Братья Гримм
Братья Гримм
О бесстрашном добром молодце.
О бесстрашном добром молодце.
![[]](https://electronic-library.ru/wp-content/uploads/2023/05/grimmobesstrashnomdobrommolodce1.jpg)
![[]](https://electronic-library.ru/wp-content/uploads/2023/05/grimmobesstrashnomdobrommolodce2.jpg)
О бесстрашном добром молодце, Гримм Вильгельм Карл, Якоб, Год: 1856
Время на прочтение: 10 минут(ы)
Источник текста: Братья Гримм — Сказки, изложенные по сборнику Бр. Гримм в 17 т., т.1
Типография В.А. Гатцук (Д. Чернышевский), Москва 1893 г.
Переводчик: не указан
OCR, spell check и перевод в современную орфографию: Оскар Уайльд Молодой король .
Старик имел двух сыновей. Старший был — хоть куда: и разумен и на всякую работу мастер, только один за ним порок водился: трусоват был. Пошлет его отец куда-нибудь вечером, особенно, если дорога лесом или мимо кладбища, — хоть убей его, не пойдет. ‘Нет уж, батюшка, — говорит, — лучше я днем схожу, а то, еще лучше, брата пошли. Я боюсь!’
А младший стариков сын был дурак: ничего-то он сделать путем не умел, ничему выучиться не мог, — за то уж ничего на свете и не боялся. Бывало, начнут над ним парни на улице подшучивать да смеяться, — он плюнет и уйдет от них на кладбище. Там завалится и проспит до утра. Спросят его: ‘Неужели тебе, парень, не страшно?’ А он отвечает: ‘Да что вы ко мне со страхом пристаете? Какой такой страх, скажите мне, Христа ради!’
Вот, смотрел, смотрел отец на его безделье, да раз ему и говорит: ‘Эх, сынок, вон ты какой вырос, а ума всё не вынес. Хоть бы чему ты выучился!’ А сын ему: ‘Да вот, батюшка, хочу страху научиться, только никак не могу.’ Подвернулся в ту пору на эти его слова пономарь, и говорит отцу, ‘Давай мне его, старик, на выучку. Страху-то я его живо научу, а может и еще к какому-нибудь делу приспособлю.’ Отец обрадовался, что сбудет дармоеда с плеч и отдал его пономарю в науку.
Привел пономарь дурака домой и заставил его вместо себя на колокольне звонить. Прошло сколько-то времени. Вот, раз и приказал пономарь своему ученику пойти на колокольню в самую полночь и ударить в колокол двенадцать раз, а сам пораньше забрался туда, закутался в простыню и стоит, точно мертвец в саване. Пришел парень, ударил раз, ударил два, — глядь, — а в углу кто-то весь в белом стоит. Он перестал звонить и говорит: ‘Эй, ты, там в углу, выходи сюда, коли ты добрый человек!’ Тот молчит. ‘Эй, выходи, а то с лестницы вниз головой спущу’, — опять говорит парень. Тот всё молчит, да на него смотрит, думает напугать дурака, А дурак крикнул ему еще раз, да как схватит его за шиворот, как наподдаст коленкой, — и покатился пономарь вниз с лестницы. Все ступеньки головой пересчитал и ногу сломал, лежит внизу да охает. Отзвонил парень, вернулся в пономарев дом и завалился спать. А пономариха-то знала, куда и зачем муж пошел, ждала его ждала, не дождалась и перед утром уж пошла искать его на колокольне. Глядь, — а пономарь чуть жив, со сломанной ногой лежит под лестницей.
Взвыла тут пономариха, перенесла мужа домой и побежала к дуракову отцу: ‘Бери своего сына от нас. Вот он что с пономарем сделал!’ Взял старик дурака домой, побился еще с ним, побился, да, наконец, и говорит ему: ‘Одна беда мне с тобою: вот пономарю за леченье заплатил из-за тебя, а толку от тебя никакого. Уйди с глаз моих, живи где хочешь у чужих людей.’ А сын ему: ‘Что ж, батюшка, воля твоя. Пойду по белому свету, может Бог даст, страху научусь, — а уж как хочется ему научиться, и сказать не могу.’ — ‘Эх дурак, дурак, пропадешь ты ни за грош!’ — сказал ему отец, дал сколько мог денег и отпустил.
Идет парень путем, дорогою и всё сам с собою разговаривает: ‘Что за страх такой, — ей Богу, не понимаю. Говорят люди: страшно, жутко, дрожь от страха продирает. Хоть бы мне, когда жутко стало или бы дрожь от страха пробрала. Как бы этому научиться?’ Сзади его шел какой то прохожий, услыхал дураковы слова и говорит: ‘Пойдем, парень, вместе, я тебя страху научу.’ Пошли. И говорит парню прохожий: ‘Видишь, вон на перекрестке виселица, а на ней семеро добрых молодцев разбойничков покачиваются. Садись ты под нее и жди ночи, тут, брат, страху не оберешься.’ ‘Ладно, — говорит дурак, — приходи сюда завтра поутру, коли от твоей науки я страх узнаю, — все деньги тебе отдам, что отец мне на дорогу дал. Вот как!’
Сел парень под виселицей и дожидается вечера. Зашло солнце, подул ветер с полуночи — стало ему холодно. Развел он костер и греется около него, а сам всё на висельников поглядывает, как они качаются, да от ветра поворачиваются. ‘Эх, — думает, — я тут и у огня никак не согреюсь, а каково-то им там наверху. Дай-ка, я их сюда к огоньку подсажу.’ Снял всех висельников и рассадил вокруг костра, чтобы и они погрелись. Глядит парень на свою компанию, а висельники сидят, как он их посадил, молчат, точно воды в рот набрали и вовсе не согреваются, хоть их лохмотья уже тлеть от жару начали. ‘Эй вы, ребята, — говорит он им, — посторонитесь-ка от огня, не то сгорите!’ Те всё сидят не шевелятся. Парень давай им толком объяснять, чтобы огня поостереглись, не то либо обожгутся, либо вовсе сгорят — им же ведь хуже! А они и в ус не дуют: сидят с высунутыми языками, точно дразнятся. Зло его разобрало: ‘Это что ж такое, — говорит, — я с вами честь честью, а вы, ишь, — господа какие нашлись, и отвечать не хотите да еще дразнитесь. Ступайте к себе наверх, пусть-ка вашу спесь ветер пообдует!’ Взял и развесил всю компанию опять на место по порядку, а сам лег у костра и заснул.
На утро пришел к нему вчерашний прохожий за деньгами, и спрашивает: ‘Ну что, брат, каково?’ А парень ему: ‘Да уж чего, брат, хуже. В какую это ты меня компанию привел? Я с ними и честью и лаской: снял их, посадил погреться, остерегаю: не сгорите, мол, у костра, — а они сидят, молчат да дразнятся. Я их опять и развесил.’ Посмотрел на него прохожий и говорит: ‘Ну, парень, ты либо вовсе полоумный, либо и вправду на тебя страху нет,’ — и ушел от него.
Пошел парень один дальше. Шел-шел, и пришел к вечеру на постоялый двор. ‘Куда, молодец, путь держишь?’ спрашивает его хозяин. ‘Да вот, добрый человек, иду страху учиться,’ — и рассказал ему свою беду, что никогда ему ни жутко не бывает, ни дрожь от страха не берет. ‘Э, да ты вот какой хват, — говорит ему тот, — а у нас как раз по тебе и дело есть. Вот тут неподалеку в глухом лесу стоит старинный замок, а в том замке с незапамятных времен спрятан клад, да такой, что наш король обещал свою дочь в замужество тому, кто этот клад добудет. Только добыть-то его, видно, не легко, потому что сколько удалых-добрых молодцев ни брались за это, ни один жив не возвращался. А и всего дела-то: чтобы переночевать в замке одному три ночи подряд. Кто переночует, да жив останется, — тот и зарок с клада снимет.’
На другое утро пошел парень к королю, рассказал, как ему хочется страху научиться и стал просить позволения попытать счастья. ‘Что ж, — говорит король, — ступай, добрый молодец, в замок, коли тебе своей головы не жаль. Быть тебе там одному, но можешь с собой взять три вещи, какие сам выберешь.’ Молодец попросил дать ему токарный станок с прибором, да слесарные тиски, да рубанок, чтобы ночью от скуки какой работой заняться. Все это перенесли ему в замок засветло, а к вечеру и сам он туда пошел.
Уселся добрый молодец в главной большой зале, развел костер на каменном полу и греется. В самую полночь, только что он стал раздувать пожарче огонь, — вдруг из угла как закричат: ‘Мяу, мяу! Холодно нам, холодно!’
‘Ну, что же вы там орете, — говорит молодец, — идите к огню да погрейтесь.’ Только он эти слова вымолвил, — откуда ни возьмись, выскочили две огромные черные кошки: глаза у них блестят, как уголья, жесткая шерсть клочьями, дыбом торчит, и железные когти по каменному полу позвякивают. Сели по бокам молодца и говорят: ‘А что, приятель, не сыграть ли нам в карты? Выиграешь, — твой клад будет, проиграешь — ну, уж не прогневайся: тут тебе и голову сложить.’ ‘Ладно, — говорит молодец, — играть я охотник, только не с вами!’ Схватил кошек за шиворот, завинтил в тиски да как пошел рубанком строгать, — только кожа с шерстью от них полетела. Обстрогал их, как чурки: так, что ни ног ни головы не осталось, и выбросил за окно. Покончивши с кошками, сел молодец опять к огню, пригрело его, да и устал он от возни, — и стало его на дремоту клонить. Оглянулся кругом: где бы прилечь, — смотрит, а в углу стоит большая кровать. ‘Вот это как раз кстати,’ — подумал он, и лег на нее. А кровать как тронется, как пошла катить…. Из-залы в залу, из галереи в галерею, только окна мелькают. Лежит наш молодец в растяжку, держится за края, да покрикивает: ‘Эх ты! Валяй шибче, по всем по трем!’ Носилась, носилась кровать по всему замку, вдруг грохнуло что-то, кровать рассыпалась прахом, и молодец полетел вниз. Тут бы ему и костей своих не собрать, кабы не попался под руку крюк железный. Уцепился он за него, глядит: под ним черный, бездонный колодец, а вверху свет. Вылез он наверх и очутился в той самой комнате, где раньше сидел, ‘Ишь, — говорит, — окаянная сила, какие над человеком насмешки делает.’ Лег у огня на полу и заснул крепким сном.
На утро пришел король с дочерью и придворными. Думал кости бесстрашного молодца собрать, глядит и глазам не верит: он спит себе здоровехонек. Разбудили его, а он говорит: ‘Эх, беда моя: думал хоть страху научиться, а вместо того только злость разобрала. Что-то завтра будет?’ Повел его король во дворец и пировали они вплоть до вечера.
Пришел молодец в замок во вторую ночь. Сел у огня — и опять за свою думушку:
— Эх, кабы меня дрожь проняла, кабы да мне жутко стало, кабы страху мне научиться!… В самую полночь завыло что-то в трубе, загудело, загремело, всё сильнее да сильнее, вдруг точно гром загрохотал — и из трубы вывалилось к ногам парня полчеловека!
— Ну, — говорит молодец, — а где же ты, приятель, другую свою половину потерял? Это ведь не ладно! — А в трубе вой еще пуще: загремело, застонало и вывалилась другая половина. ‘Вот, теперь и другая налицо, — говорит парень, — слепляйтесь, братцы, а я дровец подкину, чтобы вам не темно было друг дружку отыскивать’ — и подошел к огню. Обернулся, — а половинки уж и срослись в целого человека, и сидит этот человек на его скамейке, страшный-престрашный, как чугун синий, да зубами на него пощелкивает.
— Что это ты, приятель, синий какой, да всё зубами щелкаешь, замерз видно? — спрашивает молодец. Глядь, — а из трубы и другой такой же вываливается. Притащили они вдвоем девять человечьих ног да три мертвые головы, расставили ноги, как кегли, взяли в руки по голове, а третью суют парню и говорят: ‘Вчера, когда мы кошками были, ты с нами играть не захотел. Так и быть, давай теперь на то же самое в кегли играть!’ А парень говорит: ‘Ну что ж, играть, так играть. Только шары ваши не больно-то круглы… Вы как хотите, а свой я обточу.’ Взял мертвую голову, завинтил в токарный станок и обточил накругло, как кегельный шар. Стали играть. У тех головы не обточенные, всё в сторону откатываются, редко когда одну-две кегли собьют, а парень что ни раз — все девять. Совсем было уж он и выиграл, да вдруг — запел петух и всё пропало, точно сквозь землю провалилось. ‘Ну, что ж, — думает молодец, — хоть время без скуки провел.’ Лег и уснул.
На утро пришел король посмотреть, как у парня дело идет, — а он около огня похрапывает. Разбудили его. ‘Что, молодец, страшно было?’ — спрашивает король. ‘Какой же это страх, Ваше Величество, в кегли играть, да и игроки-то неумелые, чуть партию у них не выиграл. Нет, видно не научиться мне страху!’
Пришла третья ночь. Сидит молодец в замке у огня, костер помешивает, а сам всё о своей беде думает: нет на него страху да и полно! Вдруг тихо распахнулась дверь и вошли шесть скелетов в саванах, с свинцовым гробом на плечах. Поставили гроб на пол и ушли. ‘Э, — думает молодец, — уж не братца ли моего двоюродного ко мне попрощаться принесли. Ведь он совсем помирал, как я из дому ушел.’ Открыл он гробовую крышку, — видит, лежит в гробу человек: глаза закрыты, вытянулся, холодный…. ‘Помер, знать, бедняга, — говорит парень. — А может и нет?… Дай-ка я тебя, братишка, погрею.’ Подошел к огню, погрел руки, приложил к лицу мертвеца, — нет, не согревается. Вынул его из гроба, посадил рядом с собою у костра, отогревал, отогревал, — нет, всё холодный. ‘Стой, — думает, — сделаю-ка вот как.’ Приволок гроб к самому огню, положил мертвеца в гроб, улегся и сам туда же, укрыл и себя и мертвеца с головою, и давай дышать на него. Вдруг мертвец пошевелился, повернулся и схватил молодца руками, как клещами, за горло… Как рванется от него парень, — сразу выкатился из гроба, а свинцовая крышка — хлоп! — и накрыла гроб наглухо. Еще бы полсекунды — и не видать парню света белого. И так у него каблук с правой ноги краем гробовой крышки, как ножом, отрезало. Завыл мертвец, заскрипел зубами, и гроб сгинул.
‘Тьфу ты, окаянный! — говорит молодец. — Еще двоюродным братом называется. Только каблук из-за тебя испортил, а страху вовсе нет никакого!’
Вдруг загремело, загрохотало, дрогнул каменный пол, раздался в стороны, и из под пола точно вырос страшенный старичище, с добрую сосну ростом и с длинной до земли седой бородой. Шагнул к молодцу и говорит: ‘Это ты, тварь, нигде страха не отыщешь? Вот я тебе покажу страх, как выбью из тебя вон твою душеньку поганую.’ ‘Ну, чья душа поганая, это еще бабушка на двое ворожила, — отвечает молодец, — а коли дойдет до дела, так мы еще потягаемся, — кто из кого дух раньше вышибет.’ Старик даже удивился: ‘Это ты-то со мной тягаться вздумал? Пойдем, я тебе мою силу покажу.’ И повел молодца разными подвалами, ходами да переходами. Пришли они в кузницу: в горне огонь горит, на огне железные прутья, добела раскаленные лежат. Поднял старик топор, размахнулся и сразу разрубил большую железную наковальню, что стояла против горна. ‘Ну что, видишь, какова моя сила? — спрашивает. А парень заприметил, что старикова борода концом упала в разруб, что старик сделал на наковальне, — и говорит: — ‘Эка невидаль! Да я так ударю, что ты и наковальни-то потом не разыщешь: вдребезги разлетится.’ Схватил топор, да как рубнет по самому тому месту, где старик ударил, — и защемил его бороду в наковальню накрепко, а сам выхватил из горна каленый прут и давай старика прутом подвивать. Бил, бил, пока тот не ослабел вовсе и не взмолился: обещал показать, где клад схоронен. Вытащил молодец топор из наковальни и повел старика за бороду, — а тот уж смирно идет и дорогу ему показывает. Пришли в подвал, весь полный золота. ‘Вот, — говорит старик, — клад, который мы столько лет стерегли. Бери его себе.’ Тут запел петух и старик сгинул, точно его и не бывало.
На утро пришел король с дочерью и со всеми придворными в замок, увидал подвал с золотом, обрадовался и говорит: ‘Исполать тебе, добрый молодец, за то, что клад отыскал и замок от нечистой силы избавил. Бери себе мою дочь в жены.’ ‘Что же, — отвечал молодец, — на это я согласен. Только всё-таки страху-то я не научился. Приносили сюда покойника, моего двоюродного брата, да старик какой-то, бородач, приходил, — а страху никакого не было.’
Золото достали из, подземелья, отпраздновали свадьбу, и зажил молодец по-королевски. Чего бы, кажется, не доставало, — а ему всё неймется: знай свое твердит: ‘Эх, кабы только узнать мне, как это жутко бывает, да как это дрожь от страха пробирает?’ Надоело это его молодой жене, вот она раз приказала наловить полное ведро пескарей и когда муж спал, сразу окатила его холодной водой с пескарями. Пескари забились, запрыгали у него по голому телу, а он как вскочит, да закричит благим матом: ‘Ух, батюшки, вот жутко-то, вот дрожь-то пробирает! Просто зуб на зуб не попадет. Так вот он какой страх, — больше не хочу узнавать! Довольно!’ Так вот наконец и узнал страх бесстрашный добрый-молодец.