест и герб государев’.
Иоанн Илинский, праводушный, честный и добронравный муж, да и друг другам нелицемерный, искусный довольно в латинском языке, несколько в молдавском, а совершенно в славенском, бывый переводчиком при императорской Академии наук. Сей немало писал, в разных материях, стихов, но печатных только одно осьмистишие, при ‘Симфонии его на священное Четвероевангелие и деяния святых апостол’, напечатанной в Москве 1733 года.
Князь Антиох Димитриевич Кантемир, знаменитый по роду своему и толь славный по наукам, ученик в российском стихотворстве, но ученик прославляющий именем и удоботюнятностию учителя своего, помянутого Илинского. Стихотворных его сочинений много, а лучшими почитаются сатиры, сочиненные по подражанию французским Боаловым и авторовыми собственными примечаниями изъясненные, из которых первая сочинена в Москве 1729 года, да и поныне еще все они письменные только обносятся.
Петр Буслаев, острый и словесный человек. Сей, по совершении богословского своего курса, был сперва диаконом в московском Успенском соборе, а по смерти своей жены оставил сей чин и жил до смерти простолюдином. Сочинил он поэму на смерть самыя добродетельныя, боголюбивыя, странноприемныя и благоразумныя в жизни жены вдовствовавший баронши Марии Иаковлевны Строгановой, а напечатана та его поэма в Санктпетербурге при императорской Академии наук 1734 года.
Не упоминаю о разных стихотворных пиесах, разными авторами сочиненных и в разные времена печатанных, и также непечатных, как то о кантах торжественных, театральных представлениях, стихах похвальных, эпиграммах, песнях, песенках. Не упоминаю и о моих двух драмах (да позволится сказать о себе не тщеславно) ‘Язоне’ и ‘Тите Веспасианове сыне’, сочиненных мною еще в студенстве моем и прежде отбытия в чужие край представленных в Заиконоспасском монастыре, но в путешествиях моих пропадших безвозвратно, а которые пиесы я делал в Гаге, в Париже и в Гамбурге, также и здесь в Санктпетербурге по возвращении моем, сим польским составом стихосложения, из тех самую большую часть переделал уже новым стихосложением, о коем ниже будет, и по возможности исправленные положил во второй томик ‘Сочинений и переводов’, прочие многие оставил, для негодности их, так, как они были.
Довольно, мню, и стольких, когда хороших, стихотворцев наших по сему среднему, или польскому, составу стихов из белорусцев, малороссийцев и великоросс ан. Но можно праведно и без пристрастного предвозлюбления сказать, что великороссиане в сем составе стихов превосходят (и по составлению, и по исправности грамматического сочинения, и по чистоте речей, и по избранию слов, и по их приличию, и наконец, по самому пиитическому духу) всех других упомянутых мною. Представлю я в образчик стихи Феодора Поликарпова из триязычного его ‘Лексикона’, Иоанна Илинского, из ‘Симфонии’ его, и Петра Буслаева из его ‘Поэмы’, чтоб всяк сам читатель мог видеть их способность.
ИЗ ‘ЛЕКСИКОНА’
Зрите вы семо, иже порицати
Любите чужих труды, и вещати:
Могли бы и мы тожде сотворити,
И лучшу сея книгу сочинити.
Аще мощно вам, почто не твористе?
Не бых труд подъял, аще б в деле бысте.
Но всяк своих дел в корысть бе строитель:
Что знал, то издал, а сих не любитель.
Лучше ли веси? где худо, приправи:
Аще же ни сих, ум твой в сих направи.
ИЗ ‘СИМФОНИИ’
Нужда есть священное писание знати:
Яко вечного то нам живота есть мати.
Но внутренних наших чувств немощь есть толика,
Яко, вчера и прежде, прочтохом елика,
Днесь мало помним или вконец забываем,
Хотяще же обрести, где что, не знаем.
Едина Симфониа в сем нам пособляет:
По главам бо и стихам всяку речь являет.
Сочинил Илинский, по совершении ‘Симфонии’, и на Мома двустишие, коего не рассудил за благо в ней напечатать, но токмо в рукописной своей черной оное оставил, отдав ее в дар, еще в жизни своей, некоторому из своих приятелей.
Оно есть следующее:
Ликуем, Моме, оба! Се книга кончася:
Мне убо покой, труд же тебе даровася,
В рукописной оной его чтется и латинское двустишие, сочиненное им к себе самому, которое я, для знающих в латинских стихах силу, здесь же полагаю, а перевод ему собственно мой даю: ибо авторовою рукою написано там оно без перевода.
То есть:
Истинно! когда б се_я_
Не сложил ты книги в свете,
Автором здесь, без нея,
Нельзя б звать тебя в привете.
ИЗ ПОЭМЫ БУСЛАЕВЫ
Тогда показался краен, человеков паче,
Властительно блистая, как бог, не иначе:
В свет, очам ненасытный, оболчен был красно.
Сладко было нань зрети! и в радость ужасно!
Тело всё его в крови, как от мук недавно,
Пробиты руки, ноги и бок зрим был явно,
Однако ж славы сие всё не отымало,
Но любовь божественну к смертным в нем казало:
Очи являли милость, лице же все радость,
Весь он был желание, весь приятна сладость.
Округ его стояли небесные силы,
Светлы лица имуще, илектровы ж крилы:
От славы неприступны себе закрывали,
‘К Марии Христос приде’ дивно воспевали.
Потом явилась скоро прекрасна девица,
Вскликнули силы: ‘Пришла небесна царица’.
Оболченна вся в солнце, луна под ногами,
На главе корона царская с звездами, _
Мужей, жен и дев много входило по чину.
Страшно нам грешньдм было рассуждать причину.
Все блещут в славе, чести и красе небесной.
Ум душевный то видел: слеп был зрак телесной.
Пламенновидны силы крест Христов казали,
Тернов венец и ужа, чем Христа вязали,
Трость, копие и гвозди, страстей инструменты,
От чего трепетали света элементы.
В таком случае, что выше сего выговорить возможно? Но что и сладостнее и вымышленнее? Если б в сих стихах падение было стоп, возвышающихся и понижающихся по определенным расстояниям, то что сих Буслаевых стихов могло б быть и глаже и плавнее? Подлинно, когда б достойнопочитаемый автор, писавший недавно в некоторой книжке о нашем стихотворении, а носился праведный или неправедный слух, что то господин аббат Гваско, мог видеть сие все, что я теперь не по слуху и чужому сказанию пишу о нашем стихосложении, но по достоверному и истинному знанию, то б без сомнения он, для своей чести, многое отменил в оной своей книжке и выдал бы второе издание исправнее и праведнее.
Приступая к описанию нового нашего стихосложения, ныне от всех стихотворцев у нас восприятого и многими достохвальными и достопамятными сочинениями введенного и подтвержденного, принужден объявить с некоторым поистине устыдением и внутренним отвращением, хотя и сущую правду, что я в нем самое первое и главнейшее участие имею. Да отпустит мне, покорно прошу каждого правосердного читателя, сие необиновенное объявление: не делается оно по самолюбному тщеславию, ни в предосуждение другим, изрядную свою долю после к тому приложившим, но по соединению изобретения с изобретшим сперва, для того что не можно упомянуть об одном, не упомянув о другом, и толь наипаче, что я так точно поступал и в описаниях древнего и среднего нашего стихосложения, как то всяк читатель мог видеть.
Но впрочем, кто как ни изволит о сем рассуждать, я токмо доношу самую истину, что по возвращении моем в отечество 1730 года, в сентябре месяце, начал я себя производить, по молодости и по французскому духу, в обществе некоторыми стишками, сочиненными по составу среднего оного стихосложения. Читаемы они были от некоторых не без довольных мне похвал, без сомнения не по правде, но с некоторым родом збойства и насмеяния приносимых. И как хвалы меня, буйно выспрь стремившегося в живом сложении, льстили, то, дабы получить их еще более, поревался я с большим напряжением ж получению успеха в стихах. Но, по сочинении чего-нибудь, на какую пиесу ни посмотрю, вижу, что она не состоит стихами, выключая рифму, но точно странными некакими прозаическими строчками. Напоследок, выразумел сему быть от того, что в них не было никакого, по равным расстояниям измеренного, слогов количества. Смотритского количество, выше мною объявленное, ведомо мне было, но чувствовал я и то совершенно, что оно нам всеконечно не сродно.
Что больше? Тотчас напал я на возвышение и понижение голоса в складах просодиею, то есть на тоническое слогов количество. Потом непосредственно и на стопы: ибо кто нападет на первое, тот не может тогда ж не напасть на другое. Если голосу на складах повышаться несколько по определенным расстояниям, то есть или от ударения к неударению, или впреки падать, то не можно при одинаких слогах порознь остаться в мере и не взяться за стопы, двусложные ль они, или трисложные. В сих по двух неударениях бывает возвышение, а в тех по одном. Итак, взялся я всех прежде за стопу хорея, в коем одно сперва ударение, а потом краткий слог.
К хорею меня привело свойство нашего языка, для того что периоды наши чаще и мернее окончаваются хореем, да и рифма наша, как в среднем составе стихов, так и называемая ныне женскою, есть точный же хорей, сверьх того, был у меня тогда в руках некоторый печатный пример иллирических народов, составленный хореическими тетраметрами. Пользуются и ныне еще целою жизнию, кои видели у меня, прежде моего пожара, сию далматскую книжку: содержала она притчу евангельскую о блудном сыне. Итак, троякий сей повод привел меня к тому, что я с начала самого, а именно в 1735 годе, предпочел стопу хорея всем прочим. Многие были на меня нападения за сие: все я их терпеливно выдерживал и, выдерживая, сколько ни доказывал правду, что ни хорей не нежен, ни иамб не благороден по себе, но что та и другая стопа и благородна и нежна по словам, однако мало смотрели на мои доказательства: пребывали поныне в своем мнении, кому в том была нужда. Напоследок, кажется, что сами противившиеся познали в сем правость, для того что ныне, хореем составивши благородную материю, а иамбом нежную, напечатанием восхотели они объявить, мнится, свету мою истину, а свое напрасное прежде сопротивление. Толь есть верно, что истина коль ни часто, и вмале не всегда, опровергаема и уничтожаема, иногда слабо защищаема, однако ж никогда не торжествующа бывает!
Но к предлежащему. Хотя главнейшее основание новых моих стихов и нашлось вдруг самое твердое, или лучше жизнь их и душа единственно, однако вся моя система не получила себе сперва от меня желаемого мне самому совершенства. Не дивно: таков есть разум человеческий, по степеням он на верьх всходит. Весьма уже после привел я мою систему в надлежащую исправность и полноту: напечатана она недавно в первом томике книжек, названных ‘Сочинениями и переводами’. Теперь ей краткое самое описание следует.
Всеобщий и повсюдный грунт системы сей стихов есть тоническое количество: {Количество сие есть собственно так называемое в просодии: ибо от пункта понижения к пункту возвышения есть расстояние, а сие величина, и потому истинное количество.} почитается ею тот слог долгим в речении, который ударяется силою, а те все в нем короткими, сколько б их ни было, на коих нет просодии. Притом, нет никакого разделения странного литерам, кроме обыкновенного, на гласные, двугласные и согласные.
Односложные речения, кои с природы все долгие, для того что нет речения, кое можно б было выговорить, не ударив его где-нибудь у нас однажды, полагаются в нем, по вольности, общими, то есть и долгими и короткими, как того нужда требует: без вольности сея претрудно, или и невозможно, стих сочинить.
Из двусложных стоп приняты в ней господствующими стопами хорей и иамб, за обе сии кладется, по вольности, стопа пиррихий всюду, кроме токмо что в иамбическом стихе не может она быть пресечением, а из трисложных дактиль и анапест.
Роды стихов ее суть: гексаметры, пентаметры, тетраметры, триметры и диметры. Как хореический гексаметр и пентаметр, так и иамбический на два полстишия разделяются.
В гексаметре хореическом первое полстишие имеет три стопы с половиною (половина сей стопы, кончащей речение, делает пресечение долгое, для того что во втором его полстишии рифмическая последняя половина стопы есть краткая), буде он есть женский стих по рифме, о коей после, а пентаметр две стопы с половиною, если он такой же, но ежели гексаметр и пентаметр {Пентаметру хореическому можно быть и без деления на полстишия, но катахрестически.} есть мужеский по рифме ж, то первый и второй имеет в первом полстишии по три стопы ровно (конец третией стопы, окончавающей речение, делает сечение краткое, для того что рифма во втором полстишии есть односложная долгая).
В гексаметре иамбическом, мужеском и женском, первое полстишие всегда и непременно имеет три стопы ровно, так что третия стопа всегда долженствует быть иамб (конец сего иамба и речения составляет пресечение, а что всегда сему пресечению должно быть долгому, то иамбический гексаметр, состоящий из двух триметров мужеских, требует сего природно: ибо полная мера в сем роде стихов есть мужеский стих), а в пентаметре иамбическом, мужеском же и женском, первое полстишие имеет две стопы {Можно быть или трем стопам ровно, как в гексаметре.} ровно, так чтоб вторая была всеконечно ж иамб для пресечения.
В гексаметре хореическом женском второе полстишие имеет три стопы ровно, из которых третия целая стопа есть рифма, а в мужеском три стопы с половиною, коя половина и есть рифма, но в пентаметре хореическом женском имеет оно три ж стопы ровно, а в мужеском две стопы с половиною.
Как в гексаметре иамбическом женском, так и в пентаметре второе полстишие имеет три стопы {Должно уже полагать в пентаметре иамбическом во втором полстишии две стопы для мужескаго стиха, а для женского две стопы с половиною, ежели в первом полстишии положится по три стопы. Впрочем, есть и иамбическим пентаметрам пример без полстишии, но своевольно.} с половиною, а из конца третиея стопы и сея половины составляет хореическую женскую рифму, и как в гексаметре ж иамбическом мужеском, так и в пентаметре второе полстишие имеет три стопы ровно, так что конец третиея стопы есть иамбическая односложная рифма.
Гексаметр дактилический сочиняет сия система точно латинским образом, полагая токмо вместо спондеев хореи, а вместо хореев иногда, по вольности, пиррихии. Сие ж самое должно разуметь и о подражателе дактилохореическом, анапестоиамбическом гексаметре, мною вновь вымышленном, и о героэлегиаческих обоих равным образом.
В сих греческих и римских стихах гексаметров, одних собою состоящих, не соглашает рифмами: обидна б была сия шумиха древнему благородному сих народов драгоценному безрифмическому золоту в окончаниях стихов,а героэлегиаческие вольно,по сей системе,соглашать смешенною рифмою, для того что не без подлинного услаждения слуху происходит от сочетания двусложного и односложного, и полагать их, по изволению, без рифм подо’бясь древним.
Тетраметры, триметры и диметры сочиняет система двусложными токмо стопами, не употребляя в них пресечения и не разделяя их на два полстишия.
Переносу ‘быть из стиха в начало другого стиха, когда стихи с рифмами, накрепко запрещает, однако переносит разум из первого в другой стих, в гексаметрах и пентаметрах, до пресечения и посему свободнее уже до самого конца.
Рифму употребляет двусложную, называя ее женскою, и односложную, именуя мужескою.
Полагает рифму иногда непрерывную, то есть или по двух женских две мужеских, или по двух мужеских две женских, а сие называет сочетанием. Такое непрерывное сочетание особливо бывает в гексаметрах и пентаметрах, редко в строфах, тетраметрами по большей части, а не часто триметрами состоящих: ибо в строфах употребляется рифма смешенная, то есть чрез стих, чрез два и чрез три подобно кончающаяся.
Система сия ввела строфы четырестишные, и от них числом идет до десятистишных включительно. Строфы, имеющие четку стихов, называются правильными, а нечетку — неправильными, равными — из равных стихов состоящие, неравными — из неравных стихов по числу стоп.
Всем сим узаконениям причины, также и некоторые наблюдения, необходимые при составе стиха, да видит читатель, ежели ему угодно, в самом ‘Способе к сложению стихов’ по сей системе, положенном в первом томике ‘Сочинений и переводов’.
Для лучшей ясности предлагаю здесь краткие примеры всех гексаметров только и пентаметров, также и героэлегиаческих: по сим и все прочие составлять способно есть каждому охотнику.
ГЕКСАМЕТР ХОРЕИЧЕСКИЙ
Есть всеведый, всеблагий, // есть бог всемогущий,
Без начала, без конца, // есть везде присущий,