Ньютоновы кольца, Макаренко Антон Семёнович, Год: 1934 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 80 минут(ы)

Скачать в PDF

Скачать в FB2

НЬЮТОНОВЫ КОЛЬЦА¹

Пьеса в 3-х актах

Действующие лица

Хромов, Павел Иванович, 49 лет — главный инженер завода пленочных фотоаппаратов ‘АЗетЭн’.

Абашидзе, Петр Константинович, 34-х лет — начальник механического цеха.

Луговой, Антон Григорьевич, 35 лет — начальник отдела технического контроля.

Ходиков, Сидор Карпович, 42-х лет — начальник оптического цеха.

Ходикова, Мария Поликарповна, 38 лет, — его жена.

Никитин, Василий Осипович, 35 лет — инженер оптик.

Рязанова, Елена Павловна, 30 лет — секретарь партийной организации завода.

Куперман, Борис Соломонович, 50 лет — начальник отдела снабжения и сбыта.

Волков, Андрей, 25 лет — студент электротехнического института, практикант на заводе.

Елочка, дочь Хромова, 22-х лет — студентка электротехнического института, практикант на заводе.

Поддужный, Егор Прокофьевич, 28 лет — комендант.

Воробьева, Наташа, 20 лет — телефонистка.

Анна Петровна, 52-х лет — уборщица.

Цыплянский — кинооператор.

Акт первый.

Передний план занят цветником, пересечённым дорожками, уходящими влево и. вправо. Садовые скамьи. Справа угол заводского здания в два этажа. Внизу дверь и окно. Надпись на дверях: ‘Управление завода пленочных фотоаппаратов’. Во втором этаже открытое окно коммутатора. В окне Наташа Воробьева.

Слева веранда квартиры Хромова. На веранде стол, покрытый скатертью.

Анна Петровна производит уборку у крыльца управления.

Летний вечер.

Из управления выходят Рязанова и Абашидзе.

Абашидзе. А я тебе говорю: надоело. Если не верят Хромову, пускай присылают другого главного инженера. Для чего человеку морочить голову.

Рязанова. Что это такое: верят, не верят? Должна быть известная бдительность, только и всего.

Абашидзе. Ну, знаешь что, Елена Павловна: я понимаю бдительность, это хорошо, а другое совсем дело, когда ходят и вякают без всякого толку. С какой стати, скажи пожалуйста, с какой стати? Дали человеку это дрянное производство и ломаются над ним.

Рязанова. Что это за глупости такие: дрянное производство. Этот завод имеет большое техническое значение и политическое значение.

Абашидзе. Отпустите меня, очень прошу.

Рязанова. Истерика.

Абашидзе. Никакой истерики. Я тебе говорю в официальном порядке — отпустите! Как секретарю говорю.

Рязанова. Глупости.

Абашидзе. Я тебе официально говорю: я паровозник. Я хочу делать паровозы. Паровоз — это вещь. Я понимаю: цилиндр, котёл, шатун, труба. А что такое ‘АЗетЭн’? Скани мне, пожалуйста. Я не понимаю — я начальник механического цеха, я все делаю правильно, он должен снимать, и он не хочет.

Рязанова. Подожди немного.

Абашидзе. Не хочу ничего ждать. Я и в райкоме говорил — анекдот. А они говорят — не рассуждай. Я — паровозник.

Рязанова. К этим аппаратам нужно относится с таким же уважением, как и к твоему паровозу. Выпустить хороший ‘АЗетЭн’ — это серьезная политическая задача.

Абашидзе. Что ты мне рассказываешь, кому это нужно, скажи пожалуйста? Мальчишкам нужно, всяким корреспондентам, любителям, парочкам. Он е снимает на фоне шторма, какое нам дело? Нам нужен паровоз уголь возить, хлеб возить, железо возить.

Рязанова. Что это за мальчишество? ‘АЗетЭн’ нужен дин научных и военных целей. А твои паровозы парочек не возит?

Абашидзе. Парочек? Каких парочек?

Рязанова. В вот тех, что на пляже снимаются? На чём они приехали на пляж?

Абашидзе. Не может быть?

Смеются.

Ах, ты чёрт, скажи пожалуйста, приехали? В мягком вагоне? Подлый какой народ , скажи пожалуйста…

Рязанова. Идём обедать. Прекратить прения.

Абашидзе. Приходится прекратить. А знаешь, это для меня абсолютно неожиданно. Мои паровозы перевозят влюбленных? Какое безобразие.

Уходят вправо. Из Управления выходит Хромов, рассматривая какие-то бумажки.

Наташа. Товарищ Хромов, если будут звонить, вы дома?

Хромов. Да, пожалуйста.

Уходит через веранду в квартиру.

Анна Петровна. Слухай, Наташа, говорят, вот этот Xpoмов самый, арестант будто.

Наташа. Что вы, Анна Петровна, как это — арестант?

Анна Петровна. Арестант. Вредный арестант будто. Видишь какой? А теперь он, говорят, выпросился: сделаю вам азетены, значит, в расчёте будем. Да что-то но ни выходит с азетенами — все брак. Вот и судите теперь.

Наташа. Ну, что вы…

Анна Петровна. Нот тебе и ну! Этот арестант, а то оптики какие-то, а механический начальник — турок, говорят.

Наташа. Что вы всё выдумываете?

Анна Петровна. Турок! Я так мечтаю, что ничего у них не выйдет. Путают они советскую власть и всё. А комендант наш, Егор Прокофьевич, думаешь, кто. Это ещё хуже арестанта, — ненормальный какой-то…

Наташа. И ничего подобного, Анна Петровна, что вы на всех нападаете? Егор Прокофьевич такой человек… а говорит как слушает… слушает и ещё хочется.

Анна Петровна. Ты дослухаешься коменданта этого. Я так мечтаю, что в дурах ты останешься. А он все к Хромовой барышне липнет, к студентке этой.

Наташа. Не прилипнет.

Анна Петровна. Увидишь.

Наташа. Ну, и унижу… Алло… Завод фотоаппаратов… Лугового? Есть такой… Да…

Справа входит Поддужный, слушает.

Наташа. В квартире у него телефона нет… Так это далеко… Я не злая, а только некого послать… Зачем насмехаться? Ну, и пускай хороший голос… Да, серебряный… Ну, и пускай, а послать некого… Все равно… Конечно, красивая… Это вы уже глупости говорите, стыдно… Сколько лет? Девятнадцать…

Поддужный. Товарищ Воробьева!

Наташа. Ой! (Бросает трубку).

Поддужный. Я буду беспощадно обращать ваше внимание. Если вы при исполнении обязанностей, так причем красивая? А также, например, серебряный голос? Эти показатели употребляйте, пожалуйста, дома, а не на службе.

Наташа. А если он говорит?

Поддужный. Я, как комендант завода, не могу этого товарища достигнуть. А вас ещё раз убедительно прошу: к вашему голосу подходите с точки зрения техники, а отнюдь не в плоскости разложения. (Уходит вправо).

Анна Петpовна: Поговорил с тобой… радуйся!

Наташа. Ах какой он энергичный, Анна Петровна! Оратор какой! Показатели говорит.

Анна Петровна. Я так мечтаю, что он тебе покажет.

Справа входит Ходиков с кошелкой. Рассматривает контрольную линзу.

Наташа. Товарищ Ходиков, что это вы нашли? Брильянт, кажется?

Ходиков(остановился). Это. красавица, дороже брильянта. Это контрольная линза. И её не нашёл, а сделал её наш замечательный полировщик товарищ Морочный. И должен вам сказать, золото моё, восхитительно сделал, можно сказать, чудо оптической техники. Вы только вообразите, в ней точность до одного микрона.

Наташа. Как вы сказали?

Ходиков. До одного микрона, дорогая, значит до одной тысячной миллиметра. Вы представляете? Одна тысячная миллиметра, это тоньше всякой поэзии, тоньше тишины, тоньше вашей грусти…

Наташа. Ах, прелесть какая!.. А для чего же такая тонкость?

Ходиков (поставил кошелку на крыльцо). Видите ли, красавица, когда полируют линзу, прикладывают к ней это стеклышко. Выпуклость линзы должна точно соответствовать вогнутости контрольного стеклышка. Если они где-нибудь не соответствуют, между ними получается воздух. Вы увидите такие радужные кольца — это ньютоновы кольца. Сколько ньютоновых колец, столько микронов воздуха. Видите?

Справа входят Ходикова и Поддужный. Слушают.

Наташа. А для чего они?

Ходиков. Что, детка?

Наташа. А эти самые… ньютоновы кольца?

Ходиков. Колечки эти очень красиво. Если бы надеть на ваши пальчики, было бы восхитительно, но они не для этого. Как я уже вам докладывал, умница моя… (Увидел жену, берёт кошелку). Да… оптика это дело точное… Много нужно трудиться, знаете…

Ходикова. Вижу, как ты трудишься! Оптику где нашел, бесстыдник, легкомысленный какой человек, прости господ…

Ходиков. Видишь, Муся, в писании сказано: технику в массы!

Ходикова. Мошенник какой, прости господи. Увидел девочку — массы! А я сижу, думаю, за хлебом пошел…

Ходиков. Не хлебом единым… И вообще, Муся, ты перегибаешь палку. Ну, объяснил человеку…

Ходикова. Стар ты уже объясняться. Стыдно в твоем возрасте заниматься флиртом. А всё оттого, что физкультурой не интересуешься, отлыниваешь. Идём за хлебом, прости господи.

Уходят влево.

Поддужный. Вот видите до каких семейных прорывов доводит ваше кокетство. Я вас спрашиваю, по какому праву вы флиртуете с правильного семейного пути инженера-оптика товарища Ходикова? Зачем всякие пустяки ему выражаете?

Наташа. Егор Прокофьевич, я ничего ему не выражала.

Поддужный. Обратно повторяю: ваше дело коммутатор. А вы всё время уклоняетесь через окно сюда, в воздушную атмосферу. Беспокоите проходящих товарищей посторонними улыбками. Вот и в текущий момент, я вам высказываю выговор, а у вас смешное выражение лица.

Наташа. Очень уж вы замечательно говорите, Егор Прокофьевич.

Поддужный (кричит). Сколько раз вам говорить? Не примешивайте частности к служебному выполнению. Вы знаете, какой прорыв на заводе? Вам известно, что азетены представляют брак на все сто процентов? А вы предаетесь кокетству…

Наташа. Ах!

Поддужный. Тьфу, какая женщина несообразительная!.. (Убегает налево).

Анна Петровна. А говорить он, правда, мастер… Смотри, Наташка!

Из управления выходит Елочка.

Ёлочка. Товарищ Воробьева, отец домой ушёл

Наташа. Только что.

Ёлочка. А Купермана не видели?

Наташа. Не видно было что-то…

Ёлочка. Вот беда… Подожду. (Садится на скамью).

Анна Петровна. Вот скажите мне, барышня, а зовут как и не знаю.

Ёлочка. Меня зовут Еленой… Павловной. А больше все зовут Елочкой, с малых лет так привыкли.

Слева входит Поддужный.

Анна Петровна. Это смотря кому. Так вот скажите мне, барышня, что это такое у нас говорят, будто папаша ваш в допре сидел?

Ёлочка. Ой! .. А вам для чего это?

Анна Петровна. Да, видишь, говорят, а чтобы толком кто объяснил, так некому… Будто он арестант, да ещё и сильный какой-то, навредил что-то.

Ёлочка. Как же это?² Как же можно так спрашивать, бабушка?

Наташа. И что вы, Анна Петровна, какой вы человек, честное слово…

Поддужный. Товарищ Пономаренко, кто вам дал право выходить за границы?

Анна Петровна. Да отстань ты, не до тебя… И не за какие я границы не ходила, здесь была всё время.

Поддужный. Вы своим языком делаете расстройство нервов. Какая вам техника полагается в период реконструкции? Метла, веник, совок, опилки. А вы вмешиваетесь отсталым языком, в разные болезненные явления, а человек должен на вас реагировать.

Наташа. Ах, как вы замечательно сказали…

Поддужный. В последний раз вежливо вас прошу: не будьте дурой и скройтесь в коммутаторе.

Наташа скрывается.

Анна Петровна. Да ты, Елочка, прости старуху, надудели в уши, надудели, я и поверила.

Ёлочка. Ничего, бабушка, я не обижаюсь.

Поддужный. Товарищ Пономаренко, очистите территорию, очень прошу.

Анна Петровна. Где чистить, не разберу?..

Поддужный. Уходите с этого места немедленно.

Анна Петровна уходит в Управление. Поддужный оглядывается на окно коммутатора, Наташа выглядывает и испуганно скрывается.

Поддужный. Елена Павловна, вы учащаяся молодежь и с вашей стороны не нужно придавать удельный вес разным старухам.

Ёлочка. Товарищ Поддужный, вы… прелесть! Скажите ещё что-нибудь.

Поддужный. Я готов сколько угодно. Вы знаете, я тоже был студентом в институте… Этого самого… коммунального хозяйства.

Ёлочка. Значит, вы тоже учащаяся молодежь?

Поддужный. А как же! Только к моему характеру не согласованно. Столовка, извините за выражение, плохая, и научная служба нельзя сказать, чтобы в первом ряду показателей. Каждый день аппетит остается, можно сказать, за бортом, а также и неприятности по службе, так сказать, неуды. Я человек аккуратный и порядок люблю, а тут замечаю, что в моем организме прорыв на сто процентов.

Ёлочка. Не может быть?

Поддужный. Да, злой, понимаете стал. И волосы на голове стали вылазить, нельзя сказать, чтобы приятно. Как у собаки, клочьями. А всё потею и потею. Разуешь вечером ботинок…

Ёлочка. Ужас!

Поддужный. Вот вы сделали улыбку, а я ни на что стал похож. Учиться мне не в пользу.

Ёлочка. Не может быть, учиться каждому в пользу.

Поддужный. А я хочу жениться на образованной женщине. Тогда будет без всякого ущерба. У меня ум есть и энергичные темпы, а у неё образование. Можно достигнуть.

Ёлочка. Если у вас энергичные темпы, так женитесь скорее.

Поддужный. У меня очень энергичные, даже можно сказать большевистские темпы, хотя я и беспартийный. А вы мне очень нравитесь, Елена Павловна. Я, конечно, с вами знаком в смысле разговоров, но усмотрению вижу, какой вы человек.

Ёлочка. Что такое, что такое?

Наташа. Алло… Товарищ Поддужный?.. Есть. Егор Прокофьевич, вас просят из города.

Поддужный. Вот видите, какая жизнь, слова сказать не дадут. (Уходит в управление, сталкивается с Волковым).

Поддужный. Извиняюсь.

Волков. Очень рад… Куда это он, как угорелый? А я тебя, Елочка, ищу по всему заводу и вообще. А ты здесь сидишь.

Ёлочка. Ах, Андрюша, здесь столько дел и все важные. Во-первых, Анна Петровна интересовалась, правда ли, что мой отец арестованный.

Волков. Вот дурища!

Ёлочка. Во-вторых, комендант в любви объяснялся.

Волков. Ого! Это уже не так глупо.

Поддужный (в коммутаторе). Слушаю… Слушаю…Алло… Да чего же вы молчите?.. Алло… (К Наташе). Кто меня вызывал?

Наташа. Не знаю.

Поддужный. Женщина или мужчина.

Наташа. Мужчина, кажется.

Поддужный. Как это вы бессознательно говорите: кажется. Мужчина говорит толсто, а женщина тонко.

Наташа. А это было так… посередине.

Поддужный. А я вам скажу непосредственно — это гнусная интрига.

Наташа. И мне так кажется.

Поддужный. Обратно кажется? Почему кажется, если вы сами активно участвуете? Я вижу: здесь в коммутаторе начинаются блуждания.

Наташа. Егор Прокофьевич…

Поддужный. Блуждания…

Скрываются.

Волков (смеется). Действительно, дела серьезные. Слушай, Елочка, ещё одно… серьезное дело. Без подводки линии специального напряжения у нас ничего не выйдет?

Ёлочка. Не выйдет.

Волков. И эти чудаки, оптики, нас засмеют?

Ёлочка. Засмеют.

Волков. И будут твердить: замечательные, очаровательные ньютоновы кольца — чудо науки?

Ёлочка. Верно, верно…

Волков. А мы будем позорно молчать?

Ёлочка. Честное слово, я буду сегодня плакать, — столько серьезных дел за один вечер.

Волков. Ты не должна уронить ни одной слезы. У нас с тобой только одно серьёзное дело. Мы должны этим слухам доказать: точный контроль линзы возможен только при помощи электричества. Надо, наконец, электрифицировать их. Как должно быть? Должно быть так: берешь линзу и — в аппарат. Что, правильно? Аппарат играет ‘ Интернационал’. Ошибка на один микрон — марш Будённого, на два микрона — вальс Шопена, на три микрона — полька, ещё больше — фокстрот, еще больше — настоящий кошачий концерт.

Ёлочка(хохочет). Смотри ты, до чего додумался?³

Волков. Это конечно потом, а пока довольно будет такого красивого звоночка, вот таким голоском, как у тебя: пр-р-равильно. Только ты духом не падай.

Ёлочка. Если одно серьёзное дело, я никогда духом не упаду. А ты подумай — три. И ещё есть — четыре.

Волков. Глупости — одно. Одно серьёзное дело — наш аппарат ‘Смерть ньютоновым кольцам’.

Из управления выходит Поддужный.

Поддужный. Я искренне извиняюсь.

Волков. Почему?

Поддужный. Я толкнул вас, товарищ электрич…, или лучше сказать, товарищ студент.

Волков. Можете сказать: электрический студент.

Поддужный. Я очень извиняюсь.

Волков. Ничего. Вы беседовали с Еленой Павловной? Я не мешаю?

Поддужный. Товарищ студент, тут не в беседе дело, а в проведении жизни. Я такой человек, который в путях жизни освоение хорошо достигнул, а Елена Павловна, подобно дитёнку, страдает от бессмысленной старухи.

Наташа. Ах…

Поддужный (смотрит в окно). Я вас очень прошу… попробуйте ещё раз ахнуть… Я принужден буду репрессивные меры.

Ёлочка. Егор Прокофьевич, не надо так строго.

Поддужный. Помилуйте, Елена Павловна. В такие, можно сказать, критические моменты вопиющая легкомысленность. (Уходит влево).

Волков. Да, моменты критические.

Ёлочка. Андрей, что такое происходит с фотоаппаратами?

Волков. Что происходит? На поэтическом языке это называется — абсолютный брак. А если попросту — получается не АЗетЭн, а дрянь.

Ёлочка. Почему, почему?

Волков. Вопрос метафизический. Ты у отца спроси, главного инженера Хромова.

Ёлочка. Отец тоже не знает.

Волков. Скажи, ты отцу по-настоящему веришь?

Ёлочка. Вот назло тебе верю. Верю и всё. Какое тебе дело?

Волков. Да какое же мне зло? Верь, пожалуйста.

Ёлочка. И знай: отец лучше всех, лучше всех.

Волков. И даже лучше меня?

Ёлочка. Лучше. В тысячу раз лучше.

Волков. Не может быть.

Ёлочка. Андрей, ты ничем не хочешь мне помочь… Что с отцом случилось, я не понимаю… и я, как это говорится, страшно. Мне… как бы тебе сказать… больно очень. Понимаешь?

Волков. Не понимаю.

Ёлочка. Как тебе не стыдно.

Волков. Смотри, не стыдно.

Ёлочка. Вижу. От этого я ещё больше страдаю.

Волков. Слушай, Елочка. Ты сообрази. Что такое отец? Ты посмотри с социалистической точки зрения. Отец — это, прежде всего предрассудок. Во-вторых… Во-вторых, это просто абстракция, видимость.

Ёлочка.⁴ А если я этой абстракцией воспитана, живу вместе с ней, обедаю за одним столом…

Волков. Вульгарный материализм.

Ёлочка. И я его люблю.

Волков. А это — пережиток родового строя.

Ёлочка. А если я тебя люблю?

Волков. Меня, это другое дело. Я, понимаешь ты, молодой и красивый. Это реальные основания.

Ёлочка. И глупый, и ограниченный, и злой, как… Почему ты враждебно относишься к моему отцу? Почему? Какое ты имеешь право?

Волков. Елочка, ты — комсомолка, а диалектики никакой. Если рассматривать товарища Хромова как знающего инженера, и притом очень талантливого, — я его обожаю. И ты обожай, пожалуйста. Если подходить с классовой точки зрения, получается… видишь ли… как-то рябо получается. Так нужно, посматривать.

Ёлочка. Но он мой отец.

Волков. Ты мне об этой фикции не говори.

Ёлочка. Ты мне хочешь помочь.

Волков. Помогая тебе. Смотри — анализ тебе произвел хороший, а ты его не умеешь сделать сама.

Ёлочка. Ведь мы с ним работаем, он нас учит.

Волков. Я же сказал тебе: обожаю инженера Хромова и люблю. Люблю, жалею. Смотри: три недели назад он попал на этот завод — инженер электрик на оптическом заводе! Кругом это оптики, линзы, всякая стеклянная мудрация. Делаем АЗетЭн, а Павел Иванович даже не вздел в глаза заграничного АЗетЭна. Не видел! Он только воображением рисует себе. Ужас, что такое! У нас был один экземпляр, так его растащили по деталям. Я на части разорвусь, достать где-нибудь. Абашидзе ищем.

На веранде Хромов. Стоит, задумался. Спустился в цветник, сорвал гвоздику.

Волков. А ты не страдай, Елочка. Но моей вероятности, всё будет хорошо. Главное сейчас этого черта выпустить — АЗотЭн. Стой, Абашидзе идёт!

Справа входят Абашидзе и Куперман. Волков бросается к Абашидзе. Куперман подходит к Елочке. Волков и Абашидзе разговаривают тихо — секрет.

Ёлочка. Борис Соломонович, голубчик, я вас ожидаю.

Куперман. Интересно, какое применение вы можете сделать из Купермана?

Ёлочка. Серьёзное дело: нам нужна проводка от трансформатора, десять метров.

Куперман. Разве я гожусь на такое дело на старости лет?

Ёлочка. Годитесь. Нужно вскопать канаву длинною в десять метров. Остальное мы сами сделаем.

Куперман. Мне очень нравится: старый коммерсант будет копать канаву. Очевидно, темпы вас мало интересуют…

Ёлочка. Не копать… Пойдемте, я Вам покажу на месте.

Куперман. Посмотреть ещё могу.. (Уходит вправо).

Абашидзе. А я тебе говорю: у него есть.

Волков. Заграничный АЗетЭн?

Абашидзе. Чего ты делаешь глаза, как у паровоза? Заграничный АЗетЭн.

Волков. Чёрт! Так это же замечательно! Где он, этот самый Сидор?

Абашидзе. Сейчас он будет проходить с женой — хлеб транспортирует. (Уходит направо).

Навстречу Ёлочка.

Ёлочка. Куперман рабочих не даёт.

Волков. я ему, старому, голову оторву и ноги поломаю.

Абашидзе. Идём, идём, какой убийственный молодой человек.

Абашидзе и Волков уходят вправо. Елочка подходит к отцу, наклоняется над цветами. Берёт из рук Хромова гвоздику.

Хромов. Пожалуйста.⁵

Ёлочка. Папа, скажи мне, как ты себя чувствуешь?

Хромов молчит.

Ёлочка. Мы с тобой ни разу не говорили с тех пор, как ты тогда уехал…

Хромов. После моего ареста.

Ёлочка. Три недели, как ты вернулся, и всё молчишь…

Хромов. Говорить… иногда бывает лишнее…

Ёлочка. Ты, наверное, думаешь, что дочь — это предрассудок.

Хромов. Н-нет.

Ёлочка. Или пережиток родового строя?

Хромов (улыбнулся). Нет, нет…

Ёлочка. Я за тебя боюсь… может быть… я могу помочь тебе чем-нибудь…, папа?

Хромов. Спасибо, Елочка, я понимаю… только… видишь ли…

Ёлочка. Если у тебя… там… перепуталось как-нибудь, знаешь, вдвоём легче распутаться, правда же?

Хромов. Елочка… в сказках бывает: загадают загадку, очень трудный вопрос какой-нибудь… Помнишь, принцесса Турандот? В какой-то сказке, помню, есть такая загадка, распутать клубочек.

Ёлочка. Ну да, ты хочешь сказать: Елочка, ты ещё ребёнок, а мне сказками заниматься некогда.

Хромов. О, нет, напротив. Как раз у меня такое… впечатление, как будто мне дали страшно трудную задачу, сказочную, такую трудную… По разгадаешь, — умрёшь…

Ёлочка. Ой!

Хромов. Но это замечательно… Прекрасно, красиво, как в сказке. Я не умею об этом говорить, поэтому я молчу.

Ёлочка. Папочка, хороший мой, я тебе помогу, правда?

Хромов. Понимаешь. Только это не клубок, это что-то другое.

Ёлочка. Говори.

Хромов. И моя вина… да… мое преступление, и это наказание: наш чудесный завод, это совершенно неведомая для меня область, и люди: оптики, Абашидзе, Рязанова. и то, что требуется лично от меня…

Ёлочка. От тебя? От тебя требуется творчество?

Хромов. Это выше творчества. Ты понимаешь, передо мной задача небывалой человеческой красоты, вот в таком смятении, как у меня, на развалинах… на следах ужасной катастрофы я должен организовать мысль исключительной точности, высшее напряжение воли… Нет, это хорошо сделано. Молодцы…

Ёлочка. Кто, кто?

Хромов. Да вот эти твои… большевики.

Ёлочка. Папочка, ты просто прелесть. А как я тебе помогу?

Хромов. Ты мне очень поможешь, если не будешь нарушать… тишину. Мне нужна полная тишина… ни одного звука. А то я сорвусь.

Ёлочка. Как же это?

Хромов. Самое главное: ты ничего не говори. В этом АЗетЭн нужно ухватить какой-то миниатюрный хвостик, никак его не найду.

Слева быстро входит Ходиков. У него в руках кошёлка с хлебом, а под мышкой петух. За ним Ходикова и Поддужный.

Ходиков. Пожалуйста, товарищ комендант, вот главный инженер. Говорите, товарищ комендант.

Ходикова. Я это расцениваю как вредительство, товарищ Хромов, скажите на милость: он комендант, прости господи, не признает руководства. Его дело разрешать такие вопросы. О куроводстве Микоян говорит и Каганович говорит. Они даже хуже говорят: о свиноводстве, а этот сатрап, прости господи, возражает.

Поддужный. За сатрапа ответите.

Ходикова. Вы понимайте, петух ему помешал?!

Ходиков. Любезный мой, в петухе нет ничего такого: ни антисанитарного, ни опасного для жизни.

Поддужный. Товарищ главный инженер. Я предложил товарищу и его супруге прекратить. А они не только продолжают, но и допускают курам и ихним петухам нахально проходить по всей территории.

Входят справа Абашидзе и Волков, остановились в глубине, слушают.

Поддужный. Принимая во внимание цветочные украшения, а также дорожки и асфальт, напрашивается заключение: петух, вы говорите, не антисанитарное животное. Муха и та антисанитарно везде гадит, а петух разве муха? Пойдемте, я на каждом квадратном метре обнаружу их последствия. А когда я задержал данного петуха как такового, так ихняя супруга при помощи насилия у меня из рук вырвала. Я ходатайствую: всех виновных зарезать и прекратить.

Ходикова. Товарищ Хромов, вы посудите, может ли политика направляться этим комендантом? Вы знаете, что такое забота об ИТР, так вместо заботы вы проследуете животных ИТР?

Волков дергает за рукав Ходикова, тот отходит к ним.

Поддужный. ИТР не распространяется на птицу.

Абашидзе. Зачем петух?

Ходиков. Это быт и, кроме того, пищевое довольствие. Абашидзе. Сидор Карпович, брось петуха. У тебя есть заграничный АЗетЭн? Ходиков. Молчите.

Поддужный. Так какое ваше решение с петухом?

Ходиков. Оставьте это…

Абашидзе. Сидор, дай аппарат на один день.

Ходиков. Не у меня аппарат, а у Марии Поликарповны.

Поддужный. Я принужден буду применить репрессивные мероприятия.

Хромов. Не говорите глупостей.

Поддужный. С такой трактовкой вопроса я не могу приветствовать.

Хромов. Ну, а как же?

Поддужный. Я воздерживаюсь признать такую проблему, что это глупость.

Хромов (немного повышенно). Так вот, пожалуйста, воздерживайтесь. Можете идти.

Поддужный. Я ухожу, но выражаю решительный протест против срывщиков. (Уходит вправо).

Хромов направляется к веранде. Ходикова за ним. Елочка в нерешительности, потом побежала к веранде.

Ходикова. Спасибо, товарищ Хромов, что стали на защиту ИТР.

Входит Куперман справа.

Абашидзе. Сидор Карпович, нам заграничный АЗетЭн… как воздух, ты понимаешь?

Ходиков. Да сказал же вам, ангел мой, не мой! Жены это аппарат…

Абашидзе. Мой дорогой, попроси.

Ходиков. И просить не буду, не даст…

Абашидзе. Вот как нужно…

Ходиков. Не даст, красавец, не даст.

Куперман. Так почему он должен просить? Разве муж может что-нибудь выпросить у жены.

Абашидзе. Муж — это очень капитальное дело, Борис Соломонович. Он все может…

Куперман. Ну, что такое муж? К вашему сведении, это плановое начало. Он получает по фондам, и конец. А если вы хотите по блату получить, так зачем вам муж? Попросите сами Марию Поликарповну, что такое?

Абашидзе. Гениальная идея! Андрей, ты назначаешься содокладчиком.

Куперман. Вот это я понимаю — реальная операция, а то… Муж…

Хромов ушёл в дом. Ходикова возвращается.

Волков. Есть.

Абашидзе. Марин Поликарповна, мы к вам с большой просьбой. С такой просьбой, сказать страшно. Но мы надеемся на вашу отзывчивую душу.

Волков. Душа само собой, а кроме того, и политическая сознательность.

Ходикова. Да чего вы распелись, как лягушки, прости господи. Чего вам нужно?

Абашидзе. Мария Поликарповна, у вас есть немецкий АЗетЭн?

Ходикова. Уже! Уже разболтал, изверг!

Ходиков. Честное слово, Муся, без меня узнали.

Ходикова. Вместо того, чтобы болтать, физкультурой бы занялся. Два месяца, как ты должен сдать на ГТО. А какие результаты?

Ходиков. А вот, в выходной день буду плаванье сдавать. На сто метров.

Волков. Одолжите. На самое короткое время. Возвратим, как в первый день творенья…

Ходикова. Бросьте, и слов не тратьте. Знаю.

Абашидзе. Без единой царапинки. На совесть.

Елочка возвратилась к группе. Слушает.

Ходикова. Знаю вас и вашу революционную совесть. Знаю: разберёте, разломаете, скажете — борьба страны от капиталистической зависимости. Знаю.

Волков. Да ведь вы ничем не рискуете, Мария Поликарповна .

Ходикова. Елочка, посмотрите на этих наивных людей. Они воображают, что могут меня надуть. На семнадцатом году революции? Отдать им немецкий ‘АЗетЭн’, я их насквозь вижу.

Волков. Вы же ничем не рискуете. В случае чего получите наш ‘АЗетЭн’.

Ходикова. Вы слышите, наш АЗетЭн? Это, который Сидор и Абашидзе делают. Коробка для мыла. До свидания.

Ёлочка. Мария Поликарповна, но ведь это для дела нужно.

Ходикова. Для какого дела, Елочка? Бездельники они. Что я Сидора но знаю? Двадцать лет с ним. Бинокли делал — дрянь, микроскопы — гадость…

Волков. Механическая часть страдала. Надо же быть справедливой.

Ходикова. Перископы — позор. У меня в доме нет ни одного стекла, сделанного этим мошенником, прости господи.

Ходиков. Муся, ты несправедлива.

Ходикова. Идем, развязка такая. Петуха прогулять поручила, и то не сумел. Видишь, идет комендант, надо принимать меры.

Ходиков. Муся, я принимал меры. Я ловил, но ему удалось раньше поймать… на самый пустяк раньше: на два микрона

Ходикова. Вот, понимаете, товарищи, выпала мне судьба — за оптиком быть. Пусть бы педагог, пусть бы ветеринар, а то — оптик, сами посудите.

Ходиков. Я готов поменяться с ветеринаром. Ты узнаешь.

Ходикова. Видите, он готов поменяться. Идём.

Ходиков и Ходикова ушли влево.

Куперман. Ах, какая несимпатичная женщина

Волков. Что же делать, черт бы их побрал? Вот радом живет, дышит, мыслит настоящий немецкий аппарат… и взять нельзя.

Абашидзе. Я подговорю Сидора отравить её спичками.

Куперман. Погоди, зачем уголовщина без надобности? (Кричит). Сидор Карпович, Сидор Карпович, на одну секундочку

Ходиков (за сценой). Так нельзя!..

Куперман. Да нужно, Хромов требует.

Ходиков возвращается.

Куперман. Сидор Карпович, вы же политически грамотный человек. Вы же ‘Вечернюю Москву’ выписываете, я же знаю.

Ходиков. Так что такое, красавец?

Куперман. Возьмите аппарат… знаете, так — без лишнего шума.

Ходиков. Как же это, милый?

Абашидзе. Ну, сопри просто, какой непонятливый человек!

Ёлочка. Зачем вы, товарищи!

Куперман. Елочка, что же тут такого? Он же у жены возьмет. По советским законам это не считается уголовным преступлением: потому что разве можно разобрать, где у них классовый разрез? Маленькое семейное недоразумение.

Абашидзе. А потом отдашь.

Ходиков. Дорогие, чем же это кончится?

Абашидзе. В самом худшем случае поговорите с нею на полтона выше. Если ты с ней разговариваешь в гамме до мажор, то потом поговоришь в гамме ре бемоль минор. Пустяк.

Ходиков. Боюсь, други мои, боюсь. Тут не ре бемоль, тут гораздо хуже, вы ее не знаете, Марию Поликарповну. Она меня бить будет.

Абашидзе. Я тебе револьвер дам. Если в порядке самозащиты — восемь лет условно и церковное покаяние. Счастливый человек будешь. Благодарить будешь.

Ходиков. Нет, не могу. И не сумею, не сумею, самое главное.

Абашидзе. Да, что тут уметь. Нажал собачку — на близком расстоянии. Убить жену в порядке самозащиты, — не нужно быть ворошиловским стрелком.

Ходиков. Не сумею, нет.

Ходикова возвращается.

Ходикова. Чего ты не сумеешь? Если какую-нибудь гадость сделать, он всегда сумеет.

Абашидзе. Не гадость, нет. Очень хорошее дело, совсем хорошее дело.

Куперман. К великому сожалению, я вижу, что он действительно не сумеет?

Ходикова. Чего они хотят?

Ходиков. Они предлагают… одну маленькую операцию. Но при нашем состоянии техники это невозможно.

Ходикова. Идем уже… невозможно.

Ходиков и Ходикова уходят влево.

Абашидзе. Ах ты, черт! Андрей, ты посмотри: когда он женился, так ему казалось, что он влюблен, Это же ужас, что такое! Каждый холостяк находится в такой же опасности… Как же нам взять аппарат?

Волков. Я возьму.

Абашидзе. Где?

Волков. У Сидора.

Куперман. Каким же это методом?

Волков. Она по некоторым признакам мне симпатизирует. Надо пойти к ней в гости.

Ёлочка. Андрей!

Волков. Да нет, Елочка, это ведь для дола. Немножко пустяковых приемов и аппарат будет у нас.

Ёлочка. Неужели нельзя без этого? Новое… серьезное дело. Неужели нельзя без этой гадости?

Куперман. К вашему сведению, бывает так, что без гадости никак нельзя. Это называется — принудительный ассортимент.

Абашидзе. Имей только в виду, Андрей, ни за какие нежности она тебе аппарата не отдаст. Аппарат нужно взять… Конфиденциально.

Ёлочка. Ничего не понимаю: как это?

Куперман. Проще нельзя себе вообразить: украсть.

Ёлочка. Как? Украсть?

Куперман. Вы только не волнуйтесь. Это слово, такое действительно неприятное, а на самом деле…

Абашидзе. Мы же отдадим.

Куперман. Ну, вот.

Ёлочка. Честное слово, это безобразие, я скажу об этом Марии Поликарповне.

Волков. Чьи интересы для тебя дороже: пролетариата или мещанства?

Абашидзе. Правильная постановка вопроса.

Ёлочка. А я говорю: хулиганство. Как это так: нежности какие-то придумали, а потом просто украдут вещь! И говорит, что он пролетариат.

Волков. Елочка, ты подожди, я сейчас тебе все объясню.

Ёлочка. Какой день отвратительный: все объясняются, а ничего не поймешь.

Абашидзе. Когда ты сделаешь?

Волков. Да сегодня же и сделаю.

Абашидзе. А мы Сидора вызовем в цех. Cкажем, одного ньютонова кольца не хватило.

Волков. Сегодня будет сделано. Пойдем, Елочка.

Елочка и Волков уходят вправо.

Куперман. А для чего тебе АЗетЭн?

Абашидзе. Хромову до зарезу нужно. Ты пойми: он еще ни разу не видел заграничного аппарата. Получается не завод, а сочинение Шекспира.

Куперман. Кстати, скажи мне, Абашидзе, что такое Хромов?

Абашидзе. А тебе какое дело?

Куперман. Я вижу, что он человек таинственный, а что у него на уме, разве я вижу?

Абашидзе. Черт бы вас подрал, какие вы люди, как торговки!

Куперман. Причем торговки. Он имеет десять лет, или не имеет?

Абашидзе. А ты не имеешь?

Куперман. Ха, ха, я случайно не имею.

Абашидзе. Очень жаль, что ты не имеешь. Из тебя можно было бы за десять лет честного человека сделать.

Куперман. Я и так честный человек, это мой главный недостаток.

Входят справа Рязанова и Луговой.

Рязанова. Петр Константинович, ты не уехал в город?

Абашидзе. Мне и здесь хорошо. Разве город лучше?

Рязанова. В театр пошёл бы.

Абашидзе. Здесь тоже театр. Трагедия Шекспира.

Куперман. Если и дальше будем так продавать аппараты, как сейчас, так это вам будет не театр и не трагедия Шекспира, а ‘Бедность не порок’ и мировой скандал.

Луговой. Не скандал, пожалуй, а судебное дело.

Куперман. По какому случаю судебное дело?

Луговой. По случаю поголовного брака.

Куперман. А кто виноват? Виноват товарищ Луговой.

Луговой. Да? Виноватого придется искать выше: я только скромный ОТК.

Абашидзе. Ты опять начинаешь каркать, как ворона на крыше?

Рязанова. Мне кажется, ты скорее подходишь к роли вороны.

Абашидзе. Почему?

Рязанова. Ты доверчив, гак ворона.

Абашидзе. Не могу, не могу, понимаешь, ругаться буду, сильно буду ругаться. Вы обратились в каких-то фурий, вы сами знаете, чего вам нужно.

Рязанова. Нам нужны хорошие аппараты.

Луговой. А хороших нет.

Куперман. Так откуда они возьмутся: если там какая-нибудь такая штучка не сойдется, так у Лугового сейчас же брак, брак, брак. Разве так можно работать?

Рязанова. Борис Соломонович, вы какую-то оглушительную ересь проповедуете. Мы должны выпускать только хорошие аппараты.

Куперман. Я не понимаю, что такое хороший аппарат? Он снимает или не снимает?

Абашидзе. Нет, как я мог связаться с такой дрянью: фотоаппарат. Ты видела паровоз?

Рязанова. Ты опять за старое?

Куперман. Так это верно. Если паровоз плохой, так будет крушение, это я понимаю, скандал: убитые, раненые и все вместе взятое. А что такое аппарат: он снимает, я вас спрашиваю? Почему его нельзя продавать?

Луговой. Искаженные снимки.

Куперман. Мне очень нравится. Если человек некрасивый, так он будет тысячу раз искаженный, ничего не поделаешь. Умный человек посмотрит, ничего не скажет, раз он заплатил деньги. А на дурака смотреть?

Абашидзе. Дурак будет кричать громко, как ишак. Я боюсь, когда дурак кричит.

Куперман. И пускай себе кричит. Если кричит от фотоаппарата, значит у него легкие здоровые. Другое дело, если от кричит от крушения поезда: тогда нужно к нему бежать и смотреть хорошенько, где его голова, а где его. (Живо). А теперь пускай кричит. Я тоже кричу: мне не нравятся итееровские обеды. Так что? Завтра мне дают, так что и есть нельзя.

Рязанова. Ага? И что вы тогда делаете?

Куперман. То самое делаю, что и все делают: нельзя есть, так я его лопаю.

Абашидзе. Лопаешь ты или не лопаешь, а я отсюда уйду. С какой стати в самом деле? Мошенническое производство. Какие-то линзы, стеклышки…Что это за производство? Ты бракуешь мои детали?

Луговой. Нет.

Абашидзе. Я делаю правильно, а все-таки аппаратов нет. Нежности, тонкости, хитрости. Я — паровозник, десятый раз тебе говорю. Я не хочу идти на поводу у этих фокусников.

Луговой. Ты, Абашидзе, кричишь, как мальчик. Эти фокусники делают свое дело.

Абашидзе. Кустари!

Луговой. Нет. Ты почему-то заранее решил, что они Фокусники и кустари, и это заслонило от тебя какую-то настоящую причину.

Абашидзе. А ты её знаешь?

Луговой. Во всяком случае догадываюсь.

Абашидзе. Он догадывается. Хромова совершенно открыто пристани как осужденного, а он догадывается. Может быть уже догадался, что наступает вечер? Какой догадливый.

Луговой. По-твоему, если его прислали открыто, то он вне подозрений?

Абашидзе. Чудак какой, какой ты смешной чудак: Хромов большое инженер — электрик союзного размаха, чёрт с ним, он там путает в электрификации, так то ж электрификация Союза, а это дрянь, Ходикова говорит: коробка для мыла. Будет он здесь пачкаться.

Рязанова. Ну и врешь, даже противно слушать. Это не коробка для мыла, и вопрос всей будущей оптической промышленности нашей, действительно ребёнок.

Абашидзе. Он тебя уже убедил.

Рязанова. Брось. Вы куда, товарищи?

Абашидзе. Я в цех.

Куперман. Зачем ночью ходить в цех. Ночью в цех только преподобные святые ходят.

Направляются влево. Куперман и Луговой уходят.

Абашидзе. Я сейчас хуже преподобного. У меня эксцентрик. Ты видела, какой в паровозе эксцентрик? А здесь? (Показывает на пальцах).

Рязанова. Какое значение имеет величина?

Абашидзе. Большое значение. (Кричит). Куперман, позови же Сидора! Скажи, телеграмму получил: Ньютон приезжает завтра. Большое значение имеет величина. Я люблю паровоз: он большой, музыку люблю громкую, пищи много люблю, дорогу длинную, любовь жаркую, понимаешь?

Рязанова. И женщин больших?

Абашидзе. Для женщин снисхождение. Женщин люблю нежных, таких, как ты.

Рязанова. Не шали, паровозник.

Абашидзе. Я не виноват, что ты нежная: для сравнения годишься, я не виноват.

Рязанова. У меня нет нежности, я не умею.

Абашидзе. Ну, значит, мне так кажется. Это всегда бывает. Мужчине всегда кажется: глаза хорошие, походка хорошая, голос хороший, а женился, смотри… на Марии Поликарповна. Куда деваться?

Рязанова. Тебе уже случалось… так попадаться?

Абашидзе. Нет, первый раз.

Рязанова. Что?.. Ах, какой ты… (Смеется).

Уходят вправо. Пауза. Справа входит Ёлочка и Волков.

Волков. Я благородно: в твоем присутствии.

Ёлочка. Хорошо. А где я спрячусь? Возмутительно как!

Волков. Не возмутительно, а обходное движение. Садись сюда.

Ёлочка прячется за кустом роз.

Ёлочка. Да может быть, она не придёт.

Волков. Придет. Она каждый вечер кошку прогуливает.

Ёлочка. Циник. Если ты что-нибудь ужасное скажешь ей я закричу.

Волков. Не бойся, не бойся. Стой, кто-то идет. Нет, это не она.

Прячутся. Проходят Куперман и Ходиков.

Ходиков. Да что там случилось?

Куперман. Я разве техник? Что-то с ньютоновыми кольцами.

Ходиков. Голубка, вы ужасную чушь мелете. Ньютоновы кольца — это только зрительное впечатление, понимаете? Преломление лучей в тонких слоях воздуха.

Куперман. Я же говорю, что-то такое поломалось. Может быть, какие-нибудь другие кольца. (Ушли).

Волков. Ты сиди смирно, Елочка.

Ёлочка. Хорошо. А если долго?

Волков. Повтори таблицу умножения.

Ёлочка. Глупый какой.

Волков. Глупый или нет, это мы сейчас увидим. Прячься, прячься! (Ходит по дорожке. Насвистывает).

Входит Ходикова.

Ходикова. Кто это свистит? Ах, это вы, товарищ Волков. Что это вы в одиночестве.

Волков. Такал моя судьба печальная, Мария Поликарповна.

Ходикова. Что вы все врете? Я же знаю, как вы за Елочкой ухаживаете.

Волков. У нас с Елочкой отношения исключительно электрические. Она хорошая девушка, но скажу прямо: зелень.

Ёлочка. Ой!

Ходикова. Что это?

Волков. Это? Это птичка. Птичка на ветке. Вы испугались?

Ходикова. Положим, я не из пугливых… Значит, вам скучно живется?

Волков. Так скучно, Мария Поликарповна, что и сказать нельзя. День работаешь, а вечером жуткое одиночество.

Ходикова. Неужели? У вас нот друга?

Волков. Жизнь весьма несправедлива и глупо организована, Мария Поликарповна. Редкие счастливцы находят себе друга по сердцу. Может быть, и тянет тебя к человеку, так замужем. Нельзя…

Ёлочка. Ай!..

Волков. Птичка всё чирикает… Ей хорошо, она никогда не бывает одинока. Вот так чирикает, смотришь и вычирикает себе кого-нибудь… соответствующего.

Ходикова. Мне вас жаль.

Волков. Истинная правда. Вот наступает вечер. Счастливые сидят у своих семейных очагов, а я здесь в одиночестве смотрю на далекие звезды и слушаю эту глупую птичку.

Ёлочка. Ах!..

Ходикова. Странная какая-то птичка… Водный, отчего ж вы к нам никогда не зайдете.

Волков. Сидора Карповича боюсь.

Ходикова. Как вам не стыдно. Мужчина. Вы заходите смело, да он всегда пропадает в цеху. Заходите, пожалуйста, чаю попить, поговорить.

Волков. А сегодня нельзя? Ужасно чаю хочется.

Ходикова. Да, милый, я очень рада. И чай и варенье

Пойдемте. Вашу руку, одинокий страдалец, прости господи.

Уходят влево. Елочка выходит. Села на скамью, задумалась.

Ёлочка. Смотри, как у него хорошо выходит! Зелень.

Входит Поддужный.

Поддужный. Елена Павловна. Какое неожиданное удовольствие. Разрешите рядом поместиться.

Ёлочка. Зачем? В любви объясняться?

Поддужный. Если человек полюбил, он должен.

Ёлочка. Врете.

Поддужный. Кто?

Ёлочка. Все вы врете. Все обманщики.

Поддужный. Если относительно меня, Елена Павловна глубокая погрешность. Я даже, когда проснусь утром, все вы в голову приходите. У меня чувство откровенное.

Ёлочка. Ложь!

Поддужный. Елена Павловна, допустите минимальное доверие.

Ёлочка. Довольно! Никакого доверия! Ни на грош!

Поддужный. Как же можно без доверия?

Ёлочка. Можно! Глупости! Что это такое, в самом деле. Какую-нибудь ничтожную теорему в геометрии нужно доказывать. А если любовь, так без доказательства? самовольно. Придет, наврёт, а ты ему верь. Я теперь ухе знаю, как вы обманываете.

Поддужный. Поверьте, Елена Павловна…

Ёлочка. Доказательства, слышите? Теперь от меня никакого глупого доверия.

Поддужный. Какие же доказательства, Елена Павловна?

Ёлочка. Какие угодно. Можете даже ад абсурдум. Все равно. Как в геометрии.

Поддужный. Разве душу человеческую можно сравнить с геометрией? Геометрия это для практики, а душа с практической точки зрения для любви невидима.

Ёлочка. Довольно. Раньше мужчины… при старом режиме… и давно, когда рыцари воевали… ого! Тогда их женщины в руках держали. Что? Вы любите? Пожалуйста, докажите.

Поддужный. Как же это?

Ёлочка. Очень просто: поймайте трех живых сарацинов!

Поддужный. Это каких же? Я поймаю… Саранча, что ли?

Ёлочка. Нет, проползите на коленях пять километров.

Поддужный. Это можно, только брюки, вот.

Ёлочка. Раньше не жалели брюк.

Поддужный. Может, конечно, если с мануфактурой было легче…

Ёлочка. Идите, убейте моего врага и принесите его окровавленный труп.

Поддужный. Кого убить?

Ёлочка. Убейте Марию Поликарповну.

Поддужный. Елена Павловна, эту женщину я с удовольствием убью, так ведь арестуют и все плоды останутся без достижения.

Ёлочка. Совершите подвиг, полагаете, вы, влюбленный. Не можете? Значит, прошу Вас ко мне больше ни с какими глупостями не обращаться.

Поддужный. Подвиг? Я могу подвиг. Елена Павловна, только без пролития человеческой крови.

Ёлочка. Можете? В самом деле? (Задумалась). Слушайте, вы в самом деле на что-нибудь такое… способны?

Поддужный. В целях завоевания вашего симпатичного расположения я могу совершить самый ужасный и стопроцентный подвиг, только без доставки окровавленных трупов.

Ёлочка. Хорошо. Вот вам задача: к завтрашнему вечеру выкопать канаву длиною в десять метров, шириною в ноль целых шесть десять сотых метр, и глубиною в один метр — от трансформатора до электролаборатории. Можете?

Поддужный. Елена Павловна, — я не только канаву, я для себя могилу могу выкопать и собственноручно застрелить свою голову под вашим взглядом.

Ёлочка. Хорошо. Мне это очень нравится. Копайте.

Поддужный. Как, могилу?

Ёлочка. Да нет, на могилу, а канаву. Без кровопролития.

Поддужный. Елена Павловна, я выдвигаю встречный план не десять метров, а одиннадцать.

Ёлочка. Десять.

Поддужный. Вы направляетесь к вашему зданию? Разрешите вас под ручку.

Ёлочка. Никаких ручек. Вы понимаете? Доказательства.

Ёлочка направляется к дому.

Поддужный. Докажу без всяких. Иду искать хорошую лопату.

Занавес.

Акт второй.

Управление завода. Большая комната. Слева от зрителя отгороженный стеклянной перегородкой каб. Рязановой. Правая часть занята кабинетом оптиков. Посередине него большой стол, накрытый черным сукном. На столе отдельные приборы, стопки объективов, камеры. В одном из углов Фотолаборатория. Все приспособления для проявления, большие транспаранты для фотографирования с цифрами и словами. Ближе к зрителю небольшой стол Ходикова, тоже покрытый черным сукном. Горит несколько лампочек без абажуров, на столах лампы с непрозрачными абажурами, бросающими свет на определенное место. Из комнаты оптиков выход в правой стене. В перегородке дверь.

Кабинет Рязановой представляет полный контраст с комнатой оптиков: в задней стене большое окно-дверь в механический цех. Сквозь стекла этой двери видна перспектива огромного механического цеха и верхние части станков. Из механического цеха доносится заглушённый гул работающих станков, который усиливается, когда открывают дверь. Второе окно в цветник. В комнате Рязановой стол, диван, стулья, горка с книгами, зеркало. В комнате Рязановой убирает Анна Петровна.

У оптиков за большим столом работает Никитин, проверяет при помощи лупы объективы. Ходиков стоит на стуле перед перегородкой — примеряет куски сукна, чтобы закрыть стекла перегородки.

Анна Петровна (поет). У самовара я и моя Маша… (Обычным голосом). Все поют про эту Машу, а чего, спросить? Жена его, что ли? Сказать бы, не такое время, чтобы про жен петь. (Прекратила работу). Я так мечтаю, что это не жена. (Работает).

Никитин. Я не понимаю, о чем мы с нею будем говорить. Во-первых, новый человек, во-вторых, все-таки женщина, в-третьих, в оптике все равно не разбирается.

Ходиков. В оптике, красавец, никто не разбирается. И знаете, что я думаю: давайте мы откроем курсы для повышения оптической квалификации нашего руководящего состава.

Никитин, Ничего не выйдет…

Анна Петровна (поёт). У самовара я и моя Маша… (Смеётся). Частное слово, лет пятнадцать самовара не видела. А у них, смотри, самовар. (Прекратила работу). А может и жена… Да, можно сказать убедительно: жена. (Работает).

Ходиков. Почему не выйдет, драгоценный Василий Осипович? Расскажем им, что такое линза, законы разные. А то не знают даже, что такое хроматическая аберрация. Вчера говорю Абашидзе. заедает нас хроматическая аберрация, а также астигматизм, а он на меня смотрит, как крокодил на карту полушарий. А потом говорит: аберрация — это когда у оптика жена сердита. Я ему объясняю: хроматическая аберрация происходит от того, что различно окрашенные световые лучи неодинаково преломляются в линзе… А он смеется…

Анна Петровна (поёт). У самовара я и моя Маша… (Прекратила работу). А может прислуга? Я так мечтаю, что это безусловно прислуга.

Ходиков (открывает дверь в кабинет, заглядывает). У вас весело, Анна Петровна, поёте?

Анна Петровна. А что же, и пою. У меня, видишь, работа сполненная, никаких самых прорех нету. Я так мечтаю, и ты запел бы, если бы у тебя Азетены в порядке выходили. Вот ты выпусти…

Ходиков. Не только запою, а и напьюсь, красавица моя. Не приходила мать-секретарша?

Анна Петровна. Не было.

Анна Петровна заканчивает уборку.

Ходиков продолжает примеривать сукно.

Ходиков. Ну, так как, Василий Осипович, начнем лекции?

Никитин (вскакивает). Ничего я не хочу, никаких лекций, Вы, Сидор Карпович, не даете себе труда задумываться над всем этим ужасом… Завидно, видите ли, стало, немцы делают аппараты, давай и мы будем делать. Так и учитесь же у немцев, учитесь: немцы не начнут производства, пока у них все не налажено. Они мобилизуют научную мысль, организуют лабораторий, пригласят самих высоких специалистов… А у нас что? Это же высшая норма безобразия: паровозники, электрики, путейцы, политики, черт знает, что такое. Я говорю Хромову: вопрос нужно решать, прежде всего, в лаборатории, надо произвести миллион опытов… Ходиков. А он что?

Никитин. Да что он? Молчит, но обыкновению.

Ходиков. Вы не волнуйтесь так, голубчик. Вот поговорим с секретарем…

Никитин. Знаете что, Сидор Карпович? Довольно. Довольно. Вы оппортунист, вы со всеми одинаковы: красавец, голубчик, а я не могу. А ни с кем я не хочу разговаривать, ни с какими вашими крокодилами. Мне противно здесь находиться… (Бежит к выходу).

Ходиков. Василий Осипович, драгоценный мой…

Никитин (в дверях). В халтуре не участвую. Сегодня ухожу… (Выбежал).

Ходиков. Красавец… (Выбежал за Никитиным).

Анна Петровна (выглядывает в дверь). Что это оптики жируют сегодня? Праздник у них, что ли? (Уходит за ними).

Из цеха в кабинет Рязановой входят Волков и Абашидзе.

Абашидзе. Ну, давай, давай… Трудно было?

Волков (вытаскивая из кармана аппарат). Так легко, понимаешь, как будто я воровской техникум окончил. Она мне сама показала и спрятала в ящик… У них такой письменный… Ковчег такой, понимаешь. И вышла… за треньем вышла… Чай это… все такое, сдобное. А я в ящик. Думал, будто стыдно, ничего, мораль эта самая оказалась… выключенной… Чёрт его знает, надо будет все-таки подумать, что я за тип…

Абашидзе. Да, с тобой нужно… Хорошая вещь. Чистенько. А стекла такие же… стеклянные и все. Здорово. А скажи пожалуйста, кроме аппарата, ничего но получил?

Волков. Чего это?

Абашидзе. Не понимаешь, ребёнок какой? Даром тебя чаем поили?

Волков. В итоге можно сказать даром… Так, скользкие разговоры и… анализ, самый поверхностный…

Абашидзе. Значит, аппарат даром взял? Нехорошо обманывать частную женщину…

Из цеха выходит Xромов.

Хромов. Рязановой нет? Что это у вас?

Абашидзе. Немецкий АЗетЭн…

Хромов. Не может быть? От куда?

Абашидзе. Андрюшка Волков достал в одном месте. Жизнью рисковал и невинностью.

Хромов. Невинность… это вообще вещь обреченная… Смотрите, как интересно… Вы можете дать его… на полчаса…

Волков. Для вас нарочно доставали. Или разобрать нужно…

Абашидзе. Андрей…

Хромов. Спасибо… Нет, я не буду разбирать… так… немножко. Всё-таки… у кого достали?

Абашидзе. У кого достали нельзя сказать, но Ходикову лучше не показывать.

Хромов. Почему?

Абашидзе. Знаете… он не любит, когда ему показывают немецкий АЗетЭн.

Хромов. А, вот как.. Жене его тоже нельзя?

Абашидзе. Жена тоже не любит.

Хромов (смеется). Значит, лучше в секрете держать?

В свою комнату возвращаются Никитин и Ходиков, принимаются каждый за свою работу.

Абашидзе. Эту дрянь всегда нужно держать в секрете и в сухом месте.

Хромов. Почему — дрянь?

Абашидзе. Разве это вещь? Паровоз вещь.

Хромов. Н-нет. Это чрезвычайно интересная вещь.

Волков. А если сюда еще электричество применить…

Хромов. Вот, вот… Оптики у себя?

Абашидзе. Алхимики эти? А где бы им быть? Смотри, уже загораживаются. На солнечном свете они умирают. Пищат и умирают.

Волков (хохочет). Зачем пищат?

Абашидзе. Когда умирает паровозник, он ревёт, вот такой электрик, как ты, рычит, а оптик — пищит.

Волков (хохочет). Правильно.

Хромов входит в комнату оптиков. Одновременно с ним из другой двери входит Луговой. Они приветствуют друг друга довольно холодно. Абашидзе и Волков в дверях.

Хромов. Сидор Карпович, сегодня линзы центрируются в объективе старым способом?

Ходиков. Старым.

Хромов. Почему!

Никитин. Мы не видим никаких преимуществ в предложенном вами способе.

Хромов. Я же вам объяснял… Я вам рекомендовал центрировать все линзы на прямой, приклеивая их смолой, а потом залавливать в объектив все сразу.

Никитин. Павел Иванович, кажется, вы хотите прочитать нам лекцию по технологии оптики?

Абашидзе (Волкову). Какой нахальный человек. Технология. Ты слышишь?

Хромов. В случае необходимости прочитаю и лекцию. Старый способ, это способ оптической работы, как бы это сказать.

Абашидзе. Кустарный…

Хромов. Лабораторный. А я вам предлагаю способ производственный. Ведь нам нужно будет выпускать двести объективов в день.

Никитин. Разрешите нам кое-как разбираться в оптике, Павел Иванович. По существу, вы нас сбиваете о правильного пути. Мы настойчиво ищем способ уничтожения хроматической аберрации, а вы с центровкой…

Хромов. Хроматическую аберрацию вы никогда не уничтожите. Это дело оптического института. Да она и не мешает в фотоаппарате.

Ходиков. А почему в снимках наших перекосы, смещения.

Хромов. По другой причине.

Никитин. По какой?

Хромов. Не знаю.

Никитин. Ага, не знаете? Разрешите нам знать, что такое хроматическая аберрация…

Ходиков. Павел Иванович, вы же должны считаться с тем, что оптика — наша специальность. А вы рекомендуете…

Хромов. В таком случае я вам приказываю.

Никитин. Извините…

Хромов. Сидор Карпович, прошу вас иметь в виду: если еще один объектив будет центрирован старым способом, я вас сниму с работы. (Вышел через кабинет в цех).

Ходиков. Голубчики, как же это… На оптическом заводе опять единственного оптика?

Никитин. А меня вы за кого считаете?

Абашидзе и Волков хохочут.

Ходиков. Ах, красавец, я и забыл… Да. да. Нет, но вы подумайте: снять единственного оптика.

Никитин. Что вы из себя клоуна строите?

Ходиков. Кто? Я клоун? Я оскорблен, милый мой. Я уничтожен, меня стерли с лица земли. Какой же я клоун?

Никитин. К черту. Вы слышали: он слово ‘лаборатории’ произносит с презрением. Во всей мировой науке ищут способа бороться с хроматической аберрацией. И вот, когда мы накануне победы, все к черту: клей смолой. Последнее слово технологии. К черту, я не могу работать. (Бежит к выходу).

Ходиков. Что вы, драгоценные?

Никитин. Я не могу. Всему есть предел.

Ходиков. Ну, голубчик, ну, попробуем, ну что такое?

Никитин. Пробовать? Почему? Потому, что так захотелось этому… (Выбежал).

Ходиков. Зачем так волноваться? Смолой, ну и пускай смолой. Это же не какой-нибудь вопрос жизни или смерти, или там любви. И к марксизму не имеет никакого отношения. Можно и смолой. (Лезет на стул продолжать работу).

Абашидзе. От хроматической аберрации так человек расстроился. Бедный.

Луговой. А если он прав?

Абашидзе. Кто прав, Никитин? Распоряжение Хромова гениальный ход.

Луговой. Может быть, и гениальный. Только с какой целью?

Абашидзе. Как ты не понимаешь, чудак какой. Здесь из сборки объектива сделали таинство евхаристии. Волков. Таинство брака.

Абашидзе. Ага, хорошо сказал: брака. Смотри, станки, лупа, черные занавески. Не оптический цех, а масонская ложа. А по способу Хромова будет центрировать любая девчонка сто объективов в день.

Ходиков. Не будет, драгоценный.

Абашидзе. Будет, изумрудный, бриллиантовый, хроматический Сидор Карпович.

Ходиков. Сдохнет ваша девчонка, а не будет, паровозный, вагонный, трамвайный Петр Константинович.

Луговой. А что получится?

Абашидзе. Хорошо получится.

Луговой. Кстати, мне нужно с тобой поговорить.

Абашидзе. Если кстати, так, пожалуйста, говори.

Луговой (направляясь в кабинет). Пойдем сюда.

Луговой и Абашидзе входят в кабинет Рязановой.

Волков. Если эта девчонка будет комсомолка, так она сделает…

Ходиков. Хохлы говорят: дай боже нашему теляти вовка пойматы… мой дорого!

Волков. Если теля это самое будет подходить диалектически, то обязательно поймает. Сидор Карпович.

Ходиков. Кого? Волка?

Волков. Не только волка, а даже оптика.

Ходиков. Знаете что, милейший, до свидания…

Волков. А все-таки поймает… и того… слопает. (Вышел в правую дверь).

Ходиков. Подавится, красавец, подавится. Оптиком обязательно подавится.

Луговой. Я не понимаю, Абашидзе, какую ты ведешь линию?

Абашидзе. Я никакой линии не веду. Луговой. Но ты — коммунист.

Абашидзе. Для коммуниста достаточно линии партии.

Луговой. У тебя к Хромову партийное отношение?

Абашидзе. Нет, беспартийное.

Луговой. Не, не шути. Я с тобой серьезно говорю. Абашидзе, Какое ты имеешь право со мной серьезно говорить, скажи пожалуйста?

Луговой. Как, какое право?

Абашидзе. Я спрашиваю, какое право?

Луговой. Ты знаешь, что Хромов осужден?

Абашидзе. Знаю.

Луговой. Ну, и что?

Абашидзе. Ну, и ничего.

Луговой. Позволь…

Абашидзе. Не позволю. Понимаешь ты, не позволю.

Луговой. А бдительность?

Абашидзе. Партия Хромова осудила и партия поставила на эту работу… Больше ты ничего говорить не будешь?

Из цеха входит Рязанова.

Рязанова. Вы ссоритесь?

Абашидзе. Отпусти меня на завод.

Рязанова. Опять? Здесь разве не завод?

Абашидзе. Это не завод. Здесь нежности, глупости, разговоры, сплетни.

Рязанова. Да. И поэтому я тебя не отпущу. Нужно бороться, а не дезертировать. Ты инженер. Хромов говорит, что у тебя прекрасно налажен механический цех.

Абашидзе. Что мне механический цех. Продукции завод все равно не дает.

Рязанова. Будет давать. Я еще не знаю… как это, но чувствую, что будет хорошо. Главное в том, что здесь люди работают.

Луговой. Д-да, работают…

Рязанова(молча внимательно посмотрела на Лугового). Надо скорее выпускать аппараты.

Луговой. Аппараты очень плохие, выпускать нельзя.

Рязанова. Решительно нельзя?

Луговой. Я считаю — решительно.

В комнату оптиков возвращается Никитин. Усаживается за стол и принимается за работу. Проверяет объективы, что-то поправляет в них. Ходиков спускается к своему столику, просматривает ленты негативов.

Рязанова. По-твоему, в чем причины?

Луговой. В том-то и дело, что причин никто не знает.

Рязанова. Что это за таинственность?

Луговой. Во всяком случае можно думать, что причины лежат в неподготовленности оптического цеха и в искусственном форсировании выпуска.

Рязанова. Это установлено?

Абашидзе. Ты думаешь, здесь можно что-нибудь установить? Сферическая аберрация, хроматическая аберрация, астигматизм, ревматизм, аппендицит…

Рязанова. Что такое? Какой аппендицит?

Абашидзе. Никто не знает, какой. Сами оптики тоже не знают. Ну, посмотри, пожалуйста: натирают стекляшку эту, линзу по-ихнему. Натерли. Правильно, говорят. Дали контролю. Контроль говорит, правильно. Все говорят, правильно. Вставили в аппарат, пошли снимать. На карточку смотрят — неправильно. Контроль говорит: неправильно, оптики говорят: неправильно. В чем дело, скажите пожалуйста? Один говорит: хроматическая аберрация, другой говорит: астигматизм, третий говорит — кома. Я говорю — аппендицит.

Рязанова. Почему — аппендицит?

Абашидзе. Потому что все равно: астигматизм, аппендицит, одинаково помогает.

Рязанова. Петр Константинович, так что же нужно делать?

Абашидзе. А я знаю? И Хромов не знает, и Ходиков не знает, и Луговой не знает.

Луговой. Я знаю.

Абашидзе. Какое это производство? Если в паровозе котел протекает, так я знаю: есть дырки. А в этом деле только влюбленные могут разобраться. Скажите пожалуйста, хроматическая аберрация. Мотылька полет незримый. Вздох пресвятой богородицы.

Рязанова. А Хромов?

Абашидзе. Хромов работает.

Луговой. Я не верю Хромову.

Абашидзе. Он способный человек.

Луговой. Тем хуже.

Из цеха входит Куперман.

Куперман. Здравствуйте. Я бы очень хотел знать, когда это, наконец, кончится? Я должен получать такие телеграммы безобразное задерживание аппаратов АЗетЭн задерживает оборудование самолета ‘Максим Горький’. Ну, надо же послать десять аппаратов. Я не хочу никого задерживать. Он хочет лететь, я ничего на имею — летите, будьте добры, сколько вам угодно.

Луговой. Нельзя оборудовать ‘Максим Горький’ дрянными аппаратами.

Куперман. Что значит, дрянными, зачем вы так говорите одним росчерком пера? Что он хуже ленинградского ‘Коммунара’ который годится только какой-нибудь такой старухе, потому что она чулки штопает и плохо видит. Почему нужно выпускать такой АЗетЭн, чтобы в Германии всех затопило.

Пауза.

Куперман (просительно). Ну, Антон Григорьевич, давайте отправим этому самому Максиму Горькому…

Луговой. Обратитесь к инженеру Хромову, пусть даст приказ о понижении качества.

Куперман. Зачем понижать, зачем понижать? Ну, там подкрутить какой-нибудь винтик… И он будет работать.

Луговой. Обратитесь к Хромову.

Куперман. А что вы думаете? Пойду искать Хромова. Если здесь но понимают, так, может быть, он поймет?

Куперман выходит в цех.

Луговой. Он поймет.

Рязанова. Как это может быть: неизвестна причина?

Луговой. Неизвестна причина брака, а аппараты производятся. Правда.

Абашидзе. Отпустишь?

Рязанова. Что?

Абашидзе. Я хочу делать паровозы.

Рязанова. Иди в цех.

Абашидзе. Вечером напьюсь. Или куплю мандолину. Луговой, иди принимай комплекты. Буду играть на мандолине. Все равно пропала жизнь — угораздило вляпаться в оптическое производство.

Луговой и Абашидзе вышли в цех. Рязанова. занимается за своим столом. В комнату оптиков входит Поддужный с лопатой.

Поддужный. Товарищ Ходиков, что же я буду отвечать?

Ходиков. Отвечайте, красавец, ничего не имею против.

Поддужный. В плановом порядке отвечать будете вы.

Ходиков. Если в плановом, я согласен, голубчик.

Поддужный. А кроме того, прошу не прикладывать ко мне голубчика. Я есть комендант и прошу это учитывать.

Ходиков. Чего вы нервничаете, дорогой мой?

Поддужный. Я потому должен нервничать, что триста азетенов располагаются без охранения. Окна, извините, наружу, и всякий товарищ может украсть аппарат.

Ходиков. Так… А теперь сообщите нам, любезнейший, какое ваше собачье дело до этого и для чего вы торчите здесь с этой неумной лопатой.

Поддужный. По какой причине неумной?

Ходиков. По той причине, что здесь оптическое производство, и пылинки лишней не должно бить. А ваша лопата в грязи.

Поддужный. Эта грязь на пользу. И лопата эта копает с усердием канаву от трансформатора. И если товарищ приступает к этому, то вы имеете право приветствовать, а не оскорблять. А данные аппарата предлагаю сдать в пакгауз.

В дверях слушает Рязанова.

Никитин. Вы нам мешаете работать. Чего вы пристали?

Поддужный. Я пристал? Я комендант. Мое чувство как коменданта толкает вам заявить. А если вы бессердечно относитесь и только с петухами ходите, я буду иметь доклад.

Ходиков. Ну, и докладывайте. К чёрту, красавец, с докладом.

Поддужный. Чёрта не имеете права сюда привлекать.

Ходиков. К чёрту. И ещё раз к черту. И тысячу раз: к чёрту… драгоценный мой.

Рязанова. Товарищи, вы скоро подерётесь.

Поддужный. Эти оптики, товарищ секретарь, вместо того, чтобы бороться за уменьшение импортной заграницы, ходят с петухами и оскорбляют трудящихся.

Ходиков. Я вас не оскорблял, а вежливо намекнул убираться к чёрту. И с какой стати вы угрожаете нам лопатой.

Рязанова. А вы разве не слышали. Товарищ Поддужный замечательный ударник. Он взял на себя большую нагрузку — выкопать канаву длиною в десять метров.

Поддужный. Одиннадцать метров.

Рязанова. Видите?

Ходиков. Ну, и пускай себе копает. Тоже ударник. Торчит здесь с лопатой, машет.

Поддужный. Я выйду, только не по правилу.

Ходиков. Пожалуйста, дорогой, можете выйти спиной вперед или на четвереньках. Выходите, как вам угодно.

Поддужный. И за насмешки ваши можно ответить. (Вышел).

Ходиков. И без него тошно. Тут аберрация, кома.

Рязанова. Скажите, товарищ, что такое кома?

Никитин. А это в изображении такие удлинения, волосы такие.

Ходиков. Это когда волосы дыбом становятся.

Рязанова. У кого, у оптиков?

Ходиков. Нет, у потребителей.

Рязанова. И вам не стыдно обижать потребителей?

Никитин. Стыдно, товарищ Рязанова.. Но и вам должно быть стыдно. Завод АЗетЭн очень трудное и большое дело. В России ничего подобного никогда не было, да и не только в России. В этом деле немцев никто не догнал и не скоро догонит. ‘АЗетЭн’ — это аппарат высокого оптического совершенства с автоматическим дальномером. Технологический процесс нам просто неизвестен, у немцев ведь всё засекречено. А мы, извините, как дети, построили завод, и все. А кто руководит заводом? Электрик Хромов и паровозник Абашидзе. Насмешка. Что у нас может получиться? Раньше, чем производить, нужно все проверить, установить. Мы даже не знаем, собственно говоря, что такое наждак, какие у него зёрна, какая у них сила. Необходима научная лабораторная предварительная проработка.

Рязанова. Значит, производить нельзя?

Никитин. Ни в коем случае. А у нас как? Сегодня инженер Хромов отдал распоряжение центрировать по новому способу, а инженер Абашидзе даже утверждает, что таким способом любая девчонка будет центрировать сто объективов в день. Как вам это нравится?

Входят через кабинет Рязановой Хромов и Абашидзе.

Хромов. Товарищи, это немецкий ‘АЗетЭн’. Вы видели его раньше?

Никитин. Да, у нас был один. Его разобрали по деталям.

Хромов. Вот… Может быть, вы помните: в задней стенке камеры объектива здесь следы отверстия. Видите, оно закрыто пробкой и замаскировано обшивкой. Диаметр его пять, шесть миллиметров. Что это такое?

Никитин (взял аппарат в руки). Я не могу вспомнить. В том аппарате, который мы видели, такой пробки, как будто, не было. В аппарате такого отверстия не может быть. Ведь тогда в камеру будет проходить свет…

Справа вошел Волков.

Хромов. Ну, это само собой разумеется. Для меня важно знать, это случайное отверстие, или оно имеется в каждом аппарате?

Ходиков. Да нет, голубчики, такой дырки не было в нашем экземпляре и не могло быть. Для чего она? Дело здесь ясное. Делали паз для винта штатива и по ошибке просверлили не на том месте. Взяли и заделали пробочкой.

Хромов. Но для штатива диаметр больше…

Волков. Позвольте мне одним глазком… Эта пробочка была в старом экземпляре. Я хорошо помню, удивился тогда, что это немцы дырку делают, а потом закрывают…

Хромов. Да? Вы хорошо помните? Это чрезвычайно важно.

Никитин. Уверяю вас, эта дырка не может иметь никакого значения.

Хромов. Нет, вы ошибаетесь. Если товарищ Волков видел… то для меня вопрос ясен. Это отверстие не нужно в готовом аппарате, верно, но оно для чего-то необходимо вовремя изготовления аппарата. Это совершенно очевидно.

Никитин. Нет.

Рязанова. Как же так: нет? Даже и я понимаю…

Хромов (Рязановой). Видите, нам приходится таким путём открывать какой-то секрет немецкого завода. Ви понимаете?

Рязанова. Да, я страшно рада, что случайно оказалась при вашем разговоре. Это меня прямо увлекает и даже волнует.

Ходиков. Дорогие мои, не морочьте себе головы этим пустяком. Волков напутал.

Волков. Нет.

Ходиков. Напутал, красавец. Выбросьте эту дырку из головы, ни для чего она не нужна. В каждом производстве бывают такие вещи: испортят случайно где-нибудь, а потом заделают. (Рассматривает аппарат).

Никитин. А откуда у вас этот аппарат?

Справа быстро входит Ходикова.

Ходикова. Ага, все здесь. Очень приятно. (Вырывает аппарат у Ходикова). Отдай, дурак, прости Господи, какой.

Ходиков. Да это не наш, Мусечка.

Ходикова. Балда, раззява. У тебя жену отобьют, а ты будешь говорить: не наша. И отобьют. Вот такие проходимцы, прости господи, как этот (показывает на Волкова) голодающий, одинокий, напросится чай пить и уведет жену, а ты и не заметишь .

Ходиков. Муся, для чего он будет тебя уводить и зачем рисовать такие ужасы. Этот аппарат я только что взял из рук товарища Хромова.

Через кабинет вошел Куперман и остановился в дверях рядом с Абашидзе.

Ходикова. Удивил. (К Рязановой). Вы понимаете, у них целая организация. Товарищ Хромов, конечно, командир. Я уверена, что в этой банде и Абашидзе участвует и Куперман.

Куперман. Я участвую в банде, этого еще не хватало!

Ходикова. Я сейчас в милицию заявлю. Подослали этого красавчика, чаю ему захотелось, несчастному. А на самом деле мелкое воровство. А этого дурака специально вызвали… Ньютон, Ньютон, а его хлебом не корми. Этот прибегал… толстый, Куперман.

Куперман. Куперману есть когда заниматься Ньютонами. У Купермана и без ваших Ньютонов хватает дела, как у сумасшедшего.

Ходикова. Смотрите, товарищ Рязанова., прости господи, разве можно с такими людьми строить социализм? Это же бандиты.

Рязанова. Ничего не понимаю, Павел Иванович?

Хромов (задумался). А?… Да, это верно… Товарищ Ходикова, разрешите мне аппарат… На одну секунду, я только посмотрю.

Ходикова. Для чего вам какой-то буржуазный аппарат. Вы же полаете советские, перегоняете…

Абашидзе. Не дадите?

Ходикова. И перегоняйте себе сколько угодно.

Абашидзе. Последний раз спрашиваю, не дадите?

Ходикова. И не дам, что вы мне сделаете?

Абашидзе. Отдай аппарата, тебе говорят…

Ходикова. Только на минуту даю. Нахальство какое.

Хромов (взял аппарат, что-то вскрыл, посмотрел и немедленно возвратил его Ходиковой). Спасибо. (Быстро вышел через кабинет).

Рязанова. Объясните мне, что это за история.

Куперман. Так скажите мне, будьте любезны, разве это завод? Это же ‘ Тысяча одна ночь’ из испанской жизни. Я за ним бегаю целый день, а он сказал ‘спасибо’ и побежал себе. Спасибо вам за такую приятную конъюнктуру. Это не конъюнктура, а сумасшедший дом, к вашему сведению.

Рязанова. Товарищ Волков, неужели это правда, что рассказала товарищ Ходикова?

Волков. Видите ли, я еще не составил отделенного мнения об этой истории.

Ходикова. Как вам это нравится, прости господи, он мнения не составил

Волков. Если рассматривать на почве диалектики, то ее заявление не совпадает с революционной действительностью.

Ходикова. Не совпадает?

Абашидзе. Вы хорошо помните, что именно он пил у вас… именно чай?

Ходикова. Как это ‘хорошо помню’. Он полбанки варенья съел…

Куперман. Варенье… так это очень похоже на революционную действительность.

Волков. С точки зрения диалектики…

Ходикова. Распущенный и нахальный молодой человек. И этот… оптик позволяет у себя на глазах издеваться над женой.

Ходиков. Муся, я сам ничего не понимаю, ни на какой почве и ни с какой точки зрения.

Ходикова. Тебе, жалкий ты человек, нужно стоять на семейной почве.

Куперман. На семейной, так ему невыгодно.

Ходикова. Невыгодно? Он муж или нет?

Куперман. А если муж, так что? Он себе муж, сидит здесь с этим самым Ньютоном, а жена сидит отнюдь не с Ньютоном, а с красивым молодым человеком. И если принять во внимание полбанки варенья, так получается довольно длинная история. На какой это почве?

Ходикова. Последняя наглость, прости господи. (Выходит вправо).

Ходиков. Борис Соломонович, я не понимаю ваших намеков. При чем здесь Ньютон?

Абашидзе. Честь товарища Ньютона абсолютно не затронута. И вообще пустяк, чай с вареньем, что такое? Это очень полезный напиток. Садись себе и продолжай искать хроматическую аберрацию.

Ходиков. Чудак товарищ Хромов. Дырку нашел какую-то. Вы, Елена Павловна, уважаемая, поймите, сколько в производстве может быть таких случаев. А мы бегаем, волнуемся.

Куперман. Не нужно волноваться с пустяками. У меня серьезное дело, так разве я волнуюсь? Я бы ничего не имел против поговорить с вами, Елена Павловна.

Рязанова. Идем ко мне.

Абашидзе, Рязанова, Куперман входят в кабинет.

Волков (направляется к выходу). А все-таки, дырка была, товарищи оптики.

Ходиков. А вы посмотрите с диалектической точки зрения. Может быть, и не было?

Волков. С диалектической? Вот именно с диалектической — была. (Вышел).

Куперман. Что я должен делать? У меня опять телеграмма. Морсеверпуть требует десять аппаратов. Что это вам пустяк?

Рязанова. Покажите. Морсеверпуть? Ну и что же: сюда можно послать только хорошие аппараты. Грустно, конечно…

Куперман. Я больше не могу этого выдерживать. Хромова не поймаешь, я думал, вы здравомыслящий человек, потому что вы же секретарь. Ну скажите мне, будьте любезны, для чего там нужны такие хорошие аппараты? Кого там будут снимать? Белых медведей и радио-мачту, занесенную снегом? Что это семейная группа или проводы начальника? Если у медведя выйдет на ухе какая-нибудь кома или там аберрация, так что он будит жаловаться и потребует обратно деньги? Ничего подобного.

Рязанова. Вы плохим аппаратом затрудните работу наших полярных исследователей. Что они вам скажут, когда приедут?

Куперман. Вы разве не знаете, что такое Морсеверпуть? Это только называется путь, а на самом деле никакого пути нет, просто себе снег, лед и все такое. Они приедут через два года. За это время можно порядочному человеку тоже съездить на север и вернуться в полной исправности. Теперь всякий хочет быть полярником…

Абашидзе. Куперман, я тебя бить буду.

Куперман. Пожалуйста, бей, но выпускай все-таки аппараты. Что вы мне морочите голову? (Выглянул в окно). Ой, товарищ Хромов. Ну, так я его таки поймаю. (Выбежал через цех).

Абашидзе. Этот спекулянт ближе к истине, чем кто-нибудь другой.

Рязанова. Интересно.

Абашидзе. Я не понимаю этой немецкой установки: дай лабораторию, дай хороших специалистов, они все тебе подсчитают, обдумают, обсосут, а я потом спокойно буду делать. Мне это противно. Я тебе скажу: надо выпускать аппараты. Черт с ними, пускай нас будут ругать, пускай мне морду набьют, а только выпускать надо. Если нет производства, нет промфинплана, значит, нет ничего, ничего нет, понимаешь?

Рязанова. Не понимаю, Абашидзе.

Абашидзе. Не понимаешь? Как жалко. Ты смотри: мы должны догнать и перегнать… немцев этих и все такое… Как ты хочешь догнать без борьбы, без напряжения, без ошибок? Один тогда путь, сиди и жди, пока тебя немцы научат. Они, сволочи, знают… Так разве? А я говорю: надо выпускать аппараты, напутаем, браку наделаем, нас бить будут, все равно. Надо, чтобы был выпуск, чтобы была ответственность за выпуск, чтобы, понимаешь, потребитель нас тащил в арбитраж…

Рязанова. Производство… украшенное скандалами.

Абашидзе. Революция, а не скандал… Мне Хромова жалко. Хорошо было бы, если бы он был смелей.

Рязанова. Ну, и что?

Абашидзе. Он продавал бы. Эти оптики — дальше от нас, чем Хромов.

Рязанова. Ты на стороне Хромова?

Абашидзе. Хромов работает правильно. Почему он должен вступать в драку?

Рязанова. Ты только что говорил о борьбе. Разве Хромов не должен бороться?

Абашидзе. А если он прав?

Иванова: Тем более.

Абашидзе. Какая-то новая философия.

Рязанова. Это наша большевистская философия.

Абашидзе. Хорошо тебе говорить, ты коммунистка. А Хромов в каком положении, ты знаешь?

Рязанова. Знаю, Петр Константинович, Хромов вредитель.

Абашидзе. Ну?

Рязанова. Ну, и всё.

Абашидзе. Ничего не понимаю. Ты мне начинаешь не нравиться.

Рязанова. А раньше?

Абашидзе. Что я тебе всё должен объяснять. А раньше, значит, нравилась.

Рязанова. А ‘не нравиться’ только начинаю?

Абашидзе. Какой вопрос? Да. Начинаешь. Самое маленькое начало.

Рязанова задумалась ⁷.

Рязанова. Скажи, Петр Константинович, у тебя бывают такие моменты, когда страшно хочется счастья?

Абашидзе. Ого. Особенно со второй пятилетки бывает. Очень бывает. Только мне не хочется маленького счастья. Я не люблю ничего маленького. Я люблю всё большое.

Рязанова. Пожалуйста… расскажи.

Абашидзе. Большое счастье должно быть. Знаешь (смеется) такое, как в опере: музыка… Русалки танцуют… в таких костюмах, знаешь… без костюмов… и публика смотрит, при публике целуются… и всем хорошо…

Рязанова. Это интересно.

Абашидзе. Очень интересно. Только этого мало. Мне нужно больше. Я бы… тебя… понимаешь, тебя…

Рязанова. Понимаю… меня…

Абашидзе. Взял бы тебя на паровоз. Поезд — экспресс. Нет, не экспресс, а такой поезд: Ворошилов едет, ха, ха…

Рязанова. Ну?

Абашидзе. Мало тебе, скажи пожалуйста? Морда черная, скорость — сто километров, ветер такой, голову высунешь — больно. А топка кричит: угля давай, давай, давай… Лопата, знаешь, какая? Для угля? Пуд…

Рязанова. И всё?

Абашидзе. Мало тебе? Ну, где-нибудь на легкой перегоне можно и… как его… поцеловаться…

Рязанова. Убирайся отсюда вон.

Абашидзе. Почему?

Рязанова. Убирайся.

Через цех входит Наташа.

Наташа. Можно?

Абашидзе. Заходите, Наташа, вам можно.

Наташа. Здравствуйте.

Рязанова. Здравствуйте, Наташа, какая вы сегодня красивая.

Наташа. Елена Павловна, я хочу быть красивой каждый день. Теперь такое время… Только радости от этого никакой не будет…

Рязанова. Почему, Наташа?

Наташа. Разве это работа — коммутатор? Как в тюрьме. Людей никого нет. А Волков, электромонтер, говорит: теперь центрировать может любая девчонка… И говорит, что товарищ Абашидзе может помочь…

Абашидзе. Вы, Наташа, осторожно только поговорите с оптиками. А если не поможет, тогда я…

Рязанова. Абашидзе…

Абашидзе. Абашидзе убирается вон. (Вышел в цех).

Наташа. Так поговорить с ними?

Рязанова. Надежды мало, но все-таки попробуйте.

Наташа. я попробую.

Наташа проходит в комнату оптиков. Рязанова. работает за столом, потом уходит в цех.

Наташа. Здравствуйте, Сидор Карпович.

Ходиков. Какой приятный гость. Здравствуйте, красавица. Садитесь.

Наташа. Сидор Карпович, назначьте меня на… центрировку.

Ходиков. Как вы сказали, детка?

Наташа. На центрировку… объектива.

Ходиков. А вы разве… умеете?

Наташа. Волков говорит: всякая девчонка сумеет… Назначьте.

Ходиков. А вы знаете, кто сейчас занимается центрировкой?

Наташа. Знаю. Товарищ Никитин.

Ходиков. Дорогая моя, товарищ Никитин — инженер-оптик…

Наташа. Ну да. А Волков говорит: теперь любая девчонка…

Никитин. Нет, я больше не могу… Производство, которое направляется сплетнями, это выше моих сил.

Справа входит Поддужный с лопатой.

Ходиков. Вы опять с лопатой, милейший?

Поддужный. Лопата мало касается. А вы скажите в пожарном отношении, почему у вас в цеху курят?

Ходиков. А ваше какое дело?

Поддужный. Я комендант.

Ходиков. И радуйтесь, красавец, что вы комендант.

Поддужный. Какая для меня может быть минимальная радость, если все с цигарками ходят, а руководство ничем не реагирует.

Никитин. Не могу, это сплошное издевательство. (Выбегает в правую дверь).

Ходиков. Голубка моя, идите вы… знаете куда?

Поддужный. Я не иначе, как пойду к секретарю и доложу. Должно быть единоначалие, как по декретам, а я свое единоначалие не могу провернуть.

Наташа. Егор Прокофьевич, попросите Сидора Карповича, чтобы меня перевели на объективную работу.

Поддужный. Это потому вы так говорите, что декретов не читаете и не проходите текущей политики. Теперь объективные всякие глупости строго воспрещаются.

В дверь заглядывает Волков.

Волков. Сидор Карпович, Хромов требует срочно. (Скрылся).

Ходиков вышел за ним.

Наташа. Попросите, Сидор Прокофьевич. Если бы скажете, они сделают.

Поддужный. Я могу сказать, только это будет беспорядок.

Наташа. Вы ко мне без всякой симпатии, Егор Прокофьевич.

Поддужный. Симпатия вещь мало идеологическая.

Наташа. Я к вам с полным восхищением, а вы меня почему то не любите.

Поддужный. Любовь теперь не одобряется декретами. От любви всякий беспорядок заводится и нарушается правильная схема. Персонально у меня к вам отношение сочувственное, но если мы подойдем, как главную базу в служебном отношении, я вам начальник, а от этого может быть загнивающее разложение и кумовство. А у нас аппараты не выходят и в цеху курят баз всякого организующего начала.

Наташа. Вы за Елочкой ухаживаете.

Поддужный. Елена Павловна работает в лаборатории главного инженера, а не в комендатуре. Вы должны понимать схематический разрез… А в общем масштабе, почему вы ушли из коммутатора.

Наташа. Я попросила Олю.

Поддужный. Если полагается дежурить вам, то прошу на заводить обезлички.

Наташа. Все восхищаются Вами, Егор Прокофьевич. Вы такой ударник.

В кабинет вошла Елочка.

Поддужный. Идите к вашему долгу и не предавайтесь посторонним чувствам.

Наташа. До свидания, Егор Прокофьевич.

Поддужный. Мое почтение.

Наташа выходит вправо.

Ёлочка. А где оптики?

Поддужный. Многоуважаемая Елена Павловна. К моему личному счастью, оптики удалились, и я могу вас наблюдать без всякого вмешательства.

Ёлочка. Многоуважаемый Егор Прокофьевич, в рабочее время наблюдать меня не разрешается. Вы копаете канаву?

Поддужный. Это не канава, а дорога к моей любви. И потому я копаю с повышением производительности продукции.

Ёлочка. На заводе все говорят, что вы энтузиаст.

Поддужный. К энтузиазму у меня с самого младенчества большие способности.

Через кабинет вошел Волков.

Волков. Елочка, на минутку.

Поддужный. Я направляюсь к выполнению задания Ёлочка. Направляйтесь.

Поддужный выходит вправо. Елочка проходит в кабинет.

Волков. Этот копает? Влюбленный? Ёлочка. Прошу не зубоскалить. Он доказывает свою любовь, как настоящий рыцарь.

На свои места возвратились Никитин и Ходиков.

Никитин. Глупое самодурство дилетанта.

Ходиков. Не волнуйтесь, дорогой.

Волков. Оптики пришли. (Говорит тише). Елочка, не устраивай мне семейных сцен в тот самый момент, когда я застал тебя в объятиях этого энтузиаста и рыцаря. По правилу ты должна упасть на колени и умолять об амнистии.

Ёлочка. В объятиях? Говори сейчас же, что вчера делал у Марии Поликарповны?

Волков. Честное слово, Елочка, все было сделано, как в хирургическом кабинете, без прикосновения рук. Полная асептика. Только, знаешь, эта ведьма сегодня уже отняла аппарат. Мировой скандал организовала.

Ёлочка. Не может быть? Напрасная жертва?

Волков. Нет, не напрасная. Павел Иванович успел что-то такое заметить. Сейчас у него, понимаешь, повышенная температура.

Ёлочка. Он болен?

Волков. Ну, это как сказать. С точки зрения диалектики трудно разобрать. Но температура у него восемьдесят градусов по Реомюру.

Ёлочка. Андрей, не валяй дурака.

Волков. Честное слово, температура кипения. Вообще, я тебе скажу… тут везде порохом пахнет. Оптики эти самые… от Никитина можно папиросы прикуривать. Даже Сидор нагрелся. Вот пойдем, я тебе покажу.

Входят в комнату оптиков. Смотрят.

Ходиков. Что интересно, детки?

Волков. Интересно. Товарищ Никитин, по какому праву вы напильником снимаете нарезку на объективе?

Никитин. Я могу надеяться, что вы отсюда выйдете и не будете мешать работать?

Волков. Надежда на это слабая.

Никитин. Сидор Карпович, я иду к Хромову. Я больше не могу, понимаете, не могу.

Ходиков. Дорогой мой, да чего вы?

Никитин. Не в состоянии, понимаете. Сил человеческих не хватает. (Выбежал).

Ходиков. Как вам не стыдно, голуби мои, пристаете к человеку.

Ёлочка. Сидор Карпович, так ведь Никитин делает безобразное дело.

Ходиков. Нужное дело делает, красавица.

Ёлочка. Как же нужное, сидор Карпович? Он снимает нарезку, как это можно?

Ходиков. Вы в этом вопросе ничего не понимаете.

Ёлочка. Нет, понимаем. Вы смотрите: он нарезку снимает, а чертежи?

Ходиков. Причем чертежи?

Волков. Капитально нарушаются все размеры чертежей.

Ходиков. Не человек для чертежей, а чертежи для человека, так сказано в писании,

Ёлочка. А для вас чертежи не существуют: взял надрезал…

Ходиков. Сударыня моя, я тоже начинаю нервничать. Вы еще девочка.

Волков. Она девочка, а понимает, что вы делаете преступление.

Ходиков. Преступление, милейший? Волков. Конечно, преступление. Вы нарушаете точность. Ёлочка. У вас получится сокращенное фокусное расстояние.

Ходиков. У меня получается хороший аппарат. Волков. Дрянь.

Ходиков. Дорогие товарищи, я вас тоже попрошу выйти.

Ёлочка. Вы таким образом скрываете какой-то важный недостаток в объективе.

Ходиков. Я вас прошу выйти. Я никогда ничего не скрываю.

Волков. Это — мошенничество.

Ходиков. Дорогие мои, вы не уходите? Нет? Тогда я ухожу. Видите, я ухожу.

Волков. Идем вместе к Хромову.

Ходиков. Я с вами ничего общего не хочу иметь. Я ухожу.

Волков. Уходите.

Ходиков вышел вправо.

Волков. Видишь, какая жара, не оптики, а примусы… Шш…Шш…

Ёлочка. Андрей, они в позоре отступили. Давай, перенесем сюда нашу лабораторию?

Волков. Пока Поддужный в тебя влюблен, нам никуда нельзя перебираться. Скоро он канаву кончит?

Ёлочка. За его любовь я ручаюсь, это не Андрей Волков.

Волков (подражая Поддужному). Я могу в решительности моей любви подвергнуть смерти…

Быстро входят Хромов, Ходиков и Никитин.

Хромов. Они правы. Конечно, нельзя нарушать чертежи. Пострадает от этого не потребитель, а мы сами.

Никитин. Товарищ Хромов, мы знаем оптическое дело, и мы не можем шесте с вами верить, что тонкие оптические системы можно штамповать но стандарту.

В кабинет вошла Рязанова. и слушает в дверях.

Хромов. Хорошо… вы потом сами убедитесь. Я к вам шел по другому делу… Я понял, для чего в немецком аппарате отверстие в тыльной части камеры.

Никитин. Интересно, для чего?

Хромов. Для проверки аппарата при помощи микроскопа.

Ходиков. Как это микроскопа?

Хромов. Микроскоп. Проверка на далекую лампочку. Я предполагаю, что это единственный способ проверить правильность установки объектива.

Никитин. Да что это бактериологический кабинет? Что вы говорите, товарищ Хромов.

Хромов. Я уже заказал особый станок для микроскопа.

Никитин. Вы можете заказывать какие угодно станки, товарищ Хромов. Вы можете и дальше запутывать дело, до какой степени, я уже не знаю, но меня избавьте от издевательства.

Хромов. Я рассчитывал, что вы как специалист скорее меня поймете.

Никитин. Я уже все понял. И может быть, действительно быстрее других.

Ёлочка бросается к Рязановой.

Ёлочка. Что он понял? Зачем он так говорит?

Рязанова. Спокойно, Елочка.

Ходиков. Павел Иванович, драгоценный, серьезно, вы заблуждаетесь.

Хромов. Нет.

Никитин. Сидор Карпович, дело ваше, вы можете заняться микроскопом и смешить людей. Как вам угодно. (Бежит к дверям). А я буду протестовать.

Никитин выбежал. В дверях столкнулся с Куперманом.

Куперман. Ф-фу: бегают, кричат. Я тоже. Вы думаете, у меня коммерческий отдел? У меня тоже палата 6. Я бежал за вами, как пожарная собака.

Хромов. Что такое?

Куперман. Телеграммы, телеграммы, телеграммы. Телеграф на нас зарабатывает, а мы отнюдь не зарабатываем. А сейчас приехали какие-то ученые, так им нужно лезть на Казбек, гора такая оказывается. Не знаю, зачем они лезут, но они хотят там сниматься. И вы скажите: мы им тоже не дадим?

Хромов. Подождите, Борис Соломонович!

Куперман. Такие покупатели, чего ждать? Если они хотят сниматься на Казбеке, пускай снимаются. Я же читал: шестьдесят процентов всех этих ученых проваливаются там в такие пропасти или ещё куда, разве я знаю? Кто будет жаловаться, скажите мне, пожалуйста…⁸

Хромов. Хорошо. Пообещайте им аппараты. У меня к вам просьба: завтра же купите два микроскопа. Зайдите ко мне, я вам дам указания. (Вышел в цех).

Куперман. Я говорю: продавать, а он говорит покупать. Там профессор ожидает. Мы солидная фирма или не солидная фирма? (Вышел в цех).

Ходиков. Видите, дорогая Елена Павловна? Микроскоп! Будем блох рассматривать, а не аппараты делать.

Волков. Вы боитесь микроскопа, как дикарь зеркала.

Ходиков. И дикарь?

Рязанова. Но, может быть, товарищ Хромов прав. Нужно проверить.

Ходиков. Дорогая, если вас попросят доклад сделать на китайском языке. Что тут проверять?

Ёлочка. Вот это вы хорошо сказали, хорошо сказали.

Ходиков. Вы, деточка, еще не можете судить, хорошо я сказал или плохо.

Ёлочка. Честное слово, хорошо. Для вас оптика — китайская грамота.

Ходиков. Китайская грамота?

Ёлочка. Да.

Ходиков. Милая, знаете что? Знаете?

Через цех входит Абашидзе.

Абашидзе. Что случилось? Никитин прибежал, такой злой, как будто его в завком выбрали. Кричит, ругается, плюется. Какой безобразный народ, эти оптики. Какой плохой народ.

Входят Луговой и Никитин.

Возле каждого оптика нужно держать сестру милосердия.

Луговой. То, что ты говоришь, — спецеедство.

Абашидзе. Зачем…

Луговой. Мы построили оптический завод. Пригласили высоких специалистов-оптиков. Но мы им не даем работать. Хромов отдает приказы, направленные прямо на срыв работы. Ты это видишь?

Вбегает Куперман.

Куперман. Говорят, Хромов сюда пошел. Так где он есть?

Молчание.

Опять телеграмма. Краммашстрой просит двадцать аппаратов для премирования ИТР. Так что, и им не дадим?

Луговой. Конечно, нет.

Куперман. Для премирования, вы понимаете русский язык или вы не понимаете?

Луговой. Да, для премирования.

Куперман. Так что, это тоже потребитель? Если этого итээровца премируют аппаратом, так что он будет смотреть снимает или не снимает? Мне часы дали, премировали. Так что, по ним видно, который час? А я разве жалуюсь или требую с фабрики деньги? Мне приятно, отметили мою работу. Это одно дело. А если мне нужно знать время, так что я не могу купить себе часы?

Луговой. Оставьте, Борис Соломонович, сейчас не до этого. Надо дать возможность нашим инженерам-специалистам довести до совершенства АЗетЭн.

Волков. При помощи напильника.

Никитин. Почему такое презрение к напильнику. Те неуловимо нежные особенности…

Абашидзе. Не могу.

Рязанова. Молчи, Абашидзе.

Никитин. С нами обходятся при помощи военных приказов. Инженер Хромов игнорирует законы сложной системы, оптической науки, в которой еще много тайн.

Волков. Для немцев нет тайн?

Никитин. Нам далеко до немцев. А Хромов идет по существу за Куперманом: скорее выпустить.

Куперман. Товарищи, вы чего-то объелись, даю вам слово. Выпустить уже стало плохо.

Абашидзе. Хромов толкает вас вперед, а вы упираетесь, как ишаки.

Рязанова. Абашидзе.

Абашидзе. Он сидит и смотрит в лупу. А зачем смотрит? Нос видит, больше ничего не видит. И правым глазом, и левым глазом, руками махает, прической трясет…

Никитин. В таком тоне нельзя говорить. Зачем это о руках и прическе? Когда работают, всегда руками размахивают.

Абашидзе. Это, когда мух выгоняют.

Никитин. Елена Павловна…

Рязанова. Мальчишество…

Абашидзе. И когда колдуют, Елeнa Павловна, не обижайся. Это колдуны, они ничего не умеют.

Никитин. Черт знает, что такое…

Вошел в кабинет Хромов. Его не видят.

Куперман. Когда у меня нет бюика, я езжу на газе, а когда нет газа, я хожу пешком, как бешеная собака. Вы ещё не умеете делать бюики, ну так делайте газы, зачем вам ходить пешком?

Луговой. Надо честно, прекратить производство и выяснить, что такое происходит в оптической части.

Хромов. В оптической части ничего не происходит. Вообще там никаких тайн нет…

Ходиков. Хроматическая абберация, дорогой…

Хромов. Об этом достаточно прочитать в любом учебнике физики…

Луговой. Значит?

Хромов. Вои и всё, более я ничего не хотел сказать.

Луговой. Вы противитесь выпуску высокой продукции…

Хромов. Нет.

Луговой. Будете возиться с микроскопом?

Хромов. Микроскоп вводится как постоянное оборудование.

Никитин. Надолго ли?

Хромов. До конца существования завода.

Луговой. Правильно. Под вашим руководством этот конец должен наступить очень скоро. Теперь знаю, чего вы добиваетесь.

Хромов. Чего?

Луговой. Чего обычно добиваются вредители.

Ёлочка (кричит). Нет, нет, я вам говорю.

Молчание. Елочка плачет.

Хромов. Борис Соломонович, не забудьте же завтра купить два микроскопа. (Вышел).

Куперман. Нет, теперь уже вы мне скажите, покупать микроскопы или нет, может, не нужно?

Рязанова. Да, завтра купите два микроскопа.

Занавес.

Акт третий.

Обстановка I акта. Летний день. На веранде Хромов и Елочка заканчивают завтрак.

Ёлочка. Ты снова уходишь в цех?

Хромов. Да.

Ёлочка. Сегодня выходной день… И ночь не спал…

Хромов. Нужно, Елочка.

Ёлочка. Папа, знаешь что? Ты идешь один против всех. Почему так?

Хромов. Против всех?

Ёлочка. И против Лугового, и против Никитина, и Ходикова…

Хромов. Ну, и напутала… Луговой, Ходиков, Никитин — трое, а не все. Всех гораздо больше.

Ёлочка. Зачем ты шутишь? И Луговой вчера…тебя оскорбил.

Хромов. Это… ничего.

Ёлочка. Ты идешь против партийцев.

Хромов. Это… тоже ничего

Ёлочка. Как же это так?

Хромов. Меня сюда послали не для того, чтобы я упражнялся в послушании…

Ёлочка. Как ты странно говоришь

Хромов. Нет, не странно. Здесь нужны мои знания, опыт, талант, производственный кругозор. Простое послушание было бы, конечно, спокойное, но… это новое преступление.

Ёлочка. А если у тебя не выйдет?

Хромов. Выйдет… Ну, я иду. Может быть, вечером приду закусить.

Ёлочка. А спать?

Хромов. Ещё не знаю. Очень жаль, что мне не помогают оптики.

Ёлочка. А я?

Хромов. Нет, специальные расчеты… Но я боюсь их просить. Вероятно, откажут.

Вышли вправо. Входит Поддужный с букетом. Смотрит на окно коммутатора. Заглядывает в окно конторы. Снова к окну коммутатора.

Поддужный. Товарищ Воробьева! Товарищ Воробьева! Нету. Товарищ Воробьева! (В окно коммутатора). Анна Петровна, прошу вас на минутку.

Анна Петровна(выходит на крыльцо). А чего тебе, убрано все.

Поддужный. Анна Петровна, с чувством вас прошу, возьмите этот цветочный букет…

В окне коммутатора Наташа.

… И отдайте его собственноручно Елене Павловне. Знаете?

Анна Петровна. Знаю. Да зачем же ей отдавать? У нее своих цветов хоть завались.

Поддужный. Какая вы женщина безжизненная, Анна Петровна, те цветы — просто цветы, а этот букет значение имеет.

Анна Петровна. А я так мечтаю, что никакой разницы: однообразные цветы.

Поддужный. Если я вам говорю, значит, не возражайте. Отдадите этот букет и скажете вежливо…

Анна Петровна. Ну да…

Поддужный. Что комендант, Егор Прокофьевич Поддужный, в знак уважения, а также во внимание к вашему бывшему ангелу преподносит этот роскошный букет по усмотрению вашей красоты и высшего образования.

Наташа. Ах!

Поддужный. Товарищ Воробьева, а разрешите спросить, по какому праву вы покинули данный пост?

Наташа. Ах!

Поддужный. Где вы проводили служебные обязанности?

Наташа. Я выходила по своим делам.

Поддужный. Опять у вас частности. Пока вы по своим делам ходите, у меня завод может сгореть в общем и целом. (К Анне Петровне). Вы поняли ваше исполнение?

Анна Петровна. Не пойму вот только: отдай сам, бегаешь рядом ведь.

Поддужный, Если вы не понимаете данного дела по его вежливому порядку, так и молчите и делайте по приказанию. Букет всегда надо посылать, а самому носить разве дураку какому можно… (Вышел вправо).

Анна Петровна. Видишь, какой оратор.

Наташа. Анна Петровна, что делать, скажите?

Анна Петровна. Да что ж тебе делать? Не иначе, как в милицию звони.

Наташа. Анна Петровна, я заплачу.

Анна Петровна. Я так мечтаю, что тебе давно пора плакать.

Наташа. Этот букет Елочке?

Анна Петровна. Да ей же все.

Наташа. Анна Петровна, он же не сказал Елочке?’

Анна Петровна. да как же не сказал: сказал — ей нести.

Наташа. Да не так сказал. Он сказал: Елене Павловне.

Анна Петровна. Ну да, ей же.

Наташа. Милая, родненькая Анна Петровна, сделайте мне услугу…

Анна Петровна. Какую тебе еще услугу такую?

Наташа. Не нужно букет Елочке.

Анна Петровна. Да что ты, Наташа, он меня со свету сживет.

Наташа. Да нет, Анна Петровна, вы букет отдайте… товарищу Рязановой.

Анна Петровна. Перекрестись ты, чего я к ней попрусь?

Наташа. Она тоже Елена Павловна.

Анна Петровна. Так это другая Елена Павловна.

Наташа. Чудачка вы, Анна Петровна. Скажите: думала, мол, эта. Откуда вам знать? И та именинница и эта, мол. Анна Петровна, будьте другом.

Анна Петровна(хохочет, падает на скамью). А ведь правда, смотри ты, как сошлось. (Направляется в контору). Она это говорила, скоро придет. И уволить не имеет права, окаянный. Раз завели две Елены Павловны, я не виновата. Кадровый отдел виноват. (Ушла в контору).

Из-за угла выходят Поддужный и Елочка, Потом садятся на скамью.

Поддужный. Опоздание на четыре дня — это законное опоздание, и каждый завод всегда так план выполняет. В бумажках, конечно, обозначается, что к первому, а по фактам — к четвертому. И притом к вашему дню в точку приходится.

Ёлочка. Согласна, не протестую. К четвертому. Дальше что?

Поддужный. Как что? Вы, когда договоренность была, выразились, как в геометрии, в целях завоевания вашего симпатичного сочувствия совершить подвиг под видом канавы длиною десять метров, глубиною полтора метра и шириною ноль целых, шестьдесят сотых. В текущий момент я могу сдать подвиг на все сто.

Ёлочка. Хорошо, признаю, что вы подвиг выкопали. Только неизвестно, почему копали?

Поддужный. Как неизвестно? Известно.

Ёлочка. Ах, известно? Ну да, вы копали потому, что вы лучший ударник и энтузиаст, а не потому, что влюблены.

Поддужный. Ничего подобного, наоборот.

Ёлочка. Отстаньте от меня, все знают, что вы энтузиаст, давайте спросим Наташу.

Поддужный. Товарищ Воробьева не может этому делу по причине личного качества.

Ёлочка. Ударник, покажите книжку ударника.

Поддужный. Книжку я могу показать.

Ёлочка. Нуда, написано — ударник. Что же вы врете?

Поддужный. Уважаемая Елена Павловна, нехорошо с вашей стороны, например, загибы делать — ударничество и соцсоревнование. У меня мозоли на руках и спину ломит под влиянием подвига, а вы растаптываете подметками… Если я вас люблю…

Наташа. Алло. Товарища Поддужного? Есть. Егор Прокофьевич, вас просят из города.

Поддужный. Товарищ Воробьева, вторично прошу, не вмешивайте интриги в работу коммутатора.

Наташа. А если просят, а вы здесь сидите…

Поддужный. Если я сижу, так могу я иметь человечность или не могу? Смотрите меня, пожалуйста, не под видом коменданта и согласуйтесь с выходном днем. А кроме того, обратитесь к вашим обязанностям.

Наташа. Алло. Товарищ Поддужный занят очень важным делом. Позвоните… через пять минут.

Поддужный (немного опешил). Товарищ Воробьева… Товарищ Воробьева…

Наташа скрылась.

Хорошо… достигну… Елена Павловна, вы видите, какие неприятности, и вы еще про ударную книжку…

Ёлочка. Все равно… Если вы от любви копали, давайте сейчас разорвем ударную книжку и вы всем объясните, что произошла ошибка: вы работали не потому, что ударник, а потому, что влюблены.

Поддужный. Я на это с содроганием душевным не согласен.

Ёлочка. А как же?

Поддужный. Вы должны свои чувства располагать, как к ударнику.

Ёлочка. Нет, конечно, вы хотите мои чувства получить в премию за ударную работу… (Уходит).

Поддужный. Елена Павловна.

Ёлочка. Не согласна. Получайте что-нибудь другое: велосипед, часы, телефон.

За углом заводского здания появляются Куперман и Ходиков с посудой для керосина. Елочка и Поддужный направляются влево.

Поддужный. Елена Павловна, вы поймите в каком я безвыходном положении. Я вас люблю, но вы должны понять страстное чувство, Елена Павловна.

Елочка и Поддужный уходят влево.

Куперман. Вы слышали?

Ходиков. Слышал, красавец, Роман. Кто же это?

Куперман. Елена Павловна, как это? Это же ясно. Вот тебе и мать-секретарша, хе, хе…

Ходиков. Наташа, голубка, кто здесь был сейчас?

Наташа. Проходила Елена Павловна Рязанова..

Ходиков. А еще кто?

Наташа. Не рассмотрела. Мужчина какой-то.

Куперман. Я тоже думаю, что мужчина. Скажите, пожалуйста: если я вас люблю, то вы должны понять страстное чувство. Кто же это такой сочувствующий?

Ходиков. Абашидзе.

Куперман. Ни в коем случае. Абашидзе — драматический тенор, а у этого лирический тенор.

Ходиков. Дорогой Борис Соломонович, значит и секретари подвержены?

Куперман. А почему нет? Теперь такая политика — живой человек, живой человек, на каждом шагу живой человек, так вот вам результаты.

Уходят вправо.

Слева выходит Рязанова. Навстречу ей из конторы выходит Анна Петровна с букетом.

Анна Петровна. Здравствуй, Елена Павловна. С днем ангела…

Рязанова. Здравствуйте, какие там ангелы? Какой замечательный букет.

Анна Петровна. Это Егор Прокофьевич.

Рязанова. Кто это?

Анна Петровна. Комендант наш, товарищ Поддужный подносит тебе этот роскошный букет розанов…

Рязанова. Что с вами, Анна Петровна?

Анна Петровна. Роскошный букет розанов в знак уважения и бывшего ангела и по усмотрению красоты вашей.

Рязанова. Что вы мелете, Анна Петровна.

Анна Петровна. Это не я мелю, а товарищ комендант говорит.

Рязанова. Кому говорит?

Анна Петровна. Вам через меня. Поймал меня с букетом этим и приказал: пойди и объяви.

Рязанова. Глупости какие. (Рассматривает букет). Позовите его ко мне.

Анна Петровна (уходя). Позову, что ж… Кадровый отдел…

Наташа. Здравствуйте, Елена Павловна. Букет какой…

Рязанова. Здравствуйте… да… Я только не понимаю…

Справа входит Абашидзе.

Абашидзе. Смотри, ты сегодня, как в опере. Хороший какой букет! Я возьму одну розу.

Рязанова. Возьми, только имей в виду, что это от влюбленного

Абашидзе. Тогда не возьму

Рязанова. Почему?

Абашидзе. Ревную.

Рязанова. Нельзя.

Абашидзе. Как это — нельзя? Почему нельзя?

Рязанова. Ревность — это чувство собственника

Абашидзе. Расскажи пионерам. Это просто неприятное чувство. Если жука скушаешь, тебе горько будет? От кого букет?

Рязанова. От одного мужчины.

Абашидзе. Можно на него посмотреть?

Рязанова. Хорошо. Покажу. Где Хромов?

Абашидзе. Хромов залез на балкон механического цеха и смотрит в микроскоп. Лампочку повесил. С вечера сидит. Как астроном.

Рязанова. А оптики?

Абашидзе. Оптики кругом сидят… И воют. От злости воют. От кого букет?

Рязанова. Где второй микроскоп?

Абашидзе. У них, у оптиков. Мне их жалко, бедных, страшно хочется посмотреть, гордость мешает. Они тут близко бегают, ты не ходи без палки, покусают. Скажи, от кого букет?

Слева входит Поддужный.

Поддужный. Вы меня звали?

Рязанова. Да.

Поддужный. Товарищ Абашидзе, почему ночью в цеху хождение. Товарищ Хромов имеет право ночевать в цеху?

Абашидзе. Какое твое дело?

Поддужный. Я отвечаемое лицо. А товарищ Хромов человек осужденный. Я уже докладывал в смысле петухов. А кто дает такие директивы? Товарищ Хромов.

Абашидзе. Знаешь что? Жалко, нельзя с тобой при женщинах поговорить настоящим манером. Ты смотри, я тебе задам…

Абашидзе ушел вправо.

Поддужный. Товарищ Рязанова., обратите внимание на данные грубости.

Рязанова. Товарищ Поддужный, что это такое?

Поддужный. Это?.. Да… букет…

Рязанова. Вы присылаете мне цветы с какими-то странными объявлениями. Что это такое?

Поддужный. Честное слово, товарищ Рязанова., вопиющее заблуждение этой глупой старухи. Букет, если можно так выразиться, для вас букета не жалко, но только данный букет согласован не с вами, а с другим товарищем.

Рязанова. Берите ваш букет и убирайтесь.

Поддужный. Я могу его взять по минованию надобности.

Рязанова. Никакой надобности, уходите.

Поддужный. Очень печальное происшествие. Рязанова. уходит в контору

Наташа. Ах, Егор Прокофьевич, какой букет восхитительный. Подарите мне одну розочку на память.

Поддужный. Спуститесь на землю и можете получить букет в общем и целом.

Наташа скрывается в окне. Входит слева Анна Петровна.

Поддужный. Ехидная старуха. Какое вам дано было указание? Кому вы этот букет вручили?

Анна Петровна. Вручила и сказала, как полагается, вежливо: в знак вашего бывшего ангела…

Поддужный. Вы понимаете разницу? Если вам сказано имя отчество, так вы имеете право ехидничать, строить?

Анна Петровна. На что мне ехидничать? Отдай Елене Павловне, ну, и отдала.

Поддужный. У вас нет политического развития: сообразили вы, в каком разрезе Елене Павловне. Если есть две Елены Павловны, вы должны сообразить или нет соответственно?

Анна Петровна. Мне все равно, скажешь, могу и другой отнести, ты сам сказать должен, кому раньше, а кому вторая очередь.

Поддужный. Не впутывайтесь с вашими предложениями. Товарищ Воробьева, получайте букет.

Наташа. Спасибо за букет, Егор Прокофьевич. И за то, что симпатию показываете.

Поддужный. Я вас, товарищ Воробьева, прошу не смешивать этого букета в служебном отношении. Если я комендант…

Наташа. Егор Прокофьевич, я сегодня последний день в коммутаторе, а завтра перехожу на центрировку.

Поддужный. Вот, когда вы будете в другом схематическом разрезе, я вам могу приветствовать. Берите, пожалуйста, букет и скройтесь.

Наташа. От такого ударника приятно получить подарок.

Поддужный. Ударник в данном вопросе без надобности.

Наташа. Нет, Егор Прокофьевич, когда копали канаву, вы даже представить себе не можете, все восхищаются…

Поддужный. Ударник это само собой. Только скройтесь с этим букетом, очень ходатайствуй. (Ушел вправо).

Анна Петровна. Выбрось букет, Наташка. Я так мечтаю, что букет этот ни к чему тебе.

Наташа. Ах, Анна Петровна, мне букет этот очень на пользу.

Анна Петровна. Какая там польза от коменданта? От коменданта одно беспокойство.

Справа выходят Абашидзе и Луговой. Наташа убегает наверх, Анна Петровна уходит влево.

Абашидзе. А я тебе говорю, сделает. И ни одна собака не сделает, кроме него. Ты скажи этим твоим очковтирателям, пускай помогают.

Луговой. Чем он сейчас занимается?

Абашидзе. На балконе сидит, положил микроскоп, такую подставку приладил, на лампочку смотрит.

За углом Ходиков и Куперман.

Луговой. Для чего?

Абашидзе. А я знаю, для чего? Подкладывает один аппарат, другой аппарат. Заставили такого инженера заниматься глупостями. Скажи Никитину и этому… Сидору…

Луговой. Ничего я им говорить не буду.

Абашидзе. Скажи, тебе говоря. Почему гуляют? Хромов дал им микроскоп и подставку дал. Презирают, скажи пожалуйста, мошенники такие…

Луговой. Чего ты ругаешься

Абашидзе. Я их еще и бить буду. Если поймаю вечером Никитина, тарарам сделаю, — кричать будет.

Луговой. Ты скоро убедишься в своем заблуждении… Но мне все-таки неприятно. Я тогда безобразно, погорячился…

Абашидзе. Ты мне не морочь голову разными глупостями. Погорячился, и черт с тобой. Ты скажи Никитину.

Луговой. А скорее всего — я прав…

Абашидзе. Чего ты ко мне пристал? Какое мне дело, прав ты или неправ? И тебе не поп и не девочка. Ты мне дело говори, ты заставишь этих мошенников?

Луговой. Извини, пожалуйста, я подобных поручений не принимаю.

Абашидзе. В таком случае, иди к чертовой матери. А по дороге подумай, прав ты или неправ, важный очень вопрос. Носовой платок дать?

Луговой. Зачем?

Абашидзе. Плакать будешь, вытираться будешь.

Луговой. Посмотрим, кто будет плакать. (Уходит влево).

Абашидзе (вдогонку). Оптик несчастный… (Уходит в управление).

Ходиков. Я, голубчик мой, пойду искать Хромова. Сердце не на месте… И не нужно меня заставлять… Абашидзе, глубоко ошибается, я не мошенник, нет, не мошенник…

Куперман. Если умный человек, так он всегда может быть мошенником… А только это не он…

Ходиков. Что?

Куперман. Голос не тот… Я влюбленного сразу узнаю.

Ходиков. У Лугового похоже, дорогой…

Куперман. Очень мало похоже. Тоже лирический тенор, но, понимаете, не то. Выражения никакого, разве он может сказать ‘страстное чувство’.

Ходиков. Красавец, зачем ему о страстном чувстве с Абашидзе? Вы с ним бабу хорошую посадите.

Куперман. Баба тоже не поможет, к вашему сведению. Если человек не имеет в себе жадности, так он никогда не рычит…

Ходиков. Значит, не он.

Куперман. Я еще кое-кого послушаю. Нужно знать, кто здесь будет делать политику. Я побежал! (Уходит вправо).

Ходиков направляется влево, неся банку с керосином.

Наташа. Добрый вечер, Сидор Карпович.

Ходиков. Здравствуйте, моя красотка. Как поживаете?

Наташа. Грустно, Сидор Карпович.

Ходиков. А что такое, детка? Несчастная любовь?

Наташа. Несчастная любовь, Сидор Карпович. Как это сделать, чтобы не было несчастной любви?

Ходиков (поставил банку на землю). Вот что я скажу вам, миленькая. У нас любовь не умеют делать. Кустарно делают и шероховато. А любовь нужно хорошо отполировывать.

За углом Ходикова слушает.

Наташа. Научите, как, Сидор Карпович.

Ходиков. Видите ли, драгоценная. Люди любовь делают чувствами разными, сердцем, кровью, страстью, злостью, ревностью. Это ошибочный способ.

Наташа. А как же нужно?

Ходиков. А нужно любовь делать квалифицированно. Делать, делать и посмотреть, приложить контрольное стеклышко. Сколько ньютоновых колец? Четыре? Значит, ошибка на четыре микрона, дальше продолжить. Терпеливо нужно, красавица, без злости.

Ходикова. Подлец какой, прости господи. Вышла я за тебя, на сколько я микронов ошиблась?

Ходиков (берет банку). Ах, Муся… А я вот керосин.

Ходикова. Что ты мне керосином глаза заливаешь, развратник. А вам, Наташа, стыдно преследовать старого дурака.

Наташа. Что вы, Мария Поликарповна?

Ходикова. Бессовестный обманщик…

Ходиков. Да кого же я обманул, Мусечка?

Ходикова. Меня обманул, меня. Иди домой. Ты ведь и физкультурой сегодня не занимался, все под окнами ходишь у девчонок. Уже два месяца, как на ГТО сдать должен. А какие результаты?

Ходиков. Я сегодня плавание сдавал. На сто метров.

Ходикова. Врешь.

Ходиков. Честное слово, Муся, на сто метров. Доплыл. Правда, язык на два метра высунул, но доплыл.

Ходикова. Вот вам муж. Идем уже.

Ходиков. Мусечка, может быть, ты отнесешь керосин? Мне до зарезу нужно Хромова найти.

Ходикова. Сегодня выходной день. Обойдешься без Хромова.

Ходиков. Очень важное дело, ангел мой.

Ходикова. Теперь и для бандитов есть выходные дни. Завтра повидаетесь.

Ходиков. Ты пойми, Муся… Неудобно как-то. Я чувствую: вот здесь… под ложечкой… морально, как-то… саднит.

Ходикова. Глупости. Наташа, правду говорят, будто сегодня кинооператор приезжает?

Наташа. Да, приезжает, Мария Поликарповна.

Ходиков ставит банку на землю и уходит вправо.

Ходикова. Что он будет снимать?

Наташа. Для кинохроники. Завод. Он и сегодня и завтра будет.

Ходикова. Интересно Сидор, ты не прозевай. А где же он? Убежал, подлый болван. (Схватила банку). Наташа, никогда не выходите за оптика.

Наташа. Хорошо, Мария Поликарповна, я не выйду.

Ходикова. Не выходите. Ужасные люди, ужасные… (Ушла влево).

Справа Никитин быстро пробежал с микроскопом в управление, слева Поддужный с пустым ящиком.

Поддужный. Товарищ Воробьева.

Наташа. Чего, Егор Прокофьевич.

Поддужный. Тут не было этого… который сеансы… картины снимает?

Наташа. Нет, не видала.

Поддужный. Есть такие сведения, что он приехал.

Наташа. Егор Прокофьевич, вы сегодня вечером свободны?

Поддужный. Идеологически я никогда не могу быть свободным, Потому что я комендант, и в пожарном отношении всегда есть возможности. Вот и сегодня — выходной день, а в цеху нужно пожарный песок поставить.

Наташа. приходите ко мне вечером чай нить. Сегодня не будет пожара, я чувствую.

Поддужный. Товарищ Воробьева, я к чаю с благодарностью прибуду, но только к пожару целый с чувствами.

Наташа. Так приходите, Егор Прокофьевич. Вы знаете что? Вы мне нравитесь.

Поддужный. Вы странная женщина, товарищ Воробьева, но чай этому делу будет к достижению. (Ушел вправо).

Немедленно за углом появляется Куперман.

Наташа. Алло. Да. Позвонила.

Из управления выходят Никитин, Рязанова, Абашидзе.

Рязанова. Очень рада, товарищ Никитин, что вы решили проверить применение микроскопа. Конечно, лаборатория нужна. И она будет. Микроскоп, может быть, начало лаборатории. И кроме того, надо же допустить: возможно, товарищ Хромов прав.

Никитин. Елена Павловна, если я люблю это дело, то вы должны понять, Елена Павловна, мое чувство…

Куперман. Он! Лирический тенор!

Рязанова. Вот и хорошо.

Никитин. Я сейчас же приступаю, хоть я и сомневаюсь…

Рязанова. Все-таки надо убедиться. Можно мне с вами посмотреть в чем дело?

Никитин. Пожалуйста, пожалуйста, я очень рад.

Рязанова. Абашидзе, мы отложим прогулку.

Абашидзе. Можно отложить.

Рязанова. Ты куда сейчас.

Абашидзе. Зайду к Хромову.

Рязанова. Ну, иди.

Никитин и Рязанова ушли в управление.

Абашидзе за углом наталкивается на Купермана.

Куперман. Теперь я тебе скажу, как дважды два: нужно кланяться Никитину.

Абашидзе. Зачем?

Куперман. А раз Никитин, так мне здесь делать нечего, и никакой коммерческой части не нужно. Будем продавать только лом латуни. Это разве дело?

Абашидзе. А теперь ты мне скажи толком, чего тебе надо. Все сегодня ходят с психологией. Ты чего заговариваешься?

Куперман. Заговариваюсь… Потому, что в сумасшедшем доме полагается заговариваться. Разве я мог подумать? Никитин.

Абашидзе. Никитин, так что? Чего ты ко мне лезешь с одним подлежащим? Говори сказуемое и все прочее.

Куперман. Ну, хорошо: Никитин влюблен в Рязанову и при этом, кажется, взаимообразно.

Абашидзе. Черт бы тебя побрал. Почему взаимообразно?

Куперман. А я знаю, почему? Он ее любит, а она его любит. Полные фигли-мигли. Тут тебе сказуемое и подлежащее. Это называется конъюнктура.

Абашидзе. Откуда ты знаешь? Сплетни.

Куперман. Я коммерсант, зачем сплетни. Сам слышал, как он здесь лирическим тенором разговаривай: если я вас люблю, вы должны понять страстное чувство…

Абашидзе. Врешь….

Куперман. Я могу ничего не говорить. Пожалуйста, какое мне дело? Меня интересует конъюнктура…

Абашидзе. Стой… букет… Понимаю, понимаю… Когда ты слышал?

Куперман. Ага… Букет? Ничего общего не имею с букетом, до свидания.

Абашидзе. Когда ты слышал?

Куперман. Раз я вру, так разве тебе не все равно, когда? Сегодня, вчера, в прошлом году. Оревуар. (Ушел вправо).

Абашидзе. Говори мне, когда слышал? (Бросается за Куперманом).

На веранде Волков и Елочка.

Волков. Завтра сделаем ввод, и готово. Вот киль, что ты сегодня испортилась. Сколько бы мы сделали за сегодняшний день.

Ёлочка. Я и завтра ничего не буду делать.

Волков. Стыдно и довольно возмутительно. Ты здоровый человек и должна работать.

Ёлочка. Болезни есть разные, есть физические, а есть психологические.

Волков. У рабочего класса нет никаких психологических болезней. Они бывают у бывших урядников, попов и в бывшей торговле бакалейными товарами, а ташка у буржуазной интеллигенции ⁹. Чего тебе болеть?

Ёлочка. Ты ничего не понимаешь, Андрей. Вот! (Стучит пальцем по столу).

Волков. И не стучи… Хороший дубовый стол… И сделан высоким мастером. Очень умный стол.

Ёлочка. Такой умный, как и ты. И так же смотрит на мои страдания. Ты тоже дубовый.

Волков. Да чего тебе страдать? Оскорбили твоего отца, да? Глупости какие. Ты знаешь, что такое оскорбление с диалектической точки зрения? Знаешь?

Ёлочка. Дело не в оскорблении.

Волков. Оскорбление это трусливая атака. Конечно, если Онегин оскорбил Ленского, тогда перчатки швыряют, стреляются и все такое. Почему? Потому, что им нечего делать. Они даже рады: оскорбили его, он может всякие фасоны показывать. А нам когда? Нам же некогда. Какая-нибудь балда, которая меня боится, назовет меня дураком. Пожалуйста. Значит, я ей допек здорово. Иди, детка, к чертям собачьим. И все.

Ёлочка. Отца не оскорбили, а обвинили.

Волков. Ну, и пусть.

Ёлочка. А может быть, отец в самом деле виноват?

Волков. Довольно, Елочка. Отец твой не ребенок. Если виноват, значит будет отвечать. А если не виноват, так и говорить не о чем. Во всяком случае, Павел Иванович сегодня работает, а ты себе выходной день устроила, как будто у тебя рак в желудке или грудная жаба. Идем а лабораторию.

Ёлочка. Иди себе.

Волков. Благородная институтка.

Ёлочка. Иди… дубовый… телеграфный столб.

Волков. Ишь, изложилась: телеграфный столб! Ведь это наш коллега, он тоже электрик.

Ёлочка. Оглобля. И не дубовая, а осиновая.

Волков. Вот как ты к колхозному строительству относишься. Оглобля — у тебя ругательство.

Ёлочка. Ты — просто дерево. Дерево, которое… растет во дворе единоличника.

Волков смеется, уходит вправо. Елочка задумывается над столом, рассматривает стол, пытается его сдвинуть с места. Из управления выходит Рязанова и проходит по цветнику.

Ёлочка. Дубина. Такая дубина называется стоеросовой.

Рязанова. Кого это вы так ругаете, Елочка? (Садится на скамью).

Ёлочка. Волкова. Вы не знаете, что это такое стоеросовая?

Рязанова. Стоеросовая? Так говорит, а что это такое, в самом деле не знаю…

Ёлочка. Это что-то такое… ужасно глупое, правда?

Елочка спускается к Рязановой.

Рязанова. Разве Волков такой глупый?

Ёлочка. Дубина… Скажите, Елена Павловна… мой отец… почему Луговой так сказал?

Рязанова. Луговой поступил очень плохо… Вы успокойтесь.

Ёлочка. Значит, вы верите отцу?

Рязанова. Я думаю, что товарищ Хромов должен работать честно.

Ёлочка. Никуда не годится, понимаете, никуда не годится. Каждый должен… Почему на заводе ничего не выходит? Почему? Кто виноват?

Рязанова. На заводе тяжело… Что-то еще не освоено. И вы здесь работаете, и Волков, и я, и товарищ Хромов. Мы все боремся за освоение, но есть различия во мнениях. Это всегда бывает и должно быть…

Ёлочка. Значит, не верите?

Рязанова. Вы ведь, комсомолка. Как член партии, я обязана быть бдительной. Ваш отец требует особой бдительности не только моей, но и вашей…

Ёлочка. Я больше всех бдительна, но я смотрю и ничего не вижу.

Рязанова. Я тоже, пока ничего не вику… плохого.

Ёлочка. Вам хорошо, вы ведь не его дочь.

Рязанова. Да, в этом деле вам трудной, чем мне. В других делах, вероятно, мне трудное, чем вам. Нужно быть сильной. Вы сильная?

Ёлочка. Я? Очень… да… я иду в лабораторию. Скорое иду… у меня нет грудной жабы…

Рязанова. Грудной жабы’?

Ёлочка. Есть… но такая себе… дохленькая…

Рязанова. Вы — умница. Все будет хорошо.

Ёлочка быстро идет вправо. Встретила Абашидзе, взяла его за плечи.

Ёлочка. Абашидзе, у вас есть грудная жаба?

Абашидзе. У меня? У меня не может быть грудной жабы. У меня грудной крокодил.

Ёлочка. Ой! (Убежала вправо).

Рязанова. Какой у тебя крокодил? Почему?

Абашидзе. Крокодил у меня ревнивый и злой, как собака.

Из управления выбежал Никитин и скрылся направо.

Рязанова. К букету ревнуешь?

Абашидзе. Не нравится мне твой рыцарь.

Рязанова. Кто это?

Абашидзе. У тебя один или два? Или три? Вон побежал — хороший очень?

Рязанова. Никитин?

Абашидзе. Ну, что такое? Скажи пожалуйста. Твое личное дело.

Рязанова. Никитин?

Абашидзе. Куперман сегодня слышал, как он тебе выражал страстную любовь?

Рязанова. Кто? Никитин? Чепуха какая…

Абашидзе. Куперман слышал.

Рязанова. Врет.

Абашидзе. Врет? Я его приведу живого или мертвого.

Рязанова. Ты занимаешься пустяками. И наконец, какое тебе дело?

Абашидзе. Потому мое дело, что не люблю грудных крокодилов. Не нравится. (Уходит вправо).

Навстречу ему Ходиков.

Абашидзе. Что у Хромова? Говори.

Ходиков. Дела, голубчик, такие… как на качелях…

Абашидзе. Говори толком.

Ходиков. Некогда, красавец, спешу.

Абашидзе. Да что такое? Почему спешишь?

Ходиков. Нужно, нужно, драгоценный.

Вбежал в Управление. Абашидзе ушел вправо. Слева Куперман.

Куперман. Добрый день, Елена Павловна. Отдыхаете?

Рязанова. Нет, ожидаю вас.

Куперман. Очень был бы рад, если бы это была правда.

Рязанова. Представьте себе, это правда, но вы рады не будете.

Куперман. Вы меня не на шутку пугаете.

Рязанова. Вы занимаетесь сплетнями, Борис Соломонович?

Куперман. А чем мне заниматься, скажите пожалуйста, если завод не дает продукции, и мне нечего продавать. Так я временно стал заниматься сплетнями.

В дверь управления проходит Поддужный с ящиком песку.

Рязанова. Вы слышали наш разговор с Никитиным?

Куперман. Мне пришлось слышать, Я же не виноват.

Pязанова: Любовный разговор?

Куперман. Я не могу сказать, любовный или нет, но слова были, можно сказать, любовного ассортимента.

Рязанова. Вы помните эти слова?

Куперман. У меня хорошая память, так почему я не буду помнить? Если я вас люблю, так вы должны понять страстное чувство, Елена Павловна.

Рязанова. Кто это говорил?

Куперман. А разве Вы не знаете?

Рязанова. Не знаю.

Куперман. Мне очень нравится. Это только в опере ‘Демон’ так бывает. Он ей поет: ‘ И будешь ты царицей мира’. Она никакого понятия не имеет, кто это так хорошо распоряжается?

Рязанова. Знаете что, Борис Соломонович? Меня тоже начинает интересовать вся эта история.

Куперман. Что вы говорите: начинает интересовать? Я думаю, вы давно уже заинтересовались.

Рязанова. Только мне кажется, это не Никитин.

Куперман. Вам кажется? Честное слово, вы очень поздно рассматриваете, кто вам признается в любви. Он давно уже ушел и наверное себе обедает…

Рязанова. Я думаю это не Никитин, и Поддужный — комендант.

Куперман. Не может быть.

Рязанова. Честное слово.

Куперман. Вы это… вам это хорошо кажется?

Рязанова. Я вас очень прошу, подтвердите мое подозрение.

Куперман. Знаете что? Я давно думаю, что у нас сумасшедший дом, а сейчас я уже вполне убедился. Как вы так говорите, я должен подтвердить…

Рязанова. Кто же здесь сумасшедший?

Куперман. Как это? Наверное, я, потому что уже ничего не понимаю. Но я вас очень уважаю и советую вам посоветоваться с хорошим врачом…

Рязанова. Так вы выясните? (Ушла влево).

Куперман. Я не могу сидеть без дела, так я готов выяснять… Он где-то здесь близко, этот самый Поддужный. Тоже называется любовник, черт бы его побрал.

С треском открывается дверь Управления, на площадку вылетает Поддужный, а за ним ящик с песком. В дверях Ходиков, в руках у него подставка, под мышкой микроскоп.

Куперман. Так. Довольно шикарный выход.

Ходиков. Я, дорогой мой, этот ящик на вашей голове разобью в следующий раз.

Поддужный. Товарищ Ходиков… товарищ Ходиков… Это вам так не пройдет без справедливости. Это теперь не вредительские петухи, а при служебных обязанностях.

Ходиков. В оптическом производстве, красавец, пылинки не должно быть лишней, а вы тащите целый ящик пыли ¹⁰.

Поддужный. Что не пыль… не пыль, а специальный песок для пожара, который по закону должен иметь нахождение. А вы этот песок нахально выбрасываете ногами и коменданта во время обязанностей оскорбляете действием и пиханием.

Ходиков. Попробуйте ещё раз с этой коробкой явиться. Вы тогда увидите, голубчик, что есть для вас вещи страшнее пожара… (Уходит вправо).

Поддужный (собирая песок). Посмотрим, кто выше будет, пожар или оптические глупости разные… посмотрим.

Куперман. Товарищ Поддужный.

Поддужный. А вам чего надо?

Куперман. Встаньте, когда с вами говорит начальник коммерческого отдела.

Поддужный. Это против непосредственного подчинения.

Куперман. Все равно, что такое? Будьте добры, повторите: ‘Коли я вас люблю, то вы должны понять страстное чувство, Елена Павловне’.

Поддужный. Как, она вам всё рассказали?

Куперман. Нет, вы повторите вашим голосом.

Поддужный. Никаким голосом я повторять не буду. И это не касается ваших дел…

Куперман. Да разве я на вас обижаюсь? Только будьте любезны, ответьте на один вопрос: вы разве были, ну… в как его… в психиатрической лечебнице? ¹¹

Поддужный. В каких это целях вы спрашиваете?

Куперман. Вы не стесняйтесь, я тоже раньше не был, а теперь, кажется, меня туда определили.

Поддужный. Товарищ Куперман, не раздражайте моих нервов. (Ушёл с ящиком вправо).

Куперман. Ну, этот помешался ясно на чем, надо же такое: втрескаться в секретаря партийной организации, мания грандиоза (мания величия)… Ну, а на чем я помешался, никак не пойму.

Никитин быстро пробегает в управление.

Этот тоже какой-то подозрительный… Что делается?

Никитин (выскакивает на крыльцо). Вы никого не видели? Это непостижно…

Куперман. Готов.

Никитин. Здесь везде пахнет преступлением.

Куперман. Это похоже, как будто мания проследовании. Зарезали кого-нибудь?

Никитин. Кто это мог сделать?

Куперман. Честное слово, не я…

Никитин скрылся в управлении.

А он наверное думает, что это я.

Справа входят Поддужный и Цыплянский¹² с помощниками, приносят солнца.

Поддужный. Если на свежей атмосфере, так здесь самое приятное местоположение.

Цыплянский. Мы используем этот уголок… Давайте… Так, так. Ставьте здесь… хорошо.

Куперман. Понимаю… Слава тебе господи… Организуется светолечение… Я первый…

Цыплянский. Давайте провод… А где будем брать энергию?

Поддужный. Пойдем, я покажу…

Все, кроме Купермана, уходят вправо.

Куперман. Я все-таки не сильно свихнулся: все понимаю. Спокойно сажусь и ожидаю, занял первую очередь… Значит, есть на дожди.

Снова входит Рязанова.

Рязанова. Что это такое, Борис Соломонович?

Куперман. Это нас лечить будут.

Рязанова. Кого лечить?

Куперман. Меня, нас, Никитина, всех…

Рязанова. Меня лечить не нужно ¹³.

Куперман. Ну, это все больные так говорят. А когда вас спросить что-нибудь о любви, и кто кому признается, так вы такое говорите, мороз по пяткам проходит.

Рязанова. Вы что-нибудь выяснили?

Куперман. Теперь уже все ясно: комендант, вам правильно показалось. Теперь сидите и ожидайте вашей очереди.

На крыльцо выходит Никитин.

Никитин. Что же теперь делать?

Куперман. Вы видите — хорошо? Он, наверное, в самом тяжелом положении — мания преследования… Садитесь. Ваша очередь третья.

Никитин. Только что украли микроскоп.

Куперман. Вот, вот…

Никитин. Кто это мог сделать?

Куперман. Постойте, я же видел. Микроскоп понес Ходиков.

Никитин. Ходиков? Куда?

Куперман. Куда? Никуда… Где-нибудь бросит…

Рязанова (смеётся). Как это бросит? Микроскоп?

Куперман. Подумаешь, какая цаца микроскоп? Если у человека клептомания? Бросит где-нибудь в кусты и забудет… Его сюда нужно позвать, четвертая очередь…

Справа идёт Абашидзе, громко хохочет.

Куперман. Э-э… Я лучше уйду. Этот такой, что нужно от него подальше… (Прячется за куст). Черт его знает, что это такое, в самом дело, почему держат в одном отделении с буйными? Безобразие…

Абашидзе (хохочет, читая книгу). Я могу с ума сойти от смеха…

Куперман. Это называется, он ещё может… Он уже давно готов… Какая тяжелая форма…

Рязанова. Что у тебя такое смешное?

Абашидзе. Нет, вы только послушайте: технология оптики Осипова. (Читает). ‘ Практический совет при шлифовке линз сводится к тому, чтобы не подбрызгивать кисточкой, а слегка подплевывать!’ (Хохочет). Технология…

Никитин. Что же здесь смешного?

Абашидзе. Это на странице тридцать пятой. А вот страница пятьдесят первая. (Читает). ‘Итак, слегка поплевав на пальцы, смолу равномерно распределяют по поверхности’. (Хохочет).

Никитин. Глупо.

Абашидзе. Чрезвычайно глупо. В таком случае лучшим оптиком будет верблюд, он хорошо плюется…

Никитин. Товарищ Абашидзе…

Абашидзе. Дорогой мой, я инженер на оптическом производстве. Надо мне знать типологии оптики. Вот я читаю и наслаждаюсь. И вы не думайте: я уже настолько хорошо изучил вашу технологию, что могу сделать рационализаторское предложение: перед каждым рабочим сделать маленькую такую витринку, под стеклом, конечно, рюмочка водки, селедочка, утиное жаркое, огурчик…

Справа вошел Луговой, слушает.

Никитин. Хулиганство.

Абашидзе. Ша… Имею право. Вы нам морочили голову разними аберрациями, нежностями, астигматизмом, скажи пожалуйста, а ни самом деле вся эта тонкость построена… ни плевке… (Увидел Лугового, отдает ему книгу). На, прочитай, технология.

Луговой (взяв книгу). Что будут снимать?

Абашидзе. Последние достижения оптики: производство брака по последнему слову оптической техники…

Луговой. Кто же это придумал: снимать производство по меньшей мере подозрительное…

Рязанова. Луговой, давай, наконец, договоримся.

Луговой. Елена Павловна, сегодня мы договоримся, и завтра будем закрывать завод и составлять обвинительный акт? С микроскопом возиться?

Абашидзе. А по-твоему, лучше ‘подплевывать’?

Никитин. Я не понимаю, куда Ходиков унес мой микроскоп?

Луговой. Разве что? Вы тоже занялись микроскопом?

Никитин. Я решил, что нельзя отбрасывать этот метод без проверки. Но вот кто-то унес микроскоп. Говорят, Ходиков…

Луговой. Удивительно, как все это просто делается. Он вас всех обошел. Уже и Никитин, высокий специалист оптик, поддается влиянию этого человека.

Никитин. Нет, я не поддаюсь…

Луговой. Как? Вы уже оставили вашу позицию серьезной научной организации производства. Вы берете в руки микроскоп, то есть делаете не то, что нужно, а то, что необходимо для единственной цели: все запутать, все испортить, опорочить самую попытку оптического производства в Союзе.

Рязанова. У кого такая цель?

Луговой. У Хромова.

Рязанова. Глупости. И вредные глупости.

Луговой. Извини: я вчера бил неприличен, но я был прав. Ты веришь Хромову хоть на грош?

Рязанова. Верю.

Луговой. Да? Ты имеешь право?

Рязанова. Я имею право и обязана.

Луговой. Вот как? Интересно все-таки какие у тебя основания. Есть же какие-нибудь, хотя бы минимальные…

Рязанова. Хромов борется открыто. Поэтому я ему верю.

Луговой. А за что он борется?

Рязанова. За советский АЗетЭн.

Луговой. У тебя имеются доказательства такие, каким уместно быть… у члена партии?

Рязанова. Ты на члена партии смотришь, как на арифмометр: передвинул рычаг, повернул ручку, готово: получите точный результат.

Луговой. А ты более склонна к поэтическим припадкам: настроение, впечатление и никакой логики.

Рязанова. Да, тот, кто хочет опереться только на логику, плохой большевик.

Луговой. Хорошо. Говори прямо: на что можно опереться: на поэзию или, может, на музыку?

Рязановa: У члена партии должен быть острый глаз, умение далеко видеть, особенная чуткость.

Луговой. Ну тебя все это есть?

Рязанова. Не знаю, но ясно вижу сейчас, за что борется Хромов. Он честно и отважно, имею в виду, отважно делает именно то, для чего сюда прислали.

Абашидзе. Правильно, Елена. Я Хромова полюбил, открыто говорю. Он там где-то напутал, знаю. Сукин сын, правильно. Но ты посмотри, какая у него тонкая техническая душа, ты знаешь, такая глубина технической страсти. Когда его видишь рядом с этими… сухоплюями…

Никитин. Товарищ Абашидзе!

Абашидзе. Что, не нравится? Прочитайте вашу технологию… Да… Нам такие техники нужны… Хромов будет нашим, я знаю.

Луговой. Чудесное исключение.

Рязанова. Почему исключение?

Луговой. Потому что нигде еще к вредителям ни применяли вашей логики.

Абашидзе. Применяли, дорогой, ты газет не читаешь.

Луговой. Где?

Абашидзе. На Беломорстрое, милый мой. И при этом в массовом масштабе. Смотрели люди не такие, как ты, ты через лупу смотришь, а у тех людей такие огромные глаза. Они, думаешь, на логику рассчитывали? Они умели видеть. Там вредители ордена получили. Черт! Ты умер бы, если тебе раньше сказали: вредителю орден Ленина. Ха. Вот это большевистский глаз.

Справа вбегает Волков.

Волков. Абашидзе, Хромов просит… В механический цех.

Абашидзе. Иду. Сидор там?

Волков. А как же. Сидор молодец…

Никитин. С микроскопом?

Волков. С двумя микроскопами. Если говорить диалектически, Сидор перешел на нашу сторону…

Никитин. На какую это вашу сторону…

Волков. На сторону рабочего класса… и все такое…

Никитин. Вы говорите глупости… Я ему сейчас скажу…

Никитин быстро уходит вправо.

Волков. Абашидзе, приходите… там… настоящее сотворение мира…

Волков убежал вправо.

Рязанова. Какой хороший день. Луговой, идем к реке.

Луговой. Не секретарь, а сплошная поэзия…

Рязанова. Да… Я ожидаю хорошего вечера…

Луговой и Рязанова уходят влево.

Абашидзе. Луговой, ты искупайся, помогает…

Из-за куста выходит Куперман.

Абашидзе. Где ты ходишь? Я тебя искал, искал… Что там ты такое наврал? Слышал, слышал, говори…

Куперман. Только прошу без применения оружия…

Абашидзе. Ты хорошо слышал, говори… Какие там такие глупости? Никитин… чепуха всякая.

Куперман. Во-первых, хорошо слышал, во-вторых, это не глупости, а страстное чувство, в-третьих, пожалуйста, не стреляй, потому что я человек семейный, в-четвертых, это вовсе не Никитин, а комендант Поддужный…

Абашидзе. Не может быть.

Куперман. Я его сам спрашивал вот на этом самом месте…

Абашидзе. Не может быть.

Входит справа Поддужный.

Куперман. Спроси.

Абашидзе. Ага… Говори, ты объяснялся в любви сегодня?

Поддужный. Я уже вторично повторяю: выражал любовь, но вас это абсолютно в стороне касается.

Абашидзе. Кому?

Поддужный. Елене Павловне, и не ваше дело.

Куперман. Ну?

Абашидзе. А она тебе что?

Поддужный. Прошу вас обращаться ко мне в служебном отношении. Моя персональная жизнь — полная свобода убеждений. Здесь будет киносъемка, и пожалуйста, не вмешивайтесь.

Абашидзе. Борис, что мне с ним сделать? Ты человек преступный и опытный…

Куперман. Я человек больной.

Наташа (в окне). Товарищ Абашидзе, Егор Прокофьевич объяснялись в чувствах Елене Павловне Хромовой и получили отказ.

Куперман. Как?

Абашидзе. Ёлочке?

Куперман. Елене Павловне?

Наташа. И цветы послал ей, но только они… по ошибке… А теперь он любит меня…

Куперман. Разрешите… уточнить, кто кого любит? Очень важно.

Наташа. Егор Прокофьевич Поддужный любит меня.

Куперман. Объяснялся одной, а любит другую… Впрочем, бывает… бывает…

Абашидзе. Постойте, детка, давно он вас любит?

Наташа. С половины двенадцатого.

Куперман. Черт его знает… Разве здесь можно за чем-нибудь уследить, а кого он будет любить завтра и половине первого?

Наташа. Тоже меня.

Поддужный. Товарищ Воробьева, сколько раз я вам говорил…

Наташа. Егор Прокофьевич, пожалуйста, не отказывайтесь. Стыдно.

Куперман. Так… Ну, все равно, на конъюнктуре это, надеюсь, не отразится… Событие относится к разряду несущественных.

Абашидзе. Так… Черт его знает… Ну, любите на здоровье… Идем, Борис…

Ушли вправо.

Наташа. Егор Прокофьевич, приходите же чай пить.

Поддужный. Я уже вам подтвердил свое полное согласие. Но только в любви я вам ничего не объяснял. Почему вы взяли такое заключение?

Наташа. А я давно догадалась, Егор Прокофьевич, что вы меня любите.

Поддужный. Вы говорите в полном беспорядке. В жизни должен быть порядок. Я должен вам объяснить, а ваша вторая очередь.

Справа входит Цыплянский с помощниками.

Цыплянский. Включено… Ну, комендант, давай какую-нибудь цех-ячейку.

Поддужный. Какую там цех-ячейку? Выходной день по плану.

Цыплянский. Ах, выходной день… Досада… Тогда вот что: мы заснимем кадр: ‘АЗетЭн в руках трудящихся’. Давайте, давайте…

Поддужный. Да кого давать?

Цыплянский. Давайте женщин, женщин… Аппараты, аппараты где?

Поддужный. Аппараты у меня… Здесь аппараты…

Цыплянский. Прекрасно… Давайте, давайте… хорошеньких, хорошеньких давайте… скорей, скорей хорошеньких…

Слева вошла Ходикова.

Наташа. Иду, Егор Прокофьевич…

Цыплянский. Хорошеньких, хорошеньких, мадам, отойдите в сторону.

Ходикова. Почему в сторону? Смотри ты… Давай аппарат…

Вбегает Наташа. Цыплянский начинает ее останавливать.

Поддужный. Вы слышали, товарищ Ходикова, какие высокие требования к качеству? Хорошеньких нужно…

Ходикова. Вот и давай аппарат…

Поддужный. У вас не та кондиция будет, товарищ Ходикова…

Ходикова. Что ты понимаешь, нахал! На себя посмотри.

Цыплянский (Наташе). Нет, нет улыбайтесь, улыбайтесь. Вы рады, что в ваших руках советский АЗетЭн. Сияйте, сияйте глазами.

Наташа. Я уже сияю.

Входит Анна Петровна.

Цыплянский. Так, хорошо. Пальчик сюда…

Анна Петровна. Ну, что же, и я стану.

Поддужный. Если сказано хорошеньких, так займите безучастное состояние.

Анна Петровна. Чего хорошеньких?

Слева вошли Рязанова и Луговой.

Поддужный. Хорошеньких, значит повышение качества продукции. Красивые женщины, а не просто старухи…

Анна Петровна. А ты откуда знаешь, какая я была в свое время. Я на такого, как ты, и смотреть не хотела. Ирод.

Поддужный. Я не в курсе картины, а вы не подходите.

Анна Петровна. Попробуйте столкнуть…

Поддужный. Черт…

Цыплянский (к Рязановой). Как же можно? Такой типаж… Берите скорее аппарат… Вот сюда…

Рязанова. А что вы снимаете?

Цыплянский. АЗетЭн в руках трудящихся, АЗетЭн в руках трудящихся…

Луговой. Бракованный АЗетЭн.

Цыплянский. Может, и бракованный, и кадр будет замечательный, замечательный… А вы, бабушка, чего здесь?

Анна Петровна. А потому, что я сорок лет трудящаяся.

Цыплянский. Все-таки, понимаете…

Анна Петровна. Ты лучше покажи, как тут пальцем наладить…

Поддужный. Все равно никогда снимать не будете Азетеном…

Анна Петровна. Не твое дело. Раз полагается трудящимся, давай и мне. Эксплуататор.

Вошли Елочка, Волков, Никитин.

Цыплянский. Какая удача… Сколько у вас красавиц… (Схватил Елочку за рукав). Пожалуйста… Так… Давайте аппарат… У вас замечательная улыбка… Мадам, вы все-таки мешаете…

Ходикова. И не думаю…

Волков. Товарищ Ходикова, с диалектической точки зрения как-то не подходит вам…

Xодикова: Молчите… одинокий страдалец.

Цыплянский. Ша… Товарищи, главное — радостное улыбание… Свет!

‘Солнца’ включаются.

Абашидзе (вбегает справа, за ним скоро Куперман и Ходиков). Товарищи, Хромов открыл новый закон Ньютона.

Цыплянский. Что вы делаете, что вы делаете?

Абашидзе. Новый закон Ньютона открывается один раз в пятьсот лет…

Рязанова. Какой закон, что это значит?

Ходикова. Абашидзе шутит, какой там закон?

Цыплянский. Товарищи, это безобразие, безобразие…

Ходикова. Не мешайте же снимать, прости господи.

Цыплянский. Удалитесь, удалитесь…

Абашидзе. К черту! Поважнее твоего кино.

Цыплянский. Вы испортили кадр.

Абашидзе. Ты понимаешь? Новый закон Ньютона.

Никитин. Новое издевательство.

Рязанова. Объясни пожалуйста, Абашидзе.

Ходикова. Я объясню…

Абашидзе. Ты не умеешь. Формула этого закона очень проста. Я уже знаю на память, Волков знает на память… Скажи, Волков…

Волков. Должна быть гробовая тишина…

Абашидзе. Абсолютное молчание. Дышать на пятьдесят процентов. Слушайте новый закон Ньютона.

Рязанова. Не валяйте дурака.

Луговой. Что такое?

Абашидзе. Слушай…

Волков. Формула нового закона Ньютона такова: ‘Здравый смысл обязателен и для оптиков’.

Смех. Одновременно.

Рязанова. Хулиганите, товарищи.

Луговой. Безобразно.

Никитин. Я лучшего и не ожидал.

Ходикова. Я всегда говорила, Сидор…

Абашидзе. Вот закон, так закон.

Ходиков. Абашидзе, разве можно в таком виде передавать, в сильно извращенном виде, красавец мой…

Куперман хохочет.

Рязанова. Сидор Карпович, прекратите это… Рассказывайте.

Ходиков. Драгоценные мои… даже совестно рассказывать… Кулачки, собственно говоря, — механический цех виноват.

Абашидзе. Я понимаю: кулачки, но не хроматическая аберрация…

Рязанова. Какие кулачки?

Ходиков. Неправильность в наших изображениях получалась, дорогие, от того, что кулачки, крючочки такие, на которых закрепляется объектив во время съемки оказались скошенными на одну десятую миллиметра. В проекции на предмет это давало ошибку до одного, двух миллиметров. Виноват механический цех.

Никитин (торжествующе). Механический цех.

Абашидзе. Механический цех.

Никитин. Что вы теперь скажете о технологии, ‘основанной на плевке?’

Абашидзе. То же самое скажу: приглашайте побольше верблюдов. Скажите пожалуйста натирать стекляшки, какая хитрость… Что? Хорошо натерли, радуйтесь. А зачем говорите о лаборатории, хроматической аберрации…

Рязанова. Довольно вам, товарищи, ведь не в этом дело…

Абашидзе. Совершенно верно: не в том дело. Дело в методе, дело в микроскопе, в производстве.

Ходиков. Вот это верно, это верно, дорогие. Без микроскопа ничего нельзя делать. И не просто микроскоп, а самая точная установка. Я сегодня, голубчики, как глянул на лампочку, красавицы мои… Дырка нужна в задней стенке, дорогой Василий Осипович… нужна, милый… Хромов… он с головой человек… с головой…

Абашидзе. Наконец, наконец, вы признали, что голова совершенно необходимое оборудование в оптическом производстве.

Никитин. Товарищ Абашидзе, все-таки я вас прошу вежливее.

Куперман. Товарищи, товарищи, довольно вам. Завтра продаем аппараты, чего вам еще нужно? Все встало на место. Дайте маленькое место и оптикам. Советский АЗетЭн есть, ну? Разберите скорее, кто в кого влюблен и снимайте вашу картину…

Цыплянский. Приготовьтесь, приготовьтесь…

Ходиков. Дорогие мои, Муся, а не напьемся ли мы чаю, по-семейному, так сказать, по случаю такого радостного открытия…

Ходикова. Чай? Я очень ряда, товарищи, прошу очень, только уж вы меня извините, я немецкий аппарат запрячу подальше…

Волков. С диалектической точки зрения…

Ходикова. Слышала. С диалектической точки зрения нужно ожидать чего угодно… Пожалуйте, у меня варенье…

Куперман. Moгу подтвердить, полбанки варенья еще осталось

Цыплянский. Приготовьтесь, приготовьтесь… свет… улыбайтесь, улыбайтесь… Прекрасно… готово.

Рязанова. А где же товарищ Хромов? Идем, Абашидзе…

Абашидзе. Уже согласен.

Рязанова и Хромов уходят вправо. Цыплянский с помощниками начинают убирать ‘солнца’. Ходиков, Ходикова, Никитин направляются влево. Волков и Елочка, пошептавшись, убегают через веранду.

Ходикова. Наташа, товарищ Поддужный, вы с нами…

Наташа. Спасибо… Егор Прокофьевич, только вы не забудьте…

Поддужный. Я не могу забыть, если дело в принципе, а также, например, как Вы меня защищали…

Все уходят влево. На сцене остается один Луговой, задумался. На веранду выходят Волков и Ёлочка.

Ёлочка. Андрей… У меня все дрожит… Я тебя так люблю… У меня такая радость…

Волков (важничает). Да… это хорошо… Но ты меня сегодня оскорбила…

Ёлочка. Андрей… но ты ведь говорил, что оскорблений нет…

Волков. Вообще нет, а в частности, если тебя называют деревом во дворе единоличника…

Ёлочка. Прости, прости…

Волков. Немедленно бери свои слова назад…

Ёлочка. Беру… Ты не дерево… Ты хороший, умный…¹⁵

Волков. Тише… Куперман летит.

Куперман (вбегает). А где Луговой? Ага… Товарищ Луговой, а как же завтра с упаковкой?

Луговой. Успеете… Аппаратов все равно отправлять нельзя…

Куперман. Новое дело… Почему то?

Луговой. Нет фирменных табличек… Вы же хорошо знаете…

Куперман. Ну, что вы скажете!.. Какое это имеет значение… Можно без табличек…

Луговой. Халтура, без фирменных табличек нельзя.

Куперман. Вы это серьезно говорите?

Луговой. Серьезно… оставьте меня в покое. (Уходит в управление).

Куперман (к Елочке). Фирменные таблички… Вы слышали. Значит, начинается новое безобразие…

Ёлочка. Милый Борис Соломонович, всё будет и фирменные таблички и упаковка… Все будет… Идемте пить чай. С вареньем.

Ёлочка берёт Купермана под руку. Она и Волков уводят его влево.

Куперман. Кому нужны фирменные таблички? Если аппарат снимает, так он и без фирменных табличек будет снимать… Бюрократизм… Я еще с ним поговорю…

Ёлочка. Идемте, идемте…

Уходят.

Справа Рязанова и Абашидзе.

Рязанова. Петр… Знаешь что? Я решила… Я с тобой еду на паровозе.

Абашидзе. Едешь? Драгоценная, дорогая, красавица… Я с тобой не только на паровозе, а даже на ‘АзетЭне’ готов…

Рязанова. Но….АЗетЭн маленький…

Абашидзе. Кто тебе сказал? Какой маленький… Такой большой советский ‘АзетЭн’. (Взял руку Рязановой, посмотрел в лицо). Ты хороший кочегар будешь…

Рязанова (передразнивая). Ворошилов едет…

Засмеялись, убежали влево. Справа выходит Хромов. На минутку остановился, улыбнулся, провел рукой по волосам. Из Управления быстро выходит Луговой. Протянул Хромову руку. Хромов, улыбаясь, подал ему свою.

Луговой. Я думаю… можно без слов… Павел Иванович.

Хромов. Конечно… Без слов… Точнее как-то…

Куперман (выбегает слева). Ну, вот… Скажите пожалуйста, что же фотоаппарат… Зачем фирменные таблички? Что это мыло или духи… Я понимаю, если это, скажем, вино, так нужно написать — розовый мускат или мускат люнель… чтобы публика думала все-таки, что так оно и есть, ну? Пусть, что хочет думает…

Занавес.

1934 г.

ПОСЛЕСЛОВИЕ

Драматургические опыты А.С. Макаренко мало исследованы. Читателю известны пьеса ‘Мажор’, два киносценария: ‘Настоящий характер’, ‘Командировка’. А между тем в 1934 году педагог-писатель работает над пьесой ‘Ньютоновы кольца’. Сохранились литературные сценарии, обозрения на злобу дня, написанные Антоном Семёновичем специально для коммунарского театра, а также наброски пьесы ‘Забота о человеке’.

Нельзя представить работу педагога с детьми, юношами без театра. Он был страстным театралом, играл сам сложнейшие роли в самодеятельном театре. Н.Э. Фере вспоминал, что роль городничего в ‘Ревизоре’ была им сыграна блестяще. ‘Одна моя знакомая, любившая и знавшая театр, — писал Николай Эдуардович, — несколько раз выступала по просьбе Антона Семёновича в коло-нийских спектаклях. Она рассказывала мне, как глубоко освещал Антон Семёнович во время репетиции роль каждого действующего лица, как преследовал он малейшие попытки иных нерадивых актеров схалтурить, как умело выходил из затруднений при постановке сложного действия на нашей необорудованной сцене… Антон Семёнович умел вовремя поднять настроение уставших актеров интересным рассказом, веселой шуткой, комической сценкой’. /Н. Фере. Мой учитель. Воспоминания об А.С. Макаренко. — М. Правда, 1953. С.25-28/.

Личность А.С. Макаренко притягивала к себе людей талантливых. До сих пор удивляет, покоряет очень трогательная дружба его с артистами Харьковского театра Русской драмы. Театр взял шефство над коммуной, где работал А.С. Макаренко. Первый визит артистов во главе с режиссером Николаем Васильевичем Петровым в коммуну состоялся осенью 1933 года. Эта встреча подробно описана самим Н.Б. Петровым:

‘Антон Семёнович пригласил нас сесть, и начался тот обычный разговор готовыми фразами, когда между разговаривающими ещё не установились человеческие отношении и когда собеседники изучают друг друга. Но этот поединок продолжался недолго. Через несколько же минут мы поняли, что мы побеждены, что готовые стандартные фразы не вызывают стандартных ответов, что разговор может завязаться не в поверхностно словесной форме, а в какой-то иной. Мы поняли, что Антон Семёнович нисколько не интересуется обычной внешней формой шефства и что он сейчас скорее изучает нас для того, чтобы решить, а можно ли нас включить в группу людей, помогающих ему воспитывать беспризорников.

Острый, требовательный, испытывающий глаз Макаренко следил за каждым из нас, а каждая стандартно-банальная фраза о шефстве рождала у него саркастическую улыбку, которую он мгновенно изгонял со своего лица.

Очевидно, солнце зашло за тучу, в комнате потемнело, начал покрапывать дождь, а за столом строго подтянутая, суровая фигура Макаренко продолжала вести свой беспощадный допрос. Мы, как пойманные школьники, чувствовали свою какую-то вину, но осознать её еще не могли. Ведь нас всегда благодарили, когда мы договаривались о шефстве. В этой своеобразной беседе-допросе Антон Семёнович вскрывал перед нами неподготовленность нашего предложения, продолжая, как величайший педагог, изучать каждого из нас. Происходил какой-то экзамен… Не предложение наше о шефстве интересовало Макаренко, а люди, приехавшие с этим предложением.

Очевидно, к концу нашей беседы требовательный педагог добился своего, очевидно, он прощупал каждого из нас и поверил в нашу искренность, простив нам наше легкомыслие.

И когда прощались с Антоном Семёновичем, то впервые за всю беседу увидели его обаятельную улыбку, искристое лукавство его умных глаз. Между нами установились дружественно-человеческие отношения, и Антон Семёнович на прощание в знак начинающейся дружбы приоткрыл перед нами одну из граней своей богатейшей и интереснейшей натуры…’.

За первой встречей последовала вторая, третья, четвёртая. Артисты ездили в коммуну, А.С. Макаренко часто бывал в театре. Коммунары стали постоянными зрителями. Они любили, уважали и поддерживали честь своей коммуны. ‘Наблюдая их в общественных местах, — вспоминал Н.В. Петров, — я часто удивлялся образцовому поведению и воспитанности этих, ещё недавно, бывших правонарушителей. Откуда у этих ‘трудно воспитуемых’ ребят бралась выдержка, а также блестящее владение собой? Этому конечно нельзя научить, это можно только воспитать, и воспитать не индивидуально, а через коллектив в каждой отдельной личности…’.

Дружба артистов с коммунарами оказалась крепкой, настоящей.

‘Театр шествовал над коммуной, а по существу Антон Семёнович воспитывал наш театральный коллектив, — признавался Николай Васильевич. — Каждый наш приезд в коммуну с лекцией или обсуждением просмотренного спектакля кончался беседой с Макаренко, и мы уезжали, обогащенные новыми впечатлениями, новыми мыслями, новыми чувствами’. Н.В. Петров отмечал, что самая большая прелесть этих встреч была в том, что не было повторов. Антон Семенович был неиссякаемый в своей изобретательности и обладал подлинным творчеством в рождении нового. ‘Умение проникнуть в самые сокровенные тайники человеческой психики, смелое и энергичное активизирование самых незаметных положительных тенденций человека, безграничная вера в силу коллектива и умение создать и воспитать этот коллектив — вот чём в совершенстве обладал Антон Семёнович, — делал выводы режиссёр.

Воспитание морально-этических начал в коллективе, — вот что было фундаментом Макаренковской педагогики, и надо удивляться, тому мастерству, быстроте и прочности, с которыми рождался этот фундамент, как только Макаренко приступал к работе. И это огромное гуманистическое начало в природе и существе Макаренковских коллективов было возможно не только потому, что он в совершенстве обладал передовой педагогической техникой, но и потому, что сам то он был необыкновенным человеком, той богатой натурой подлинно русского человека, которого может родить только наш народ. Антон Семёнович был подлинный сын своего народа, несущий в себе все лучшие и передовые гуманистические тенденции именно этого народа’ /РГАЛИ, ф.2358.оп.1, ед.хр.269, л.1-6, автограф и машинопись статьи Н.В. Петрова ‘Макаренко’/.

А.С. Макаренко до конца своей жизни сохранил дружеские отношения с артистами театра Русской драмы, был другом Н.В. Петрова, с ним делился своими литературными планами. 10 января 1937 года Макаренко писал Николаю Васильевичу из Киева: ‘Ты великолепно прав, что драматург должен быть поэтом. К сожалению, поэты никогда не бывают хорошими драматургами. Исключение — Шиллер. Давай летом вместе напишем мировую комедию! Давай? Целую и обнимаю… Любящий тебя Антон’. /Макаренко А.С. Педагогические сочинения в 8 томах. Т.8/.

Письмо, конечно, шутливое, друзья строили планы о летнем отдыхе на даче вместе. Планам, правда, не суждено было осуществится.

Замечательный артист театра русской драмы Александр Григорьевич Крамов так же был другом Макаренко. 16 августа 1938 года он писал Антону Семёновичу: ‘То, что ты, дорогой Антон, не драматург (пока!!), не директор театра и не начальник Управления искусств, — дает мне возможность (иначе меня можно было бы упрекнуть в подхалимстве) прямо заявить тебе, что ты замечательная личность, мой любимый друг и обаятельнейший человек (внутренне и внешне, несмотря на гоголевский нос!), талантливый писатель и гениальный знаток детской души и всякой ‘человеческой психологии’. Этих качеств достаточно, чтобы тебя высоко ценить, уважать и любить. Я очевидец твоей работы и воспитания…’ (Встреча с прошлым. ‘Сов.Россия’, 1982 г., С.271).

После ухода из театра Н.В. Петрова художественным руководителем стал А.Г. Крамер.

Итак, драматургические опыты А.С. Макаренко не казались его друзьям чем-то неожиданным, недоступным для педагога-писателя — тонкого психолога, знатока человеческих душ. Его пьеса ‘Мажор’ была написана в конце 1932 года, но вариант пьесы был похищен во время летнего похода коммунаров в 1933 году. Осенью этого года, когда Харьковским театр Русской драмы взял на себя обязанности шефов коммуны, Антон Семёнович второй раз написал пьесу ‘Мажор’ и отправил её на Всесоюзный конкурс пьес писателей. Пьеса была отмечена как одна из лучших, а Харьковский театр предложил педагогу поставить пьесу на сцене. Но А.С. Макаренко не решился поставить её в Харькове, так как многие герои пьесы могли узнать себя, чего он не хотел. В 1934 году пьеса была опубликована отдельным изданием. В этом году он начал писать новую пьесу ‘Ньютоновы кольца’.

По сохранившимся дневниковым записям мы можем точно установить, , когда и в какое время работал Антон Семёнович над этой пьесой. В Ялте 5 и 7 октября он сделал краткие записи по сюжетным линиям пьесы, определил список действующих лиц. Первую сцену пьесы он начал писать 10 октября, затем продолжил работу над ней в Севастополе, а 12 октября в поезде, возвращаясь в коммуну. Работу над сценой он закончил 13 октября, а следующие дни, 14-19 октября, им были написаны четыре следующие сцены пьесы. В следующий дневниковой записи, сделанной 21 октября, отмечалось, что всё написанное Антон Семёнович прочитал ‘в собрании артистов русской драмы у Кононенко’. /Публикуется впервые. РГАЛИ, ф.332, oп.4, ед.хр. 42, л.111/.

Материалом для пьесы ‘Ньютоновы кольца’ послужило освоение производства плёночных фотоаппаратов на заводе коммуны. Не все просто было в процессе этого освоения. Коммуна постепенно превращалась в мощную рабочую силу по производству необходимой стране продукции. В 1934 году А.С. Макаренко писал: ‘В известной мере завод электроинструмента сейчас страдает вследствие отвлечения нашего внимания на фотозавод, который находится на самом трудном этапе своего развития… Завод фотоаппаратов находится в стадии освоения, не достигнув ещё ни приближения к проектной мощности, овладения территорией, ни полного оборудования… Инструментальный цех, который должен обслуживать оба завода и который у нас называется инструментальным заводом, в настоящее время делает огромную работу. Как только он перейдёт в постоянное своё помещение и начнет обслуживать идущие на полном ходу заводы, он сделается для коммунаров самым важным и интересным производственным полем деятельности, так как именно здесь коммунары будут получать самую высокую квалификацию.

Таким образом, производственные перспективы коммуны довольно радужны. Они значительно улучшились в последние дни в связи с особенным вниманием, которое проявлено к фотозаводу со стороны штаба РККА. Представители штаба с самым полным удовлетворением осмотрели наши заводы, работу фотоаппаратов, будущие цехи, и сказали нам, что наш фотозавод они рассматривают как важный стратегический пункт. Они предложили нам финансовую и материальную помощь, не требуя даже от нас никаких обязательств.

Столь хорошие производственные перспективы… однако, не уменьшают трагичности нашего положения с кадрами. Сейчас приходится набирать случайных людей, и коммунары становятся не основными кадрами завода, а некоторым вкраплением. Это плохо не только в том отношении, что понижается воспитательное значение коммуны, но и потому, что руководители наших производственных отделов очень слабо ощущают какие бы то ни было педагогические задачи’. /Макаренко А.С. Педагогические сочинения в 8 томах, T.1. 1983. — С.203/.

Обстановка, царящая в 1934 году в коммуне им. Ф.Э. Дзержинского, обрисована А.С. Макаренко подробно и тревога за судьбу трудового коммунарского воспитательного коллектива звучит в его слонах не напрасно. Именно в это тревожное время он пишет пьесу ‘Ньютоновы кольца’, охарактеризовав её в письме A.M. Горькому, как пьесу о ‘химии’ явлений среди людей, и отмечая при этом, что вложил в эту работу что-то важное для себя. Он писал о пьесе: …’Так как в ней есть рисунки настоящих живых людей и живых конфликтов, которые я наблюдал вокруг себя, то я осмеливаюсь просить Вас, если позволяет Ваше здоровье и если у Вас найдется время, прочитайте ‘Ньютоновы кольца’, которые я Вам одновременно посылаю’. /Там же. С.362/.

Алексей Максимович прочитал пьесу, сделал небольшие поправки и посоветовал её для постановки в филиале МХАТа, играющего в Коршевском театре, считал, что она может быть разыграна очень весело. Пьеса показалась А.М. Горькому интересной.

А.С. Макаренко последовал совету и до конца своей жизни хлопотал о постановке пьесы. Смерть не дала осуществиться этому замыслу. Пьеса до сих пор не была даже напечатана. Тем самым, мы имеем возможность заполнить те белые пятна в биографии замечательного педагога и писателя, предложив читателям эту пьесу. Однако следует выяснить причину, почему до сих пор пьесу обходят вниманием и не публикуют ни в собраниях сочинений педагога, ни в отдельных изданиях его произведений. По всей вероятности причина в том, что автор сделал героями пьесы людей, которые проходили сроки наказании в коммуне, то есть были судимы. Это были специалисты высокого класса: Николай Алексеевич Горбунов — инженер, Петр Ефимович Силаков — инженер, Константин Семёнович Кононенко, с который Антон Семёнович до конца своей жизни поддерживал тёплую дружбу, сохранилась их переписка. В первом варианте действующих лиц пьесы были указаны фамилии инженеров, оптиков, которые работали на заводе коммуны: Н.В. Горбунов, Перфильев, Балджи, Кочубиевский, Дидоренко, Теппер и другие. Галина Стахиевна Макаренко свидетельствовала, что в пьесе изображены события и конкретные люди: оптики, студента, работники, — во время работы над первым фотоаппаратом. Вспомним одно из писем Антона Семёновича своему воспитаннику Н.Ф. Шершнёву. Макаренко писал 1 июля 1937 года: ‘Там, в коммуне, сейчас протекает обычный похабный процесс, какой всегда бывает, когда бессильные, бесталанные люди из зависти к другим и из подражания берутся за большое дело. К сожалению, до сих пор это довольно часто у нас встречается и ещё будет встречаться — необходимая дань нашему переходному времени. Я уверен, что коммунарские головотяпы понесут и возмездие, всё в своё время’. /Там же. Т.8. -С.72/.

Во время работы в коммуне Антон Семенович писал в своём неофициальном послании члену правления в конце 1930 года: ‘Моё положение, как человека беспартийного и не состоящего сотрудником ГПУ, чрезвычайно затруднительно. Мне нельзя особенно портить отношения ни с кем, чтобы не портить моей работы’./См. Г.Хиллиг. Опускула Макаренкиада, 4, Марбург, 1984 г. -С.67-68/.

Не так легко было А.С. Макаренко видеть, как разрушался гордый коллектив, который по достоинству был оценен артистами театра русской драмы Харькова. В пьесе ‘Ньютоновы кольца’ нет коммунаров, но есть завод, есть молодые и красивые герои. По словам Антона Семёновича он хотел захватить в пьесе ‘кусочки великого процесса перевоспитания’. А как он это понимал, судить читателю его новой пьесы!

Само название пьесы носит символическое значение. Сначала Антон Семёнович назвал её ‘Пьесой о лейке’. Но, видимо, решил использовать эффект ньютоновых колец в переносном смысле, и дал ей окончательное название. Он записал в плане пьесы: ‘Ньютоновы кольца. Это картина не только борьбы за мелкие показатели качества ‘ Лейки’, но и за мелкие несовершенства личности в коллективе, борьба за совершенствование личности. Поэтому схема отдельных лиц такова’.

Но прежде чем мы познакомится с этой схемой, а вернее с характеристиками действующих лиц, обратимся к тексту пьесы.

Оптики завода пленочных Фотоаппаратов — Леек — бьются над задачей: наладить выпуск линзы. Начальник оптического цеха Ходиков Сидор Карпович объясняет телефонистке Наташе, что такое контрольная линза: ‘Вы только вообразите, в ней точность до одного микрона… До одного микрона, дорогая, значит по одной тысячной миллиметра. Вы представляете? Одна тысячная миллиметра, это тоньше всякой поэзии, тоньше тишины, тоньше вашей грусти… Видите ли, красавица, когда полируют линзу, прикладывают к ней это стеклышко. Выпуклость линзы должна точно соответствовать вогнутости контрольного стеклышка. Если они где-нибудь не соответствуют, между ними получается воздух. Вы увидите такие радужные кольца — это ньютоновы кольца. Сколько ньютоновых колец, столько микронов воздуха… Колечки эти очень красивые… Да… оптика это дело точное… Много нужно трудиться, знаете…’

В характеристиках действующих лиц Антон Семёнович раскрывает, что же он конкретно понимает по ньютоновым кольцом того или иного персонажа. Приведем эти характеристики без сокращений:

‘X. [Хромов] — Это сильный, самолюбивый, талантливый и искренний человек. Он приходит в пьесу с уже готовым кольцом. Он осужден за вредительство. В пьесе нужно показать, что это вредительство было тоже продуктом силы и самолюбия, исковерканными дуновениями враждебного класса.

Позиция X. в пьесе — решить и оправдать, что такое честный человек. В этом вопросе для X. несколько путей: а) Остаться на прежней позиции противопоставления себя партии, б) Честно подчиниться руководству отдельных лиц. в) Честно отдать свои знания.

Трагичность положения и сила X. подчеркиваются тем обстоятельством, что для успеха дела он защищает единственно правильную, но всеми оспариваемую линию выпуска. Защищать ему трудно, потому что он не специалист в оптике и потому что вокруг него много всяких ньютоновых колец. Но он единственный, кто до конца верит в исход дела и ведёт его вперед.

Исправление — в его твердости.

Л. [Луговой] — У него тоже ньютоново кольцо. Он помешался на самом высоком качестве и не хочет признавать никакой диалектики совершенствования, никаких путей к совершенству. И самое главное — он не признаёт психологии выпуска, т.е. общественного фона. К X. он относится с открытым недоверием, как к классовому врагу. Но единственным способом совершенствования он считает жесточайший контроль, его главная ошибка в недооценке конструктивных усилий в процессе товарного производства. Он качество продукции мыслит абстрактно от производства. Его исправление определяет Х. Его нужно поместить в процесс производства.

А. [Абашидзе] — Искренний, горячий, преданный советскому делу партиец. Его ньтоново кольцо — гордость своей паровозной специальностью, презрение к мелочному оптическому делу. Он не хочет схватить логическую и политически суть вопроса и теряется в борьбе с многими мелочами, он слишком неупорядоченно горит. По сути это слишком поэт, ему не хватает дисциплинарной мысли. Но он чувствует правоту Хромова и открыто становится на его сторону, по существу являясь главным арбитром.

Р. [Рязанова.] — Это очень культурная, умная, тонко организованная натура. Её ‘кольцо’ в том, что она хочет примирить враждующие стороны. Она чувствует правоту X. и верит ему, но её угнетает ажиотаж со всех сторон, и она минутами колеблется. Только возникающее чувство к А. помогает ей, наконец, занять правильную позицию.

Н. [Никитин] — Узкий научный кабинетный нытик, который ни с чем не хочет считаться, кроме карандашной кабинетной гарантированности, который просто боится производства и потребления.

СК. [Ходиков Сидор Карпович] — Оптик, остановившийся на любви к своим линзам и который никуда уже сдвинуться не может. Это по существу кустарь, к тому же отягощенный женой и бытом.

К. [Куперман] — Беспринципный прямой коммерсант, который, поддерживал Хромова, больше приносит ему вреда.

П. [Поддужный] — Дурак — это его кольцо. Он всегда старается и всем доволен, его вмешательство обязательно приводит к беспорядку и панике. Он и влюблен панически и своей любовью тоже всегда приводит к беспорядку.

У [Воробьева Наташа] — Скромный работник, страдающий и от того, что Лейки не выходят, и от своей любви к П. Но по натуре живой и искренний человек. К концу пьесы она также понимает, что П. — ничтожество.

Е. [Елочка] — Веселый, энергичный человек, н.к. {Н.К. — Ньтоновы кольца. — Примеч. авторов.} которой в том, что она не знает, что с отцом. Надо усилить её работу вместе с В.

В. [Волков] — Единственный представитель оптимально правильной линии. Люди жили — работали, чтобы разрешить все задачи.’ /РГАЛИ, ф.332, оп.4, ед.хр.42, лл.115 об.— 117/.

Приведенный документ — свидетельство того, что педагога-драматурга интересовала не только борьба за ‘мелкие’ показатели качества ‘Лейки’, но и борьба за ‘мелкое’ в совершенствовании личности, ‘борьба за человеческую культуру’. И поэтому тема пьесы прежде всего педагогическая. Преодоление ‘ньютоновых колец’ в человеческом характере, поведении было целью и смыслом его жизни. Он боролся за совершенствование личности. В слова героя пьесы Хромова Антон Семёнович вложил скрытый от чужого взора главный смысл этой своей борьбы за Человека: ‘Передо мной задача небывалой человеческой красоты: вот в таком смятении, как у меня, на развалинах, на следах ужасной катастрофы я должен организовать мысль исключительной точности, высшее напряжение воли.’

А.С. Макаренко вложил в свою пьесу ‘Ньютоновы кольца’ своё самое сокровенное: веру в настоящего человека и заботу о нём.

С. Невская

1. Пьеса ‘Ньютоновы кольца’ публикуется впервые по архивному источнику, хранящимся в РГАЛИ фонд 332, ед.хр.226. В этом фонде хранятся два авторских текста пьесы. Первый текст написан на блокнотных листах, причем первый акт имеет 25 листов, третий — 23 листа, четвёртый — 37 листов. Каждый акт имеет свою нумерацию и свою обложку.

Второй текст — это авторская машинопись, содержащая в себе 118 листов, формат большой, есть стилистические правки. На титульном листе стоит псевдоним: Андрей Гальченко. Сравнивая оба текста, следует сказать, что расхождений в них очень мало. К существенным дополнениям в машинописном тексте можно отнести две сцены (первая сцена и одна из последних сцен 3-го действия) и изменение фамилии одного из персонажей. В рукописи это Наташа Удодова, в машинописи — Воробьёва. Антон Семёнович в рукописном тексте перед каждой репликой использует первую букву фамилии персонажей, чего нет в рукописи. Буквенная шифровка — характерная черта писательского почерка А.С. Макаренко.

Первый экземпляр авторской машинописи пьесы ‘Ньютоновы кольца’ хранится в архиве А.М. Горького, Рав-пГ, д.29-2-2. Именно с этим текстом работал А.М. Горький, в тексте есть пометы и приписки.

2. Далее идёт предложение: ‘Что же мне плакать, что ли?’ В машинописи, которую правил А.М. Горький, его рукой синим карандашом это предложение было зачеркнуто.

3. Далее зачеркнуто синим карандашом рукой А.М. Горького: ‘Ты мечтатель, ты мечтатель’.

4. Далее предложение зачеркнуто рукой А.М. Горького синим карандашом: ‘Сообрази, философ какой’.

5. В машинописном тексте, хранящемся в архиве А.М. Горького, на странице 8 /оборот/, Рав-пГ, д.29-2-2 весь текст перечеркнут наискосок простым карандашом, что, по всей вероятности, сделал сам А.С. Макаренко, так как далее идёт текст этого диалога в несколько изменённом виде. Приводим целиком первоначальный вариант.

‘Ёлочка. Папа…

Хромов. Что такое, Елочка?

Ёлочка. Мы с тобой ни разу не говорили после того, как тебя… как ты уехал тогда…

Хромов. После моего ареста.

Ёлочка. Да. Уже три недели, как ты вернулся. И всё молчишь.

Хромов молчит.

Папа, ты должен сказать мне… Скажи…

Хромов. Елочка, я ничего не должен.

Ёлочка. Ты думаешь, дочь — это предрассудок?

Хромов. Как это?

Ёлочка. Пережиток родового строя? Абстракция?

Хромов. О нет.

Ёлочка. Ты должен объяснить мне: ты виноват?

Хромов. (Улыбнулся сурово, передернул плечом).

Ёлочка. Папа… прости меня… но мне нужно.

Хромов. Я понимаю, Елочка.

Ёлочка. Я должна знать.

Хромов. Но ты же знаешь, что я осужден. Я здесь я работаю, как политический преступник. Значит ты все знаешь.

Ёлочка. Я хочу знать правду.

Хромов. Разве ты но доверяешь советскому суду?

Ёлочка. Я хочу быть уверена… что ты честный человек.

Хромов молчит.’

6. В машинописном тексте пьесы ‘Ньютоновы кольца’ рукой Г.С. Макаренко сделана на полях страницы следующая запись: ‘Смешной разговор, а оптики написаны с натуры’… (далее неразборчиво — С.Н.). /См. РГАЛИ, фонд 332, оп.4, ед.хр.226, л.59/.

7. В машинописном тексте пьесы, которую правил А.М. Горький, его рукой красным карандашом на полях сделана запись: ‘Переход от деловых вопросов не оправдан’.

8. В машинописном тексте, который, правил А.М. Горький, текст изменен: ‘Такие покупатели, зачем ожидать? Вы может быть хотите дождаться, пока у вас будут покупать для комиссии советского контроля? Это совсем другое дело. Я же читал: шесть-десять процентов этих учёных проваливаются туда в такие пропасти или ещё куда, разве я знаю…’ / Архив А.М. Горького. Рав-пГ, д. 29-2-2, л.36 об./

9. Далее в машинописном тексте рукой А.М. Горького синим карандашом зачёркнуто предложение: ‘А ты прямо в переплёт к ‘Климу Самгину’ лезешь’. / См. Архив А.М. Горького. Рав-пГ, д.229-2-2,л.48/.

10. На полях машинописного текста рукой Г.С. Макаренко сделана запись: ‘Это всё было в коммуне. Антонушка рассказывал и хохотал’. / РГАПИ, ф.332, оп.4, ед.хр.226, л.120/.

11. В данном месте Г.С. Макаренко на полях сделала пометку: ‘Это тоже’. / Там же, л.121/.

12. На полях машинописного текста Г.С. Макаренко записала: ‘Цыплянский — кинооператор’. / Там же, л.122 /.

13. На полях машинописи рукой Г.С. Макаренко записано: ‘В коммуне Соломон Борис. Коган спрашивал Антонушку совершенно серьёзно: ‘Антон Семёнович, посмотри на меня, я действительно сошел с ума или не совсем?’ / Там же, л.123 /.

14. В тексте, который правил А.М. Горький, писатель зачеркнул красным карандашом следующие слова: ‘… стол, ты колхозная оглобля, ты телеграфная проволока… Ты знаешь кто? Антенна в лагере Шмидта’. / Архив A.M. Горького, Рав-пГ, д.19-2-2, л.60 /.

Источник текста:

‘Неизвестный Макаренко’, М. 1993 г. Вып. 3.

НЬЮТОНОВЫ КОЛЬЦА1

Пьеса в 3-х актах

Действующие лица

Акт первый.

Акт второй.

Акт третий.

ПОСЛЕСЛОВИЕ

КОММЕНТАРИИ

Читайте также:

НЬЮТОНОВЫ КОЛЬЦА¹