H. H. ПОЛЯНСКИЙ
О ДОСТОЕВСКОМ. ИЗ ВОСПОМИНАНИЙ
I
II
III
IV
V
VI
ПРИМЕЧАНИЯ
О Достоевском, Полянский Николай Николаевич, Год: 1935
Время на прочтение: 7 минут(ы)
Ф. М. Достоевский. В забытых и неизвестных воспоминаниях современников
С.-Пб., ‘АНДРЕЕВ И СЫНОВЬЯ’ 1993
Весной 1866 г. Достоевский, как он писал 9 мая своему семипалатинскому другу А. Е. Врангелю, собирался уехать в Дрезден и ‘засесть там на 3 месяца и кончить роман, чтоб никто не мешал’ (Полн. собр. соч., т. 28. Кн. 2. Л., 1985. С. 157). Однако многочисленные притязания кредиторов не дали возможности ‘сбежать’ за границу, и лето 1866 г. Достоевский проводит в подмосковном селе Люблине, у своей любимой сестры Веры Михайловны Ивановой (1829—1896).
Глубокая, чистая, духовная любовь Достоевского к ее дочери Сонечке Ивановой (писатель посвятит ей роман ‘Идиот’), увлечение писателя невесткой сестры Еленой Павловной Ивановой, предчувствие близких радостных перемен в личной жизни (скоро будет счастливый брак с Анной Григорьевной Сниткиной), общение с замечательной молодежью, боготворившей его, успешная работа над ‘Преступлением и наказанием’,— все это сделало люблинское лето 1866 г. первым счастливым временем в жизни Достоевского после смерти в 1864 г. его первой жены М. Д. Исаевой и брата M. M. Достоевского.
О люблинском лете 1866 г. рассказывают и мемуары писателя Николая Николаевича Полянского (1862—1938), написанные им в Москве в 1931 г. и дополненные примечаниями в январе 1935 г.
Мой покойный отец, межевой инженер Николай Иванович Полянский, был в 1850—1870-х годах преподавателем в Константиновском межевом институте, помещавшемся тогда в Москве, на Старой Басманной, на углу Бабушкина переулка.
Отец имел там казенную квартиру, где я родился в 1862 году. На том же институтском дворе была квартира межевого врача Александра Павловича Иванова, служившего там с 1861 года (но еще раньше, с 1841 года, преподававшего в институте физику). Он умер в 1868 году от гнойного заражения крови, порезав себе палец при производстве какой-то операции одному больному воспитаннику института.
Александр Павлович был человек ‘высочайшей нравственности’, как вспоминали потом его сослуживцы {См. Очерк истории Констант[иновского] межевого институт[а], 1779—1879 гг.— А. Л. Апухтина (директора института). СПб., 1879 г. (Здесь и далее примеч. H. H. Полянского).}.
Он был женат на родной сестре Федора Михайловича Достоевского, Вере Михайловне, и у них было много детей {Отец Веры Михайловны был доктором в Мариинской больнице в Москве.}.
Я хорошо помню ‘доктора Иванова’ и его жену Веру Михайловну, т. к. когда он умер, мне шел седьмой год, притом свои ранние детские болезни я перенес под наблюдением Александра Павловича, который за больными ‘ухаживал, как отец за своими детьми’.
У меня хранится его фотографическая карточка, подаренная им моему отцу и матери, с которыми он и Вера Михайловна были очень дружны и видались почти каждый день в течение многих лет.
На этой фотографии Иванов снят в межевом, тогда военном, с погонами, сюртуке. У него довольно большие, аккуратно причесанные волосы и густые усы, удивительно добрые, задумчивые глаза. Все лицо — такое приятное, серьезное…
Я распространяюсь о нем потому, что, по словам моего покойного отца, Александра Павловича, своего шурина, очень любил Ф. М. Достоевский, и потому, что отец мой впоследствии, при чтении романов Достоевского, не раз говорил мне, что в некоторых его героях он замечает какие-то ‘духовные черточки’, напоминающие покойного — ‘удивительного человека’, Александра Павловича.
Столь же ‘обаятельной’, по словам моих отца и матери, была Вера Михайловна, с детьми которой я часто играл и видел ее близко, в интимном, семейном кругу.
Как сейчас помню ее лицо и всю ее серьезную фигуру, вызывавшие во мне всегда какое-то почти благоговение… Было что-то приятно-грустное в ней, какая-то милая таинственность…
Близкая дружба моих родителей с семейством Ивановых выразилась однажды в том, что как-то летом (это было в 1864—1866 годах, точно не упомню, в каком именно году, но не позднее 1866-го {Как это рассказывала мне моя мать.}), они наняли вместе дачу под Москвой, около Люблина, недалеко от Перервинской слободы, при которой находился летний лагерь межевого института. Мне помнится, что дача эта находилась, по словам моей матери, в имении князя Сергея Михайловича Голицына, в селе Кузьминках. Отец мой был знаком с князем Голицыным. Наша семья и семья Ивановых жили на этой даче сообща, имея общую столовую, общую террасу, выходившую в большой сад. Против террасы была лужайка с дорожками, по которой косили траву.
Когда мои родители и Ивановы поселились на этой даче, то вскоре туда приехал из Петербурга Федор Михайлович Достоевский, чтобы провести лето у сестры. Ему тогда было около сорока лет {Ф. М. Достоевский родился 30 окт[ября] 1821 года, в Москве, в Мариинской больнице, где отец его, как сказано выше, был доктором.}1. Он собирался ехать за границу, но случились какие-то ‘денежные затруднения’ (как говорила мне моя мать, намекая на какой-то большой карточный проигрыш Федора Михайловича)2.
Достоевский прожил на даче с месяц и все время был озабочен и задумчив.
Ему отвели отдельную комнату (дача была большая — флигель в княжеской усадьбе), и он целые дни проводил у себя за письменным столом и почти не выходил гулять…
Он спешно писал какое-то большое ‘сочинение’, о котором никому ничего не говорил {Это он писал свой знаменитый роман ‘Преступление и наказание’, впервые напечатанный в ‘Русском вестнике’ за 1866 год.}.
Иногда неожиданно становился он оживленным, веселым, вступал в разговор… Но это продолжалось недолго. Его все время как будто что-то ‘мучило’ (по выражению моей матери).
Отец мой и мать видались с ним ежедневно.
Вечером на террасе обыкновенно пили чай всем обществом. Достоевский выходил из своей комнаты и присаживался к столу, неохотно принимая участие в разговоре.
По словам моей матери, он был тогда ‘какой-то мрачный, лохматый, одетый небрежно, и этим так не походил на свою сестру…’3
…Он очень любил детей и всегда обращал внимание на своих маленьких племянников, детей сестры и на меня, когда я попадался ему на глаза (мне тогда было года три).
Я, разумеется, всего этого не помню, а передаю то, что не раз слышал от моих отца (умер в 1884 г.) и матери (Марии Николаевны, умерла в 1918 г.). Мне особенно запомнились рассказы матери, как относящиеся к более позднему времени.
Однажды, когда на лужайке перед террасой стояли копны убранного к вечеру свежескошенного сена,— на одной из них сидела со мной моя старушка няня Пелагея, а на террасе пили чай.
Был прекрасный, очень теплый вечер. Солнце глядело еще не низко, но уже надвигалась вечерняя дымка…
Достоевский кончил свой стакан, вышел из-за стола и спустился с террасы. Стоял и смотрел задумчиво куда-то в сад. Вдруг — заметил меня с няней, подошел к нам и, опустившись на сено, стал теребить меня и играть со мной…
…Встал, поднял меня на руки, посадил себе на плечи верхом и быстро-быстро пошел по дорожкам, изображая верхового коня и всадника… Он отломал с куста веточку, дал ее мне в руки и я, смеясь и радуясь, стал погонять его этим прутиком…
Это очевидно было ему маленьким развлечением после его писательской работы, в его тогдашнем мрачном настроении…
Оставив наконец меня, Федор Михайлович вернулся на террасу, улыбаясь, слегка запыхавшись…
Он повеселел, присел к столу и вступил в разговор, рассказывая о том, как он любит возиться с детьми. Обращаясь к моей матери и ‘как бы извиняясь’, он проговорил:
— Знаете, я ужасно люблю маленьких детей. Это — моя слабость.
Я здесь передаю подлинные слова моей покойной матери.
Лично сознательно видел я Достоевского в своей жизни один раз. Это было в 1880 году, в первых числах июня, когда открывали памятник Пушкину в Москве.
Я был тогда гимназистом (перешел в шестой класс IV гимназии).
Нас утром в этот день повезли из гимназии, с Покровки, в линейках, на Тверской бульвар и расставили рядами очень близко от памятника, закрытого полотном и торжественно окруженного массой публики.
Было серенькое, слегка туманное утро. Начинал накрапывать дождик, но скоро погода разгулялась.
После освящения памятника, когда полотно упало и открылась бронзовая статуя Пушкина, я увидел, как к монументу вслед за Тургеневым подошел Достоевский — такой сутулый с низко наклоненною головой и положил к подножию памятника венок — кажется, лавровый… {Первый венок, серебряный, положил московский генерал-губернатор кн. Влад[имир] Андреев[ич] Долгоруков — от царя Александра II (как говорили в толпе).}
Известно, что с ранних лет, во всю свою жизнь Достоевский ‘хранил в себе какой-то особенный культ Пушкина’.
Помня неоднократные рассказы отца и матери о Достоевском — о моем детстве, я с благоговением смотрел на великого писателя, и сердце мое приятно билось. Я был тогда очень наивным мальчиком и считал для себя таким важным, таким знаменательным то, что удостоился когда-то, ребенком, сидеть на плечах у Достоевского, да еще осмеливаться погонять его прутиком…
Я не утерпел и тут же стал рассказывать об этом близстоящим моим товарищам. Это были гимназисты: Алексей Шахматов (Алексей Александрович, впоследствии известный филолог-академик, ныне — покойный) и Георгий Салтыков (Георгий Ильич, родной племянник Щедрина-Салтыкова, рано умерший в звании присяжного поверенного, в Киеве).
О Достоевском не раз говорил мне покойный Григорий Петрович Данилевский, автор известных в свое время романов: ‘Беглые в Новороссии’, ‘Девятый вал’, ‘Мирович’ и др. (Умер в декабре 1890 года).
Данилевский приходился сводным двоюродным братом моей матери, с которой провел детство, и впоследствии перенес свою дружбу на моего отца, а со смертью последнего, в 1884 году, приблизил к себе меня, тогда еще студента, ведя со мной переписку в течение семи лет из Петербурга, где он, с 1881 года, занимал место главного редактора газеты ‘Правительственный вестник’, и поручал мне кой-какие свои литературные дела {В Музее литературы, в Москве, хранится сто с лишком писем Данилевского ко мне и моему отцу, переданные мною в музей в 1934 году.}.
Данилевский познакомил меня с несколькими тогдашними литературными знаменитостями Москвы и Петербурга, и я при этом очень сожалел, что Федора Михайловича Достоевского, которого Данилевский знал хорошо, тогда уже не было в живых: он умер 28 января 1881 года.
Разговоры Данилевского со мной о Федоре Михайловиче ограничивались передачей некоторых, тогда еще неизвестных широкой публике, подробностей процесса Петрашевского в 1849 году и участия в этом деле Достоевского и самого Данилевского. Теперь я забыл все эти тонкости рассказов Данилевского, сущность которых уже имеется в печати… Данилевский, студентом, был арестован по этому делу и просидел в одиночном заключении, в Петропавловской крепости, с 22 апреля по 10 июля 1849 года4.
Кроме того, Данилевский так отзывался о Федоре Михайловиче:
— Вот был чудак! Удивительно любил копаться в человеческой душе, но нечего сказать — делал это артистически… Не хотел писать, как пишут все добрые люди, а в своих великолепных творениях нагромоздил события, одни на другие, так что самое время событий протекает у него совсем необычайно, в каком-то увеличенном масштабе… И при этом у него непременно какие-то ‘deus ex machina…’ {Бог из машины (лат.).}
— Но,— прибавлял Данилевский, поучая меня,— советую тебе не только читать его внимательно, а — перечитывать десятки раз…
В июне 1917 года мне случилось быть в Петрограде, по делам службы (я заведовал тогда продовольственным семейным солдатским пайком в Московской губернии и был вызван в Министерство на совещание по поводу этого пайка, принявшего грандиозные размеры).
Помню, какое необычайное впечатление производил вид города с его улицами и площадями, наполненными серыми толпами солдат, уходящих с фронта. Все скверы и сады были заняты ими, сидевшими на скамейках, лежавшими на измятой траве и бродившими по дорожкам, густо усыпанным белой шелухой от семечек.
В одну тогдашнюю светлую, как день, ночь шел я по набережной Невы и вдруг мне вспомнились ‘Белые ночи’ Достоевского… {‘Белые ночи’ — сентиментальный роман. Впервые напечатан в ‘Отечеств[енных] записках’ 1848 года.} пришли на память рассказы отца и матери о моем детстве, о Федоре Михайловиче… припомнилось, как видел я его у памятника Пушкина…
На другой день я поехал в Александро-Невскую лавру, разыскал там на кладбище могилу Достоевского с большим памятником. Кладбище имело запущенный вид, везде в изобилии подымалась крапива… День был жаркий, душный. Пахло гарью: где-то в окрестностях города горели торфяные болота. Я долго стоял у могилы Достоевского, взглядываясь в лик великого писателя, помещенный на памятнике…
Печатается по рукописи, хранящейся в Российском государственном архиве литературы и искусства (ф. 212, оп. 1, ед. хр. 301).
1 Вероятно, описка, т. к. летом 1866 г. Достоевскому было 45 лет.
2 Ошибка. Это были добровольно взятые Достоевским на себя обязательства рассчитаться с долгами по журналам ‘Время’ и ‘Эпоха’ старшего брата Михаила, скончавшегося в 1864 г.
3 Это неверно. Достоевский всегда отличался большой аккуратностью в своем внешнем облике.
4 Об участии Г. П. Данилевского в кружке петрашевцев см. Семевский В. И. Петрашевцы. Студенты Толстов и Г. П. Данилевский, мещанин П. Г. Шапошников, литератор Катенев и Б. И. Утин. // Голос минувшего, 1916, No 11, 12.