Время на прочтение: 9 минут(ы)
О А. П. Чехове по материалам газеты ‘Новости дня’
А. П. Чехов уже выехал из Одессы. Еще день-другой — и он будет в Москве.
По нашему мнению, он едет домой на верную смерть.
Его разорвут на части любопытные и не оставят на нем ни одного живого места издатели.
— Хоть переодеться дайте!.. Господи!..
— Какая погода на Цейлоне? Есть ли люди в Китае? Носят ли там тюрнюры? Не привезли ли вы с собой какого-нибудь крокодила? Хоть маленького, или акулы? А?
А. П. Чехов завернется в свой дорожный плед и … умрет.
Один мой знакомый посоветовал ему представиться немым или, еще лучше, отрезать себе язык.
По-моему, Чехову следует опять уехать на Сахалин, но теперь уже не к каторжным, а от каторжных… знакомых…
(1890. No 2674. 8 дек. С. 2)
Говорят, что через несколько дней в Охотничьем клубе будет устроен бал с ‘Чеховым’.
Чехов в костюме алеута расскажет сначала о своем путешествии, а потом будет укрощать гремучую змею, которую он будто бы вывез из Индии.
Для такого случая барышни оденутся индианками, а мужчины будут сидеть в шубах.
Намек на то, как было холодно до приезда Чехова и как все сердца декольтировались от одного его появления.
(1890. No 2675. 9 дек. С. 2)
В пятницу вечером приехал в Москву А. П. Чехов.
Бесспорно, он в настоящее время самый интересный человек в Москве <...>
Лицо дышит энергией и сознанием хорошо сделанного дела.
С таким человеком даже помолчать интересно…
Он пробыл на Сахалине три месяца, потом на пароходе совершил рейс мимо Японии, Индии, через Суэц, Константинополь в Одессу.
Он видел настоящих китайцев, видел настоящих баядерок (совсем не таких, как в балете), видел всамделишных идолов и даже разговаривал с индейскими браминами…
Нечего и говорить, что книга о Сахалине, которую, вероятно, издаст в недалеком будущем Антон Павлович, явится весьма крупным литературным событием.
Об этом можно судить уже по вывезенному из поездки материалу.
От всей души желаем уважаемому Антону Павловичу довести до конца так энергично начатое им ‘новое дело’.
Я глубоко убежден, что не пройдет и месяца, как со всех сторон явятся подражатели, которые заездят, заходят и забегают.
<...> Лавры одного всегда порождали бессонницу у другого.
Так, Дедлов поедет в Сахару изучать ‘золотистые иглы’ африканского солнца, Максим Белинский тронется на Сандвичевы острова любоваться ‘натурой’ островитянок, а Виктор Крылов двинется в Японию ‘собирать материал’ у японских драматургов <...>
(1890. No 2676. 10 дек. С. 2)
Мангусы, эти преуморительные зверьки, вывезенные А. П. Чеховым с острова Цейлон, сделались положительно злобой дня.
В одной газете появились даже стихи в честь зверьков, газета за газетой перепечатывает бюллетени об их здоровье. В обществе разговор о погоде вытеснен разговором о ‘чеховских мангушках’.
Говорят, что некий драматург пишет теперь драму, где мангус играет главную роль.
Жена подарила мужу свой портрет, нарисованный на фарфоровой дощечке. Мангус вскочил на стол, разбил дощечку и осколок с изображением лица затащил в сундук к горничной.
Жена — стара, муж — молод, горничная — еще моложе. Понятно, что осколок, найденный женою в сундуке горничной, не может не возбудить подозрений.
В четвертом действии жена отравляет горничную, а в пятом муж убивает жену.
В заключение мангуса сдают в Зоологический сад.
Хорошо еще, впрочем, написать и феерию.
А. П. Чехов увозит с острова Цейлона мангусов. Оказывается, что эти мангусы посвящены Сиве и Вишну. Два факира и один брамин пускаются в погоню. Они в Москве.
Они рыщут и ищут. Они находят. Они готовятся к мести. Выслеживают. Наконец, врываются.
В одной комнате, в другой — мангусов нет. Наконец, крик: ‘Мангусы здесь!..’ Бросаются… Оба мангуса лежат бездыханные: только что испустили дыхание.
Два факира и один брамин садятся и плачут.
Мне кажется, что феерия выйдет очень трогательной. Подумайте, г. Лентовский…
(1890. No 2682. 16 дек. С. 3)
На юг мечтательно уехав,
Оттуда наш милейший Чехов
(Мой неизменный фаворит)
Свои шедевры нам дарит.
Но не в пленительной природе
Страны, ‘где зреет апельсин’,
Не в итальянском небосводе
Берет он краски для картин…
В его рассказе ‘На подводе’
Рисует южный карандаш
Родную глушь, родной пейзаж,
Непроходимые дороги
И безысходную печаль,
Не грез волшебные чертоги,
Не восхитительную даль, —
Они его душе далеки,
И наша русская тоска
Ему понятна и близка.
И тихой грустью дышут строки
Его рассказа. Прежний смех,
Создавший Чехову успех,
Веселья струны отзвучали,
Но он мне мил в свой печали,
Мне дорог этот скорбный тон —
Больной души чуть слышный стон…
Lolo (Л. Г. Мунштейн)
(1897. No 5229. 22 дек. С. 3—4)
… Я стал ленив феноменально…
Больной, усталый ум далек
От фельетонных резвых строк,
Перо беру я машинально
И проклинаю горький рок!
Ты будешь нынче недоволен —
Ты, вместо шуток и острот,
Услышишь гамму скорбных нот…
Дурные вести: Чехов болен…
Наш милый Чехов… Злой недуг,
Как неизменный, верный друг,
С ним неразлучен… Теплый юг
Не оправдал надежды сладкой…
Как не задуматься украдкой
Над страшной, вечною загадкой,
Над грозной тайной бытия!
Как не роптать на злобу рока,
Когда он жалит, как змея,
Когда бессмысленно жестоко
Он губит пышные цветы
И наши лучшие мечты!
Ты ропщешь в злых тисках бессилья, —
А жизнь ведет неравный бой
С непобедимою судьбой,
И никнут сломанные крылья…
Lolo (Л. Г. Мунштейн)
(1898. No 5536. 27 окт. С. 3)
… Мой дорогой, любимый брат!..
Я провела в слезах дорогу
Под игом тягостных утрат…
Но здесь, в Париже, слава Богу,
Я забываю понемногу
Свою душевную тревогу…
Прощай, прекрасный, чудный сад —
Чертоги молодости нашей,
Где много, много лет назад
Мы пили счастье полной чашей.
Прости, мой шкаф, мой Фирс, прости! —
Тебе недолго жить на свете!..
Совсем забыла! По пути
Случайно я прочла в газете,
Что Фирс остался взаперти
В усадьбе?.. Леня, неужели
Все это правда?! С этих пор
Прошло уж более недели…
Закрыты двери на запор.
Мой Бог, что, если в самом деле,
Он там остался?! Не могу
Себе простить! Не доглядели!
Забыли верного слугу!
Ах, Боже мой, опять я плачу, —
Ведь, может быть, газеты врут…
Представь, мой Яков — страшный плут,
Берет себе на память сдачу
И мне ни слова… Я вчера
Его поймала. Ах, пора
Его прогнать!.. Я много трачу,
А между тем, а между тем
С утра до ужина не ем…
Но… я пишу о всяком вздоре,
А у меня большое горе.
Он… словом, тот, мучитель мой,
Мое несчастье… очень болен:
Париж вредит ему зимой…
Когда б ты знал, как он доволен,
Что я вернулась, как был рад!
Но лишь узнал, что продан сад,
Стал недоверчив, зол и жаден,
Не хочет верить, что у нас
Нет ничего… Он беспощаден!
Молю тебя, пришли сейчас
По телеграфу хоть немного, —
Пять тысяч франков, — ради Бога!..
Ах, я — пустое существо,
Но ты теперь ведь служишь к банке, —
И променять рубли на франки
Тебе не стоит ничего!..
Да, знаешь? Я в Москве гостила
И не осталась там едва…
Культурней Харькова Москва.
Была в театре: очень мило!
Смотрела ‘Цезаря’, — и гром
Ужасно нервы мне расстроил,
Но Немирович успокоил
И предложил в антракте бром.
Он элегантен и корректен…
Мы с ним отправились в ‘Кружок’.
Там князь Сумбатов… Он эффектен,
Красноречив, в плечах широк,
Но не мешало б снять жирок…
Ах, Боже мой, я заболталась,
А у меня так много дел.
Что с Аней? В Харькове осталась?
Что с Петей? Все не поумнел?
Родные, милые, давно ли
Мы были вместе, а теперь?..
Готова плакать я от боли…
Но… тише… Он стучится в дверь,
А слез моих он не выносит…
Сейчас же денег он попросит,
А где их взять?.. Ты не богат,
Но ты пришлешь, ты их достанешь,
Ты огорчать меня не станешь,
Мой дорогой, прекрасный брат!..
Сейчас войдет он, строгий, властный…
Пред ним я таю в неге страстной,
Как снег у яркого костра…
Прощай! Я жду!.. Твоя сестра.
Lolo (Л. Г. Мунштейн)
(1904. No 7413. 26 янв. С. 3)
ПИСЬМО ГАЕВА К СЕСТРЕ (*)
… Прости, родная, — видит Бог,
Я отвечать тебе не мог:
Все эти дни я был расстроен…
(Кто на Руси теперь спокоен?)
Почти забросил биллиард
И провожу я вечер каждый
Среди депеш, военных карт…
Порой вхожу в такой азарт,
Томим воинственною жаждой,
Что разрушаю города,
И от японского гнезда
Не остается ни следа.
Покончив с шайкой желтолицей
И уничтожив вражий стан,
Разрушив козни англичан,
Уж овладеть готов столицей
И гейш спешу забрать в полон…
Но улетает чудый сон:
Приходит грустный Епиходов
И говорит, что грозный рок
К нему безжалостно жесток:
Он собирался на Восток
Окончить жизнь среди походов.
‘Как птичка, — кончил он рассказ, —
В груди больное сердце бьется,
Но, ах! Фортуна каждый раз
Не забывает злых проказ
И адским хохотом смеется’…
Вздохнул… и раньше, чем уйти,
Он поскользнулся на пути
И полетел со всех ступенек.
Потом приходит наш сосед,
Милейший Пищик… Ждет побед
И неустанно ищет денег.
Лопахин, — тот не кажет глаз,
Стал богатеть немилосердно,
Купил бумаг большой запас
И спекулирует усердно…
Я в банк хожу… Увы! пока
В делах и цифрах смыслю мало,
Наука эта нелегка.
Да, трудно жить без капитала!
Дуплетом в среднюю… Тоска!..
* * *
На днях попал на представленье
Новейшей пьесы… Не таю,
Что чуть не с первого явленья
Я в ней узнал свою семью…
Смотреть на дерзкую затею
