Ньюкомы, Теккерей Уильям Мейкпис, Год: 1855 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 1007 минут(ы)

Скачать в PDF

Скачать в FB2

НЬЮКОМЫ,
ЗАПИСКИ
ВЕСЬМА ПОЧТЕННАГО СЕМЕЙСТВА.

СОЧИНЕНЕ
М. В. Теккерея.

САНКТПЕТЕРБУРГЪ.
1855.

‘Библіотека для Чтенія’ 1855 года.

Пер. [С. М. Майковой]

Часть Первая.

I.
Увертюра, посл которой занавсъ поднимается и открываетъ хоръ съ кубками.

Ворона, улетвшая изъ окна молочной съ кусочкомъ сыру, услась на дерев, поглядывая оттуда внизъ на большую, толстую лягушку, сидвшую въ луж. Огромные глаза лягушки отвратительно выкатились, что казалось до крайности смшно старой, черномазой вщунь, наблюдавшей за склизкой, кривоногой тварью съ тмъ особенно-пасмурнымъ видомъ, который такъ свойственъ воронамъ. Не подалеку отъ лягушки, пасся тучный волъ, между тмъ — какъ нсколько ягнятъ прыгали по лугу, или щипали траву и ранункулы.

На окраин луга показался… но кому же тамъ показаться, какъ не волку? Онъ такъ искусно прикрывался овечьей шкурой, что даже ягнята не узнали сраго пройдохи, мало того, одинъ изъ нихъ (котораго родительницу волкъ только-что изволилъ скушать, посл чего надлъ ея шкуру на свои плечи), побжалъ съ невинностью на встрчу прожорливому чудовищу, принимая его за свою маменьку.

‘Хе — хе’! сказала лисица, ползая вокругъ плетня, надъ которымъ свшивалось дерево, гд сидла ворона, поглядывая внизъ на лягушку, выпучившую глаза, готовые лопнуть отъ зависти, и бранчино — квакавшую на вола. ‘Какіе не смышленые эти ягнята! вонъ, маленькій, глупенькій бяшка не узнатъ стараго волка въ овечьей шуб. Это тотъ самый старый плутъ, который сълъ бабушку Красной Шапочки за завтракомъ, а маленькую Красную Шапочку проглотилъ за ужиномъ. Tirez la bobinetle et la chvillete cherra. Хе — хе’!

Сова, забившаяся въ древеспое дупло, проснулась.

— ‘О-го, кумушка’, сказала она, ‘видть тебя я не вижу, а чуять-чую!… Кто любитъ ягнятъ, а кто гусей’, прибавила сова.

‘А ваша милость жалуете мышей’? сказала лисица.

‘Китайцы дятъ ихъ’, сказала сова. ‘Я читала, что они большіе охотники до собакъ’ продолжала почтенная лэди.

— ‘Я бы желала, чтобъ они стерли ихъ совершенно съ лица земли, всхъ, до послдней дворняжки’, сказала лисица.

— ‘Я также читала въ какомъ-то путешествіи, что Французы дятъ лягушекъ’, продолжала сова. ‘Ага, голубушка! Да ты здсь? Славный концертъ мы съ тобой задали прошлую ночь’!

— ‘Если Французы пожираютъ моихъ собратій, зато Англичане дятъ говядину’, проквакала лягушка: ‘большихъ, толстыхъ, грубыхъ, мычащихъ быковъ!’

— ‘Го—гу—у! сказала сова. Я слышала, что Англичане — дятъ также и жабъ’! {Въ подлинник непереводимый калумбуръ: слово toad-eater значить и жабо-дъ, и мошенникъ. Пр. ред.}

— ‘Но, скажите, сударыня, слыхалъ ли кто, чтобъ они ли совъ или лисицъ? ‘вмшивается лиса. ‘Или, чтобъ они подавали на столъ ощипаную ворону’? прибавляетъ учтивая плутовка съ поклономъ старой ворон, которая сидла съ кусочкомъ сыру во рту. Мы вс — привиллегированныя животныя, по-крайней-мр, мы никогда не служимъ състнымъ припасомъ для отвратительныхъ оргій человка.

— ‘Я птица мудрости’ сказала сова, ‘я была спутницей Паллады-Минервы: меня часто изображаютъ на египетскихъ памятникахъ’.

— ‘Я видала ваше изображеніе на дверяхъ британскихъ житницъ’ сказала лисица, оскаливъ зубы. ‘У васъ бездна учености, почтенная госпожа сова! Я и сама кое-что знаю, но, признаюсь, я не изъ ученыхъ — самый простой человкъ:— такъ-себ, живу на умокъ — простая деревенщина.

— ‘Вы насмхаетесь надъ ученостью’, продолжала сова, придавая насмшливое выраженіе своему почтенному лицу. ‘А я читаю чуть не всю ночь’.

— ‘Въ то время, какъ я занимаюсь разборомъ птуховъ и куръ на нассти’, сказала лиса.

— ‘Какая жалость, что вы не можете читать, а то бы дощечка, прибитая надъ моей головой, сообщила вамъ нкоторыя свднія’.

— ‘А что такое на ней написано’?

— ‘Я не могу разбирать при дневномъ свт’, отвчала сова,— звнула и отправилась спать до вечера въ свое дупло.

— Велика мн нужда до ея гіероглифовъ! сказала лисица, глядя вверхъ на сидящую на дерев ворону.— Какую важность напускаетъ на себя наша сонливая сосдка! Воображаетъ, что въ ней-то вся премудрость. Тогда какъ вы, достопочтенныя вороны, одарены гораздо высшими способностями, чмъ эти старыя полуночницы совы: сидятъ въ огромныхъ парикахъ, моргаютъ въ темнот и гуканье свое называютъ пньемъ. Между тмъ, какое благородное занятіе слушать хоръ воронъ! Вотъ напримръ, двадцать четыре подруги изъ Коркинской общины выстроили себ жилье не подалеку отъ лса, который я посщаю: какое у нихъ тамъ пніе, какіе чудные звуки!… А все таки я утверждаю, что пніе ихъ милостей сравнительно съ вашимъ — ничто! Вы такъ усладительно поете порознь: осчастливьте меня, изъ любви къ гармоніи, какимъ-нибудь соло!

Въ продолженіе этого разговора, волъ щипалъ траву, лягушка глядла на его огромные размры съ такимъ бшенствомъ, что обрызгала бы его ядомъ, еслибъ могла, и лопнула бы — но это уже ршительно невозможно — отъ одной зависти, маленькій ягненокъ лежалъ, ничего не подозрвая, около волка въ овечьей шкур, который еще до сихъ поръ не безпокоилъ его, потому что былъ насыщенъ его маменькой-овцей.

Но вдругъ глаза его начали сверкать, я онъ оскалилъ блые острые зубы, и — подошелъ съ рычаньемъ, и началъ подумывать, что не худо бы ему было поужинать ягненкомъ:

‘Зачмъ у васъ такіе большіе глаза’? проблеялъ ягненокъ, бросивъ на него робкій взглядъ.

‘Чтобъ лучше тебя видть, мой милый’!

‘Зачмъ у васъ такіе большіе зубы’?

‘Чтобъ лучше тебя…’.

Въ это мгновеніе поле огласилось такимъ страшнымъ ревомъ, что вс присутствовавшіе вздрогнули отъ ужаса. Весь этотъ страхъ навелъ на нихъ оселъ, промыслившій себ гд-то львиную кожу и бжавшій къ плетню, спасаясь отъ преслдованія нсколькихъ человкъ и мальчишекъ съ палками и ружьями.

Волкъ въ овечьей шкур, услыхавъ ревъ осла въ львиной кож, и думая, что приближается повелитель лсовъ, пустился бжать такъ скоро, какъ только позволялъ ему заемный нарядъ. Когда волъ услыхалъ шумъ, онъ обжалъ луговую канаву и однимъ ударомъ копыта раздавилъ лягушку, которая надъ нимъ наругалась. Когда ворона увидала приближающихся людей съ ружьями, она мгновенно выронила изо рта сыръ и улетла. Когда лисица увидала, что сыръ упалъ, она тотчасъ подскочила къ нему (потому-что очень хорошо знала ослиный голосъ и то, что этотъ дурацкій крикъ нисколько не походитъ на рыканіе льва), но, захвативши сыръ, попалась въ капканъ, гд и оставила свой хвостъ. Вынужденная являться безъ него въ свтъ, она увряла, что — кром шутокъ — хвостовъ больше не носятъ и что лисицы гораздо красивй безъ нихъ.

Между тмъ прибжалъ мальчикъ съ палкой и началъ колотить бднаго осла такъ, что тотъ заревлъ пуще прежняго. Волкъ, съ овечьей шкурой, мотавшейся вокругъ его ногъ, не могъ скоро бжать, былъ пойманъ и застрленъ однимъ изъ людей. Слпая старуха сова, изумленная тревогой, вылетла-было изъ дупла, но шлпнулась прямо въ лицо молодаго пахаря, который и пришибъ ее вилами. Пришолъ мясникъ и преспокойно увелъ вола и ягненка, а фермеръ, нашедши лисью трубу въ капкан, повсилъ ее у себя надъ очагомъ и всегда хвастался, что былъ виновникомъ смерти лисицы.

‘Что это за смсь старыхъ басенъ! Что за переодванье въ старыя платья’! говоритъ критикъ (Мн кажется, я вижу такого — это Соломонъ, произносящій приговоръ надъ нами, авторами, и разскающій нашихъ дтей). ‘Какъ не подлежитъ сомннію то, что я справедливъ и мудръ, скроменъ, ученъ и религіозенъ, такъ врно и то, что я еще прежде читалъ что-то очень похожее на эту дрянь и глупые разсказы объ ослахъ и лисицахъ. Этотъ волкъ въ овечьей шкур?— Разв я съ нимъ не знакомъ? Эта лисица разговаривающая съ вороной?— Разв я прежде не слыхивалъ этого? Да, именно, все это есть въ Лафонтеновыхъ басняхъ: возьмемъ Лексиконъ, Басни и Всемірную біографію, откроемъ статью Лафонтенъ, и уличимъ обманщика’.

‘И потомъ’ можетъ сказать Соломонъ, продолжая длать замчанія, ‘что за презрніе у этого автора, когда онъ говоритъ о человческой природ! Едва-ли найдется хоть одинъ изъ представляемыхъ имъ характеровъ, который бы не олицетворялъ подлости.

Лисица — льстецъ, лягушка — эмблема безсилія и зависти, волкъ въ овечьей шкур — кровожадный лицемръ въ одежд невинности, оселъ въ львиной кож — хвастунъ, который пытаетъ — не испугаетъ-ли кого, если приметъ на себя видъ царя лсовъ (Чего добраго! авторъ, за т муки, которыя онъ испытываетъ при заслуженномъ наказаніи, не намекаетъ ли на критиковъ, выводя этотъ характеръ? Подобныя сравненія возбуждаютъ въ насъ смхъ). Волъ — пошлый дюжинный человкъ, единственное невинное существо въ (похищенномъ) аполог автора — это глупенькій ягненокъ, не умющій узнавать своей матери’! И потомъ критикъ, какъ бы увлеченеый чувствомъ добродтели, можетъ написать очень хорошее разсужденіе о прелести материнской любви.

Почему-жь и нтъ! Если авторы смются, критики обязаны смяться надъ ними за ихъ насмшки. Они должны показать, что стоятъ выше авторовъ, иначе, кто же повритъ ихъ суду? Критикъ существуетъ за тмъ, чтобъ подмчать ошибки. Къ тому же онъ иногда бываетъ правъ: дйствительно и исторіи, которыя онъ читаетъ, и характеры, изображенные въ нихъ,— все это довольно старо. Какія исторіи новы? Вс типы всхъ возможныхъ характеровъ вы найдете во всхъ басняхъ: трусы и хвастуны, простаки и плуты, лопоухіе ослы, напускающіе на себя львиную важность, Тартюфы, драпирующіеся въ одежду добродтели, влюбленные съ ихъ горестями, ослпленіемъ, безуміемъ и постоянствомъ.

Не съ самой ли первой страницы человческой жизни начинается столкновеніе любви съ обманомъ? Такимъ образомъ басни опередили Эзопа нсколькими вками: и ослы подъ львиными гривами ревли по-еврейски, и хитрыя лисицы льстили по-этрусски, и волки въ овечьей шкур наврное скрежетали зубами по-санскритски.

Солнце свтитъ сегодня точно также, какъ оно свтило въ первый разъ, и птицы на верхушк дерева, пока я пишу, поютъ одну и туже псню съ тхъ поръ, какъ он — зяблики.

Мало того: одинъ изъ пріятелей автора, вымоливъ у своихъ добрыхъ друзей согласіе выслушивать его разсказы однажды въ мсяцъ, уврялъ, что (безперыя) птицы Новаго свта совершенно похожи на своихъ европейскихъ собратій. Ничего не можетъ быть новаго подъ солнцемъ и въ самомъ солнц, но каждое утро оно озаряетъ насъ свжими лучами, и мы пробуждаемся вмст съ нимъ для новаго труда, новыхъ надеждъ, предпріятій, смху, борьбы, любви, страданій, до тхъ поръ, пока не придетъ успокоительная ночь. А за тмъ придетъ и завтра, раскроются и глаза, которымъ суждено увидть это завтра, и такъ da capo.

И такъ, съ вашего позволенія, это будетъ исторія, въ которой вороны появятся въ павлиныхъ перьяхъ и возбудятъ заслуженныя насмшки павлиновъ, въ которой, хотя и будетъ отдана справедливость самимъ павлинамъ, блеску ихъ перьевъ, ослпительному великолпію ихъ шеи, пышности ихъ хвостовъ, но — тмъ не мене — поставится также на видъ и нелпость болзненной ихъ походки, и нестройность назойливаго ихъ крика, исторія, въ которой влюбленные львы позволятъ хитрымъ двамъ обрзать имъ когти, въ которой по временамъ восторжествуютъ и плуты, но вмст съ тмъ и честный народъ — позвольте намъ надяться — получитъ заслуженную награду, въ которой будутъ и крепъ чернымъ и газъ блымъ, въ которой внки изъ померанцовыхъ цвтовъ окропятся слезами, а погребальныя кареты огласятся веселыми шутками, въ которой скудныя трапезы изъ овощей будутъ и не будутъ сопровождаться довольствомъ, а пышные обды изъ откормленныхъ быковъ вызовутъ во время пира вниманіе и вражду… но также и благосклонность, и дружбу. Изъ этого еще не слдуетъ, что вс люди честны только потому, что они бдны: нтъ, я зналъ такихъ, которые были дружелюбны и великодушны, не смотря на то, что у нихъ была куча денегъ. Есть и богатые владльцы, которые не притсняютъ своихъ фермеровъ, есть дйствительно почтенные люди, которыхъ нельзя упрекнуть въ лицемріи, есть либералы даже между вигами, — да и сами радикалы не вс-ли аристократы въ душ. Однако слыхалъ ли кто, чтобы нравоученіе предшествовало басн? Одни дти могутъ выслушивать его, да и то, если понравится басня. Мы, съ своей стороны, позаботимся, чтобы наши читатели не пропустили ни того, ни другаго. И такъ, познакомимъ ихъ скорй съ нашими волками и ягнятами, съ нашими лисицами и львами, съ нашими ревущими ослами, съ нашими милующимися голубками, съ нашими чадолюбивыми насдками и каркающими пвицами.

Было время, когда солнце сіяло ярче, чмъ оно сіяетъ теперь, во второй половин девятнадцатаго вка, когда жизнь кипла сильне, когда вина въ харчевняхъ казались восхитительными, а харчевенные обды казались торжествомъ поварскаго искуства, когда романы служили источникомъ безмрнаго наслажденія и день, въ который ежемсячно появлялись новые журналы, былъ встрчаемъ, какъ праздникъ, когда познакомиться съ Томсономъ, написавшимъ журнальную статью, казалось исключительной честью, а увидать Брауна, автора вновь отпечатаннаго романа, увидать его прогуливающимся въ парк съ зонтикомъ и съ мистриссъ Браунъ — было такимъ замчательнымъ происшествіемъ, о которомъ помнили до конца жизни, когда обитательницы міра сего были въ тысячу разъ лучше ныншнихъ женщинъ,— а гуріи театровъ были до того очаровательны, что одинъ видъ ихъ приводилъ сердце въ трепетъ, между-тмъ, какъ желаніе полюбоваться ими вторично влекло за собою получасовую предварительную борьбу у дверей партера, когда портные являлись къ вамъ на-домъ блеснуть образчиками модныхъ жилетовъ, когда казалось необходимымъ пріобрсти большую шкатулку съ тоалетнымъ серебрянымъ приборомъ, иногда въ чаяніи не пробившейся еще бороды (точно такъ молодыя супруги готовятъ кружевные чепчики и шьютъ дорогое приданое для будущаго первенца), когда нанять за 10 шиллинговъ лошадь и прохать верхомъ по парку считалось образцомъ фешенебельнаго развлеченія, а промчаться въ извощичьемь кабріолет по улиц Регента и закидать грязью бывшаго вашего наставника въ коллегіи — признавалось торжествомъ сатиры, когда высшая степень удовольствія заключалось въ томъ, чтобы встртиться въ Бофорд съ Джонсомъ изъ ‘Тринити’, отобдать въ ‘Пьяцца’ съ нимъ, или съ Кингомъ изъ ‘Корпуса’ (квартировавшимъ у Колоннады) или съ О’Дэртиномъ изъ ‘Тринити-Голль’ (жившимъ съ семьею на Блумсберскомъ сквер) — потомъ сходить въ театръ и послушать Браама въ ‘Фра-дьяволо’ и кончить разгульный вечеръ ужиномъ и пснями въ ‘Вертеп Гармоніи‘. Тогда-то, въ дни моей юности, я столкнулся съ однимъ или двумя изъ тхъ лицъ, которые выступятъ на сцену въ этой исторіи и которыхъ, съ позволенія читателей, я буду сопровождать нкоторое время, пока, ознакомившись съ публикой, они не проложатъ сами себ дороги. Когда я припоминаю эти лица, для меня снова разцвтаютъ розы ‘и соловьи поютъ надъ тихимъ Бендемиромъ’.

Посидвъ, по требованію моды тхъ счастливыхъ дней, въ театральномъ партер, съ восторгомъ усладивъ свой слухъ одною изъ самыхъ веселыхъ и блестящихъ оперъ, насмявшись до слезъ надъ фарсомъ, мы, то есть, я и нсколько молодыхъ моихъ сверстниковъ, къ полуночи естественно начинали чувствовать голодъ, а мысль о поджаренныхъ тартинкахъ съ сыромъ и о веселой псн доброй старины увлекала насъ въ Вертепъ Гармоніи. Вертепъ содержалъ тогда знаменитый Оскинсъ и мы съ гордостью помщали себя въ число его друзей.

Мы были почтены такой короткостью мистера Оскинса, что онъ бывало никогда не преминетъ кивнуть намъ съ особенной благосклонностью, а слуга Джонъ постоянно очищалъ намъ мстечко возл президента веселаго собранія. Мы были знакомы съ тремя удивительными пвцами, и они частенько продовольствовались грогомъ на нашъ счетъ. Одинъ изъ насъ сдлалъ у Оскинса званый обдъ, и какъ весело мы провели тамъ время! Гд ты, о Оскинсъ, птица ночи! Гд-то теперь раздаются твои псни и гремятъ твои хоры, на берегахъ ли Ахерона или на берегахъ угрюмаго Аверна?

Пиво, ‘Галка и Ворона‘, поджареный хлбъ съ сыромъ, ‘Рыцарь краснаго креста’, горячій грогъ (чмъ цвтнй, тмъ лучше!) Цвтокъ на ржи (какъ будто одинъ цвтокъ на-ржи)! словомъ, — псни и стаканы весело смнялись. Могу засвидтельствовать, что гости то и дло требовали повторенія и этихъ псенъ, и полныхъ стакановъ. Случилось такъ, что въ одинъ вечеръ постителей въ таверн было мало, и вс мы были какъ-то общительнй и дружелюбнй, потому-что общество было избранное. Выборъ псенъ отличался сентиментальностью: сентиментальный родъ былъ въ большой мод въ то время, о которомъ я говорю.

Вдругъ входитъ въ таверну какой-то господинъ, съ исхудалымъ, смуглымъ лицомъ и съ длинными черными усами, одтый въ широкое платье, по видимому никогда не посщавшій ‘Вертепа’, или, по-крайней-мр, давно отъ него отставшій. Онъ указалъ на кое-какія перемны въ ‘Вертеп’ вошедшему съ нимъ юнош и, потребовавъ хересу и воды, сталъ прислушиваться къ музык и крутить усы съ большимъ одушевленіемъ.

Только-что юноша увидалъ меня, сейчасъ же выскочилъ изъ-за стола, однимъ прыжкомъ очутился на другомъ конц комнаты и, подбжавъ ко мн съ отверзтыми объятіями, проговорилъ красня: ‘вы не узнали меня’?

Это былъ маленькій Ньюкомъ, мой школьный товарищъ, котораго я не видалъ лтъ шесть. Теперь онъ сдлался высокимъ, красивымъ молодымъ человкомъ, съ тми же ясными голубыми глазами, какіе были у него, какъ я припоминаю, когда онъ былъ еще совсмъ ребенкомъ.

‘Какой пострлъ принесъ васъ сюда’? сказалъ я. Онъ засмялся съ плутовскимъ видомъ. ‘Отецъ — это мой отецъ — привелъ меня. Онъ только что возвратился изъ Индіи. Онъ говорить, что сюда имли обыкновеніе ходить вс знаменитые остряки,— господинъ Шериданъ, капитанъ Моррисъ, полковникъ Хэнгеръ, профессоръ Пирсонъ. Я сказалъ ему ваше имя и то, что вы была очень ко мн добры, въ то время, какъ я поступилъ въ Смидфильдъ. Я оставилъ школу, у меня теперь будетъ приватный наставникъ. Какая у меня славная лошадка! Забавы лучше ученья’.

Тутъ усатый господинъ, отецъ Ньюкома, длая знакъ слуг нести за нимъ хересъ и воду, сдлалъ по комнат нсколько шаговъ, продолжая крутить усы, и подошелъ къ столу, за которымъ мы сидли. Онъ приподнялъ шляпу и поклонился такъ величественно и учтиво, что даже самъ Оскинсъ принужденъ былъ кланяться, пвцы проворчали что-то между собой (въ то время какъ они переглядывались, прихлебывая изъ стакановъ), а этотъ злостный шалунъ маленькій Нэдэбъ, импровизаторъ (который только-что вошелъ), принялся подсмиваться изъ подъ-тишка надъ усачомъ, крутя воображаемые усы, подобно незнакомцу, и махая носовымъ платкомъ самымъ уморительнымъ образомъ. Оскинсъ старался удержать это шутовство, бросая на маленькаго Нэдэба грозные взгляды, и въ то-же время, предложивъ обществу отдать необходимыя приказанія находившемуся тутъ слуг, попросилъ мистера Бэлью спть что-нибудь.

Отецъ Ньюкома подошелъ ко мн и протянулъ руку. Признаюсь, я покраснлъ, потому-что находилъ въ немъ сходство съ несравненнымъ Гарлеемъ въ ‘Критик’, и уже далъ ему прозвище дона Фероло-Усача.

Онъ говорилъ самымъ мягкимъ и пріятнымъ голосомъ и съ такимъ безъискусственнымъ радушіемъ, что я былъ пристыженъ и укротилъ свой смхъ, мсто котораго заступило чувство боле дружелюбное и почтительное. Видите-ли, въ молодости очень цнится доброе обхожденіе. Разумется, человкъ свтскій можетъ, по усмотрнію, быть или не быть благодарнымъ за это радушіе.

— Я слышалъ, сэръ, сказалъ онъ мн, какъ вы были добры къ моему мальчику. А кто добръ къ нему, значить — добръ и ко мн. Вы позволите мн подссть къ вамъ? Могу я просить васъ попробовать мои сигары? Мы сдлались друзьями въ одну минуту — молодой Ньюкомъ, жался ко мн съ одного боку, съ другаго помстился его отецъ, которому я, посл двухъ трехъ словъ, представилъ своихъ трехъ друзей по коллегіи.

— Вы сюда пришли, господа, для того, чтобъ видть умныхъ людей’, сказалъ полковникъ. ‘Скажите, есть ли здсь кто-нибудь изъ знаменитостей? Я двадцать пять лтъ не былъ на родин, и чувствую потребность видть все достопримчательное.

Кингъ изъ Корпуса (неисправимый шалунъ) готовъ былъ, отвсивъ страшно-низкій поклонъ, указать на полдюжину постителей, на гг., Г. Р. Л. и пр. какъ на самыхъ знаменитыхъ остряковъ настоящаго времени, но я толкнулъ Кинга подъ столомъ въ колно и заставилъ его прикусить языкъ.

‘Maxima debetur pueris’ проговорилъ Джонсъ (юноша съ нжными чувствами, поступившій въ послдствіи въ духовное званіе) и, написавъ на карточк Оскинсу, вразумилъ его, что въ комнат находится молодой человкъ и джентельменъ, оба совершенные новички и что поэтому слдуетъ осмотрительно выбирать псни.

Такъ ихъ и выбрали. Цлый женскій пансіонъ могъ войдти къ намъ въ комнату и ничто, происходившее въ ней, не смутило бы его, за исключеніемъ разв запаха отъ сигаръ и отъ грога. И почему бы всегда не соблюдать такого благочинія? Если теперь существуютъ какіе-нибудь ‘вертепы гармоніи’, я могу поручиться господамъ содержателямъ, что ихъ выгоды будутъ гораздо значительне при стараніи удержать пвцовъ въ извстныхъ границахъ. Самые отъявленные негодяи любятъ хорошія псни и умиляются ими точно также, какъ и честные люди. Стоило заплатить гинею, чтобы взглянуть на простодушнаго полковника и понять — какое наслажденіе приноситъ ему музыка. Восхищаясь круговыми пснями, онъ окончательно забылъ о замчательныхъ острякахъ, съ которыми думалъ познакомиться.

— Я говорю, Клэйвъ: это очаровательно! Гораздо лучше, чмъ концертъ тетушки со всми ея итальянскими крикунами, не правда ли? Хозяинъ, могу ли я предложить вопросъ этимъ джентльменамъ — не угодно ли имъ принять отъ меня какое-нибудь угощеніе? Какъ ихъ зовутъ? (одному изъ сосдей): едвали мн когда-либо удавалось дослушать до конца пніе и не выйдти вонъ, правда это случилось разъ при одной ораторіи, и тогда я заснулъ: но это, клянусь Георгомъ, также хорошо, какъ пніе самого Инкледона’. Онъ еще усердне занялся своимъ хересомъ съ водой — (‘Мн очень жаль, джентельмены, что вы пьете грогъ, сказалъ онъ. ‘У насъ въ Индіи онъ напускаетъ бсовскій туманъ въ глаза молодыхъ людей’). Онъ подпвалъ во всхъ хорахъ самымъ пріятнымъ голосомъ. Онъ такъ смялся надъ Дербійскимъ Барономъ, что весело было его слушать, а когда Оскинсъ проплъ (чрезвычайно удачно) Стараго Англійскаго джентльмена и изобразилъ въ музыкальномъ размр смерть этого престарлаго аристократа, слезы брызнули изъ глазъ честнаго воина, и онъ протянулъ руку Оскинсу, проговоривъ: ‘Благодарю васъ, сэръ, за эту псню, она длаетъ честь человку’, при чемъ Оскинсъ началъ также плакать.

Тогда молодой Нэдэбъ, сдлавшійся осторожнымъ, приступилъ къ одному изъ тхъ удивительныхъ подвиговъ импровизаціи, которыми всегда плнялъ собраніе. Онъ никого изъ насъ не оставилъ въ поко и прибралъ очень удачные стихи на всхъ главныхъ лицъ, бывшихъ въ комнат. Онъ восплъ Китовы булавки (которыми тотъ любилъ пощеголять), Мартина красивый жилетъ, и пр. Полковникъ приходилъ въ восторгъ отъ каждаго сказанія и съ умиленіемъ припвалъ вмст съ хоромъ — ритордероль-ритордероль ритордероль-дерэй (bis). А когда, подойдя къ самому полковнику, Нэдэбъ излилъ свои чувства въ стихахъ, которые можно передать такъ:

‘Я вижу воинственнаго джентльмена — и пока разсматриваю его черты, — думаю — вы вс согласитесь со мной, что онъ изъ Индостана. Возл него, смясь отъ всей души, сидитъ юноша съ кудрявой головой — я думаю вы вс согласитесь со мной, что лучше бы ему быть теперь въ постел. Ритордероль’, и т. д.

Полковникъ разразился страшнымъ хохотомъ при этой шутк и, ударивъ своего сына, молодаго Клэйва по плечу, сказалъ: ‘Слышите, что онъ говоритъ про васъ, сэръ? А, Клэйвъ? говоритъ, что теб бы лучше теперь быть въ постел, дружокъ — хо, хо!— Нтъ, нтъ. Мы сами съ ними сыграемъ шутку, но наша будетъ стоить двухъ такихъ. Мы не уйдемъ домой до утра, пока совсмъ не разсвтетъ. Зачмъ намъ уходить? Почему бы моему сынку не позволить себ невинныхъ удовольствій. Мн ничего не позволяли, когда я былъ молодъ, и эта строгость чуть-чуть не сгубила меня. Мн надо пойдти поговорить съ этимъ молодымъ человкомъ — меня отроду никто такъ не удивлялъ. Какъ его имя? мистеръ Нэдэбъ?— Мистеръ Нэдэбъ, сэръ, вы доставили мн истинное наслажденіе. Могу ли я осмлиться просить васъ отобдать со мной завтра въ шесть часовъ? Полковникъ Ньюкомъ, съ вашего позволенія, въ гостиниц Нэрота, въ Клиффордской улиц. Я горжусь знакомствомъ съ геніальными людьми, а вы одинъ изъ нихъ — или я не Ньюкомъ!’

— Сэръ, вы длаете мн много чести’ говоритъ мистеръ Нэдэбъ, обдергивая воротнички, ‘можетъ быть, придетъ время, когда свтъ отдастъ мн справедливость…. могу я разсчитывать на ваше благородное имя при подписк на книжку моихъ стихотвореній?’

‘Разумется, мой любезный сэръ! сказалъ восторженный полковникъ: я ихъ вс пошлю въ Индію. Отложите для меня шесть экземпляровъ и принесите ихъ, сдлайте одолженіе, завтра, съ собой, когда придете обдать’.

Въ это время мистеръ Оскинсъ спросилъ: не желаетъ ли кто изъ джентельменовъ спть? Каково же было наше удивленье, когда простодушный полковникъ предложилъ къ нашимъ услугамъ самого себя, на что вс присутствующіе отвтили неистовыми рукоплесканіями, а бдный Клэйвъ Ньюкомъ, какъ я замтилъ, потупился и покраснлъ, какъ піонъ. Я вполн сочувствовалъ молодому человку, и подумалъ, что бы я долженъ былъ перечувствовать, еслибъ мой родной дядя, маіоръ Пенденисъ, вдругъ предложилъ пустить въ ходъ свои лирическія дарованія?

Выборъ полковника палъ на псню ‘Старая лстница’ (это такая нжная и трогательная баллада, что безъ сомннія всякой англійскій поэтъ могъ бы справедливо гордиться такимъ произведеніемъ), и онъ сплъ эту милую, плнительную, старую псню, чрезвычайно пріятнымъ голосомъ, съ прелюдіями и фіоритурами по старой Инкледоновой метод, которая теперь со всмъ вышла изъ употребленія. Пвецъ излилъ всю душу и сердце въ этой простой баллад, и передалъ благородное оправданіе Молли такъ патетично, что даже знатоки прошептали одобреніе и искреннюю похвалу, а т повсы, которые совсмъ было собрались насмхаться при начал исполненія, звенли стаканами и стучали палками съ почтительнымъ восторгомъ. Когда псня кончилась, Клэйвъ поднялъ голову, посл впечатлнія, произведеннаго первымъ куплетомъ, онъ окинулъ всхъ глазами съ удивленіемъ и радостью, а мы, разумется, поддержали нашего друга, и были въ полномъ восторг, видя, что онъ вышелъ изъ затрудненія съ такимъ торжествомъ. Полковникъ кланялся и очень мило и добродушно улыбался на наши похвалы. Онъ напоминалъ доктора Примроза, проповдывавшаго въ темниц. Было что-то трогательное въ простосердечіи и радушіи этого смиреннаго и простаго джентльмена.

Великій Оскинсъ, стоя на возвышеніи посреди стройнаго хора, былъ очень радъ выразить также одобреніе и предложилъ тостъ за здоровье гостя съ свойственной ему важностью.

— Я вамъ очень благодаренъ, сэръ, сказалъ мистеръ Оскинсъ, вся зала должна быть вамъ очень благодарна: пью за ваше здоровье и за ваши псни, сэръ! и онъ учтиво кивнулъ полковнику головой, надъ своимъ стаканомъ, изъ котораго немного отпилъ въ честь постителя.

— Я не слыхалъ, чтобы эту псню, сказалъ онъ благосклонно, кто-нибудь выполнилъ лучше васъ, съ-тхъ-поръ, какъ со плъ мистеръ Инкледонъ. Онъ былъ великій пвецъ, сэръ, и я могу сказать вмст съ нашимъ безсмертнымъ Шекспиромъ: ‘съ какой стороны ни возьми его, подобнаго ему мы уже не увидимъ.’

Полковникъ покраснлъ въ свою очередь и, повернувшись къ сыну, сказалъ съ лукавой улыбкой: я выучилъ ее у Инкледона. Я бывало украдкой отлучался изъ Капуцинской Школы, чтобъ его послушать — пошли мн Богъ здоровья, этому ужь сорокъ лтъ — за отлучку я обыкновенно бывалъ сченъ, но и розги пошли мн въ прокъ. Господи! Господи! какъ время идетъ! Онъ выпилъ свой хересъ съ водой и опрокинулся на спинку стула, видно было, что онъ задумался о своей молодости — объ этомъ золотомъ времени — счастливомъ, свтломъ, незабвенномъ. Мн самому было тогда около двадцати двухъ лтъ, а я чувствовалъ себя такимъ же старымъ, пожалуй даже старше полковника.

Пока онъ плъ свою балладу, въ комнату вошелъ или лучше сказать вшатнулся джентльменъ, въ форменномъ фрак и парусинныхъ шароварахъ сомнительнаго цвта, съ именемъ и личностью котораго, можетъ быть, нкоторые изъ моихъ читателей уже знакомы. Въ сущности это былъ мой пріятель капитанъ Костигенъ, въ такомъ вид, въ которомъ онъ обыкновенно являлся въ этомъ часу ночи.

Цпляясь за столы, капитанъ не сдлавъ однако вреда ни себ, ни кружкамъ и стаканамъ, встрчавшимся ему по пути, добрелъ до стола, за которымъ мы содли и помстился рядомъ съ авторомъ этой исторіи, старымъ его знакомымъ. Онъ сталъ-было не дурно и потихоньку вторить припву псни, но подъ конецъ въ самомъ патетическомъ мст не могъ удержаться отъ икоты и разразился потокомъ слезъ. ‘Bedad! это чудесная псня’, сказалъ онъ, ‘я слыхалъ ее много разъ отъ бднаго Гарри Инкледона.’

— Это великій характеръ, шепнулъ несчастный Кингъ изъ Корпуса своему сосду полковнику, онъ былъ въ арміи капитаномъ. Капитанъ Костигэнъ, хотите что-нибудь выпить?

— Bedad! хочу! сказалъ капитанъ, да еще спою вамъ псню.

И взявъ у проходившаго мимо слуги стаканъ грогу, несчастный старикъ отвратительно осклабился и, подмигнувъ, какъ онъ это всегда длалъ приступая къ такъ-называемой имъ первой псенк, началъ пть.

Презрнный негодяй, врядъ ли сознавая, что длаетъ и говоритъ, выбралъ одну изъ самыхъ оскорбительныхъ піэсъ своего репертоара, испустилъ вмсто увертюры пьяный ревъ и заплъ. При конц втораго стиха полковникъ вскочилъ, надвинулъ шляпу и схватилъ палку, съ такимъ свирпымъ видомъ, какъ будто шелъ на битву съ Пиндари. ‘Замолчи!’ проревлъ онъ.

— Слушайте, слушайте! закричало нсколько повсъ, сидвшихъ за дальнимъ столомъ. ‘Дальше, Костигэнъ!’ подхватили другіе.

‘Дальше!’ крикнулъ полковникъ своимъ громовымъ голосомъ, задрожавъ отъ гнва. ‘Скажетъ ли какой-нибудь джентльменъ: дальше?— попроситъ ли продолжать подобное сквернословіе хоть одинъ человкъ, у котораго есть жена, сестры или дти? Смете ли вы, сэръ, называть себя джентльменомъ, уврять, что вы были въ королевской служб, сидть между христіанами и честными людьми и оскорблять слухъ молодыхъ мальчиковъ такимъ вздоромъ?’

— А зачмъ ты водишь сюда молодыхъ мальчиковъ, старый мальчишка? послышался голосъ недовольныхъ.

— Зачмъ? Затмъ, что я думалъ найдтись въ обществ джентльменовъ, крикнулъ полковникъ. Затмъ, что я бы никогда не поврилъ, что Англичане могутъ въ своихъ собраніяхъ допустить человка, да еще старика, до такого крайняго униженія. Стыдитесь, старый негодяй! Ступай спать домой, сдой гршникъ! А я, я не жалю, что мой сынъ увидалъ разъ въ жизни, до какого срама, уничиженія и безчестья, вино и пьянство могутъ довести человка. Ненужно сдачи, сэръ!— Будь проклята эта сдача! сказалъ полковникъ, глядя на испуганнаго слугу. Оставь ее у себя, пока не увидишь меня здсь опять, чего никогда не случится — клянусь Георгомъ, никогда! И стукнувши палкой, и погрозясь на все общество оробвшихъ гулякъ, оскорбленный джентльменъ вышелъ изъ комнаты, сынъ его послдовалъ за и имъ.

Клайву было стыдно, судя по выраженію его лица, но къ сожалнію лица остальныхъ собесдниковъ показались мн еще глупй.

‘Aussi, que diable venait-il faire dans cette gal&egrave,re?’ сказалъ Кингъ изъ ‘Корпуса’ Джону изъ ‘Тринити’, при чемъ Джонъ пожалъ плечами, въ которыхъ чувствовалъ, можетъ быть, боль, потому-что поднятая палка полковника въ нкоторомъ род отозвалась на спин каждаго изъ присутствовавшихъ.

II.
Разгулъ полковника Ньюкома.

Такъ-какъ юный джентльменъ, только-что отправившійся почивать, будетъ героемъ слдующихъ страницъ, мы признали за благо начать нашъ отчета, о немъ исторіей его семейства, къ счастію не очень длинной.

Когда косы росли еще на затылкахъ британскихъ дворянъ, а жены этихъ дворянъ носили еще на голов подушки, надъ которыми заплетали собственные волосы, тщательно прикрывая ихъ пудрою и поммадой, когда министры здили еще въ парламентъ въ звздахъ и орденахъ, а витіи оппозиціонной партіи нападали каждую ночь на благороднаго лорда, украшеннаго синею лентою, когда м—ръ Вашингтонъ стоялъ на чел возмутившихся Американцевъ съ такимъ мужествомъ, которое — надобно сознаться — было достойно лучшаго дла,— тогда-то прибылъ въ Лондонъ, изъ какого-то свернаго графства, Томасъ Ньюкомъ, затмъ мистеръ Томасъ Ньюкомъ, эсквайръ и лондонскій шерифъ, а затмъ и мистеръ альдерманъ Ньюкомъ, родоначальникъ той Фамиліи, которой имя послужило заглавіемъ для этой исторіи. Не прежде, какъ въ царствованіе Георга III, мистеръ Ньюкомъ появился первый разъ въ Чипсайд, въхавъ въ Лондонъ на телг, которая высадила его со всмъ его. состояніемъ, заключавшимся въ нсколькихъ узелкахъ съ платьемъ, въ улиц Епископскихъ воротъ. Несмотря на это, если-бы можно было доказать, что Норманны носили косы при Вильгельм Завоевател, а мистеръ Вашингтонъ сражался съ Англичанами при корол Ричард въ Палестин, я увренъ, что нкоторые изъ ныншнихъ Ньюкомовъ внесли-бы за это доказательство значительную сумму въ бюро герольдіи, такъ-какъ они живутъ въ самой сред туземной знати и ведутъ знакомство только съ высшей аристократіей — съ избранными моднаго и дипломатическаго свта, о чемъ вы можете прочесть ежедневно въ газетахъ.

Дло въ томъ, что, хотя эти Ньюкомы и получили изъ коллегіи родословную, напечатанную въ ‘Великобританской аристократіи’ Бюджа, хотя эта родословная и доказываетъ, что Ньюкомъ Кромвеллевскаго войска и Ньюкомъ, повшенный королевою Маріею въ числ послднихъ шести представителей протестантизма, были предками дома Ньюкомовъ, — хотя и доказываетъ она, что одинъ изъ членовъ этого дома отличился на Босфортскомъ пол, а родоначальникъ, убитый при Гастингс, возл самого короля Гарольда, былъ хирургомъ и брадобреемъ короля Эдуарда Исповдника, го — между нами будь сказано — я думаю, что сэръ Брэнанъ Ньюкомъ изъ Ньюкома не вритъ ни одному слову изъ этой исторіи, т. е. нисколько не больше другихъ,— несмотря на то, что многимъ его дтямъ даны имена прямо изъ саксонскаго календаря.

Точно-ли Томасъ Ньюкомъ былъ найденышемъ, питомцемъ изъ воспитательнаго пріюта той деревни, которая обратилась теперь въ большой промышленый городъ и носитъ имя Ньюкома? По-крайней-мр, такой слухъ разнесся на послднихъ выборахъ, когда сэръ Брэнанъ, въ консервативныхъ видахъ, вступилъ въ состязаніе съ кандидатами на представителя города и когда мистеръ Япъ, отчаянный либералъ и также кандидатъ, развсилъ по городскимъ улицамъ изображеніе стараго воспитательнаго пріюта, какъ мсторожденія Ньюкомовъ, иронически приглашая горожанъ подавать голоса за Ньюкома и общественную благотворительность, за Ньюкома и приходскіе интересы, и проч. Впрочемъ кто-же станетъ обращать вниманіе на это мстное злословіе? Тмъ, которые осчастливлены приглашеніемъ на вечера лэди Анны Ньюкомъ, очень мало нужды до того — доведутъ-ли ея прекрасныя дочери свою родословную не дале ихъ дда альдермана, или, черезъ посредство миическаго предка, брадобрея и хирурга, доберутся до подбородка Эдуарда Исповдника?

Томасъ Ньюкомъ, бывшій въ своей деревн ткачемъ, привезъ съ собою въ Лондонъ одинъ изъ самыхъ лучшихъ характеровъ: онъ былъ честенъ, бережливъ, скроменъ и простодушенъ. Въ Лондон онъ поступилъ въ торговый домъ, подъ фирмою ‘Братьевъ Гобсоновъ’, суконныхъ фабрикантовъ. Въ послдствіи фирма измнилась въ ‘Гобсонъ и Ньюкомъ’. Этотъ фактъ достаточенъ для опредленія всей исторіи Томаса Ньюкома. Подобно Виттингтону и многимъ другимъ лондонскимъ прикащикамъ, онъ началъ свое поприще бднымъ человкомъ, а кончилъ женитьбою на хозяйской дочери и полученіемъ титуловъ шерифа и альдермана лондонскаго Сити.

Однако онъ женился уже ‘en secondes noces‘ на богатой и достопочтенной (послднее слово въ то время всегда придавали ревностнымъ исполнителямъ христіанскихъ обязанностей) Софіи-Алетэ Гобсонъ — женщин значительно старшей мистера Ньюкома, но пережившей его многими годами. Ея замокъ въ Клэпгэм служилъ долгое время пріютомъ для избранниковъ изъ среды ревнителей благочестія. Самые краснорчивые проповдники, самые даровитые миссіонеры, самые занимательные новообращенцы съ отдаленныхъ острововъ всегда находилось за ея столомъ, отягченнымъ произведеніями роскошныхъ ея садовъ. И дйствительно, по замчанію многихъ весьма уважаемыхъ джентльменовъ, само небо благословило эти сады изобиліемъ плодовъ земныхъ: въ цлой Англіи не было лучше винограда, персиковъ и ананасовъ. Ее крестилъ самъ мистеръ Витфильдъ, и какъ ея друзья, такъ и вообще по всему Сити, говорили, что два имени, данныя миссъ Гобсонъ ври крещеніи, Софія и Алетэя, взяты съ двухъ греческихъ словъ и въ перевод значатъ: мудрость и истина. Теперь уже нтъ ни г-жи Ньюкомъ, ни ея виллы, ни ея садовъ, но терраса Софіи, верхняя и нижняя дороги Алетэи, постройки Гобсона, Сивэръ и т. п., свидтельствуютъ, каждый срочный день трехмсячнаго платежа, что земля, посвященная ей, приноситъ еще досел обильные плоды потомкамъ этой достопочтенной женщины.

Но мы забгаемъ впередъ. Пробывъ нсколько времени въ Лондон, Томасъ Ньюкомъ оставилъ домъ Гобсона и нашелъ занятіе, хотя и въ меньшихъ размрахъ, собственно для себя. Какъ скоро его дла пошли на ладъ, онъ поступилъ, какъ подобаетъ честному человку, — отправился на сверъ къ оставленной имъ тамъ хорошенькой двушк, на которой общалъ жениться. Бракъ, повидимому неблагоразумный (у его жены не было ничего, кром блднаго лица, которое стало старше и еще блдне во время долгаго ожиданія) принесъ большое счастіе Ньюкому. Вс его земляки торжествовали при мысли, что богатый лондонскій торговецъ вернулся на родину, чтобы исполнить общаніе неимущей двочк, которую любилъ въ дни бдности, извстные суконные фабриканты, знавшіе его благоразуміе и честность, поручили ему множество длъ, когда онъ возвращался въ Лондонъ. Сусанна Ньюкомъ непремнно дожила бы до богатства, если бы судьба не прекратила ея жизненнаго поприща: посл годоваго замужства, Сусанна умерла, родивъ сына.

Ньюкомъ взялъ для ребенка кормилицу и нанялъ коттэджъ, какъ-разъ подл Гобсоновскаго дома. По воскресеньямъ онъ гулялъ въ саду Гобсоновъ и его часто приглашали на рюмку вина.

Съ тхъ поръ, какъ Ньюкомъ оставилъ ихъ службу, торговый домъ Гобсоновъ, благодаря дятельной помощи квакеровъ и ихъ религіознымъ связямъ, значительно увеличилъ кругъ своей дятельности банковыми оборотами. Ньюкомъ принялъ въ нихъ участіе и, постепенно усиливая свои дла, пользовался большимъ уваженіемъ прежнихъ хозяевъ, которые иногда звали его откушать чаю въ ихъ уединенномъ жилищ. Сказать правду, сначала онъ (какъ истый гражданинъ Сити), не очень любилъ эти приглашенія: большую часть дня онъ былъ утомленъ своими длами, такъ-что вечеромъ просто засыпалъ подъ поученія, которыми постоянные постители гобсоновскаго уединенія, даровитые проповдники, миссіонеры и т. д. занимали слушателей вплоть до ужина. До ужиновъ Ньюкомъ былъ также небольшой охотникъ, (иначе бесды у Гобсоновъ могли бы показаться ему гораздо завлекательне, потому-что въ самомъ Египт не бывало такихъ вкусныхъ яствъ, какъ въ Клэпгэм). Желчный темпераментъ принуждалъ его быть воздержнымъ въ пищ, да кром того дла обыкновенно призывали его въ городъ рано поутру, и ему всегда приходилось цлый часъ идти пшкомъ до первой почтовой кареты.

Но когда его бдная Сусанна умерла, а миссъ Гобсонъ, сдлавшись по завщанію покойнаго отца участницей въ оборотахъ торговаго дома, осталась вмст съ тмъ наслдницей набожнаго и бездтнаго своего дяди Захаріи Гобсона, мистеръ Ньюкомъ, прогуливаясь однажды съ своимъ мальчикомъ, встртилъ ее на дорог, въ то время какъ она возвращалась съ воскреснаго митинга. Ребенокъ былъ прехорошенькій (впрочемъ и самъ мистеръ Ньюкомъ былъ представительный мужчина, съ свжимъ цвтомъ лица, онъ до конца своихъ дней пудрился, а въ послднее время, когда его сдлали шерифомъ, носилъ сапоги съ отворотами и мдныя пуговицы, просто — могъ служить образцомъ лондонскаго купца). Миссъ Гобсонъ пригласила его и маленькаго Томми подъ лиственныя сни своего эрмитажа, она не сдлала выговора ребенку даже и тогда, когда онъ сталъ играть на луговомъ сн, безпрепятственно грвшемся на солнц въ день общаго отдохновенія, и къ концу посщенія дала ему большой кусокъ пирожнаго, множество превосходнаго тепличнаго винограда и дтскую книжечку изъ односложныхъ словъ. Томми на другой день сдлался нездоровъ, но на слдующее воскресенье отецъ его былъ на митинг.

Вскор посл этого происшествія, Ньюкомъ какъ-будто пробудился. Началась болтовня, начались сплетни, пересуды и насмшки, все о Клэпгэм, началась толки на бирж. Тамошніе остряки подсмивались изъ-подъ-тишка: ‘Поздравляемъ, Ньюкомъ! говорятъ, ты вступаешь въ компанію съ Гобсонами! Ньюкомъ! отнеси эту газету Гобсонамъ: они пойдутъ на это дло, я увренъ!’ и т. п. Начались стоны и воздыханія почтенныхъ отцовъ Гедеона Баульса и Аанасія О’Грэди, безпрестанно ссорившихся и враждовавшихъ другъ съ другомъ, но питавшихъ одинаковое чувство любви къ миссъ Гобсонъ и одинаковое чувство ужаса и ненависти къ мірянину Ньюкому. Но — знаете ли — мы лучше пропустимъ вс эти ссоры, шутки и пересуды. Какъ честно женился Ньюкомъ на бдной женщин, какъ честно одоллъ онъ бдность и составилъ себ независимое положеніе, точно также храбро пошелъ онъ къ своей цли и получилъ одинъ изъ первыхъ призовъ Сити, съ состояніемъ въ четверть милліона. Каждый изъ его старыхъ пріятелей, каждый истинно-честный въ душ человкъ, радовавшійся успху, доставляемому соображеніемъ, честностью и мужествомъ, порадовался счастію Ньюкома и сказалъ: ‘Ньюкомъ, голубчикъ! (а если они были давнишними и закадычными друзьями по Сити — Ньюкомъ, плутяга!) поздравляю тебя!’

Разумется, мистеръ Ньюкомъ могъ-бы засдать въ парламент, разумется, къ концу своей жизни могъ-бы получить титулъ баронета, но онъ избгалъ почестей, и сенаторскихъ и судейскихъ. ‘Это не годится’, говорилъ онъ разсудительно. ‘Это не понравится квакерской общин’. Его жена вовсе не заботилась о титул лэди. Управлять домомъ ‘Братьевъ Гобсоновъ и Ньюкома’, вникать въ интересы поверженныхъ въ рабство негровъ, пробуждать въ блуждающихъ во мрак Готтентотахъ сознаніе истины, обращать къ вр Евреевъ, Турокъ, язычниковъ и проч., вразумлять какого-нибудь равнодушнаго и моряка, наставлять на правый путь какую-нибудь прачку, стоять на чел квакерскихъ благотворительныхъ учрежденій и длать тысячи тайныхъ, никому неизвстныхъ благодяній, отписываться на миріады писемъ, выдавать безчисленнымъ пасторамъ пенсіи, а ихъ супругамъ запасы дтскаго блья, слушать ежедневно по цлымъ часамъ поучительные возгласы пропоповдинковъ, и слушать ихъ безъ устали, стоя на колняхъ, посл продолжительнаго дневнаго труда — вс эти занятія составляли ея прямую обязанность, и около восьмидесяти лтъ выдерживала она этотъ искусъ съ неистощимымъ женскимъ терпніемъ. Властолюбивая, но заслуживавшая власти надъ другими, суровая, но покорная своему долгу, строгая, но благотворительная, неистощимая столько-же въ великодушіи, сколько и въ труд, она была неумолима единственно въ отношеніи къ старшему сыну своего мужа, Томасу Ньюкому, къ тому мальчику, который игралъ на сн и котораго она полюбила-было сначала строгой, по вмст съ тмъ нжной любовью.

Мистеръ Томасъ Ньюкомъ, отецъ двухъ сыновей — близнецовъ своей жены, младшій компаньонъ дома подъ Фирмою ‘Братьевъ Гобсоновъ и К’, прожилъ еще много лтъ посл полученія завиднаго приза, съ которымъ поздравляли его друзья. Но все-таки онъ былъ не боле, какъ младшій компаньонъ торговаго дома. Его жена распоряжалась и въ Триднилльской улиц и дома уже давно, въ то время, когда набожные джентльмены, умоляя небо за эту благочестивую женщину еще и недумали молить о ниспосланіи благодати на ея мужа. Садовники снимали передъ нимъ шапки, банковые писцы приносили ему книги, но приказанія получали отъ нея, а не отъ него. Я думаю, что ему было очень скучно на митингахъ, что при мысли о страданіяхъ негровъ его одолвала звота, а перекрестовъ — Евреевъ онъ готовъ былъ снова послать подъ ерихонъ. Около того времени, какъ Французскій императоръ возвращался изъ Россіи, мистеръ Ньюкомъ умеръ, его мавзолей возвышается на Клэпгэмскомъ кладбищ, возл скромной могилы, въ которой погребена первая его жена.

Посл вторичной женитьбы отца, мистеръ Томасъ Ньюкомъ-младшій и его няня Сара были переведены изъ коттэджа, гд они жили въ полномъ комфорт, въ угрюмый домъ, окруженный лужайками и садами, ананасными и виноградными теплицами, птичниками, словомъ всевозможной роскошью. Этотъ эльдорадо былъ отдленъ отъ вншняго мира густой оградой высокихъ деревьевъ и увитыми плющемъ воротами, сквозь которые лондонскіе путешественники, съ имперіала Клэпгэмскаго дилижанса, могли уловить одинъ мимолетный лучъ блестящаго благосостоянія Ньюкомовъ. Дйствительно это былъ эльдорадо….

Входя въ ворота, вы чувствовали, какъ вами овладваетъ какая-то особенная степенность, въ высшей степени благопристойный видъ замка оковывалъ вс ваши члены, какъ будто на васъ надвали накрахмаленное платье. Прикащикъ мясника, скакавшій очертя голову въ телг по смежнымъ проселкамъ и выгону, насвистывавшій дикія мелодіи, пріобртенныя на вышкахъ дешевыхъ театровъ и шутившій съ сотней кухарокъ, подъзжалъ къ замку такъ тихо, какъ будто везъ дроги съ покойникомъ, и молча отдавалъ у людскаго подъзда части говядины и куски сладкаго мяса. Грачи, гнздившіеся въ вязахъ, каркали денно и нощно, павлины важно разгуливали по террасамъ, цесарки боле походили на галокъ, чмъ обыкновенно походятъ на нихъ эти вкусныя птицы.

Привратникъ казался очень степеннымъ, онъ отправлялъ должность клирика въ сосдней капелл. Пастыри, входившіе въ ворота, привтствовали его жену и дтей и продовольствовали ягнятъ своей паствы книжками. Главный садовникъ ходилъ только за дынями и ананасами, и то на время.

Въ воскресенье (это доброе, старое саксонское слово, едвали было извстно въ эрмитаж), все семейство отправлялось отдльными парами или группами, чтобы постить по-крайней-мр полдюжину разныхъ богоугодныхъ заведеній, вс съ намреніемъ послушать своего любимаго проповдника.

Единственный человкъ, отправлявшійся въ церковь, былъ Томасъ Ньюкомъ, со своимъ маленькимъ сыномъ Томми и Сарой, его нянькой, она же была, какъ мн кажется, его тетка, или по-крайней-мр двоюродная сестра его матери. Вскор посл того, какъ Томми началъ говорить, его выучили повторять гимны, примненные къ его нжному возрасту, указывая ему на неизбжную кару, уготованную злымъ дтямъ. Онъ пересказывалъ эти гимны своей мачих посл обда, передъ большимъ, отполированнымъ, краснаго дерева столомъ, уставленнымъ виноградомъ, ананасами, пирожнымъ, портъ-вейномъ и мадерой, вокругъ него сидли дородные люди, въ черныхъ одеждахъ, которые, поставивъ маленькаго человчка между своихъ колнъ, предлагали ему разные вопросы. Они гладили его по голов своими жирными руками, если онъ отвчалъ хорошо, и порицали его, если онъ, что съ нимъ часто случалось, упрямился.

Няня Сара или тетя Сара непремнно бы умерла, еслибъ осталась еще нсколько лтъ въ этомъ удушливомъ мст. Она не перенесла бы разлуки съ ребенкомъ, котораго ей вврила ея госпожа и родственница (об женщины работали въ Ньюком въ одной комнат и всегда любили одна другую, съ тхъ поръ, когда Сусанна сдлалась женой негоціанта, а Сара ея служанкой). Въ новомъ семейств она была не больше, какъ нянька маленькаго Томми. Честная душа никогда не упоминала о своемъ родств съ матерью ребенка, да и самъ мистеръ Ньюкомъ не счелъ за нужное сообщить своему новому семейству этого обстоятельства. Управляющій называлъ ее эрастіанкой, горничная очень степеннаго вида, ходившая за самой мистриссъ Ньюкомъ, донесла на Сару, что она разсказываетъ Томми исторіи о ланкашэйрскихъ колдуньяхъ и сама этому вритъ. Негръ, лакей мистрисъ Ньюкомъ, приставалъ къ Сар съ своими объясненіями, къ чему даже поощряла его госпожа. Не мало любви, врности и постоянства показала и доказала честная Сара въ нсколько лтъ, проведенныхъ ею въ эрмитаж, до тхъ поръ, пока Томми не поступилъ въ школу. Господинъ ея, съ различными просьбами и увщаніями, въ которыхъ заклиналъ памятью и любовью покойной жены, умолялъ съ глазу на глазъ своего друга остаться съ нимъ, и Томми, съ своей привязанностью, съ чистосердечными ласками, бды, въ которыя очень часто попадалъ, и вопли, испускаемые имъ надъ гимнами, которые ему велно было учить (почтеннымъ Т. Клокомъ, изъ Гайборійской коллегіи, ежедневнымъ его учителемъ, которому было поручено не жалть розогъ, если это нужно, чтобъ ребенокъ не испортился), вс эти причины, побудили Сару остаться при своемъ молодомъ господин до тхъ поръ, пока его не отошлютъ въ школу.

Тмъ временемъ чрезвычайное происшествіе, диво, благословеніе и радость приключилась въ эрмитаж. Года два спустя посл замужества мистриссъ Ньюкомъ (въ то время этой лэди было сорокъ три года), ни больше ни меньше какъ два херувимчика появились въ Клэпгэймскомъ эльдорадо — Гонсонъ Ньюкомъ и Брэнанъ Ньюкомъ, названные въ честь ихъ дяди и покойнаго дда, посл котораго они долженствовали принять имя и званіе. Теперь не было никакой причины, почему бы молодому Ньюкому не поступить въ школу. Старый мистеръ Гобсонъ и братъ это воспитывались у капуциновъ: къ этимъ-то капуцинамъ и былъ помщенъ, съ общаго согласія, Томасъ Ньюкомъ, мняя — о боги! съ какимъ наслажденіемъ — пышность Клэпгэма на грубую, и обильную пищу училища, гд онъ чистилъ съ полной готовностью сапоги своего наставника, пока самъ не выросъ и пока не пришло время, когда онъ въ свою очередь не началъ распоряжаться слабыми и получать за то наказанія, гд выходилъ на бой съ школьнымъ товарищемъ, разбивалъ ему носъ, въ замнъ подбитаго глаза, а на другой день пожималъ ему руку, гд или игралъ въ крикетъ, или въ мячикъ, или бгалъ въ запуски, судя по времени года, и объдался съ пріятелями тортами, когда были деньги (а въ нихъ у него не было недостатка). Я видлъ его имя, вырзанное на арк училищнаго луга, но онъ былъ тамъ несравненно раньше моего, сынъ его показывалъ мн это имя, когда мы оба были ребятами, въ которомъ-то году царствованія Георга-Четвертаго.

Удовольствія школьной жизни были таковы для Томми Ньюкома, что онъ и не заботился отправляться по праздникамъ домой. И въ самомъ дл, его неповиновеніе, шумныя шалости, битье стеколъ, мародерскіе набги къ садовнику за персиками и къ ключниц за вареньемъ, его рзвость, дошедшая до того, что онъ подшибалъ ходульки подъ своими двумя маленькими братьями (слды этого необдуманнаго поступка остались до сего дня на носу ныншняго баронета) его дремота во время поученій и легкомысленное обращеніе съ достопочтенными особами навлекли на него заслуженный гнвъ мачихи, а вмст съ нимъ и наказанія. Понятно, что отецъ, по наущенію мистрисъ Ньюкомъ, тотчасъ же выскъ Томми за то, что онъ подшибалъ ходули своихъ маленькихъ братьевъ, но когда его понуждали повторить это наказаніе по поводу новыхъ проступковъ Томми, мистеръ Ньюкомъ отказался на чистую, при чемъ выразился, такъ грубо и такъ по-мірски, что всякая степенная лэди должна была оскорбиться. И точно: онъ сказалъ, что пусть его нелегкая поберетъ, если онъ еще разъ накажетъ мальчика, котораго довольно скутъ и въ школ, съ этимъ мнніемъ Томми вполн былъ согласенъ.

Неукротимая женщина, его мачиха, и не подумала отказываться отъ своихъ намреній относительно преобразованія пасынка, въ слдствіе одного грубаго и неприличнаго выраженія. Итакъ, когда мистеръ Ньюкомъ отлучился въ Сити по своимъ дламъ, а Томми оказался по своему обыкновенію непокорнымъ, она позвала разсудительнаго дворецкаго и чернаго лакея, къ собратіямъ котораго чувствовала (за испытываемыя ими сченіи розгами) непритворную жалость и поручила имъ произвести вмст наказаніе юному преступнику. Но онъ съ такимъ бшенствомъ ударилъ подъ ноги дворецкаго, что чуть не разбилъ въ кровь его представительной особы, и заставилъ этого важнаго и чопорнаго служителя хромать и претерпвать боль нсколько дней сряду, потомъ, схвативъ графинъ, побожился, что разобьетъ имъ гадкую рожу негра, мало того, грозился опорожнить этотъ графинъ на голову самой мистрисъ Ньюкомъ, прежде чмъ допуститъ ея агентовъ совершить надъ нимъ желаемое ею наказаніе.

Крупныя слова посыпались между мистеромъ и мистрисъ Ньюкомъ въ тотъ вечеръ, по возвращеніи джентльмена изъ Сити, когда онъ узналъ объ утреннемъ происшествіи. Боюсь, не сказалъ ли онъ опять чего-нибудь лишняго, и считаю неумстнымъ повторять здсь его запальчивыя выраженія. Какъ бы то ни было, онъ показалъ въ этомъ случа много энергіи и благородства, поступилъ, какъ слдуетъ хозяину дома, общая слугамъ, если они когда-нибудь осмлятся поднять руку на его ребенка, сперва отколотить ихъ, а потомъ прогнать, и должно признаться, отозвался съ горечью и сожалніемъ, что женился на женщин, которая не повинуется своему мужу, и что зашелъ въ такой домъ, гд не хотятъ признавать его господиномъ. Созвали друзей — вмшательство и увщанія клэпгэмскаго духовенства, нкоторые члены котораго постоянно обдали въ эрмитаж, успли утишить эту семейную ссору, и нтъ сомннія, что здравый смыслъ мистрисъ Ньюкомъ, которая была не зла, хотя и властолюбива и которую, какъ ни была она непогршительна, все-таки можно было довести до сознанія своихъ ошибокъ,— этотъ здравый смыслъ побудилъ се показать, хотя на время, нкоторую покорность человку, котораго она поставила въ глав своего семейства и котораго, надо признаться, клялась любить и уважать. Когда Томми занемогъ скарлатиной (это горестное событіе случилось вскор посл описанной размолвки) — собственная его няня Сара не могла быть нжнй, внимательне и сердечнй того, какой показала себя въ этомъ случа его мачиха. Она за нимъ ходила во все время болзни: никого кром себя не допускала подавать ему кушанье и лекарство, просиживала возл мальчика цлыя ночи, и ни разу не упрекнула мужа (который вмст съ ней не отходилъ отъ больнаго), когда близнецы занемогли той же болзнью (считаемъ почти не нужнымъ говорить, что ouи очень счастливо излечились). Маленькій Томми, въ своемъ временномъ безпамятств, принималъ ее за няню Сару, называлъ ее своей милой, толстой Салли — хотя ни одинъ позорный столбъ, къ которому мистрисъ Ньюкомъ хотлось иногда привязать его, не могъ сравниться съ нею тониной, — и въ томъ же лихорадочномъ бреду, какъ бы сознательно бранилъ ее въ лицо — называлъ ее старой кошкой, и вскакивалъ на своей маленькой постел, и забывая минутный бредъ, объявлялъ, что онъ однется и убжитъ къ Салли. Салли жила въ это время на своей сторон пансіономъ, который давалъ ей щедрой рукой мистеръ Ньюкомъ и который его сынъ и потомъ сынъ его сына, при всей своей нужд и тсныхъ обстоятельствахъ, всегда находили возможность выплачивать.

То, что мальчикъ грозился сдлать въ бреду, безъ сомннія не разъ приходило ему въ голову въ грустные и одинокіе его праздники. Черезъ годъ онъ дйствительно убжалъ, не изъ школы, но изъ родительскаго дома, и явился въ одно утро, худой и голодный, въ коттэдж Сары, за двсти миль отъ Клэпгэма. Сара укрыла несчастнаго заблудшагося, заколола для него своего тельца, умыла его обильными слезами и съ поцлуями уложила его спать. Этотъ сонъ былъ прерванъ появленіемъ его отца, которому внутреннее чувство, поддержанное быстрымъ соображеніемъ мистрисъ Ньюкомъ, тотчасъ подсказало, куда скрылся молодой бглецъ. Несчастный отецъ вошелъ съ бичемъ въ рук — другаго средства или закона онъ не зналъ, чтобъ поддержать родительскую власть:— много, много разъ, отецъ его старый ткачъ, котораго память огіъ любилъ и почиталъ, самого его стегалъ ремнемъ. Увидя это орудіе въ родительскихъ рукахъ, пока мистеръ Ньюкомъ выталкивалъ изъ комнаты рыдавшую, и дрожавшую Сару и затворялъ за ней дверь, Томми пробудился отъ сладкаго сна и мнимой игры въ очаровательный крикетъ и догадался о своей участи: онъ всталъ съ постели и получилъ наказаніе, не произнеся ни одного слова. Очень можетъ быть, что отецъ страдалъ больше ребенка, ибо, посл наказанія, маленькій человчекъ, все еще дрожа и страдая отъ боли, протянулъ свою окровавленную ручонку и сказалъ: ‘Я могу,— я могу перенести это отъ васъ, сэръ’. Говоря это, онъ покраснлъ, и на глазахъ его проступили слезы, при чемъ отецъ залился горькими слезами, обнялъ сына и поцловалъ его, прося и умоляя больше не упрямиться,— отбросилъ отъ себя бичъ и поклялся, чтобы ни случилось, никогда его больше не наказывать. Ссора эта подала поводъ къ ненарушимому и счастливому примиренію. Вс трое обдали вмст въ коттэдж Сары. Можетъ быть, отецъ охотно бы обошелъ въ этотъ вечеръ тропинки и поля, гд онъ бродилъ въ дни своей юности, гд онъ сказалъ первое слово любви, гд въ первый разъ поцловалъ любимую имъ двушку…

Бдная, она ждала его такъ постоянно и нжно, столько времени провела въ нужд и безропотномъ ожиданіи и награждена была такимъ короткимъ счастьемъ, что не успла имъ воспользоваться.

Мистрисъ Ньюкомъ, по возвращеніи Тома, даже и не намекнула на его побгъ, напротивъ — была очень кротка и благосклонна, а на ночь прочла притчу о блудномъ сын совершенно тихимъ и спокойнымъ голосомъ.

Но вслдъ за временнымъ перемиріемъ вспыхнула новая война между пылкимъ юношей и его строгой, властолюбивой мачихой. Не то — чтобы онъ былъ очень дуренъ, не то — чтобы и она была сурове другихъ, подобныхъ ей лэди, но просто — они не могли сойдтись. Томми постоянно казался надутымъ и жалкимъ, сталъ пить съ грумами по конюшнямъ. Я думаю, что онъ даже отправился на эпсомскую скачку, но посл такого возмутительнаго поступка — попался. Возвращаясь съ самаго занимательнаго завтрака въ Рогэмптон (за завтракомъ говорилъ рчь очаровательный перекрестъ изъ Евреевъ, и какъ усладительно говорилъ!) мистрисъ Ньюкомъ, въ своемъ великолпномъ экипаж, запряженномъ гндыми конями, встртила Тома, своего пасынка, въ наемной телг, навесел, и въ сообществ всевозможныхъ друзей мужескаго и женскаго пола. Джону, черному слуг, было приказано сойдти съ экипажа и привести Тома. Томъ подошелъ, голосъ его огрублъ отъ вина. Онъ дико смялся и напалъ разсказывать про какую-то драку, которой былъ свидтелемъ. Было невозможно оставлять доле такого негодяя въ дом, гд два маленькіе херувимчика мистрисъ Ньюкомъ возрастали въ прелестной невинности.

У юноши было неодолимое стремленіе къ Индіи, и самою любимою его книгою изо всей отцовской библіотеки была исторія Орма, описывающая подвиги Клэйва и Лоренса. Желая заниматься словесными науками, онъ отвергалъ съ негодованіемъ всякую мысль о гражданскихъ должностяхъ и могъ удовлетвориться только военнымъ мундиромъ. Томаса Ньюкома зачислили юнкеромъ въ кавалерію, а когда каррьера юноши была такимъ образомъ направлена и неохотное соизволеніе мачихи испрошено, мистеръ Ньюкомъ почелъ самымъ приличнымъ поручить своего сына наставнику, способному дать ему военное образованіе. Онъ взялъ сына изъ лондонской школы, въ которой — сказать правду — Томми сдлалъ очень небольшіе успхи въ наукахъ. Юноша былъ помщенъ къ профессору, занимавшемуся приготовленіемъ молодыхъ людей къ военной служб, и получилъ соотвтственное своему званію воспитаніе, гораздо высшее того, которое выпадало на долю тогдашнимъ молодымъ воинамъ. Онъ занимался математикой и фортификаціей съ большимъ усердіемъ, чмъ нкогда латинскимъ и греческимъ языками, а главное сдлалъ такіе успхи во французскомъ язык, которые казались чмъ-то необыкновеннымъ въ сред современной Томми британской молодежи.

Молодой Ньюкомъ проводилъ большую часть своего времени въ изученіи этого языка, но къ сожалнію нкоторымъ изъ его учителей пришлось навлечь на бднаго юношу новыя семейныя неудовольствія и смуты. Его наставникъ, человкъ съ достаткомъ, жилъ въ Блэктт, а не подалеку отъ него, по дорог въ Вульвичъ, обиталъ кавалеръ де-Блоа, и въ его-то дом юноша бралъ уроки французскаго языка гораздо охотне, чмъ подъ кровлей своего профессора.

Такое предпочтеніе будетъ понятно, если мы скажемъ, что у кавалера де-Блоа были дв хорошенькія и молоденькія дочери, съ которыми онъ бжалъ изъ родины, во время революціи, подобно тысячамъ Французскихъ эмигрантовъ. Онъ былъ представителемъ младшей линіи одной изъ древнйшихъ Французскихъ фамилій, старшій его братъ, маркизъ, также покинувшій Францію, находился въ это время или въ арміи принцевъ на Рейн, или съ изгнанникомъ-королемъ въ Миттав. Де-Блоа былъ участникомъ въ войнахъ Фридриха-Великаго: на что лучше было наставника молодому Ньюкому и во Французскомъ язык, и въ военномъ искусств?

Надо было удивляться, съ какимъ рвеніемъ занимался Томми своими уроками! Двица Леонора де-Блоа, дочь кавалера, постоянно и очень спокойно работала въ той-же комнат, гд ея отецъ занимался съ своимъ ученикомъ. Она рисовала узоры, и вышивала, она была готова употребить и свое маленькое соображеніе, и свои маленькіе пальчики на всякую работу, которая могла-бы прибавить нсколько шиллинговъ къ скуднымъ средствамъ содержанія изгнаннаго семейства, въ годину бдствія. Впрочемъ, я полагаю, что кавалеръ не очень безпокоился объ ея участи, потому что далъ слово — отдать ея руку графу де-Флораку, также эмигранту, такому-же отличному офицеру, какъ и самъ кавалеръ, только годомъ по-старше, и въ то время занимавшемуся въ Лондон частными уроками на скрипк. Иногда, по воскресеньямъ, де-Флоракъ отъявлялся съ этимъ инструментомъ въ Блэкгитъ, ухаживалъ за своей молодой невстой и говорилъ со своимъ старымъ однослуживцемъ о пролетвшихъ счастливыхъ дняхъ. По воскресеньямъ Томъ Ньюкомъ не бралъ Французскихъ уроковъ. Обыкновенно онъ проводилъ этотъ день въ Клэпгэм гд — странное дло!— никогда не говорилъ ни слова о двиц де-Блоа.

Что бываетъ, когда двое молодыхъ людей, лтъ по воссмьнадцати, красивые и страстные, великодушные и пылкіе, одинокіе въ мір, не стсненные никакимъ обязательнымъ чувствомъ, — что бываетъ, когда они встрчаются ежедневно за французскими словарями, за пяльцами, за какимъ-бы то ни было занятіемъ? Нтъ сомннія, что Леонора была воспитана превосходно и, какъ всякая благовоспитанная Француженка, готова была вступить въ бракъ по выбору своихъ родителей…. но, въ то время, какъ старенькй мистеръ де-Флоракъ поигрывалъ на скрипк въ Лондон, молодой и красивый Томъ Ньюкомъ находился безотлучно въ Блэкгит.

Не затягивая дла, скажемъ, что Томъ признался въ любви и готовъ былъ жениться на Леонор въ ту-же минуту, какъ только она согласится отправиться съ нимъ въ маленькую католическую часовню въ Вульвич…. И зачмъ бы не ухать имъ тогда вмст въ Индію, на вчную радость и счастіе?

Невинная любовь продолжалась нсколько мсяцевъ, пока не была открыта мистрисъ Ньюкомъ, отъ проницательныхъ очковъ которой ничего не укрывалось. Однажды она похала въ Блэкгитъ, къ наставнику Тома. Юноши не было дома: онъ отправился брать у г. де-Блоа урокъ Французскаго языка и рисованія.

Мачиха Тома отправилась по его слдамъ, и ужь, конечно, нашла его съ учителемъ, за книгами и фортификаціонными планами. Мадмоазель и ея пяльцы находилось въ той же комнат, но пяльцы не помогли ей скрыть румянца смущенія, вызваннаго пронзительными взглядами мистриссъ Ньюкомъ. Въ одно мгновеніе жена банкира поняла — въ чемъ дло: поняла тайну, которой бдный м. де-Блоа, въ точеніе нсколькихъ мсяцевъ но могъ разгадать у себя подъ посомъ, мало того — онъ не имлъ даже малйшаго понятія объ истин.

Мистрисъ Ньюкомъ объявила, что семейныя дла призываютъ ея сына домой, и — пока они хали въ эрмитажъ,— между нами произошла порядочная баталія. Мачиха обвиняла пасынка въ томъ, что онъ — негодяй и чудовище, пасынокъ отвчалъ заносчиво,— отклоняя отъ себя обидныя прозвища и объявивъ свое намреніе — безотлагательно жениться на самой добродтельной, самой прелестной представительниц женскаго пола. Жениться на папистк!… Это была послдняя капля, переполнившая кубокъ горечи, назначенный бдному Тому. Позвали мистера Ньюкома, и оба старика провели большую часть ночи въ нападкахъ на юношу: онъ уже слишкомъ выросъ для какого-нибудь осязательнаго доказательства, но мистрисъ Ньюкомъ нсколько часовъ сряду бичевала его своими гнвными рчами, которыя были для него хуже ударовъ.

Ему было приказано, чтобы нога его не была въ дом де-Блоа: на это приказаніе неустрашимый юноша только щелкнулъ пальцами и свирпо захохоталъ. Онъ поклялся, что кром смерти, ничто не можетъ разлучить его съ молодой двушкой. На другой день отецъ одинъ отправился его усовщевать, но Томъ оставался но прежнему упорнымъ: онъ ршился жениться на ней и никто не помшаетъ ему жениться. Томъ заломилъ на бекрень свою шляпу и вышелъ изъ воротъ замка, въ то время, какъ его отецъ, совершенно побжденный упрямствомъ юноши, съ угрюмымъ лицомъ и со слезами на глазахъ, пошелъ въ городъ своей дорогой. Онъ не очень сердился на сына: во время ночнаго разговора, юноша оправдывался съ мужествомъ и съ честью, и Ньюкомъ вспомнилъ, какъ самъ онъ, въ былые годы, ухаживалъ за молодой двицей и полюбилъ ее Но онъ боялся мистрисъ Ньюкомъ. Кто будетъ въ силахъ изобразить ея ярость при одной мысли, что юноша изъ ея дома собирается жениться на католичк?

И такъ, молодой Ньюкомъ шелъ въ Блэкгитъ, въ намреніи прямо упасть на колни передъ Леонорой и получить благословеніе ея отца. Старый лондонскій скрипачъ не могъ казаться ему препятствіемъ: было-бы чудовищно предполагать, что участь такой молодой двицы будетъ связана съ участью человка, который старше ея отца. Томъ не зналъ, какъ свято соблюдались тогдашними Французскими дворянами законы чести и какъ крпко были связаны этими законами дочери Французскихъ дворянъ.

Но мистрисъ Ньюкомъ упредила Тома и пріхала къ кавалеру де-Блоа чуть не съ первыми птухами. Она назойливо обвинила его въ томъ, что онъ потакаетъ привязанности молодыхъ людей,— попрекнула его въ нищенств, бдности и Французскомъ искательств приключеній. Ея супругу пришлось въ послдствіи имть затруднительное объясненіе по поводу тхъ выражній, которыя она сочла приличными въ этомъ разговор.

— ‘Вы мн запрещаете, говорилъ кавалеръ’, вы запрещаете мадмоазель де-Блоа, выходить замужъ за вашего сына, мистера Томаса! Нтъ, сударыня! моя дочь происходитъ отъ такого рода, который не привыкъ соединяться узами брака съ лицами вашего класса: она обручена Французскому дворянипу, котораго предки были герцогами и пэрами прежде — чмъ господа Ньюкомы стали чистить сапоги!’ Вмсто того, чтобы, по прибытіи въ Вульвичъ, встртить свою хорошенькую и застнчивую двушку, бдный Томъ встртилъ своего Французскаго учителя, посинвшаго отъ ярости и дрожавшаго подъ своей прической — ‘ailes de pigeon’. Мы пропустимъ послдовавшія сцены, пропустимъ страстныя убжденія, изступленіе и отчаяніе молодаго человка. Для своей чести въ глазахъ свта, м. де-Блоа ршился немедленно выдать дочь за графа. Бдная двочка повиновалась безпрекословно, и одновременно съ этимъ бракомъ, молодой Ньюкомъ, едва не помшавшійся отъ гнва и отчаянія, отправился въ Индію и оставилъ своихъ родителей, которыхъ и не видалъ уже боле.

Имя Тома никогда не упоминалось въ Клэпгэм. Письма его къ отцу обыкновенно были адресованы въ Сити, они были отрадны для родительскаго сердца. Отецъ посылалъ Тому въ Индію щедрыя пособія, до тхъ поръ, пока юноша письменно не отказался отъ нихъ. Мистеръ Ньюкомъ располагалъ — отказать Тому все свое состояніе, — такъ-какъ близнецы были вполн обезпечены,— но не ршился этого сдлать изъ страха къ своей супруг, Софіи-Алетэ…. И онъ умеръ, и бдный Томъ получилъ только…. тайное прощеніе.

III.
Шкатулка съ письмами Полковика Ньюкома.

Съ сердечнымъ удовольствіемъ, беру перо, любезный маоръ, чтобъ объявить вамъ о счастливомъ прибытіи ‘Рэмчондера’ и на немъ самаго маленькаго и хорошенькаго мальчика, который когда либо прізжалъ изъ Индіи. Маленькій Клэй въ совершенно здоровъ. Онъ говоритъ по-англійски удивительно хорошо. Онъ плакалъ при прощаніи съ мистеромъ Сипломъ, главнымъ судовымъ прикащикомъ, который былъ такъ добръ, что привезъ его изъ Соутэмптона въ почтовой карет, но эти слезы у дтей такъ не продолжительны! Путешествіе, сказывалъ мистеръ Снидъ было самое благополучное, и продолжалось только четыре мсяца и одиннадцать дней. Какая разница съ тмъ долгимъ и опаснымъ восьмимсячнымъ плаваньемъ, когда милая моя сестра Эмма, почти все время страдая морской болзнью, хала въ Бенгалъ, чтобы сдлаться женой лучшаго изъ мужей и матерью прелестнйшаго мальчика, и чтобъ воспользоваться этимъ несравненнымъ блаженствомъ на такое краткое время! Она оставила этотъ злобный и коварный свтъ, чтобъ перейти въ другой, гд все покоится въ мир! Бдность и дурное обращеніе, которое она претерпвала отъ капитана Кэзи, своего отвратительнаго перваго мужа, были, я уврена, съ излишкомъ награждены, любезный маіоръ, вашей любовью. Если великолпные наряды, которые только можетъ доставить Лондонъ и самый Парижъ, если драгоцнныя вещи, превосходныя кружева и все лучшее и модное въ состояніи удовлетворить женщину, все это — я уврена, имла бдная Эмма въ послдніе четыре года своей жизни. Но къ чему все это служитъ, когда закрывается сцена тщеславія?

Мистеръ Снидъ объявилъ, что перездъ былъ самый благополучный. Они простояли недлю у Мыса-Доброй-Надежды и три дня у острова Св. Елены, гд постили могилу Бонапарта (вотъ еще одинъ примръ тщеты здшняго величія!). Путешествіе ихъ оживилось на остров Вознесенія, гд они поймали нсколько превосходныхъ черепахъ!

Вы можете быть уврены, что черезъ-чуръ достаточная сумма, которую вы перевели на мое имя въ домъ м-въ Гобсонъ и К будетъ добросовстно истрачена на милое дитя, ввренное моему попеченію. Я думаю, мистрисъ Ньюкомъ едва ли можетъ называться его бабушкой, да и врядъ-ли эта достопочтенная методистка захочетъ видть дочерей и внука священника англиканской церкви! Братъ мой Чарльзъ бралъ отпускъ для того, чтобъ постить ее, въ то время какъ предъявлялъ въ банкъ вашъ послдній щедрый билетъ. Она приняла его чрезвычайно грубо и сказала, что глупому сыну не въ помощь богатство, а когда Чарльзъ сказалъ: ‘Сударыня, я брать покойной супруги маіора Ньюкома.’ — ‘Сэръ, отвтила она, я никого не сужу, но, по всмъ свдніямъ, вы были братомъ самой тщеславной, лнивой, безсмысленной и сумасшедшей женщины, а Томасъ Ньюкомъ былъ также глупъ въ отношеніи къ своей жен, какъ и къ своимъ деньгамъ.’ Слдовательно, пока мистрисъ Ньюкомъ не пригласитъ письменно милаго Клайва, я неподумаю посылать его въ Клэпгэмъ.

Погода стоитъ такая жаркая, что я теперь не могу носить чудной шали, которую вы мн прислали, и сберегу ее въ лавенд до слдующей зимы! Братъ мой, который благодаритъ васъ за продолженіе вашихъ милостей, будетъ къ намъ писать въ будущемъ мсяц и отдастъ вамъ отчетъ въ успхахъ своего милаго воспитанника. Клэйвъ хочетъ приписать postscriptnm отъ себя, а я остаюсь, любезный маіоръ, тысячу разъ благодаря васъ за ваше благорасположеніе,

Признательная и любящая васъ
Марта Гонимэнъ.

Круглымъ почеркомъ и по линейкамъ, проведеннымъ карандашемъ было написано:

‘Милый папа я здоровъ я надюсь что и Вы Здоровы. Мистеръ Снидъ привезъ меня въ почтовой карет я очень люблю мистера Снида, я люблю тетю Марту я люблю Анну. Здсь нтъ кораблей остаюсь любящій васъ сынъ Клэйвъ Ньюкомъ.

Улица Св. Доминика. Ст. Жерменское предмстье.
Парижъ, ноября 15, 1820 г.

‘Давно разставшись съ страной, гд провела свою молодость, я сохранила о ней нжное воспоминаніе и всегда чувствовала къ ней живйшую признательность. Небо поставило меня въ совершенно иное положеніе, чмъ когда я знала васъ, я сдлалась матерью многихъ дтей. Мужу моему возвращена нкоторая часть имущества, вырваннаго у насъ революціей, и Франція возратившись къ своему законному государю, опять приняла дворянство, сопровождавшее въ изгнаніе августйшее семейство. Мы однако были счастливе своихъ товарищей и прибыли во Францію до прізда его величества. Почитая дальнйшее сопротивленіе безполезнымъ, ослпленный можетъ быть блескомъ того генія, который возстановилъ порядокъ, покорилъ Европу и управлялъ Франціей, м. де Флоракъ, въ первые же дни, примирился съ героемъ Маренго и Аустерлица и принялъ должность при императорскомъ двор. Эта покорность, приписанная сначала измн, была впослдствіи прощена моему мужу. Страданія его въ продолженіе Ста дней, заслужили ему прощенье за присоединеніе къ тому, кто былъ императоромъ. Мужъ мой теперь старъ. Онъ участвовалъ въ бдственной московской компаніи въ качеств одного изъ каммергеровъ Наполеона. Удалившись отъ свта, онъ теперь посвятилъ себя только заботамъ о своемъ слабомъ здоровь, своему семейству — и небу.

Я не забыла того времени, которое предшествовало дню, когда по общанію, данному моимъ отцомъ, я сдлалась женой г., де Флорака. До меня доходили слухи о вашихъ дйствіяхъ. Одинъ изъ моихъ родственниковъ, М. де Ф., отправившійся на службу въ Англійскую Индію, писалъ мн о васъ, онъ увдомлялъ меня, какъ вы, бывши еще очень молодымъ человкомъ, стяжали лавры при Аргом и Бгартпур, какъ вы спаслись отъ смерти при Ласкари. Я слдила за этими мстами, сэръ, на карт. Я принимала участіе въ вашихъ побдахъ и въ вашей слав. Ахъ, я не такъ холодна, и сердце мое трепетало при опасностяхъ, которымъ вы подвергались… Я еще не очень стара, и помню того юношу, который поучался отъ питомца Фридриха начальнымъ правиламъ военнаго искусства. Ваше благородное сердце, ваша любовь къ истин, ваша храбрость, были вамъ врожденны. Никто бы не внушилъ вамъ этихъ качествъ, еслибъ милосердый Богъ не наградилъ васъ ими. Добрый отецъ мой умеръ уже нсколько лтъ. Ему также суждено было увидать Францію прежде смерти.

Я прочла въ англійскихъ журналахъ не только о вашей женитьб, но и о томъ, что у васъ родился сынъ. Позвольтеже мн удостоврить вашу супругу и вашего ребенка въ чувствахъ нашей старинной дружбы. Я также узнала изъ газетъ, что мистрисъ Ньюкомъ овдовла, и не жалю объ этомъ обстоятельств. Я надюсь, другъ мой, что между вами и вашей супругой нтъ такой разницы лтъ, которую мн случалось замчать въ нкоторыхъ бракахъ. Прошу Бога, чтобъ онъ благословилъ ваше супружество. Я всегда васъ помнила и помню. По мр того, какъ я пишу, прошлое воскресаетъ въ моей памяти. Я вижу благороднаго юношу съ пріятнымъ голосомъ и черными глазами. Я вижу Темзу и смющіяся равнины Блэкгита. Я слушаю и молюсь у дверей своей комнаты, пока отецъ мой говоритъ съ вами въ нашемъ маленькомъ учебномъ кабинет. Я смотрю въ свое окно и вижу вашъ отъздъ.

Сыновья мои уже большіе: одинъ изъ нихъ пошелъ въ военную службу, а другой поступилъ въ духовное званіе, моя дочь — сама уже мать. Я вспомнила, что сегодня ваше рожденье, — и сама себ приготовила маленькій праздникъ въ ознаменованіе этого дня, посл столькихъ лтъ отсутствія и молчанія!

Графиня де Флоракъ
(урожденная Л. де Блоа.)

‘Любезный Томасъ, — мистеръ Снидъ, уроженецъ Остъ-Индіи и главный судовой прикащикъ на ‘Рэмчондер’ вручилъ намъ вчера твое письмо, и сегодня я купилъ акцій на 3,323 фунта 6 гиней и 8 пенсовъ, по три процента, на наше общее имя (Г. и Б. Ньюкомъ) съ переводомъ на твоего сына. Мистеръ С. очень хорошо отзывается о мальчик, котораго онъ оставилъ два дня тому совершенно здоровымъ, въ дом его тетки, миссъ Гонимэнъ. Мы сдлали по твоему желанію переводъ въ 200 ф. на имя этой лэди.

Лэди Анна въ восхищень отъ полученнаго ею вчера подарка, и говоритъ, что блая шаль даже слишкомъ хороша. Мать моя также чрезвычайно довольна своею шалью, и отправила сегодня черезъ почтовую карету, хавшую въ Брэйтонъ посылку съ книгами, брошюрками, и т. п., приличными нжному возрасту, для твоего малютки. Она недавно о теб слышала отъ почтеннаго отца Т. Соутсигэма, по возвращеніи его изъ Индіи. Онъ много говорилъ о твоей благотворительности, о гостепріимств, какое онъ нашелъ въ твоемъ дом, и вечеромъ очень ловко навелъ на тебя рчь во время благодарственныхъ молитвъ. Мн кажется, матушка хочетъ пригласить твоего мальчика въ эрмитажъ, а когда мы будемъ жить въ своемъ дом, мы съ Анной будемъ безъ сомннія очень счастливы видть его у себя.

Преданный теб
Б. Ньюкомъ.

‘Майору Ньюкому.’

‘Любезный полковникъ, — еслибъ я не зналъ доброты нашего сердца и тхъ обильныхъ средствъ, которыя Небу угодно было отдать вамъ въ распоряженіе, какъ бы въ награду за ваши благородныя стремленія, еслибъ я не былъ увренъ, что небольшая сумма, въ которой имю потребность, доставитъ мн прочное средство оградиться отъ нужды и будетъ уплачена прежде истеченія шестимсячнаго срока, поврьте, я никогда не ршился бы сдлать того смлаго шага, на который наша дружба (продолженная перепиской), наши родственныя отношенія и превосходныя ваши наклонности побудили меня отважиться.

Та изящная и спокойная капелла, извстная подъ именемъ капеллы Лэди Уитльси, въ улиц Деномэрнъ, кварт. Мэй-Фэръ, поступила въ продажу и я ршился, рискуя всмъ своимъ достояніемъ пріобрсти ее и положить основаніе, какъ я надюсь, будущему довольству для себя и для моей превосходной сестры. Гостиница въ Брэйтон не есть ли самое неврное средство къ существованію? Рыбакъ въ открытомъ мор передъ Брайтонскими скалами не больше можетъ быть увренъ въ втрахъ и волнахъ или въ рыб, попавшей въ его сти, чмъ Брайтонская домовладлица (выросшая — можетъ быть — въ изобиліи и привыкшая къ неизмнному довольству) можетъ быть уврена въ поддержк своего дома случайными постителями города. Иной разъ, правда, они назжаютъ толпами, но гд же они на другой день? Нсколько мсяцевъ сряду, лучшія комнаты бдной сестры моей стояли пустыми, до тхъ поръ, пока ихъ не занялъ вашъ благородный малютка, мой племянникъ и воспитанникъ. Клайвъ иметъ все, чего любовь отца, дяди (который любитъ его, какъ отецъ), священника и наставника можетъ пожелать. Онъ не изъ тхъ рано созрвающихъ геніевъ, которыхъ слишкомъ расхваленныя дтскія дарованія исчезаютъ съ приближеніемъ къ юношеству, чистосердечно сознаюсь и въ томъ, что онъ въ своихъ классическихъ и математическихъ познаніяхъ не ушелъ отъ дтей, даже моложе его лтами, но за то онъ пріобрлъ драгоцнные задатки здоровья и запасся съ раннихъ лтъ честностью и хорошимъ расположеніемъ духа, которые, вроятно, пригодятся ему въ жизни едва ли не больше познанія многихъ ученыхъ предметовъ и изученія языковъ, больше чмъ asin praesenti или pons asinorum.

Но я забываю, занявшись моимъ маленькимъ другомъ и питомцемъ, о предмет этого письма — именно, о пріобртеніи капеллы, о которой я говорилъ, и о своихъ надеждахъ, — мало того — о своей увренности, если есть на свт что-нибудь врное, обогатиться черезъ это пріобртеніе. Что такое викарство, какъ не синонимъ крайней бдности? Если мы осуждаемъ древнихъ путешественниковъ за то, что они тратили жизнь въ дикихъ, безплодныхъ странахъ, что же мы должны сказать многимъ протестантскимъ пустынникамъ, которые, въ такъ-называемое просвщенное время, скрываются въ йоркшайрскихъ пустыняхъ и зарываютъ свои, вроятно, превосходные таланты въ какомъ нибудь линкольшайрскомъ болот? Есть ли у меня геній? Одаренъ ли я такой силой краснорчія, чтобъ могъ поражать и укрощать, чтобъ я могъ пробудить лнивца и заставить содрогнуться гршника, чтобъ могъ ободрить и убдить робкаго, водить слпца, ходящаго ощупью во мрак, и повергать въ прахъ дерзкаго скептика? Собственное мое сознаніе, кром сотни свидтельствъ отъ популярныхъ, отъ самыхъ популярныхъ мстъ служенія, отъ уважаемыхъ прелатовъ и избраннаго духовенства, удостовряютъ меня, что я одаренъ этой силой. Внутренній голосъ громко говоритъ мн: ‘впередъ, Чарльзъ Гонименъ! сражайся во имя добродтели,— отирай слезы кающагося гршника, воспвай надежду умирающему преступнику, поддерживай твердость у смертнаго одра терзаемаго отчаяніемъ собрата и поражай неврующаго копьемъ очевидности и щитомъ разсудка!’

Въ денежномъ отношеніи мои вычисленія также непреложны, какъ алгебраическое уравненіе, и я увренъ, что, пріобртя капеллу лэди Уиттльси, я буду получать сумму не мене тысячи фунтовъ ‘per-annum’. Эта сумма, при экономіи (а безъ экономіи какая сумма достаточна?) поможетъ мн вполн удовлетворить мои нужды, разсчитаться съ вами, съ сестрою и съ нкоторыми заимодавцами, увы, далеко-далеко не похожими на васъ, затмъ помстить миссъ Гонимэнъ въ дом, который былъ-бы гораздо ея достойне, чмъ тотъ, который она занимаетъ теперь и который должна очищать по первому знаку прозжающаго.

Моя сестра не прочь отъ этого плана, но я не передавалъ еще ей всхъ подробностей, дожидаясь вашего ршенія. Съ доходовъ отъ часовни я предполагаю выдавать миссъ Гонимэнъ ежегодную сумму въ двсти фунтовъ стерлинговъ, платимую каждые три мсяца. Эти деньги, вмст съ ея частною собственностью, которую она съумла уберечь лучше, нежели ея несчастный братъ свою (потому что всякой разъ, какъ у меня была гинея, разсказъ о несчастіи ближняго — превращалъ ее въ пол-соверена {Гинея — золотая монета въ 21 шиллингъ, полсоверена — также золотая монета въ 10 шиллинговъ.}. Эти деньги помогутъ миссъ Гонимэнъ прожить, какъ прилично дочери моего отца.

Обезпечивъ такимъ образомъ мою сестру, я буду хлопотать объ устраненіи отъ ея женскаго управленія нашего милаго малютки Клэйва и объ отдач его на попеченіе любящаго дяди и наставника. Настоящее жалованье Клэйва, подъ моей кровлей, будетъ слишкомъ достаточно для всхъ его издержекъ, для стола, для помщенія, и для воспитанія, притомъ-же я буду имть возможность оказывать отеческое и пасторское вліяніе на его занятія, поведеніе и полное благосостояніе, чего въ Брэйтон я не могу длать, какъ слдуетъ, потому что здсь я на жаловань у миссъ Гонимэнъ и долженъ повиноваться въ такихъ случаяхъ, въ которыхъ, по моимъ убжденіямъ, для благополучія милаго Клэйва, главнымъ лицомъ долженъ быть я, а не сестра.

И такъ, я выдалъ одному моему пріятелю, почтенному отцу Маркусу Флаттеру, вексель въ двсти пятьдесятъ фун. стерлинговъ отъ вашего имени, съ переводомъ на вашего калькутскаго агента, которая сумма или покроетъ издержки на содержаніе милаго Клэйва въ первый годъ пребыванія его у меня, или честное слово джентльмена и пастора — будетъ выплачена черезъ три мсяца по предъявленіи векселя, если-бы вамъ вздумалось перевести его на мое имя. Такъ-какъ я ни коимъ образомъ, если бы мн пришлось отдать даже послдній пенни, не обезчещу вашего векселя, я умоляю васъ, любезный полковникъ, не отказать мн.— Мой кредитъ въ здшнемъ город, а кредитъ здсь — все, моя будущность, такъ мало обдуманная, мое обязательство въ отношеніи къ Маркусу Флаттеру, мои собственные планы въ жизни, успокоеніе моей милой и престарелой сестры, все, все зависитъ отъ этой смлой, въ высшей степени важной мры. Моя погибель и мое земное благополучіе — совершенно въ вашихъ рукахъ. Могу-ли я сомнваться въ томъ, къ чему васъ склонитъ ваше доброе сердце, и въ томъ, что вы поможете душевно-любящему васъ зятю

Чарльзу Гонимэну’.

‘Нашъ маленькій Клэй въ былъ въ Лондон у своего дяди и здилъ въ клэпгэмскій эрмитажъ на поклонъ къ своей бабушк, богатой мистрисъ Ньюкомъ. Я пропускаю ея унизительный отзывъ о моей особ, переданный мн въ безъискусственной болтовн ребенка. Къ нему бабушка была очень милостива, подарила ему билетъ въ пять фунтовъ стерлинговъ, экземпляръ стихотвореній Кирка Уайта, относящееся къ Индіи сочиненіе подъ заглавіемъ: ‘Маленькій Гейнрихъ и его носильщикъ’ и превосходный катехизисъ. У Клэйва очень много юмора: посылаю вамъ его лоскутокъ съ грубымъ изображеніемъ клэпгэмской настоятельницы, какъ ее называютъ, вторая фигура на рисунк — также грубый, но очень забавный очеркъ какой-то другой смшной особы.

(Полковнику Ньюкому и пр.)

‘Любезный полковникъ! Я только-что получила отъ почтеннаго отца Маркуса Флаттера письмо, которое меня поразило и привело въ смущеніе. Онъ пишетъ, что мой братъ Чарльзъ перевелъ ему вексель въ двсти пятьдесятъ фунтовъ стерлинговъ, написанный отъ вашего имени, между-тмъ какъ вашей доброй душ извстно, что не вы намъ, а мы вамъ должны много и много сотенъ фунтовъ стерлинговъ. Чарльзъ объяснилъ, что передалъ вексель по вашему желанію, что вы писали ему о всегдашней вашей готовности быть ему полезнымъ, чмъ можете, и что эти деньги понадобились ему для окончательнаго устройства нашихъ длъ. Но мн все по врится: Чарльзъ постоянно заботится объ устройств длъ и до сихъ поръ еще не устроилъ ихъ. Та школа, которую онъ купилъ, и за которую мы съ вами заплатили деньги, не повела ни къ чему, къ концу перваго полугодія въ ней оставались только два курчавые мальчика-мулата, которыхъ отецъ сидлъ въ Китской тюрьм и которыхъ я держала въ задней комнат втораго этажа, пока законники разбирали дло, а Чарльзъ находился во Франціи, и пока не пріхалъ ко мн на житье мой милый малютка Клэйвъ.

‘Для школы онъ былъ еще малъ и я подумала, что Клэйву всего лучше оставаться у старухи-тетки и имть наставникомъ своего дядю Чарльза, который — одинъ изъ лучшихъ учителей на свт. Желала-бы я, что бы вы послушали его на каедр. Ни одно духовное лицо въ Англіи не обладаетъ такою величавою и впечатлительною рчью. Его проповди, на которыя вы подписались и книжка его стихотвореній признаны совершенными. Когда онъ воротился изъ Кале и эти ужасные законники перестали его мучить, я разсудила, что разстроенное здоровье по позволитъ ему примять викарства, и что лучше всего ему сдлаться наставникомъ Клэйва, а потому согласилась платить Чарльзу, изъ двухсотъ пятидесяти фунтовъ стерлинговъ, присланныхъ вами для Клэйва, по сту фунтовъ каждый годъ, полагая въ этомъ числ столъ для нихъ обоихъ и одежду для Клэйва. Полагаю, вы сама видите, что Март Гонимэнъ остается не много прибыли.

‘Чарльзъ говоритъ мн о своей новой церкви въ Лондон и о выдач мн значительной пенсіи. Бдный молодой человкъ! онъ меня очень любитъ, но вчно строитъ какіе-то воздушные замки. Что касается до житья съ нимъ въ Лондон Клэйва,— теперь я объ этомъ и слышать не хочу. Чарльзъ слишкомъ добродушенъ, чтобы быть воспитателемъ, а мистеръ Клэйвъ и теперь уже подсмивается надъ нимъ. Не усплъ онъ побывать у бабушки, о чемъ я писала вамъ въ Буррампутеръ 23-го числа прошлаго мсяца, какъ, на другой же день посл этого посщенія, я нашла портреты мистрисъ Ньюкомъ и Чарльза — оба въ очкахъ и оба чрезвычайно похожи. Я-было спрятала рисунокъ, да должно-быть какой-то плутъ унесъ. Клэйвъ снялъ портретъ съ меня и съ Анны. Художникъ, мистеръ Спекъ очень забавлялся этимъ рисункомъ и взялъ къ себ домой: по его словамъ, Клэйвъ — маленькое чудо въ отношеніи къ живописи.

‘И такъ, вмсто того, чтобы отпустить Клэйва съ Чарльзомъ въ Лондонъ, куда брату необходимо хать въ слдующемъ мсяц, я пошлю Клэйва въ школу д-ра Тимпани ‘Морской Парадъ‘, о которой я слышала прекрасные отзывы, но надюсь, что вы скоро подумаете о помщеніи его въ пансіонъ. Покойный мой отецъ всегда говаривалъ, что пансіонъ — лучшее мсто воспитанія для мальчиковъ, и мн кажется, что мои братъ только потому вышелъ избалованнымъ ребенкомъ, что бдная наша матушка берегла зачмъ-то розги.

Остаюсь, любезный полковникъ, преданною вамъ слугою

Марта Гонимэнъ.

(Полковнику Ньюкому).

‘Любезный братъ, — спшу увдомить тебя о постигшемъ насъ несчастіи, хотя ему слдуетъ покориться, какъ естественному закону природы, тмъ не мене оно повергло въ глубокую горесть не только наше семейство, но и весь городъ. Сегодня утромъ, въ четыре съ половиной часа, наша любимая и уважаемая родительница, Софія Алетэя Ньюкомъ скончалась въ глубокой старости, на восемьдесятъ четвертомъ году жизни. Въ ночь со вторника на среду, съ 12-го на 13-е, занимаясь чтеніемъ и письмомъ въ своей библіотек до поздняго часу и отпустивши служителей, которымъ она никогда не дозволяла себя дожидаться, также какъ моего брата и его жену, имющихъ привычку рано удаляться къ себ, мистрисъ Ньюкомъ потушила лампы, и возвращаясь съ ночнымъ подсвчникомъ въ свою комнату, вроятно, упала на площадк, гд найдена была своими горничными сидящею, прислоня голову къ балюстраду и стараясь зажать на лбу рану, изъ которой текла сильно кровь и которую она нанесла себ, ударившись головой о каменную ступеньку лстницы.

Когда нашли мистрисъ Ньюкомъ, она не въ состояніи была говорить, но еще дышала, ее отнесли на постель, пославши предварительно за медицинскими пособіями. Мистеръ Ньюкомъ и лэди Анна оба бросились въ ея комнату, она ихъ узнала и взяла-было ихъ за руки, но ее, вроятно, поразилъ параличъ въ слдствіе паденія. Они уже не слыхали ея голоса, кром едва внятнаго стона, съ предшествовавшаго вечера, когда она ихъ благословила и пожелала имъ о покойной ночи. Такъ окончила свои дни эта превосходная женщина, истинная христіанка, другъ и благодтельница бдныхъ и неимущихъ, глава огромнаго торговаго дома и нжнйшая изъ матерей.

Содержаніе ея завщанія давно намъ извстно, на этомъ документ было выставлено число, мсяцомъ поздне кончины оплакиваемаго нами отца. Имніе мистера Томаса Ньюкома раздляется на три равныя части между его сыновьями, собственность его второй жены, разумется, слдуетъ ея собственномъ дтямъ, брату моему Брэнану и мн. Она отказала большія суммы служителямъ, благотворительнымъ и богоугоднымъ заведеніямъ, куда и при жизни длала значительные вклады. Жалю, любезный братъ, что теб ничего не оставила на память покойная матушка, потому-что она часто послднее время говорила о теб съ любовью, и въ самый тотъ день, когда скончалась, начала письмо къ твоему малютк, которое оставлено было неконченнымъ въ библіотек на стол. Братъ говорилъ, что въ тотъ день за завтракомъ она указала на сочиненіе Орма объ Индостан: ‘вотъ книга, сказала она, которая заставила бднаго Тома помшаться на путешествіи въ Индію’. Я знаю, ты будешь радъ слышать объ этихъ доказательствахъ возвращенія любви и расположенія той особы, которая послднее время часто говорила о своей привязанности къ теб, когда ты былъ еще ребенкомъ. Я такъ обремененъ длами по случаю настоящаго печальнаго событія, что едва имю время уврить тебя, любезный братъ, въ искренной преданности

Твоего
Г. Ньюкома.

Полковнику Ньюкому и пр.

IV.
Въ которой авторъ и герой разсказа продолжаютъ знакомство.

Еслибы мы вздумали разсказывать исторію юности не только нашего героя, но и отца нашего героя, мы никогда не кончили-бы съ дтскими біографіями. Пусть восхищается бабушка любаго джентльмена, съ нжностью исчисляя вс дтскія шалости и признаки ранняго развитія геніальныхъ способностей своего любимца-внука: — мы считаемъ себя не въ прав докучать читателямъ дтскимъ лепетомъ и задерживать почтенную британскую публику по поводу какой-нибудь старухи. Воспоминанія ранняго дтства каждаго человка занимательны только для двухъ или трехъ особъ въ цломъ мір: матери, которая его кормила, преданной супруг и, можетъ быть, въ послдствіи ребенку, который его полюбитъ,— но самому человку въ высочайшей степени интересны они всегда: въ какомъ бы онъ ни находился благосостояніи или какъ бы ни была горька его настоящая доля, какія бы ни были его лта, болзни, затрудненія, какъ бы ни былъ онъ знаменитъ или, обманутъ жизнью, утро дней его всегда представляется ему въ яркомъ свт, его дтскія страданія, радости и привязанности навсегда остаются ему дороги и милы. Я попрошу позволенія сказать о дтской біографіи мистера Клэйва Ньюкома, въ качеств его историка, только то, что будетъ необходимо для знакомства съ нкоторыми особенностями его характера и что будетъ имть связь съ дальнйшими его похожденіями въ свт.

Хотя мы и были школьными товарищами, но знакомство мое съ молодымъ Ньюкомомъ, сдланное на школьной скамь, гд мы впервые встртились, было случайно и непродолжительно. Онъ имлъ то преимущество, что былъ шестью годами моложе своего настоящаго біографа, и такая разница лтъ между юношами въ общественномъ заведеніи не допускаетъ и мысли о короткости: скоре можно допустить короткія отношенія между простымъ юнкеромъ и главнымъ командиромъ конно-гвардіи, между начинающимъ адвокатомъ и милордомъ главнымъ судьей въ присутствіи, или между ребенкомъ, только-что надвшимъ панталончики и курточку и взрослымъ юношей въ модномъ фрак. Такъ какъ мы ‘знались домами’, выражаясь по школьному, и наши семьи были между собой нсколько знакомы, дядя Ньюкома со стороны матери, почтенный отецъ Чарльзъ Гонимэнъ (одаренный высшей силой краснорчія проповдникъ и владтель капеллы лэди Уитльси, въ улиц Дэнмэркъ, въ Мэйферскомъ квартал), привезя ребенка посл рождественскихъ вакацій въ 182— въ школу капуциновъ, поручалъ его, въ цломудренной, привтственной рчи, моему надзору и покровительству. Дядя мой, майоръ Пенденнисъ посщалъ нкоторое время капеллу этого извстнаго своимъ краснорчіемъ проповдника и проникнутъ былъ удивленіемъ къ нему, подобно многимъ фэшенэбельнымъ особамъ. Удивленіе это раздлялъ и я въ ранней молодости, но оно значительно измнилось при боле зрломъ обсужденіи.

Мистеръ Гонимэнъ сказалъ мн съ видомъ глубокаго уваженія, что отецъ его юнаго племянника, полковникъ Томасъ Ньюкомъ, К. Б.— самый доблестный и отличный офицеръ въ бенгальскомъ округ досточтимой Остъ-Индской компаніи, что его дяди сводные братья полковника — знаменитые банкиры, находящіеся на чел торговаго дома подъ фирмою ‘Братья Гобсоны и Ньюкомъ — Гобсонъ Ньюкомъ, Эсквайръ, Брэйэнстонъ Сквэръ и Марбль-Гэтъ, Соссексъ, и сэръ Брэйанъ Ньюкомъ изъ Ньюкома и Пэркъ-Лэна. ‘Назвать ихъ по имени’, говорилъ мистеръ Гонимэнъ, и въ словахъ его дышало тоже текучее краснорчіе, которымъ онъ украшалъ самыя обыкновенныя обстоятельства жизни, ‘назвать ихъ по имени — значитъ указать на двухъ главныхъ торговцевъ богатйшаго города во всемъ мір, и на одного, если не на двухъ представителей той аристократіи, которая окружаетъ престолъ самаго великолпнаго, самаго утонченнаго въ своихъ вкусахъ европейскаго государя. Я общалъ мистеру Гонимэну сдлать для мальчика все, что могу, и онъ проступилъ въ моемъ присутствіи къ прощанью съ своимъ маленькимъ племянникомъ, въ не мене краснорчивыхъ выраженіяхъ, и вытащивъ длинный, но весьма тощій зеленый кошелекъ, извлекъ изъ него два шиллинга и шесть пенсовъ, и подарилъ ихъ ребенку, у котораго при этомъ какъ-то странно сверкнули голубые глаза.

По окончаніи классовъ, я встртилъ своего маленькаго protg не вдалек отъ лавки пирожника: онъ угощался пирожками съ малиновымъ вареньемъ. ‘Вы не должны сэръ, сказалъ я (склонный можетъ быть, еще съ юныхъ лтъ къ легкой сатир), тратить всхъ денегъ, которыя далъ вамъ дядюшка, на пирожки и на инбирное пиво’.

Мальчикъ вытеръ перепачканый въ малиновомъ сироп ротъ и сказалъ’. ‘Ничего, сэръ, у меня еще куча денегъ’.

— А сколько именно? говоритъ великій инквизиторъ.

Допросные пункты, употреблявшіеся въ школ при поступленіи новичка были слдующіе:

Какъ ваше имя? Кто вашъ отецъ? и много ли у насъ денегъ?

Маленькая особа вынула изъ кармана такую пригоршню совереновъ, при вид которой самый большой изъ учениковъ могъ бы почувствовать тоскливую зависть. ‘Дядя Гобсонъ’, сказалъ онъ ‘даль мн два ф., ття Гобсонъ дала мн тридцать шил., дядя Ньюкомъ далъ мн три ф., ття Анна дала мн одинъ ф. пять шил., а ття Гонимэнъ прислала мн десять шиллинговъ въ письм. Да еще Этель хотла мн дать одинъ фунтъ, только я, знаете ли, не хотлъ его взять, потому что Этель моложе меня, а у меня и такъ много денегъ’.

— А кто это Этель? спрашиваетъ старшій воспитанникъ, улыбаясь на безъискуственное признаніе мальчика.

— Этель моя кузина, отвчаетъ маленькой Ньюкомъ, дочь тти Анны. У нихъ Этель и Алиса, а ття Анна хотла, чтобъ ее звали Боадицея, только дядя не захотлъ, тамъ есть тоже Бэрнсъ и Эгбертъ и маленькій Альфредъ, только его на чего считать: онъ совсмъ еще, знаете ли, маленькое дитя. Эгбертъ былъ со мной въ тимпанійской школ, онъ детъ въ Итонъ въ будущемъ полугодіи. Онъ старше меня, только я съ немъ слажу.

— Который-же годъ Эгберту? спрашиваетъ старшій ученикъ съ улыбкой.

— Эгберту десять, а мн девять, а Этели семь, отвчаетъ толстощекій герой, глубоко засовывая руки въ карманы своихъ брюкъ и побрякивая тамъ всми своими соверенами. Я посовтовалъ ему выбрать меня своимъ банкиромъ — и, оставивъ у себя одну изъ монетъ, онъ передалъ мн остальныя, щедро выгружая ихъ изъ кармана, пока не истощилась вся казна.

Въ это время школьныя занятія старшихъ и младшихъ учениконъ были распредлены въ разные часы и маленькіе наши товарищи выходили изъ зала получасомъ раньше пятаго и шестаго класса. Нсколько разъ я находилъ маленькую синюю курточку на часахъ, и догадывался, что мой блокурый мальчикъ, съ пухленькимъ откровеннымъ личикомъ, съ большими голубыми глазами, пришелъ вынуть нкоторую сумму изъ своего банка. Въ скоромъ времени, на мст одного изъ хорошенькихъ голубыхъ глазокъ красовался синякъ. Оказалось, что малютка вступилъ въ кулачный бой съ гигантомъ своего класса и одержалъ надъ нимъ побду. ‘Досталось-же ему отъ меня!’ говорилъ онъ въ упоеніи торжества, а когда я спросилъ его о причин ссоры, онъ очень бойко разсказалъ мн, что ‘Вольфъ Мэйноръ, его противникъ, вздумалъ обойдтись грубо съ маленькимъ мальчикомъ, а что онъ (гигантъ-Ньюкомъ) не могъ этого снести’.

Выходя изъ школы, я простился съ маленькимъ храбрецомъ, который долженъ былъ остаться у капуциновъ и только еще начиналъ свое тревожное поприще. Такъ мы съ нимъ и не видались до тхъ поръ, пока я — уже совершенный молодой человкъ, нанимавшій квартиру въ Темпл — не встртилъ его описаннымъ выше образомъ.

Неистовое поведеніе бднаго Костигэна было виною того, что моя встрча со старымъ школьнымъ товарищемъ кончилось такъ неожиданно и такъ непріятно. Я потерялъ уже всякую надежду снова встртиться съ Клэйвомъ, а тмъ мене возобновить знакомство съ вознегодовавшимъ индійскимъ воиномъ, который покинулъ наше общество въ такой ярости. Однако-же на слдующее утро, едва успли унести завтракъ изъ моей комнаты, раздался стукъ въ дверь и мой писарь доложилъ: ‘Полковникъ Ньюкомъ и мистеръ Ньюкомъ’!

Очень можетъ быть, что жилецъ (половинный) квартиры на темпльскомъ ‘Подворь ягненка‘ почувствовалъ нкоторое угрызеніе совсти, услыхавъ имена своихъ постителей: сказать правду — я былъ гораздо веселе, чмъ въ прошлую ночь, и курилъ сигару, почитывая листокъ ‘Times‘. А сколько юношей въ Темпл курятъ посл завтрака сигары за листкомъ ‘Times‘? Мой другъ и спутникъ тхъ дней, да и всхъ моихъ дней, мистеръ Джорджъ Уаррингтонъ, пробавлялся своей коротенькой трубочкой и нисколько не смутился появленіемъ постителей: впрочемъ онъ нисколько не смутился-бы даже и тогда, еслибы къ намъ вдругъ вошелъ архіепископъ кэнтерберійскій.

Маленькій Клэйвъ съ любопытствомъ осматривалъ наши странныя владнія, въ то время, какъ полковникъ дружески пожималъ мн руку. Вчерашній гнвъ не оставилъ но себ и слдовъ, и открытое, смуглое лицо полковника, освтилось благосклонной улыбкой, когда онъ также сталъ оглядывать нашу старую комнату съ ея потемнвшими занавсками, гравюрами, книжными шкафами, со всмъ хламомъ корректурныхъ листковъ, перемаранныхъ рукописей, книжекъ для рецензій, пустыхъ бутылокъ содовой воды, сигарныхъ ящиковъ — и т. п.

— Вчера вечеромъ я очень вспылилъ, сказалъ полковникъ, а сегодня утромъ простылъ и подумалъ, что первый мой долгъ — отправиться къ мистеру Пенденнису и извиниться въ моемъ запальчивомъ поступк. Поведеніе этого пьянаго капитана — какъ его имя?— было до такой степени гнусно, что я немогъ допустить Клэйва оставаться съ нимъ доле въ одной комнат, и вышелъ, не простясь со стариннымъ пріятелемъ моего сына, не пожелавъ ему доброй ночи. Я долженъ вамъ пожать руку за вчерашній вечеръ, мистеръ Пенденнисъ’! И, проговоривъ эти слова, онъ ласково подалъ мн руку во второй разъ.

— Такъ здсь жилище музъ, неправда-ли сэръ? продолжалъ нашъ гость. Я знаю ваши произведенія очень хорошо. Вотъ Клэйвъ постоянно каждый мсяцъ высылалъ мн газету ‘Pall Mall’.

— Мы постоянно брали ее въ Смиффл, сказалъ Клэйвъ. Я всегда готовъ покровительствовать ‘Капуцинамъ’. Смиффль — надо объяснить это слово — есть уменьшительное отъ ‘Смитфилда‘ {Одипъ изъ лондонскихъ кварталовъ.}, въ которомъ находится большой мясной рынокъ, а не подалеку отъ него наша школа, и старые ея воспитанники придаютъ иногда, въ шутку, мсту своего воспитанія названіе сосдняго рьшка.

— Клэйвъ каждый мсяцъ высылалъ мн газету, и я читалъ вашъ романъ ‘Вальтеръ Лорренъ’, во время моего плаванія — внизъ по рк въ Калькутту.

— Неужели безсмертныя произденія Пена дошли до Бенгала и ихъ листочки носятся вдоль желтыхъ береговъ Джумпы? спрашиваетъ Уаррингтонъ, этотъ скептикъ, нимало не уважающій твореній современныхъ геніевъ.

— Я подарилъ вашу книгу мистриссъ Тимминсъ, въ Калькутт, говоритъ простодушно полковникъ. Надюсь, вы слышали о ней… Великолпнйшая женщина въ цлой Индіи…. Она была очарована вашимъ сочиненіемъ, а я вамъ скажу — не всякое сочиненіе займетъ и мистриссъ Тимминсъ, прибавилъ онъ съ лукавымъ видомъ.

— Капитальная вещь! перебилъ Клэйвъ. Я говорю про ту часть, вы знаете, гд Вальтеръ убгаетъ съ Неэрой, а генералъ не въ состояніи ихъ преслдовать, хотя почтовая карета и стоитъ у его крыльца, потому-что Тимъ О’Туль спряталъ его деревянную ногу! Клянусь Юпитеромъ, капитальная вещь! Очень забавно!.. Я не люблю чувствительныхъ сценъ, самоубійствъ и т. д., а что касается поэзіи, я питаю къ ней ненависть.

— Пену еще далеко до перваго куска, замчаетъ Уарингтонъ. Я считаю своей обязанностью, полковникъ, осаживать изрдка молодыхъ людей: иначе они сдлаются такими высокомрными, что съ ними и сладу не будетъ

— Я говорю…. вмшивается Клэйвъ.

— Что вамъ угодно было замтить? спрашиваетъ, повидимому съ большимъ вниманіемъ, мистеръ Уарингтонъ.

— Я говорю, Пенденисъ, продолжалъ безхитростный юноша, что вы мн всегда представлялись свтскимъ щеголемъ. Когда мы читали въ газет ‘Pall-Mall‘ о большихъ общественныхъ собраніяхъ, при описаніи каждаго изъ нихъ мы всегда встрчали ваше имя. Такъ, видите-ли, я и думалъ, что вы живете въ Альбани, что у васъ множество верховыхъ лошадей, слуга, грумъ, а покрайней ужь мр — наемный кабріолетъ.

— Сэръ, говоритъ полковникъ, я надюсь, что вы не привыкли подводить благородныхъ людей подъ такую жалкую мрку. Призваніе писателя — самое благородное. Я желалъ бы лучше быть авторомъ геніальнаго произведенія, чмъ генералъ-губернаторомъ Индіи. Я удивляюсь генію. Я покланяюсь ему всюду, гд-бы ни встртилъ. Я больше всего на свт люблю мое званіе, но это потому, что я къ нему привыкъ. Я не могу написать четырехъ стиховъ, нтъ, никакъ могу, хоть разстрляйте меня. Человкъ не можетъ пользоваться всми преимуществами жизни. Кто не захотлъ-бы сносить бдность, еслибы онъ былъ увренъ, что на его долю выпадетъ геній, слава и безсмертіе, сэръ? Вспомните о доктор Джонсон: что — это былъ за геній, а гд жилъ? Въ комнатахъ, смю сказать, нелучше этихъ…. только эти, я увренъ, гораздо веселе и пріятне…. прибавилъ полковникъ, полагая, что насъ обидлъ.— Одно изъ величайшихъ удовольствій и наслажденій, которымъ я думалъ развлечься на родин, была надежда имть честь познакомиться съ учеными и геніальными людьми, съ остроумными писателями, поэтами и историками, а еслибы мн въ самомъ дл посчастливилось познакомиться съ ними — извлечь себ пользу изъ ихъ бесды. Я оставилъ Англію слишкомъ молодымъ человкомъ, чтобы воспользоваться этимъ преимуществомъ. Въ дом моего отца, кажется, цнили боле деньги, нежели разумъ: ни я, ни мой отецъ не имли такихъ случаевъ, которые я желалъ-бы доставить теб, Клэйвъ, и я изумляюсь, какъ ты могъ подумать о бдности мистера Пендениса или почувствовать что-либо другое, кром уваженія и удивленія, при вход въ комнаты поэта и литератора? Прежде я никогда не бывалъ въ комнатахъ литератора, продолжалъ полковникъ, отвернувшись отъ сына и обратившись къ намъ.— Извините меня, пожалуйста, эта…. эта бумага точно корректурные листки?’ Мы передали ему эту рдкость, улыбаясь восторгу честнаго джентельмена, удивлявшагося тому, что намъ также прілось, какъ пироги пирожнику.

Находясь въ сообществ литераторовъ, полковникъ почелъ приличнымъ говорить только о литератур, и во все продолженіе моего дальнйшаго и боле близкаго знакомства съ нимъ, хотя мн положительно было извстно, что онъ отличился въ двадцати сраженіяхъ, мн все таки никогда не удавалось навести его на разговоръ о его военныхъ подвигахъ и воспользоваться его опытностью: полковникъ всегда преходилъ молчаніемъ этотъ предметъ, какъ совершенно не заслуживающій упоминовенія.

Я открылъ, что онъ считалъ доктора Джонсона величайшимъ человкомъ: слова доктора не сходили съ устъ его, при этомъ онъ никуда ни здилъ безъ ‘Жизни Босвеля’. Кром этихъ сочиненій, онъ читалъ ‘Цезаря и Тацита’, съ переводомъ, сэръ, съ переводомъ — я очень радъ, что унесъ отъ капуциновъ кое-какую латынь’. И онъ принимался приводить цитаты изъ латинской грамматики, примнимыя къ сотн случаевъ повседневной жизни — и все это съ совершеннымъ простодушіемъ. Часть его походной библіотеки, вмст съ поименованными книгами составляли: ‘Спектэторъ’, ‘Донъ-Кихотъ’ и ‘Сэръ Чарльзъ Грандисонъ’.— ‘Я читаю эти книги, сэръ, говорилъ онъ обыкновенно, потому-что любію быть въ обществ джентльменовъ, а сэръ Роджеръ де Коверлей и сэръ Чарльзъ Грандисонъ и сэръ Донъ-Кихотъ — самые превосходные джентльмены въ мір’. Когда мы спросили его мнніе о Фильдинг: —

— ‘Томъ Джонсъ, сэръ, Джозефъ Эндрюсъ, сэръ’! крикнулъ онъ, закрутивъ усы. ‘Я читалъ ихъ мальчикомъ, когда бывалъ знакомъ и съ другими дурными людьми, когда я былъ виновенъ въ такихъ унизительныхъ поступкахъ, которыхъ стыжусь теперь. Сэръ, эти книги мн попались въ библіотек моего отца, и я прочелъ ихъ потихоньку, также, какъ потихоньку пилъ пиво, уходилъ на птушьи бои и курилъ трубку съ грумами Джэкомъ и Томомъ въ конюшн. Припоминаю, что мистрисъ Ньюкомъ застала меня за одной изъ этихъ книгъ, и, судя по скромному виду книги, приняла ее за сочиненіе Анны Моръ или за-что-нибудь подобное. Хотя-бы я и не ршился солгать даже въ бездлиц — я никогда не лгалъ, сэръ, клянусь небомъ, что я солгалъ не боле трехъ разъ въ жизни — однако тогда не сказалъ ни слова. Такъ — вотъ, однажды вечеромъ, она взяла эту книгу и начала ее читать съ обычной своей важностью — веселую шутку она также понимала, какъ я еврейскій языкъ — читала-читала до тхъ поръ, пока не дошла до лэди Б. и до Эндрюса, тутъ она закрыла книгу, сэръ, и желалъ-бы я, чтобы вы видли — какой она на меня бросила взглядъ!— Признаюсь, я чуть не лопнулъ со смху, потому-что былъ дикимъ и непокорнымъ юношей, сэръ! Но она была права, сэръ, а я былъ кругомъ виноватъ. Книга, сэръ, разсказывающая исторіи про шайку лакеевъ и служанокъ, пьянствующихъ въ полпивныхъ. Неужели вы полагаете, что мн нужно знать, чмъ занимаются мои китмотгары и койсомаги! Я мене гордъ, чмъ кто-нибудь, но между людьми должнаже существовать разница, сэръ, и такъ-какъ мн и Клэйву суждено было родиться джентльменами, я не хочу сидть въ кухн и въ людской. А этотъ Томъ Джонсъ, этотъ человкъ, который продаетъ самого себя, — клянусь вамъ, вся кровь во мн кипитъ при одной мысли о немъ! Я не захотлъ бы остаться въ одной комнат съ такимъ человкомъ, сэръ. Еслибы онъ вошелъ въ эту дверь, я сказалъ-бы ему: ‘Какъ ты осмливаешься, продажный разбойникъ, осквернять своимъ присутствіемъ ту комнату, гд я бесдую съ моимъ молодымъ другомъ? Гд два джентльмена, говорю я, пьютъ вино посл обда? какъ ты осмливаешься, презрнный негодяй?…— Это я не вамъ говорю, сэръ! Я…. я…. прошу васъ извинить меня’.

Полковникъ, въ своей блой одежд, шагалъ по комнат, то неистово дымя свою сигару, то размахивая своимъ желтымъ банданна, и его рчь къ Тому Джонсу была прервана приходомъ моего писца Ларкинса. Ларкинсъ постарался скрыть свое изумленіе, онъ былъ пріученъ не удивляться ничему, чтобы не видалъ и ни слыхалъ въ нашей квартир.

— ‘Что нужно, Ларкинсъ’? спросилъ я. Другой господинъ, Ларкинса не за долго передъ тмъ долженъ былъ уйдти изъ дому по одному длу и оставилъ меня съ благороднымъ полковникомъ, который былъ совершенно доволенъ бесдой и сигарой.

— Это отъ Бреттсъ, сказалъ Ларкписъ.

Я приказалъ, чтобы посланный отъ Бреттсъ пришелъ въ другой разъ. Въ тоже мгновеніе юный Ларкинсъ воротился опять и доложилъ:

— Съ вашего позволенія, сэръ, онъ говоритъ, что не уйдетъ безъ денегъ.

— Выпроводите его! крикнулъ я. Скажите, что у меня дома нтъ денегъ. Пусть прійдстъ завтра.

Пока я говорилъ, Клэйвъ посматривалъ на меня съ изумленіемъ, а лицо полковника выразило чувство болзненнаго сочувствія. Однако же онъ сдлалъ надъ собой усиліе и снова заговорилъ о Том Джонс:

— Нтъ, сэръ, у меня недостаетъ словъ, чтобы выразить мое негодованіе на такого презрннаго человка, какъ Томъ Джонсъ. Но я забываю, что мн нечего и говорить объ этомъ: добрый и великій докторъ Джонсонъ уже ршилъ этотъ вопросъ. Вы помните, что онъ сказалъ мистеру Босвелю о Фильдинг?

— Тмъ не мене, полковникъ, Гиббонъ его хвалитъ, замтилъ собесдникъ полковника, а это чего-нибудь да стоитъ. Онъ говоритъ, что мистеръ Фильдинг происходитъ изъ фамиліи, которая ведетъ свое начало отъ графовъ Габсбургскихъ, но что….

— Гиббопъ! Гиббонъ былъ человкъ достодолжный, и я не дамъ окурка сигары за мнніе такого человка. Если мистеръ Фильдингъ былъ благороднаго происхожденія, онъ долженъ-бы доказать это своими трудами — и тмъ хуже для него, если этого не сдлалъ. Но я отнимаю у васъ своей болтовней драгоцнное время…. Курить не стану больше, — благодарю васъ. Мн еще нужно побывать въ Сити, но я не могъ прохать мимо Темпля, не заглянувъ къ вамъ и не изъявивъ полной признательности старинному покровителю моего сына. Вы обяжете насъ и придете къ намъ обдать завтра, посл-завтра, когда вамъ угодно? Пріятеля вашего, кажется, нтъ въ город? Надюсь имть удовольствіе познакомиться съ нимъ короче, когда онъ возвратится. Идемъ, Клэйвъ!

Клэйвъ, углубленный въ разсматриваніе гоггартовскихъ гравюръ все время спора или — лучше сказать — все время монолога своего отца, тотчасъ отошелъ отъ книги и простился со мной, приглашая меня ирійдти поскоре и взглянуть на его пони. И такъ, пожавъ еще разъ другъ-другу руки, мы разстались.

Не усплъ я снова развернуть газеты, какъ у нашей двери раздался стукъ и полковникъ опять появился въ комнат, очень взволнованный и смущенный.

— Прошу извинить меня… кажется, я забылъ мой… мою…

Ларкинсъ вышелъ изъ комнаты и полковникъ прямо приступилъ къ длу. ‘Дорогой мой другъ, говоритъ онъ, тысячу разъ прошу у васъ прощенія… Но я позволю себ говорить съ вами, какъ съ другомъ Клэппа…. Я оставилъ малаго на двор. Я знаю участь писателей и людей геніальныхъ…. Покамстъ мы съ вами говорили, къ вамъ приходили съ какимъ-то требованіемъ — вы не могли удовлетворить его въ настоящую минуту. Поэтому позвольте — извините мою смлость — позвольте мн быть вашимъ банкиромъ. Вы говорили мн, что принялись за новый трудъ: я увренъ, что это будетъ мастерское произведеніе, если оно похоже на послднее ваше произведеніе. Позвольте мн подписаться на двадцать экземпляровъ и заплатить вамъ деньги впередъ. Вы знаете — мн надо хать отсюда. Я — перелетная птица, старый, безпокойный солдатъ.

— Любезный полковникъ, сказалъ я, вполн тронутый и утшенный этимъ безмрнымъ великодушіемъ, мой назойливый заимодавецъ — ни-кто другой, какъ мальчикъ моей прачки и, если не ошибаюсь, мистрисъ Бреттсъ сама должна мн. Притомъ-же у меня уже есть банкиръ въ вашемъ семейств.

— Въ моемъ семейств, сэръ?

— Господа Ньюкомы, въ Триднилльской улиц, такъ благосклонны, что берегутъ за меня мои деньги, когда они есть, и мн очень пріятно сказать вамъ, что и теперь въ ихъ рукахъ находится кое какая, принадлежащая мн сумма. Мн очень жаль, что я лишенъ удовольствія прибгнуть къ вашей обязательной дружб. И мы четвертый разъ въ это утро пожали другъ другу руки, и благородный джентльменъ, простившись со мной, отправился къ своему сыну.

V.
Дяди Клэйва.

Обдъ, предложенный гостепріимнымъ полковникомъ, съ радостью былъ принятъ, за нимъ послдовали еще разныя другія угощенія на счетъ нашего радушнаго пріятеля. Онъ жилъ въ это время съ однимъ изъ своихъ индійскихъ товарищей въ гостинниц Нерота, въ Клиффордской улиц, тамъ готовили очень хорошій столъ, который мистеру Клэйву былъ гораздо больше по вкусу, чмъ простая, хотя и обильная пища у капуциновъ, отъ которой, разумется, каждый изъ насъ отворачивалъ носъ когда былъ мальчикомъ, хотя иной бднякъ, вынужденный впослдствіи бороться съ жизнью, можетъ быть не разъ оглянулся назадъ и пожаллъ объ этомъ хорошо накрытомъ юношескомъ стол. И такъ, моя дружба съ отцомъ и сыномъ возрастала значительно, и нравилась мн гораздо больше, чмъ отношенія мои къ дядямъ Клэйва изъ Сити, о которыхъ я упоминалъ въ предъидущей глав и которыя были, по справедливости, чрезвычайно отдаленны и почтительны.

Еслибы вс частные вклады, сохраняемые этими достойными банкирами равнялись моимъ, я право не знаю, куда бы двались Ньюкомъ Голь, Пэркъ-Лэнъ, Марбль-Гэтъ и Брайэнстонъ Сквэрь. Я постоянно съ строгимъ самоотверженіемъ оставлялъ не тронутыми въ банк дв или три гинеи, поддерживая на нихъ балансъ, такъ-что мой разсчетъ былъ всегда ясенъ: представляю себ, какъ клерки и кассиры скалили зубы, когда я приходилъ брать деньги. Чтобъ не встрчаться лицомъ къ лицу съ этими ужасными счетчиками, я посылалъ туда клерка Лэркинса или мистрисъ Флэнэгэнъ, прачку. Не говорю уже о той особой боковой гостиной, гд я видлъ, черезъ стеклянную перегородку, плшивыя головы братьевъ Ньюкомовъ, бесдовавшихъ съ другими капиталистами или углубленныхъ въ чтеніе газетъ. Скорй бы я согласился прогуляться въ собственной библіотек доктора, въ школ капуциновъ или ссть въ кресло въ студіи зубнаго врача и позволить себ выдернуть зубъ, чмъ переступить за этотъ страшный предлъ. Напротивъ мой добрый дядя, покойный маіоръ Пенденнисъ, который, разумется, имлъ самые маленькіе разсчеты съ домомъ Гобсоновъ, входилъ въ гостиную и кланялся двумъ магнатамъ, распоряжавшимся тамъ съ непринужденной важностью Ротшильда. ‘Другъ мой, говорилъ добрый старый джентльменъ, своему племяннику и питомцу. ‘Il faut se faire valoir. Говорю вамъ, сэръ, что ваши банкиры любятъ сохранять разсчеты каждаго джентльмена. Это большая ошибка предполагать, что они вжливы только со своими богатыми кліэнтами. Посмотрите-ка на меня: я всегда, какъ только бываю въ Сити, захожу къ нимъ и разговариваю съ ними. Я слышу отъ нихъ о перемнахъ биржеваго курса и сообщаю эту новость въ наши концы города. Хорошее дло, сэръ, быть въ хорошихъ отношеніяхъ съ своимъ банкиромъ, и въ нашихъ концахъ Лондона, я можетъ быть, сдлаю хорошій оборотъ для Ньюкомовъ’.

Врно то, что въ своемъ собственномъ кругу, въ квартал Мэйфэр въ Ст-Джемской улиц, мой почтенный дядюшка былъ покрайнй мр равенъ банкиру. Когда я пріхалъ въ Лондонъ, онъ былъ такъ добръ, что доставилъ мн приглашеніе на вечера лэди Анны Ньюкомъ въ Паркъ-Лэнъ а также и на праздники мистрисъ Ньюкомъ въ Брэйанстонъ-Сквэр хотя, признаюсь, послдними, черезъ нкоторое время, я сталъ пренебрегать и посщалъ ихъ весьма небрежно. ‘Между нами сказать, мой добрый другъ’, говорилъ старый лукавый менторъ того времени’, общество, собирающееся у мистрисъ Ньюкомъ не совсмъ избранное, и нельзя сказать, чтобъ они была отлично воспитанная женщина, но хорошо, когда человка видятъ въ дом у его банкира. Я совтую теб, хоть на нсколько минутъ, появляться тамъ, всякой разъ, какъ тебя будутъ приглашать’. Я иногда такъ и поступалъ, какъ онъ совтовалъ, хотя мн всегда представлялось, не знаю справедливо или нтъ, судя по обращенію со мной мистриссъ Ньюкомъ, будто она знаетъ, что въ банк лежитъ у меня только тридцать шиллинговъ. Когда нибудь, въ теченіе двухъ трехъ лтъ, мистеръ Гобсонъ Ньюкомъ, встртясь со мной, приглашалъ меня занять пустое мсто въ тотъ день, или въ слдующій вечеръ за его столомъ, а приглашеніе это я могъ принять или нтъ. Обды эти постоянно приправлялись солью злословія. Въ такого рода лондонской гостепріимности ничего нтъ священнаго. Блый жилетъ гостя закрываетъ проблъ за хозяйскимъ столомъ, а къ вечеру исчезаетъ. ‘И то сказать, говаривалъ обыкновенно мн почтенный маіоръ, если-бы мы свободно не могли говорить о тхъ, съ которыми обдаемъ, какъ-бы онмлъ нашъ Лондонъ! Самые пріятные вечера, когда либо проведенные мною, были т, когда мы засдали посл сытнаго обда en petit comit и пересуживали отсутствующихъ. Придетъ и твоя очередь, mon cher, да почему же и нтъ? не думаешь ли ты, что я ласкаю себя надеждой, будто мои друзья не подмтили моихъ маленькихъ ошибокъ и погршностей? Все дло въ томъ, что я не могу имъ помшать — и потому отдаю себя на казнь de bonne grace. Entre nous: братъ Гобсонъ Ньюкомъ добрый малый, но человкъ не благовоспитанный, а его жена — его жена совершенно ему по плечу’.

Разъ въ годъ лэди Анна Ньюкомъ (мой менторъ былъ съ ней очень остороженъ, потому-что, какъ я уже замтилъ когда-то, чмъ положеніе людей было выше, тмъ уважительнй и осторожнй отзывался о нихъ маіоръ Пенденисъ) — разъ или два раза въ годъ, я эли Анна Ньюкомъ открывала свои салоны для концерта и для бала, по-случаю того и другаго, вся улица загромождалась каретами и появлялся весь большой свтъ и кое-кто изъ средняго круга. Мистрисъ Ньюкомъ также длала балъ и давала концертъ англійской музыки для контраста съ итальянскими пвцами своей невстки. Отечественная музыка, говорила мистрисъ Ньюкомъ, достаточно хороша для нея.

Мы должны сказать правду, между этими лэди не было никакой любви. Брэйанстонъ Скверъ не могъ простить Паркъ-Лэну превосходства въ знатности, и списокъ знаменитыхъ особъ, посщавшихъ вечера дорогой Анны, наполнялъ завистью сердце дорогой Маріи. Бываютъ люди, на которыхъ званіе и свтскія блага производятъ такое впечатлніе, что они невольно колно-преклоняются передъ счастливцами, бываютъ люди и другаго свойства, для которыхъ чужое благоденствіе — личное оскорбленіе и которые не могутъ видть колесницы богатства безъ того, чтобы не осыпать ее бранью и укорами. Мистрисъ Ньюкомъ, на сколько позволяетъ мн судить моя скромная опытность, не только завистлива, но даже гордо выставляетъ свою зависть напоказъ. Впрочемъ она ошибается въ этомъ чувств и принимаетъ его за ненавистную честность. Она не преклонится передъ высокомрными людьми и не облобызаетъ у нихъ руки.

Она жена купца и дочь стряпчаго. Въ ней нтъ ни капли гордости. Вольно было ея свояку, этому бдному Брэнену — (если принять въ соображеніе, что всякой знаетъ все, что длается въ Лондон, видалъ ли кто подобное заблужденіе?) вольно ему было, въ свободные часы отъ занятій въ банк, забывать своихъ собственныхъ друзей для знатныхъ родственниковъ своей жены и ухаживать за лордами и лэди въ Мэй-Фэр. Вотъ ужь у нея нтъ такого безумнаго тщеславія, нтъ. Она сообщала свои сужденія очень свободно всмъ своимъ знакомымъ почти въ каждомъ своемъ разговор. Ясно, что этимъ двумъ лэди порознь бы то гораздо лучше. Мистрисъ Ньюкомъ, я увренъ, никогда не думала, чтобъ у нея были предразсудки или чтобъ она могла назваться чмъ-либо другимъ, кром честной, независимой высоко мысля щей женщиной. Об лэди держали своихъ мужей подъ башмакомъ, эти господа были кроткаго нрава, легко поддающагося вліянію женщины, какъ и вс, но правд сказать, мужчины въ этомъ семейств. Въ слдствіе этого, когда сэръ Брэйанъ Ньюкомъ подавалъ голосъ за кандидата изъ партіи тори въ Сити, мистеръ Гобсонъ Ньюкомъ надрывался отъ крику въ пользу ‘преобразователей’. Въ то время какъ Брэйанъ засдалъ въ Нижней-Палат между кроткихъ консерваторовъ, Гобсонъ уличалъ измнниковъ и гремлъ противъ испорченности нравовъ въ высшемъ сло, такъ-что вся Мэрилэбонская община дрожала отъ восторга. Когда лэди Анна, ея мужъ и куча ихъ дтей провозглашали себя ревнителями правилъ католической церкви, мистрисъ Гобсонъ волновалась отъ ужаса, касательно распространенія католицизма.

Бдный Гонимэнъ, и ты впалъ въ заблужденіе!

Многихъ хорошихъ обдовъ лишился Чарльзъ Гонимэнъ. Очень было занимательно впослдствіи видть мученическій видъ, который онъ придавалъ себ. Еслибъ онъ готовился быть растерзаннымъ на части дикими зврями, и тогда едва ли бы онъ могъ имть боле покорный видъ и отдаться съ боле христіанскимъ смиреніемъ въ руки своихъ гонителей. Но я забгаю впередъ.

Опасаясь, чтобъ меня не обвинили въ предубжденіи, когда я описываю мистрисъ Ньюкомъ и ея семейство, и не желая подать повода читателю воображать, что презрніе, оказанное автору богатой и добродтельной банкиршей, составляетъ тайную причину этого не совсмъ лестнаго очерка ея характера, я прошу позволенія передать съ величайшей точностью, какъ только я могу припомнить, слова ея собственнаго родственника, — Джиэльза, эсквайра, котораго я имлъ честь встртить за ея столомъ, и который, когда мы вмст шли изъ Брэйанстонъ-Сквэра, былъ довольно благосклоненъ, чтобъ говорить при мн очень непринужденно о родственникахъ, отъ которыхъ только что вышелъ.

‘Обдъ былъ очень хорошъ, сэръ, сказалъ мистеръ Джиэйльзъ, закуривая предложенную мною сигару и показывая расположеніе къ разговорчивости и общежительности, — столъ Добсона Ньюкома едва ли не лучше всхъ тхъ, подъ которыми когда либо находились мои ноги. А вы не спросили себ въ другой разъ черепаховаго супу, сэръ? я это замтилъ, а я везд и всегда такъ длаю, а въ особенности въ этомъ дом, потому-что знаю— гд Ньюкомъ достаетъ черепахъ. Мы съ Ньюкомомъ стоимъ подъ однимъ и тмъ же знаменемъ, — принадлежимъ къ обществу ‘любителей устрицъ’, и требуемъ, чтобъ черепахи намъ доставлялись хорошія, скажу вамъ — и чтобъ ихъ было въ волю,— хе, хе, это не дурно! Я полагаю, что вы — или молодой адвокатъ, или стряпчій — молокососъ, или что-нибудь въ этомъ род. Я длаю это заключеніе потому, что вы сидли на конц стола и никто не обращалъ на васъ вниманія. Это и мое мсто, не смотря на то, что я родственникъ, Ньюкомъ приглашаетъ меня, когда у него есть лишнее мсто за столомъ. Сегодня встртилъ онъ меня въ Сити и говоритъ, ‘Томъ, говоритъ, сегодня, въ семь часовъ съ половиной, обдъ въ Сквэр: приходи и приводи Луизу, мы съ ней такъ давно не видались’.— Луиза — моя жена, сэръ, сестра Маріи, — Ньюкомъ взялъ эту двочку изъ моего дома — Нтъ, нтъ, Гобсонъ, отвчалъ я: Луиза кормитъ своего восьмаго ребенка — у насъ восемь человкъ дтей, сэръ,— и, сказать правду, моя миссисъ ни за какія блага въ мір не пойдетъ туда. Она не можетъ выносить этого дома. Жена мистера Ньюкома принимаетъ на себя такой покровительственный видъ, который хоть кого озадачитъ.— Изволь, любезный Добсонъ сказалъ я, хорошій обдъ — всегда хорошій обдъ, я буду, но Луиза не будетъ… то есть, не можетъ быть.

Въ то время, какъ мистеръ Джэйльзъ, достаточно разогртый бордосскимъ виномъ, изъяснялся съ такимъ чистосердечіемъ, его товарищъ раздумывалъ о томъ, какъ онъ, Артюръ Пенденнисъ столкнулся около полудня съ мистеромъ Ньюкомомъ на ступенькахъ клуба Мегатеріумъ и не могъ отказаться отъ приглашенія на этотъ обдъ, отъ котораго такъ робко отклонилась мистрисъ Джэйльзъ. Ея мужъ продолжалъ разглагольствовать:— Я старый воробей! терпть не могу женскихъ дрязгъ. По моему, и лэди Ньюкомъ и мистрисъ Ньюкомъ об ни куда негодятся. Я знаю, Марія постоянно, такъ или иначе, задваетъ лэди Ньюкомъ: называетъ ее гордой и Богъ знаетъ чмъ еще, а между тмъ моя жена говоритъ, что Марія только прикидывается радикалкой, и не приглашаетъ насъ къ себ потому, что боится — какъ бы мы не встртились съ баронетомъ и его женой. Да и за чмъ ей приглашать насъ, милая Лу? говорю я. Мн и самому не хочется встрчаться ни съ лэди Ньюкомъ, ни съ лордомъ Кью, ни съ кмъ изъ нихъ. Лордъ Кью, не правда ли, какая странная фамилія? Отчаянный франтъ этотъ молодой лордъ Кью! Ужасный господинъ, дикой какой то!

Въ молодые годы я былъ писцомъ въ этомъ дом, сэръ, былъ въ немъ во времена старухи и мистера Ньюкома, отца этихъ молодыхъ людей, самаго добраго человка, какой когда-либо бывалъ на бирж. Тутъ мистеръ Джэйльзъ, разгорячившись представившимся предметомъ разговора, началъ въ подробности развивать исторію торговаго дома. ‘Видите ли, сэръ, сказалъ онъ, банкирскій домъ братьевъ Гобсоновъ или братьевъ Ньюкомовъ, также компаньоновъ этой фирмы, не можетъ быть признанъ одною изъ первенствующихъ фирмъ, но все-таки это весьма почтенный старинный домъ, занимающійся весьма уважительными длами, особенно же по своимъ связямъ съ диссидентами.’ Дале мистеръ Джэйльзъ объяснилъ, какъ дла торговаго дома перешли къ братьямъ Ньюкомамъ, Гобсона Ньюкома, эсквайра, и сэра Брэйана Ньюкома, баронета, и какъ эти дла значительно увеличились сношеніями съ Вестъ-Индіею, благодаря аристократическимъ друзьямъ и связямъ вышеозначеннаго баронета.

Однако же, по мннію мистера Джэйльза, самою дловитою особою въ дом братьевъ Гобсоновъ, дльне отца и дяди, дльне своего мужа, сэра Т. Ньюкома, дльне своихъ вышеупомянутыхъ сыновей и наслдниковъ, — была знаменитая Софія — Алетэя Гобсонъ, въ послдствіи Ньюкомъ, о которой можно было бы сказать тоже, что Фридрихъ Великій сказалъ о своей сестр: sexu foemina, vir ingenio — тломъ женщина, духомъ мужчина. И это правда, замтилъ разскащикъ: въ ней было дйствительно что-то мужское. Голосъ у нея былъ глухой и грубый, а въ старости у нея выросла борода, которой могъ бы позавидовать любой юноша. Когда она входила въ банкъ, пріхавъ въ своей карет изъ Клэпгэма, когда показывалась ея темнозеленая шуба съ мховой опушкой, ея срая пуховая шляпа, пуховыя перчатки и большіе золотые очки,— не одинъ писецъ торговаго дома дрожалъ заране: не даромъ говорили, что ей недостаетъ только трубки для полнаго сходства съ покойнымъ фельдмаршаломъ Блюхеромъ,

Ея похороны въ Клэпгэм представляли величественное зрлище. Народу сошлось, какъ на Дербійскую ярмарку. Кареты извстнйшихъ фамилій Сити и кареты богатйшихъ изъ диссидентовъ, нсколько экипажей, наполненныхъ пасторами, неисключая и пасторовъ первенствующей церкви, экипажъ графа Кью и экипажъ его дочери, леди Анны Ньюкомъ, сопровождали тло покойной въ ея послднюю обитель. Ей было ужь очень много лтъ, когда она упала съ лстницы, проходя изъ библіотеки въ спальню, въ то время, какъ вс въ дом уже заснули, и когда горничныя нашли ее поутру безъ языка, но еще живую. Голова у ней была страшно пробита ночнымъ подсвчникомъ, съ которымъ она шла въ свою комнату…. Но, продолжалъ мистеръ Джэйльзъ съ большою энергіею, кром пустыхъ экипажей, кром духовника въ траур, при балдахин съ перьями и проч., сотни людей, не одтыхъ въ трауръ и не бывшихъ на похоронахъ, оплакивали свою благодтельницу, могу васъ уврить! У ней были свои недостатки и даже значительные, но за то она длала благодянія безъ числа, — да, сэръ, безъ числа! и ея добрыя дла перевсятъ дурныя склонности.

У старой лэди была замчательная сила воли, продолжалъ мой спутникъ. Она знала, какъ свои пять пальцевъ — кто что длалъ въ свободное отъ занятія время, въ какую церковь ходили молодые писцы и постоянно ли они туда ходили, съ сыновьями своими, не смотря на то, что они давно уже сдлались взрослыми, обращалась, какъ съ школьниками — и что-же изъ этого вышло? у ней вышла ссора съ сыномъ сэра Тома Ньюкома, сумасброднымъ малымъ, который убжалъ изъ дому и былъ спроваженъ въ Индію. А между нами будь сказано, мистеръ Гобсонъ, да и мистеръ Брэйанъ, теперешній баронетъ, хотя дома были нмы, но за то убгали тайкомъ изъ дому въ театръ, сэръ! Гуляли, какъ и вс молодые люди, сэръ! Однажды, будь я не я, если мн не попался въ Гэймарке мистеръ Гобсонъ, прямо изъ оперы, въ штиблетахъ и складной шляп сэръ, въ то время, какъ его ма воображала, что онъ здраво и не вредимо почиваетъ въ Сити. Я ручаюсь, что на немъ не было складной шляпы, когда онъ на слдующее же утро съ ея милостью отправлялся въ капеллу,— именно на слдующіе утро: это врно, какъ-то, что мое имя — Джонъ Джэйльзъ.

По смерти старой лэди, мистеру Гобсону не зачмъ было скрывать своихъ проказъ и онъ, не стсняясь, предался увеселеніямъ. Со старшимъ братомъ у нихъ была всегда большая дружба, но когда мистеръ Брэйанъ женился и на его столик появились визитныя карточки только одной знати, мистеръ Гобсонъ не могъ этого вынести. ‘Это мн не къ масти,’ говорилъ онъ, и нсколько времени уврялъ, что вовсе не расположенъ къ женитьб. А вышло не такъ. Вы знаете, никому изъ насъ не уйдти отъ своей судьбы. Пришло и ему время, какъ пришло мн самому. Вы знаете, мы женаты на двухъ родныхъ сестрахъ. Вс думали, что Полли Смитъ, выйдя замужъ за богаче Ньюкома, сдлала отличную партію, но я съ своей стороны думаю, что моей старух — жен чуть-ли не лучше на бломъ свт, и если вы когда пройдете по Бернардской улиц, въ воскресенье, часовъ около шести, и захотите скушать кусокъ ростбифу и выпить стаканъ портеру,— заходите ко мн и посмотрите сами’.

Однако не будемъ гнваться черезчуръ на весьма почтенныхъ братьевъ полковника Ньюкома за то, что они нсколько лтъ пренебрегали своимъ индійскимъ родственникомъ или, по-крайней-мр, не оказывали ему должнаго уваженія. Ихъ мать никакъ не могла ему простить прошедшаго, и во всякомъ случа ни однимъ словомъ не показала, что возвращаетъ ему свое благорасположеніе. Въ теченіе многихъ лтъ, какъ только они могли запомнить, бдный Томъ былъ признаваемъ за нераскаяннаго блуднаго сына, погрязшаго въ дурномъ обществ и не достойнаго сочувствія почтенныхъ людей. Отецъ ихъ никогда не имлъ на столько твердости, чтобы представить имъ исторію Тома въ истинномъ ея свт — со стороны снисходительности и состраданія. Поэтому Томъ всегда считался въ дом заблудшейся овцою, бракъ его съ бдною лэди никакъ не могъ поднять его въ глазахъ клэпгэмскихъ родственниковъ, и только тогда, когда въ газетахъ нсколько разъ было упомянуто о его воинскикъ подвигахъ, когда о немъ стали хорошо отзываться въ Лиденгольской улиц, гд представители торговаго дома ‘Братьевъ Гобсоновъ’ увивались около остъ-индскихъ владльцевъ, и когда наконецъ онъ перевелъ значительныя суммы въ Англію, — только тогда его братья-банкиры начали съ нимъ примиряться.

Я говорю не будемъ къ ними слишкомъ строги….

——

Малютка Клэйвъ былъ первымъ невиннымъ и счастливымъ существомъ, на которомъ стала отражаться усиливающаяся любовь Ньюкомовъ къ ихъ индійскому брату. Когда болзненный ребенокъ, по прибытіи на родину, былъ ввренъ своей тетк, съ материнской стороны, добродушной, старой и безбрачной лэди, проживавшей въ Брэйтон, братья Гобсоны нисколько ни позаботились о малютк и оставили его на исключительномъ попеченіи ближайшихъ родственниковъ. Но какъ только отъ его отца была получена значительная сумма денегъ, малютка получилъ отъ своего дяди Ньюкома приглашеніе на святки. Затмъ имя его отца появилось въ военныхъ приказахъ объ отличившихся — и дядя Гобсонъ взялъ малютку Клэйва къ себ на вакацію. Затмъ лордъ Г., послдній генералъ-губернаторъ Остъ-Индіи, возвратясь на родину и встртивъ братьевъ-банкировъ на обд, данномъ директоріею Компаніи въ честь его, въ Альбіон, говорилъ имъ о ихъ родственник, какъ о самомъ отличномъ офицер, — и мистриссъ Гобсонъ тотчасъ-же похала къ тетушк Клэйва, подарила мальчику соверенъ изъ собственнаго своего кошелька и настоятельно совтовала послать его въ школу Тимпани, въ которий находился ея сынъ. Затмъ Клэйвъ началъ странствовать изъ дому одного дяди въ домъ другаго дяди — и оба его любили, а самъ онъ любилъ здить на пони и отправляться съ дворецкимъ на охоту за кроликами. Съ деньгами въ карман (изъ суммъ, присланныхъ подполковникомъ Ньюкомомъ), и въ плать отъ лондонскаго портнаго, онъ возвращался домой на пріятныя бесды съ доброй, старой теткой Гонименъ въ Брэйтон. Дядямъ Клэйва нельзя было отказать въ добродушіи и они любили другъ друга, жены ихъ ненавидли одна другую, но, когда узнали Клэйва, почувствовали одинакую привязанность къ нему и одинакое стремленіе баловать своевольнаго, но хорошенькаго мальчика. Впрочемъ, вс они избрали ту мірскую стезю, которая ведетъ единственно къ земнымъ благамъ и обгаетъ, какъ зачумленное мсто, всякое страданіе и горе.

Дяди Клэйва, джентльмены, занимавшіеся длами цлые дни, а вечера и праздники посвящавшіе обществу и семейству, обращались съ молодымъ своимъ родственникомъ, сыномъ индійскаго полковника, точно также, какъ остальные британскіе дяди обращаются съ племянниками. Они довольно ласково принимали его у себя во время вакаціи. Они приглашали его опять къ себ, когда онъ отправлялся въ школу. Когда онъ занемогъ коклюшемъ, посылали домашняго секретаря навдываться о его здоровь, въ Капуцинскій сквэръ, когда ему доктора посовтовали пользоваться морскимъ воздухомъ, мистриссъ Ньюкомъ предпочла Соссексъ и сама отвезла Клэйва къ его тетушк въ Брэйтонъ. Но тмъ дло и кончилось. Какъ скоро дверь ея дома затворялась за Клэйвомъ, замкнулось и сердце мистрисъ Ньюкомъ въ тсной оград сосенъ, лавровъ и палисада, ограничивавшей ея владнія. И въ самомъ дл! Разв у нея не было собственныхъ своихъ дтей и длъ? Разв у нея не было своего птичнаго двора, своей воскресной школы, своихъ дынныхъ парниковъ, своихъ цвтниковъ съ розами и т. д. Мистеръ Ньюкомъ, возвратившись вечеромъ въ субботу домой и услыхавъ, что маленькій Клэйвъ ухалъ, сказалъ, ‘О-о!’ и началъ допрашивать — проведена-ли вдоль утеса новая щебенная дорожка и отъдается-ли на новомъ корму китайская свинья?

Клэйвъ въ роскошномъ кабріолет мчится по полямъ въ Брэйтонъ, къ своей тетушк съ материнской стороны, а тамъ, у тетушки — онъ король. У него лучшая спальня, уступленная ему дядею Гонимэвъ. Сладкое мясо за обдомъ, безконечные сиропы за завтракомъ, тетушкина служанка укладываетъ его въ постель, тетушка съ улыбкою входитъ по утрамъ въ его комнату, какъ онъ только зазвонитъ въ колокольчикъ. Его уважаютъ выше всего на свт, ему льстятъ, его носятъ на рукахъ и нжатъ, какъ будто онъ маленькій герцогъ. Впрочемъ онъ и представляется маленькимъ герцогомъ миссъ Гонимэнъ. Иначе и быть не можетъ: онъ сынъ полковника Ньюкома, К. Б. {С. В. сокращеніе словъ англійскихъ буквъ: Cavalier и Bath, означающее кавалера ордена Бани.}, который посылаетъ ей шали, выточеные изъ слоновой кости шахматы, рабочіе ящики изъ сандальнаго дерева и прозрачные шарфы, у котораго въ Индіи, какъ она постоянно разсказываетъ своей горничной двушк Март, пятьдесятъ человкъ прислуги, по каковому поводу Марта постоянно восклицаетъ: Господи, мэмъ! да что онъ съ ними длаетъ, мэмъ?— сынъ того самаго полковника, который, когда различныя несчастія вынудили ее купить въ Брэйтон домъ и половину отдавать въ наймы, прислалъ ей на издержки сто фунтовъ стерлинговъ, — который, во время бдственнаго положенія ея брата, мистера Гонимэна, помогъ ему еще боле значительною суммою денегъ. Что же такое, благодарность-ли за прошлыя милости, желаніе-ли новыхъ, еще большихъ милостей, суетное ли тщеслаславіе, или любовь къ покойной сестр и нжность къ ея ребенку заставляли мистрисъ Марту Гонимэнъ питать такую страсть къ своему племяннику? Этого я никогда не могъ разршить. Никогда не могъ разршить я — какія именно причины порождали извстныя дйствія въ жизни извстнаго лица и даже ошибался въ этомъ отношеніи на свой собственный счетъ: иногда я горжусь какимъ-нибудь поступкомъ и приписываю ею разнымъ высокимъ, великодушнымъ и добродтельнымъ побужденіямъ,— какъ вдругъ, является какой-то дерзкій и насмшливый внутренній увщатель и обрываетъ пустыя мечты, которыя я голубилъ и лелялъ — павлиній хвостъ, подъ которымъ скрывалось мое нелпое тщеславіе — и говоритъ: ‘отбрось хвастовство! Отбрось хвастовство! я настоящая побудительная причина твоей добродтели, товарищъ. Ты радъ, что воздержался вчера за обдомъ отъ кипучаго шампанскаго, имя мое Свтская Осторожность, но не Самоотверженность: это я понудила тебя воздержаться. Ты доволенъ, что далъ гинею какому-то бродяг, меня зовутъ Безпечность, но не Великодушіе,— я-то и внушила теб этотъ поступокъ. Ты не налюбуешься на себя, когда теб случится устоять противъ иныхъ искушеній? Трусъ! ты сдлалъ это только потому, что у тебя не достало смлости отважиться на худое дло! Прочь съ твоими павлиньими перьями! носи т перья, которыми надлила тебя природа и благодари Небо, если они не совсмъ черны!’ Словомъ — тетка Гонимэнъ была добрая душа, но таковъ былъ блескъ, окружавшій отца Клэйва, таковы были его щедрость, великодушіе, военныя заслуги и участіе, которое онъ принималъ во многихъ сраженіяхъ, что ребенокъ въ самомъ дл показался ей маленькимъ герцогомъ. Вдь и мистрисъ Ньюкомъ была не зла, и — еслибъ Клэйвъ былъ дйствительно маленькій герцогъ, я увренъ, что ему бы отвели для спальни лучшій покой въ Марбль-Гилл, а не отдаленную комнату въ дтскомъ флигел, я увренъ, что ему бы давали тогда желе и дорогія пирожныя, вмсто хлба, цыплятъ и пуддинга изъ тста, которые теперь выпали ему на долю, а когда бы онъ узжалъ (въ карет, понимаете-ли, не то, что къ кабріолет только съ одномъ грумомъ), я увренъ, что мистрисъ Ньюкомъ написала бы въ тотъ же вечеръ письмо къ ея свтлости вдовствующей герцогин, его маменьк, наполненное похвалами ея милому ребенку, его привлекательности, красот и уму, и объявила бы, что будетъ любить его отнын и до вка какъ своего роднаго сына.

Вы съ презрніемъ кидаете книгу и говорите:— ‘это не правда! Человческая природа совсмъ не такъ дурна, какъ хочетъ ее представить этотъ циникъ. Вы бы не сдлали разницы между бднымъ и богатымъ’. Пусть будетъ такъ. Вы бы не сдлали. Но признайтесь, что сосдъ, живущій съ вами объ дверь сдлалъ бы. Это также и не къ вамъ относится, милостивая государыня: нтъ, нтъ, мы совсмъ не такъ грубы, чтобъ говорить объ васъ, вамъ же въ глаза, но, еслибъ мы не могли даже посудить о дам, только-что вышедшей изъ комнаты, чтоже бы тогда сталось съ разговоромъ и съ обществомъ?

Удерживаемся отъ описанія встрчи полковника съ его сыномъ — тмъ самымъ хорошенькимъ мальчикомъ, съ которымъ онъ разстался уже боле семи лтъ назадъ съ такимъ душевнымъ страданіемъ и о которомъ съ тхъ поръ постоянно думалъ съ тоскливой любовью. Спустя полчаса посл того, какъ отецъ оставилъ мальчика и плылъ назадъ къ берегу, печальный и одинокій, Клэйвъ игралъ съ дюжиною другихъ дтей на освщенной солнцемъ палуб корабля. Когда два удара звонка позвали ихъ къ обду, они вс бросились къ кухонному столу и занялись дой.

Но какой грустный обдъ былъ въ тотъ день у ихъ родителей! Какъ сердца ихъ рвались вслдъ за беззаботными юными членами ихъ семейства по великому океану! Ихъ напутствуютъ молитвы матерей. Отцы, стоя одиноко на колняхъ, съ полными слезъ глазами прерывистымъ голосомъ возносятъ къ Небу молитвы за этихъ малютокъ, которые лепетали возл нихъ за нсколько часовъ передъ тмъ. Долго, посл того какъ они ухали, безпечные и счастливые, сладостны воспоминанія прошлаго пробуждаются и прельщаютъ оставшихся: цвты, которые они посадили въ своемъ садик, игрушки, которыми они забавлялись, пустыя кроватки, въ которыхъ они спали, между-тмъ какъ глаза отца останавливались на нихъ съ благословеніемъ. Большая часть изъ насъ, прожившихъ лтъ сорокъ на свт, когда-нибудь умилялись при взгляд на подобные предметы. И т, съ которыми это случалось, врно не осудятъ моего полковника за его нжное и благородное сердце.

Съ неизмннымъ постоянствомъ, свойственнымъ ему по природ, этотъ прекрасный человкъ, безпрестанно думалъ о своемъ отсутствующемъ ребенк и тосковалъ по немъ. Онъ ни когда не оставлялъ туземныхъ служителей и нянекъ, приставленныхъ когда-то къ ребенку, но напротивъ надлялъ ихъ достаточной суммой (и въ самомъ дл, много ли нужно было людямъ этого неприхотливаго племени), чтобъ обезпечить ихъ на всю жизнь. Ни одинъ пріятель не узжалъ въ Европу, ни одинъ корабль не отправлялся туда безъ того, чтобъ Ньюкомъ не послалъ подарковъ мальчику и цнныхъ памятниковъ его любви и благодарности тмъ, кто былъ добръ къ его сыну. Что за странный паосъ сопровождаетъ, какъ мн кажется, всю нашу индійскую исторію! Кром тхъ оффиціальныхъ извстій, наполняющихъ журналы, и вышитыхъ знаменъ съ названіями побдъ, которыя даютъ поводъ моралистамъ и непріятелямъ упрекать Англію за грабежъ и позволяютъ патріотамъ хвастать непобдимымъ британскимъ мужествомъ — кром богатства и славы, увнчаннаго честолюбія, избгнутой опасности, значительныхъ добычъ и множества пролитой крови, чтобъ все это достать — не должны ли мы вспомнить также и слезы? Кром потери жизни множества британскихъ воиновъ, сражающихся на сотняхъ полей и орошающихъ ихъ cruore nostro отъ Плэсси до Мини, подумайте о женщинахъ, и о той дани, которую ихъ заставляютъ насильно платить этимъ побдителямъ. Едва ли воинъ, отправляющійся къ тмъ отдаленнымъ берегамъ, не на всегда оставляетъ за собой горюющую семью. Начальники покоренныхъ провинцій находятъ себ тамъ женъ, но дти ихъ не могутъ жить въ томъ климат. Родители привозятъ своихъ дтей на берегъ и разстаются съ ними. Семейство должно разорваться — продержите этотъ нжный цвтокъ у себя дома, доле опредленнаго срока, слабая распуколка завянетъ и погибнетъ. Въ Америк отрываютъ ребенка отъ груди несчастной невольницы — въ Индіи отъ жены и изъ дворца блистательнаго проконсула.

Горькій опытъ подобнаго несчастія былъ причиною, что по природ доброе сердце Ньюкома сдлалось еще боле доступнымъ нжности, перешедшей въ слабость, къ дтямъ вообще, за что онъ сдлался посмшищемъ старыхъ двъ, старыхъ холостяковъ и чувствительныхъ особъ, и любимцемъ всхъ маленькихъ обитателей дтскихъ, которыхъ онъ любилъ всхъ безъ различія — были-ли то дти сборщика податей, кочующіе въ своихъ паланкинахъ, или дти сержанта, прыгающіе вокругъ военныхъ поселеній или темно-цвтные загарыши въ хижинахъ его прислуги около дома.

Извстно, что ни въ одной стран на земномъ шар нтъ такихъ восхитительныхъ женщинъ, какъ въ англійской Индіи. Можетъ быть, солнечный жаръ неумолимо воспламеняетъ въ Индіи сердца, которыя подъ небомъ родины, вроятно, бились-бы совершенно спокойно: только такъ и можно объяснить — почему какая-нибудь миссъ Броунъ сдлалась невстой черезъ десять дней по прибытіи въ Калькутту, а какая-нибудь миссъ Смитъ получила съ полдюжину предложеній, не успвъ прожить и недли на станціи. И не однихъ только холостяковъ счастливятъ своей любовью тамошнія молодыя женщины: — он готовы очаровать и вдовца. Поэтому будьте уврены, что такой человкъ, какъ маіоръ Ньюкомъ, такъ любимый всми, съ такимъ состояніемъ, съ такимъ прекраснымъ характеромъ, такой смлый, великодушный и красивый, словомъ такой во всхъ отношеніяхъ вавидный женихъ могъ-бы очень легко найдти себ жену, еслибы имлъ желаніе замнить кмъ-нибудь покойную мистрисъ Кэзи.

Мы уже упомянули, что у полковника былъ индійскій товарищъ и спутникъ, съ которымъ онъ раздлялъ свою квартиру. По многимъ шутливымъ намекамъ послдняго джентльмена (любившаго веселую шутку и позволявшаго ее себ частенько), я могъ заключить, что почтенный вдовецъ, полковникъ Ньюкомъ былъ нердко искушаемъ къ перемн своего положенія, и что индійскія лэди вели безчисленныя атаки на его сиротствующее сердце и составляли безконечные планы для овладнія этимъ сердцемъ, или посредствомъ приступа, или посредствомъ измны, или какимъ-бы то ни было способомъ. Мистриссъ Кэзи (покойная его жена) покорила сострадательное сердце полковника единственно своимъ безпомощнымъ положеніемъ. Онъ нашелъ ее такой одинокою, что не могъ не удлить ей свободнаго мстечка въ своемъ серц и пріютилъ ее тамъ, какъ пріютилъ бы путника въ своемъ бонгало. Онъ раздлилъ съ нею свою трапезу и принялъ ее такъ ласково, какъ умлъ.

‘Я полагаю, говорилъ насмшливый мистеръ Бинни, что Томъ Ньюкомъ женился на ней только для того, чтобы имть позволеніе уплачивать по счетамъ ея модистки.’ Въ послднемъ отношеніи полковнику милостиво была представлена полная свобода до самаго дня ея смерти. Плохенькій миніатюръ покойной лэди, съ желтоватыми волосами и съ гитарой въ рукахъ, вислъ надъ каминомъ въ спальн полковника, гд я и видалъ это произведеніе искусства довольно часто. Въ послдствіи, когда полковникъ и мистеръ Бинни наняли себ домъ, въ отдльной спальн былъ повшенъ дружка миніатюра, портретъ предмстника полковника, Джэка Кэзи, имвшаго при жизни привычку бросать тарелками въ голову своей Эммы и погубившаго себя несчастной привязанностью къ бутылк. Мн кажется, что потеря супруги не слишкомъ огорчила полковника, и что они были довольно равнодушны другъ къ другу. Клэйвъ не разъ говорилъ мн простодушно, что его отецъ почти не упоминаетъ имени матери, и по всмъ видимостямъ союзъ ихъ не былъ изъ числа счастливыхъ, хотя Ньюкомъ не переставалъ почтительно признавать этого союза,— долгое время посл того, какъ смерть положила ему конецъ, — постоянными благодяніями и вниманіемъ къ родственникамъ покойной лэди.

Т вдовицы и двы, которыя усиливались занять мсто Эммы, нашли дверь къ сердцу Ньюкома крпко-запертою, и тщетно пытались отворить ее. Миссъ Биллингъ сидла за своимъ фортепьяно и — такъ-какъ полковникъ игралъ на флейт — надялась составить съ нимъ гармоничный дуэтъ на всю жизнь, но она разъигрывала свои блестящія сонаты и варіаціи по-напрасну, и какъ всякому извстно — въ послдствіи перенесла свое великолпное фортепьяно въ домъ лейтенанта и адъютанта Годжкинса, котораго имя теперь носитъ. Прелестная вдова Вилькинсъ, съ двумя восхитительными малютками, остановилась въ дом гостепріимнаго Ньюкома, проздомъ въ Калькутту, и вс уже думали, что она никогда не выдетъ изъ этого дома, радушный хозяинъ, по своему обыкновенію, закармливалъ и задаривалъ ея дтей, утшалъ и забавлялъ самое прелестную вдову, но однажды утромъ, когда уже прошло три мсяца съ тхъ поръ, какъ она задержалась на этой станціи, появились паланкины и носильщики полковника, и Эльвира Вилькинсъ пустилась снова въ путь, обливаясь слезами, какъ и слдуетъ вдов. Однако, зачмъ же она бранила потомъ полковника въ Калькутт, Бат, Чельтенэм, везд, гд только была, зачмъ называла его себялюбивымъ, надутымъ, Донъ-Кихотомъ и дикаремъ? Я могъ бы привести еще полдюжину именъ, принадлежащихъ лэди изъ самыхъ почтенныхъ фамилій, связанныхъ съ Лиденголльской улицей,— и вс эти лэди, если врить товарищу полковника Ньюкома, этому насмшнику мистеру Бинни, боле или мене участвовали въ заговор — даровать Клэйву Ньюкому мачиху.

Но полковникъ уже зналъ, по собственному несчастному опыту, что такое мачиха, и подумалъ: ‘Нтъ, мачихи Клэйву не нужно. Небо лишило его матери, — и моя обязанность — замнить ему и отца и мать.’ Онъ держалъ у себя ребенка такъ долго, какъ позволилъ климатъ, а потомъ отправилъ на родину. Тогда первою его цлью сдлалось наживать деньги для Клэйва. По своей природ, онъ былъ такъ неразсчетливо — щедръ, что издерживалъ пять рупіи тамъ, гд другой на его мст сберегъ бы ихъ, да еще и выставилъ свою бережливость на показъ, но не щедрость и не гостепріимство разоряетъ человка. Мотъ тратитъ деньги боле всего на самого себя, Ньюкомъ не былъ расточителенъ лично на себя, потребности его были слишкомъ не велики и онъ жилъ также почти умренно и воздержно, какъ какой-нибудь индусъ: лошадей держалъ не для скачекъ, а для зды на нихъ, носилъ старое платье и мундиры до тхъ поръ, пока они не становились посмшищемъ полка, о пышности вовсе незаботился, а расточительной жены у него уже небыло. Онъ съумлъ такъ распорядиться, что могъ сберегать большую часть своего очень значительнаго жалованья, и каждый годъ богатлъ съ своимъ Клэйвомъ боле и боле.

‘Когда Клэйвъ проведетъ въ школ пять — шесть лтъ’ — разсчитывалъ Полковникъ ‘изъ него можетъ выйдти прекрасный ученикъ,— а во всякомъ случа онъ получитъ такое классическое образованіе, какое необходимо въ свт всякому джентльмену. Тогда я поду въ Англію, мы проживемъ вмст три — четыре года, и въ это время онъ привыкнетъ быть со мною откровеннымъ и,— надюсь, полюбитъ меня. Я буду у него учиться по-латыни и по-гречески и попытаюсь наверстать потерянное время. Я убжденъ, что хорошее воспитаніе дается человку только изученіемъ классиковъ.— Ingenuas didicisse fideliter artes emollunt mores, nec sinuisse feros.’ Я буду въ состояніи помогать ему моимъ знаніемъ свта и устранять ею отъ повсъ и отъ шайки плутовъ, которые обыкновенно нападаютъ на молодежь. Я самъ буду его товарищемъ и нисколько не стану притязать на превосходство… Тмъ боле — что не стоитъ-ли онъ выше меня? Конечно выше, у него много преимуществъ надо мною. Онъ не былъ такимъ лнивымь шалуномъ, какъ я. Мы подемъ путешествовать, сначала по Англіи, Шотландіи и Ирландіи — потому-что всякой человкъ обязанъ знать свое отечество — а потомъ отправимся въ большое путешествіе. Тмъ временемъ Клэйву исполнится восемьнадцать лтъ и онъ будетъ въ состояніи избрать себ извстное поприще. Можетъ поступить въ военную службу и пойдти по стопамъ знаменитаго человка, въ честь котораго я далъ ему имя, если же онъ предпочтетъ духовное званіе или званіе адвоката — оба поприща для него открыты. Когда онъ поступитъ въ университетъ, я, вроятно, буду уже генералъ-маіоромъ, снова отправлюсь на нсколько лтъ въ Индію, и возвращусь, когда у Клэйва будетъ и жена, и уголъ для старика-отца. Если же я умру, покрайней мр я сдлалъ для него все, что могъ, и мой сынъ получитъ превосходное образованіе, довольно — сносное состояніе и благословеніе стараго отца.

Вотъ какіе планы составилъ нашъ добрый полковникъ. Съ какою любовью вдумывался онъ въ нихъ! какъ заботливо описывалъ ихъ своему сыну! какъ усердно читалъ разныя путешествія и разсматривалъ карты Европы, и говорилъ: ‘Римъ сэръ, славный Римъ! Не много остается времени, маіоръ, до тхъ поръ, когда мой сынъ и я увидимъ Колизей и поцлуемъ туфлю папы. Мы спустимся по Рейну въ Швейцарію и передемъ Симплонъ, этотъ памятникъ, оставленный Наполеономъ. Подумайте, сэръ, мы увидимъ Вну, передъ которой Собесскій смелъ съ лица земли восемьдесятъ тысячъ турокъ! Какое наслажденіе доставятъ моему сыну тамошнія галлереи и гравюры принца Евгенія! Вы знаете, я думаю, что принцъ Евгеній, одинъ изъ величайшихъ полководцевъ въ мір, былъ въ тоже время однимъ изъ величайшихъ поклонниковъ изящныхъ искусствъ. Irujenua didicisse…. А, докторъ? Вы знаете конецъ изрченія — emmollunt mores пес…

— Emollunt mores, полковникъ! соглашается докторъ Мэкъ-Тэггартъ, который на столько догадливъ, чтобы не поправлять латыни своего полковаго командира.— Но разв вы не знаете, что принцъ Евгеній былъ такой дикарь, что хуже Турка?— Вы никогда не читали мемоаровъ принца де-Линя?

— Нужды нтъ, отвчаетъ полковникъ, принцъ былъ великій кавалеристъ и оставилъ большое собраніе гравюръ — это вы знаете. Какъ будетъ восхищаться ими Клэйвъ! У него талантъ къ рисованію, сэръ, удивительный талантъ. Онъ срисовалъ нашу старую школу и прислалъ мн рисунокъ — живьемъ перенесъ на бумагу, сэръі Ученики, школьная зала, аудиторъ съ розгами и самъ докторъ — просто можно умереть со смху!

Онъ угощалъ полковыхъ дамъ письмами Клэйва и тми письмами миссъ Гонимэнъ, въ которыхъ заключалось какое-либо извстіе о мальчик. Онъ даже нкоторымъ изъ своихъ слугъ прожужжалъ вс уши разсказами о Клэйв. Молодые люди подшучивали надъ полковникомъ и бились между собою объ закладъ, что онъ непременно упомянетъ имя Клэйва одинъ разъ въ продолженіе пяти минутъ, три раза въ продолженіе десяти, двадцать пять разъ за обдомъ и т. д. Но вс т, которые подшучивали надъ полковникомъ, подшучивали отъ добраго сердца: всякой, кто его зналъ, любилъ его,— то есть, всякой, кто уважалъ скромность, великодушіе и честь.

Наконецъ пришло счастливое время, котораго нжный отецъ ждалъ съ большимъ трепетомъ, нежели узникъ ожидаетъ свободы или школьникъ праздника. Полковникъ Ньюкомъ взялъ отпускъ и сдалъ команду маіору Томкинсону. Онъ пріхалъ въ Калькутту, и главнокомандующій далъ знать въ приказахъ, что, увольняя полковника бенгальской кавалеріи Томаса Ньюкома К. Б. въ отпускъ, первый разъ посл тридцати-пяти лтняго отсутствія изъ родины, ‘онъ (сэръ Джорджъ Гослеръ) поставляетъ себ въ обязанность выразить свою признательность къ достохвальнымъ заслугамъ этого отличнйшаго офицера, оставившаго полкъ въ строгой дисциплин и исправности’.

И вотъ корабль понесся, перездъ конченъ,— и, посл столькихъ лтъ отсутствія, честный воинъ еще разъ ступилъ на родимый берегъ.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

VI.
Братья Ньюкома.

У этого добраго полковника, кром страстно-любимаго имъ сына, было еще, по-крайней мр, десятка два усыновленныхъ дтей, которымъ онъ ршился заступить мсто отца. Онъ то и дло разъзжалъ въ почтовыхъ каретахъ изъ одной школы въ другую, чтобъ видть сыновей Джэка Броуна кавалериста, или дочерей мистриссъ Смитъ, жены гражданскаго чиновника, или сироту бднаго Тома Гикса, за которымъ некому было присматривать, съ-тхъ-поръ, какъ холера унесла Тома и жену его. На борт корабля, на которомъ онъ возвратился изъ Калькутты, находилась цлая дюжина маленькихъ дтей обоего пола, нкоторыхъ онъ тотчасъ отвезъ къ ихъ друзьямъ, прежде-чмъ хать къ своимъ, несмотря на то, что сердце его нетерпливо рвалось къ сыну, въ школу Капуциновъ. Повидавшись съ дтьми и осыпавъ ихъ щедротами, (огромные карманы его блыхъ шароваръ, всегда были набиты золотыми и серебряными деньгами, которыми онъ звенлъ, если не крутилъ усовъ — и всякой, глядя на его обращеніе съ ребятишками, невольно самъ становился ребенкомъ), постивши заведеніе миссъ Пинкертонъ, или заведеніе доктора и члена Академіи Рэмшорна въ Чисвик, и увидавши маленькаго Тома Дэвиса или маленькую Фанни Гольмсъ, честный воинъ возвращался домой и тотчасъ принимался писать длинное письмо къ родителямъ Тома или Фанни, въ далекій край — Индію, онъ наполнялъ счастьемъ сердца родителей, извщая объ ихъ дтяхъ и восхищалъ самихъ дтей своей лаской и щедростью. Вс торговки яблоками и апельсинами (въ особенности т, у которыхъ были маленькія дти за лотками), вс метельщики улицъ по дорог между Псротскимъ и Восточнымъ кварталами, знали его и были его пансіонерами. Братья его въ Триднидльской улиц глядли на него во ней глаза, когда онъ вынималъ у нихъ банковые билеты.

Одно изъ маленькихъ созданій, которыхъ добрый Ньюкомъ взялъ на свое попеченіе, по счастью жило близь Портсмута, а когда врный своему слову полковникъ доставилъ миссъ Фиписъ ея бабушк, супруг адмирала Фиписа въ Саутэмитонъ, миссъ Фиписъ уцпилась за своего хранителя съ воплями и слезами, такъ-что ее надо было оторвать отъ него. Пока двицы ея тетки не утшили ее клубникой, которой она еще никогда не отвдывала, маленькая Индіанка не могла успокоиться посл разставанья съ милымъ полковникомъ. Маленькій Коксъ, сынъ Тома Кокса изъ туземной инфантеріи, былъ перенесенъ въ эту ночь спящимъ съ Георга въ почтовую контору. Малютка Коксъ проснулся на зар и былъ очень удивленъ, когда увидалъ, что карета катилась мимо прелестной зелени но Бромлейской дорог. Добрый джентльменъ вручилъ маленькаго весельчака его дяд доктору Коксу, въ Блумсберійскомъ сквэр, прежде чмъ хать на свою квартиру, и тогда только отправился туда, куда влекло его любящее сердце.

Онъ писалъ изъ Портсмута къ своимъ братьямъ, чтобъ объявить имъ о своемъ прізд и нсколько словъ Клэйву, сообщавшимъ ему то же извстіе. Письмо было подано мальчику въ одно время съ чашкой чаю и булкой съ масломъ, какія раздавали осьмидесяти остальнымъ мальчикамъ, пансіонерамъ того же дома, гд находился нашъ маленькій пріятель. Какъ лицо юноши должно было зарумяниться и какъ должны-были сіять глаза его, когда онъ прочелъ эту новость. Когда начальникъ дома, достопочтенный мистеръ Попкинсонъ вошелъ въ большую залу, съ добродушнымъ лицомъ, и сказалъ: ‘Ньюкомъ, васъ спрашиваютъ’, Клэйвъ зналъ кто пріхалъ. Онъ не обращаетъ вниманія на извстнаго кулачнаго бойца, стараго Годжа, который проревлъ: ‘проклятый Ньюкомъ! я теб задамъ, за то, что ты пролилъ чай на мои новые шаровары’. Онъ бжитъ въ ту комнату, гд ожидаетъ его незнакомецъ. Мы затворимъ дверь, если позволите, чтобы не видать этой сцены.

Еслибъ Клэйвъ и не былъ такимъ милымъ и красивымъ человкомъ, какъ немногіе въ этой школ и даже во всемъ околотк, и тогда нтъ сомннія, что страстно-любящій отецъ былъ бы имъ совершенно доволенъ и одарилъ бы его сотней воображаемыхъ достоинствъ, но, по справедливости, въ глазахъ и движеніяхъ юноши, было все, чего только можетъ пожелать отецъ, и я надюсь, что художникъ, который будетъ иллюстрировать его сочиненіе, постарается отдать справедливость портрету Клэйва. Мистеръ Клэйвъ и самъ, этотъ живописецъ можетъ быть вполн увренъ, не очень-то будетъ доволенъ, если не будетъ обращено должнаго вниманія на его лицо и на всю его особу. Онъ еще не обладаетъ такими пышными усами и бакенбардами, съ которыми впослдствіи изобразилъ себя, но онъ олицетвореніе здоровья, силы, дятельности и веселости. У него широкій лобъ, оттненный множествомъ волнистыхъ свтлыхъ волосъ, гибкости его стана могла бы позавидовать любая женщина, выраженіе его рта доказываетъ, что смхъ ему привыченъ, и притомъ у него пара голубыхъ глазъ, блистающихъ умомъ и добродушной откровенностью. Нечему удивляться, что восхищенный отецъ не можетъ на него наглядться. Однимъ словомъ, этотъ юноша иметъ полное право быть героемъ повсти.

Когда колоколъ прозвонилъ призывъ ко вторымъ классамъ, мистеръ Попкинсъ, облеченный въ шапку и мантію, вошелъ въ комнату, чтобъ пожать руку полковника Ньюкома и объявить, что онъ позволяетъ Клэйву считать этотъ день праздникомъ. Онъ мы слова не упомянулъ о томъ, сколько наканун Клэйвъ надлалъ бдъ, а именно — о страшной суматох въ спальняхъ, гд юноша былъ найденъ съ тремя другими за ужиномъ: пирогомъ со свининой и двумя бутылками лучшаго стараго портвейна, изъ гостинницы подъ вывскою ‘Красной коровы‘ въ Капуцинскомъ переулк.

Когда колоколъ пересталъ звонить, и вс заботливыя пчелки толпами влетли въ свой улей, оставленное ими мсто опустло. Полковникъ и его сынъ стали вдвоемъ ходить по рекреаціонному двору, этой плоскости, усыпанной пескомъ и отршенной отъ всякой растительности, подобно Аравійский пустын, но, не смотря на то, носящей мстное названіе ‘луга’. Они гуляютъ по лугу, медленнымъ шагомъ вступаютъ въ переходы и Клэппъ показываетъ отцу его собственное имя ‘Томасъ Ньюкомъ’, вырзанное на одномъ изъ сводовъ сорокъ лтъ назадъ. Пока они разговариваютъ, мальчикъ искоса поглядываетъ на своею новаго друга и удивляется его просторнымъ шароварамъ, длиннымъ усамъ и желтому лицу. У него странный видъ, думаетъ Клэйвъ, очень странный, но очень добрый, и все въ немъ показываетъ джентльмена, до самыхъ малостей: не такъ какъ отецъ Мэртина, который прізжалъ навщать сына въ дорогомъ нижнемъ плать и поразительно-гнусной шляп и вдругъ принялся бросать въ мальчиковъ мдныя деньги, чтобъ они ихъ ловили. Онъ разразился хохотомъ при невроятно-смшной мысли о томъ, чтобъ подобный ему джентльменъ сталъ драться за мдныя деньги.

Потомъ, приказавши мальчику быть готовымъ къ его возвращенію (и вы можете быть уврены, что мистеръ Клэйвъ просмотрлъ вс глаза, прежде чмъ появился его отецъ), полковникъ быстро покатилъ въ своемъ кабріолет въ Сиги, чтобъ пожать руки своимъ братьямъ, которыхъ не видалъ съ-тхъ-поръ, какъ они были скромные маленькіе люди, въ синихъ курточкахъ и подъ надзоромъ глубокомысленнаго наставника.

Онъ быстро пробжалъ мимо писцовъ черезъ банкирскій домъ и ворвался въ гостиную, гд сидли хозяева. Онъ очень удивилъ этихъ спокойныхъ джентльменовъ горячностью своихъ привтствій, крпкими пожиманьемъ рукъ и громкими высокими тонами голоса, который отдавался въ стеклянныхъ стнахъ гостиной и дйствительно могъ быть слышенъ писцами въ той зал, гд они занимались. Онъ тотчасъ отличилъ Брэйана отъ Гобсона — несчастное маленькое приключеніе съ ходулями, навсегда оставило знакъ на носу сэра Брэйана Ньюкома, старшаго изъ близнецовъ. У сэра Брэнана была плшивая голова и свтлые волосы, короткія бакенбарды, свтложелтый жилетъ, очень чистые сапоги и руки. Онъ походилъ на портретъ одного джентльмена, бывшій на выставк: съ важной осанкой, съ кроткой улыбкой государственнаго человка, сидитъ этотъ джентльменъ за столомъ и разпечатываетъ письма, подъ руками у него портфель и серебреная чернильница, позади колонна съ приподнятымъ краснымъ занавсомъ, а въ отдаленіи паркъ и громовая туча, темнющая на неб. И въ самомъ-дл, точно такой портретъ виситъ до-сихъ-поръ въ Ньюком надъ большимъ буфетомъ и надъ тремя большими серебряными блюдами, поднесенными отъ такого же числа благородныхъ компаній ихъ достоуважаемому директору и предсдателю.

Лицомъ Гобсонъ Ньюкомъ эксквайръ похожъ былъ на старшаго брата, но собой былъ дороднй его. Онъ позволялъ своимъ рыжимъ бакенбардамъ рости тамъ, гд ихъ природа у него посяла, на щекахъ и подъ подбородкомъ. Онъ носилъ толстые башмаки съ гвоздями или сапоги съ круглыми носками и узкіе шаровары объ одной штрипк. Онъ подражалъ въ своихъ пріемахъ деревенскому джентльмену. Шляпу онъ носилъ съ широкими полями, а пространные карманы его урзаннаго фрака вчно были набиты произведеніями сельской промышленности: образчиками бобовъ или ржи, которое онъ обыкновенно раскусывалъ и жевалъ, даже на бирж, или хвостиками плетей или пилюлями для лошадей, словомъ, онъ былъ добрый, старый деревеискій джентльменъ. Если на Триднидльской улиц бывало ясно, онъ говорилъ: ‘славная погода для покоса’, если шелъ дождь, говорилъ: ‘для деревни это необходимо’, если морозило: ‘а сегодня нтъ охоты, любезный Томкинсъ’ и такъ дале. Когда онъ халъ изъ Крайэнтонь-сквэра въ Сити, вы бы его приняли — и онъ былъ радъ, когда это случалось — за веселаго деревенскаго сквайра. Онъ былъ дльне своего степеннаго и величественнаго брата, надъ которымъ подсмивался и шутилъ по-своему, онъ справедливо говорилъ, что, желающій застать его утромъ дома, долженъ встать очень рано.

Полковникъ ворвался въ самое святилище этихъ достойныхъ джентльменовъ, и каждый принялъ его соотвтственно синему характеру. Сэръ Брэйанъ пожаллъ, что лэди Анны не было въ Лондон, она находилась въ Брэйтон съ дтьми, которые были вс въ кори. Гобсонъ сказалъ: ‘Марія не можетъ угостить тебя такимъ же хорошимъ обществомъ, какое можетъ теб доставить милэди, но скажи, который день ты хочешь выбрать, чтобъ у насъ отобдать? Посмотримъ, сегодня вторникъ, завтра у насъ собирается общество. Нтъ, завтра мы приглашены’. Онъ подразумвалъ, что столъ его былъ полонъ, и что онъ ни сколько не хлопочетъ о тснот, но сообщить это обстоятельство полковнику было совершенно безполезно.

— Въ пятницу мы обдаемъ у судьи Боджа — странное имя: Боджъ — не правда ли? въ субботу я поду въ Марбль-Гэдъ, чтобъ присмотрть за снокосомъ. Приходи въ понедльникъ, Томъ, и я представлю тебя миссамъ и молодымъ людямъ.

— Я приведу Клэйва, сказалъ полковникъ Ньюкомъ, нсколько смущенный такимъ пріемомъ. Посл его болзни невстка была очень добра къ нему.

— Нтъ не надо, не води мальчиковъ, въ мальчикахъ нтъ толку, они остаются разговаривать внизу и вовсе не нужны дамамъ въ гостиной. Пришли его обдать съ дтьми въ воскресенье, если хочешь, а самъ позжай со мной въ Марбль-Гэдъ, я покажу теб такой обильный покосъ, что ты ротъ разинетъ. Ты любишь хозяйство?

— Я не видалъ своего сына нсколько лтъ, сказалъ полковникъ: я бы лучше провелъ субботу и воскресенье съ нимъ, если позволишь, а въ другой разъ мы подемъ въ Марбль-Гэдъ вмст съ тобой.

— Ну, хорошо! Приглашеніе остается приглашеніемъ. Я съ своей стороны не знаю ничего пріятне, какъ выбраться изъ этого проклятаго Сити и нюхать свжее сно, да любоваться посвами, да провсти воскресенье спокойно. Честный джентльменъ, соображаясь съ собственной наклонностью къ земледлію, полагалъ, что всякой человкъ долженъ находить удовольствіе въ подобномъ препровожденіи времени.

— Я надюсь видть тебя зимою въ Ньюком, говоритъ старшій братъ съ ласковой улыбкой. Не могу тебя позабавить тигриной охотой, но фазановъ найдешь ты въ нашихъ джонгляхъ множество. И онъ очень мило засмялся при этой скромной выходк.

Полковникъ взглянулъ на него съ изумленіемъ.— Я буду въ Ньюком прежде зимы, я буду тамъ, если Богу угодно, черезъ нсколько дней.

— Въ самомъ дл! проговорилъ баронетъ съ величайшимь изумленіемъ. Ты хочешь поглядть на колыбель нашего рода? Я полагаю, Ньюкомы жили тамъ еще до Вильгельма-Завоевателя. Во времена нашего дда это было только селеніе — теперь это огромный цвтущій городъ, для котораго я надюсь… я полагаю, выхлопотать хартію.

— Вотъ какъ! сказалъ полковникъ. А я такъ отправляюсь въ Ньюкомъ повидаться съ родней.

— Съ родней! Какіе-же у насъ тамъ родные? Мои дти, за исключеніемъ Бэрнса… Бэрнсъ, это твой дядя, полковникъ Томасъ Ньюкомъ. Мн очень пріятно, братъ, познакомить тебя съ моимъ старшимъ сыномъ.

Молодой человкъ съ красивыми волосами: томный, блдный, одтый по законамъ высшаго фэшенъ вошелъ при послднихъ словахъ въ комнату и съ улыбкой отвчалъ на поклонъ полковника.— Очень радъ васъ видть, поврьте, проговорилъ мололой человкъ. Нашли вы большія перемны въ Лондон, съ-тхъ-поръ, какъ его оставили? Теперь самое лучшее время для прізжающихъ: сэзонъ въ самой середин.

Бдный Томасъ Ньюкомъ былъ совершенно смущенъ такимъ страннымъ пріемомъ. Онъ жаждалъ пріязни, а тутъ одинъ родственникъ приглашалъ его обдать въ слдующій понедльникъ, а другой — стрлять фазановъ на святкахъ. Мало того, безбородый юноша оказалх ему покровительство и удостоилъ вопроса о томъ — нашелъ ли онъ перемну въ Лондон.

— Не знаю, перемнился ли Лондонъ, сказалъ полковникъ, кусая ногти: знаю только одно, что не такимъ я ожидалъ найдти его.

— Право, мн кажется, что сегодня также жарко, какъ въ Индіи, замтилъ молодой Бэрнсъ Ньюкомъ.

— Жарко! сказалъ полковникъ съ усмшкой. А мн кажется, всмъ вамъ должно быть здсь очень холодно.

— То же самое говорилъ сэръ Томасъ де Бутсъ, сэръ, замчаетъ Барнсъ, повернувшись къ своему отцу. Помните, когда онъ пріхалъ изъ Ботбэя? И припоминаю его слова лэди Федерстонъ, въ одну, какъ намъ казалось, очень жаркую ночь: онъ говорилъ, что ему до крайности холодно. Знали вы его въ въ Индіи, полковникъ Ньюкомъ? Его очень любятъ въ конной гвардіи, за то терпть не могутъ въ полку.

Полковникъ Ньюкомъ прошепталъ при этомъ такое желаніе относительно послднихъ минутъ жизни сэра Томаса де Бутса, которое — надемся никогда не будетъ исполнено этомъ достойнымъ кавалерійскимъ офицеромъ.

— Братъ собирается хать въ Ньюкомъ на будущей недли, Бэрнсъ, сказалъ баронетъ, желая сдлать разговоръ боле занимательнымъ для новоприбывшаго полковника.— Когда ты вошелъ, онъ только-что говорилъ о своемъ намреніи, а я спрашивало., что его туда тянетъ?

— Слыхали вы когда нибудь о Сар Масонъ? спросилъ полковникъ.

— Я никогда не слыхало, отвчалъ баронетъ.

— Сара Масонъ? Нтъ, клянусь честью, не думаю, чтобы и я когда слышалъ, прибавилъ молодой человкъ.

— Очень жаль, сказало, полковникъ съ усмшкой. Она вамъ приходится сродни: она мн тетка или двоюродная сестра. Я обыкновенно звалъ ее теткой — она, мой отецъ и мать работали вмст на мельниц въ Ньюком.

— Припоминаю, припоминаю теперь, вскрикиваетъ баронетъ.— Мы платимъ ей по сорока фунтовъ въ годъ изъ твоихъ денегъ…. помнишь, брать? Взгляни въ счеты полковника Hьюкома. Я очень хорошо помню это имя. Но я думалъ, что она была твоей нянькой и — и старой служанкой моего отца.

— Да, она была моей нянькой и старой служанкой отца, отвчалъ полковникъ, но вмст съ тмъ она была двоюродной сестрой моей матери: какъ была счастлива моя мать, имя такую служанку, или — правильне сказать — какъ была она счастлива, имя служанку вообще! Въ цломъ свт нтъ женщины лучше и врне.— Мистеръ Гобсонъ всегда радовался смущенію своего брата и оставался очень доволенъ, если кто нибудь сбивалъ баронета съ его любимаго конька. ‘Я увренъ’, шепнулъ онъ учтиво сэру Брэйану, ‘что память о бдныхъ друзьяхъ и родственникахъ доставитъ вамъ большой кредитъ.’

— Мн кажется, братъ, ты также могъ бы о ней вспомнить, проворчалъ полковникъ. Лицо его пылало, онъ очень сердился и досадовалъ на черствость сердца сэра Брэйана.

— Извини меня, я не вижу въ этомъ нужды, сказалъ сэръ Брэйанъ.— Я не состою въ родств съ мистриссъ Масонъ, и не помню — видалъ ли я ее когда-нибудь… Не могу ли я быть чмъ-нибудь теб полезенъ, братъ? сдлай милость, приказывай и мн, и Бэрнсу: посл утреннихъ часовъ въ Сити, онъ всегда къ твоимъ услугамъ. Я пригвожденъ къ этой контор цлое утро, а къ Нижнему парламенту цлый вечеръ…— Сію минуту, мистеръ Квильтеръ. Прощай, любезный полковникъ. Какъ теб Индія въ прокъ пошла! какъ ты моложавъ! Врно горячіе втры ничто, сравнительно съ бурями въ парламент.— (Вполголоса): Гобсонъ, ты справишься объ этомъ — мм,— объ этомъ стряпчемъ — м-мм-м-мм потребуешь сюда въ 12 часовъ насчетъ этого-мм… Очень жаль, что я долженъ проститься — это такъ тяжело, когда встртишься посл столькихъ лтъ.

— Очень, сказалъ полковникъ. Вспомни и пришли за мной, если когда-нибудь будешь имть во мн нужду!

— О, разумется, сказалъ старшій братъ, и подумалъ, что, врядъ-ли это когда-нибудь случится!

— Лэди Анна будетъ также въ восхищень, когда узнаетъ о твоемъ прізд. Поклонись отъ меня Клэйву — замчательно хорошенькій мальчикъ — прощай! И баронетъ ушелъ, и плшивая голова его теперь виднлась рядомъ, съ довреннымъ, сдымъ затылкомъ мистера Квильгера, оба лица ихъ были обращены къ главной книг, огромнаго формата.

Мистеръ Гобсонъ проводилъ полковника до дверей и дружески пожалъ ему руку, когда тотъ садился въ свой наемный кабріолетъ. Извощикъ спросилъ куда его везти? но бдный Ньюкомъ едва ли самъ зналъ — гд онъ былъ и куда подетъ. ‘Куда везти! а!— о!— ахъ!— ну, вези меня куда-нибудь прочь отъ этого мста’!— было все, что онъ могъ, сказать, и, вроятно, извощикъ подумалъ, что везетъ какого-нибудь обманутаго въ своихъ ожиданіяхъ должника, который тщетно просилъ возобновить свой вексель. Въ сущности, Томасъ Ньюкомъ лишнее трасировалъ въ своихъ маленькихъ счетахъ. Въ банк его братьевъ не было такого баланса расположенія, какое простодушное созданіе ожидало тамъ найдти.

Когда онъ ушелъ, сэръ Брэйанъ возвратился въ гостиную, гд сидлъ молодой Бэрнсъ, прочитывая бумаги.— Кажется, почтенный дядюшка привезъ изъ Индіи порядочный запасъ кайэнскаго перцу, сэръ? сказалъ онъ своему отцу.

— Онъ очень чистосердечный и простой человкъ, отвчалъ баронетъ, немножко эксцентрикъ, но вдь онъ былъ боле тридцати лтъ въ отлучкъ. Разумется, ты зайдешь къ нему завтра поутру. Позаботься, какъ можешь, объ его устройств. Кого пригласить намъ на обдъ? Я думаю нсколькихъ членовъ дирекціи Ост-индской компаніи. Попроси его, Бэрнсъ, въ пятницу или въ субботу — нтъ: въ субботу я обдаю у Спинеровъ. Во всякомъ случа постарайся быть къ нему внимательне.

— Не намренъ-ли онъ перевезти свою родню въ городъ, сэръ? Я вовсе не желаю встрчаться съ мистриссъ Масонъ: какая-нибудь прачка или содержательница харчевни, продолжалъ молодой Бэрнсъ, съ пошлой улыбкой.

— Перестань, Бэрнсъ! ты насмхаешься надо всмъ — вс вы, молодые люди, таковы. Привязанность полковника Ньюкома къ его старой няньк длаетъ ему величайшую честь, замтилъ баронетъ, который на этотъ разъ дйствительно думалъ то, что говорилъ.

— Надюсь, маменька не позволитъ этой женщин доле оставаться въ Ньюком. Я увренъ, что она была прачкой и въ былые годы катала блье моему дядюшк. Его костюмъ преисполнилъ меня почтительнымъ удивленіемъ. Онъ пренебрегаетъ употребленіемъ штрипокъ и видимо не иметъ ни малйшаго понятія о существованіи перчатокъ. Желаю знать — сожгла-ли бы себя на костр покойная тетушка, если бы онъ умеръ въ Индіи?— Мистеръ Квильтеръ, вошедшій съ кипою банковыхъ билетовъ, положилъ конецъ этомъ саркастическимъ замчаніямъ, и молодой Ньюкомъ, занявшись своимъ дломъ (котораго былъ знатокъ), позабылъ о дяд, до тхъ самыхъ поръ, когда, кончивъ занятія въ Сити, отправился въ клубъ Байса сообщить нсколькимъ молодымъ джентльменамъ извстіе о ново-прибывшемъ родственник.

Каждое утро можно было встртить молодаго Бэрнса около Сити, куда онъ отправлялся постоянно, хотя-бы провелъ наканун всю ночь на бал или на пріятельской пирушк: обыкновенно онъ шелъ скорымъ и ршительнымъ шагомъ, съ щегольскимъ зонтикомъ въ рук. На возвратномъ пути, при переход Чэррингъ-Кросса, маленькіе сапоги Бэрнса медленне скользили по мостовой, голова томно опускалась внизъ, а зонтикъ волочился за своимъ владльцемъ по троттоару. (Бэрнсъ наклонялъ голову еще ниже и на лиц его появлялась приторно-разочарованная улыбка, когда онъ слегка приподнималъ шляпу и раскланивался съ кмъ-нибудь изъ прозжавшихъ въ каретахъ). Въ этомъ случа ни одинъ дэнди пэлль-мэлльскаго троттоара не могъ сравняться съ Бэрнсомъ.

Гевисайдъ — высокій, молодой офицеръ, старый сэръ Томасъ-де-Бутсъ и извстный всему міру Орасъ Фоджи стоятъ у одного изъ клубскихъ оконъ и звая раскрываютъ рты не уже окна. По Сент-джемской улиц конюхи въ красныхъ курткахъ ироваживаютъ лошадей. Каретные извощики у биржи угощаются пивомъ. Джентльмены, съ грумами позади, дутъ въ паркъ. Проносятся экипажи знатныхъ дамъ, съ коронами надъ гербами и съ кучерами въ серебристыхъ парикахъ. Провинціалы пристально глядятъ въ клубскія окна. Иностранцы болтаютъ и смются, и посматриваютъ на дамъ въ каретахъ, и курятъ, и съ какимъ-то наслажденіемъ плюютъ по сторонамъ. Полицейскій сержантъ идетъ, потупивъ голову, по троттоару. Пять часовъ — пэлль-мэлльскій полдень.

— Вотъ маленькій Ньюкомъ, говоритъ мистеръ Орасъ Фоджи. Онъ и полицейскій всегда появляются въ публик вмст.

— Чортъ побери этого маленькаго мошенника! говоритъ сэръ Томасъ-де-Бутсъ. Зачмъ его, чортъ возьми, пускаютъ въ клубъ? Если-бы я не быль въ Индіи, ужь прокатили бы его на чернякахъ, чортъ возьми! Только сэръ Томасъ употребилъ выраженіе гораздо сильне чортъ возьми: вообще почтенный кавалеристъ выражался очень энергично.

— Онъ забавляетъ меня, говоритъ добродушный Чарли Гевисайдъ: онъ такой злобный дьяволенокъ.

— Важное дло забавлять васъ, замчаетъ Фоджи.

— Вы не можете, Фоджи, отвчаетъ Чарли. Вс ваши анекдоты старше моей бабушки. Какъ поживаете, Бэрни? (Входитъ Бэрнсъ Ньюкомъ). Каково идутъ ваши длишки, по три процента, маленькій нищенка? Я бы желалъ, чтобы вы немножко со мной подлились: кстати, скажите вашему отцу, что я подамъ за него голосъ, если онъ позволитъ мн трасировать лишки съ моего капитала, — повсьте меня, если не подамъ!

Бэрнсъ приказываетъ подать себ рюмку абсэнту и пьетъ, а Гевисайдъ заключаетъ свои граціозные шутки слдующими фразами: послушайте, Бэрни, ваше имя Бэрни и вы — банкиръ. Вы врно изъ жидовъ, а? хоросо! сколько-зе вы позалуете мн за мою пилюльку?

— Ослите въ Нижней палат, Гевисайдъ! говоритъ молодой человкъ съ утомленнымъ видомъ (Капитанъ Чарльзъ Гевисайдъ — членъ законодательнаго правленія и заслужилъ громкую извстность во всей палат своими подражаніями ослиному реву, которыя проводятъ его партію въ восторгъ, а противную въ смущеніе). Не ревите здсь. Я ненавижу лавочныхъ разговоровъ вн лавки.

— Чортъ побери эту куклу, ворчитъ сэръ де-Бутсъ, подтягивая свой запряжникъ.

— Что говорятъ въ Сити о Русскихъ? спрашиваетъ Орасъ Фоджи, служившій по дипломатической части.— Отошелъ флотъ отъ Кронштадта, или нтъ?

— Почемъ я знаю, отвчаетъ Бэрнсъ. Разв объ этомъ ни чего не сказано въ вечернихъ газетахъ?

— Изъ Индіи очень неблагопріятныя всти, генералъ, продолжаетъ Фоджи… вотъ карета лэди Доддингтовь — какъ она мила!— Это движеніе Рэнджитъ Синга на Пешэворъ, этотъ флотъ на Ирравади — все это очень плохо, а Пенгвинъ не способенъ быть генералъ-губернаторомъ Индіи въ трудныя времена.

— А Гостлеръ не способенъ быть главнокомандующимъ: такого стараго дурака на свт не бывало, — просто-ханжа и старая баба! замчаетъ сэръ Томасъ, который самъ искалъ должности сэра Гостлера.

— Вотъ мы никогда не распвали псалмовъ сэръ Томасъ!говоритъ мистеръ Бэрнсъ,— напротивъ! Дйствительно сэръ де Бутсъ пвалъ въ своей молодости съ герцогомъ оркскимь и даже соперничалъ съ Костигэномъ, но былъ побжденъ этимъ артистомъ вакханалій.

Сэръ Томасъ глядитъ на Бэрнса такъ, какъ будто хочетъ спросить: а теб, щенокъ, что за дло? Но сэру Томасу необходимо хать въ Индію и, зная силу Ньюкомовъ въ Лиденголльской улиц, онъ считаетъ нужнымъ бытъ повжливе со щенкомъ и еще разъ вымещаетъ досаду на запряжник.

— А у меня дядя пріхалъ изъ Индіи, право пріхалъ, говоритъ Бэрнсъ Ньюкомъ. Оттого-то я такъ и утомленъ сегодня. Отправляюсь покупать ему пару перчатокъ, четырнадцатый номеръ, и отыскивать портнаго, только, разумется не такого, который шьетъ на молодыхъ людей. Скорй портнаго Фоджи. Я бы взялъ портнаго моего отца, да отецъ шьетъ себ платье въ провинціи, въ своемъ город: вы знаете — онъ хлопочетъ о популярности.

— Вашъ дядюшка — не полковникъ-ли Ньюкомъ, въ Бенгальской кавалеріи? спрашивасть сэръ Томасъ де Бутсъ.

— Да. Угодно вамъ повидаться съ нимъ у насъ на обд, въ слдующую пятницу? И вы, Фоджи, приходите. Вдь вы не прочь отъ хорошаго обда, пеправда-ли? Не знаете-ли вы чего-нибудь о моемъ дядюшкъ, сэръ Томасъ? Нтъ-ли у меня двоюродныхъ братьевъ и сестрицъ между браминами? Можетъ-быть намъ придется краснть за него?

— Знаете ли что, молодой человкъ? Вамъ бы нисколько не повредило, еслибы вы были на него похожи. Конечно онъ человкъ странный, его зовутъ Донъ-Кихотомъ въ Индіи… Полагаю, вы читали Донъ-Кихота?

— И не слыхивалъ никогда, честное слово! А зачмъ вамъ угодно, чтобы я былъ похожъ на него? Покорно васъ благодарю: я вовсе не желаю на него быть похожимъ.

— Зачмъ? Затмъ, что онъ, храбрйшій офицеръ на свт, проревлъ старый солдатъ.— Затмъ, что онъ вовсе не чванится, хотя иметъ полное право гордиться собою. Вотъ зачмъ, мистеръ Ньюкомъ!

— Это вамъ загвоздка, милйшій мой Бэрни, замчаетъ Чарльзъ Гевисайдъ, въ то время, какъ негодующій генералъ отходитъ прочь, покраснвъ отъ гнва и ворча себ подъ носъ. Бэрни преспокойно допиваетъ остатокъ абсэнта.

— Не знаю чего отъ меня хочетъ это старое чучело? говоритъ онъ съ невиннымъ видомъ, уничтоживъ окончательно свой горькій напитокъ. Вчно на меня напускается, старый индйскій птухъ. За вистомъ заводитъ со мной споръ, а самъ столько же смыслитъ въ игр, какъ старая кукла. Воображаетъ что можетъ давать мн уроки на бильярд, а я на двадцать очковъ дамъ ему пятнадцать впередъ и буду держать пари на его старую голову. Зачмъ пускаютъ въ клубъ такихъ господъ? Хотите сыграть въ пикетъ до обда, Гевисайдъ?… Эге! посмотрите, вотъ идетъ мой дядюшка съ сыномъ, вотъ этотъ господинъ съ длинными усами и въ короткихъ шароварахъ. Наврное отправляются обдать въ Ковентъ-Гарденъ, а оттуда въ театръ… Мое почтеніе, Нанкинецъ!

И достойная пара отправилась въ игорную комнату и засла за пикетъ до-тхъ-поръ, пока не сло солнце и не наступило время обда.

VII.
Школьные дни мистера Клэйва на исход.

По счастью нашему доброму полковнику предстояла боле радостная встрча съ сыномъ, чмъ недавнее несчастное свиданіе съ другими ближайшими его родственниками.

Онъ отпустилъ свой кабріолетъ у Людгэтъ Гиля и пошелъ пшкомъ черезъ грустную область Ньюгэта, по грязной мостовой Смитфильда, обратно въ свою старую школу, гд теперь былъ его сынъ, много разъ пробгалъ онъ эту дорогу въ лта своей юности. Вотъ Систеріанская улица и Красная-корова, та же самая, что въ его молодости, вотъ милый, старый капуцинскій скверъ, съ темнющими деревьями и садами, окруженный старинными домами архитектуры прошедшаго столтія и дремавшими теперь, подобно инвалидамъ на солнц.

Проходя черезъ большія сни больницы, онъ могъ видть это старое готическое зданіе, и какого-нибудь больнаго или двухъ одтыхъ въ черное платье и передвигавшихъ ноги по мирному сквэру или проходившихъ отъ одного темнаго свода къ другому. Дома, гд жили пансіонеры школы, находились въ самомъ сквэр, вблизи отъ древнйшихъ зданій больницы. Шумныя восклицанія, крики, стукъ скамейками и шкапами, звонкіе голоса или басовые звуки, вылетавшіе изъ ученическихъ оконъ, жизнь, суматоха и веселье составляли странную противоположность съ этими тихими стариками, бродившими взадъ и впередъ подъ древними сводами, борьба ихъ съ жизнью кончилась, ихъ надежды, тревоги и волненія — все потонуло въ безцвтномъ спокойствіи. И вотъ Томасъ Ньюкомъ, достигшій до половины жизни, стоялъ здсь между шумливыми мальчиками и дряхлыми старцами и готовъ былъ предаться нравоучительнымъ размышленіямъ, по поводу тхъ и другихъ, еслибы сынъ его Клэйвъ, караулившій его отъ мистера Гопкинсона или, скажемъ короче — изъ дома Гопкея, не сбжалъ внизъ по лстниц, чтобъ поздороваться съ отцомъ. Клэйвъ былъ одтъ въ лучшее свое платье, ни одинъ изъ тхъ четырехъ-сотъ джентльменовъ не могъ съ нимъ равняться красотой наружности, ни у кого не было лучше портнаго, ни у кого не было чище сапоговъ. Школьные его товарищи, скаля зубы сквозь ршетку, завидовали ему, когда онъ уходилъ изъ школы, старшіе ученики длали замчанія насчетъ широкаго костюма полковника Ньюкома, на счетъ его длинныхъ усовъ, загорлыхъ рукъ, невычищенной шляпы. Полковникъ, уходя, закурилъ сигару, и гигантъ Смитъ, первый молодецъ школы, случайно стоявшій у окна, съ величественнымъ видомъ, не могъ не замтить, что полковникъ очень видный мужчина.

— Разскажи мн что-нибудь о дядяхъ, Клэйвъ, сказалъ полковникъ, когда они уходили съ Клэйвомъ рука-объ-руку.

— Что мн разсказывать, сэръ? спросилъ юноша. Многаго я не знаю объ нихъ.

— Ты бывалъ у нихъ, писалъ мн объ нихъ. Ласковы ли они были съ тобою?

— О, да! мн кажется, они очень были ласковы. Они всегда трепали меня по щек… Только, знаете-ли, я рдко ихъ видаю, когда бываю у нихъ. Мистеръ Ньюкомъ чаще посылаетъ за мной, каждые три мсяца раза по два, по три, когда бываетъ въ город, и каждый разъ даетъ мн по соверэну.

— А! теб необходимо личное свиданіе, чтобы получить соверэнъ, сказалъ отецъ Клэйва, засмявшись.

Мальчикъ покраснлъ.

— Да. Передъ отъздомъ въ Смитфильдъ, въ субботу вечеромъ я прихожу прощаться съ нимъ въ столовую и онъ даетъ мн деньги. Но говоритъ онъ со мною мало, и меня, знает-ли, не очень тянетъ въ Брэйанстонъ-сквэръ, разв только для того, что ласкаютъ. Разумется, это очень важно… меня сажаютъ обдать съ дтьми… дти еще совсмъ маленькіе, гувернантка у нихъ такая высокая, такая сердитая — вчно найдетъ за что кричать и браниться. По субботамъ у дядюшки или бываютъ обды, или его нтъ дома, тогда тетушка даетъ мн десять шиллинговъ и посылаетъ въ театръ, а театръ гораздо веселе обдовъ. При этомъ мальчикъ опять покраснлъ. Когда я былъ помоложе, сказалъ онъ, я обыкновенно стаивалъ на лстниц и хваталъ съ блюдъ куски посл обда: теперь отвыкъ. Марія (это моя кузина) обыкновенно отдавала лакомства своей гувернантк. Послушайте, какія прихоти! Она прятала въ карманъ кусочки сахару и грызла ихъ въ классной комнат. Дядя Гобсонъ живетъ не въ такомъ хорошемъ обществ, какъ дядя Нмокомъ. Видите-ли, тетушка Гобсонъ — она очень ласкова и все такое, только я не думаю, чтобы она была, какъ вы говорите, comme il faut.

— Почему ты это заключаешь? спрашиваетъ отецъ, котораго очень занимала простодушная болтовня мальчика.— Въ чемъ же, по твоему, разница?

— Я не знаю, какъ и почему, отвчалъ мальчикъ, только есть что-то такое, есть какая-то разница. Это не то-что званіе или что-нибудь въ этомъ род, только одни люди — джентльмены, а другіе — нтъ, одн женщины — лэди, а другія нтъ. Вотъ, напримръ, Джонсъ, учитель пятаго класса — всякой видитъ, что онъ джентльменъ, хотя на немъ всегда престарое платье, а вотъ мистеръ Броунъ — помадитъ себ волосы, носитъ перчатки и такое чистое блье, что въ глаза кидается, а все-таки мы его называемъ красивымъ снобомъ! Такъ и тетушка Марія — она очень красива, очень нарядно одта, а ей все чего-то недостаетъ — на ней, видите-ли, нтъ пломбы.

— O! на ней пломбы нтъ? спрашиваетъ полковникъ, очень развлеченный разсказомъ Клэйва.

— Ну, да… я думаю… впрочемъ такъ и быть, продолжалъ мальчикъ:— я вамъ скажу, что я думаю. Я не хотлъ бы насмхаться надъ ней, потому-что все-таки она ко мн ласкова, но тетушка Анна, видите-ли, совсмъ другое дло: все, что она говоритъ — какъ-то естественнй, у нея есть свои смшныя стороны, но она какъ-то важнй.— При этомъ мальчикъ снова засмялся.— Знаете-ли, я иногда думаю, что въ сущности старая тетушка Гонимэнъ изъ Брэйтона такая же лэди, какъ тетушка Анна. Право такъ: она не горда, не тщеславна, никогда не говоритъ дурно объ отсутсгвующихъ, длаетъ множество добра бднымъ, и, знаете, не кичится надъ ними, не стыдится отдавать домъ въ наймы, не краснетъ своей бдности, какъ кое-кто изъ нашего семейства.

— Мн кажется, мы не хотли отзываться о нихъ съ дурной стороны, замтилъ полковникъ съ улыбкой.

— Конечно! Это сказалось невзначай, продолжалъ Клэйвъ со смхомъ. Но когда они заведутъ рчь о род Ньюкомовъ и когда этотъ длинный оселъ Бэрнсъ Ньюкомъ начнетъ важничать, я просто готовъ умереть со смху. Я какъ-то былъ въ Ньюком и навстилъ старую тетю Сару: она разсказала мн обо всемъ и показала комнату, гд ддушка…. вы знаете? И знаете-ли — я сначала былъ немножко смущенъ, потому-что до-тхь-поръ считалъ насъ знатными людьми. И когда я воротился въ школу, гд — можетъ-быть — прежде самъ важничалъ и хвалился Ньюкомомъ, я подумалъ, знаете-ли, что ме слдуетъ разсказать товарищамъ всю правду.

— Вотъ это человкъ! проговорилъ съ восторгомъ полковникъ: хотя правильнй было бы сказать: ‘вотъ это мальчикъ’! И въ-самомъ-дл, сколько мы знаемъ такихъ людей, которые нисколько не заботятся узнать о томъ, кто были ихъ отцы? А сколько еще такихъ, которые умышленно умалчиваютъ передъ нами объ этомъ предмет?— Вотъ это человкъ! крикнулъ полковникъ: ты никогда не будешь стыдиться своего отца, Клэйвъ!

— Стыдиться моего отца! говорилъ Клэйвъ, поглядывая на полковника и прохаживаясь горделиво, какъ павлинъ.— Я хотлъ сказать…. заговорилъ онъ немного, помолчавъ.

— Скажи, что хотлъ, подхватилъ отецъ.

— Правда-ли это все, что они говорятъ о пэрств, о баронетств, о дяд Ньюком и Ньюком, котораго сожгли въ Смитфильд, о другомъ Ньюком, который былъ въ Босвортскомъ сраженіи, и объ этомъ старомъ — старомъ-Ньюком, который былъ цирюль…. то-есть, брадобреемъ-хирургомъ Эдуарда-Исповдника и убитъ при Гастингс? Боюсь, что это выдумка, а хотлось бы мн, чтобъ это была правда.

— Мн кажется, всякому человку лучше бы было происходить отъ стариннаго и почетнаго рода, замтилъ прямодушный полковникъ.— Если теб пріятно, что твой отецъ — человкъ уважаемый, почему-же не желать теб того-же уваженія къ твоему дду и къ твоимъ предкамъ вообще? Но, если мы не могли наслдовать знатнаго имени, совершенно отъ насъ зависитъ, дитя мое, оставить по себ доброе имя, и, съ Божьей помощью, мы оба достигнемъ этой честолюбивой цли.

Такимъ простымъ разговоромъ старый и молодой джентльмены сократили свой путь до Западнаго квартала города, гд находилось жилище младшаго компаніона фирмы ‘Братьевъ Ньюкомовъ‘ — красивый и просторный домъ на Брэйанстонскомъ сквэр. Полковникъ Ньюкомъ имлъ намреніе сдлать визитъ своей невстк. Позвонивъ у двери, гд ему и Клэйву пришлось дожидаться нсколько времени, онъ замтилъ въ открытыя окна, что въ столовой накрытъ большой столъ и длаются приготовленія къ званому обду.

— Братъ мн говорилъ, что сегодня он отозванъ къ кому-то на обдъ, сказалъ полковникъ.— Разв мистриссъ Ньюкомъ дастъ обды, когда его нтъ дома?

— Она обыкновенно приглашаетъ гостей, отвчалъ Клэйвъ. Дядя никого не зоветъ безъ ея согласія.

Полковникъ смутился. ‘У него большой обдъ, а онъ не приглашаетъ брата, подумалъ Ньюкомъ. Еслибы онъ пріхалъ въ Индію со всей своей семьей, онъ могъ бы прожить у меня цлый годъ, и я обидлся бы, еслибы онъ вздумалъ остановиться гд-нибудь въ другомъ мст’.

Расторопный слуга, въ красномъ камзол, отперъ дверь и, не дожидаясь предварительныхъ вопросовъ, объявилъ: ‘нтъ дома’.

— Это мой отецъ, Джонъ, сказалъ Клэйвъ: тетушк врно угодно будетъ принять полковника Ньюкома.

— Миссисъ нтъ дома, повторилъ слуга.— Миссисъ ухала кататься… Не въ эту дверь! обнеси, любезный, съ площадки! закричалъ Джонъ. Послднія слова относились къ мальчику изъ кондитерской, съ огромнымъ сахарнымъ храмомъ и съ множествомъ коническихъ свертковъ, заключавшихъ въ себ различныя дсссертныя сласти.— Подумайте, что здсь по временамъ бываетъ жарко: какъ бы не сдлался ударъ съ вашимъ гувернеромъ.

И Джонъ заперъ дверь передъ изумленнымъ полковникомъ.

— Клянусь честью, они захлопнули дверь подъ самымъ нашимъ носомъ, проговорилъ бдный джентльменъ.

— Слуга очень занятъ, сэръ. У нихъ большой обдъ. Я увренъ, что тетушка не отказала бы вамъ, возражалъ Клэйвъ. Она очень добра. Мн кажется, что здсь не то, что въ Индіи… А! въ сквэр гуляютъ дти: въ голубомъ — это сестры, а это — француженка-гувернантка, вотъ эта съ усами и съ желтымъ зонтикомъ. Здравствуйте, Мэри! здравствуйте, Фанни! Вотъ мой отецъ — вашъ дядюшка.

— Mesdemoiselles! Je vous dfends de parler qui que ce soit bots du squar! закричала лэди съ усами и двинулась впередъ, чтобы отозвать своихъ питомицъ.

Полковникъ обратился къ ней на очень хорошемъ французскомъ язык: — Я надюсь, что вы позволите мн, сказалъ онъ, познакомиться съ моими племянницами и съ ихъ воспитательницею, о которой я такъ много лестнаго слышалъ отъ моего сына.

— Гм! сказала mademoiselle Lebrun, припоминая послднюю битву съ Клэйвомъ за портретъ, снятый маленькимъ негодяемъ съ ея особы (портретъ былъ съ огромными усами).— Monsieur, вы очень добры. Но право никогда не рано внушать молодымъ двочкамъ, правила пристойности и retenue, въ такой странъ, гд двицы постоянно забываютъ свое благородное происхожденіе. Я должна присматривать рысьими глазами за этими молодыми особами, иначе — Богъ знаетъ что съ ними будетъ. Не дале какъ вчера, не успла я отвернуться и заглянуть въ кногу — у меня остается очень мало времени для занятія литературой, которую я обожаю — не успла я заглянуть въ книгу, какъ вдругъ слышу крикъ. Оборачиваюсь и что же вижу? mesdemoiselles ваши племянницы изволятъ играть въ криккетъ съ messieurs Смисами, сыновьями доктора Смиса — de vrais galopins, monsieur!

Вся эта рчь была произнесена съ необычайной быстротою и съ различными движеніями рукъ и зонтика сквозь ограду сквэра, къ немалому удовольствію полковника, на когораю маленькія двочки поглядывали изъ-за ршетки.

— Хорошо, мои милыя, я приду играть съ вами въ криккетъ, говоритъ добрый джентльменъ, протягивая двочкамъ загорлыя руки.

— Вы, monsieur, c’est diffrent — человкъ вашихъ лтъ! Кланяйтесь вашему дядюшк, mesdemoiselles! Вы понимаете, monsieur, что я сама должна быть осторожна, разговаривая съ такимъ почтеннымъ человкомъ на сквэр. И она опустила свои большіе глаза и сокрыла эти лучезарныя свтила отъ полковника.

Въ это время полковникъ Ньюкомъ, нисколько не заботясь о томъ, какое направленіе приняли глаза миссъ Lebrun, т. е. устремились-ли на его шляпу, или на сапоги, глядлъ на своихъ маленькихъ племянницъ съ тмъ нжнымъ выраженіемъ, которое его лицо всегда принимало, когда онъ обращался къ дтямъ.

— Слыхали ли вы о вашемъ дяд въ Индіи? спросилъ онъ ихъ.

— Нтъ, говорить Марія.

— Да, говоритъ Фанни.— Ты помнишь, mademoiselle говорила (mademoiselle въ это время длана ручкой по направленію къ раскидной карет, которая приближалась вдоль сквэра) — ты помнишь, mademoiselle говорила, что если мы будемъ mchantes, насъ пошлютъ къ дядюшк въ Индію. Мн кажется, я бы съ радостью похала туда.

— Ахъ ты глупенькая двочка! крикнула Марія.

— Да, похала бы, если бы Клэйвъ отправился вмст со мною, подтвердила маленькая Фанни.

— Посмотрите, madame возвращается съ прогулки! вскрикнула миссъ Lebrun. Полковникъ Ньюкомъ повернулся а въ первый разъ въ жизни былъ осчастливенъ лицезрніемъ своей невстки.

Высокая лэди, съ красивыми волосами, въ щегольской шляпк и шуб (кто знаетъ — какія шляпки и шубы носили въ 183… году?) полу-лежала въ раскидной карет, красныя плюшевыя ливреи ея лакеевъ сіяли спереди и сзади экипажа. Маленькая ножка лэди покоилась на передней подушк, на шляпк разввались перья, на колняхъ лежала книга, на полной груди красовался овальный портретъ какого-то джентльмена. Въ одинъ изъ ея браслетовъ было вправлено изображеніе двухъ дтскихъ головокъ съ пунцовыми щечками и золотистыми волосами, кром-того, на ней было множество другихъ браслетовъ, разныхъ цпочекъ, подвсокъ и бездлушекъ. Блестящая ея наружность помрачалась единственно парою грязныхъ перчатокъ, задокъ экипажа былъ заваленъ кучею книгъ, взятыхъ изъ библіотеки и свидтельствовавшихъ о литературныхъ вкусахъ лэли. Молодой лакей, въ красныхъ панталонахъ, спрыгнулъ съ запятокъ и разразился громовыми ударами въ дверь дома мистриссъ Ньюкомъ, для возвщенія всему сквэру, что его госпожа изволила возвратиться домой. Съ-тхъ-поръ, какъ съ форта *** салютовали въ честь генералъ-губернатора, полковникъ Ньюкомъ никогда не слыхалъ подобной канонады.

Клэйвъ, съ лукавымъ выраженіемъ въ глазахъ, подбжалъ къ своей тетушк. Она медленно наклонилась къ нему изъ экипажа. Она любила его.— Что съ тобой, Клэйвъ! спросила она. Какъ это вы, сэръ, отлучились изъ школы въ пятницу?

— Сего дня праздникъ, отвчалъ онъ,— Мой отецъ пріхалъ и желаетъ васъ видть. Она кивнула головой съ выраженіемъ благосклоннаго изумленія и величаваго удовольствія.— ‘Неужели, Клэйвъ’! удостоила она воскликнуть съ такимъ видомъ, который, кажется, говорилъ: ‘Пусть же онъ подойдетъ и представится мн’. Честный джентльменъ выступилъ впередъ, снялъ шляпу, поклонился и остался съ непокрытой головой. Она нжно взглянула на него и протянула ему одну изъ пухленькихъ ручекъ въ одной изъ грязныхъ перчатокъ. Можете вы вообразить себ неважную баронессу временъ короля Франциска, оказывающею покровительство Баярду? Можете вы представить себ горничную горничной королевы Жиневры, удостоившую благосклоннымъ вниманіемъ сира Ланселота?.. Я утверждаю торжественно, что въ мір нтъ ничего равнаго добродтели Англичанокъ.

— Вы только сегодня пріхали и захотли меня видть? Вы очень добры. N’est се pas tjue c’etait bong de Mouseer le Collonel, Madamaseile? Madamaseile Lebrun, le Collonel Newcome, niong fr&egrave,re. (Шопотомъ: ‘гувернантка моихъ дтей и моя пріятельница, женщина въ высшей степени замчательная’) — Не правда ли со стороны полковника Ньюкома было очень любезно навстить меня? Каково было ваше путешествіе? Прозжали вы мимо острова Св. Елены? О, какъ я вамъ завидую: вы видли гробницу этого великаго человка! Nous parlong de Napoleong, Madamaseile, dong voter p&egrave,re а t le gnral favvory.

— O Dieul que n’ai je pu le voir, вмшивается Mademoiselle. Lui dont parle l’univers, dont mon p&egrave,re m’а si souvent parl? Но это замчаніе проходитъ совершенно незамченнымъ ея пріятельницею, которая продолжаетъ:

— Клэйвъ, donnez moi voter bras. Это — мои дочери. Мальчики мои въ школ. Я буду такъ рада представить ихъ дядюшк. Этотъ шалунъ никогда бы васъ не увидалъ, еслибъ мы не взяли его съ собой въ Марбльгэдъ, посл скарлатины и не вылечили бы его, не такъ ли, Клэйвъ? Мы вс его такъ любимъ, а вы не должны ревновать его за привязанность къ тетк. Мы чувствуемъ, что знаемъ васъ хорошо по немъ, знаемъ, что и вы насъ знаете, и надемся, что вы насъ полюбите, Какъ ты думаешь, Клэйвъ, полюбитъ насъ твой лапа? Или, можетъ быть, вамъ лучше понравится лэди Анна? Да, вы были у нея прежде, разумется? Не были? О! это потому, что ея нтъ въ город’. Опираясь съ нжностью на руку Клэйва, въ то время какъ Mademoiselle съ дтьми составляли подл нея группу, а Джонъ стоялъ безъ шляпы у растворенной двери, мистриссъ Ньюкомъ лниво высказывала выше приведенныя и многознаменательныя замчанія полковнику, на порог своего дома, который переступить она его не просила.

— Если вы прідете къ намъ ныншній вечеръ около десяти часовъ, сказала она потомъ, вы найдете у насъ нкоторыхъ людей, не безъ значенія, которые хотятъ почтятъ меня своимъ вечеромъ. Можетъ-быть, они будутъ для васъ интересны, полковникъ Ньюкомь, такъ какъ вы недавно пріхали въ Европу. Не то, чтобъ они были люди съ свтскимъ значеніемъ, понимается, хотя нкоторые изъ нихъ стоятъ въ сред знатнйшихъ людей Европы, но мое правило таково, что геній есть самое высокое значеніе, а личныя достоинства лучше всякой родословной. Вы слыхали о профессор Боджерс? Граф Поскомъ? О. доктор Мэк-Гоффот? О мистер Шалу, великомъ ирландскомъ патріот? Наши газеты говорили вамъ о немъ. Вс она и нкоторые другіе были такъ добры, что общали постить меня вечеромъ. Для иностранца, прізжающаго въ Лондонъ, едва ли можетъ представиться боле удобный случай видть нкоторыхъ изъ нашихъ великихъ знаменитостей ученыхъ и литературныхъ. И кром того вы встртите наше собственное семейство — не семейство сэра Брэйана, которое — у котораго есть другое общество и другія забавы — но мое. Я надюсь, что ни мистеръ Ньюкомъ, ни я никогда ихъ не забудемъ. У насъ обдаютъ кое-кто изъ друзей и я теперь должна пойдти посовтоваться съ мистеромъ Гоббардомъ, моимъ дворецкимъ. Прощайте, пока. Помните, не позже десяти часовъ, потому что мистеръ Ньюкомъ долженъ вставать чмъ свтъ утромъ и наши собранія рано кончаются. Когда Клэйвъ будетъ немного постарше, я надюсь, что мы и его тоже увидимъ. Прощайте! И полковникъ еще разъ награжденъ былъ пожатіемъ перчатки, и лэди съ своей свитой поднялась вверхъ во лстниц и вошла въ дверь.

Ей и въ голову не приходило, чтобъ гостепріимство, которое она оказывала своему родственнику, не было самымъ дружескимъ и радушнымъ. Она мечтала, что вс ея поступки совершенно справедливы и очень милы. Она приглашала писцовъ своего мужа приходить въ дождь, въ десять часовъ вечера изъ Кентингъ-Тоуна, просила художниковъ приносить свои альбомы съ эскизами изъ Кензингтона, или несчастныхъ піанистовъ тащиться съ нотами изъ Бромптона. Она ихъ награждала улыбкой и чашкой чаю, и воображала, что они совершенно счастливы ея снисходительностью. Если, посл двухъ-трехъ такихъ восхитительныхъ вечеровъ, они переставали являться на ея приглашенія, она качала своей блокурой какъ ленъ головкой и печально намекала, что мистеръ А. впадаетъ въ дурной образъ жизни, или опасалась, что мистеръ Б. находитъ исключительно — умственныя собранія слишкомъ скучными для себя. Иному удивлялась, какъ молодой человкъ съ такимъ разсудкомъ можетъ отказываться отъ такого просвщеннаго удовольствія?

VIII.
Мистрисъ Ньюкомъ дома (маленькое раннее собраніе).

Чтобы пробиться сквозь эту толпу, всякой человкъ — мужчина или женщина — долженъ не щадить своихъ плечъ. Посмотрите, съ какимъ рвеніемъ стараются они захватить какъ можно больше мороженаго, шампанскаго, зельцерской воды, холодныхъ пироговъ, или другихъ любимыхъ кусковъ за ужиномъ, съ котораго многіе отправятся съ пустыми желудками.

——

Доказательства справедливости сдланныхъ выше замчаній я покажу въ различныхъ членахъ семейства Ньюкомовъ. Вотъ, напримръ, самая ничтожная маленькая женщина, неумная и не красивая въ особенности: встртивши случайно мистера Ньюкома, она приказала ему на себ жениться, и онъ повиновался, такъ, точно какъ повиновался ей во всемъ въ жизни, чтобы ей ни вздумалось приказать ему. Повстрчавшись съ мистеромъ Ньюкомомъ на порог своего дома, она ему приказываетъ пріхать къ ней на вечеръ — и, хотя онъ тридцать пять лтъ не бывалъ на вечерахъ, хотя не спалъ передъ тмъ всю ночь, хотя у него нтъ вызднаго платья, кром того, которое ему выслалъ въ Индію Штульцъ въ 1821 году — ему ни разу не пришло въ голову ослушаться приказаній мистриссъ Ньюкомъ. Напротивъ: въ пять минутъ одинадцатаго онъ уже у ея дверей, онъ уже усплъ принарядиться, къ крайнему изумленію Клэйва, и оставилъ мальчика съ своимъ пріятелемъ и товарищемъ путешествія, мистеромъ Бинни, который только-что пріхалъ изъ Портсмута, обдалъ съ нимъ и, по предварительному распоряженію, занялъ комнату въ той же гостиниц.

Это штульцовское платье, состояло изъ синяго кафтана съ свтлыми пуговицами, обличавшими теперь первородную мдь, съ высокимъ бархатнымъ воротникомъ, въ уровень съ капитанскими ушами, съ высокой таліей, обозначенной двумя клапанами и парой высокопосаженныхъ на спин пуговицъ, изъ благо жилета и краснаго поджилетника, непромокаемые безъ подтяжекъ шаровары довершали костюмъ Томаса Ньюкома, вмст съ блой шляпой, въ которой мы видли его поутру, и которая была одна изъ двухъ дюжинъ, купленныхъ имъ за нсколько лтъ съ публичнаго торга въ Борромтолл. Мы нарочно назвали его капитаномъ, когда говорили объ его плать, потомучто онъ былъ въ чин капитана, когда это одянье было ему доставлено, привыкнувъ смотрть на него какъ на пышный нарядъ, даже спустя двнадцать лтъ, онъ не имлъ ни малйшаго понятія о томъ, что можно было измнить это мнніе.

Докторъ Мэк-Гоффогъ, профессоръ Болжеръ, графъ Поскій, и вс львы, бывшіе въ тотъ вечеръ, на runion у мистриссъ Ньюкомъ, были совершенно помрачены полковникомъ Ньюкомомъ. Честный воинъ, нисколько не заботившійся объ украшеніи своей особы, имлъ превосходную брилліантовую булавку, подаренную ему въ 1801 году бднымъ Джекомъ Котлеромъ, который былъ убитъ возл него при Ареом, эту драгоцнность, хранившуюся нсколько тысячъ дней и ночей въ его конторк, полковникъ заткнулъ въ свое жабо, отправляясь на такой, какъ ему казалось, парадный вечеръ къ мистриссъ Ньюкомъ. Блескъ этого камня и сіяющія пуговицы заставили всхъ присутствующихъ обратить на полковника свои взоры. Тутъ было нсколько паръ усовъ, но одни усы профессора Шнурра, здоровеннаго малаго, только-что бжавшаго изъ Шнандау, да усы Максимиліана Траншара, французскаго изгнанника, могли красоваться рядомъ съ усами полковника Ньюкома. Польскіе кафтаны были въ это время такъ обыкновенны въ Лондон, что никто не обращалъ на нихъ вниманіе (за исключеніемъ одного благороднаго члена Мэрильбонской общины и — однажды въ годъ — Лорда-Маіора). Общее мнніе признавало незнакомца за валлахскаго бояра, котораго прибытіе было только-что возвщено въ газет ‘Morning Post‘. Мистриссъ Мэйльзъ, которой очаровательныя и постоянныя середы, на Монтэгю-Сквэр, по отзыву нкоторыхъ, соперничали съ перемнными четвертками мистриссъ Ньюкомъ Брайэнстонъ Сквэра, ущипнула свою дочь Миру, завязавшую многоязычный разговоръ съ г. Шпурромъ, синьоромъ Карабосси, гитаристомъ, и м. Пинье, знаменитымъ французскимъ шахматнымъ игрокомъ, чтобы обратить ея вниманіе на бояра. Мора Мэйльзъ очень бы желала знать немножко по-молдавски, не для того, чтобы вести на этомъ язык разговоръ, но для показанія, что она говорить на немъ. Мистриссъ Мэйльзъ, лишенная тхъ превосходствъ, которыми воспитаніе надлило ея дочь, глупо улыбнулась и проговорила ‘Madame Newcome pasici — votre excellence nouvellement arriv — avez vous fait ung bong voyage? Je reois chez moi mercredi prochaing, Iounurc de vous voir — Madamaselle Miles ma fille. Тутъ ее смнила Мира и излилась быстрымъ потокомъ французской рчи, къ нкоторому изумленію полковника, который началъ думать, что вроятно французскій языкъ сдлался обычнымъ языкомъ того образованнаго общества, въ которое онъ длалъ теперь свой первый entre.

Мистриссъ Ньюкомъ встала съ своего мста у дверей гостиной, чтобы пройдтись по комнатамъ съ Роммономъ-Лоллемъ, зпаменитымъ индйскимъ торговцемъ, иначе — съ его превосходительствомъ Роммономъ-Лоллемъ, иначе — съ его свтлостью Роммономъ-Лоллемъ, главнымъ владтелемъ алмазныхъ копей въ Голконд, помстившемъ три милліопа съ половиною въ Ост-индскую компанію. Онъ имлъ обыкновеніе курить посл обда свою гуку, когда дамы удалялись изъ-за стола, и въ честь его многіе англійскіе джентльмены занемогли, стараясь соревновать ему въ томъ же занятіи (Его слуги постоянно носили за нимъ дв-три гуки.) Самъ мистеръ Ньюкомъ принужденъ былъ слечь въ постель отъ неунимавшейся тошноты, произведенной chillumom, а докторъ Мэк-Гоффогъ, въ надежд наставить его свтлость на путь истинной вры, курилъ гуку до-тхъ-поръ, пока не почернлъ не хуже интереснаго индйца. И вотъ, повиснувъ на его рук, все также въ грязныхъ перчаткахъ, обмахивая себя веромъ, пока его превосходительство изволилъ кушать бетель изъ серебряной коробочки, показавъ по всмъ комнатамъ его самаго, его тюрбанъ, его шаль, его шубу, его налакированные усы, рзкія черты его бронзоваго лица и опаловые блки глазъ, — хозяйка возвратилась на свой постъ, у дверей гостиной.

Едва его превосходительство замтилъ полковника Ньюкома, котораго очень хорошо зналъ, какъ на его свтлйшемъ лиц появилось выраженіе глубочайшаго самоуничиженія. Онъ наклонилъ голову, приставилъ об руки къ глазамъ и почти подползъ къ полковнику съ покорнымъ видомъ, что немало изумило мсстриссъ Мэйльзъ. Но ея изумленіе достигло высшей степени, когда молдавскій магнатъ крикнулъ на чистомъ англійскомъ язык: ‘Какъ, Роммонъ, и вы здсь’?

Роммонъ, все еще изгибаясь и держа руки передъ глазами, поспшно пробормоталъ нсколько индусскихъ фразъ, которыя полковникъ Ньюкомъ выслушалъ, крутя усы съ не обыкновенно важнымъ видомъ. Затмъ полковникъ быстро отвернулся отъ него и заговорилъ съ мистриссъ Ньюкомъ, которая улыбалась и благодарила его за посщеніе-въ первый же день прізда.

Полковникъ отвчалъ:— ‘Въ чей же домъ могъ онъ прежде всего пріхать, ежели не въ братній?’ О, какъ бы желала мистриссъ Ньюкомъ, чтобы ему нашлось мсто за обдомъ! А мсто было: мистеръ Ніэлуни былъ задержанъ въ парламент. Какой бы завязался занимательный разговоръ: индйскій принцъ такъ уменъ!

— Индйскій… что? спрашиваетъ полковникъ. Загорлый джентльменъ отошелъ и услся рядомъ съ одной изъ самыхъ хорошенькихъ постительницъ, ея миловидное личико было обращено къ нему, ея блокурые локоны касались его плеча, она слушала его также страстно, какъ Дездемона слушала Отелло.

Замтивъ поведеніе индуса, полковникъ запылалъ гнвомъ и закрутилъ усы чуть не до самыхъ глазъ. ‘Вы, вроятно, не скажете, что этотъ человкъ самъ себя называетъ принцемъ? Этотъ господинъ не позволитъ себ ссть въ присутствіи офицера: онъ…

— Здравствуйте, мистеръ Гонимэнъ!— Eh, bong soir, Monsieur, какой вы поздній гость, м. Прессли!— какъ, Бэресъ! Moжетъ-ли это быть, что вы мн сдлали честь и прошли всю дорогу отъ Мэй-Фэра до Мэрильбона? я думала, что свтская молодежь никогда не заглядываетъ въ Оксфордскую улицу.— Полковникъ Ньюкомъ, это вашъ племянникъ.

— Какъ вы поживаете, сэръ? спрашиваетъ Бэрнсъ, осматривая костюмъ полковника съ скрытымъ, ршительно ничмъ не обнаруженнымъ изумленіемъ.— Вы, вроятно, обдали здсь съ чернымъ принцемъ? Я пришелъ, чтобы пригласить его и дядюшку отобдать у насъ, вмст съ вами въ середу. Гд же дядюшка, Ma’am?

— Вашъ дядя нездоровъ. Онъ выкурилъ одну изъ принцевыхъ гукъ, ему сдлалось очень дурно. Какъ здоровье лэди Анны? Лордъ Кью въ Лондон? помогаетъ-ли вашей сестр брайтонскій воздухъ? Я слышала, вашъ двоюродный братъ назначенъ секретаремъ посольства. Здорова ли ваша тетушка, лэди Фанни?

— Лэди Фанни чувствуетъ себя такъ хорошо, какъ только можно было ожидать, ребенокъ также совсмъ поправился, благодарю васъ, сказалъ Бэрнсъ сухо, и его тетка, всегда упорно любезничавшая съ нимъ, пошла на встрчу покой комет.

— Не-правда-ли, сэръ, сказалъ Бэрнсъ, обращаясь къ полковнику, очень пріятно видть такое семейное согласіе? Тетушка, всякой разъ, какъ я къ ней прихожу, распрашиваетъ меня обо всхъ родныхъ, а я каждое утро посылаю человка справляться объ ихъ здоровь. Такъ дядя Гобсонъ слегъ въ постель отъ гуки! Я знаю, что въ Марбельгед поднялся чертовскій шумъ, когда я вздумалъ было курить. Вы пожалуете къ намъ въ середу? Не хотите ли встртиться съ кмъ-нибудь у насъ? Только не съ нашимъ другомъ Роммономъ, не правда-ли? Какъ двицы толпятся около него! Право, въ Лондон богатый человкъ подберетъ ключъ ко всякому замку — вы понимаете, я говорю не про здшній домъ, а про общество, прибавилъ Бэрнсъ доврчиво.— Я видалъ, какъ самыя знатныя старухи толпились около этого господина, и какъ самыя знатныя двицы заглядывались на его разбойничье лицо. Всмъ извстно, что у него въ Индіи дв жены, но, клянусь, я полагаю многія ршатся выйдти за него за мужъ для того, чтобы устроить свою судьбу. Все-таки я говорю про двицъ, принадлежащихъ къ обществу.

— А разв здсь не общество? спросилъ полковникъ.

— О, разумется. Здсь очень хорошее общество… но не то… вы понимаете? Честное слово, въ здшней гостиной, за исключеніемъ Роммона, не найдется трехъ особъ, которыхъ вы привыкли встрчать въ порядочномъ кругу. А что такое Роммонъ въ Индіи, сэръ? Я знаю, что онъ такой же принцъ, какъ я.

— Полагаю, что теперь онъ богатъ, сказалъ полковникъ. Начиналъ онъ не совсмъ чисто, и о начал его богатства ходятъ странные слухи.

— Это такъ и должно быть, сказалъ молодой человкъ. Разумется намъ, какъ дловымъ людямъ, нтъ до этого никакаго дла. Но точно ли онъ такъ разбогатлъ? У насъ съ нимъ очень большіе счеты, и, кажется, будутъ еще больше. Мы должны обратиться къ вамъ, какъ къ члену семейства, и просить васъ сообщить намъ все, что вы о немъ знаете. Мой отецъ пригласилъ его въ Ньюкомъ и мы вошли съ нимъ въ дла, только не знаю, хорошо-ли сдлала? По моему мннію, не хорошо. Но я еще очень молодъ и главный надзоръ за длами лежитъ на обязанности старшихъ.— Дловой юноша пересталъ прикидываться утомленнымъ, пересталъ растягивать слова и говорилъ очень естественно и добродушно, хотя и не безъ легкаго оттнка себялюбія. Если бы вы вздумали толковать ему цлую недлю, онъ все-таки не понялъ бы, — съ какимъ негодованіемъ и досадой глядлъ на него полковникъ. Передъ полковникомъ сидлъ юноша — разсчетливый, какъ самый старый скряга,— мальчишка, у котораго едва пробилась борода, и который уже погруженъ въ дла, какъ Шэйлокъ. ‘Если онъ такой въ двадцать лтъ, каковъ же будетъ въ пятьдесятъ’? проворчалъ полковникъ. ‘По моему, пусть лучше Клэйвъ умретъ, чмъ сдлается такимъ бездушнымъ свтскимъ человкомъ.’ А между-тмъ въ молодомъ человк не было недостатка ни въ великодушіи, ни въ правдивости, ни въ услужливости. По его мннію, онъ жилъ добропорядочно, по-крайней-мр также добропорядочно, какъ и вс окружавшіе его. Вы не полагаете, конечно, что его тревожили какія-либо предчувствія, за исключеніемъ тхъ, которыя призывали его въ Сити рано по утру, или — чтобы ему плохо спалось, если только онъ не черезъ-чуръ захватывалъ ночи въ удовольствіяхъ, или — чтобы онъ чувствовалъ угрызенія совсти въ томъ, что ведетъ разсянную жизнь? Напротивъ, онъ былъ убжденъ, что ведетъ счастливую и заслуживающую уваженіе жизнь. Онъ имлъ свою долю въ длахъ и надялся увеличить ее. Со временемъ онъ долженъ жениться на хорошей женщин, съ хорошимъ приданымъ, а пока можетъ наслаждаться пристойно и проводить молодость, какъ ее проводятъ многіе Лондонцы — не разбрасывая, какъ ни попало, зеренъ наслажденія, подобно многимъ, безразсуднымъ и беззаботнымъ свтскимъ юношамъ, а ся ихъ красиво и опрятно, въ какомъ-нибудь затишь, гд посвъ взойдетъ и можетъ быть сжатъ непримтно, безъ суматохи и соблазна. Бэрнсъ Ньюкомъ постоянно ходилъ въ церковь и постоянно переодвался къ обду. Онъ никогда не заставлялъ дловаго человка дожидаться денегъ. Онъ никогда не пилъ слишкомъ много, разв только съ пріятелями, и то въ хорошей компаніи. Онъ никогда не опаздывалъ къ своей должности, никогда не пренебрегалъ тоалетомъ, какъ бы мало ни спалъ, и какъ-бы ни болла у него голова. Словомъ, онъ былъ обленъ во всхъ отношеніяхъ также тщательно, какъ надгробный памятникъ.

Въ то время какъ молодой Бэрнсъ и его дядя вели между собой разговоръ, стройный джентльменъ, добродушнаго видя, съ высокимъ лбомъ, или — употребляя выраженіе его почитательницъ — ‘съ благороднымъ челомъ’, въ бломъ, чистомъ галстух, вглядывался въ полковника Ньюкома сквозь блестящіе очки и выжидалъ удобнаго случая заговорить съ нимъ. Полковникъ замтилъ, что на него очень пристально смотрятъ и спросилъ, у Бэрнса, кто этотъ господинъ? Мистеръ Бэрнсъ направилъ свой лорнетъ на очки и сказалъ, ‘что въ этомъ случа онъ безотвтенъ, какъ мертвецъ, и не можетъ назвать по имени двухъ человкъ въ комнат.’ Очки однакожь поклонились лорнету, но лорнетъ этого не замтилъ. Очки стали приближаться, мистеръ Ньюкомъ откинулся назадъ съ брюзгливымъ восклицаніемъ: ‘этотъ никакъ господинъ хочетъ заговорить со мной.’ Бэрнсъ вовсе не жаловалъ, чтобы всякой народъ и во всякомъ дом вступалъ къ нимъ въ разговоръ.

Но господинъ въ очкахъ, съ выраженіемъ умиленія въ блдно-голубыхъ глазахъ и съ улыбкой, отъ которой образовались у него на щекахъ ямочки, подвигался впередъ съ распростертыми руками, однакоже его улыбка и дружественный поклонъ относились къ полковнику. ‘Такъ ли я слышалъ отъ мистриссъ Мэйльзъ, сэръ? сказалъ онъ.— Я имю честь говорить съ полковникомъ Ньюкомомъ’?

— Точно такъ, сэръ, отвтилъ полковникъ, причемъ незнакомецъ, сдернувъ съ руки перчатку травянаго цвта, проговорилъ — ‘Чарльзъ Гонимэнь’, и схватилъ своего зятя за руку.— Мужъ моей бдной сестры, благодтель мой, отецъ Клэйва! Какъ странны бываютъ встрчи на свт! Въ какомъ я восторг, что наконецъ увидалъ васъ и познакомился съ вами!

— Вы Чарльзъ, вы Чарльзъ? вскрикиваетъ полковникъ. Поистин, я очень радъ пожать вамъ руку, Гонимэнъ! Мы съ Клэйвомъ непремнно толкнулись-бы сегодня къ вамъ на квартиру, да были заняты вплоть до самаго обда.— Вы напоминаете мн мою бдную Эмму, прибавилъ полковникъ печально. Эмма не была ему хорошей женой: она была женщина легкомысленная, втреная женщина, которая при жизни заставляла полковника проводить много мучительныхъ ночей и безпокойныхъ дней.

— Бдная, бдная Эмма! воскликнулъ ея братъ проводя по глазамъ кембриковый носовой платокъ.— Въ самыя веселыя минуты, ‘въ вихр свтской толпы’, сказалъ онъ, нами овладваютъ мысли о прошломъ и образы покинувшихъ земную юдоль возстаютъ передъ нами. Впрочемъ не такими рчами слдуетъ встрчать друзей, только-что ступившихъ на наши берега. Какъ меня радуетъ, что я васъ вижу въ старой Англіні Какъ вы должны были обрадоваться при свиданіи съ Клэйвомъ!

Гонимэнъ улыбнулся и кивнулъ Бэрнсу головой.

— Вы не узнаете меня, сэръ? Я имлъ честь видть васъ за общественными занятіями въ Сити, явившись въ банкъ, какъ предъявитель отъ лица моего зятя, великодушнаго….

— Перестаньте, Гонимэнъ! крикнулъ полковникъ.

— Не перестану, любезный полковникъ! отвчаетъ мистеръ Гонимэнъ. Я былъ бы очень дурнымъ человкомъ и очень неблагодарнымъ братомъ, если бы когда-нибудь забылъ о вашей доброт.

— Ради Бога, оставьте мою доброту въ поко.

— Онъ до-тхъ-поръ не оставитъ ее въ поко, пока будетъ возможность ею пользоваться, пробормоталъ сквозь зубы Бэрнсъ, и, повернувшись къ дяд: ‘Прикажете доставить васъ домой, сэръ? Мой кабріолетъ у подъзда, и мн будетъ очень пріятно подвезти васъ’. Но полковникъ отозвался, что ему нужно еще поговорить съ шуриномъ, и мистеръ Бэрнсъ, очень учтиво поклонившись полковнику, скользнулъ въ двери, мимо какой-то вдовствующей лэди, и молча спустился съ лстницы.

Полковникъ ршительно накинулся на Гонимэна, и тотъ долженъ былъ поименовывать ему всхъ особъ, бывшихъ на вечер. Сама мистриссъ Ньюкомъ осталась бы совершенно довольна отзывами Гонимэна о ея гостяхъ и о ней самой. Чарльзъ Гонимэнъ такъ отзывался о большей части этихъ господъ, какъ-будто они стояли у него за спиной. Такое собраніе ученыхъ, геніевъ и добродтелей должно было привести полковника въ изумленіе и въ умиленіе. ‘Эта лэди въ красномъ тюрбан, съ прелестными дочерьми, — вдова знаменитаго судьи Бюджа — вс удивлялись, что онъ не былъ сдланъ министромъ юстиціи и пэромъ — единственнымъ препятствіемъ (какъ я слышалъ по-секрету) было нежеланіе короля сдлать пэромъ какого-то Бюджа. Лэди происходитъ изъ скромнаго, даже, можно сказать, простаго званія, но въ настоящее время сдлалась знатною, принимаетъ съ необыкновеннымъ радушіемъ въ своемъ изящномъ дом на Коннофтъ-Террасъ, и служитъ образцомъ жены и матери. Этотъ юноша, который говоритъ съ ея дочерью, — молодой адвокатъ, начинающій уже быть извстнымъ въ-слдствіе его сотрудничества въ главныхъ нашихъ обозрніяхъ’.

— Кто этотъ кавалерійскій офицеръ въ бломъ камзол, вотъ этотъ, что говоритъ съ бородатымъ жидкомъ? спросилъ полковникъ.

— Хе — хе! Этотъ кавалерійскій офицеръ — тоже литературная знаменитость, по профессіи онъ стряпчій. Но онъ оставилъ законъ для музъ, и мн кажется, что за девятью сестрами преимущественно ухаживаютъ господа въ усахъ.

— Никогда во всю жизнь не написалъ ни одного стиха, сказалъ полковникъ, засмявшись и закрутивъ усы.

— Я говорю это потому, что многіе литераторы любятъ это украшеніе. Бородатый еврей, какъ вы его называете, это герръ Лунгенъ, извстный игрокъ на гобо. Вотъ эти трое джентльменовъ, одинъ — мистеръ Сми, членъ королевской академіи (видите тотъ, что безъ бороды), другіе двое, съ длинными бородами — мистеръ Моизъ и мистеръ Кроперъ. За фортепьяно поетъ, подъ аккомпаниментъ mademoiselle Lebrun, синьоръ Меццокальдо, баритонъ изъ Рима. Профессоръ Кварцъ и баронъ Гаммерштейнъ, извстные германскіе геологи, говорятъ въ дверяхъ съ знаменитымъ своимъ собратомъ, сэромъ Робертомъ Кранстономъ. Видите ли вы этого высокаго джентльмена, у котораго манишка засыпана нюхательнымъ табакомъ? Это краснорчивый докторъ Мэк-Гоффогъ изъ Эдинбурга, онъ говоритъ съ докторомъ Этторе, который недавно бжалъ отъ римской инквизиціи, переодвшись прачкой, однако его все таки пытали нсколько разъ клещами и желзными когтями. Разсказываютъ, что на слдующій день его хотли сжечь на Большой площади, но, между нами будь сказано, любезный полковникъ, я не очень врю въ эти исторіи о добровольныхъ мученикахъ, перемняющихъ вроисповданіе. Видали ли вы человка боле веселаго на видъ, какъ профессоръ Шнурръ, который былъ заключенъ въ Шпильберг и ушелъ сначала въ печную трубу, а потомъ въ окно. Если бы онъ промшкалъ нсколько мсяцевъ, не много бы сыскалось оконъ, въ которыя онъ могъ бы уйдти. Этотъ великолпный мужчина въ красной феск — Курбашъ-Паша, — еще ренегатъ, долженъ я замтить съ прискорбіемъ, — парикмахеръ изъ Марселля, который отправился въ Египетъ и оставилъ щипцы для чалмы. Онъ разговариваетъ съ Пальмеромъ, одномъ изъ даровитйшихъ нашихъ молодыхъ поэтовъ. Позвольте мн шепнуть вамъ, что ваша родственница ищетъ — что называется — извстностей, Недавно я слышалъ объ одной изъ нихъ,— о человк, котораго знавалъ въ былые, лучшіе дни, который быль другомъ моей юности и украшеніемъ оксфордскаго университета, — о бдномъ Ондж Бразноз, попавшемъ въ Ньюгэтъ на тринадцатомъ году моей жизни… Это мистеръ Гофоръ, политико-экономъ, а это мистеръ Мэкдоффъ, членъ Гленливэтскаго ученаго общества. Вотъ Коронеръ, изъ Миддльсскса, и знаменитый хирургъ — сэръ Котлеръ Шарпъ, а эта хорошенькая маленькая двочка, которая смется и разговариваетъ съ ними, никто иная, какъ прославленная миссъ Пенниферъ, ея романъ — ‘Ральфъ-гробокопатель‘ надлалъ столько шуму, посл того, какъ его разбранили въ одномъ ‘Обозрніи’.— Конечно въ этомъ роман встрчаются превратныя описанія, не вполн безукоризненныя понятія о супружеств, но… бдная двочка писала свое сочиненіе чуть не въ дтской, и вся Англія шумла о немъ гораздо прежде, чмъ докторъ Пенниферъ, отецъ сочинительницы, узналъ — кто авторъ этой книги. Самъ докторъ — вотъ онъ — дремлетъ въ уголку подл мисъ Роджъ, американской писательницы… Кажется, она объясняетъ ему разницу между правленіемъ метрополіи и колоніи.

— Мистриссъ Ньюкомъ, я набрасываю моему зятю легкій очеркъ знаменитостей, столпившихся въ вашемъ салон. Какимъ очаровательнымъ вечеромъ подарили вы насъ сегодня!

— Я стараюсь сдлать все, что могу, полковникъ! сказала хозяйка. Надюсь, что мы видимъ васъ не послдній вечеръ, также и Клэива, когда его лта — какъ я говорила сегодня утромъ — позволятъ ему оцнить этотъ родъ удовольствія. За модой я не гонюсь. Вы можете встртить поклоненіе мод въ другихъ отрасляхъ нашей фамиліи. Я поклоняюсь только генію и дарованію. И если мн удастся быть орудіемъ — самымъ скромнымъ орудіемъ — для встрчи даровитыхъ людей между собою, для столкновенія ума съ другимъ умомъ, для слитія разнохарактерныхъ народностей въ дружескій унисонъ, — мн кажется, что я проживу не совсмъ даромъ. Насъ, свтскихъ женщинъ, называютъ легкомысленными, полковникъ! Можетъ-быть, нкоторыя дйствительно таковы, я не говорю, чтобъ даже въ нашемъ собственномъ семейств не нашлось такихъ особъ, которыя уважаютъ одно только свтское значеніе, и больше ни о чемъ не думаютъ, кром моды и удовольствій, но къ этому, надюсь, никогда не будемъ стремиться въ жизни ни я, ни мои дти. Мы купцы, мы не ищемъ быть ни чмъ больше. Если я могу, поглядвъ вокругъ себя, увидать (она махаетъ кругомъ веромъ и указываетъ имъ на свтила, сверкающія во всхъ концахъ комнаты,) — увидать, какъ теперь вижу, какого-нибудь Этторе, промнявшаго пытку на наше свободное отечество — какого-нибудь Гаммерштейна и Кварца, миссъ Роджъ, нашу транс-атлантическую сестру (которая, надюсь, не упомянетъ объ этомъ салон въ будущихъ своихъ статьяхъ о Европ) и миссъ Цемниферъ, въ которой я признаю геніальность, хотя и оплакиваю ея сужденія, если я могу соединить вмст путешественниковъ, поэтовъ, живописцевъ, принцевъ, храбрыхъ воиновъ Востока и прочихъ лицъ, замчательныхъ по своему краснорчію,— моя смиренная цль достигнута, и Марія Ньюкомъ не совсмъ безполезно пройдетъ для своего потомства. Не хотите ли вы чего-нибудь покушать? Позвольте вашей сестр сойдти въ столовую, опираясь на вашу доблестную руку’. Она окинула взоромъ восхищенное собраніе, въ которомъ Гонимэнъ былъ отодвинуть на второй планъ,— и, обмахивая себя веромъ, и откинувъ головку, олицетворенная добродтель пошла внизъ подъ руку съ полковникомъ.

Угощенье было нсколько скудное. Иностранные артисты гурьбою кинулись внизъ по лстниц и истребили все мороженое, вс кремы и т. д. Тмъ, которые пришли позже, достались цыплячьи кисточки, скатерти, облитыя растаявшимъ мороженымъ, рюмки, окрашенныя хересомъ, и разломанные ломтики хлба. Полковникъ сказалъ, что онъ никогда не ужинаетъ и отправился вмст съ Гонимэномъ домой, — одинъ, т. е. полковникъ, прямо въ постель, а другой — хотя мн и прискорбно это сказать — въ свой клубъ: онъ былъ большой гастрономъ, любилъ морскихъ раковъ, любилъ потолковать за-полночь и закончить день рюмкой чего-нибудь изысканнаго.

Онъ согласился прійдти завтракать съ полковникомъ, который назначилъ для этого время отъ восьми до девяти часовъ утра. Мистеръ Гонимэнъ согласился прійдти въ девять часовъ.

Однимъ изъ индійскихъ пріятелей и спутниковъ полковника былъ Джэмсъ Биныи, юный холостякъ, лтъ сорока двухъ — трехъ, который, проведя половину протекшей жизни въ Бенгал, намревался провести остальную жизнь въ Европ, или въ Британіи, если пребываніе на родин доставитъ ему удовольствіе.

Набобы, описываемые въ книгахъ и преданіяхъ, не существуютъ больше въ дйствительности. Они и не такъ богаты, и не такъ злы, какъ т желчныя чудовища, встрчающіяся въ романахъ и комедіяхъ, которые скупаютъ имнія разорившихся англійскихъ джентльменовъ, на рупіи, высосанныя съ кровью у раджей, которые курятъ гуку въ публик, а дома остаются съ виновной совстью, съ безцнными брилліантами и съ больной печенью, у которыхъ — простолюдинки жены, со свитой черныхъ невольницъ, терпящихъ отъ нихъ горькую участь, и за тмъ очень милый сынъ или очень милая дочь, съ добрыми побужденіями, но съ неоконченнымъ воспитаніемъ, сгарающіе желаніемъ исправить жизнь своихъ родителей и свою собственную и вполн стыдящіеся заблужденій старины. Если вы теперь войдете въ домъ индійскаго джентльмена, онъ ужь не скажетъ, ‘принесите побольше носилокъ’, какъ знаменитый набобъ Станстэдскаго парка. Онъ отправляется въ Лиденгольскую улицу въ омнибус и возвращается изъ Сити пшкомъ, для моціона. Я знавалъ такихъ, которымъ прислуживала за столомъ горничныя. Я встрчался съ индійцами, которые также здоровы и румяны на видъ, какъ любой англійскій сквайръ, никогда не покидавшій родимыхъ полей и быковъ. Лтомъ они боле не носятъ нанковыхъ куртокъ. Печени у нихъ въ порядк, а что касается до гукъ, я могу поклясться, что изъ нихъ едва ли уцлли дв на всю индійскую братью, и что проживающіе въ Европ индійцы столько же заботятся о куреніи изъ этихъ гукъ, сколько ихъ вдовы о сожженіи себя на похоронныхъ кострахъ своихъ супруговъ въ оград Кенсальгринскаго кладбища, около Тибурнскаго квартала, современнаго мстопребыванія индійскаго племени. Прежде индійскіе магнаты процвтали въ Бэкеръ и Гарлей-стрит, еще прежде на Нортлэндской площади, а въ самыя отдаленныя времена на Бедфорскомъ сквэр: теперь вс эти мста пали съ высоты своего величія, точно также, какъ Агра, Бенаресъ, Лукновъ и столица султана Типпоо.

Посл двадцати-двухъ лтняго отсутствія, мистеръ Бинни возвратился въ Лондонъ, на имперіал госпортской почтовой кареты, съ маленькимъ чемоданомъ и шляпнымъ футляромъ, съ розовыми, гладко выбритыми щеками, съ превосходнымъ аппетитомъ, съ запасомъ такого платья, какое носитъ весь свтъ, и безъ малйшаго призрака чернаго невольника. Онъ взялъ кабріолетъ и отправился въ Клиффордскую улицу, въ гостиницу Нэрота, извощику заплатилъ восемь пенсовъ, и, когда тотъ сталъ ворчать, растолковалъ ему, что Клиффордская улица отстоитъ отъ Бондстрита не боле — какъ на двсти ярдовъ, и что — стало быть — ему заплатили по пяти шиллинговъ и четыре пенса за милю, полагая таковую только въ шестьсотъ ярдовъ. Онъ спросилъ слугу — въ которомъ часу обдаетъ полковникъ Ньюкомъ, и, найдя, что у него еще цлый часъ впереди, отправился высматривать по сосдству квартиру, въ которой могъ бы помститься спокойне, чмъ въ гостиниц. Мистеръ Бинни былъ уроженецъ Эдинбурга. Пользуясь маленькимъ пенсіономъ отъ Ост-индской компаніи, Бинни сберегъ кром того половину своего жалованья за вс года, которые пробылъ въ Индіи, занимая одну изъ гражданскихъ должностей. Онъ былъ человкъ очень начитанный, съ достаточнымъ образованіемъ, очень ловкій, очень здравомыслящій и веселый. Люди тщеславные называли его скрягой, но это была неправда: — онъ тратилъ достаточно денегъ, какъ выученикъ Давида Юма (которому онъ удивлялся боле, нежели кому-либо изъ смертныхъ), люди степенные называли его человкомъ опасныхъ правилъ, хотя многіе изъ этихъ степенныхъ людей были гораздо опасне Джемса Бипни.

Возвратившись въ гостиницу, полковникъ Ньюкомъ нашелъ этого достойнаго джентльмена въ своей комнат, Бинни преспокойно спалъ въ креслахъ, вечерняя газета прилично прикрывала его грубую куртку, а маленькія его ножки покоились на противоположномъ кресл. При вход полковника, мистеръ Бинни тотчасъ же пробудился.— Это вы, гуляка! крикнулъ онъ,— ну, какъ принялъ лондонскій большой свтъ индійскаго Адониса? Произвели-ли вы сенсацію, Ньюкомъ, гуляка Томъ? Я помню васъ, волокита изъ волокитъ, когда это платье прибыло въ Калькутту… Это было… Это было въ то время, когда еще лордъ Гастингсъ сатрапствовалъ въ Индіи.

— У всякого должно быть порядочное платье, отвчалъ полковникъ, я вовсе не щеголь, но заказываю платье у хорошаго портнаго, для того, чтобы уже не заботиться объ этомъ предмет. Онъ все еще былъ убжденъ, что его одяніе очень красиво и прилично.

— Бросьте его! впрочемъ я думаю, что вы его никогда не бросите, крикнулъ Бинни.

— Старое платье — старый другъ, старый Бинни! Я не желаю избавляться ни отъ того ни отъ другаго. Долго вы просидли съ моимъ сыномъ — не правда ли, славный малый, Бинни? Надюсь, вы удлили ему хорошее мстечко въ вашемъ сердц.

— Видите ли, что значитъ имть врнаго друга, полковникъ? Я сидлъ вмсто васъ или — правильне сказать — дожидался васъ: я зналъ, что мн придется говорить съ вами о вашемъ плутяг. Если бы я легъ въ постель, вы пришли бы ко мн въ двадцать шестой номеръ и разбудили бы меня посреди самыхъ золотыхъ сновъ. Ну, хорошо, признавайтесь мн безъ утайки. Не влюбились ли вы въ какую-нибудь красавицу при первомъ вход въ салонъ вашей сестры и не выбрали ли вы наконецъ мачихи вашему Клэйву?

— Не правда ли, славный малый, Джемсъ? спрашиваетъ полковникъ закуривая сигару и садясь къ столу. Лицо его освтилось радостью, или — можетъ-быть — его освтило пламя свчи, на которой онъ закурилъ сигару.

— Я былъ занятъ, сэръ, снятіемъ нравственной мрки съ вашего сына и выкачалъ изъ него все, какъ изъ плутовъ, которые мн попадались на допросъ вовремя моего судейства. Качества его я опредляю такъ. Жажда одобренія — шестнадцать балловъ. Благосклонность — четырнадцать. Задоръ — четырнадцать Привязчивость — два. Любовность еще не совсмъ развита, но, полагаю, достигнетъ громадныхъ размровъ. Органы воображенія и впечатлительности очень велики, органъ разсчетливости очень слабъ. Изъ него можетъ выйдти или поэтъ, или живописецъ, пожалуй, вы можете записать его въ военную службу, но купецъ изъ него выйдетъ плохой, законникъ нерадивый, а математикъ отвратительный. У него есть и остроуміе, и добросовстность… По моему мннію, полковникъ, вашъ плутяга доставитъ вамъ много хлопотъ, или — лучше сказать — доставилъ бы, но вы имъ очень гордитесь и думаете, что все, что онъ ни сдлаетъ — совершенство. Онъ растратитъ ваши деньги за васъ, и сдлаетъ это очень скоро Онъ кинется въ омутъ очертя голову. Онъ такой же простякъ, какъ его отецъ, а это значитъ, что его оплететъ всякой плутъ. При томъ, мн кажется, что онъ наслдовалъ отъ васъ, полковникъ, упорную привычку говорить правду, а это должно помшать его успхамъ въ свт, но съ другой стороны должно предохранить отъ многаго худаго. Словомъ, за него слдуетъ крпко опасаться, но съ этимъ опасеніемъ связана нкоторая надежда и утшеніе.

— Что вы думаете объ его успхахъ въ латинскомъ и греческомъ язык? спрашиваетъ полковникъ. Передъ отъздомъ на родину, Ньюкомъ и Бинни составили глубокій планъ и положили, что послдній долженъ сдлать испытаніе юнош въ пріобртенныхъ имъ познаніяхъ,

— Хорошо! говоритъ Шотландецъ.— Я нахожу, что малый столько же знаетъ по-латын и по-гречески, сколько зналъ я самъ, когда мн было восемьнадцать лтъ отъ роду.

— Любезный Бинни, можетъ ли это быть? Вы самый ученый человкъ во всей Индіи.

— Послднее ровно ничего не доказываетъ. При удивительной систем преподаванія въ публичныхъ школахъ, Клэйвъ пріобрлъ въ пять лтъ столько познанія въ древнихъ языкахъ, сколько, при усердномъ занятіи дома, можно пріобрсти въ три мсяца. Замтьте, я не говорю, чтобы онъ сталь усердно заниматься: врне предположить противное. Но… за сколько?… за двсти фунтовъ ежегодной платы, въ теченіе пяти лтъ, онъ пріобрлъ на двадцать пять гиней знакомства съ классическою литературою, — стало быть — весьма достаточно для того, чтобы всю жизнь почтительно длать ссылки на Горація. И чего же вы хотите отъ юноши съ такими предрасположеніями? Я записалъ бы его въ военную службу: для него это будетъ всего лучше, да и платье очень красивое. Ассе segnum! прибавляетъ маленькій шутникъ, деликатно поймавъ своего друга за полу.

— У васъ право никто не узнаетъ — шутили вы, или говорили правду, Бинни? замтилъ смущенный полковникъ.

— Какъ же вамъ знать, когда я самъ не знаю! отвчалъ Шотландецъ. Говоря не шутя, Томъ Ньюкомъ, я думаю, что вашъ сынъ такой прекрасный малый, какихъ я мало встрчалъ. Кажется, у него и ума достаточно, и характеръ хорошъ. Лучшей рекомендаціей ему служитъ его наружность: съ его скромностью и съ деньгами, видите ли, которыя онъ наслдуетъ отъ отца, онъ долженъ проложить себ дорогу, разв только чортъ вмшается въ это дло. Во сколько часовъ у васъ завтракъ? Какое было благополучіе не слыхать сегодня утромъ звона на палуб! Намъ бы лучше нанять квартиру, а не выбрасывать деньги за окно этой гостинницы. Надо намъ, какъ-нибудь утромъ, заставить нашего мальчика показать городъ, Томъ. Двадцать пять лтъ тому, у меня было не боле трехъ дней свободнаго времени для этого осмотра, и я намренъ возобновить свои наблюденія завтра, посл завтрака.

Затмъ оба друга отправились спать.

Полковникъ и его пріятель вставали очень рано, подобно многимъ, прізжающимъ изъ той страны, гд оба друга провели столько времени: поэтому они проснулись и одлись гораздо раньше, чмъ лондонскіе слуги подумали вставать. Единственное существо, зашевелившееся въ дом, была служанка гостинницы: она уже мыла полъ и маленькій мистеръ Бинни долженъ былъ перешагнуть черезъ ея ведро. Но какъ ни рано всталъ Бинни, его спутникъ опередилъ его. Бинни нашелъ полковника въ пріемной комнат, убраннаго, какъ говорятъ въ Шотландіи, на парадную ногу и уже курящаго сигару, которую, сказать правду, онъ рдко выпускалъ изо рта во всякое время дня.

Къ пріемной примыкали дв спальни, и когда Бинни, веселый и розовый, началъ расшаркиваться,— Тсъ, сказалъ полковникъ, приложивъ длинный палецъ къ губамъ и подойдя къ нему такъ тихо, какъ привидніе.

— Это что значитъ, спросилъ маленькій Шотландецъ, отчего вы не надли сапогъ?

— Клэйвъ спитъ, сказалъ полковникъ съ самымъ безпокойнымъ видомъ.

— Очаровательный юноша почиваетъ… точно ли онъ почиваетъ? спросилъ спутникъ. Не могу ли я войдти и полюбоваться на его миловидное личико во время сна, полковникъ.

— Можете, если снимите эти проклятые сапоги со скрипомъ отвчалъ полковникъ очень важно. Бинни отвернулся, чтобъ скрыть улыбку, пробжавшую по его веселому лицу.

— Прочитали вы молитву, чтобы Богъ послалъ розовыя сновиднія вашему ребенку, Томъ? спросилъ Бинни.

— А если бы и такъ, Джемсъ Бинни? сказалъ полковникъ съ тою же важностью. Его желтоватыя щеки покрылись легкимъ румянцомъ.— А если бы и такъ, я думаю, что этимъ я не причинилъ никому вреда. Девять лтъ прошло съ-тхъ-поръ, какъ я видлъ Клэйва спящимъ въ его маленькой кровати, а теперь, сэръ, когда вижу его снова взрослымъ и красивымъ и такимъ, какимъ нжный отецъ долженъ желать видть своего сына, я былъ бы неблагодарнымъ негодяемъ, Джемсъ, если бы не… не сдлалъ того, о чемъ вы говорили, и не поблагодарилъ всемогущаго Бora за то, что онъ возвратилъ мн мое дитя.

Бинни уже не смялся боле.— Клянусь Георгомъ, Томъ Ньюкомъ, сказалъ онъ, вы одинъ изъ самыхъ чудныхъ людей. Еслибы вс люди были похожи на васъ, давно бы пришелъ конецъ вашей, и моей служб: ни плутовъ, ни тхъ кто обязанъ ихъ преслдовать, не было бы на земл. Полковникъ очень удивился увлеченію своего друга, который вообще былъ скупъ на похвалы. И дйствительно, для него очень обыкновеннымъ дломъ была молитва, о которой говорилъ ему пріятель. Призывать благословеніе Божіе на своего сына было для него также естественно, какъ вставать вмст съ солнцемъ и ложиться спать по прошествіи дня. Вс его мысли принадлежали ребенку.

Оба джентльмена провели въ разговорахъ достаточно времени для того, чтобы Клэйвъ усплъ одться, дядя его прибылъ къ самому завтраку. Полковникъ благословилъ эту трапезу отъ глубины души: для него теперь начиналась жизнь, о которой онъ тосковалъ, о которой молился, и его сынъ, котораго онъ столько лтъ лелялъ мысленно, улыбался теперь передъ его глазами.

IX.
Миссъ Гонимэнъ.

Въ Брэйтон, Стейнь-Гарденскія гостинницы боле всхъ привлекаютъ къ себ постителей этого ‘города гостинницъ по преимуществу.’ Съ фасада у этихъ домовъ прорзаны окна со сводами, надъ которыми сдланы выступы съ очень оригинальными крытыми галлереями. Съ этихъ галлерей вы можете обозрть приливъ и отливъ толпы, когда она взадъ и впередъ стремится по Стейну, и этотъ синій океанъ, по которому, какъ говорятъ, катится Британія, широко раскидываясь на востокъ и на западъ. Цпь каменныхъ утесовъ, какъ всякой знаетъ, смло сбгаеть въ море, которое иногда, въ хорошую погоду, омываетъ ихъ стопы ласковыми струйками, а иногда, во время бури, съ ревомъ и пной скачетъ имъ на хребты. Здсь, за два пенса, вы можете выйдти къ морю и вымрять всю эту обширную площадь, не садясь въ лодку. Вы можете подстеречь солнце, когда оно во всемъ своемъ величіи закатывается за Вортингъ, или освщаетъ своими ранними лучами холмы и долины Роттингдина. Вы видите семейство горожанъ, катающееся въ шлюпкахъ съ торговыхъ судовъ. Вы видите сотни морскихъ ваннъ, и ваше игривое воображеніе рисуетъ вамъ красавицъ, плещущихся подъ ихъ блыми наметами. Въ сыпучихъ пескахъ (позвольте, сыпучіе ли это пески, или просто морской берегъ, покрытый булыжникомъ), мальчишки ищутъ морскихъ раковъ, этотъ драгоцнный припасъ для вашего завтрака. Завтракъ — почти неизвстная трапеза въ Лондон — съ жадностью поглощается въ Брэйтон! Вотъ на этихъ судахъ, которые теперь приближаются къ берегу, безсонный морякъ пускался въ открытое море для ловли вкусныхъ мерлановъ, жадныхъ и глупыхъ макрелей и незатйливыхъ камбалъ. Слышите звукъ рожка? Это ранняя почтовая карета, отправляющаяся въ Лондонъ. Ваши глаза слдятъ за ней и останавливаются на башняхъ, выстроенныхъ возлюбленнымъ Георгомъ. Взгляните на истомленнаго лондонскаго rou, шагающаго по пристани, вдыхающаго въ себя морской воздухъ, и бросающаго украдкой взгляды подъ шляпки хорошенькихъ двушекъ, которыя прохаживаются по берегу передъ уроками! Взгляните на этого желчнаго адвоката, который вырвался на денекъ подышать свжимъ морскимъ воздухомъ, передъ тмъ, чтобы отправиться завтракать и зассть за цлый мшокъ съ письмами въ Альбіонъ! Взгляните на эту красивую вереницу болтливыхъ пансіонерокъ отъ толстощекой, блокурой двочки, переваливающейся съ ноги на ногу около младшей надзирательницы, до пятнадцати-лтней старшей двицы, которая, въ полномъ сознаніи своей красоты, смется въ отвтъ на строгій выговоръ суровой начальницы миссъ Гриффинъ! Взгляните на Томкинса въ морской куртк, съ телескопомъ въ рукахъ, на молодаго Наана и молодаго Авраама, которые успли изукрасить себя драгоцнными каменьями и спорятъ съ солнцемъ въ восточномъ блеск, на этого бднаго инвалида, котораго провозятъ въ креслахъ, на эту веселую, дородную лэди, выбирающую брайтонскіе кремни, (я въ самомъ дл видлъ разъ какъ одна лэди купила себ кремень), взгляните и на ея дтей, дивящихся на гипсовыя статуэтки съ позолоченными волосами, позолоченными палками, въ сапогахъ съ чудовищно-высокими каблуками — дива искусства, стоющія отъ шести до семи пенсовъ каждое! Брэйтонъ одолженъ своимъ происхожденіемъ Георгу IV, и какъ должны быть благодарны за это покойному королю миріады лондонскихъ обывателей! Одинъ изъ лучшихъ докторовъ нашего города — добрый, ласковый, веселый докторъ Брэйтонъ. Привтъ теб, снабдитель морскими раками и честный предписыватель Соут-даунской баранины! Нтъ баранины вкуснй брэйтонской, нтъ мухъ пріятнй брэйтонскихъ, нтъ утеса пріятне для прогулки, нтъ лавокъ приманчивй на взглядъ брэйтонскихъ лавокъ съ разнымъ старьемъ, или овощныхъ лавокъ на брэйтонскомъ рынк. Я воображаю, что живу въ Стейнъ-Гарденской гостинниц мистриссъ Гонимэнъ и наслаждаюсь всмъ вышепоименованнымъ.

Если благосклонные читатели понесли когда-нибудь денежныя потери, конечно не такія, которыя оставляютъ человка въ голой нужд или подвергаютъ пытк всевозможныхъ физическихъ лишеній,— они конечно сознаются, что подобное несчастье вовсе не такъ велико, какъ его рисуетъ боязливое воображеніе. Положимъ, что вы помстили свои деньги на проценты въ какую-нибудь несчастную спекуляцію,— вы платите балансъ по вашимъ векселямъ банкиру, созываете вашу семью и говорите ей трогательную рчь, вашъ великолпный домъ въ Гарлейской улиц долженъ быть оставленъ и вы съзжаете куда-нибудь въ гостинницу. Какая разница съ тми палатами, за которыя вы платили подати, и въ которыхъ столько лтъ отличались щегольскимъ гостепріимствомъ!

Вы съзжаете въ гостинницу, говорю я, и находите довольно сносное удобство въ помщеніи. Я неувренъ въ томъ, чтобы теперь ваша жена не была счастливе въ глубин души своей, чмъ тогда, въ т счастливые дни, какъ она ихъ называетъ. Здсь она будетъ чмъ-нибудь — въ Гарлейской улиц она была ничмъ, т. е. всякой, записанный въ ея визитную книгу,— берите вс имена сподрядъ,— всякой былъ точно также порядоченъ, какъ и она. У всхъ у нихъ были одинаковые ntres, накладное серебро, прислуга и т. п., во всхъ домахъ цлой улицы. У васъ могли быть красиве канделябры (и дйствительно они производили большой эффектъ за обденнымъ столомъ), но за то у мастера Джонса серебряная (или осеребрееая гальваническимъ способомъ) посуда была лучше вашей. Въ одинъ изъ очаровательныхъ вашихъ вечеровъ у вашего подъзда было гораздо больше каретъ, чмъ у мистриссъ Браунъ (на мои вкусъ нтъ изящне выраженія какъ то, когда говорятъ про кого-нибудь: ‘эти господа видятъ у себя большое каретное общество’), но за то мистриссъ Браунъ, по случаю того, что причитается племянницей какого-то баронета, имла первенство надъ вашей дражайшей супругой на многихь обдахъ. Вотъ откуда очаровательное негодованіе вашей супруги на британское баронетство и постоянныя ея насмшки надъ этимъ званіемъ. Словомъ, и на высот вашего общественнаго благополучія всегда проглядывало скрытое неудовольствіе, и какая-то горечь отравляла источникъ наслажденій, изъ котораго вамъ дозволено было пить.

Ничего нтъ хорошаго (разв только у васъ такой вкусъ) ничего нтъ хорошаго жить въ такомъ обществ, гд вы равны со всми и не боле. Многіе прилагають стараніе посщать среду, гд вс выше ихъ и гд — что бы вы ни длали — вамъ всегда придется испытывать уничиженія — (напримръ когда маркиза N позабудетъ васъ, и вы не можете воздержаться отъ мысли, что она это сдлала нарочно, или когда герцогиня Z пройдетъ мимо васъ въ своихъ брилліантахъ и т. д.) Истинное удовольствіе жизни проводить жизнь между низшими. Будьте первымъ въ вашемъ обществ, будьте королевой въ вашемъ кругу. За исключеніемъ очень великихъ людей, остальные люди, особенно утшенные судьбою — т, которые видали, что называется, лучшіе дни, — т которые понесли потерю. Я похожъ на Цезаря и характеръ у меня преблагородный: ежели я не могу быть первымъ въ Пиккадил, позвольте мн попытаться, не могу ли я задать тону въ Гаттонъ Гарден. Если я не могу первенствовать въ клуб Уайта или Трамеллера, позвольте мн предсдательствовать въ какомъ-нибудь другомъ собраніи и класть черные шары всякому, кто не окажетъ мн уваженія. Если моя милая дочь Бесси не можетъ выйдти изъ гостиной, пока племянница баронета (ха, ха! племянница баронета, въ самомъ дл!) не выйдетъ прежде нея, позвольте намъ посщать такое общество, въ которомъ мы можемъ быть первыми, а какъ мы можемъ быть первыми, ежели не изберемъ сообщниковъ ниже насъ. Этого рода удовольствіе можетъ доставить себ почти всякой и притомъ же почти даромъ. Дешевенькимъ чаемъ и сухариками можно купить столько же лести и уваженія, сколько иные покупаютъ цною тысячи фунтовъ стерлинговъ, растраченныхъ на посуду и обильные припасы, на наемъ слугъ, ставящихъ весь домъ верхъ дномъ, и на ужины отъ Гонтера. Лесть!— но ваши постители длаютъ для васъ такіе же вечера. Уваженіе!— но эти же оффиціанты, которые служатъ у васъ за ужиномъ, служили вчера у герцога и, пожалуй, могутъ оказать вамъ еще покровительство. О, безумные расточители! можете купить лесть за два пенса — и тратите столько денегъ, на угощеніе себ равныхъ или высшихъ, и никто не удивляется вамъ!

Такъ-вотъ, тетушка Гонимэнъ обладала тысячею добродтелей, веселая, воздержная, честная, трудолюбивая, благотворительная, добронравная, правдивая, преданная роднымъ, готовая на всякую жертву для тхъ, кого любила, она, понеся денежную потерю, тотчасъ же была вознаграждена Фортуною, вознаграждена такими щедротами, которыхъ не можетъ доставить никакое состояніе. Добрая, старая лэди благоговла только передъ однимъ словомъ изо всего англійскаго словаря: это слово было ‘благородная женщина’, и старушка умла доказать всмъ, что званіе благородной женщины было ея званіемъ. Ея ддъ съ материнской стороны былъ капитаномъ морской службы, ея отецъ держалъ у себя воспитанниковъ, имлъ хорошее мсто, сына послалъ въ коллегію, обдывалъ у сквайра, издалъ томъ своихъ сочиненій, былъ любимъ въ околотк — хозяйствомъ у него занималась миссъ Гонимэнъ — былъ уважаемъ за доброту и славился своимъ гостепріимствомъ. Такъ онъ и умеръ, оставивъ до двухъ тысячъ фунтовъ годоваго дохода двумъ своимъ дтямъ, а матери Клэйва ничего, потому-что она огорчила его первымъ своимъ бракомъ (она бжала съ прапорщикомъ Кэзи) и дальнйшимъ своимъ легкомысленнымъ поведеніемъ. Чарльзъ Гонимэнъ растратилъ свои деньги очень изящно на пріятельскія попойки въ Оксфорд и на поздку за-границу, кром своихъ, онъ истратилъ еще столько денегъ миссъ Гонимэнъ, сколько добрая сестра разсудила ему дать.

Она была женщина умная и ршительная. Полагая, что въ Брэйтон еще свжа память о ея дд — капитан Нокей, и о его храбромъ участіи вмст съ графомъ де Грассомъ въ дл подъ Лордъ-Роднеемъ, она перевезла свои пожитки въ Брэйтонъ, наняла домъ и пустила верхніе этажи въ наймы.

Бодрая маленькая старушка привезла съ собою служанку, дочь бывшаго клерка ея отца, которая выучилась грамот и шитью подъ личнымъ надзоромъ миссъ Гонимэнъ, и всю жизнь питала къ ней страстную преданность. Ни у одного индйскаго бегума, зарытаго въ золото, ни у одной графини, владтельницы замковъ и городскихъ домовъ, не было такой врной наперсницы, какою Анна Гиксъ была для своей госпожи. Подъ командою Анны состояла юная лэди, взятая изъ дома общественнаго призрнія: она называла Анну ‘Мистриссъ Гиксъ, мэмъ!’ и преклонялась передъ ней съ такимъ-же благоговніемъ, какъ сама Анна передъ миссъ Гонимэнъ. Въ пять часовъ утра лтомъ, въ семь зимою (мистриссъ Гонимэнъ, женщина разсчетливая, берегла свчи) Анна будила маленькую Салли, и вс три вставали. Предоставляю вамъ вообразить, какой шумъ поднимался въ дом, если Салли появлялась въ шляпк съ цвтами, обнаруживала признаки неповиновенія и легкомыслія, долго ходила за пивомъ, или была уличена въ кокетств съ какимъ-нибудь парнемъ, работникомъ булочника или лавочника. Салли частенько перемнялись: миссъ Гонимэнъ называла всхъ своихъ молодыхъ служанокъ — Салли, и въ ея дом перевелось значительное число этихъ Салли. Качества временной Салли составляли постоянный и усладительный предметъ разговора между Анною и ея госпожою.

У немногихъ пріятельницъ, посщавшихъ миссъ Гонимэнъ въ ея маленькой гостиной, были свои Салли, и добрыя лэди пріятно проводили цлые часы за чаемъ, разбирая отличительныя способности своихъ служанокъ.

Многія лица, отдававшія въ наемъ брэйтонскія квартиры, были сами нкогда служителями — это были отставные домоправители, мелкіе торговцы, и т. п. Съ подобными людьми Анна держала себя на равной ног и сообщала о нихъ своей госпож всевозможныя новости.

Она обильно собирала разные анекдоты и разсказы, не очень споспшествовавшіе доброй слав сосдей, и передавала ихъ миссъ Гонимэнъ за чаемъ или за ужиномъ, когда миссъ съ удовольствіемъ садилась за трапезу посл дневныхъ трудовъ. Домъ содержала Анна въ примрной чистот. Каждая комната была до нельзя выметена, вспрыснута, и осмотрна проницательными глазами, отъ которыхъ ничто не укрывалось, занавски снимались, тюфяки выбивались и каждая доска постели разбиралась и мылась тотчасъ по вызд жильца. Что касается похищенія какой-либо пищи или сахару, Салли могла утаивать кусокъ-другой, или упрятать въ ротъ телячью котлетку, снося блюда но лстниц.— Это точно могло сдлать какія-нибудь Салли — безразсудныя существа, рожденныя въ дом общественнаго призрнія, но Анн вы могли доврить несчитанное золото и раскупоренную бутылку съ водкой: миссъ Гонимэнъ была уврена, что Анна скоре отржетъ у себя и проглотитъ кусочекъ носа, чмъ утаитъ кусокъ баранины, назначенный жильцу.

Лучшій бараній супъ во всемъ Брэйтон, лучшія телячьи котлетки, лучшій бараній загривокъ и турецкіе бобы, лучшая свжая рыба и самая откормленная птица — все это было у миссъ Гонимэнъ, а любимцевъ своихъ она угощала лучшимъ рисомъ, который ей присылалъ прямо изъ Индіи одинъ почтенный родственникъ, офицеръ бенгальской арміи. Впрочемъ весьма не многіе удостоивались этихъ знаковъ расположенія миссъ Гонимэнъ. Ежели ея жильцы бывали на митингахъ диссидентовъ, она ршительно имла о нихъ самое жалкое мнніе. Она не желала видть іезуитовъ въ своихъ владніяхъ. Такимъ образомъ проживала миссъ Гонименъ, уважаемая всми друзьями и всми торговцами, чувствуя и сама нкоторое уваженіе къ своей особ, и съ забавнымъ спокойствіемъ духа разсказывая о минувшихъ ‘несчастьяхъ‘, слушая ее, можно было подумать, что приходскій домъ ея отца былъ великолпнымъ чертогомъ, а одноконная колясочка (съ фонарями по вечерамъ) — самымъ роскошнымъ экипажемъ въ свт.— ‘Но я знаю, что все къ лучшему, Клэйнъ’, говорила она племяннику, описывая ему былую роскошь, ‘и, благодаря Небо, повинуюсь тому жребію, который Господу угодно было послать мн на долю’.

Добрая лэди получила отъ окрестныхъ торговцевъ прозваніе герцогини (Не знаю — чтобы было съ ней, если бы кто-нибудь назвалъ се торговкой!). Ея мясники, булочники и рыночные продавцы питали къ ней самое глубокое уваженіе. Она сознавала все превосходство своего положенія, но была очень ласкова съ этими низшими существами. Она подружески разговаривала съ ними, она оказывала покровительство мистеру Роджеру, у котораго былъ капиталъ во сто, даже въ двсти фунтовъ (не-знаю только — стерлинговъ-ли?), и который говорилъ: ‘Помогай Богъ этой старой герцогин! Она изъ фунта телячьихъ котлетъ уметъ приготовить столько-же, сколько другой изъ двадцати кусковъ говядины. Но, видите-ли, она — природная лэди и скоре умретъ, нежели задолжаетъ Фардингъ. О, она видала лучшіе дни’. Она навстила жену торговца колоніальными товарами, когда та была въ интересномъ положеніи, и покорила сердце всей семьи, отвдавъ семейной похлебки. Ея рыбакъ (было весело слушать, когда она говорила ‘мой рыбакъ’), ея рыбакъ продавалъ ей какого-нибудь мерлана съ такимъ почтеніемъ, какъ будто она спрашивала дюжину палтусовъ или морскихъ раковъ. Между всмъ этимъ добрымъ народомъ поселилось убжденіе, что ея отецъ былъ по-крайней-мр епископомъ, а лучше дни, которые она видала, почитались какимъ то неземнымъ благополучіемъ.— ‘Я всегда думала, Анна’, говорила простодушная женщина, ‘что люди занимаютъ мста въ свт по достоинству, а если и теряютъ ихъ случайно, очень, очень легко могутъ занять ихъ снова, ежели благородная женщина не забудетъ своего происхожденія, люди, стоящіе ниже ея, никогда не забудутъ, что она женщина благородная’.— ‘Никогда, мэмъ, я уврена, что они этого не сдлаютъ, мэмъ’, говоритъ Анна, принимая со стола чайникъ для собственнаго своего употребленія (затмъ чайникъ долженъ поступить во владніе Салли), а ея госпожа перетираетъ въ это время свою чайную чашку и блюдечко, точно также, какъ перетирала ихъ ея мать нсколко десятковъ лтъ тому.

Ежели, въ чемъ я не сомнваюсь, нкоторые изъ окрестныхъ домовладльцевъ и не долюбливали маленькой герцогини за то, что она, по ихъ удостовренію, напускала на себя важность, за то имъ приходилось постоянно завидовать ея благосостоянію: на ея окнахъ рдко появлялись билетики, тогда-какъ въ сосднихъ домахъ они не сходили съ оконъ но цлымъ мсяцамъ, оставленные на произволъ мухамъ, непогод и пренебрежительнымъ взглядамъ прохожихъ. У миссъ Гонимэнъ были обычные постители, или — правильне сказать-постоянные друзья. Глухой и старый мистеръ Криклэдъ прізжалъ каждую зиму, въ теченіе четырнадцати лтъ, и оставался до-тхъ-поръ, пока не кончалась охота — человкъ неоцненный, за которымъ хлопотъ было немного: цлые дни онъ проводилъ на кон, а цлыя ночи за вистомъ, въ клуб. Миссисъ Бэркгэмъ-Бэркгэмбори-Тонбриджъ-Уэлльсъ, которой отецъ былъ товарищемъ по коллегіи съ мистеромъ Гонимэномъ, прізжала ежегодно въ іюн, для пользованія морскимъ воздухомъ, и проводила у миссъ Гонимэнъ цлое лто. Кром-того, въ продолженіе многихъ лтъ, какъ мы видли, проживалъ у миссъ ея племянникъ, и наконецъ къ ней посылали постояльцевъ то брэйтонское духовенство, то старинный ея пріятель, знаменитый лондонскій врачъ Гуднофъ, бывшій воспитаникомъ ея отца, то товарищъ Гуднофа, докторъ Г., который никогда не хотлъ принять отъ миссъ Гонимэнъ никакаго вознагражденія, за исключеніемъ коробочки съ рисовымъ порошкомъ, окорока, выкопченнаго, какъ только она одна умла коптить, да чашки чая, разъ въ годъ. ‘Есть-ли человкъ счастливе этой проклятой старой герцогини’, говоритъ мистеръ Гоулеръ, торговецъ углемъ и содержатель сосдней гостинницы. ‘Валило-ли кому-нибудь такое дьявольское счастье, мистриссъ Гоулеръ? Недлю тому, я читалъ въ ‘Соссекскомъ листк‘ о смерти миссъ Бэркгэмъ-Бэркгэмбори-Тонбриджъ-Уэлльсъ, и подумалъ: ‘ну, это спица изъ вашего колеса вонъ, старая, маленькая герцогиня! приклеивайте теперь билетики и прикидывайтесь ягненкомъ, безстыжая женщина! И что же? Не продержались у ней билетики три дня, какъ — поглядите — вонъ дутъ два экипажа… дв двушки, трое дтей — одинъ ребенокъ завернутъ въ шаль — человкъ въ теплой ливре, должно быть — иностранный уголь — леди въ атласной шуб, и все это къ герцогин… повсьте меня, если не къ ней! Разумется, ужь наше счастье такое, ужь лучше нашего счастья не придумаешь! Будь я не я, если не приставлю себ пистолета ко лбу и не покончу со всмъ этимъ, мистриссъ Гоулеръ! Вотъ они къ ней входятъ: трое, четверо, шестеро, восемеро… и человкъ. Врно драгоцнное здоровье этого ребенка причиной, что его уложили въ корзинку. Поглядите на поздъ, я вамъ говорю! На первомъ экипаж гербъ должно-быть, экипажъ баронета, не правда-ли?— надюсь, ваша милость находитесь въ совершенномъ здравіи, надюсь, сэръ Джонъ скоро самъ пожалуетъ и присоединится къ своему семейству?’ Мистеръ Гоулеръ, во время этой рчи, отвшиваетъ насмшливые поклоны изъ окна, на которомъ приклеены билетики. Маленькіе Гоулеры бросаются въ крытую галлерею гостиной для осмотра новопрізжихъ.

‘Здсь живетъ мистриссъ Гонимэнъ? спрашиваетъ джентльменъ, котораго мистеръ Гоулеръ назвалъ ‘иностраннымъ углемъ’, и подаетъ карточку, на которой, рукою знаменитаго врача Гуднофа, начертаны слова: Мистрисъ Гонимэнъ, 440,Стейнъ-Гарденъ‘ Намъ нужно пять спаленъ, шесть кроватей и дв-три гостиныя. Есть у васъ?’

— Угодно вамъ переговорить съ моей госпожей? отвчаетъ Анна.

И если въ самомъ дл миссъ Гонимэнъ случайно нашлась въ лицевой гостиной и глядитъ на экипажи, спрашивается — какой можетъ произойдти отъ этого вредъ? Разв не глядитъ Гоулеръ, разв не стоитъ народъ у дверей? Разв не столпилось на улиц съ полдюжины ребятишекъ (они словно выскочили изъ угольной кладовой), разв изъ чахлаго садика не глазютъ няньки сквозь ршетку сквэра?

— Не угодно-ли вамъ переговорить съ моей госпожей? спрашиваетъ Анна, отворяетъ дверь въ гостиную, присдаетъ и говоритъ:— Джентльменъ на счетъ комнатъ, мэмъ!

— Пять спаленъ, говоритъ джентльменъ, входя, шесть постелей, дв-три гостиныя? мы отъ доктора Гуднофа.

— Комнаты для васъ, сэръ? спрашиваетъ маленькая герцогиня, поглядывая на высокаго джентльмена.

— Для моей лэди, отвчаетъ джентльменъ.

— Вы бы сняли шляпу! замчаетъ герцогиня, указывая одной изъ своихъ ручекъ въ миттэни на пуховую шляпу, которую ‘иностранный уголь’ не позаботился снять.

Джентльменъ оскаливаетъ зубы и снимаетъ шляпу.

‘Брошу прошенія, ма-амъ, говоритъ онъ.— Есть у васъ пять спаленъ? и т. д. Докторъ Гуднофъ вылечилъ этого нмецкаго слугу отъ какой-то болзни, также какъ и его господина, и очень рекомендовалъ мистеру Куну миссъ Гонимэнъ.

— У меня такое множество комнатъ… Моя служанка покажетъ вамъ. И герцогиня величаво направляется къ окну, садится въ кресло и продолжаетъ заниматься своей работой.

Мистеръ Кунъ докладываетъ обо всемъ своей госпож, которая вышла изъ экипажа и пошла осматривать комнаты въ сопровожденіи Анны. Комнаты оказались необыкновенно чистыми и совершенно удобными для семейства лэди. Больной ребенокъ, закутанный въ шаль, былъ внесенъ по лстниц заботливымъ мистеромъ Куномъ такъ ловко, какъ будто мистеръ Кунъ всю жизнь няньчилъ дтей. Улыбающаяся Салли (теперешняя Салли была очень свженькая, очень полнощекая и хорошенькая Салли), вынырнула изъ кухни и ввела молодыхъ двицъ, гувернантку и горничныхъ въ назначенныя имъ горницы, старшая изъ двицъ, стройная брюнетка лтъ тринадцати, обжала вс комнаты, осмотрла вс картины, промчалась взадъ и впередъ по галлере, подошла къ фортепьяно и засмялась при его хрипломъ звук (фортепьяно принадлежало бдной Эмм и было куплено въ семьнадцатый день ея рожденія, за три недли до ея побга съ прапорщикомъ, ея ноты еще остались на пюпитр, Чарльзъ разыгрывалъ на этомъ фортепьяно разныя мелодіи и миссъ Гонимэнъ считала его прекраснымъ инструментомъ). Потомъ двочка начала цловать своего маленькаго больнаго брата, положеннаго на софу, и рзвиться, какъ подобало ея возрасту.

— О, какое фортепьяно! Отчего оно такое разбитое, какъ голосъ миссъ Квигли?

— Милая! замчаетъ мама. Больной мальчикъ разражается веселымъ хохотомъ.

— Какія смшныя картины, мама! Подвиги графа де-Грасса, смерть генерала Вольфа, портретъ какого-то офицера, стараго офицера въ синемъ мундир, какъ ддушка, Оксфордская коллегія Мднаго лба, какое смшное названіе.

При мысли о Коллегіи Мднаго лба {Въ подлинник мдный носъ, мы замнили его лбомъ, чтобы передать игру словъ. Прим. перев.}, больной мальчикъ снова смется.— Я думаю у нихъ у всхъ — мдные лбы, говорить онъ, и самъ хохочетъ надъ своей остротой. Его смхъ кончается кашлемъ, и мама достаетъ дорожную корзинку со всякой всячиной, изъ которой вынимаетъ бутылку сиропа съ надписью на сигнатурк: ‘Мастеру А. Ньюкому. Принимать по чайной ложк при усиленіи кашля’.

— ‘О, очаровательное море! синее, свжее, вчно-свободное’! напваетъ двочка, длая при конц трель (Полагаю, что морская псня, изъ которой она пропла отрывокъ была сочинена именно въ это время).— Здсь пріятне чмъ дома: тамъ только видишь несносныя факторіи и трубы! Какъ я люблю доктора Гуднофа за то, что онъ послалъ насъ сюда! Какой пріятный домъ! Въ немъ вс счастливы, даже миссъ Квигли счастлива, мама! Какія веселенькія комнаты! Какой хорошенькій ситецъ! какая — о, какая покойная софа’! И она упала на софу, которая дйствительно была роскошна и подарена Чарльзу Гонимэну, при выход его изъ оксфордскаго унцверситета Сибберомъ Рейтомъ Кристъ-Чорчемъ.— Хозяйка совсмъ не похожа на то, какъ ее описывалъ докторъ Гуднофъ, замчаетъ мама.— Онъ говорилъ, что помнить ее хорошенькой маленькой женщиной, въ то время какъ учился у ея отца.

— Она съ-тхъ-поръ очень выросла! говоритъ двочка. На соф раздается смхъ: маленькій джентльменъ готовъ смяться при первой насмшк, даже при намек на насмшку, произносимыхъ имъ самимъ, или его семейными и пріятелями. Что касается до доктора Гуднофа, онъ увряетъ, что смхъ спасаетъ мальчику жизнь.

— Она просто горничная, продолжаетъ лэди. Руки у нея прегрубыя, называетъ меня мэмъ… Я совершенно въ ней разочаровалась. И лэди Анна занялась чтеніемъ одного изъ романовъ, которыми, такъ же какъ и другими книжками, рабочими ящиками, удивительными чернильницами, скляночками съ духами, портфелями, стнными календарями, футлярами для ножницъ, золотыми станочками для портретовъ и безчисленными дорожными бездлюшками, проворный Кунъ завалилъ столы въ одно мгновеніе ока.

Особа, которую лэди Анна принимала за хозяйку, вошла при послднихъ словахъ въ комнату и лэди Анна встала, чтобы принять ее. Маленькій шалунъ на соф обнялъ рукою шею сестры и шепнулъ: ‘Послушай, Этъ, неправда-ли, хорошенькая двочка? Я напишу доктору Гуднофу, какъ она выросла‘. За этой выходкой послдовалъ судорожный смхъ, къ крайнему удивленію Анны, которая сказала: ‘Милый малютка! въ которомъ часу онъ обдаетъ, мэмъ’?

— Благодарю васъ, мистрисъ Гонимэнъ, въ два часа, говоритъ лэди, кивнувъ головой.— Въ Лондон у васъ есть однофамилецъ, пасторъ: не родня-ли онъ вамъ?— При этомъ лэди должна была удивиться въ свою очередь, потому-что стоявшая передъ ней высокая особа вдругъ оскалила зубы, и сказала: ‘Позвольте, мэмъ, вы говорите о мистер Чарльз? Онъ въ Лондон’.

— Въ самомъ дл!— о мистер Чарльз?

— И вы меня принимаете за миссисъ, мэмъ? Прошу васъ извинить меня, мэмъ! вскрикиваетъ Анна. Больной мальчикъ толкаетъ свою сестру подъ бокъ маленькимъ кулакомъ. Ежели смхъ можетъ приносить пользу, — Salva est res — паціентъ доктора Гуднофа спасенъ.— ‘Мистеръ Чарльзъ — братъ миссисъ, мэмъ! У меня не было брата, мэмъ, никогда не было брата. Только и есть, что одинъ сынъ — служитъ въ полиціи, мэмъ — благодарю васъ! Ахъ, Господи, совсмъ было забыла! Съ вашего позволенія, мэмъ, миссисъ приказала вамъ сказать, что, если вы совершенно отдохнули, она придетъ засвидтельствовать вамъ свое почтеніе.

— О, въ самомъ дл? очень сухо проговорила лэди, и Анна удалилась, принявъ эти слова за согласіе на посщеніе ея госпожи.

— Эта миссъ Гонимэнъ, по-видимому, очень важная особа, продолжаетъ лэди.— Содержитъ гостиницу, и напускаетъ на себя такую важность.

— Мы никогда не видали monsieur de Boigne въ Булони, мама, замчаетъ двочка.

— Monsieur de Boigne, милая Этель! Monsieur de Boigne очень порядочный человкъ. Но… При этихъ словахъ, растворяется дверь, и — въ чепчик, ощетинившемся лентами, въ своемъ лучшемъ, каштановомъ головномъ убор, въ своемъ лучшемъ, черномъ шелковомъ плать, на которомъ ослпительно блестятъ золотые часы, появляется маленькая миссъ Гонимэнъ и съ достоинствомъ присдаетъ передъ своей постоялицей.

Лэди удостоиваетъ ее легкимъ наклоненіемъ головы, которое повторяетъ еще разъ, когда миссъ Гонимэнъ обращается къ ней съ слдующими словами:— ‘Я очень рада, что вамъ понравились комнаты’.

— Да, комнаты не дурны, благодарю васъ, говоритъ лэди съ важностью.

— Изъ нихъ прекрасный видъ на море! вскрикиваетъ Этель.

— Какъ-будто не изо всхъ домовъ видъ на море, Этель! Я думаю о цн условились? Моимъ слугамъ нужна порядочная столовая… отдльная, мадамъ, если вы будете такъ добры. Меньшія мои дти обдаютъ съ гувернанткой. Старшая моя дочь обдаетъ со мною, а для маленькаго обдъ долженъ быть готовъ ровно въ два часа. Кажется, до двухъ часовъ не далеко?

— Такъ-ли я васъ поняла? замтила миссъ Гонимэнъ.

— О, я не сомнваюсь, что мы поймемъ другъ-друга, ма’амъ! вскрикиваетъ лэди Анна Ньюкомъ (Проницательный читатель безъ сомннія уже угадалъ и привтствовалъ присутствіе благородной лэди). Докторъ Гуднофъ сообщилъ о васъ самыя удовлетворительныя свднія, даже боле удовлетворительныя, нежели… нежели вы предполагаете’. Вроятно сентенція лэди Анны кончилась-бы не вполн удовлетворительно для миссъ Гонимэнъ, но, остановленная ршительнымъ взглядомъ маленькой герцогини, недавняя постоялица удержалась отъ обиднаго заключенія. ‘Мн очень пріятно, что наконецъ я вижу васъ, и могу объясниться съ вами такъ, чтобы мы поняли другъ-друга, какъ вы говорите. Завтракъ и чай потрудитесь подавать также, какъ обдъ. Кром-того, распорядитесь, чтобы каждое утро моему маленькому приносили свжаго молока — ослинаго молока — докторъ Гуднофъ предписалъ сслиное молоко. Если мн понадобится еще что-нибудь, я передамъ вамъ черезъ этого человка, который съ вами говорилъ — Кунъ, мистеръ Кунъ — онъ все сдлаетъ.

Въ это мгновеніе полилъ сильный дождь, и маленькая миссъ Гонимэнъ, поглядвъ на свою постоялицу, которая преспокойно услась и взяла книгу, — сказала: ‘Ваши слуги вынесли вс сундуки изъ экипажей, милэди’?

— Къ чему этотъ вопросъ, ма’амъ?

— Я боюсь, что вамъ прійдется ихъ потревожить и заставить снова укладываться. Я не въ состояніи собирать на столъ… трижды-пять-пятьнадцать… пятьнадцать разъ для семи особъ, не считая моей семьи. Если ваши слуги не въ состояніи сть съ моими, или на моей кухн, они могутъ отправляться, вмст со своей госпожой, въ другое мсто.— И чмъ скоре, тмъ лучше, ма’амъ, чмъ скоре, тмъ лучше! прибавляетъ миссъ Гонимэнъ, дрожа отъ негодованія, садясь въ кресло и оправляя свое шелковое платье.

— Знаете вы, кто я? спрашиваетъ лэди Анна, приподнимаясь.

— Очень хорошо знаю, ма’амъ!— А если бы знала прежде, ваша нога не была-бы у меня въ дом — вотъ и все!

— Милостивая государыня! вскрикиваетъ лэди. Ея больной ребенокъ, пугливый, нервозный и голодный, начинаетъ также кричать на соф.

— Было-бы жаль потревожить этого милаго малютку. Милое дитя, я часто о немъ слыхала, и о васъ, миссъ, говоритъ маленькая хозяйка, вставая.— Я пришлю вамъ чего-нибудь пообдать, мой милый, въ память Клэйва. А вы, милэди, будьте такъ добры, поищите другой квартиры: на моемъ огн не будетъ приготовлено ни однаго куска для кого-бы то ни было изъ вашей компаніи. И съ этими словами маленькая, негодующая хозяйка выплыла изъ комнаты.

— Боже милосердый! Кто эта женщина? вскрикиваетъ лэди Анна. И никогда въ жизни не была такъ оскорблена.

— О, мама, вы сами начали! откровенно замчаетъ Этель.— Замолчи, милый Альфредъ! замолчи, голубчикъ!

— О, мама, сама начала! А я такъ голоденъ! Я такъ голоденъ! завывалъ мальчикъ на соф, или правильне подъ софой, потому-что онъ уже спустился на полъ и старался сдернуть съ себя ногами шаль, въ которую былъ закутанъ.

— Что съ тобой, дитя мое? Что съ тобой, моя душенька? У тебя будетъ обдъ. Этель, отдай ей все! Вотъ ключи отъ моего бюро, — вотъ мои часы, вотъ мои перстни. Отдай ей все! Чудовище! Oua хочетъ уморить моего ребенка. Я не могу ухать изъ ея дома въ такой ливень! Дай мн салопъ, зонтикъ — что нибудь — я пойду искать квартиры, пойду просить подъ окнами хлба, если эта злая женщина мн откажетъ. Кушай бисквиты, мой милый! Выпей немножко сиропу, милый Альфредъ! Онъ очень вкусенъ! поди къ своей старой матери, своей бдной, старой матери.

Альфредъ продолжалъ ревть: ‘Н-тъ, это не вку-усно, это га-а-адко! Не хочу сиропа! Хочу обдать’! Мать, которую онъ отталкивалъ ноженками, какъ сумасшедшая бросилась къ сонеткамъ, дернула за вс четыре, и побжала съ лстницы въ гостиную, куда вышла миссъ Гонимэнъ.

Добрая лэди сначала не знала — кто были ея постояльцы, но готова была принять ихъ, но рекомендаціи доктора Гуднофа. Только тогда, когда одна изъ нянекъ, обязанная заботиться объ обд мистера Альфреда, сообщила миссъ Гонимэнъ имена ея гостей, только тогда узнала миссъ, что пріютила подъ своимъ кровомъ лэди Анну Ньюкомъ, и что хорошенькая двочка была Этель, а больной мальчикъ — маленькій Альфредъ, котораго Клэйвъ рисовалъ во всевозможныхъ видахъ — немножко грубовато — какъ вообще онъ рисовалъ всхъ. Тогда она велла Салли сбгать за цыпленкомъ и посадить его на вертелъ, приготовила хлбенный соусъ и сдлала такой пуддингъ, какой только она одна умла длать. Потомъ одлась въ свое лучшее платье, какъ мы уже видли, или лучше сказать — слышали (законы приличія не позволяютъ намъ присутствовать при тоалет миссъ Гонимэнъ и проникать въ его цломудренныя тайны), потомъ пошла представляться лэди Анн и не мало была озадачена страннымъ ея пріемомъ, потомъ, какъ было показано выше, вылетла изъ гостиной и, найдя, что цыпленокъ уже изжаренъ, а скатерть и подносъ уже приготовлены руками чистоплотной Анны, понесла обдъ больному малютк и была встрчена на лстниц полу-умной матерью.

— Это… это для моего ребенка? крикнула лэди Анна.

— Да, это для вашего ребенка, сказала мистриссъ Гонимэнъ, качая головой.— Но боле никому ничего не достанется изъ моего дома.

— Да благословитъ васъ Богъ, да благословитъ васъ Богъ! бла-го-словеніе матери да будетъ надъ вами! проговорила, задыхаясь отъ рыданій, лэди Анна, которая — надо сознаться — не отличалась твердостью характера.

Пріятно было видть, какъ мальчикъ управлялся съ кушаньемъ. Этель, которая ничего не рзала, кром своихъ пальчиковъ, когда ей попадался въ руки перочинный ножикъ брата или гувернантки, попросила миссъ Гонимэнъ рознятъ цыпленка. Лэди Анна смотрла на эту очаровательную сцену, сложивъ руки и проливая токи слезъ.

— Отчего вы не сказали намъ, что вы тетушка Клэйва? спросила Этель, протягивая руку. Старая лэди ласково пожала эту ручку и отвчала:— ‘Оттого, что вы не дали мн времени. А любите вы Клэйва, моя милая?’

Примиреніе между миссъ Гонимэнъ и ея постоялицей — было полное. Лэди Анна въ тотъ-же день извела цлую десть почтовой бумаги на письмо къ сэру Брэйану, но по обыкновенію опоздала на почту. Вечеромъ мистеръ Кунъ ршительно очаровалъ миссъ Гонимэнъ смшными разсказами, шутками, нмецкомъ выговоромъ и похвалами мистеру Глэйву, какъ онъ его называлъ. Онъ оживилъ весь домъ, длалъ все и за всхъ, всегда находился на лицо, когда въ немъ нуждались, и никогда не показывался безъ нужды на глаза. Въ скоромъ времени миссъ Гонимэнъ вынула бутылку знаменитой мадеры, присланной полковникомъ изъ Индіи, и угостила мистера Куна рюмочкой въ собственной своей комнат. Кунъ облизалъ губы и протянулъ рюмку во второй разъ. Плутоватый нмецъ зналъ толкъ въ хорошемъ вин.

X.
Этель и ея родственники.

Лэди Анна была двадцать четыре часа сряду въ полномъ восторг отъ своего новаго помщенія, и отъ всхъ и отъ всего, что тамъ находилось. Пріемныя комнаты были прибраны съ величайшимъ вкусомъ, обдъ былъ превосходный. Можно ли было найдти гд-нибудь еще такія безподобныя телячьи котлеты, такіе зеленые бобы? ‘Къ чему намъ имть этихъ ненавистныхъ французскихъ поваровъ, милая, съ ихъ возмутительными правилами — правила всхъ французовъ возмутительны — страшными счетами, которые они намъ представляютъ, съ ихъ самонадеяннымъ видомъ и граціозностью? Я ршилась разстаться съ Бринволемъ. Я писала сегодня къ твоему отцу, чтобъ онъ отказалъ Бринволю. Когда онъ намъ даетъ телячьи котлеты? А что можетъ быть лучше ихъ?’

— Въ самомъ дл котлеты были очень хороши, сказала миссъ Этель, которая кушала баранину пять разъ въ недлю во второмъ часу. Я такъ рада, что вы полюбили этотъ домъ, и Клэйва и мистриссъ Гонимэнъ.

— Полюбила ее! миленькая старушка. Я чувствую, что она была какъ-будто другомъ всей моей жизни! Я чувствую къ ней неотразимое влеченіе. Какое странное стеченіе обстоятельствъ, надо же было, чтобъ д—ъ Гуднофъ адресовалъ насъ именно въ этотъ домъ! Я писала объ этомъ твоему отцу. Когда подумаешь, что я писала Клэйву въ этотъ самый домъ, и совершенно позабыла имя мистриссъ Гонимэнъ, да еще такое странное имя. Я забываю все, все! Ты знаешь, я забыла, какъ зовутъ мужа тетки твоей Луизы, а когда я крестила у нея ребенка и священникъ спросилъ, ‘какое ребенку дано имя’?— я сказала: ‘право я позабыла’. И дйствительно это такъ было. Это былъ лондонскій священникъ, только я позабыла какой церкви. Положимъ, что онъ былъ этотъ самый мистеръ Гонимэнъ! Вдь это могло быть, ты знаешь: и тогда все это столкновеніе было бы еще смшнй. Эта высокая, почтенная старушка, съ такой пріятной наружностью, домоправительница — какъ ея имя?— кажется неоцненная женщина. Я думаю пригласить ее къ намъ жить. Я уврена, что она сберегла бы мн Богъ знаетъ сколько денегъ каждую недлю, а мистриссъ Троттеръ, я убждена, составляетъ у насъ себ состояніе. Я напишу къ твоему папа и попрошу у него позволенія пригласить эту особу’. Мать Этели постоянно восхищалась своими новыми знакомыми, ихъ слугами и служанками, ихъ лошадьми и ихъ постителями. Она приглашала въ Ньюкомъ гостей, цловала ихъ и обнимала въ воскресенье, ничего ужь съ ними не говорила въ понедльникъ, и такъ дурно поступала съ ними во вторникъ, что они узжали, не дождавшись середы. У дочери ея было такое множество гувернантокъ — вс любимицы въ первую недлю и чудовища впослдствіи — такое множество, что бдное дитя не имло многихъ познаній, свойственныхъ ея лтамъ. Она не умла играть на фортепіано, не умла говорить по-французски, не умла сказать вамъ, когда былъ изобртенъ порохъ, не имла ни малйшаго понятія о времени норманскаго завоеванія, или о томъ, вертится-ли земля вокругъ солнца или vice vers. Она не знала, сколько графствъ въ Англіи, Шотландіи и Валис, не говоря уже объ Ирландіи, она не знала разницы между географической широтой и долготой. У ней было множество гувернантокъ (различныхъ цнъ и достоинствъ), бдную Этель сбили съ толку безконечные учителя, и она вообразила себя чудовищной невждой. Ей дали разъ книжку въ воскресной школ и восьмилтнія двочки отвчали по ней на такіе вопросы, о которыхъ она ничего не знала. У ней потемнло въ глазахъ. Она не могла даже видть солнца, игравшаго на блокурыхъ головкахъ и хорошенькихъ личикахъ дтей. Розовыя малютки, усердно поднимая рученки, съ крикомъ отвчали на эти вопросы, и это показалось ей насмшкой. Ей казалось, что она читаетъ въ книжк: ‘О, Этель, невжда, невжда, невжда!’ Она хала домой молча въ своей карет и бросилась на постель, заливаясь слезами. Надмнной по природ двочк, съ живымъ, смлымъ и повелительнымъ характеромъ, это посщеніе приходской школы дало урокъ, гораздо полезне всхъ возможныхъ уроковъ ариметики и географія. Клэйвъ разсказывалъ мн о случившейся съ ней въ ранней молодости исторіи, которая, пожалуй, можетъ примниться и къ нкоторымъ другимъ юнымъ аристократкамъ. Она имла обыкновеніе гулять съ другими избранными двицами и молодыми людьми, съ ихъ нянюшками и гувернантками, въ одномъ исключительномъ участк земли, отгороженномъ отъ Гайдъ-парка ршеткой, отъ которой нкоторыя красавицы, обитающія въ сосдств Ансли-гауза, имютъ ключъ. Въ этомъ-то саду, когда ей было лтъ девять или около того, Этель подружилась съ лордомъ Геркулесомъ О’Ріаномъ — сыномъ маркиза Беллишенонскаго. Лордъ Геркулесъ былъ годомъ моложе миссъ Эгели Ньюкомъ, что можетъ служить порукой въ страсти, возникшей между молодыми людьми.

Однажды сэръ Брэйанъ Ньюкомъ объявилъ свое намреніе хать въ то же утро въ Ньюкомъ и взять съ собой все семейство, въ томъ числ, разумется, и Этель. Она была неутшна. ‘Что будетъ длать лордъ Геркулесъ, когда увидитъ, что я ухала?’ спросила она няню. Няня, желая ее утшить, говоритъ: ‘можетъ-быть, его милость не узнаетъ этого’.— ‘Узнаетъ’ говорить миссъ Этель,— ‘онъ прочтетъ объ этомъ въ газетахъ‘. Милордъ Геркулесъ, должно — быть, задушилъ эту дтскую страсть въ колыбели, онъ давно уже женатъ на Изабелл, единственной дочери — Грэнса, Эск., изъ Дрэйтонъ Виндзора, одного изъ поклонниковъ большой пивоварни Фокера и К.

Когда Этели было тринадцать лтъ, она такъ была высока ростомъ, что превышала своихъ подругъ цлой головой, если не больше, и на столько же, можетъ-быть, въ нравственномъ отношеніи чувствовала себя высокой для ихъ общества. ‘Не могу себ вообразить’, думала она, ‘что я одваю куклу, какъ Лило Путлэндъ, или хожу въ фартучк, какъ Люси Токеръ’! Она не могла съ ними гулять: ей казалось, что вс ея пугаются, ни танцовать съ ними въ академіи, ни слушать Goars de Littrature universelle et de science comprhensive, у моднаго профессора — самыя маленькія двочки опережали ее въ класс. Она запуталась во множеств предметовъ, которые ей задавали учить. На дтскихъ вечерахъ для особъ ея пола, когда, подъ надзоромъ почтенныхъ наставницъ, двочки собирались къ шести-часовому чаю, танцовать, играть въ шарады и т. д. Этель не присоединялась ни къ дтямъ своихъ лтъ, ни къ учителямъ, сидвшимъ особо въ этихъ собраніяхъ, сообщая другъ-другу свои маленькія неудовольствія, но Этель возилась съ маленькими дтьми — съ розовыми попрыгунчиками — и сажала ихъ къ себ на колни и разсказывала имъ тысячи исторій. Дти ее обожали и любили, какъ мать, потому-что такою показывала себя добродушная двочка въ отношеніи къ нимъ, но дома она была свирпа и невыносима, вела съ гувернантками войну и одолвала ихъ всхъ одну за другой. Я долженъ нарушить свое общаніе и описать дтство многихъ лицъ, которыя примутъ участіе въ этой исторіи. Не всегда знаетъ писатель, куда божественная муза увлечетъ его. Но вы можете быть уврены только въ томъ, что она непреклонна какъ истина. Мы должны разсказывать свою повсть такъ, какъ она намъ сообщаетъ ее, и идти впередъ, или повернуть въ сторону, какъ она велитъ.

Здсь она приказываетъ, чтобъ мы говорили о другихъ членахъ этого семейства, исторію котораго мы заносимъ въ лтопись, и мы должны сказать слово относительно графа Кью, главы того благороднаго дома, изъ котораго сэръ Брэйанъ Ньюкомъ взялъ себ жену.

Когда мы читаемъ въ волшебныхъ сказкахъ, какъ жили-были король съ королевой, построила себ желзный дворецъ, защищенный рвами и безчисленными часовыми, въ который они помстили свое любимое, единственное дитя, королевича или королевну, которыхъ рожденье несказанно обрадовало ихъ посл многихъ лтъ супружества, и которыхъ крестины были прерваны брюзгливымъ нравомъ всмъ извстной старой волшебницы, которая всегда является, не смотря на то, что ее никто не зоветъ на церемонію, когда королевичъ Миловидъ заключенъ въ желзной башн, его снабжаютъ самой здоровой пищей, самыми назидательными для воспитанія сочиненіями, и самымъ почтеннымъ старичкомъ — наставникомъ, который его учитъ и воспитываетъ, мы знаемъ, по порядку вещей, что стальные засовы и мдные запоры сдлаются безполезными, старичокъ-наставникъ погрузится въ глубокій сонъ, а черезъ рвы и подъемные мосты перейдутъ заклятые враги королевича, или самъ молодой повса перепорхнетъ черезъ нихъ, ршившись перехитрить блюстителей и увидать злобный свтъ. Старый король съ королевой всегда приходятъ и находятъ, что комнаты пусты, недостойный наслдникъ — очевидно скрылся, привратники и часовые пьяны, старикъ-наставникъ спитъ, они рвутъ на себ въ отчаяніи почтенные парики свои, они спихиваютъ дворецкаго съ лстницы, выталкиваютъ за двери дуэнью, этого стараго, беззубаго дракона. Ничто не устоитъ противъ опредленія. Королевна убжитъ въ окно по веревочной лстниц, королевичъ уйдетъ отыскивать удовольствій и вести разгульную жизнь въ назначенный срокъ. Сколько нашихъ англійскихъ юношей, взлелянныхъ дома своими нжными папеньками и маменьками, закладываются камнями въ неприступныхъ замкахъ, съ наставникомъ и библіотекой, охраняются кордонами и часовыми, проповдниками, старыми тетушками, старухами, живущими внъ свта, и не смотря на то, увертываются отъ всхъ этихъ охранителей и удивляютъ свтъ сооею расточительностью и проказами. Что за дикой человкъ былъ этотъ принцъ Гарри, сынъ суроваго властителя, лишившаго Ричарда II короны, — юноша, который отнималъ кошельки въ Гадсгилл, посщалъ таверны съ полковникомъ Фальстафомъ, и еще съ худшимъ обществомъ, и оскорблялъ слухъ судей. Но общество не смотрло слишкомъ немилостиво на эти шалости. Молодой дворянинъ, полный жизни и духа, расточительный на деньги, веселаго характера, готовый всегда обнажить шпагу, красивый, щедрый, храбрый, всегда найдетъ помилованье. Молодой негодяй отличается на скачк съ препятствіями, или бьетъ перевозчика, толпа ему рукоплещетъ. Мудрецы и старшины качаютъ головой, и смотрятъ на него не безъ снисходительности, даже старыя моралистки бываютъ обезоружены при вид молодости, щеголеватости и красоты.

Двадцать пять лтъ назадъ, молодой графъ Кью появился въ столиц, которая быстро прозвонила о дяніяхъ его милости. Онъ началъ жить довольно рано, чтобъ воспользоваться нкоторыми удовольствіями, которыхъ наша молодая аристократія настоящаго времени, кажется, увы! лишена. Чмъ мы длаемся спокойнй и образованнй, тмъ строже здравый смыслъ общества, которому наконецъ джентльмены самаго высшаго тона должны покориться, налагаетъ запрещеніе на обычаи и удовольствія, сродные нашимъ отцамъ. Въ то время воскресныя газеты заключали въ себ много возбудительныхъ отчетовъ о кулачныхъ бояхъ, которые считались прекраснымъ, молодецкимъ, старымъ англійскимъ обычаемъ. Мальчики въ публичныхъ школахъ съ наслажденіемъ прочитывали исторіи благороднаго искусства. Молодые люди нетерпливо стремились въ Мольси — посмотрть, какъ боецъ наноситъ кулакомъ ударъ въ голову другому, или какъ негръ превратитъ въ студень носъ жида. Островъ оглашался звономъ зубчатыхъ рожковъ и бренчащихъ упряжей почтовыхъ каретъ… пріятный видъ представляли въ эти дни дороги веселой Англіи, пока не возникли паровозы и не опрокинули прежнихъ гостиницъ и не убили рыцарскаго духа. Путешествовать въ каретахъ, здить въ каретахъ, знать куперовъ и сторожей, освоиться со всми трактирами по дорог, полюбезничать съ хорошенькой хозяйкой за прилавкомъ, потрепать по подбородку смазливую служанку — вотъ въ чемъ заключались наслажденія людей, которые такъ еще недавно были молоды. Дорога была общественнымъ учрежденіемъ, почтовый рожокъ былъ также учрежденіемъ. Люди собирались къ нимъ и не безъ нкотораго консерватизма распространялись о благодяніяхъ, которыми они надлили страну, и о развитіи тхъ золъ, которыя-бы произошли безъ ихъ содйствія, а именно: объ упадк англійскаго духа, объ упадк мужества, объ упадк лошадиныхь породъ и такъ дале, и такъ дале. Насадить или получить синякъ — было дломъ очень обыкновеннымъ и не считалось нисколько унизительнымъ для джентльмена, править почтовой каретой было наслажденіемъ благородныхъ юношей, и занятіе это вызывало соревнованіе. Найдется-ли въ настоящее время какой-нибудь молодой человкъ, который бы пожелалъ занять мсто кочегара? Случайно вы можете увидать въ Гайдъ-парк угрюмый старый шарабанъ съ одинокимъ сдокомъ. Гд вы возницы? Гд вы — о, гремучая Ртуть, о быстрый Вызовъ? Васъ обогнали бгуны, которые сильне и быстре васъ. Ваши лампы погасли и звуки вашихъ роговъ замолкли на вки.

Именно при самомъ исход этого добраго, стараго времени, началась жизнь лерда Кью. Теперешній добродушный, среднихъ лтъ джентльменъ, котораго знаетъ весь околотокъ, теперешній образцовый владлецъ и другъ всхъ окрестныхъ арендаторовъ, теперешній строитель храмовъ и неутомимый поститель школъ — человкъ разсудительный и снисходительный, ведущій переписку съ фермерами своего графства, получающій призы на земледльческихъ выставкахъ и даже читающій лекціи въ учебныхь заведеніяхъ своего города, такъ скромно и такъ занимательно,— четверть вка тому, былъ дикимъ, молодымъ лордомъ Кью: держалъ скаковыхъ лошадей, покровительствовалъ кулачнымъ бойцамъ, дрался на дуэли, прибилъ гвардейца, велъ страшную игру въ Крокфордскомъ клуб и Богъ знаетъ чего еще не длалъ.

Его мать, набожная лэди, во время малолтства своего сына, заботливо охраняла и его самого, и его имніе, заботливо держала его и меньшихъ его братьевъ на глазахъ самыхъ внимательныхъ пасторовъ и учителей. Она училась вмст съ мальчиками по-латын, и сама учила ихъ за фортепіано: бабушка ея дтей, старая лэди Кью приходила въ бшенство и пророчила, что ея невстка сдлаетъ изъ своихъ сыновей трусовъ, и не хотла съ ней мириться до-тхъ-поръ, пока милордъ не поступилъ въ Кростчорчъ и не началъ отличаться посл перваго курса. Онъ правилъ парными одноколками, запряженными гусемъ, держалъ охоту, давалъ обды, завинчивалъ дверь своего воспитателя, и мучилъ мать своими необузданными поступками. Онъ вышелъ изъ университета посл весьма краткаго пребыванія въ этой обители наукъ. Можетъ быть, оксфордскія власти попросили милорда удалиться. Но оставимъ прошлое въ поко! Его юный сынъ, теперешній лордъ Уальгэмъ, находится въ Кростчорч и занимается съ великимъ усердіемъ. Не будемъ однако же очень пристрастны, описывая далеко неназидательныя шалости его отца, совершенныя четверть вка тому.

Старая лэди Кью, устроившая вмст съ мистриссъ Ньюкомъ бракъ Брэйана Ньюкома и своей дочери, постоянно презирала зятя: она была женщина прямая и откровенная, и вовсе не заботилась скрывать своего мннія о немъ, или о комъ-бы то ни было. ‘Сэръ Брэйанъ Ньюкомъ’, говаривала она, ‘одинъ изъ самыхъ глупыхъ, но самыхъ почтенныхъ людей, Анна хороша собой, но у нея на грошъ нтъ здраваго смысла. Они славная пара. Съ ея легкомысліемъ, она разорила бы бднаго человка, равнаго съ ней по происхожденію, поэтому я нашла ей мужа совершенно по ней. Онъ тратитъ деньги, не видитъ какъ она проста, смотритъ за порядкомъ въ дом и прикрываетъ ея глупость своей особой. Она хотла-было выйдти замужъ за своего кузена Тома Пойнца, когда они еще были молоды, и думала, что у нея сердце разорвется на части, когда я устроила ея бракъ съ мистеромъ Ньюкомомъ. Она разорила бы Тома Пойнца въ одинъ годъ: она иметъ такое же понятіе о цн какой-нибудь бараньей ноги, какъ я объ алгебр’.

Графиня Кью любила Брэйтонъ и предпочитала пребываніе въ немъ жительству въ Лондон. ‘Лондонъ посл Истера’ говорила старая лэди, ‘просто невыносимъ. Удовольствіе обращается сначала въ обязанность, а потомъ въ такую тягость, которая разстроиваеть всякое порядочное общество. Половина мужчинъ заболваетъ отъ пирушекъ, которыя имъ приходится справлять каждый день. Женщины обязаны думать о полдюжин вечеровъ, на которыхъ имъ слдуетъ перебывать въ одну ночь. Молодыя двушки только и думаютъ о танцорахъ и о тоалетахъ. Съ другой стороны, толпа этихъ bourgeois не успла еще наводнить Брэйтонъ. Гулянья не загромождены еще каретами, набитыми женами и дтьми маклеровь, и вы можете пользоваться морскимъ воздухомъ, не задыхаясь отъ сигаръ лондонскихъ сидльцевъ. Поэтому имя лэди Кью обыкновенно возвщаемо было брэйтонскими газетами въ числ самыхъ раннихъ постителей города.

Съ графоней проживала незамужняя ея дочь, лэди Джулія. Бдная лэди Джулія страдала раннимъ раздраженіемъ спиннаго мозга, которое продержало ее много лтъ въ постели. Оставаясь всегда дома, на глазахъ матери, она была постоянною жертвою старой лэди — нчто въ род подушки для булавокъ, въ которую лэди Кью вонзала ежедневно сотню маленькихъ сарказмовъ. Точно такъ, какъ иногда требуютъ въ судъ маленькихъ дтей для осмотра ихъ спинокъ и плечъ, покрытыхъ ранами и рубцами, знаками грубаго обхожденія ихъ родителей, точно такъ, смю сказать, еслибъ былъ какой-нибудь трибуналъ, передъ которымъ можно было бы обнажить бдное сердце этой терпливой лэди, — сердце ея предстало бы покрытымъ зажившими ранами и кровавыми рубцами недавняго бичеванія. Языкъ старой Кью былъ страшнымъ бичомъ, отъ котораго многіе приходили въ трепетъ. Она не была жестокой, по сознавала, что ловко уметъ наносить раны, и любила-таки это упражненіе. Бдная лэди Джулія всегда была подъ рукой, тогда ея матери приходило въ голову проврить на дл свое искусство.

Лэди Кью только-что успла устроиться въ Брэйтон, какъ болзнь маленькаго Альфреда заставила лэди Анну Hьюкомъ перебраться со всмъ семействомъ на морской берегъ. У лэди Кью никогда не было кори. ‘Зачмъ Анна не повезла своего сына въ какое-нибудь другое мсто?’ говорила старуха.— Джулія, ты ни подъ какимъ видомъ не должна входить въ сообщеніе съ этимъ зараженнымъ роемъ Ньюкомовъ, если не желаешь сжить меня со свта. Кажется, впрочемъ, что ты этого желаешь: сама знаю, что я для тебя хуже чумы, и моя смерть только развяжетъ теб руки.

— Вы принимаете доктора Г*, а онъ посщаетъ дтей ежедневно, замчаетъ бдная Джулія. Вы стало быть, не боитесь его посщеній?

— Докторъ Г…*? докторъ Г. прізжаетъ лечить меня, или разсказывать мн новости, или польстить мн, или пощупать пульсъ, и будто прописать что-то, или получить свою гинею. Разумется, докторъ Г. обязанъ посщать разный народъ и въ разныхъ болзняхъ. Ты, конечно, не считаешь меня такой скотиной, которая въ состояніи посовтовать ему — не пользовать моего роднаго внука? Теб я запрещаю ходить въ домъ Анны. Ты можешь посылать каждый день человка — спрашивать о ихъ здоровь. Посылай грума — да, именно Чарльза — онъ не войдетъ въ домъ. Позвонитъ въ колокольчикъ и подождетъ отвта на улиц, а еще было бы лучше, если бы онъ звонилъ съ задняго подъзда — полагаю, что тамъ есть задній подъздъ — разговаривалъ бы съ слугами сквозь ршетку и приносилъ намъ извстіе объ Альфред.’ Бдная Джулія была какъ на иголкахъ: во время одной изъ своихъ прогулокъ, она встртила дтей, цловала больнаго мальчика и держала Этель за руку. Но сознаться въ этомъ не было никакой возможности. И разв она одна — добрая женщина, изъ которой домашняя тиранія сдлала лицемрку.

Чарльзъ, грумъ, приноситъ въ этотъ день совершенно удовлетворительныя извстія о здоровь мистера Альфреда, докторъ Г* подтверждаетъ его слова. Ребенокъ поправляется быстро, изволитъ кушать, какъ маленькій людодъ. Его двоюродный братъ, лордъ Кью, прізжалъ навстить его. Лордъ Кью добрйшій изъ людей: онъ привезъ мальчику ‘Тома и Джерри’, съ картинками, мальчикъ пришелъ отъ картинокъ въ умиленіе.

— Отчего Кью не былъ у меня? Когда онъ пріхалъ? Напиши ему записку, Джулія, и пошли тотчасъ же. Разв ты не знала, что онъ здсь?

Джулія отвчаетъ, что она только теперь прочла въ брэйтонскихъ газетахъ о прибытіи графа Кью и благороднаго Дж. Бельсэйза въ Альбіонъ. ‘Я уврена, что они пріхали для какой-нибудь продлки’, вскрикиваетъ въ восторг старая лэди, ‘когда нашъ Джорджъ и Дженъ Бельсэйзъ вмст, у нихъ наврно недоброе на ум. Вы что слышали, докторъ. Вижу по глазамъ, вы что-то знаете! Разскажите мн, пожалуйста, чтобы я могла написать къ его матери, этой отвратительной ханж’.

Дйствительно, по лицу доктора Г. замтно, что онъ кое-что знйетъ. Онъ глупо улыбается и говоритъ: ‘Я сегодня утромъ видлъ лорда Кью два раза, первый разъ онъ прохалъ съ благороднымъ мистеромъ Бельсэйзомъ, а потомъ…’ При этихъ словахъ докторъ взглядываетъ на лэди Джулію, какъ бы говоря: передъ незамужней лэди я не смю вамъ сказать, съ кмъ прохалъ лордъ Кью, посл того, какъ оставилъ благороднаго мистера Бельсэйза.’

— Вы боитесь говорить при Джуліи? вскрикиваетъ старуха. Помилуйте, ей сорокъ лтъ: она слыхала все, что можно слышать. Сейчасъ же разскажите мн о Кью, докторъ Г.

Докторъ съ кротостью объясняетъ, что лордъ Кью, въ два часа по полудни, прохалъ въ своемъ фаэтон, передъ глазами всхъ брэйтонскихъ обывателей съ госпожею Поццопрофондо, первымъ контральто италіянской оперы.

— Это правда, докторъ, вмшивается лэди Джулія, покраснвъ, но синьоръ Поццопрофондо былъ также въ экипаж и сидлъ на… на запяткахъ, вмст съ грумомъ. Въ самомъ дл онъ халъ вмст съ ними, мама!

— Джулія, vous ri tes qu’une ganache, говоритъ лэди Кью, пожавъ плечами и взглянувъ на дочь изъ-подъ густыхъ черныхъ бровей. Ея милость, сестра покойнаго и всми оплакиваемаго маркиза Стэйна, владла не малой долей остроумія и пониманія, черты ея лица значительно напоминали особу этого знаменитаго джентльмена.

Лэди Кью приказываетъ дочери взять перо и писать: ‘Monsieur le mauvais sujet! Джентльменамъ, желающимъ пользоваться морскимъ воздухомъ въ тихомолку и избгать родныхъ, лучше было бы избирать другое мсто, а не Брэйтонъ, гд ихъ фамиліи печатаются въ газетахъ. Ежели вы не втянулись въ pozzo…’

— Мама, замчаетъ секретарь.

— ‘…въ pozzo-profondo, соблаговолите отобдать съ двумя старухами въ половин осьмаго. Вы можете привезти мистера Бельсэйза, и должны разсказать цлую сотню забавныхъ исторій.

Ваша и т. д.
Л. Кью’.

Джулія написала все точно такъ, какъ диктовала ея мать, только пропустила одну фразу, письмо было запечатано и отправлено къ милорду Кью, который пріхалъ къ обду съ Джэкомъ Бельсэйзомъ. Джэкъ Бельсэйзъ любилъ обдать съ лэди Кью. Онъ говорилъ, что она была ‘милое старое существо и самая злая старуха во всей Англіи’, любилъ обдать также и съ лэди Джуліей, которая была ‘милое, бдное, страдальческое существо, но и самая добрая женщина во всей Англіи’. Джэкъ Бельсэйзъ любилъ каждаго человка, и каждый человкъ любилъ Джэка.

Два вечера спустя, молодые люди вторично постили лэди Кью, и на этотъ разъ лордъ Кью распространился въ похвалахъ своимъ кузенамъ Ньюкомамъ.

— Конечно вы говорите не о старшемъ, т. е. не о Бэрнс, мой милый? вскрикиваетъ лэди Кью.

— Нтъ, ужь извините, не о Бэрнс.

— Нтъ, побери его чер… не о Бэрнс. Извините меня, лэди Джуліи, вмшивается Джекъ Бельсэйзъ.— Я могу сходиться со многими людьми, но этотъ маленькій Бэрнсъ — отвратительный снобъ.

— Маленькій — что, мистеръ Бельсэйзъ?

— Маленькій снобъ, ма’амъ. Хотя онъ вамъ и внукъ, но я ее могу назвать его иначе. Я никогда не слыхалъ, чтобъ онъ сказалъ о комъ-либо доброе слово, или сдлалъ доброе дло.

— Благодарю васъ, мистеръ Бельсэйзъ, сказала лэди.

— Но остальные превосходны. Этотъ маленькій весельчакъ, у котораго была корь, это презабавное созданье. А миссъ Этель…

— Этель — козырь двушка, ма’амъ, говоритъ лордъ Кью, ударяя себя рукой по колну.

— Этель — забавное созданье, Альфредъ козырь, такъ, кажется, говорите вы? замчаетъ лэди Кью, одобрительно кивая головой, а Бэрнсъ — снобъ. Ме это очень утшительно слышать.

— Мы встртили дтей сегодня, кричитъ восторженный Кью, когда я прокатывалъ Джэка въ фаэтон: я выходилъ изъ экипажа и говорилъ съ ними.

— Гувернантка — пренепріятная женщина, и старенька ужь… Извините, лэди Джулія, кричитъ несносный Джэкъ Бельсэйзъ, я всегда попадаюсь въ просакъ.

— Въ какой просакъ? продолжайте, Кью!

— Хорошо. Вотъ мы встртили всю толпу дтей, мальчику захотлось прокатиться: я сказалъ, что провезу его и Этель, если угодно. Честное слово, это такая хорошенькая двочка, что рдко такую встртишь. Ну, разумется, гувернантка сказала — нельзя. Но я сказалъ, что я ей дядя, а Джэкъ отпустилъ ей такой тонкій комплиментъ, что она совсмъ растаяла. Дти сли рядомъ со мною, а Джэкъ позади.

— Гд сидитъ господинъ Поццопрофондо, bon!

— Мы похали по дюнамъ, и чуть было не попали въ бду. Лошади у меня молодыя, и чуть попадутъ на траву, просто начинаютъ бситься. Плохо приходилось намъ, право плохо.

— Дьявольски скоро скакали, снова вмшивается Джэкъ, чуть было не сломали всмъ намъ шеи.

— И мой братъ Франкъ чуть было не сдлался графомъ Кью, продолжалъ графъ съ спокойной улыбкой. Бдный мальчикъ, должно быть, потерялъ во время лихорадки все свое мужество и началъ кричать, но эта двочка, несмотря на то, что поблла какъ полотно, ни разу не крикнула и сидла на мст, какъ взрослый мужчина. По счастью намъ ничего не попалось на встрчу, я прогналъ лошадей милю-другую и привезъ дтей въ Брэйтонъ также спокойно, какъ будто правилъ похоронными дрогами. Что же, думаете вы, сказала эта маленькая Этель? Она сказала: ‘я нисколько не испугалась, но не говорите мама’. Кажется, тетушка была въ ужасномъ волненіи — мн слдовало объ этомъ подумать.

— Лэди Анна премилое и пресмшное старое существо, вмшивается еще разъ Джэкъ. Прошу васъ извинить меня, лэди Кью!

— У нихъ остановился братъ сэра Брэйана Ньюкома, продолжаетъ лордъ Кью, ост-индскій полковникъ, очень красивый пожилой мужчина.

— Куритъ страшно, спросите объ этомъ въ гостинниц. Продолжайте Кью, прошу вашего…

— Этотъ джентльменъ, кажется, искалъ насъ, потому-что едва мы показались, тотчасъ отрядилъ какого-то малаго и тотъ побжалъ также скоро, какъ фонарщикъ, объявить моей тетушк, что все благополучно. Джентльменъ вынулъ Альфреда изъ экипажа, помогъ выйдти Этели и сказалъ: ‘Милая моя, вы слишкомъ хороши, для того чтобы получать выговоръ, но напугали же вы насъ.’ Потомъ онъ низко поклонился мн и Джэку и вошелъ въ гостинницу.

— По моему мннію вы оба заслуживаете розогъ, говоритъ лэди Кью.

— Мы пошли тоже, помирились съ тетушкой и были представлены по форм полковнику и его юному сыну.

— Такой прекрасный господинъ, какого я никогда не видалъ и такой прекрасный мальчикъ, какого я никогда не видалъ, кричитъ Джэкъ Бельсэйзъ. У молодаго весельчака большая способность къ рисованію — лучшіе рисунки, какіе я видлъ въ жизни. Онъ рисовалъ для маленькихъ… какъ вы ихъ называете? И миссъ Ньюкомъ присматривала за нимъ. А лэди Анна указала мн на эту группу и замтила, что группа очень красива. Вы знаете, лэди Анна необыкновенно сентиментальна.

— Моя дочь Анна — величайшая дура во всхъ трехъ королевствахъ, крикнула лэди Бью, злобно поглядывая черезъ очки. Джуліи было приказано написать въ ту же ночь къ сестр, и изъявить желаніе, чтобы Этель была прислана повидаться съ бабушкой — Этель, которая всегда возмущалась противъ своей бабушки и переходила на сторону Джуліи, когда эта слабая женщина была угнетаема старою и могущественной лэди.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ.

XI.
У мистриссъ Ридлей.

Св. Петръ Алькантарскій, какъ я читалъ въ житіи Св. Терезы, разсказывать ей, что онъ въ продолженіе сорока лтъ спалъ только полтора часа въ сутки, въ кель его было четыре съ половиной фута въ длину, такъ, что онъ никогда не ложился: подушкой ему служила деревяная балка въ каменной стн, лъ онъ въ три дни одинъ разъ, находясь уже три года въ монастыр своего ордена, онъ зналъ братію только по голосу, потому-что ни разу въ продолженіе этого времени не поднялъ ни на кого глазъ, онъ всегда ходилъ босый и когда умеръ, былъ кости да кожа. Принятіе пищи одинъ разъ въ три дня не невозможное дло, говорилъ онъ своей сестр о Христ, если начать привыкать къ этому съ дтства. Побдить сонъ, было для него самымъ труднымъ испытаніемъ: — я воображаю, святаго мужа, проводящаго день за днемъ, ночь за ночью, стоящаго на колнахъ въ благоговйныхъ размышленіяхъ, воображаю, какъ онъ ходитъ съ непокрытой головой, босыми ногами, по скаламъ, терніямъ, по грязи, по острымъ кремнямъ (избирая самыя худыя мста), подъ жестокимъ снгомъ, или подъ сильнымъ дождемъ, или подъ жгучимъ солнцемъ — я воображаю Си Петра Алькантарскаго и длаю сравненіе между нимъ и намстникомъ капеллы Уитльси Мэй-Фора.

Эрмитажъ его находится въ Вальпольской улиц, во второмъ этаж покойнаго дома, отдаваемаго въ наймы господскимъ управляющимъ, котораго жена наблюдаетъ за помщеніями. Его келья заключается въ трапез, спальн и примыкающей къ ней молельн. Исправлять свои обязанности босикомъ могло быть прилично временамъ древнимъ, по не идетъ къ Мэй-Фору и XIX столтію. У Чарльза Гонимэна очень хороша нога. Я не сомнваюсь, что она также нжна, полна и съ такимъ же розовымъ оттнкомъ, какъ его блая рука съ двумя перстнями, которой онъ проводитъ въ минуты увлеченія по своимъ рдкимъ, блокурымъ волосамъ.

Возл его постели стоятъ туфли на голубой шелковой нодкладк. Он доставляются къ нему въ безъименныхъ пакетахъ, он доставляются къ нему въ серебряныхъ бумажкахъ: какіе-то мальчики оставляютъ ихъ у дверей на имя почтеннаго Ч. Гонимэна и молча ускользаютъ. Ему посылаются кошельки, перочистки, портфели съ гербомъ Гонимэна — мало того, извстно, что ему доставляемы были и цвты, и виноградъ, и желе, когда онъ бывалъ боленъ, и шерстяные галстухи. Въ одномъ изъ его ящиковъ находится богатая шелковая ряса, поднесенная ему его общиной въ Лидергэд, когда молодой священникъ оставилъ этотъ приходъ для своихъ лондонскихъ обязанностей, а на томъ стол, гд онъ завтракаетъ, стоитъ серебряный чайникъ, когда то наполненный соверенами и подаренный ему тми же набожными особами.

Какая разница между этою жизнью и жизнью Алькантарскаго пустынника, который лъ въ три дня одинъ разъ! Зеркало надъ каминомъ Гонимэна набито приглашеніями, не только церемонными карточками (которыхъ тамъ множество), но и записками отъ нжныхъ друзей его общины. Онъ обладаетъ всми совершенствами для домашней жизни: играетъ на віолончели, вторитъ очаровательно не только въ духовной, но и въ свтской музык. Онъ знаетъ тысячи анекдотовъ, смшныхъ загадокъ, уморительныхъ исторій,— въ высочайшей степени позволительныхъ, вы понимаете, — которыми забавляетъ всхъ женщинъ разныхъ возрастовъ, приноравливая свои разговоры къ величавымъ матронамъ, къ непреклоннымъ старымъ вдовицамъ, (которыя слушаютъ его голосъ съ большимъ удовольствіемъ, чмъ громкій ревъ своихъ зятьевъ),— къ зрлымъ дтямъ, къ юнымъ красавицамъ, танцующимъ всю зиму, даже къ розовымъ малюткамъ, прибгающимъ изъ дтской и толпящимся у возлюбленныхъ его ногъ. Общества ссорятся за него изъ-за своихъ благотворительныхъ проповдей. Вы читаете въ газетахъ: ‘Больница для раненныхъ матросовъ. Воскресенье 23-го, проповди будутъ говориться въ пользу этой богадльни, лордомъ Епископомъ Тобагскимъ утромъ, а по полудни Поч. Ч. Гонимэномъ, А. М., настоятелемъ и т. д.’ ‘Учрежденіе для престарелыхъ вдовъ духовнаго званія. Проповди въ помощь этому удивительному учрежденію будутъ говориться въ воскресенье, 4-го мая, В. Поч. Деканомъ Нимблинскимъ и Поч. Ч. Гонимэномъ, А. М.’ Когда Деканъ Пимблинсій бываетъ боленъ, многіе думаютъ, что Гонимэнъ получитъ деканство, что онъ заслуживаетъ его,— такъ общаетъ и объявляетъ сотня женскихъ голосовъ, хотя и говорятъ, что голова одной правдивой духовной особы въ главномъ правленіи сомнительно покачивается, когда дло идетъ о назначеніи Гонимэна. Слава его имени простирается далеко, и не только одн женщины, мужчины также его слушаютъ. Члены парламента, даже кабинетъ-министры: лордъ Дозлей, разумется, сидитъ впереди, на загороженной лавк. Гд же бывало публичное собраніе безъ лорда Дозлея? Мужчины возвращаются съ проповдей Гонимэна и говорятъ: ‘было очень хорошо, но не понимаю, что за нелегкая побуждаетъ всхъ васъ, женщинъ, тсниться, чтобъ услыхать его’.— ‘О Чарльзъ! если бъ ты только могъ почаще ходить туда!’ говоритъ со вздохомъ лэди Анна Марія. Не можешь ли ты поговорить духовному секретарю? Не можешь ли ты чего-нибудь для него сдлать?’ — ‘Мы можемъ пригласить его обдать будущую среду, если ты хочешь’, говорить Чарльзъ. А впрочемъ, нтъ никакой надобности, что-нибудь для него длать, продолжаетъ Чарльзъ. ‘Онъ не можетъ получить меньше тысячи въ годъ, посредствомъ своей капеллы, а больше этого ему никто не дастъ. Тысячу ф. въ годъ, кром дохода отъ подваловъ, принадлежащихъ церкви.’

— Перестань, Чарльзъ! говоритъ его жена, съ торжественнымъ взглядомъ.

— Помилуй! Подъ церковью есть подвалы! отвчаетъ напрямикъ Чарльзъ. Я видлъ имя Шеррика и К. Я удивляюсь, если это тотъ самый Шеррикъ, съ которымъ Кью и Джэкъ Бельсэйзъ имли такія гнусныя дрязги?

— Какія гнусныя дрязги?— не говори гнусныя дрязги. Не надо пріучать дтей слушать такія слова. Идите, мои милые. Что за споръ былъ у лорда Кью и мистера Бельсэйза съ этимъ мистеромъ Шеррикомъ?

— Это все было за картины, да за лошадей, да за деньги, да еще за одинъ предметъ, который входитъ во всякія дрязги, о какихъ только до-сихъ поръ мн случалось слышать.

— А что это такое, милый? спрашиваетъ невинная лэди, вшаясь на руку своего мужа.— А что это такое, что входитъ во всякія дрязги, какъ ты ихъ называешь, Чарльзъ?

— Женщина, душа моя, отвчаетъ джентльменъ, за которымъ мы мысленно слдуемъ изъ церкви Чарльза Гонимэна въ одно іюньское воскресенье, когда вся улица пестретъ отъ искусственныхъ цвтовъ и свжихъ шляпокъ, когда все вокругъ шепчется и болтаетъ по поводу проповди, когда отъзжаютъ кареты, когда вдовствующія лэди уходятъ домой, когда молитвенники и палки пшеходовъ блестятъ на солнц, когда мальчики съ печеной бараниной и картофелемъ выходятъ съ дворовъ, когда дти выползаютъ изъ трактировъ съ кружками вина, когда достопочтенный Чарльзъ Гонимэнъ, который исторгалъ слезы во время проповди и видлъ не безъ радостнаго трепета одного государственнаго секретаря, подъ собой, на загороженной лавк, переодвается изъ своей богатой шелковой рясы въ домашнее платье, прежде чмъ отправится въ свой не подалеку находящійся эрмитажъ — гд бишь мы его помстили?— въ Вальпольской улиц.

Остъ-индскій джентльменъ и сынъ его ждутъ, чтобы церковь опустла, и на досуг разсматриваютъ монументъ лэди Уиттльси и громадныя плиты, воздмигнутыя въ память усопшихъ постителей капеллы. Чье тамъ лицо показалось такимъ знакомымъ полковнику Ньюкому — лицо вотъ этого плотнаго человка, сошедшаго съ органной галлереи? Неужели это Броффъ, басистъ, исполнившій съ такимъ успхомъ Рыцаря краснаго креста въ Вертеп Гармоніи, неужели онъ плъ и въ этомъ мст?

Авторъ этихъ справедливыхъ страницъ прохаживался однажды по великолпному англійскому дворцу, окруженному парками и садами, такому великолпному, какихъ не видывали со временъ Аладина, съ однимъ печальнымъ другомъ, которому вс предметы представлялись въ мрачномъ вид. Домоправительница, идя передъ нами изъ комнаты въ комнату, распространялась о великолпіи такой-то картины, о красот такой-то статуи, объ удивительномъ богатств занавсовъ и ковровъ, о чудномъ сходств покойнаго маркиза съ его портретомъ, писаннымъ сэромъ Томасомъ, объ его отц, пятомъ граф, работы сэра Джосія, и т. д., когда вдругъ, въ самой пышной комнат изо всего замка, Гиксъ — это имя моего грустнаго пріятеля — останавливаетъ чичероне въ ея указаніяхъ и говоритъ глухимъ голосомъ: ‘а теперь, сударыня, покажите намъ комнату, гд находится скелетъ!’ Отороплая проводница останавливается на самой средин своей рчи: эта статья не входила въ каталогъ, который она ежедневно проговаривала за полкроны передъ постителями. Вопросъ Гикса нагналъ сумракъ на залу, гд мы находились. Той комнаты мы не видали, но я увренъ, что такая комната существуетъ, и даже теперь, когда я думаю о величественномъ замк, возвышающемся среди тнистыхъ деревьевъ, подъ которыми пасутся пестрые олени, о террасахъ, украшенныхъ статуями и сотнею тысячъ цвтовъ, когда думаю о мостикахъ и чудныхъ фонтанахъ, объ источникахъ, въ которыхъ окна замка отражаютъ свой праздничный блескъ, когда залы полны счастливыми гостями и надъ темнымъ лсомъ раздаются звуки музыки, — всегда, говорю я, когда мн приходитъ на память замокъ Синей бороды, — первая моя мысль о той темной комнатк, которая, я знаю, тамъ находится и которую властелинъ замка отпираетъ дрожащей рукой — въ полночь — когда онъ не можетъ спать и долженъ пойдти отпереть ее, когда все въ замк стихло, когда красавицы беззаботно спятъ и пирующіе предаются отдохновенію. О, госпожа домоправительница! у тебя въ рукахъ вс ключи, но этого ключа у тебя нтъ!

Нтъ ли у насъ у всхъ, веселые друзья мои, такой потаенной комнатки, какъ у маркиза Карабаса? Ночью, когда спитъ весь домъ кром васъ, не встаете ли вы и не заглядываете ли въ свою комнатку? Когда вы въ свою очередь засыпаете, встаетъ возл васъ мистриссъ Броунъ, тихо сходитъ съ лстницы, какъ Амина, отпираетъ таинственную дверь и смотритъ въ свое темное хранилище. Говорила ли она вамъ объ одномъ маленькомъ происшествіи съ Смитомъ, случившемся гораздо прежде, чмъ она васъ узнала? Кчему! кто можеть знать человка, исключая его самого? Кто, показывая свой домъ самымъ близкимъ и милымъ людямъ, не спрячетъ ключа отъ одной или двухъ комнатъ? Я воображаю которую-нибудь изъ своихъ милыхъ читательницъ, откладывающую въ сторону книгу на этой страниц и смотрящую на своего мужа, который не подозрвая ничего, заснулъ, можетъ быть, посл обда. Да, сударыня, у него также есть такая комнатка, а вы, хотя и до всего допытываетесь, но ключа отъ нея никогда не будете имть. Воображаю какого-нибудь честнаго Отелло, дущаго по желзной дорог и прерывающаго свое чтеніе на этомъ самомъ замчаніи. Онъ украдкой взглядываетъ на сидящую противъ него Дездемону, невинно приготовляющую сандвичи ихъ маленькому сыну… Я стараюсь обратить все сказанное въ шутку, вы видите, я чувствую, что это принимаетъ слишкомъ ужасные, слишкомъ нешуточные размры.

Но постойте, мы вамъ сперва дадимъ маленькое понятіе о гостинниц и о тхъ, кто тамъ живетъ.

Первый этажъ, м-ъ Бэгшотъ, членъ какого-то норфолькскаго города. Плотный, красивый джентльменъ, обдаетъ въ Карльтонъ-клуб, совершенно преданъ Гринвичу и Ричмонду, бьется объ закладъ очень умренно, совсмъ не бываетъ въ обществ, разв только изрдка поститъ старшинъ своей партіи, когда они даютъ большіе вечера, и разъ или два въ годъ богатыхъ владльцевъ, сосдей но деревн. Онъ не изъ знатной семьи, онъ — просто аптекарскій сынъ, женился на женщин съ состояніемъ, гораздо старше себя, она не любитъ Лондона, и живетъ у себя дома въ Гоммингэм, чему Бэгшотъ отчасти радъ, онъ угощаетъ изрдка маленькими скромными обдами, которые мистриссъ Ридлсй удивительно хорошо готовитъ, глупыхъ, старыхъ парламентскихъ весельчаковъ, молчаливо и съ удовольствіемъ поглащающихъ огромное количество вина. Онъ пишетъ письма каждый день, и каждое утро иметъ свдніе о мистриссъ Бэгшотъ, но не всегда читаетъ ея письма, прежде двнадцатаго часа не встаетъ по воскресеньямъ и читаетъ въ постел Джона Буля и біографію Белля, здитъ на малорослой лошадк изъ своего графства и расплачивается, какъ англійскій банкъ.

Эта гостинница — настоящій норфолькскій домъ. Мистриссъ Ридлей была ключницей у славнаго сквайра Бэйгэма, который владлъ помстьями, принадлежавшими его роду со временъ Вильгельма-Завоевателя, и дошелъ до крайней бдности въ 1825 г.— въ годъ общей невзгоды. Бэйгэмъ все еще принадлежитъ этой фамиліи, но въ какомъ онъ жалкомъ положеніи,— это могутъ сказать т, которые знали его въ цвтущіе дни! Полторы тысячи акровъ лучшей земли цлой Англіи были распроданы и весь строевой лсъ срубленъ такъ гладко, какъ бильярдное сукно. Мистеръ Бэйгэмъ теперь занимаетъ маленькій уголокъ въ своемъ дом, гд, бывало, собиралось лучшее европейское общество. Бэйгэмы были свидтелями возвышенія и уничтоженія почти всего англійскаго дворянства, они были джентльменами, тогда, когда отцы многихъ теперешнихъ знатныхъ лордовъ мели полъ въ контор какого-нибудь торговаго дома.

Въ дом этомъ представительныхъ помщеній было не боле, какъ для двухъ жильцовъ, но въ лтнее время улаживалось еще мстечко для миссъ Каннъ, жившей когда-то у Бэйгэмовъ, въ качеств гувернантки при молодой двиц, которая умерла. Теперь миссъ достаетъ деньги тмъ, что ходитъ каждый день давать уроки. Миссъ Каннъ обдаетъ вмст съ мистриссъ Ридлей въ маленькой столовой, смежной съ ея комнатой. Самъ Ридлей только изрдка улучаетъ свободное время, чтобы ссть за семейный обдъ: его обязанности по дому и при особ милорда Тодмордена безпрестанно удерживаютъ его при этомъ нобльмэн. Какъ эта маленькая миссъ Каннъ можетъ поддерживать свое существованіе какой-то крошкой, которую кушаетъ за завтракомъ, и остаточкомъ какого-нибудь блюда за обдомъ — вотъ чего мистриссъ Ридлей не можетъ понять, никакъ не можетъ! Она объявляетъ, что дв канарейки, висящія на ея окн,— откуда открывается такой веселый видъ на флигель капеллы лэди Уитльси,— кушаютъ гораздо больше, чмъ миссъ Каннъ. Дв эти птички затваютъ оглушительное пніе въ запуски, каждый разъ, какъ миссъ Каннъ, выждавши ухода жильца перваго этажа изъ дому, принимается твердить свои музыкальныя піэсы. Какія трели, рулады и фіоритуры переходятъ отъ птичекъ къ жилиц и на оборотъ! Надо удивляться, какъ могутъ иные пальцы бгать по звонкимъ косточкамъ съ такой быстротой, какъ пальцы миссъ Каннъ. Такая женщина какъ она — чудо: удивительно добродтельна, воздержна, жива, честна, такого веселаго характера… Только мн бы не понравилось жить въ дом, гд какая-нибудь дама слишкомъ усердно разъигрываетъ варіаціи. Точно также это не нравилось и Гонимэну. По субботамъ, когда онъ очень бываетъ занятъ своими обязанностями, онъ проситъ, умоляетъ со слезами на глазахъ, чтобы миссъ Каннъ перестала играть. Я бы посовтовалъ маленькой Каннъ написать проповдь противъ него, за то, что онъ слыветъ популярнымъ проповдникомъ.

Фортепіано старо и разбито, голосъ пвицы слабъ и дребезжитъ, а удивительное дло, что за милые концерты ей случается давать въ субботніе вечера для мистриссъ Ридлей, которая большею частью дремлетъ, и для юноши, который слушаетъ всей душой, у котораго по временамъ навертываются на большихъ глазахъ слезы, у котораго въ голов толпятся фантастическіе образы, и заставляютъ сердце сильно биться, въ то время какъ артистка извлекаетъ звуки изъ плохаго инструмента. Она играетъ Гэнделя и Гайдна, и маленькая комната какъ будто превращается въ каедральную церковь, и слушающему кажется, что онъ видитъ высокія готическія окна, блистающія лучами заходящаго солнца, которые пробиваются сквозь колоннъ со сводами и полумракъ мраморныхъ галлерей… Но вотъ перемна… Тихо, еще тише! городъ умолкаетъ. Башни большаго собора виднются вдали, шпицъ ихъ блеститъ при полномъ мсяц. Статуи на площади, освщенной луннымъ сіяніемъ, бросаютъ длинныя тни поперекъ мостовой, но фонтанъ горитъ между ними всмъ блескомъ Сандрильоны въ ея ночномъ наряд, и поетъ и сверкаетъ брилліантовымъ гребнемъ. Эта большая, мрачная улица, вся въ тни, не знаменитое ли Толедо?— Или, можетъ быть, Корсо? Или это большая улица въ Мадрит, та самая, которая ведетъ къ Эскуріалу, гд хранятся безсмертныя произведенія Рубенсовъ и Веласкесовъ. Нтъ, это улица Мечты — улица Поэзіи — улица Воображенія — улица, гд красавицы смотрятъ съ балконовъ, гд кавалеры играютъ на мандолинахъ, обнажаютъ шпаги и вызываютъ на поединокъ, гд суровый воинъ важно проходитъ по площади съ значкомъ и алебардой, но при звукахъ музыки начинаетъ танцовать, обхвативъ стройныя таліи двушекъ, и требуетъ, чтобы пифферари игралъ во время ихъ пляски. Веселые крики, звуки волынки, цлая буря гармоніи! Затмъ слышатся трубы, литавры, офиклеиды, скрипки и фаготы! Огонь, выстрлы! Звонъ, набатъ! Возгласы, народъ! Но громче, пронзительнй и сладостнй всхъ поетъ восхитительная героиня! Глядите, вотъ Мазаньелло красуется на свтлокаракономъ кон, и Фра-Діаволо прыгаетъ съ балкона съ карабиномъ въ рук, вотъ сиръ Гуонъ Бордосскій подплываетъ къ пристани съ дочерью Вавилонскаго султана. Всми этими прелестными призраками, радостями, торжествомъ, трепетомъ сочувствія и какой-то неизвданной тоской, всми очаровательными видніями наслаждается болзненный восемьнадцатилтній юноша въ тускло освщенной комнатк, гд стоитъ постель въ вид шкафа и маленькая старушка играетъ при свт газоваго рожка на разбитыхъ клавишахъ стараго фортепіано.

Давно уже мистеръ Самуилъ Ридлей, управитель и довренный слуга высокопочтеннаго Джона Джэмса барона Тодмордена находился въ состояніи полнаго отчаянія и печали на счетъ единственнаго своего сына, маленькаго Джона Джэмса, — болзненнаго и почти уродливаго ребенка ‘съ которымъ нечего было длать’, по словамъ мистера Ридлея. Тлосложеніе мальчика не дозволяло ему занять отцовской должности и служить британской знати, которая естественно требуетъ высокихъ и красивыхъ молодцовъ, умющихъ ловко вскакивать за ихъ кареты и подавать тарелки за обдомъ. Когда Джону Джэмсу было шесть лтъ, отецъ замтилъ со слезами на глазахъ, что онъ ростомъ невыше корзинки съ посудой. Уличные мальчишки издвались надъ нимъ — нкоторые дразнили его, не смотря на его жалкій ростъ. Онъ былъ всегда хилый и грязный и запуганный, вчно — плакалъ и визжалъ на кухн въ отсутствіе своей матери, которая хотя и любила его, но привыкла смотрть на его способности съ точки зрнія мистера Ридлея и считала его не многимъ чмъ поумнй идіота, до тхъ поръ, пока маленькая миссъ Каннъ не взялась за него. Тогда онъ сталъ подавать нкоторыя надежды.

‘Онъ полоумный! сами вы — глупецъ долговязый’, говоритъ миссъ Каннъ, обладавшая тонкимъ пониманіемъ предметовъ. ‘Этотъ мальчикъ полоумный! У него ума въ одномъ мизинц больше чмъ у васъ во всей вашей толстой особ! Вы — хорошій человкъ, Ридлей, у васъ добрая душа, безъ сомннія, вы терпливо переносите докучливость брюзгливой старухи, но вы не изъ самыхъ умныхъ людей. Молчите, молчите: что вы мн будете говорить? Вдь вы сами знаете, что до-сихъ-поръ по складамъ читаете газеты, и на что были бы похожи ваши счеты, если бъ я не писала ихъ своимъ красивымъ тонкимъ почеркомъ? Я вамъ говорю, что этотъ мальчикъ — геній. Я вамъ предсказываю, что когда-нибудь свтъ услышитъ о немъ. У него сердце, какъ чистое золото. Вы воображаете, что умъ — принадлежность большаго роста. Посмотрите на меня, великорослый человкъ! Ну, не во сто-ли разъ я васъ умне? Да, а Джонъ Джэмсъ стоитъ тысячи такихъ ничтожныхъ маленькихъ твореній какъ я, а онъ также не великъ ростомъ какъ и я, сэръ. Слышите-ли? Я убждена, что когда-нибудь онъ будетъ обдать за столомъ лорда Тодмордена, и получитъ призъ въ королевской академіи и будетъ знаменитость, сэръ,— знаменитость!

— Хорошо, миссъ Каннъ, я желаю, чтобъ все это было такъ, вотъ все, что я могу сказать, отвчаетъ мистеръ Ридлей. Бдняжка, ничего худаго не длаетъ, сколько мн извстно, но и хорошаго я до-сихъ-поръ ничего еще отъ него не видалъ. Желательно, чтобы онъ принялся за что нибудь порядочное, я бы желалъ, чтобы онъ началъ теперь же. И честный джентльменъ снова погружался въ чтеніе газеты.

Вс восхитительные звуки и мысли, которые миссъ Каннъ извлекала для Джона Джонса изъ своего очарованнаго фортепіано, юный артистъ тотчасъ же облекалъ въ формы. Рыцарей въ полномъ вооруженіи, съ перьями, щитами и скирами, блестящіе молодые дворяне съ распущенными локонами, съ пышными султанами изъ перьевъ, съ рапирами и рыжеватыми сапогами, неистовые бандиты въ туго стянутыхъ алыхъ камзолахъ, щедро украшенныхъ большими мдными пуговицами, и съ тяжелыми палашами, любимымъ, какъ извстно, оружіемъ, этихъ усатыхъ разбойниковъ, крестьянскія двушки, съ тонкими какъ у осъ таліями, и молодыя графини съ такими огромными глазами и алыми какъ вишни губами!— Вс эти пышные образы войны и красоты толпятся подъ карандашомъ молотаго художника и безъ конца покрываютъ проблы писемъ и тетрадей. Если рук его случалось начертить какое-нибудь особенно миловидное личико, которое самому ему было по вкусу, какое-нибудь свтлое видніе, промелькнувшее въ его воображеніи, балетную гурію, или блестящую модную красавицу въ оперной лож, которую онъ видлъ или воображалъ, что видлъ (потому-что юноша близорукъ, хотя едвали до-сихъ-поръ сознавалъ это несчастье) — если ему случалось сдлать попытку необыкновенно удачную, нашъ молодой Пигмаліонъ пряталъ свое мастерское произведеніе и разрисовывалъ красавицу со всевозможнымъ искусствомъ, губы покрывалъ яркимъ карминомъ, глаза темнымъ кобальтомъ, щеки ослпительнымъ вермильономъ, кудри золотистымъ гуммигутомъ, онъ поклонялся втайн красавиц собственнаго издлія и придумывалъ для нея цлую исторію: неприступный замокъ, злодй похититель заключаетъ ее въ немъ и молодой принцъ, съ черными кудрями, въ мантіи, усянной блестками, взбирается на башню замка, умерщвляетъ изверга и потомъ граціозно преклоняетъ колна, говоря: ‘красавица, хочешь ли быть моею?’

По сосдству проживаетъ одна добрая женщина, которая занимается шитьемъ платьевъ для горничныхъ изъ ближайшихъ домовъ и торгуетъ куклами, театральными картинками и пряниками для мальчишекъ, она живетъ возл самаго трактира Скорохода, гд отецъ Ридлей и другіе важные слуги джентльменовъ имютъ свой клубъ. Добрая женщина продаетъ также воскресныя газеты лакеямъ сосдняго дворянства, и кром того иметъ запасъ романовъ для горничныхъ высшихъ слоевъ. Посл миссъ Каннъ, лучшій другъ и покровительница Джона Джэмса есть эта самая миссъ Флиндерсъ. Она его замтила, когда еще онъ былъ очень малъ и носилъ обыкновенно по воскресеньямъ отцу пиво. По ея романамъ, онъ самъ выучился читать, въ школ же бывалъ очень тупъ и всегда стоялъ послднимъ въ класс. То были счастливые часы, т часы, которые онъ проводилъ, прятавшись за ея конторкой или неся въ охапк подъ передникомъ ея книги, когда ему дозволялось брать ихъ домой. Вся библіотека прошла черезъ его руки, его длинныя, тонкія, дрожащія руки, вся поглощена была жадными его взорами. Онъ сдлалъ иллюстраціи ко всмъ этимъ книгамъ и самъ ужаснулся своихъ произведеній, изображавшихъ Манфрони, или Абеллино — страшнаго венеціанскаго убійцу или Ринальдо-Ринальдино, предводителя разбойниковъ. Горючими слезами обливался онъ надъ аддеемъ Варшавскимъ и нарисовалъ его въ національномъ костюм. Съ какимъ благородствомъ изобразилъ онъ Уильяма Валэса, героя Шотландіи! Съ какими усами и съ какимъ изобиліемъ строусовыхъ перьевъ!— въ короткой шотландской юбк, съ боевой скирой въ рук онъ идетъ по тламъ пораженныхъ воиновъ короля Эдуарда! Въ это время мистеръ Гонимэнъ перехалъ въ Вальпольскую улицу и привезъ съ собою кипу романовъ Вальтеръ-Скотта, на которые подписался, когда еще былъ въ Оксфорд. Молодой Джонъ Джэмсъ, который сначала ходилъ за нимъ и исполнялъ различныя маленькія порученія достойнаго джентльмена, наткнулся на эти книги и прочелъ ихъ съ такимъ наслажденіемъ, съ такимъ горячимъ восторгомъ, съ какимъ вс наслажденія, ожидающія его впереди, едва ли когда могутъ сравниться. Точно ли онъ дуракъ?— или пустой лнтяй, изъ котораго никогда не выйдетъ ничего путнаго, по словамъ его отца? Было время, когда, отчаявшись въ лучшей будущности своего сына, родители вознамрились отдать его въ ученье къ портному, и Джонъ Джэмсъ пробужденъ былъ отъ всхъ своихъ грезъ о Ревекк извстіемъ о замышляемой противъ него жестокости. Я удерживаюсь отъ описанія слезъ, ужаса и неистоваго отчаянія бднаго мальчика. Маленькая миссъ Каннъ избавила его отъ этого страшнаго пристройства, Гонимэнъ также въ свою очередь вступился за него, а мистеръ Бэгшотъ общалъ, что, какъ только прідутъ члены его общества, онъ попроситъ министра дать Джону Джэмсу мсто таможеннаго смотрителя, потому-что вс любили молчаливаго, добраго и услужливаго мальчика, и каждый зналъ его столько же, сколько его чванливаго, глупаго и почтеннаго родителя.

Миссъ Каннъ очень изящно рисовала цвты и бумажныя ширмочки, и съ большимъ тщаніемъ отдлывала карандашомъ рисунки для своихъ ученицъ. Она такъ умла копировать литографіи, что издали вы съ трудомъ отличили бы копію, сдланную растушовкой, отъ плохаго эстампа чернымъ манеромъ. У ней даже былъ старый ящичекъ съ красками, и она вынимала изъ комода и показывала одинъ или два миньятюра на кости. Она передала Джону Джэмсу т маленькія познанія въ живописи, какія имла сама, и вручила ему свой неоцненный рецептъ для составленія водяныхъ красокъ — ‘для деревьевъ на переднемъ план — жженую сіенскую глину и индиго’ — ‘для самой темной зелени — жженую слоновую кость съ гуммигутомъ’ — ‘для цвта тла’ и пр. и пр. Джонъ Джэмсъ прошелъ весь ея ограниченный курсъ живописи, но не съ такимъ блестящимъ успхомъ, какъ она ожидала. Она принуждена была сознаться, что нкоторыя ‘вещи’ ея ученицъ были выполнены несравненно искусне рисунковъ Джона Ридлея. Гонимэнъ смотрлъ отъ времени до времени на рисованье мальчика и говорилъ: ‘Гм! а!— очень умно — много воображенія, право.’ Но Гонимэнъ въ этомъ предмет столько же смыслилъ, сколько глухо-нмой въ музык. Онъ могъ говорить объ искусств довольно свободно и имлъ нсколько снимковъ съ главнйшихъ произведеній Рафаэля, но на искусство смотрлъ не тми глазами, какими небо одарило смиреннаго мальчика, управительскаго сына, которому открывалось въ природ величіе, не примтное для пошлаго взгляда, и красота проявлялась въ образахъ, краскахъ и въ оттнкахъ обыкновенныхъ предметовъ, тамъ, гд большая половина свта видла только то, что было глупо, грубо и слишкомъ знакомо. Мы читаемъ въ волшебныхъ сказкахъ о талисман или цвтк, которымъ награждаетъ чародй и съ помощью котораго обладатель можетъ созерцать волшебный міръ. О, чудный даръ природы, открывающій своему обладателю окружающія его тайныя прелести красоты, Прелести, которыя самые даровитые и геніальные маэстро выражаютъ въ живописи и звукахъ. Другимъ суждено видть только легкій проблескъ этого художественнаго міра, искушаемый честолюбіемъ, или побуждаемые малодушіемъ, или движимые нуждой, они отвращаются отъ него и снова вступаютъ въ пошлую колею жизни, освщаемую свтомъ будничнаго дня.

Читатель, проходившій по Вальпольской улиц нсколько десятковъ разъ, знаетъ печальную архитектуру всхъ ея зданій, кром большихъ домовъ, построенныхъ во времена королевы Анны и Георга IV. Въ то время, какъ нкоторыя сосднія улицы, то есть Грэтъ, Крэгсъ, Болинброкъ и другія, имютъ дома, красиво крытые камнемъ, съ маленькими обелисками передъ дверьми и огромными гасильницами, гд тушились факелы дворянскихъ скороходовъ сто тридцать или сорокъ лтъ назадъ, — дома, которые остаются мстопребываніемъ знати и передъ которыми увидите сотни каретъ, стекающихся на праздничный вечеръ,— Вальпольская улица набита гостинницами, гарнирами, докторскими домами, и т. п. Нельзя сказать и того, чтобы No 23 (домъ Ридлей) былъ лучшимъ домомъ въ этой улиц. Меблированная гостиная отдается въ наймы миссъ Каннъ, какъ было описано выше, первый этажъ, занимаетъ Бэгшотъ эсквайръ, членъ парламента, второй этажъ — Гонимэнъ, что же остается, кром чердаковъ, широкой лстницы и кухонь? и когда вс семейства улягутся спать, можно ли вообразить себ, чтобы тамъ было мсто еще для какихъ-нибудь обитателей?

А между-тмъ тамъ есть еще одинъ жилецъ, да еще такой, который подобно всмъ упомянутымъ до сел лицамъ, — и нкоторымъ такимъ, о которыхъ я и самъ не имю еще понятія, — будетъ играть опредленную роль въ текущей исторіи. Ночью, когда Гонимэнъ возвращается домой, онъ находятъ на стол въ передней три восковыя спальныя свчки — свою, Бэгшота и еще чью-то. Что касается миссъ Каннъ, она давно заперлась въ своей комнат и легла въ постель, а заслуженныя, маленькія галоши ея стоятъ на коврик у ея двери. Часовъ въ 12 дня, иногда даже въ 1, мало того въ 2 и въ 3 — много времени спустя посл того, какъ Бэгшотъ уйдетъ въ комитетъ, а маленькая Каннъ къ своимъ ученицамъ,— чей-то голосъ раздается съ самаго верхняго этажа, изъ такой комнаты, куда не проведено колокольчика, громовый голосъ зовущій: ‘Слэви! Джулія! Джулія, душа моя! мистриссъ Ридлей’! Когда на эти возгласы никто по отзывается, нердко случается, что пара панталонъ, заключающая въ себ пару сапогъ съ желзными шпорами, названныхъ по имени одного знаменитаго генерала, подоспвшаго къ Ватерлоо на помощь другому генералу, также давшему прозвище сапогамъ, летятъ съ самаго верхняго жилья на мраморный полъ, и звукъ ихъ паденія отдается въ пріемной зал. Тогда мальчикъ Томасъ, иначе называвшійся Слэви, говоритъ: ‘вотъ онъ опять!’ или услыхавъ торжественный звонъ колокольчика въ собственной комнат мистриссъ Ридлей, кухарка Джулія восклицаетъ: ‘Господи, это мистеръ Фредерикъ’.

Если панталоны и сапоги не поняты, владтель ихъ появляется самъ въ страшномъ гнв, и принимается бгать по верхнему этажу, потомъ сбгаетъ въ самый низъ, завернувшись въ свой изодранный и волнующійся халатъ. Въ такомъ положеніи и въ той же одежд онъ бжитъ въ комнату Гонимэна, подбгаетъ прямо къ камину, размахивая полами своего халата, загребаетъ кочергой жаръ и грется, бжитъ къ шкафу, гд у Гонимэна хранится хересъ, и наливаетъ себ рюмку.

— Salve, говоритъ онъ, за твое здоровье, пріятель! Я знаю изъ какой это бочки, Это Марсала изъ погреба Шеррика, разлитая въ бутылки три мсяца назадъ, она продается по двсти сорока шести шиллинговъ за дюжину.

— Право, право нтъ, Фредъ, увряю тебя, отвчаетъ тотъ со вздохомъ. Ты преувеличиваешь, поврь. Это вино совсмъ не такъ дорого, и ни подъ какимъ видомъ такъ разорительно, какъ ты говоришь.

— А по чемъ обойдется рюмка, какъ ты думаешь? говоритъ Фредъ, наливая снова полную рюмку. Полъ-кроны, Гонимэнъ? по твоему оно не стоитъ и пробки! Онъ произноситъ эти слова совершенно такъ, какъ знаменитый современный трагикъ. Онъ уметъ подражать какому угодно актеру,— трагику или комику, звуку пилы, креку птуха, откупориванію пробки изъ бутылки, и вслдъ затмъ льющемуся въ стаканы вину, жужжанію пчелы, маленькому трубочисту, и пр. Онъ такъ удачно передразниваетъ пассажировъ, страдающихъ морской болзнью на палуб парохода, что моритъ васъ со смху: дядя его епископъ, не могъ устоять противъ этихъ комическихъ представленій и подарилъ Фреду билетъ на довольно значительную сумму.

— Сколько можетъ стоить теб рюмка этого нектара, Чарльзъ? снова начинаетъ Фредъ, посл этого отступленія. Ты говоришь, что оно не дорого. Чарльзъ Гонимэнъ, ты сдлалъ еще съ дтства скверную привычку. Я очень хорошо помню, сэръ, что въ дни нашей свжей юности, когда я былъ утшеніемъ цлой школы вашего родителя, вы имли обыкновеніе лгать передъ этимъ почтеннымъ человкомъ. Ты лгалъ, Чарльзъ. Изиини откровенность стариннаго пріятеля, я убжденъ, что ты и теперь скорй солжешь, чмъ скажешь правду. Гм — Фредъ разсматриваетъ карточки на зеркальной полк: — приглашеніе на обдъ, предложеніе кушать чай. Говорю теб, Чарли, отчего ты не выберешь себ хорошенькую двушку въ жены? Такую, у которой были бы помстья и доходы, замчаешь? У меня нтъ денегъ, это правда, но за то я не такъ много долженъ, какъ ты. Я гораздо красивй тебя. Гляди, какая грудь (онъ ударяетъ себя въ грудь), какое сложеніе, глядите, сэръ, какой мужественный видъ.

— Ради Бога, Бэйгэмъ, вскрикиваетъ Гонимэнъ, блдня отъ ужаса, что, если кто ни будь войдетъ…

— Что жь я такое сейчасъ сказалъ, сэръ? что у меня мужественный видъ, да, мужественный. Пусть придетъ какой-нибудь разбойникъ, кром однако полицейскаго, пусть придетъ и встртитъ храбрую руку Фредерика Бэйгэма.

— О, Господи, Господи, кто-то идетъ сюда! вскрикиваетъ Чарльзъ, откидываясь на спинку дивана, въ то время какъ отворяется дверь.

— А! ты идешь съ злодйскимъ умысломъ? и Фредъ выходитъ впередъ, принявши наступательное положеніе ‘Подлецъ, иди, иди!’ но тутъ Фредъ возвращается назадъ, заливаясь трагическимъ смхомъ и крича: ха, ха, ха, это Слэви.

Слэви несъ мистеру Фредерику горячую воду и бутылку содовой воды на одномъ и томъ же поднос. Ему было приказано тотчасъ нести содовую воду, какъ только онъ услышитъ слово — Слэви, произнесенное на верху. Бутылка длаетъ взрывъ и Фредерикъ пьетъ, и кипитъ посл питья, такъ, какъ-будто онъ весь превратился въ кипятокъ.

— Который теперь часъ, Слэви — половина четвертаго? Покажи, я завтракалъ ровно десять часовъ назадъ, при розовомъ свт утра, скромной чашкой кефе на Ковнатъ-Гарденскомъ рынк. Кофе стоилъ одинъ пенни, хлбъ просто полпенни. Что будетъ сегодня у мистрисъ Ридлей къ обду?

— Жареный поросенокъ, сэръ.

— Спроси мн кусокъ. Принеси ко мн въ комнату, или — можетъ быть — ты непремнно желаешь, чтобъ мн принесли его сюда, Гонимэнъ, добрая душа!

Въ эту минуту раздался сильный ударъ въ дверь и Фредъ сказалъ:

— Ну, Чарльзъ, можетъ-быть, это идетъ какой-нибудь пріятель или какая-нибудь лэди къ теб на совтъ, я исчезаю, теб жаль, что ухожу, я это знаю. Томъ, принеси на верхъ вс мои вещи, вычисти ихъ, какъ можно лучше, да не сотри ворса, бездльникъ. Принеси также на верхъ жаренаго поросенка, и по больше яблочнаго соусу, скажи объ этомъ мистриссъ Ридлей, и поклонись ей отъ меня, принеси еще одну изъ сорочекъ мистера Гонимэна и одну изъ его бритвъ. Прощай, Чарльзъ! Исправляйся! помни обо мн.’ И онъ испаряется въ верхнія комнаты.

XII.
Въ которой вс приглашаются на обдъ.

Джонъ Джэмсъ отворилъ дверь, спша привтствовать своего друга и покровителя, появленіе котораго всегда радовало взоры юноши: это былъ никто иной, какъ Клэйвъ Ньюкомъ — по мннію Ридлея самый богатый, счастливый, красивый, благородный и могущественный юноша изо всего острова Великобританіи. Какой же мальчикъ съ благородными порывами не иметъ къ кому-нибудь особеннаго влеченія въ дтств? Пока не явится порабощающій образъ женщины, у каждаго юноши есть другъ изъ друзей, товарищъ изъ товарищей, которому онъ пишетъ длинныя письма во время вакаціи и любитъ его всею нжностью своего сердца, чью сестру онъ предлагаетъ взять за себя въ послдствіи замужъ, съ кмъ онъ длится своими деньгами, за кого онъ готовъ, если нужно, въ огонь и въ воду, словомъ, кого онъ избираетъ своимъ героемъ.

Клэйвъ быть божествомъ юности Джона Джэмса: когда ему нужно было написать аддея Варшавскаго, какого побудь принца, Айвэнго, или кого-нибудь особенно величественнаго, онъ всегда бралъ Клэйва своей моделью. Сердце Ридлея радостно билось, когда онъ видлъ молодаго человка. Онъ бы съ радостью сходилъ въ школу капуциновъ, съ письмомъ или порученіемъ къ Клэйву, въ надежд увидать его, услыхать отъ него ласковое слово, или пожать его руку. Отставной дворецкій лорда Тодмордена жилъ на хлбахъ въ больниц капуциновъ — мы уже говорили, что въ этомъ старинномъ заведеніи есть отдленія для стариковъ, также какъ и для мальчиковъ,— этотъ старикъ ходилъ иногда по воскресеньямъ обдать къ своему преемнику, и ворчалъ отъ самаго обда до девяти часовъ вечера, т. е. до-тхъ-поръ, какъ онъ долженъ былъ возвращаться къ капуцинамъ, чтобъ быть тамъ у воротъ прежде десяти, онъ ворчалъ на обдъ, ворчалъ на пиво, ворчалъ на множество часовенъ, за которыми долженъ быть смотрть, на платье, которое носилъ, на дурное обращеніе начальника, на недостатокъ изюма въ пуддинг, какъ обыкновенно ворчатъ старики и школьники. Надо было удивляться, что за вкусъ получилъ Джонъ Джэмсъ къ этому нестерпимому, сварливому, непріятному, глупому, перепачканному нюхательнымъ табакомъ старику, и какіе онъ находилъ предлоги, чтобъ ходить къ нему въ старую больницу, гд онъ жили. Въ самомъ-то дл онъ предпринималъ это путешествіе для того, чтобы имть возможность увидать Клэйва. Онъ посылалъ Клэйву ноты, пакеты съ рисунками, благодарилъ его за одолженныя ему книги, просилъ совта на счетъ будущаго чтенія — что бы то ни было, только чтобъ взглянуть на того, кто былъ его гордостью, покровителемъ и образцомъ.

Боюсь — не употреблялъ ли его Клэйвъ Ньюкомъ на посылки за ромомъ съ апельсиннымъ сокомъ и сахаромъ, и за сигарами, назначая мстомъ свиданія какой-нибудь опредленный пунктъ въ школьныхъ владніяхъ, куда и являлся для полученія запретныхъ покупокъ. Бдный юноша извстенъ былъ всмъ мальчикамъ и прозывался полишинелемъ Ньюкома. Онъ былъ все, что угодно, только не горбунъ, у него были длинныя и сухощавыя руки, желтоблдный цвтъ лица, большой лобъ, волнистые, черные волосы, и большіе задумчивые глаза.

— Какъ? это ты, Джонъ Джэмсъ? закричалъ весело Клэйвъ, когда его смиренный другъ появился у двери. Папа, это мой пріятель Ридлей, тотъ самый, который уметъ рисовать.

— Я знаю кой-кого, который въ рисованьи всякого такого молодаго человка за поясъ заткнетъ, говоритъ полковникъ посмотрвъ на Клэйва съ нжностью. Онъ думалъ, что подобнаго генія не было во всемъ свт, и уже помышлялъ о томъ, чтобы мистеръ Линъ изъ Гэй-Маркета издалъ рисунки Клэйва.

— Это мой отецъ, только что пріхавшій изъ Индіи, — и мистеръ Пенденнисъ, старый воспитанникъ капуциновъ. Дома дядюшка? Оба джентльмена наградили нсколько покровительственнымъ склоненіемъ головы юношу, представленнаго имъ подъ именемъ Джона Джэмса. Наружность у него была невзрачная. А полковникъ Ньюкомъ, не смотря на то, что совсмъ не высокомрный человкъ, иметъ однако свои военныя понятія, и говоритъ съ управительскимъ сыномъ какъ съ рядовымъ солдатомъ, благосклонно, но безъ короткости.

— Мистеръ Гонимэнъ у себя, господа! говоритъ смиренно юноша. Прикажете провести васъ въ его комнату? И мы отправились на верхъ за своимъ провожатымъ. Мы нашли мистера Гонимэна на соф, углубившагося въ занятія, передъ нимъ лежалъ огромный фоліантъ. Романъ спрятанъ былъ подъ подушку. Клэйвъ нашелъ его тамъ, не много погодя, когда дядя его удалился на нкоторое время въ свою уборную. Онъ согласился прервать свои богословскія занятія, и пойдти обдать съ шуриномъ.

Когда Клэйвъ и друзья его были у дверей комнаты Гонимэна, въ то самое время, когда мы входили къ богослову и увидали его сидящимъ въ парад передъ своимъ in-folio, Клэйвъ шепнулъ Джону Джэмсу: ‘пойдемъ, мой другъ, покажи намъ свои рисунки. Что ты теперь длаешь?’

— Я рисовалъ Арабскія ночи, говоритъ Джонъ Джэмсъ, у себя на верху. Услыхалъ, что кто-то звонитъ, подумалъ, что это вы и сошелъ внизъ.

— Покажи намъ свои картинки. Поведи насъ къ себ въ комнату, вскрикиваетъ Клэйвъ.

— Какъ? вы хотите ко мн идти? говоритъ тотъ. Вдь это такой крошечный уголокъ.

— Нужды нтъ, пойдемъ, говоритъ Клэйвъ, и оба юноши исчезаютъ вмст, оставивъ трехъ взрослыхъ джентльменовъ разговаривающими, или скоре, насъ двоихъ,— слушающими Гонимэна, который распространяется о прекрасной погод, о трудностяхъ духовнаго званія, о чести, которую ему сдлалъ полковникъ Ньюкомъ своимъ посщеніемъ, и пр. съ свойственнымъ ему краснорчіемъ.

Спустя нсколько времени, Клэйвъ возвращается съ верху безъ Джона Джэмса. Онъ очень взволнованъ.

— О, сэръ, говоритъ онъ своему отцу, вотъ вы говорите о моихъ рисункахъ — еслибъ вы видли рисунки Джона Джэмса! Клянусь Юпитеромъ, этотъ мальчикъ геній. Какая прелесть, сэръ. Вамъ кажется, что вы читаете Арабскія ночи, знаете ли, только глядя на эти картинки. Тутъ Шехерезада разсказываетъ сказки и — какъ ее называютъ?— Динарзада и султанъ сидятъ въ постел и слушаютъ. Какой страшный старикъ! Это видно, что онъ многимъ своимъ женамъ отрзалъ головы. Не могу понять откуда этотъ человкъ беретъ свои идеи. Я могу превзойдти его въ изображеніи лошадей — я это знаю — и собакъ, но я могу нарисовать только то, что вижу. Тогда — какъ онъ, кажется, видитъ то, чего мы не видимъ, понимаете? О, я ршился быть художникомъ, скорй всего другаго.— И онъ принялся рисовать лошадей и собакъ на дядиномъ стол, вокругъ котораго сидли старшіе.

— Я устроился тамъ на верху съ Джономъ Джэмсомъ, говоритъ Клэйвъ, работая перомъ. У насъ будетъ общая мастерская, можетъ-быть, мы подемъ вмст въ чужіе край, не правда ли, папа, это будетъ очень весело?

— Любезный Клэйвъ, замчаетъ мистеръ Гонимэнъ съ видомъ ласковаго достоинства, есть степени въ обществ, которыя мы должны уважать. Вы конечно не думаете сдлаться художникомъ по ремеслу. Этотъ промыселъ очень хорошъ для вашего юнаго protg, но для васъ….

— Что же для меня? возражаетъ Клэйвъ. Мы совсмъ не такіе важные люди какъ иные, которыхъ я знаю, а если бъ это и было, по-моему, живописецъ ничмъ не хуже законника, или лекаря, или даже воина. Въ жизнеописаніи доктора Джонсона, которое отецъ мой постоянно читаетъ — я больше всего люблю читать о сэръ Джосі Рейнольдс: я думаю, что это лучшій джентльменъ изъ всей книги. А я! разв я не желалъ бы написать такую картину какъ лордъ Гэтфильдъ въ національной галлере! Разв это не была бы побда? Я думаю, что я охотнй остался бы побдителемъ на этомъ поприщ, чмъ при Гибралтар. А эти три граціи — о, какъ он прелестны! А этотъ кардиналъ Бофоръ въ Дольвич!— какъ онъ пугаетъ меня: я не смю глядть на него. Разв Рейнольдсъ не былъ обраывалмцикъ денегъ, вотъ и все! и разв Рубенсъ не былъ кирпичникъ? А впослдствіи онъ былъ посланникомъ и кавалеромъ ордена Бани, тмъ же былъ и Вандикъ. А Тиціанъ, а Рафаэль, а Веласкезъ?— Я бы попросилъ васъ побезпокоиться и указать мн на джентльменовъ лучше этихъ, дядюшка Чарльзъ.

— Я далекъ отъ мысли, что призваніе къ живописи не уважительно, говоритъ дядюшка Чарльзъ, но, по свтскимъ понятіямъ, бываютъ званія несравненно почетнй, и мн кажется, что сынъ полковника Ньюкома…

— Будемъ слдовать своей склонности, сказалъ полковникъ, пока призваніе человка благородно, оно прилично джентльмену. И еслибъ ему пришла охота играть на скрипк — дйствительно на скрипк — я бы этому не противился.

— Что за чудакъ былъ на верху! снова начинаетъ Клэйвъ, поднявъ голову отъ своего маранья. Онъ ходилъ взадъ и впередъ по площадк въ шлафрок, почти безо всякаго другаго платья, держа въ одной рук тарелку, а въ другой свиную котлету, которую чавкалъ. Въ род этого (и Клэйвъ начертилъ какую то фигуру). Какъ бы вы думали, сэръ? Онъ говоритъ, что былъ въ Вертеп Гармоніи въ ту ночь, когда вы такъ разгорячились по поводу капитана Костигэна. Онъ тотчасъ узналъ меня и сказалъ: ‘сэръ, вашъ отецъ поступилъ, какъ истинный джентльменъ, какъ христіанинъ, какъ честный человкъ. Maxima debelur puer о reverentia. Засвидтельствуйте ему мое почтеніе. Я не знаю его высоко-уважаемаго имени. Его высоко-уважаемаго имени, говоритъ Клэйвъ, помирая со-смху — это были его собственныя слова. И объясните ему, что я самъ сирота — въ тсныхъ обстоятельствахъ.— Онъ говорилъ, что — въ стсненыхъ обстоятельствахъ, и я бы сердечно желалъ, чтобъ онъ усыновилъ меня.’

Юноша надулъ лицо и старался говорить самымъ громкимъ и густымъ басомъ, изъ его подражанія и изъ нарисованной имъ картинки я тотчасъ догадался, что онъ дразнилъ Фреда Бэйгэма.

— А разв Красный Разбойникъ живетъ здсь, вскрикиваетъ мистеръ Пенденнисъ, и мы наконецъ отрыли его?

— Онъ иногда приходитъ сюда, говоритъ мистеръ Гонимэнъ съ беззаботнымъ видомъ. Хозяинъ и хозяйка мои были у правителями въ дом его отца, Бэйгэма изъ Бэйгэма, члена одной изъ первыхъ фамилій въ Европ. А мистеръ Фредерикъ Бэйгэмъ, этотъ эксцентрическій человкъ по преимуществу, о которомъ вы говорите, былъ приватнымъ воспитанникомъ любезнаго моего родителя, въ счастливые наши дни въ Боргэмбэри.

Не усплъ онъ проговорить, какъ у двери послышался стукъ, и прежде чмъ хозяинъ сказалъ ‘войдите!’ появился мистеръ Фредерикъ Бэйсамъ, облеченный въ любимый свой костюмъ особеннаго свойства. Въ то время мы носили чрезвычайно высокіе галстухи, только очень немногія поэтическія и эксцентрическія особы позволяли себ байроновскіе ворота, но Фредъ Бэйгэнъ повязывалъ шею простой лентой, которая не мшала его огромнымъ рыжимъ бакенбардамъ свободно виться по обширнымъ щекамъ его. Онъ носилъ черный балахонъ и шляпу съ широкими полями, что длало его нсколько похожимъ на проповдника — диссидента. Въ другія времена вы могли увидать его въ зеленомъ кафтан, съ голубой косынкой на ше, такъ какъ-будто онъ цлый вкъ возился съ торфомъ на желзныхъ дорогахъ.

— Я слышалъ отъ молодаго человка здшняго дома — кто вы такой, полковникъ Ньюкомъ, сказалъ онъ съ большой важностью, и случайно присутствовалъ тамъ въ ту ночь, потому-что я усталъ отъ многотрудныхъ литературныхъ занятій и чувствовалъ необходимость немного освжиться. Я случайно присутствовалъ, сэръ, при такой сцен, которая длаетъ вамъ величайшую честь, о которой я говорилъ, не зная васъ, вашему сыну съ чмъ-то похожимъ на легкомысліе. Онъ самый ingenui vullus puer ingenuique pudoris. Пенденнисъ, здоровы ли вы? И я хотлъ, сэръ, сойдти внизъ, и предложить вамъ выслушать нсколько словъ въ мою защиту, если то, что я сказалъ, отзывается обидой джентльмену, который былъ совершенно правъ, какъ я сказалъ всей зал, когда вы изъ нея вышли, что мистеръ Пенденнисъ вроятно помнитъ.

Лицо мистера Пенденниса выражало удивленіе и — можетъ быть — отрицаніе.

— Вы забыли Пенденнисъ? Т, которые выходятъ изъ этой залы, сэръ, часто забываютъ, что происходило тамъ во время ночной попойки. Вы хорошо сдлали, что отказались возвратиться къ этой сцен. Другое дло — мы, общественные люди: мы часто принуждены искать развлеченія въ такой часъ, когда прочіе счастливцы погружены въ сладкій сонъ.

— А въ какомъ род ваши замчанія, мистеръ Бэйгэмъ? спрашиваетъ полковникъ, нсколько мрачно, потому-что ему показалось, будто Бэйгэмъ принимаетъ тонъ какого-то persiflage, который былъ вовсе не по вкусу индйскому джентльмену.

Не говоря людямъ ничего, кром словъ вжливости, онъ былъ какъ на горячихъ угольяхъ при одномъ намек, что кто-нибудь позволить себ съ нимъ какую-нибудь вольность.

— Адвокатъ, сэръ, только безъ дла,— литераторъ, которому рдко удается найти случай продать твореніе своего ума,— джентльменъ, сэръ, претерпвающій пренебреженіе, можетъ быть заслуженное, а можетъ быть и нтъ, отъ своего семейства. Я достаю хлбъ, какъ умю. Въ тотъ вечеръ я читалъ лекцію о дух нкоторыхъ нашихъ комическихъ писателей въ Паронопеон. Аудіенція моя была не многочисленна, можетъ быть, соразмрная моимъ заслугамъ. Возвращаясь домой пшкомъ, я зашелъ състь яйцо и выпить стаканъ пива, посл двнадцати часовъ ночи, и былъ свидтелемъ сцены, сдлавшей вамъ столько чести. Что это? Мн кажется это смшное изображеніе самого меня.— Онъ взялъ со стола эскизъ, набросанный Клэйвомъ.— Я люблю шутку даже на свой собственный счетъ, я самъ готовъ помогать общему смху надъ шуткой, которая порождена веселымъ добродушіемъ.

Эта рчь совершенно примирила съ Фредомъ честнаго полковника.

— Нтъ сомннія, что тотъ кто нарисовалъ это, мистеръ Бэйгэмъ, ни на васъ и ни на кого зла не иметъ, что еще что! Плутъ нарисовалъ меня, сэръ, своего собственнаго отца, я послалъ этотъ рисунокъ маіору Гоббсу, который командуетъ моимъ полкомъ. Самъ Чиннери, сэръ, не могъ бы схватить лучше сходства, онъ рисовалъ меня коннымъ, онъ рисовалъ меня пшимъ, онъ рисовалъ мистера Бинни, моего друга, который живетъ со мной. У насъ десятки его рисунковъ въ моей квартир, и, если мы сдлаете намъ одолженіе отобдать сегодня съ нами и съ этими джентльменами, вы увидите, что не на однихъ васъ Клэйвъ длаетъ каррикатуры.

— Я только-что немножко пообдалъ на верху, сэръ. Я человкъ умренный, и могу жить, если это нужно, какъ Спартанецъ, но, чтобъ не отстать отъ такого хорошаго общества, готовъ снова приняться за ножикъ и вилку. Вы извините мой дорожный костюмъ? Я имю здсь комнату на случай, а постоянно живу въ деревн.

Когда Гонимэнъ былъ готовъ, полковникъ, который чувствовалъ величайшее уваженіе къ духовенству, ни подъ какимъ видомъ не хотлъ выходить изъ комнаты, прежде пастора, и взялъ его подъ руку, чтобъ идти вмст. Тогда Бэйгэмъ достался на долю мистера Пенденниса, и они также пошли вдвоемъ. Черезъ Гилль-Стритъ и Бэрклей-Сквэръ они шли довольно прямо, по отъ Гэй-Гилля мистеръ Бэйгэмъ сдлалъ внезапный гальсъ на бакбортъ, путаясь въ лабиринт конюшенъ и давая огромный крюкъ отъ улицы КлиффОрдъ, куда йгы шли. Онъ намекнулъ на кабріолетъ, но Пендсннисъ отказался хать, по правд сказать, тревожась и не доунвая куда направляется его эксцентрическій спутникъ. Есть причины, проворчалъ Бэйгэмъ, которыхъ нтъ нужды объенять такому опытному человку, какъ вы, почему должны избгать Бондъ-Стрита нкоторте люди, находящіеся въ исключительномъ положеніи. Мн otb запаха Труфйтской помады длается дурно. Скажите мн, Пендеописъ, что этотъ индйскій воинъ очень богатый раджа? Какъ вы думаете, не можетъ ли онъ мн доставить мсто въ Ост-индской компаніи. Я бы съ радостью взялъ какую-нибудь честную должность, гд врность могла бы принести пользу, гд бы оцнили геній и наградили бы храбрость. Вотъ мы и пришли. Отель кажется помстительный. Я до-сихъ-поръ еще въ немъ не былъ.

Войдя въ столовую полковника въ Неротской улиц, мы увидали, что слуга раздвигаетъ столъ. ‘Насъ будетъ больше общать, чмъ я ожидалъ’, сказалъ нашъ хозяинъ. ‘Я встртилъ своего брата Брэйана верхомъ, отдающаго карточки у дверей этого большаго дома въ улиц… какъ ее?

— Это домъ русскаго посольства, говоритъ мистеръ Гонимэнъ, знавшій городъ въ совершенств.

— Брэйанъ сказалъ, что приглашеніе отказано, и что онъ будетъ обдать съ нами, продолжаетъ полковникъ.

— Такъ ли я понялъ, полковникъ Ньюкомъ? говоритъ мистеръ Фредерикъ Бэйгэмъ. Вы родня этому знаменитому банкиру, сэру Брэйану Ньюкому, который даетъ такіе необычайно пышные обды въ Паркъ-Лэн.

— Что такое пышный обдъ? спрашиваетъ смясь полковникъ. Я обдалъ у брата прошлую среду, и конечно это былъ весьма большой обдъ. Самъ генералъ-губернаторъ не могъ бы сдлать боле великолпнаго угощенія. Но знаете ли, что мн почти ничего не досталось? Я не мъ краевъ посуды, а что касается до рост-бифа старой Англіи, ну, блюдо было поставлено на столъ, и мгновенно очищено какъ угощеніе въ честь посвященія Санхо въ Баратаріи. Обдъ нашъ не продолжался даже и до девяти часовъ. Я люблю выпить маленькую рюмку бордосскаго вина, и поболтать посл обда, но такъ и быть — (нтъ сомннія, достойный джентльменъ упрекалъ себя, что зашелъ слишкомъ далеко и раскаялся въ самую пору).— Нашъ обдъ будетъ, надюсь, совсмъ не таковъ. Джэкъ Бинни позаботился объ этомъ. Онъ — веселый товарищъ и славный разскащикъ. Вы встртите еще одного или двухъ человкъ за нашимъ обдомъ: сэра Томаса де-Бутса, онъ также не послдній весельчакъ за стаканомъ вина, товарища мистера Пенденниса, мистера Уаррингтона и племянника моего, Бэрнса Ньюкома — сухой человкъ съ перваго раза, но я ручаюсь за то, что въ немъ есть много хорошаго, когда его узнаешь, почти въ каждомъ это есть, сказалъ добродушный мудрецъ.— Клэйвъ, шалунъ, смотри, будь остороженъ съ шампанскимъ!

— Шампанское для женщинъ, говоритъ Клэйвъ. Я придерживаюсь бордосскаго.

— Говорю вамъ, Пенденнисъ, замтилъ при этомъ Бэйгэмъ, я ршительно думаю, что Фредъ Бэйгэмъ вошелъ въ хорошее дло.

Мистеръ Пенденнисъ, видя, что собирается большое общество пошелъ переодться въ свою комнату. ‘Гм! говоритъ мистеръ Бэйгэмъ, не вижу надобности. Какой же здравомыслящій человкъ обращаетъ вниманіе на наружность своего сосда? Онъ глядитъ сюда, сэръ, и разсматриваетъ тутъ, и Бэйгэмъ ударилъ себя въ лобъ, который былъ очень широкъ и потомъ въ сердце, которое, по его мннію, было съ правой стороны.

— Что такое я слышу объ одвань? спрашиваетъ нашъ хозяинъ. Обдайте въ томъ плать, которое на васъ, мой добрый другъ! къ намъ все равно добро пожаловать, если ваше выздное платье и въ деревн.

— Оно теперь въ деревн моего дяди, отвчаетъ мистеръ Бэйгэмъ съ большой важностью, и я принимаю ваше гостепріимство такъ, какъ вы мн предлагаете его, полковникъ Ньюкомъ, откровенно и радушно.

Честный мистеръ Бинни появился не за долго до назначенію часу для принятія гостей, одтый въ пару узкихъ панталонъ, блые шелковые чулки и бальные башмаки, плшивая голова его сіяла какъ бильярдный шаръ, веселыя щеки покрывались румянцемъ добродушія. Онъ былъ склоненъ къ удовольствію.— Гей, друзья! говоритъ онъ, да мы просидимъ эдакъ до ночи. Мы не сидли до ночи съ прощальнаго обда въ Плимут.

— И какая была веселая ночь, Джэмсъ! восклицаетъ полковникъ.

— Ей Богу, веселая! что за псню сплъ этотъ Томъ Моррисъ.

— А твой Джокъ Гэзельдинъ просится на театръ, Джэкъ.

— А я думаю, что ты всхъ за поясъ заткнешь въ Том Баулинг, самъ Томъ! вскрикиваетъ восхищенный сожитель полковника. Мистеръ Пенденнисъ вытаращилъ глаза отъ изумленія при мысли о возможности возобновить подобныя увеселенія, но заградилъ себ уста осторожностью. Теперь кареты начинаютъ подъзжать и гости полковника собираются.

XIII.
Въ которой Томасъ Ньюкомъ поетъ свою послднюю псню.

Гости, пріхавшіе раньше всхъ, были старшій помощникъ капитана и медикъ корабля, на которомъ оба джентльмена прибыли въ Англію. Помощникъ былъ Шотландецъ, докторъ былъ Шотландецъ, между джентльменами Восточнаго клуба, трое были Шотландцы.

Англичане, за исключеніемъ одного, пріхали послдніе, и мы нсколько времени смотрли въ окно, дожидаясь ихъ прибытія. Старшій помощникъ вынулъ перочинный ножикъ и началъ поправлять свои ногти. Докторъ и мистеръ Бинни разсуждали объ успхахъ медицины. Бинни ходилъ по эдинбургскимъ госпиталямъ, пока не получилъ своего гражданскаго назначенія въ Индіи. Тремъ джентльменамъ изъ Ганноверъ-Сквэра и полковнику приходилось многое разсказать о Том Смит, служащемъ по кавалеріи и о Гарри-Голл изъ инженеровъ: о томъ какъ Топгэмъ женился на вдов бднаго, маленькаго Боба Уаллиса, о томъ, много ли бокану привезъ Барберъ домой, и тому подобное. Высокій сдой Англичанинъ, который былъ также на Восток, въ королевской служб, присоединился-было не надолго къ этому разговору, но теперь оставилъ его и подошелъ къ Клэйву.

— Я зналъ вашего отца въ Индіи, сказалъ джентльменъ молодому человку, тамъ не было въ служб ни одного офицера, котораго бы такъ любили и уважали, какъ его. У меня также есть мальчикъ, мой пасынокъ, который только-что поступилъ въ военную службу, онъ старше васъ — онъ родился въ конц ватерлооскаго года, отецъ его былъ большимъ пріятелемъ мн и вашему отцу, а онъ, сэръ Роудонъ Кроулей, воспитывался у васъ въ школ.

— Да, я знаю, что онъ былъ тамъ, говоритъ юноша, онъ наслдовалъ состояніе и титулъ посл своего дяди Питша, четвертаго баронета. Не знаю какъ его мать — та, которая писала гимны, знаете, и ходила въ капеллу мистера Гонимэна — сдлалась Ревеккою, лэди Кроулей. Отецъ его, полковникъ Раудонъ Кроулей, умеръ на остров Ковентри, въ август, 182—, а дядя его, не дале какъ въ сентябр, умеръ здсь. Я помню, что мы часто говорили объ этомъ въ школ капуциновъ, когда я еще былъ совсмъ маленькій, и тамъ бывали пари, о томъ, иметъ-ли Кроулей, т. е. маленькій Кроулей, титулъ баронета, или не иметъ.

— Когда я приплылъ въ Риджи, полковникъ, говорилъ старшій помощникъ — никакія склады, никакое сочетаніе словъ не могли бы передать произношенія этого джентльмена, когда онъ пускался въ краснорчіе — мн помнится, что намъ передъ обдомъ всегда подавали рюмку водки, А такъ-какъ ваши друзья задерживаютъ обдъ и такъ-какъ мн ныншнюю ночь не нужно быть въ караул, я поступлю также, какъ мы поступали въ Риджи. Джэмсъ, любезный другъ, похлопочи, пожалуйста, объ рюмк водки. Пробовали-ли вы пить залпомъ водку, полковникъ? Когда мы плыли на высот Ньюйорка, мы обыкновенно держали пари передъ обдомъ и — благодарю Джэмсъ — и онъ проглотилъ рюмку водки.

Тутъ слуга провозгласилъ очень громко: ‘сэръ Томасъ де-Бутсъ’, и генералъ вошелъ, обведя, по своему обыкновенію комнату грознымъ взглядомъ, краснолицый, перетянутый, въ великолпно, но очень туго повязанномъ бломъ галстух, въ широкомъ жилет и со звздой.

— Вотъ теб на! звзды и подвязки! вскрикиваетъ мистеръ Фредерикъ Бэйгэмъ. Послушайте, Пенденнисъ, что это, герцогъ, что-ли? Я бы не пришелъ въ этихъ блюхеровскихъ, если бы зналъ. Будь они прокляты! нтъ — самъ Гоби, собственный мой сапожникъ, не допустилъ бы бднаго Фреда Бэйгэма появиться въ блюхеровскихъ, еслибъ зналъ, что я встрчусь съ герцогомъ. Блье-то у меня въ порядк, да еще какъ, и Фредъ Бэйгэмъ внутренно благодарилъ за это Гонимэна. И въ самомъ дл, кто бы, кром самыхъ любопытныхъ, могъ сказать, что Ф. Б. а не Ч. Г.— Чарльзъ Гонимэнъ — было намчено на этомъ безукоризненномъ бль. Полковникъ Ньюкомъ представилъ сэра Томаса всмъ находившимся въ комнат, также какъ онъ предварительно представилъ насъ всхъ другъ-другу, и когда сэръ Томасъ поглядлъ на одного за другимъ, на лиц его казалось можно было прочесть милостивое выраженіе: — ‘чортъ васъ знаетъ кто вы такой, сэръ’? такъ же ясно, какъ будто генералъ произносилъ эти слова. Джентльменъ разговаривавшій у окна съ Клэйвомъ, казалось, былъ ему немного знакомъ, и онъ сказалъ ему довольно ласково: ‘Здравствуйте Доббинъ.’

Въ это время подъхала карета сэра Брэйана Ньюкома и изъ нея вышелъ баронетъ, величественно опираясь на руку красиваго лакея въ плис и пудр, который захлопнулъ дверцы кареты и слъ рядомъ съ кучеромъ въ галунахъ и въ парик. Епископская скамья уже уничтожила свои парики, отчего бы и парламентской лож не сдлать также уступки въ этихъ безумныхъ украшеніяхъ? Неужели для нашего комфорта необходимо, чтобъ люди, состоящіе въ должности нашихъ конюховъ или домашней прислуги, были одты какъ Веселый — Андрей? Входитъ сэръ Брэйань Ньюкомъ, кротко улыбаясь: онъ здоровается съ братомъ привтливо, съ сэромъ Томасомъ весело, киваетъ и улыбается Клэйву и граціозно позволяетъ мистеру Пенденнису пожать два пальца своей протянутой правой руки. Этотъ джентльменъ въ восхищень, разумется, отъ такой снисходительности. И кто же изъ смертныхъ не былъ бы счастливъ, прикоснувшись къ этимъ двумъ драгоцннымъ пальцамъ? Когда меня какой-нибудь джентльменъ удостоиваетъ такимъ вниманіемъ, я всегда спрашиваю себя мысленно, къ чему онъ бралъ на себя этотъ трудъ, и жалю, что у меня не достало присутствія духа, сунуть ему одинъ палецъ вмсто его двухъ. Если бы капиталъ мой доходилъ до десяти тысячъ ежегоднаго доходу, (я не могу воздержаться отъ этого внутренняго размышленія), и еслибъ я велъ огромные счеты съ Триднилльской улицей, не могу воздержаться отъ мысли, что я былъ бы тогда осчастливленъ цлой ладонью.

Прибытіе этихъ двухъ важныхъ особъ отчасти бросило какую то тнь торжественности на общество. Начался разговоръ о погод: она была блестящая, но не породила слиткомъ блестящихъ замчаній между гостями полковника Ньюкома. Сэръ Брэйанъ, кром шутокъ, думаетъ, что должно быть также жарко, какъ въ Индіи. Сэръ Томасъ де-Бутсъ, задыхаясь въ своемъ бломъ жилет и засунувъ подъ мышки свои большіе пальцы, презрительно улыбается, и желаетъ сэру Брэйану когда нибудь испытать, что такое въ самомъ дл жаркій день во время горячихъ втровъ въ Индіи. Сэръ Брэйанъ длаетъ невроятное предположеніе, что въ Лондон также жарко, какъ въ Калькутт. Мистеръ Кинни посматриваетъ на свои часы и на полковника. ‘Мы ждемъ только твоего племянника, Томъ, говоритъ онъ, я думаю, мы можемъ осмлиться приказать, чтобъ подавали обдъ’ — предложеніе, которое отъ души подтвердилъ мистеръ Фредерикъ Бэшэмъ. Дымящійся горячій обдъ явился, несомый не мене горячими служителями. Знать занимаетъ свои мста, по об стороны полковника. Онъ проситъ мистера Гонимэна прочесть молитву и стоить благоговйно во все время этой краткой церемоніи, между тмъ какъ де-Бутсъ какъ-то странно смотритъ на него изъ за своей салфетки. Вс молодые люди занимаютъ свои мста на другомъ конц стола, около мистера Бинни. Только къ концу втораго блюда появляется мистеръ Бэрнсъ Ньюкомъ.

Мистеръ Бэрнсъ не проявляетъ ни малйшаго смущенія, но смотря на то, что смутилъ все общество. Ему принесли супу, рыбы и мяса, онъ стъ не торопясь, между-тмъ какъ его дожидаются двнадцать другихъ джентльменовъ. Мы замтили, какъ сверкали глаза мистера Бинни, останавливаясь на молодомъ человк.— ‘Э, казалось, говорилъ онъ, да это такой свободный и развязный господчикъ, какихъ я и не видывалъ’. И въ самомъ дл мистеръ Бэрнсъ былъ прехладнокровный молодой человкъ. Это блюдо такъ хорошо, что право ему надо взять еще. Онъ осмотрительно разбираетъ второе дополненіе, и повертываясь съ глупой улыбкой къ своему сосду, говоритъ: ‘вдь я надюсь, что никого не заставляю себя дожидаться.’

— Гм! хрюкаетъ сосдъ, мистеръ Бэйгэмъ, дло не важное, мы почти ужь отобдали.

Бэрнсъ замчаетъ одежду мистера Бэйгэма — его длиннополый балахонъ, ленту, повязанную на ше, и оглядываетъ его съ изумительнымъ безстыдствомъ.— ‘Что это за народъ, думаетъ онъ, собралъ дядюшка? Онъ граціозно наклоняется передъ честнымъ полковникомъ, когда тотъ предлагаетъ ему вина. Онъ такъ нестерпимо уклончивъ, что просто хочется поколотить его.

Во все время обда хозяинъ угощалъ каждаго виномъ по своему чистому, старинному обыкновенію: мистеръ Бинни помогалъ главному угостителю. Таковъ былъ обычай въ Англіи и Шотландіи, когда они были еще молодыми. А когда Бинни, прося сэра Брэйана, получилъ въ отвтъ отъ баронета — ‘Благодарю насъ. Нтъ, любезный сэръ. Я и такъ ужь переступилъ границы, положительно переступилъ’, бдный, разстроенный джентльменъ совсмъ не зналъ, куда ему дваться, но къ счастью Томъ Норрисъ, старшій помощникъ, пришелъ къ нему на помощь и закричалъ: ‘Мистеръ Бинни, мн еще не довольно, и я выпью съ вами рюмку чего вы хотите. Въ сущности, мистеру Норрису было довольно. Онъ выпилъ по полному стакану за здоровье каждаго изъ присутствующихъ, и рюмка его наполнялась десятки разъ внимательными слугами. Такимъ-образомъ и мистеръ Бэйгэмъ истребилъ огромное количество напитковъ, но это не произвело особенно замтнаго вліянія на такого опытнаго питуха. Такимъ-образомъ и молодой Клэйвъ выпилъ больше, чмъ ему слдовало. Щеки его раскраснлись и горятъ, онъ болтаетъ и хохочетъ громкимъ голосомъ на своемъ конц стола. Мистеръ Уаррингтонъ глядитъ на юношу съ нкоторымъ любопытствомъ, потомъ бросаетъ на мистера Бэрнса презрительный взглядъ, который не опаляетъ этого привтливаго молодаго человка.

Я долженъ признаться, что помощникъ Индійца, при самомъ начал десерта, и когда никто не просилъ его объявлять своего мннія, настоятельно всталъ и предложилъ здоровье полковника Ньюкома, котораго добродтели восхвалялъ неистово и котораго объявилъ однимъ изъ лучшихъ людей въ мір. Сэръ Брэйанъ очень встрвожился было при начал этого спича, проговореннаго помощникомъ съ ужаснымъ вскрикиваньемъ и размахиваньемъ рукъ, но баронетъ оправился въ продолженіе этой рчи, въ которой ораторъ длалъ безпрестанныя отступленія и при окончаніи ея очень мило постучалъ но столу однимъ изъ двухъ покровительственныхъ пальцевъ, и поднимая вверхъ рюмку, въ которой былъ налитъ по крайней-мр полный наперстокъ клэрета, сказалъ: ‘любезный братъ, я пью за твое здоровье отъ всего сердца, будь увренъ’. Юноша Бэрнсъ проговорилъ въ продолженіе рчи нсколько разъ ‘слушайте, слушайте’! съ насмшкой, которую съ каждой новой рюмкой вина все мене и мене заботился скрывать. И хотя Бэрнсъ пріхалъ поздно, но выпилъ значительно. наверстывая потерянное время.

Эти насмшливыя восклицанія, и вообще все поведеніе двоюроднаго брата Клэйва во время обда, поразили молодаго человка и онъ начиналъ очень сердиться. Онъ проворчалъ нсколько замчаній вовсе не любезныхъ на счетъ Бэрнса. Глаза его, когда онъ смотрлъ на своего родственника, бросали взгляды, въ которыхъ мы, наблюдавшіе за нимъ, ясно видли воинственное значеніе. Уаррингтонъ взглянулъ боязливо на Бэйгема и Пенденниса. Мы видли, что опасность не минуема, разв только одинъ изъ молодыхъ людей воздержится отъ дерзости, а другой отъ хмля.

Полковникъ Ньюкомъ сказалъ очень не много словъ въ отвть своему пріятелю, старшему помощнику: тмъ бы и дло и кончилось, но къ сожалнію я долженъ сказать, что мистеръ Бинни въ свою очередь почелъ нужнымъ встать и отпустить нсколько фразъ относительно королевской службы и приплести къ этому имя генералъ-майора сэра Томаса де-Бутса, коммандора ордена Бани, и пр.— за что храбрый воинъ долженъ былъ изъявить свою признательность посреди шуму, доходившаго до апоплексіи. Рюмки зазвенли по гостепріимному столу, вообще вечеръ былъ направленъ на публичныя рчи. Поощренный послдней своей попыткой, мистеръ Бинни предлагаетъ здоровье сэра Брэйана Ньюкома, баронетъ всталъ и произнесъ длиннйшую рчь, и вылилъ изъ рюмки вино себ на грудь.

Вслдъ за тмъ этотъ печальный шалунъ Бэйгэмъ вздумалъ встать и испрашивать усердно о почтительно молчанія и сердечнаго сочувствія предсдателя къ тмъ немногимъ замчаніямъ, которыя онъ намренъ предложить. ‘За здоровье нашего войска было пито съ достодолжнымъ восторгомъ,— люди, которыхъ онъ видитъ вокругъ себя, заслуживаютъ похвалы всхъ благородныхъ сердецъ и достойны тхъ восклицаній, съ которыми были приняты ихъ имена (Слушайте, слушайте! говоритъ Бэрнсъ Ньюкомъ насмшливо. Слушайте, слушайте, слушайте! запальчиво произноситъ Клэйвъ). Но въ то время какъ мы рукоплещемъ нашимъ воинамъ въ прав ли мы позабыть заслуги другихъ. (Рукоплесканіе.) Джентльмены, Чарльзъ Гонимэнъ былъ другомъ моего дтства, отецъ его наставникомъ моихъ юныхъ дней. Если въ послдствіи жизнь Фредерика Бэйгэма была испещрена несчастьями, это можетъ потому, что я забылъ наставленія, которыя почтенный родитель Чарльза Гонимэна переливалъ въ невнимательное ухо. Онъ и самъ ребенкомъ былъ причастенъ нкоторымъ ошибкамъ, юношей, какъ я слышалъ, былъ не совсмъ свободенъ отъ юношескихъ безразсудствъ. Полковникъ Ньюкомъ и мистеръ Бинни! Я пью за здоровье почтеннаго Чарльза Гонимэна, магистра наукъ. Да услышимъ мы побольше его проповдей, также какъ удивительныхъ рчей, подобно той, которой, я увренъ, онъ готовится теперь воспламенить насъ.’ Онъ умолкъ, бдный Гонимэнъ долженъ былъ подняться на ноги, и съ трудомъ проговорить нсколько незначащихъ замчаній въ отвтъ. Когда передъ нимъ не лежало книги, настоятель капеллы Лэди Уитльси, былъ плохой проповдникъ и, по правд сказать, малые сдлалъ успхи въ краснорчіи.

При окончаніи всего этого, онъ, сэръ Брэйань, полковникъ Доббинъ и одинъ изъ индійскихъ джентльменовъ оставили комнату, не смотря на громкіе крики нашего великодушнаго хозяина, который настаивалъ, чтобы общество не разстроивалось.— ‘Сомкнитесь, господа, крикнулъ честный Ньюкомъ, мы еще не разстанемся. Дайте мн наполнить вашу рюмку, генералъ. Вы бывало никогда не отказывались отъ рюмки вина’. И онъ налилъ полную рюмку своему другу, которую старый воинъ всосалъ съ невыразимымъ наслажденіемъ.— ‘Кто подаритъ насъ псней? Бинни, спой намъ Кокпенскаго лэрда’.— ‘Это славно, любезный генералъ. Славно’, шепвулъ полковникъ своему сосду.

Мистеръ Бинни проплъ ‘Кокпенскаго лэрда’, и я обязанъ сказать, безъ малйшаго сопротивленія. Онъ подпвалъ обращаясь къ одному, подмигивалъ другому, вскидывалъ свою рюмку и передавалъ вс пункты своей псни такимъ-образомъ, который длалъ честь его простот и добродушію. Вы, высокомрные Англичане, мало знаете какъ веселый шотландскій джентльменъ можетъ desifere in loco, и какъ онъ забавляется надъ своей цломудренной чашей. Я не знаю надъ чмъ мы больше смялись, надъ псней, или надъ мистеромъ Бинни. Это было хорошее обыкновеніе, какъ говоритъ Кристофъ Слэй, нельзя сказать также, чтобы мы очень огорчились, когда она кончилась.

За нимъ послдовалъ старшій помощникъ, посл него началъ свою псню грозный Фредерикъ Бэйгэмъ, и онъ ее проплъ такимъ бассомъ, которому бы позавидовалъ Лаблашъ, и припвъ ея неистово повторялся всмъ обществомъ. Тогда вс стали просить пть полковника, на что Бэрнсъ Ньюкомъ, который уже много выпилъ, вдругъ всталъ и вскрикнулъ съ какимъ-то проклятіемъ, ‘о, я не могу этого вывести.’

— Такъ уйдите, чортъ васъ побери! сказалъ молодой Клэйвъ, съ бшенствомъ. Если наше общество для васъ не хорошо, за чмъ вы въ него ходите?

— Что такое? спрашиваетъ Бэрнсъ, на котораго вино видимо подйствовало. Бэйгэмъ проревлъ ‘молчать’! и Бэрнсъ Ньюкомъ, поглядвъ вокругъ себя пьяными глазами и откинувъ назадъ голову, окончательно услся.

Полковникъ плъ, какъ мы сказали, очень высокимъ голосомъ, свободно употребляя фальцетъ, по метод пвшихъ теноромъ въ его время. Онъ выбралъ одну изъ своихъ морскихъ псенъ и очень хорошо спустилъ первый куплетъ, Бэрнсъ качалъ головой во время хоровъ и приговаривалъ ‘браво’! такъ оскорбительно, что Фредъ Бэйгэмъ, его сосдъ, схватилъ за руку молодаго человка и сказалъ ему, чтобъ онъ удержалъ свой проклятый языкъ.

Полковникъ началъ второй куплетъ, и тутъ, какъ это часто случается съ пвцами-аматерами, фальцетъ его порвался. Онъ ни мало этимъ не обезпокоился: я даже видлъ, что онъ очень добродушно улыбнулся и хотлъ съизнова попробовать куплетъ, какъ вдругъ этотъ несчастный Бэрнсъ сперва передразнилъ полковника какимъ-то карканьемъ, а потомъ залился громкимъ хохотомъ. Въ ту же минуту Клэйвъ бросилъ ему въ лицо и рюмку и вино, которое тамъ было, и никто изъ наблюдавшихъ за поведеніемъ молодаго человка не былъ недоволенъ этой дерзостью.

Я никогда не видалъ, чтобъ добродушное лицо выражало такой ужасъ, какъ лицо полковника Ньюкома. Онъ отскочилъ назадъ, точно какъ будто самъ получилъ роковой ударъ отъ свосю сына. ‘Милосердый Боже’! вскрикнулъ онъ. ‘Мой сынъ наносить оскорбленіе джентльмену на моимъ столомъ’!

— Я бы съ удовольствіемъ повторилъ его, говоритъ Клэйвъ, дрожа всмъ тломъ отъ гнва.

— Вы гіьяны, сэръ, восклицаетъ его отецъ.

— Мальчикъ обошелся съ молодымъ человкомъ справедливо, сэръ, заревлъ Фредъ Бэйгэмъ своимъ самымъ низкимъ голосомъ.— ‘Идите, молодой человкъ. Вставайте тотчасъ, и держите впередъ учтивый языкъ за зубами, понимаете, когда вы обдаете съ джентльменами’. Не трудно замтить, говоритъ Фредъ, посмотрвъ вокругъ съ видомъ знатока, что этотъ молодой человкъ не знаетъ принятыхъ въ обществ обычаевъ — онъ къ нимъ не привыкъ’: и онъ выпроводилъ юношу.

Между-тмъ другіе объяснили полковнику, въ чемъ дло — въ числ ихъ и сэръ Томасъ-де Бутсъ, который былъ въ высочайшей степени порадованъ горячностью Клэйва, нкоторые просили продолжать псню, но полковникъ закуривая свою сигару, сказалъ: — ‘Нтъ. Моя свирль замолкла. Я никогда больше не буду пть’. Такимъ-образомъ эта исторія больше не будетъ упоминать о музыкальныхъ исполненіяхъ Томаса Ньюкома.

XIV.
Паркъ-лэнъ.

Клэйвъ проснулся на слдующее утро съ мучительной головной болью, сквозь тусклый свтъ своихъ дрожащихъ глазъ увидалъ отца: онъ стоялъ съ торжественнымъ лицомъ у постели въ ногахъ Клэйва, — какъ порицающая совсть, привтствующая его пробужденіе.

— Вы пили слишкомь много вина прошлую ночь и обезчестили себя, сэръ, сказалъ старый воинъ. Ты долженъ встать и нести повинную голову ныньче же утромъ, дружокъ.

— Повинную? что, папа? спросилъ юноша, съ трудомъ понимая слова отца и то, что передъ нимъ происходило. О, какая у меня головная боль!

— Поправляйтесь, сэръ. Другой молодой человкъ долженъ идти на парадъ утромъ съ головной болью, нажитой съ вечера. Выпей воды. Ну, теперь вскакивай. Облей себ хорошенько водой голову. Такъ, хорошо! Одвайся скорй и пойдемъ со двора: надо найдти кузена Бэрнса прежде, чмъ онъ уйдетъ изъ дому.

Клэйвъ повиновался приказаніямъ отца, одлся поскорй, и, сойдя внизъ, нашелъ отца курящимъ свою утреннюю сигару въ той комнат, гд они наканун обдали и гд до сихъ поръ столы были покрыты остатками вчерашняго празднества — пустыми бутылками, потухшими лампами, разбросаннымъ пепломъ, плодами и пр.

Кто не знаетъ, какое зрлище представляетъ истекшій праздникъ?

— Поле дйствія покрыто трупами, мой милый, говоритъ отецъ Клэйва. Посмотри вотъ рюмка, до-сихъ-поръ не поднятая съ полу, и огромное пятно бордосскаго на ковр.

— О, отецъ! говоритъ Клэйвъ, опустивъ голову, я знаю, что мн бы не слдовало такъ поступать. Но Бэрнсъ Ньюкомъ вывелъ бы изъ терпнья ова, и я не могъ снести обиды, нанесенной моему отцу.

— Я довольно великъ, чтобъ самому вступиться за себя, мой милый, говоритъ добродушно полковникъ, положивъ руку на сырую голову мальчика. Какъ у тебя бьются жилы въ голов! Если Бэрнсъ смялся надъ моимъ пніемъ, оно этого стоило, сэръ, это было дйствительно нсколько смшно, и онъ смялся отъ того, что не могъ воздержаться. Если онъ поступилъ худо, мы не должны были длать того же, да еще съ человкомъ, который лъ нашу хлбъ-соль, и въ которомъ течетъ наша кровь.

— Онъ стыдится нашей крови, папа, вскрикнулъ Клэйвъ все еще въ негодованіи.

— Мы должны стыдиться длать дурное. Мы должны пойдти и попросить у него прощенія. Когда я былъ молодымъ человкомъ въ Индіи, продолжалъ отецъ, очень важно, нсколько горячихъ словъ было сказано за столомъ — не такая обида, какъ прошлою ночью, я не думаю, чтобъ я могъ спокойно снести ее — находили, что я дурно сдлалъ, что простилъ младшему обидныя выраженія, произнесенныя имъ въ пьяномъ вид. Нкоторые знакомые насмхались надъ моей храбростью, а это испытаніе трудно перенести молодому человку съ сердцемъ. Но по счастью, видишь ли, было военное время и очень скоро посл того мн посчастливилось доказать, что я далеко не poule mouillee, какъ говорятъ французы, и человкъ, который меня оскорбилъ, и которому я простилъ, сдлался моимъ врнымъ другомъ и умеръ возл меня — это былъ бдный Джэкъ Котлеръ — при Аргум. Мы должны пойдти попросить прощенья у Бэрнса Ньюкома, сэръ, и прощать ошибки другихъ, мой другъ, если надемся, что намъ простятъ наши.’ Голосъ его понизился при этихъ словахъ и онъ наклонилъ съ благоговніемъ свою почтенную голову. Я слышалъ, какъ его сынъ разсказывалъ эту простую исторію, много лтъ спустя, со слезами на глазахъ.

Пикадилли едва пробуждался на слдующее утро, и блестящая роса и бдные бездомные бродяги снова завладли полями Гайдъ-парка, когда отецъ и сынъ подходили къ дому сэра Брэйана Ньюкома, гд только что отворяли ставни, чтобъ пропустить дневной свтъ. Горничная, вытиравшая порогъ дома и мывшая его нарядное подножіе съ такимъ тщаніемъ, какое подобало утреннему тоалету такого знатнаго дома, узнала молодаго господина Клэйва и улыбнулась ему изъ-подъ своихъ папильотокъ, приглашая обоихъ джентльменовъ въ столовую сэра Брэйана, гд они намрены были подождать появленія мистера Бэрнса. Тамъ они просидли около часу, разсматривая портретъ лэди Анны, опирающейся на арфу и одтой въ блую кисю, писанный Лауренсомъ, и работы Гарлоу портретъ мистриссъ Ньюкомъ, съ ея двумя сыновьями, глупо улыбающимися у ея ногъ, писанный въ то время, когда братья Ньюкомы были еще не такими плшивыми, съ рыжими бакенбардами, британскими купцами, съ какими познакомился читатель, но толстощекими дтьми съ волосами, падающими по спин, въ красивыхъ курточкахъ, съ фалдочками, и въ нанковыхъ панталончикахъ. Великолпный портретъ покойнаго графа Кью, въ одежд пера, вислъ противъ его дочери и ея арфы. Мы описываемъ царствованіе Георга IV, могу засвидтельствовать, что въ комнат находился въ хорошенькой рамк литографированный портретъ этого великаго государя. Люстра заключена въ парусинный мшокъ, на обширномъ буфет сооружены открытыя рамы для храненія богатыхъ серебряныхъ подносовъ сэра Брэйана Ньюкома, которые въ обденные дни блестятъ на его праздничномъ стол, по теперь эти рамы стонутъ подъ тяжестью голубыхъ книгъ сэра Брэйана. Громадная ваза для вина, имющая форму римскаго саркофага, прячется подъ буфетъ. Два человка, сидящіе за этимъ огромнымъ обденнымъ столомъ, должны говорить очень громко, чтобы слышать одинъ другаго черезъ широкія доски краснаго дерева, накрытыя камчатной скатертью. Дворецкій и оффиціанты, служащіе за столомъ, употребляютъ множество времени, чтобъ ходить вокругъ него. Я представляю себ двухъ человкъ обыкновеннаго росту, сидящихъ въ этой огромной комнат, за этимъ огромнымъ столомъ, на далекомъ другъ-отъ-друга разстояніи, въ нарядномъ вечернемъ костюм, прихлебывающихъ по немногу хересъ, молчаливыхъ, вжливыхъ и нахмуренныхъ, и думаю, что знатнымъ и богатымъ не всегда можно позавидовать, и что гораздо больше можетъ быть удобства и счастья въ уютной комнатк, гд вамъ прислуживаетъ проворная двочка, чмъ въ большой, темной, страшной столовой зал, гд съ погребальнымъ видомъ дворецкій и пара таинственныхъ слугъ подаютъ вамъ бараньи котлеты. Они теперь входятъ и раскладываютъ скатерть, такую широкую, какъ главный шкотъ адмиральскаго корабля. Куча газетъ и писемъ къ хозяину дома, Newcome Sentinel — старая деревенская газета, посредственно-консервативная, въ которой восхваляется нашъ достойный горожанинъ и членъ парламента, въ которой разсказывается о его благодяніяхъ и вполн передаются его рчи, Newcome independent, въ которой нашъ драгоцнный членъ парламента выставляется простякомъ и извщается постоянно каждый четверкъ по утру, что онъ надутый аристократъ, въ то время какъ онъ ждетъ свой на-сухоподжаренный хлбъ съ масломъ. Груда писемъ, провинціальныя газеты, Times и Morning Herald для сэра Брэйана Ньюкома, куча записочекъ (по большей части приглашенія на обды и soire), и Morning Post для мистера Бэрнса. Ровно въ восемь часовъ молодой человкъ приходитъ завтракать, отецъ его полежитъ еще часокъ времени, обширныя занятія баронета въ нижнемъ парламент часто не позволяютъ ему ложиться до восхода солнца.

Когда Бэрнсъ вошелъ въ комнату, Клэйвъ очень покраснлъ и можетъ быть легкій румянецъ показался также и на блдной особ Бэрнса. Онъ вошелъ съ носовымъ платкомъ въ одной рук, съ брошюрой въ другой, и такъ какъ об руки были заняты, помогъ ни одной предложить своимъ родственникамъ.

— Вы пришли завтракать, надюсь, онъ сказалъ — произнося слова самымъ слабымъ и протяжнымъ голосомъ — или можетъ быть вы желаете видть моего отца? Онъ никогда не выходитъ изъ комнаты прежде половины десятаго. Гарнеръ, когда сэръ Брэйанъ возвратился прошлую ночь домой, прежде или посл меня? Гарнеръ, дворецкій, думаетъ, что сэръ Брэйанъ возвратился посл мистера Бэрнса.

Когда должностная особа вышла изъ комнаты, Бэрнсъ перевернулся къ дяд съ невиннымъ и улыбающимся видомъ и сказалъ: ‘Дло въ томъ, сэръ, что я и самъ не знаю хорошенько, когда я возвратился домой, и потому никакъ не могу вамъ сказать о моемъ отц. Обыкновенно, знаете ли, оставляютъ дв свчки въ зал, знаете, и если ихъ тамъ дв, знаете, я знаю по этому, что отецъ мой еще въ палат. Но въ прошедшую ночь, посл этой славной псни, которую вы пли, повсьте меня, если я помню, что со мной случилось. Извините меня, сэръ, мн очень прискорбно, что я былъ застигнутъ въ расплохъ. Такія гнусности не случаются со мною и одного раза въ десять лтъ. Я полагаю, что не сдлалъ никому никакой грубости, потому-что считаю нкоторыхъ изъ вашихъ друзей самыми веселыми товарищами, какихъ я когда-либо встрчалъ, что же касается бордосскаго, — мн какъ будто его было мало посл обда: я его принесъ множество домой на своемъ бль и на плать!’

— Простите меня, Бэрнсъ, сказалъ Клэйвъ, сильно красня, я право очень жалю о томъ, что случилось: это я бросилъ въ васъ рюмкой.

Полковникъ, слушавшій Бэрнса съ страннымъ выраженіемъ удивленія и сомннія на своемъ лиц, вмшался въ разговоръ. ‘Это Клэйвъ… пролилъ на васъ вино, прошлую ночь, сказалъ Томасъ Ньюкомъ, молодой негодяй выпилъ слишкомъ много вина и лишился употребленія головы и рукъ, сегодня утромъ я прочелъ ему наставленіе, и онъ пришелъ просить у васъ прощенья за свою грубость: если вы позабыли свою долю въ ночномъ происшествіи, я надюсь, что вы забудете и то, что онъ сдлалъ, и примете его руку и оправданіе.’

— Оправданіе! что за оправданія, крикнулъ Бэрнсъ, высовывая пару пальцевъ своей руки, но глядя на полковника,— я знаю о томъ, что случилось, никакъ не больше мертваго. Разв у насъ была ссора? Разв были разбитыя рюмки? Самое лучшее въ такомъ случа ихъ вымести. Починить ихъ нельзя.

Полковникъ сказалъ важно, что онъ очень благодаренъ за то, что вчерашняя тревога не имла худшихъ послдствій. Онъ дернулъ Клэйва за конецъ платья, когда этотъ несчастный, безтолковый юноша готовъ былъ потревожить своего двоюроднаго брата нескромными вопросами и объясненіями, и удержалъ его рчь. ‘Помнишь, ты видлъ пьянаго старика, сынъ мой, сказалъ онъ, видлъ до какого униженія довелъ себя старый негодяй. Вино дало и теб предостереженіе, которое, надюсь, ты будешь помнить во всю жизнь, никто не видалъ, чтобъ я сдлался хуже отъ вина въ продолженіе сорока лтъ, и я надюсь, что вы оба молодые люди примете совтъ отъ стараго солдата, который проповдуетъ совершенно то, что самъ исполняетъ, и умоляетъ васъ остерегаться бутылки.’

Оставивъ своего родственника, добрый полковникъ еще доле хотлъ воспользоваться этимъ случаемъ для своею сына, и разсказалъ ему изъ собственнаго опыта множество исторій о ссорахъ, дуэляхъ и вин, именно какъ вино бывало причиной ссоръ, а глупыя слова, сказанныя ночью — кровавыхъ утреннихъ встрчъ, какъ онъ зналъ вдовъ и сиротъ, которыя стали такими отъ горячихъ словъ, произнесенныхъ въ праздныхъ оргіяхь, какъ настоящее благородство состоитъ въ мужественномъ сознаніи своихъ ошибокъ, а лучшая храбрость та, которая удаляетъ отъ себя искушенія. Смиренно-мыслившій разскащикъ, котораго совты заключали въ себ величайшую изъ всхъ мудростей, именно ту, которая истекаетъ изъ благороднаго и почтительнаго ума и изъ чистаго и великодушнаго сердца, въ то время не думалъ объ эффект, который онъ могъ произвести, а произносилъ свою простую рчь сообразно съ истиной, которая въ ней заключалась. Въ самомъ дл онъ говорилъ отъ души, хорошо и смло о тхъ предметахъ, которые его трогали или занимали, а Клэйвъ. сынъ его, и честный его сожитель, мистеръ Бинни, у котораго было гораздо боле начитанности и гораздо боле колкости въ ум, чмъ у полковника, часто смущались его наивными сужденіями о людяхъ, о книгахъ или о нравственности. Мистеръ Клэйвъ обладалъ весьма тонкимъ природнымъ юморомъ, который безпрестанно разввался вокругъ простой философіи его отца въ добродушныхъ и смшныхъ коментаріяхъ. Между этой парой друзей преимущество остроумія было, даже съ самыхъ раннихъ лтъ, на сторон молодаго человка, но съ другой стороны, Клэйвъ чувствовалъ нжное удивленіе къ доброт своего отца, съ любовнымъ наслажденіемъ видлъ его благородный характеръ, которому полковнику ни разу не измнилъ и который въ испытаніяхъ ихъ послдующей жизни невыразимо ободрялъ и утшалъ ихъ обоихъ. Beati illi! О свтскіе люди, которыхъ утомленные глаза, можетъ-быть, взлянутъ на эту страницу, еслибъ ваши дти могли смотрть на васъ такимъ-образомъ! О, великодушный юноша, читающій эти строки, еслибы у тебя былъ другъ, къ которому бы ты чувствовалъ довріе и любовь молодости, и о которомъ бы впослдствіи вспоминалъ съ гордостью и тоской!

Недли четыре или пять спустя посл quasi примиренія между Клэйвомъ и его родственникомъ, главные члены семейства сэра Брэйана Ньюкома собрались къ завтраку и кушали вмст, довольно рано, часовъ въ восемь, (не смотря на то, что сенаторъ былъ задержанъ очень поздно вечеромъ въ нижнемъ парламент). Лэди Анна и ея дти уже возвратились опять въ Лоидонъ, такъ-какъ маленькій Альфрндъ совершенно поправился отъ Брэйтонскаго воздуха, которымъ дышалъ цлый мсяцъ. Это было по утру въ четверкъ, въ тотъ день недли, когда, какъ уже было сказано, Newcome Independent и Newcome Sentinel оба появлялись на стол баронета. Домашніе сверху и снизу, горничныя и лакеи изъ нижняго жилья, няньки, дти и гувернантки съ верхнихъ ярусовъ, вс хлынули въ комнату при звук извстнаго звонка.

Я вовсе не насмхаюсь надъ предлогомъ, для котораго, при восьми часовомъ трезвон колокола вся семья собирается вмст. Вазы съ горячей водой кипятъ, серебряная посуда блеститъ, отецъ семейства стоя читаетъ изъ позолоченной книги въ продолженіе трехъ или четырехъ минутъ. Члены семейства стоятъ вокругъ стола, сохраняя приличный видъ почтенія, младшія дти шепчутъ отвты у колнъ своей матери, гувернантка молится немного поодаль, горничныя и лакеи стоятъ толпой передъ своими стульями, старшіе служители съ другой стороны буфета, кормилица няньчить и качаетъ безсмысленнаго новорожденнаго. Съ той самой минуты какъ голосъ умолкаетъ и книга закрывается, свтскія заботы снова овладваютъ всми и во вс слдующіе двадцать три часа и пятьдесятъ семь минутъ, вся эта семья предастся этимъ заботамъ. Прислуга этой семьи встаетъ и отправляется въ свое нижнее жилье, откуда, если случится торжественный день, эти джентльмены въ настоящее время одтые какъ ни попало, выйдутъ съ приклеенной на голов мукой, въ желтыхъ камзолахъ, въ розовыхъ штанахъ, въ небесно-голубыхъ жилетахъ, серебряныхъ галунахъ, съ пряжками на башмакахъ, съ черными шелковыми мшками на спинахъ, и не знаю еще съ какими безтолковыми украшеніями. Самый ихъ способъ обращенія къ господину или госпож будетъ чудовищнымъ маскерадомъ. Вы знаете объ этомъ племени, обитающемъ въ нижнихъ ярусахъ не боле, какъ объ людяхъ и братьяхъ, живущихъ въ Томбукту, къ которымъ посылаютъ миссіонеровъ. Если вы встртите кого-нибудь изъ вашихъ слугъ на улиц, вы не узнаете ихъ въ лицо. Вы можете спать подъ одной съ ними кровлей полстолтія и не знать объ нихъ ровно ничего. Если они больны, вы ихъ не навстите, хотя и пошлете къ нимъ лекаря и прикажете, чтобъ имъ ни въ чемъ не было недостатка. Вы не злы, вы не хуже своихъ сосдей. Мало того, можетъ-быть, еслибъ вы пошли на кухню или сли бы пить чай въ людской комнатъ, вы бы надлали мало добра, и только бы надоли собравшемуся тамъ народу. Но это такъ. Они приходятъ — и вы не знаете откуда, они думаютъ и говорятъ и вы не знаете о чемъ, они умираютъ и вы объ этомъ не заботитесь, или — vice versa. Ровно три минуты въ день вы вс преклоняете колна вмст на одномъ ковр — и, когда желанія и просьбы служителей и господъ высказаны, обрядъ, называемый семейной молитвой, конченъ.

Слуги уходятъ, кром тхъ двухъ, которые прибираютъ газеты, прислуживаютъ дтямъ и убираютъ чай. Сэръ Брэйанъ читаетъ письма и жуетъ свой сухой поджареный хлбъ. Этель говоритъ по-тихоньку матери, что ей кажется — Илэйза очень нездорова. Леди Анна спрашиваетъ, которая Илэйза? Это та самая женщина, которая была больна передъ ихъ отъздомъ изъ города? Если она больна, напрасно мистриссъ Троттеръ не отправитъ ее. Мистриссъ Троттеръ черезъ-чуръ добродушна. Она всегда держитъ больныхъ людей. Потомъ милэди принимается читать Morning Post, и просматриваетъ имена особъ, бывшихъ на бал баронессы Боско, и на soire dansante у мистриссъ Тоддль Топкинсъ въ Бэльгравъ-Сквэр.

— Вс были тамъ, говоритъ Бэрнсъ, глядя черезъ свою газету.

— Да кто такая мистриссъ Тоддль Топкинсъ? спрашиваетъ мама. Слыхалъ ли кто о какой то мистриссъ Тоддль Топкинсъ? Что люди хотятъ показать, посщая такую особу?

— Лэди Понинджой извщала всхъ, говоритъ Бэрнсъ очень важно, все это было право очень хорошо. У этой женщины былъ испуганный видъ, но она не дурна и говорятъ за дочерью даетъ много денегъ въ приданое.

— Хороша она, и танцовалъ ты съ ней? спросила Этель.

— Танцовать, мн! сказалъ Бэрнсъ.

Мы говоримъ о такомъ времени, когда еще ‘казино’ не существовали, и когда британское юношество отнюдь не было такъ дятельно въ танцовальныхъ упражненіяхъ какъ въ настоящее время. Бэрнсъ снова принялся за чтеніе провинціальной газеты, но вдругъ опустилъ ее съ проклятіемъ, такимъ рзкимъ и громкимъ, что мать его слегка вскрикнула, и даже отецъ оторвалъ глаза отъ своихъ писемъ и взглянулъ на него, какъ бы спрашивая: что значитъ это проклятіе, до такой степени неожиданное и неприличное.

— Мой дядюшка, полковникъ ципаевъ, и его милый сынокъ постили Ньюкомъ — вотъ новость, которую я имю удовольствіе сообщить вамъ, говоритъ Бэрнсъ.

— Ты всегда насмхаешься надъ нашимъ дядей, прерываетъ его Этель раздраженнымъ голосомъ и говоришь недобрыя вещи о Клэйв. Нашъ дядя — милый, добрый, ласковый человкъ и я люблю его. Онъ прізжалъ въ Брэйтонъ, чтобъ съ нами видться, и каждый день казался по нскольку часовъ съ Альфредомъ, а Клэйвъ рисовалъ для него картинки. И онъ также добръ, привтливъ, и великодушенъ, и честенъ, какъ его отецъ. А Бэрнсъ всегда про него говоритъ худо за-глаза.

— И тетка его отдаетъ въ наймы такія хорошія квартиры, и вообще знакомство съ ней очень пріятно, говоритъ мистеръ Бэрнсъ. Какой стыдъ, что мы до-сихъ-поръ оставляли въ пренебреженіи эту отрасль нашей фамиліи!

— Любезный другъ, крикнулъ сэръ Брэйанъ, я не сомнваюсь, что миссъ Гонимэнъ весьма почтенная особа. Ничто не можетъ быть мене великодушно, какъ пренебрегать какимъ-нибудь джентльменомъ, или какой-нибудь лэди, за ихъ бдность, а я согласенъ съ Этелью, когда она думаетъ, что ты говоришь о своемъ дяд и его сын, въ такихъ выраженіяхъ, которыя могутъ назваться, по-крайней мр, неуважительными.

— Миссъ Гонимэнъ премилая старушка, вмшивается Этель. Разв она не была внимательна къ Альфреду, мама, и разв не длала ему отличныхъ желе? А докторъ богословіи — вы знаете ддъ Клэйва былъ докторъ богословія, мама, тамъ есть его портретъ въ парик — ничмъ не хуже банкира, вы знаете это, ничмъ не хуже.

— Ты не привезла съ собой отъ мистриссъ Гонимэнъ нсколько билетиковъ объ отдач квартиръ въ наемъ, Этель? говоритъ ея братъ, и не повсить-ли намъ одинъ или два изъ нихъ въ Ломбардской улиц, отъ нея и отъ другой нашей родсвенницы, мистриссъ Масонъ?

— Милый мой другъ, кто это мистриссъ Масонъ? спрашиваетъ лэди Анна.

— Другой членъ нашего семейства, ма-амъ. Она была двоюродная сестра.

— Она ничмъ такимъ не была, сэръ, проворчалъ сэръ Брэйанъ.

— Она была родственницей и горничной моего дда во время его перваго супружества. Она была, если я не ошибаюсь, въ должности кормилицы благороднаго полковника ципаевъ, моего дядюшки. Она удалилась въ уединеніе въ свой родимый городъ Ньюкомъ, и употребила свои послдніе дни для завдыванія прачечной. Полковникъ и молодой пьянчуга отправлялись туда, чтобъ провести нсколько дней съ своей пожилой родственницей. Это все здсь есть въ газет, клянусь Юпитеромъ. Мистеръ Бэрнсъ сжалъ свой кулакъ, и ударилъ по газет съ большой энергіей.

— Такъ они и должны были поступить, такъ и долженъ полковникъ любить свою кормилицу и не забывать своихъ родныхъ, если они стары и бдны, вскрикнула Этель, съ краской на лиц и со слезами, проступившими на глазахъ.

— Послушайте, что говоритъ объ этомъ Ньюкомская газета, вскрикиваетъ пронзительно Бэрнсъ, голосъ его дрожалъ и маленькіе глаза сверкали презрніемъ. Это перепечатано въ обихъ газетахъ, я вамъ говорю. Это будетъ завтра въ Times. Клянусь — это восхитительно. Наша газета упоминаетъ только объ одномъ удовлетворительномъ обстоятельств, вотъ этотъ параграфъ:

‘Подполковникъ Ньюкомъ, кавалеръ ордена Бани, отличный индійскій офицеръ и младшій братъ нашего почтеннаго горожанина и представителя сэра Брэйана Ньюкома, баронета, останавливался на прошедшей недл въ гостиниц ‘Королевскій-Гербъ’, въ нашемъ город. Его постили важнйшіе жители и главные джентльмены Ньюкома. Онъ пріхалъ къ намъ, какъ мы полагаемъ, съ намреніемъ провести нсколько дней съ пожилой родственницей, проживающей уже много лтъ въ большомъ уединеніи въ нашихъ мстахъ.’

— Ну, что-жь, я не вижу большаго вреда въ этомъ параграф, говоритъ сэръ Брэйанъ. Я бы только желалъ, чтобы братъ остановился въ Ребок, а не въ Королевскомъ-Герб, такъ-какъ Ребокъ наша гостиница, но отъ него нельзя было ожидать большихъ познаній относительно Ньюкомскихъ гостиницъ, такъ-какъ онъ самъ вновь прізжій {Тутъ острота: вновь прізжій, по-англійски — Newcomer, т. е., уроженецъ Ньюкома. Прим. ред.}. И я думаю, что т, которые зашли къ нему, очень хорошо сдлали.

— Теперь послушайте, что говоритъ Independent, и посмотрите, понравится ли вамъ это, сэръ? крикнулъ Бэрнсъ, свирпо оскаливъ зубы, и онъ началъ читать, что слдуетъ:

‘Мистеръ Independent — я родился и воспитывался Скрьюкомцемъ, и естественно горжусь всми и всмъ, что носитъ уважаемое имя Скрьюкома. Я Британецъ, хотя и не имю голоса въ парламент отъ моего роднаго города, если бъ я имлъ его, будьте уврены, я бы подалъ за нашего удивительнаго и даровитаго представителя, Дона Помпозо Ликениттля, Гриндпаупера, Нуръ-Гоуза, Эджинкура, Скрьюкома, котораго предки сражались съ Юліемъ-Цезаремъ противъ Вильгельма Завоевателя, и котораго отецъ, нтъ сомннія, управлялъ суконной торговлей въ Лондон, назадъ тому мене пятидесяти лтъ. Донъ Помпозо, какъ вы знаете, рдко удостоиваетъ городъ Скрьюомъ своимъ посщеніемъ. Наше дворянство не довольно древняго рода, чтобы быть допущеннымъ къ какой нибудь лэди Скрьюкомъ. Наши фабриканты пріобртаютъ деньги торговлей. О, фи! какъ можно предполагать, чтобъ такіе простолюдины могли быть приняты между аристократическимъ обществомъ Скрьюкомскаго Дома? Два бала въ зиму и десять дюжинъ крыжовника — для нихъ достаточны.

— Неужели это написалъ бездльникъ Пэрротъ, высказывается сэръ Брэйанъ, за то, что я не хочу больше брать у него вина?— Нтъ, это Видлеръ, аптекарь. О, Господи! Лэди Анна, я говорилъ вамъ, что это такъ будетъ. Зачмъ вы не пригласили миссъ Видлеръ на вашъ балъ?

— Они были на лист, кричитъ лэди Анна,— трое изъ нихъ, я все сдлала, что могла, я совтовалась съ мистеромъ Видлеромъ на счетъ бднаго Альфреда, и онъ дйствительно остановился и видлъ, какъ милый ребенокъ принималъ лекарство. Отчего не были они приглашены на балъ? кричитъ милэди, растерявшись, я торжественно объявляю, что я этого не знаю.

— Бэрнсъ вычеркнулъ ихъ имена изъ листа, мама, вскрикиваетъ Этель. Ты знаешь, что ты вычеркнулъ, Бэрнсъ? ты сказалъ, что у тебя и такъ много аптекарскихъ банокъ.

— Я не думаю, чтобъ это похоже было на сочиненіе Видлера, сказалъ мистеръ Бэрнсъ, чтобъ отвратить разговоръ. Я думаю, что это долженъ быть негодный Диффъ — хлбникъ, который сочинилъ на насъ псню, во время послднихъ выборовъ, но послушайте остальную часть параграфа,— и онъ снова началъ читать:

‘Скрьюкомцы въ сію минуту удостоены посщеніемъ одного джентльмена изъ смейства Скрьюкомовъ, который провелъ всю свою жизнь въ чужихъ краяхъ и нсколько другаго свойства, чмъ его родственники, которыхъ мы вс такъ любимъ и уважаемъ! Этотъ отличный джентльменъ, этотъ доблестный воинъ, пріхалъ къ намъ, не для того единственно, чтобъ осмотрть наши мануфактуры, въ которыхъ Скрьюкомъ можетъ соперничать съ любимымъ свернымъ городомъ, но также, чтобы видться съ старой служанкой и родственницей ихъ фамиліи, которую онъ не гнушается признавать, которая няньчила его въ дтств, которая жила на своей родной сторон многіе годы, поддерживаемая великодушной щедростью полковника Н.— Храбрый воинъ, въ сопровожденіи своего сына, красиваго юноши, нсколько разъ объзжалъ наши прелестныя окрестности въ одномъ изъ открытыхъ дреговъ, съ пріятелемъ Тэплоу (изъ гостинницы Королевскаго-Герба) и въ сообществ мисстриссъ М., въ настоящее время старой лэди, которая говоривъ со слезами на глазахъ о доброт и признательности своего милаго воина!

‘Однажды, на прошлой недл, они здили въ Скрьюкомскую гостиницу. Кто повритъ, что,— хотя гостиница находится только въ четырехъ миляхъ отъ нашего города, хотя семейство дона Помпозо жило тутъ въ продолженіе двнадцати лтъ, четыре или пять мсяцевъ въ году, — мистриссъ М. увидала домъ своего двоюроднаго брата въ первый разъ. Она въ глаза не видала этой знати, кром какъ въ публичныхъ мстахъ, съ того самаго дня, какъ они сдлали честь провинціи покупкой имнія, которымъ владютъ?

‘Я не имю, повторяю, голоса отъ города, но еслибъ я имлъ его, о, какъ бы я показалъ свою почтительную признательность и шумлъ за Помпозо! И буду имть его въ виду, и остаюсь, мистеръ Independent.

‘Вашъ постоянный читатель,
‘Пипингъ Томъ’.

— ‘Духъ радикализма распространяется въ этой стран, сказалъ сэръ Брэйанъ Ньюкомъ, давя съ отчаяніемъ яичную скорлупу: страшно, право страшно. Мы положительно на краю волкана.’ Яичная ложечка падаетъ въ его кратеръ. ‘Самыя худыя чувства повсюду публично защищаются, своевольство печати достигло такой высоты, что угрожаетъ намъ гибелью, нтъ такого закона, который бы уважали эти безстыдныя газеты, нтъ людей, которые бы были безопасны отъ ихъ нападеній’.— Когда я былъ въ Шпильбург, замчаетъ ласково Бэрнсъ Ньюкомъ я видлъ трехъ длиннобородыхъ наглецовъ, съ лицомъ какъ стекольная замазка, ходящихъ мрно туда и сюда по маленькому дворцовому двору, и графъ Каписигсимеръ сказалъ мн, что это три проклятыхъ издателя миланскихъ газетъ, которые только-что выдержали семилтнее тюремное заключеніе. Въ прошломъ году, когда Каписигсимеръ пріхалъ въ Ньюкомъ стрлять, я показалъ ему этого стараго вора, стараго Бэттерса, издателя газеты Independent, и Поплиса, его адскаго союзника, дущихъ въ телг и сказалъ ему: Канненгеймеръ, я желаю, чтобъ у насъ было такое мстечко, куда-бы могли запрятать нкоторыхъ изъ нашихъ радикаловъ печати, и чтобъ вы могли увезти этихъ двухъ плутовъ въ Шпильбургъ, и когда мы проходили, этотъ злодй Поттсъ захохоталъ мн въ лицо, и стегнулъ одного изъ моихъ пойнтеровъ по голов своимъ хлыстомъ. Мы должны что-нибудь сдлать съ этимъ Independent, сэръ.

— Мы должны, говоритъ отецъ торжественно, мы должны его отставить.

— Я думаю, сказалъ Бэрнсъ, что намъ лучше бы дать ему объявленія о желзной дорог.

— Но это такъ сердитъ того, что издаетъ Sentinel, говоритъ старшій преслдователь печати.

— Ну — такъ оборвемъ какъ-нибудь Тома Ноплиса во что-бы то ни стало, разбойникъ все стрляетъ дичь на нашей земл. Надо написать къ Спирсу, сэрь, чтобъ онъ имлъ надзоръ за Бэттерсомъ и за этимъ бездльникомъ, его сообщникомъ, и чтобъ онъ былъ съ ними учтивъ, и все такое, и, чортъ возьми, напасть на нихъ, какъ-только увидитъ возможность.

Во все время заговора о подкуп или уничтоженіи независимости одного изъ сильныхъ органовъ британскаго общественнаго мннія, миссъ Этель Ньюкомъ молчала, но когда ея папа закончилъ разговоръ торжественнымъ объявленіемъ, что онъ снесется съ Спирсомъ, Этель, обратясь къ матери, сказала, ‘Мама, правда это, что у ддушки была родственница, живущая въ Ньюком, и что она стара и бдна?’

— Милое дитя мое, какъ я могу его знать? говоритъ лэди Анна. Я думаю у мистера Ньюкома множество бдныхъ родныхъ.

— Я увренъ, что нкоторые съ вашей стороны, Анна, были такъ добры, что постили меня въ банк, сказалъ сэръ Брэйанъ, который думалъ что женины слова ничто иное, какъ охужденіе его семейства, вмсто того, это было представленіе простаго факта изъ натуральной исторіи.— Эта особа совсмъ не была родней моему отцу. Она была въ отдаленныхъ соотношеніяхъ съ его первой женой, какъ мн кажется. Она находилась у него въ услуженіи, и была самымъ щедрымъ образомъ награждена полковникомъ.

— Который къ ней създилъ… какъ это похоже на милаго добраго, честнаго дядю! крикнула Этель. Въ первый же день, какъ буду въ Ньюком, я пойду съ ней повидаться. Она уловила взглядъ отрицанія въ глазахъ своего отца. Я пойду — т. е. если папа мн позволить, говоритъ миссъ Этель.

— Клянусь Богомъ, сэръ, говоритъ Бэрнсъ, я думаю, это самое лучше, что только она можетъ сдлать, и лучше всего поступить такъ, чтобъ ей отправиться съ однимъ изъ мальчиковъ и захватить для мистриссъ…. какъ-ее-звать? платье, или книжку, или что-нибудь въ этомъ род, и зажать этому проклятому Independent‘у — ротъ.

— Еслибъ мы это сдлали раньше, сказала миссъ Этель, ‘не было бы всего этого поруганія на насъ въ газет’. Такъ какъ съ этимъ положеньемъ длъ по не вол согласились ея свтскій отецъ и братъ, мы можемъ поздравить добрую старушку мистриссъ Масонъ съ новымъ и пріятнымъ знакомствомъ, которое со вскор ожидаетъ.

XV.
Старыя лэди.

Вышеприведенное письмо и разговоръ показываютъ, каковы были поступки и исторія нашего дятельнаго полковника, съ послдней главы, въ которой они были записаны. Онъ и Клэйвъ отправились на ливерпульскую почту, и хали отъ Ливерпуля до Ньюкома въ почтовой карет, на пар лошадей, которая доставила ихъ къ Королевскому Гербу. Полковникъ наслаждался здой въ почтовой карет — быстрый перездъ по окрестностямъ радовалъ и восторгалъ его духъ. Кром того, разв у него не было на этотъ случай нарченія Д—а Джонсона, что быстрое путешествіе въ почтовой карет одно изъ самыхъ высшихъ наслажденій въ жизни, а пребываніе въ удобной гостиниц — одно изъ ея главныхъ удовольствій. Въ дорог онъ былъ счастливъ и шумливъ, какъ мальчикъ. Онъ разговаривалъ съ служанками и дружился съ трактирщиками, получалъ вс свденія, какія только могъ собрать, относительно городовъ, въ которые прізжалъ, и перезжалъ отъ одного вида къ другому, или отъ рдкости къ рдкости съ неутомимымъ веселымъ расположеніемъ духа и внимательностію. Для Клэйва было полезно посмотрть людей и города, постить мельницы, мануфактуры, загородные дома, каедральныя церкви. Онъ предлагалъ тысячу вопросовъ обо всемъ, что его окружало, а если кто-нибудь заботился узнать — кто такой Томасъ Ньюкомъ и какой его чинъ и занятія, этотъ кто-нибудь безъ труда получалъ отвты на свои вопросы отъ снисходительнаго путешественника.

Трактирщикъ Королевскаго Герба, мистеръ Гэплоу, о которомъ уже было упомянуто, черезъ пять минутъ зналъ, кто его гость и зачмъ пріхалъ. Разв не было имени полковника Ньюкома на всхъ его сундукахъ и ящикахъ? Разв его слуга не былъ готовъ отвчать на вс вопросы, касающіеся полковника и его сына? Ньюкомъ представилъ Клэйва хозяину, когда тотъ принесъ гостю бутылку вина. Полковникъ съ стариннымъ радушіемъ предлагалъ хозяину выпить рюмку своего напитка и рдко забывалъ говорить ему: ‘Это мой сынъ, сэръ. Мы вмст путешествуемъ, для того, чтобы осмотрть страну. Каждый англійскій джентльменъ долженъ видть свое отечество прежде, чмъ отправиться въ чужіе краи — какъ мы и имемъ намреніе сдлать въ послдствіи — объхать Европу. И я вамъ буду благодаренъ, если вы мн укажете, что есть замчательнаго въ вашемъ город, и что мы должны осмотрть — древности, мануфактуры, замки, находящіеся въ окружности. Мы желаемъ все видть, сэръ — все’. Обработанный дневникъ этихъ внутреннихъ поздокъ еще существуетъ въ юношеской лтописи Клэйва, а въ великолпной рукописи полковника — чопорная роспись посщеннымъ мстамъ и приводящіе въ ужасъ отчеты заплаченныхъ трактирныхъ счетовъ.

И такъ, мистеръ Тэплоу узналъ въ пять минутъ, что его гость былъ братъ сэра Брэйана, члена ихъ общества, и видлъ записку, посланную черезъ дворника на имя мистриссъ Сары Масонъ, съ извстіемъ, что полковникъ пріхалъ и будетъ у нея посл своего обда. Мистеръ Тэплоу не нашелъ удобнымъ сказать своему гостю, что привычная гостиница сэра Брэйана — Синій-домъ — Ребокъ, а не Королевскій Гербъ. Можетъ быть, политика полковника была совершенно иная? О томъ не вдало вино мистера Тэплоу.

Нсколько самыхъ веселыхъ товарищей изо всего Ньюкома имютъ обыкновеніе сходиться въ Королевскій Гербъ, какъ въ свой клубъ, и проводятъ тамъ безсчетное множество веселыхъ вечеровъ и говорятъ безчисленное множество шутокъ.

Диффъ, хлбникъ, старый мистеръ Видлеръ, когда можетъ урваться отъ своихъ медицинскихъ трудовъ (рука у него теперь очень дрожитъ, надо признаться, и носъ очень красенъ), Нарротъ, аукціонистъ, и эта забавная собака, Томъ Поттсъ — даровитый фельетонистъ Independent’а — были довольно частыми постителями Королевскаго Герба. Обдъ полковника еще не кончился, какъ уже нкоторые изъ этихъ джентльменовъ знали, какія у него были блюда, знали, что онъ спросилъ бутылку хересу и бутылку бордосскаго, какъ истинный джентльменъ, знали, сколько онъ заплатилъ ямщикамъ, знали, что онъ путешествовалъ съ лакеемъ, что онъ пріхалъ повидаться съ старой няней и родственницей своего семейства. Каждый изъ этихъ веселыхъ Британцевъ хорошо думалъ о полковник за его привтливость и щедрость, и сравнивали ихъ съ поведеніемъ торія баронета — ихъ представителя.

Пріздъ его произвелъ ощущеніе въ город. Синій клубъ въ Ребок разбиралъ его также, какъ и несговорчивые либералы Королевскаго Герба. Мистеръ Спирсъ, агентъ сэра Брэйана, не зналъ, какъ поступить, и просилъ совта сэра Брэйана по слдующей ночной почт. Почтенный д-ъ Больдерсъ, ректоръ, оставилъ свою карточку.

Между-тмъ не корысть и не обязанность, но любовь и благодарность привлекли Томаса Ньюкома на родину его отца. Только что кончился обдъ, полковникъ съ Клэйвомъ отправились, въ сопровожденіи дворника, который былъ передъ тмъ ихъ посланнымъ, въ скромный домикъ, гд жила подруга дтства Томаса Ньюкома. Добрая старуха положила свои очки въ Библію и кинулась въ объятія своего мальчика,— мальчика, которому было боле пятидесяти лтъ. Она обнимала Клэйва еще горяче и чаще, чмъ его отца. Она не узнала своего полковника съ усами. Клэйвъ былъ настоящій портретъ милаго мальчика, какъ тотъ оставилъ ее почти сорокъ лтъ назадъ. и такъ же страстно, какъ она прильнула къ мальчику, память ее всегда лпилась вокругъ того минувшаго времени, когда они были вмст. Добрая душа разсказывала безконечныя исторіи о дтств ея любимца, о его рзвостяхъ и красот. Настоящее было для нея туманно, но прошедшее было все еще блестяще и свтло. Когда они болтали, сидя за большимъ чайнымъ столомъ, и имъ прислуживала красивая двочка, услуги которой щедрость полковника упрочила для своей старой кормилицы, доброе старое созданіе настаивало, чтобы Клэйвъ слъ рядомъ съ ней. Все больше и больше она убждалась, что онъ дйствительно ея мальчикъ, забывая въ этой сладостной и святой мечт, что бронзовое лицо, рдющіе волосы и задумчивые глаза ветерана, сидвшаго передъ ней, принадлежали ея питомцу прежнихъ дней. Такимъ-образомъ почти половину времени, опредленнаго для человческой жизни, которую онъ провелъ розно съ нею, день и ночь, гд бы онъ ни былъ, въ болзни или въ здоровомъ состояніи, въ гор или въ опасности, непорочная любовь ея и молитвы напутствовала отсутствующаго любимца.

Такъ-какъ у нашего полковника не было ровно никакого дла, разумется, движенія его были чрезвычайно быстры и онъ могъ только самое короткое время проводить въ одномъ и томъ же мст, какъ этотъ вечеръ, субботу, такъ и слдующій день, воскресенье, въ которое онъ намревался быть врнымъ спутникомъ своей милой, старой кормилицы въ церковь. И какъ будетъ торжественъ для нея этотъ день, когда ея полковникъ и прекрасный блестящій сынъ его, войдутъ съ ней вмст, и мистеръ Таксъ, викарій, будетъ на него смотрть, и самъ почтенный д-ъ Больдерсъ поглядитъ на него съ каедры, и вс сосди будутъ тревожиться и перешептываться, разумется, кто бы такой былъ этотъ красивый военный джентльменъ и великолпный молодой человкъ, сидящіе рядомъ съ старой мистриссъ Масонъ и такъ дружелюбно провожающіе ее изъ церкви? Эту субботу и воскресенье полковникъ проведетъ вмст съ доброй, старой Масонъ, но въ понедльникъ онъ долженъ ухать, во вторникъ ему надо быть въ Лондон, у него въ Лондон есть важное дло — а именно: Томъ Гамильтонъ, его полка, будетъ выбираться въ этотъ день въ члены Восточнаго клуба, и можетъ ли Томасъ Ньюкомъ быть въ отсутствіи при такомъ обстоятельств? Онъ узжаетъ изъ Королевскаго Герба сквозь рядъ ухмыляющихся служанокъ, улыбающихся лакеевъ и благодарящихъ дворниковъ, провожаемый до почтовой кареты, дверцы которой затворяетъ услужливый Тэплоу, а клубъ ршаетъ въ тотъ же вечеръ, что онъ — козырь, и вс въ заботливомъ городк, прежде окончанія слдующаго дня, уже слышали объ его прізд и отъзд, хвалили его привтливость и щедрость, и нтъ сомннія противополагали все это — поведенію баронета, его брата, который съ нкоторыхъ поръ получилъ позорное прозвище Скрьюкома, въ окружности замка своихъ предковъ.

Добрая, старая няня Масонъ должна будетъ принять и отдать десятка два визитовъ, и при каждомъ, можете быть уврены, торжественный пріздъ полковника будетъ предметомъ разсужденій и похвалъ. Мистриссъ Масонъ покажетъ свою чудесную индійскую шаль и свою великолпную Библію, съ крупной печатію и съ благосклонно надписью — отъ Томаса Ньюкома его милому старому другу, ея маленькая служанка выставить на показъ свое новое платье, викарій увидитъ Библію, а мистриссъ Бодлерсъ придетъ въ восторгъ отъ шали, и старые друзья и смиренные собесдники доброй старой лэди, проходя въ воскресенье мимо великолпныхъ воротъ Ньюкомскаго парка, на-верху которыхъ красуется вновь выдуманный гербъ баронета, раззолоченный, рзной и выпуклый, также будутъ разсказывать исторію о милосердомъ полковник и о его жестокомъ брат. Когда это было, чтобъ сэръ Брэйанъ постилъ коттэджъ старой женщины, или чтобъ его приставъ освободилъ ее отъ подати? Какое доброе дло, кром не многихъ тонкихъ одялъ, нищенскаго угля и билетовъ на полученіе супу, сдлалъ когда-либо Ньюкомскій паркъ для бднаго? А что касается богатства полковника, Господи помилуй, онъ былъ въ Индіи вс эти тридцать пять лтъ, состояніе баронета, капля въ мор сравнительно съ нимъ. Полковникъ — добрйшій, лучшій и богатйшій изъ смертныхъ. Эти факты и сужденія вдохновили краснорчивое перо ‘Пининга Тома’, когда онъ сочинилъ саркастическое посланіе къ Newcome Independent, которое мы прочли изъ-за плеча сэра Брэйана Ньюкома въ послдней глав.

И вы можете быть уврены, что Томасъ Ньюкомъ не много провелъ недль въ Англіи, прежде чмъ добрая маленькая миссъ Гонимэнъ, въ Брэйтон, была обрадована посщеніемъ ея дорогаго полковника. Завистливый Гоулеръ, хмурясь изъ своего окна со сводомъ, гд запачканые мухами билетики все еще объявляли, что его квартиры не заняты, былъ уязвленъ видомъ желтой почтовой кареты, которая подъхала къ двери миссъ Гонимэнъ, и, выгрузивъ двухъ джентльменовъ, похала прочь съ лакеемъ и вещами въ какую-то другую гостинницу, но не къ Гоулеру. Пока этотъ негодяй проклиналъ свою злую судьбу и ненавидлъ еще глубже лучшую долю миссъ Гонимэнъ, достойная маленькая лэди угощала своего полковника сестринскими объятіями и торжественнымъ пріемомъ. Ганна, счастливая ключница, была представлена и получила пожатіе руки. Полковникъ зналъ все, что касалось Ганны: не прошло недли съ-тхъ-поръ, какъ онъ пріхалъ въ Англію, а корзина съ банками варенья ея трудовъ и съ языкомъ ея соленья прибыла на имя полковника. Въ тотъ самый вечеръ, какъ лакей помстилъ вещи полковника Ньюкома въ сосдней гостинниц, Ганна завладла сорочкой полковника: они съ своей госпожой заране сговорились сдлать дюжину этого платья семейному благодтелю.

Вс подарки, которые Ньюкомъ когда-либо присылалъ своячениц изъ Индіи, были вынуты изъ ваты и лавенды, гд честное существо держало ихъ. Былъ жаркій іюньскій день, а между-тмъ миссъ Гонимэнъ все-таки надла свою яркую красную кашмировую шаль, ея большая брошка, изображающая Хеджа Агры красовалась на ея воротничк, и ея браслеты (она обыкновенно говорила, ‘мн дали понять, милая, что они называются у туземцевъ Бэнгли’), украшали рукава облекавшіе ея сухощавыя, старыя руки, задрожавшія отъ удовольствія, когда ихъ сжалъ ея добрый полковникъ изъ полковниковъ. Какъ трудились эти руки въ то утро! Какую он сбили молочную яичницу!— Какое торжество пастетной корки окончили! Не прошло десяти минутъ пребыванія полковника въ дом, какъ появились пресловутыя телячьи котлеты. Какъ же былъ прибранъ цлый домъ въ ожиданіи его прізда! Мистеръ Кунъ, этотъ обязательный иностранный джентльменъ изготовилъ французское блюдо. Бэтти была на сторож, ей было приказано ставить котлеты на огонь въ ту минуту, какъ карета полковника подъдетъ къ двери ея госпожи. Глаза доброй женщины сверкнули, старая рука и голосъ дрогнули, когда, поднявши свтлую рюмку мадеры, миссъ Гонимэнъ пила за здоровье полковника. ‘Ручаюсь вамъ, любезный полковникъ’, сказала она, покачивая головой, украшенной высокой надстройкой изъ кружевъ и лентъ, ‘ручаюсь вамъ, что я пью ваше здоровье хорошимъ виномъ!’ Вино было прислано имъ же самимъ, также, какъ и китайская заслонка, и рабочій ящикъ сандальнаго дерева, и слоновой кости футляръ для визитныхъ карточекъ, и эти великолпные розовые и блые шахматы, выточенные изъ слоновой кости и представляющіе маленькихъ ципаевъ и мандариновъ съ башенками на спинахъ слоновъ, Георгъ III и его королева изъ розовой слоновой кости, противъ китайскаго императора и ферези изъ блой — наслажденіе дтства Клэйва, главное украшеніе гостиной старой двицы.

Маленькое угощеніе миссъ Гонимэнъ провозгласили верхомъ кухоннаго искусства. Когда собрали со стола, послышался топотъ маленькихъ ногъ у дверей гостиной, он отворились и появились — во-первыхъ толстая кормилица съ прыгающимъ младенцемъ, во-вторыхъ и въ-третьихъ, дв маленькія двочки въ маленькихъ платьицахъ, въ маленькихъ панталончикахъ, съ длинными локонами, съ голубыми глазами, и съ голубыми подъ-стать лентами, въ четвертыхъ, маленькій Альфредъ, теперь совершенно оправившійся отъ болзни и державшій за руку пятую особу, миссъ Этель Ньюкомъ, зарумянившуюся, какъ роза.

Ганна, скаля зубы, исправляла должность церемоніймейстера, называя по именамъ ‘миссъ Ньюкомы, маленькіе мистеры Ньюкомы, повидаться съ полковникомъ, если позволите, ма-амъ’, причемъ она присла и лукаво кивнула головой молодому Клэйву, разглаживая свой новый шелковый фартукъ. Ганна, въ честь полковника, была также въ новомъ плать, раздувающемся и шелестящемъ. Миссъ Этель не переставала краснть, приближаясь къ своему дяд, честный воинъ вскочилъ и также покраснлъ. Мистеръ Клэйвъ также всталъ, когда маленькій Альфредъ, которому онъ былъ большимъ другомъ, подбжалъ къ нему. Клэйвъ всталъ, засмялся, кивнулъ Этели и продолжалъ въ тоже время кушать пряничные орхи. Что же касается полковника Томаса Ньюкома и его племянницы, они влюбились другъ въ друга мгновенно, какъ принцъ Камаральзаманъ и китайская принцесса.

Я отказалъ одному художнику: несчастное созданіе оказалось крайне неспособнымъ изобразить высокія, прелестныя и трогательныя личности и происшествія, которыми безъ сомннія будетъ изобиловать это повствованіе, я сомнваюсь даже, можетъ-ли живописецъ, приглашенный на его мсто, сдлать такъ портретъ миссъ Этели Ньюкомъ, чтобы онъ удовлетворилъ ея друзей и собственное ея чувство справедливости. Ея румянца, о которомъ мы упоминали, онъ не можетъ передать. Какъ вы его представите пунктиромъ и типографическими чернилами? Эта доброта, которая свтится въ глазахъ полковника, придаетъ выраженіе самимъ морщинамъ около нихъ, окружаетъ его лицо какъ-бы сіяніемъ… какой художникъ можетъ написать это? Такъ-какъ художникъ не въ состояніи выполнить этой работы, пусть читатель предоставитъ своему воображенію написать для себя взглядъ вжливости къ женщин, удивленія къ юной красавиц, покровительства къ невинному ребенку: все это выражается на добромъ лиц полковника, когда глаза его останавливаются на Этели Ньюкомъ.

‘Мама прислала насъ поздравить васъ съ пріздомъ въ Англію, дядюшка’, сказала миссъ Этель, приближаясь и не думая ни на минуту сбросить съ себя этой милой краски, которую она внесла въ комнату, и которая для нея служитъ очаровательнымъ символомъ юности, скромности и красоты.

Полковникъ взялъ маленькую, бленькую ручку и положилъ ее на свою загорлую ладонь, гд она казалась еще блй: онъ отстранилъ отъ губъ свои сдые усы, и наклонясь поцловалъ маленькую, бленькую ручку съ большой граціей и достоинствомъ. Собственно говоря, не было ни капли сходства, а между-тмъ во взгляд, голос и движеніяхъ двочки было что-то такое отчего забилось сердце полковника и какой-то образъ прошлаго всталъ и поклонился ему. Глаза, которые освщали его молодость (и которые онъ видлъ во сн и въ мысляхъ неизмнно, въ продолженіе многихъ лтъ, какъ-будто бы они смотрли на него съ неба), казалось, просіяли надъ нимъ посл тридцати пяти лтъ. Онъ вспомнилъ такой же прекрасный сгибъ шеи и густые волосы, такую же легкую ножку и воздушный станъ, такую же тоненькую ручку, лежавшую когда-то на его рук — и теперь разлученную съ ней въ теченіе десяти тысячъ долгихъ дней. Давно уже сказано, что мы ничего не забываемъ: также, какъ горячечные вдругъ начинаютъ говорить языкомъ своего дтства, мы бываемъ иногда поражены воспоминаніями, и люди, которыхъ мы прежде любили, снова появляются передъ нами также полными жизни, какъ и въ то время, когда были предметомъ нашихъ ежедневныхъ разговоровъ, когда ихъ присутствіе радовало наши взоры, когда звуки ихъ голоса раздавались въ нашихъ ушахъ, когда съ страстною печалью и слезами мы послдній разъ бросались въ ихъ объятія. Разлука есть смерть, по-крайней-мр въ здшнемъ мір. Всякая страсть приходитъ къ концу, она заключается въ гробъ, уносится въ почтовой карет, исчезаетъ изъ жизни тмъ или другимъ путемъ, засыпается глыбой земли и скрывается отъ нашихъ очей. Но она была частицей нашей души и поэтому вчна. Разв мать не любитъ своего умершаго ребенка? Разв человкъ не любитъ своей прежней любовницы? Даже тогда, когда около него сидитъ веселая, нжная жена съ дюжиной дтей, играющихъ у ея ногъ? Нтъ сомннія, что, когда старый воинъ держалъ въ своихъ рукахъ ручку двочки, этотъ маленькій талисманъ перенесъ его снова въ Гэдсъ, и онъ увидалъ свою Леонору….

— Здравствуйте, дядюшка,— говорятъ двочки No 2 и 3 милымъ дтскимъ хоромъ. Онъ роняетъ талисманъ, онъ снова возвратился къ дйствительной жизни — прыгающій ребенокъ на рукахъ качающей кормилицы лепечетъ привтствіе. Альфредъ смотритъ нсколько времени на дядю въ блыхъ шароварахъ, потомъ неотступно проситъ Клэйва нарисовать ему картинку, и черезъ минуту сидитъ у него на колнахъ. Онъ всегда карабкается на кого-нибудь или на что-нибудь, или вертится на стульяхъ, или свшивается черезъ перила, или становится на чью-нибудь голову или на свою собственную — по мр того какъ подвигается его выздоравливаніе, шалости его становятся ужасны. Миссъ Гонимэнъ и Ганна будутъ разсказывать о его опустошеніяхъ нсколько дть сряду, посл того какъ маленькій человчекъ ихъ оставитъ. Когда онъ будетъ веселымъ, молодымъ гвардейцемъ и прідетъ повидаться съ ними въ Брэйтонъ, он покажутъ ему голубой китайскій кувшинъ, въ вид дракона, на который ему вздумалось ссть, и который онъ такъ горько оплакивалъ, когда разбилъ.

Когда это маленькое общество, улыбаясь вышло и отправилось гулять на морской берегъ, полковникъ слъ и снова принялся за прерванный десертъ. Миссъ Гонимэнъ разсказываетъ о дтяхъ и ихъ матери, о достоинствахъ мистера Куна, и о красот миссъ Этели, многозначительно поглядывая на Клэйва, которому больше не хочется ни пряничныхъ орховъ, ни десерту, ни вина, и юношескій носъ котораго обращенъ теперь къ окну. Какая добросердая женщина, будь она молода или стара, не любитъ устроивать свадебъ? Полковникъ, не отводя отъ стола глазъ говорить: ‘она напоминаетъ мн о — объ одной особ, которую я зналъ когда-то.’

— Въ-самомъ-дл! восклицаетъ миссъ Гонимэнъ, и думаетъ про себя, что Эмма должна была очень перемниться посл своей поздки въ Индію, потому-что у нея были свтлые волосы и блыя рсницы, и ужь вовсе не красивая нога,— но, милая моя, добрая лэди, полковникъ и не думаетъ о покойной мистриссъ Кэзи.

Онъ выпилъ достаточное количество мадеры: безъискусственный, ласковый пріемъ всхъ въ этомъ мст, молодыхъ и старыхъ расплавилъ его сердце и онъ пошелъ на верхъ сдлать визитъ своей невстк, къ которой подошелъ съ самымъ вжливымъ поклономъ, какой слдовалъ лэди ея званія. Гд онъ научился этимъ утонченнымъ пріемамъ, которымъ каждый изъ насъ, знавшихъ его, удивлялся? У него была естественная простота, навыкъ къ благосклонности и благороднымъ мыслямъ, чистая душа, и потому — выше лицемрія и притворства — можетъ-быть, французы съ которыми онъ былъ такъ друженъ въ своей ранней молодости, удлили ему нкоторую прелесть обращенія ихъ vielle cour — ужь конечно его сводные братья ничего подобнаго не заимствовали. ‘Что это значитъ, почему Бэрнсъ писалъ о своемъ дяд, будто онъ смшонъ?’ говорила леди Анна своей дочери тотъ же вечеръ. ‘Твой дядя восхитителенъ. Я никогда не видала боле совершеннаго grand seigneur. Онъ напоминаетъ мн моего дда, хотя въ ддушкиныхъ важныхъ пріемахъ было боле искусственности и голосъ его былъ испорченъ нюхательнымъ табакомъ. Посмотри на полковника. Онъ куритъ то и дло, но какъ онъ пристроенъ! И это человкъ, котораго дядя Гобсонъ, и твой бдняжка папа, представили намъ чмъ-то въ род медвдя! Мистеръ Ньюкомъ, у котораго у самого лакейскій тонъ! Полковникъ — совершенство. Что хочетъ доказать Бэрнсъ, осмивая его? Я бы желала, чтобъ у Бэрнса былъ такой облагороженный видъ, но увы, онъ похожъ на своего бдняжку — папа. Que voulez vous, моя милая? Ньюкомы — люди почтенные, Ньюкомы — люди богатые, но чтобъ они были люди изящные — нтъ. Я ни и не обманывала себя этой мыслью, когда выходила за твоего бдняжку — папа. Однимъ словомъ я объявляю, что полковникъ Ньюкомъ такой человкъ, котораго мы обязаны отличать всячески. Когда мы возвратимся въ Лондонъ, я представлю его всему нашему семейству: бдный полковникъ! Пусть онъ увидитъ, что въ его семейств есть нкоторые представительные родные, кром тхъ, которыхъ онъ встртитъ у мистриссъ Ньюкомъ, въ Брэйанстонъ-Сквэр. Теб надо похать въ Брэйанстонъ-Сквэръ тотчасъ, какъ мы возвратимся въ Лондонъ, ты должна пригласить своихъ кузинъ и ихъ гувернантку, и мы сдлаемъ для нихъ маленькій вечеръ. Мистриссъ Ньюкомъ невыносима, но мы никогда не должны покидать своихъ родныхъ, Этель. Когда ты начнешь вызжать, ты должна тамъ обдать и похать къ ней на балъ. Каждая молодая двушка, стоящая въ твоемъ положеніи въ свт, должна длать жертвы и исполнять обязанности относительно своихъ родныхъ. Посмотри на меня. Зачмъ я вышла за твоего бднаго, добраго папа? Изъ обязанности. Разв тетка твоя, Фанни, убжавшая съ капитаномъ Кэнонбэри, была счастлива? У нихъ одиннадцать человкъ дтей и они въ Болонь умираютъ съ голоду. Подумай: три сына Фанни ходятъ въ школу въ желтыхъ чулкахъ. Твой папа помогаетъ имъ. Я уврена, что мой папа съ-ума бы сошелъ, еслибъ дожилъ до этого дня! Она прізжала съ однимъ изъ этилъ несчастныхъ въ Паркъ-Лэнъ, но я не могла ихъ видть. Моя чувствительность не допустила меня до этого. Когда моя горничная… у меня тогда была горничная француженка — Луиза ты помнишь — поведеніе ея было abominable — такое же было и у Prrille — когда она пришла и сказала мн, что милэди Фанни внизу съ маленькимъ джентльменомъ, qui parlait des bas jaunes, я не могла видть ребенка. Я просила ее на верхъ въ мою комнату, и совершенно для того, чтобъ ее не обидть, легла въ постель. Эта негодная Луиза встртила ее въ Болонь и разсказала ей объ этомъ. Прощай, не надо намъ больше оставаться болтать здсь. Да благословитъ тебя небо, моя душенька! Вонъ окна полковника! Гляди, онъ куритъ на своемъ балкон — это должна быть комната Клэйва. Клэйвъ славный, добрый мальчикъ. Это было очень мило съ его стороны — нарисовать столько картинокъ для Альфреда. Убери рисунки, Этель. Мистеръ Сми видлъ нкоторые изъ нихъ въ Паркъ-Лэн, и говорилъ что въ нихъ виднъ замчательный талантъ. Какой былъ талантъ у твоей тетки Эмили къ рисованію, только она рисовала цвты! У меня не было ни какого таланта въ особенности, такъ всегда говорила мама — а докторъ Бельперъ говорилъ: ‘Любезная лэди Уэльгэмъ’ (это было до смерти ддушки), ‘есть у миссъ Анны талантъ пришивать пуговицы и длать gудины?’ — пудины онъ выговаривалъ. Прощай, мое сокровище. Да сохранитъ тебя Господь, моя Этель!’

Полковникъ видлъ съ своего балкона стройную фигуру удаляющейся двушки, и съ любовью посмотрлъ ей въ слдъ: дымъ отъ его сигары вился въ воздух, и онъ составилъ изъ него замокъ, въ которомъ Клэйвъ былъ лордомъ, а эта хорошенькая Этель лэди.— Какое это откровенное, благородное, свтлое юное существо!’ думалъ онъ.— Какъ она радостна и весела, какъ она добра къ миссъ Гонимэнъ, она обошлась съ ней такъ почтительно, какъ этого заслуживаетъ старая лэди — какъ она ласкова съ своими братьями и сестрами. Какой у нея нжный голосъ! Какая хорошенькая, бленькая ручка! Когда она мн подала ее, у меня на рук лежала какъ-будто бленькая птичка. Мн надо носить перчатки, право, и платье мое въ-самомъ-дл старомодное, какъ говоритъ Бинни, какая была бы славная парочка — это дитя съ Клэйвомъ! Она напоминаетъ мн пару глазъ, которыхъ я не видалъ уже тридцать лтъ. Я бы желалъ, чтобы Клэйвъ на ней женился, желалъ бы видть его вн бдъ и опасностей, въ которыя попадаются молодые люди, и невредимымъ съ такой милой двушкой какъ она. Еслибъ такъ угодно было Богу, я могъ бы быть счастливъ самъ и устроить счастье женщины. Но судьба всегда была противъ меня. Я желалъ бы видть Клэйва счастливымъ, и потомъ сказать Nuno dimittis.— Мн ныншній вечеръ ничего больше не будетъ нужно, Кинъ, ты можешь идти спать.

— Благодарю, полковникъ, отвчаетъ Кинъ, который вошелъ-было приготовить носгель своему господину, и хотлъ уйдти, какъ вдругъ полковникъ вернулъ его.

— Скажи пожалуйста, Кинъ, это мое голубое платье очень старо?

— Необыкновенно поблло по швамъ, полковникъ, отвчаетъ тотъ.

— Старше оно, чмъ платье другихъ особъ?— Кинъ долженъ сознаться, съ важнымъ видомъ, что платье полковника очень плохо.

— Ну, такъ купи мн другое платье — смотри чтобы я ничего такого не длалъ и не носилъ, что не принято. Я такъ давно ухалъ изъ Европы, что не знаю здшнихъ обычаевъ и не прочь учиться.

Кинь уходитъ, рша, что господинъ его — старый козырь, это мнніе онъ тотчасъ же сообщилъ мистеру Куну, человку лэди Ганнъ, но время длинной попойки между этими двумя джентльменами. И такъ-какъ каждый изъ насъ, такъ или иначе подвергается этой домашней критик, избжать которой не могутъ люди самые великіе, я говорю, счастливъ тотъ, о которомъ слуги его говорятъ хорошо.

XVI.
Въ которой мистеръ Шеррикъ отдаетъ въ наймы свой домъ въ Фицрой-Сквэр.

Не смотря на насмшки газеты Newcome Independent и на несчастную поздку полковника на родину его кормилицы, онъ все-таки оставался въ большой милости въ Паркъ-Лэн, куда достойный джентльменъ длалъ ежедневныя посщенія, и бывалъ всегда принятъ съ радушіемъ и почти съ любовью, по-крайней-мр дамами и дтьми. Кто бралъ съ собой дтей въ Астлей, какъ не дядя Ньюкомъ? И видалъ его тамъ посреди купы этого маленькаго народа, посреди всхъ дтей вмст. Онъ былъ въ восхищень и смялся штукамъ фигляра съ кольцомъ. Онъ смотрлъ ‘Битву при Ватерлоо’ со вниманіемъ, не переводя духу, и былъ пораженъ, пораженъ, клянусь Юпитеромъ, сэръ — изумительнымъ сходствомъ главнаго дйствующаго лица съ императоромъ Наполеономъ, котораго могилу онъ постилъ, возвращаясь изъ Индіи, о чемъ и заблагоразсудилъ разсказать своему маленькому обществу, сидвшему въ куч вокругъ него: маленькія двочки, дочери сэра Брэйана, каждая держали по одному пальцу доблестной его руки, молодые мистеры Альфредъ и Эдуардъ хлопали и кричали ‘ура’, возл него, въ то время, какъ мистеръ Клэйвъ и миссъ Этель сидли въ глубин ложи, наслаждаясь сценой, но сохраняя decorum, приличный ихъ высшему возрасту и благоразумію. Что касается Клэйва, онъ былъ гораздо старше по этимъ предметамъ, чмъ убленный сдинами воинъ, отецъ его. Весело было слышать откровенный смхъ полковника при шуткахъ паяца и видть его нжность и простоту, съ которыми онъ наблюдалъ за счастливымъ юнымъ племенемъ. Какъ расточительно снабжалъ онъ ихъ сластями въ антрактахъ! Тогда онъ садился посреди ихъ и самъ лъ апельсинъ съ большимъ удовольствіемъ. Я бы желалъ знать, какую сумму денегъ взялъ бы мистеръ Бэрнсъ Ньюкомъ за то, чтобъ просидть пять часовъ сряду съ своими маленькими братьями и сестрами въ общественной лож и сть апельсинъ передъ лицомъ всего собранія? Когда маленькій Альфредъ поступилъ въ Гарроу, вы можете быть уврены, что полковникъ Ньюкомъ и Клэйвъ мчались туда чтобъ навстить маленькаго человка и дарили его по-королевски. Какія деньги отданы лучше тхъ, которыя идутъ на школьные гостинцы? Какъ ласка помнится реципіентами въ послдствіи! Благо тому, кто даетъ и кто принимаетъ. Вспомните, какъ счастливы бывали вы такими благодяніями въ собственныя ваши раннія лта, и ступайте въ первый хорошій день, и понесите гостинецъ своему племяннику въ школу!

Органъ благосклонности былъ такъ развитъ у полковника, что ему бы хотлось излить свои щедроты и на молодое поколніе, своихъ племянниковъ и племянницъ въ Брэйнистонъ-Сквэр, точно также какъ на ихъ двоюродныхъ въ Паркъ-Лэн, но мистриссъ Ньюкомъ была слишкомъ добродтельна, чтобы допустить подобное баловство дтямъ. Она сдлала бдному джентльмену выговоръ за посягательство на ея сыновей, когда эти юноши возвратились домой на праздники, и очень ихъ огорчила, заставивъ отдать назадъ блестящіе золотые соверены, на которые дядя думалъ ихъ угостить.

— Я не охуждаю другихъ семействъ, говоритъ она, я не намекаю на другія семейства, давая знать, безъ сомннія, что она не намекаетъ на Паркъ-Лэнъ. Тамъ могутъ быть дти, которымъ дозволено принимать деньги отъ взрослыхъ друзей ихъ отцовъ. Тамъ могутъ быть дти, которые протягиваютъ руки для подарковъ, и такимъ-образомъ становятся корыстолюбивыми съ раннихъ лтъ. Я не длаю никакихъ заключеній относительно семьи другихъ. Я только смотрю, думаю и молюсь за счастье моей собственной, обожаемой семьи. Мои дти ни въ чемъ не нуждаются. Небо съ изобиліемъ снабдило ихъ всякого рода комфортомъ, изысканностью и роскошью. Къ чему намъ обязываться другимъ, когда у насъ у самихъ всего много? Я бы считала это неблагодарностью, полковникъ Ньюкомъ, недостаткомъ врожденнаго чувства приличія, еслибъ позволила моимъ сыновьямъ принимать деньги. Помните, что я не длаю никакихъ намековъ. Когда они отправляются въ школу, всегда получаютъ по соверену отъ своего отца, и по шиллингу въ недлю, что очень достаточно для карманныхъ денегъ. Когда они дома, я желаю, чтобъ они имли умственныя удовольствія: я ихъ посылаю въ политехническую школу съ профессоромъ Гийономъ, который такъ добръ, что объясняетъ имъ нкоторыя чудеса науки и удивительные законы механики. Я посылала ихъ съ картинную галлерею Британскаго музея. Я зжу cъ ними сама на восхитительныя лекціи въ заведеніе улицы Альбермэрль. Я не желаю, чтобъ они посщали театральныя представленія. Я не охуждаю тхъ, которые здятъ въ театръ, напротивъ! Что я такое, чтобъ могла позволять себ судить поведеніе другихъ? Когда вы писали изъ Индіи, изъявляя желаніе, чтобъ нашъ сынъ познакомился съ твореніями Шекспира, я уступила свое Мнніе съ-разу. Могу ли я вступиться посредникомъ между ребенкомъ и его отцомъ? Я одобрила мальчика идти въ театръ и послала его въ партеръ съ однимъ изъ нашихъ лакеевъ.

— И вы были такъ добры, что посылали ему гостинцевъ также, милая Марія, говоритъ добродушный полковникъ, прерывая ея проповдь, но ‘добродтель’ была не изъ такихъ, которыхъ легко сбыть съ рукъ.

— А почему, полковникъ Ньюкомъ, воскликнула добродтель, прижимая пухленькую ручку къ своему сердцу, почему и такъ угощала Клэйва? Потому-что я стояла къ нему in loco parentis: потому-что онъ былъ мн — какъ сынъ, а я ему — какъ мать. Я ему снисходила больше чмъ своимъ собственнымъ дтямъ. Тогда онъ считалъ себя счастливымъ бывать у насъ въ дом: тогда, можетъ-быть, Паркъ-Лэнъ не такъ часто бывалъ для него открытъ какъ Брэйанстонъ-Сквэръ, но я не длаю никакихъ намековъ. Тогда онъ не ходилъ въ другой домъ шесть разъ, а въ мой одинъ. Онъ былъ простой, доврчивый, благородный мальчикъ. Онъ не былъ ослпленъ свтскимъ званіемъ, или титуломъ, или пышностью. Этого онъ не могъ найдти въ Брэйанстонъ-Сквэр. Купеческая жена, дочь деревенскаго стряпчаго — нельзя было ожидать, чтобъ мой смиренный столь окружала именитая аристократія, я бы этого не пожелала, еслибъ и могла. Я слишкомъ люблю свое собственное семейство, я слишкомъ честна, слишкомъ проста, позвольте мн сознаться съ-разу, полковникъ Ньюкомь, слишкомъ горда! А теперь, теперь отецъ его возвратился въ Англію и я уступила его, а онъ, не встрчаясь съ знаменитой аристократіей въ моемъ дом, больше сюда не ходитъ.

Слезы катились изъ ея маленькихъ глазъ, пока она говорила, и она закрыла свое круглое лицо носовымъ платкомъ.

Еслибъ полковникъ читалъ въ это утро газету, онъ бы могъ видть между тмъ отдломъ, который называется ‘Свтскими объявленіями’, причину, можетъ-быть того, что невстка его выказала столько злобы и добродтели. Morning Post объявлялъ, что вчерашній день сэръ Брэйанъ и лэди Ньюкомъ угощали обдомъ Его высокомочіе персидскаго посланника и Букшихъ-Бея, достопочтеннаго Кэнонъ Роу, президента контрольнаго совта, и леди Луизу Роу, графа И—, графиню Кью, графа Кью, сэра Кюррея Бофтоня, генералъ-маіора Гуккера и его супругу, полковника Ньюкома и мистера Ораса Фоджи. За тмъ у ея милости было собраніе, на которомъ присутствовали такіе-то и такіе-то.

Этотъ каталогъ извстныхъ именъ былъ прочитанъ мистриссъ Ньюкомъ ея супругу за завтракомъ, и прочитанъ съ обычными комментаріями.

— Президентъ контрольнаго совта, предсдатель приказа остъ-индской директоріи, бывшій генералъ-губернаторъ Индіи и цлый полкъ Кью. ‘Не правда-ли, Марія, полковникъ былъ въ хорошей компаніи’, вскрикиваетъ мистеръ Ньюкомъ со смхомъ. ‘Вотъ бы какой обдъ теб дать ему. Надо было пригласить такихъ господъ, которые могли бы потолковать объ Индіи. Когда полковникъ обдалъ у насъ, его посадили между старой леди Уармелли и профессоромъ Рутсомъ. Неудивительно, что тотчасъ посл обда онъ отправился спать. Я самъ засыпалъ раза два или три во время этого проклятаго и длиннаго спора между профессоромъ Рутсомъ и д—ъ Уиндусомъ. Этотъ Уиндусъ чертовскій спорщикъ.

— Докторъ Уиндусъ человкъ ученый, имя его иметъ европейскую извстность, говоритъ торжественно Марія. Всякой умный человкъ предпочтетъ такую компанію титулованнымъ, но пустымъ членамъ того семейства, изъ котораго братъ твой взялъ себ жену.

— Ты опять начинаешь, Полли! У тебя всегда какой-нибудь крючокъ противъ леди Анны и ея родственниковъ, добродтельно замчаетъ мистеръ Ньюкомъ.

— Какой крючекъ? Какъ вы можете употреблять такія простонародныя выраженія? Что мн за дло до титулованныхъ родственниковъ сэра Брэнана? Я не обращаю вниманія на знатное происхожденіе. Я предпочитаю людей науки, людей разума всякому свтскому званію.

— Ну, и оставайся при своемъ, говоритъ Гобсонъ своей супруг. У тебя свое общество, у леди Анны свое. Ты идешь своей дорогой, леди Анна своей. Ты женщина съ высшими взглядами, милая Полли: всякой это знаетъ. Я просто сельскій фермеръ и останусь сельскимъ фермеромъ. Какъ скоро ты счастлива, счастливъ и я. Мн нтъ дла о чемъ говорятъ за обдомъ наши гости: о греческомъ язык или объ алгебр. Право, моя милая, я увренъ, что ты въ состояніи управляться съ самымъ ученымъ изъ нихъ.

— Я старалась наверстать потерянное время и недоконченное воспитаніе прилежаніемъ, говоритъ мистриссъ Ньюкомъ. Ты женился на дочери бднаго стряпчаго. Вы не искали себ жены между дочерями пэровъ, мистеръ Ньюкомъ.

— Нтъ, нтъ. Я не такой дуракъ, вскрикиваетъ мистеръ Ньюкомъ, съ удивленіемъ поглядывая на свою дородную супругу, сидвшую за серебрянымъ чайникомъ.

— Мое воспитаніе было не кончено, и я уразумла его недостатки, и, кажется, успла развить скромныя дарованія, которыми небо надлило меня, мистеръ Ньюкомъ.

— Скромныя! восклицаетъ супругъ. Нтъ, ты черезъ-чуръ уже скромна, Полли! Ты сама очень хорошо знаешь, что ты женщина съ высшими взглядами. У меня нтъ высшихъ взглядовъ, я знаю это: довольно и одной особы въ семейств. Читать я предоставляю теб, моя милая. Кажется, мн подали лошадей. Послушай, я бы очень желалъ, чтобы ты когда-нибудь позвала лэди Анну. Позжай къ ней, она хорошая женщина. Я знаю, она втрена и все такое, да и Брэйанъ слишкомъ задираетъ носъ, но право и онъ не дурной человкъ. Мн очень хочется, чтобы вы поближе сошлись съ его женой.

Отправляясь въ Сити, мистеръ Ньюкомъ зашелъ взглянуть на новый домъ, No 120, на Фицройскомъ сквэр, нанятой его братомъ полковникомъ, вмст съ его другомъ, мистеромъ Бинни. Хитрая штука мистеръ Бинни: привезъ съ собой изъ Индіи порядочный запасъ денегъ, и теперь придумываетъ, какъ-бы ихъ помстить въ врныя руки за проценты. Онъ былъ представленъ братьямъ Ньюкомамъ. Мистеръ Ньюкомъ очень хорошаго мннія о друг полковника.

Домъ великъ, по надо сознаться — нсколько мраченъ. Незадолго передъ тмъ, въ пемъ помщался женскій пансіонъ, котораго дла были не въ цвтущемъ состояніи. До сихъ поръ еще виденъ слдъ мдной дощечки — мадамъ Латуръ, оставленой на огромной, темной двери: сни украшены во вкус конца прошедшаго столтія, съ погребальной урной передъ входомъ, съ гирляндами и бараньими головами по угламъ. Мадамъ Латуръ, которая держала когда-то желтую карету и возила въ ней гулять своихъ воспитанницъ въ паркъ Регента, — была изгнанницей (родилась она въ Ислингтон, имя ея отца было Григсонъ), подобно Самуилу Шеррику, тому мистеру Шеррику, котораго винные погреба подкапываются подъ капеллу лэди Уиттльси, гд проповдуетъ краснорчивый мистеръ Гонимэнъ. Домъ принадлежитъ мистеру Шеррику. Кой-кто увряетъ, что настоящее его имя — Шедракъ, что его знавали еще мальчикомъ, когда онъ торговалъ апельсинами, что потомъ онъ былъ театральнымъ хористомъ, а потомъ секретаремъ у какого-то великаго трагика. Я съ своей стороны ничего не знаю объ этихъ исторіяхъ. Былъ онъ или не былъ соучастникомъ мистера Кэмпіона въ гостиниц ‘Пастуха’, но теперь у него прекрасная дача, въ Аббейрод, теперь онъ ведетъ хорошее, даже громкое знакомство, преимущественно съ представителями спорта, здитъ верхомъ и въ экипажахъ на превосходныхъ лошадяхъ, иметъ ложу въ опер и свободный доступъ за кулисы. Онъ красивъ собой, съ большими черными глазами, сіяетъ драгоцнными каменьями, носитъ испанскую бородку, и посл обда очень нжно поетъ сентиментальныя псни. Кому какое дло, что за религію исповдывали предки мистера Шеррика, и чмъ онъ занимался въ молодости? Мистеръ Гонимэнъ, человкъ безспорно почтенный, представилъ мистера Шеррика полковнику и Бинни. Мистеръ Шеррикъ снабдилъ ихъ погребъ нкоторымъ количествомъ того самаго вина, о которомъ Гонимэнъ говорилъ такія милыя рчи. Вино было недорого, оно бывало даже недурно, если вы входили съ Шеррикомъ въ дла единственно на счетъ вина. Входя въ его магазинъ съ готовыми деньгами въ рук, какъ всегда поступали наши простодушные друзья, вы заране могли быть уврены, что мистеръ Шеррикъ приметъ васъ превосходно.

Никакого нтъ сомннія, что, нанявъ домъ, полковникъ, мистеръ Бинни и Клэйвъ находили большое удовольствіе въ осмотр комнатъ, въ посщеніи мебельныхъ лавокъ и въ закупкахъ различныхъ украшеній для своей новой обители. Домъ ихъ нисколько не походилъ на другіе дома, въ немъ было трое господъ и четверо — пятеро слугъ. Кинъ прислуживалъ полковнику и его сыну, какой-то болзненный мальчишка въ сапогахъ мистеру Бинни, мистриссъ Кинъ завдывала кухней и содержала въ чистот комнаты при помощи двухъ служанокъ. Самъ полковникъ отличался необыкновеннымъ искусствомъ приготовлять рубленную баранину, pot-au-feu и пилавъ. Сколько же и трубокъ выкуривалъ онъ, въ столовой, въ гостиной, повсюду! Сколько пріятныхъ вечеровъ провели мы въ этомъ дом слушая шуточки мистера Бинни! Тогда-то именно и давались т званые обды, на которыхъ сочинителю этой біографіи всегда былъ отведенъ уголокъ.

У Клэйва былъ наставникъ,— Грейндли изъ Корпуса,— котораго мы ему рекомендовали и съ которымъ юный джентльменъ не слишкомъ ломалъ голову надъ умственными занятіями, но forte Клэйва заключалось въ рисованіи — онъ длалъ эскизы лошадей и собакъ, эскизы всхъ служителей, начиная съ больноглазаго мальчишки и кончая племянницей мистриссъ Кинъ, краснощекой двушкой, которую добродтельная домоправительница то и дло сзывала внизъ. Онъ нарисовалъ своего отца во всхъ позахъ — спящимъ, гуляющимъ, верхомъ на кон, рисовалъ веселаго малютку, мистера Бинни, то на кресл съ протянутыми пухленькими ноженками, то на маленькой лошадк, на которой Бинни очень живо подпрыгивалъ. Молодой Ридлей былъ неразлучнымъ другомъ Клэйва. Сбывъ съ рукъ по-утру Грейндли, съ его классиками и математическими уроками, и отъздивъ съ отцомъ, Клэйвъ отправлялся въ художественную академію Гэндиша, гд Ридлей конечно успвалъ провести нсколько часовъ за работой, прежде чмъ его молодой другъ и патронъ покидалъ книги для кисти.

— ‘О,’ скажетъ Клэйвъ, если вы теперь заговорите съ нимъ о тхъ минувшихъ дняхъ, — ‘веселое было время! Не думаю, чтобы тогда въ цломъ Лондон нашелся молодой человкъ счастливе меня.’

И вотъ, въ мастерской Клэйва, до-сихъ-поръ виситъ портретъ, написанный въ одинъ присстъ: портретъ мужчины, съ маленькой лысиной, съ волосами, тронутыми сдиной, съ длинными усами, съ легкой, ласковой улыбкой на губахъ и съ задумчивыми глазами. И Клэйвъ показываетъ своимъ дтямъ портретъ ихъ дда, и говоритъ имъ, что въ цломъ свт никогда не бывало джентльмена благородне.

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ.

XVII.
Художественная школа.

Британскіе художники, кажется, ищутъ пищи своему вдохновенію въ грусти, и любятъ основывать свое мстопребываніе въ мстахъ уединенныхъ, а, можетъ быть, и то, что скудно снабженные кошельки принуждаютъ ихъ удовлетворяться такими удобствами, которыя отвергаются боле процвтающими сословіями. Нкоторые изъ самыхъ мрачныхъ кварталовъ города населены учениками и профессорами живописи. Проходя по улицамъ, быть-можетъ, нкогда веселымъ и благоустроеннымъ, гд дамскіе носильщики повергали другъ друга копьями на мостовую и факельщики со свточами провожали черезъ грязь щеголей, кто бы не замтилъ художественнаго нашествія на эту страну когда-то посвященную мод и забавамъ? Среднія окна мастерскихъ расширены такъ, что достигаютъ размровъ спаленъ — тхъ спаленъ, гд лэди Бетти пудрила волосы и гд теперь станокъ художника завладлъ мстомъ, которое за сто лтъ занималъ ея тоалетный столъ. Есть степени въ упадк: посл того какъ представителямъ моды вздумается переселиться и удалиться изъ Сохо или Блумсбэри, положимъ, въ Кавендишъ-Сквэръ, оставленные ими дома займутся докторами, и все еще сохранятъ приличный видъ, окна всегда чисты, ручки звонковъ и дощечки блестятъ и докторская карета катится вокругъ сквэра почти также щеголевато, какъ карета графини, умчавшая ее въ иныя страны. Случается, что меблированныя квартиры со столомъ заступаютъ мсто доктора, который послдовалъ за своими больными въ новое мсто, и потомъ уже Дикъ Тинто приходитъ туда съ своей тусклой дощечкой, проламываетъ сверное окно и воздвигаетъ тутъ свою мастерскую. Мн нравятся его красивые усы и яркій бархатный жилетъ, его странное лицо, странное тщеславіе и доброе сердце. И почему бы ему не позволить своимъ рыжеватымъ локонамъ упадать на воротнички рубашки? Для чего ему отказывать себ въ бархатномъ жилет? Вдь это не больше какъ бумазея, которая ему стоила по восемнадцати пенсовъ за аршинъ. Онъ представляется такимъ, каковъ онъ на самомъ дл, и обнаруживается въ своихъ костюмахъ также самопроизвольно, какъ птица поетъ или какъ луковица родитъ тюльпанъ. И такъ-какъ ужасный видъ Дика — съ его разввающимся плащемъ, всклокоченной бородой и таинственнымъ сомбреро — скрываетъ доброе, простодушное созданье, воспитанное по дешевымъ цнамъ, то и жизнь его соотвтствуетъ его костюму, онъ принимаетъ на себя видъ ночнаго убійцы и облекается въ романическія одежды: сорвавши ихъ, вы найдете не только не злодя, но кроткую, нжную душу, не озлобленнаго поэта, избгающаго сообщества людей для боле достойной бесды съ своими собственными великими мыслями, но веселаго товарища, который иметъ дарованіе воспроизводить на полотн дорогія платья, рукоятки оружіи (съ различными изображеніями), или деревья и лошадей, или гондолы и зданія, и мало ли что еще, у него сильная склонность ко всему живописному, проявляющаяся въ его произведеніяхъ и во вншней его особ, а впрочемъ — это добродушное созданье, любящее своихъ друзей, вино, обды, веселыя собранія и все хорошее. Я находилъ предобрый народъ между этими сумрачными усачами. Они открываютъ устрицы своими ятаганами, жарятъ пирожки на рапирахъ и наполняютъ свои венеціанскіе стаканы виномъ съ водою, половина на половину. Если у нихъ есть деньги въ тощихъ кошелькахъ, будьте уврены, что есть и пріятель, съ которымъ они истратятъ эти деньги. Какой невинной веселостью, какой оживленной бесдой за ужиномъ на продранной скатерти, и удивительными пснями посл ужина, какимъ паосомъ, остроуміемъ, юморомъ наслаждается человкъ, посщающій ихъ общество! Мистеръ Клэйвъ Ньюкомъ, который давно уже бретъ бороду, который сдлался семейнымъ человкомъ и видлъ свтъ съ тысячи различныхъ сторонъ, увряетъ, что жизнь его, какъ студента — художника, и въ отечеств, и за границей, была самымъ пріятнымъ временемъ изо всего его существованія. Разсказъ объ этой жизни такъ же будетъ незанимателенъ, какъ описаніе обда или въ точности переданный разговоръ двухъ любовниковъ, но біографъ, доведшій своего героя до этого періода его жизни, обязанъ разсказать о немъ, прежде чмъ перейдетъ къ другимъ случайностямъ, о которыхъ будетъ повствовать своимъ чередомъ.

Мы можемъ быть уврены, что молодой человкъ имлъ много разговоровъ съ нжно любившимъ его отцомъ по поводу занятій, которыя ему слдовало избрать. Въ отношеніи математическаго и классическаго образованія, старшій Ньюкомъ долженъ былъ сознаться, что изо ста мальчиковъ — пятьдесятъ были также свдущи, какъ его сынъ, и, по-крайней-мр, пятьдесятъ гораздо трудолюбивй, военная служба въ мирное время казалась полковнику Ньюкому дурной дорогой для молодаго человка, такъ любившаго удобства жизни и удовольствія, какъ его сынъ. Страсть же его къ живописи была очевидна для всхъ. Не были ли его учебныя книги наполнены каррикатурами учителей? Даже когда его наставникъ Гриндлей читалъ ему наставленія, онъ инстинктивно нарисовалъ Гриндлея подъ самымъ его носомъ. Художникомъ ршился быть Клэйвъ и ничмъ другимъ, и Клэйвъ, имвшій тогда лтъ шестнадцать отъ роду, началъ изучать живопись, en r&egrave,gle, подъ руководствомъ знаменитаго мистера Гэндиша изъ Сохо.

Извстный портретистъ, Альфредъ Сми, эсквайръ, изъ королевской академіи, рекомендовалъ Гэндиша полковнику Ньюкому однажды, когда оба джентльмена встртились на обд у Анны Ньюкомъ. Мистеру Сми случилось какъ-то разсмотрть нкоторые изъ рисунковъ Клэйва, которые молодой человкъ подарилъ своимъ кузенамъ. Для Клэйва самымъ большимъ удовольствіемъ было рисовать для нихъ картинки, и онъ съ радостью готовъ былъ проводить вс вечера за этимъ занятіемъ. Онъ сдлалъ тысячу очерковъ съ Этели меньше чмъ въ годъ, въ тотъ самый годъ, въ который каждый день, казалось, возвышалъ красоту этого свтлаго созданья, развивалъ нимфоподобныя формы Этели и придавалъ ея лицу новыя прелести. Клэйвъ, разумется, рисовалъ также и Алфреда и всю дтскую вообще, тетку Анну и бленгеймскихъ испанскихъ собакъ, и мистера Куна и его серьги, величественнаго Джона, несущаго ящикъ съ каменнымъ углемъ, и всхъ и все въ этомъ коротко знакомомъ ему дом.

— Какой талантъ у этого мальчика, уврялъ щедрый на похвалы мистеръ Сми. Какая сила и самобытность во всхъ его рисункахъ! Посмотрите на его лошадей! Славно, клянусь Юпитеромъ, славно! А Альфредъ на своемъ пони, а миссъ Этель въ испанской шляп, съ разввающимися по втру волосами! Мн надо взять съ собой этотъ эскизъ — ршительно я беру его, теперь же, и покажу его Ландсиру.

Вжливый художникъ бережно завернулъ рисунокъ въ листъ бумаги, положилъ его въ шляпу, и потомъ утверждалъ неоднократно, что великій живописецъ былъ въ восхищень отъ произведеній молодаго человка. Сми плняло въ Клэйв не одно артистическое дарованіе, онъ находилъ также, что голова его могла бы служить превосходнымъ образцомъ для художника. Какой удивительный цвтъ лица, какое чудное расположеніе волосъ! Какіе глаза! Настоящіе голубые глаза такая рдкость въ наше время! Да и полковникъ: если полковникъ только подаритъ ему нсколько сеансовъ, срый мундиръ бенгальской кавалеріи, серебряное шитье, узенькая полоска красной орденской ленточки, чтобы немножко согрть тонъ картины!… Мистеръ Сми объявилъ, что рдко случается художнику встртить такое удачное сочетаніе красокъ. Съ нашими красными мундирами нтъ никакой возможности сдлать что-нибудь порядочное: самъ Рубенсъ едва могъ совладть съ краснымъ цвтомъ. Взгляните на знаменитаго ‘Всадника’ Кюина въ Лувр: красный цвтъ на всадник представляется ршительно пятномъ на картин. Лучше всего срый цвтъ и серебряное шитье.

Однако-же вс эти доводы нисколько не помшали мистеру Сми написать сэра Брэйана въ яркомъ вице депутатскомъ мундир и упрашивать военныхъ, съ которыхъ онъ писалъ портреты, надвать для сеансовъ непремнно красный мундиръ. Портретъ Клэйва Ньюкома очень удался академику, разумется, потому, что ему нравился субъектъ, къ которому онъ питалъ большую дружбу, тмъ не мене, онъ никакъ не могъ отказаться отъ банковаго билета, посланнаго ему полковникомъ за портретъ и за рамку. Но никакія льстивыя убжденія не могли склонить стараго воина, чтобы онъ дозволилъ снять съ себя портретъ какому бы то ни было артисту, кром одного. Онъ уврялъ, что ему будетъ стыдно заплатить пятьдесятъ гиней за изображеніе своего незамысловатого лица, при этомъ онъ предложилъ въ шутку Джэмсу Бинни перенести свою голову на полотно, и мистеръ Сми съ жаромъ ухватился за эту идею, но честный Джэмсъ прищурилъ свои лукавые глаза и сказалъ, что его красота нисколько не нуждается въ изображеніи, а когда мистеръ Сми распрощался посл обда въ Фицъ-Ройскомъ сквэр, гд происходилъ этотъ разговоръ, Джэмсъ Бинни намекнулъ, что академикъ — не боле какъ старый хвастунъ, и это предположеніе было не совсмъ неправильно. Нкоторые молодые люди, посщавшіе домъ добродушнаго полковника, были отчасти того же мннія и забавлялись безконечными шутками на счетъ живописца. Сми имлъ обыкновеніе осыпать лестью всхъ тхъ, съ кого писалъ портреты, также методически, какъ покрывалъ красками полотно. Онъ раскидывалъ джентльменамъ сти за обдомъ, заманивалъ лестью ничего не подозрвающихъ людей въ свою мастерскую и снималъ съ нихъ голову — прежде, чмъ они успвали опомниться. Однажды, пробираясь изъ Темпля по Гоуландъ-Строту къ дому полковника, мы увидали генералъ-маіора сэра Томаса де-Бутса, выбжавшаго, въ полномъ мундир, изъ дверей мистера Сми и бросившагося въ свой экипажъ. Кучера не было — онъ пошелъ прохлаждаться въ сосднюю харчевню: уличные мальчишки совсмъ засмяли сэра Томаса и привтствовали его крикомъ ‘ура’, когда онъ, возсдалъ въ свою колесницу. Замтивъ насъ, сэръ Томасъ покраснлъ, какъ сукно. Ни одинъ художникъ не ршился бы передать этого багроваго тона: сэръ Томасъ сдлался одною изъ многочисленныхъ жертвъ мистера Сми.

И такъ, въ одинъ день, день, который слдуетъ отмтить крестикомъ, полковникъ Ньюкомъ, съ сыномъ и съ мистеромъ Сми, Ч. К. А., вышли изъ дому и направились къ дому Гэндаша, бывшему не вдалек. Юный Клэйвъ,— предосходный мимикъ, описывалъ друзьямъ свое свиданіе съ профессоромъ и, по обыкновенію, сопровождалъ свой разсказъ разными чертежами на воздух. ‘Право, ступайте взглянуть на Гэндиша, па! вскрикиваетъ Клэйвъ.— Гэндишъ этого ршительно стоитъ. Ступайте къ нему и поступайте въ художники. Тамъ вы найдете такой веселый народъ!

Гэндишъ называетъ ихъ гартистами и говоритъ: ‘Hars est celare Hartem’! Право, онъ такъ говорить. Угощалъ онъ насъ пирогомъ и бутылкой вина, знаете, а кстати угостилъ немножко и латынью. Родитель былъ великолпенъ, сэръ! Надлъ перчатки — вы знаете онъ надваетъ ихъ только въ торжественные дни — и разрядился въ пухъ и прахъ. Ему непремнно слдуетъ быть генераломъ. Онъ долженъ быть генераломъ. Онъ смотритъ фельдмаршаломъ — не правда-ли? Еслибъ вы видли какъ онъ поклонился мистрисъ Гэндишъ и миссамъ Гэндишъ, разряженнымъ до нельзя и сидвшимъ вокругъ стола съ пирогомъ! Онъ беретъ свою рюмку съ виномъ и обводитъ ею кругомъ съ поклономъ. ‘Я надюсь, говоритъ онъ, обращаясь къ молодымъ двицамъ, что вы не часто посщаете студіи. А то молодые люди перестанутъ смотрть на статуи, если вы войдете туда’. Это такъ бы и было: потому-что врядъ ли кому случалось видть подобное безобразіе, но старый добрякъ воображалъ въ каждой женщин — красавицу.

— Мистеръ Сми, вы смотрите на мою Боадишію? сказалъ Гэндишъ. Ужь не хотите ли вы завладть этой картиной, чтобъ увеличить ею свою грай-фрайсрскую коллекцію?

— Да-да, говоритъ мистеръ Сми, защищая рукою глаза и стоя передъ картиной съ такимъ видомъ, какъ будто онъ всматривается, гд ему тронуть кистью Боадишію.

— Она была написана, когда вы еще были молодымъ человкомъ, Сми, за четыре года до того, какъ вы сдлались членомъ академіи. Въ свое время она имла успхъ, были хорошіе отзывы объ этой картин, продолжаетъ Гэндишъ. Но я никогда не могъ получить за нее своей цны, вотъ она и виситъ теперь у меня. Высшія искусства не имютъ хода въ этой стран, полковникъ,— это грустный фактъ.

— Высшее искусство! Мн кажется, что это въ самомъ дл высшее искусство! говоритъ про себя старый Сми, четырнадцать футовъ въ вышину, по-крайней-мр! Потомъ громко: картина эта точно иметъ несомннныя достоинства, какъ вы говорите, Гэндишъ. Раккурсъ этой руки — превосходенъ! Эта красная драпировка, брошенная съ правой стороны картины, сдлана очень искусно!

— Это не то, что портретная живопись, Сми, это высшее искусство, говоритъ Гэндишъ. Модели древнихъ Британцевъ для этой картины стоили мн тридцать фунтовъ — тогда я боролся еще съ нуждой и только что женился на моей Бетси. Вы узнаете Боадишію, полковникъ, въ римскомъ шлем, латахъ и съ копьемъ тогдашняго времени — все изучено, сэръ, по антикамъ, все — древность, знаменитая древность.

— Все кром Боадицеи, говоритъ отецъ. Она останется всегда юною. И онъ принялся читать наизусть стихи изъ Коупера, и прочелъ — махая тростью, какъ древнею трубою — дйствительно славные стихи, крикнулъ юноша:

When the British warrior queen,

Bleeding from tie Roman rods,— *.

* Когда британская воинственная королева, въ крови отъ ударовъ Римлянъ.

— Славные стихи! За то я и перевелъ ихъ альцейскимъ размромъ, говоритъ Клэйвъ, весело смясь и продолжаетъ свой разсказъ.

— О! я должна имть эти стихи въ моемъ альбом, восклицаетъ одна изъ двицъ. Это вы сочинили ихъ, полковникъ Ньюкомъ?

Но Гэндишъ, видите-ли, никогда не думаетъ ни о чьихъ произведеніяхъ, кром своихъ, и потому продолжаетъ:

— Этюдъ моей старшей дочери, выставленный въ 1816 г.

— Нтъ, не въ 16, кричитъ миссъ Гэндишъ. Она не смотритъ цыпленкомъ, это достоврно.

— Ему очень удивлялись, продолжаетъ Гэидишъ, не внимая своей дочери, — я могу показать вамъ, что говорили о немъ газеты въ то время — Morning Chronicle и Examiner — отзывались о немъ съ большой похвалой. Сынъ мой, представленный младенцемъ Геркулесомъ, задушающимъ змю — надъ фортепіано. А это первообразъ моей картины: Non Hangli Said Hangeli.

— Для которой ангелы были списаны понятно съ кого, сказалъ отецъ.

Честное слово, этотъ старый полковникъ, черезъ чуръ строгъ! Но мистеръ Гэндишъ слушаетъ его также мало, какъ и мистера Сми и продолжаетъ все свое, умащая себя съ ногъ до головы лестью, какъ Готтентоты жиромъ.

— Это я самъ, въ тридцать три года! говоритъ онъ, указывая на портретъ джентльмена въ лосинныхъ панталонахъ и въ сапогахъ, сдланныхъ какъ-будто изъ краснаго дерева. Я могъ бы быть и портретистомъ, мистеръ Сми.

— Въ самомъ дл, какое счастье для нкоторыхъ изъ насъ, что вы посвятили себя высшему искусству, Гэндишъ, говоритъ мистеръ Сми, онъ прихлебываетъ вино, и морщась ставитъ рюмку опять на столь. Вино, изволите видть, было не изъ лучшихъ.

— Дв двушки, продолжаетъ неукротимый мистеръ Гэндишъ.— Идея ‘Дтей въ лсу’.— Видъ Песта, снятый мною съ натуры, когда мы путешествовали съ покойнымъ графомъ Кью.— Красота, храбрость, торговля и свобода, соболзнующія вмст съ Британіей о смерти адмирала, виконта Бельсона,— аллегорическая пьэса, написанная въ ранніе мои годы, посл взятія Трафальгара. Мистеръ Фузели видлъ эту картину, сэръ, когда я былъ студентомъ академіи и сказалъ мн: ‘Молодой человкъ, придерживайтесь антиковъ. Ничто не можетъ съ ними равняться’. Таковы были его собственныя слова. Если вы будете такъ добры и пройдете въ мой атріумъ, вы увидите тамъ мою большую картину, также изъ исторіи Англіи. Англійскій историческій живописецъ, сэръ, въ особенности долженъ брать сюжеты изъ англійской исторіи. Ботъ этого именно я и желаю. Почему нтъ у насъ храмовъ, гд бы народъ могъ изучать свою исторію наглядно, не умя даже читать? Почему мой Альфредъ виситъ здсь въ зал? Потому-что нтъ покровительства человку, посвящающему себя высшему искусству. Знаете ли вы этотъ анекдотъ, полковникъ? Король Альфредъ, убгая отъ Датчанъ, укрылся въ хижин пастуха. Жена этого селянина велла незнакомцу испечь пирогъ, и изгнанный король принялся за унизительное для него занятіе. Озабоченный государственными длами, онъ забылъ о немъ, пирогъ подгорлъ, за что хозяйка прибила своего гостя. Я избралъ тотъ моментъ, когда она поднимаетъ руку, чтобы навести ему ударъ. Король принимаетъ его съ величіемъ, смшаннымъ съ кротостью. На заднемъ план растворенная дверь хижины, въ которую входятъ королевскіе офицеры съ извстіемъ о пораженіи Датчанъ, Дневной свтъ озаряетъ отверзтіе, означая зарю надежды. Это происшествіе, сэръ, которое я нашелъ въ своихъ историческихъ изысканіяхъ, сдлалось съ-тхъ поръ до того популярнымъ, сэръ, что сотни художниковъ изображали его въ своихъ картинахъ — сотни! А я, отыскавшій легенду, — остался при своей картин!

— Теперь, полковникъ, говоритъ показчикъ, позвольте мн провести васъ по галере статуй. Аполлонъ, видите Венера Анадіомена, знаменитая Венера, находящаяся въ Лувр, которую я видлъ въ 1814 г. во всей ея слав.— Лаокоонъ.— Нимфа друга моего Динбсона, это единственная вещь, какъ вы видите, которую я допустилъ между антиками. Теперь по этой лстниц взойдемте въ студію, гд, я надюсь, мой юный другъ мистеръ Ньюкомъ, будетъ прилежно работать. Ars longa est, мистеръ Ньюкомъ, Vita brevis.

— Я боялся, сказалъ Клэйвъ, чтобы мой отецъ не привелъ также любимой своей цитаты, начинающейся такъ: ingenuas didicisse — но онъ удержался, и мы пошли въ комнату, гд собралось десятка два учениковъ, которые вс подняли глаза съ рисовальныхъ досокъ на насъ, когда мы вошли.

— Вотъ ваше будущее мсто, мистеръ Ньюкомъ, сказалъ профессоръ, а это мсто вашего молодаго пріятеля — какъ вы мн называли его?

— Я ему сказалъ, что его называютъ Ридлей, потому-что добрый мой старикъ отецъ общалъ также платить и за Д. Д., какъ вы знаете.

— Мистеръ Чиверсъ, старшій ученикъ и блюститель этой залы, въ отсутствіе моего сына. Мистеръ Чиверсъ, это мистеръ Ньюкомъ, джентльмены! Мистеръ Ньюкомъ, новый ученикъ. Сынъ мой, Чарльзъ Гэндишъ, мистеръ Ньюкомъ. Стараніе, джентльмены, стараніе. Ars longa, Vita brevis, et linea recta brevissima est. Сюда полковникъ, по этой лстниц, черезъ дворъ, въ собственую мою студію. Здсь, — джентльмены,— и отдернувъ занавсъ, Гэндишъ сказалъ — глядите!

— Что за торжество искусства скрывалось за ней? спросили мы у Клэйва, насмявшись вдоволь надъ его представленіемъ.

— Шляну долой, Джонъ Джэмсъ! кричитъ Клэйвъ. ‘Теперь, милэди и джентльмены, платите деньги. Милости просимъ, представленіе начинается’! Только плутъ никогда не хотлъ намъ сказать, что представляла завшенная картина Гэндиша.

Гэндишъ былъ плохой живописецъ, но отличный учитель, и въ отношеніи ко всмъ художникамъ, исключая, можетъ быть, одного, хорошій критикъ.

Вскор посл того, Клэйвъ и другъ его Джонъ Джэмсъ начали свои занятія подъ его руководствомъ. Изъ двухъ юношей, свшихъ за рисовальныя доски, одинъ былъ жалкій, въ изношенномъ плать, съ потупленной головой, чуть-чуть не уродъ. Другой блестящій здоровьемъ, ловкостью и платьемъ отъ лучшаго портнаго. Его сопровождали въ студію отецъ и мистеръ Сми, въ вид адъютантовъ, о приход его заране было объявлено, въ краснорчивыхъ выраженіяхъ, почтеннымъ мистеромъ Гэндишемъ.

— Пари держу, что ему здсь будутъ и пироги и вино, сказалъ одинъ ученикъ съ эпикурейскимъ и сатирическимъ направленіемъ. Пари держу, что — стоитъ ему захотть — и то и другое будетъ ему даваться ежедневно.

Въ сущности Гэндишъ предлагалъ ему угощенія только въ вид похвалъ и лестныхъ поощреній. У Клэйва рукава сюртука были на шелковой подкладк, у него на рубашк были запонки. Какая разница была въ покро и цвт этого платья съ тмъ, которое снималъ съ себя Бобъ Грэймсъ, когда облекался въ свою рабочую куртку. За Клэйвомъ прізжалъ обыкновенно экипажъ къ дверямъ Гэндиша (находившимся въ одной изъ аристократическихъ улицъ Сохо). Миссы Гэндишъ улыбались ему изъ окна гостиной, когда онъ садился въ экипажъ и съ пышностью узжалъ, а другія красавицы, жившія напротивъ, миссы Левисонъ, дочери профессора танцевъ, рдко пропускали случай поклониться молодому джентльмену, съ восторженнымъ взглядомъ своихъ большихъ черныхъ глазъ. Вс ршили, что Клэйвъ ‘славный малый, но пальца въ ротъ ему не клади’, и эта похвала была утверждена почти всми членами гэндатской академіи. Кром того, рисовалъ онъ прекрасно. Это не подлежало никакому сомннію. Каррикатуры студентовъ, разумется, появлялись то и дло, а въ отмщеніе за одну такую, сдланную однимъ изъ учениковъ, рыжимъ Шотландцемъ, мистеромъ Сэнди Мак-Колловомъ на Джона Джэмса, Клэйвъ нарисовалъ каррикатуру на Сэнди, возбудившую въ мастерской громкій и не притворный смхъ. А когда каледонскій гигантъ сталъ длать сатирическія замчанія на счетъ столпившихся учениковъ, называя ихъ шайкой подлецовъ и лизоблюдовъ, и еще боле невжливыми именами, Клэйвъ въ одну минуту снялъ съ себя щегольское, на шелковой подкладк верхнее платье, пригласилъ мистера Мак-Коллона на задній дворъ, далъ ему урокъ въ наук, пріобртенной имъ въ капуцинской школ и наказалъ его такими двумя синяками подъ глазами, что молодой художникъ нсколько дней посл того не въ состояніи былъ видть головы Лаокоона, которую срисовывалъ. Преимущество роста и лтъ Шотландца могли бы окончить бой иначе, еслибъ онъ могъ еще продолжаться посл начальныхъ блистательныхъ ударовъ Клэйва съ права и съ лва. Но профессоръ Гэндишъ, услыхавъ шумъ поединка, вышелъ изъ своей мастерской и съ трудомъ поврилъ своимъ глазамъ, когда замтилъ, что глаза бднаго Мак-Коллона въ такомъ печальномъ вид. Надо отдать справедливость Шотландцу, онъ не питалъ посл того злобы на Клэйва. Они сдлались друзьями въ школ и остались ими въ Рим, куда впослдствіи отправились для дальнйшаго ученія. Слава мистера Мак-Коллона, какъ артиста, съ-тхъ-поръ давно установилась. Его Лордъ Ловатъ въ темниц и Гогартъ, пишущій съ него портретъ, Взрывъ церкви въ пол, Пытка Кавенантеровъ, Убійство Регента, Убійство Рицціо, и другія историческія пьэсы, разумется, вс изъ исторіи Шотландіи, составили ему извстность на юг и на свер Британіи. Никому въ голову не приходитъ, глядя на мрачный характеръ картинъ Мак-Коллона, что онъ такой веселый малый, какихъ свтъ не производилъ. Мсяцевъ шесть спустя посл той маленькой размолвки, они съ Клэйвомъ сдлались искренними друзьями и, по внушенію послдняго, мистеръ Джэмсъ Бинни сдлалъ Сэнди первый заказъ. Художникъ избралъ для этой картины превеселый сюжетъ: молодаго герцога Ротсейскаго, умирающаго съ голоду въ темниц.

Въ этотъ періодъ времени, мистеръ Клэйвъ облекся въ toga virilis {Т. е. достигъ возмужалости.} и увидалъ съ неописанной радостью первое появленіе тхъ усовъ, которые впослдствіи придали его лицу такое значительное выраженіе. Бывая у Гэндиша и такъ близко отъ танцовальной академіи, удивительно-ли, что онъ также бралъ уроки и въ искусств Терпсихоры,— пріобртая такую же популярность между танцующимъ народомъ, какъ и между рисующимъ, и сдлавшись везд любимымъ членомъ общества? Онъ длалъ угощенія своимъ товарищамъ въ верхнихъ комнатахъ Фицрой-Сквэра, назначенныхъ для него, и приглашалъ иногда отца и мистера Бинни принять участіе въ этихъ увеселеніяхъ. Много было пропто псенъ, много выкурено трубокъ и много съдено хорошихъ ужиновъ. Недостатка ни въ чемъ не было, но не было и излишества. Никто не видалъ, чтобы кто-нибудь изъ молодыхъ людей выходилъ оттуда, что называется, не въ своемъ вид. Самъ епископъ, дядя Фрэда Бэйгэма, не могъ быть приличне Фрэда Бэйгэма, когда онъ выходилъ изъ дома полковника, потому-что однимъ изъ условій полковника для пріемовъ его сына было то, чтобы не было ничего похожаго на пьянство. Добрый джентльменъ не входилъ туда въ то время, какъ собирались слишкомъ молодые юноши. Онъ видлъ, что они бывали молчаливы въ его присутствіе и оставлялъ ихъ на свобод, довряя слову Клэйва,— а самъ уходилъ въ клубъ съиграть свой обычный роберъ виста. И много разъ онъ слыхалъ шумъ шаговъ удалявшейся молодежи, проходившей мимо дверей его спальни, гд онъ лежалъ въ раздумьи, счастливый мыслью, что сынъ его счастливъ.

XVIII.
Новые товарищи.

Клэйвъ очень смшно разсказывалъ о молодыхъ ученикахъ школы Гэндиша, которые, вс были различныхъ возрастовъ и сословій, и между которыми молодой человкъ занялъ свое мсто съ добродушіемъ и веселостью, рдко покидавшими его въ жизни и доставлявшими ему удобства везд, куда бы судьба его ни забросила. Онъ, правду сказать, везд какъ дома — и въ блестящей гостиной, и въ трактирной зал, и также можетъ любезно разговаривать съ хозяйкой дома высшаго общества, какъ и съ веселой трактирщицей, продающей вино за прилавкомъ. Не было ни одного Гэндишита, который бы въ короткое время не расположился къ молодому человку — отъ мистера Чиверса, старшаго ученика, до пострлнка Гарри Гукера, который въ двнадцать лтъ видлъ столько же горя и рисовалъ также хорошо, какъ многіе ученики въ двадцать пять, и Боба Троттера, маленькаго мученика цлой студіи, который былъ постоянно на посылкахъ у молодыхъ людей и носилъ имъ яблоки, апельсины и грецкіе орхи. Клэйвъ посмотрлъ во вс глаза съ удивленіемъ, когда впервые увидалъ эти простыя угощенія и то удовольствіе, которое они доставляли нкоторымъ изъ молодыхъ людей. Они были въ восхищеніи отъ сосисокъ, не скрывали своей любви къ пирожкамъ съ ягодами, держали пари на инбирное пиво, и брали и давали верхи этою пнистою жидкостью. Между учениками былъ одинъ молодой Еврей, надъ которымъ его собратіи студенты обыкновенно подшучивали, предлагая ему сандвичи съ ветчиной, свиныя колбасы, и т. п. Этотъ молодой человкъ (сдлавшійся впослдствіи страшнымъ богачемъ и обанкротившійся только три мсяца тому) въ то время покупалъ кокосовые орхи и продавалъ ихъ съ барышомъ товарищамъ. Никогда не бывало, чтобы карманы его не были набиты рейсфедерами, французскими карандашами, гранатовыми булавками, которыми онъ постоянно торговалъ. Онъ обращался очень грубо съ Гендишемъ, который, казалось, боялся его. Поговаривали, что дла профессора не совсмъ-то въ хорошемъ положеніи, и что старикъ Моссъ иметъ на него тайное вліяніе. Гонимэнъ и Бэйгэмъ, прійдя однажды въ студію, чтобы видться съ Клэйвомъ, казалось, оба смутились, увидавъ сидящаго тамъ молодаго Мосса (копирующаго Марса).

— Па знаетъ обоихъ этихъ господъ, объявилъ онъ потомъ Клэйву, злобно подмигнувъ своими восточными глазами. Зайдите къ намъ, мистеръ Ньюкомъ, когда вамъ случится проходить черезъ Уардоръ, и взгляните — не понадобится ли вамъ что-нибудь изъ нашего товара. (Слова эти онъ произносилъ посвоему — съ сильнымъ акцентомъ.)

Этотъ молодой человкъ могъ доставать билеты почти во вс театры, онъ ихъ дарилъ или продавалъ, и длалъ въ школ Гэндиша великолпныя описанія блестящихъ маскерадовъ. Клэйву было очень забавно увидать на одномъ изъ этихъ праздниковъ мистера Мосса, въ пунцовомъ кафтан и въ сапогахъ съ высокими каблуками. ‘оиксъ! Смотри впередъ! кричалъ онъ съ безпокойствомъ другому сыну Востока, своему младшему брату, одтому мичманомъ.

Однажды Клэйвъ купилъ у мистера Мосса полдюжины театральныхъ билетовъ и роздалъ ихъ младшимъ товарищамъ студіи. Но когда ловкій молодой человкъ на другой день снова попытался соблазнить его, ‘мистеръ Моссъ,’ — сказалъ Клэйвъ съ большимъ достоинствомъ,— ‘я вамъ очень благодаренъ на ваше предложеніе, только, когда мн вздумается идти въ театръ, я лучше заплачу за билетъ при вход’.

Мистеръ Чиверсъ сидлъ обыкновенно въ углу комнаты, трудясь надъ литографскимъ камнемъ. Онъ былъ суровый и брюзгливый молодой человкъ, находилъ всегда какую-нибудь вину въ младшихъ ученикахъ, для которыхъ служилъ предметомъ насмшекъ,— за нимъ старше всхъ по знаніямъ и лтамъ былъ выше-помянутый Макъ-Коллонъ: оба они сначала были боле обыкновеннаго грубы и придирчивы съ Клэйвомъ, ихъ оскорбляло его богатство, а свтскость, свободное обращеніе и видимое вліяніе на младшихъ учениковъ возбуждало ихъ подозрительность. Сначала Клэйвъ не уступалъ мистеру Чиверсу и платилъ обидой за обиду, но когда онъ узналъ, что Чиверсъ — сынъ безпомощной вдовы, что онъ содержитъ ее тмъ, что получаетъ отъ музыкальныхъ продавцовъ за свои литографическія виньетки, и скуднымъ вознагражденіемъ за свои уроки въ Гэйгэт, — когда Клэйвъ замтилъ, или ему показалось, что старшій ученикъ въ класс смотритъ голодными глазами, какъ наслаждаются, завтракая хлбомъ съ сыромъ и разными сластями, другіе его товарищи,— отвчаю вамъ, что вражда мистера Клэйва къ Чиверсу мгновенно перешла въ состраданіе и расположеніе, онъ искалъ и безъ сомннія нашелъ средство помочь Чиверсу, не оскорбляя его гордости.

Не по-далеку отъ школы Гэндиша было, а — можетъ-быть — есть и теперь, другое заведеніе для обученія живописи — школа Баркера, въ которой, сверхъ того, писали съ натуры и костюмовъ, ее посщали студенты, далеко обогнавшіе въ живописи учениковъ Гэвдиша. Между этими послдними и Баркеритами было постоянное соперничество и соревнованіе, и въ школъ, и вн ея. Гэндишъ послалъ боле учениковъ въ королевскую академію, Гэндишъ сформировалъ трехъ медалиствовъ, и послдній студентъ королевской академіи, посланный въ Римъ, былъ Гэндишитъ. Баркеръ, напротивъ, презиралъ и ненавидлъ королевскую академію, и смялся надъ тамошними произведеніями. Баркеръ выставлялъ свои картины въ Пэль-Мэл и въ Соффольской улиц: онъ осыпалъ насмшками стараго Гзидиша и его картины, сдлалъ окрошку изъ его ‘ngli’, и изрубилъ въ куски ‘Короля Альфреда’. Молодые люди обихъ школъ обыкновенно встрчались въ кофейной Лнди, играли тамъ на бильярд, курили и дрались. Пока Клэйвъ и пріятель его Джонъ Джэмсъ не поступили къ Гэншшу, выигрышъ постоянно оставался на сторон Баркеритовъ. Фредъ Бэйгэмъ, который зналъ вс кофейни въ город и котораго заглавныя буквы были вырзаны на дверяхъ тысячи тавернъ, одно время постоянно посщалъ Лнди, игралъ пульку съ молодыми людьми и брезгалъ мочить свою бороду въ ихъ кружкахъ съ пивомъ, когда они его угощали. И самъ усердно ихъ угощалъ, когда случались деньги. Вообще онъ былъ почетнымъ членомъ академіи Баркера. Мало того, когда долго не приходилъ гвардеецъ, служившій натурщикомъ для одной изъ героическихъ картинъ Баркера — Бэйгэмъ обнажалъ свои руки и атлетическія плечи и становился въ позу Франца Эдуарда передъ Филиппою, высасывающей изъ раны ядъ. Онъ приводилъ своихъ друзей къ этой картин на выставк и съ гордостью на нее указывалъ.

— Посмотрите на этотъ двойной мускулъ, сэръ, а. теперь на этотъ — это торжество Баркера, сэръ, а это мускулъ Фреда Бэйгэма, сэръ.

Фрэдъ Бэйгэмъ нигд не бывалъ такъ великъ, какъ въ обществ художниковъ, и очень часто посщалъ ихъ дымныя жилища и веселыя бесды. Клэйвъ отъ него и узналъ о бдности и трудолюбіи Чиверса. Много добрыхъ совтовъ могъ подать въ случа нужды Фрэдъ Бэйгэмъ, и много, какъ слышно, добрыхъ длъ и благородныхъ услугъ и благотвореній было сдлано этимъ веселымъ чудакомъ, или другими, по его ходатайству. Его предостереженія какъ нельзя больше были полезны Клэйву, въ то время, какъ нашъ молодой человкъ начиналъ свое житейское поприще, и онъ признавался, что Фрэдъ удержалъ его своими мудрыми совтами отъ многихъ промаховъ.

Спустя немного времени по вступленіи Клэйва и Джона Джэмса въ школу Гэндиша, она начала съ успхомъ подвизаться въ борьб съ своей соперницей. Молчаливый юноша признанъ былъ геніемъ. Копіи его были превосходны по нжности и оконченности. Рисунки дышали граціей и богатствомъ фантазіи. Мистеръ Гэндишъ относилъ къ себ геній Джона Джэмса, Клэйвъ всегда съ любовью признавался, что онъ, какъ живописецъ, многимъ обязанъ своему другу, его вкусу, восторженному увлеченію и добросовстному изученію искусства. Что до Клэйва, то, успвая въ академіи, въ свт онъ успвалъ вдвое больше. Онъ былъ очень красивъ, отваженъ, веселость и откровенность его восхищали всхъ и покоряли ему сердца. Денегъ у него всегда было вдоволь и онъ сыпалъ ими, какъ юный лордъ. Онъ могъ легко побивать на бильярд весь клубъ Лнди и давать впередъ даже непобдимому Фрэду Бэйгэму. Онъ плъ славныя псни за ихъ веселыми ужинами, и для Джона Джэмса не было большаго наслажденія, какъ слушать его свжій голосъ и слдить глазами за молодымъ побдителемъ по бильярду, гд шары, казалось, были у него въ полномъ повиновеніи.

Нельзя сказать, чтобы Клэйвъ былъ однимъ изъ самыхъ лучшихъ учениковъ мистера Гэндиша. Нкоторые изъ молодыхъ студентовъ утверждали, что — не прізжай Клэйвъ въ классъ на лошади — профессоръ Гэндишъ измнилъ бы своему обыкновенію и не выставлялъ бы Клэйва достохвальнымъ примромъ. Надобно сознаться, что юныя лэди прочли въ ‘Книг Баронетовъ’ исторію дяди Клэйва и что молодой Гэндишъ, вроятно ради пользы искусства, начертилъ тэму для картины, въ которой, на основаніи этой достоврной книги, одинъ изъ Ньюкомовъ былъ представленъ весело-подходящимъ къ Смитфильдскому костру, среди злокозненныхъ Доминиканцевъ, убжденія ихъ не производили ни малйшаго вліянія на мученика изъ рода Ньюкомовъ. Сэнди М. Коллонъ отвтилъ на этотъ эскизъ контръ-эскизомъ, на которомъ брадобрей короля Эдуарда Исповдника изображенъ въ хлопотахъ около бороды своего монарха. На этотъ сатирическій рисунокъ Клэйвъ не преминулъ отвтить рисункомъ, представлявшимъ Соунея Бина М. Коллона, вождя тезоименнаго клана: вождь сходитъ со своихъ горъ въ Эдинбург и останавливается въ изумленіи, увидавъ въ первый разъ пару штановъ. Подобныя каррикатуры вращались безпрестанно между студентами академіи Гэндиша. Между ними не было ни одного, который бы не пострадалъ отъ каррикатуръ такъ или иначе. Тотъ, у кого глаза разбгались нсколько врознь, былъ надляемъ самымъ плачевнымъ косоглазіемъ. Юноша, награжденный отъ природы нкоторою длиннотою носа, былъ изображаемъ каррикатуристами съ чудовищнымъ хоботомъ. Маленькій Бобби Моссъ, жидокъ — артистъ изъ Уардоръ-Стрита, былъ представляемъ въ трехъ шляпахъ, одна на другой, и съ мшкомъ стараго платья за плечами. Не были пощажены и сутуловатыя плеча Джона Джэмса, хотя Клэйвъ съ негодованіемъ возставалъ на это уродливое изображеніе его друга горбуномъ и утверждалъ, что гршно смяться надъ природнымъ безобразіемъ.

Нашъ пріятель, если уже необходимо говорить о немъ полную правду, не смотря на то, что могъ быть поставленъ на ряду съ самыми откровенными, великодушными и мягкосердыми людьми, былъ, по своей природ, немножко высокомренъ, и повелителенъ, очень можетъ быть, что образъ его жизни и окружавшее его общество способствовали развитію нкоторыхъ недостатковъ его характера и усилили въ немъ ту самовлюбленность, въ которой упрекали его враги и — нельзя сказать — чтобы несправедливо. Извстно, что онъ и теперь еще съ большимъ прискорбіемъ жалуется на свое раннее освобожденіе изъ школы и сознается, что лишніе два года подъ Ферулой его тирана Ольдъ-Годжа, принесли бы ему не мало пользы. Жалуется онъ и на то, что его не отдали въ коллегію, гд молодой человкъ, если не пріобртетъ дальнйшихъ познаній, по-крайней-мр, научится встрчаться въ обществ съ равными себ и безъ сомннія признавать лучшихъ, между тмъ, какъ въ художественномъ класс бднаго мистера Гэвдиша, юный джентльменъ не встрчалъ ни одного товарища, который, такъ или иначе, не былъ бы его льстецомъ — подчиненнымъ или поклонникомъ. Вліяніе его богатой и знатной родни производило большее или меньшее впечатлніе на весь этотъ бдный народъ, который былъ на посылкахъ у Клэйва и старался наперерывъ снискать расположеніе молодаго набоба. Добросердечіе заставляло его принимать эти льстивыя послуги, а врожденныя снисходительность и веселость вовлекали въ такое общество, отъ котораго ему лучше бы было быть подальше. Можно предположить наврное, что ловкій юноша Моссъ, котораго родители торговали картинами, мебелью, разной ветошью и галантерейнымъ товаромъ, приносилъ Клэйва въ жертву своимъ расчетамъ, снабжая его перстнями, цпочками, запонками, ярко сіяющими булавками и тому подобными бездлушками: плутоватый Клэйвъ обыкновенно хранилъ ихъ въ своей конторк и надвалъ только за глазами родителя и мистера Бинни, не спускавшаго съ юноши сторожкихъ глазъ.

Мистеръ Клэйвъ обыкновенно выходилъ изъ дому около полудня, то-есть, именно въ то время, когда думали, что онъ отправляется въ студію Гендиша. Но всегда ли юный джентльменъ сидлъ въ это время на школьной лавк и благоговйно копировалъ антики, какъ предполагалъ его отецъ? Мн кажется, что его мсто часто бывало пусто. Пріятель его Джонъ Джэмсъ работалъ каждый день и цлый день. Нсколько разъ степенный молодой студентъ замчалъ отсутствіе своего патрона и, безъ сомнній преслдывалъ его кроткими увщаніями, но когда Клэйвъ принимался за дло, оно кипло въ его рукахъ и Ридлей слишкомъ его любилъ, чтобы намекнуть дома объ отлучкахъ молодаго повсы. Поэтому отецъ Клэйва ни мало не сомнвался, что вс поступки его сына были совершенно правильны и что онъ былъ лучшимъ изъ лучшихъ юношей.

‘Если этотъ юноша будетъ продолжать такъ же очаровательно, какъ онъ началъ’,— отзывался Бэрнсъ Ньюкомъ о своемъ родственник,— ‘онъ скоро сдлается образцомъ. Вчера вечеромъ я видлъ его въ вокзал, въ сообществ молодаго Мосса, котораго отецъ пускаетъ деньги въ ростъ и торгуетъ разной рухлядью въ Уардоръ-Стрит. Двое трое молодыхъ людей, вроятно — старьевщики, покончившіе съ дневными трудами, сопровождали мистера Ньюкома и его пріятеля: распивали аракъ въ бесдк. Мой двоюродный братецъ Клэйвъ — отличный юноша: я увренъ, что онъ принесетъ честь нашему семейству.’

XIX.
Полковникъ дома.

Домъ нашего добраго полковника получилъ новую раскраску, очень похожую на румяна ‘г-жи Latour’, которыя ея печальному лицу придавали еще боле пасмурный видъ. Кухня была претемная. Конюшни были также очень темны. Большіе, мрачные корридоры, растрескавшіяся оранжереи, полуразрушенная ванна съ печально журчащею водою цистерны, широкая, слабоосвщенная лстница — все это представляло очень унылое зрлище, но полковникъ находилъ свой домъ чрезвычайно пріятнымъ и веселымъ, и набивалъ его биткомъ, чмъ ни попало. Сегодня, напримръ, являлся цлый козъ стульевъ, на другой день вагонъ съ каминными ршетками, щипцами, зеркалами, глиняною посудой, множествомъ разныхъ припасовъ, словомъ — полковникъ излилъ на свою обитель вс щедроты.

Въ боковой гостиной были желтыя занавски, а въ лицевыхъ комнатахъ зеленыя. Коверъ былъ капитальнымъ пріобртеніемъ, по очень дешевой цн, сэръ, съ аукціону въ Эйстонъ-Сквэр. Полковникъ былъ противъ покупки ковра на лстницу. Что въ немъ толку? Какая прибыль людямъ отъ ковра на лстниц? Собственное отдленіе полковника представляло собою удивительный подборъ разнаго хлама. Полки, которыя онъ прибивалъ собственноручно, индійскія платья, ящики камфарнаго дерева. Да и на что ему были нужны разныя бездлушки? для стараго солдата все хорошо. Но парадная спальня изобиловала различными предметами великолпія: въ ней стояла кровать, такая большая, какъ генеральская палатка, большое зеркало — полковникъ обыкновенно смотрлся въ маленькое, разбитое, стоившее ему не дороже панталонъ короля Стефана — и прекрасный новый коверъ, но стны спальни были такъ обнажены, такъ обнажены, какъ плечи старой миссъ Скрэггъ, а имъ было бы лучше быть чмъ-нибудь прикрытыми. Спальня мистера Бинни отличалась чистотой, уютностью и удобствомъ. У Клэйва была мастерская и спальня на верху, ему было предоставлено убрать эти комнаты по собственному вкусу. Какъ же онъ и потшился съ Ридлеемъ въ Уардоръ-Стрит! Какихъ очаровательныхъ картинокъ не накупили они — и охоты и скачки, и красавицъ-лэди — и все обдлали своими руками, вырзали и наклеили на ширмы, на рамы, на стекла, развсили по стнамъ. Когда комнаты были готовы, они сдлали вечеръ и пригласили полковника, мистера Бинни, двухъ джентльменовъ изъ ‘подворья Ягненка’, мистера Гонимэна и Фрэда Бэйгэма. Безъ Фрэда Бэйгэма дло не могло обойдтись. Фрэдъ Бэйгэмъ спросилъ откровенно: ‘Будетъ-ли мистеръ Шеррикъ, съ которымъ вы такъ сошлись въ послднее время, — замтьте, я ничего не говорю, но только совтую новопрізжимъ въ Лондонъ быть осторожными въ выбор друзей — будетъ-ли у васъ, мои юные друзья, мистеръ Шеррикъ? Если будетъ, Фрэдъ Бэйгэмъ долженъ почтительно уклониться отъ приглашенія.’

Мистера Шеррика не приглашали, и — стало-быть — Фрэдъ Бэйгэмъ явился. Но Шеррикъ бывалъ приглашаемъ въ другіе дни, — и странное общество собиралъ нашъ честный полковникъ въ этомъ странномъ дом, такомъ темномъ, печальномъ, такомъ неудобномъ, но за то такомъ пріятномъ. Полковникъ одинъ изъ самыхъ гостепріимныхъ людей, какіе только жили на свт, любилъ собирать около себя друзей, и надобно сознаться, что на этихъ вечерахъ въ Фитцрой-Сквэр сталкивались самые разнородные люди. Точные остиндскіе джентльмены съ Ганноверскаго сквэра, художники, пріятели Клэйва,— джентльмены всхъ возрастовъ, со всевозможными бородами и во всевозможныхъ нарядахъ. По временамъ забглый старый товарищъ изъ школы Капуценовъ, присматривавшійся сколько могъ, къ обществу, въ которомъ очутился. По временамъ нсколько лэди. Неистощимая вжливость добраго хозяина заставляла нкоторыхъ изъ постительницъ забывать странный составъ общества.

Он никогда не видывали такихъ странныхъ волосатыхъ господъ, какъ юные художники, и такихъ въ изумленіе приводившихъ женщинъ, какія собирались у полковника Ньюкома. Онъ былъ очень добръ ко всмъ старымъ двамъ и бднымъ вдовамъ. Отставные капитаны, съ цлою фалангою дочерей, находили въ немъ лучшаго друга. Онъ посылалъ за ними экипажи и развозилъ ихъ обратно по городскимъ предмстьямъ, въ которыхъ они обитали. Гэндишъ, мистриссъ Гэндишъ и четыре миссы Гэндишъ, въ пурпурныхъ платьяхъ, были постоянными постителями soires полковника. ‘Я не нахожу похвалъ, сэръ, для гостепріимства моего именитаго товарища по оружію’, говорилъ мистеръ Гэндишъ. ‘Я всегда питалъ особенную страсть къ арміи. Я самъ три года служилъ въ сохскихъ волонтерахъ, до конца войны, сэръ, до конца войны.’

Великолпное зрлище представлялъ собою мистеръ Фредерикъ Бэйгэмъ пускаясь въ вальсъ или становясь въ кадриль съ одною изъ старйшихъ гурій полковничьихъ вечеровъ. Фредерикъ Бэйгэмъ, всегда выбиралъ самыхъ жалкихъ дамъ и обращался къ нимъ съ почтительными комплиментами и высокопарнымъ разговоромъ. Полковникъ точно также танцовалъ кадриль съ невозмутимой важностью. Вальсъ быль изобртенъ поздне времени его юности, но въ кадриляхъ началь онъ упражняться съ-тхъ поръ, какъ он появились первый разъ въ Калькутт, около 1817, стоило посмотрть, какъ онъ велъ какую-нибудь невзрачную старую дву, какъ онъ кланялся ей по окончаніи танца, съ какой величественной простотою выдлывалъ соло: право, это было незабвенное зрлище. Еслибы Клэйвъ Ньюкомъ не былъ надленъ такимъ тонкимъ тактомъ юмора, простодушіе его отца наврное заставило бы его покраснть.

Но искренняя доброта и дтская доврчивость полковника длали его только миле въ глазахъ сына. ‘Поглядите на старика, Пенденнисъ’, говорилъ Клэйвъ: ‘поглядите, какъ онъ ведетъ къ фортепьяно старую миссъ Тидзвелль. Неправда ли, онъ смотритъ настоящимъ старымъ герцогомъ. Бьюсь объ закладъ, что она надется сдлаться моей мачихой. Вс женщины, старыя и молодыя, кокетничаютъ съ моимъ родителемъ. Долженъ ли онъ порицать ихъ? Вотъ она пошла! Я увренъ, что онъ съуметъ заставить пть ее также сладко, какъ соловей. О, старая малиновка! посмотрите, какъ старое сердце родителя колотится въ труди!…’

— Здравствуйте, дядюшка Чарльзъ! послушайте, м. Коллонъ, какъ подвигается вашъ герцогъ… какъ-бишь его… умирающій съ голоду въ замк? Гэндишъ говоритъ, что картина очень хороша.

Юноша отходитъ къ групп художниковъ.

Мистеръ Гонимэнъ приближается съ натянутой улыбкой, играющей на его лиц, какъ лунный свтъ на фасад капеллы лэди Уиттльси.

— Эти вечера самые странные, какіе я только видлъ, шепчетъ Гонимэнъ. Найдясь въ подобномъ собраніи, невольно поражаешься неизмримостью Лондона о сознаніемъ собственнаго ничтожества. Не измняя моему духовному характеру и даже настоящему моему занятію, какъ временный владлецъ лондонской капеллы, я видалъ много народу, а здсь, безъ сомннія, общество составлено изъ весьма почтенныхъ особъ, и между-тмъ я не знаю никого, на комъ ни останавливалъ своихъ глазъ. Откуда появились къ моему доброму брату такія личности?

— Вотъ, это,— говоритъ собесдникъ мистера Гонимэна: знаменитый, хотя и не взысканный публикою художникъ, профессоръ Гэндишъ, одна только низкая зависть воспрепятствовала ему быть избраннымъ въ члены королевской академіи… Вроятно, вы слыхали о великомъ Гэндиш?

— Поврьте, мн очень совстно сознаться въ моемъ невжеств, но званіе духовнаго лица и сопряженныя съ нимъ обязанности мало, очень мало позволяютъ ознакомиться съ изящнымъ.

— Гэндишъ, сэръ, одинъ изъ величайшихъ геніевъ, которыхъ когда-либо попирала ногами неблагодарная отчизна. Онъ выставилъ свою первую картину ‘Альфредъ въ хижин Нитерда’ въ 180… году (онъ говоритъ, что первый написалъ на этотъ сюжетъ), но смерть лорда Нельсона и Трафальгарская побда были причиною того, что эта картина прошла незамченною. Въ 1816 году, онъ написалъ свою знаменитую ‘Боадицею’. Вы видите ее передъ вами: вотъ она, эта лэди съ яснымъ челомъ и въ тюрбан. Въ томъ же году Боадицея сдлалась мистриссъ Гэндишъ. Не поздне 27-го года, онъ показалъ свту свое произведеніе ‘Не Англичане — Ангелы’: два дйствующія лица этой картины, какъ видите, одты въ платья цвта морской воды — это миссы Гэндишъ. Юноша въ берлинскихъ перчаткахъ служилъ моделью для маленькаго генія картины.

— Какъ удалось вамъ, постороннему, узнать вс эти подробности? опрашиваетъ мистеръ Гонимэнъ.

— Очень просто: Гэндишъ самъ разсказывалъ мн разъ двадцать. Онъ длится этой исторіей со всякимъ, кого не увидитъ. Разсказывалъ ее и сегодня за обдомъ. Боадицея и Ангелы появились посл.

— Сатира! сатира, мистеръ Пенденнисъ! восклицаетъ проповдникъ, грозя пальцемъ, обтянутымъ лавендовой перчаткой. О, какъ надобно остерегаться злаго остроумія! Но когда ужь у человка такое направленіе, удержаться трудно, — я это знаю.

— Добрый вечеръ, любезный полковникъ! Сегодня у васъ большое собраніе. У этого джентльмена очень пріятный басъ: мистеръ Пенденнисъ и я все время слушали съ величайшимъ наслажденіемъ. Псня ‘Волкъ’ какъ разъ подходитъ къ его голосу.

Автобіографія мистера Гэндиша заняла все посл-обденное время, когда дамы встали изъ за стола полковника Ньюкома. Мистеръ Гобсонъ Ньюкомъ заснулъ во время разсказа, сэръ Корри Боутонъ и двое-трое ученыхъ и воинственныхъ гостей полковника молчали въ замшательств. Честный мистеръ Бинни, съ добродушной улыбкой на лукавомъ лиц, попивалъ по обыкновенію клэретъ и по временамъ смшилъ замысловатой шуткой джентльменовъ на своемъ конц стола. Мистриссъ Ньюкомъ сидла подл него съ чувствомъ оскорбленнаго достоинства… не потому ли, что брилліанты леди Баутонъ кидались ей въ глаза? Ея милость и ея дочери были одты великолпно, потому-что вечеромъ были приглашены на придворный балъ. Можетъ-быть, мистриссъ Ньюкомъ было непріятно, что ее не пригласили на королевское увеселеніе. Такъ-какъ эти празднества начинались довольно рано, приглашенныя на нихъ лэди должны были оставить домъ полковника до начала вечера, который, по собственному признанію лэди Анны, до того утомилъ мистриссъ Ньюкомъ, что она была вынуждена отправиться домой.

Лэди Анна Ньюкомъ оказалась въ этомъ случа настолько же любезной, на сколько ея сноха была въ дурномъ расположеніи духа. Лэди Анна восхищалась всмъ въ дом полковника. Ей никогда и въ голову не приходило, чтобы въ этомъ квартал были такіе прекрасные дома. Обдъ, по ея мннью, былъ такой изысканный, мистеръ Бинни — такой добрый и веселый джентльменъ. А этотъ высокій джентльменъ съ воротничками, отложенными, какъ у лорда Байрона, необыкновенно красивъ и преисполненъ познаній. Что онъ, очень знаменитый художникъ? (Конечно мистеръ Сми былъ довольно опредленнаго мннія на свой счетъ, но остерегался высказываться). Да и вс эти художники такъ своеобразны, занимательны и красивы. Передъ обдомъ лэди Анна настоятельно требовала, чтобъ ей показали Клэйвову обитель, съ ея рисунками, слпками и трубками. ‘Ахъ, негодный шалунъ, ты также ужь началъ курить?’ спрашиваетъ она, оглядывая съ восхищеніемъ комнату. Она восхищается ршительно всмъ. Ничто не ускользаетъ отъ ея восторга.

Добрыя родственницы поцловались при встрч съ той искренностью, которую такъ пріятно засвидтельствовать про встрч родственницъ, живущихъ въ единодушіи.

Съ одной стороны было сказано: ‘Моя милая Марія, мы не видались съ вами цлые вки!’ — ‘Моя милая Анна, у насъ столько прибавилось занятія, наши круги такъ различны…’ томно отвтили съ другой стороны. ‘Сэръ Брэйанъ вроятно не пріхалъ?… Ну вотъ, полковникъ!…’ Она игриво повертывается къ полковнику и ударяетъ его веромъ…. ‘Не говорила-ли я вамъ, что сэръ Брэйтонъ не прідетъ?’

— Его задерживаютъ въ нижней палат, моя милая! Эти ужасные комитеты. Ему такъ непріятно, что онъ не можетъ пріхать.

— Знаю, знаю, милая Анна!… У членовъ парламента всегда есть отговорки… Я принимала кое-кого изъ членовъ… Мистеръ Шалоо и мистеръ М’Шели, предводители нашей партіи, часто приводятъ меня въ ршительное отчаяніе… Я знала, что Брэйанъ не прідетъ. Мой мужъ явился на приглашеніе изъ Марбль-Гэда. Никакое обстоятельство не могло-бы насъ заставить отказаться отъ братнина вечера.

— Конечно. Я пріхалъ сегодня изъ Марбль-Гэда и передъ отъздомъ провелъ четыре часа на снокос, потомъ до пяти часовъ пробылъ въ Сити, потомъ злилъ смотрть лошадь въ Таттерсам, проголодался, какъ охотникъ, и усталъ, какъ поденщикъ, говоритъ мистеръ Ньюкомъ, заложивъ руки въ карманы… Какъ вы поживаете, мистеръ Пенденнисъ? Марія, ты помнишь мистера Пенденниса, не правда-ли?

— Очень помню, отвчаетъ томная Марія.

Затмъ докладываютъ о прізд мистриссъ Гэндишъ, полковника Топгэма и маіора М. Краккена, а затмъ, въ перьяхъ, брилліантахъ и во всемъ великолпіи, являются лэди Боутонъ и миссъ Боутонъ, снарядившіяся на балъ королевы, и — слдомъ сэръ Корри Боутонъ, еще не такъ спокойный въ своемъ депутатскомъ мундир, какъ теперь, но очень застнчивый, въ синихъ брюкахъ съ серебряными лампасами. Клэйвъ съ изумленіемъ и восторгомъ поглядываетъ на этихъ очаровательныхъ лэди, шелестящихъ свжею парчею, перьями, брилліантами и прочими великолпными уборами. У самой тетушки Анны нтъ такого придворнаго костюма, а тетушка Марія краснетъ отъ стыда, при вид новыхъ гостей и при мысли, что, ради квакерской простоты, сочла излишнимъ явиться на обдъ въ плать съ высокимъ лифомъ и въ перчаткахъ, боле грязныхъ, чмъ обыкновенно. Правда, что у нея прекрасная ножка и что она безпрестанно выставляетъ ее изъ-подъ платья, но что значитъ нога мистриссъ Ньюкомъ въ сравненіи съ очаровательнымъ маленькимъ башмачкомъ, который показываетъ и вновь скрываетъ миссъ Боугонъ. Этотъ блестящій, блый атласный башмачекъ, этотъ розовый чулокъ, выглядывающій по временамъ изъ-подъ шелестящихъ складокъ платья и скромно прячущійся подъ свою снь — вся эта стройная ножка, не смотря на свою легкость, тяжело давитъ мистриссъ Ньюкомъ.

Не удивительно, что она въ дурномъ расположеніи духа. Есть такіе зловредные люди, которые съ удовольствіемъ готовы засвидтельствовать подобное пораженіе. Въ этотъ день вс льстивыя рчи мистера Сми не могли укротить мистриссъ Ньюкомъ. Она была точно въ такомъ-же положеніи, въ какомъ бывали иногда его полотна, когда онъ не могъ на нихъ писать.

Что случилось съ ней въ гостиной, когда лэди, приглашенныя на обдъ, ухали, а созванныя на вечеръ стали съзжаться, что случилось съ ней и съ ними — объ этомъ я не люблю думать. Первыя пріхали Гэндиши. Боадицея и ангелы. Мы могли догадаться объ этомъ факт потому, что юный мистеръ Гэндишъ, весь раскраснвшійся, явился во время дессерта. Молодыя и старыя, хорошенькія и съ обыкновенными лицами — вс были одты въ лучшія платья и въ недоумніи посматривали на мистриссъ Ньюкомъ, упорствовавшую въ простот наряда. Когда мы посл обда поднялись въ верхній этажъ, она сидла въ полномъ одиночеств и постукивала веромъ по камину. Около нея, въ почтительномъ отдаленіи, собрались робкія группы дамъ, поджидавшихъ вторженія джентльменовъ и начала веселья. Слышали, какъ мистеръ Ньюкомъ, звая, взошелъ на лстницу и сказалъ своей супруг: ‘Отправляйся-ка поскоре!’ И оба, сойдя внизъ, стали дожидаться своего экипажа, а потомъ покинули Фитцрой-Сквэръ.

Но вотъ входитъ мистеръ Бэрнсъ Ньюкомъ, чрезвычайно развязный и веселый, съ цвткомъ въ петличк фрака и подъ-руку съ однимъ изъ своихъ пріятелей. ‘Какъ поживаете, Пенденнисъ?’ спрашиваетъ онъ съ видомъ чистаго дэнди. ‘Вы здсь обдали? По-видимому, здсь! (а Бэрнсъ, по-видимому, обдалъ конечно въ другомъ мст). Меня пригласили холодно, только на soire. Кто обдалъ? Мама, Боутоны, дядюшка съ тетушкой… Этихъ я видлъ внизу въ библіотек: поджидаютъ экипажа, онъ заснулъ, а она — мрачне гроба.

— Отчего мистриссъ Ньюкомъ сказала, что я не встрчу здсь на верху ни одного знакомаго лица? спрашиваетъ товарищъ Бэрнса. Напротивъ, у меня здсь цлая куча знакомыхъ. Вотъ Фредъ Бэйгэмъ отплясываетъ, какъ арлекинъ.— Вотъ мой учитель рисованія, старикъ Гэндишъ. Вотъ мои брэйтонскіе друзья — вашъ дядюшка и вашъ двоюродный братъ, Бэрнсъ. Какъ они мн приходятся? Должны быть въ какомъ-нибудь родств. Славный малый вашъ двоюродный братъ!

— Онъ-то, пробормоталъ Бэрнсъ — отличный малый, — нисколько не задорный,— терпть не можетъ лести и прихвостниковъ, — и выпить также не любитъ,— очаровательный юноша!… Взгляните, вонъ тамъ молодой человкъ говоритъ съ лучшимъ другомъ Клэйва, горбатымъ малымъ, съ длинными волосами. Знаете, кто этотъ другъ? Сынъ дворецкаго стараго Тоднортона. Клянусь жизнью, что это правда.

— Такъ что-же — мн то что за дло! вскрикиваетъ лордъ Кью. Я не знаю особы почтенне дворецкаго. Каждый человкъ долженъ быть чьимъ-нибудь сыномъ. Вотъ я теперь въ среднихъ лтахъ о питаю скромную надежду, что и самъ похожъ на дворецкаго. Положимъ, что вы посадили десятокъ буфетчиковъ въ палату лордовъ: неужели вы думаете, что они не будутъ также представительны на видъ, какъ любой десятокъ пэровъ? Посмотрите на лорда Уэсткота — онъ ршительно похожъ на дворецкаго: оттого Англія и почтила его довріемъ. Я никогда съ нимъ не обдаю, но воображаю, что настоящее его мсто должно быть за буфетомъ… Къ вамъ подходитъ этотъ невыносимый старикашка Сми… Какъ вы поживаете, мистеръ Сми?

Мистеръ Сми улыбается сладчайшей улыбкой. Въ кольцахъ, съ брилліантовой запонкой, въ краономъ бархатномъ жилет, Альфредъ Сми можетъ стоять на ряду съ самыми щеголеватыми и любезными старыми холостяками. ‘Здравствуйте, дорогой милордъ!’ говоритъ онъ приторно-льстиво. ‘Кто бы могъ подумать, что вашу милость можно встртить здсь?’

— Отчего-же нтъ, мистеръ Сми? спрашиваетъ отрывисто лордъ Кью.— Разв быть здсь не пристойно? Я и пяти минутъ не усплъ пробыть въ этомъ дом, а ужь мн трое сказали одно и то же: мистриссъ Ньюкомъ, которая сидитъ внизу и съ бшенствомъ дожидается своего экипажа, снисходительный Бэрнсъ и, наконецъ, вы. Но зачмъ-же вы приходите сюда, Сми?.. Какъ ваше здоровье, мистеръ Гэндишъ? Какъ процвтаютъ ваши искусства?

— Вашъ милостивый вопросъ заставляетъ ихъ процвтать, милордъ, отвчаетъ Гэндишъ. Ваша благородная фамилія всегда имъ покровительствовала. Я горжусь, что вы, милордъ, узнали меня въ этомъ дом, гд именитый отецъ одного изъ моихъ учениковъ длаетъ для насъ вечеръ. Молодой мистеръ Клэйвъ очень много общаетъ: — у него, на знатока, истинно-замчательное дарованіе.

— Превосходный талантъ, честное слово, превосходный! вскрикиваетъ мистеръ Сми. Я самъ не пишу животныхъ и вообще не придаю большаго значенія этой отрасли живописи, но, мн кажется, что молодой человкъ пишетъ лошадей удивительно-удачно. Надюсь, лэди Уольгэмъ совершенно здорова и довольна портретомъ своего сына? Стокгольмъ, смю думать, что портретъ вашего брата похожъ на него, какъ дн кайли воды… Мн бы очень хотлось испросить позволеніе написать старшаго брата, также какъ и меньшаго, милордъ!

— Я — живописецъ историческій, но, если лорду Кью вздумается снимать съ себя портретъ, надюсь, милордъ вспомнитъ о старомъ слуг его семейства, Чарльз Гэндиш, восклицаетъ профессоръ.

— Я — точно Сусанна между двумя старцами, говоритъ лордъ Кью.— Оставьте въ поко мою неввиность, Сми! Мистеръ Гэндишь, не преслдуйте моей скромности вашими предложеніями. Мн не зачмъ рисоваться. Я не гожусь для историческаго живописца, мистеръ Гэндишъ.

— Алкивіадъ служилъ образцомъ для статуй Праксителя, а Периклъ для статуй Фидія, замчаетъ Гэндишъ.

— Обстоятельства не совсмъ одинаковы, говоритъ томно лордъ Кью.— Вы, безъ сомннія, равны съ Праксителемъ, но я не вижу въ себ сходства съ его образцемъ. Мн не пристало быть героемъ и даже Сми не удастся написать меня красивымъ.

— Я-бы попытался, любезный милордъ! восклицаетъ Сми.

— Врю, любезный другъ, отвчалъ лордъ Кью, глядя на живописца съ выраженіемъ лниваго гнва во взор.— Гд полковникъ Ньюкомъ, мистеръ Гэндишъ?— Мистеръ Гэндишъ отвчалъ, что нашъ радушный хозяинъ танцуетъ кадриль въ сосдней комнат, и молодой джентльменъ отправился засвидтельствовать свое почтеніе виновнику вечерняго увеселенія.

Обращеніе полковника съ молодымъ пэромъ было церемонно, но нисколько не униженно. Онъ преклонялся передъ саномъ, но не передъ лицомъ, точно также, какъ отдавалъ честь генералу. Онъ никогда не могъ измнить своего холоднаго и важнаго обращенія съ Джономъ Джэмсомъ и не безъ труда согласился приглашать его къ себ на вечера, когда молодой Ридлей и Клэйвъ стали товарищами по художественному классу Гэндиша. ‘Художникъ стоитъ на ряду съ каждымъ человкомъ’, сказалъ онъ. ‘Въ этомъ случа у меня нтъ предразсудковъ, и я думаю, что сэръ Рейнольдсъ и докторъ Джонсонъ были достойны сообщества самыхъ знатныхъ людей. Но молодой человкъ, котораго отцу случится, можетъ быть, стоять у меня за стуломъ во время обда, не долженъ быть приглашаемъ въ мое общество.’ Клэйвъ положилъ конецъ спору шуткою: ‘Прежде всего, сказалъ онъ, я подожду приглашенія на обдъ, а потомъ — даю вамъ слово,— что не пойду обдать къ лорду Тодмортону.’

XX.
Заключаетъ въ себ боле подробностей о полковник и его братьяхъ.

Если забавы, ученье или занятія Клэйва, каковы бы они ни были, наполняли его день, какъ нельзя больше удовлетворительно, и способствовали тому, что время молодаго джентльмена текло быстро и весело, надо признаться, что отецъ его не имлъ такихъ развлеченій, и лность сильно тяготила добраго полковника. Онъ однако подчинился охотно этому наказанію, также, какъ подчинился бы всякому другому для пользы Клэйва, и, не смотря на то, что ему хотлось возвратиться снова въ свой полкъ и продолжать занятія, въ которыхъ протекла вся жизнь его — онъ не поддавался этимъ желаніямъ, находя ихъ эгоистическими и предосудительными, и съ ршимостью жертвовалъ ими для блага своего сына. Молодой человкъ, сказать по правд, цнилъ долгое самоотверженіе своего родителя не боле многихъ другихъ дтей. Вс мы принимаемъ подобныя пожертвованія за должное. Старый французскій сатирикъ увряетъ, что въ дл любви, обыкновенно одинъ любитъ, а другой — se laisse aimer, только потомъ, можетъ-быть, когда сокровища любви истощатся и охладетъ щедрая рука, расточавшая ихъ,— мы вспомнимъ, какъ она была нжна, какъ кротко успокоивала, какъ ревностно защищала, какъ готова была поддержать и приласкать. Уши, которыя приняли бы наши изъявленія благодарности съ такимъ наслажденіемъ, не услышатъ ихъ боле. Будемъ надяться, что выраженія нашей любви, хотя и позднія, все-таки не будутъ излишни, и, не смотря на то, что мы принесемъ дань уваженія и благодарности, можетъ быть, надгробному камню, и тамъ будетъ принята жертва любящаго сердца, искренняго раскаянія, сокрушенія и слезъ. Я думаю теперь о любви полковника Ньюкома къ Клэйву (и, можетъ-быть, молодой читатель о любви вашего и моего отца къ намъ самимъ), старикъ не спалъ и обдумывалъ новыя благодянія своему сыну и все отдавалъ за любовь его, а молодой человкъ бралъ, и тратилъ, и спалъ, и веселился. Вдь мы сказали въ начал нашей повсти, что вс исторіи стары! Беззаботные расточители и попечительные родители существовали съпоконъ вка,— также можетъ любовь и раскаяніе и прощеніе продлиться до конца.

Душный туманъ, скользкая грязь, мрачное, печальное ноябрьское утро, Реджентъ-Паркъ, куда полковникъ отправлялся для своихъ раннихъ прогулокъ, паркъ, погруженный въ желтую мглу — все это было жалкой замной великолпія солнечнаго воздуха на Восток и здоровой зды въ галопъ раннимъ утромъ, къ которой Томасъ Ньюкомъ пріучилъ себя въ продолженіе столькихъ лтъ. Упорная привычка — рано вставать сопутствовала его и въ Англію и повергала въ отчаяніе его лондонскихъ слугъ, которые, не вставай ихъ господинъ такъ страшно рано, не находили въ немъ никакихъ недостатковъ, потому-что рдко можно было встртить джентльмена, который бы меньше утруждалъ слугъ своихъ, который бы такъ рдко звонилъ для собственныхъ требованій, самъ чистилъ свое платье, даже самъ кипятилъ для бритья воду на камфорк, сохранявшейся въ его уборной, платилъ такъ аккуратно, и никогда не просматривалъ счетовъ два раза.

Такой человкъ стоилъ того, чтобъ его любили домашніе, я долженъ сказать, что они длали сравненія между имъ и его сыномъ, который то и дло звонилъ, бранился, если сапоги не чисты, и чванился, какъ молодой лордъ. Впрочсмъ Клэйвъ, не смотря на повелительный характеръ, былъ очень щедръ и добродушенъ, и ему служили ни сколько не хуже, за то, что онъ непремнно хотлъ выказать свою юношескую власть. Чтоже до Бинни, — у него были сотни предпріятій, которыя помогали ему проводить время очень пріятно. Онъ посщалъ вс лекціи Британскаго института, онъ посщалъ географическое общество и клубъ политической экономіи, и хотя собирался каждый годъ похать въ Шотландію, навстить своихъ родныхъ, проходили мсяцы и годы, а ноги его все били лондонскую мостовую.

Не смотря на холодный пріемъ своихъ братьевъ, обязанность была обязанностью, и полковникъ Ньюкомъ все-таки предполагалъ, или надялся, быть въ дружб съ женской половиной семейства Ньюкомовъ: имя, какъ мы сказали, множество свободнаго времени, и живя не въ дальнемъ разстояніи отъ городскихъ домовъ своихъ братьевъ, когда жены ихъ бывали въ город, старшій Ньюкомъ очень часто посщалъ ихъ. Но посл того, какъ добрый джентльменъ побывалъ два или три раза у своей невстки, въ Брэйанстонъ-Сквэр и привезъ по своему обыкновенію подарокъ для одной племянницы и книжку для другой, мистриссъ Ньюкомъ, съ своей обычной добродтелью, дала ему понять, что занятія англійской матроны, у которой кром многосложныхъ семейныхъ обязанностей, еще есть заботы о развитіи собственнаго ума, не позволяютъ ей проводить утра въ праздныхъ разговорахъ: разумется, она очень гордилась такимъ отвтомъ.

— Я не считаю ничтожнымъ для себя образованіе, какого бы ни было возраста, говоритъ она, благодаря небо (или скоре поздравляя Провидніе, создавшее столь добродтельное и смиренное существо). Когда приходитъ профессоръ Шроффъ, я сижу съ моими дтьми, беру уроки нмецкаго языка,— и спрягаю глаголы съ Маріей и Томми въ одномъ и томъ же класс!

Да, принужденною вжливостью и великолпными разсужденіями, она затворила брату дверь своего дома, честный джентльменъ оставилъ ее съ кротостью, но не безъ удивленія, вспоминая о гостепріимств, къ которому онъ привыкъ на Восток, гд дома его пріятелей были для него всегда открыты и гд сосди его съ особенною заботливостью торопились привтствовать Томаса Ньюкома.

Когда сыновья Гобсона Ньюкома приходили домой на праздники, доброй ихъ дядя собрался-было показать имъ лучшіе виды города, но и тутъ добродтель возстала и наложила запрещеніе на это удовольствіе.

— Очень вамъ благодарна, любезный полковникъ, сказала добродтель:— вы безъ сомннія самое доброе, ласковое и самоотверженное существо въ цломъ мір, вы такъ снисходительны къ дтямъ, но мои сыновья и вашъ воспитаны совсмъ иначе. Извините меня, если откровенно вамъ скажу, что, по моему мннію, имъ не слдуетъ такъ часто видаться. Общество Клэйва для нихъ не годится.

— Великій Боже, Марія!— крикнулъ полковникъ, вскакивая съ мста, неужели вы предполагаете, что общество моего сына не довольно хорошо для какого бы то ни было мальчика въ мір?

Марія покраснла: она сказала не больше того, что думала, но больше чмъ желала.

— Любезный полковникъ, какъ мы съ вами горячи! Какъ вы, индійскіе джентльмены, способны разсердиться на насъ, бдныхъ женщинъ! Вашъ мальчикъ гораздо старше моихъ. Онъ проводитъ жизнь съ артистами и разнаго рода эксцентрическими людьми. Дти наши воспитываются совершенно иначе. Гобсонъ займетъ мсто своего отца въ банк, а мой Самуилъ, надюсь, поступитъ въ духовное званіе. Я говорила уже вамъ, что у меня въ виду для мальчиковъ, но съ вашей стороны все-таки было очень любезно вспомнить о нихъ — чрезвычайно любезно и великодушно.

— Нашъ набобъ большой чудакъ, замтилъ Гобсонъ Ньюкомъ своему племяннику Бэрнсу. Онъ гордъ, какъ Люциферъ, и становится на дыбки изъ за всего на свт. Въ тотъ разъ вечеромъ, онъ ушелъ отъ насъ въ страшномъ негодованіи, за то, что твоя тетка не соглашалась отпустить съ нимъ дтей въ театръ. Она не хочетъ, чтобъ они ходили въ театръ. Моя мать также этого не хотла. Я скажу теб, что тетка необыкновенно умная женщина.

— Я всегда зналъ, сэръ, что тетушка чрезвычайно предусмотрительна, сказалъ Бэрнсъ съ поклономъ.

— Вдругъ полковникъ бжитъ къ своему сыну и объявляетъ ему, что жена моя его обидла. Я привыкъ любить Клэйва. Пока отецъ его не прізжалъ, онъ былъ препорядочный мальчикъ — славный такой, веселый.

— Признаюсь вамъ, я не зналъ мистера Клэйва въ этотъ интересный періодъ его жизни, замтилъ Бэрнсъ.

— Но съ-тхъ-поръ, какъ въ его голову запала мысль сдлаться живописцемъ, продолжаетъ дядя, нтъ возможности понять его. Видалъ-ли ты когда-нибудь подобный сбросъ, какой быль прошлый разъ на вечер у полковника? Какіе-то грязные люди въ бархатныхъ камзолахъ и съ бородами! Точно шарлатаны какіе… И этотъ молодой Клэйвъ вздумалъ быть живописцемъ!

— Что-жь,— это очень выгодно для его родныхъ. Онъ сдлаетъ наши портреты даромъ. Я всегда говорилъ, что онъ умный мальчикъ, сказалъ насмшливо Бэрнсъ.

— Милый оселъ! пробормоталъ дядя. Чортъ возьми совсмъ, почему бы моему брату не пріискать для сына какого нибудь боле уважительнаго занятія? Я не гордъ. Я не женился на дочери какого-нибудь графа. Не въ обиду теб, будь сказано, Бэрнсъ.

— Ничего, сэръ. Не моя вина, что ддъ мой былъ джентльменъ, отвтилъ Бэрнсъ.

Дядя засмялся.

— Моя мысль та, что мн все равно,— какого званія человкъ, только бы онъ былъ хорошій человкъ. Но живописецъ! Будь они прокляты — что въ нихъ!— я не имю никакого желаніи видть кого-нибудь изъ своей семьи — рисующимъ картины на продажу.

— Тише! Сюда идетъ его другъ, извстный мистеръ Пенденнисъ, шепчетъ Бэрнсъ, а дядя проворчавъ про себя: ‘Чортъ побери всхъ литераторовъ — всхъ артистовъ всю эту, шайку!’ отворачивается.

Бэрнсъ лниво протягиваетъ Пенденнису три пальца въ знакъ привтствія, а когда дядя и племянникъ удаляются изъ газетной комнаты клуба, маленькій Томъ Ивсъ является о пересказываетъ ихъ разговоръ отъ слова до слова. Вскор посл того мистриссъ Ньюкомъ объявила, что индійскій братъ ихъ нашелъ общество Брэйанстонъ-Сквэра не по своему вкусу, да и не мудрено: онъ очень добрый, смирный человкъ, но весьма мало развитый умственно. Съ этимъ нечего длать. Она употребляла всевозможныя старанія, чтобъ доставить ему удовольствіе, и очень огорчается, что все это было напрасно. Они слышала, что онъ гораздо короче знакомъ въ Паркъ-Лэн. Очень можетъ быть, что знатное родство лэди Анны плняетъ полковника Ньюкома, который засыпаетъ въ ея кругу. Сынъ его, какъ ей кажется, ведетъ самую безпорядочную жизнь. Онъ отращиваетъ себ усы и водится съ какими-то дикими пріятелями. Она не осуждаетъ — что она такое, чтобъ осуждать кого-бы то ни было? Но она была вынуждена настоять, чтобъ дти ея не сталкивались съ нимъ слишкомъ близко. И такъ, между однимъ братомъ, не замышлявшимъ никакого зла, и другимъ, олицетворявшимъ собою любовь и добродушіе, эта неукротимая женщина поселила раздоръ, ссору, неудовольствіе, которые впослдствіи могутъ повести къ окончательному разрыву.

Злые, безъ сомннія злы, они сбиваются съ пути, погибаютъ и получаютъ заслуженное наказаніе: но кто можетъ объяснить, почему иногда длаютъ вредъ самые добродтельные люди?

Общество полковника было гораздо пріятне невстк его лэди Анн. Добродушный джентльменъ никогда не уставалъ оказывать ласки множеству дтей своего брата, и такъ-какъ занятія мистера Клэйва, разлучали его побольшей части съ отцомъ, то полковникъ (вздыхая, можетъ быть, о томъ, что судьба лишаетъ его общества, которое онъ любилъ больше всего на свт), утшался но возможности своими племянниками и племянницами, въ особенности Этелью, къ которой его belle passion, родившаяся при первомъ на нее взгляд, никогда не уменьшилась. ‘Еслибъ у дяди Ньюкома была сотня дтей, говорила Этель, нсколько ревнивая по своей природ, онъ бы и тхъ избаловалъ.’ Онъ находилъ особенное наслажденіе вызживать для нея хорошенькую лошадку, которую ей подарили. Во всемъ Парк не было такой красивой лошадки и ужь конечно не было наздницы прелестне Этели Ньюкомъ, въ шляп съ высокими полями и алой лентой, съ ея густыми черными локонами, вьющимися вокругъ свтлаго лица, когда она галопировала на своемъ Бртнор. Случалось и Клэйву участвовать въ ихъ поздкахъ, тогда полковникъ осаживалъ свою лошадь и съ нжностью любовался молодыми людьми, дущими рядомъ, короткимъ галопомъ по лугу, но по обдуманному договору положено было двоюроднымъ брату и сестр быть какъ можно рже вмст. Полковникъ могъ быть всегдашнимъ спутникомъ своей племянницы и никто бы не могъ согласиться на это съ большею радостью, но когда мистеръ Клэйвъ являлся въ Паркъ Лэнъ, нкоторая g&egrave,ne проглядывала въ миссъ Этели, которая никогда не хотла ссть на лошадь иначе, какъ съ помощью полковника, и которая, въ особенности съ-тхъ-поръ какъ появились у мистера Клэйва знаменитые усы, подсмивалась надъ нимъ и спорила съ нимъ по поводу этого украшенія и боле удаляла его, и вела себя съ нимъ съ большимъ достоинствомъ. Она спрашивала его — не намренъ ли онъ отправиться въ армію? Она не могла себ- представить, чтобы кто-нибудь, исключая военныхъ, могъ носить усы, потомъ она нжно и лукаво взглядывала на дядю и говорила, что она не любитъ никакихъ усовъ, кром сдыхъ.

Клэйвъ ршилъ про себя, что она гордая, избалованная аристократка. Будь онъ въ нее влюбленъ, нтъ сомннія, онъ пожертвовалъ бы даже новорожденными и нжно любимыми усами, чтобъ сдлать ей удовольствіе не смотря на то, что пріобрлъ въ кредитъ у молодаго Мосса щегольскую шкатулку со всми необходимыми принадлежностями прихотливаго туалета. Но онъ не былъ въ нее влюбленъ, иначе онъ нашелъ бы тысячу случаевъ здить съ ней, гулять съ ней, встрчаться съ ней, не смотря ни на какія тайныя или явныя запрещенія, на всхъ гувернантокъ, сберегателей, преувеличенную строгость маменьки и нжныя предостереженія со стороны друзей. Одно время мистеру Клэйву казалось, что онъ влюбленъ въ свою кузину, потому что нигд нельзя было встртить молодой двушки прекраснй ее, ни въ парк, ни на бал, ни въ гостиной, и онъ списывалъ съ нея портреты сотнями, и разсказывалъ о красот ея Джону Джемсу, который влюбился въ нее по-наслышк. Но въ это время mademoiselle Saltarelli танцовала на Дрюри-Ленскомъ театр и, кажется, наврно можно сказать, что первая любовь Клэйва была отдана этой красавиц: онъ воспроизвелъ ее, разумется, во многихъ рисункахъ въ любимыхъ ея роляхъ, и страсть его къ ней продолжалась до самаго конца сезона, когда объявленъ былъ ея бенефнсъ. Билеты можно было получать въ театр или у самой mademoiselle Saltarelli, въ Боккингэмской улиц, въ Странд. Тогда съ сердечнымъ трепетомъ и пяти фунтовымъ билетомъ отправился Клэйвъ, чтобъ взять билеты на бенефисъ гуріи и встртилъ madame Rogomme.— мать госпожи Сальтарелли, которая разговаривала съ нимъ по-французски въ темной пріемной, гд былъ сильный запахъ луку. И, о ужасъ! Этотъ запахъ проходилъ къ нимъ изъ смежной столовой (гд представлялось ему грязное зрлище: обдъ за оловянной посуд и на нечистой скатерти), можетъ ли быть, чтобъ это сухощавое, желтое, старое, съ выпуклымъ лбомъ существо, закричавшее ‘O es tu donc, maman?’ такимъ рзкимъ, гнусливымъ голосомъ — можетъ ли быть, чтобъ эта старая вдьма была цвтущая и восхитительная Сальтарелли? Клэйвъ нарисовалъ ея портретъ въ настоящемъ ея вид и нчто въ род madame Rogomme — ея маменьки.

Юноша Моисеева племени, изукрашенный драгоцнными каменьями и пропитанный запахомъ табаку и о-до-колона занималъ мсто Клэйва въ бенефис mademoiselle Saltarelli: это былъ молодой мистеръ Моссъ, изъ школы Гэндфиша, которому Ньюкомъ уступилъ свое, мста и который очень смялся, какъ обыкновенно длалъ при всякой шутк Клэйва, когда этотъ послдній разсказалъ исторію своего свиданія съ танцовщицей. ‘Заплатить пять фунтовъ, чтобы видть эту женщину! Да я бы могъ провести васъ за кулисы, сказалъ мистеръ Моссъ, и показать вамъ ее даромъ.’ Провелъ ли онъ Клэйва за кулисы? Но это время жизни молодаго джентльмена не вмнимъ ему нисколько въ преступленіе — потому что, и многіе другіе бывали за кулисами, и можетъ ли быть зрлище печальнй того, которое представляютъ эти набленныя и нарумяненныя старыя женщины, дрожащія за кулисами? На эту сцену изъ жизни Клэйва Ньюкома мы лучше опустимъ занавсъ.

Гораздо пріятнй посмотрть на доброе старое лицо отца Клэйва, на эту хорошенькую раскраснвшуюся двушку возл него, когда они возвращаются верхами домой при солнечномъ закат. Сзади груммы, спокойно толкующіе о лошадяхъ, какъ люди, никогда не устающіе толковать о лошадяхъ. Этель хочетъ знать о сраженіяхъ, о лампадахъ любовниковъ, о которыхъ она читала въ поэм ‘Лалла Рукъ’,— ‘Видали вы ихъ, дядюшка, плывя ночью внизъ по Гангесу?’ Про индійскихъ вдовъ:— ‘Видали вы въ дйствительности хотя одну изъ нихъ, горящую на костр и слышали ли, удаляясь, ея крики?’ Она хочетъ знать хоть что-нибудь о матери Клэйва: какъ она должна была любить дядю Ньюкома! Этель не можетъ однако переносить равнодушно мысли, что ее звали мистриссъ Кэзи,— можетъ быть онъ былъ очень влюбленъ въ нее? Однако онъ почти никогда не произноситъ ея имени. Сама Этель нисколько не похожа на добрую, веселую старушку миссъ Гонимэнъ изъ Брэйтона. Кто-бы могла быть эта особа?— та, которую дядя ея зналъ такъ давно — француженка, на которую Этель, по словамъ дяди, бываетъ часто похожа? Вотъ почему онъ такъ хорошо говоритъ по-французски! Онъ читаетъ наизустъ по цлымъ страницамъ изъ Расина. Можетъ быть, его выучила этому французская лэдв. Онъ не очень былъ счастливъ въ Эрмитаж (хотя ддушка былъ очень добрый), онъ подшибъ папа подъ ходульки, былъ дикъ, попалъ въ немилость и отправленъ былъ въ Индію? Онъ не могъ быть очень дуренъ, думаетъ Этель, глядя на него своими правдивыми глазами. На прошлой недл онъ здилъ во дворецъ и папа представлялъ его. Его срый съ серебромъ мундиръ очень старъ, однако онъ имлъ видъ гораздо величественне сэра Брэйана въ его новомъ депутатскомъ костюм. Будущій годъ, когда я поду представляться, вы также должны хать, сэръ, сказала Этель. Я настоятельно требую, чтобъ вы также хали!

— Я закажу новый мундиръ, Этель, сказалъ ея дядя.

Двочка засмялась.

— Когда маленькій Эгбертъ взялъ въ руки вашу шпагу, дядюшка, и спросилъ много-ли вы убили народа, вы знаете, что мн приходилъ въ голову тотъ-же вопросъ, и я думала, когда вы похали ко двору, что, можетъ быть, король пожалуетъ васъ кавалеромъ. А вмсто того онъ пожаловалъ маменькинаго аптекаря, сэра Дэнби Джилькса, этого гадкаго, маленькаго человчка: ужь посл этого я не хотла, чтобъ васъ длали кавалеромъ.

— Я надюсь, что Эгбертъ не спроситъ сэра Дэнби Джилькса сколько онъ убилъ народа, сказалъ, смясь, полковникъ, но подумавъ, что эта шутка слишкомъ жестока для сэра Дэнби и для всего сословія, онъ постарался смягчить ее разсказами различныхъ анекдотовъ, говорившихъ въ пользу медиковъ. Какъ, во время смертельной лихорадки на корабл, отправлявшемся въ Индію, ихъ хирургъ пожертвовалъ собой для спасенія экипажа и умеръ, оставя посмертное наставленіе лечить больныхъ. Какое мужество показали доктора во время холеры въ Индіи, и какъ неустрашимо дйствовали многіе изъ нихъ въ его глазахъ во время сраженія: перевязывая раненыхъ подъ самымъ сильнымъ огнемъ и подвергая себя опасности съ такою же готовностью, какъ храбрйшіе воины.

Этель замчаетъ, что дядя ея всегда разсказываетъ о храбрости другихъ и никогда не скажетъ ни слова о себ.

— Единственная причина, говоритъ она, почему люблю этого несноснаго краснолицаго сэра Томаса-де-Бутса, который такъ громко смется и отпускаетъ всмъ дамамъ такіе ужасные комплименты — это то, что онъ отзывался объ васъ, дядюшка, съ похвалой въ Ньюком, въ прошломъ году, когда они съ Бэрнсомъ прізжали къ намъ на святкахъ. Отчего вы не пріхали? Мы съ мама здили къ вашей старой кормилиц и нашли, что она такая славная старушка!

Такимъ образомъ они добродушно разговаривали вдвоемъ, возвращаясь домой въ пріятные лтніе сумерки.

— Мама похала на обдъ, у нея лежатъ еще три приглашенія. О, какъ бы я желала, сказала миссъ Этель, чтобы поскоре наступилъ будущій годъ!

Многими великолпными соображеніями и многими блестящими годами воспользуется это пылкое, надющееся, молодое созданіе, но среди своего величія и торжества, среди толпы льстецовъ, побжденныхъ соперницъ, колнопреклоненныхъ обожателей, нтъ сомннія, она иногда вспомнитъ объ этомъ мирномъ сезон передъ вступленіемъ своимъ въ свтъ, и о добромъ старомъ друг, на чью руку она опиралась, когда была еще молоденькой двочкой.

Полковникъ приходитъ въ Паркъ Стритъ рано, въ полуденное время, когда хозяйка дома, окруженная своими маленькими, заказываетъ для нихъ обдъ. Онъ обращается съ вжливымъ привтствіемъ къ миссъ Квиглей, гувернантк, пьетъ съ ней рюмку вина и низко кланяется во время этой церемоніи. Мисъ Квиглей не можетъ устоять противъ изящныхъ поклоновъ полковника. Ей приходитъ въ голову, что его величество, покойный король, долженъ былъ такъ кланяться: она поспшила сообщить это замчаніе горничной леди Анны, а та своей госпож, а та миссъ Этели, которая подстерегаетъ полковника въ первый разъ, какъ онъ пьетъ вино съ миссъ Квиглей, и вс смются, и тогда Этель разсказываетъ обо всемъ полковнику. Съ тхъпоръ и джентльменъ и гувернантка всегда краснютъ, когда вмст пьютъ вино. Когда она прогуливается съ своими воспитанниками въ парк или въ томъ, доступномъ только избраннымъ, садик, близь Эпсли-Гауза, томная привтливость изображается на ея блдномъ лиц. Она узнаетъ милаго полковника между тысячью всадниками. Когда Этель работаетъ для дяди кошельки, футляры для цпочекъ, антимакассары и другіе изящные и полезные предметы, миссъ Квиглей, какъ мн кажется, длаетъ четыре пятыхъ въ этихъ работахъ, сидя одна въ классной комнат, высоко, высоко, въ этомъ безмолвномъ дом, когда малютки уже давно заснули, передъ ней стоитъ миленькій чайный подносъ печальнаго вида и маленькая конторка, гд хранятся письма ея матери и другія семейныя воспоминанія.

Въ Паркъ-Лэн бываютъ, разумется, безпрестанно великолпные вечера, на которыхъ полковнику всегда очень рады — онъ это хорошо знаетъ. Но, если собирается общество слишкомъ многолюдное, онъ всегда отъ нихъ уклоняется. ‘Я лучше поду въ клубъ,’ — говоритъ имъ лэди Анн. Мы тамъ говоримъ, также какъ вы здсь, о томъ, что Джэкъ женится или о томъ, что Томъ умираетъ, и пр. Но только мы знали Тома и Джэка всю нашу жизнь и потому намъ занимательно поговорить о нихъ, также какъ и вамъ занимателенъ разговоръ о вашихъ друзьяхъ и людяхъ вашего круга. Я встрчалъ имена нкоторыхъ изъ нихъ въ газетахъ, но никогда не думалъ съ ними встртиться, пока не попалъ къ вамъ домъ. Что можетъ старый солдатъ, какъ я, сказать вашимъ дэнди или вдовствующимъ старымъ лэди?’

— Мама очень странна, а иногда даже очень щекотлива, любезный полковникъ, говоритъ лэди Анна, красня,— она такъ страшно страдаетъ тикомъ, что мы вс считаемъ обязанностью снисходить къ ней.

По правд сказать, старая леди Кью была въ особенности немилостива къ полковнику Ньюкому и къ Клэйву. Рожденіе Этели бываетъ весной, по случаю этого дня, для нея сдланъ былъ дтскій вечеръ, на который преимущественно были приглашены двицы, равныя ей по лтамъ и званію, он пріхали въ сопровожденіи немногихъ гувернантокъ, играли, пли свои маленькіе дуэты или хоры, и наслаждались изысканнымъ угощеніемъ, состоявшимъ изъ воздушныхъ пирожковъ, желе, чая и т. л. Полковникъ былъ также приглашенъ на этотъ маленькій праздникъ и послалъ хорошенькій подарокъ своей любимиц — Этели, а Клэйвъ и другъ его Джонъ Джэмсъ сдлали множество рисунковъ, изображавшихъ жизнь молодой двушки, какъ они ее воображали, начиная развитіе ея отъ самой колыбели,— сперва занятую куклой, потомъ уроками танцмейстера, то ходящею въ зеленомъ корсет для исправленія таліи, то плачущею надъ нмецкими уроками, наконецъ одтою въ бальное платье и подающую руку дэнди неимоврно-отвратительной наружности, который падаетъ передъ ней на колна въ избытк счастія. Эта картина составляла восторгъ смющихся и радостныхъ двочекъ, исключая можетъ быть маленькихъ кузинъ изъ Брэйанстонъ-Сквэра, также приглашенныхъ на вечеръ Этели: он были такъ изукрашены удивительнымъ новымъ нарядомъ, который придумала ихъ маменька, что не могли ничмъ восхищаться, кром своихъ шумящихъ розовыхъ платьевъ, чудовищныхъ поясовъ и ненаглядныхъ новыхъ шелковыхъ чулковъ.

Лэди Кью, пріхавъ въ Лондонъ, присутствовала также на этомъ вечер и подарила своей внучк подушечку для булавокъ въ шесть пенсовъ. Полковникъ прислалъ Этели прекрасные маленькіе золотые часы и цпочку. Тетушка наградила ее назидательнымъ сочиненіемъ Алисона, ‘Исторія Европы’, въ богатомъ переплет.— Подушечка лэди Кью представляла жалкій видъ между другими подарками, что вроятно и было причиною дурнаго расположенія духа милэди.

Бабушка Этели сдлалась чрезвычайно брюзглива, когда, при появленіи полковника, Этель побжала къ нему на встрчу, чтобъ поблагодарить его за прекрасные часы, въ замнъ которыхъ она подарила его поцлуемъ, который, могу васъ уврить, вполн вознаградилъ полковника Ньюкома. А вслдъ за нимъ пріхалъ мостеръ Клэйвъ, онъ былъ удивительно красивъ, съ своей маленькой, щегольской бородой и усами, которыми природа недавно одарила его. Когда онъ вошелъ, вс двочки, восхищавшіяся его рисунками, принялись ему анилодировать. Мистеръ Клэйвъ Ньюкомъ покраснлъ и нисколько не показался хуже отъ этого доказательства своей скромности.

Лэди Кью встрчала полковника Ньюкома съ поддюжину разъ въ дом своей дочери: но на этотъ разъ совершенно забыла его, и когда полковникъ ей поклонился, милэди посмотрла на него очень пристально и, подозвавши къ себ дочь, спросила, ‘Кто этотъ джентльмен, который сейчасъ поцловалъ Этель?’ Дрожа передъ матерью, по своему обыкновенію, лэди Анна объяснила ей — кто такой полковникъ. Лэди Кью сказала на это: ‘О’!— и заставила покраснть полковника, который былъ при ней нсколько embarrass de sa personne.

Графиня осталась не боле довольна и апплодисментомъ, встртившимъ появленіе Клэіва.— Не будучи предупрежденъ о ея гнвномъ расположеніи, молодой человкъ, который также былъ ей уже представленъ, подошелъ къ ней для изъявленія своего почтенія.

— Скажите, пожалуйста, кто вы такой?— сказала она глядя ему прямо въ глаза.

Онъ сказалъ ей свое имя.

— Гм… сказала леди Кью — я слышала объ васъ и слышала очень мало хорошаго.

— Не угодно-ли вамъ, милэди назвать мн того, кто вамъ сообщилъ эти свднія? крикнулъ полковникъ Ньюкомъ.

Бэрнсъ Ньюкомъ, удостоившій своимъ присутствіемъ маленькій fte своей сестры и лниво смотрвшій на рзвости молодежи, казался очень встревоженнымъ….

XXI.
Преисполнена чувствительности, но коротка.

Безо всякаго желанія унизить чужеземную молодежь, я долженъ высказать свое мнніе, что молодой благорожденный Англичанинъ иметъ надъ нею то преимущество, что поведеніе его скромне. Онъ не облекается съ раннихъ поръ во фракъ и не усвоиваетъ себ пріемовъ возмужалаго возраста, онъ уметъ помолчать и выслушать старшихъ, его душа покрыта такимъ же румянцемъ стыдливости, какъ и его щеки, онъ не отвшиваетъ поклоновъ и не говоритъ комплиментовъ, какъ юный французъ, не противорчитъ старшимъ, какъ американскій юноша. Молодые люди, не выучивая ничего въ нашихъ публичныхъ школахъ, выучиваются, по-крайней-мр, благородству пріемовъ, или тому, что мы называемъ благородными пріемами, и — что касается описываемаго вами юноши,— вс его знакомые, за исключеніемъ, можетъ быть, любезнаго двоюроднаго братца Бэрнса Ньюкома, безъ сомннія признавали его откровеннымъ, скромнымъ, пріятнымъ и достойнымъ молодымъ человкомъ. Мой пріятель Уоррингтонъ находилъ страшное удовольствіе въ его сообществ: открытое лицо Клэйва, его забавный юморъ и добродушный смхъ всегда встрчали радушный пріемъ въ нашихъ кельяхъ. Честный Фрэдъ Байгэмъ былъ очарованъ Клэйвомъ и восторженно признавался, что и самъ могъ бы сложиться въ подобнаго юношу, если бы нжный отецъ оберегалъ, а добрые друзья руководили молодыя его лта. И въ самомъ-дл, изо всхъ холостыхъ друзей Клэйва, Фрэдъ былъ самымъ назидательнымъ и преслдовалъ молодаго человка безконечными совтами, поученіями, предостереженіями и примрами дурныхъ послдствій преждевременной праздности и расточительности. Джентльмены высшаго полета принимали также участіе въ юнош. Капитанъ Джэкъ Бэльсайзъ съ удовольствіемъ приглашалъ его въ общества на обды гвардейскихъ офицеровъ въ Сентъ-Джемс. Милордъ Кью зазывалъ его въ свой наслдственный замокъ Кьюбори въ Оксфордскомъ графств, гд Клэйвъ наслаждался охотою, стрльбою и дружескою бесдой. Мистриссъ Ньюкомъ роптала въ душ на подобныя продлки и неоднократно выражала боязнь, что несчастный юноша долженъ погибнуть, а Бэрнсъ Ньюкомъ, со свойственною ему доброжелательностью, распускалъ слухи въ своемъ семейств, что Клэйвъ погрузился въ омутъ разврата: каждую ночь напивается пьянымъ, когда бываетъ трезвъ, занимается игрою въ кости, держаніемъ закладовъ на скачкахъ, или предается другимъ еще мене позволительнымъ удовольствіямъ, а сообщество Кью и Бельсэйза до того вскружило голову этому юному бездльнику, что его гордость и назойливость становятся ршительно не выносимы. Этель сначала съ негодованіемъ отвергала эти обвиненія, потомъ кое-чему поврила, встрчала Клэйва грустными взорами, когда онъ посщалъ свою тетку, и, безъ сомннія, умоляла небеса — направить его на путь истинный. Сказать правду, юноша наслаждался жизнью такъ, какъ и слдовало ожидать отъ всякого въ его лта и съ его складомъ ума, но очень дурныхъ поступковъ за нимъ не водилось, дурныхъ намреній — и того мене, и вообще онъ ршительно не подозрвалъ — какой репутаціей надлили его нжные друзья.

Давно уже было положено, что Клэйвъ и его отецъ подутъ на святки въ Ньюкомъ, и вроятно Этель задумала исправить ‘блуднаго сына’, если только Клэйвъ былъ блуднымъ сыномъ, потому-что съ удовольствіемъ принялась за приготовленіе комнатъ, въ которыхъ должны были остановиться ея дядя и двоюродный братъ на время пребыванія ихъ въ Ньюком. Она съ наслажденіемъ обдумывала свой планъ и отложила вс поздки по сосдству и прогулки по живописнымъ окрестностямъ до прибытія дяди и до-тхъ-поръ, пока они будутъ наслаждаться всмъ этимъ вмст. А до прізда родственниковъ, Этель, съ однимъ изъ меньшихъ братьевъ, отправилась навстить мистриссъ Масонъ, представилась ей, какъ племянница полковника Ньюкома, и воротилась домой совершенно очарованная старой лэди, и съ большей готовностью нежели когда-нибудь защищать Клэйва (при нападкахъ Бэрнса на поведеніе молотаго человка), но это очень понятно: разв она не видала нжнйшаго посьма, написаннаго Клэйвомъ старой мистриссъ Масонъ, и красиваго рисунка, изображавшаго его отца верхомъ, въ мундир, съ обнаженнымъ палашомъ передъ фронтомъ одного изъ неустрашимыхъ полковъ бенгальской кавалеріи, — тогь самаго рисунка, который быль посланъ юнымъ живописцемъ доброй старой женщин? Тотъ не можетъ быть дурнымъ человкомъ, думала Этель, кто такъ нженъ и такъ заботится о бдныхъ. Отъ такого отца не можетъ быть сына негодяя. Вотъ почему, когда мистриссъ Масонъ, видя доброту и красоту Этели, и подумавъ въ душ, что для Клэйва нтъ нечего на свт слишкомъ добраго и красиваго, ласково кивнула головою на миссъ Этель и сказала, что была бы рада найдти ей жениха,— вотъ почему миссъ Этель покраснла и стала еще красиве, а дома, разсказывая объ этомъ свиданіи, никогда не упоминала объ этой части разговора съ мистриссъ Масонъ.

Но упомянулъ о ней маленькій Альфредъ, этотъ enfant terrible, объявивъ за дессертомъ всей компаніи, что Этель неравнодушна къ Клэйву, что Клэйвъ прідетъ на ней жениться и что мистриссъ Масонъ, старушка изъ Ньюкома, разсказала ему все.

— Бьюсь объ закладъ, что она распустила эти слухи по всему Ньюкому, крикнулъ мистеръ Бэрнсъ.— Бьюсь объ закладъ, что на слдующей недл эта исторія будетъ напечатана въ Independents. Клянусь Богомъ, славнымъ родствомъ и отличнымъ знакомствомъ наградилъ насъ дядюшка!— Въ слдствіе этихъ словъ возникъ горячій споръ: Бэрнсъ былъ злй и насмшливй обыкновеннаго, Этель сначала высокомрно возражала, потомъ вышла изъ себя, не выдержала, залилась слезами и осыпала Бэрнса упреками въ низости и злости за всегдашнее неблаговоленіе къ двоюродному брату и за постоянное злословіе, которымъ онъ оскорбляетъ лучшаго изъ людей. Она встала изъ-за стола въ большомъ волненіи, ушла въ свою комнату и написала окропленное слезами письмо, въ которомъ просила дядю не прізжать въ Ньюкомъ. Вроятно, она отправилась осмотрть комнаты, которыя убирала и готовила къ его пріему. За него-то она и разсердилась всего боле: до встрчи съ нимъ она не знавала никого великодушне, благородне, честне и не себялюбиве.

Лэди Анна очень хорошо знала женское сердце, и когда вечеромъ Этель, все еще въ большомъ негодованіи и гнв на Бэрнса, объявила, что написала къ дяд письмо и просила не прізжать на святки, лэди Анна утшила оскорбленную двушку кроткимъ и нжнымъ обхожденіемъ, а вмст съ тмъ вразумила мистера Бэрнса, что, если ему угодно укоренить въ сердц Этеди ту самую привязанность, которая его такъ раздражаетъ, ему стоитъ только не измнять употребленныхъ уже имъ средствъ, т. е. постоянно обвинять и оскорблять бднаго Клэйва и поддерживать своимъ сопротивленіемъ расположеніе Этели. Грустное письмецо Этели было вынуто изъ почтоваго ящика и принесено въ ея комнату не распечатаннымъ: молодая двушка сожгла письмо, вполн убжденная спокойными доводами лэди Анны, что лучше избжать всякихъ намековъ на случившійся досадный споръ и пригласить на святки Клэйва и его отца, если таково было ихъ намреніе. Но когда они прибыли, Этель уже не было въ Ньююком: она отправилась постить свою больную тетку, лэди Джулію. Полковникъ Ньюкомъ провелъ праздники скучно безъ своей молодой любимицы, а Клэйвъ забавлялся стрльбою фазановъ съ надсмотрщиками сэра Брэйана и еще боле усилилъ нерасположеніе своего двоюроднаго брата Бэрнса, посадивъ на ноги его любимую лошадь. Скучно провели праздничное время отецъ и сынъ, и были рады возвратиться въ свою скромную лондонскую обитель.

Томасъ Ньюкомъ уже три года наслаждался блаженствомъ, котораго алкала душа его, и, если бы кто-нибудь изъ друзей спросилъ его — счастливъ-ли онъ, полковникъ безъ сомннья отвтилъ-бы утвердительно и отозвался бы, что пользуется ршительно всмъ, чего можетъ пожелать разсудительный человкъ. А все-таки, не смотря на полное благополучіе, честное лицо полковника становилось печальне и печальне, широкая одежда сидла еще шире на исхудавшихъ членахъ, обдалъ онъ безъ охоты, ночи его были безпокойны, и онъ по нскольку часовъ просиживалъ молча въ своемъ семейномъ кругу. Мистеръ Бинни сначала отпускалъ шуточки на счетъ того, что полковникъ влюбленъ, потомъ не шутя сталъ думать, что его здоровье требуетъ докторской помощи, и наконецъ ршилъ, что для полковника всего вредне праздность и что ему не достаетъ военныхъ упражненій, къ которымъ онъ сдлалъ такую многолтнюю привычку.

Полковникъ стоялъ на своемъ и уврялъ, что онъ совершенно счастливъ и доволенъ. Чего ему еще не доставало — сообщество съ сыномъ въ настоящемъ и невозмутимый миръ подъ старость? Бинни утверждалъ, что его другу еще рано думать о старости, что воздержный пятидесятилтній человкъ долженъ пользоваться совершеннымъ здоровьемъ, но что Ньюкомъ въ три года, проведенные въ Европ, постарлъ боле, чмъ въ четверть вка на Восток — вс эти положенія были справедливы, хотя полковникъ упорствовалъ въ ихъ опроверженіи.

Онъ не могъ оставаться спокойно на мст. У него были вчныя дла въ отдаленныхъ частяхъ Англіи. То ему слдовало навстить Тома Бэркера, жившаго въ Девоншейр, то Гарри Джонсона, проживавшаго, посл отставки, въ Валлис. Онъ изумлялъ мистриссъ Гонименъ своими частыми пріздами въ Брэйтонъ и всегда узжалъ оттуда, укрпивъ здоровье морскимъ воздухомъ и постоянной охотой съ борзыми. Онъ появлялся и въ Бат, и Чельтенгэм, гд, какъ мы знаемъ, много старыхъ прізжихъ изъ Индіи. Мистеръ Бонни съ удовольствіемъ готовъ былъ сопровождать полковника, ‘только съ условіемъ’, говорилъ онъ, ‘чтобы вы оставили въ поко юнаго надеждодавца: ему безъ насъ гораздо лучше, а мы старые, темные люди будемъ наслаждаться вдвоемъ — какъ съумемъ.’

Клэйвъ не очень печалился тмъ, что его оставляли въ одиночеств. Отецъ зналъ это очень хорошо. У молодаго человка было свои занятія, идеи и товарищи, не представлявшіе ничего занимательнаго для старика. Изъ своей одинокой, пасмурной спальни, старый Ньюкомъ могъ слышать надъ своей головой, какъ его сынъ разговаривалъ, плъ и веселился съ друзьями. Нкоторыя слова были произносимы знакомымъ голосомъ Клэйва и тотчасъ же покрывались громкимъ хохотомъ юнаго общества. У нихъ были свои шутки, свои поговорки, свои проказы, которыхъ отецъ не могъ понимать ни остроты, ни загадочнаго смысла. Онъ жаждалъ принять участіе въ ихъ бесд, но, при его вход, общество стихало — и онъ отправлялся назадъ съ печалью въ сердц, при мысли, что его присутствіе было знкoмъ для общаго молчанія и что сынъ не могъ веселиться въ его сообществ.

Но, не осудимъ Клэйва и его пріятелей за то, что они ее могли шутить и быть свободными въ присутствіи достойнаго джентльмена. Когда они стихали при его вход, Томасъ Ньюкомъ съ грустнымъ выраженіемъ лица глядлъ кругомъ, то на одного, то на другаго, и будто спрашивалъ: ‘что же вы перестали смяться?’

Общество стариковъ-друзей веселится и хохочетъ, но — войдетъ кто-нибудь помоложе — и веселый разговоръ прекратятся: почему-же, ежели пожилые люди чувствують нкоторое стсненіе при молодыхъ, почему-же молодежи не имть права быть молчаливой при старшихъ? Мальчики всегда становятся нмыми въ присутствіи наставника. Всякой родитель и всякая родительница, въ какихъ-бы врныхъ и дружественныхъ отношеніяхъ они ни были со своими дтьми, должны по временамъ чувствовать, что въ головахъ ихъ дтей проходятъ мысли, не сродныя ни ему, ни ей, что у дтей есть желанія и тайны, ршительно не подлежащія родительскому контролю. Когда мать (по обычаю всхъ нжныхъ матерей) ручается мн, что она знаетъ всякую задушевную мысль своей дочери, я полагаю — не беретъ ли она на себя слишкомъ многаго?…

Нашъ добрый полковникъ принадлежалъ не къ числу властолюбивыхъ, но къ числу любящихъ отцовъ, полюбивъ всмъ сердцемъ милаго юношу, своего сына, онъ былъ наказанъ и, по моему мннію, именно такъ, какъ и слдуетъ быть наказаннымъ за мірскую, самоугодливую любовь — цлой сотней маленькихъ огорченій, обманутыхъ ожиданій и тайныхъ ранъ, которыя заставляютъ жестоко страдать, хотя страдающіе о нихъ не упоминаютъ. Иногда онъ находился въ обществ съ такими джентльменами, какъ Messrs Уаррингтонъ, Гонимэнъ и Пенденнисъ, когда посл обда случался разговоръ о литератур и достоинства современныхъ поэтовъ и писателей подвергались критическому разбору за стаканомъ клерета. Гонимэнъ обладалъ достаточными свдніями въ свтской литератор, особенно въ легкой и, безъ сомннія, могъ выдержать удовлетворительное испытаніе въ произведеніяхъ Бальзака, Дюма и самого Поль-де-Кока, въ произведеніяхъ, относительно которыхъ, добрый полковникъ находился въ совершенномъ невденіи, точно также, какъ относительно книгъ боле степенныхъ и книгъ, написанныхъ на-скорую руку, и вообще относительно книгъ: исключеніемъ изъ этого были, какъ мы сказали, немногія сочиненія, составлявшія его походную библіотеку. Ему приходилось слышать сужденія, которыя пугали его и повергали въ изумленіе. Онъ услыхалъ, что Байронъ не былъ великимъ поэтомъ, не смотря на все свое искусство. Онъ услыхалъ, что на память и на славу мистера Попе было воздвигнуто несправедливое гоненіе, но что пришла пора возстановить и ту и другую, что его любимецъ, докторъ Джонсонъ говорилъ удивительно, но писалъ не по-англійски, что молодой Китсъ былъ геній и въ грядущемъ станетъ на ряду съ молодымъ Рафаэлемъ, что юный джентльменъ изъ кэмбриджскаго университета, недавно издавшій два тома стихотвореній, можетъ занять почетное мсто между величайшими поэтами. Докторъ Джонсонъ писалъ не по-англійски! Лордъ Байронъ — не одинъ изъ первыхъ поэтовъ міра! Сэръ Вальтеръ-Скоттъ поэтъ второклассный! Мистеръ Попе подвергался обвиненіямъ въ посредственности и недостатк воображенія, мистеръ Китсъ и этотъ молодой мистеръ Теннисонъ изъ Кэмбриджа — на чел современной поэзіи! Что это за неслыханные приговоры, произносимые мистеромъ Уаррингтономъ изъ облаковъ табачнаго дыма, приговоры, безпрекословно подтверждаемые мистеромъ Гонимэномъ и съ удовольствіемъ выслушиваемые Клэйвомъ? Подобныя сужденія не допускались въ юное время полковника. Удивленіе къ литератур прошлаго столтія обратилось у полковника Ньюкома въ какое-то религіозное поклоненіе, и сомннія молодежи казались ему богохульствомъ. ‘Вы, наконецъ, начнете насмхаться надъ Шекспиромъ’, сказалъ онъ. Молодые гости сначала не отвчали ему, а потомъ ршительно смутили замчаніемъ, что надъ Шекспиромъ издвался и докторъ Гольдсмитъ, что докторъ Джонсонъ не понималъ его, и что Конгрэвъ, какъ при жизни, такъ и въ-послдствіи, считался въ нкоторыхъ отношеніяхъ, выше Шекспира. ‘Какъ вы оцните этого критика, сэръ — вскричалъ мистеръ Уаррингтонъ — критика, который приводитъ слдующіе стихи мистера Конгрэва объ одной церкви:

How reverend is the face of yon tall pile,

Whose ancient pillars rear their marble heads,

To bear aloft its vast and ponderous roof,

By its own weight made stedfast and immovable,

Looking tranquility. It strikes an awe

And terror on my aching sigt — et caetera *.

* Сколько почтенія внушаетъ видъ этого громаднаго зданія! Маститые его столпы вздымаются мраморными главами и взносятъ горе пространную, тяжеловсную кровлю: собственною своею тяжестію она крпка и неподвижна. Отъ храма ветъ спокойствіемъ.. Благоговйный трепетъ проникаетъ въ мои болзненные очи… и т. д.

‘Что вы подумаете о критик, который говоритъ, что эти стихи выше всего, написаннаго Шекспиромъ?’ Темное предчувствіе опасности для Клэйва, боязнь, что его сынъ нашелся въ обществ какихъ-то неврующихъ, овладло душой полковника, но вскор обычная скромность взяла верхъ и боязнь смнилась благороднымъ смиреніемъ. Вроятно онъ заблуждается, а молодежь права. И кто такой онъ, чтобы выходитъ съ своимъ приговоромъ противъ мннія литераторовъ, воспитанныхъ въ коллегіи. Для Клэйва гораздо лучше слдовать ихъ убжденіямъ, а не убжденіямъ человка, учившагося недолго и кое-какъ, и во всякомъ случа не имющаго своеобразной даровитости блестящихъ друзей его сына. Мы подробно слдимъ за этими разговорами и за случайными маленькими огорченіями, которыя приходилось выносить лучшему изъ людей,— не потому, чтобъ эти разговоры были достойны упоминовенія, но потому, что они оказали впослдствіи значительное вліяніе на исторію полковника и его сына.

Посреди художниковъ бдный полковникъ находился также въ темнот, порождаемой ихъ разговорами. Они преслдовали своими нападками то одного, то другаго, смялись надъ мистеромъ Гэйдономъ, издвались надъ мистеромъ Истлэкомъ, или — на одномъ конц стола — боготворили мистера Трнера, а на другомъ — пренебрегали имъ, какъ сумасшедшимъ: ни слова не понималъ полковникъ изъ ихъ темнаго языка. Какой-нибудь смыслъ долженъ же быть въ ихъ разговорахъ: Клэйвъ принимаетъ въ нихъ горячее участіе о пристаетъ то къ той, то къ другой сторон? Но кчему весь этотъ восторгъ отъ этой темной, закоптлой картины Тиціана, кчему приходить въ такое восхищеніе отъ трехъ увсистыхъ нимфъ Рубенса и т. д.? А прославленный антикъ и эльджинскіе мраморы — очень, можетъ-быть, что этотъ избитый торсъ былъ когда-то чудомъ, а эти бюсты, съ отбитымъ носомъ, были образцами красоты. Полковникъ выбивался изъ силъ, чтобъ убдиться собственными глазами въ сказанной красот. Онъ уходилъ тайкомъ изъ дому и бродилъ по Національной галлере съ каталогомъ въ рукахъ, проводилъ цлые часы въ музеум передъ древними статуями, отчаянно усиливаясь понять ихъ совершенства, и ломалъ надъ ними голову, точно такъ, какъ въ ребяческіе годы ломалъ ее надъ греческими упражненіями, когда выкрикивалъ въ школ &#945, . А между-тмъ, когда Клэйвъ останавливался передъ тми же художественными произведеніями, его глаза загорались удовольствіемъ, а на щекахъ разливался румянецъ восторга. Казалось, онъ упивался игрою цвта, какъ струею парнаго вина. Останавливаясь передъ статуями, онъ водилъ пальцемъ по воздуху, слдя за граціозными ихъ линіями, и не могъ удерживаться отъ восклицаній восторга и удивленія.

‘Отчего я не могу любить того, что онъ любитъ’, думалъ полковникъ: ‘отчего я слпъ передъ красотами, которымъ онъ такъ удивляется? или я уже не способенъ понимать того, что такъ доступно его молодому пониманію’?

И вотъ, когда полковникъ припоминалъ вс суетныя и себялюбивыя надежды, взлелянныя въ далекой Индіи, когда онъ припоминалъ, какъ въ составленныхъ имъ планахъ счастливаго грядущаго — Клэйвъ никогда не отходилъ отъ него, какъ они вмст читали, работали, думали, веселились,— болзненное и уничижительное сознаніе дйствительности сдавливало ему сердце: какая грустная разница между этой дйствительностью и былыми нжными грезами. Теперь — онъ вмст съ сыномъ, но все-таки одинокъ. Его мысли — не мысли сына, на всю полноту его чувства, молодой человкъ отвчаетъ не всмъ сердцемъ. Очень легко можетъ быть, что и другіе влюбленные испытывали такое же страданіе. Многіе мужчины и женщины, которымъ кадили, которымъ поклонялись, какъ идоламъ, остались безчувственными, какъ идолы. Молодой человкъ росъ, и его отцу казалось, что каждый новый день раздляетъ ихъ боле и боле. И онъ самъ становился печальне и молчаливе. Его другъ — законовдъ замтилъ эту грусть и объяснилъ ее обычными шутками. Иногда онъ объявлялъ въ клуб, что Томъ Ньюкомъ влюбленъ, иногда доказывалъ, что у Тома поражено не сердце, а печень, и совтывалъ ему принимать пилюли. О, безумецъ! кто ты, чтобы знать другое сердце кром твоего? Для чего сотворены крылья и растутъ перья, какъ не для того, чтобы птицы могли летать? Инстинктъ, заставляющій тебя любить родимое гнздо, заставляетъ и птенцовъ отыскивать свое дерево, свою подругу. Какъ-будто Томасъ Ньюкомъ,— какъ-бы ни пристально вглядывался онъ въ поэмы и картины,— можетъ глядть на нихъ глазами Клэйва! Какъ-будто сидя въ молчаньи за стаканомъ вина и поджидая, пока юноша возвратится домой съ карманнымъ ключемъ отъ квартиры (при чемъ полковникъ прокрадывается въ чулкахъ къ своей спальн), какъ-будто неисчерпаемой щедростью, затаенной любовью, всевозможными планами и мольбами — полковникъ могъ купить себ право на первое мсто въ сыновнемъ сердц! Однажды онъ вошелъ въ мастерскую Клэйва: юноша былъ такъ занятъ, что не слыхалъ шаговъ отца. Томасъ Ньюкомъ засталъ сына, съ карандашомъ въ рук, надъ листкомъ бумаги, которую онъ, едва увидалъ постителя, поспшно спряталъ въ боковой карманъ и при этомъ весь вспыхнулъ. Отецъ очень оскорбился и огорчился. ‘Я., я сожалю, что у тебя есть отъ меня тайны, Клэйвъ,’ съ трудомъ проговорилъ онъ напослдокъ.

Лицо юноши просвтлло веселымъ смхомъ. ‘Вотъ моя тайна, папа, поглядите!’ и онъ вытащилъ изъ кармана листокъ, на которомъ было начертано очень цвтистое посланіе въ стихахъ къ одной молодой лэди, занявшей въ сердц Клэйва (посл Богъ-знаетъ сколькихъ предшественницъ) мсто prima donna assoluta. Будьте благосклонны, милэди, не произносите слишкомъ строгаго приговора и не воображайте, чтобы мистеръ Клэйвъ или его лтописецъ имли въ мысляхъ что-либо дурное. Позвольте мн предположить, что вамъ самимъ случалось быть раза два неравнодушной до вашего замужства: что тотъ капитанъ, или тотъ викарій, или тотъ занимательный молодой иностранецъ, съ которымъ вы танцовали, были причиною того, что ваше сердце билось еще прежде, чмъ вы пожаловали это сокровище мистеру Кэндору. Клэйвъ поступалъ такъ, какъ будетъ поступать собственный вашъ сынъ, когда ему исполнится восемьнадцать-девятнадцать лтъ, — разумется, если изъ него выйдетъ юноша съ сердцемъ и достойный сынъ такой восхитительной лэди, какъ вы сами.

XXII.
Гд описывается пребываніе въ Париж, съ разными приключеніями въ Лондон.

Мастеръ Клэйвъ, какъ мы сказали, началъ обзаводиться знакомствомъ, и надкаминное зеркало въ его кабинет было украшено такимъ множествомъ пригласительныхъ записочекъ, что бывшій его товарищъ, ученикъ Гэндиша, молодой Моссъ, остолбенлъ отъ почтительнаго изумленія, когда попалъ въ это святилище. ‘Лэди Мэри Роу проситъ пожаловать’, читалъ юный Еврей, лэди Баутонъ просить пожаловать на танцовальный вечеръ! Чортъ возьми, да какимъ ты становишься тузомъ, Ньюкомъ! Воображаю: тутъ не то, что у стараго Левисона, гд ты впервые учился танцовать польку, и гд мы, бывало, платили по шиллингу за стаканъ глинтвейну!

— Ужь и мы платили! Да платилъ ли ты когда, Моссъ? возразилъ со смхомъ Клэйвъ, и правда: глинтвейнъ, поглащаемый мистромъ Моссомъ, не стоилъ этому расчетливому малому ни одной пенни.

— Ну, хорошо, хорошо! Я думаю, что на этихъ великосвтскихъ вечерахъ,— шампанскаго сколько душ угодно, продолжаетъ Моссъ. ‘Лэди Кикксльбри проситъ пожаловать на вечеръ’. Да это значитъ, что ты знакомъ со всми лордами! Знаешь ли что? Если кому изъ этихъ щеголей и щеголихъ понадобится подъ случай кружевъ, брилліантовъ,— не забудь замолвить объ насъ, доставь намъ хорошихъ покупщиковъ.

— Дай-ка мн нсколько штукъ твоихъ карточекъ, говоритъ Клэйвъ, на балахъ я могу раздать ихъ кой-кому. Но, послушай: ты долженъ съ моими знакомыми поступать почестне, чмъ со мной. Вотъ эти сигары, что ты мн прислалъ, изъ рукъ вонъ гадки, Моссъ, ихъ не захочетъ курить конюхъ на конюшн.

— Что за франтъ сталъ этотъ Ньюкомъ! говоритъ мистеръ Моссъ старинному товарищу, другому молодому человку, также соученику Клэйва: я видлъ его въ парк, какъ онъ халъ верхомъ на лихомъ кон съ графомъ Кью и капитаномъ Бельсайзомъ, съ цлою ватагой знати — я всхъ ихъ знаю — и едва-едва кивнулъ мн головой. Въ будущее воскресенье достану верховую лошадь и посмотрю: какъ-то онъ со мной обойдется. Чортъ его побери съ великосвтскими манерами! Какой бы онъ графъ ни былъ, я знаю, у него тетка отдаетъ каморки въ наемъ въ Брэйтон, а дядя будетъ проповдывать въ Бэнч, если не уплатитъ кое-какихъ обязательствъ въ суд.

— Ньюкомъ вовсе не графъ, отвчаетъ съ негодованіемъ знакомый Мосса. Будь его товарищъ богатъ или бденъ, ему все равно, онъ заходитъ ко мн, въ мою каморку, также охотно, какъ зашелъ бы въ отель къ герцогу, и всегда готовъ на услугу своему пріятелю. Правда, онъ держитъ себя лордомъ, на видъ гордъ, но въ душ вовсе не таковъ и я не встрчалъ товарища добре его.

— Онъ не заходитъ къ намъ, вотъ, ужь полтора года, говоритъ Моссъ: ужь этого довольно.

— А это потому, что какъ онъ ни придетъ, бывало, ты все навязываешься къ нему съ предложеніями купить то или другое, вскрикиваетъ неустрашимый Гипсъ, собесдникъ Мосса въ эту минуту.— Онъ говоритъ, что ему нельзя знаться съ тобой, что ты никогда не выпустишь его отъ себя, не всучивъ ему какой нибудь булавки, или ящика съ о-де-колонемъ, или пачки сигаръ. А если ты промнялъ искусство на торгашество,— какъ же Ньюкому вести съ тобой знакомство, желалъ бы я знать?

— Я знаю одного изъ его родни, который бываетъ у насъ каждые три мсяца, для возобновленія небольшаго счетца, говоритъ Моссъ, съ злой усмшкой: я знаю вотъ что: пойду къ графу Кью въ Албэни или къ высокоблагородному капитану Бельсайзу, въ Найтсъ бриджскихъ барракахъ, они меня сей-часъ принимаютъ. Мн сказывали, что у отца его большихъ денегъ нтъ.

— А мн почему знать? Да и для чего? вскрикиваетъ молодой художникъ, притопнувъ каблукомъ по мостовой. Когда я лежалъ больной въ этой проклятой Клипстонской улиц, полковникъ и Ньюкомь изо дня въ день навщали меня, а какъ сталъ поправляться, — присылали мн вина и другихъ лакомствъ. Желалъ бы я знать, сколько разъ ты навстилъ меня, Моссъ, и что добраго ты сдлалъ для товарища?

— Я — дло другое: мое присутствіе было бы теб непріятно, потому-что напомнило бы о должк, въ два фунта стерлинговъ, который есть за тобой, Гиксъ, вотъ отчего я и не показывался теб на глаза, говоритъ мистеръ Моссъ, тоже, можно сказать, малый съ доброй душой. Когда молодой Моссъ, вечеромъ, появился въ билльлрдной, видно было, что Гиксъ всмъ уже разсказалъ исторію: молодаго человка изъ Уардорской улицы привтствовали громогласные вопросы: ‘А что долженъ за Гиксомъ въ 2 фунта стерлинговъ по 3 процента’?

Откровенная бесда обоихъ молодыхъ людей даетъ намъ возможность понять, какъ текла жизнь нашего героя. Въ связяхъ съ людьми всхъ состояній, ему и въ голову не приходило стыдиться избраннаго имъ поприща. Большой свтъ ни мало не заботился на счетъ его и не думалъ развдывать, живописью ли занимается мистеръ Клэйвъ Ньюкомь, или чмъ другимъ. Клэйвъ встрчался въ свт со многими изъ своихъ школьныхъ товарищей: одни поступили въ военную службу, другіе толковали съ наслажденіемъ о коллегіум, о забавахъ и заботахъ школьной жизни, но, разъ убдившись, что искусство было его призваніемъ, онъ не хотлъ мнять музы ни на какую другую любовницу, и усердно работалъ за мольбертомъ. Онъ прошелъ весь курсъ, предписанный мистромъ Гендишемъ, и перерисовалъ вс слпки и статуи въ мастерской этого джентльмена. Когда Грэйндли, преподаватель его, поступилъ въ викаріи, Клэйвъ не сталъ пріискивать на его мсто другаго, а занялся изученіемъ новйшихъ языковъ, и изучилъ ихъ съ замчательнымъ успхомъ. Потомъ, чувствуя себя довольно сильнымъ, чтобъ рисовать безъ учителя, и находя, что въ дом за Фицройской площади не довольно свту, мистеръ Клэйвъ ршился обзавестись мастерскою, гд бы могъ исполнять свои планы безъ чужаго руководства.

Если эта временная разлука сколько-нибудь огорчила добраго отца Клэйва, за то онъ быль вознагражденъ и обрадованъ внимательностью со стороны молодаго человка. Настоящему жизнеописателю его довелось быть свидтелемъ этой внимательности: отправясь съ полковникомъ осмотрть новую мастерскую, съ ея высокимъ, полукруглымъ окнамъ, занавсами, рзными шкафами, фарфоровыми вазами, разнаго рода оружіемъ и другими принадлежностями мастерской художника, молодой человкъ, съ свтлою улыбкой невинности и любви на добродушномъ лиц, взялъ одинъ изъ двухъ ключей своей квартиры и подавая его отцу, сказалъ: Этотъ ключь принадлежитъ вамъ, батюшка, и я прошу васъ подарить мн нсколько сеансовъ: хотя я и историческій живописецъ, но, такъ и быть, согласенъ написать нсколько портретовъ.— Полковникъ взялъ сына за руку и пожалъ ее, а Клэйвъ съ нжностью положилъ другую на плечо къ отцу. Затмъ, полковникъ Ньюкомъ выходилъ минуты на дв въ ближайшую комнату и воротился, утирая себ усы носовымъ платкомъ, и продолжалъ держать въ другой рук ключъ. По возвращеніи, онъ говорилъ о разныхъ пустякахъ, но голосъ его совершенно дрожалъ и лицо его, какъ мн казалось, горло любовью и удовольствіемъ. Никогда Клэйвъ не рисовалъ ничего лучше, какъ эту голову, которую онъ исполнилъ въ два сеанса и, къ счастью, оставилъ, не подвергая ее шансамъ дальнйшей отдлки.

Съ тхъ-поръ, какъ молодой человкъ обзавелся своей собстиснной квартирой, онъ работалъ несомннно лучше. Дома, время за столомъ стало проходить веселе, прогулки съ отцомъ на кон сдлались чаще и пріятне. Полковникъ воспользовался ключемъ разъ или два, заставалъ Клэйва, съ другомъ его Ридлеемъ, за рисованіемъ какого-нибудь гвардейца, или мускулистаго Негра, или Малайца съ сосдняго перекрестка, который изображалъ Отелло, въ бесд съ какою-нибудь клипстонскою нимфой, которая готова была представить Десдемону, Діану, королеву Элеонору (высасывающую ядъ изъ руки Плантагенста) — или какой другой образецъ двичьихъ или женскихъ добродтелей.

Какъ водится, молодой человкъ началъ свое поприще съ исторической живописи, считая ее высшею отраслью искусства, и, за исключеніемъ предварительной подготовки, не хотлъ работать иначе, какъ только на саженномъ полотн. Онъ писалъ огромнйшую батальную картину, Асссйское сраженіе, гд генералъ Уэльсли, съ 19-мъ драгунскимъ полкомъ, аттаковавъ артиллерію Магратовъ, рубитъ ихъ у пушекъ. Для необходимыхъ соображеній при компановк этой громадной картины, притащили на задній дворъ пушку и привели всю конюшню полковника. На переднемъ план, главною фигурой, Фрэдъ Бэйгэмъ (сходство было поразительное), страшно израненный, но неукротимый, рубился въ толп кривляющихся Малайцевъ, сидя верхомъ на палой извощичьей лошади, которую Клэйвъ копировалъ, пока хозяйка дома и прочіе жильцы не подняли шуму и живодеры, ради общественнаго здоровья, не свезли со двора убитаго коня. Такъ велика была эта картина, что ее могли протащить только черезъ большое окно и то съ трудомъ. Перенесеніе ея сопровождалось торжественными криками всхъ мальчишекъ Чарлотской улицы. Повритъ-ли кто, что королевская академія не приняла батальной картины Клэйва? Образцовое произведеніе было такъ огромно, что его не могла вмстить Фицройская квартира, и полковникъ задумалъ было поднести Се Восточному клубу, но Клэйвъ, предпринявшій съ отцомъ поздку въ Парижъ, для отдыха посл трудовъ (подъятыхъ на великую картину), взглянувъ на нее посл мсячнаго отсутствія, объявилъ, что картина — дрянь, и предалъ истребленію и Британцевъ, и Малайцевъ, и драгуновъ, и артиллерію, и все.

Отель Террасы. Улица Риволи.
Апрля 21 — мая 1, 183 —

Любезный Пенденнисъ, вы говорили, чтобъ я писалъ вамъ изъ Парижа: если найдете въ моей переписк что-нибудь годное для газеты пэлль-мэлль, пользуйтесь моими замтками, сколько душ угодно. Очутясь въ Париж, я дивлюсь, что не бывалъ здсь прежде, дивлюсь, что тысячу разъ смотрлъ на діэппскій пакетботъ въ брэйтонской гавани, и мн ни разу не приходило въ голову — ссть на пакетботъ и пуститься въ море. Мы достигли Булони при втр довольно сильномъ, который застигъ насъ при самомъ выход изъ гавани. Выстрлила первая пушка, и одну здоровую, пожилую барыню пришлось снести въ каюту, въ слдъ за нею сдлалось дурно еще полдюжин барынь, и матросы засуетились кругомъ съ тазами для заболвшихъ. Полковникъ, видя, какъ барыни падаютъ въ обморокъ, улыбался.— ‘Я — старый морякъ, говоритъ онъ одному изъ спутниковъ. Когда я возвращался во-свояси, сэръ, насъ застигла на пути сильнйшая буря: мн было это ни почемъ. Дло другое, вотъ мой сынокъ, который сопровождалъ меня тогда: этому минуло въ ма двнадцать лтъ: онъ свалился съ ногъ, а я,— сэръ’… Тутъ насъ троихъ обдала волна, и поврите ли? моему дорогому старому родителю сдлалось дурно не меньше прочихъ пассажировъ. Когда вошли въ гавань, мы еле живые, побрели къ таможн и толпы звакъ провожали насъ со всхъ сторонъ насмшками. Потомъ крикунъ коммисіонеръ отвелъ насъ въ гостиницу, гд полковникъ, который какъ вамъ извстно, прекрасно говоритъ по-французски, заказалъ слуг подать petit djeuner soign, на что намъ малый, чистымъ англійскимъ выговоромъ, сказалъ съ усмшкой: есть отличная жареная камбала, сэръ, котлетка превосходной баранины.— Черезъ минуту онъ подалъ намъ гарвейскаго соусу съ котлеткой и, для развлеченія посл завтрака, послдній нумеръ Bell’s Life. Я дивился, ужели вс французы читаютъ Bell’s Life, и не-ужто во всхъ гостиницахъ такъ же пахнетъ грогомъ.

Мы пошли посмотрть городъ: вы его знаете и мн описывать его нечего, видли нсколькихъ босоногихъ рыбачекъ и замтили, что солдаты коренасты и страхъ какъ малы ростомъ. Мы обрадовались, когда пришло время садиться въ дилижансъ, и взявъ для себя особое отдленіе, совершили путь въ Парижъ очень комфортабельно. Отрадно было слышать, какъ почтальоны покрикиваютъ на лошадей, какъ побрякиваютъ бубенчики: чувствуешь, что находишься дйствительно во Франціи. Въ Аббевил и Амьен мы останавливались перекусить, и благополучно прибыли сюда посл двадцати шести часовой зды въ дилижанс, Могъ-ли я проспать утро и не побывать въ Тюильри? Каштаны были вс въ цвту, статуи блистали, вс окна дворца горли солнцемъ. Какое величественное зданіе! Мн нравится это дикое великолпіе архитектуры, и эти громадные орнаменты, которыми зданіе такъ щедро облплено. По дорожкамъ бгали и рзвились безчисленныя толпы малютокъ, въ платьецахъ такихъ же яркихъ и съ щечками такими же румяными, какъ цвты и розы въ партерахъ. Окна наши смотрятъ на обелискъ, гд стояла гильотина. Полковникъ не любитъ Карлейля, говоритъ, что письма мистриссъ Грэмъ изъ Парижа превосходны. Мы купили ‘Поздку въ Парижъ’, Скотта, его же, ‘Вторичную поздку’, и читали ихъ въ дилижанс. Есть что почитать, но Палэ-Ройяль во многомъ измнился со времени Скотта, нтъ конца прекраснымъ магазинамъ, я отправился туда въ тотъ самый вечеръ, какъ мы пріхали, лишь только полковникъ легъ спать. Но тхъ развлеченій, которыя описываетъ Скоттъ, тамъ ужь не обртается.

На слдующее утро, посл завтрака, полковнику нужно было отправить письма, и онъ оставилъ меня у воротъ Лувра. Мн кажется, я сюда опять пріду и останусь здсь жить. Мн не хотлось бы даже и узжать. Не пробылъ я десяти минутъ во дворц, какъ усплъ уже влюбиться въ восхитительнйшее созданіе, которое когда-либо видлъ свтъ. Она стояла, безмолвная и величественная, въ центр одной изъ залъ Скульптурной галлереи, и, при первомъ взгляд на нее, я обомллъ отъ ея дивной красоты. Не разсмотрлъ я хорошенько цвту ея глазъ и волосъ, но, кажется, волосы свтлые, а глаза срые. Лицо у ней словно мраморное, съ легкимъ румянцемъ. По всему видно что она — женщина не бойкая, говоритъ мало, смяться — почти не смется, она кажется лнива, и едва-едва улыбается. Въ ней только и есть, что красота. Это неземное созданіе лишено руки, которая отрзана у самаго плеча, но это несчастье придаетъ ей еще боле прелести. На видъ она лтъ тридцати-двухъ, а родилась около двухъ тысячъ лтъ назадъ. Имя ея — Венера Милосская. О, Victrix! О, счастливый Paris! (Я разумю не ныншнюю Лютецію, а Пріамова сына). Какъ могъ онъ отдать яблоко другой, кром этой очаровательницы, этой радости боговъ и человковъ, въ чьемъ присутствіи цвты распускаются, улыбающійся океанъ сверкаетъ, и кроткое небо сіяетъ лучезарнымъ свтомъ, Я желалъ бы, чтобъ у насъ водилась еще жертвоприношенія.— Я принесъ бы безпорочнаго козленка, снжно-руннаго, и пару голубей, и кружку меду — да, меду отъ Мореля въ Пиккадилли, благоухающаго иміамомъ, нарбонскаго, и при возліяніи восхвалили бы мы Царицу красоты, божественную Афродиту. Видалъ-ли ты когда мою прекрасную, молоденькую кузину, миссъ Ньюкомъ, дочь сэра Брэйана? У ней много сходства съ Діаной — Звроловицей. На мои глаза, это черезъ-чуръ горделиво, черезъ-чуръ холодно. Звукъ этихъ роговъ слишкомъ пронзителенъ, а быстрая погоня сквозь рощи и кустарники слишкомъ ужь отважна. О, дивная Венера! ты, прекрасна, добротой дышащая тишина! Позволь мн колнопреклониться у нжныхъ стопъ твоихъ, на подушки тирскаго пурпура. Пожалуйста, не показывайте этого Уаррингтону: при начал, я никакъ не воображалъ, чтобы Пегасъ занесъ меня такъ далеко.

Жаль, что я мало читалъ по-гречески въ училищ, въ мои лта это ужь поздно, мн скоро стукнетъ девятнадцать, и на рукахъ у меня есть другое дло, однакожь, по возвращеніи, попытаюсь приняться за греческихъ классиковъ съ Крибсомъ. Къ чему я потратилъ полгода надъ размалевкою Сипаевъ и драгунъ, ржущихъ другъ-другу глотки? Искусство не должно быть горячкой. Оно должно быть тишина, спокойствіе, не бшеный бычачій бой или драка гладіаторовъ, а храмъ для мирнаго созерцанія, для вдохновеннаго поклоненія, для торжественной ритмической церемоніи, для музыки величественной и нжной. Пріду домой, брошу Снайдеровъ и Рубенсовъ, и сдлаюсь квіетистомъ. Вспомнить стыдно, что я проводилъ недли, малюя великорослыхъ гвардейцевъ и расписывая грязныхъ нищихъ съ перекрестка!

Изумляешься, какъ подумаешь, что въ этомъ Лувр цлыхъ полмили картинъ! Не то, чтобъ подъ старыми перечницами Трафальгарской площади не нашлось дюжины картинъ, разныхъ по достоинству съ лучшими изъ луврскихъ. Я не столько дорожу любымъ Рафаэлевымъ произведеніемъ здсь, какъ нашею собственною картиною св. Екатерины. Выше этого быть ничего не можетъ. Египетскія пирамиды или колоссъ родосскій не выше нашего Себастьяна, а Вакхъ и Аріадна не уступятъ ничему на свт. Но если у насъ есть алмазы, то здсь цлыя ожерелья: здсь цари и вокругъ нихъ ихъ блистательный дворъ. Мн и Дж. Дж. слдовало бы переселиться сюда на цлую жизнь. Что за портреты у этого Тиціана! Что за щеголи у этого Вандэйка! Я увренъ, что онъ былъ такой же великосвтскій человкъ, какихъ онъ живописалъ! Какой стыдъ, что здсь нтъ ни одной картины сэра Джошюа. На празднеств живописцовъ онъ иметъ право на мсто на верхнемъ конц стола. Помните Тома Роджерса, у Гэндиша? Онъ часто заходилъ ко мн, на старую квартиру на площади. Томъ теперь здсь: отростилъ рыжую бородку и носитъ бархатный жакетъ, съ прорзными рукавами, чтобъ показать, что на немъ есть рубашка. Должно сказать, что въ прошлое воскресенье рубашка на немъ была бла, какъ снгъ. Онъ еще не выучился французскому языку, а притворяется, что англійскій усплъ забыть. Онъ общалъ представить меня десятку французскихъ художниковъ, которыхъ выдаетъ за своихъ товарищей. У этихъ малыхъ, кажется, ощущается недостатокъ въ мыл, а я такъ собираюсь сбрить усы, Уаррингтону не останется ничего, надъ чмъ бы потрунить, когда я возвращусь.

Полковникъ и я обдали въ Caf de Paris и потомъ отправились въ Оперу. Если будете здсь обдать, спросите huitres de Maronne. Въ Caf мы встртились съ отчаяннымъ франтомъ, виконтомъ де-Флоракъ, officier d’ordonnance при одномъ изъ принцевъ, сыномъ знакомаго моего отца. Они происхожденія знатнаго, но бдны до-крайности. Молодой графъ будетъ герцогомъ, когда умретъ его кузенъ, герцогъ иврійскій. Отецъ его очень старъ. Виконтъ родился въ Англіи. Въ опер онъ указывалъ вамъ сотни важныхъ лицъ: не многихъ изъ Сенъ-жерменскаго предмстья, больше изъ новаго поколнія: Тьера, графа Молэ, Жоржъ Занда, Виктора Гюго, Жюль Жанена: половины именъ не упомню. Вчера мы сдлали визитъ его матери, госпож де-Флоракъ. Полагаю, что это старинная страсть полковника, потому что встрча была необыкновенно церемонная и нжная. Точь въ точь пожилой сэръ Чарльзъ Грандисонъ, раскланивающійся съ миссъ Байронъ, среднихъ лтъ. И вообрази! Полковникъ былъ здсь по возвращеніи въ Англію! Должно быть прошлаго года, когда онъ узжалъ на десять дней, а я малевалъ Чернаго принца и короля оанна. Госпожа до-Флоракъ — важная барыня и наврно была въ свое время красавица. Въ гостиной у нея два портрета работы Жерара: одинъ — ея, а другой м. де-Флорака. Мосье де-Флоракъ старый щеголь, въ пудр, съ густыми бровями, носъ крючкомъ, звздамъ, лентамъ, золотому шитью — конца нтъ. Мадамъ одта по мод временъ Имперіи: черное бархатное платье, лицо задумчивое, прекрасное, нсколько похожее на лицо моей кузины. Вчера на ней была небольшая, старомодная брошка.— ‘Voil, la reconnaissez vous? сказала она. Прошедшаго года, когда вы прізжали сюда, эта брошка оставалась въ нашемъ загородномъ дом. Приэтихъ словахъ госпожа де-Флоракъ улыбнулась полковнику, и добрый старичекъ вздохнулъ и опустилъ голову на руку. Понимаю, что это значитъ. Мы сами то же испытали. Я берегъ цлыхъ полгода глупую ленточку этой бдовой кокетки Фанни Фримэнъ. Помните ли, какъ я сердился, когда, бывало, вы бранили ее?

— Вашъ батюшка и я знакомы, мой другъ, съ самаго дтства, сказала мн графиня, пріятнйшимъ французскимъ выговоромъ. Онъ смотрлъ въ эту минуту въ садъ дома, гд жили Флораки, въ улиц св. Доминика. Навщайте меня почаще, вы напоминаете мн объ немъ, продолжала она, и потомъ, съ любезною улыбкой, прибавила: Что вамъ пріятне: воображать что онъ былъ красиве васъ, или что вы лучше его?— Я отвчалъ: что желалъ бы походить на него.— Но кто на него похожъ? Правда, есть красавцы, но гд найдти такого добраго, какъ онъ? Любопытно бы знать, страстно ли онъ былъ влюбленъ въ госпожу де-Флоракъ? На лиц старика графа ничего не прочтешь. Онъ совсмъ дряхлъ и носитъ косичку. Мы любовались, какъ эта косичка болталась на спинк его садоваго кресла. Верхній этажъ дома графъ отдаетъ въ наемъ, тамъ живетъ генералъ-маіоръ, высокоблагородный Зено Покей, Цинциннати. Мы видли на двор карету мистриссъ Покей и лакеевъ ея, съ сигарами въ зубахъ, старикъ, еле держащійся на ногахъ, дряхлый какъ и старый графъ де-Флоракъ, составляетъ, кажется, всю прислугу фамиліи, живущей въ нижнемъ этаж.

Госпожа де-Флоракъ и мой отецъ разговаривали о моей профессіи. Графиня сказала, что я выбралъ прекрасную каррьеру. Полковникъ прибавилъ, что эта каррьера лучше военной службы.— Ah, oui, monsieur,— возразила графиня, съ горестью. Полковникъ примолвилъ, что теперь онъ можетъ отпустить меня въ Парижъ продолжать ученіе, зная, что въ Париж есть добрый другъ, который можетъ позаботиться объ его сын.

— Но для него вы сами можете пріхать сюда, mon ami? сказала графиня.

Отецъ покачалъ головой.— Мн вроятно прійдется возвратиться въ Индію, сказалъ онъ: срокъ моему отпуску кончился, теперь я прошу послднюю отсрочку. Если получу повышеніе, поздка въ Индію не нужна. Безъ этого я не имю возможности жить въ Европ. Впрочемъ, мое отсутствіе, по всей вроятности, будетъ непродолжительно, прибавилъ онъ: а Клэйвъ въ такомъ возраст, что можетъ хать и безъ меня.

Не это ли причиной, что отецъ мой былъ такъ грустенъ въ послдніе мсяцы? Я думалъ, что его тревожатъ мои шалости, и вы знаете, что я у истребляю вс усилія чтобъ исправиться, въ этомъ году счетъ портнаго вдвое меньше чмъ въ прошломъ. Долженъ я бездлицу. Съ Моссомъ расплатился до послдней пенни за его проклятые перстни и разную ветошь. Возвращаясь отъ графини, я разспрашивалъ отца о причин его грусти.

Онъ вовсе не такъ богатъ, какъ мы полагали. По его словамъ, съ прізда на родину, онъ истратилъ гораздо больше, чмъ получилъ, и почти негодуетъ на себя за расточительность. Сначала онъ думалъ, что можетъ совсмъ оставить службу, но, пробывъ дома три года, убждается, что доходомъ жить нельзя. Если произведутъ его въ полные полковники, онъ будетъ получать по тысяч фунтовъ стерлинговъ въ годъ, этотъ окладъ, да тотъ, что заслужилъ въ Индіи, съ прибавкою своего, будутъ достаточны для насъ обоихъ. По видимому, онъ вовсе не думаетъ, чтобъ я могъ добывать деньги своей профессіей. А положимъ, что я продамъ батальную картину за пять сотъ фунтовъ?— этого хватитъ для меня на порядочное время и я не буду имть необходимости прибгать къ кошельку добраго старика отца.

Виконтъ де-Флоракъ вызвался обдать съ нами. Полковникъ сказалъ, что не намренъ выходить со двора: и такъ виконтъ и я отправились вдвоемъ. Въ ресторан Trois fr&egrave,res provenaux онъ заказалъ обдъ, а расплатился,— само собою разумется — я. Потомъ мы пошли въ бульварный театръ, и виконтъ повелъ меня за сцену — что за покойное мсто! Мы вошли въ ложу М-lle Finette, которая играла роль ‘маленькаго барабанщика’, гд она поетъ знаменитую псню съ барабаномъ. Виконтъ пригласилъ ее и нсколькихъ литераторовъ поужинать въ caf Anglais. Я воротился домой очень поздно, проигравъ двадцать наполеондоровъ въ бульоттъ. Это составляло весь остатокъ отъ двадцати фунтовой ассигнаціи, которую далъ мн передъ нашимъ отъздомъ добрый старикъ Бинни, съ извстною вамъ присказкою изъ Гораціи: Nequc tu choreas sperne puer. Бдный я! Возвращаясь домой, къ отелю террасы, въ такой поздній часъ, я укорялъ себя какъ бы за преступленіе, и тихохонько прокрался въ свою комнату. Но полковникъ спалъ глубокимъ сномъ. Его сапоги стояли на часахъ у дверей его спальни, и я улегся въ постель такъ неслышно, какъ только могъ.

P. S. Среда. Остался всего одинъ лоскутокъ бумаги. Я получилъ письмо отъ Д. Д. Онъ ходилъ въ академію (значитъ картина его тамъ), а битва ассейская не принята. Смитъ сказывалъ ему, что слишкомъ велика. По-моему, никуда не годится. Радуюсь, что я не дома и избавленъ изъ соболзнованія товарищей.

Пожалуйста, навстите мистера Бинни. Съ нимъ случилось несчастье. Онъ халъ на лошади полковника, упалъ на мостовою и повредилъ себ ногу: боюсь за сраго. Пожалуйста, осмотрите ему ноги, мы не можемъ понять, что пишетъ намъ объ этомъ Джонъ. Онъ, я разумю Бинни, халъ въ Шотландію, для свиданія съ родными, когда постигло его это горе. Вы знаете, онъ часто здитъ въ Шотландію для свиданія съ родными. Бинни пишетъ, что опасности нтъ и увряетъ полковника, что торопиться къ нему не зачмъ. А я въ настоящую минуту вовсе не намренъ возвратился домой, потому-что очень не желаю видть ни учениковъ Гэндиша, ни академію, ни насмшекъ ихъ надъ моей неудачей.

Полковникъ наврно послалъ бы вамъ поклонъ, но его нтъ дома, и я остаюсь вчно любящимъ васъ,

Клэйвъ Ньюкомъ.

P. S. Онъ самъ далъ мн денегъ утромъ, не правда ли, добрый старичекъ?

Артуръ Пенденнисъ, Эскв. къ Клэйву Ньюкому, Эскв.

‘Газета Пэль-Мэль, журналъ политики, литературы и моды.

225. Улица Екатерининская, набережная.

‘Любезный Клэйвъ — крайне сокрушаюсь за Фрэда Бенгэма (принявшаго въ послднее время обязанность отвтственнаго критика изящныхъ искусствъ по редакціи Пэль-Мэльской газеты), что ваша большая картина ассейскаго сраженія не нашла себ мста на выставк въ королевский академіи. Фрэдъ Бейгэмъ теряетъ, по-крайней мр пятьнадцать шиллинговъ по случаю непринятія этой картины, потому-что онъ приготовилъ блистательную похвальную статейку о вашемъ произведеніи: въ слдствіе упомянутаго бдствія, статейка теперь — пропащая бумага. Впрочемъ, не унывайте, крпитесь духомъ, сынъ мой. Герцогъ Вэллингтонъ былъ отбитъ у Серингапатама, прежде чмъ одержалъ побду у Ассеи. Надюсь, вы не откажетесь вступить въ новыя битвы, и счастье будетъ къ вамъ благосклонне. Въ город не очень говорятъ о вашей неудач. Видите: парламентскія пренія въ настоящую минуту весьма интересны и общественному вниманію теперь не до ассейскаго сраженія.

Я былъ на Фицройской площади, осмотрлъ и конюшню и домъ. Ноги Гойнма цлы: конь упалъ за бокъ, а не на колни, и не ушибся. Дло другое — мистеръ Бинни: онъ больно зашибь лодыжку, отчего сдлалось воспаленіе. Ему прійдется не вставать съ дивана нсколько дней, а — можетъ-быть — и недль, но вы знаете: онъ — философъ не пасмурный, и переноситъ житейское горе очень равнодушно. Къ нему пріхаіа сестра. Не знаю, какъ бы вамъ сказать: считать ли это облегченіемъ его горю или отягощеніемъ, Вы знаете ею привычку говорить сарказмами, и мн трудно было понять изъ его рчей, пріятны ему или докучливы родственныя объятія. Она была ребенкомъ, когда Бинни видлъ ее въ послдній разъ, при отъзд въ Индію. Говоря съ достодолжнымъ уваженіемъ, надо сказать, что теперь она — довольно свжая, дородная, миленькая вдовушка, и, какъ замтно, исцлилась отъ горести, причиненной смертію мужа, капитана Мэккензи, въ Весть-Индіи. Мистеръ Бинни только-что собрался постить своихъ родныхь въ Мюссельбург, близъ Эдинбурга, какъ случалось съ нимъ несчастье, воспрепятствовавшее его поздк къ роднымъ берегамъ. Его повствованіе о постигшей его бд и одиночеств было такъ трогательно, что мистриссъ Маккензи, съ дочерью, безъ отлагательства, сли на эдинбургскій пароходъ и поспшили къ одру болзни безпомощнаго страдальца. Он занимаютъ вашу спальню и гостиную: послдняя комната, по словамъ мистриссъ Мэккензи, перестала вонять табачнымъ дымомъ, какъ было при вступленіи ея во владніе комнатой. Если вы оставили въ квартир какія-нибудь бумаги, счеты, любовныя записочки, можете быть увреннымъ, что эта лэди прочла ихъ до единой. Дочь — премиленькая, голубоглазая блондинка, съ нжнымъ голоскомъ, которымъ она, безъ помощи инструментальной музыки, сидя на кресл посреди комнаты, напваетъ безъискусственныя баллады своей родины. Два вечера назадъ, я имлъ удовольствіе слышать съ ея розовыхъ губокъ псни о Бонни Донли и о Джэк газельдинскомъ: правда, я и прежде слыхалъ ихъ, но не отъ такой миленькой пвицы. Хотя об лэди говорятъ на нашемъ нарчіи съ акцентомъ, свойственнымъ жителю сверной части Британіи, однакожь выговоръ у нихъ необыкновенно пріятенъ, не то, что суровая рчь мистера Бинни. Надо сказать, что капитанъ Мэккензи былъ Англичанинъ и супруга постаралась для него исправить родное мюссельбургское произношеніе. Она разсказываетъ много интересныхъ анекдотовъ о покойник, о Вестъ-Иидіи и отличномъ пхотномъ полк, гд служилъ капитанъ. Миссъ Роза — любимица дяди. Счастье послало мн возможность доставлять имъ, въ пребываніе ихъ въ метрополіи, нкоторое развлеченіе, я доставалъ для нихъ отъ редакціи Пэль-мэльской газеты, билеты въ театры, панорамы, и проч. До картинъ он, какъ кажется, не большія охотницы, въ національной галлере соскучились, а въ королевской академіи полюбовались одной только картиной: портретомъ М’Коллопа, работы нашего друга того же имени, но самою интересною коллекціей въ Лондон показалась имъ галлерея восковыхъ фигуръ мадамъ Тюссо, здсь я имлъ счастье познакомить ихъ съ другомъ нашимъ, мистеромъ Фредерикомъ Бейгэмомъ, который потомъ распрашивалъ въ подробности объ ихъ денежныхъ средствахъ, и тотчасъ же бы изъявилъ готовность отдать свою руку матери или дочери, если бы старикъ мистеръ Бинни назначилъ достаточное приданое. Я досталъ для дамъ ложу въ опер, куда он и отправились въ сопровожденіи капитана Гоби, сослуживца капитана Мэккензи и крестнаго отца молодой миссъ. Я имлъ честь сдлать имъ визитъ въ лож. Въ фойе я видлъ вашу прекрасную кузину миссъ Ньюкомъ съ бабкой ея лэди Кью. Мистеръ Бейгэмъ, съ большимъ краснорчіемъ, разсказывалъ шотландскимъ лэди о разныхъ извстныхъ лицахъ, бывшихъ въ театр. Опера имъ понравилась, но балетъ совершенно озадачилъ ихъ, такъ что матушка и дочь ретировались, при бгломъ огн шутокъ капитана Гоби. Воображаю, каковъ долженъ быть этотъ офицеръ въ дружеской компаніи, и какъ остроумны должны быть его анекдоты, когда общество дамъ не удерживаетъ живаго потока его веселости.

Вотъ идетъ мистеръ Бэкеръ съ корректурой. На случай, если бы вамъ не попалась Пэль-мэльская газета у Галиньяни, посылаю вамъ извлеченіе изъ статьи Бейгэма о королевской академіи. Здсь вы найдете его мнніе о произведеніяхъ нкоторыхъ изъ нашихъ знакомыхъ:

617. Мозисъ несетъ домой двнадцать дюжинъ зеленыхъ очковъ. Смитъ, К. А.— Прекрасное маленькое твореніе бднаго Гольдсмита можетъ быть никогда не находило столькихъ почитателей, какъ въ нашъ вкъ. Здсь, въ произведеніи одного изъ первоклассныхъ нашихъ художниковъ, воздается почесть генію того, который ‘украшалъ все, до чего ни прикасался’. Мистеръ Смитъ удачно выбралъ сюжетъ, и исполнилъ его превосходно. Свтотнь удивительна, impasto — верхъ совершенства. Можетъ быть, слишкомъ придирчивый критикъ нашелъ бы, что лвая нога у Мозиса нсколько укорочена, но гд такъ много есть заслуживающаго похвалы, тамъ Пэль-мэльская газета воздерживается отъ порицанія.

420. Нашъ любимецъ, и любимецъ публики Броунъ, К. А., даритъ насъ сюжетомъ, взятымъ изъ лучшаго изо всхъ романовъ, романа, который ‘высмялъ испанское рыцарство’, словомъ изъ вчно-новаго Донъ-Кихота. Онъ выбралъ сцену, гд Донъ устремляется на стадо овецъ, овцы написаны такъ, какъ уметъ писать одинъ Броунъ, со всею свойственною ему легкостью и brio. Другъ и соперникъ мистера Броуна, Гопкинсъ избралъ на этотъ годъ Жиль Блаза и Пещера Разбойниковъ — вышла однимъ изъ мастерскихъ произведеній художника.

Большія залы. 33. Портретъ кардинала Коспетто, О’Гогстей, К. А., и окрестности Корподибакко — Вечеръ — Контадина и Трастсверино, пляшущіе у дверей Аоканды, подъ музыку пиффераро. Съ поздки въ Италію, мистеръ О’Гогстей, кажется, отказался отъ сценъ ирландской жизни, которыми онъ обыкновенно услаждалъ насъ, и романъ, поэзія, религія ‘Италіи прекрасной’ составляютъ сюжеты его кисти. Сцена близъ Корподибакко (мы хорошо знаемъ мстность, и провели много счастливыхъ мсяцевъ въ романтическихъ ея горахъ) въ высшей степени характерна.

49. 210. 311. Сми, К. А.— Портреты, которыми могъ бы похваляться самъ Рейнольдсъ, отъ нихъ не отреісся бы Вандэйкъ или Клодъ.— Сэръ Брэйанъ Ньюкомъ, въ костюм вице-депутата, генералъ-маіоръ сэръ Томасъ де Бутсъ, командиръ ордена бани, написанный для 50 драгунскаго полка — безспорно — торжество этого благороднаго художника.

1906. М’Коллопъ М’Коллопа.— Нравственно-высокое произведеніе молодаго художника, который, изображая доблестнаго предводителя мужественнаго шотландскаго клана, изобразилъ вмст съ тмъ романтическій ландшафтъ горной Шотландіи, гд, середи родной степи, стоить величественная фигура знаменитаго человка. Мы будемъ имть въ виду мистера М’Коллопа.

1367. Оберонъ и Титанія, Ридлея. Эта сладостная и фантастическая, небольшая картина привлекаетъ толпы любопытныхъ и составляетъ одно изъ прелестнйшихъ произведеній ныншней выставки. Мы вторимъ общему мннью, утверждая, что эта картина не только подаетъ большія надежды, но сама по себ составляетъ прекраснйшее, изящнйшее произведеніе. Графъ Кью, какъ мы слышали, купилъ ее еще до выставки, и отъ души поздравляемъ молодаго художника съ успшнымъ дебютомъ. Сколько намъ извстно, онъ ученикъ мистера Гэндиша. Гд скрывается этотъ дивный живописецъ? Насъ сокрушаетъ отсутствіе его смлыхъ произведеній по исторической живописи.

Я долженъ поправить нкоторыя, впрочемъ весьма не многія, неточности въ стать нашего пріятеля Фредерика Бейгэма, которая, какъ самъ онъ говоритъ, написана въ дух самой снизходительной критики. Два дня назадъ, онъ доставилъ-было статью совершенно въ другомъ дух, но, по собственному великодушію, взялъ ее назадъ и сохранилъ изъ нея только два послдніе параграфа. Надо признаться, что онъ столько же смыслитъ въ живописи, сколько иные критики въ литератур.

Прощайте, дорогой Клэйвъ! Посылаю усерднйшій поклонъ вашему батюшк и думаю, что лучше бы было, еслибъ вы порже видлися съ знакомымъ вамъ французомъ, что играетъ въ бульоттъ, и съ его пріятелями. Знаю, вы послдуете этому совту, какъ всегда слдуютъ молодые люди совтамъ старшихъ себя и желающихъ имъ добра. Я обдаю сегодня на Фицройскомъ сквэр, съ милою вдовушкой и ея дочерью, и остаюсь на всегда вашъ.

А. П.

XXIII.
Гд услышимъ сопрано и контральто.

Гостепріимнйшій, вжливйшій изъ полковниковъ и слышать не хотлъ, чтобы мистриссъ Мэккензи и ея дочь выхали изъ его дому, когда онъ возвратился на родину, посл шестинедльнаго пріятнаго пребыванія въ Париж, да и прекрасная гостья не обнаруживала ни малйшаго желанія или намренія удалиться. Мистриссъ Мэккензи была нраву превеселаго. Какъ жена стараго служаки, говорила вдовушка, она очень хорошо умла цнить удобства квартиры, а мн кажется, что, начиная съ медоваго мсяца, когда капитанъ повезъ ее на почтовыхъ въ Гаррогэтъ и Чельтенгэмъ, изрдка останавливаясь въ гостиницахъ, ей никогда не доводилось жить такъ комфортабельно, какъ въ просторномъ дом близъ Тоттенгэмской дороги. О дом матери ея въ Мюссельбург она дала отчетъ довольно забавный, но жалкій. ‘Ахъ, Джэмсъ, говорила она: если бъ ты пріхалъ къ матушк, то не долго бы погостилъ у ней. Скука смертельная. Моя малютка Джоси привыкла къ такой жизни и я оставила ее, бдняжку, дома. Не ловко же было пріхать намъ троимъ и совсмъ завладть твоимъ домомъ, дорогой Джэмсъ, но бдняжка Роза совсмъ-было зачахла. Милому ребенку полезно посмотрть немножко на свтъ и на добраго дядюшку, который пересталъ пугаться насъ, съ-тхъ-поръ, какъ насъ увидлъ, не правда ли?’ Добрый дядюшка Джэмсъ вовсе не пугался маленькой Розы. Ея личико, кротость, сладкія псни и голубые глазки утшали и веселили стараго холостяка. Не мене пріятна и забавна была и матушка Розы. Она вышла замужъ за капитана въ ранней молодости и надо замтить: по любви и противъ желанія родителей, которые прочили ее въ третьи супруги старику, доктору М. Мллю. Много перетерпла она горя, включая бдность, арестъ мужа за долги, и наконецъ, его смерть, но сохранила веселость и бодрость духа. Ей было тридцать три года, а на взглядъ дали бы ей не больше двадцати пяти. Она была жива, бойка, весела и такъ хороша собой, что удивительно, какъ не нашла преемника капитлну Мэккензи. Джэмсъ Бинни предостерегалъ друга своего, полковника, отъ прелестей сирены, и съ улыбкой спрашивалъ Клойва, желалъ-ли бы онъ назвать мистриссъ Маккензи матушкой?

Полковникъ Ньюкомъ былъ весьма доволенъ видами на будущее. Онъ радовался, что другъ его Джэмсъ, примирился съ своими родными, и намекалъ Клэйву, что покойный капитанъ Маккензи самъ былъ виною размолвки съ зятемъ, который не разъ выкупалъ расточительнаго капитана изъ бды, и, не смотря на семейныя несогласія, никогда не переставалъ поступать великодушно въ отношеніи сестры и ея семейства. ‘Но, мистеръ Клэйвъ,— говорилъ онъ, — какъ миссъ Роза очень милая барышня, а у тебя въ мастерской есть свободная комната, то, мн кажется, ты лучше бы сдлалъ, еслибъ перебрался въ Чарлоттскую улицу, на время, пока дамы будутъ гостить у насъ’. Клэйвъ былъ не прочь отъ того, чтобъ жить отдльно и независимо, но явилъ себя добрымъ, привязаннымъ къ своему дому, юношей. Онъ каждое утро приходилъ домой завтракать, нердко обдалъ и проводилъ вечера въ семейств. Дйствительно: въ дом стало гораздо веселе, благодаря присутствію двухъ милыхъ дамъ. Смотрть было любо, какъ матушка, обхвативъ прекрасной ручкой прекрасную талію Розы, ходитъ съ нею легкими шагами по комнатамъ. Матушка безпрестанно толковала о Роз, которая была всегда счастлива. Она пробуждалась съ улыбкой на лиц, видть ее было отрадой. Даже дядя Джэмсъ осмлился сказать, что Роза премиленькая двица.— ‘Убирайся, старый проказникъ, доброй дядюшка Джэмсъ!— вскрикнула матушка Розы. Вы, старые холостяки — бдовые люди!’ Дядюшка Джэмсъ за частую цловалъ Розу очень нжно. Она такъ была скромна и мила, такъ старалась угождать полковнику Ньюкому, какъ рдкая двочка. Бывало загляднье, какъ она идетъ по комнат съ чашкою кофе для него или посл обда лупитъ для него каштаны своими бленькими, пухленькими пальчиками.

Мистриссъ Эйронъ, ключница, по естественному порядку вещей, ненавидла мистриссъ Мэккензи и завидовала ей, хотя послдняя длала все, чтобъ умилостивить управительницу хозяйства обоихъ джентльменовъ: хвалила приготовленные ею обды, восхищалась ея пуддингами, умоляла мистриссъ Эйронъ показать, какъ эти чудесные пуддинги приготовляются, и написать ихъ рецептъ, чтобъ мистриссъ Мэккензи могла наслаждаться ими дома. Мистриссъ Эйронъ питала убжденіе, что мистриссъ Мэккензи вовсе не намрена отправляться домой. Она не могла допустить мысли, чтобы барыни приходили къ ней на кухню. Служанки утверждали, что сами были свидтельницами, какъ миссъ Роза въ спальн плачетъ, а матушка ворчитъ на бдняжку безъ пошады, а еще говорятъ, что матушка такая добрая дама! Кто разбилъ кружку, кто изломалъ стулъ въ тотъ день, какъ на верху былъ такой страшный шумъ?

Мистриссъ Мэккензи играла превосходно, хоть и по старинному, танцы, хороводы, шотландскія и ирландскія псни, изъ которыхъ первыя наполняли душу Джэмса Бинни наслажденіемъ. Добрая матушка очень желала, чтобы дочь ея, пока он въ Лондон, взяла нсколько уроковъ на фортепьяно у хорошаго учителя. Роза вчно бренчала на инструмент, который нарочно для нея былъ перенесенъ на верхъ, и полковникъ, всегда готовый на услуги друзьямъ, вспомнилъ о миссъ Канъ, гувернантк въ дом Ридлея, и сталъ рекомендовать ее въ учительницы. ‘Кого бы вы ни рекомендовали, любезный полковникъ, мы всякимъ будемъ довольны,— сказала мистриссъ Меккензи, поблднвъ отъ злости, потому-что ей вроятно хотлігъ бы имть какого-нибудь мосье Катрмэнъ или синьора Твайксидилло. Гувернантка явилась къ своей учениц. Мистриссъ Мэккензи приняла ее чрезвычайно сухо, даже грубо, но, услыхавъ игру миссъ Канъ, вдовушка умилостивилась, даже пришла въ восхищеніе. Мосье Катрмэнъ потребовалъ бы гинею за четверть часа, тогда какъ миссъ Какъ съ благодарностью взяла пять шиллинговъ за полтора, и разность отъ двадцати уроковъ, за которые платилъ добрый дядюшка Джэмсъ, перешла въ карманъ мистриссъ Маккензи, а оттуда вроятно на ея хорошенькія плеча и голову, въ вид прекраснаго шелковаго платья и изящной французской шляпки, въ которыхъ, какъ божился капитанъ Гоби, она казалась двадцатилтнею.

Гувернантка, возвращаясь посл урока домой, часто заглядывала въ мастерскую Клэйва, въ Чарлоттской улиц, гд работали два ея сынка, какъ называла она Клэйва и Д. Д. Когда мы подсмивались на счетъ вдовушки съ дочерью, Клэйвъ, обыкновенно принимался хохотать и разсказывалъ, что говоритъ о нихъ миссъ Канъ. Мистриссъ Мэккензи, какъ видно, была не совсмъ агнецъ. Если Роза брала фальшивую нотку, матушка подбгала къ ней съ запальчивостью и, порой, била ее по спин, она заставляла Розу носить узкія ботинки и больно наступала на ея ножки, когда он отказывались входить въ ботинки. Я красню за нескромность миссъ Канъ, но она только-что сегодня разсказывала Д. Д., что матушк непремнно хотлось заснуровать Розу такъ туго, что бдная двочка чуть не задохлась. Роза никогда не споритъ, всегда уступаетъ, и лишь только брань унялась и слезы осохли, бжитъ внизъ, рука объ руку съ матушкой, и всхъ привтствуетъ своей добродушной, счастливой улыбкой. Кром шотландскихъ псенъ безъ музыки, она очень мило пла баллады съ аккомпанементомъ фортепьяно. Матушка обыкновенно плакала, слушая эти псни.— ‘Голосъ ребенка извлекаетъ у меня слезы изъ глазъ мистеръ Ньюкомъ,— приговаривала она. Роза не испытала еще никакой горести. Дай Господи, чтобъ она была всегда счастлива! Но что будетъ со мной, когда я лишусь ея?’

— Что жь, моя милая, лишишься Розы, такъ Джоси тебя утшитъ, говоритъ съ дивана мистеръ Бинни, вроятно смекавшій маневръ вдовушки.

Вдовушка хохочетъ непритворно и отъ души, зажимаетъ себ ротъ платкомъ, устремляетъ на брата пару плутовскихъ глазъ и говоритъ: ‘Ахъ, дорогой Джэмсъ, ты не знаешь, что такое чувства матери.’

— Я немножко понимаю ихъ, говоритъ Джемсъ. Роза, спой мн эту французскую псенку.

Внимательность мистриссъ Мэккензи къ Клэйву была умилительна. Если кто изъ его друзей зайдетъ въ домъ, она отзываетъ его въ сторону и начинаетъ хвалить ему Клэйва. Полковника она обожала. Она никогда не встрчала такого человка, никогда не видала подобнаго обращенія. Правда, прекрасны были манеры у епископа Тобаго, и руки у него были блы и нжны до чрезвычайности, но все не то, что у полковника Ньюкома.— Посмотрите, что у него за нога?— и она выставляла свою ножку, необыкновенно прелестную и въ ту же минуту прятала ее, съ лукавой улыбкой, замнявшей стыдливое смущеніе: моя ботинка ему впору.— Когда мы были на остров Ковентр, сэръ Перегринъ, наслдовавшій бдному сэру Раудону Кроулею — я читала на прошлой недл въ газетахъ, что сынъ его произведенъ въ подполковники гвардіи — сэръ Перегринъ, одинъ изъ самыхъ короткихъ друзей принца Валлійскаго, слылъ первымъ изъ современныхъ вельможъ по манерамъ и представительности, и, нечего сказать, осанка его была самая благородная и величественная, однакожь не думаю, чтобъ онъ могъ равняться полковнику Ньюкому, ршительно не думаю. Какъ вы полагаете, мистеръ Гонимэнъ? Какую прекрасную рчь произнесли вы въ прошлое воскресенье! Я знаю, что дв пары глазъ въ кирк заливались слезами, другихъ я не могла видть отъ слезъ. Что, если бъ вы были въ Мюссельбург! Я воспитана въ пресвитеріанской вр, но, объхавъ цлый свтъ съ моимъ незабвеннымъ мужемъ, я наконецъ полюбила его церковь. Дома, мы слушаемъ доктора М’Крау, но онъ страшно какъ утомителенъ. Четыре часа битыхъ каждое воскресенье, утромъ и пополудни! Это просто убиваетъ мою Розу. Слышали вы ея голосъ въ вашей кирк? Милая двочка страсть любитъ церковное пніе. Роза, не правда-ли, что ты была въ восхищеніи отъ церковнаго пнія?

Если Роза восхищается церковнымъ пніемъ, за то Гонимэнъ въ восхищеніи отъ пвицы и ея матушки. Онъ откидываетъ со лба волосы, садится за фортепьяно, но и играетъ одинъ или два духовныхъ гимна, чуть слышно аккомпанируя ихъ голосомъ и какъ бы готовясь воспарить со стула подъ потолокъ.

— О, это просто пніе серафима! говоритъ вдовушка, это дыханіе кадила и громъ органа Монреальскаго собора. Роза не помнитъ Монреаля, она была еще въ пеленкахъ. Она родилась въ дорог оттуда и крещена на мор. Помните, Гоби?

— Какъ же не помнить, я еще общался учить ее катихизису, и не сдержалъ слова, говоритъ капитанъ Гоби. Мы стояли три года между Монреалемъ и Квебекомъ съ сотымъ и сто двадцатымъ полками Горцевъ, нсколько времени съ тридцать-третьимъ гвардейскимъ драгунскимъ, командовалъ ими Финлей. И славное было житье, совсмъ ее то, что въ Вестъ-Индіи, гд, чортъ побери, нашему желудку питаться нечмъ. Мэккензи былъ удалая голова, шепчетъ капитанъ Гоби своему сосду — настоящему біографу — а супруга его — чудо-женщина, какую рдко встртишь.— Капитанъ Гоби, говоря это, подмигиваетъ и глядитъ прелукаво.— Нашъ полкъ стоялъ не на вашей сторон Индіи, полковникъ.

Въ обмн такихъ пріятныхъ замтокъ, среди пнія и музыки, проходитъ вечеръ.— Съ-тхъ-поръ, какъ этотъ домъ украсился милымъ присутствіемъ мистриссъ Мэккензи и ея дочери, сказалъ Гонимэнъ, всегда изящный въ обращеніи и извстный выраженіями, насъ будто весна постила. Гостепріимство хозяина облеклось новою прелестью, всегда пріятные, маленькіе вечера стали вдвое пріятне. Но къ чему пріхали сюда эти милыя дамы, если он должны опять ухать? Какъ — чмъ мистеръ Бинни утшитъ себя — не говоря ужь о другихъ — когда он оставятъ его въ одиночеств?

— Мы вовсе не желаемъ оставлять брата Джэмса въ одиночеств, вскрикиваетъ мистриссъ Мэккензи, съ добродушнымъ смхомъ. Лондонъ нравится намъ больше, чмъ Мюссельбургъ.

— Ахъ, это правда! восклицаетъ Роза, красня.

— И мы останемся до-тхъ-поръ, пока угодно братцу, продолжаетъ вдовушка.

— Дядюшка Джэмсъ такъ добръ и любезенъ, говоритъ Роза: надюсь, что онъ не прогонитъ ни меня, ни мамаши.

— Онъ былъ бы зврь, дикарь, если бъ это сдлалъ! кричитъ Бинни, бросая восторженные взгляды на два милыя лица. Вс ихъ любили. Бинни принималъ ихъ ласки необыкновенно радушно. Полковнику нравилась каждая женщина подъ солнцемъ. Клэйвъ смялся, шутилъ и вальсировалъ то съ Розой, то съ ея мамашей. Послдняя была самая бойкая танцорка изъ нихъ двухъ. Не подозрвающая ни въ чемъ худаго, простодушная вдовушка нердко оставляла свою дочь въ мастерской, а сама отправлялась по магазинамъ, но въ мастерской обыкновенно работалъ Д. Д., занятый второю картиной: его почти одного изъ всхъ знакомыхъ Клэйва не любила вдовушка и ршила, что этотъ скромный художникъ — созданіе дерзкое, навязчивое, и неблаговоспитанное.

Словомъ, мистриссъ Мэккензи такъ открыто вела аттаку на Клэйва, что каждый изъ насъ видлъ ея замыслы, но эти безхитростные маневры столько же забавляли Клэйва, сколько и другихъ. Что за забавная была эта женщина! Мы угощали ее и ея миленькую дочь завтракомъ въ подворь Ягненка, въ Темпл,— у Сибрейта: завтракъ брали изъ кофейни Дика, а мороженое и дессертъ у Партингтона. Миссъ Роза, мистеръ Сибрейтъ, нашъ сосдъ по подворью, и достопочтенный Чарльзъ Гонимэнъ очаровательно пли посл завтрака, на двор стояли и слушали наше пніе толпы привратниковъ, прачекъ и ребятишекъ, шумъ, который мы производили, бсилъ мистера Палея: однимъ словомъ, наша partie de plaisir была вполн удачна. Мы вс любили вдовушку, и, если она сняла съ себя ленточку и наколола ее на Клэйва, то что-жь тутъ худаго? Въ прошлое воскресенье, когда мистриссъ Мэккензи съ дочерью вошли въ темпельскую кирку, то даже черствые старики-адвокаты отъ удовольствія заморгали глазами, увидя этихъ необыкновенно-милыхъ, нарядныхъ дамъ. Лэди, ходите почаще, въ темпельскую кирку: тамъ встртите гораздо больше вниманія и почтенія, чмъ гд-нибудь, разв только исключить Оксфортъ и Кембриджъ. Ходите въ темпельскую кирку — разумется, не ради удивленія, которое вы непремнно возбудите, безо всякой съ вашей стороны вины, а ради того, что тамъ произносятъ прекрасныя проповди, что хоральное пніе тамъ превосходно, да и самая кирка чрезвычайно. интересна, какъ памятникъ XIII столтія и какъ мсто успокоенія незабвенныхъ рыцарей храма!

Мистриссъ Мэккензи умла бытъ степенной или веселой, смотря по компаніи, и едва-ли бы другая женщина могла поспорить съ ней въ благоприличіи, когда случайно прізжалъ къ ней какой-нибудь знакомый Шотландецъ съ письмомъ отъ миссъ Джоси, или съ рекомендательной запиской отъ Джосиной бабушки. Миссъ Канъ бывало улыбается и лукаво подмигиваетъ, приговаривая: Не владть вамъ больше, мистеръ Клэйвъ, нашей спальней. Попомните мое слово — мсяца черезъ два, черезъ три, сюда пожалуетъ и миссъ Джоси, а можетъ статься и сама старуха мистриссъ Бинни, только нтъ сомннія, что она не поладить съ дочерью. Но ужъ вдовушка-то совсмъ прибрала къ рукамъ дядюшку Джэмса, и, если не ошибаюсь, приберетъ къ рукамъ и кой-кого другого’. Чего бы вы лучше желали, мистеръ Клэйвъ: мачеху или жену?

Пытала ли прекрасная вдовушка силу своихъ козней надъ полковникомъ Ньюкомомъ, настоящій бытописатель не иметъ достаточныхъ къ убжденію въ этомъ данныхъ, но, кажется мн, другой образъ занималъ душу полковника, и эта чародйка искушала его не больше, чмъ дюжина другихъ чародекъ, испытывавшихъ надъ нимъ свои чары. Если она и длала подобныя попытки, то наврное безъ успха. Она была женщина себ на ум, откровенная на словахъ тогда только., когда откровенность вела ее къ цли. Разъ она сказала мн: Полковникъ Ньюкомъ, я убждена,— былъ на своемъ вку влюбленъ страстно, и сердце его отдано безвозвратно. Счастлива женщина. которая обладала этимъ сердцемъ, но, думаю, или она не умла цнить его, или смерть не дала ей насладиться имъ, или — или что нибудь другое’. Еоть лица, на которыхъ читаешь цлыя трагедіи. Я помню, когда мы жили на остров Ковентри, тамъ былъ капелланъ, мистеръ Белль, человкъ предоброй души. Жена его, премилая дама, умерла. Съ перваго взгляда на него, я сказала: этотъ человкъ понесъ великое горе въ жизни. Я уврена, что онъ оставилъ свое сердце въ Англіи.— Вы, господа сочинители, мистеръ Пенденнисъ, которые пишите книги и останавливаетесь на третьемъ том, очень хорошо знаете, что настоящая-то исторія начинается позже. Мой третій томъ кончился, когда я была шестьнадцати лтъ и вышла за-мужъ за своего незабвеннаго. Неужели вы думаете, что тутъ и кончились вс наши похожденія, и что мы потомъ жили безъ горя и печали? Теперь я живу для дочерей. Мое единственное желаніе — видть ихъ счастливыми. Ничто не можетъ сравниться съ великодушіемъ моего любезнаго брата Джэмса. Вы знаете: я ему не родная, а сводная сестра, и была еще ребенкомъ, когда онъ ухалъ отъ насъ. Онъ имлъ неудовольствія съ капитаномъ Мэккензи, человкомъ упрямымъ и взбалмошнымъ, и сознаюсь, что вина была на сторон моего бднаго мужа. Джэмсъ не могъ ужиться съ моей матушкой, да и я сама, сознаюсь вамъ, нердко замышляла переселиться къ брату и завдывать его хозяйствомъ. Его домъ, общество людей даровитыхъ, какъ Уаррингтонъ и — но къ чему перебирать имена или говорить комплименты человку, который такъ хорошо знаетъ человческую натуру, какъ авторъ Вальтера Лоррэня: этотъ домъ, повторяю, въ тысячу разъ пріятне, чмъ Мюссельбургъ, — пріятне для меня и для моей дорогой Розы, которой нжная натура блекла и чахла въ обществ матушки. Она только и была счастлива, что у меня въ комнат, бдный ребенокъ! Она вся — любовь и смиреніе. Она только не показываетъ этого, а въ изумительной степени уметъ цнить умъ, геній и дарованія всякого рода. Она вчно скрываетъ свои чувствованія отъ всхъ, кром нжнолюбящей ее старухи матери. Вчера я вошла къ ней въ комнату и застала ее въ слезахъ. И не могу видть у нея заплаканныхъ глазъ, не могу переносить мысли, что она страдаетъ. Я спросила — что съ ней и поцловала ее. Она такое нжное растеніе, мистеръ Пенденнисъ! Одному Богу извстно, съ какою заботливостью я растила ее!— Она взглянула на меня съ улыбкой. Какъ она была мила въ эту минуту!— Мамаша,— сказала она, не могу удержаться: я плачу надъ Вальтеромъ Лоррэнемъ!— Тутъ входитъ Роза.— Роза, дружочекъ мой! Я только что разсказывала мистеру Пенденнису, какой ты была вчера упрямой — преупрямой ребенокъ, и какъ ты читала книгу, которую я запрещала теб читать: это предурная книга, правда, въ ней много мыслей, но за то черезъ-чуръ много и мизантропическаго: то ли слово я употребила? Вдь я жена стараго служаки, не ученая, вы знаете — черезъ-чуръ много горести. Пускай хвалятъ ее журналы и люди ученые, а мы, простые провинціалы, мы не можемъ восхищаться ею. Спой-ка, душечка, ту псенку — на Розу сыплется градъ поцлуевъ — ту хорошенькую псенку, что такъ любитъ мистеръ Пенденнисъ.

— Я готова пть все, что нравится мистеру Пенденнису, говоритъ Роза, скромно потупивъ свтленькіе глазки, и, усвшись за фортепьяно, щебечетъ свженькимъ и нжнымъ голоскомъ: Batti, Batti.

Слдуютъ новыя лобзанья. Мамаша въ восторг. Какъ он милы, эти матушка и дочь, эти дв сплетенныя вмст лиліи. Необходимость угощенія въ Темпл — завтракъ отъ Дикка, какъ и прежде было упомянуто, дессертъ отъ Партингтона, ложки отъ Сибрейта, мальчикъ въ помощь нашимъ отъ него же, да ужь за одно и самъ Сибрейтъ и его комнаты, которыя гораздо роскошне нашихъ, въ которыхъ есть и фортепьяно и гитара — вс эти мысли въ быстромъ и блистательномъ сочетаніи несутся въ голов мистера Пенденниса. Въ какомъ дамы восторг отъ этого предложенія! Мистриссъ Мэккензи хлопаетъ прелестными ручками и снова цлуетъ Розу. Если лобызанье — знакъ любви, то мистриссъ Мэккензи — лучшая изъ матерей. Безъ приторной скромности скажу, что наша partie de plaisir удалась, какъ нельзя больше. Шампанское было заморожено въ самую пору. лэди и не замтили, что наша прачка Флэнаганъ напилась до обда. Перси Сибрейтъ плъ удивительно и съ величайшимъ воодушевленьемъ разныя аріи на нсколькихъ языкахъ. Я увренъ, что миссъ Роза сочла его за одного изъ обворожительнйшихъ молодыхъ людей во всемъ город и — не ошибается. Подъ аккомпаниментъ мамаши, Роза пропла свои любимыя псни:— запасъ небольшой — всего, думаю пять. Потомъ отодвинули въ уголъ столъ, на которомъ дрожащія формы желе казалось, били тактъ подъ музыку. Перси слъ за фортепьяно и дв пары вальсровъ закружились по маленькой комнат. Что жъ удивительнаго, что дворъ былъ набить любопытными, что чтецъ Палей бсился, а мистриссъ Флэнаганъ не понимала себя отъ восхищенія. О, прекрасные дни, о, счастливыя, темныя, старинныя комнатки, озарявшіяся солнцемъ юности, веселыя псни и милыя лица — объ васъ и вспоминать отрадно! Многія изъ тхъ ясныхъ очей ужь не блестятъ, многія изъ тхъ улыбавшихся губокъ ужь безмолвны. Многія и теперь еще не меньше любезны, но ужь грустны и печальны, не то-что въ блые дни, о которыхъ воспоминанья посщаютъ насъ на мгновенье, и снова утопаютъ въ сдомъ прошедшемъ, Добрый старикъ полковникъ въ восхищеніи билъ тактъ подъ псни, вдовушка собственными ручками зажигала для него сигару. Только ему и позволено было курить: самъ Джорджъ Уаррингтонъ не смлъ запалить своей трубки, хотя веселая вдовушка говорила, что она привыкла въ Вестъ-Индіи къ табачному дыму, и говорила, я думаю, правду. Нашъ пиръ продолжался до самыхъ сумерекъ: мальчикомъ мистера Бинни нанятъ былъ хорошенькій кэбъ и мы, какъ водится, проводили дамъ до экипажа: не одинъ юноша, возвращавшійся въ этотъ вечеръ домой изъ скучнаго клуба, могъ бы позавидовать намъ, имвшимъ удовольствіе провести день съ такими двумя красавицами.

Баккалавръ богословія не могъ уступить господамъ адвокатамъ, и, за угощеніемъ въ Темпл, послдовало угощеніе въ квартир Гонимэна, которое, надо сознаться, далеко превзошло наше, потому-что Гонимэнъ заказывалъ завтракъ у Гентера, и еслибъ даже Гонимэнъ былъ матерью миссъ Розы и давалъ столъ на ея свадьб, то и тогда бы нельзя было придумать что нибудь лучше и элегантне. У насъ было всего два букета: у него на стол стояло четыре, да еще огромный ананасъ, который наврно стоилъ ему трехъ или четырехъ гиней. Его тщательно разрзалъ Перси Сибрейтъ, Роза нашла ананасъ удивительно-вкуснымъ.

— Дружочекъ не помнитъ ананасовъ въ Вестъ-Индіи! восклицаетъ мистриссъ Мэккензи, и разсказываетъ намъ цлыя исторіи о завтракахъ, обдахъ и ужинахъ, на которыхъ ей довелось быть у губернаторовъ колоній. Посл завтрака хозяинъ выразилъ надежду, что гости займутся немножко пньемъ. Танцовъ, разумется, нельзя было допустить.— Это, говоритъ тоненькимъ голоскомъ Гонимэнъ,— развлеченіе слишкомъ свтское, притомъ же, вдь вы въ эрмитаж и должны — тутъ онъ окинулъ взоромъ столъ — довольствоваться трапезой отшельника.— Трапеза, какъ я сказалъ, была отличная, но вино плохое, въ чемъ согласились и Джорджъ, и я, и Сибрейтъ: въ этомъ отношеніи мы льстили себя, что нашъ пиръ далеко превосходилъ столъ пастора. Особенно шампанское было такая дрянь, что Уаррингтонъ не удержался и замтилъ это своему сосду, смуглому джентльмену, съ пучкомъ волосъ на подбородк, въ великолпныхъ кольцахъ и цпочкахъ.

Жена и дочь смуглаго джентльмена были другія дамы, приглашенныя нашимъ амфитріономъ. Старшая одта была до крайности пышно. Поношенный костюмъ мистриссъ Маккензи, хотя она умла и тряпку лицомъ показать и бронзовымъ браслетомъ блеснутъ лучше, чмъ другая золотымъ съ изумрудами, былъ ничто въ сравненіи съ шелкомъ и брилліантами этой дамы. Пальцы у ней горли безчисленными кольцами. Головка ея флакона была величиной съ золотую табакерку мужа и изъ того же матеріала. Наши дамы, надо сознаться, пріхали въ скромномъ кэб съ Фицройскаго сквера, а эти въ щегольской коляск, запряженной блыми пони. Мистриссъ Маккензи, которая стояла у окна, обхвативъ талью Розы, смотрла на всхъ пріхавшихъ гостей, можетъ-быть съ завистью. Милый мистеръ Гонимэнъ, вскрикиваетъ Роза, съ восторгомъ: скажите, чьи это такія прекрасныя лошади?

Пасторъ отвчаетъ съ легкой краской на лиц: Это — ахъ!— это мистриссъ и миссъ Шеррикъ, которыя сдлали мн честь пожаловать на завтракъ.

— А, винный торговецъ! думаетъ про себя мистриссъ Мэккензи, которая видла мдную дощечку Шеррика на дверяхъ погреба въ часовн лэди Уиттльси, и вотъ, можетъ-быть, почему она говорила въ этотъ разъ напыщенне обыкновеннаго и угощала насъ исторіями о губернаторахъ колоній и ихъ супругахъ, не упоминая ни одного имени, при которомъ, какъ говорится, не было бы подвски.

Хотя Шеррикъ самъ поставилъ шампанское, которое разбранилъ ему конфиденціально Уаррингтонъ, однакожъ винный торговецъ не обидлся, напротивъ, онъ захохоталъ во все горло при этомъ замчаніи, и многіе изъ насъ, понявъ въ чемъ дло, также не могли удержаться отъ улыбки. Что касается Джорджа Уаррингтона, онъ едва-ли зналъ кого въ город, и кром дамъ, которыя сидли противъ него, и, простодушныя боле самого Джорджа, находили шампанское очень хорошимъ. Мистриссъ Шеррикъ, во все продолженіе завтрака, хранила молчаніе, безпрестанно поглядывая, словно запуганная, на своего супруга, который бросалъ на нее какіе-то дикіе взгляды: изъ этого я заключилъ, что дома онъ держитъ жену въ ежевыхъ рукавицахъ. Миссъ Шеррикъ была чрезвычайно мила, когда глаза ея, постоянно потупленные и осненные длинными рсницами, поднимались и устремлялись на Клэйва, который былъ весьма внимателенъ къ ней — проказникъ до-сихъ-поръ продолжаетъ прежнія продлки, лишь только встрчаетъ красивую женщину — когда она взглядывала и улыбалась, нельзя было довольно налюбоваться этимъ прелестнымъ юнымъ созданіемъ, съ блымъ, какъ мраморъ, лбомъ, густыми бровями дугой, кругленькими щечками и полными губками, слегка оттненными,— какъ бы лучше сказать?— слегла оттушеванными какъ-бы въ род губокъ гувернантки француженки, m-lle Леноаръ.

Перси Сибрейтъ занималъ миссъ Мэккензи съ обыкновенною ему любезностью. Мистриссъ Мэккензи употребляла все стараніе, чтобы казаться привлекательною, но по всему было видно, что общество не въ ея вкус. Бдный Перси, о средствахъ и видахъ котораго она, какъ очень натурально, освдомилась отъ меня, не могъ считаться слишкомъ завиднымъ поклонникомъ милой Розы. Она не знала, что для Перси — любезничать съ дамами, то же, что солнцу свтить. Лишь только Роза дола свой кусочекъ ананаса, простодушно сознаваясь,— въ слдствіе распросовъ Перси Сибрейта, что предпочитаетъ этотъ плодъ малин и крыжовнику въ бабушкиномъ саду: — Ну, душечка Роза, вскрикнула мистриссъ Мэккензи, спой-ка намъ что-нибудь. Гонимэнъ, въ одно мгновеніе ока, открываетъ фортепьяно. Вдовушка снимаетъ чищенныя перчатки — у мистриссъ Шеррикъ перчатки были съ иголочки и самой лучшей нарниской работы — и Роза поетъ No 1, потомъ No 2, при громкомъ одобреніи. Матушка и дочь, удаляясь отъ фортепьяно, сплетаются руками.

— Браво, браво! восклицаетъ Перси Сибрейтъ. Неужель мистеръ Клэйвъ Ньюкомъ не промолвитъ ни слова? Онъ стоитъ спиной къ фортепьяно и смотритъ изо всей силы въ глазки миссъ Шеррикъ.

Перси поетъ испанскую сегидилью, или нмецкую псенку, или французскій романсъ, или неаполитанскую капцоннету и возбуждаетъ, надо сознаться, очень мало вниманія. Въ этихъ обстоятельствахъ, мистриссъ Ридлей присылаетъ кофе, отъ котораго мистриссъ Шеррикъ не отказывается, точно также, какъ прежде не отказывалась ни отъ цыпленка, ни отъ яичницы, ни отъ морскихъ раковъ, ни отъ зелени, ни отъ желе, ни отъ кремовъ, ни отъ винограду, ни отъ другого прочаго. Подходитъ мистеръ Гонимэнъ и съ глубочайшимъ почтеніемъ спрашиваетъ — не соизволятъ ли мистриссъ и миссъ Шеррикъ что-нибудь спть? Мистриссъ Шеррикъ встаетъ, снимаетъ въ свою очередь французскія перчатки, выказываетъ блыя ручищи съ кольцами, и, подозвавъ дочь Эмилію, идетъ съ нею къ фортепьяно.

— Можетъ-ли она пть? шепчетъ мистриссъ Маккензи: можетъ ли пть, когда она столько ла? Можетъ ли пть? Вотъ хорошо! Ахъ, мистриссъ Мэккензи, да вы ршительно ничего не знаете. Когда вы жили въ Вестъ-Индіи, уже ли вы не читали англійскихъ газетъ, а если читали, такъ какъ же не знать о миссъ Фольторпъ? Мистриссъ Шеррикъ не кто иная, какъ эта знаменитая артистка, которая посл трехлтнихъ блистательныхъ тріумфовъ на сценахъ Скала, Пергола, Санъ-Карло, въ оперныхъ театрахъ Англіи, отказалась отъ своей профессіи, отказала сотн жениховъ, и вышла замужъ за Шеррика, который былъ адвокатомъ у Кокса, который, какъ всякому извстно, обанкрутился, управляя Дрюри-Ленскимъ театромъ.

Шеррикъ, какъ человкъ умный, не позволилъ бы жен пть въ публик, но въ домашнемъ собраніи, отчего же нтъ. И вотъ вмст съ дочерью, которая обладаетъ благороднымъ контральтовымъ голосомъ, она съ торжествомъ садится за фортепьяно, и об поютъ такъ дивно, что вс присутствующіе, за единственнымъ исключеніемъ, восхищены, изумлены: сама миссъ Каннъ ползетъ на-верхъ и, остановясь у двери, съ мистриссъ Ридлей, слушаетъ музыку. Миссъ Шеррикъ вдвое прекрасне, когда поетъ. Клэйвъ Ньюкомъ въ восторг, тоже самое съ добродушной Розой, сердце у ней бьется отъ удовольствія и она, безъ малйшаго притворства, съ выраженіемъ благодарности въ голубыхъ глазахъ говорить миссъ Шеррикъ: Зачмъ же вы просили меня пть когда сами поете такъ прекрасно, такъ удивительно? Не отходите отъ фортепьяно, сдлайте одолженіе, спойте еще что-нибудь.— И Роза протягиваетъ свою нжную ручку къ превосходной артистк и, красня, приводитъ се опять къ инструменту.— Извольте, я и моя Эмилія готовы пть для васъ, сколько угодно, моя милая, говоритъ мистриссъ Шеррикъ, добродушно кивая Роз головой. Мистриссъ Мэккензи, которая все время кусала себ губы и била по столу тактъ, перестаетъ наконецъ досадовать на то, что она побждена, и сама начинаетъ удивляться побдительницамъ.— Не безчеловчно ли было съ вашей стороны, мистеръ Гонимэнъ, говоритъ она, не предварить насъ о сюрприз, который вы намъ готовили? Я никакъ не воображала, что встрчу записныхъ артистовъ, пніе мистриссъ Шеррикъ, въ самомъ дл, восхитительно.

— Если вы задете къ намъ, въ Реджентъ-Паркъ, мистеръ Ньюкомъ, говоритъ мистеръ Шеррикъ, жена моя и Эмилія будутъ для васъ пть, сколько угодно. Какъ вамъ нравится домъ на Фицройскомъ сквэр? Я добрый хозяинъ для добраго жильца. Я не жалю тратить деньги на свои дома. Иногда бросаю ихъ даромъ. Назначьте день, когда прідете къ намъ, и я приглашу добрыхъ людей для компаніи вамъ. Вашъ батюшка и мистеръ Бинни разъ были у меня. Вы были еще тогда чуть не ребенкомъ. Вечеръ, могу сказать, они провели не дурно. Да вотъ приходите: сами и увидите: я вамъ дамъ стаканъ добраго вина, похвалите — и винный торговецъ улыбается, можетъ-быть вспоминая о шампанскомъ, которое опорочилъ мистеръ Уаррингтонъ. Я веллъ за женой пріхать вечеромъ крытому экипажу, продолжаетъ онъ, выглядывая въ окно на щегольскую карету, которая только-что възжала во дворъ.— Какъ вамъ кажется эта парочка? Любите вы лошадей? Знаю, что охотникъ. Я видаю васъ въ парк, когда вы прозжаете мимо нашего дома. Полковникъ сидитъ на кон необыкновенно искусно, вы тоже, мистеръ Ньюкомъ. Я часто говорю: что бы имъ сойдти съ коней, да сказать: Шеррикъ, мы къ теб, закусить да выпить по рюмк хересу? Назначьте же день, сэръ. Мистеръ Перси, хотите и вы сдлать компанію?

Клэйвъ назначилъ день и вечеромъ пересказалъ объ этомъ отцу. Полковникъ задумался.— Въ Шеррик что-то есть, что мн не слишкомъ нравится, сказалъ этотъ проницательный наблюдатель человческой натуры: сейчасъ видно, что Шеррикъ не настоящій джентльменъ. Чмъ ни торгуй, мн все равно. Дло не въ томъ. Вдь мы не такіе знатные люди, чтобъ могли чваниться передъ другими, разбирать ихъ родословныя. Но если я уду, Клэйвъ, и съ тобой не останется никого, кто бы зналъ людей такъ, какъ я ихъ знаю, ты можешь попасться въ руки злонамренныхъ негодяевъ, которые, пожалуй, втянутъ тебя въ бду: держи же ухо востро, Клэйвъ, да смотри въ оба глаза. Вотъ мистеръ Пенденнисъ знаетъ, что есть такіе злонамренные люди — и добрый старикъ многозначительно подмигиваетъ при этихъ словахъ.— Когда я уду, поберегите мальчика, Пенденнисъ.— Между-тмъ мистеръ Шеррикъ до-сихъ-поръ былъ хозяинъ добрый и обязательный, а человкъ, который торгуетъ виномъ, можетъ и пріятелю предложить бутылочку. Я радъ, что вы, друзья мои, провели вечеръ пріятно. Лэди! надюсь, что и вамъ было но скучно. Миссъ Роза, вы пришли длать чай для насъ стариковъ? Джэмсъ начинаетъ ходить, какъ слдуетъ. Онъ побывалъ на Ганноверъ сквэр, мистриссъ Мэккензи, не почувствовавъ ни малйшей боли въ ног.

— Мн почти досадно, что онъ поправляется, говоритъ простодушно мистриссъ Мэккензи: мы будемъ ему ее нужны, когда онъ совсмъ выздороветъ.

— Что вы, моя красавица! восклицаетъ полковникъ, цлуя ея маленькую ручку: вы ему будете всегда нужны. Джэмсъ столько же знаетъ свтъ, сколько миссъ Роза, и еслибъ миссъ здсь не было, онъ совсмъ бы пропалъ. Когда я уду въ Индію, кому-нибудь да надо съ нимъ остаться, а моему сыну — сыну моему нуженъ уголокъ, гд бы пріютиться, говоритъ добрый служака, дрожащимъ голосомъ: я надялся, что родные его будутъ къ нему внимательне… Богъ съ ними! вскрикнулъ онъ нсколько веселе: можетъ-быть я не останусь тамъ и году, можетъ статься, и совсмъ туда не поду. Я второй по линіи. Стоитъ двумъ старикамъ генераламъ выбыть изъ списковъ, я получу полкъ, ворочусь домой и заживу на славу, а до того, моя милая лэди, вы ужъ поберегите Джемса, да не забудьте и моего сынка.

— Можете на меня положиться! сказала вдовушка, просіявшая отъ удовольствія. Она взяла руку Клэйва, пожала ее съ минуту, и на его добромъ лиц можно было прочесть благословеніе, которое въ глазахъ моихъ всегда длало его однимъ изъ прекраснйшихъ лицъ человческихъ.

ЧАСТЬ ПЯТАЯ.

XIV.
Въ которой братья Ньюкомы еще разъ сближаются.

Эта лтопись, какъ благоразумный читатель самъ безъ сомннія догадывается, писана обдуманно, исподволь, и тогда ужь, когда странствованіе, здсь описываемое, кончилось, со всми его приключеніями и опасностями — противными и благопріятными втрами, бурями, подводными камнями, кораблекрушеніями, островами, и тому подобнымъ,— которыя встртилъ Клэйвъ Ньюкомъ на раннемъ пути своей жизни. Въ подобной лтописи, событія слдуетъ одно за другимъ, безъ необходимой взаимной связи: одинъ корабль попадается другому, капитанъ одного посщаетъ капитана другого и затмъ каждый продолжаетъ свой рейсъ. Клэйвъ Ньюкомъ встрчаетъ корабль, съ котораго подаютъ сигналъ, что экипажъ безъ хлба и воды, и, снабдивъ бдствующихъ всмъ нужнымъ, нашъ капитанъ оставляетъ ихъ, чтобъ больше съ ними не видаться. Одинъ или два изъ кораблей, съ которыми мы начали путешествіе вмст, относятся бурей и гибнутъ въ волнахъ, другіе, страшно поврежденные бурей, входятъ въ гавань или выбрасываются на дивные острова, гд всякаго рода неожиданное благополучіе ожидаетъ счастливыхъ плавателей. Посл этого, нтъ сомннья, что авторъ этой книги, которому довренъ путеводный лохъ Клэйва Ньюкома и на котораго возложена обязанность написать два тома исторіи друга, ведетъ разсказъ по-своему, высказываетъ свои замчанія вмсто Ньюкома, длаетъ вымышленныя описанія обстоятельствъ и лицъ, съ которыми вовсе не могъ быть знакомъ лично, и такимъ образомъ — впадаетъ въ погршности, которыя откроетъ какой-нибудь зоркій критикъ. Большая часть описаній въ ‘Путешествіяхъ Кука,’ напримръ, выдумана, какъ уже доказано, самимъ сочинителемъ книги, докторомъ Гауксъуортомъ: тоже найдете и въ этихъ томахъ, гд передаются разговоры, которыхъ бытописецъ не имлъ никакой возможности слышать, гд раскрываются побудительныя причины, которыхъ люди, управлявшіеся ими въ своихъ дйствіяхъ, наврно никогда не довряли автору, слдовательно: публика, однажды на всегда, должна быть предупреждена, что въ настоящемъ разсказ значительную роль играетъ личная фантазія бытописателя и что онъ слагаетъ свою лтопись, какъ уметъ, изъ разрозненныхъ бумагъ, изъ дошедшихъ до него разговоровъ, при помощи врнаго или ошибочнаго знанія характеровъ лицъ, участвующихъ въ исторіи. И, по метод самыхъ достоврныхъ историковъ, собственныя догадки и соображенія сочинителя здсь напечатаны тмъ же точно шрифтомъ, какъ и самые неоспоримые факты. Я, съ своей стороны, полагаю, что рчи, приписываемыя Клэйву, полковнику и прочимъ лицамъ, также неподложны, какъ рчи у Саллюстія или Ливія, и только умоляю правдолюбивую публику поврить, что событія, здсь повствуемыя и совершившіяся вроятно безъ свидтелей, были мн переданы въ послдствіи, какъ составителю этой біографіи, или что событія эти такого рода, что должны были совершиться, судя по тому, что, какъ намъ извстно, совершилось потомъ. Напримръ: когда вы на обломк римскаго камня читаете такія слова: QVE ROMANVS, ваша глубокая антикварная ученость даетъ вамъ право утверждать, что тамъ же были въ то или другое время начертаны слова: SENATYS POPVLVS. Вы берете изувченную статую Марса, Вакха, Аполлона или Virorum, и придлываете къ ней недостающую руку, отсутствующую ногу или носъ, похищенные временемъ или варварами. Вы разсказываете свою повсть, какъ можете, или устанавливаете факты такъ, какъ, по вашему понятію, они долженствовали быть. Такимъ путемъ слдовали мистеръ Джэмсъ, жизнеописатель ея величества, Титъ Ливій, профессоръ Алисонъ, Робинсонъ Крузое и вс историки. Въ лучшихъ изъ этихъ бытописаній по необходимости должны быть погршности, такъ какъ творцы ихъ больше деписали, чмъ могли знать или за достоврность чего могли поручиться.

Возвратимся къ собственнымъ дламъ и къ предлежащему намъ предмету. Здсь я вынужденъ изложить нсколько пунктовъ исторіи по однимъ соображеніямъ и догадкамъ, такъ-какъ не знаю ихъ ни по опыту, ни но наслышк. Позвольте намъ сказать, что Клэйвъ — Romanus, и мы по необходимости должны будемъ прибавить къ его надписи: Senatus Populusque. Посл нсколькихъ мсяцевъ пребыванія мистриссъ Маккензи и ея милой дочери въ Лондон, откуда он не думали узжать, несмотря на то, что зашибленная нога мистера Бинни совершенно поправилась и отправляла свою должность какъ нельзя лучше, между полковникомъ и его Паркъ-Лэнской родней совершилось возстановленіе родственной пріязни и любви. Какимъ бы образомъ могли мы знать, что между ними существовала ссора или хоть нкоторая холодность? Томасъ Ньюкомъ былъ не такой человкъ, чтобъ сталъ разглагольствовать о подобныхъ вещахъ, хотя два-три слова, случайно сорвавшіяся въ разговор съ языка простодушнаго джентльмена, могли дать людямъ, интересующимся его семейными длами, поводъ — составить о нихъ свое собственное мнніе. Посл поздки полковника и его сына въ Ньюкомъ, Этель была постоянно въ отсутствіи съ своей бабкой. Полковникъ отправился въ Брэйтонъ, чтобъ повидаться съ любимой племянницей, и разъ, два, три, дверь лэди Кью осталась для него запертою. Молотокъ этой двери не могъ быть сурове виду старой лэди, когда Ньюкомъ встртилъ ее, въ экипаж, при възд на крутояръ. Однажды, полковникъ повстрчалъ, подъ предводительствомъ берейтора, мистера Уискана, рой прелестныхъ амазонокъ, въ которомъ Этель, по красот, была звздой первой величины: правда, она поклонилась ему очень привтливо, въ глазахъ ея просвчивалась доброта души и любовь, но, когда полковникъ къ ней подъхалъ, она приняла такой принужденный видъ, когда заговорилъ о Клэйв — она такъ смутилась, когда разстался съ нею — она стала такою грустною, что полковнику оставалось чувствовать горесть и состраданіе. Онъ воротился въ Лондонъ, успвъ въ цлую недлю только разъ повидаться съ своей любимицей.

Это событіе совершилось въ то время, когда Клэйвъ писалъ вышеупомянутое ‘Ассейское сраженіе’, ни мало не помышляя, среди художническаго искуса, ни о миссъ Этель, ни объ отц своемъ, ни о чемъ другомъ, кром великой картины. Пока ‘Ассейское сраженіе’ подвигалось впередъ, Томасъ Ньюкомъ усплъ объясниться съ невсткой, лэди Анной. Онъ откровенно высказалъ ей свои надежды на счетъ Клэйва, а она съ такою же откровенностью высказала полковнику, что родственники Этели имютъ для этой молодой двицы иные виды, вовсе не схожіе съ видами простодушнаго полковника. Благородная, ранняя страсть, думалъ полковникъ, — лучшая охрана молодаго человка. Любить благородную двушку, выжидать, трудиться и, при помощи счастья, достигать успха на избранномъ поприщ, чтобъ сдлаться достойнымъ руки любимаго предмета,— вотъ, на что, по его мннью, сынъ его долженъ былъ устремить вс свои мысли. Что за бда, что молодые люди, такъ любящіе другъ-друга, вступятъ въ бракъ при средствахъ хоть нсколько и ограниченныхъ? Скромный уголокъ, гд живутъ счастливые, лучше богатйшаго дома въ Мэй-Фэр, благородный молодой человкъ, канонъ, слава Богу, сынъ его, — джентльменъ тломъ и душой — наврно можетъ помышлять о рук своей родственницы, безъ обиды для нея, притомъ-же собственная его привязанность къ Этели была тамъ велика, Этель отвчала ему такою нжностью… Добрый отецъ воображалъ, что само небо покровительствуетъ его родительскимъ предначертаніямъ и только молилъ Бога объ исполненіи ихъ. Онъ уже тшилъ себя мыслію: вотъ, кончатся походы, мечъ онъ повситъ на стну, возлюбленная дочь будетъ увеселять его старость. Онъ думалъ: съ такой женой для сына, съ такой дочерью для него, счастье послднихъ дней искупитъ ему годы безпріютнаго дтства, одинокой возмужалости, грустнаго заточенія, и онъ передалъ свой простодушный планъ матери Этели, лэди Анн, которую, безъ сомннья, слова его растрогали, потому-что она всегда питала къ нему уваженіе, и среди несогласій, возникшихъ потомъ въ семейств, и среди ссоръ, раздлившихъ братьевъ, оставалась врною доброму полковнику.

Но Бэрнсъ Ньюкомъ, эсквайръ, былъ главою дома, управителемъ дл отцовскихъ и сэра Брэйана, а Бэрнсъ Ньюкомъ, эсквайръ, ненавидлъ своего двоюроднаго брата Клэйва и отзывался о немъ, какъ о нищемъ-живописц, безстыдномъ сноб, глупомъ щегол и тому подобномъ, и Бэрнсъ, съ обычною вольностью выраженій, сообщалъ свои мннія дяд своему Годсону въ банк, а дядя Годсонъ переносилъ ихъ домой къ мистриссъ Ньюкомъ на Брэйанстонскомъ сквэр, а мистриссъ Ньюкомъ, при первомъ удобномъ случа, высказывала свое мнніе объ этомъ полковнику, съ прибавкой душевнаго соболзнованія о людяхъ, которые стараются попасть въ аристократію, а полковникъ по невол приходилъ къ убжденію, что Бэрнсъ — врагъ его сыну, и между ними вроятно былъ крупный разговоръ, потому-что Томасъ Ньюкомъ взялъ въ это время новаго банкира и, какъ извстилъ меня Клэйвъ, страшно разозлился, когда братья Годсонъ написали ему, что онъ трасировалъ лишнее противъ кредита.— Я увренъ, замчалъ мн остроумный юноша, что между полковникомъ и Паркъ-Лэнцами — разладица: онъ сталъ бывать у нихъ очень рдко и, общавшись явиться ко Двору, когда представлялась Этель, не похалъ.

Спустя нсколько мсяцевъ посл прізда племянницы и сестры мистера Бинни на Фицройскій скверъ, братняя вражда между Ньюкомами, должно полагать, уладилась — по крайней мр — на время, и за нею послдовало нсколько лицемрное примиреніе. Невинною и безсознательной причиной этой благопріятной перемны въ мысляхъ трехъ братьевъ была хорошенькая Роза Маккензи, какъ я узналъ изъ разговора съ мистриссъ Ньюкомъ, сдлавшей мн честь приглашеніемъ къ столу, и такъ-какъ она не оказывала мн такого гостепріимства боле двухъ лтъ и при встрч чуть не задушила меня своею любезностью, такъ-какъ приглашеніе отъ нея я получилъ въ самомъ конц сезона, когда почти вс разъхались уже изъ города и приглашеніе на обдъ уже не могло считаться любезностью,— я сначала хотлъ-было отклонить это приглашеніе и говорилъ о немъ съ величайшимъ пренебреженіемъ, когда мистеръ Ньюкомъ изустно передалъ мн его въ Бейскомъ клуб.

— Чего хотятъ, сказалъ я, обратясь къ пожилому свтскому человку, который въ эту минуту находился въ комнат: чего хотятъ эти люди, приглашая человка къ обду въ август и вспоминая о немъ посл двухлтняго забвенія?

— Любезный другъ, возразилъ мн мой пріятель — то былъ никто иной, какъ добрый дядюшка маіоръ Пенденнисъ — я довольно потерся въ большомъ свт и ужь не предлагаю себ подобнаго рода вопросовъ. Люди забываютъ васъ и опять вспоминаютъ каждодневно. Вы видали лэди Чеддаръ? Я былъ знакомъ съ ея мужемъ сорокъ лтъ, жилъ у нихъ на дачах по цлымъ недлямъ. Она знаетъ меня также хорошо, какъ памятникъ короля Чарльса, что стоитъ у Чарингскаго перекрестка, или еще лучше, а между-тмъ забываетъ обо мн на цлый сезонъ, и проходитъ мимо, какъ бы меня и на свт не было. Что-жъ я длаю, сэръ? Никогда не вижу ея. Даю вамъ слово, что и не вспоминаю о ея существованіи, и если встрчаюсь съ ней гд-нибудь за обдомъ, замчаю ее столько же, сколько актеры на сцен замчаютъ тнь Банко. Чмъ же это кончается? Она зазжаетъ ко мн — не дальше какъ въ четвергъ зазжала, и сказала, что лордъ Чеддаръ желаетъ хать со мной въ Уильтширъ. Я спросилъ о семейств: вы знаете, что Генри Чорнингемъ помолвленъ съ мисъ Реннетъ?— для Чеддаровъ партія славная. Мы пожали руки другъ-другу, и стали друзьями по прежнему. Я не жду, чтобъ она стала плакать, когда я умру, это разумется, промолвилъ почтенный старикъ съ усмшкой. Да и я не надну слишкомъ глубокаго траура, если съ нею случится что-нибудь въ этомъ род. Вы дльно сказали Ньюкому, что не знаете, свободны или нтъ, общавъ дать ему отвтъ по возвращеніи домой Эти люди не имютъ права чваниться передъ нами, а между-тмъ чванятся, сэръ, и будутъ чваниться. Нкоторые изъ этихъ банкировъ не уступятъ древнйшимъ фамиліямъ. Они женятся на дочеряхъ нобельмэновъ и ничего не считаютъ для себя слишкомъ высокимъ. Но я на вашемъ мст, Артуръ, пошелъ бы. Я обдалъ у нихъ мсяца два назадъ, банкирша вспоминала о васъ, говорила, что вы часто бываете съ ея племянникомъ, что оба вы мальчики безпутные, кажется такъ она говорила, или что-то въ этомъ род.— Да, Боже мой, мадамъ, сказалъ я: мальчики, такъ мальчики и есть.— А пора ужъ быть людьми, возразила она, покачавъ головой. Странная женщина, чертовски надутая. Обдъ адски длинный, глупый, ученый.

Старикъ на этотъ разъ былъ словоохотенъ и откровененъ и я передаю здсь еще нсколько замтокъ его, касающихся моихъ друзей и знакомыхъ.— Вашъ индійскій полковникъ, говоритъ онъ: человкъ, по-видимому, почтенный.

Маіоръ совсмъ забылъ, что онъ самъ жилъ въ Индіи, и тогда только вспоминалъ объ этомъ, когда заходила рчь о какомъ-нибудь знатномъ человк, съ которымъ онъ бывалъ тамъ знакомъ. ‘Онъ, кажется, мало знаетъ большой свтъ, и мы съ нимъ не слишкомъ въ короткихъ отношеніяхъ. Куда къ чорту хать обдать на Фицройскій скверъ, да притомъ, будь между нами сказано: обдъ плохой, а общество и того хуже. Вамъ кстати бывать въ обществахъ всякого сорту: вы литераторъ, а я дло другое: Ньюкомъ и я какъ-то не сходимся. Говорятъ, что онъ хотлъ женить вашего друга на дочери лэди Анны: славная двочка — одна изъ самыхъ хорошенькихъ въ ныншній сезонъ. Такъ,по-крайней-мр, отзываются молодые люди. Ужь это одно показываетъ, какъ чудовищно-мало полковникъ Ньюкомъ знаетъ свтъ. Сыну его столько же нелпо добиваться такой невсты, какъ искать руки какой-нибудь принцессы. Попомни мое слово: они прочатъ миссъ Ньюкомъ за лорда Кью. Эти банкиры безъ ума гоняются за знатными женихами. Дай только молодому Кью остепениться, они какъ разъ выдадутъ дочь за него, а не за него, такъ за кого нибудь другого изъ знати. Отецъ его, Уольгэмъ, былъ слабый молодой человкъ, но бабка, лэди Кью — преумная старуха, престрогая съ дтьми, изъ которыхъ одна дочь бжала и вышла замужъ за какого-то нищаго. Да, ничто такъ не показываетъ незнанія свта, какъ предположеніе бднаго Ньюкома, что сынъ его можетъ сдлать такую партію. Неужто правда, что онъ готовитъ сына въ художники? Посл этого я ужъ не знаю, до чего дошелъ свтъ. Въ художники! Въ мое время, ей Богу, это было бы то же, если бъ кому вздумалось готовить сына въ парикмахеры, кондитеры… право такъ!— И почтенный маіоръ протягиваетъ своему племяннику два пальца и отправляется въ ближайшій клубъ въ Сентъ-Джэмской улиц, гд онъ членомъ.

Добродтельная хозяйка дома Брэйанстонскаго сквэра приняла мистера Пенденниса очень вжливо и радушно. Не мало было мое изумленіе, когда я нашелъ тамъ цлое общество отъ святаго Панкратія, тутъ были: мистеръ Бинни, полковникъ съ сыномъ, мистриссъ Маккензи, необыкновенно хорошенькая въ этотъ день и одтая, какъ нельзя лучше, миссъ Роза, въ розовомъ креп, съ жемчужными плечиками, румяными щечками и въ прекрасныхъ свтлыхъ локонахъ: свже, миле трудно было-что нибудь вообразить. Только что мы успли раскланяться, пожать другъ другу руку и передать наши замчанія о хорошей погод, какъ вдругъ, глядь! смотримъ въ окно гостиной на веселый Брэйанстонскій скверъ: подъзжаетъ большая фамильная карета съ фамильнымъ кучеромъ, въ фамильномъ парик — узнаемъ экипажъ лэди Анны Ньюкомъ и видимъ, какъ изъ него выходятъ: лэди, ея мать, ея дочь и ея супругъ — сэръ Брэйанъ.— Да это просто цлое семейное собраніе, шепчетъ счастливая мистриссъ Ньюкомъ счастливому бытописателю, разговаривавшему съ ней въ оконной ниш: зная вашу дружбу съ братомъ нашимъ, полковникомъ Ньюкомомъ, мы думали сдлать ему пріятное — встрчею съ вами. Будьте добры, ведите миссъ Ньюкомъ къ столу.

Вс на перерывъ другъ передъ другомъ старались быть веселыми и любезными.— Дорогой братецъ, какъ ваше здоровье? говорилъ мистеръ Брэйанъ.— Любезный полковникъ, какъ я рада васъ видть! Какой у васъ свжій видъ! говорила лэди Анна. Миссъ Ньюкомъ подбжала къ нему съ распростертыми объятіями и такъ приблизила свое прелестное личико къ его лицу, что я, честное слово, думалъ, не поцлуетъ ли она его. А лэди Кью, развязно подойдя къ нему съ улыбкой, страшно игравшей вокругъ морщинъ ея лица и крючковатаго носу и измннически обличавшей рядъ зубовъ, только что вставленныхъ и вставленныхъ чрезвычайно хорошо подала руку полковнику Ньюкому и отрывисто сказала: полковникъ, мы цлый вкъ не видались. Потомъ она обращается къ Клэйву, съ такою же любезностью и веселостью, и говоритъ: мистеръ Клэйвъ, позвольте пожать вамъ руку, я такъ много слышала объ васъ хорошаго, слышала, что вы пишете отличныя картины, что вы скоро сдлаетесь не только извстнымъ, но знаменитымъ.— Ничто не можетъ превзойдти любезности лэди Анны Ньюкомъ къ мистриссъ Мэккензи: милая вдовушка краснетъ отъ удовольствія при такомъ пріем. И вотъ, лэди Анна проситъ представить ее прелестной дочери мистриссъ Мэккензи и шепчетъ на ухо восхищенной матушк: какъ она мила!— Роза подходитъ, закраснвшись и длаетъ книксенъ съ стыдливою граціей,

Этель была такъ обрадована свиданіемъ съ дорогимъ дядюшкой, что не замчала вокругъ себя ничего и никого, пока не подошелъ къ ней Клэйвъ, при вид его, глаза ея еще ярче заблистали отъ изумленія и удовольствія. Находясь теперь съ его семействомъ въ Италіи и не ожидая увидть эту біографію ране полугода, я долженъ объяснить здсь, что мистеръ Клэйвъ гораздо красиве, чмъ изобразилъ его нашъ рисовальщикъ, и если этотъ злой артистъ вознамрится выбрать настоящую сцену для воспроизведенія въ лицахъ,— его покорнйше попросятъ имть въ виду слдующее: герою этой исторіи угодно, чтобъ его особ воздана была полная справедливость. У мистера Ньюкома хранится прелестный, сдланный карандашемъ, портретъ Клэйва въ эти годы: портретъ этотъ разъ сопровождалъ полковника Ньюкома туда, куда онъ отправится опять черезъ нсколько страницъ, и возвратился съ нимъ на родину. Къ однимъ лицамъ идетъ цвтистый костюмъ, къ другимъ — простой. Клэйвъ, въ молодые годы, принадлежалъ къ орнаментальному классу человчества: доставлялъ отличную практику портному, носилъ дорогія кольца, брилліантовыя пуговки, усы, длинные волосы и тому подобное, сама природа назначала ему быть живописнымъ, блистательнымъ и великолпнымъ. Онъ всегда восхищался тмъ Шотландцемъ въ вальтеръ-скоттовомъ Квэнтин Дорвард, который, чтобъ угостить пріятеля и заплатить за бутылку вина, отламываетъ по нскольку звньевъ отъ своей золотой цпочки. При безденежь, Клэйвъ готовъ былъ отдать товарищу кольцо, брилліантовую булавку. Серебряные несессеры, парчевью шлафроки были для него необходимою принадлежностью въ эту пору его молодости. Людямъ холоднаго темперамента было любо грться на солнц его яснаго лицо и беззаботнаго характера. Его смхъ веселилъ каждаго, словно вино. Не скажу, чтобъ Клэйвъ былъ слишкомъ остроуменъ, но знаю, что всегда былъ пріятенъ. На его лиц часто вспыхивалъ румянецъ, разсказъ о какой-нибудь черт великодушія мгновенно извлекалъ у него слезы изъ глазъ. Онъ инстинктивно любилъ дтей, а прекрасный полъ любилъ весь — отъ годовалой до восьмидесяти-лтней. Разъ, на возвратномъ пути изъ Дерби, нашу веселую компанію на эпсомской дорог затерли экипажи, пока мы отцплялись, хавшіе впереди начали привтствовать насъ поносительными эпитетами и схватили нашихъ лошадей подъ уздцы, Клэйвъ въ одно мгновеніе ока, выскочилъ изъ экипажа и черезъ минуту мы увидали его въ схватк съ полдюжиной враговъ: шляпа съ него слетла, волосы разввалясь но лицу, голубые глаза метали пламя, губы и ноздри дрожали отъ гнва, правая и лвая рука работали, такъ, что любо было смотрть. Отецъ его сидлъ въ экипаж, радовался, дивился: и было чему. Полицейскіе розняли бойцевъ. Клэйвъ возвратился въ экипажъ, со страшной раной на сюртук, который былъ располосованъ отъ плеча до пояса. Едва ли видалъ я когда-нибудь полковника Ньюкома въ большемъ торжеств. Почтари, пораженные его щедрою дачею на водку, готовы были везти его милость на край свта.

Пока мы набрасываемъ этотъ очеркъ, Этель все стоитъ и смотритъ на Клэйва, застнчивый юноша потупляетъ глаза передъ ея взорами. На лиц ея играетъ лукавая улыбка. Она проводитъ ручкой по своимъ миленькимъ губкамъ и потомъ по подбородку, съ одной изъ прелестнйшихъ ямочекъ, выражая тмъ свое удивленіе усамъ и имперіялк мистера Клэйва, Они каштановаго цвту, съ золотистымъ отливомъ и не знали еще бритвы. На Клэйв — узкій галстухъ, передъ рубашки тончайшаго полотна, съ рубиновыми пуговками. Свтлые волосы падаютъ до плечъ ‘мужественно широкихъ’.— Честное слово, любезный полковникъ, говоритъ лэди Кью, посмотрвъ на Клэйва и многозначительно покачивая головой: мн кажется, мы были правы.

— Ваша милость всегда правы во всхъ вашихъ дйствіяхъ, но позвольте спросить, въ чемъ именно на этотъ разъ? возразилъ полковникъ.

— Въ томъ, что удаляли его отъ себя. Рука Этели отдана вотъ ужь десять лтъ. Неужто Анна не говорила вамъ? Какъ она втрена! Но каждой матери пріятно, чтобъ молодые люди ухаживали за ихъ дочерями и умирали отъ любви. Вашъ сынъ ршительно прекраснйшій юноша во всемъ Лондон. Кто этотъ надутый господинъ у окна? Мистеръ Пен… какъ бишь его? А это правда, что вашъ сынъ много надлалъ шалостей? мн сказывали, что онъ отчаянный mauvais sujet.

— Я никогда этого за нимъ не замчалъ, и не думаю, чтобъ онъ когда-нибудь ршился на ложь, на низость, говоритъ полковникъ. Если кто оклеветалъ вамъ моего сына — да я и догадываюсь кто его клеветникъ — я….

— Эта молодая двица очень мила, замчаетъ лэди Кью, останавливая дальнйшій порывъ полковника.— Какъ моложава ея мать! Этель, душечка! полковникъ Ньюкомъ представитъ насъ мистриссъ и миссъ Меккензи,— и Этель, кивнувъ Клэйву, съ которымъ она говорила дв-три минуты, подаетъ руку дядюшк и идетъ къ мистриссъ Мэккензи и ея дочери.

Если художникъ усплъ схватить сходство въ портрет Клэйва, пусть онъ возьметъ теперь новый карандашъ и нарисуетъ намъ подобіе Этели. Ей семьнадцать лтъ, ростъ выше средняго, лицо ея, нсколько важное и гордое, порою блеститъ веселостью или сіяетъ нжностью и любовью. Скорая на изобличеніе аффектаціи или притворства въ другихъ, преслдовательница пошлости и напыщенности, она теперь гораздо зле на языкъ, чмъ въ послдствіи, спустя нсколько лтъ страданій, смягчившихъ ея характеръ. Изъ ясныхъ глазъ ея выглядываетъ правда, встаетъ во всеоружіи и мечетъ, можетъ-быть слишкомъ поспшно, презрніе или отрицаніе, при встрч съ лестью, низостью или ложью. При первомъ появленіи въ большой свтъ, эта молодая лэди, надо признаться, не была любима многими мужчинами и большинствомъ женщинъ. Простодушные танцующіе юноши, которые тснились вокругъ нея, привлеченные ея красотой, скоро приходили въ испугъ и каялись, что ангажировали ее. Одному казалось, что она презираетъ его, другому — что его пошлая болтовня — наслажденіе для столькихъ благовоспитанныхъ двицъ — возбуждаетъ только смхъ миссъ Ньюкомъ. Молодой лордъ Крезусъ, за которымъ гонялись вс двы и матроны, былъ ошеломленъ, когда увидалъ, что она не обращаетъ на него ни малйшаго вниманія, отказываетъ ему два или три раза въ одинъ вечеръ, и танцуетъ десять разъ съ бднымъ Томомъ Спрингомъ, девятымъ-сыномъ у отца, пріхавшимъ домой на время и только выжидающимъ, какъ бы попасть на корабль, да пуститься въ море. Молодыя дамы боялись ея сарказмовъ. Казалось, она знаетъ, какія пошлости лепечутъ эти дамы своимъ кавалерамъ, въ промежуткахъ вальса, и Фанни, которая манила къ себ голубыми глазками лорда Крезуса, какъ преступница, потупила ихъ въ землю, когда глаза Этели устремились на нее, и Цецилія чаще стала брать фальшивыя нотки, и Клара, которая приковывала къ себ блестящимъ разговоромъ и остроумной злостью Фредди, и Чарли, и Томми, онмла и смутилась, когда Этель прошла мимо ея съ своимъ холоднымъ лицомъ, и старая лэди Гукгэмъ, которая навязывалась съ своею Минни то къ молодому гвардейцу Джэку Горджету, то къ пылкому и простодушному Бобу Бетсону изъ Кольдстрима, потихоньку убиралась прочь, когда на сцену выходила Этель, которой присутствіе равно пугало и рыбку и ловца. Что же удивительнаго посл этого, если прочія мэйфэрскія нимфы страшились этой суровой Діаны, чей взглядъ былъ такъ холоденъ, чьи стрлы были такъ остры?

Но вс т, кому не было причины опасаться стрлъ или холодности Діаны, любовались ея красотою, даже знаменитый парижскій мраморъ, въ которомъ Клэйвъ находилъ сходство съ нею, не могъ быть совершенне ея по формамъ. Волосы и брови у ней были черные, какъ смоль:— послднія, по мннію нкоторыхъ физіономовъ, были слишкомъ густы, что придавало, будто-бы, суровое выраженіе ея глазамъ и въ слдствіе того приводило въ трепетъ преступниковъ и преступницъ, попадавшихъ подъ ея бичъ.— Между-тмъ, цвтъ кожи былъ ослпительной близны и щечки также алы, какъ у миссъ Розы, которая имла право на эти прелести, какъ блондинка. По чернымъ волосамъ миссъ Этели пробгала легкая, натуральная рябь, какою втерокъ подергиваетъ поверхность воды,— рябь, которой римскія матроны девятнадцать вковъ назадъ, и наши красавицы въ недавнее время, пытались подражать съ помощью искусства, папильотокъ и, сколько мн извстно, даже желзныхъ щипцовъ. Глаза у ней были срые, ротъ довольно большой, зубы такіе же правильные и свтящіеся, какъ у самой лэди Кью, голосъ тихій и пріятный, улыбка, когда она озаряла ея лицо и глаза, была сладостна, какъ весеннее солнце, глаза эти часто могли сверкать и бросать молніи, и порою, хоть изрдко, дождить. А ея станъ, этотъ высокій, гибкій станъ, скрывается въ простомъ бломъ кисейномъ плать, въ которомъ закутаны ея прекрасныя плечи, и которое удерживается вокругъ ея тонкой таліи голубой лентой и низпадаетъ до ногъ (такой нарядъ, если не ошибаюсь, называется demitoilette)… отдадимъ почтительный поклонъ этому изящному образу юности, здоровья и скромности, и будемъ представлять себ его сокровенныя прелести такими, какими намъ вздумается. Миссъ Этель поклонилась мистриссъ Мэккензи величественно и холодно окинула ее взоромъ, такъ что вдовушка подняла глаза и смутилась, но Роз радушно подала руку и улыбнулась. На эту улыбку миссъ Мэккензи отвчала такою же улыбкою и покраснла, что въ это время длалось съ нею очень часто и шло къ ней, какъ нельзя боле. Что касается мистриссъ Мэккензи, если живописецъ намренъ перенести на полотно самую рзкую черту, которая была бы не каррикатурой, а дйствительностью, искажающею лицо женщины, если онъ хочетъ схватить улыбку широкую и неподвижную, улыбку, на которую смотрть смшно,— онъ можетъ срисовать ее съ лица вдовушки, въ томъ вид, какъ она была въ продолженіе всего этого лтняго вечера, начиная съ дообденнаго часу (а въ это время лица обыкновенно бываютъ серьозны), когда она была представлена обществу, когда ее познакомили съ нашими маленькими пріятельницами — Джуліей и Маріей, такъ похожими на папашу и мамашу, когда сэръ Брэйанъ Ньюкомъ взялъ ее подъ-руку и повелъ въ столовую, когда кто-нибудь говорилъ съ ней, когда Джонъ подавалъ ей блюдо, или джентльменъ въ бломъ жилет предлагалъ ей вина, когда она принимала предложеніе или отказывалась отъ него, когда мистеръ Ньюкомъ разсказывалъ ей преглупйшую исторію, когда веселый полковникъ кричалъ ей съ другаго конца стола: милая мистриссъ Маккензи, да вы совсмъ не кушаете вина сегодня: могу ли имть честь выпить съ вами бокалъ шампанскаго?— когда новый слуга изъ провинціи опрокидывалъ соусникъ ей на плечо, когда мистриссъ Ньюкомъ подала сигналъ вставать изъ-за стола. Тотъ же складъ на лиц мистриссъ Мэккензи оставался, я думаю, и въ гостиной, куда посл обда удалились дамы.— Мистриссъ Мэккензи совсмъ помшалась съ обда на Брэйанстонскомъ сквэкр, разсказывалъ мн въ послдствіи Клэйвъ: лэди Кью и лэди Анна не сходятъ у ней съ языка, она сшила себ и дочери блыя кисейныя платья, точь-въ-точь какъ у Этели. Купила гербовникъ и выучила наизустъ родословную всей фамиліи Кью. Не вызжаетъ со двора безъ лакея, и на блюд для визитныхъ карточекъ, поставленномъ въ гостиной, карточки лэди Кью всегда всплываютъ на самый верхъ, хоть я спроваживаю ихъ внизъ всякой разъ, какъ вхожу въ комнату. А бдняжка лэди Тротпиръ, сентъ-китская губернаторша, и епископъ Тобагскій преданы совершенному забвенію: о нихъ ужь и помину нтъ.

За обдомъ, молодая лэди, сидвшая подл меня, часто поглядывала на мистриссъ Мэккензи и, кажется, не съ особеннымъ удовольствіемъ. Миссъ Этель сдлала мн нсколько вопросовъ о Клэйв, а также и о миссъ Мэккензи. Тонъ этихъ вопросовъ, безцеремонный и повелительный, не всякому могъ нравиться:— Правда ли, что я другъ и школьный товарищъ Клэйва?— Вроятно, я много насмотрлся на него? Хорошо его знаю — и даже очень хорошо? Правда ли, что онъ очень легкомысленъ, втренъ? Кто говорилъ ей объ этомъ? Не въ томъ вопросъ (прибавила она, красня). Вдь это неправда, и я долженъ знать все? Нравственность его не испорчена? Онъ добръ, великодушенъ, говоритъ правду? очень любитъ свое искусство? Дарованье у него большое? Она этому очень рада. Отчего люди смются надъ его профессіей? Избранное имъ поприще ничмъ не хуже поприща ея отца и брата. Не всегда ли художники бываютъ втрены и расточительны? Кажется не чаще, даже рже, чмъ другіе молодые люди. А что мистеръ Бинни богатъ и намренъ оставить все свое имніе племянниц? Давно ли я ихъ знаю? Такъ ли миссъ Мэккензи добра, какъ кажется? Вроятно, не слишкомъ умна и образована? Мистриссъ Мэккензи съ виду очень — но довольно, благодарю васъ. Бабушка (она очень глуха и ничего же слышитъ) пожурила меня за чтеніе вашей книги и отняла ее, но я ее опять достала и прочла всю. Мн кажется, въ ней нтъ ничего худаго. Зачмъ вы придаете женщинамъ такіе дурные характеры? Неужто вы не знаете и добрыхъ? Да, двухъ добрыхъ, какихъ мало на свт. Он ни мало не себялюбивы, набожны, всегда готовы ни доброе дло, живутъ въ провинціи. Зачмъ вы ихъ не ввели въ ваше сочиненіе? Зачмъ не ввели вы въ свое сочиненіе моего дядюшку? Онъ такъ добръ, что нельзя довольно отплатить ему добромъ. Когда я еще не вызжала, я слышала одну изъ вашихъ псенъ: ее пла одна молодая лэди, миссъ Амори, дочь лэди Клевринъ. Мн никогда еще не случалось говорить съ сочинителемъ. Я видла мистера Лэйона у лэди Попинджой, и слышала его разговоръ. Онъ говорилъ, что очень жарко, и по лицу его было видно, что это правда. Кто теперь знаменитйшій писатель? Вы мн разскажете объ этомъ посл обда… И молодыя лэди удаляются вслдъ за матронами, которыя встаютъ изъ-за стола и идутъ вверхъ, въ гостиную. Миссъ Ньюкомъ внимательно наблюдала за поведеніемъ автора, подл котораго она сидла, любопытствуя знать, какія могутъ быть привычки у человка подобнаго сорту? такъ ли онъ говоритъ и поступаетъ, какъ другіе? и въ какомъ отношеніи авторы отличаются отъ людей, принадлежащихъ къ обществу?

Достаточно насладившись бордоскимъ и политикой въ нижнемъ этаж, джентльмены отправились на верхъ, въ гостиную, чтобъ воспользоваться кофе и усладительной бесдой дамъ. Мы предварительно слышали уже на верху бренчанье на фортепіано и знакомые нотки двухъ нумеровъ изъ пяти-нумернаго репертоара миссъ Розы. Когда мужчины вошли въ гостиную, дв молодыя лэди сидли у стола и разсматривали альбомъ. Фоліантъ содержалъ множество рисунковъ Клэйва, сдланныхъ имъ еще въ раннихъ лтахъ, для забавы маленькимъ кузинамъ. Миссъ Этели, по-видимому, нравились эти произведенія, которыя и миссъ Мэккензи разсматривала съ большимъ удовольствіемъ. Ей доставляли такое же удовольствіе виды Рима, Неаполя, Марбель-Гилля, въ графств Суссекскомъ и проч., той же коллекціи, съ такимъ же удовольствіемъ разсматривала она какаду и эспаньолку на берлинскомъ узор, съ котораго, въ минуты бездлья, мистриссъ Ньюкомъ вышивала подушки и коврики, то же чувствовала она, перелистывая Книгу Красавицъ, Цвты прелести, и тому подобное. Для нея гравюры были прекрасны и восхитительны, для нея стихи были восхитительны и прекрасны. Но что ей больше нравилось: стихи ли къ букету фіалокъ, мистера Пимини, или стансы къ внку изъ розъ, миссъ Пимини? Миссъ Мэккензи ршительно была не въ состояніи отвчать, которому изъ этихъ двухъ образцовыхъ произведеній отдать преимущество. Въ подобныхъ случаяхъ она обыкновенно обращалась къ мамаш.— Душечка, гд-же мн знать? говоритъ мамаша. Я жена стараго служаки и только и знала, что скитаться по свту. Я не пользовалась тми средствами, какія предоставлены теб. У меня не было учителей рисованія, и учителей музыки, какъ у тебя. Это окончательно ставитъ въ тупикъ бдную Розу, которая желала бы лучше, чтобъ мннія доставлялись ей готовыя, точно такъ, какъ подаютъ ей платья, шляпки, носовые платки, башмаки и перчатки, съ приличнымъ наставленіемъ, точно также, какъ выдляется ей сахаръ къ чаю, въ извстномъ числ кусковъ, малиновое варенье къ завтраку, въ опредленной мр, однимъ словомъ: во всхъ нуждахъ тлесныхъ и духовныхъ она полагается на маменьку. Роз нравится все, что ни есть въ природ. Любитъ ли она музыку?— О, какъ же! Беллини и Донидзетти? О, какъ же! А танцы? У бабушки не бываетъ танцевъ, но она — Роза — обожаетъ танцы, а мистеръ Клэйвъ прекрасно танцуетъ.— При этой оговорк, миссъ Этель улыбается.— А какъ ей нравится провинція? О, она блаженствуетъ въ провинціи. А Лондонъ? Лондонъ — прелесть, морской берегъ — тоже. Она просто не знаетъ, что ей больше нравится: Лондонъ или провинція, а мамаша, которая бы могла ршить, слушаетъ объясненіе сэра Брэйана о законахъ и смется, смется изо всей силы, такъ что шутникъ мистеръ Ньюкомъ, говоритъ Пенденнису: эта женщина ухмыляется словно чешэйрскій котъ. Любопытно было бы знать, кто изъ естествоиспытателей первый открылъ эту особенность въ чешэйрскихъ котахъ?

И такъ, о мнніяхъ миссъ Мэккензи трудно сказать, чтобъ они были врны, или глубоки, или оригинальны, но не подлежитъ никакому сомннію, что у нея добрая душа и счастливый, всмъ довольный характеръ. И улыбка, играющая на ея миломъ личик, къ немалой выгод для красоты, выказываетъ дв ямочки на розовыхъ щечкахъ. Зубы у ней ровные и блые, волосы прекраснаго цвту, а круглая шейка и полненькія плечи бле снга. Она очень весело и мило лепечетъ съ Джуліей и Маріей (любимицами мистриссъ Годсонъ), пока не сбиваютъ ея съ толку замтки этихъ двухъ лэди объ астрономія, ботаник и химіи, которымъ он учатся, — Mes ch&egrave,res, я ничего не знаю объ этихъ непонятныхъ вещахъ, хоть и желала бы имъ учиться, говоритъ Роза. Этель Ньюкомъ хохочетъ. И она невжда въ этихъ предметахъ.— Радуюсь, что я здсь не одна невжда, наивно возражаетъ Роза. И дти, съ торжествующимъ видомъ говорятъ, что будутъ просить у мамаши позволенія учить ее. Такимъ образомъ, большіе и малые, желаютъ длать ей добро, и кроткое, простодушное созданіе привлекаетъ къ себ благорасположеніе людей, которыхъ обольщаетъ ея кротость и миловидность. Служанки на Фицройскомъ-сквэр прислуживаютъ ей съ большей охотой, чмъ ея матушк, вчно улыбающейся и волнующейся. Дядюшка Джэмсъ особенно любитъ свою Розу. Присутствіе ея въ его кабинет никогда не безпокоитъ его, тогда какъ сестра утомляетъ его избыткомъ благодарности и угодливости. Когда я уходилъ, мн послышалось, будто сэръ Брэйанъ Ньюкомъ сказалъ: Это — что разумлъ онъ подъ словомъ: это, догадаться трудно — это будетъ очень хорошо. Ея мать, кажется — женщина очень умная.

XXV.
Дйствіе происходитъ въ трактир.

Въ этотъ вечеръ я уже не имлъ стучая говорить съ миссъ Ньюкомъ, которая забыла прежнее любопытство на счетъ образа жизни художниковъ и ихъ обычаевъ. Кончивъ болтовню съ миссъ Мэккензи, она постила остальные часы вечера дядюшк Ньюкому и заключила словами: И такъ, дядюшка, вы будете у насъ завтра и подете со мной кататься верхомъ, не правда ли? Полковникъ общалъ въ точности исполнить. Потомъ миссъ Ньюкомъ дружески пожала руку Клэйву, подала руку и Роз также пріязненно, но нсколько съ покровительственнымъ видомъ, очень важно раскланялась съ мистриссъ Мэккензи и отправилась съ отцомъ и матерью. Лэди Кью ухала раньше. Мистриссъ Мэккензи въ послдствіи увряла насъ, что графиня отправилась заснуть посл обда. Если виною тому была исторія вдовушки о бал у тобагосскаго губернатора и о спор за первенство между супругой господина епископа, мистриссъ Ротчетъ и женой главнаго судьи, лэди Баруэйзъ, это не изумило бы насъ ни мало.

Красивая карета увезла барынь Фицройскаго сквэра и обоихъ индійскихъ джентльменовъ съ компаніей, Клэйвъ и я поплелись домой пшкомъ, какъ водится, съ сигарою во рту. Клэйвъ замтилъ, что между отцомъ его и банкирами вроятно существовала разладица, потому-что они столько мсяцевъ не бывали другъ у друга, и полковникъ призадумывался, когда напоминали ему о братьяхъ.— Мн кажется, говоритъ проницательный юноша, что они вообразили, будто я влюбленъ въ Этель — полковникъ дйствительно спитъ и видитъ, чтобъ я женился на ней — и это-то причина всей суматохи. Теперь, они полагаютъ, какъ замтно, что я влюбленъ въ Розу. Что они такъ торопятся женить меня?

Спутникъ Клэйва замтилъ, что женитьба — похвальное дло, и что благородная страсть предохраняетъ молодаго человка отъ пороковъ, Клэйвъ отвчалъ: зачмъ же вы сами не женитесь?

Это еще не доказательство, — справедливо было ему возражено, а просто личный намекъ, вовсе неидущій къ вопросу, о томъ, что женитьба — похвальное дло, и проч.

Мистеръ Клэйвъ расхохотался.— Роза — чудное созданіе, сказалъ онъ. Она всегда весела и незлобна, не смотря на суровое обращеніе мистриссъ Маккензи. Не думаю, чтобъ она была слишкомъ умна, но она необыкновенно мила и красота ея очаровываетъ всякаго. Что касается Этели, посл великанши француженки, я не видывалъ женщинъ выше и величаве. Вызды ко двору и каждый вечеръ въ собранія, гд вокругъ нея увивается толпа молодыхъ безумцевъ, совершенно избаловали ее. А между тмъ, какъ она хороша собой! Какъ она держитъ головку, какъ смотритъ изъ подъ черныхъ бровей! Если бъ я писалъ ея волосы, я сдлалъ бы ихъ со всмъ синими и потомъ навелъ бы еще баканомъ. Да, волосы у ней съ синимъ отливомъ. А какъ изящно головка соединена у нея съ плечами!— Тутъ Клэйвъ проводитъ въ воздух своей сигарой воображаемую линію.— Вотъ бы модель для Юдии! Или какъ бы величественна она была въ образ Иродіадиной дочери: она сходитъ съ лстницы, въ Поль-Веронезовомъ золотистомъ наряд, въ блыхъ рукахъ держитъ блюдо, мускулы рукъ напряжены какъ у парижской Діаны, на лиц играетъ дикая улыбка, на блюд, въ крови, лежитъ блдная голова: я вижу эту картину, вижу ее, сэръ. И Клэйвъ принимается крутить свои усы, ни дать ни взять, какъ его добрый батюшка.

Замтивъ это сходство, я не могъ удержаться отъ смху и сказалъ объ этомъ Клвйву. Клэйвъ, по обычаю, пустился въ похвалы своему отцу, говорилъ, что желалъ бы походить на него, пришелъ въ какое-то восторженное состояніе и въ этомъ состояніи сознался, что, еслибы отецъ веллъ ему жениться, онъ женился бы ту же минуту. Отчего жъ не взять Розы? Она такое миленькое созданіе. Или отчего бы не выбрать миссъ Шеррикъ? Что за головка! Точно Тиціанова! Въ день завтрака у дядюшки Гонимэна я наблюдалъ разность въ колорит той и другой. Тни на лиц Розы наведены жемчужной краской. Портретъ ея пишите молокомъ, сэръ! восклицаетъ восторженный юноша. Замчали ли вы у нея тнь около глазъ и пурпурный румянецъ на щекахъ? Одинъ Рубенсъ могъ бы подобрать краски, но я не смю и вообразить ее вмст съ этимъ сластолюбцемъ. Я смотрю на нее, какъ на дикій цвтокъ въ пол, какъ на играющаго ребенка. Это — милый, нжный младенецъ. Когда я вижу ее на улиц, мн бы хотлось, чтобъ какой-нибудь уродъ задлъ ее, для того только, чтобъ я могъ имть удовольствіе приколотить его. Она похожа на пвчую птичку, трепещущую, порхающую конопляночку, которую хотлось бы взять въ руки, pavidam quaeretem matrem, погладить ей перушки, посадить на палецъ и заставить пть. Меррикъ возбуждаетъ совершенно другое чувство — Шеррикъ блистательна, величествена, сонна…

— Глупа, намекаетъ спутникъ Клэйва.

— Глупа? Что жь за бда! Инымъ женщинамъ это очень идетъ. Что на ваши глаза глупость, я называю спокойствіемъ. Дайте мн спокойную, тихую женщину, женщину бездйственную, величественную. Покажите мн прелестную дву, съ лиліей въ рук, а не рзвую прыгунью — хохотунью. Живая женщина для меня — смерть. Взгляните, на мистриссъ Маккензи, посмотрите, какъ она вчно киваетъ головой, подмигиваетъ, усмхается, подаетъ сигналы, на которые не успваешь и затрудняешься отвчать. Дня три она мн нравилась, я чуть не влюбился въ нее, то есть, какъ только могъ влюбиться посл того — но что прошло, то прошло: я чувствую, что ужь больше не влюблюсь. Почему же этой Шеррикъ не быть глуповатой, спрашиваю? Вокругъ великой красоты всегда должно царствовать безмолвіе. Когда вы смотрите на звзды, на безпредльный океанъ, на любую изъ великихъ картинъ природы, вы молчите. Вы сметесь въ пантомим, но вы молчите въ храм. Любуясь великой Луврской Венерой, я думалъ: еслибъ ты ожила, богиня, твои милыя уста не раскрылись бы иначе, какъ только для рчи медленной и тихой, ты не сошла бы съ своего подножія иначе, какъ для того, чтобы величественно шествовать къ близкому ложу и принять новую позу прекраснаго спокойствія. Выть прекрасной — этого уже довольно. Если у женщины есть красота, кто можетъ требовать отъ нея больше? Вдь вы не требуете отъ Розы, чтобы она пла. Я думаю: гд великая красота, тамъ умъ не къ мсту. Послушайте, Пенденнисъ, перебилъ самъ себя восторженный юноша: есть у васъ еще сигара? Не пойдти-ли къ Финчу и несыгратъ-ли партію на билліард? Только одну — вдь еще рано. Или пойдемъ въ ‘Притонъ’? Сегодня середа, тамъ найдемъ всхъ нашихъ.— Мы стучимся въ дверь въ одной старинной, престаринной улицы Coro, старая служанка съ добрымъ, комическимъ лицемъ, отворяетъ дверь, привтливо киваетъ намъ и говоритъ: какъ васъ Богъ милуетъ, сэръ, цлый вкъ васъ не видать, какъ поживаете, мистеръ Ньюкомъ.— Кто есть у васъ?— Многое множество.— Мы проходимъ мимо уютной конторы, за которой сидитъ нарядная пожилая дама, подл большаго огня, на огн кипитъ огромный котелъ, два джентльмена усердно трудятся надъ кускомъ холодной баранины съ вестъ-индскимъ консервомъ, рядомсъ мистриссъ Поксъ, хозяйкой, мы узнаемъ Гиксона, скульптора, и Моргана, неустрашимаго прландскаго вождя, сотрудника газеты Morning Press. Проходимъ черезъ корридоръ въ заднюю комнату, и насъ встрчаетъ, громкимъ привтствіемъ, толпа людей, невидимыхъ изъ-за дыму.

— Какъ и радъ, что тебя вижу, мой милый! кричитъ веселый голосъ (который уже больше не будетъ запвать въ хор).— Мы только что говорили о твоемъ несчастіи, добрый юноша, и о неудачномъ нападеніи твоихъ ассейскихъ воиновъ на академію. Видно, ты испугалъ мирную школу варварскими лицами твоего кроваваго побоища. Пенденнисъ, что ни говори, тебя мучитъ жажда. Блистательный щеголь! развяжи-ка блый галстухъ, онъ тебя душитъ. Вотъ, я подамъ теб стаканъ грогу, или, пожалуй, хоть ты вели подать стаканъ себ, да и мн, и поразскажи намъ, что знаешь о большомъ свт.— Такъ говорилъ Томъ Сэрджентъ, также одинъ изъ старыхъ товарищей, и также сотрудникъ по газет Morning Press, малый добрый, у котораго была славная библіотека и который, лтъ сорокъ назадъ, частенько сидлъ у камина въ этомъ старинномъ собраніи, гд обыкновенно сходились живописцы, скульпторы, литераторы, актеры, и проводили пріятные часы въ бесд на распашку: не рдко, утреннее солнце уже озаряло румяную улицу, а они еще не расходились, и Бетси, потушивъ безполезную лампу, долго еще не запирала дверей собранія.

Время, кажется, не давнее, а какъ все перемнилось! Какъ подумаешь объ этомъ времени, возникаютъ знакомыя лица и слышишь веселые голоса и псни. Здсь собирались они, добрые, задушевные товарищи. Въ т дни когда собраніе было собраніемъ, казино не были еще изобртены, клубы были рдкою роскошью. Юный Смитъ и Броунъ, изъ Темпля, не ходилъ обдать въ Поліантусъ или Мегатеріумъ, не спрашивалъ супу la Bisque, палтусины au gralin, котлетокъ какъ-ихъ-зовутъ и бутылки С. Эмильонъ, а заказывалъ по-просту бифстексъ да бутылку портвейну: не гнушался въ театр райкомъ и скромной закуской въ трактир. Даже теперь сладко читать у Чарльза Лэма о тогдашнихъ ужинахъ: карты, пуншъ, свчи, съ которыхъ приходилось снимать, не прихотливыя блюда! Кто нынче снимаетъ со свчи? У кого нынче бываетъ домашній ужинъ, когда обдъ въ восемь часовъ? Эти скромныя вечеринки, сохраняющіяся еще въ памяти многихъ изъ насъ, давнымъ-давно исчезли въ прошедшемъ. Двадцать пять лтъ — теперь цлое столтіе: измнилась наша общественная жизнь въ эти пять люстровъ. Самъ Джомсъ Босвель, если бъ ему пришлось побывать въ Лондон, едва ли бы ршился войдти въ трактиръ, и едва-ли бы нашелся ему почтенный товарищъ. Это учрежденіе пропало вмст съ фіакрами. Не одному взрослому, читающему эту историческую страницу, не пришлось видть подобную повозку и разв по наслышк извстно о пунш, какъ о напитк, услаждавшемъ его предковъ.

Весельчакъ Томъ Сарджентъ окруженъ въ собраніи дюжиной добрыхъ товарищей. День они трудятся на поприщ искусствъ, литератур, юриспруденціи, а вечеромъ собираются сюда, для отдохновенія и бсды. Толкуютъ о литератур, политик, картинахъ, театральных пьесахъ, трунятъ другъ надъ другомъ за стаканами дешеваго напитка, порою, когда особенно веселы, поютъ удалыя старинныя псни, слезныя баллады во славу любви и вина, морскія псни въ честь старой Англіи. Мн кажется будто я теперь слышу, какъ мужествейный голосъ Джэка Брента гремитъ грустный припвъ изъ дезертира: ‘По этой причин, пока еще время, пируйте друзья’, или какъ Мэйкель Перей звонкимъ теноромъ подтягиваетъ ирландскую псню, или Маркъ Уальдоръ реветъ застольную. Этимъ пснямъ съ любовью внимали добрые старинные постители собранія. Благоприличіе въ псни соблюдалось свято. Спть что-нибуд пвца просили почтительно, псню его слушали тмъ съ большимъ удовольствіемъ, чмъ она старе. Доброй Томъ Сэрджентъ! какъ времена перемнились съ-тхъ-поръ, какъ мы съ тобой не видались! Вроятно ныншній главный сотрудникъ какой-нибудь газеты (Томъ когда-то исправлялъ эту должность) здитъ въ парламентъ въ карет и обдаетъ за однимъ столомъ съ министрами.

Вокругъ Тома сидят важные академики королевской академіи, веселые юноши, только-что избранные въ члены академіи, сотрудники другихъ журналовъ, кром Пелльмэльской газеты, какой-нибудь котораго имя можетъ быть, со временемъ, сдлается знаменитымъ, какой-нибудь будущій ваятель, медикъ, котораго патенты еще не родились, и одинъ или двое изъ свтскихъ людей, которымъ это цыганское общество нравится больше великолпныхъ собраній. Здсь бывалъ капитанъ Шандонъ, и остроты его до-сихъ-поръ сохраняются въ преданіи. Оулетъ, философъ, разъ попробовалъ-было читать здсь лекцію, но метафизика его должна была умолкнуть передъ громомъ насмшекъ. Слаттеръ, который поднималъ носъ, потому что писалъ статейки для ‘Обозрнія’, вздумалъ-было пускать пыль въ глаза и въ собраніи, но ему зажали ротъ дымомъ и всеобщими свистками. Дикъ Океръ, который тайно возмущалъ противъ господства Сарджента, разъ захотлъ-было придать себ важности, приведя съ собой юнаго лорда, но Томъ такъ безпощадно его отдлалъ, что даже юный лордъ сталъ смяться надъ нимъ. Его милость изволилъ потомъ разсказывать, что его затащили въ какой-то шинокъ, набитый какимъ-то сбродомъ, но что, впрочемъ, онъ вышелъ оттуда восхищенный любезностью Тома. Въ другой разъ онъ ужъ не заходилъ въ Собраніе: вроятно, не могъ найдти и мста, гд оно было. Вы днемъ пройдете мимо Собранія и не узнаете его.— Я думаю, говорилъ Чарли Ормондъ, тогда членъ королевской академіи, я думаю, что днемъ вовсе нтъ подобнаго мста, и когда Бетси тушитъ лампу у дверей посл нашего уходу, то и дверь, и домъ, и шинокъ, и Собраніе, и Бетси, и мальчишка, который подаетъ пиво, и мистриссъ Поксъ, и все исчезаетъ.— Все это исчезло, ужь этого нигд не найдешь ни ночью, ни днемъ, и разв только тни добрыхъ товарищей еще посщаютъ былое Собраніе.

Шумитъ веселый говоръ и звенятъ стаканы: Клэйвъ и его другъ успли отвчать на разные распросы добряка Тома Сэрджента, всми признаннаго предсдателя собранія и сахема этого достопочтеннаго вигвама, дверь отворяется, показывается изъ-за дыму новая фигура, присутствующіе, узнавъ ее, привтствуютъ ее громкими восклицаніями.— Да здравствуетъ Бэйгемъ, говоритъ Томъ:— Фредерикъ, я душевно радъ, что тебя вижу.

Бейгэмъ говоритъ, что онъ крайне смущенъ духомъ, и спрашиваетъ бутылку пива, для подкрпленія силъ.

— Далеко ли ты по свту летала,

Неугомонная, ночная птица?

Спрашиваетъ отецъ Томъ, у котораго страсть говорить блыми стихами.

— Я пришелъ съ Корситорской улицы, говоритъ тихимъ басомъ Бейгэмъ: навщалъ одного бдняжку арестанта. Это вы, Пенденнисъ? вы его знаете: Чарльзъ Гонимэнъ.

— Что съ нимъ? вскрикиваетъ въ изумленіи Клэйвъ.

— О, прорицатель, мой дядюшка! баситъ Бейгэмъ. Я не видалъ юноши, но онъ наврное тамъ.

Читатель догадывается, что прошло три года съ того времени, къ которому относятся предъидущія страницы этой лтописи, и пока у Томаса Ньюкома истекалъ срокъ отпуска, а у Клэйва отростали усы, судьба другихъ лицъ, прикосновенныхъ къ нашей исторіи, шла своимъ чередомъ, и Фортуна проводила ихъ по ступенямъ естественнаго развитія, цвтенія и увяданія. Нашъ разсказъ, въ томъ вид, какъ онъ подвигался до-сихъ-поръ, имлъ предметомъ веселье, легкія сцены, къ которымъ форма настоящаго времени прилажена насильственно: здсь авторъ исполняетъ обязанность хора въ драм, и при случа объясняетъ намеками или положительными указаніями, что случилось въ промежуткахъ актовъ, и отчего дйствующія лица въ данную минуту находятся въ такомъ или другомъ положеніи. Въ новйшемъ театр, какъ извстно, пояснительная роль бываетъ третьестепенною. Эту роль исполняютъ или два прогуливающіеся пріятеля сэра Гарри Кортли, которые разговариваютъ о прізд молодаго баронета въ Лондонъ, о скряжничеств старика Набоба, дяди молодаго Гарри и о безумной страсти Гарри къ лэди Аннабель, первой любовниц. Или исполняетъ ее плутъ Томъ, слуга, боле или мене нахальный и хитрый, въ сапогахъ съ отворотами, въ ливре съ красными обшлагами и воротникомъ, котораго сэръ Гарри держитъ у себя въ услуженіи, трактуетъ съ непристойною фамильярностью и постоянно заставляетъ ждать жалованья по нскольку мсяцевъ, или горничная лэди Аннабель, Люцетта, которая, переноситъ любовныя записочки и сама въ нихъ заглядываетъ, знаетъ вс семейныя дла и поетъ комическія псни между сценами. Наше дло теперь войдти въ домашній бытъ Чарлза Гонимэна, заглянуть въ тайны этого достопочтеннаго господина и разсказать, что съ нимъ сталось въ продолженіе послднихъ мсяцевъ, когда онъ, хотя урывками, но всегда къ удовольствію другихъ, являлся на нашей сцен.

Пока у племянника пробивались усы, а зять тратилъ деньги и время отпуска, надежды мистера Гонимэна мало-по-малу увядали, рчи его съ каедры блднли, цвтущая когда-то популярность его блекла и разлеталась въ прахъ. Многія причины содйствовали къ приведенію его въ настоящее грустное положеніе. Ступайте въ часовню лэди Уильси, вы тамъ не найдете большой толпы. На скамейкахъ — много пустыхъ мстъ, нтъ ни малйшаго затрудненія достать уютное мсто даже у каедры, съ которой не видать ужъ лорда Дозли: его милость давно перебрался въ другое мсто, многіе изъ замчательнйшихъ лицъ не являются. Видныя мста заняты сосдними торговцами, съ ихъ домочадцами, Ридлей съ женою сидитъ у самой каедры. Правда, Ридлей — настоящій нобельмэнъ у Джона Джэмса прекрасная голова, но ужь мистриссъ Ридлей! Кухарка и ключница написаны у ней на кругломъ лиц. И пніе ужь не то, какъ было прежде. Басъ Белью отсталъ, а съ нимъ и четверо лучшихъ пвчихъ, Гонимэнъ въ полномъ прав сравнивать себя съ отшельникомъ, въ томъ отношеніи, что гласъ его вопіетъ въ пустын. Теперь мало удостоиваютъ его своимъ присутствіемъ.

Въ продолженіе этихъ трехъ лтъ появились соперники вокругъ Гонимэна, и увели его паству на свои луга. Мы знаемъ, какъ эти простодушныя овцы легко увлекаются въ слдъ за другими. Можетъ-статься, по близости, въ кирк св. акова загремлъ новый пасторъ, смлый, ршительный, свтлый, краснорчивый, ученый и не педантъ: его мужественный голосъ поражаетъ слушателей, онъ говоритъ о жизни и поведеніи, о добрыхъ длахъ и вр, и толпы людей образованнйшихъ и умнйшихъ, прекраснйшимъ образомъ одтыхъ и самыхъ себялюбивыхъ на свт, приходитъ и слушаетъ его по-крайней-мр по два раза каждый. А на свт есть столько образованнйшихъ и прекраснйшимъ образомъ одтыхъ людей, что въ кирк св. акова круглый годъ толпа народу. Между тмъ, тихіе старинные храмы кругомъ продолжаютъ звонить въ колоколъ по прежнему, попрежнему растворяютъ свои двери въ воскресные дни, принимаютъ въ себя скромныхъ прихожанъ и смиреннаго пастыря, который цлую недлю провелъ въ трудахъ, то въ школ, то у одра болзни, кротко наставляя одного, христіански утшая другого.

Хотя мы рдко видались съ Гонимэномъ, потому что бесда съ нимъ была не слишкомъ занимательна, а его жеманство скоро становилось невыносимымъ, однакожъ Фредерикъ Бейгэмъ, съ чердака мистриссъ Ридлей, постоянно слдилъ за пасторомъ и, по временамъ, сообщалъ намъ о его жить-быть. Когда мы услышали впервые грустную всть о пастор, всть эта заглушила веселость Клэйва и его товарища, и Фредъ Бэйгэмъ, который вс житейскія дла велъ съ большою важностью, сказалъ Тому Сэрдженту, что иметъ сообщить намъ конфиденціально важную новость. Томъ, еще съ большею серійностью, отвчалъ: Ступайте, дти, о важномъ лучше переговорить вамъ въ особой комнат, вдали отъ шуму веселой компаніи, и, позвонивъ въ колокольчикъ, приказалъ Бетси принести еще по стакану грогу дли него и для мистера Десбороу.

И такъ мы перебрались въ другую комнату, гд для насъ зажгли газъ, и Фредерикъ Бэйгемъ за кружкой пива разсказалъ мн о несчастій Гонимэна.— При всемъ уваженіи къ вамъ, Клэйвъ, началъ Бэйгемъ, при всемъ уваженіи къ чувствамъ вашего юнаго сердца, я долженъ сказать, что вашъ дядя Чарльзъ Гонимэнъ — дрянной человкъ. Я знаю его двадцать лтъ, съ-тхъ-поръ, надъ былъ въ пансіон его отца. Старая миссъ Гонимэнъ — женщина порядочная, старикъ Гонимэнъ то же былъ порядочный человкъ, но ужъ Чарльзъ и, сестра его просто……

Я наступилъ подъ столомъ на ногу Фредерику Бэйгему. Онъ какъ будто забылъ, что говоритъ о матери Клэйва.

— Гм! о вашей матушк, я — гм…— я могу сказать только, что видлъ ее. Знать ее я не зналъ. Она выпада замужъ очень въ молодыхъ лтахъ, въ какихъ я былъ, когда она оставила Боргембери. Но Чарльзъ рано выказалъ свой характеръ, и надо сказать, характеръ, очень не похвальный, вовсе не образцовый въ отношеніи добродтели. У него всегда было великое дарованіе входить въ долги. Онъ занималъ у каждаго изъ воспитанниковъ — куда онъ тратилъ деньги, не знаю, — даже у конюха стараго Носача — извините, такъ мы звали въ шутку вашего дда, — ребятишки, ребятишки и есть — вы знаете, — даже у докторскаго конюха занялъ разъ, и я до-сихъ-поръ помню, какъ досталось Чарльзу Гонимэну за этотъ неблаговидный поступокъ.

‘Въ коллегіум, безъ всякой видимой расточительности, онъ всегда былъ въ долгахъ и стсненномъ положеніи. Любезный юноша, да послужатъ вамъ наукой онъ и я, если хотите. Взгляните на меня: я, Фредерикъ Бэйгемъ, потомокъ древнихъ витязей, обладавшихъ Тосканою, я стараюсь улизнуть, когда завижу своего сапожника, и мое колоссальное тло дрожитъ, когда кто неожиданно дотронется до меня, какъ сдлали вы, Пенденнисъ, — помните — въ Странд: соломинка могла бы тогда свалить меня съ ногъ! На своемъ вку, я много гршилъ, Клэйвъ, и знаю свои заблужденія. Спрошу, однакоже, еще бутылку пива, съ вашего позволенія. Бетси, нтъ ли у мистриссъ Ноксъ холоднаго мяса, да, знаешь, съ пикулями? Кланяйся ей отъ меня, да скажи, что Фредерикъ Бэйгемъ голоденъ. Возвращаюсь къ разсказу. У Фредерика Бэйгема много недостатковъ и онъ знаетъ ихъ. И Бэйгемъ любитъ иногда прихвастнуть, но все не такъ, какъ Гонимэнъ.

Клэйвъ не зналъ, какъ понимать это описаніе его родственника, товарищъ Клэйва разразился хохотомъ, и Фредерикъ Бэйгемъ, важно покачавъ головой, снова принялся за свой разсказъ:

‘Не знаю, сколько получилъ онъ отъ вашего отца, но могу сказать, что съ половиной того, что онъ имлъ, Фредерикъ былъ бы счастливйшимъ изъ смертныхъ. Не знаю также, сколько онъ вытянулъ у бдной сестры въ Брэйтон. Онъ все заложилъ Шеррику, какъ вамъ вроятно извстно, Шеррикъ теперь — хозяинъ въ его дом и можетъ выпроводить его, когда вздумается. Я не считаю Шеррика дурнымъ человкомъ. По мн онъ добрый малый, я знаю, что онъ не разъ помогалъ въ бд ближнему. Онъ любитъ быть въ обществ: что жь тутъ удивительнаго? Вотъ, почему онъ просилъ васъ обдать у него. Надюсь, что обдъ былъ не дуренъ. Хотлось бы мн, чтобъ онъ пригласилъ и меня.

‘Моссъ скупилъ его векселя, а зять Мосса, что въ Курситорской улиц, завладлъ его достопочтенной особой. Вотъ и прекрасно: одинъ прибралъ къ рукамъ все его имущество, другой прибралъ и пастора. Не правда-ли, что странно?

‘Доходы ныньче плохи. Я позабавился на этотъ счетъ съ Шеррикомъ: люблю этого жида. Онъ бсится, когда Фредерикъ Бэйгэмъ обращается къ нему съ вопросомъ: а что есть еще незанятыя мста на скамейкахъ? Я помню время, когда спекуляціи удавались, когда вс ложи, то-есть мста на скамейкахъ бывали разобраны на цлый сезонъ, и какъ рано не прійди, не найдешь, гд пріютиться. Это избаловало Гонимэна, и онъ сталъ неглижировать. Народъ сталъ скучать. Тутъ мы взялись за пніе, Фредерикъ Бэйгемъ первый выступилъ на поприще и сдлалъ важное дло. Белью только для меня согласился пть, и чуть не два года я удерживалъ его. Но Гонимэнъ не сталъ платить ему, и басъ удалился. Шеррикъ вздумалъ поправить дло и навязалъ Гонимэну достопочтеннаго Симеона Раукинса, красноволосаго толстяка, который заикался и гнусилъ по-ланкашэйрски! По милости этого Раукинса, третья часть постителей отстала отъ насъ. Правда. Раукинсъ былъ человкъ добрый и даже способный, но ужь вовсе не на своемъ мст (Фредерикъ Бэйгемъ говорилъ это съ назидательною важностью): я объ этомъ высказалъ Шеррику въ первый же день, какъ услышалъ Раукинса. Посовтуйся онъ со мной объ этомъ предмет, и сберегъ бы ему порядочную сумму, въ тысячу разъ больше того, изъ-за чего у насъ произошла съ нимъ въ это время размолвка — размолвка изъ-за бездлицы — изъ того, что и не платилъ три мсяца за квартиру. Что касается Гонимена, онъ просто плакалъ. Вашъ дядя мастеръ на слезы, Клэйвъ Ньюкомъ. Онъ часто ходилъ къ Шеррику и со слезами наглазахъ умолялъ его — прогнать Раукинса, и напрасно. Слдовательно, надо сказать въ пользу Чарльза, что дла его пришли въ упадокъ не отъ одной его вины, Шеррикъ — главный затйщикъ.

И такъ, сэръ, бдный Чарльзъ задумалъ поправить дла женитьбой на мистриссъ Кромби: она любила его отъ души и дло сладилось бы, не смотря на изступленіе ея сыновей. Но у Чарльза, сэръ, такая страсть къ хвастовству и лжи, что онъ будетъ вамъ лгать, хоть бы это лжи не было ни капли пользы. Онъ хвасталъ, что отъ должности получаетъ тысячу двсти фунтовъ стерлинговъ, да своего иметъ столько же, а какъ пошло дло на чистоту, такъ и оказалось, что онъ солгалъ и вдовушка съ-тхъ-поръ не захотла смотрть на него. Женщина она была добрая, знала хозяйство и завдывала шляпнымъ магазиномъ цлыя десять лтъ. Славный былъ магазинъ. Я познакомилъ Чарльза съ хозяйкой. Дядя мой, епископъ, всегда закупалъ у ней, и издлія этого магазина долгое время покрывали эту смиренную голову, говорилъ Фредерикъ Бэйгемъ, ударяя себ въ широкій лобъ: я увренъ, прибавилъ онъ со вздохомъ, что Чарльзъ непремнно женился бы на Кромби, если бъ только не вздумалъ лгать. Она не нуждалась въ деньгахъ и желала только имть порядочнаго мужа, съ которымъ бы можно было показаться въ общество.

‘Но какъ Гонимэнъ поступилъ съ бднякомъ Ридлеемъ и его женой, этого ужь я никакъ не могу ему простить. Вы знаете, я свелъ его съ Ридлеями и присовтовалъ ему нанять у нихъ квартиру. Я думалъ, что для ихъ же пользы, и удружилъ имъ, нечего сказать! Чарльзъ всегда говорилъ мн, что счеты съ Ридлеями у него чисты, а между тмъ не только но платилъ имъ за квартиру, но у нихъ же еще занималъ деньги, давалъ обды и заставлялъ Ридлеевъ платитъ за вино, повыгонялъ всхъ жильцовъ-плательщиковъ изъ дому. Все это онъ разсказывалъ мн со слезами на глазахъ, когда и, по его приглашенію, пришелъ сегодня къ нему въ Львиный вертепъ и засталъ его въ бдствіи. Не знаю, сколько именно онъ долженъ, потому что на его слова полагаться нельзя, никогда не скажетъ правды. Но вообразите, что за добряки эти Ридлеи вдь и не заикнулись никогда Фредерику Бейгему о долг!— Мы бдны, говорятъ они, но съ голоду не умремъ, а мистеръ Гонимэнъ намъ врно заплатитъ, сказала мн сегодня же мистриссъ Ридлей. Эти слова, сэръ, затронули мое сердце, я обнялъ и поцловалъ старушку. Въ эту минуту вошли молодой Джонъ Джэмсъ, съ картиной подъ мышкой, и миссъ Каннъ, и оба удивились. Но старушка возразила, что цловала мистера Фредерика тогда ужь, когда Джона Джемса не было еще на свт. И правду сказала эта добрая женщина. Значитъ, я поступилъ благородно и великодушно, когда, увлекшись чувствованіями, обнялъ и поцловалъ ее.

Тутъ вошла Бетси и доложила, что ужинъ ждетъ мистера Бэйгема. Становилось уже поздно, мы оставили Фредерика ужинать и, распростившись съ мистриссъ Ноксъ, Клэйвъ и я отправились каждый восвояси.

XXVI.
Въ которой продаются лошади полковника Ньюкома.

Я не изумился, увидя у себя рано утромъ слдующаго дня полковника Ньюкома, которому Клэйвъ усплъ уже сообщить важную всть, слышанную наканун отъ Бэйгема. Всякой, кто сколько-нибудь зналъ полковника, догадался бы, что цль его — выкупить своего шурина. Не знакомый ни съ юристами, ни съ судьями, ни съ ихъ обрядами, онъ ршился обратиться за совтами въ Подворье Ягненка, и въ этомъ случа показалъ нкоторое благоразуміе, потому что я зналъ свтъ и его обычаи больше, чмъ мой простодушный кліентъ. Я могъ выговорить для несчастнаго арестанта или, лучше, для полковника Ньюкома, гораздо выгоднйшія условія противъ тхъ, какія предложили бы, безъ моего посредства, кредиторы Гонимэна.

Считая благоразумнйшимъ не допускать свиданія между нашимъ добрымъ Самаритяниномъ и мнимою жертвою бездльниковъ, которую онъ намревался спасти, я оставилъ его бесдовать съ Уаррингтономъ въ Подворь, а самъ поспшилъ въ арестантскую, гд заключенъ былъ баловень Мэйфэра. Когда я вошелъ къ нему, онъ взглянулъ на меня — и болзненная улыбка заиграла у него на лиц. Достопочтенный пасторъ былъ не бритъ и только-что позавтракалъ. На грязномъ поднос, на которомъ принесенъ былъ завтракъ, стояла опорожненная рюмка водки, засаленный романъ изъ чэнсри-лэнской библіотеки лежалъ на стол, но Гонимэнъ занятъ былъ не чтеніемъ романа, а сочиненіемъ одного или нсколькихъ длинныхъ-предлинныхъ писемъ, тхъ выработанныхъ, цвтистыхъ, краснорчивыхъ обозрній, тхъ щедро подчеркнутыхъ документовъ, въ которыхъ четкимъ курзивомъ обнажаются происки мошенниковъ непростительная, — чтобъ не употребить фразы боле суровой,— холодность друзей, на которыхъ можно было возлагать надежду, оскорбительные поступки Соломоновъ, непостижимое уклоненіе отъ уплаты денегъ Смита, на котораго онъ расчитывалъ, какъ на англійскій банкъ, наконецъ, непреложная достоврность — возвратить съ усерднйшею, нечего и говорить, благодарности, ссуду извстнаго числа фунтовъ стерлинговъ никакъ не дале субботы слдующей недли. Все то, что не одному изъ читателей, въ продолженіе житейскаго опыта, вроятно случалось читать во многимъ рукописямъ, было, какъ слдуетъ, изложено бднымъ Гонимэномъ. На стол, въ стакан, лежала облатка, а внизу, въ передней, безъ сомннія стоялъ гонецъ, для препровожденія письма по принадлежности. Этого рода письма всегда отправляются съ нарочнымъ, который упоминается въ постскрипт. Когда вы получаете письмо, онъ всегда сидитъ въ прихожей, гд этотъ ‘молодой человкъ ждетъ отвта, какой вамъ угодно будетъ дать’.

Разумется, Гонимэнъ не вполн объяснилъ положеніе своихъ длъ посреднику, которому поручалось похлопотать по этимъ дламъ. Ни одинъ должникъ не сознается во всхъ долгахъ вдругъ, а постепенно открываетъ ихъ своему дльцу или благодтелю, переводя его такимъ образомъ отъ сюрприза къ сюрпризу и, посл счета съ портнымъ, знакомя его со счетомъ сапожника. Я былъ убжденъ, что балансъ Гонимэна не совсмъ точенъ. Долги, за которые онъ арестованъ, составляли, по его словамъ, бездлицу.— Моссу изъ Унрдоръ-Стрита сто двадцать — да я ему переплатилъ, помнится, тысячу по этому самому длу, восклицаетъ Гонимэнъ. Бездушный Вестъ-индскій торговецъ услыхалъ о моемъ несчасть, и вотъ весь этотъ народъ будто скликнулся и бросается, словно коршунъ на свою добычу! Уаддилонъ, портной, предъявляетъ претензію на девяносто восемь фунтовъ стерлинговъ — а сколько практики доставилъ я ему своими рекомендаціями? Сапожникъ Тоббинсъ, его сосдъ въ Джерминъ-Стрит, требуетъ сорокъ одинъ фунтъ, вотъ и все тутъ, даю вамъ честное слово, что все. Мсяца черезъ два, подучивъ доходъ съ прихода, я покончилъ бы весь расчетъ съ этими живодерами, иначе меня ожидаютъ совершенное и безвозвратное разореніе, стыдъ, уничиженіе и безвыходная тюрьма. Я это знаю, я это перенесу: я былъ непростительно малодушенъ, Пенденнисъ, я могу сказать mea culpa, mea maxima culpa, и могу — перенести наказаніе. Въ лучшія минуты жизни рчь его не бывала трогательне. Онъ отвернулъ голову и закрылся носовымъ платкомъ, далеко не такъ блымъ, какимъ бывало прикрывалъ волненіе своихъ чувствованій въ часовн лэди Уиттьльси.

Въ какой постепенности кающійся гршникъ исповдалъ намъ прочіе грхи, какъ получили мы нкоторое понятіе о счетахъ съ мистриссъ Ридлей, о сдлкахъ его съ мистеромъ Шеррикомъ — было бы излишне здсь разсказывать.— Посланникъ полковника Ньюкома пришелъ къ тому заключенію, что помогать подобному человку совершенно напрасно, и что Морская тюрьма была бы самымъ благодтельнымъ убжищемъ для этого беззаботнаго мота. Въ тотъ же самый день мистеры Уаддилошъ и Тоббинсъ переговорили съ своимъ с. джемскимъ сосдомъ, мистеромъ Брэсомъ, и отъ этого лавочника тогда же подано было взысканіе за перчатки, шейные и носовые платки, въ такомъ количеств, какого не посовстился бы самый отчаянный щеголь-гвардеецъ. Мистеръ Уаррингтонъ былъ на сторон мастера Пенденниса и настаивалъ, чтобы дло шло законнымъ порядкомъ.— Къ чму помогатъ человку, говорилъ онъ, когда онъ не хочетъ самъ себя беречь? Пускай заколъ высосетъ изъ него долги, а когда молодецъ выйдетъ изъ тюрьмы, такъ дайте ему двадцать фунтовъ стерлинговъ, да доставите ему мсто капеллана на остров Мэн.

По сумрачному лицу полковника я догадывался, что эти предположенія были ему не по душ. Во всякомъ случа, сказали мы: общайтесь намъ, что вы сами не заплатите за него ни пенни, что вы не будете имть дла съ кредиторами Гонимэна, и, предоставите имъ поступить, какъ имъ вздумается: вдь они знаютъ людей лучше вашего.— Лучше моего, молодой человкъ! вскрикнулъ Ньюкомъ: ужь если я въ мои лта не знаю людей, такъ когда же и знать ихъ?— А по нашему мннью, проживи человкъ оиловы вки, и тогда мальчишка проведетъ его, какъ нельзя лучше.

— Не стану скрывать отъ насъ, сказалъ онъ посл нкотораго молчанія, сопровождавшагося табачнымъ дымомъ трехъ-членнаго совта, не стану скрывать, что у меня есть въ запас капиталецъ, отложенный,— даю вамъ честное слово — не на случай нужды, а такъ, на прихоти: часть этого запаса я считаю обязанностью посвятить на облегченіе положенія бднаго Гонимэна. Капиталъ не великъ и предназначенъ былъ на — но все равно: деньги есть. Хорошо было бы, если бъ Пенденнисъ побывалъ у этихъ торгашей, да уговорилъ ихъ сдлать кой-какую уступку. Вдь счеты ихъ, наврно, преувеличены. Что касается мистриссъ Ридлей и мистера Шеррика, они люди добрые, мы съ ними повидаемся, и такимъ образомъ, съ Божьей помощью, опять поставимъ на ноги этого несчастнаго Чарльза. Въ Священномъ Писаніи читали же мы о блудномъ сын: его не казнили, а встртили человколюбиво. И за вами есть долги, объ оставленіи которыхъ придется молиться.

Въ расчеты мистера Шеррика мы не имли нужды входить. Этотъ джентльменъ велъ дла съ Гонимэномъ на чистоту. Онъ съ усмшкой сказалъ намъ: Вы не воображаете, чтобъ я далъ въ долгъ этому молодцу хоть шиллингъ безъ достаточнаго обезпеченія? Дамъ пятьдесятъ, сто шунтовъ стерлинговъ. Вотъ одна изъ его росписокъ, съ ручательствомъ застольнаго пріятеля — какъ его зовутъ?— Бэйгема. Не правда ли? Не получить мн этихъ денегъ! Я далъ взаймы подъ залогъ всего, что онъ иметъ, продолжаетъ Шеррикъ, и далъ потому, что считалъ это выгоднымъ. Такъ и было сначала. Вс любили Гонимэна. Вся знать съзжалась къ нему. Подъ конецъ вышло, что спекуляція плохая. Когда я ангажировалъ на свой театръ мадмоазель Бравуру, въ первыя три недли не было ни одного мста пустаго. На слдующій годъ, она едва доставляла мн двадцать фунтовъ сбора въ цлую недлю. То же случилось съ Поттелемъ и драмой, сначала все обстояло благополучно, а потомъ разсыпалось. Все это спекуляція. Я на своемъ вку длалъ спекуляціи на всемъ: и на театрахъ и на подрядахъ, и на векселяхъ, и на газ, и на страховыхъ акціяхъ, и пр. Бдняжка Гонимэнъ! я не хотлъ длать ему зла, а между тмъ, кажется, поступилъ дурно, навязавъ ему этого красноволосаго Раукинса. Думаю, что Раукинсъ въ конецъ испортилъ дло. Но и не могу же знать всего, господа. Я не такъ воспитанъ, чтобъ знать людей на сквозь. Послушавъ Раукинса въ Гампстэд, я думалъ, что это кладъ. Я, знаете, бродилъ туда и сюда, какъ бывало здилъ по провинціямъ, когда завдывалъ театромъ, и искалъ годныхъ мн людей. Выпьемъ-ка по рюмк хересу за здоровье Гонимэна. Ну, ужь вашъ полковникъ! Золотой человкъ! Мн вчно приходилось имть дло съ продувными людьми: въ город и въ провинціи, между лордами и простолюдьемъ, и встртивъ такого человка, я какъ бы освжился. Для него я готовъ сдлать все. Ваша пелль-мэлльская газета идетъ славно. Я пробовалъ было издавать газеты, да все не удачно, не знаю отчего. Пробовалъ и въ дух тори, и въ дух умренныхъ, и въ дух неумренныхъ, и все шло. Теперь вотъ у Гонимэна вс мои деньги пропали: надо бы подумать, какъ бы ихъ выручить? Надо бы заставить Гонимэна писать.

Наслушавшись назидательной бесды Шеррика, я разстался съ нимъ, много успокоенный на счетъ судьбы бднаго Гонимэна. Портной и сапожникъ его легко умилостивились, а Моссъ, убдясь, что пасторъ не иметъ никакого состоянія и долженъ быть обращенъ къ банкротскому суду, если только Моссъ не согласится на полюбовную сдлку, и видя, что мы уполномочены на это, склонился на наши предложенія и возвратилъ намъ гербовый листъ съ подписью Гонимэна. Наши переговоры чуть-было не кончились ничмъ, благодаря преждевременной вспышк Клэйва, который, при одномъ изъ условій, пришелъ въ негодованіе и погрозился выбросить юнаго Мосса въ окно, но отъ этого неблагоприличнаго,— по выраженію Мосса,— и не свойственнаго благородному человку обращенія со стороны Ньюкома, не произошло ничего, кром этого замчанія, да замедленія въ переговорахъ, и въ слдующее же воскресенье Гонимэнъ былъ опять въ часовн Уиттльси.

По счету мистриссъ Ридлей, и, надо сказать, предлинному, было уплачено сполна и безъ всякихъ возраженій, но полковнику стало тошно отъ выраженій восторженной благодарности Гонимэна, и онъ очень холодно принялъ увренія пастора въ раскаяніи.— Вотъ, сынокъ, сказалъ Клэйву отецъ: видишь, до чего доводятъ человка долги: онъ начинаетъ торговать истиной, обирать бднаго. Подумай, какой позоръ — бгать отъ своей прачки, унижаться передъ портнымъ, сть хлбъ бдняка, Клэйвъ, мн кажется, покраснлъ, и пришелъ въ смущеніе.

— Батюшка, сказалъ онъ: я — я долженъ со страхомъ сознаться, что и на мн есть долги — правда, не большіе, однако жъ фунтовъ сорокъ: двадцать-два за сигары и пятнадцать Пенденнису, и… и — это ужасно какъ сокрушаетъ меня.

— Глупый мальчикъ, возразилъ отецъ: я зналъ о долг за сигары, и заплатилъ его на прошедшей недл. Все, что мое — твое, ты это знаешь. Пока есть у меня гинея, половина принадлежитъ теб. Смотри же, чтобъ до послдняго шиллинга было заплачено не дальше — не дальше какъ черезъ недлю. Сходи-ка, спроси Бинни не могу ли я видться съ нимъ въ кабинет. Мн нужно съ нимъ переговорить. Когда Клэйвъ вышелъ, полковникъ сказалъ мн умоляющимъ голосомъ: Ради Христа прошу васъ, Артуръ, воздерживайте моего сына отъ долговъ, когда я уду. Мн должно отправиться на дняхъ въ Индію.

— На дняхъ, полковникъ? Вдь вамъ дана отсрочка на годъ, сказалъ я.

— Такъ, но безъ жалованья,, а дло Гонимэна повытянуло у меня небольшія деньжонки, которыя я припасъ на издержки въ Европ, издержки вышли значительне, чмъ я предполагалъ. Я перебралъ у брата все, даже слишкомъ, и присужденъ былъ обратиться къ моимъ агентамъ въ Калькутт. Годомъ раньше или позже — если только не умрутъ старшіе меня и я не получу повышенія, съ окладомъ полнаго полковника и съ назначеніемъ сюда — годомъ раньше или годомъ позже, какая разница? Клэйвъ въ мое отсутствіе отправится на континентъ, для усовершенствованія себя въ художеств, будетъ посщать знаменитйшія школы живописи. Когда-то я думалъ: какъ бы пріятно было похать мн вмст съ нимъ. Но, Пенденнисъ, человкъ предполагаетъ, а Богъ располагаетъ. Теперь я воображаю, что ребенокъ не станетъ лучше отъ того только, что будетъ постоянно привязанъ къ отцовскому поясу. Вы, молодые люди, умне меня, я не учился вашимъ идеямъ, не читалъ вашихъ книгъ. Часто мн кажется, что я лишній въ вашемъ обществ. Я возвращаюсь туда, гд есть у меня друзья, гд я еще что-нибудь да значу. Въ нашемъ полку есть доброе лицо или два, которые просіяютъ, когда опять увидятъ Томаса Ньюкома. Да благословитъ васъ Богъ, Артуръ. Вы, молодые люди, здсь такіе холодные на взглядъ, что съ перваго разу старикъ и не понимаетъ, какъ сойдтись съ вами. На первыхъ порахъ, когда я воротился домой, Джэмсъ Бинни часто толковалъ со мною о васъ, и говорилъ, что наврно вы сметесь надъ нами. Но нтъ, вы не смялись, я знаю. Благослови васъ Всемогущій, пошли вамъ добрую жену, и сдлай изъ васъ добраго человка. Я купилъ часы, и хотлъ бы, чтобъ вы носили ихъ на память обо мн и моемъ сын, съ которымъ вы были такъ дружны, когда оба вы были мальчиками и учились у Капуциновъ. Я взялъ его за руку и пробормоталъ нсколько несвязныхъ словъ любви и уваженія. Не заслуживалъ ли Томасъ Ньюкомъ этихъ чувствованій отъ всякого, кто его зналъ?

Ршившись на отъздъ, нашъ добрый полковникъ безъ шуму, но дятельно принялся сбираться въ дорогу. Въ послдніе дни своего пребыванія у насъ, онъ оказывалъ мн еще боле расположенія, чмъ прежде, говорилъ даже, что считаетъ меня какъ бы за роднаго сына и надется, что буду поступать, какъ старшій братъ и попечитель Клэйва. Ахъ, но кто же будетъ опекуномъ надъ самимъ попечителемъ? У младшаго брата было гораздо больше благоразумныхъ качествъ, чмъ у старшаго. Свтъ еще не очерствилъ Клэйва, не усплъ даже избаловать его. Однакожь я замчаю, что уклоняюсь отъ его исторіи къ исторіи другаго, и потому возвращусь къ настоящему предмету этой книги.

Полковникъ Ньюкомъ особенно былъ доволенъ и тронутъ поведеніемъ своего друга Бинни, съ-тхъ-поръ, какъ полковникъ ршился на отъздъ.— Джэмсъ одинъ изъ благороднйшихъ людей, любезный Пенденнисъ, и я за честь себ считаю быть ему обязаннымъ и сознаваться въ этомъ. Какъ теб извстно, я нанялъ этотъ домъ у нашего пріятели — аффериста Шеррика, и отвчаю за уплату денегъ до окончанія срока найма. Джемсъ принялъ на себя эту обязанность. Помщеніе слишкомъ велико для него, но онъ говоритъ, что квартира ему понравилась и онъ оставляетъ ее за собой, съ тмъ, что у него будутъ жить сестра и племянница. Добрый Джэмсъ говоритъ, что Клэйвъ — тутъ голосъ говорящаго замтно дребезжитъ — Клэйвъ по прежнему будетъ членомъ семейства, и Богъ да благословитъ добраго. Джэмсъ нсколько богаче, чмъ я воображалъ почти на лэкъ рупій — и вотъ вамъ замтка мистеръ Артуръ: Бинни признался мн, что если племянница его, миссъ Роза выберетъ себ жениха, который и ему понравится, онъ оставитъ ей значительную часть своего имнія.

Тутъ настоящій наперсникъ полковника сказалъ, что онъ распорядился своими сердечными длами иначе, на что полковникъ многозначительно замтилъ: Я такъ и думалъ. Одна птичка прошептала мн на ухо имя какой-то миссъ А. Я зналъ ея дда, сговорчиваго и почтеннаго старичка, у котораго мн случалось занимать деньги, когда я былъ субалтернъ-офицеромъ въ Калькутт. Скажу вамъ за тайну, любезнйшій мой другъ: мн было-бы очень желательно, чтобъ извстный вамъ молодой человкъ замтилъ добрыя, прекрасныя качества души миссъ Мэккензи, и чтобъ она взаимно полюбила его. Если бъ вы, молодые люди, по раньше разставались съ холостой жизнью, да выбирали себ добродтельныхъ женъ, какова — и увренъ — миссъ Амори, — грхи молодости убыли бы по счету. Мы не были бы развратны, какъ большая часть молодежи, не были бы холодны и себялюбивы,— что также очень дурно. И я молюсь объ одномъ, чтобы Клэйвъ могъ стать на якорь прежде, чмъ соблазнъ успетъ вовлечь его въ житейскія бури, и чтобъ онъ нашелъ жену такую добрую, какъ племянница Бинни. Въ первое время по прізд домой, я строилъ для него другіе планы, но плановъ этихъ не удалось привести къ желанному концу. Зная горячій характеръ сына и постоянно слдя за поведеніемъ шалуна, я боюсь, чтобъ женщина не навлекла ему горя, и потому желалъ бы по скоре увидать его вн опасности.

Такимъ образомъ любимою мыслью двухъ стариковъ было — чтобъ молодые люди женились и блаженствовали, какъ принцъ и принцесса въ волшебной сказк, и милая мистриссъ Мэккензи — не говорилъ я, что въ первое время по прізд къ брату, она не скрывала любви своей къ полковнику?— милая мистриссъ Мэккензи готова была отказаться отъ собственныхъ видовъ для счастья душечки Розы. Мы, бывало, смялись и говорили, что лишь только отецъ Клэйва за двери, къ Роз прідетъ младшая сестра, Джоси. Но Джоси, подъ руководствомъ бабки, повела себя гораздо благоразумне: писала письма, въ которыхъ распрашивала объ операхъ, о лондонской Башн, галереяхъ восковыхъ фигуръ, и, не прошло году, вышла за мужъ за Боджи, старосту при церкви мистера М’Крау.

На дняхъ напечатано въ Morning Post объявленіе о продаж, по случаю отъзда одного офицера въ Индію, трехъ его лошадей. Въ объявленіи подробно описаны ростъ ихъ, масть, родословная, и въ конц прибавлено: спросить конюха, на конюшн, No 150, Фицройскій сквэръ.

Комитетъ Директоровъ пригласилъ подполковника Ньюкома къ обду, который давался генералъ-маіору сэру Ральфу Сперьеру, кавалеру ордена Бани, назначенному главноначальствующимъ въ Мандрасъ. Клэйвъ также получилъ приглашеніе.— Пили и за здоровье моего отца, говорилъ Клэйвъ, и въ благодарность, дорогой старичекъ произнесъ превосходнйшій спичъ.

Онъ, Клэйвъ и и совершили странствованіе къ Капуцинамъ. День былъ праздничный, школьниковъ не было и мы имли свободу гулять, гд хотли. Одинъ изъ Капуциновъ, котораго мы вс узнали, сопровождалъ насъ въ прогулк. Нсколько времени мы просидли въ комнатк капитана Скарсдели, служившаго когда-то въ Индіи, подъ старость вышедшаго въ отставку и удалившагося въ это мирное убжище. Мы бесдовали, какъ бесдуютъ школьные товарищи и влюбленные, о предметахъ интересныхъ только для школьныхъ товарищей и влюбленныхъ.

Полковникъ простился со своими знакомыми, старыми и молодыми, побжалъ къ Ньюкому, благословилъ мистриссъ Мэккензи и провелъ день съ Джэкомъ Броуномъ, перебывалъ во всхъ школахъ, гд воспитывались его маленькіе protgs, чтобы представить самыя свжія и достоврныя извстія о юныхъ питомцахъ родителямъ ихъ и родственникамъ въ Индіи, прожилъ недлю въ Марбель-Гилл, и стрлялъ куропатокъ, безъ чего, какъ говорилъ Клэйвъ, можно было съ тоски умереть, отсюда отправился въ Брэйтонъ, чтобъ провести нсколько времени съ миссъ Гонимэнъ. Что касается Брэйановъ, то съ роспускомъ парламента, изъ нихъ ни одинъ не оставался въ город: Бэрнсъ, по обыкновенію, похалъ на болота въ Шотландію, куда за нимъ не послдовали ни дядя, ни кузенъ. Прочіе отправились за границу. Сэру Брэйану нужно было пользоваться Ахенскими водами, братья разстались друзьями, лэди Анна и вся молодежь пожелали ему счастливаго пути. Мн помнится, что сэръ Брэйанъ проводилъ полковника изъ гостиной въ Паркъ-Лэн до самаго подъзда, и смотрлъ, какъ братъ садился въ кэбъ, точно такъ, какъ онъ провожаетъ старую лэди Бэджсъ, когда она прізжаетъ въ банкъ, для поврки своихъ счетовъ. Но Этель не захотла ограничиться такимъ прощаньемъ, и слдующимъ утромъ на Фицройскій сквэръ подкатилъ экипажъ, изъ экипажа вышла дама подъ воалемъ и пробыла минутъ пять у полковника. Когда полковникъ провожалъ ее къ экипажу, на глазахъ у него были слезы.

Мистриссъ Мэккензи, видвшая всю эту сцену изъ окна столовой, шутила надъ полковникомъ и спрашивала, кто его зазнобушка? Ньюкомъ очень серіозно отвчалъ, что никому не позволитъ говорить легкомысленно объ этой молодой лэди, которую онъ любитъ, какъ родную дочь. Роз, по видимому, похвалы эти не нравились. Это было за день до нашего отъзда въ Брэйтонъ. Квартира миссъ Гонимэнъ отведена была мистеру Бинни и его дамамъ. Клэйву и ея любезнйшему полковнику назначены были комнаты дверь въ дверь. Чарльзъ Гонимэнъ сошелъ въ часовню и произнесъ одну изъ удачнйшихъ своихъ рчей. Тутъ же былъ и Фредъ Бэйгемъ: наружность его въ эти минуты была особенно благородна и величественна. Я готовъ думать, что онъ имлъ нкоторыя объясненія съ Томасомъ Ньюкомомъ и, благодаря его содйствію, поставленъ былъ, хотя на время, въ обстоятельства довольно сносныя: кто изъ знавшихъ полковника не пользовался его благодяніями? кто изъ видвшихъ его, не благословлялъ его? Фредъ Бэйгемъ былъ глубоко растроганъ рчью Чарльза въ которой мы легко понимали вс намеки. Слезы ручьемъ текли по щекамъ мягкосердаго Фреда, какъ у кающагося гршника. Роза и ея матушка рыдали вслухъ, къ великому изумленію дебелой миссъ Гонимэнъ, которая не имла ни малйшаго понятія о подобныхъ слезныхъ изліяніяхъ, и къ не малому смущенію бдняжки Ньюкома, которому досадно было слышать похвалы, воздаваемыя ему въ этомъ священномъ зданіи. Добрый Джэмсъ Бинни также заходилъ въ часовню, и какъ ни различно выражались или сдерживались чувствованія присутствующихъ, между ними наврно не было ни одного, который бы не принесъ въ храмъ смиренной молитвы и кроткаго сердца. Для нашего любезнаго друга звонъ праздничнаго колокола на родин былъ послднимъ на долгое время. Когда мы вышли на берегъ, океанъ, окрашенный лазурью неба, шумно билъ въ прибрежье, и гребни безчисленныхъ волнъ золотились отъ солнца. Я, какъ сейчасъ, вижу на этомъ берегу добраго старика и сына, прильнувшаго къ нему.

Полковникъ былъ очень обрадованъ посщеніемъ мистера Ридлея и привезеннымъ имъ извстіемъ (лордъ Тодморденъ владть домомъ и паркомъ въ Суссекс, откуда мистеръ Ридлей пріхалъ проститься съ полковникомъ Ньюкомомъ). Ридлей говорилъ, что никогда не забудет благосклоннаго расположенія къ нему полковника, что его милость изволила призрть его съ самыхъ юныхъ лтъ, сдлалъ его своимъ управляющимъ и во всхъ отношеніяхъ былъ къ нему всегда щедръ и милостивъ.— Я и мистриссъ Ридлей, прибавилъ старикъ, осмливаемся рекомендовать вамъ, сэръ, сына нашего, мистера Джона Джемса Ридлея молодаго человка добраго и благонадежнаго. Смю доложить, что, если мистеръ Клэйвъ подетъ за границу, мы были бы счастливы, если бъ Джэнъ Джемсъ похалъ съ нимъ. А деньги, которыя вы изволили заплатить намъ такъ аккуратно, мы отдадимъ ему на дорогу: эту превосходную мысль подала намъ мистриссъ Каннъ. А милордъ изволили заказать Джону Джэмсу картину, щедро заплатилъ ему за трудъ, и пригласилъ моего сына обдать за однимъ столомъ, съ его особой, которой и врою и правдою служилъ тридцать пять лтъ.— Голосъ измнилъ Ридлею на этомъ мст спича, явно подготовленнаго, и старикъ не могъ произнесть боле ни слова. Полковникъ дружески пожалъ ему руку, а Клэйвъ вскочилъ, забилъ въ ладоши и сказалъ, что онъ ничего такъ не желалъ, какъ хать во Францію и Италію вмст съ Джономъ Джэмсомъ.— Но мн не хотлось разорять моего милаго отца, и такъ ужь разтратившагося, говорилъ Клэйвъ: и притомъ, я полагалъ, что Джонъ Джэмсъ, при независимости его характера, не согласится быть моимъ спутникомъ.

Полковник взялъ мсто заблаговременно. Теперь онъ детъ сухимъ путемъ, а тамъ, до Александріи, отправится на одномъ изъ преданныхъ кораблей Индійской и Восточной компаніи. Багажъ у него скромный, и безъ особеннаго убжденій Клэйва, онъ не взялъ бы съ собою ничего, кром стараго мундира, который служилъ ему нсколько лтъ. Клэйвъ и отецъ его похали въ Соутэмптонъ сами по себ. Фредъ Бэйгемъ и я сли въ дилижансъ. Мы выпросили позволеніе дождаться отъзда полковника, чтобъ пожелать ему счастья на дорогу. Вотъ наступилъ день для отхода корабля. Мы осмотрли каюту, полюбовались шумомъ и суетой, какіе обыкновенно бываютъ на корабл, въ день отплытія. Но наши мысли сосредоточивались на одномъ человк, что, безъ сомннія, было и со многими въ этотъ день. Кружки знакомыхъ собирались на палуб, озаренной солнцемъ, и напутствовали отъзжавшихъ благословеніями. Они не замчаютъ вокругъ себя корабельной суетни, шума, производимаго экипажемъ и офицерами, занятыми каждый своею обязанностью, шаговъ и псенъ людей у вымбовки, наконецъ звонка, возвщающаго, что минута отплытія все ближе и ближе. Мать и сынъ, отецъ и дочь, мужъ и жена, торопятся воспользоваться не многими остающимися мгновеніями и жмутъ другъ другу руку. Мы видли, какъ Клэйвъ и отецъ стояли у колеса и разговаривали между собой. Когда они сошли внизъ, одинъ пассажиръ попросилъ меня взять подъ руку жену его, чуть не упавшую въ обморокъ, и отвести на берегъ. За нами послдовалъ Бэйгемъ, неся на рукамъ двухъ дтей дамы, а мужъ ея остался на корабл. Раздался послдній звонокъ, и крикъ: Господа, на берегъ! Корабль давно уже началъ дрожать, колеса его — ударяли по вод и труба выбрасывала свои черные сигналы къ отплытію. Мы все еще стояли на док, и видли, какъ Клэйвъ, блдный, поднялся на палубу. Когда онъ ступилъ на землю, за нимъ отняли доску, по которой онъ прошелъ послдній.

Потомъ, при трехъ громкихъ возгласахъ толпы съ дока, матросовъ на такелаж и пассажировъ на палуб, гордый корабль заноситъ первый взмахъ опредленнаго ему бга, и устремляется къ океану. Вонъ онъ, вонъ онъ, кричитъ Фредъ Бэйгемъ, махая шляпой. Счастливый ему путь, счастливый путь! Я едва разглядлъ у борта корабля нашего добраго друга, посылавшаго намъ прощальный поклонъ, какъ вдругъ дама, которую мужъ поручилъ мн свести съ коробля на берегъ, лишилась чувствъ у меня на рукахъ. Бдняжечка! И ее не пощадила судьба. О, муки разрозненныхъ сердецъ, скорбныя сожалнія, жестокія разставанья! Не придетъ ли вамъ конецъ посл немногихъ лтъ, когда глаза осохнутъ отъ слезъ, и чужды будутъ намъ и печаль и воздыханія?

XXVII.
Юность и Счастіе.

Хотя Томасъ Ньюкомъ возвращался въ Индію изъ денежныхъ расчетовъ, находя, что для жизни на родин доходовъ его мало, однакожь онъ могъ считаться человкомъ достаточнымъ и при отъзд изъ Европы имлъ два лака рупій въ разныхъ индійскихъ торговыхъ домахъ.— Еще хоть тысячку въ годъ, въ добавокъ къ процентамъ съ двухъ лаковъ, думалъ онъ,— и мы будемъ въ состояніи жить на родин, ни въ чемъ не нуждаясь. Клэйву, когда женится, дамъ десять тысячъ фунтовъ капитала, да буду выдавать ему на прожитокъ фунтовъ по пяти сотъ въ годъ изъ своего содержанія. Если онъ еще за женой получитъ порядочное приданое,— живи цлый вкъ припваючи и пиши себ картины, сколько душ угодно.— Ньюкомъ нешутя не врилъ, чтобы сынъ его могъ добывать деньги живописью, и смотрлъ на страсть Клэйва, какъ на прихоть какого-нибудь человка, который рисуетъ отъ нечего длать. Муза живописи изъ тхъ женщинъ, которыхъ положеніе въ обществ хорошенько еще неопредлено. Образованный свтъ позволяетъ молодому человку забавляться ею, но привязаться къ ней душой и тломъ, отказаться для нея отъ всякихъ другихъ шансовъ, заклеймить себя ея именемъ — это — въ глазахъ многихъ почтенныхъ особъ — показалось бы столько же неприличнымъ, какъ женитьба сына какого-нибудь джентльмена на танцовщиц.

Ньюкомъ оставилъ въ Англіи сто фунтовъ годоваго доходу, съ тмъ чтобы капиталъ поступилъ къ сыну, по достиженіи имъ совершеннолтія. Кром того, онъ предоставилъ Клэйву значительную ежегодную сумму, которую обязаны были уплачивать его лондонскіе банкиры: а если и этого будетъ мало, — говорилъ добрый полковникъ, можешь трассировать на мистровъ Франкъ и Мерриуэтзеръ, въ Калькутт: подпись твою они уважутъ также точно, какъ мою.— До отъзда, полковникъ представилъ Клэйва лондонскимъ корреспондентамъ этого банкирскаго дома, Джолли и Бэнсъ, въ Фогъ-Корт, близъ Лиденголи: мистеръ Джолли, миъ сказанной фирмы, женатый на лэди Джуліи Джолли, иметъ паркъ въ Кент, привязанъ къ евангелическимъ интересамъ, пользуется уваженіемъ въ собраніяхъ Экзитеръ-Голля, зналъ бабку Клэйва, то есть, мистриссъ Ньюкомъ, и всегда былъ о ней высокаго понятія. Бэнсъ представляетъ торговый домъ въ Реджен-парк, съ эмигративнымъ тяготніемъ къ Бельгравік, дочери — музыкантши, герръ Мошелесъ, Бенедктъ, Элла, Осборнъ постоянно у нихъ обдаютъ, миссъ Евфиміи Бэнсъ посвящена ея покорнйшимъ и много обязаннымъ слугой, Фердинандомъ Блицемъ, написанная имъ соната, Бэнсъ надется, что молодой его другъ, Клэйвъ Ньюкомъ не откажется бывать у нихъ по-чаще, на оркской Террас, увряетъ его, что молодыя двушки всегда будутъ ему рады и разсказываетъ домашнимъ о странной причуд полковника Ньюкома, который, имя состояніе, чтобы давать сыну до полуторы-тысячи въ годъ на содержаніе, хочетъ сдлать его художникомъ. Евфимія и Флора обожаютъ артистовъ и совершенно заинтересованы молодымъ человкомъ.— Пока я говорила съ его отцомъ въ гостиной, говоритъ мистриссъ Бэнсъ, онъ все писалъ каррикатуры и нарисовалъ банковскую торговку апельсинами, которая попалась на глаза Клэйву и перешла на оберточную бумагу въ Фогъ Корт.— Напрасно онъ рисуетъ, сказалъ добродушный мистеръ Бэнсъ: мн кажется вс его картины не доставятъ ему ни пенни.

— А любитъ онъ музыку, папаша? спрашиваетъ миссъ. Какая жалость, что онъ не былъ у насъ, на послднемъ вечер, а теперь сезонъ ужъ прошелъ!

— И мистеръ Ньюкомъ узжаетъ изъ города. Онъ сегодня заходилъ ко мн за векселями, говоритъ, что детъ черезъ Швейцарію и въ Италію, живетъ въ Чарлоттъ Стрит на Фицройскомъ сквэр. Нашелъ же гд поселиться. Запиши-ка его имя въ свою книжку, да проси его обдать въ будущій сезонъ.

Клэйвъ, до отъзда, запасся мольбертами, кистями, ящиками съ красками, выбравъ все лучшее, что только можно найдти у мистровъ Сонъ и Исаакъ. У Джона Дмэмса глаза запрыгали, когда онъ увидалъ эти изящныя снадобья художества, эти глянцовыя папки, эти палитры — загляденье, эти лоснящіеся ряды цилиндриковъ съ красками, которые чуть не говорили: Возьми, пожми меня. Да, еслибъ ящики съ красками могли сдлать живописца, если бъ палитры могли дать умнье рисовать, я, не теряя минуты, побжалъ бы къ мистрамъ Сонъ и Исааку! Но, увы! эти изящныя снадобья также мало длаютъ художника, какъ клобукъ — монаха.

Доказательствомъ тому, что Клэйвъ предполагалъ не-шутя заниматься своей профессіей и даже жить ею, служитъ слддующій случай. Онъ приготовилъ четыре эскиза, со сценами охоты, и продалъ ихъ въ эстаминомъ магазин, въ Геймаркет, по семи шиллинговъ и шести пенни за штуку. Восторгъ его, при полученіи отъ мистера Джонса полутора соверена, былъ безпредльной.— Я легко сдлаю полдюжины такихъ эскизовъ въ одно утро, говорилъ онъ: дв гинеи въ день составитъ двнадцать, положимъ хоть десять гиней въ недлю: вдь, въ воскресенье я не стану работать, да среди недли дамъ себ отдыхъ. Десять гиней въ недлю — пятьсотъ фунтовъ въ годъ. Да этого мн за-глаза довольно, и я не буду имть нужды въ пособіи добраго старика-отца. Онъ написалъ отцу пламенное письмо, исполненное счастья и любви, и отецъ долженъ былъ получить его черезъ мсяцъ по прізд въ Индію и наврно прочелъ его своимъ калькуттскимъ и барракпорскимъ друзьямъ, Клэйвъ пригласилъ многихъ изъ собратій по художеству на большой пиръ въ честь тридцати шиллинговъ. Мстомъ пирушки избрана была гостиница Кингсъ Армсъ, въ Кенсингтон — любимый пріютъ не одного поколнія артистовъ. Тутъ были Гэндишъ, и Гэндишиты, и десятокъ избранныхъ умовъ академіи Клинстонской улицы, а Джонъ Джэмсъ исправлялъ должность вицепрезидента, съ Фредомъ Бэйгемомъ, въ качеств помощника, для говоренія спичей и разрзываньи баранины. Нечего сказать: много было пропто псенъ и много выпито бокаловъ за здоровье гостей, и едва ли во всемъ Лондон было въ этотъ день собраніе веселе нашего. Люди высшаго круга давно уже оставили Лондонъ, паркъ былъ пустъ, когда мы прбзжали черезъ него, и листья кенсянгтонскихъ садовъ начинали уже опадать, истомленные лондонскимъ сезономъ. Во всю дорогу домой черезъ Найтъ-бриджъ и паркъ, мы пли псни и ковентгарденскіе извощики останавливались у шинка и дивились нашему хору. Теперь шинка уже нтъ, нтъ и веселыхъ хоровъ въ полночь.

Потомъ Клэйвъ и Джонъ Джэмсъ отправились на пароход въ Антверпенъ. Кто любитъ картины, можетъ себ представить, въ какомъ восхищеніи были молодые люди, когда очутились въ одномъ изъ живописнйшихъ городовъ свта. Здсь воображеніе перенесло ихъ прямо въ шестнадцатое столтіе, гостиница, въ которой они остановились (несравненный Грандъ Лабуреръ, твои старинныя стны сравнялись съ землей, твои пріютные утолки уже не существуютъ!) показалась имъ отелемъ, гд Квентинъ Дорвердъ впервые увидалъ свою возлюбленную, здсь, въ каждомъ окн домовъ съ высокими шпицами и на опрятныхъ крыльцахъ мерещились имъ рыцари Веласкеца или бургомистры Рубенса, имъ виднлась биржа, биржа шестнадцатаго вка, для полноты картины не доставало только лицъ съ бородами и брыжжами, рапиръ и штановъ по колно. Здсь проснуться отъ звона колоколовъ значило пробудиться къ сладостному ощущенію жизни и счастья, здсь монахини, настоящія монахини, ходили по улицамъ и каждая фигура на площади де Мейръ, и каждая молельщица въ кирк, стоящая на колняхъ и одтая въ черное, или входящая въ исповдную (настоящую исповдную!) служила милымъ сюжетомъ для альбома. Еслибъ Клэйвъ везд рисовалъ такъ много, какъ въ Антверпен, мистры Сонъ и Исаакъ имли бы порядочный доходъ отъ снабженія его однми красками.

Посл Антверпена, корреспондентъ Клэйва получаетъ письмо изъ брюссельскаго Hotel de Suede, съ краснорчивымъ панегирикомъ повару и удобствамъ этой гостиницы, гд, по мннію сочинителя письма, вино не находитъ себ равнаго во всей Европ. Все это сопровождается описаніемъ Ватерлоо и очеркомъ Гоугоумонта, гд Джонъ Джэмсъ представленъ въ образ французскаго гренадера, бгущаго отъ Клэйва, который, въ лейбъ-гвардейскомъ мундир, преслдуетъ его на сокрушительномъ кон.

Затмъ слдуетъ письмо изъ Бонна. Затмъ стихи о Драхенфельз, не слишкомъ высокаго достоинства, отчетъ о бывшемъ ученик капуциновъ, Крэйчтон, поступившемъ въ боннскій университетъ, о коммерціи, о попойкахъ, о дуэли тамошнихъ студентовъ.— И кого же я встртилъ здсь?— говоритъ мистеръ Клэйвъ: тетушку Анну, Этель, миссъ Квигли и малютокъ — цлый отрядъ, подъ предводительствомъ Куна. Дядя Брэйанъ остановился въ Ахен. Онъ поправился отъ болзни. Моя кузина, ей Богу, становится со дня на день прекрасне.

— Когда они не въ Лондон, продолжаетъ писать Клэйвъ: или когда Бэрнсъ или лэди Кью не караулятъ ихъ, они длаются совсмъ другими. Помнишь какими холодными казались они намъ въ послднее время, и какъ мой добрый отецъ оскорблялся ихъ обращеніемъ. Теперь совсмъ другое: они такъ милы со мной, какъ нельзя больше. Вотъ, что случилось на холм въ Годесберг: Джонъ Джэмсъ и я взбирались на развалины, сопутствуемые нищими, которые обираютъ тебя кругомъ и занимаютъ теперь мсто разбойниковъ, обитавшихъ здсь въ старое время, вдругъ появляется цлая вереница ословъ и раздается голосокъ: Ба, это Клэйвъ! ура, Клэйвъ! По склону холма спускается оселъ, на спин его виднются блые панталончики, и глядь: передъ нами появляется и хохочетъ во все горло маленькій Альфредъ!

Онъ поворотилъ осла и готовъ былъ снова подниматься на холмъ, вроятно, чтобъ извстить родныхъ, но оселъ заупрямился, забрыкалъ, и Альфредъ полетлъ на камни. Въ ту самую минуту, какъ мы поднимали его, къ намъ приблизилась вся компанія. Миссъ Квигли хмурилась на старомъ пони, блой масти, тетушка сидла на ворономъ кон, который посдлъ отъ старости. Потомъ подоспли — два осла, нагруженные дтьми, подъ преводительствомъ Куна, за ними появилась Этель, тоже на осл, съ пучкомъ полевыхъ цвтовъ въ рук, въ большой соломенной шляп съ малиновыми лентами, въ блой муслиновой кофточк, опоясанной малиновой же лентой. Ноги закутаны были шалью, которую поправлялъ Кунъ. Когда Этель остановилась, оселъ наклонился и сталъ щипать листья на изгород. Втви набросили тнь на ея блую одежду и лицо. Глаза ея, волосы и лобъ также подернуты были тнью, но свтъ озарялъ ея правую щеку, плечо и руку, ослпительной близны, пучекъ голубаго, желтаго и краснаго маку, который она держала, и такъ дале.

— Джонъ Джэмсъ говоритъ: мн кажется, птицы запли громче, когда она приблизилась. Оба мы согласились, что въ Англіи нтъ женщины красиве ея, не столько по формамъ, которыя все еще слишкомъ тонки и нсколько угловаты, сколько по колориту. Безъ колорита я не уважаю ни женщины, ни картины. А румянецъ и близна! Lilia nusta rosis! А какіе черные волосы и величественныя брови! Мн кажется, будто розы снова разцвли посл того, какъ мы видли ихъ въ послдній разъ въ Лондон, когда он увядали отъ ночнаго воздуха, отъ свчей и душныхъ бальныхъ залъ.

— Я очутился середи стада ословъ, несущихъ на себ цлую толпу родственниковъ, Джонъ Джэмсъ скромно стоялъ на заднемъ план, нищіе дополняли группу, а Кунъ управлялъ всми голосомъ, жестами, проклятіями и хлыстомъ. Нарисуйте Рейнъ, сверкающій въ дали у Семи Горъ, и поставьте Этель главною фигурой: если вы уловите ея подобіе, вс другія свтила покажутся второстепенными. Вы можете обрисовать ея форму, но никогда не передадите ея колорита, колоритъ недоступенъ для кисти. Вы проведете черту какъ хотите, но не совладете съ окружающимъ воздухомъ. Никакая желтая краска не замнитъ солнечнаго сіянія, никакой голубецъ не можетъ спорить съ лазурью неба. То же самое въ живописи: мн кажется, живописецъ употребляетъ краски только какъ условные знаки извстнаго колорита. Вотъ кирпичный порошокъ, который мы согласились принять за представителя румянца, приглядитесь хорошенько: можете ли вы сказать, чтобъ этотъ порошокъ сколько-нибудь походилъ на румянецъ, переливающійся на оживленной щечк, какъ солнечный лучъ играетъ на цвтистомъ лугу? Вглядитесь въ этотъ румянецъ, въ эту игру луча, и посмотрите, какое тутъ разнообразіе нжныхъ красокъ, какое множество цвтовъ, сливающихся въ одинъ оттнокъ! Да, намъ слдовало бы разбить вс наши красочныя стклянки и ограничиться одними только чертами: черты ощутимы, мы можемъ схватить ихъ, но краски, краски дли насъ невозможны, он неуловимы.

Я передаю здсь эти мысли Клэйва не по причин внутренняго ихъ достоинства — въ послдующихъ письмахъ Клэйва мн случалось встрчать и противорчіе имъ и подтвержденіе, — но потому, что он показываютъ пламенную, увлекающуюся душу молодаго человка, который вс красоты искусства и природы, одушевленныя и неодушевленныя, въ особенности первыя, встрчалъ съ восторженностью, незнакомой натурамъ боле холоднымъ. При вид прекраснаго ландшафта, прекрасной картины, красивой женщины, этотъ простодушный юный сенсуалистъ пьянлъ отъ удовольствія. Казалось, онъ втягивалъ въ себя веселость и хмль, по мр того, какъ глазъ его упивался зрлищемъ, и хотя у него было правиломъ, что всякой обдъ хорошъ и онъ могъ съ прекраснйшимъ настроеніемъ духа сть хлбъ и сыръ, и пить простое пиво, однако же, я убжденъ, что въ бутылк хорошаго портвейну онъ находилъ нкоторое удовольствіе, какого не могутъ ощущать другіе.

Весна молодости есть пора писанія писемъ. Юноша, въ цвт силъ и здоровья, съ кипяткомъ въ крови, которому улыбаются и свтъ, и жизнь, и природа, по-невол оглядывается кругомъ, и ищетъ друга, съ которымъ бы онъ могъ подлиться своими сладостными ощущеніями, потому-что безъ друга, раздляющаго ихъ, они были бы не полны. Я боле всякого другого былъ пригоденъ въ этомъ отношеніи для юноши — мечтателя, онъ охотно надлялъ меня титуломъ друга въ обществ и повреннаго на-един, одарялъ этого повреннаго несчетнымъ множествомъ добродтелей и дарованій, которыя существовали, вроятно, въ одномъ воображеніи мечтателя, стовалъ, что у повреннаго нтъ сестры, на которой бы онъ, Клэйвъ, могъ жениться, и расточалъ мн тысячи простодушныхъ увреній въ дружб и преданности, которыя здсь упоминаются, какъ признаки характера молодаго человка, а не какъ доказательства моихъ добрыхъ качествъ. Книги, подаренныя настоящему жизноописателю преданнйшимъ его другомъ, Клэйвомъ Ньюкомомъ, до-сихъ-поръ носятъ на заглавныхъ листахъ слды ребяческой руки и юной восторженности. Въ своей библіотек Клэйвъ хранилъ экземпляръ Вальтера Лоррена, переплетенный и позолоченный съ такою роскошью, что авторъ краснлъ за свое произведеніе, которое въ послдствіи случалось ему видть на полкахъ книжныхъ лавокъ, въ изданіяхъ, доступныхъ самому скромному карману. Клэйвъ вспылилъ противъ газетнаго критика, который осмлился тиснуть невыгодный отзывъ объ этомъ сочиненіи, и чуть не вызвалъ его на дуэль, встртясь съ нимъ разъ вечеромъ въ собраніи. По закону природы, дружба Клэйва пережила этотъ восторженный періодъ, но чувствованія обоихъ друзей не охладли, не смотря на то, что миновала пора мечтательности и роскошныхъ переплетовъ, съ золотымъ обрзомъ. Слдующая часть исторіи преданнаго юноши почерпнута изъ множества писемъ его къ возлюбленному другу. Свднія, здсь собранныя, могутъ служить напоминаніемъ о былыхъ дняхъ тмъ изъ старшихъ его читателей, которые случайно перелистываютъ страницы романа, а, въ повсти о его заблужденіяхъ, страстяхъ и дйствіяхъ, читатели молодые могутъ найдти напоминаніе о своихъ собственныхъ.

Въ отсутствіи графини, а можетъ-быть и Бэрнса, барьеръ между Клэйвомъ и этимъ семействомъ, казалось, былъ уничтоженъ. Молодые люди, любившіе его, могли видться съ нимъ такъ часто, какъ только выдумывалось ему бывать у нихъ. Они сбирались въ Баденъ: хочетъ ли хать туда и онъ? Баденъ на пути въ Швейцарію, Клэйвъ могъ хать въ Страсбургъ, Базель и такъ дале. Ему пріятно было отправиться съ кузинами, и путешествовать въ орбит такой милой двушки, какъ Этель Ньюкомъ. При Клэйв, Джонъ Джэмсъ игралъ всегда роль второстепенную, и такимъ образомъ вс они прохали вмст черезъ Кобленцъ, Майнцъ и Франкфуртъ, совершая путь каждому извстный, рисуя горы и замки, которые каждый изъ насъ рисовалъ на своемъ вку. Красота Этели привлекала взоры всхъ пассажировъ на всхъ пароходахъ, Клэйвъ гордился тмъ, что находился въ обществ такой милой особы. Дале семейство путешествовало въ двухъ изъ тхъ экипажей, какіе, бывало, стучали по континентальнымъ дорогамъ лтъ, двнадцать назадъ, и высаживали у гостиницъ дюжины Англичанъ и Англичанокъ.

Путешествіе, съ начала до конца было исполнено, удовольствія и новизны, векселя, которыми мистеръ Бенсъ въ Фогъ-Корт снабдилъ Клэйва Ньюкома, эсквайра, доставляли молодому джентльмену возможность пользоваться въ дорог всми удобствами комфорта. Правда, онъ не ршался нанять камердинера, такъ какъ по общему его съ Джономъ Джэмсомъ приговору, два странствующіе артиста не имли права на такую аристократическую принадлежность, однакожь, они позволилъ себ купить въ Франкфурт уютную, маленькую бричку (юноша имлъ вкусы человка comme il faut, былъ уже знающимъ въ вин, и въ гостиницахъ приказывалъ подавать лучшаго), и бричка путешествуетъ въ компаніи съ караваномъ лэди Анны, то нсколько позади, чтобъ избавиться отъ пыли, то впереди громадной колесницы, въ которой сидятъ дти и пасмурная гувернантка лэди Анны Ньюкомъ, охраняемые огромнымъ лондонскимъ лакеемъ, который смотритъ на Рейнъ и Неккеръ, на горы и долы, на села и развалины, съ одинаковымъ равнодушіемъ, маленькій Альфредъ и маленькій Эгбертъ никогда не прочь отъ того, чтобы выбраться изъ колесницы и изъ-подъ надзора миссъ Квигли, и станцію-дв, дутъ въ бричк Клэйва. Двочки не рдко плачутъ и просятъ позволенія воспользоваться тою же привиллегіею. Надо признаться, что вроятно и Этель охотно бы отказалась отъ своего мста въ караван, гд ее окружаютъ мамашины собаки, книги, чемоданы, картонки съ шляпами, и прочій багажъ, безъ котораго нкоторыя англичанки высшаго круга не могутъ путешествовать, но миссъ Этель уже взрослая двушка, она вызжаетъ въ свтъ, она представлена ко двору, и потому ей уже не прилично ронять свое достоинство и сидть не въ великолпномъ экипаж. Я, съ своей стороны, съ, удовольствіемъ воображаю молодаго человка, какъ онъ ищетъ удовольствій, наслаждается своимъ праздникомъ, и едва-ли что пріятне, какъ смотрть на счастливаго юношу, вольнаго какъ птичка, и великодушнаго, съ довольствомъ и веселостью на лиц, живаго, дятельнаго, признательнаго за услуги и благородно пользующагося привилегіей юности — быть счастливымъ и наслаждаться. Пой, рзвая птичка, пока длится весна, цвти, милый цвтокъ юности, пока сіяетъ солнце! Завтра не будетъ хуже отъ того, что ты былъ счастливъ сегодня, если настоящій день не опозоренъ поступкомъ, за которой придется теб краснть въ наступающій. Джонъ Джэмсъ также имлъ свою долю въ наслажденіи, очаровательныя сцены вокругъ него не ускользали отъ зоркаго его глаза, онъ глоталъ удовольствіе молча, просыпался всегда съ зарею, и работалъ если не руками, такъ глазами и сердцемъ. Отрадно созерцать, и подобную, дйствительно-чистую, душу, кроткое,— благоговйное созданіе, надленное сладостными дарами, смиренное и робкое, но въ дл правды и справедливости непреклонное, благодарное Богу и человку, нжное, полное терпнія и, врности. Клэйвъ,— по прежнему былъ его героемъ, покровителемъ, пышнымъ принцемъ и вождемъ. Кто такъ твердъ духомъ, прекрасенъ, великодушенъ, уменъ, какъ Клэйвъ? Слышать пніе Клэйва, когда онъ сидитъ съ нимъ, за работой, совершать съ нимъ пріятный путь, среди прекрасныхъ, ландшафтовъ, озаренныхъ солнцемъ, все это доставляло Джону Джэмсу живйшее наслажденіе: онъ не обладалъ быстрымъ умомъ, однакожъ улыбался глазами на остроты Клэйва, иногда призадумывался надъ ними и разражался хохотомъ спустя нсколько минутъ, представляя такимъ образомъ новый источникъ для забавы веселыхъ путниковъ, маленькій Альфредъ хохоталъ отъ хохота Джона Джэмса. Такъ начинался и, оканчивался день веселаго странствованія, при неумолчныхъ шуткахъ, возвышавшихъ удовольствія пути и при вчно измняющихся, вчно очаровательныхъ улыбкахъ природы, сопровождавшихъ странствователей.

Такимъ образомъ, по знакомой дорогъ, они дохали до города, прекраснйшаго изъ всхъ, гд удовольствіе раскидываетъ свой шатеръ, куда люди веселые и грустные, дловые и безъ дла, степенные и втреные, прізжаютъ для забавы, дла, или отдыха куда лондонскія красавицы, протанцовавъ и прококетничавъ цлый сезонъ, собираются, чтобъ опять потанцовать и пококетничать, куда стекаются хорошо одтые плуты изо всхъ частей свта, гд я видалъ, какъ суровые лондонскіе законники забываютъ парики и Темпль, и пытаютъ свое счастье противъ Фортуны и мосье Беназэ, гд упрямые прожектеры стакиваются, глубокомысленно обдумываютъ врную карту, ставятъ ее за-банкъ, проигрываются и занимаютъ сто франковъ для возвратнаго пути восвояси, гд даже добродтельныя дамы рискуютъ мелкими кушами и подбираютъ выигрышь дрожащею рукой, рядомъ съ дамами, которыя вовсе не добродтельны и даже не носятъ имени добродтельныхъ, гд молодые моты иногда срываютъ банкъ, и производятъ опустошеніе, какого не могъ бы произвесть самъ Геркулесъ, гд вы встрчаете загадочныхъ графинь и княгинь, которыхъ мужья почти всегда находятся въ отсутствіи, въ своихъ обширныхъ помстьяхъ — въ Италіи, Испаніи, Піемонт — и Богъ всть гд еще лежатъ ихъ владнія, между тмъ какъ стаи любезниковъ увиваются около этихъ странствующихъ Пенелопъ, ихъ благородныхъ супругъ, испанскіе гранды ордена Золотаго руна, французскіе графы, польскіе князья, итальянскіе принцы, которымъ числа нтъ, наполняютъ позолоченныя залы табачнымъ дымомъ, и бранятся на всхъ языкахъ, проклиная тотъ двойку, тотъ пятерку. Въ этомъ Вавилон вы наврно услышите знаменитое англійское односложное слово, которымъ вещи, люди, счастье, даже глаза, обрекаются власти адскихъ божествъ. Да, гд же его не слыхать? D — the luck, говоритъ лордъ Кью, когда проигрываетъ кучи червонцевъ. D — the luck, говоритъ Броунъ, который держалъ пять франковъ противъ его милости. Согро di Bacco! говоритъ графъ Феличе, котораго вс мы помнимъ курьеромъ. Ah, corbleu, кричитъ виконтъ де-Флоракъ, когда съ нимъ разстается послдній луидоръ. Однимъ словомъ, каждый проклинаетъ неудачу на своемъ родномъ язык. Вотъ усладительный хоръ…

Что лордъ Кью въ Баден, тутъ нтъ ничего удивительнаго. Но изумляйтесь, если бъ вы услыхали о немъ на бал въ Бэкингэмскомъ дворц, или въ караульн, или у третьяго нильскаго водопада, или на ньюмаркетскомъ митинг. Онъ везд бываетъ, длаетъ все, что угодно, знаетъ всякого. На прошедшей недл онъ выигралъ Богъ всть сколько тысячъ луидоровъ въ банк: по-видимому, Броунъ выбралъ одинъ изъ несчастнйшихъ дней для понтировки противъ его милости. Онъ ужинаетъ съ одинаковымъ аппетитомъ и веслостью, какъ посл великой побды, такъ и посл отчаяннаго пораженія, а намъ извстно что выигрывать съ великодушіемъ, требуетъ гораздо больше твердости духа, чмъ проигрывать. Сонъ его не возмущается ни тмъ событіемъ, ни другимъ. Онъ готовъ играть въ кегли цлое утро, рзвиться съ дтьми посл двнадцати часовъ (онъ въ дружб съ половиною дтей въ Баден), онъ охотно оставитъ зеленое сукно и откажется отъ риска и его потрясеній, чтобъ съиграть партію въ копечный вистъ съ генераломъ Фоджи или протанцовать контрдансъ съ миссъ Фоджи въ танцовальномъ зал. Отъ принца такого-то, знаменитйшаго гостя въ Баден, до Броуна, маркера, который впрочемъ считаетъ себя не изъ послднихъ, лордъ Кью — любезный товарищъ каждому, для каждаго у него есть ласковое слово, отъ каждаго — ему ласковый привтъ.

XXVII.
Гд Клэйвъ начинаетъ видть свтъ.

Въ обществ, собравшемся въ Баден, Клэйвъ нашелъ двухъ-трехъ старыхъ знакомыхъ, между прочими и парижскаго своего друга, мосье де-Флорака, хотя въ положеніи не такъ блистательномъ, въ какомъ видлъ его въ послдній разъ на Бульвар. Флоракъ сознавался, что Фортуна была очень не благосклонна къ нему въ Баден. И дйствительно: она не только опорожнила его кошелекъ, но опустошила чемоданъ и шкатулку съ брилліантами и сундукъ съ бльемъ: все это пошло на карту противъ мелкихъ кушей мосье Беназэ. Эта кампанія была для меня Москвою, mon cher, говорилъ Клэйву Флоракъ. Я разбитъ на голову проклятымъ Беназэ, я не выигралъ ни одного сраженія. Я проигралъ деньги, багажъ, мои военные снаряды, все, кром чести, которую, впрочемъ, мосье Беназэ не принимаетъ за ставку: согласись онъ на это, сотни изъ здшнихъ гостей пустили бы ее на карту. Иногда мн приходило въ голову отправиться домой, матушка, ангелъ милосердія, она приняла бы своего блуднаго сына и заколола бы для меня самаго жирнаго теленка. Но что прикажете длать? Не терплю телятины. Притомъ же мой почтенный братецъ страшный Жидъ въ извстныхъ отношеніяхъ, сущій Беназэ: Правда, я не разъ скорблъ душой — но о томъ только, что выпадалъ нечетъ, или на оборотъ. Проклятое авось преслдовало меня какъ угрызеніе совсти, и когда выпадала черная, я желалъ самому превратиться въ красную. Въ другомъ отношеніи у меня вовсе нтъ раскаянія, и игрокъ, такимъ сотворила меня природа, какъ она же создала моего братца святошей. Архіепископъ страсбургскій намъ родственникъ, я видлъ его, когда былъ въ Страсбург, въ послднее странствованіе въ Mont de Pit. Я сознался ему, что готовъ унесть у него золотую табакерку съ брилліантами’, и отдать въ закладъ, чтобъ достать денегъ на карты: добрый прелатъ, улыбнулся и веллъ своему слуг припрятать табакерку. Не хотите ли обдать со мной? Содержатель гостинницы, гд я живу, былъ управителемъ у нашего кузена, герцога иврійскаго, и готовъ мн врить въ долгъ сколько угодно. Впрочемъ, я не употребляю во зло его благородной довренности. Любезнйшій! у меня на стол каждый день бываетъ столько серебряныхъ кувертовъ, что послушайся я, внушеній сатаны, — завтра же я могъ бы поправить свое состояніе, но я говорю сатан: vade retro. Такъ пойдемте же, пообдаемъ: у Дюлюка кухня отличная.

Эти простодушныя признанія произносилъ джентльменъ, лтъ сорока отъ роду, который въ Париж и большомъ европейскомъ свт разъигрывалъ роль молодаго человка такъ долго, что ужь не умлъ, или не хотлъ браться за другую. У него не было недостатка въ ловкости, характера онъ былъ прекраснйшаго, воспитанъ превосходно, сохранялъ веселость даже посл своей московской кампаніи. Всмъ извстно было, что онъ не трусъ, а дурная репутація, вроятно, преувеличивала его склонность къ фанфаронству и подобнаго рода качествамъ. Если бы мать его не была еще въ живыхъ, онъ можетъ-быть не врилъ бы въ добродтель ни единой женщины. Но эту женщину онъ боготворилъ, и говорилъ съ нжностью и восторгомъ объ ея неизмнной любви, терпніи и доброт.— Взгляните на этотъ медаліонъ, сказалъ онъ: это ея портретъ, я съ нимъ никогда не разлучаюсь, никогда! Разъ онъ спасъ мн жизнь въ одномъ дл за — за женщину, нестоившей пороху, который я сжегъ для нея съ бднымъ Жюлемъ. Пуля его попала вотъ сюда, въ жилетъ, перебила ребро и уложила въ постель, съ которой я бы и не всталъ, если бъ не этотъ медаліонъ. Да, моя матушка — настоящій ангелъ. Я увренъ, что небо не откажетъ ни въ чемъ этой святой душ, и слезы ея омоютъ мои грхи.

Клэйвъ улыбнулся.— Я думаю, что госпож де-Флоракъ приходится довольно плакать, сказалъ онъ.

— Enormment, мой другъ! я каюсь! каюсь чистосердечно, но демоны осаждаютъ меня — здшнее аффенталерское вино иметъ вкусъ очень пріятный — страсти разрываютъ меня, юный другъ, мой! Игра гибельна, но не такъ гибельна, какъ женщина. Подвиньте ко мн эти раки: они такъ жирны и сочны.— Пусть мой примръ будетъ вамъ наукой, избгайте того и другаго. Я видлъ, какъ вы увивались вокругъ зеленыхъ столовъ, и глаза ваши сверкали при вид грудъ золота, я замтилъ, какъ вы заглядывались на нашихъ баденскихъ красавицъ. Берегитесь этихъ сиренъ, молодой человкъ! Возьмите меня себ въ менторы, избгая того, что я длалъ — само-собою разумется. Вы еще не пробовали играть? И не пробуйте, а стали играть, такъ примите за правило: не отъигрываться. Игра должна быть дломъ не расчета, а вдохновенія. Мой расчетъ былъ непреложенъ, и что вышло? Кошелекъ — пустъ, комоды — пусты, нессесеръ отправился въ Страсбургъ. Гд моя шуба, Фредерикъ?

— ‘Parbleu! rous le savez bien, monsieur le vicomte! отвчалъ Фредерикъ, прислуживавшій за столомъ Клэйву и его другу.

— Отличнйшая соболья шуба, цною въ три тысячи франковъ, которую я выигралъ въ билльярдъ. Эта шуба теперь въ Страсбург въ Mont de Pit, гд ее точутъ презрнные черви. Двсти франковъ и этотъ ярлыкъ, вотъ все, что остается теперь представителемъ шубы. А сколько у меня рубашекъ, Фредерикъ?

— Eh, parbfeu, monsieur le vicomte sait bien que nous avons toujours vingt quatre chemises, говоритъ сквозь зубы Фредерикъ.

Monsieur le vicomte вскакиваетъ изъ-за обденнаго стола.— Двадцать четыре рубашки, кричитъ онъ, а я сижу цлую недлю безъ луидора въ карман! Belitre! Nigaud!’ — Виконтъ выдвигаетъ ящикъ за ящикомъ, но слдовъ излишества въ бль, о которомъ говорилъ слуга, не оказывается ни въ одномъ: пасмурная рожа Фредерика скривляется пасмурной улыбкой.

— О, врный мой Фредерикъ, прощаю тебя! Мосье Ньюкомъ пойметъ мою невинную плутню. Фредерикъ служилъ въ одной рот со мной и съ-тхъ-поръ остается при мн. Онъ — Калебъ Бальдерстонъ, а я — Равенсвудъ. Да, я Эдгардъ. Подай-ка намъ кофе да сигаръ, мой Бальдерстонъ.

— Plait il, monsieur le vicomte? говоритъ французскій Калебъ.

— Ты не понимаешь по-англійски, не читаешь Вальтеръ-Скотта! восклицаетъ его господинъ. Я разсказывалъ мосье Ньюкому твою исторію и мои бдствія. Поди, достань-ка намъ кофе, Nigaud!

За чашкой развеселяющаго напитка, старшій изъ собесдниковъ добродушно сознается своему гостю, почему онъ предпочитаетъ пить кофе лучше въ отел, чмъ въ большомъ Caf de la Rdonte, и заключаетъ цитатой: duris urgens in reluis ogeslass, произнося ее настоящимъ французскимъ выговоромъ.

Клэйва чрезвычайно забавляла веселость виконта посл всхъ его неудачъ и московской кампаніи. Ему пришло на мысль, что онъ не дурно употребилъ бы одинъ изъ векселей мистера Бена, оказавъ пособіе этому герою. Можетъ-статься, къ этому-то концу и стремились вс признанія Флорака, хотя неисправимый сорокалтній юноша — надо отдать ему справедливость — готовъ былъ доврять свои похожденія каждому встрчному, который бы только хотлъ слушать: и точное положеніе его гардероба, и исторію его заложенной шубы, несесера, перстней и часовъ были извстны всему Бадену.

— Вы совтуете мн жениться и устроиться, сказалъ Клэйвъ, выслушавъ длинный панегирикъ виконта прелестямъ молодой англичанк, съ которою онъ видлъ Клэйва прогуливающимся въ саду: отчего-же вы не женитесь и не устроитесь?

— Э, mon cher, да я уже женатъ. Вы этого не знаете? Я женатъ съ іюльской революціи. Да. Тогда мы были бдны, такими же остаемся и теперь. Мои кузены, сыновья герцога иврійскаго и его внукъ были еще живы. Не видя никакого спасенія, преслдуемый жидами-кредиторами, я женился на виконтесс де-Флоракъ. Понимаете, я далъ ей громкое имя, въ замнъ пошлаго миссъ Гигъ: извстна ли вамъ эта манчестерская фамилія? Она была тогда зрлыхъ лтъ. Виконтесс теперь — но довольно того, что я женатъ на ней пятнадцать лтъ, а она не думаетъ еще умирать. Союзъ нашъ былъ несчастливъ, другъ мой, мадамъ Поль-де-Флоракъ — реформатка — не англиканской церкви, а диссидентка, не знаю какого сорту. Нсколько времени посл женитьбы, на которую я ршился чисто по расчету, мы жили въ отел Флораковъ. Гостиная виконтессы всегда была полна стариковъ, несносныхъ до смерти. Виконтесса нападала на моего бднаго отца, когда онъ, сидя въ инвалидныхъ креслахъ, не могъ избавиться отъ нея, матушку мою, эту святую женщину, безпрестанно попрекала за то, что единственными предметами ея заботъ были для нея одни дти. Насъ, католиковъ, сохраняющихъ обычаи обряды отцовъ, звала Римлянами, обижала мою родительницу, загромождала спальню аббата книгами. Ахъ, другъ мой, какой добрый король быль Карлъ IX, и какая мудрая государыня была его мать! Мы жили нсколько времени въ развод, богатство ея было черезъ-чуръ преувеличено. Кром уплаты моихъ долговъ, я не обязанъ ей ничмъ. Желательно бы было, чтобъ я могъ сказать то же о другихъ. Не прогуляться ли? Mauvais sujet! Я вижу, что васъ такъ и тянетъ къ зеленому сукну.

Клэйва вовсе не тянуло къ зеленому сукну, но собесднику его не сидлось ни у сукна, ни вдали отъ него. Посл выигрыша, говорилъ мосье де-Флоракъ, лучше всего проигрышъ, а посл проигрыша всего лучше смотрть на игру. И такъ, онъ и Клэйвъ отправились въ Редутъ, гд лордъ Кью игралъ съ толпой озадаченныхъ аматеровъ и бездыханныхъ понтеровъ, дивившихся его смлости и счастью. Клэйвъ, сказавъ, что вовсе не понимаетъ игры, вынулъ пять наполеондоровъ изъ кошелька, и умолялъ Флорака пустить ихъ выгоднйшимъ образомъ въ рулетку. Флоракъ сталъ-было возражать, однако жь золото скоро пошло на столъ, гд росло и множилось изумительно, такъ-что черезъ четверть часа Флоракъ подалъ Клэйву цлую горсть золотыхъ монетъ. Тутъ Клэйвъ, красня, предложилъ Флораку половину выигрыша, предоставляя ему заплатить долгъ, когда вздумается. Въ этотъ вечеръ Фортуна необычайно благосклонствовала супругу миссъ Гиггъ: черезъ часъ онъ насильно заставилъ Клэйва принять обратно ссуду, а два дня спустя, явился уже съ запонками, разумется, и съ рубашками, освобожденными изъ плненія, часами, перстнями и цпочками, а при отъзд въ бричк изъ Страсбурга, видли его въ пресловутой собольей шуб.— Что касается меня, — писалъ Клэйвъ, я положилъ обратно въ кошелекъ пять наполеондоровъ, съ которыхъ началъ игру, а выигрышъ высыпалъ на столъ, гд онъ сначала удвоился, потомъ учетверился и наконецъ исчезъ со стола, къ величайшему моему успокоенію. Посл этого лордъ Кью пригласилъ меня ужинать и мы провели пріятный вечеръ.

Это было первымъ и послднимъ появленіемъ мистера Клэйва въ роли игрока. Джонъ Джэмсъ нахмурился, когда услыхалъ объ этихъ продлкахъ молодаго человка. Парижскій пріятель Клэйва вовсе не нравился англійскому его спутнику, не нравились ему и друзья парижскаго пріятеля, Испанцы, Италіянцы, съ громкими титулами, съ блестящими орденами, и дамы, принадлежавшія къ ихъ обществу. Случайно онъ встртилъ въ этой компаніи Этель, въ сопровожденіи кузена ея, лорда Кью. Тутъ не было ни одной женщины, которая не была бы героиней какой-нибудь скандалезной исторіи. Тутъ была графиня Калипсо, за которой ухаживалъ герцогъ Улиссъ, тутъ была маркиза Аріадна, съ которой принцъ Тезей поступилъ такъ безчестно, и которая обратилась къ Бахусу за утшеніемъ въ скорби. Тутъ была мадамъ Медея, которая ршительно убила старика-отца поведеніемъ своимъ съ Язономъ: она длала все для Язона — достала ему золотое руно отъ матери, и теперь встрчаетъ его каждый день прогуливающагося подъ ручку съ блондинкой невстой. Джонъ Джэмсъ сравнивалъ Этель, кружившуюся среди этого сбора, съ дамой среди раута у Комуса, Тутъ были Фавны и Сатиры, тутъ были беззаботные язычники, пьющіе и танцующіе, играющіе и охотящіеся, хохочущіе на шутки, которыхъ не слдовало бы произносить, издвающіеся надъ честными, простыми людьми, которые проходятъ подъ окнами ихъ палаццо — нарушители порядка и спокойствія. Ахъ, если бъ мистриссъ Броунъ, которая уложила дтей спать въ отел, знала исторію того достопочтеннаго по наружности человка, который сидитъ теперь съ нею рядомъ, и черезъ терпливую спину котораго она отважно протягиваетъ руку, чтобъ взять обратно свою двухфранковую монету, между-тмъ, какъ колонны собственныхъ его луидоровъ смло идутъ въ бой съ Фортуной — какъ бы она отскочила отъ плеча, къ которому прикасается! Этотъ человкъ, такой почтенный и благовоспитанный, такъ хорошо одтый, съ такими блыми руками, много погубилъ доврчивыхъ сердецъ, разорвалъ многія узы, написалъ много ложныхъ общаній, далъ множество ложныхъ клятвъ, отвергъ безжалостно множество слезныхъ моленій и бросилъ ихъ въ огонь, тысячи разъ передергивалъ карты, поддлывалъ игральныя кости, не разъ развдывался пистолетомъ или кинжаломъ съ такимъ же хладнокровіемъ и ловкостью, съ какою теперь строитъ батальоны своихъ червонцевъ.

Ридлей убгалъ подобныхъ негодяевъ по внушенію своей робкой и кроткой натуры, но Клэйвъ, надо сознаться, былъ не такъ щекотливъ. Во-первыхъ, онъ не зналъ тайны ихъ темныхъ длъ, и его ясная душа, незатненная еще заботами, помрачившими ее въ послдствіи, сіяла на всхъ одинаково. Свтъ былъ для него гостепріимнымъ домомъ, каждый день — удовольствіемъ, вся природа — веселымъ праздникомъ, онъ не встрчалъ характера, въ которомъ бы видлъ несогласіе съ собственнымъ, претензіи возбуждали въ немъ только смхъ, а лицемрія онъ не могъ бы понять, хотя бы дожилъ до столтней старости, ночь приносила ему долгій сонъ, а утро — радостное пробужденіе. Съ этими завидными привиллегіями юности, какія сравнятся наслажденія старости? какіе сны честолюбія? какіе дары Фортуны и славы? Счастливый, радушный характеръ Клэйва сіялъ у него на лиц, и всякой, кто его видлъ, чувствовалъ къ нему благорасположеніе. Подобно непорочнымъ двамъ сказки и баллады, съ улыбкою странствующимъ въ мрачныхъ лсахъ и силою своихъ прелестей покоряющимъ драконовъ и львовъ, юноша до-сихъ-поръ беззаботно и безбдно странствовалъ по свту, еще ни одинъ великанъ не сбилъ его съ пути, ни одинъ людодъ не прикоснулся къ нему жадными зубами, и — величайшее счастье для человка съ пламенной душой — ни одна коварная чародйка или хитрая сирена не завела его въ свою пещеру, не заманила въ свои волны — куда такъ часто увлекаются молодые простячки, и гд они гибнутъ тломъ и душой.

Клэйвъ пробылъ въ Баден не долго, потому-что, какъ мы уже сказали, скоро наступала зима, а цлью молодыхъ художниковъ былъ Римъ, однакожь онъ провелъ въ этихъ очаровательныхъ мстахъ много дней, о которыхъ въ послдствіи онъ и другая еще особа, вроятно, вспоминали не разъ, какъ объ одномъ изъ счастливйшихъ періодовъ своей жизни. Въ бумагахъ полковника Ньюкома, къ которымъ имлъ доступъ фамильный біографъ, находится два письма Клэйва, писанныя въ это время изъ Бадена, и исполненныя радостныхъ чувствованій и любви. Письмо No 1 гласитъ: ‘Здсь Этель самая милая двица. На балахъ, вс принцы, графы, герцоги, Паряне, Мидяне и Эламиты только и думаютъ какъ бы потанцовать съ нею. Она посылаетъ дядюшк увренія въ искренней любви’. Противъ словъ: ‘милая двица’ написано бойкой женской рукой односложное слово: ‘дрянь’, а противъ словъ ‘искренней’ любви поставлена той же рукой звздочка, и внизу страницы примчаніе: Да, посылаю, Э. Н.

Въ письм No 2, дв первыя страницы плотно исписаны рукою Клэйва и содержатъ отчетъ о его занятіяхъ, и интересныя подробности о жизни въ Баден, о тамошнемъ обществ, о встрч съ парижскимъ знакомцемъ, мосье де-Флоракомъ и о прізд кузины Флорака, герцогини иврійской, которой титулъ наслдуетъ виконтъ. Въ письм и помину нтъ о страсти Флорака къ игр, но Клэйвъ добродушно сознается, что поставилъ на карту пять наполеондоровъ, удвоилъ ихъ, учетверилъ, потомъ спустилъ весь выигрышъ и отошелъ отъ стола съ прежними пятью фунтами стерлинговъ и съ общаніемъ никогда больше не играть, Этель, заключаетъ онъ: поглядываетъ на меня изъ-за плеча. Она находитъ меня такимъ восхитительнымъ созданіемъ, что не можетъ быть спокойна безъ меня. Она поручаетъ мн сказать, что я лучшій изъ сыновей и кузеновъ, что я, однимъ словомъ, душ…— Окончаніе этого важнаго слова не дописано, и вмсто его поставлены женской рукой какія-то каракульки. Въ полинялыхъ чернилахъ, на желтой бумаг, которая можетъ-быть странствовала взадъ и впередъ по океанамъ, которая десятки лтъ, можетъ-быть, лежала запертая въ ящикахъ, между-тмъ какъ друзья ваши отходили одинъ за другимъ въ вчность и голова ваша покрывалась сдиной,— кто не отрывалъ подобныхъ этому воспоминаній, съ которыхъ прошедшее улыбается вамъ такъ грустно, на мгновеніе всплывая изъ Гадеса, чтобъ потомъ снова потонуть въ холодныхъ тняхъ, можетъ быть съ слабымъ, чуть-чуть внятнымъ звукомъ знакомаго когда-то голоса, эхомъ знакомаго когда-то смху? Недавно я взглянулъ на стну неаполитанскаго музея, гд геркуланскій мальчишка, восемьнадцать столтій назадъ, начертилъ гвоздемъ фигуру воина. Я воображалъ ребенка передъ собой: видлъ какъ онъ, окончивъ свои гравюры, оборачивается и смотритъ на меня съ улыбкой. Кто изъ насъ, тридцатилтнихъ, не имлъ своей Помпеи? Глубоко подъ пепломъ лежитъ жизнь юноши — беззаботность, удовольствіе, страсть, и милая радость. Вы открываете старинную шкатулку съ письмами, разглядываете свои дтскія каракульки или письма отъ матери къ вамъ, когда вы были въ школ, и сердце ваше надрывается. О, скоро ли наступитъ день, когда грады и веси обнажатся, и кровли раскроются, и каждая щелка сдлается явною передъ свтомъ горнимъ, отъ форума до лупанара!

Этель беретъ перо.— Любезный дядюшка, говоритъ она, пока Клэйвъ, призадумавшись, смотритъ въ окно, позвольте мн приписать вамъ дв, три строки на его письм, хоть мн извстно, что вы никого не слушаете съ такимъ удовольствіемъ, какъ его. Желала бы я обрисовать его вамъ такъ, какъ онъ стоитъ теперь у окна, будто живая картина здоровья, веселости и доброты. Вс его любятъ: онъ всегда простъ, всегда веселъ, всегда всмъ доволенъ. Онъ рисуетъ съ каждымъ днемъ лучше, и дружба его къ мистеру Ридлею, прекрасному молодому человку и отличному художнику, превосходящему самого Клайва, въ высшей степени пламенна и длаетъ величайшую честь вашему сыну. Вы велите Клэйву не продавать своихъ картинъ, не правда ли? Я знаю, что въ этомъ нтъ худаго, но вашъ сынъ можетъ имть притязаніе на положеніе выше художника. Для Ридлея это — возвышеніе, для него же это — паденіе. Артистъ, органистъ, піанистъ, все это люди прекрасные, слова нтъ, но вы знаете, они не нашего круга, а Клэйвъ долженъ принадлежать къ нашему.

Мы встртили его въ Бонн на пути сюда, гд мы собираемся на баденскій, что я называю, конгрессъ. Глава дома Кью здсь, и все время, которое остается ему отъ кегель, отъ куренья сигаръ, отъ картъ по вечерамъ, отъ герцогини иврійской, отъ мадамъ де-Крюшкассэ и разнохарактерной толпы здшнихъ гостей, онъ любезно посвящаетъ мн. Лордъ и лэди Доркингъ здсь, съ миленькой дочерью, Кларой Пуллейнъ, сюда же детъ Бэрнсъ. Дядя Гобсонъ возвратился въ Ломбардскую улицу на смну. Я думаю, вы скоро услышите о леди Клар Ньюкомъ. Бабушка, которая должна была предсдательствовать на баденскомъ създ и до-сихъ-поръ господствуетъ надъ домомъ Кью, задержана въ Киссинген припадкомъ ревматизма: мн жаль бдной тетушки Джуліи, которой нельзя оставить больную. Вотъ вс наши новости. Я вижу, что исписала цлую страницу, мужчины пишутъ плотне насъ. Я ношу дорогую брошку, которую вы мн дали, часто и безпрестанно думаю объ васъ дорогой, добрый дядюшка. Любящая васъ Этель’.

Кром рулетки и картъ, въ Баден занимаются многими другими интересными играми, которыя разъигрываются не на зеленомъ стол. Эти невинныя развлеченія и jeux de socit могутъ происходить везд: въ алле парка, на пикник въ старинномъ замк, или въ красивенькой охотничьей хижин, на бал въ редут, въ игорныхъ залахъ, за спиною игроковъ, которыхъ зрніе поглощено одними только кучами червонцевъ и картами, или въ саду передъ конверсаціонными комнатами, гд тысячи народу пьютъ и болтаютъ, ротозйничаютъ и курятъ, между-тмъ какъ австрійскій оркестръ, въ маленькомъ музыкальномъ павильон, разъигрываетъ восхитительнйшіе мазурки и вальсы. Здсь вдовушка выставляетъ на показъ трауръ и стрляетъ свтлыми глазками въ богатаго холостяка, пожилаго или юношу — все равно. Тамъ ухищренная многолтнимъ опытомъ барыня ловитъ въ свои сти молодаго простачка, у котораго больше денегъ, чмъ ума, и мы, зная его слабость и ея искусство, можемъ наврное держать пари, что птичка попадется. Тутъ мама, можетъ-быть небогатая деньгами, но обильная другимъ, боле привлекательнымъ металломъ, ставитъ свою дву-дочь на-банкъ противъ лсовъ и луговъ графа Федекера, или лордъ Леклэндъ на банковые билеты миссъ Багъ рискуетъ своей дворянской короной, изъ которой вс брилліанты давно вынуты и заложены. Такимъ образомъ, среди нашихъ непосредственныхъ знакомцевъ, разъигрывались дв-три забавныя игорки, въ сторон отъ пошлаго зеленаго сукна, за которымъ ратовалъ разный сбродъ: до него намъ нтъ и дла. Намекъ обо всемъ этомъ представленъ читателю въ предидущемъ извлеченіи изъ письма миссъ Этели Ньюкомъ: кром того, тутъ играли и страсти, о которыхъ скромная молодая двушка-Англичанка не могла и догадываться. Впрочемъ, не будемъ слишкомъ поспшны и одумаемся прежде, чмъ станемъ гордиться нашею добродтелью. Тарифъ британской добродтели составленъ удивительно. Спасибо обществу, которое начертало эти законы! Комары изгнаны изо всхъ портовъ, или допускаются въ нихъ, не иначе, какъ посл внимательнйшаго осмотра, и то съ неохотой, а верблюдамъ входъ открытъ везд. Законъ не допускаетъ извстныхъ статей багажа, а между тмъ они открыто провозятся передъ глазами потворствующихъ стражей, и носятся всми, каждый день, безъ зазрнія совсти и стыда. Стыдъ? Да, что такое стыдъ? По законамъ англійскаго общественнаго устройства, добродтель часто считается постыдною, а стыдъ — почетнымъ. Ваша правда, если она разнствуетъ съ правдою сосда, производитъ охлажденіе друзей, вызываетъ слезы матери — возбуждаетъ гоненіе свта. Любовь позволяется только при извстныхъ ограниченіяхъ, которыя убиваютъ ея сладостную свободу. Проступокъ въ мужчин такъ легокъ, что облагается грошевою пеней, тогда какъ въ женщин онъ такъ тяжелъ, что никакое раскаяніе не смываетъ его. Разв вы никогда не слыхали о бдномъ, впавшемъ въ руки разбойниковъ, странник, которому не хочетъ помочь ни одинъ фарисей?— О бдной женщин, постигнутой еще большимъ бдствіемъ, кающейся и плачущей, которую толпа готова побить каменьями? Я часто хожу въ этомъ баденскомъ саду, когда заходящее солнце золотитъ окрестные холмы, когда оркестръ гремитъ веселыми звуками, когда счастливыя дти хохочутъ и бгаютъ въ аллеяхъ, когда игорныя зала блестятъ лампами, когда толпы искателей удовольствія бродятъ, курятъ, волочатся и жужжатъ, хожу и спрашиваю себя: тотъ ли виновне, кто боле другаго провинился? Кто виновне — этотъ ли мотъ, что сидитъ въ дурномъ обществ, играетъ въ кости и упивается шампанскимъ, или тотъ скупецъ, что завидуетъ ему? Эта ли поникшая головой вдовушка, что украдкой бжитъ съ своимъ бднымъ малюткой, или та злая, старая, безукоризненная лэди, что косится на нее, идя подъ-ручку съ лордомъ?

Въ прошедшемъ ма, когда вс стекались на художественную выставку, Этель Ньюкомъ приглашена была посмотрть картины старухой бабкой, суровою лэди Кью, которая все еще намревалась владычествовать надъ всмъ семействомъ. Двушка была не въ дух, и вроятно между нею и бабкой произошелъ крупный разговоръ,— я разумю такой, какой можетъ происходитъ въ образованномъ семейств. Об он подошли къ картин Гонта, представляющей одну изъ тхъ фигуръ, которыя онъ уметъ изображать съ такою мастерской истиной и поразительностью — безпомощную, вроятно безпріютную молодую двушку. Необыкновенная врность деталей и внушающая жалость красота выраженія ребенка, привлекли вниманіе старой лэди Кью, которая была отличнымъ судьей въ произведеніяхъ искусства, и она нсколько минутъ стояла передъ картиной, рядомъ съ Этелью. Дйствительно: едва ли можно было вообразить что-нибудь проще и трогательне, вдругъ Этель захохотала, и бабка, приподнявъ голову отъ костыля, на который упиралась, увидала саркастическое выраженіе въ глазахъ двушки.

— У тебя нтъ вкусу къ картинамъ, есть, мн кажется, только къ живописцамъ, сказала лэди Кью.

— Я смотрла не на картину, возразила съ прежней улыбкой Этель, а на этотъ зеленый билетъ въ углу.

— Продана, сказала лэди Кью. Разумется, что продана, вс картины Гонта сейчасъ раскупаются. ‘Здсь нтъ ни одной изъ нихъ, на которой-бы не было зеленаго билета. Онъ — удивительный художникъ. Не знаю, въ какомъ род онъ превосходне: въ комическомъ или трагическомъ.

— Я думаю, бабушка, вотъ объ чемъ, сказала Этель: когда насъ, молодыхъ двушекъ, вывозятъ и выводятъ на показъ, не мшало бы наклеивать намъ на спину такіе же зеленые билеты съ надписью: Продана. Это предупредило бы много хлопотъ и торговъ. Подъ конецъ сезона пріхалъ бы хозяинъ и повезъ бы насъ домой.

Бабушка сказала только:— Этель, ты помшалась! и прихрамывая, поплелась къ картин Каттермоля.— ‘Какой великолпный колоритъ! Какой романтическій сумракъ! какая легкая кисть и искусная рука!’ Лэди Кью умла цнить картины, понимала поэзію и плакала надъ хорошимъ романомъ. Въ этотъ день, молодой Даукинсъ, совершенствующійся художникъ, который ежедневно приходилъ въ галлерею и по цлымъ часамъ любовался собственнымъ своимъ произвеніемъ, испугался, замтивъ, что на углу его картины нтъ зеленаго билета, и указалъ этотъ недостатокъ хранителю картинъ. Пэйзажъ Даукипса дйствительно былъ проданъ, деньги получены, и потому большой бды тутъ не было. Въ тотъ же самый вечеръ, когда фамилія Ньюкомовъ собралась къ обду въ Паркъ-лэн, Этель появилась съ яркимъ зеленымъ билетомъ, наколотымъ на бломъ муслиновомъ плать, и на вопросъ, что значитъ эта странная Фантазія, сдлала реверансъ лэди Кью, посмотрла ей прямо въ лицо и потомъ поворотясь къ отцу, сказала: Я — живая картина, папа. Я — 46 нумеръ съ художественной выставки.

— Душечка, что ты подъ этимъ разумешь? спрашиваетъ мамаша, а лэди Кью, съ необыкновеннымъ проворствомъ подскочивъ съ помощью коротковатаго костыля къ миссъ Этели, сорвала съ ея груди билетъ, и наврно ударила бы ее по уху, если бы не было тутъ ея родителей, и если бы не пожаловалъ въ эту минуту лордъ Кью.

Этель цлый вечеръ толковала о картинахъ и не хотла слышать ни о чемъ другомъ, бабушка ушла разсерженная. Она обо всемъ пересказала Бэрнсу, и когда вс разъхались, то-то поднялась въ дом суматоха, съ лукавой улыбкой говорила мадамъ Этель, разсказывая эту исторію: Бэрнсъ готовъ бы былъ убить и състь меня, но я не боялась Бэрнса’.— Изъ этого небольшаго анекдота, пересказаннаго жизнеописателю, спустя нсколько лтъ посл событія, особою, которой онъ называть не намренъ, жизнеописатель заключаетъ, что въ дом сэра Брэйана Ньюкома бывали жаркіе споры, жестокія гостиныя битвы, которымъ, можетъ-статься, служили поводомъ извстныя картины извстнаго живописца, и въ которыхъ противъ миссъ Ньюкомъ дйствовали соединенныя силы всего семейства. Что подобныя побоища совершаются и въ другихъ семействахъ, кто станетъ утверждать или оспаривать? Кто изъ пріхавшихъ къ обду, встрченный любезнымъ хозяиномъ съ радушнымъ рукоплесканіемъ, и милою хозяйкой съ очаровательной улыбкой, сметъ подумать, что мистеръ Джонсонъ, полчаса назадъ, на верху, бранился изъ своего кабинета съ мистриссъ Джонсонъ, зато, что она заказала палтусину вмсто лососка, кто сметъ подумать, что мистриссъ Джонсонъ, такъ умильно бесдующая въ эту минуту съ лэди Джонсъ о своихъ и ея милыхъ дтяхъ, кричала такъ, что чуть не лопнули у нея глаза, когда горничная зашпиливала на ней платье, и экипажи съ гостями въхали во дворъ? Слуги знаютъ вс эти исторіи, а намъ, въ гостиныхъ, он неизвстны. Послушайте, съ какимъ почтеніемъ Джонсонъ проситъ присутствующаго пастора благословить трапезу!

Каковы бы ни были эти семейныя ссоры, что прошло, то прошло, и останемся при слдующемъ убжденіи: хорошо или дурно, только миссъ Этель Ньюкомъ выбрала себ цль, и имла духу настоять на своемъ. Она ршилась сдлаться графиней Кью, потому-что ей хотлось быть графиней Кью, задумай она выйдти за-мужъ за Куна, она и тутъ настояла-бы на своемъ, сдлалась-бы мистриссъ Кунъ, заставила-бы родителей признать его зятемъ, стала-бы звать его милымъ Фрицомъ, какъ наименованъ Кунъ при крещеніи. Клэйвъ былъ для нея только фантазіей, если даже и это правда, а не страстью: она предпочитала его палитр графскій титулъ.

И такъ, діатриба, которую мы позволили себ на-счетъ двъ, ни въ какомъ отношеніи не примняется къ лэди Анн Ньюкомъ, которая, недавно, подписала адрессъ къ мистриссъ Стоу, вмст съ тысячьми другихъ добродтельнйшихъ матронъ Британіи, но еслибы читатель случайно спросилъ: — Не на счетъ-ли Танкреда Пудлейна, графа Доркингскаго, и Сигизмунды, супруги его, разсказалъ ты свою сказку, о, поэтъ?— сконфуженный нравоописатель нашелся бы вынужденнымъ сознаться, что колпакъ въ-пору этимъ благороднымъ особамъ, съ которыми, впрочемъ, вамъ не прійдется часто встрчаться.

И хоть я очень желалъ бы отправиться въ Индію, зайдти въ домъ брамина, полюбоваться пупками, и пурдами и таттьями, и милыми смуглыми двами, съ большими глазами, съ большими кольцами въ носу, съ раскрашенными лбами, тонкими таліями, въ кашмировыхъ шаляхъ, въ кникобскихъ шарфахъ, въ туфелькахъ съ загнутыми носками, въ парчевыхъ шальварахъ, съ драгоцнными пряжками, хоть бы я хотлъ повдать тайны восточной жизни — и кому бы этого не хотлось изъ читавшихъ въ юности арабскія ночи?— но я нахожу неудобнымъ для подобнаго предпріятія такое время, когда браминъ дома умеръ, жены его ревутъ, жрецы убждаютъ его вдову то грозными рчами, то ударами, и наконецъ влекутъ ее, остолбенлую, но послушную, на могильный костеръ мужа и предаютъ въ объятія трупа. Такъ точно, хоть я люблю, даже мысленно, бродить по великолпнымъ заламъ графскаго дома, гд можно найдти все: и пиршества, и рдкія картины, и красавицъ, и безконечныя полки съ книгами, и хорошее общество, однакожь бываютъ времена, когда визитъ не пріятенъ. Къ такимъ временамъ принадлежитъ случай, когда въ этихъ великолпныхъ палатахъ родители готовятъ дочь свою на продажу, унимаютъ ея слезы угрозами, убиваютъ въ ней горесть усыпительными средствами, просятъ и умоляютъ ее, пока не приведутъ ее наконецъ въ такое состояніе, въ которомъ бдное юное существо длается годнымъ для смертнаго одра, приготовленнаго ими. Когда его и ея милость заняты такимъ дломъ, я боюсь заходить въ ихъ палаты, и скоре готовъ пообдать овощами, чмъ откормленнымъ воломъ, котораго поваръ ихъ жаритъ цликомъ. Впрочемъ, есть люди мене щекотливые: родственники, какъ само-собой разумется, не откажутся пожаловать, не будетъ недостатка ни въ цвтахъ, ни въ освщеніи, ни въ блыхъ бантахъ, потянутся ряды экипажей, потомъ будетъ завтракъ, на улиц загремитъ музыка, ребятишки прокричатъ пойдутъ безконечные спичи, польются, безъ-сомннія, такія же слезы, и прочтется приличная обстоятельству рчь, и молодая удалится украдкой, сниметъ съ себя покрывало, внки, померанцовые цвты, ожерелья, и наднетъ простое, боле соотвтственное случаю платье, дверь отворится на-стежь, появится Сутти, у входа остановится громада на четырехъ колесахъ, запряженная четверней, толпа крикнетъ ура и дло совершилось,

Этотъ обрядъ у Англичанъ такъ безсмысленъ, что напрасно было бы описывать его подробности, и если женщины для того, чтобы, какъ вы называете, пристроиться, каждый день продаютъ себя при одобреніяхъ собственнаго чувства, родителей и свта, къ чему мн гоняться за оригинальностью и пускаться въ стованія объ нихъ? Подобные, холодные факелы Гименея не бываютъ ли часто удовлетворительне самыхъ яркихъ, самыхъ пламенныхъ свтильниковъ любви? Совершенно такъ! Не станемъ же плакать, когда вс смются, будемъ скорбть о несчастной герцогин, когда дочь ея, лэди Атланта, бжитъ съ докторомъ: тутъ есть о чемъ плакать, будемъ скорбть объ отц лэди Ифигеніи, когда этотъ достопочтенный глава семейства вынужденъ принести въ жертву свою возлюбленную дочь, но на судьбу самой жертвы живописецъ, понимающій свтскія приличія, долженъ набросить покрывало. Жертва совершена, и такъ-чмъ меньше объ ней станемъ говорить, тмъ лучше.

Такими обстоятельствами сопровождалось дло, о которомъ, въ должной послдовательности напечатаны были, не много спустя, извстія въ газетахъ подъ заманчивой рубрикой: ‘Бракъ въ большомъ свт’, оно же послужило настоящимъ поводомъ къ маленькому семейному създу въ Баден, о которомъ мы теперь повствуемъ. Всмъ намъ, по-крайней-мр, каждому, кто хоть сколько-нибудь знакомъ съ адрессъ-калеидаремъ, извстно, что въ начал своей жизни, лордъ Кью, виконтъ Рустерскій, старшій сынъ графа Доркингскаго, и достопочтенный Чарльзъ Бельсайзъ, по-просту Джэкъ Бельсайзъ, были офицерами въ одномъ изъ гвардейскихъ кирасирскихъ полковъ его величества. Они проводили безсонныя ночи, какъ другіе молодые люди, веселились, какъ веселятся вс умные джентельмены, шалили, какъ нельзя больше, и не было конца ихъ ребяческимъ шалостямъ. Лорда Кью счастье надлило большимъ запасомъ шалостей, чмъ сколько выпало на долю благородныхъ его товарищей. Домъ графа Доркингскаго съ давнихъ лтъ находился въ незавидномъ положеніи, человкъ свдущій въ этомъ дл, маіоръ Пенденнисъ, разсказывалъ мн много назидательнаго о подвигахъ дда виконта Рустерскаго на охот, за бутылкой, за картами. Разъ онъ просидлъ два дня и дв ночи сряду съ Чарльзомъ Фоксомъ за игорнымъ столомъ, и сколько они оба проиграли, страшно сказать, за-частую игралъ съ лордомъ Стейномъ, и сошелъ съ поля этихъ полуночныхъ побоищъ настоящимъ страдальцемъ, какъ вс подобные ему. Потомки понесли наказаніе за безразсудства предка, и Чантиклеръ, одинъ изъ лучшихъ замковъ по всей Англіи, бывалъ блистателенъ не больше одного мсяца въ году. ‘Все имніе заложено до самыхъ оконъ замка. Доркингъ не сметъ вырзать хлыста, ни убить воробья въ своемъ собственномъ парк, говорилъ, бывало, трагическимъ тономъ старый маіоръ: онъ живетъ одной капустой, виноградомъ, ананасами и сборомъ съ желающихъ осмотрть замокъ и сады, которые до-сихъ-поръ считаются великолпнйшими не только въ графств, но даже во всей Великобританіи. Когда Доркингъ прізжаетъ въ Чантиклеръ, Баллардъ, женатый на его сестр, ссужаетъ ему сервизъ и посылаетъ къ нему свою прислугу. Четыре повара, четыре служанки и шесть лакеевъ, съ дворникомъ, тянутся изъ Лондона и остаются здсь мсяцъ. Съ отъздомъ послдняго барскаго экипажа, слуги усаживаются въ повозку и отправляются назадъ въ городъ. Жалко смотрть, сэръ, жалко смотрть.’

Въ молодости лорда Кью, имена его и двухъ благородныхъ его друзей появлялись на безчисленныхъ экземплярахъ гербовой бумаги, съ ручательствомъ денежныхъ уплатъ на счетъ будущихъ благъ: изъ этихъ обязательствъ лордъ Кью исполнилъ свои самымъ честнымъ образомъ, но изъ обоихъ товарищей его по военной служб ни одинъ не былъ въ состояніи сдлать того же. Говорили, что дядя Рустера, Баллардъ, давалъ ему пенсіонъ. Что касается до Джэка Бельсайза, то чмъ онъ жилъ, какъ онъ толстлъ и смялся, на что онъ могъ такъ хорошо одваться, откуда у него брался шиллингъ на кэбъ или сигару,— было для всхъ загадкой. Молодые люди выдавали себя за родственниковъ, но такія притязанія могъ опровергнуть всякой, кто сколько-нибудь зналъ гербовникъ.

Когда графъ Доркингъ выдавалъ старшую дочь за достопочтеннаго Денниса Галлоугласса, архидіакона Бюллнитюбберскаго (нынче виконтъ Галлоугласскій и Килльброгскій, епископъ Баллишенонскій), въ чантиклерсконъ замк происходили большія празднества, на которыя были приглашены родственники жениха и невсты. Въ числ ихъ пріхалъ и бдный Джэкъ Бельсайзъ, и вотъ причина слезъ, проливавшихся въ Баден въ этотъ періодъ нашей исторіи. Клара Пуллейнъ была тогда миленькою шестнадцати-лтней двочкой, а Джэкъ — красивымъ гвардейцемъ лтъ двадцати шести. Какъ молодую двушку всегда и въ особенности предостерегали отъ Джэка, выдавая его за самого отчаяннаго негодяя, какъ ей никогда не позволяли садиться за столъ рядомъ съ нимъ, или прогуливаться съ нимъ, или играть съ нимъ на билліард, или вальсировать съ нимъ, какъ надъ ней подсмивались, когда Джэкъ промолвитъ ей слово, или подниметъ ея перчатку, или коснется ея руки въ котильон, или она словитъ его, играя въ жмурки, какъ ни у того ни у другой не было ни шиллинга, и оба были хороши собой,— то не удивительно, что Клара всегда ловила Джэка, играя въ жмурки, постоянно сталкивалась съ нимъ въ кустахъ и корридорахъ, и проч. и проч. и проч. Она не первая влюбилась въ широкую грудь и тонкую талію Джэка, и находила, что усы у него — очаровательнйшіе во всей кирасирской бригад его величества — что дйствительно и было.

Не знаемъ, сколько было пролито слезъ въ обширныхъ и безмолвныхъ залахъ Чантиклера, когда все общество разъхалось, а четыре повара, четыре двушки, шесть лакеевъ, и временной дворецкій отправились въ Лондонъ, отстоящій едва на сорокъ миль отъ великолпнаго замка. Да и какъ знать? Гостей нтъ, двери заперты, всюду таинственность, только пара восковыхъ свчей разсваетъ мракъ въ уединенной комнат, — и то неохотно, прочее составляютъ закоптлые полотняные чахлы на мебели и люстрахъ, свернутые турецкіе ковры, сухощавые предки на стнахъ, хмурящіеся въ полумрак. Воображенію — полная свобода рисовать его милость, сидящаго съ одной свчей за старыми, безконечными грудами бумагъ, ея милость, съ другой свчей, за старымъ, престарымъ романомъ, гд, можетъ статься, мистриссъ Редклифъ описываетъ такой же скучный замокъ, и наконецъ бдную Клару, которая вздыхаетъ и плачетъ середи этого погребальнаго великолпія, одинокая и скорбящая, какъ Оріана запертая въ терем: — бдная малютка Клара!

Шарабанъ лорда Кью повезъ молодыхъ людей въ Лондонъ, его милость правилъ, а слуги сидли внутри. Джэкъ занималъ мсто позади, съ двумя грумами, и преунывно трубилъ на рожк. Въ дорог, онъ не бралъ ни куска въ ротъ. Молчаливость его въ клубахъ обратила на него общее вниманіе, но скоро сигары, бильярдъ, служебныя обязанности, и то и другое, нсколько разшевелили его, и Джэкъ сталъ прежнимъ Джэкомъ. Начался сезонъ, первый лондонскій сезонъ лэди Клары Пуллейнъ, и Джэкъ ожилъ, какъ нельзя лучше. Онъ не пропускалъ ни одного бала, ни одной оперы. Когда онъ появлялся въ комнату, туже минуту можно было узнать, здсь или нтъ та особа, которую онъ желалъ встртить: кто зналъ тайну, тому не трудно было подмтить въ пар чужихъ глазъ огненные сигналы, отвчавшіе на пламенные взгляды Джэка. Ахъ, какъ онъ былъ хорошъ на своемъ кон, весь въ красномъ, облитый золотомъ и сталью! О, Джэкъ! вырви ее вонъ изъ той коляски, гд она сидитъ рядомъ съ этой надутой, разрумяненой вдовой, посади ее позади себя на воронаго коня — и лети съ нею! Коляска катится по С-тъ-Джэмскому парку, Джэкъ сидитъ одинъ, съ опущенною саблей, разв только одна alra cura на крестц позади его, а портной Оттъ, въ толп, думаетъ, что, испугавшись его, бдный Джэкъ поникъ головой. Лэди Клара Пуллейнъ длаетъ визиты съ матерью, графиней Доркингъ, а Джэкъ въ этотъ вечеръ арестованъ за то, что ушелъ съ дежурства, чтобы встртить ее въ опер.

Подвиги Джэка извстны въ суд несостоятельныхъ должниковъ, куда онъ часто являлся подъ настоящимъ именемъ Чарльза Бельсайза, продлки котораго язвительно оглашались негодующими моралистами современныхъ газетъ. ‘Плеть’ бичевала его преусердно. ‘Хлыстъ’, достопочтенный редакторъ котораго самъ сидлъ въ долговой тюрьм, являлъ себя въ отношеніи къ Джэку, самымъ строгимъ блюстителемъ добродтели, а ‘Грошовый голосъ’ муштровалъ его безъ всякой жалости. Я здсь не для того, чтобъ бичевать виновныхъ, я не измняю своей партіи, мое смиренное перо нападаетъ на противную сторону, мы имемъ дло съ добродтельными и достопочтенными людьми: вдь бднымъ больно достается каждый день и безъ насъ. Одно существо оставалось врнымъ Джэку, не смотря на вс его шалости, заблужденія и безразсудства, и это существо была милая молодая двушка чантиклерскаго замка, вокругъ ея-то юной любви вились его роскошные усы. Пусть свтъ вопіетъ на лорда Кью за то, что онъ посылаетъ въ тюрьму свой экипажъ и даетъ у Гриньона большой обдъ Джэку въ день его освобожденія: я ни за что не стану ссориться съ ею милостью. Онъ и многіе другіе провели веселый вечеръ. Говорятъ, что Кью произнесъ превосходную рчь, и Джэкъ Бельсайзъ заливался слезами, слушая ее. Бэрнсъ Ньюкомъ искренно желалъ, чтобъ господинъ судья продлилъ Джэку срокъ ареста еще года на два, и, выходилъ изъ себя, неистовствовалъ и бранился, когда заходила рчь объ освобожденіи его.

Чтобъ этотъ несчастный блудный сынъ женился на Клар Пуллейнъ и вмсто внка повергъ къ ея стопамъ свои заемныя письма, объ этомъ нельзя было и думать. Благородный отецъ его, лордъ Гэйгэтъ бсился на него, старшій его братъ не хотлъ его видть, онъ давно уже отказался отъ такой надежды на его благосклонность, и вотъ, однажды, пришелъ къ нему большой пакетъ, за чантиклерскою печатью, съ письмомъ отъ К. П. и сотнею записочекъ, писанныхъ неуклюжимъ почеркомъ самого Джэка, переданныхъ по принадлежности не всть гд и когда, за контрдансомъ, на балахъ, въ букетахъ, и повствовавшихъ о любви, страсти и пламени Джэка. Сколько разъ онъ справлялся въ полковой библіотек съ лексикономъ, чтобъ узнать, какъ пишется вчный, съ или е, а обожаю,— съ а или о. И вотъ они, эти нескладныя изліянія его добраго, тоскующаго сердца, вотъ он дв убійственныя строки, подписанныя литерой К. и содержащія просьбу, чтобъ Джэкъ съ своей стороны возвратилъ или сжегъ записочки К. Отдадимъ ему справедливость, и скажемъ, что онъ добросовстно сжегъ до единой, вмст съ своей напрасно потраченной бумагой. Онъ не сохранилъ ни одной бездлицы, которую она дала или позволила ему взять на память о себ. Роза, перчатка, носовой платочекъ, которые она бросила ему когда-то,— сколько слезъ пролилъ онъ надъ ними! Колечко золотистыхъ волосъ — все было сожжено имъ, кром одного: маленькой — премаленькой пряди волосъ, которые по цвту, могли принадлежать его сестр. Кью видлъ, какъ все это совершалось и, можетъ быть бжалъ прочь, когда Джэкъ дошелъ до самой послдней части жертвы и бросилъ волосы въ огонь, куда онъ желалъ бы бросить и сердце свое и жизнь.

Такимъ образомъ, Клара стала свободною, и въ тотъ годъ, когда Джэкъ вышелъ изъ тюрьмы и ухалъ за границу, танцовала въ Лондон цлый сезонъ, изъ вечера въ вечеръ, и всякой радовался, что она развязалась съ этимъ негодяемъ Джэкомъ Бельсайзомъ. Тутъ-то Бэрнсъ Ньюкомъ, эсквайръ, соучастникъ богатой банкирской фирмы братья Гобсонъ и Ньюкомъ, сынъ и наслдникъ сэра Брэйана Ньюкома, ньюкомскаго баронета, и члена парламента, прямой потомокъ Брэйана Ньюкома, убитаго при Гастингс, и лейбъ-брадобрея при Эдуард-Исповдник, и проч. обратилъ взоры свои на лэди Клару Пуллейнъ, двицу, правда, блдную, болзненную, но съ голубыми глазами, нжнымъ цвтомъ лица и очень миленькую собой: зная предъидущую ея исторію также хорошо, какъ и вы, только что прочитавшіе ее, онъ удостоилъ ея милость брачными на нее видами.

Ни одинъ изъ членовъ этихъ достопочтеннйшихъ семействъ не возражалъ противъ затвавшейся торговой сдлки, исключая, можетъ-быть, бдной Клары, этой безгласной рыбки, которая должна была длать что ей прикажутъ и могла спрашивать разв только о томъ, quelle sauce elle seraiI mange. У лэди Доркингъ была цлая нассть цыплятъ, готовыхъ занять мсто Клары. Генни, шестнадцати лтъ, Бидди — четырнадцати, Аделаида… всхъ не перечесть. Какъ же могла она отказать молодому человку, не слишкомъ пріятному — это правда, не слишкомъ любезному, не слишкомъ знатнаго происхожденія, по-крайней-вір по отцу, но впрочемъ жениху очень выгодному и наслднику огромнаго богатства? Ньюкомы, съ своей стороны, очень рады этому браку. Бэрнсъ, надо сознаться, становится эгоистомъ, и набирается привычекъ холостой жизни, которыя жена исправитъ. Лэди Кью крпко стоитъ за предполагаемую партію. При родственномъ содйствіи лорда Стейна и лорда Кью, племянниковъ ея, и лорда Доркинга, тестя Бэрнса, засдающихъ въ палат лордовъ, отчего не попасть туда же Ньюкомамъ, и не занять прежняго мста, которое, какъ всмъ извстно, принадлежало имъ во времена Ричарда III? Бэрнсъ и отецъ его сами себя убдили въ существованіи Ньюкома, убитаго при Босворт, вмст съ королемъ Ричардомъ. Такимъ-образомъ, вс партіи были довольны. Леди Анна сочинила премиленькіе стихи на вшествіе блой лани въ рощи ньюкомскія, и удостоилась похвальнаго отзыва отъ лэди Кью.

Проведя годъ за границей, Джэкъ Бельсайзъ возвратился въ Лондонъ на сезонъ. Лэди Клары не случилось въ Лондон, здоровье ея было слабо, и нжные родители увезли ее въ южную Европу, такимъ-образомъ, дла шли покойно и все обстояло благополучно.

Такъ, но когда дла шли такъ покойно, и все обстояло такъ благополучно, когда барыни обихъ фамилій встртились на баденскомъ създ и между ними возникли такія пріязненныя отношенія, когда Бэрнсъ и папа его, баронетъ, оправившійся отъ болзни, были на пути изъ Ахена, а лэди Кью передвигалась изъ Киссингена къ Бадену, изъ какихъ благъ, Джэкъ Бельсайзъ, блдный, встревоженный, бросилъ свое счастье въ Гамбург, которое, говорятъ, доставляло ему картами большія деньги, и какъ безумный скакалъ въ Баденъ? Съ густой и длинной бородой, въ шляп съ широками полями, Онъ походилъ ни больше ни меньше, какъ на живописца или италіянскаго разбойника. Ничего не подозрвавшій Клэйвъ, сохранявшій въ памяти веселый обдъ, которымъ Джэкъ угостилъ его когда-то въ С. Джэмс, за столомъ гвардейцевъ, простодушный Клэйвъ, встртивъ Джэка при възд въ городъ, радушно привтствовалъ его и пригласилъ къ обиду. Джэкъ не отказался, и Клэйвъ сообщилъ ему вс мстныя новости, разсказалъ, какъ поживаютъ въ Баден Кью, и лэди Анна Ньюкомъ, и Этель, не забылъ сказать и объ ожидаемомъ прізд Бэрнса.— Онъ и мн не слишкомъ нравится, сказалъ, съ улыбкой, Клэйвъ, когда Бельсайзъ помянулъ его имя. И такъ, Бэрнсъ детъ жениться на этой миленькой лэди Клар Пуллейнъ. Хитрый юноша, этотъ Клэйвъ: я смю думать, что онъ тщеславился своимъ знаніемъ большаго свта, и радовался мысли, что Джэкъ Бельсайзъ признаетъ его за человка принятаго въ лучшемъ обществ.

Джэкъ выпилъ пропасть шампанскаго, и посл обда, когда въ открытыя окна квартиры Клэйва, въ уютномъ, чистенькомъ Htel de France послышалась музыка, Джэкъ предложилъ ему прогуляться. Флоракъ былъ тутъ же. Онъ чрезвычайно развеселился, когда упомянули имя лорда Кью, и оказалъ: Ce petit Kioul М. le Duc d4vry, mon oncle, l’honore d’une amiti toute particuli&egrave,re. Эти три господина отправились на прогулку, садъ былъ набитъ народомъ, музыка премило играла: ‘Родина, милая родина’, и первые, которыхъ они встртили, были лорды Кью и Доркингъ, подъ ручку съ достопочтеннымъ перомъ шла дочь его — леди Клара.

Джэкъ Бельсайзъ, въ бархатномъ кафтан, въ широкой шляп, надвинутой на лобъ, съ бородой по поясъ, былъ, безъ сомннія, не узнанъ съ перваго разу благороднымъ лордомъ Доркингскимъ, и лордъ, съ обычною ему вжливостью и любезностью, раскланялся только съ прочими двумя господами, какъ вдругъ, лэди Клара, взглянувъ, вскрикнула и упала на песчаную дорожку безъ памяти. Тутъ старый графъ узналъ Бельсайза, и Клэйвъ слышалъ, какъ графъ сказалъ:— Негодяй, какъ ты смлъ пріхать сюда?

Бельсайзъ, какъ сумасшедшій бросился поднимать Клару, называя ей по имени, а старый Доркингъ подбжалъ и схватилъ его.

— Не трогайте, милордъ, сказалъ тотъ, отталкивая старика.— Чортъ тебя возьми, Джэкъ, держи языкъ, реветъ Кью. Клэйвъ бжитъ за стуломъ, и является цлая дюжина. Флоракъ подскакиваетъ ее стаканомъ воды. Бельсайзъ бжитъ къ очнувшейся двушк, а отецъ, забывая на минуту терпніе и не владя собой, дрожа всмъ тломъ, поднимаетъ палку, и говоритъ — Опять! оставь ее, бездльникъ.— Лэди Клар опять дурно, говоритъ капитанъ Бельсайзъ.— Я живу въ Hotel de France. Если ты тронешь меня, старикъ — прибавляетъ шопотомъ Джэкъ, я убью тебя. Желаю вамъ добраго утра, и съ этими словами, прямо и пристально посмотрвъ на безчувственную двушку, онъ приподнялъ шляпу и пошелъ прочь. Лордъ Доркингъ машинально снимаетъ съ себя шляпу и безсмысленно смотритъ въ слдъ Джону. Онъ далъ знакъ Клэйву слдовать за нимъ, и толпа гуляющихъ тснится вокругъ молодой лэди.

Вотъ забавный эпизодъ баденскаго създа!

XXIX.
Въ которой Бэрнсъ прізжаетъ свататься.

Этель давно уже знала, что праздновать ей не долго, и что съ пріздомъ ея папа и Бэрнса, кончатся для нея и смхъ, и шутки, и рисованье, и прогулки съ Клэйвомъ, и такъ она старалась пользоваться временемъ, пока свтитъ солнце, ршившись съ твердымъ духомъ выдержать непогоду.

Сэръ Брэйанъ Ньюкомъ и старшій сынъ его пріхали въ Баденъ въ тотъ самый вечеръ, когда Джэкъ Бельсайзъ совершилъ недавно разсказанный подвигъ. Разумется, что необходимо было сообщить жениху объ этомъ происшествіи. Его знакомые, которые имли случай изучить его характеръ и прислушаться къ его рчи, могутъ себ представить вспышку перваго и невоздержность послдней: онъ просто разразился фейерверкомъ самой разнообразной брани. Мистеръ Ньюкомъ бросалъ эти ракеты проклятій, тогда только, когда бывалъ разсерженъ, а сердился онъ довольно часто.

Что касается обморока лэди Клары, Бэрнсъ смотрлъ на это очень снисходительно.— Бдная, милая Клара, говорилъ онъ, иметъ наклонность къ обмороку, и нтъ ничего удивительнаго, что она была взволнована при вид этого негодяя, посл адскаго его поступка съ нею. Если бъ я тутъ былъ — эти слова сопровождаются цлою строкой брани — я раздавилъ бы бездльника.

— Умилосердись, Бэрнсъ, вопіетъ лэди Анна.

— Къ счастью, что Бэрнса не было, говоритъ Этель: не то, между нимъ и капитаномъ Бельсайзомъ произошла бы схватка ужасная.

— Я не боюсь никого, Этель, сердито говоритъ Бэрнсъ, съ прибранкой.

— Ищи соперника по себ, Бэрнсъ, говоритъ миссъ Этель, которая набралась школьныхъ фразъ у маленькихъ братьевъ и часто употребляла ихъ очень кстати: капитанъ Бельсайзъ теб не чета.

Какъ Джэкъ Бельсайзъ по росту и сил годился быть не только офицеромъ, но фланговымъ солдатомъ въ отборномъ полку, въ которомъ онъ прежде служилъ, а братецъ Бэрнсъ былъ самымъ щедушнымъ молодымъ джентельменомъ, то самая мысль о рукопашной схватк между ними казалась смшною. Подобнаго роду мысль, вроятно, мелькнула и въ голов сэра Брэйана, потому-что баронетъ нашелъ нужнымъ сказать съ обычною ему торжественностью:— Важность случая, Этель, важность случая придаетъ силу, въ такомъ обстоятельств, въ какомъ былъ бы Бэрнсъ, когда требуется оградить прекрасное юное созданіе отъ негодяя, всякой человкъ найдетъ силу, всякой найдетъ силу.— Съ послдняго припадка, часто говоривалъ Бэрнсъ, бдняжка мой старый родитель больно расклеился и голова у него будто не своя.— Дйствительно такъ и было. Бэрнсъ уже хозяйничалъ въ Ньюком и въ банк, и съ невозмутимымъ хладнокровіемъ ждалъ событія, которое должно было перевести красную руку ньюкомскаго баронскаго герба на собственный его фаэтонъ.

Когда онъ окинулъ взглядомъ комнату, глазамъ его представилась груда рисунковъ, произхожденіе знакомой, ненавистной ему руки. Тутъ было съ поддюжины видовъ Бадена. Опять Этель на кон. Опять дти и собака.— Чортъ возьми, да разв онъ здсь? вскрикиваетъ Бэрнсъ: разв здсь этотъ трактирный негодяй? Значитъ, Кью не сложилъ еще ему головы. Клэйвъ Ньюкомъ здсь, кричитъ онъ своему отцу: сынъ полковника. Не сомнваюсь, что они встрчались у —

— У кого, гд, Бэрнсъ? спрашиваетъ Этель.

— Клэйвъ здсь, онъ здсь? говоритъ баронетъ: по прежнему, все пишетъ каррикатуры? а вы не упоминали объ немъ въ своихъ письмахъ, лэди Анна.

По всему было видно, что сэръ Брэйанъ придавалъ большую важность послднему обстоятельству.

Этель покраснла: дйствительно любопытно было, отчего ни она, ни мамаша ея не упоминали о Клэйв въ письмахъ своихъ къ сэру Брэйану.

— Мой милый, мы встртились съ нимъ совершенно случайно въ Бонн, онъ халъ съ однимъ изъ своихъ друзей, Клэйвъ говоритъ не много по-нмецки, и былъ намъ очень полезенъ въ дорог: одинъ изъ мальчиковъ во все путешествіе сидлъ въ его бричк.

— Мальчики всегда несносны въ экипаж, говоритъ сэръ Брэйанъ: отсидятъ вамъ ноги, шалятъ. Я помню, когда мы были малютками и возвращались изъ Клэпгэма въ экипаж, я всегда ушибалъ ноги брату Тому. Бдняжка Томъ, онъ былъ тогда прерзвый мальчикъ, вспоминаете вы Тома, лэди Анна?

Дальнйшимъ анекдотамъ сэра Брэйана полагаетъ конецъ пріздъ лорда Кью.— Какъ поживаете, Кью, кричитъ Бэрнсъ, что Клара? и лордъ Кью, подходя съ глубочайшими почтеніями къ сэру Брэйану, чтобъ пожать ему руку, говоритъ: я радъ, что вижу васъ въ добромъ здоровь, сэръ,— и едва замчаетъ Бэрнса. Что мистеръ Бэрнсъ Ньюкомъ не пользовался всеобщимъ благорасположеніемъ, это такой историческій фактъ, въ которомъ нтъ ни малйшаго сомннія.

— Любезнйшій, вы ничего не сказали мн о Клар, продолжаетъ Бэрнсъ: я все слышалъ о встрч ея съ этимъ негодяемъ, Джэкомъ Бельсайзомъ.

— Не произносите именъ, любезнйшій, говоритъ лордъ Кью: мн кажется, вы не довольно знаете Бельсайза, чтобы называть его поносительными кличками или другими именами. Лэди Кляра Пуллейнъ очень не здорова.

— Чортъ возьми! Какъ онъ смлъ пріхать сюда? кричитъ Бэрнсъ, озадаченный замчаніемъ.

— Смть — опять неприличное выраженіе. Я посовтовалъ бы вамъ не употреблять и этого слова.

— Что вы хотите этимъ сказать? спрашиваетъ Бэрнсъ, принявъ серьезный видъ.

— Потише, любезнйшій другъ. Не кричите такъ громко. Милая Этель, я полагаю, что бдный Джэкъ — видите ли, Бэрнсъ, я его очень хорошо знаю, и потому могу называть его, какъ хочу — Джэкъ обдалъ сегодня у кузена Клэйва, съ мосье де-Флоракомъ, оба они пошли съ Джэкомъ прогуляться, вовсе не зная ни о сердечныхъ длахъ мистера Джэка Бельсайза, ни о скандал, который произойдетъ.

— Ей-ей, онъ долженъ отвчать за это, громко возражаетъ Бэрнсъ.

— Смю васъ увритъ, что онъ готовъ дать вамъ отвт, если потребуете, говоритъ Кью, сухо: только не при дамахъ. Онъ побоится испугать ихъ. Бдный Джэкъ всегда былъ кротокъ въ присутствіи женщинъ, какъ ягненокъ. Я только-что говорилъ съ французомъ, продолжалъ веселымъ тономъ лордъ Кью, какъ бы желая дать разговору другое направленіе: милордъ Кью, говоритъ онъ, мы заставили вашего друга Жака образумиться. Онъ не множко fou, вашъ другъ Жакъ. Онъ пилъ за обдомъ шампанское какъ ogre. Какъ чувствуетъ себя charmante мисъ Клара? Видите, Бэрнсъ, Флоракъ называетъ ее миссъ Клара, свтъ зоветъ ее лэди Клара. Вы ее зовете просто Кларой. Экой счастливецъ!

— Не понимаю, зачмъ этотъ щенокъ Клэйвъ всегда мшается въ наши дла, кричитъ Бэрнсъ, который отъ бшенства боле и боле возвышалъ голосъ. Зачмъ онъ былъ подл этого дома? Зачмъ онъ здсь?

— Для васъ же лучше, Бэрнсъ, что онъ здсь случился, отвтилъ лордъ Кью. Молодой человкъ обнаружилъ большой характеръ и много разсудительности. Суматоха была порядочная, но не пугайтесь, все кончено. Все кончено, и вы можете лечь и спать спокойно. Бэрнсу не къ чему вставать рано, въ намреніи проломить голову Джэку Бельсайзу. Жаль мн, что у васъ отнятъ случай похрабриться. Ступайте и какъ слдуетъ жениху, понавдайтесь о charmante миссъ Клар.

— Когда мы вышли изъ дому, разсказывалъ Клэйву лордъ Кью, я сказалъ Бэрнсу, что вс слова, которыя я произнесъ на-верху на счетъ примиренія, была чистая ложь, что Джэкъ Бельсайзъ непремнно хочетъ его поколотить, и подъ липами, мимо которыхъ намъ должно было идти, бродитъ съ огромной дубиной. Посмотрли бы вы, сэръ, въ какомъ состояніи былъ этотъ Бэрнсъ. Милый юноша попятился, пожелтлъ какъ шафранъ, и подъ предлогомъ, что забылъ носовой платокъ, воротился въ свою комнату, чтобъ взять пистолетъ, въ этомъ я убдился изъ того, что онъ, идя со мной къ квартир лорда Доркинга, отнималъ свою руку отъ моей и опускалъ въ карманъ всякой разъ, какъ я говорилъ ему:— ‘Вонъ онъ, Джэкъ’.

Много было суеты въ продолженіе двухъ часовъ посл несчастья съ лэди Кларой. Клэйвъ и Бельсайзъ возвратились въ квартиру перваго, гд добрый Джонъ Джэмсъ торопился воспользоваться послдними лучами солнца, чтобъ разкрасить рисунокъ, сдланный въ теченіе утра. Онъ убжалъ въ свою комнату при появленіи озлобленнаго незнакомца, котораго сверкающіе глаза, блдное лицо, всклоченная борода, стиснутыя руки, безпрерывные вздохи, невнятныя, отрывистыя слова и бганье взадъ и впередъ могли испугать человка смирнаго и робкаго. Легко вообразить, какъ страшенъ былъ Джэкъ, когда онъ въ сумеркахъ тяжелыми шагами ходилъ по комнат, останавливаясь иногда, чтобъ выпить еще стаканъ шампанскаго, стоналъ отъ неизъяснимаго гнва, и потомъ, припавъ на постель Клэйва, шепталъ прерывистымъ голосомъ: Бдное существо, жалкое созданіе!

— Если старикъ пришлетъ мн вызовъ на дуэль, вы будете моимъ секундантомъ, Ньюкомъ? Къ свое время, онъ былъ отчаянный дуэлистъ, и я видлъ самъ въ Чантиклер, какъ онъ мтко стрляетъ. Я думаю,вы знаете всю исторію?

— Я ничего не слыхалъ до этого вечера, но теперь, кажется, понимаю, сказалъ Клэйвъ серьезно.

— Я не могу просить Кью: онъ членъ семейства, онъ скоро женится на миссъ Ньюкомъ. Напрасно было бы просить его.

У Клэйва вся кровь хлынула къ сердцу, при мысли, что у миссъ Ньюкомъ есть женихъ. Онъ узналъ объ этомъ давно — дв недли назадъ — и для него это не новость — онъ былъ очень радъ, что въ темнот не видно было его лица.

— Я принадлежу къ тому же семейству, сказалъ Клэйвъ: Бэрнсъ Ньюкомъ и я происходимъ отъ одного дда.

Оба умолкаютъ, сквозь полумракъ, въ углу, гд стоитъ кровать Клэйва, свтится сигара Джэка: Клэйвъ выгоняетъ табачный дымъ въ окно, у котораго сидитъ, и смотритъ на окна лэди Анны Ньюкомъ, вправо, за мостомъ, черезъ шумящую рчку, въ Голландскомъ отел. Въ баракахъ за прекрасными липовыми аллеями мелькаютъ огни. Слышится жужжанье далекихъ голосовъ, игорный домъ весь блеститъ, сегодня собраніе, изъ дверей конверсаціонныхъ залъ, когда ихъ отворяютъ и затворяютъ, вырываются потоки гармоніи. Позади, на пригорк, неподвижно стоитъ чернющійся лсъ, втви елей рзко рисуются на неб, озаренномъ рогомъ луны и летучими свточами звздной рати. Клэйвъ не видитъ одтыхъ соснами холмовъ и сіяющихъ звздъ, не думаетъ объ удовольствіяхъ въ томъ блестящемъ дом, ни о страданіяхъ, совершающихся на собственной его постели, въ нсколькихъ шагахъ отъ него, гд стонетъ бдный Бельсайзъ. Глаза его прикованы къ окну, въ которомъ проглядываетъ красный свтъ лампы и мелькаютъ порою тни. Такъ, каждый огонекъ въ каждомъ изъ тхъ бараковъ иметъ свое назначеніе, каждая звздочка на неб блеститъ по своему, сердце каждаго изъ насъ сіяетъ собственными своими надеждами, горитъ собственными своими желаніями, и трепещетъ отъ собственныхъ своихъ страданій.

Грезы перерываются слугой, который докладываетъ о виконт Флорак, и третья сигара прибавляется къ прежнимъ двумъ дымнымъ свточамъ. Бельсайзъ радъ видть Флорака, котораго онъ встрчалъ тысячу разъ въ разныхъ собраніяхъ.— Онъ сдлаетъ мн услугу. Онъ бывалъ на дуэли десять разъ, думаетъ Джэкъ. Этому малому будетъ легче, если ему выпустятъ нсколько чашекъ кипящей крови. Онъ объясняетъ дло Флораку, и ждетъ вызова отъ лорда Доркинга.

— Comment donc? восклицаетъ Флоракъ, значитъ, что-нибудь да было! Бдняжечка миссъ! Вы хотите убить отца, покинувъ дочь? Ищите другихъ свидтелей, мосье. Виконтъ де-Флоракъ не бываетъ соучастникомъ въ подобныхъ низостяхъ.

— Клянусь! говоритъ Джэкъ, садясь на постели и сверкая глазами: мн хочется сломить вамъ шею и выбросить васъ изъ окна. Уже ли весь міръ противъ меня? Я съ-ума схожу. Желалъ бы я сейчасъ же видть того, кто сметъ думать что-нибудь худое объ этомъ ангел, или вообразить, что она не столько же чиста, добра, невинна, какъ ангелъ, если кто думаетъ, что и такой бездльникъ, чтобъ могъ ее обидть. Да, сударь, покажите мн его. Велите слуг вести его сюда. Обидть ее! Ее обидть! О, и сумасшедшій, совсмъ сумасшедшій! Это кто?

— Это Кью, говоритъ въ потемкахъ голосъ изъ-за сигары No 4, и Клэйвъ, видя у себя цлую компанію, шаркаетъ спичкой и зажигаетъ свчи.

— Я слышалъ твои послднія слова, Джэкъ, рзко говоритъ лордъ Кью: справедливе этого ты не говорилъ во всю жизнь. Зачмъ ты пріхалъ сюда? Кто далъ теб право опять мучить это бдное сердце, и пугать леди Клару своей проклятой бородищей? Ты мн общалъ никогда не встрчаться съ нею. Далъ мн въ этомъ честное слово, когда я далъ теб денегъ на заграничную поздку. Деньги — чортъ ихъ возьми. Я объ нихъ не думаю, я полагался на твое слово, и потомъ надялся, что ты не станешь преслдовать ее. Доркинги оставили Лондонъ до твоего прізда туда, что ты посялъ, то и пожалъ. Они поступили съ этой бдной двушкой довольно благородно и нжно. Можно ли было отдать ее эа такого мота и нищаго, какъ ты? Твой поступокъ постыденъ, Чарли Бельсайзъ. Скажу теб: поступокъ твой свойственъ человку бездущному и трусу.

— Ба, говоритъ Флоракъ: вотъ и второй нумеръ: le mot est lch.

— Не грызись на меня, не выставляй кулаковъ, продолжалъ Кью: знаю, ты можешь поколотить меня, если захочешь, на это способны многіе. Но повторяю теб: ты сдлалъ гадкое дло, ты нарушилъ свое честное слово, ты нанесъ сегодня Клар Пуллейнъ ударъ такой жестокій, какого не нанесла бы даже рука твоя.

При этихъ укорахъ, при этомъ горючемъ нападеніи Кью, Бельсайзъ пришелъ въ совершенное недоумніе. Великанъ всплеснулъ ручищами, и опустилъ ихъ по швамъ, какъ гладіаторъ, сдается, и проситъ пощады. Онъ опять упалъ на желзную постель.

— Не знаю, говоритъ онъ, безсознательно ворочая и переворачивая въ одной изъ ручищъ одну изъ мдныхъ шишекъ кровати, на которой онъ сидлъ. Не знаю, Франкъ, говоритъ онъ: что длается съ людьми, или что длается со мною, вотъ ужь второй разъ въ этотъ вечеръ вы называете меня трусомъ и Богъ знаетъ чмъ. Прошу у васъ извиненія, Флоракъ. Не знаю, можно ли назвать и того храбрымъ, кто бьетъ падшаго врага, бейте,— у меня нтъ друзей. Сознаюсь,— я поступилъ низко, нарушилъ свое общаніе, вы въ-прав порицатъ меня, но я не думалъ, чтобы встрча со мной могла быть для ней ударомъ, говоритъ онъ рыдающим голосомъ. Я далъ бы десять лтъ жизни, чтобъ только взглянутъ на нее. Я терялъ разсудокъ въ разлук съ нею. Я перепробовалъ вс мста, все: здилъ въ Эмсъ, Висбаденъ, Гамбургъ, проигрывалъ цлыя ночи. Сначала это развлекадло меня, но потомъ все наскучило. Я выигралъ пропасть денегъ, то, есть, пропасть для нищаго какъ я, но это не помогало, я, не могу житъ безъ нея, и, еслибъ она была у свернаго полюса, я послдовала бы за нею и туда.

— И такъ, чтобъ взглянуть на нее, чтобъ доставить своимъ глупымъ глазамъ дв минуты удовольствія, ты, ребенокъ, ршился причинить все это горе, говоритъ сквозь слезы добродушный Кью, который самъ терзался при видъ страданій Джэка.

— Дайте мн посмотрть на нее пять минутъ, вопіетъ Джэкъ хватая Кью за руку: только пять минутъ.

— Стыдись, возражаетъ сквозь слезы лордъ Кью, отдергивая руку: будь мужчиной, не ребячься. Вдь только ребенку простительно требовать игрушку и плакать, когда не даютъ. Избавь бдную двушку отъ новаго горя, сжалься надъ нею, откажи себ въ прихоти и не терзай ее.

Бельсайзъ вскочилъ, блуждающіе глаза его не предвщали ничего добраго.— Довольно: въ полчаса времени я наслушался отъ васъ и порицаній и брани. Я буду дйствовать, какъ мн заблагоразсудится, выберу себ дорогу, и предупреждаю: горе тому, кто вздумаетъ загородитъ мн путь.— И Джэкъ сталъ крутить свои черные усы, и принялъ воинственный видъ, какъ бы на пол сраженія.

— Принимаю вызовъ сказалъ лордъ Кью: и если узнаю, по какой дорог ты пойдешь — а дорогу эту я ужь угадываю — употреблю вс усилія, чтобъ остановить тебя, безумецъ! Уже ли ты ршишься слдовать за нею до двери ея дома и явиться передъ своей возлюбленной — убійцей ея отца, какъ Родригъ во французской трагедіи? Если бъ Рустеръ былъ здсь, его бы дло защитить сестру, за отсутствіемъ его, я принимаю эту обязанность на себя, и говорю теб, Джэкъ Бельсайзъ, въ присутствіи вотъ этихъ господъ, что всякой, кто обижаетъ эту молодую лэди, кто мучитъ ее своимъ присутствіемъ, зная, что это присутствіе можетъ принести ей одно только горе, кто упрямо преслдуетъ ее, давши на передъ честное слово избгать ея — тотъ просто —

— Что жь дальше, лордъ Кью? кричитъ Бельсайзъ, и грудь его колышется.

— Самъ знаешь, что, отвчаетъ другой. Ты знаешь, какъ зовутъ человка, который обижаетъ бдную женщину и нарушаетъ честное слово. Считай слово это сказаннымъ и дйствуй, какъ заблагоразсудишь.

— Я теб долженъ четыре тысячи фунтовъ стерлинговъ, Кью, говоритъ Бельсайзъ.

— Ты оскорбляешь меня больше и больше, вскрикиваетъ Кью, взбшенный намекомъ о деньгахъ. Если ты хочешь убраться отсюда завтра утромъ, хорошо, если-жь нтъ, не угодно ли теб раздлаться со мной. Мистеръ Ньюкомъ, сдлаете ли вы мн одолженіе быть моимъ секундантомъ? Мы сродни, вы знаете, а этотъ господинъ позволяетъ себ оскорблять двицу, которая скоро будетъ принадлежать къ нашей фамиліи.

— Прекрасно, милордъ! Вотъ-что называется поступать какъ слдуетъ жантильому, говоритъ восхищенный Флоракъ. Вотъ вамъ моя рука, mon petit Kiou. Tu as du coeur. Годдэмъ! Да, вы молодецъ, настоящій молодецъ! и виконтъ дружески протянулъ руку лорду Кью.

Виды его были, по всей вроятности, миролюбивые. Отъ Кью онъ обратился къ великорослому гвардейцу, и, взявъ его за кафтанъ, началъ читать ему рчь: А вы что, mon gros? Разв нтъ средства успокоить эту кипучую кровь безъ кровопусканья? Есть ли у васъ за душой хоть шиллингъ? Ужели вы, мой Родригъ, хотите увезти свою Химену и жить потомъ грабежами на большой дорог? Предположимъ, что вы убьете отца, убьете Кью, убьете Рустера: славный медовый мсяцъ приготовите вы своей Химен.

— Что значатъ вс ваши разглагольствованія о Химен и Родриг? Что вы хотите сказать, виконтъ? говоритъ Бельсайзъ, прислонивъ руку къ глазамъ: Кью довелъ меня до бшенства. Я не французъ, но нсколько понимаю, о чемъ вы говорите, признаюсь вамъ, что это правда, и что Франкъ Кью — молодецъ. Не это ли вы разумли? Дайте же намъ вашу руку, Франкъ. Благослови тебя Богъ, добрый товарищъ, не будь ко мн жестокосердъ, ты знаешь я несчастливъ, чертовски несчастливъ. Ба, это что?— Въ это мгновеніе, трогательная рчь Джэка умолкла: виконтъ Флоракъ, въ восторг, бросился къ нему въ объятія, и прискакивая, принялся цловать его. Когда Джэкъ высвободился изъ объятій виконта, взрывъ хохота освжилъ атмосферу и положилъ конецъ ссор.

Вс присоединились къ этому хору, не исключая и француза, который примолвилъ, что готовъ смяться, mme — не зная о чемъ. И вотъ наступила минута вечера, когда Клэйвъ, по словамъ лорда Кью, поступилъ такъ благородно и предостерегъ Бэрнса отъ опасности. По правд сказать, мистеръ Клэйвъ не сдлалъ ршительно ничего, но сколько сохранилось въ памяти у каждаго изъ насъ такихъ минутъ въ жизни, когда было бы гораздо умне и благоразумне, не говорить и не длать ничего.

Флоракъ, питухъ плохой, какъ большая часть его соотечественниковъ, надленъ былъ отличнымъ аппетитомъ, который, по его словамъ, возобновлялся, по-крайней-мр, три раза въ день. Онъ предложилъ ужинъ, бдный Джэкъ не прочь отъ ужина, особенно же отъ шампанскаго и зельцерской воды: подать шампанскаго и зельцерской воды: нтъ ничего лучше. Клэйвъ не могъ возражать противъ этого угощенія, которое тотчасъ же было подано, и четверо молодыхъ людей сли за столъ.

Флоракъ, кушая свое любимое блюдо, раки, и доставляя не только небу, но и рукамъ, бород, усамъ и щекамъ полное наслажденіе соусомъ, который ему очень понравился, не опускалъ случая возвращаться къ недавнимъ событіямъ, которыя лучше было бы предать совершенному забвенію, и весело шутилъ надъ Бельсайзомъ за его воинственный характеръ, — Если-бы женишокъ былъ здсь, что бы вы съ нимъ сдлали, Жакъ? Вы сглодали бы его вотъ какъ этого рака, не такъ ли? Вы изжевали бы его кости, гм?

Джэкъ, забывавшій подливать зельцерской воды въ шампанское, разсвирплъ при имени Бэрнса Ньюкома, и клялся, что, попадись ему Бэрнсъ на глаза, онъ задушитъ негодяя.

Не случись тутъ Клэйва, Джэкъ увидлъ бы передъ собой своего врага. Молодой Клэйвъ, посл ужина, подошелъ къ окну съ своей вчной сигарой, и по обыкновенію сталъ глядть на то окно. Вдругъ подъхалъ экипажъ, сошли два лакея, потомъ вышли два господина, и Клэйвъ услыхалъ знакомый голосъ, бранившій курьеровъ. Къ чести Клэйва скажемъ, что онъ удержалъ восклицаніе, которое готово было сорваться у него съ языка, и, возвратясь къ столу, не объявилъ ни лорду Кью, ни его сосду съ правой руки, Бельсайзу, о прізд, дяди и Бэрнса. Бельсайзъ, между-тмъ, усплъ напиться до-пьяна. Когда виконтъ ушелъ, голова бднаго Джэка не держалась на плечахъ, онъ спалъ посл Богъ-знаетъ сколькихъ безсонныхъ ночей, и не замтилъ ухода француза.

Лордъ Кью оставался. Онъ непримтно хотлъ взять Джэка на гулянье, переговорить съ нимъ обстоятельне, и войдти съ нимъ въ большія, чмъ тотъ можетъ-быть желалъ, подробности о семейной ссор, въ присутствіи двухъ другихъ особъ. Клэйвъ выбралъ минуту, чтобъ шепнуть лорду Кью:— Мой дядя и Бэрнсъ пріхали, не давайте Бельсайзу выходить изъ дому, ради Бога, уложите его въ постель.

И чтобы бдняг не пришло въ голову фантазіи — постить свою возлюбленную при лунномъ свт, лордъ Кью тихонько повернулъ ключъ въ двери мистера Джэка.

XXX.
Отступленіе.

Между-тмъ, какъ Клэйвъ лежалъ безъ сна, припоминая событія прошлаго дня и размышляя о трагедіи, въ которой онъ неожиданно призванъ былъ играть извстную роль, врное предчувствіе говорило ему, что собственный его, счастливый праздникъ приходилъ къ концу, что тучи и гроза, которыя онъ предугадывалъ давно, готовы разразиться и затемнить этотъ короткій милый періодъ солнечнаго сіянія. Онъ всталъ рано утромъ, отворилъ окна, посмотрлъ, вроятно, въ окна сосдняго отеля, и ему показалось, что въ одномъ изъ нихъ шевелится занавсъ, отдергиваемый рукой, которую съ часу на часъ боле и боле желалъ онъ сжать. Онъ отошелъ отъ окна съ какимъ-то стономъ, и оглянулъ остатки вчерашняго ужина, не убранные еще со стола. Тутъ стояли бутылки шампанскаго, опорожненныя бднымъ Джэкомъ Бельсайзолъ, высокій кувшинъ зельцерской воды, изъ которой газы улетли и смшались съ разгоряченной атмосферой прошлой шумной бесды, стаканы съ опивками, пепелъ и черные окурки сигаръ, разбросанные по столу, трупы, осколки вчерашней битвы. Какъ ни рано было, сосдъ Клэйва. Джонъ Джэмсъ, всталъ раньше его. Онъ плъ, какъ плъ всегда, когда кисть ходила удачно, и краски улегались хорошо на мирномъ и счастливомъ его труд.

Клэйвъ также подвинулъ мольбертъ къ окну, вынулъ папку и ящикъ съ красками, налилъ большой стаканъ зельцерской воды, отвдавъ выдохшагося напитка, и обмакнулъ въ него кисти, которыми началъ-было рисовать. Работа шла дурно. Не плось ему за работой, онъ бросилъ папку и кисти, отперъ коммодъ, вытащилъ чемоданъ изъ-подъ кровати и машинально началъ укладывать свои вещи. Джонъ Джэмсъ услыхалъ шумъ изъ сосдней комнаты и вошелъ туда, улыбаясь, съ большою кистью во рту.

— Расплачивайся по счетамъ, Джонъ Джэмсъ, говоритъ Клэйвъ: знакомымъ оставь свои карточки, скажи прощай этой миленькой деревенской двочк, съ которой ты длаешь портретъ, наводи его сегодня же лакомъ, и осуши слезы бдняжки. Вчера вечеромъ я прочелъ въ звздахъ свой гороскопъ, ко мн явился въ видніи мой демонъ и сказалъ. Клэйвъ, сынъ Томовъ, обуй странническіе сапоги твои.

Чтобы какой-нибудь преждевременный моралистъ не принялся кричать фи противъ добраго, благонамреннаго Джона Джэмса, я упомяну здсь, что его сельская красавица, съ которой онъ написалъ прелестный портретъ, купленный въ слдующемъ году на выставк, была всего семи лтъ отъ роду.

— Разв ты ужь узжаешь? восклицаетъ Джонъ Джэмсъ, вынимая кисть изо рта. А я думалъ, чти ты распорядился своими вечерами здсь на цлую недлю, и что принцессы и герцогини положительно воспретили вашей милости отъздъ отсюда!

— Мы и такъ довольно долго нжились въ Капу, говоритъ Клэйвъ, а легіонамъ путь лежитъ въ Римъ. Такъ угодно Аннибалу, сыну Асдрубалову.

— Сынъ Асдрубаловъ совершенно правъ, отвчалъ товарищъ: чмъ скоре выступимъ, тмъ лучше: я это всегда говорилъ. Я сведу счеты. Аннибалъ жилъ словно сластолюбивый вождь карагенскій. Разъ, дв, три бутылка шампанскаго. Придется поплатиться много.

— Да, придется поплатиться, говоритъ Клэйвъ со вздохомъ, котораго зловщее значеніе понятно Джону Джемсу, потому-что молодые люди не имли тайнъ другъ-отъ-друга. Клэйвъ, по всегдашней привычк, обнажалъ свою душу каждому, кто сближался съ нимъ, да если бъ даже самъ онъ не высказалъ своихъ чувствованій, и тогда бы каждый замтилъ возрастающую привязанность его къ кузин. Тысячу разъ, пламенеющимъ языкомъ юности, съ пылкимъ чувствомъ, съ огнемъ своихъ двадцати лтъ, съ восторженностью живописца, онъ говорилъ объ ней и описывалъ ее. Ея великодушная простота, ея твердость духа и возвышенная гордость, ея любовь къ малюткамъ братьямъ и сестрамъ, ея формы, чудное сочетаніе роскошнаго румянца съ ослпительной близной, ея величественная грація въ поко и движеніи, постоянно составляли предметъ самыхъ жаркихъ похвалъ этого молодаго джентльмена. Когда онъ разсматривалъ знаменитую картину или изваяніе: Венеру Милосскую, спокойную и глубокую, неизмримо-прекрасную какъ море, изъ котораго она возникла, или полетъ Авроры, въ Роспильони, — сердце его поклонялось этимъ образцовымъ произведеніямъ искусства, онъ дивился красот Этели.

Джонъ Джемсъ понималъ эти чудеса искусства съ такимъ же артистическимъ чувствомъ, но по своему, и съ восхищеніемъ внималъ восторженнымъ цвтистымъ гимнамъ добродушнаго Клэйва, но пснь Рюдлея, была нжне, онъ плъ свои гимны на заунывный ладъ. Этель — воплощенный свтъ и красота, но — но она помолвлена за лорда Кью. Лукавый, добрый наперсникъ безпрерывно напоминалъ эту истину нашему восторженному герою. Это зналъ и самъ герой. Сидя за мольбертомъ, онъ не рдко разражался вдругъ хохотомъ, въ которомъ отзывалось, болзненное чувство, и изо-всей силы здоровыхъ, молодыхъ легкихъ, гремлъ:

‘But her heart it is another’s, she never-can-be-mine!’ *

*‘До сердце ей отдано другому, она никогда не можетъ бытъ моею.’

Тутъ герой и его наперсникъ снова заливались хохотомъ, каждый у своего мольберта. Миссъ Этель слыла у обоихъ молодыхъ людей подъ именемъ Алисы Грей.

Вроятно, ночь, этотъ сдой менторъ, принесла Клэйву Ньюкому пользу своимъ горькимъ совтомъ. Страданіе Бельсайза и несчастное положеніе молодой двицы, раздлявшей съ нимъ безнадежную страсть, заставили молодаго человка призадуматься, а чистосердечіе, бодрость духа и честность лорда Кью, которымъ Клэйвъ былъ свидтелемъ въ продолженіе вечера, внушили ему великодушное удивленіе и укрпили его на испытаніе, которое представлялось ему слишкомъ жестокимъ. Онъ вспомнилъ о добромъ старик-отц, переплывавшемъ моря на пути къ своему долгу, и ршился, съ Божьей помощью, исполнитъ свой долгъ. Три недли назадъ, когда онъ, безпечно бродя по улицамъ Бонна, встртилъ Этель и веселую группу маленькихъ кузеновъ и кузинъ, онъ былъ такой же ребенокъ, какъ они, думалъ объ одномъ только, какъ бы попользоваться каждымъ днемъ, каждымъ лучемъ солнца, не зналъ никакихъ заботъ, какъ эти дти. И вотъ, въ одну или дв недли, въ немъ пробудились мысли и страсти, надлили его опытностью, какая едва пріобртается годами, и другъ нашъ усплъ доказать, что онъ не только уметъ чувствовать любовъ въ сердц, но что въ немъ есть и мужество, и самоотверженность и честь.

— Помнишь ли, Джонъ Джемсъ, говоритъ онъ, отправляя сапоги и другія вещи въ чемоданъ, и съ необыкновенною энергіею таская одну вещь на другую: помнишь ли (пинокъ въ снжно-блую манишку батистовой рубашки) разсказъ моего отца, какъ онъ, разъ въ жизни (страшный ударъ въ отвороты жилета), бжалъ съ поля сраженія у Ассиръ-Гура?

— Ассиръ — чего? говоритъ Джонъ Джэмсъ, раскрывъ ротъ.

— То было при осад Ассиръ-Гура! говоритъ Клэйвъ: въ достопамятномъ 1803 году, поручикъ Ньюкомъ, щеголявшій красивыми ножками, что перешло въ наслдство и къ его потомкамъ, надлъ новыя лосины: онъ любилъ быть въ дл хорошо одтымъ. Лошадь подъ нимъ была убита, непріятель — на носу, и доброму моему родителю пришлось выбирать смерть или бгство. Я слыхалъ отъ его сослуживцевъ, что онъ былъ человкъ необыкновенно храбрый и вмст съ тмъ хладнокровный. Какъ ты думаешь, что оставалось длать полковнику Ньюкому при такихъ обстоятельствахъ? Оставаться на мст, вдали отъ своего отряда, окруженнаго непріятелемъ, и пасть подъ саблями маграттскихъ всадниковъ — погибнуть — или бжать?

— Понятно, что бы я сдлалъ на его мст, говоритъ Ридлей.

— Именно. Поручикъ Ньюкомъ такъ и сдлалъ. Его новыя лосины были чрезвычайно узки, и много мшали быстрот понятнаго движенія, однако онъ бжалъ, и въ послдствіи родилъ твоего покорнйшаго слугу. Вотъ теб исторія ассиръ-гурскаго сраженія.

— Какую же выводить изъ этого мораль? говоритъ Джонъ Джэмсъ, которому разсказъ казался довольно забавнымъ.

— Экой ты безтолковый, Джонъ Джэмсъ! Видишь, и я теперь подъ Ассиръ-Гуромъ. Бгу. Поройся въ кошельк, расплатись съ кмъ слдуетъ, не скупись, но и не слишкомъ будь тороватъ. Наша служанка дурна, но все таки дай ей крону на утшеніе въ разлук съ нами. Слуги были проворны и услужливы, вознагради ихъ за труды. Не забудь и скромнаго чистильщика сапогъ: онъ благословитъ насъ при отъзд. Вдь артисты т же джентльмены, хотя Этель и не раздляетъ этого мннія. Ч…— нтъ — Богъ съ нею, Богъ съ нею, вздыхаетъ Клэйвъ, тиская себ въ глаза кулаки. Если Ридлей прежде уважалъ Клэйва, — уваженіе его не уменьшилось и теперь. И если какой-нибудь великодушный юноша прочтетъ эту повсть, которая можетъ какимъ-нибудь образомъ относиться и къ нему, пусть онъ приметъ совтъ старшаго и припомнитъ, что въ нашей житейской битв есть такія опасности, отъ которыхъ и самому храброму благоразумне бжать прочь.

Какъ ни рано было, а къ Клэйву явился уже гость, дверь отворилась, и въ ней показалось доброе лице лорда Кью. Ридлей ретировался въ свою нору: появленіе графовъ пугало скромнаго живописца, хотя онъ и гордился и восхищался, что у Клэйва такое блистательное знакомство. Лордъ Кью занималъ богатое отдленіе во второмъ этаж отеля, тогда-какъ Клэйвъ со своимъ другомъ жилъ въ двухъ комнаткахъ третьяго этажа.— Вы — ранняя птичка, говоритъ Кью: я всталъ въ паническомъ страх чуть не до разсвта: Джэкъ производилъ въ своей комнат адскій шумъ и ломалъ двери. Я уговаривалъ его цлый часъ. Жаль, что мы не вздумали дать ему вечеромъ пріемъ опіума, если бъ опіумъ уложилъ на вки бдняжку, и тутъ не было бы большой бды.— Посл этого Кью, по-поламъ со смхомъ, разсказалъ Клэйву о вчерашнемъ свиданіи его съ Бэрнсомъ.— И вы, видно, сбираетесь въ дорогу, говоритъ лордъ Кью, окинувъ взглядомъ своихъ быстрыхъ глазъ комнату Клэйва. Погода здсь начинаетъ портиться, и, если вы намрены, какъ говорили мн Ньюкомы, хать черезъ С. Готардъ, — чмъ скоре, тмъ лучше. Въ горахъ, въ октябр, бываетъ страшный холодъ.

— Страшный холодъ, говоритъ Клэйвъ, кусая ногти.

— На перекладныхъ, или съ попутчикомъ? спрашиваетъ графъ.

— Я купилъ экипажъ въ Франкфурт, говоритъ равнодушно Клэйвъ.

— Вотъ какъ! восклицаетъ лордъ Кью, который, при всей доброт, простодушіи и любезности, при всей ровности въ обращеніи съ каждымъ, съ тою только разностью, что съ низшими онъ былъ вжливе, чмъ съ равными, — крайн былъ удивленъ комфортомъ Клэйва: ему легче было представить себя вызжающимъ изъ Бадена на крылатомъ зм, чмъ Клэйва въ собственномъ экипаж.

— Я заплатилъ за него всего двадцать фунтовъ стерлинговъ, онъ не великъ, насъ двое, мы, вмст съ пожитками, можемъ хать на пар лошадей, и останавливаться, гд вздумаемъ. Я живу не работой, прибавилъ Клэйвъ, красня, только разъ я досталъ три гинеи, и вотъ все, что я получилъ во всю жизнь за мои труды.

— Любезнйшій другъ, да разв я не былъ въ дом у вашего батюшки? Помните на бал? Еще было такое отборное общество. Мы съ вами — люди comme il faut. Я это очень хорошо знаю. Мы занимаемся живописью изъ удовольствія.

— Мы — художники, и намрены писать картины за деньги, милордъ, говоритъ Клэйвъ. Не изволите-ли, ваша милость, дать мн какой нибудь заказъ?

— Моя милость теперь очень кстати, сказалъ лордъ Кью: я думаю. Ньюкомъ, что вы, узжая, можете сдлать кой-кому изъ здшнихъ доброе дло, хотя услуга скорй непріятна. Джэка Бельсайза нельзя оставить здсь одного. Я не могу хать отсюда по уважительнымъ причинамъ. Будьте добры, возьмите его съ собой. Поставьте Альпы между нимъ и этимъ проклятымъ дломъ, и — доставьте только случай — я всегда готовъ служить вамъ, въ чемъ угодно. Джэкъ не предчувствуетъ, что милый Бэрнсъ ужь здсь. Я знаю, какъ вы его любите. Я слышалъ цлую исторію — стаканъ съ портвейномъ и прочее. Мы вс одинаково любимъ Бэрнса. Какъ могла бдная лэди Клара принять его предложеніе — одинъ Богъ знаетъ. Мы страшно, дивно сотворены, въ особенности же женщины.

— Боже милосердый, вскрикнулъ Клэйвъ: возможно-ли, чтобъ юное созданіе безжалостно предано было въ руки такого себялюбиваго фата, какъ этотъ несносный Бэрнсъ Ньюкомъ? Вы очень хорошо знаете, лордъ Кью, что за жизнь онъ ведетъ. Еще мальчишкой, онъ увезъ съ ньюкомской фабрики бдную двушку, которую бросилъ и потомъ безъ гроша выгналъ изъ дому. Эта двушка приходила въ Паркъ-Лэнъ, сидла на лстниц, и горко заливалась слезами. Всякой разъ, какъ я встрчаю его, мн хотлось бы выбросить его въ окно. И этотъ человкъ женится на благородной молодой двиц, зато только, что онъ соучастникъ банкирскаго дома и наслдникъ семи или восьми тысячъ фунтовъ годового дохода. О, позоръ, позоръ! Мн больно, когда подумаю объ участи, которая ожидаетъ бдную двушку.

— Пренепріятная исторія, сказалъ лордъ Кью, свертывая папироску, Бэрнсъ — человкъ не добрый. Въ этомъ и съ вами согласенъ. Не случалось вамъ слышать объ этомъ въ семейств, не случалось?

— Сохрани Боже! наврное вы не полагаете, чтобъ я сталъ говорить Этели или миссъ Ньюкомъ о такой низости? восклицаетъ Кдэйвъ. Я никогда не поминалъ объ этомъ даже моему отцу. Онъ выгналъ бы Бэрнса изъ своего дому, если бъ зналъ о его поступк.

— Весь городъ объ этомъ говорилъ, сухо сказалъ Кью. Въ этихъ проклятыхъ клубахъ все разглашается, и вамъ сказалъ, что отступаюсь отъ Бэрнса, и также мало люблю его, какъ вы. Можетъ-статься, онъ дурно поступилъ съ женщиной: характеръ у него далеко не ангельскій, но въ этомъ случа онъ былъ не такой еще злодй, какъ кажется. Первый шагъ, безспорно, заслуживаетъ порицанія: эти фабричные города — эти фабричныя женщины — ну, да объ этомъ умолчу — начало дла было дурное. Но Бэрнсъ не единственный негодяй въ Лондон. Когда начались толки, и онъ сбирался на выборы, обобранный кругомъ, онъ объявилъ мн, на честное слово, что расходы ея съ мистрисъ Деласи — такъ величала себя эта двушка. Бэрнсъ душевно желалъ разорвать связь, и сознавался, что она камнемъ виситъ у него на ше, причиняетъ ему угрызенія совсти. Онъ просто терзался. Онъ боленъ душою, въ этомъ можете быть уврены. Желалъ вести жизнь порядочную. И вотъ: моя бабка устроила это дло съ Доркингами. Лэди Кью все еще правитъ нашимъ семействомъ и не уступаетъ своего мста. Старики все знаютъ. Онъ малый бойкій, умница въ своемъ род. Если захочетъ, онъ можетъ быть любезнымъ съ извстными людьми, и понравиться имъ. Тутъ не было никакого принужденія. Вы наврное не предполагаете, чтобъ у насъ запирали молодыхъ двицъ и подвергали пыткамъ? Но въ Чантиклер — огромная семья Пуллейновъ, и старый Доркингъ не можетъ обезпечить ихъ ничмъ. Дочь его приняла предложеніе Бэрнса по собственной доброй вол, и ему совершенно извстно о прежней страсти ея къ Джэку. Бдняга вчера появляется здсь на гулянь, и двушка падаетъ въ обморокъ. Она можетъ видться съ Бельсайзомъ сегодня же, если онъ хочетъ. Сегодня утромъ, въ пять часовъ, я отдалъ ему записку отъ лэди Доркингъ. Если онъ воображаетъ, что леди Клара сколько-нибудь дйствуетъ по принужденію, — она сама, собственными устами, скажетъ ему, что дйствія ея ни мало не стснены. Она выходигъ за-мужъ за того, кого добровольно избрала и будетъ ему врною женой. Какъ молодой человкъ не опытный, вы кипите и мерзнете отъ негодованія, при мысли, что двушка, не успвъ забыть прежнюю любовь, воспламеняется новою.

— Я негодую на нее, говоритъ Клэйвъ, не за то, что она покидаетъ Бельсайза, а за то, что выходитъ за-мужъ за Бэрнса.

— Вы нападаете на него, потому-что онъ вамъ врагъ. Правду сказать, и онъ васъ не слишкомъ жалуетъ: выдаетъ васъ за негодяя, и вроятно, самъ представляетъ васъ такимъ же. Все зависитъ отъ колорита, въ какомъ рисуешь другого. Насъ рисуютъ и друзья и враги и, мн кажется, портреты выходятъ не рдко очень схожи, продолжалъ свтскій философъ. Вы ненавидите Бэрнса, и не можете замчать въ немъ ничего добраго. Онъ не замчаетъ ничего добраго и въ васъ. Въ Паркъ-Лэн бывали, при случа, страшные толки о вашей милости и о дльц, которое я пройду молчаніемъ, сказалъ лордъ Кью, съ нкоторою важностью — и какія же послдствія всего этого недоброжелательства? Я васъ люблю, люблю вашего отца, считаю его благороднйшимъ человкомъ, а есть люди, которые отзываются о немъ, какъ о самомъ гадкомъ интригант. Не отказывайте же Бэрнсу хоть въ частичк общаго благорасположенія, и, если сами не терпите его, не мшайте любить его другимъ.

— А что касается романической любви, продолжалъ молодой лордъ, съ возрастающимъ жаромъ, забывая дребедень, которою мы приправляемъ нашъ разговоръ, что касается до романической любви, эти Дженни и Джессами, влюбляющіеся съ перваго взгляду, цлующіеся и воркующіе въ бесдк, и потомъ удаляющіеся въ хижину, чтобъ опять ворковать и цловаться — представляются мн чистою глупостью. Это годится для романа и для тхъ миссъ, которыя будутъ вздыхать надъ нимъ, но человкъ, странствующій по свту съ открытыми глазами, знаетъ, какъ безсмысленна вся эта пустошь. Я не говорю, чтобы молодой человкъ не могъ встртиться съ женщиной, чтобы они не могли влюбиться другъ-въ-друга ту же минуту, потомъ жениться черезъ годъ, и сохранить взаимную любовь до столтней старости, это завидный, великій жребій, но этотъ жребій боги даруютъ Бавкид и Филемону, да рдкимъ, рдкимъ счастливцамъ, вс же другіе должны довольствоваться чмъ Богъ пошлетъ, стараясь ужиться по возможности въ ладу, и длиться хорошимъ и худымъ. Переберите всхъ вашихъ знакомыхъ, пересчитайте по пальцамъ влюбленныя четы, и посмотрите, чмъ он кончили! Завидно ли блаженство Дженни и Джессами? Любовь въ хижин! Кто жь будетъ платить хозяину за квартиру? Кто заплатитъ за чай и сливки для Дженни, за бараньи котлетки для Джессами? Если котлетка простыла, онъ начнетъ ссориться съ Дженни. Если буфетъ пустъ славный будетъ обдъ! Вы вопіете противъ тхъ, которые женятся и выходитъ за мужъ изъ денежныхъ разсчетонъ. Да лорды и баронеты вступаютъ въ браки на тхъ же основаніяхъ. Мой мясникъ скопилъ мшокъ денегъ, и выдаетъ свою дочь за молодаго торговца скотомъ. Мистеръ и мистрисъ Эльсмены благоденствуютъ и женятъ сына на дочери альдермана. Мой стряпчій ищетъ между своими кліентами выгоднаго жениха для миссъ Дидсъ, опредляетъ своего сына адвокатомъ, втираетъ въ парламентъ, гд онъ разъигрываетъ роль, длается генералъ-адвокатомъ, наживаетъ состояніе, обзаводится домомъ на Бельгрэвскомъ-сквер, и миссъ Дидсъ втораго поколнія выдаетъ ужъ за пэра. Не порицайте же насъ больше, чмъ сосдей. Мы поступаемъ точно такъ, какъ поступаютъ вс, и двушка нашего круга избираетъ выгоднйшую изъ представляющихся партіей, точно такъ, какъ мисъ Чомми, получивъ предложеніе отъ двухъ молодыхъ джентльменовъ изъ сословія зеленьщиковъ, склоняется на сторону того, которыйивозитъ свой товаръ ни рынокъ на кляч, отдавая ему предпочтеніе передъ тмъ джентльменомъ, который продаетъ свои овощи на лотк.

Эта тирада, пр.оизнесенлая его милостью съ значительнымъ жаромъ, безъ сомннія была предназначена въ назиданіе самому Клэйву. Отдадимъ справедливость молодому человку: онъ легко понялъ урокъ. Главное нравоученіе состояло вотъ въ чемъ:— молодой человкъ, если люди съ всомъ удостоиваютъ васъ ласковымъ, пріемомъ, а вс ваши преимущества ограничиваются пріятною наружностью, хорошими манерами и тремя или четырьмя стами фунтовъ годоваго доходу, — не разсчитывайте слишкомъ на доброту вашихъ знакомыхъ и не предавайтесь извстнымъ честолюбивымъ замысламъ, въ которые можетъ вовлечь васъ собственная ваша суетность. Плывите внизъ по рк съ котлами, господинъ горшокъ, но берегитесь подходить къ нимъ слишкомъ близко! Вы — прекрасный молодой человкъ, слова нтъ, но есть призы, которые для васъ слишкомъ хороши, и назначены для того, кто по-лучше васъ. Вы столько же можете просить перваго министра о назначеніи васъ на первую вакансію кавалера ордена Подвязки, сколько надяться носить на своей груди такую звзду, какова Этель Ньюкомъ.

Прежде чмъ Клэйвъ сдлалъ обычный визитъ своимъ знакомымъ въ противоположномъ отел, пріхала послдняя великомощная особа, которая должна принять участіе въ баденскомъ фамильномъ създ. Вмсто алыхъ щечекъ и свтлыхъ глазъ Этели, Клэйвъ, при вход въ гостиную люди Анны Ньюкомъ, встртилъ пергаментное лицо и давно знакомый крючковатый клювъ старой графини Кью. Не легкое было дло выдержать взгляды изъ-подъ густыхъ черныхъ бровей по об стороны этого мыса. Вся семья жалась передъ глазами и подъ носомъ лэди Кью, и повиновалась ей. Одну только Этель не могли укротить и испугать эти страшныя черты.

Кром лэди Кью, Клэйвъ имлъ удовольствіе встртить здсь его милость, внука ея, лэди Анну, дтей разныхъ возрастовъ, мистера Бэрнса: въ числ этихъ особъ не было ни одной, которую Клэйвъ желалъ бы видть.

Многозначительный взглядъ Кью, направленный на Клэйва, который и самъ былъ не лишенъ смтливости, убдилъ его, что ровно передъ его приходомъ, въ разговор произносилось собственное его имя. Бэрнсъ, чернившій Клэйва, всякой разъ какъ упоминалось объ его кузен, воспользовался случаемъ поклеветать на него и теперь, при появленіи молодаго человка, опустилъ голову. Рука Клэйва отворяла уже дверь въ гостиную, а Бэрнсъ называлъ его негодяемъ и бездльникомъ. Посл этого не удивительно, что Бэрнсъ поджалъ хвостъ. Что касается лэди Кью, ветхое лицо ея не обнаружило ни малйшаго замшательства, ни малйшаго смущенія. Ея густыя брови были боромъ таинственности, ея непроницаемые глаза — бездною тьмы.

Она удостоила Клэйва минутной ссудой двухъ костлявыхъ пальцевъ, которые ему предоставлено было на волю удержать или опустить. Потомъ онъ отправился насладиться счастьемъ пожатія руки мистеру Бэрнсу, который, замтивъ съ удовольствіемъ смущеніе его отъ пріема лэди Кью, ршился встртить Клэйва такимъ же образомъ. Въ то же время Бэрнсъ произнесъ надменное:— Какъ поживаете? которое Клэйву хотлось бы воротить въ глотку гордеца. Постоянное желаніе — схватить Бэрнса за воротъ, щелкнуть ему по носу, выбросить его изъ окна — вотъ чувствованія, которыя внушалъ этотъ необычайный молодой человкъ многимъ изъ сталкивавшихся съ нимъ. Жизнеописатель долженъ быть безпристрастенъ, однакожь сознаюсь, что и я, въ нкоторой, хотя слабйшей степени, раздлялъ т же чувствованія. На лицо онъ казался моложе своихъ лтъ, и наружности былъ не повелительной, но разъигрывалъ такую несносно-покровительственную роль въ отношеніи равныхъ себ, нтъ, скажемъ откровенно — въ отношеніи людей, лучшихъ его, что желаніе объ униженіи его существовало у многихъ и весьма многихъ.

Объ этомъ маловажномъ случа разсказывалъ мн самъ Клэйвъ, и я къ прискорбію долженъ упомянуть здсь о слдующемъ неблаговидномъ поступк съ его стороны. Мы стояли по-одаль отъ дамъ, говорилъ Клэйвъ, когда между Бэрнсомъ и мною произошла размолвка изъ-за рукожатія. Онъ и прежде имлъ дерзость подавать мн два пальца, и я давно предупреждалъ его, чтобъ онъ давалъ мн руку, или оставался въ поко. Вы знаете, какъ этотъ наглецъ обыкновенно стоитъ, раздвинувъ свои ножки. Я наступилъ ему каблукомъ на лакированный сапожекъ, и такъ притиснулъ, что Бэрнсъ вскрикнулъ и разразился самымъ громкимъ проклятіемъ.

— Чортъ побери этого увальня! завопилъ Бэрнсъ.

Клэйвъ возразилъ въ полголоса:— я думалъ, что вы бранитесь только съ женщинами Бэрнсъ.

— Это вы только позволяете себ подобныя слова при женщинахъ, кричитъ взбшенный кузенъ.

Клэйвъ потерялъ всякое терпніе. Бэрнсъ, въ какомъ обществ желали бы вы, чтобъ я назвалъ васъ снобомъ? Не на плацъ-парад ли? Такъ пойдемте, я вамъ скажу во-всеуслышаніе.

— Бэрнсу нельзя идти на плацъ-парадъ, кричитъ Кью, разражаясь хохотомъ: тамъ поджидаетъ его другой джентльменъ. И двое изъ трехъ молодыхъ людей вдоволь посмялись тутъ этой шутки. Сомнительно, показалась ли она забавною и Бэрнсу Ньюкому, эсквайру ньюкомскому.

— Что вы тамъ трое хохочете? вскрикиваетъ лэди Анна, будто ничего не подозрвая: врно, какая-нибудь злая шутка, готова поручиться, что не доброе. Подите-ка сюда, Клэйвъ.— Здсь надо упомянуть, что лишь только Клэйвъ удостоился пожатія двухъ пальцевъ лэди Кью, ему данъ былъ намекъ, что свиданіе его съ этою милой дамой кончено: она подозвала къ себ дочь, и принялась съ нею перешептываться, тутъ-то Клэйвъ, ретировался отъ руки лэди Кью и наткнулся на руку Бэрнса.

— Клэйвъ наступилъ Бэрнсу на ногу, восклицаетъ веселый лордъ Кью, и зашибъ ему любимую мозоль, такъ-что онъ не въ состояніи выходить и долженъ сидть въ комнат. Вотъ о чемъ мы смялись.

— Гм! проворчала лэди Кью. Она поняла на что намекаетъ внучекъ. Лордъ Кью изобразилъ семейному совту Джэка Бельсайза и его геркулесовскую палицу самыми страшными красками, шутка была такъ удачна, что пригодилась и въ другой разъ.

Вроятно, лэди Анна, въ разговор на ухо съ старой графиней, умилостивила гнвъ ея на бднаго Клэйва: когда онъ подошелъ къ обимъ дамамъ, младшая взяла его руку съ большою любезностью и сказала: милый Клэйвъ, намъ очень грустно, что вы узжаете. Вы оказали намъ много услугъ въ дорог, и были обязательны какъ нельзя больше. Мы вс не разъ вспомнимъ объ насъ.— Эта любезность тронула благодушнаго молодаго человка, и чувство благодарности за сострадательное участіе лэди Анны въ его жалкомъ положеніи, вызвало краску на его щеки и чуть не слезы на глаза.— Благодарю васъ, дорогая тетушка, сказалъ онъ, за вашу доброту и ласки. Разлука съ вами будетъ особенно тяжела для меня, но — но мн давно пора хать, чтобы приняться за дло.

— Давно пора! повторила суровая обладательница орлинаго клюва: Баденъ — дурное мсто для молодаго человка. Вы здсь заводите знакомства, отъ которыхъ не можетъ-быть пути, посщаете игорные дома, и живете съ французскими виконтами самой дурной репутаціи. Намъ довелось слышать и о вашихъ подвигахъ, сэръ. Очень жаль, что полковникъ Ньюкомъ не взялъ васъ съ собою въ Индію.

— Милая мамаша, восклицаетъ лэди Анна, я считаю Клэйва за молодаго человка, очень порядочнаго и благонравнаго.

Замчанія старой барыни остановили патетическій порывъ Клэйва, и онъ съ бодростью возразилъ: милая лэди Анна, вы всегда были такъ добры, что любезность ваша меня ужь не удивляетъ, но совтъ отъ лэди Кью, котораго и не осмлился бы проситъ, кажется мн неожиданнымъ подаркомъ, мой батюшка знаетъ весь итогъ моихъ игорныхъ подвиговъ, на которые угодно было лэди сдлать намекъ, и самъ представилъ меня джентльмену, съ которымъ знакомство вы находите неодобрительнымъ.

— Добрый молодой человкъ, мн кажется, что вамъ пора отправляться, сказала лэди Кью на этотъ разъ съ большою веселостью, она любила Клэйва за умъ, и, пока онъ не мшалъ ея планамъ, готова была оказывать ему благорасположеніе.— Позжайте въ Римъ, позжайте во Флоренцію, позжайте, куда хотите, учитесь прилежно, пишите прекрасныя картины, и потомъ возвращайтесь: мы вс будемъ рады васъ увидть. У васъ большія дарованія: ваши рисунки ршительно замчательны.

— Не правда ли, мамаша, что онъ очень способной молодой человкъ? сказала съ чувствомъ добрая лэди Анна. Клэйвъ опять пришелъ въ патетическое настроеніе, и почувствовалъ неодолимое желаніе схватитъ лэди Анну въ объятія и расцловать ее. Какъ мы бываемъ благодарны — какъ легко воспламеняется доброе, нжное сердце за одно ласковое слово, обращенное къ намъ въ минуту горести! Пожатіе нжной руки укрпляетъ человка на операцію и услаждаетъ его въ присутствіи страшнаго хирурга.

Этотъ холодный, старый операторъ, который принялся за врачеванье Клэйва, теперь вынулъ свой блестящій ножъ и сдлалъ первый надрзъ съ совершенною точностью и отчетливостью.— Мы собрались здсь, какъ вамъ, вроятно, извстно, мистеръ Ньюкомъ, по семейнымъ дламъ, и я скажу откровенно, что вамъ, для собственной пользы, было бы гораздо лучше удалиться. Я написала дочери строгій выговоръ за то, что вы здсь.

— Но это была просто случайность, мамаша, право, случайность, восклицаетъ лэди Анна.

— Разумется, что одна случайность, да я и узнала объ этомъ совершенно случайно. Птичка прилетала ко мн въ Киссингенъ и разсказала все. У васъ, Анна, столько же разсудка, какъ у труднаго ребенка. Я вамъ толковала объ этомъ сотни разъ. Лэди Анна просила насъ остаться, а я, мой добрый молодой другъ, прошу васъ удалиться.

— Тутъ просьбы не нужно, сказалъ Клэйвъ: мой отъздъ, лэди Кью, есть дло собственной моей воли. Я сбирался въ дорогу, не прося никого указывать мн дверь.

— Нтъ сомннія, что сбирались, и мой пріздъ служитъ мистеру Ньюкому сигналомъ къ ‘прощайте’. Вдь я колдунья и всхъ пугаю. Изъ сцены, которой вы были вчера свидтелемъ, мой добрый молодой другъ, и изо всего этого скандалу на гулянь, вы можете заключать, какъ нелпо, какъ опасно, какъ безчеловчно, да, безчеловчно, со стороны родителей, допускать между молодыми людьми знакомства, которыя могутъ вести только къ безславію и несчастью. Лэди Доркингъ — другой такой же ребенокъ. Вчера, не прошло десять минутъ съ прізда моего въ Баденъ, какъ моя горничная вбгаетъ ко мн и разсказываетъ, что случилось на гулянь. Не смотря на всю усталость посл дороги, я ту же минуту отправилась къ лэди Доркингъ и провела весь вечеръ съ нею и съ этой бдной двушкой, съ которой капитанъ Бельсайзъ поступилъ такъ жестоко. Она объ немъ и не думаетъ, ни мало не думаетъ. Ея ребяческая страсть прошла въ эти два года, пока мистеръ Джэкъ Бельсайзъ совершалъ свои подвиги въ тюрьм, и, если этотъ негодяй льститъ себя надеждою, что двушка взволнована была вчера какимъ-нибудь нжнымъ чувствомъ къ нему, онъ совершенно ошибается: скажите ему это отъ имени лэди Кью. Она подвержена обморокамъ. Докторъ Финкъ продолжаетъ пользовать ее съ самаго ея прізда сюда. Въ прошедшій вторникъ ей сдлалось дурно при вид мыши, пробжавшей по комнат — у этихъ Доркинговъ страшная квартира — и нтъ ничего удивительнаго, что она испугалась при встрч съ этимъ пьянымъ великаномъ! Она помолвлена, какъ вамъ извстно, за вашего родственника и моего внука, Бэрнса: партія во всхъ отношеніяхъ прекрасная. Положеніе въ свт жениха и невсты одинаково, и они составятъ премилую чету. Она — добрая молодая двушка, а Бэрнсъ испыталъ отъ женщинъ другаго разряда столько непріятностей, что оцнитъ счастье семейной, добродтельной жизни. Давнымъ бы давно пора ему остепениться. Все это я говорю вамъ съ полною откровенностью.

— Ступайте назадъ, милочки, играйте въ саду (это относилось къ малюткамъ, которые, рзвясь, возвращались съ луга передъ окнами), кто васъ послалъ сюда? Бэрнсъ? Ступайте къ миссъ Квигли. Нтъ, постойте. Сходите на верхъ къ Этели, и скажите, чтобъ она пришла сюда, приведите ее сами. Понимаете?

Невинныя малютки бгутъ къ сестр, переваливаясь со ступени на ступень, и лэди Кью кротко говоритъ: помолвка Этели за моего внука, лорда Кью, давно ужь была улажена въ нашемъ семейств, но объ этихъ вещахъ лучше всего не разглашать, пока дло не будетъ ршено окончательно, вы знаете, мой милый мистеръ Ньюкомъ. Когда мы видли васъ и вашего батюшку въ Лондон, мы слышали, что вы сдлали предложеніе молодой лэди изъ вашего круга, миссъ — какъ бишь ее?— миссъ Мак-Ферсонъ, миссъ Мэккензи. Ваша тетка, мистриссъ Гобсонъ-Ньюкомъ, эта всесвтная болтунья, разславила объ этой исторіи. Мн кажется, во всемъ этомъ нтъ ни капли правды. Не изумляйтесь, что я знаю кой-что о вашихъ длахъ. Я старая колдунья, и знаю много-премного.

И, въ самомъ дл, какимъ образомъ лэди Кью могла узнать объ этомъ обстоятельств: горничная ли ея вела переписку съ горничной лэди Анны, или у ея милости были другіе, явные или тайные способы къ разузнанію,— настоящему біографу не удалось удостовриться. Вроятне всего, что Этель, развдавшая объ этомъ интересномъ дл въ послднія три недли, передала свои догадки лэди Кью, въ слдствіе ея безконечныхъ допросовъ, и, можетъ статься, между внучкой и бабкой происходила война, о которой фамильный лтописецъ Ньюкомовъ не иметъ точныхъ свденій: ему извстно только, что случались схватки, стычки и осады. Когда мы слышимъ пальбу и видимъ раненыхъ, непремнно предполагаемъ сраженіе. Кто жъ знаетъ, не было ли и тутъ дано генеральной баталіи и не перевязывала ли миссъ Ньюкомъ свои раны на верху въ уборной?—

— Ты вроятно желала бы проститься съ своимъ кузеномъ, моя милая Этель, продолжала лэди Кью, съ невозмутимымъ спокойствіемъ: вотъ и мистеръ Ньюкомъ, онъ пришелъ проститься съ нами.— Это сказано было въ ту самую минуту, когда въ комнату вбжали малютки, держась за платье старшей сестры. Она была блдня, но выраженіе лица было гордо, даже злобно.

При вход ея, Клэйвъ всталъ съ софы, гд онъ сидлъ подл старой Кью, занимая мсто, указанное ему графиней передъ операціей, Онъ всталъ, откинулъ назадъ волосы, и сказалъ очень хладнокровно: — Да, я пришелъ проститься, Мои праздники кончились, и я съ Ридлеемъ ду въ Римъ, прощайте, Этель, да сохранитъ васъ Богъ!

Она подала ему руку и сказала: прощайте, Клэйвъ, но эта рука не отвчала на его пожатіе и опустилась, когда Клэйвъ пересталъ ее сжимать.

Услышавъ слово: — ‘прощайте’, малютка Алиса расплакалась, а маленькая Модъ топнула своими красными башмачками и сказала:— Не нузно просцайте. Клэйвъ останьтесь здсь.— Алиса, съ воплемъ держала Клэйва за полу. Онъ взялъ обихъ малютокъ на руки, какъ бывало прежде, и приподнялъ ихъ до плечъ, зная, что он любятъ дергать его русые усы. Онъ перецловалъ маленькія ручки и личики, и спустя минуту ушелъ.

— Что съ вами, говоритъ Флоракъ, встртивъ его на мосту, когда онъ возвращался домой: Что съ вами, mon petit Клэйвъ? Ужь не зубъ ли вамъ выдернули?

— C’est a, отвчаетъ Клэйвъ, и идетъ въ Hotel de France. Ура! Джонъ Джэмсъ! Ридлей! кричитъ онъ: поднимай якорь и маршъ!— А я думалъ, что мы не удемъ до. завтра, говоритъ Джонъ Джэмсъ, предполагая, можетъ статься, что случилась какая-нибудь катастрофа. Дйствительно, мистеръ Клэйвъ узжалъ днемъ раньше, чмъ разсчитывалъ. На слдующее утро, онъ проснулся уже въ Фрибург, и увидалъ передъ собой величественный, древній соборъ,— не Баденъ, окруженный сосновыми рощами, не баденскіе прелестные сады и липовыя аллеи, не Баденъ,— этотъ очаровательный баракъ ярмарки житейской суеты. Толпы и музыка, игорные столы и отчаянные игроки, и звонкія кучи золота — были далеко: ихъ ни глазъ не видлъ, ни ухо не слышало. Только одно окно Голландскаго отеля мерещилось Клэйву: онъ мечталъ, какъ милая рука отворяетъ это окно раннимъ утромъ, какъ кисейные занавсы колеблются отъ утренняго втерка. Чего бы онъ не далъ, чтобъ увидать все это еще разъ! Вечеромъ, бродя въ Фрибург, далеко отъ своихъ спутниковъ, онъ думалъ-было потребовать лошадей, скакать въ Баденъ, опять явиться подъ тмъ окномъ и вскрикнуть:— Этель, Этель! Но Клэйвъ воротился въ свою комнату, къ безмятежному Джону Джэмсу, и къ бдному Джэку Бельсайзу, у котораго также вырвали зубъ.

Мы чуть не забыли Джэка, занявшаго заднее мсто въ экипаж Клэйва, какъ подобаетъ второстепенному лицу въ этой исторіи, да и самъ Клэйвъ вовсе позабылъ объ немъ. Но Джэкъ, занятый собственными своими заботами и длами, уложивъ вещи въ свой дорожный мшокъ, молча стащилъ его внизъ, и Клэйвъ засталъ своего товарища въ облакахъ дыму, когда сошелъ садиться въ бричку. Любопытно знать, смотрлъ ли кто изъ окна Голландскаго отеля, когда онъ узжалъ? Есть занавсы, за которые никакому историку не позволяется заглянуть, какъ бы усердно онъ не просилъ.

— Tiens, I petit pail, говоритъ вчный фланеръ Флоракъ, съ сигарой въ зубахъ.

— Да, демъ, отвчаетъ Клэйвъ. Есть четвертое мсто, виконтъ: не хотите ли?

— Хотлъ бы, возражаетъ Флоракъ, да я здсь на часахъ. Мой кузенъ и сеньоръ, герцогъ Иврійскій детъ сюда изъ Баньеръ де Бигорръ. Онъ говоритъ, что разсчитываетъ на меня: важныя дла, mon cher, важныя.

— Какъ будетъ рада, герцогини! Осторожне съ этимъ мшкомъ! кричитъ Клэйвъ. Какъ будетъ рада княгиня.— Правду сказать, онъ самъ едва ли понималъ, что говорилъ.

— Вы думаете, вы такъ думаете? возражаетъ Флоракъ. А знаете, кого бы вамъ посадить на четвертое мсто?

— Кого же? спрашиваетъ молодой путешественникъ.

Въ эту минуту выходили изъ Голландскаго отеля лордъ Кью и Бэрнсъ, эсквайръ ньюкомскій. Бэрнсъ, завидя косматое лицо Джэка Бельсайза убрался назадъ. Кью побжалъ черезъ мостъ. Прощайте, Клэйвъ. Прощайте, Джэкъ!— Прощайте, Кью! Затмъ послдовало, жаркое рукопожатіе, почтальонъ понукаетъ коней, трубитъ въ рогъ, и юный Аннибалъ оставляетъ Капую далеко за собой.

ЧАСТЬ ШЕСТАЯ.

XXXI.
Madame la Duchesse.

Въ одномъ письм изъ Бадена, Клэйвъ Ньюкомъ описывалъ мн, съ значительнымъ юморомъ и многочисленными подробностями, одну знатную барыню, которой онъ былъ представленъ на водахъ другомъ своимъ — лордомъ Кью. Лордъ Кью путешествовалъ на Восток съ monsieur le Duc и madame le Duchesse d’Ivry, изъ которыхъ первый находился въ давней дружб съ домомъ лорда. Онъ значится подъ буквою К. въ путешествіи герцогини Иврійской: ‘Слды Газелей’, соч. Дочери Крестоносцевъ’ гд она такъ усердно молится объ обращеніи лорда Кью на путь истины. Онъ тотъ самый К., который избавилъ герцогиню отъ рукъ Арабовъ и совершилъ множество подвиговъ, такъ живо описанныхъ на ея огненныхъ страницахъ. Онъ утверждаетъ, что никогда не избавлялъ ея сіятельства отъ рукъ Арабовъ, помнитъ только, что разъ прогналъ палкой одного нищаго, который приставалъ къ ней съ просьбою о милостын. Они ходили на поклоненіе ко всмъ Святымъ мстамъ, надобно было видть, — говоритъ лордъ Кью, какъ старый герцогъ, въ Свтлое Воскресенье, въ ерусалим, съ крестнымъ ходомъ, путешествовалъ босой, со свчею въ рук. Тутъ лордъ Кью отдлился отъ общества его сіятельства, и имя его ужь не встрчается во второй части ‘Слдовъ Газелей’, наполненныхъ, правду сказать, странными рапсодіями, мистическими разглагольствованіями и приключеніями, которыхъ не видалъ ни кто, кром ея сіятельства. Подобно прочимъ поэтамъ ея родины, она не запинается ни передъ чмъ: не обладая глубокою ученостью, она выдумываетъ, гд не хватаетъ знаній, мшаетъ религію съ оперой, и выдлываетъ парижскіе pas-de-ballet у воротъ монастырскихъ и у келій отшельниковъ. Она описываетъ, какъ очевидица событія, переходъ Чермнаго моря и несчастную любовь страшнаго сына фараона къ прекрасной Еврейк. Въ Каир, по поводу житницъ осифа, она пускается въ неистовые возгласы противъ Пентефрія, представляя его старымъ дикаремъ, подозрительнымъ и мстительнымъ тираномъ. Въ баденской библіотек для чтенія всегда имется экземпляръ Слдовъ Газелей, такъ-какъ ея сіятельство постоянно посщаетъ тамошнія воды. Его сіятельство былъ не совсмъ доволенъ этою книгою, изданною вовсе безъ его участія, и считалъ ее одной изъ десяти тысячъ глупостей, совершенныхъ ея сіятельствомъ.

Этотъ почтенный герцогъ былъ сорока-пятью годами старше герцогини. Франція страна, гд особенно въ ходу такъ-называемые браки по приличію, надъ устройствомъ которыхъ трудятся многіе изъ членовъ фамилій, здсь описываемыхъ. Тамъ газеты ежедневно извщаютъ, что такой-то мосье де Фоа иметъ контору — bureau de confiance, гд родители могутъ, въ полной увренности, находить партіи для своихъ сынковъ и дочерей. Тутъ съ той и другой стороны вопросъ только о деньгахъ. У мадмоазель такой-то столько-то франковъ приданаго, у мосье такого-то такіе-то и такіе доходы, или такія-то помстья, или маклерская контора, или лавка, съ многочисленными покупателями, приносящая такой-то доходъ, который можетъ-быть удвоенъ при благоразумныхъ распоряженіяхъ, если прибавить столько-то капитала, такимъ-образомъ, брачная сдлка, съ уплатою агенту слдующихъ по условію процентовъ, улаживается или разстроивается, и никто не въ потер, и свтъ ни на каплю не становится умне. Не стану утверждать, чтобъ я лично зналъ послдствія этой системы, но, если легкая литература извстной страны служитъ отблескомъ ея нравовъ и если французскія повсти представляютъ картину французской жизни, славное должно быть общество, въ среду котораго лондонскій читатель можетъ перенестись не дале, какъ черезъ двнадцать часовъ по прочтеніи настоящей страницы, и отъ котораго насъ отдляютъ всего-на-все двадцать миль моря.

Когда старый герцогъ Д’Иври, потомокъ древняго-предревняго французскаго дворянства, эмигрантъ съ Артоа, воинъ при Кондэ, изгнанникъ въ царствованіе корсиканскаго похитителя престола, знатный вельможа въ-послдствіи, не смотря на утрату девятнадцати двадцатыхъ всего богатства во время революціи, — когда герцогъ Д’Иври лишился двоихъ сыновей и внука, какъ-будто судьба опредлила пресчь прямую линію этого знатнаго дома, доставившаго столько королевъ Европ и столькихъ знаменитыхъ вождей крестоносцамъ,— герцогъ, какъ человкъ духа непоколебимаго, вовсе не намренъ былъ уступать своему страшному врагу, не смотря на вс его жестокіе удары, и на седьмомъ десятк, за три мсяца до іюльской революціи, вступилъ съ большимъ блескомъ въ новый бракъ съ молодою лэди, порядочнаго происхожденія, двушкой шестнадцати лтъ, только-что вышедшей изъ парижскаго пансіона Sacr Coeur. Подъ брачнымъ договоромъ подписались славнйшія имена Франціи. Дофинъ и герцогиня Беррійская почтили юную невсту своею королевскою милостью. Въ слдующемъ же году, на выставк, красовался писанный Дюбюфомъ, портретъ прелестной молодой герцогини, черноглазой, черноволосой, съ перлами на ше и брилліантами на голов: точь-въ-точь принцесса изъ волшебныхъ сказокъ. Герцогъ Д’Иври, не смотря на давно-минувшую бурную молодость, сохранился какъ нельзя лучше. Непоколебимый предъ ударами судьбы, всегда враждовавшей съ нимъ (подумаешь, что судьба — аристократка, съ такимъ удовольствіемъ ведетъ она борьбу съ княжескими родами: атридами, ивридами, о Броунахъ, Джонахъ, она и не помышляетъ), герцогъ, по видимому, былъ твердо намренъ не только обезпечить продолженіе своего рода. но даже идти на-перекоръ годамъ. Въ шестьдесятъ лтъ онъ былъ еще молодъ, или казался молодымъ. Волосы у него были черны, какъ у самой герцогини, зубы также блы, какъ у нея. Еслибъ вамъ случилось встртить его на Гайдскомъ-бульвар, въ кругу молодыхъ щеголей, или въ Булонскомъ лсу, на кон, на которомъ онъ держался съ ловкостью Франкони, вы приняли бы его за одного изъ этихъ молодыхъ людей: до самаго брака, онъ сохранялъ втреныя привычки этихъ юношей, хотя во всхъ поступкахъ его проявлялось достоинство, пріобртенное въ старые дни Версаля и Тріанона, которое недостижимо для современной молодежи. Онъ былъ такимъ же усерднымъ постителемъ оперы, какъ любой журналистъ или двадцати лтній дэнди. Онъ остепенился не-задолго до сватьбы, какъ всякій другой молодой холостякъ, распростился съ закулисными Фринами и Аспазіями, и съ-тхъ-поръ ршился посвятить себя исключительно своей прелестной молодой супруг.

Насталъ страшный іюльскій переворотъ. Герцогъ Д’Иври, потерявшій мсто при двор, содержаніе, служившее не малой подмогой его доходамъ, и званіе пэра, ни за-что не соглашался признать нейлійскаго похитителя, точно также, какъ не признавалъ выходца съ Эльбы. Отставной пэръ удалился въ свои помстья, и заперъ баррикадами свой парижскій отель отъ всхъ приверженцевъ короля-буржуа, не исключая даже мосье Флорака, который съ своей стороны охотно принялъ присягу на врность новому властителю и съ удовольствіемъ занялъ мсто въ палат пэровъ Людовика Филиппа: въ послдніе двадцать-пять лтъ онъ привыкъ присягать на врность всмъ династіямъ.

Въ урочное время, герцогиня Д’Иври разршилась отъ бремени дочерью, которую благородный родитель встртилъ не съ большимъ восторгомъ. Герцогъ желалъ имть наслдника своему имени, князя Монтконтурскаго, который бы занялъ мсто сыновей и внуковъ, отшедшихъ до него въ могилу къ праотцамъ. Другихъ дтей не посылала судьба старому герцогу.

Живя одиноко въ своихъ старинныхъ замкахъ или въ скучномъ отел С. Жерменскаго предмстья, герцогъ и герцогиня, вроятно, надоли другъ-другу, какъ случается иногда между супругами, не только тми, которые вступаютъ въ бракъ по приличію и разсчету, но и тми, которые женятся по страстной любви, сопровождаемой похищеніемъ невсты. У женщины двадцати одного года и господина въ шестьдесятъ шесть лтъ, въ уединеніи обширнаго замка, не рдко гоститъ гостья, которая является безъ приглашенія и которой они не могутъ не впустить въ домъ, какъ бы крпко ни была заперта дверь. Эта гостья — скука, и много часовъ, много длинныхъ, безконечныхъ ночей приходится этимъ людямъ проводить въ сообществ непрошеной гостьи: она сидитъ съ ними за столомъ, ея не отгонишь отъ камина, она усердно сопутствуетъ вамъ на прогулк, не засыпаетъ ночью и безъ умолка шепчетъ вамъ въ уши, когда вы ляжете въ постель.

Сначала герцогъ Д’Иври, этотъ хорошо сохранившійся господинъ, никогда не допускавшій мысли, что онъ не молодъ, не обнаруживалъ сомннія въ своей молодости ничмъ другимъ, кром чрезвычайной ревности и удаленія отъ всхъ молодыхъ людей. По всей вроятности, герцогиня воображала, что вс мужчины красятъ волосы, носятъ корсетъ и страдаютъ ревматизмомъ. Изъ пансіона прямо подъ внецъ, могла ли невинная молодая двушка знать что-нибудь? Видите ли: въ бракахъ по приличію, хотя княжеская корона и идетъ къ прекрасному юному созданію, а прекрасное юное созданіе удовлетворяетъ всмъ требованіямъ стараго холостяка, однако-жь есть такія статьи, которыя не уладитъ никакая сваха: характеры, надъ которыми ни мосье де Фоа, ни ему подобные, не имютъ власти, вкусы, которыхъ нельзя подвести ни подъ какія брачныя условія. И такъ герцогъ и герцогиня составляли пренесчастную чету и ссорились другъ-съ-другомъ не лучше самыхъ неблаговоспитанныхъ супруговъ, которые когда-либо дрались за столомъ.

При такомъ неблагопріятномъ положеніи домашнихъ длъ, герцогиня принялась за литературу, а супругъ пустился въ политику. Герцогиня открыла, что она — душа великая, неузнанная, а если женщина находитъ въ груди себя такое сокровище, то обыкновенно назначаетъ этому товару цну по собственному благоусмотрнію. Попадались ли вамъ когда первыя стихотворенія герцогини Иврійской: ‘Вопли души?’ Она имла привычку читать ихъ ближайшимъ своимъ знакомымъ, одтая въ бломъ плать, съ распущенными по плечамъ волосами. Стихотворенія пользовались нкоторымъ успхомъ. Дюбюфъ изобразилъ ее герцогиней, Шефферъ представилъ ее музой. Едва минуло два года посл свадьбы, какъ она возмутилась противъ герцога, супруга своего,— настояла, чтобы гостиная ея была открыта искусству и литератур и, по-прежнему набожная, вознамрилась соединить геній и религію. Съ нею бесдовали поэты, музыканты брянчали ей гимны на гитарахъ. Супругъ, при вход къ ней въ комнату, натыкался на саблю и шпоры какого-нибудь бульварнаго графа Альмавивы, или на какого-нибудь Дона Базиліо, съ огромной шляпой и въ башмакахъ съ пряжками. Старый герцогъ задыхался и терялъ разсудокъ, слдя за супругой черезъ длинный рядъ ея причудъ. Онъ принадлежалъ къ старинной Франціи,— она къ новой. Какое ему было дло до романтической школы, до этихъ молодыхъ людей съ ихъ Маріями Тюдоръ и Нэльскими Башнями, съ ихъ кровавыми исторіями о женщинахъ зашивавшихъ своихъ любовниковъ въ мшки, объ императорахъ, назначавшихъ свиданія разбойничьимъ атаманамъ въ гробниц Карла Великаго, о Бюриданахъ, Тернами и ихъ братіи? Мосье де виконтъ де Шатобріанъ, какъ писатель, былъ человкъ геніальный и безспорно безсмертный, и мосье де Лартинъ — молодой человкъ съ головой, но, ma foi, если вы хотите заставить герцога посмяться, такъ дайте ему Кребильона-сына, или хорошій фарсъ мосье Вадэ, а если дло идетъ о возвышенныхъ чувствованіяхъ, объ изящномъ слог, такъ подайте ему мосье де Лорміана (нужды нтъ, что бонапартистъ), или аббата Делиля. А что до новой школы, то что толку въ этихъ мелкотравчатыхъ Дюма, Гюго и Мюссэ?— Да, милостивый государь,— сказалъ бы герцогъ: мосье де Ларміанъ останется безсмертнымъ, когда вс эти мотыльки будутъ давно забыты. Посл женитьбы, онъ ужь не посщалъ оперныхъ кулиссъ, но продолжалъ постоянно здить въ Thtre Franais, гд вы можете слышать его храпнье за образцовыми произведеніями французской трагедіи.

Нсколько времени посл 1830 года, герцогини была такою отъявленной карлисткой, какъ только могъ желать ея супругъ, и оба они строили разные комплоты довольно удачно. Герцогин, какъ женщин страстной до приключеній и потрясеній всякого рода, ничего такъ не хотлось, какъ послдовать за царственной изгнанницей въ Вандею, перерядившись мальчикомъ: послднее обольщало ее больше всего. Однакожъ ее убдили остаться дома и способствовать благому длу въ Париж, между-тмъ какъ герцогъ отправился въ Бретань, чтобъ предложить свой мечъ матери короля. Но царственную изгнанницу открыли въ Ренн, а вслдъ за тмъ открылось многое другое Говорили, что наша втреная парижская герцогиня сама была причиной этого открытія: къ ней приставлены были шпіоны и она выболтала имъ государственныя тайны. Герцогъ, при годичномъ визит высокимъ изгнанникамъ въ Гориц, встртилъ очень не ласковый пріемъ и дофина прочла ему проповдь. Возвратясь въ Парижъ, онъ страшно поссорился съ своей супругой и вызвалъ графа Тьерслена,— красавца Тьерслена,— адъютанта при герцог Орлеанскомъ, на дуэль, по поводу чашки кофе въ одной гостиной,— и безъ шутокъ, ранилъ красавца Тьерслена, ранилъ шестидесяти-пятилтній старикъ! Племянникъ его, мосье де Фюракъ, не могъ нахвалиться храбростью своего многоуважаемаго родственника.

Красота герцогини Д’Иври, до-сихъ-поръ такая обольстительная на портрет Дюбюфа, сохранялась, надо сознаться, только на полотн. Я предпочитаю ее на оливковомъ масл, говорилъ о своей кузин виконтъ де Флоракъ. Ей бы слдовало всегда брать румянецъ у мосье Дюбюфа: краски ныншнихъ ея поставщиковъ не такъ натуральны. Герцогиня иногда являлась съ этимъ поддльнымъ румянцемъ, въ другое время была блдна какъ смерть. Иногда она казалась дородною, иногда страшно худою. Когда же бываетъ въ припадк набожности, то отказывается отъ румянъ, отъ мясной пмщи, отъ кринолина, и предается совершенному постничеству. На зло своему супругу, она сблизилась съ виконтомъ Флоракомъ, и, въ угожденіе себ, удалила его, взяла аббата Флорака въ духовники, а потомъ отказала ему.— Мой братъ, этотъ святой человкъ, говорилъ виконтъ почти и не поминаетъ о герцогин: должно-быть, что она покаялась ему въ страшныхъ грхахъ — престрашныхъ, вотъ вамъ честное слово!

Какъ герцогъ Д’Иври былъ архи-ройялистомъ, то герцогиня должна была сдлаться ультра-филипписткой.— На свт нтъ боле жаркой партизанки принцессы Аделаиды! кричалъ Флоракъ. Она бредитъ регентомъ, постилась въ годовщину казни Филиппа-Равенство. Я говорю, постилась, потому-что, желая взбсить супруга и завлечь брата моего, аббата, ршилась обратиться къ пастору Григу, и слушать его проповди въ кирк. Когда эта овца совратила пастыря, тогда и дала ему отставку. Потомъ аббатъ снова наскучилъ ей, и братъ мой ушелъ отъ нея, покачавъ головой. Наврно она наговорила ему такихъ вещей, что озадачила добраго аббата! Вы знаете, что онъ посл того пошелъ въ доминиканцы? Вотъ вамъ честное слово! Я увренъ, что страхъ герцогини загналъ его въ монастырь. Вы увидите его въ Рим, любезный Клэйвъ, сообщите ему что знаете, о старшемъ его брат, и скажите ему, что этотъ блудный сынъ готовъ раскаяться и обратиться на путь истины. Честное слово! Я жду только смерти виконтессы Флоракъ, чтобъ жениться и остепениться.

Перебывавъ ройялисткой, филипписткой, католичкой, гугеноткой, герцогиня Д’Иври должна перейдти къ пантеизму, къ бородатымъ философамъ, которые не врятъ ни во что, ни въ чистое блье, ни въ эклектизмъ. Вс совершавшіяся съ нею перемны отмчены въ ея сочиненіяхъ. Демоны — католическая поэма, герой ея — Карлъ IX, а демоны большею частью гибнутъ въ Вароломеевскую ночь. Моя добрая матушка, при всей приверженности къ католичеству, была изумлена смлостью этого ученія. Потомъ вышло въ свтъ другое сочиненіе герцогини Д’Иври: ‘Une dragonnade’, совершенно въ вашемъ дух — протестантскомъ: оно принадлежало къ эпох пастора Грига. Послднее сочиненіе, изданное подъ именемъ г-р-н. И-ской, была поэма ‘Падшіе боги’, въ двадцати псняхъ. Сохрани васъ Богъ отъ этой музы! Если вы приглянетесь ей, она не дастъ вамъ покою. Если вы станете часто видаться съ нею, она вообразитъ, что вы влюблены, и перескажетъ мужу. Она всегда извщаетъ о подобныхъ вещахъ моего почтеннаго дядюшку, разумется тогда ужь, когда она съ вами поссорилась и когда вы ей наскучили. Разъ, въ бытность въ Лондон, ей пришла мысль сдлаться квакершей, наряжалась въ квакерскій костюмъ, слушала квакерскаго пастора, и, наконецъ, поссорилась съ нимъ, какъ водится.

Потомъ пришла очередь химикамъ, естествоиспытателямъ и тому подобное. Герцогиня превратила гостиную въ лабораторію, изучала яды, по примру госпожи де-Бренвилье, и проводила время въ Jагdin dos Plantes. Съ-тхъ-поръ, какъ герцогиня страшно похудла и носитъ robes montantes, она пуще прежняго привязалась къ мысли, что похожа на шотландскую королеву Марію. Носитъ брыжжи и маленькій чепчикъ, говоритъ, что всякой, кто любитъ ее, кончаетъ несчастьемъ. Она называетъ спой отель Лохлевеномъ. Жаль мн хозяина этого Лохлевена! Толстаго Блакбаля, котораго вы знаете, этого трактирнаго героя, этого князя дурнаго тона, она зоветъ своимъ Босвелемъ, маленькаго Мижо, бднаго піаниста, она проименовала своимъ Рицціо, молодаго лорда Грингорна, который былъ здсь съ своимъ гувернеромъ, какимъ-то оксфордскимъ мудрецомъ, она перекрестила въ своего Дарнлея, а англиканскаго пастора въ Джона Кокса! Бдняжка приходилъ отъ этого въ восторгъ! Берегитесь же, любезный Клэйвъ, этой сумасбродной сирены! Не довряйте ея опасной псни! Пещера ея усяна костьми ея жертвъ. Не попадите сами въ ихъ число!

Эти предостереженія, не только не заставили бы Клэйва избгать герцогини, но, по всей вроятности, внушили бы ему живйшее желаніе познакомиться съ нею по ближе, если-бы боле благородная привязанность не увлекала его въ другую сторону. Сначала, когда его ввели въ гостиную герцогини Д’Иври, эта честь привела его въ восхищеніе, и онъ провелъ время у герцогини довольно пріятно и весело, Клэйвъ не напрасно изучалъ Гораса Вернэ: онъ написалъ прекрасную картину, на которой изобразилъ Кью, освобождающаго герцогиню изъ рукъ Арабовъ, съ множествомъ сабель, пистолетовъ, бурнусовъ и верблюдовъ, сдлалъ премиленькій портретъ малютки Антоанеты, и удивительно какъ схватилъ сходство миссъ О’Грэди — гувернантки маленькой герцогини и компаньонки ея мамаши. Надо замтить, что миссъ О’Грэди, отличавшаяся самымъ отчаяннымъ ирландскимъ выговоромъ, должна была учить Антоанетту чистйшему англійскому произношенію. Но большіе глаза и росписныя улыбки француженки не могли выдержать сравненія съ неподдльною свжестью и красотою Этели. Клэйвъ, получившій званіе придворнаго живописца шотландской королевы, сталъ неглижировать своими обязанностями и перешелъ въ станъ англійской партіи, такимъ же образомъ измнили еще двое или трое изъ партизановъ королевы, къ немалому прискорбію герцогини.

Много было ссоръ между герцогомъ Д’Иври и ближайшимъ его родственникомъ: причиной тому служили политическія разномыслія, частныя разномыслія, разсказывать все это — долгая исторія. Герцогъ, самъ не изъ послднихъ втрениковъ, не могъ простить виконту де-Флораку его вертопрашества. Старанія примирить ихъ оставались безуспшными. Виконтъ попалъ-было въ число короткихъ друзей главы его фамиліи, но скоро получилъ отставку за излишнюю короткость. Основательно или нтъ, только герцогъ ревновалъ всхъ молодыхъ людей, сближавшихся съ герцогиней.— Онъ подозрителенъ, говорила съ негодованіемъ госпожа Флоракъ, потому что помнитъ свои собственные грхи и думаетъ, что другіе похожи на него. Виконтъ, съ своей стороны, выслушавъ приговоръ, пожалъ плечами, и отправился въ изгнаніе, примолвивъ:— кузенъ сдлалъ мн комплиментъ, ревнуя меня къ своей супруг.

Во время эмиграціи, старый лордъ Кью оказывалъ особенное расположеніе къ эмигрантамъ, въ томъ числ и къ герцогу Д’Иври, и когда семейство лорда Кью пріхало во Францію, герцогъ старался отплатить имъ за гостепріимство, которымъ самъ пользовался въ Англіи. Онъ еще помнилъ или хоть говорилъ, что помнитъ, красоту лэди Кью. Сколько есть на свт дамъ, страшныхъ теперь на видъ, о которыхъ ходитъ въ народ таже пріятная легенда? Легенда должна быть достоврна: не сознаются ли сами он въ истин ея? Я знаю мало предметовъ боле достопримчательныхъ или способныхъ вызывать къ философскому созерцанію, какъ эти физическія перемны.

Когда старый герцогъ и старая графиня встрчались вмст и пускались въ конфиденціальную бесду, рчь ихъ переходила въ такой жаргонъ, что, бывало, слушаешь и дивишься. Тутъ пробуждались старинные скандалы, старинныя шалости, вставали изъ могилъ, вертлись хороводомъ, усмхались, и лепетали, подобно тмъ гршнницамъ, которыхъ вызываютъ изъ гробовъ Бертрамъ и Робертъ-Дьяволъ, при адскомъ заклятіи бассовъ. Брэйтонскій павильонъ снова населялся, Ренла и Пантеонъ кишилъ танцующими и масками, снова являлась на сцену Пердита и исполняла менуетъ съ принцомъ Валлійскимъ…. Мистриссъ Кларкъ и герцогъ оркскій танцовали вмст чудный танецъ. Старый герцогъ носилъ жабо и atііs-de-pigeon, старая графиня надвала фижмы и навязывала на голову подушку. Если случайно подходили молодые люди, старики умряли свои воспоминанія, и лэди Кью, чтобъ увернуться, вызывала на сцену простодушнаго короля Георга и добрую некрасивую старушку, королеву Шарлотту. Лэди была сестра маркиза Стейна, и въ нкоторыхъ отношеніяхъ походила на этого достойнаго слезъ джентельмена. Ихъ фамилія имла связи во Франціи, у лэди Кью всегда былъ въ Париж пріютъ, лавочка скандалу, гд собирались здравомыслящіе и разсказывали политическія небылицы. Эта самая лэди представила Кью, когда онъ былъ еще мальчикомъ, герцогу и герцогин Д’Иври, и такимъ образомъ ввела его въ вихрь парижскаго общества. Герцогъ смотрлъ на него, какъ на сына семейства, тмъ больше, что одно изъ христіанскихъ именъ герцога носилъ и Францискъ Джоржъ Ксавье, графъ Кью, виконтъ Вальгэнскій. Если лэди Кью ненавидла кого — а она способна была сильно ненавидть — такъ это именно свою невстку, вдову Вальгема, и окружавшихъ ее методистовъ. Молодому Кью оставаться въ обществ старухъ — и святошь! Fi donc! И вотъ лэди Кью взяла Франка на свое попеченіе, ршилась образовать его, женить, оставитъ ему свое имніе, если онъ женится согласно съ ея желаніемъ, и показать ему жизнь. И дйствительно, она показала ему эту жизнь, какъ нельзя лучше.

Водили вы когда-нибудь вашихъ дтей въ Національную галлерею въ Лондон и показывали имъ бракъ la mode? Переступилъ ли художникъ за предлъ своего призванія, изобразивъ катастрофу, середи которой страдаютъ вс эти преступные люди? Если эта притча фальшива, если многіе и многіе изъ вашихъ молодыхъ людей, гоняющихся за удовольствіями, не бывали въ ней дйствующими лицами и не примняли къ себ ея нравоученія, я готовъ вырвать эту страницу. Вы знаете, что въ дтскихъ сказкахъ обыкновенно бываютъ дв феи: одна добрая, которая даетъ благіе совты молодому принцу, другая — злая, которая старается совращать его съ пути. Можетъ статься, вы чувствуете, что въ собственной нашей жизни есть доброе начало, призывающее васъ къ нему на лоно, и есть начало злое, страсть, которая манитъ васъ въ свои объятія. Не сокрушайтесь, не унывайте, добрые люди! Бросимъ всякія нечаянности и театральные эфекты, и скажемъ этимъ добрымъ людямъ, принимающимъ участіе въ нашемъ молодомъ лорд Кью, что геній-хранитель идетъ спасти его отъ зла.

Окруженная своимъ дворомъ, герцогиня любила сидть за игорнымъ столомъ, гд счастье порою благопріятствовало, порою не благоволило ей. Появленіе ея обыкновенно производило не малое ощущеніе въ зал рулетки, игры, которую она особенно жаловала, какъ боле обильную потрясеніями, чмъ вялый Trente et Quarante. Она грезила нумерами и числами, у ней были любимые заговоры, для заклинанія ихъ, она замчала фигуру, какую составляли персики, груши, сложенныя въ кучу, нумера домовъ, нумера извощичьихъ каретъ, однимъ-словомъ, была суеврна, какъ вс поэтическія головы. Когда играла, она обыкновенно имла при себ прекрасную агатовую бонбоньерку, наполненную золотыми монетами. Любопытно было видть ея гримасы, подмчать ея движенія, ея нзынанія къ небу, ея радость и отчаяніе. Баронесса Крюшкассэ играла по одну сторону ея, графиня Шлангенбадъ — по другую. Проигравъ вс деньги, она соизволяла и занимать, только не у сосднихъ дамъ: зная привычку, ея он никогда не имли денегъ: всегда проигрывали, выигрышъ поспшно прибирали въ карманъ и никогда не оставляли большихъ денегъ на стол, или удалялись отъ стола. Чины ея двора были графъ Пунтеръ, Ганноверецъ, кавалеръ Спада, Блэкбэлль, капитанъ какого-то таинственнаго англійскаго полка, который, можетъ статься, былъ однимъ изъ ста-двадцати, значущихси въ военномъ календар, наконецъ, множество другихъ господъ и джентльменовъ, Грековъ, Нмцевъ и Испанцевъ. Мистеръ и мистриссъ Джонсъ, которые познакомились съ герцогиней въ Баньер (гд супругъ ея оставался и до-сихъ-поръ, страдая отъ подагры) и упорно преслдовали ее до самаго Бадена, были ослплены блескомъ общества, въ которомъ они очутились. Миссъ Джонсъ писала такія письма своей милой подруг, миссъ Томпсонъ, на Кэмбриджскомъ сквер, въ Лондон, что молодая двушка чуть не лопнула отъ зависти. Бобъ Джонсъ, отростившій усы съ вызда изъ отечества, началъ презрительно отзываться о бдненькой Фанни Томпсонъ, когда попалъ въ ‘лучшее континентальное общество’. Не могъ ли онъ надяться, въ углу герба Джонсовъ на карет прибавить щитъ графини или, что еще щеголевате, разрисовать два щита, съ короной на верху?— Знаете ли, что принцесса называетъ себя шотландской королевой, а меня Жюльеномъ Авенелемъ? говорилъ восхищенный Джонсъ Клэйву, который писалъ мн о сумасбродств нашего школьнаго товарища, сына какого-то мелкаго стряпчаго, — знаете ли, Ньюкомъ, принцесса намрена учредить орденъ.— Надо замтить, что у каждаго изъ адъютантовъ ея, исключая, разумется, бдняжки Джонса, было по связк орденовъ въ петлиц.

Когда миссъ Ньюкомъ появилась въ Баден, мосье де-Флоракъ, подобно всмъ, видвшимъ ее, былъ очарованъ ея красотой.— Я безпрестанно твержу объ ней при герцогин. Я знаю, что ей это нравится, говорилъ виконтъ: посмотрли бы вы, какую она сдлала мину, когда вашъ знакомый, мосье Джонсъ, вздумалъ хвалить миссъ Ньюкомъ! Она заскрежетала зубами отъ злости. Какой плутишка этотъ Кью! Онъ всегда говорилъ, что женится на ней за одно богатство, что она просто мшокъ съ деньгами. Да уже ли у всхъ англійскихъ банкировъ дочери такіе перлы? Если-бъ виконтесса Флоракъ покинула землю, которой она служитъ украшеніемъ,— я тотчасъ представился бы прелестной миссъ и рискнулъ бы посостязаться съ этимъ Кью.— Виконтъ ни какъ ни сомнвался, что онъ остался бы побдителемъ.

Когда лэди Анна Ньюкомъ въ первый разъ появилась въ танцовальномъ зал въ Баден, герцогиня Д’Иври попросила графа Кью (notre filleul звала его она) представить ее тетушк и ея прелестной дочери.— Мой filleul не приготовилъ меня встртить такую милую двицу, сказала она, бросивъ на лорда Кью взглядъ, отъ котораго тотъ пришелъ въ замтное замшательство. Внимательность ея и любезность были чрезвычайны. Ласки и комплименты не прекращались во весь вечеръ. Она увряла мать и дочь, что ей не случалось видть двицы очаровательне Этели. При всякой встрч съ дтьми лэди Анны, она подбгала къ нимъ и душила ихъ поцлуями, такъ что капитанъ Клэкбэдль и графъ Пунтеръ приходили въ изумленіе отъ ея нжности.— Что за розы, что за лиліи! Что за милыя малютки! Вотъ подруги для Антоанетты.— Это ваша гувернантка, миссъ Квигли? Мадмоазель, какъ хотите, позвольте мн представить васъ миссъ О’Грэди, вашей соотечественниц. Я надюсь, что ваши малютки будутъ всегда въ дружб съ моею дочерью.— Ирландская протестантка покосилась на ирландскую католичку: религіозныя мннья поселяли между ними непримримую вражду.

Малютка Антоанетта, скучавшая въ одиночеств, обрадовалась, что нашла подругъ.— Мама цлуетъ меня, когда мы гуляемъ, говорила простодушная малютка, а дома не цлуетъ никогда. Однажды, когда лордъ Кью съ Флоракомъ и Клэйвомъ играли съ дтьми, Антоанетта сказала: отчего вы больше не ходите къ намъ, мосье де Кью? и отчего мама называетъ насъ низкимъ человкомъ? Такъ она сказала вчера вотъ этимъ мосье. И отчего мама говоритъ, что ты негодяй, мой кузенъ? Ты всегда такъ добръ ко мн. Я тебя люблю больше, чмъ всхъ этихъ месье. Тетушка Флоракъ также была добра ко мн въ Париж. Ахъ, какая она добренькая!

— Потому,— видишь ли — что ангелы любятъ херувимчиковъ, а моя матушка — ангелъ, говоритъ сквозь слезы Флоракъ, цлуя малютку.

— Твоя матушка не умерла, сказала Антоанетта: такъ зачмъ же ты плачешь, мой кузенъ? И вс три зрителя были до глубины души тронуты этой сценой и рчью.

Лэди Анна Ньюкомъ приняла ласки и комплименты съ холодностью, тмъ больше замтною, что лэди Анна обыкновенно была очень добра. Этель инстинктивно чувствовала, что въ герцогин есть что-то дурное, и удалялась отъ нея съ какою-то боязнью и гордостью. Обращеніе молодой двушки не могло слишкомъ нравиться французской дам, однако жь она не переставала улыбаться, оказывать ей ласки, говорить комплименты на счетъ ея красоты. Она присутствовала при обморок Клары Пуллейнъ и, щедрая на утшенія и мелкія услуги, на шали и флаконы съ о-де-колономъ. проводила несчастную двушку до дому. Посл того, она постоянно освдомлялась о здоровь бдной миссъ Клары. О, какъ же досталось отъ нея этимъ Англичанкамъ и ихъ скромничанью! Можете ли себ представить ее, за чайнымъ столомъ, при вечернемъ полусвт, въ кругу царедворцевъ: баронессы Крюшкассэ, графини Шлангенбадъ и ихъ бородатыхъ кавалеровъ: барона Пунтера, графа Спады, маркиза Яго, принца акимо и достопочтеннаго капитана Блэкбэлля. Можете ли представить себ волковъ, пирующихъ надъ свжимъ трупомъ репутаціи? Слышите ли вы шутки и сарказмы, смхъ и скрежетъ зубовъ? Какъ жадно раздираютъ они лакомые члены, съ какимъ наслажденіемъ вкушаютъ они каждую частичку?

— Здшній климатъ не годится для васъ, поврьте мн, мой милый Кью, онъ для васъ ядъ. Скажите, что у васъ нужныя дла въ Англіи, что у васъ сгорлъ замокъ, или управляющій бжалъ, и преслдуйте его. Позжайте, мой милый Кью, позжайте, или — будетъ худо.

Такъ совтовала лорду Кью особа, расположенная къ молодому джентльмену.

XXXII.
Гд Бэрнсъ ухаживаетъ за невстой.

Этель длала разныя попытки, чтобы сблизиться съ будущею невсткой, ходила, вызжала, говорила съ лэди Кларой до прізда Бэрнса. Изъ всхъ этихъ попытокъ она вынесла понятіе не слишкомъ выгодное объ умственныхъ способностяхъ лэди Клары. Мы имли случай замтить, что миссъ Этель скоре склонна была находить въ женщинахъ недостатки, чмъ открывать въ нихъ хорошую сторону, и была немножко строга въ отношеніи къ знакомымъ ей великосвтскимъ молодымъ особамъ ея пола. Въ позднйшіе годы жизни, забота и мысль укротили ея гордость, и она научилась смотрть на общество благосклонне, но въ это время, и въ продолженіе еще нсколькихъ лтъ, она не терпла посредственностей и не любила скрывать своего презрнія. Лэди Клара боялась ея, какъ нельзя больше. Эти робкія полу мысли, которыя, словно птички, выскакивали изъ гнзда, прыгали и щебетали милыми, но пустыми шуточками, доврчиво летли на звукъ веселаго голоса Джэка Бельсайза, и клевали съ его руки крошки,— убгали при появленіи Этели, этой суровой, свтлоокой нимфы, и скрывались въ чащ и тни. Кому не случалось подслушать разговоръ двухъ наивныхъ двушекъ или даже любовниковъ, когда они высказываютъ другъ-другу свои задушевныя мысли, хохочутъ надъ собственными шуточками, безъ умолку болтаютъ? Вдругъ появляется мамаша съ суровой, дидактической миной, или гувернантка съ сухими нравоученіями, и разговоръ мгновенно прекращается, смхъ прерванъ и щебетанье невинныхъ птичекъ умолкло. Лэди Клара, отъ природы робкая, боялась Этели не меньше отца и матери, тогда какъ меньшая ея сестра, семнадцати-лтняя двушка, принадлежавшая къ разряду рзвушекъ, ни мало не пугалась миссъ Ньюкомъ, и была съ нею въ большей дружб, чмъ смиренница, старшая ея сестра.

Безъ сомннья, молодымъ двицамъ случалось встрчать неудачи и препятствія въ любви, многимъ приходилось страдать, у многихъ бывали минуты неистовой скорби и слезъ, многія проводили беззонныя, тревожныя ночи, и тому подобное, но въ однихъ только сентиментальныхъ романахъ, люди постоянно бываютъ заняты этою страстью, и то, что называютъ разбитымъ, сокрушеннымъ сердцемъ, кажется мн, принадлежитъ къ числу весьма рдкихъ товаровъ. Тому наклеили носъ, нсколько времени онъ находится въ отчаянномъ положеніи, надодаетъ всмъ своимъ знакомымъ мужскаго полу стенаньями и неистовствомъ, потомъ приходитъ въ себя, обдаетъ съ апетитомъ, начинаетъ интересоваться предстоящими скачками, не прошло недли, онъ ужь въ Ньюмаркет: по обыкновенію, держитъ пари, проигрываетъ и выигрываетъ. У молодой миссъ, посл пароксизма, состояніе духа измняется къ лучшему: вновь привезенныя изъ Парижа мадамъ Кринолиной моды начинаютъ интересовать молодую двушку, она ужь готова разбирать, что ей больше къ лицу: розовый цвтъ или голубой, она ужь замышляетъ съ своей горничной о томъ, какъ бы весенніе утренніе наряды приноровить къ осени, она принимается за книги, фортепіано, и поетъ извстные романсы, которые прежде любила пть, вальсируетъ съ капитаномъ, на щекахъ у ней появляется румянецъ, она вальсируетъ дольше, лучше и въ десять разъ быстре Люси, которая танцуетъ съ маіоромъ, съ оживленіемъ отвчаетъ на пріятныя замтки капитана, слегка ужинаетъ и глядитъ на него съ нжностью, прежде чмъ опуститъ стекло въ дверцахъ кареты.

Клвйвъ могъ не любить своего кузена, Бэрнса Ньюкома, съ нимъ могли раздлять антипатію и многіе другіе мужчины, но не вс женщины держатся его мннья. Доказано, что Бэрнсъ, когда захочетъ, можетъ быть очень пріятнымъ молодымъ человкомъ. Онъ страшно насмшливъ, это извстно, но многимъ нравятся эти страшные, злоязычные молодые люди: насмшки надъ нашими сосдями, даже надъ нкоторыми изъ нашихъ друзей, не всегда возбуждаютъ въ насъ негодованіе. Бэрнсъ одинъ изъ лучшихъ танцоровъ: это — всми признанная истина, тогда какъ нкто другой — тяжелъ и неповоротливъ, его ножища всегда задваетъ васъ и онъ поминутно проситъ у васъ извиненія. Бэрнсъ вихремъ кружитъ свою даму, такъ что она млетъ отъ круженья. И какъ остритъ онъ надъ другими, когда остановится! Онъ не красивъ собою, но въ лиц у него есть что-то особенное, что-то отличительное. Никто не станетъ спорить, что маленькія ноги и руки у него прекрасны.

Онъ каждый день прізжаетъ изъ Сити, входитъ въ комнату безъ шуму, пьетъ чай въ пять часовъ, всегда приноситъ цлый запасъ самыхъ забавныхъ анекдотовъ, смшитъ мамашу, смшитъ Клару, Генріетта, которая продолжаетъ уроки, помираетъ со смху. Папаша иметъ самое высокое понятіе о мистер Ньюком, какъ дловомъ человк: если бъ у него былъ такой товарищъ въ молодые годы, дла его были бы не то, что теперь: бдняжечка папаша! Вздумаютъ ли куда-нибудь похать, или пойдти, мистеръ Ньюкомъ всегда съ ними. Не онъ ли досталъ для нихъ комнату, чтобъ показать имъ торжественное шествіе лорда мэра? Не онъ ли морилъ со смху Клару своими шутками надъ горожанами на бал у того же мэра? Онъ — неизмнный участникъ во всхъ ихъ удовольствіяхъ, онъ никогда не бываетъ ни утомленъ, ни скученъ, хоть встаетъ очень рано, онъ не танцуетъ ни съ кмъ, кром лэди Клары, садится ль она въ экипажъ, онъ всегда тутъ, чтобъ пособить ей взойдти на ступеньку, разъ онъ надлъ мундиръ ньюкомскихъ гусаровъ, зеленаго бутылочнаго цвту, съ серебрянымъ позументомъ: въ этой форм онъ былъ красавцемъ, посл обда онъ такъ мило бесдуетъ съ папашей и гостями о политик, онъ придерживается здравомыслящей консервативной партіи, онъ исполненъ практическаго ума и свдній, не гоняется за опасными новомодными идеями, подобно другимъ молодымъ людямъ. Когда здоровье дорогаго сэра Брэйана Ньюкома разстроится въ конецъ, мистеръ Ньюкомъ вступитъ въ парламентъ и займетъ старинную баронію, которая остается въ ихъ род праздною съ царствованія Ричарда Третьяго. Этотъ славный родъ упалъ, страшно упалъ. Ддъ мистера Ньюкома пришелъ въ Лондонъ съ котомкой за плечомъ, такъ точно какъ Уиттингтонъ. Не правда-ли, что это похоже больше на романъ, чмъ на быль?

Такъ шли дла въ продолженіе нсколькихъ мсяцевъ. Не въ одни сутки могла бдная лэди Клара забыть прошедшее и оставить стованіе. Изо дня въ день ей жужжали въ уши о неопровержимыхъ проступкахъ и гршкахъ извстной особы. Окружавшіе молодую лэди, можетъ быть, желали щадить ея чувствованія, но не могли имть никакого интереса, чтобъ ограждать бднаго Джэка отъ заслуженнаго порицанія. Безпутный мотъ, позоръ своего сословія, сынъ стариннаго дворянина, ведетъ такую жизнь, длаетъ такой скандалъ! Лордъ Доркингъ убжденъ, что мистеръ Бельсайзъ — просто исчадье ада въ человческомъ образ, почтенный лордъ собираетъ и разсказываетъ всякія исторіи, какія только тогда разглашались во вредъ молодому человку (а такихъ исторій о Бельсайз безчисленное множество) и отзывается объ немъ съ негодованіемъ, доходящимъ до изступленія. Къ концу періода неутомимаго угодничества, предложенія мистера Бэрнса Ньюкома удостоены принятія, и лэди Клара ждетъ его въ Баден и не дождется отъ нетерпнія, какъ вдругъ, на прогулк съ отцомъ, встаетъ передъ нею призракъ умершей любви, и молодая лэди падаетъ въ обморокъ.

Бэрнсъ Ньюкомъ, когда захочетъ, можетъ быть деликатенъ и незлопамятенъ. Все, что онъ говорилъ объ этомъ жалкомъ событіи, было выражено съ величайшимъ благоприличіемъ. Онъ не допускалъ мысли, чтобы волненіе лэди Клары могло произойди отъ какого-нибудь нжнаго сочувствія къ мистеру Бельсайзу въ настоящую минуту, напротивъ, онъ думалъ, что лэди Клара встревожена была, очень естественно, воспоминаніемъ прошедшаго и неожиданнымъ появленіемъ того, что напомнило ей объ этомъ прошедшемъ.— Если бъ только я не слдовалъ правилу, что имя дамы не должно никогда составлять предмета ссоры между мужчинами, говорилъ Ньюкомъ лорду Доркингу, съ большимъ достоинствомъ, и если бъ капитанъ Бельсайзъ во-время не убрался отсюда, я наврно проучилъ бы его примрно. Онъ и еще другой пройдоха, отъ котораго я долженъ былъ предостерегать моихъ родныхъ, оставили Баденъ сегодня. Я очень радъ отъзду обоихъ, особенно капитана Бельсайза, потому-что я, милордъ, нрава горячаго и не умю воздержаться.

Узнавъ отъ графа Доркинга объ этомъ дивномъ спич Бэрнса Ньюкома, характеру котораго, благоразумію и благородству графъ произнесъ самый восторженный панегирикъ, лордъ Кью многозначительно покачавъ головой, сказалъ:— Да, Бэрнсъ отчаянный малый,— и не разразился хохотомъ, пока не разстался съ графомъ. Посл, какъ водится, онъ нахохотался въ доволь, разсказалъ обо всемъ Этели, и сдлалъ Бэрнсу комплиментъ на счетъ его геройскаго самоотверженія: исторія о громоносной палиц Бельсайза — ничто въ сравненіи съ этой шуткой. Бэрнсъ Ньюкомъ также похохоталъ: онъ былъ въ веселомъ расположеніи духа.— Мн кажется, вы могли бы приколотить Джэка, когда онъ шелъ отъ Доркинговъ, говорилъ Кью: бдняга былъ такъ смущенъ и такъ слабъ, что съ нимъ совладалъ бы Альфредъ. Въ другое время это было бы для васъ нсколько трудне, любезнйшій мой Бэрнсъ. Тутъ мистръ Бэрнсъ Ньюкомъ принялъ важный видъ и сказалъ, что шутка-шуткой, а все-таки довольно и одной: смемъ поручиться, что это настояніе выражено было Бэрнсомъ очень серьозно.

Встрча и разставанье прежнихъ любовниковъ совершились съ большимъ спокойствіемъ и благоприличіемъ съ обихъ сторонъ. Родители молодой миссъ, какъ само собой разумется, были тутъ, когда Джэкъ, по ихъ приглашенью, сдлалъ имъ и дочери ихъ визитъ. Лордъ Доркингъ сказалъ — бдный Джэкъ, въ сокрушеніи сердца, сообщилъ въ послдствіи всю эту исторію Клэйву Ньюкому — лордъ Доркингъ сказалъ: мистеръ Бельсайзъ, я долженъ просить у васъ извиненія за т слова, которыя я позволилъ себ вчера съ-горяча, я очень сожалю, да наврно сожалете и вы, что подали поводъ къ такой непріятной сцен.

Мистеръ Бельсайзъ, потупивъ глаза, сказалъ, что очень сожалетъ.

Тутъ лэди Доркингъ замтила, что какъ капитанъ Бельсайзъ находится въ Баден, то, можетъ-статься, ему желательно услышать отъ самой лэди Клары Пуллейнъ, что партія, которую она выбрала, выбрана ею по доброй вол, разумется съ согласія и но совту родителей.— Не такъ-ли, моя милая?

— Такъ, мамаша, отвчала лэди Клара, съ низкимъ реверансомъ.

— Теперь, позвольте пожелать вамъ счастья, Чарльсъ Бельсайзъ, сказалъ лордъ Доркингъ, съ нкоторымъ чувствомъ. Какъ родственникъ вашъ и какъ другъ вашего отца, я желаю вамъ всего лучшаго. Надюсь, что впередъ вы будете вести себя благоразумне, чмъ въ прошлый годъ. Мн хотлось бы, чтобы мы разстались друзьями. Прощайте, Чарльсъ. Клара, дай руку капитану Бельсайзу на прощанье. Лэди Доркингъ сдлайте вы тоже. Вы знали его еще ребенкомъ, и — какъ грустно, что мы такъ разстаемся. Такимъ образомъ, у мистера Джэка Бельсайза окончательно выдернули зубъ, и на этотъ разъ, мы пожелаемъ ему и его собрату по страданью счастливаго пути.

Маленькій, рысьеглазый докторъ фонъ-Финкъ, который пользуетъ все лучшее баденское общество, рыскалъ въ этотъ день повсюду, объясняя настоящее значеніе катастрофы обморока, о которой непосвященные въ тайну злоязычники разглашали самыя нелпыя подробности. Лэди Клара влюблена въ капитана Бельсайза? Вотъ сказки! Обстоятельства капитана извстны всякому: могъ-ли онъ помышлять о рук лэди Клары? Лэди Клара упала въ обморокъ оттого, что увидала его? Да она уже прежде чувствовала себя дурно, она склонна къ обморокамъ, на прошедшей недл, сколько ему извстно, съ нею три раза случались эти припадки. Лордъ Доркингъ страдаетъ нервическимъ разстройствомъ въ правой рук: вотъ отчего онъ часто взмахиваетъ палкой. Онъ сказалъ не villain {Негодяй.}, а William, такъ зовутъ капитана Бельсайза. Но такъ-ли его имя по дворянскому списку? Не Джэкъ-ли онъ по списку? Да списки всегда врутъ. Эти простодушныя истолкованія имли свое дйствіе. Злые языки мгновенно умолкли. Вс были совершенно довольны: людей удовлетворить легко. На слдующій же вечеръ, въ собраніи, лэди Клара танцовала съ лордомъ Кью и мистеромъ Бэрнсомъ Ньюкомомъ. Общество было мило и весело, какъ нельзя больше, объ обморок не было и помину. Но баронесса Крюшкассэ и графиня лангенбадъ, и т страшныя особы, съ которыми мужчины говорятъ и женщины обмниваются холодными реверансами, продолжали утверждать, что нтъ женщины боле жеманной, какъ Англичанка, и на вс объясненія, увренія и клятвы доктора Финка отвчали, пожимая отважными плечами: Taisez-vous, docteur, vous n’otes qu’une vieille bte.

Лэди Кью была необыкновенно любезна. Миссъ Этель провальсировала нсколько туровъ съ лордомъ Кью, но юная нимфа казалась въ этотъ вечеръ сурове обыкновеннаго. Бобъ Джонсъ, который не могъ налюбоваться ею, ангажировалъ ее на вальсъ и занималъ ее школьными воспоминаніями о Клэйв Ньюком. Онъ вспомнилъ о поединк Клэйва и пересказалъ объ этомъ событіи двиц Ньюкомъ, которая по-видимому слушала его со вниманіемъ. Джонсъ выразилъ сожалніе, что Клэйву вздумалось быть художникомъ, и обрадовался, когда миссъ Ньюкомъ посовтовала ему сдлать съ себя портретъ, такъ какъ наружность его, по ея словамъ, была очень живописна. Бобъ готовъ былъ болтать безъ умолку, но Этель, сдлавъ ему реверансъ, вдругъ отошла прочь и сла подл лэди Кью.— На другой день, сэръ, говорилъ Бобъ, съ которымъ настоящій бытописатель имлъ счастіе обдать въ Верхнемъ Темпл: я встртился съ нею въ саду, и что же? Прошла, будто не знаетъ меня. Да, эти свтскія особы просто выводятъ изъ терпнія своими пріемами.

Миссъ Этель, дйствительно, была горда, надмнна и тяжелаго нраву. Она не щадила никого изъ окружавшихъ ее, кром нжной своей родительницы, съ которой всегда была кротка, и отца, за которымъ, въ болзни его, ухаживала съ заботливостью и любовью. Но она безпрестанно воевала съ лэди Кью, изъ-за тетушки Джуліи, надъ которою матушка, по обыкновенію, управляла свои способности къ мученію другихъ. Бэрнса она терзала стрлами презрнія, не щадила и лорда Кью, котораго не защищало отъ ея негодованія и самое добродушіе его. Старая лэди также боялась ея не мало, она даже переставала бить Джулію, когда появлялась Этель, и вознаграждала себя за то въ отсутствіе молодой двушки, стараясь при ней обходиться съ Джуліей кротко и нжно. Злоба молодой миссъ на лорда Кью была въ высшей степени несправедлива и тмъ боле безчеловчна, что добрый молодой человкъ ни объ одной живой душ не говорилъ никогда худаго, и какъ безоружный, могъ ожидать, что и на него не нападетъ никто. Но самое добродушіе его разжигало еще боле злость юной его непріятельницы, она стрляла, потому что грудь, его была обнажена, и эта грудь истекала кровью отъ ея стрлъ. Родные смотрли съ недоумніемъ на жестокость Этели, даже у самаго молодаго человка — самолюбіе и лучшія чувствованія оскорблялись причудливой злостью кузины.

Лэди Кью вообразила, что понимаетъ причину этихъ причудъ, и ршилась объясниться съ миссъ Этелью. Не написать-ли въ Люцернъ, чтобъ воротился Дикъ Тинто? сказала лэди Кью. Уже-ли ты такъ безразсудна, Этель, что можешь тосковать объ этомъ молодомъ негодя и его рыжей бород? Онъ рисуетъ очень мило, можетъ достать уроками сотню, дв фунтовъ стерлинговъ въ годъ, такъ отчего же не отказать Кью и не приманить назадъ учителя рисованья?

Этель схватила груду рисунковъ Клэйва, засвтила свчу, положила рисунки въ каминъ и зажгла ихъ.— Вотъ это хорошо, говоритъ лэди Кью: это достаточно доказываетъ, что ты вовсе не думаешь о молодомъ Клэйв. А въ какомъ положеніи наша переписка?— Вдь мы кузены и по родству можемъ писать другъ-къ-другу письма.— Мсяцъ назадъ, старая лэди не ограничилась бы этимъ сарказмомъ, но теперь она была нсколько напугана и не смла прибгнуть къ оружію боле дйствительному.— О, вскрикнула вн себя Этель: что за жизнь у насъ, и какъ вы покупаете и продаете, какъ вы торгуете вашими дтьми! Не о бдномъ Клэйв я думаю. Наши жизненные пути идутъ розно. Я не могу отдлиться отъ моихъ родныхъ и очень хорошо знаю, какъ бы вы приняли его въ ваше семейство. Будь онъ богатъ — дло другое. Вы встртили бы его съ разверзтыми объятіями, но онъ боле ничего, какъ бдный живописецъ, а мы важные банкиры, его принимаютъ у насъ изъ милосердія, какъ тхъ пвцовъ, съ которыми мамаша обращается такъ вжливо и которыхъ кормятъ ужиномъ въ людской. А чмъ они хуже насъ?

— М. de С., моя милая, изъ хорошей фамиліи, перебила лэди Кью: когда онъ броситъ пніе и поправитъ свое состояніе, онъ по-прежнему будетъ принятъ въ хорошее общество.

— Поправитъ состояніе? продолжала Этель: у всхъ одно на язык! Отъ начала міра не бывало людей боле безстыдно-низкихъ! Мы сознаемся въ этомъ и гордимся. Мы ежедневно вымниваемъ званіе на деньги, и деньги на званіе. Настанетъ-ли же день, когда служеніе этому идолу уничтожится у насъ?

— Ни мн, ни теб этого не дождаться, Этель, сказала лэди Кью, не совсмъ сурово: можетъ-статься, она вспомнила о дн, давно минувшемъ, когда она была еще молода.

— Насъ продаютъ, продолжала молодая двушка, продаютъ точно также, какъ турецкихъ женъ, съ тою только разницею, что наши мужья могутъ имть только по одной Черкешенк. Нтъ, для меня не существуетъ свободы. Я ношу зеленый билетъ и жду когда придетъ покупатель. Каждый день думаю я объ этомъ невольничеств, и каждый день вооружаюсь противъ него боле и боле. Эта бдняжка, эта несчастная двушка, которую выдаютъ за моего брата, зачмъ она не возмущается я не бжитъ? Если бъ я полюбила кого, я любила бъ его больше міра, больше богатства, больше званія, больше титуловъ, и отказалась бы отъ всего, чтобъ послдовать за нимъ. Но какъ это мн длать съ моимъ именемъ и съ моими родителями? Я принадлежу свту,.какъ и прочіе изъ нашего семейства. Вы воспитали насъ, вы за насъ отвчаете. Зачмъ нтъ монастырей, гд бъ мы могли скрываться отъ свта? Вы устроиваете для меня прекрасную партію, вы доставляете мн супруга — добраго, не слишкомъ мудраго, но до крайности нжнаго, вы длаете меня, что у васъ называется — счастливой, а я скорй хотла бы пахать землю, какъ здшнія женщины.

— Нтъ, Этель, не захотла бы, сухо возражаетъ грандмаманъ. Это фразы школьницы. Дождь и втеръ испортилъ бы теб цвтъ лица, ты не вытерпла бы часу и пришла бы домой напиться чаю, ты не феноменъ, моя милая, и не лучше другихъ: миловидна, спору нтъ, да ты и сама это знаешь, но нраву не примрнаго. Къ счастью, что Кью человкъ кроткій и тихій. Умрь свою вспыльчивость, хоть до сватьбы, не каждый день находится для миловидной двочки такая партія. Ты его прогнала своею жестокостью, и если онъ не играетъ въ рулетку или на бильярд, наврное разсуждаетъ самъ съ собой, какая ты сварливая двушка и не лучше-ли развязаться съ тобой, пока время не прошло. До сватьбы, твой ддъ и не зналъ, что у меня есть какой-нибудь характеръ, о томъ, что было посл, я не говорю, но испытаніе полезно для каждаго изъ насъ, и онъ выдерживалъ свое, какъ ангелъ.

Лэди Кью, по-крайней-мр, въ этомъ случа, была удивительно какъ благодушна. Когда нужно, и она умла сдерживать свой характеръ, и теперь, желая достичь своей цли, ршилась убждать свою внуку не страхомъ и бранью, а ласками и нжностью.

— Отчего вы такъ желаете этого брака, грандмаманъ, спросила двушка. Мой кузенъ не слишкомъ влюбленъ, по-крайней-мр, такъ мн кажется, прибавила она, красня. Я уврена, что лордъ Кью ни мало не торопится, и если бъ вы велли ему подождать лтъ пять, онъ согласился бы со всей охотой. Зачмъ же вы такъ хлопочете?

— Зачмъ? А вотъ зачмъ, моя милая: молодыя лэди, которыя ходятъ работать въ пол, должны косить сно, когда свтитъ солнце, а, по моему мннью, теперь самая пора молодому Кью устроиться, я уврена, что онъ будетъ прекраснйшимъ мужемъ, а Этель прекраснйшей графиней во всей Англіи.

Тутъ старая лэди, рдко обнаруживавшая особенную любовь, посмотрла на свою внуку очень нжно. Отъ нея Этель перевела взоры на зеркало, которое, на блестящей своей поверхности, съ точностью, повторило истину, высказанную старой лэди. Ссориться-ли съ двушкой за эту суетную мысль, за сознаніе обольстительной истины, за невинное торжество? Удлимъ ей долю тщеславія, молодости, желанія повелвать и нравиться. Между-тмъ, рисунки Клэйва трещатъ въ камин, у ногъ ея, и послдняя искра этого всесожженія замираетъ, незамченная.

XXXIII.
Лэди Кью на конгресс.

Когда лэди Кью узнала, что герцогиня Д’Иври въ Баден и что она расточаетъ любезности семейству Ньюкомовъ и злится на лорда Кью, старая графиня дала волю энергическому характеру, которымъ одарила ее природа,— характеру, который она держала иногда на привязи, чтобъ не лаялъ и не кусался. Этотъ характеръ, безъ намордника, былъ такимъ страшнымъ звремъ, что все семейство имло основательную причину опасаться его. Не одинъ изъ членовъ семейства бывалъ зашибленъ, пораженъ, задавленъ или напуганъ этимъ строптивымъ животнымъ. Трусы старались укротить его ласками, осторожные длали кругъ, чтобъ не встртиться съ нимъ, но горе тмъ изъ членовъ семейства, которые должны были приносить ему кормъ, приготовлять подстилку и — говоря съ должнымъ почтеніемъ — раздлять конуру съ чорной собакой графини! Правда: бшеный нравъ, соединенный въ извстной мр съ великодушіемъ и отважностью — что нердко идетъ одно къ другому — составляетъ одинъ изъ драгоцннйшихъ и счастливйшихъ даровъ, которымъ можетъ быть надленъ джентльменъ или лэди. Особа, всегда готовая на драку, всегда пользуется уваженіемъ въ своемъ семейномъ кругу. Лнивому надодаетъ спорить съ ней, робкій ее холитъ и ласкаетъ, а какъ почти каждый изъ насъ робокъ или лнивъ, то злонравному человку — полная свобода длать что хочетъ. Онъ одинъ повелваетъ, а вс другіе повинуются. Если онъ любитъ покушать, обдъ готовится по его вкусу, и вкусы всхъ прочихъ подчиняются ему. Она (мы нарочно мняемъ родъ мстоимнія, потому-что злой нравъ встрчается у обоихъ половъ) занимаетъ въ гостиной то мсто, которое ей больше нравится, ни родители, ни братья, ни сестры не дерзаютъ завладть любимымъ ея кресломъ. Если она вздумала хать на вечеръ, мамаша одвается, не смотря на головную боль, а папа, который не терпитъ этихъ страшныхъ soirees, поднимается посл обда въ кабинетъ, повязываетъ старенькій блый галстухъ, детъ съ дочерью въ гости и ждетъ до конца котильона, хотя онъ цлый день работалъ въ палат и завтра, чуть-свтъ, долженъ отправиться туда же. Если семейство предпринимаетъ лтомъ поздку, она распоряжается куда хать, когда и гд остановиться. Если онъ возвращается домой позже обыкновеннаго, обдъ ждетъ его и никто не сметъ промолвить слова, какъ бы голоденъ ни былъ. Если онъ въ веселомъ расположеніи духа, какъ вс прыгаютъ отъ радости, какъ вс счастливы! Какъ вскакиваютъ слуги по его звонку и бгутъ исполнять его приказанія! Какъ терпливо они сидятъ цлую ночь, и какъ усердно въ проливной дождь выбгаютъ на улицу за извощикомъ! Мы съ вами — ангельскаго нрава, никогда не злимся, не жалуемся ни на-что, и никто знать не хочетъ, довольны ли мы или нтъ. Наши супруги здятъ по моднымъ магазинамъ, подаютъ намъ счеты и мы расплачиваемся. Нашъ Джонъ не прежде отвчаетъ на нашъ звонокъ и приноситъ намъ газету, какъ окончивъ самъ чтеніе, наши сыновья качаются въ любимыхъ нашихъ креслахъ, наполняютъ нашъ домъ молодыми людьми, своими знакомыми, курятъ въ нашей столовой, портные наши шьютъ на насъ гадко, наши мясники поставляютъ намъ самыхъ молодыхъ, некормленныхъ барановъ, наши лавочники требуютъ съ насъ уплаты долга скорй, чмъ съ другихъ, зная нашу доброту, наши слуги выходятъ со двора, когда имъ вздумается, и открыто бражничаютъ на кухн съ своими пріятелями. Когда леди Кью скажетъ: sic volo, sic jubco {Такъ хочу, такъ приказываю.} — будьте уврены: никто имъ домочадцевъ не осмлится разсуждать, прежде чмъ исполнитъ приказаніе.

Если, что впрочемъ случается очень рдко, въ семейств обртается дна такихъ повелительныхъ и господствующихъ характера, разумется, отъ столкновеній ихъ возникаютъ пренепріятныя исторіи, или, если на улиц, семейство Баязета встрчается съ какимъ-нибудь другимъ неистовымъ Туркомъ, происходятъ страшныя побоища, союзники съ обихъ сторонъ сбгаются, и сосди по-невол ввязываются въ распрю. Таково, къ несчастью, было положеніе дла въ настоящемъ случа. Лэди Кью, не привыкшая дома давать кому-либо отчетъ, хотла повелвать и въ чужихъ людяхъ, въ сужденіяхъ объ окружавшихъ ее, она давала полную волю языку, эти сужденія переносились изъ дому въ домъ, и, поврьте, не утрачивали при этихъ переносахъ ни капли своей дкости. Она злилась на герцогиню Д’Иври и злорчила объ ней везд, гд только упоминалось ея имя.— Почему она не съ мужемъ? Зачмъ бдный старый герцогъ покинутъ одинъ, съ подагрой, а эта женщина разъзжаетъ по свту съ бродячимъ дворомъ маркеровъ, слдующихъ за нею по пятамъ? Такъ какъ эти сужденія произносились во всеуслышаніе, на гулянь, въ публик, между знакомыми той и другой партіи, то естественно, что герцогини имла удовольствіе узнавать о замткахъ лэди Кью черезъ пять минутъ по произнесеніи ихъ, и герцогиня, и блистательные князья, и ея дочери, переименованные старой графиней въ маркеровъ, отплачивали ей за ея комплименты — комплиментами своего издлія. На-счетъ графини откапывались скандалезныя исторіи, такія старыя, что сорокъ лтъ прошло съ-тхъ-поръ, какъ он ужь забыты, такія старыя, что большая часть ихъ совершилась до появленія на свтъ ныншнихъ Ньюкомовъ, и, слдовательно, лежитъ вн области этой современной біографіи. Лэди Кью негодовала на дочь (бывали минуты, когда ни единый шагъ близкихъ къ ней людей не находилъ у ней одобренія) даже за ту скудную вжливость, съ которой лэди Анна приняла авансы герцогини,— Брось ей карточку! да пошли ей карточку съ лакеемъ, но самой пойдти къ ней, потому только, что ока была у окна и видла, какъ ты подъхала къ крыльцу — не съума ли ты сошла, Анна? Это-то самое и должно было заставить тебя не выходить изъ кареты. Но ты такъ добра и малодушна, что если бъ воръ остановилъ тебя на дорог, ты сказала бы, подавая ему свой кошелекъ: ‘благодарю васъ’. Да, если бъ мистриссъ Макбетъ завезла къ теб карточку, ты наврное похала бы къ ней съ визитомъ.

Если бъ даже вс эти сужденія на счетъ герцогини высказывались, но только за-глаза, взаимныя отношенія могли бы еще существовать на дружественной ног. Если бъ мы ссорились съ каждымъ, кто злословитъ насъ за спиною, и стали бы царапать ему глаза, лишь только встртимся съ нимъ, — что бы тогда была наша жизнь, и когда бы мы могли быть спокойны? Злословить за-глаза допускается общественными приличіями. Говорите обо мн худо — я буду худо говорить объ васъ, но позвольте намъ быть друзьями, когда встрчаемся. Не случалось ли намъ входить въ десятокъ гостиныхъ, гд, по лицу нашихъ добрыхъ знакомыхъ, мы замчали, что рчь шла о нашихъ маленькихъ особенностяхъ, можетъ-быть въ ту самую минуту, когда мы стояли ужь у дверей. Разв нашъ визитъ былъ отъ этого мене пріятенъ? Разв мы ссорились и говорили въ глаза другъ-другу крупныя слова? Нтъ, мы выжидали, когда нкоторые изъ нашихъ дорогихъ друзей раскланяются и уйдутъ: тогда наступала наша очередь. Спина моя — къ услугамъ моему сосду, лишь только я повернулся къ нему тыломъ, пусть онъ длаетъ рожи, какія хочетъ, но при встрч лицемъ къ лицу, улыбаемся и пожимаемъ другъ-другу руки, какъ прилично благовоспитаннымъ людямъ, для которыхъ чистое блье необходиме пріятнаго выраженія въ лиц и любезной улыбки на устахъ.

Въ этомъ-то ошибалась лэди Кью. Ей, по нкоторымъ причинамъ, нужно было выпроводить герцогиню Д’Иври изъ Бадена, и она полагала, что нтъ врнйшаго на то средства, какъ грубое и надмнное обращеніе съ герцогиней, которое заставляло удаляться многихъ другихъ. Но герцогиня сама была характера ршительнаго, и полкъ ея поклонниковъ мужественно сражался вокругъ нея. Одни изъ нихъ не могли расплатиться съ должниками и потому не могли ретироваться, другіе были исполнены мужества и не думали бжать. Вмсто того, чтобъ ухаживать за герцогиней Д’Иври и ласкать ее, графиня Кью думала выбить ее изъ позиціи дерзкою аттакой и повела эту аттаку при первомъ представившемся случа.

— Я съ прискорбіемъ услыхала, madame la duchesse, что герцогъ остается въ Баньер больной, начала старая графиня при первой встрч, посл обычныхъ привтствій.

— Madame la comtesse очень добра, что интересуется здоровьемъ мосье Д’Иври. Герцогъ въ такихъ лтахъ, что далекія поздки для него непріятны. Вы, милая милэди, счастливе его: вы до-сихъ-поръ сохранили страсть къ вояжамъ!

— Я пріхала къ моей семь, милая герцогиня!

— Какъ она должна быть вамъ рада! Милэди Анна, вы наврно восхищены невыразимо присутствіемъ матери, такой нжной! Позвольте мн представить графин Кью графиню Крюшкассе. Милэди — сестра того милаго маркиза Стейна, котораго вы знавали, Амброзина! Madame la baronne Шлангенбедъ, милэди Кью. Не замчаете ли сходства съ милордомъ? Эти дамы пользовались гостепріимствомъ, наслаждались великолпіемъ Гаунтъ-гоуза. Он бывали на тхъ знаменитыхъ раутахъ, въ которыхъ играла роль прелестная мистриссъ Краули, la smillante Beckі! Какъ досадно, что Гаунтскій отель нынче въ такихъ непріятныхъ обстоятельствахъ! Слыхали вы, милэди, о прелестной мистриссъ Бекки? Герцогъ описываетъ ее, какъ одну изъ самыхъ восхитительныхъ Англичанокъ, какихъ только онъ встрчалъ.

Герцогиня поворачиваетъ голову и шепчетъ на ухо своей штатсъ-дам, пожимаетъ плечами и ударяетъ себя въ лобъ. Леди Кью знаетъ, что герцогиня говоритъ о племянник, ныншнемъ лорд Стейн, который находится не въ здравомъ разсудк. Герцогиня озирается кругомъ и видитъ знакомаго, которому она киваетъ головой.

— Графиня, вы ужь знаете капитана Блэкбэлля? Онъ душа нашего общества!— Страшный мужичинище, съ огромной сигарой, въ пестромъ жилет, съ печатью бильярднаго игрока на лиц, чванно выступаетъ впередъ по зову герцогини. Графиня Кью немного выиграла черезъ свою аттаку. Ее представили госпожамъ Крюшкассе и Шлангенбадъ. Вотъ уже готовы познакомить ее съ капитаномъ Блэкбэллемъ.

— Позвольте мн, герцогиня, хоть между Англичанами искать знакомства по моему выбору, говоритъ лэди Кью, постукивая ногой.

— Въ-самомъ-дл, мадамъ! Вы не любите этого добраго мосье Блэкбэлля? Ахъ, англійскіе обычаи презабавны, извините за выраженіе. Удивительно, какъ вы гордитесь національностью и какъ стыдитесь своихъ соотечественниковъ?

— Есть люди, которые ничего не стыдятся, madame la duchesse, кричитъ лэди Кью, выходя изъ себя.

— Не для меня ли назначена эта graieuset&egrave,? Какъ вы милы! Этотъ добрый мосье Блэкбэлль не слишкомъ хорошо воспитанъ, но для Англичанина, онъ довольно образованъ. Во время моихъ путешествій я встрчалась съ особами, которыя были гораздо необразованне Англичанъ.

— А кто это такіе? сказала лэди Анна, которая напрасно пыталась положить конецъ разговору.

— Англичанки, мадамъ! Я говорю не на вашъ счетъ. Вы такъ добры, вы — вы такъ кротки, милая лэди Анна.

Совты свтской барыни, управлявшей тою отраслью фамиліи Ньюкомовъ, о которой мы обязаны здсь говорить, принесли совсмъ не т результаты, какихъ желала и какіе предвидла старя лэди. Кто можетъ всегда и все предвидть? Мудрйшіе изъ насъ — не въ силахъ. Когда его величество Людовикъ XIV сажалъ своего внука на престолъ Испаніи, основывая такимъ образомъ ныншнюю тамъ династію, ожидалъ-ли онъ, что этимъ подорветъ свою и возбудитъ противъ себя всю Европу? Послдній Французскій король, заботившійся о томъ, какъ бы повыгодне пристроить одного изъ возлюбленныхъ своихъ сыновей и какъ бы достать для простодушнаго и послушнаго юноши прекрасную испанскую принцессу, съ короной и королевствомъ въ придачу, могъ-ли воображать, что благоденствіе всего его августйшаго дома и царствованія будетъ разрушено этой обольстительной спекуляціей? Мы беремъ только благороднйшіе примры для оцнки образа дйствій такой высокородной особы, какова графиня Кью, накликавшая столько бдъ на голову многихъ невинныхъ членовъ ея фамиліи, которыхъ наврное она думала осчастливить руководствомъ многолтней своей опытности и несомннною свтскою мудростью. Можно знать людей глубже, чмъ сами іезуиты, можно составлять самые умные планы, и выводить глобокомысленнйшія соображенія, но судьб стоитъ только сдлать извстный, вовсе не неестественный оборотъ, и вс наши знанія, планы и соображенія разлетаются, какъ дымъ.

Франкъ и Этель, внучата лэди Кью, оба были послушными подданными этого стараго деспота, въ чепц и лентахъ, но кровь у обоихъ была благородна, нравъ горячъ, и ни бичъ, ни шпоры берейтора, не могли переломить своенравія молодыхъ коней. Особенно Этель въ это время была упряма въ ученьи, непослушна бичу и неукротима уздой. Успхомъ въ обузданіи этой дикой натуры лэди Кью пріобрла удивленіе всей фамиліи, въ которой принято было за непреложную истину, что съ Этелью можетъ совладть одна лэди Кью. Бэрнсъ говорилъ, что съ сестрой его управляется одна только бабушка. Самъ онъ былъ не способенъ на это, мамаша никогда не пыталась и по доброт души, вмсто того, чтобъ объзжать кобылицу, скорй сама готова была надть на себя сдло и позволить кобылиц здить на себ.— Да, только графиня въ состояніи управляться съ этой двочкой, сознавался Бэрнсъ, питавшій къ лэди Кью благоговніе.— Если бъ крпкая рука не удерживала ея, не знаю, чего бы она не надлала, говорилъ братецъ:— Этель Ньюкомъ способна бжать съ учителемъ чистописанія.

Посл неудачи и отъзда бднаго Джэка Бельсайза, невста Бэрнса не обнаруживала ничего, кром какой-то страдательной беззаботности. Она приходила по зову въ ту же минуту, длала все, что отъ нее потребуютъ, смялась, когда нужно было, безсмысленно улыбалась, когда съ ней говорили, танцовала, когда ее просили, здила въ фаэтон Кью рядомъ съ Бэрнсомъ, и принимала его, правда, не съ жаромъ, но вжливо и пріязненно. Трудно описать презрніе, съ какимъ смотрла на нее будущая заловка. Видъ терпливой, робкой двочки подстрекалъ Этель, которая въ присутствіи Клары становилась своенравне, надмнне и смле, чмъ въ другое время. Въ эпоху такого интереснаго положенія длъ пріхалъ къ Кью братъ графини, капитанъ виконтъ Рустеръ. Милордъ Рустеръ былъ изумленъ, восхищенъ, порабощенъ молодою миссъ Ньюкомъ, ея умомъ и сердцемъ.— Эй, эй, бой-двушка, восклицалъ милордъ: танцовать съ нею — просто наслажденье. Какъ она терзаетъ въ куски всхъ другихъ двицъ, какъ блистательно обрываетъ каждаго! Но, прибавлялъ онъ съ лукавствомъ и юморомъ, отличавшимъ молодаго офицера, я гораздо охотне согласился бы танцовать съ нею, чмъ на ней жениться, въ тысячу разъ охотне, и не завидую теб, любезный Кью, въ этомъ послднемъ отношеніи.— Лордъ Кью и не выдавалъ себя за такого человка, которому бы слдовало завидовать. Онъ находилъ, что кузина его хороша собой, и вмст съ бабкой думалъ, что она будетъ прекраснйшей графиней, при этомъ, онъ разсчитывалъ, что богатство, которое лэди Кью дастъ или оставитъ юной чет, послужитъ не лишней прибавкой къ собственнымъ его средствамъ.

На другой день, былъ балъ на водахъ: миссъ Этель, которая обыкновенно одвалась чрезвычайно просто въ сравненіи съ другими, явилась на этотъ вечеръ въ великолпнйшемъ тоалет. Ея роскошные локоны, блестящія какъ мраморъ плечи, ея пышный нарядъ — изумили всхъ присутствовавшихъ. Она уничтожила своимъ появленіемъ всхъ прочихъ красавицъ такъ, что дворъ герцогини Д’Иври не могъ равнодушно смотрть на это ослпительное юное созданіе: кавалеры дивились, дамы злились. Ни одна изъ графинь, герцогинь, принцессъ испанскихъ, итальянскихъ, не равнялась съ нею ни изяществомъ наряда, ни красотой. Въ Баден, какъ и въ другихъ городахъ Европы, были на бал нью-іоркскія дамы, но даже и он не превосходили миссъ Этели въ пышности тоалета. Супруга генерала Джереміи Бунга сознавалась, что миссъ Ньюкомъ сдлаетъ честь любому королевскому двору. Мистриссъ Бунгъ во всей Европ не видывала молодой Англичанки, одтой лучше ея. Одинъ нмецкій генералъ удостоилъ красоту миссъ Ньюкомъ самымъ выгоднымъ отзывомъ своему адъютанту. Вс наши знакомые были одного и того же мннья. Мистеръ Джонсъ назвалъ ее поразительною, капитанъ Блэкбэлль разсматривалъ ее глазами настоящаго знатока. Лордъ Рустеръ восхищался, глядя на нее, и поздравилъ своего бывшаго товарища по военной служб съ обладаніемъ такимъ дивнымъ перломъ. Одинъ лордъ Кью оставался холоденъ: миссъ Этель и не разсчитывала, чтобъ онъ могъ находиться въ другомъ расположеніи духа. Она блистала, какъ Сандрильона во дворц принца. Но къ чему весь этотъ блескъ? этотъ чудный тоалетъ? эти ослпительныя близной шея и плечи? Она была одта такъ пышно, какъ актриса театра Varits, отправляющаяся на ужинъ къ Trois fr&egrave,res.— Это мадмоазель Мабиль en habit de cour, замтила герцогиня Д’Иври графин Шлангенбадъ. Бэрнсъ, который съ своей нареченной танцовалъ противъ своей сестры и дивившагося ей лорда Рустера, также былъ пораженъ красотой и нарядомъ Этели. Лэди Клара, въ сравненіи съ ней, казалась школьницей.

Сперва одинъ, потомъ двое, потомъ трое изъ свиты герцогини похищены были у нея, въ продолженіе вечера, побдоносною юной красавицей, которая торжествомъ своимъ успла произвести такой эффектъ, какого могла желать своенравная двочка, то есть: досадила герцогин и Д’Иври, привела въ отчаяніе лэди Кью и разогорчила молодаго нобельмена, съ которымъ была помолвлена. Двушка, казалось, находила удовольствіе въ томъ, чтобъ длать непріятное другимъ: что-то гнвило ее и противъ друзей, и противъ враговъ. Старая вдовушка вышла изъ себя и излила свою злость на лэди Анну и Бэрнса. Этель почти одна оживляла балъ. Она не хотла узжать, не слушая ни намековъ, ни приказаній, говорила, что ангажирована еще на столько-то танцевъ. Какъ не танцовать съ графомъ Пунтеромъ? было бы невжливо оставить его, давъ ему слово танцовать. Какъ не вальсировать съ капитаномъ Блэкбэллемъ? Онъ — партнеръ не для нея. Такъ зачмъ же Кью знается съ нимъ? Лордъ Кью каждый день прогуливается и разговариваетъ съ капитаномъ Блэкбэллемъ. Можно ли ей быть до такой степени гордою, чтобъ не знать друзей лорда Кью? Она привтствовала капитана очаровательной улыбкой, когда онъ подошелъ къ ней среди этихъ преній и положила имъ конецъ, закружась по зал въ объятіяхъ капитана.

Можно вообразить съ какимъ удовольствіемъ герцогиня Д’Иври смотрла на измну своихъ поклонниковъ и на торжество юной соперницы, которая, казалось, разсцвтала новой красотой съ каждымъ вальсомъ, такъ что прочіе танцоры останавливались, чтобъ взглянуть на нее, причемъ кавалеры восклицали отъ восторга, а дамы, противъ воли, должны были вторить ихъ похваламъ. Какъ ни досадовала старая лэди Кью, чувствуя, что поведеніе Этели огорчаетъ ея внука, однако жь и она не могла не любоваться мятежною красавицей, которой непокорный духъ не поддавался суровымъ велніямъ властительной вдовы. Что касается неодобренія Бэрнса, двушка кивнула брату дерзкой головкой, пожала плечами и прошла мимо съ презрительнымъ смхомъ. Однимъ словомъ, миссъ Этель вела себя самою отчаянною кокеткой, производя глазками самые обдуманные эффекты, болтая безъ умолку съ самою оглушительною веселостью, расточая очаровательнйшія улыбки, привтствія и убійственные взгляды. Какой злой духъ двигалъ ею? Можетъ-быть, даже зная, что поступаетъ дурно, она продолжала бы длать то же.

Это своенравіе и легкомысліе молодой двушки было для простодушнаго лорда Кью жесточайшею пыткой. Онъ провелъ много лтъ жизни въ обществахъ всякаго роду. Его знали и Chaumi&egrave,re, и балы парижскихъ актрисъ, и оперныя кулисы на родин и за границей. Милыя головки дамъ, которыхъ никто не знаетъ, кивали ему своими блестящими локонами изъ ложъ въ театрахъ, изъ сомнительныхъ колясокъ въ парк. Онъ прошелъ поприще молодыхъ людей, гоняющихся за удовольствіями, и на своемъ вку довольно посмялся и попировалъ съ веселыми мотами и ихъ компаніей. Все это ему ужь прілось: можетъ-быть, онъ вспоминалъ о ранней жизни, боле чистой, и алкалъ возвратиться къ ней. Не смотря на то, что онъ растратилъ время въ обществ дамъ, отверженныхъ обществомъ, его идеалъ семейныхъ добродтелей былъ возвышенъ и чистъ. Онъ охотно врилъ, что добродтельныя женщины добродтельны вполн. Двуличности онъ не могъ понять, злыхъ характеровъ не терплъ, своенравіе, по его понятіямъ, принадлежало однмъ развратницамъ, а не добрымъ двушкамъ, живущимъ съ добрыми матерями, въ почтенныхъ домахъ. Свойствомъ ихъ должно быть: любить свою семью, повиноваться родителямъ, помогать бднымъ, уважать мужа, лелять дтей. Очень вроятно, что смхъ Этели пробудилъ его отъ одной изъ этихъ простодушныхъ грезъ, и тутъ она понеслась вихремъ по танцовальному залу, подъ мдные звуки оркестра. Онъ ангажировалъ ее на танцы одинъ только разъ во весь вечеръ, ушелъ играть и, возвратясь, засталъ ее по прежнему, въ вихр танцевъ. Герцогиня Д’Иври замтила мрачность и сокрушеніе лорда Кью, однакожь не пришла отъ этого въ восторгъ, зная, что причиной его смущенія было поведеніе Этели.

Въ комедіяхъ и романахъ, а иногда, смю думать, и въ дйствительной жизни, когда втреная героиня ршается употребить въ дло врожденную ей силу обольщенія и кокетничаетъ съ сэромъ Гарри, а герой, капитанъ, въ пику ей, принимается ухаживать за другою, оба скоро сознаются въ своемъ безразсудств, жмутъ другъ-другу руки и мирятся, занавсъ опускается, или томъ заканчивается. Но есть люди, которые такъ благородны и простодушны, что подобныя любовныя сцены и уловки для нихъ слишкомъ низки. Кью смялся, когда былъ чмъ-нибудь доволенъ, молчалъ, когда былъ огорченъ. Онъ считалъ недостойнымъ себя скрывать свою скорбь или удовольствіе подъ маской. Можетъ-быть, онъ заблуждался, но заблужденіе его состояло въ томъ только, что онъ забывалъ молодость Этели, онъ забывалъ, что поступки ея были слдствіемъ не обдуманнаго плана, а ребяческой рзвости и проказничества, и что если молодые люди длаютъ глупости и гоняются за разнообразными удовольствіями, молодой двушк также можно позволить иногда невинную веселость и затйливыя причуды своенравія.

Когда она, наконецъ, согласилась хать домой, лордъ Кью принесъ блое ея пальто съ капоромъ и, не промолвивъ ни одного слова, закуталъ ее въ этотъ прекрасный плащъ: лоснистые ея локоны, пылающія щечки и блестящіе глаза взглядывали изъ-подъ капора обольстительно. Она сдлала молодому человку сухой реверансъ за эту вжливость, онъ отвчалъ важнымъ наклоненіемъ головы, потомъ подошелъ къ старой лэди Кью, подалъ ей бурнусъ и проводилъ ее къ экипажу. Миссъ Этель изволила разгнваться на кузена за то, что онъ разгнвался. Для чего же и балы, какъ не для того, чтобъ танцовать? Она — кокетка? Поступки ея не нравятся лорду Кью? Да если она захочетъ танцовать, такъ никто ей не запретитъ, что ей за нужда до того, что онъ вздернулъ носъ? Притомъ же какая забавная шутка — похитить у герцогини часть ея свиты, ея царедворцевъ! Какая чудесная шутка! Съ этими мыслями она зажгла свчу, и, напвая изумительныя рулады, удалилась въ свою спальню. Какъ пріятно провела она вечеръ! Какую славную съиграла она шутку! Когда дверь ея спальни заперлась — но сметъ ли повствователь заглядывать въ эти тайны?— она разбранила свою горничную и сердилась, какъ демонъ. Видите: бываютъ минуты грусти и посл блистательнйшихъ побдъ, вы поражаете непріятеля, разбиваете его въ пухъ и прахъ, а потомъ сами жалете, что затяли сраженіе.

XXXIV.
Конецъ баденскаго конгресса.

Мы упомянули о молодой двиц, Ирландк, которая была у герцогини Д’Иври компаньонкой и преподавала малютк-дочери ея — англійскій языкъ. Когда миссъ О’Грэди оставила домъ герцогини — что случилось спустя не много времени — она очень вольно говорила о жизни герцогини и разсказывала объ ней ужасы. Безчисленное множество самыхъ странныхъ анекдотовъ срывалось съ языка негодующей миссъ, и лордъ Кью нашелся въ необходимости унять ея болтливость, не желая, чтобъ эти скандалезныя исторіи дошли до его графини, съ которою онъ намренъ былъ сдлать посл-свадебный визитъ въ Парижъ. Здсь-то миссъ О’Грэди, находившаяся въ стсненныхъ обстоятельствахъ, узнавъ о прізд лорда Кью въ отель Бристоль, постила его и графиню Кью, и обратилась къ нимъ съ просьбою взять нсколько билетовъ на лотерею: она желала своимъ знакомымъ доставить случай выиграть неоцнимый письменный столъ изъ слоновой кости — единственный остатокъ прежняго ея благосостоянія. Надо сказать, что миссъ О`Грэди нсколько лтъ жила выручкой за билеты на этотъ великолпный выигрышъ: многія набожныя дамы С. Жерменскаго предмстья приняли участіе въ ея бдственномъ положеніи и помогали ей системой лотереи. И протестантамъ и католикамъ равно дозволялось пріобртать билеты миссъ О’Грэди, и лордъ Кью, благодушный, какъ всегда, накупилъ столько билетовъ, что умиленная О’Грэди созналась о сдлк, которая близко касалась его счастья и въ которой сама она принимала не слишкомъ почетное участіе.— Еслибъ я прежде знала вашъ благородный характеръ, графъ, говорила миссъ О’Грэди, никакія истязанія по заставили бы меня ршиться на дло, въ которомъ я теперь раскаиваюсь. Чорной души женщина оклеветала мн васъ, эта женщина, которую я когда-то называла другомъ, оказалась самымъ фальшивымъ, безнравственнымъ созданіемъ.— Такъ отзываются за-частую компаньонки о дамахъ, у которыхъ он жили, когда ихъ разлучаетъ ссора и наперсницы получаютъ отставку, унося съ собой семейныя тайны въ голов и мстительность въ сердц.

На другой день посл подвиговъ миссъ Этели на бал, старая леди Кью принялась давать совты своей внук и внушать ей все неприличіе кокетства, особенно съ такими мужчинами, какіе встрчаются на водахъ и которыхъ не видно ни въ какомъ другомъ обществ.— Замть особенное свойство въ характер Кью, мои милая, говорила старая лэди, стараясь выражаться сколько можно любезне и осторожне: не такъ какъ ты — онъ никогда не позволяетъ себ вспыльчивости, но разсердившись разъ, такъ, и останется, и никакія ужь ласки не развеселятъ его. Гораздо лучше, душечка, длать какъ мы: вспылишь — и черезъ минуту все прошло, но что прикажешь? у Франка такой ужь характеръ, и намъ должно приноровляться къ нему.— Такъ продолжала старая лэди, подкрпляя свои совты сотнею примровъ, взятыхъ изъ семейныхъ лтописей, доказывая, что Кью похожъ на своего дда, покойнаго ея супруга, а еще боле на покойника-отца, лорда Вальгэма, между которымъ и матерью, главнйше по милости лэди Вальгэмъ, существовали несогласія, кончившіяся совершеннымъ разрывомъ между матерью и сыномъ. Потомъ лэди Кью перешла къ самой существенной части совта, разсказала Этели на-един разныя исторіи, и наконецъ, самымъ назидательнымъ образомъ, умоляла миссъ Ньюкомъ щадить чувствованія лорда Кью, если сколько-нибудь она дорожитъ собственнымъ своимъ благополучіемъ и счастьемъ достойнйшаго любви человка, изъ котораго можетъ сдлать все, что захочетъ, стоитъ только умть щадить его. Мы уже видли, какъ лэди Кью щадила каждаго, и какъ большая часть членовъ семейства поддавались ея пощад.

Этель, предоставляя своей бабушк продолжать мудрые совты, нсколько времени постукивала ножкой по полу и исполняла быстрйшія варіаціи аріи, называемой ‘Чертова Заря’, наконецъ она потеряла терпніе и, къ великому изумленію старой лэди, разразилась негодованіемъ, и съ распаленнымъ лицомъ и голосомъ, дрожавшимъ отъ гнва, вскрикнула:

— Этотъ достойнйшій любви человкъ, котораго вы мн прочите, извстенъ мн во всхъ отношеніяхъ: благодарю васъ и всхъ моихъ родныхъ за подарокъ! Что вы длали въ прошедшемъ году? Что вы вс длали? И батюшка, и братъ и вы сами прожужжали мн уши клеветой на бднаго молодаго человка, описывая его какъ безнравственнаго негодяя, тогда какъ у него былъ одинъ только недостатокъ — бдность. Да, вы сами, грандмаманъ, говорили мн тысячу разъ, что Клэйвъ Ньюкомъ не годится быть вашимъ домашнимъ, предостерегали меня отъ его дурныхъ замысловъ и представляли его человкомъ втренымъ, безъ всякихъ правилъ, и Богъ — знаетъ, какихъ не навязывали вы ему пороковъ. Онъ пороченъ! Я знаю, какъ онъ добръ, какъ прямодушенъ, какъ благороденъ и правдивъ. А между тмъ, не проходило дня, чтобъ Бэрнсъ не выдумывалъ на него какой-нибудь злой исторіи, Бэрнсъ, который — я уврена — самъ также далекъ отъ идеала, какъ — какъ и другіе молодые люди. Да, я убждена, что въ газет, которую батюшка отнялъ у меня, есть что-нибудь о Бэрнс. И вы всплескиваете руками, качаете головой, потому только, что я танцую съ тмъ или другимъ кавалеромъ. Вы говорите, что я дурно длаю, мамаша говорила мн то же сегодня утромъ. Бэрнсъ, разумется, говорилъ мн то же самое, и вы представляете мн Франка за образецъ, велите мн любить его, уважать и ему повиноваться! Взгляните сюда, прибавила Этель, доставъ бумагу и передавая ее лэди Кью: вотъ исторія Кью, я убждена, что исторія достоврна, я въ этомъ убждена.

Старая лэди поднесла къ чорнымъ бровямъ очки и стала читать, написанную по-англійски, безъ подписи, бумагу, въ которой многія обстоятельства изъ жизни лорда Кью разсказывались въ назиданіе бдной Этели. Жизнь Кью была не хуже жизни тысячи молодыхъ людей, гоняющихся за удовольствіями, но здсь дурные подвиги Кью изложены были въ систематическомъ порядк, въ род того каталога, надъ которымъ мы смемся, когда развертываетъ его Лепорелло и поетъ побды своего господина во Франціи, Италіи и Испаніи. Въ списк не упоминалось имени герцогини Д’Иври, и лэди Кью догадывалась, что этотъ пасквиль — ея произведеніе.

Съ неподдльнымъ жаромъ лэди Кью старалась оправдать своего внука отъ взводимыхъ на него обвиненій, и доказывала этимъ, что женщина, которая ршилась употребить такія средства, чтобъ оклеветать его, не посовстится прибгнуть и ко лжи для достиженія своей цли.

— Женщина? вскрикнула Этель. Почему-жь вы знаете, что это женщина?

Лэди Кью пустилась объяснять свою догадку общими мстами. Ей казалось, что почеркъ женскій, по-крайней-мр, не вроятно, чтобъ мужчина вздумалъ адресовать молодой двушк безъименное письмо и на письм изливать свою ненависть къ лорду Кью.— Притомъ же, у Франка нтъ соперниковъ — кром одного молодаго джентльмена, который повезъ въ Италію свои ящики съ красками, сказала лэди Кью.— Вдь, ты не думаешь, чтобъ сынъ твоего дорогаго полковника могъ оставить на память о себ этакой образчикъ низости? Ты должна поступать, моя милая, продолжала лэди, такъ, какъ бы этого пасквиля не существовало, тотъ, кто сочинилъ его, наврно будетъ наблюдать за тобой. Разумется, у насъ достанетъ гордости, чтобъ не показать ему, что мы обидлись, и прошу тебя, усердно прошу: не подавай бдному Франку и виду, что мы знаемъ объ этой продлк.

— Значитъ, въ письм — правда! вскрикнула Этель. Вы знаете, что это правда, грандмаманъ, и вотъ почему вы хотите, чтобъ я скрывала его отъ кузена, какъ тайну, впрочемъ, прибавила она съ нкоторымъ колебаніемъ: вы опоздали съ своимъ предостереженіемъ, лордъ Кью ужь видлъ письмо.

— Дура, закричала старая лэди: ужели ты съ-ума сошла, чтобъ показать ему этотъ пасквиль?

— Я уврена, что письмо говоритъ правду, сказала Этель, вставая съ негодованіемъ. Я не позволю никому оскорблять меня, или лорду Кью меня учить! Онъ только-что пришелъ къ намъ, когда я получила письмо. Онъ былъ такъ милъ, что вздумалъ читать мн проповдь. Ему смть порицать мои поступки! вскрикнула миссъ Этель, дрожа отъ гнва и тиская въ рук несчастную бумагу:— Ему винить меня въ втрености, предостерегать меня отъ неприличныхъ знакомствъ! Онъ слишкомъ рано вздумалъ учить меня. Я еще не законная его раба, и хочу, чтобъ меня оставили въ поко, по-крайней-мр до-тхъ-поръ, пока я свободна.

— И все это вы высказали Франку, миссъ Ньюкомъ, и показали ему это письмо? сказала старая лэди.

— Письмо подали мн именно въ ту минуту, когда проповдь графа была въ самомъ разгар, возразила Этель. Я прочла письмо, когда онъ произносилъ свою рчь, продолжала она съ возрастающимъ гнвомъ и презрніемъ, припоминая обстоятельства свиданія своего съ Кью: онъ былъ совершенно вжливъ въ выраженіяхъ. Не назвалъ меня ни дурой, ни другимъ позорнымъ именемъ. Онъ былъ такъ добръ, что ршился давать мн совты, и читать такіе нравоучительные спичи, что епископъ не могъ бы придумать — придуматъ чего-нибудь назидательне. Какъ письмо представлялось мн лучшимъ комментаріемъ на проповдь, я подала письмо графу. Я передала ему письмо, оно принесетъ ему пользу. Не думаю, чтобъ лордъ Кью вздумалъ опять читать мн проповди въ продолженіе нкотораго времени.

— И я не думаю, сказала лэди Кью, сухимъ, суровымъ тономъ. Ты не понимаешь, что сдлала. Не угодно ли позвонить, да велть подать мн экипажъ? Поздравляю тебя: ты не напрасно потеряла утро, ты сдлала прекраснйшее дло.

Этель сдлала своей грандмаманъ величественный реверансъ. Мн было жаль бдной лэди Джуліи, когда матушка ея воротилась домой.

Всякой, кто сколько-нибудь знаетъ лорда Кью, можетъ быть совершенно увренъ, что, въ продолженіе несчастнаго свиданія съ Этелью, о которомъ она только-что говорила, онъ не проронилъ ни единаго слова несправедливаго, неласковаго, невжливаго. Соображая отношенія свои къ Этели, онъ считалъ себя въ прав сдлать ей замчаніе на счетъ ея поведенія, и предостерегъ ее отъ знакомствъ, въ опасности которыхъ онъ убжденъ былъ собственнымъ опытомъ. Онъ такъ хорошо зналъ герцогиню Д’Иври и ея окружающихъ, что ни за что не желалъ бы выбрать себ жену изъ ихъ круга. Онъ не могъ разсказать Этели всего, что зналъ объ этихъ женщинахъ и ихъ образ жизни. Она не хотла, а, можетъ-быть, и не могла понять его намековъ. Она была ребенокъ, и исторіи подобныхъ женщинъ никогда еще не разсказывались при ней. Она только негодовала на лорда Кью за его надзоръ за нею и за преждевременное его намреніе — учить ее. Въ другую минуту, при другомъ расположеніи духа, она, можетъ-статься, была бы благодарна за его заботливость. Спустя не много потомъ, она всегда отдавала справедливость прекраснымъ его качествамъ — его чистосердечію, благородству и кротости нрава. Но въ это время ея вспыльчивый характеръ находился въ постоянномъ мятеж противъ неволи, въ которой старалось ее держать ея семейство. Самыя выгоды положенія въ свт, предлагаемаго ей, служили только къ тому, что еще боле возмущали ее. Представься ей женихомъ молодой принцъ, готовый повергнуть къ ея стопамъ корону, она, по всей вроятности, пришла бы еще въ большее негодованіе, стала бы еще мятежне. Будь ея женихомъ младшій братъ Кью, или и самъ Кью, только на его мст, она не неохотно послдовала бы желаніямъ своихъ родныхъ. Вотъ причина ея мятежныхъ порывовъ и своенравныхъ вспышекъ ея упрямаго характера. Безъ сомннья, она сознавала справедливость упрековъ лорда Кью. Это самосознаніе только увеличивало ея досаду. Нтъ сомннья, что, показавъ лорду Кью письмо, она въ ту же минуту раскаялась въ этомъ поступк, послдствія котораго, готовыя вскор обнаружиться, ясно не представлялись еще уму бдной молодой двушки.

Лордъ Кью, пробжавъ письмо, тотчасъ догадался, откуда оно. Портретъ, съ него списанный, былъ довольно схожъ, сколько могутъ быть схожи портреты, писанные людьми, ненавидящими насъ. Онъ провелъ молодость безпутно, онъ стыдился прошлой жизни, скорблъ объ ней, жаллъ, какъ кающійся гршникъ, воротился на добрый путь, и съ жадностью ухватился за представившійся ему случай къ союзу съ двушкой молодой, добродтельной и прекрасной: онъ давалъ себ зарокъ — не гршить больше ни противъ нея, ни противъ себя. Если мы разсказали, или дали намековъ о его жизни больше, чмъ позволяютъ приличія новйшей свтскости, умоляемъ читателя поврить, по-крайней-мр, тому, что бытописатель не имлъ въ виду цли злой и низкой. Молодой человкъ грустно повсилъ голову надъ этими горькими подробностями своей жизни и ея глупостей. Чего бы онъ не далъ, чтобъ имть право сказать Этели: это не правда!

Упреки его молодой двушк, разумется, были прерваны этимъ страшнымъ нападеніемъ на его самолюбіе. Письмо доставлено было по баденской городской почт. Почеркъ явно былъ поддльный, Лордъ Кью не могъ даже дать себ отчета о пол сочинителя. Когда Этель отвернулась, онъ спряталъ конвертъ въ карманъ, и внимательно разсмотрлъ его, по возвращеніи домой. Ни адресъ, ни облатка конверта не могли дать никакихъ указаній. Онъ не счелъ нужнымъ предварить Этель: сжечь ли ей это письмо или разгласить его всмъ ея роднымъ и знакомымъ. Онъ принялъ свою долю скорби, какъ школьникъ принимаетъ розги, съ твердымъ духомъ и безмолвно.

Черезъ часъ, увидясь опять съ Этелью, великодушный молодой человкъ подалъ ей руку.— Моя милая миссъ, сказалъ онъ, если-бъ вы меня сколько-нибудь любили, вы не показали бы мн письма. Это былъ единственный укоръ, произнесенный лордомъ Кью. Посл того, онъ никогда ужь не длалъ ей ни замчаній, ни наставленій.

Этель покраснла.

— Вы очень добры и великодушны, Франкъ, сказала она, склонивъ голову, а я зла и коварна.

Кью почувствовалъ на рук своей горячую слезу, скатившуюся съ потупленныхъ глазъ кузины.

Онъ поцловалъ ей руку. Леди Анна, которая сидла въ комнат съ своими дтьми, когда молодые люди вели между собой въ полголоса этотъ разговоръ, подумала, что они примирились. Этель поняла, что это не примиреніе, а отказъ со стороны Кью, и никогда не чувствовала къ нему такой любви, какъ въ эту минуту. Молодой человкъ былъ слишкомъ кротокъ и простодушенъ, чтобы догадываться о чувствованіяхъ двушки. Пойми онъ ихъ, судьба его и ея во многомъ могла бы измниться.

— Вы не должны, продолжалъ лордъ Кью, показывать виду нашему доброму другу, сочинителю этого пасквиля, что между нами была размолвка. Мы пойдемъ прогуливаться сегодня, какъ бы мы были добрыми друзьями.

— И всегда будемъ друзьями, Кью, сказала Этель, опять подавая ему руку. Спустя минуту, кузенъ ея сидлъ за столомъ, рзалъ жареную дичь и раздавалъ порціи проголодавшимся малюткамъ.

Собраніе вчерашняго вечера было одно изъ тхъ, которое откупщикъ игоръ въ Баден даетъ въ бенефисъ постителямъ ведъ: теперь наступало гораздо блистательнйшее увеселеніе, въ которомъ долженъ былъ приниматъ участіе бдный Клэйвъ, находящійся въ это время далеко въ Швейцаріи. Холостые люди согласились дать балъ, одно изъ заключительныхъ увеселеній сезона, десятокъ ихъ или больше сдлали складчину, и въ глав подписки, можете быть уврены, красовалось имя лорда Кью, какъ всегда во всхъ подпискахъ, съ какою бы то ни было цлью, въ видахъ ли благотворенія или забавы. Тутъ были приглашены Англичане и Русскіе, Испанцы и Италіницы, Поляки, Австрійцы и Жиды, весь пестрый таборъ постителей водъ и воины герцогской баденской службы. Въ ресторан былъ приготовленъ ужинъ для всхъ по востребованію. Танцовальный залъ блисталъ ярче обыкновеннаго, тьма бумажныхъ цвтовъ украшала сцену празднества. Тутъ были вс: — толпы, до которыхъ нашей лтописи нтъ никакаго дла, и дв или три группы особъ, боле или мене участвующихъ въ ней. Герцогиня Д’Иври пріхала въ наряд поразительно пышномъ, даже боле блистательномъ, чмъ тотъ, въ которомъ миссъ Этель была на послднемъ вечер. Если герцогиня думала уничтожить миссъ Ньюкомъ великолпіемъ своего тоалета, она крайне обманулась. Миссъ Ньюкомъ по этому случаю явилась въ простомъ бломъ плать, и, по словамъ герцогини Д’Иври, намрена была по-прежнему играть роль наивной двочки.

Въ короткій сезонъ, въ продолженіе котораго поклонники герцогини Д’Иври пользовались ея милостями, эта странствующая львица успвала проводить ихъ по всмъ стадіямъ правильной любви. Какъ на ярмарк, гд время коротко, а удовольствія многочисленны, хозяинъ балагана показываетъ вамъ трагедію, фарсъ и пантомиму, и все это, не больше какъ въ четверть часа, для того, чтобы въ теченіе вечера могло перебывать у него на представленіяхъ дюжина смнъ новыхъ зрителей, такъ эта дама проходила съ своими платоническими любовниками полный драматическій курсъ — трагедію ревности, пантомиму восторговъ и фарсъ разлуки. Писались записочки съ той и съ другой стороны, длались намеки о роковой судьб и безжалостномъ, зоркомъ тиран, который держалъ герцогиню въ демонскихъ когтяхъ посредствомъ извстныхъ ему секретовъ, выражались сожалнія, зачмъ мы не знали другъ-друга прежде, зачмъ насъ взяли изъ пансіона и принесли въ жертву герцогу?— производились своенравные обмны мечты и поэзіи, бывали легкія размолвки — bouderies, совершались сладостныя примиренія, наконецъ наступали звота и — разлука. Адольфъ выходилъ и Альфонсъ входилъ. Это была новая смна, для которой звенлъ колокольчикъ, играли музыканты и поднимался занавсъ, потомъ разъигрывались трагедія, комедія и фарсъ, прежнимъ порядкомъ.

Эти гринвичскіе актеры, появляющіеся въ вышеупомянутыхъ театральныхъ пьесахъ, длаютъ гораздо боле шуму, чмъ ваши осдлые трагики и если имъ приходится обличить подлеца, объясниться въ любви или постращать врага, они ревутъ, топочутъ, грозятся кулаками, машутъ саблями, такъ что всякой, кто смотритъ на представленіе, скажетъ, что не даромъ заплатилъ за входъ. Такимъ образомъ, герцогиня Д`Иври, можетъ-быть, нсколько утрировала роль героини, любя поражать своихъ зрителей быстро, и также часто мнять ихъ. Подобно хорошимъ актерамъ, она душею и тломъ предавалась театральному искусству, и была тмъ, что представляла. Она была Федра, и если въ первомъ дйствіи слишкомъ нжничала съ Ипполитомъ, за то во второмъ ненавидла его неистово. Она была Медея, и если Язонъ оказывалъ неврность, горе Крйз! Можетъ-быть, нашъ бдный лордъ Кью игралъ когда-то первую роль въ одной пьес съ герцогиней Д’Иври, и трудно было бы забыть его игру въ этой роли, но когда онъ явился въ Баденъ женихомъ одной изъ прелестнйшихъ двицъ въ Европ, когда родные его оказали пренебреженіе къ герцогин, не удивительно, что она сошла съ-ума, взбленилась и готова была прибгнуть къ мести, къ яду, къ кинжалу.

При двор герцогини состоялъ молодой человкъ изъ Южной Франціи, котораго друзья и покровители послали учиться правамъ въ Парижъ, гд онъ прошелъ обычный курсъ удовольствій и занятій молодыхъ обитателей Quartier Latin. Онъ былъ поэтъ и написалъ томикъ стихотвореній — Les Rles d’un Asphyxi — предсмертный хрипъ угорвшаго — которыя произвели сенсацію при появленіи въ свтъ. Онъ выпивалъ огромное количество абсента утромъ, безпрестанно курилъ, игралъ въ рулетку, лишь только заводились у него деньжонки, участвовалъ въ какомъ-то журнальц и блисталъ особеннымъ краснорчіемъ, когда говорилъ о ненависти своей къ безчестной Англіи. Подъ рукавами его рубашки было нататуировано: Delenda est Carthago.

Этотъ страшный девизъ накололи ему булавками на могучей правой рук Фифина и Кларисса, молодыя модистки Студентскаго квартала. Леопардъ, эмблема Англіи, былъ для него предметомъ отвращенія, онъ грозилъ кулакомъ запертому въ клтк чудовищу въ Jardin des Plantes. Онъ желалъ, чтобъ надъ ранней могилой его были начертаны слова: ‘Здсь лежитъ врагъ Англіи’. Онъ мастерски игралъ на бильярд и въ домино, искусно владлъ оружіемъ, славился неоспоримою храбростью и свирпостью. Мистеръ Джонсъ, изъ Англіи, боялся мосье де Кастильона, и прижимался въ уголъ, когда слышалъ его угрозы и саркасмы. Капитанъ Блакбэлль, другой адъютантъ герцогини Д’Иври, воинъ несомнннаго мужества, который не разъ бывалъ на пол, давалъ ему полный просторъ и желалъ только знать, что разуметъ этотъ нищій, говоря безпрестанно: ‘Со временъ Чернаго Принца, мосье! мой родъ былъ во вражд съ Англіей’! Родъ его торговалъ колоніальными товарами въ Бордо. Отецъ его, monsieur Cabess, женился на дворянк, въ смутные времена, а сынъ называлъ себя въ Париж Victor Cabasse de Castillonnes, иногда Victor C. de Castillonnes, иногда же просто V. de Castillanes. Одинъ изъ сподвижниковъ Чернаго Принца оскорбилъ даму изъ дома Кастильоновъ, когда Гвіеннъ былъ въ рукахъ Англичанъ, вотъ причина гнва нашего друга на леопарда. Онъ написалъ, а потомъ поставилъ на сцену страшную легенду, въ которой изображаетъ это событіе и наказаніе Британца рыцаремъ изъ фамиліи Кастильоновъ. Въ мелодрам не существовало труса, боле отчаяннаго, чмъ этотъ вроломный британскій рыцарь. Его blanche-fille, какъ водится, умерла отъ безнадежной любви къ побдителю — Французу, убійц ея отца. Листокъ, въ фельетон котораго появилась легенда, кончилъ свое существованіе на шестомъ нумер этой исторіи, бульварный театръ не принялъ драмы, и такимъ образомъ негодованіе автора на безчестный Альбіонъ оставалось неутоленнымъ. При взгляд на миссъ Ньюкомъ, Викторъ вообразилъ сходство между нею и Агнесой де Кальверлей, la blanche miss его романа и драмы, и бросилъ благосклонный взоръ на юное созданіе. Онъ написалъ даже стихи въ честь ея — по-крайней-мр, мн кажется, что миссъ Бетти и принцесса Кримгильда изданныхъ имъ въ послдствіи стихотвореній, были не кто иныя какъ миссъ Ньюкомъ и соперница ея — герцогиня. Онъ былъ одинъ изъ счастливцевъ, танцовавшихъ съ Этелью на послднемъ вечер. На бал, онъ подлетлъ къ ней съ высокопарнымъ комплиментомъ и просьбою: еще разъ позволитъ ему вальсировать съ нею. На эту просьбу онъ ожидалъ благосклоннаго отвта, полагая, безъ сомннья, что его умъ, его даръ слава и любовь, пылавшая въ его взор произвели эффектъ на прелестную миссъ. Можетъ-статься, въ боковомъ карман у него были уже готовы стихи, которыми онъ намревался довершить дло обольщенія. Только для нея, какъ слышно было, онъ соглашался заключить перемиріе съ Англіей и забыть наслдственную вражду его рода.

Но la blanche miss, въ этотъ вечеръ, отказалась вальсировать съ нимъ. Комплименты его не произвели ни малйшаго результата, онъ удалился съ ними и непроизнесенными стихами въ карман. Миссъ Ньюкомъ протанцовала одинъ контрдансъ съ лордомъ Кью и рано ухала, къ отчаянью многихъ холостыхъ людей, которые потеряли въ ней прелестнйшее украшеніе устроеннаго ими бала.

Лорда Кью, между-тмъ, видли съ нею на публичномъ гулянь, всми замчено, что онъ былъ особенно внимателенъ къ ней въ короткое появленіе ея на бал, и старая вдова, которая регулярно посщала вс увеселенія и была на двадцати вечерахъ и шести обдахъ за недлю до смерти, почла нужнымъ быть особенно любезною въ этотъ вечеръ съ герцогиней Д’Иври, и не только не избгала ея присутствія и не говорила ей колкостей, какъ случалось прежде, постаралась при встрч съ ней мило улыбаться и быть веселою. И лэди Кью воображала, что Этель помирилась съ ея кузеномъ. Лэди Анна сообщила ей нкоторыя свднія о пожатіи руки. Прогулка Кью съ Этелью, контрдансъ, который она танцовала съ нимъ однимъ, заставляли старую лэди думать, что размолвка между молодыми людьми кончилась благополучно.

Такимъ образомъ, какъ показать герцогин, что ея утренній выстрлъ не достигъ цли, лэди Кью, по выход Франка изъ комнаты вмст съ кузиной, замтила съ веселымъ видомъ, что молодой графъ — aux petits soins съ миссъ Этелью, что герцогъ Д’Иври, старинный другъ лэди Кью, наврно будетъ радъ услыхать о ршимости его крестника наконецъ устроиться. Онъ поселится въ своихъ помстьяхъ. Онъ займется своими обязанностями, какъ англійскій пэръ и помщикъ.— Мы подемъ домой, прибавила доброжелательная графиня, на радости заколемъ откормленнаго тельца, и вы увидите, что вашъ дорогой заблудшійся сынъ сдлается степеннымъ джентльменомъ.

Герцогиня отвчала,— планъ милэди Кью такъ хорошъ, что нельзя придумать ничего лучшаго. Она въ восхищеніи, что лордъ Кью любитъ телятину, есть люди, которые находятъ это блюдо совершенно безвкуснымъ.

Тутъ вальсъ разлучилъ собесдницъ, и герцогиня полетла съ своимъ вальсеромъ, разливая кругомъ благоуханіе, шелестя розовымъ платьемъ, разввая розовыми перьями, розовыми лентами. Лэди Кью имла удовольствіе думать, что всадила стрлу въ эту затянутую талію, обхваченную графомъ Пунтеромъ, и отплатила за ударъ кинжаломъ, нанесенный герцогиней Д’Иври утромъ.

Мистеръ Бэрнсъ и его нареченная невста тоже были на бал, танцовали и исчезли. Лэди Кью скоро послдовала за своими молодыми людьми, и балъ продолжался очень весело, не смотря на отсутствіе этихъ достопочтенныхъ особъ.

Лордъ Кью, какъ одинъ изъ распорядителей праздника, проводилъ лэди Анну и дочь ея до кареты, воротился и танцовалъ съ большимъ жаромъ и обычною любезностью, выбирая тхъ дамъ, которыхъ обходили другіе вальсеры за то, что он были слишкомъ стары, или слишкомъ дурны, или слишкомъ толсты. Но онъ не ангажировалъ герцогини Д’Иври. Онъ готовъ былъ скрывать досаду, которую ощущалъ, но не хотлъ простирать лицемрія дружбы до того излишества, какое не посовстилась позволить себ его старая бабка.

Между прочими дамами, милордъ выбралъ отчаянную вальсерку, графиню Фонъ-Гумпельгеймъ, которая, не смотря на свои лта, объемъ и огромную семью дтей, никогда не опускала случая воспользоваться любимымъ ея препровожденіемъ времени.— Посмотрите, съ какимъ верблюдомъ вальсируетъ милордъ, говорилъ герцогин д’Иври мосье Викторъ, имвшій счастье обхватывать сухую талію герцогини подъ туже самую музыку: кто кром Англичанина выбралъ бы такого дромадера?

— Надо сознаться, замтила герцогиня Д’Иврій, что милордъ передъ свадьбой позволяетъ себ страшныя развлеченія.

— Какъ, милордъ женится? когда, на комъ? вскрикнулъ кавалеръ герцогини.

— На миссъ Ньюкомъ. Не одобряете ли вы его выбора? Мн показалось, что глаза Стеніо — герцогиня называла мосье Виктора своимъ Стеніо — смотрли съ нкоторою благосклонностью на эту двочку. Она хороша, даже очень хороша собой. Не часто ли такъ случается въ жизни, Стеніо? Юность и невинность — я даю миссъ Этели этотъ эпитетъ, особенно съ-тхъ-поръ, какъ она разсталась съ своимъ миленькимъ живописцемъ — не предаются ли въ руки отжившихъ rous. Нжные, юные цвтки, не вырываютъ ли насъ изъ нашихъ монастырскихъ садовъ, чтобы бросить въ свт, гд воздухъ отравляетъ нашу чистую жизнь и сушитъ святые отпрыски надежды, любви и вры? Вра! Насмшливый свтъ попираетъ ее ногами, n’est-ce pas? Любовь? Жестокій свтъ душитъ небесную гостью при самомъ ея рожденіи. Надежда! Она улыбалась мн въ школьной комнатк монастыря, играла между цвтами, которые я леляла, пла съ птичками, которыхъ я любила. Но она покинула меня, Стеніо, на порог свта. Она сложила свои блыя крылья и завсила покрываломъ свое лучезарное лицо! Въ обмнъ за мою молодую любовь, они дали мн — шестьдесятъ лтъ, подонки себялюбиваго сердца, холодный эгоизмъ, не смотря на горностаевую мантію, прикрывающую его! Вмсто отрадныхъ цвтовъ моихъ юныхъ лтъ, они дали мн вотъ эти, Стеніо!— и она указала на свои перья и искусственныя розы. О, какъ бы я хотла раздавить ихъ подъ ногами!— и она выставила на показъ свой изящный башмачокъ. Герцогиня бывала краснорчива, когда разсказывала о своихъ бдствіяхъ, и парадировала погибшею своею невинностью передъ всякимъ, кто сколько-нибудь расположенъ былъ интересоваться этимъ жалкимъ зрлищемъ. Тутъ музыка заиграла быстре и соблазнительне, чмъ прежде, и красивая ножка забыла желаніе раздавить міръ. Герцогиня пожала сухими плечиками и сказала: довольно, станемъ танцовать и зайдемъ все! Рука Стеніо снова обхватила феерическую талію — герцогиня называла себя феей, другія дамы называли ее скелетомъ — и оба понеслись въ вальс. Черезъ минуту, она и Стеніо наткнулись на дюжаго лорда Кью и тяжеловсную графиню фонъ-Гумпельгеймъ, какъ лодка ударяется о дубовые бока парохода.

Эфирная пара не упала, ихъ, къ счастію, сбили на сосднюю скамейку, однакожъ на-счетъ Стеніо и герцогини разразился хохотъ, — и лордъ Кью, усадивъ свою задыхавшуюся даму, пошелъ съ извиненіями къ дам, которая была жертвою его неловкости. При взрыв хохота, глаза герцогини засверкали гнвомъ.

— Мосье де Кастильонъ, сказала она своему кавалеру: имли вы когда-нибудь ссору съ этимъ Англичаниномъ?

— Съ этимъ милордомъ? Никогда, отвчалъ Стеніо,

— Онъ это сдлалъ съ намреніемъ. Не проходитъ ни одного дня, чтобъ кто-нибудь изъ его фамиліи не оскорбилъ меня! прошипла герцогиня.— Въ эту самую минуту подошелъ къ ней съ извиненіями лордъ Кью: онъ просилъ у герцогини тысячу извиненій за то, что былъ такъ maladroit.

— Maladroit! et tr&egrave,s maladroit, мосье, сказалъ Стеніо, крутя усы. C’est bien le mot, monsieur.

— И такъ, я прошу у герцогини извиненія, и надюсь, что она проститъ меня, сказалъ лордъ Кью. Герцогиня пожала плечами и опустила головку.

— Кто не уметъ танцовать, тому не слдуетъ и браться за это, продолжалъ герцогининъ кавалеръ.

— Какъ вы добры, мосье, что даете мн уроки танцованія, сказалъ лордъ Кью.

— Всякіе, какіе вамъ угодно, милордъ! кричитъ Стеніо, и везд, гд хотите.

Лордъ Кью посмотрлъ на маленькаго человчка съ изумленіемъ. Ему казался непонятнымъ такой гнвъ изъ-за такой бездлицы, которая случается по десяти разъ на каждомъ многолюдномъ бал. Онъ опять поклонился герцогин и пошелъ прочь.

— Вотъ это-то вашъ Англичанинъ — вашъ Кью, котораго вы везд прославляете, сказалъ Стеніо Флораку, которой стоялъ по близости и былъ свидтелемъ сцены.— Что онъ такое: по-просту глупъ или отъявленный трусъ? Думаю, то и другое.

— Молчите, Викторъ! вскрикнулъ Флоракъ, схвативъ его за руку и увлекая прочь: вы меня знаете, знаете также, что я ни глупецъ, ни трусъ. Поврьте моему слову, что у лорда Кью нтъ недостатка ни въ ум, ни въ храбрости!

— Хотите быть моимъ свидтелемъ, Флоракъ? продолжаетъ Стенію.

— Когда вы будете передъ нимъ извиняться? Извольте. Вы оскорбили.

— Ну, да, чоргъ возьми, я оскорбилъ! говоритъ Гасконецъ.

— Человка, который добровольно не оскорбитъ ни одной живой души. Человка простодушнаго, честнаго, благороднаго. Я видалъ его въ минуты испытаній, и поврьте, онъ именно то, что я вамъ говорю.

— О, чмъ больше, тмъ лучше для меня! вскрикнулъ Французикъ: я буду имть честь встртиться съ благороднымъ человкомъ, и такимъ образомъ насъ будетъ двое на пол.

— Вы длаете изъ себя орудіе чужой прихоти, бдный мой Гасконецъ, возразилъ Флоракъ, который видлъ, какъ герцогиня иврійская наблюдаетъ за обоими. Она въ эту минуту взяла руку благороднаго графа Пунтера, и пошла освжиться въ сосднюю комнату, гд по обыкновенію шла игра, а лордъ Кью и его другъ, лордъ Густеръ прохаживались взадъ и впередъ, по одаль отъ игроковъ.

Лордъ Рустеръ, выслушавъ что-то отъ лорда Кью, изумился и сказалъ: Ифуй, дрянь, мерзавецъ Французишка! Проклятый сорванецъ.

— А я васъ ищу, милордъ! сказала герцогиня Д’Иври, самымъ очаровательнымъ тономъ, подойдя къ нему сзади неслышными шагами. Позвольте мн перемолвить съ вами словечко. Вашу руку! Бывало, вы часто подавали мн ее, mon filleul! Надюсь, вы не обидлись вспыльчивостью мосье де-Кастильона, онъ такой взбалмошный Гасконецъ. Врно, онъ слишкомъ часто подходилъ къ буффету.

Лордъ Кью отвчалъ: Нтъ, онъ и не думалъ о вспыльчивости мосье де-Кастильона.

— Какъ я рада! У героевъ фехтовальныхъ залъ вовсе нтъ никакихъ манеръ. У этихъ Гасконцевъ всегда шпага на-голо. Что-то скажетъ прелестная миссъ Этель, если услышитъ объ этой ссор?

— Я не вижу, какимъ-образомъ это можетъ дойдти до нея, сказалъ лордъ Кью, если только какой нибудь обязательный другъ не вздумаетъ сообщить ей объ этой исторіи.

— Сообщитъ ей — бдной, милой двушк! кто-жъ будетъ такъ жестокъ, чтобъ огорчить ее? спросила простодушная герцогиня: что вы такъ смотрите на меня, Франкъ?

— Любуюсь вами, сказалъ Кью, съ наклоненіемъ головы: я никогда не видалъ васъ, герцогиня, такою интересной, какъ сегодня.

— Вы говорите загадками! Пойдемте въ танцовальный залъ. Танцуйте со мной еще разъ. Вы любили танцовать со мной. Протанцуемъ хоть одинъ вальсъ, Франкъ. А тамъ, а тамъ, черезъ день или два, я узжаю къ герцогу, и скажу ему, что его filleul намренъ жениться на прелестнйшей изо всхъ Англичанокъ, запереться въ провинціи и сдлаться ораторомъ въ Палат Пэровъ. У васъ столько ума! ah, si — вы такъ умны!

И герцогиня привела назадъ лорда Кью въ танцовальный залъ, онъ самъ дивился тому, что длаетъ, и добрые люди, видя ихъ танцующими, не могли налюбоваться ими.

Герцогиня танцовала какъ бы укушенная тарантуломъ, который, по сказанію народа, такой дивный возбудитель къ танцамъ. Она желала, чтобъ музыканты играли быстре и быстре. Она опускалась на руку Кью и висла на ней, устремляла ему въ лицо вс лучи своихъ томныхъ глазокъ. Эти глазки скоре смущали, чмъ восхищали его. Но зрители были въ восторг,— какъ мило, со стороны герцогини, думали они, что посл размолвки, она длаетъ публичное сознаніе въ примиреніи.

Лордъ Рустеръ, который стоялъ у входа въ танцовальный залъ и смотрлъ изъ-за плеча Флорака, сказалъ: Все улажено! какая отчаянная танцовщица, эта маленькая герцогиня!

— Змя! сказалъ Флоракъ: какъ она извивается!

— Полагаю, что дло съ Французикомъ кончено, говоритъ лордъ Рустеръ: проклятое, глупое дло.

— Вы думаете? Посмотримъ! сказалъ Флоракъ, который можетъ-быть лучше зналъ свою прелестную кузину. Когда вальсъ кончился, Кью отвелъ свою даму къ креслу и поклонился ей, но хотя она приготовила для него мсто возл себя, и прибравъ свое шелестящее платье, указала ему гд ссть, однако-жь онъ отошелъ прочь, съ сумрачнымъ лицомъ. Онъ не желалъ доле оставаться съ нею. Дружба ея казалась ему отвратительне ея ненависти. Онъ зналъ, что ея рукой нанесенъ утромъ коварный ударъ ему и Этели. Онъ пошелъ назадъ и въ дверяхъ завелъ рчь съ двумя своими друзьями.— Ступайте спать, мой любезный Кью, сказалъ Флоракъ: вы совсмъ блдны, поскорй въ постель, mon garon, это будетъ лучше,

— Она вынудила у меня общаніе ужинать съ нею, сказалъ Кью, со вздохомъ.

— Она васъ отравитъ, сказалъ другой. Зачмъ у насъ уничтожено колесо? Честное слово, слдовало бы возобновить его для этой женщины.

— Въ той комнат есть колесо, возразилъ Кью, смясь: пойдемте, виконтъ, попробуемъ счастья — и онъ опять пошелъ въ игорный залъ.

Въ этотъ вечеръ, лордъ Кью въ послдній разъ игралъ въ азартную игру. Онъ выигрывалъ безпрестанно: двойной нуль, казалось, повиновался ему, такъ что другіе игроки дивились его счастью. Флоракъ ставилъ кушъ, когда ставилъ лордъ Кью, и съ суевріемъ игрока, говорилъ: я увренъ, что съ этимъ человкомъ что-нибудь да случится. По временамъ, Флоракъ уходилъ въ танцовальный залъ, оставляя свою ставку на попеченіе Кью, и по возвращеніи, всякой разъ находилъ ее порядочно умноженною: правду сказать, счастью давно была пора обернуться лицомъ къ достойному виконту. Разъ онъ воротился съ озабоченнымъ видомъ и сказалъ лорду Рустеру: Она опять съ Гасконцемъ. Пойдемъ посмотримъ.

— Еще тридцать шесть! и красная выиграла, вскричалъ въ эту минуту croupier, своимъ носовымъ голосомъ. Карманы Флорака переполнились двойными наполеондорами, онъ оставилъ игру, и къ счастью, потому что Кью въ два, въ три раза спустилъ весь свой выигрышъ.

Когда лордъ Кью выходилъ изъ танцовальнаго зала, герцогиня Д’Иври замтила, что Стеніо слдуетъ за нимъ съ свирпымъ видомъ, и позвала назадъ бородатаго барда.— Вы были намрены преслдовать мосье де Кью, сказала она: знаю, что такъ. Садитесь же здсь, милостивый государь,— и она толкнула его веромъ, чтобъ онъ слъ на ея мсто.

— Не желаете ли, чтобъ я попросилъ его сюда, madame? сказалъ поэтъ, самымъ трагическимъ тономъ.

— Я сама могу призвать его сюда, когда захочу, Викторъ, возразила герцогиня.

— Станемъ надяться, что и другіе будутъ также счастливы, сказалъ Гасконецъ, заложивъ одну руку за жилетъ, а другою покручивая усы.

— Фи, мосье, какъ отъ васъ несетъ табакомъ! Я вамъ запрещаю курить, слышите, мосье?

— Однакожь, я знаю, что madame la duchesse когда-то не гнушалась сигарой, сказалъ Викторъ. Если запахъ табаку васъ безпокоитъ, позвольте, я удалюсь.

— И вы хотите покинуть меня, Стеніо! Разв я не замтила, какъ умильно вы посматривали на миссъ Ньюкомъ? какъ вы разгнвались, когда она отказалась танцовать съ вами? О, мы все видли! Женщина, видите ли, никогда не обманывается. Вы мн присылаете прекрасные стихи, поэтъ? Но вы можете писать такіе же стихи къ стату, къ картин, къ роз, къ лун. Вы сейчасъ досадовали за то, что я танцовала съ мосье де Кью. Знаете ли вы, что въ танцахъ женщины ревность непростительна.

— Вы умете возбуждать ее, герцогиня, продолжалъ трагикъ.

— Мосье, возразила герцогиня, съ достоинствомъ: разв я обязана отдавать вамъ отчетъ во всхъ моихъ дйствіяхъ и просить у васъ позволенія, когда хочу прогуляться?

— Виноватъ, я больше ничего, какъ рабъ, проворчалъ Гасконецъ: я не господинъ.

— Вы страшно мятежный рабъ, мосье, продолжаетъ герцогиня, сдлавъ миленькую рожицу и устремивъ на Гасконца свои большіе глаза, блескъ которыхъ искусно возвышенъ былъ румянами. Предположимъ — предположимъ, что я танцовала съ мосье де Кью не для него, а для васъ. Предположимъ, что я не хочу продолженія глупой ссоры. Предположимъ, что онъ ui soi, ni poltron, какъ вы увряете. Я подслушала васъ, милостивый государь, когда вы разговаривали съ однимъ изъ самыхъ низкихъ людей, съ моимъ добрымъ кузеномъ, мосье де-Флоракомъ, но не объ немъ я вамъ говорю. Предположимъ, что я знаю графа де Кью за человка холоднаго и дерзкаго, неблаговоспитаннаго и грубаго, какъ вс его соотечественники, но вмст съ тмъ за такого человка, у котораго нтъ недостатка въ храбрости: не-могла-ль бы я посл этого бояться не за него, а за васъ?

— За меня! Ахъ, герцогиня! Ужели вы думаете, что человкъ моей крови уступитъ хоть шагъ одинъ какому нибудь Англичанину? Знаете ли вы исторію моего рода? Знаете ли, что съ самаго дтства я поклялся вчною ненавистью этой націи? Tenez, madame: вотъ хоть бы мосье Джонсъ, котораго вы допускаете въ свою гостиную, только изъ уваженія къ вамъ я терплю этого безсмысленнаго островитянина. А что такое капитанъ Блэкбалль, котораго вы такъ отличаете? Правда, онъ превосходно стрляетъ, твердо сидитъ на кон, но манеры его ршительно напоминаютъ бильярднаго маркера. Со всмъ тмъ, я уважаю его за то, что онъ участвовалъ съ донъ Карлосомъ въ войн противъ Англичанъ. Что же касается молодаго мосье де Кью, то смхъ его производитъ во мн судороги, его дерзкія манеры бсятъ меня, встрчаясь съ нимъ, я всегда говорю самъ себ: ненавижу тебя, подумайте же, герцогиня, могу ли я терпть его, посл настоящаго случая? Значитъ, Викторъ думалъ, хотя и не высказалъ того, что Кью смялся надъ нимъ въ начал бала, когда la blanche miss отказалась танцовать съ нимъ.

— Ахъ, Викторъ, не его, а васъ хотла бы я спасти, сказала герцогиня. И люди, стоявшіе вокругъ, и сама герцогиня въ послдствіи, говорили: да, это врно, у нея доброе сердце. Она упрашивала лорда Кью, она умоляла мосье Виктора, она сдлала все, что было въ ея власти, чтобъ уладить ссору между нимъ и Французомъ.

Посл бала, накрытъ былъ ужинъ на отдльныхъ столикахъ, за которыми сидло человкъ по пяти, по шести. Лордъ Кью ужиналъ въ обществ герцогини, изъ котораго нашъ другъ Гасконецъ былъ исключенъ. Но графъ, какъ распорядитель бала, ходилъ отъ одного стола къ другому, наблюдая, чтобы гости не имли ни въ чемъ недостатка. Онъ также предполагалъ, что ссора съ Гасконцомъ вроятно кончилась, во всякомъ случа, какъ ни непріятны были замчанія дерзкаго Француза, онъ ршился предать ихъ забвенію, ни мало не желая напиться его крови, или пожертвовать своей изъ-за такой нелпой размолвки. Съ обычнымъ добродушіемъ, онъ просилъ гостей пить вино, и замтивъ, что мосье Викторъ косится на него у отдаленнаго столика, послалъ къ своему врагу слугу съ бутылкой шампанскаго и поднялъ свой бокалъ, въ знакъ дружескаго вызова. Когда слуга подошелъ къ мосье Виктору и передалъ ему о желаніи лорда Кью, Викторъ опрокинулъ свой бокалъ и съ величественными видомъ скрестилъ руки.— Мосье де Кастильонъ отказывается, сказалъ слуга, нсколько смущенный: онъ приказалъ мн доложить объ этомъ вамъ, милордъ.— Флоракъ побжалъ къ сердитому Гасконцу. Лордъ Кью посылалъ шампанское къ Виктору и получилъ его отказъ въ то время, когда онъ не былъ за столомъ герцогини: обязанности распорядителя рано отвлекли его отъ ея общества.

Между тмъ мерцаніе разсвта пробивалось уже въ столовую, и скоро взошло солнце и вспугнуло пирующихъ. Дамы начали поспшно удаляться, какъ привиднія при крик птуха, нкоторыя изъ нихъ опасались стать лицомъ къ лицу обличительнаго свтила. Уже до того задымились сигары, мужчины оставались курить и пить вино, которое подавали безсонные нмецкіе слуги. Лордъ Кью подалъ руку герцогини Д’Иври, и повелъ ее изъ столовой. Пасмурный Кастильомъ сталъ имъ на дорог, лордъ Кью довольно жестко толкнулъ егоплечомъ, и промолвивъ pardon, monsieur, прошелъ мимо и проводилъ герцогиню до экипажа. Она и не подозрвала, что произошло на дорог между Кью и Викторомъ, она строила глазки лорду Кью, кивала головкой и длала ручки, когда экипажъ трогался отъ подъзда.

Въ это время Флоракъ присталъ къ своему соотечественнику, порядочно напившемуся шампанскаго, если не съ Кью, такъ съ другими, и напрасно старался образумить его: Гасконецъ бсился, уврялъ, что. лордъ Кью ударилъ его.— Клянусь могилой моей матери, ревлъ онъ, клянусь, что напьюсь его крови. Лордъ Рустеръ съ своей стороны горланилъ: Чортъ его побери! уложите его спать, да заприте на замокъ: этихъ словъ Викторъ не понялъ, иначе пришлось бы принести дв жертвы на мавзоле его маманъ.

Когда Кью воротился — что онъ предполагалъ и прежде — маленькій Гасконецъ бросился съ перчаткою въ рук, и, окруженный курильщиками, произнесъ бшеный спичъ на счетъ Англіи, леопардовъ, трусости, дерзкихъ островитянъ и Наполеона на Св. Елен, посл чего потребовалъ расплаты за поведеніе Кью въ этотъ вечеръ. Говоря это, онъ подошелъ къ лорду Кью, съ перчаткой въ рук, и поднялъ ее, какъ бы дйствительно намренъ былъ ударить его.

— Въ словахъ нтъ нужды боле, сказалъ лордъ Кью, вынувъ изо рта сигару: если вы не выпустите изъ рукъ этой перчатки, такъ, честное слово, я выброшу васъ изъ окна. А!… Приберите его. Будьте свидтелями, господа, я не могъ удержаться. Если я буду нуженъ ему завтра утромъ, онъ знаетъ, гд найдти меня.

— Я объявляю, что милордъ Кью поступилъ такъ не прежде, какъ истощивъ всякое терпніе, и посл самаго дерзкаго оскорбленія,— самаго дерзкаго, слышите, мосье Кабанъ,— вскрикнулъ Флоракъ, подбгая къ Гасконцу, который усплъ уже встать: поведеніе мосье было недостойно Француза и благороднаго человка.

— Чортъ возьми, досталось же ему по носу, сказалъ виконтъ Рустеръ, лаконически.

— Ахъ, Рустеръ! Тутъ не до смху, вскрикнулъ съ горестью Флоракъ, уходя съ лордомъ Кью: желалъ бы я, чтобъ эта кровь была послдняя въ этой ссор.

— Ха, ха, ха! да какъ онъ славно свалился! кричалъ Рустеръ, надрываясь отъ хохоту.

— Мн это очень прискорбно, сказалъ Кью, совершенно серьозно: я не могъ удержаться. Прости меня, Боже.

И Кью повсилъ голову. Онъ подумалъ о своемъ прошедшемъ, о прошлыхъ своихъ грхахъ, о наказаніи, которое преслдовало его pede claud! Отъ глубины души, сказалъ: прости меня, Боже, сокрушенный молодой человкъ. То, что угрожало ему, онъ принималъ за возмездіе того, что прошло.

— Pallas te hoc vulncre, Pallas immolt, бдный мой Кью, сказалъ другъ его Французъ, и лордъ Рустеръ, получившій классическое образованіе очень небрежное, оборотился и спросилъ: это что за тарабарщина, любезнйшій?

Виконтъ Густеръ не пробылъ двухъ часовъ въ постели, какъ графъ Пунтеръ, отставной Чорный егерь, явился къ нему отъ имени мосье де-Кастильона и графа Кью, которые снарядили его къ виконту для условій дуэли. Какъ соперники должны были встртиться вн баденской территоріи и выхать прежде, чмъ слухъ о происшествіи дойдетъ до полиціи, графъ Пунтеръ предложилъ тотчасъ же отправиться во Францію, куда наврное они будутъ впущены и безъ паспортовъ, такъ какъ дло шло о чести.

Лэди Анна и лэди Кью слышали, что молодые люди посл бала отправились на охоту, и потому въ-продолженіе сутокъ он оставались спокойны. На слдующій день, ни одинъ изъ молодыхъ людей не возвращался, на третій, лэди узнали, что съ лордомъ Кью случилось какое-то несчастіе, но весь городъ зналъ, что онъ застрленъ мосье де-Кастильономъ, на одномъ изъ острововъ Рейна, насупротивъ Кэля, гд теперь лежитъ.

XXXV.
За Альпами.

Наша странствующая муза должна теперь ссть въ маленькую бричку, въ которой путешествуютъ Кдэйвъ Ньюкомъ съ товарищами, и перебираться черезъ Альпы, любуясь снгами С. Готарда, прелестною страной, черезъ которую бжитъ Тичино на пути своемъ къ ломбардскимъ озерамъ, обширными миланскими равнинами, царственнымъ городомъ, ярко увнчаннымъ каедральною церковью, уступающею въ великолпіи одному. только куполу императорскаго Рима. Я имю отъ Клэйва нсколько длинныхъ писемъ, писанныхъ въ-продолженіе юношескаго его странствованія, каждый шагъ котораго, съ отъзда изъ Бадена до воротъ Милана, онъ описываетъ самыми блестящими красками: безъ сомннья, очаровательныя картины, повсюду встрчаемыя молодымъ человкомъ, должны были умрить грустныя чувствованія, при которыхъ началось путешествіе. На счастливой дорог, которою онъ слдовалъ, зрлище природы такъ возвышенно и усладительно, что вс наши частныя дла и треволненія убгаютъ прочь, пристыженныя этою ясностью и блескомъ. О, отрадная, тихая картина лазурнаго озера, и вы, снжныя горы! Такъ дивно очаровательно ваше зрлище, что вы кажетесь почти небомъ, и вы какъ-будто недоступны ни горю, ни забот! Какія заботы волновали душу Клэйва — я не зналъ еще въ это время, онъ не намекалъ объ нихъ въ своихъ письмахъ, и только въ-продолженіе позднйшаго нашего знакомства открылъ онъ мн нкоторыя изъ своихъ страданій.

Мсяца черезъ три посл разлуки съ миссъ Этелью, нашъ молодой джентльменъ очутился въ Рим, по-прежнему въ товариществ съ другомъ своимъ Ридлеемъ. Многіе изъ насъ, молодые или среднихъ лтъ люди, ощущали то сладостное потрясеніе, какое производитъ на насъ первый взглядъ на великій городъ. Еще есть одно мсто, видъ котораго поражаетъ васъ, можетъ-быть еще боле, чмъ самый Римъ, гд царствовалъ Августъ, въ дни, когда пришелъ въ міръ Тотъ, чье мсторожденіе отдляется однимъ или двумя холмами отъ вратъ ерусалима. Кто видлъ то и другое, тотъ не можетъ забыть перваго впечатлнія. Посл многихъ лтъ, ощущеніе, произведенное зрлищемъ ихъ, все еще трепещетъ въ вашей памяти и поражаетъ васъ такъ же живо, какъ въ ту минуту, когда вы ихъ увидли впервые.

Впрочемъ, настоящая лтопись иметъ дло съ мистеромъ Клэйвомъ Ньюкомомъ, его жизнью и товарищами. Благосклонный читатель ошибается, если ожидаетъ услыхать отъ меня о кардиналахъ въ пурпур, о благородныхъ римскихъ принцахъ и принцессахъ. Единственный благородный Римлянинъ, въ домъ котораго другъ нашъ имлъ доступъ, былъ принцъ Полоній: его лакеи носятъ ливрею англійской королевской фамиліи, онъ ссужаетъ благородныхъ путешественниковъ и даже живописцевъ наличными деньгами подъ благонадежнйшіе векселя, и разъ или два въ сезонъ отворяетъ свой транстеверинскій дворецъ и даетъ своимъ знакомымъ балъ. Другъ нашъ, Клэйвъ, шутя говаривалъ, что, по его мннію, уже нтъ боле Римлянъ. Онъ видлъ священниковъ въ громадныхъ шляпахъ, монаховъ, съ выбритой макушкой, поддльныхъ поселянъ,— въ маскерадныхъ костюмахъ, съ волынкой, въ штиблетахъ и красныхъ камзолахъ,— которые отдаютъ себя на-прокатъ художникамъ по стольку-то паоло за сеансъ, но черезъ порогъ Римлянина онъ переступалъ тогда только, когда покупалъ сигару или носовой платокъ. Здсь, какъ и везд, мы носимъ съ собой наши островскія привычки. Мы создаемъ маленькую Англію въ Париж, маленькую Англію въ Мюнхен, въ Дрезден, повсюду. Нашъ другъ — былъ Англичанинъ и длалъ въ Рим то, что длаютъ Англичане.

Тутъ было отборное англійское общество,— общество, которое стекается взглянуть на колизей, освщенный голубымъ огнемъ, которое стекается въ Ватиканъ, чтобъ посмотрть на статуи при свт факеловъ, которое въ народныя празднества собирается въ храмы, болтаетъ и смотритъ въ театральныя трубки, когда первосвященники римской церкви совершаютъ древніе обряды, а толпы врныхъ стоятъ на колняхъ, вокругъ алтарей, общество, которое даетъ балы и обды, иметъ свои скандалы и ссоры, своихъ аристократовъ, выскочекъ, сплетниковъ и сплетницъ, свой клубъ, свою охоту и свой Гэйдъ-паркъ на Пинчіо. Тутъ есть и другое маленькое англійское общество, въ широкополыхъ шляпахъ, съ длинною бородой, въ бархатныхъ жакетахъ, — веселая колонія художниковъ, у которыхъ свои праздники, свои сходбища и увеселенія, поодаль отъ соотечественниковъ-аристократовъ, съ которыми только рдкіе изъ нихъ имютъ честь знаться.

Джонъ Джемсъ и Клэйвъ наняли веселенькія высокія комнаты въ Via Gregoriana. Цлыя поколнія живописцевъ занимали эти покои и ушли своей дорогой. Окна ихъ рабочей комнаты смотрли на чистенькій старый садикъ, гд виднлись древнія статуи императорскихъ временъ, журчащій фонтанъ и благородныя апельсинныя деревья, съ густыми листьями и золотыми плодами. Прогулки ихъ были безконечно-пріятны и усладительны. Въ каждой улиц они встрчали картины прелестной, характеристической италіянской жизни, которыми наши живописцы какъ-будто пренебрегаютъ, предпочитая имъ площадныхъ разбойниковъ, контадиновъ, пиффераровъ и имъ подобныхъ, потому-что ихъ рисовалъ Томсонъ до Джонса, Джонсъ до Томсона и такъ-дале, до сдой старины. Тутъ рзвились малютки, тамъ толпились женщины у растворенныхъ дверей, среди мягкой римской зимы, страшныя старыя вдьмы, какихъ писалъ Микель-Анджело, драпирующіяся въ величественныхъ лохмотьяхъ, матери съ дтьми, сутуловатые поселяне, съ черной бородой, съ благороднымъ выраженіемъ, въ величественныхъ позахъ, лнивые, и также въ лохмотьяхъ.

— Желалъ бы я быть инымъ, пишетъ Клэйвъ, въ одномъ изъ писемъ, въ которыхъ онъ любилъ высказывать въ это время свои задушевныя мысли: я вижу, люди молятся, и завидую имъ. Одинъ знакомый мн католикъ повелъ меня на прошлой недл въ церковь, гд находится чудотворный образъ. Мой пріятель, указавъ мн на картину, сталъ на колни и отъ глубины сердца молился — я это знаю — чтобъ истина озарила и меня, но я, какъ оглашенный, стоялъ передъ образомъ и видлъ въ немъ только посредственное произведеніе искусства. Добрый В., выходя изъ церкви, пожаллъ меня, и я не могъ не почувствовать къ нему любви и уваженія.

Нашъ другъ Джонъ Джемсъ, отличный отъ меня во многихъ отношеніяхъ, превосходящій меня во всемъ, безконечно пораженъ католическими обрядами. Они, по-видимому, отвчаютъ духовнымъ потребностямъ его природы, и онъ выходитъ изъ церкви точно съ пира, тогда какъ я тамъ скучаю. Разумется, первое наше странствіе было въ храмъ св. Петра. Что за дорога! Подъ какими идешь тнями! какіе величественные дома, какіе огромные окна и дворы, какіе высокіе портала: гигантъ пройдетъ, не снимая шапки. Зданія вдвое выше Лэмъ-Корта. Надъ порталами старинные гербы, огромные княжескіе и кардинальскіе щиты, которые пришлись бы по-силамъ Аристовымъ рыцарямъ, каждая фигура на нихъ — картина. На каждомъ перекрестк встрчаешь храмъ, въ каждомъ двор — шумящій водометъ. Кром уличнаго народу, кром полчищъ разноцвтнаго духовенства, тутъ находишь многочисленное безмолвное населеніе мраморное: боги, сверженные съ Олимпа, разбившіеся въ паденіи и уставленные въ нишахъ и надъ фонтанами, сенаторы, безъ имени, безъ носовъ, безъ шуму, сидящіе подъ арками, или прячущіеся въ дворахъ и въ садахъ. Желалъ бы я, Пенъ, чтобъ Уаррингтонъ написалъ исторію послдняго изъ язычниковъ.

Мн кажется, я потерялъ изъ виду храмъ Св. Петра, не правда-ли? А между-тмъ, онъ довольно великъ. Какъ бьется ваше сердце, когда видите его въ первые! Наше сердце билось, когда мы хали изъ Чивита-Веккіа и видли передъ собой огромный куполъ, высящійся чорною громадой въ вечернемъ мрак, онъ во всю дорогу стоялъ передъ нашими глазами, будто упавшее съ неба, потухшее свтило. Когда вы смотрите на него съ Пинчіо и за нимъ закатывается солнце, вамъ представляется, вроятно, единственное по величію зрлище земли и неба. Я не согласенъ, чтобы фасадъ церкви былъ не красивъ и тяжелъ. Пока куполъ поражаетъ васъ благоговйнымъ ужасомъ, этотъ фасадъ сносенъ. Вы подходите къ нему по великолпной площади, гд фонтаны бьютъ на-встрчу солнечнымъ лучамъ,— справа и слва идутъ полумсяцемъ ряды огромныхъ колонъ.

Должны быть минуты, особенно въ Рим, когда каждый непредубжденный Англичанинъ и протестантъ чувствуетъ какую-то грусть, при мысли, что онъ и соотечественники его изолированы отъ европейскаго христіанства. Насъ раздляетъ океанъ. Въ ясный день, съ одного берега можно видть утесы другаго, порою желалъ бы, чтобъ между ними не было бурной пучины и чтобы странникъ могъ пройдти изъ Кантербери въ Римъ, не утонувъ за Дувромъ. Я увренъ, что многіе изъ насъ, Англичанъ, не имютъ ни малйшаго понятія о прекраснйшихъ частяхъ нашей великой Матери — Церкви, мы толкуемъ о двственныхъ затворницахъ, о невжахъ — поселянахъ, поклоняющихся дереву и камню, врующихъ въ продажныя индульгенціи, и о другихъ подобныхъ предметахъ… А посмотрите вонъ на ту надпись, что сіяетъ вокругъ купола, величественнаго, какъ небеса, слова ея написаны какъ бы звздами, она возвщаетъ всему свту: Петръ еси и на семъ камени созижду Церковь, и врата адовы не одолютъ ю. Подъ бронзовымъ наметомъ, тронъ его озаренъ лампадами, которыя теплятся нсколько вковъ. Вра какъ бы воплощена въ мраморныхъ изваяніяхъ, окружающихъ ею святыхъ. Въ знаменіяхъ ихъ силы нтъ недостатка. Они досел исцляютъ недужныхъ, отверзаютъ очи слпыхъ, воздвигаютъ разслабленныхъ, какъ творили восемьнадцать вковъ назадъ. Не видимъ ли тысячъ народу, свидтельствующихъ объ ихъ чудесахъ? Не существуетъ ли судилища, учрежденнаго для оцнки ихъ правъ, адвокатовъ въ пользу и противъ ихъ, прелатовъ, духовенства и милліоновъ врующихъ, готовыхъ на защиту ихъ?

Должно ли мн сознаться еще въ одной ереси? Я не врую въ Рафаэлево Преображеніе, вопль одержимаго бсомъ юноши разстраиваетъ всю музыку сочиненія. На великой картин Микель-Анджело, комическое и ужасное не неумстны. Что за страшное произведеніе! Вообразите состояніе духа художника, когда онъ, изо дня въ день, задумывалъ и создавалъ эти страшные образы! Подумаешь, что Микель-Анджело нисходилъ въ адъ и оттуда вынесъ эту картину. Меня въ тысячу разъ больше обольщаетъ въ Рафаэл любящая его душа. Когда онъ смотрлъ на женщинъ и дтей, прекрасное лице его должно было сіять подобно солнцу, его нжная рука должна была ласкать фигуры, когда онъ создавалъ ихъ. Если я протестую противъ Преображенія, за то есть множество другихъ картинъ, которыя я привтствую съ благодарностью. Голосъ его, если позволятъ мн эту метафору, особенно сладостенъ не столько въ торжественныхъ, цицероновскихъ рчахъ, сколько въ обыденныхъ звукахъ и говор. Онъ дышитъ поэзіей, музыкой и нжными гимнами, онъ поднимаетъ кисть и что-то граціозное упадаетъ съ нея на полотно. Какъ благороденъ долженъ былъ быть духъ его! Глаза его созерцаютъ и духъ его воспринимаетъ только то, что велико, возвышенно и достойно любви. Вы проходите по многолюднымъ галлереямъ, загроможденнымъ картинами, которыхъ величина равняется только величин притязаній художниковъ и подходите къ срому картону, къ маленькой фреск, съ помткой Рафаэля, и, не смотря на шумъ и толпу, ощущаете его сладостное присутствіе.— Я хотлъ бы быть Джуліемъ Романо,— говоритъ Джонъ Джемсъ, вовсе не цнитель картинъ Джуліо: тогда-бъ я былъ любимымъ ученикомъ Рафаэля. Мы согласны въ томъ, что видть его и Вильяма Шекспира было бы несравненно полезне, чмъ прочесть вс написанные о нихъ томы. Трудно вообразить, чтобъ можно было отравить человка изъ зависти, какъ сдлалъ Спаньолетто, а между-тмъ есть люди, у которыхъ удивленіе дарованіямъ другаго принимаетъ эту жолчную форму. Въ нашей артели у Лепри, есть одинъ, малый способный и добрый товарищъ бдному. Онъ учился у Гэндиша и занимается живописью портретною и genre. Зовутъ его Гаггардъ. Онъ ненавидитъ Джона Джемса за то, что лордъ Фэргэтъ сдлалъ здсь Джону Джемсу заказъ, онъ ненавидитъ меня за то, что я ношу чистое блье и зжу на красивомъ коя,

— Желалъ бы я, чтобъ вы побывали у насъ, у Лепри. Какой у насъ столъ, какое столовое блье, какая прислуга, какая компанія! Вс съ бородой и въ широкополыхъ шляпахъ. Подумаешь, шайка разбойниковъ. За обдомъ намъ подаютъ куликовъ, бекасовъ, дикихъ лебедей, утокъ, совъ, на три паоло вина и състнаго достанетъ для самаго голоднаго, даже для Клейполя, скульптора. Знавали вы его? Онъ ходилъ бывало въ собраніе. Съ отпущенной бородой, онъ похожъ теперь на Саррацина, Тутъ есть французскій столъ, еще боле бородатый,— нмецкій столъ, американскій столъ. Посл обда мы отправляемся и по дорог заходимъ въ кафэ греко пить кофе и меццо-кальдо. Меццо-кальдо напитокъ не дурной, немного рому, кусочекъ лимону, по-больше сахару и стаканъ кипятку. Здсь, въ разныхъ частяхъ пещеры, — это низенькая комната со сводами — разныя націи засдаютъ въ особо отведенныхъ для каждой кварталахъ, и мы пьемъ кофэ, меццо-кальдо, бранимъ Гвидо, или Рубенса, или Бернини, смотря по вкусамъ, и дымимъ столько, что у Уаррингтона легкія расширяются отъ удовольствія. За полтора байока можно достать препорядочныхъ сигаръ, что очень хорошо для насъ, дешевыхъ табакканаліевъ, особенно же, когда нельзя достать другихъ. М’Коллопъ здсь: онъ обратилъ на себя вниманіе своимъ тартаномъ при пріем кардинала, и грозился разрубить Гаггарта по-поламъ своимъ клейморомъ, за то, что Гаггартъ осмлился утверждать, что Чарльзъ Эдвардъ часто бывалъ пьянъ.

Нкоторые изъ насъ завтракаютъ въ кафэ греко чуть не до разсвта: птички просыпаются здсь очень рано. Посмотрли бы вы, какъ великіе скульпторы, старые доны, косятся на насъ, молодыхъ людей, попивая свой кофэ. Какъ человкъ порядочный, я держу слугу, и потому мы, съ Джонъ Джемсомъ, завтракаемъ дома. Хотлъ бы я, чтобъ вы видли нашего слугу Террибилэ, и нашу старуху Оттавію. Вы ихъ увидите когда-нибудь на полотн. Не вычистивъ еще нашихъ сапоговъ и принеся намъ завтракъ, камердинеръ Террибилэ становится натурщикомъ. Онъ кажется отъ самаго рожденія служитъ натурщикомъ и красуется на сотняхъ картинъ. Вся его фамилія занимается тмъ же ремесломъ. Мать его, прежде бывшая Венера, теперь Эндорская вдьма. Съ отца его когда-то писали херувимовъ, пастушковъ, а теперь онъ готовъ быть воиномъ, пиффераромъ, капуциномъ, чмъ угодно.

Посл кофе и кафэ-греко мы идемъ въ академію. Посл академіи, т изъ насъ, которые принадлежатъ къ хорошему обществу, одваются и идутъ куда-нибудь на чай, точно какъ въ Лондон. Т, у которыхъ нтъ знакомыхъ семейныхъ домовъ, собираются къ кому-нибудь изъ товарищей и веселятся не хуже великосвтскихъ собратій. У Джэка Шруби бываетъ вечеръ разъ въ недлю, къ ужину подаются сардинки, окорокъ и бутылка марсалы. Вашъ покорнйшій слуга принимаетъ по четвергамъ, въ этотъ же день вечера у лэди Фичъ, и я могу похвастаться, что нкоторые изъ лондонскихъ дэнди, проводящихъ здсь зиму, предпочитаютъ наши сигары и скромные напитки чаю и фортепіанамъ миссъ Фичъ.

Что такое я читалъ въ газет Галиньяни о лорд К. и дуэли въ Баден? Ужь не съ моимъ ли добрымъ Кью кто-нибудь поссорился? Я знаю особъ, которыхъ несчастный случай съ этимъ милымъ человкомъ можетъ огорчить даже больше чмъ меня. Короткій другъ лорда Кью, Джэкъ Бельсайзъ, какъ зовутъ его по-просту, халъ съ нами изъ Бадена черезъ всю Швейцарію, и мы оставили его въ Милан. Изъ газеты я вижу, что старшій братъ его умеръ и такимъ образомъ бдный Джэкъ можетъ со временемъ сдлаться важнымъ человкомъ. Хотлъ бы я, чтобъ это случилось, какъ можно скорй, если этому должно случиться. И такъ, мой любезный кузенъ, Бэрнсъ Ньюкомъ Ньюкомскій, эсквайръ, сочетался бракомъ съ милэди Кларой Пуллейнъ, желаю ей быть счастливой съ супругомъ. Я только то и знаю объ нихъ, что прочелъ въ газетахъ. Если увидите ихъ, напишите мн объ нихъ что-нибудь. Мы очень пріятно проводили съ ними время въ Баден. Полагаю, что, посл приключенія съ Кью, бракъ его съ миссъ Ньюкомъ будетъ отложенъ!— А какъ давно они помолвлены!— Пишите же ко мн и поразскажите о Лондон. Я ршаюсь остаться здсь, и работать эту зиму и слдующую. Джонъ Джемсъ написалъ славную картину и, если я пришлю въ Англію дв-три работы, вы — не правда ли?— замолвите объ нихъ словечко въ Пэлль-Мэлльской газет, ради счастливаго стараго времени и дружбы преданнаго вамъ

Клэйва Ньюкома.

XXXVI.
Гд мосье де-Флоракъ получаетъ повышеніе.

Какъ ни расположена была герцогиня Д’Иври хвалиться своей тактикой въ дл, кончившеінея такъ несчастливо для бднаго дорда Кью, какъ ни разславляла герцогиня, будто она сдлала все, что было въ ея власти, для предупрежденія дуэли между нимъ и Гасконцемъ, однако же старый герцогъ, супругъ ея, по видимому, былъ вовсе не доволенъ ея поведеніемъ и, при свиданіи съ нею, выразилъ даже крайнее неудовольствіе. Миссъ О’Грэди, компаньонка герцогини и учительница ея малютки-дочери, въ то время сложила съ себя об эти обязанности въ дом Д’Иври. Можетъ-статься, отказъ былъ слдствіемъ того, что Ирландка, пользовавшаяся въ дом особенною довренностью, разгласила исторіи, неблагопріятныя для ея патронессы, и возбудила негодованіе герцога. Между Флоракомъ и герцогиней также возникла открытая вражда и разрывъ. Онъ былъ однимъ изъ секундантовъ Кью на дуэли послдняго съ соотечественникомъ виконта. Онъ потребовалъ новыхъ пистолетовъ и хотлъ даже драться съ Кастильономъ, когда Кью палъ, и хотя вторичная дуэль, къ счастью, была устранена, какъ напрасное смертоубійство, однако же Флоракъ никогда и нигд не переставалъ обличать съ величайшимъ озлобленіемъ зачинщика и поборника первоначальной, гнусной дуэли. Онъ говорилъ, что бднаго Кью застрлила герцогиня, хоть и не ея рука держала пистолетъ. Убійца, отравительница, Бренвилье, и сотня другихъ эпитетовъ безпрестанно срывались съ языка Флорака, когда онъ говорилъ о своей родственниц. И какъ онъ жаллъ, что прошли старыя времена и что нынче нтъ ни дыбы, ни колеса, которыми бы можно было воздать ей должное.

Лтописецъ Ньюкомовъ, при всемъ запас свдній, намренъ касаться дйствій герцогини въ той только мр, сколько они относятся до этого достопочтеннаго англійскаго семейства. Когда герцогъ увезъ жену въ провинцію, Флоракъ не запинаясь говорилъ, что старику опасно жить съ этой вдьмой, и трубилъ въ уши своимъ друзьямъ, какъ бульварнымъ, такъ и изъ Жокей клуба: ‘Ma parole d’honneur, celte femme le tuera!’

Знаете ли, мой добрый, доврчивый читатель, или соображали-ль вы, при изученіи общества, сколько достопочтеннйшихъ мужей по-маленьку убиваютъ своихъ женъ и сколько достопочтенныхъ женъ отправляютъ своихъ мужей въ Аидъ? Жена трубочиста или мясника приходитъ къ полицейскому чиновнику, съ перевязанной головой, окровавленная, покрытая ранами, которыми уподчиваль ее пьяный бездльникъ — мужъ, бднаго лавочника или ремесленника выгоняетъ изъ дому бшеный нравъ задорной жены: онъ идетъ въ питейный домъ, предается разврату, забываетъ трудъ, тянетъ джинъ, впадаетъ въ delirium tremens и гибнетъ. Боу-стритъ и полицейскіе, и газетные встовщики, въ нкоторой степени судятъ и рядятъ проступки этихъ темныхъ супруговъ, но въ образованномъ обществ совершаются мужьями и женами такія же посягательства на жизнь,— только здсь — жена не поражается по-просту кулакомъ, а шатается и падаетъ подъ ударами не мене жестокими и дйствительными, раны не успваютъ зажить, она старается скрыть ихъ отъ глазъ свта маской улыбки, она каждый день встаетъ и опять падаетъ подъ новыми истязаніями,— только здсь — мужъ, врный и нжный, терпитъ холодность, насмшки, оскорбленія, дти отучаются любить его, друзья отгоняются отъ его дверей ревностью, счастье его погублено, цлая жизнь напоена горечью, отравлена, разрушена! Если бъ вы были знакомы съ исторіей каждаго семейства на вашей улиц, разв вы не знали бы, что въ двухъ-трехъ домахъ разъигрываются подобныя трагедіи? Не тоскуетъ ли по муж молодая дама нумера 20? Добрый хозяинъ нумера 30 не ломаетъ ли себ голову, не проводитъ ли безсонныхъ ночей надъ заботой, чтобъ заплатить за брилліянты на ше жены, или за карету, изъ которой она въ парк лорнируетъ молодаго Лотаріо? Судьба, подъ которой падаетъ мужъ или жена, ударъ зврскаго тиранства, бездушное оставленіе однимъ другаго, тяжесть невыносимыхъ домашнихъ заботъ, не поражаютъ ли ежедневно десятки жертвъ? Но по случаю этого длиннаго околичнословія мы такъ далеко ушли отъ ихъ сіятельствъ герцога и герцогини Д’Иври и отъ показаній пылкаго Француза на-счетъ его родственницы, что эта женщина, пожалуй, убьетъ герцога.

Здсь, по-крайней-мр, можно сказать, что, если и прійдется умереть герцогу Д’Иври, то онъ довольно ужь попользовался жизнью, въ-продолженіе слишкомъ шестидесяти лтъ. До революціи, во время эмиграціи, даже посл реставраціи, герцогъ жилъ необыкновенно энергичною жизнью. Онъ прошелъ сквозь огонь и воду, счастіе и несчастье, крайнюю бдность и пышность, дла любви, дла чести, и отъ того или другаго недуга человку все-таки придется наконецъ умереть. Посл баденскаго происшествія, герцогъ расклеился и утащилъ свою жену въ Шампань, малютку дочь они отдали въ монастырь въ Париж, поручивъ ее особенному попечительству г-жи Флоракъ. Старый глава дома, въ послднее время совершенно примирился съ никонтессой и ея фамиліей, часто бывалъ у нея, и съ болтливостью старости передавалъ ей вс свои печали и заботы.— Эта маленькая герцогиня, говорилъ виконтъ,— просто Медея, чудовище, женщина Эжена Сю, бдный старикъ герцогъ плачетъ, честное слово, плачетъ, я самъ рыдаю, когда онъ принимается разсказывать моей бдной матушк,— этой святой душ, этому прибжищу всхъ скорбей, этой страннопріимиц всхъ бдствующихъ, утшительниц ихъ,— да, я рыдаю, мой добрый Пенденнисъ, когда старикъ разсказываетъ о своей жизни и страданіяхъ, приклонивъ свою сдую голову къ ногамъ моей матушки.

Когда отецъ удалилъ малютку Антоанетту отъ матери, герцогини Д’Иври, можно было бы подумать, что эта нжная матушка разразится воплями поэтической души, что она станетъ терзать свою чахлую материнскую грудь, отъ которой оторвали ея ребенка. Малютка скакала и прыгала, радуясь, что ее отдаютъ въ монастырь. Она плакала тогда только, когда уходила отъ нея виконтесса Флоракъ. Когда эта добрая дама заставляла ребенка писать къ мамаш трогательныя письма, Аитоанетта наивно спрашивала: Зачмъ? Мамаша говорила со мной только при людяхъ, при дамахъ. Когда къ ней приходилъ мосье, она выпроваживала меня вонъ, била меня, о, oui, какъ она меня била! Я перестала ужь и плакать, отъ нея столько плакалъ папаша, что довольно однхъ его слезъ.— И такъ, герцогиня Д’Иври даже печатно не плакала о потер своей милой Антоанетты, притомъ же, она въ это время была занята другими чувствованіями. Одинъ молодой скотоводъ изъ сосдняго города, съ характеромъ искательнымъ и замчательнымъ поэтическимъ даромъ, завладлъ платоническимъ сердцемъ герцогини. Продавъ на рынк свой скотъ, онъ зазжалъ къ ней и читалъ Руссо и Шиллера, подъ ея руководствомъ. Его миленькая молодая жена сдлалась несчастною отъ всхъ этихъ чтеній, но могла ли бдная, необразованная поселянка знать что-нибудь въ платонизм? Не рдко случается мн видть въ обществ женщину, съ улыбкой на устахъ, рыскающую изъ дома въ домъ, милую, чувствительную, а между-тмъ, я воображаю рыбій хвостъ подъ ея изящною фалбалой и раздвоенное перо на конц.

Во весь сезонъ и нигд не видно было изящнйшей фалбалы, изящнйшихъ наколокъ, прелестнйшихъ гирляндъ, прекраснйшихъ кружевъ, боле щегольскихъ экипажей, боле густыхъ блыхъ бантовъ, огромнйшихъ лакеевъ, какъ у св. Георгія, на Ганноверскомъ сквэр, въ прекрасный мсяцъ іюнь, наступившій посл того сентября, когда многіе изъ нашихъ друзей, Ньюкомовъ, собраны были въ Баден. Эти блистательные экипажи, эти напудренные, съ лентами, лакеи, принадлежали членамъ семейства Ньюкомъ и ихъ родн, которые справляли, что-называется, великосвтскую сватьбу въ тамошней церкви. Станемъ-ли поименовывать герцоговъ, маркизовъ, графовъ, бывшихъ въ позд, кузеновъ прелестной невсты? Не напечатаны-ли уже ихъ имена въ Morning Herald, въ Court Journal, равно какъ въ Newcome Chronicle и Independent, въ Dorking Intelligencer и Chanticleer Weekly Gazette? Да, напечатаны вс имена, со всми ихъ титулами, со всми подробностями: невста, лэди Клара Пуллейнъ, прелестная дочь графа и графини Доркингскихъ, вс demoiselles d’honneur: лэди Генріетта, Белинда, Аделаида Пуллейнъ, миссъ Ньюкомъ, миссъ Алиса Ньюкомъ, миссъ Магдалина Ньюкомъ, миссъ Анна Марія (Годсонъ) Ньюкомъ, однимъ словомъ, вс приглашенныя особы. Обрядъ былъ совершенъ высокопочтеннымъ виконтомъ Галлоуглассомъ, епископомъ Баллишэнонскимъ, зятемъ невсты, при ассистенціи достопочтеннаго реверендиссима Геркулеса О’Грэди, капеллана его милости, и реверендиссима Джона Болдерса, ректора Ньюкомской Маріинской церкви. За тмъ слдуютъ имена всхъ присутствовавшихъ и всхъ благородныхъ и знатныхъ особъ, подписавшихся свидтелями въ церковной книг. Потомъ идетъ отчетъ о замчательнйшихъ нарядахъ, образцовыхъ произведеніяхъ мадамъ Кринолины, о брилліантовой корон невсты, отъ мистриссъ Морра и Стортимера, о воал изъ неоцненныхъ шантилійскихъ блондъ, подарк вдовствующей графини Кью. Дале описывается свадебный завтракъ въ дом благородныхъ родителей невсты, и пирогъ отъ мистровъ Гонтеровъ, разукрашенный, съ изящнйшимъ вкусомъ, разнообразными эмблемами Гименея.

Ни слова не упомянуто фэшенебельнымъ лтописцемъ о маленькой суматох, происшедшей въ церкви св. Георгія, впрочемъ, этотъ случай и не принадлежитъ къ предметамъ вдомства милаго поставщика новостей. Прежде чмъ начался обрядъ бракосочетанія, какая-то женщина, простая съ виду, дурно одтая, въ сопровожденіи двухъ испуганныхъ дтей, не принимавшихъ никакого участія въ разстройств, причиняемомъ поступкомъ матери, кром того только, что они увеличивали общее смятеніе плачемъ и криками, внезапно появилась въ церкви: появленіе ея замчено было изъ ризницы, педель предложилъ ей выйдти, и, наконецъ, двое полицейскихъ строгими мрами выпроводили ее изъ предловъ храма, X и Y пересмхнулись другъ съ другомъ и многозначительно покачали головой, когда повели вонъ бдную женщину съ плачущими дтьми. Они смекнули, кто была несчастная, дерзнувшая возмутить торжество, и внчаніе началось не прежде, какъ по удаленіи изъ храма Гименея мистриссъ де Лэси, какъ величала се6я эта лэди. Она поплелась сквозь ряды барскихъ экипажей и густую толпу лакеевъ, разодтыхъ, какъ Соломонъ во всей своей слав. Джонъ перемигнулся съ Томасомъ, Вильямъ поворотилъ свою напудренную голову и кивнулъ Джэмсу, который отвчалъ ему усмшкой, когда женщина, съ воплемъ, проклятіями и неистовыми восклицаніями, пробиралась сквозь блестящую толпу, сопровождаемая своими адъютантами въ голубыхъ рубашенкахъ. Можно смло сказать, что эта исторійка была въ этотъ день предметомъ толковъ не за однимъ обденнымъ столомъ въ нижнемъ этаж многихъ фешенебельныхъ домовъ. Я наврное знаю, что забавный анекдотецъ разсказывался и въ с. джэмскихъ клубахъ. Посл свадебнаго завтрака, къ Бэйсу пришелъ молодой человкъ и упомянулъ объ этомъ приключеніи съ разными прибаутками, хотя Morning Post, описывая великосвтское событіе, натурально не почелъ за нужное говорить о такихъ темныхъ людяхъ, каковы мистриссъ де-Лэси и ея дти.

Люди, знавшіе благородную родню молодыхъ супруговъ, которыхъ брачный союзъ праздновался съ такимъ множествомъ вельможъ, щегольскихъ экипажей, лакеевъ, оркестровъ, блистательныхъ тоалетовъ и свадебныхъ бантовъ, интересовались знать — отчего лордъ Кью не былъ на сватьб Бэрнса Ньюкома, другіе спрашивали, шутя, отчего не было тутъ Джэка Бельсайза, для отреченія отъ лэди Клары.?

Что касается Джэка Бельсайза, клубы, гд онъ былъ постояннымъ членомъ, съ годъ уже не украшались его присутствіемъ. Сказывали, что онъ прошедшей осенью сорвалъ банкъ въ Гомбург, что зимой его видли въ Милан, Венеціи и Вн, когда же, спустя нсколько мсяцевъ посл свадьбы Бэрнса Ньюкома и лэди Клары, умеръ старшій братъ Джэка и онъ сдлался ближайшимъ наслдникомъ титула и имній Гайгэтовъ, многіе изъявляли сожалнія, что слишкомъ поторопились бракомъ Бэрнса. Лорда Кью не было, потому что Кью находился за границей, онъ дрался на дуэли съ какимъ-то Французомъ, изъ-за карточной ссоры, и чуть не поплатился жизнью. Одни говорили, что онъ принялъ католическую вру, другіе выдавали за врное, что онъ вступилъ въ секту методистовъ. Чтобы, впрочемъ, ли было, Кью бросилъ свои втреныя привычки, отказался отъ конскихъ скачекъ и продалъ свой конскій заводъ, онъ еще не совсмъ поправился и за нимъ ухаживаетъ мать, между нимъ и вдовствующею графиней Кью, устроившей — какъ всмъ извстно — свадьбу Бэрнса, попрежнему существовала нжная любовь.

Кто-жь этотъ князь Монконтурскій, который съ своей княгиней блисталъ на свадьб Бэрнса Ньюкома? Былъ когда-то Монконтуръ, сынъ герцога Д’Иври, но тотъ умеръ въ Париж до революціи 1830 года, одинъ или двое изъ старйшихъ постителей Пайса, маіоръ Пенденнисъ, генералъ Туфто, старый Кэкельби, припоминали герцога Д’Иври бывшаго здсь во время эмиграціи, когда онъ извстенъ былъ подъ именемъ князя Монконтурскаго, принадлежащимъ старшему сыну фамиліи. Д’Иври умеръ, похоронивъ сына еще при жизни своей и, оставивъ по себ одну дочь отъ молодой супруги, отравившей его жизнь. Кто-жь этотъ Монконтуръ?

Это тотъ самый джентльменъ, который былъ уже представленъ читателю, хотя при послдней встрч съ нимъ въ Баден, онъ не пользовался еще такимъ великолпнымъ титуломъ. Въ годъ свадьбы Бэрнса Ньюкома пріхалъ въ Англію и въ нашу скромную квартирку въ Темпл джентельменъ, съ рекомендательнымъ письмомъ отъ нашего дорогаго Клэйва, который извщалъ, что податель письма — виконтъ де Флоракъ, короткій другъ его и полковника, знакомаго съ семействомъ Флораковъ съ самаго дтства. Другъ нашего Клэйва и нашего полковника могъ разсчитывать на радушный пріемъ въ Подворь Ягненка, мы подали ему руку гостепріимства, лучшую сигару изъ всего ящика, выбрали для него самый удобный стулъ съ одною только сломанною ножкой, предложили обдъ дома и въ клуб, пиръ въ Гринвич, которымъ онъ остался вполн доволенъ, однимъ словомъ, мы сдлали все, чтобы почтить вексель, трассированный на насъ молодымъ Клэйвомъ. Мы смотрли на Клэйва, какъ на роднаго племянника, мы гордились имъ, любили его, о полковник нечего и говорить: мы его такъ любили, такъ уважали: могли-ли же мы отказать въ чемъ-нибудь незнакомцу, зарекомендованному намъ добрымъ словомъ Томаса Ньюкома? Такимъ образомъ, Флоракъ былъ съ радостью принятъ въ наше товарищество. Мы показали ему городъ, и нкоторыя изъ скромныхъ городскихъ удовольствій, ввели его въ собраніе, и удивили его тамошнимъ обществомъ. Въ антракт между ‘Дезертиромъ’, Брента, и ‘Гаррновенъ’ Марка Вильцера, Флоракъ проплъ:

Tiens, voici ma pipe, voil mon bri-quet,

El quand la Tulipe fait le noir tra-jet,

Que tu sois la seule dans le regi-ment

Avec la bnlle-gueule de ton cher z’а-mant,

къ немалому восхищенію Тома Сарджента, который, хотя не понималъ всхъ словъ псни, однако же призналъ пвца рдкимъ джентльменомъ, человкомъ превосходныхъ качествъ. Мы свозили Флорака въ Дерби, представили его нашимъ знакомымъ Фицройскаго Сквэра, которыхъ мы продолжали изрдка посщать, ради Клэйва и нашего дорогаго полковника.

Виконтъ сильно расположился въ пользу бленькой миссъ, Розы Маккензи, которую мы потеряли изъ виду въ послднихъ главахъ. Мистриссъ Макъ онъ призналъ чудною женщиной и цловалъ кончики собственныхъ своихъ пальцевъ въ знакъ удивленія милой вдовушк, объявилъ, что она миле даже своей дочери, и насказалъ ей тысячу комплиментовъ, которые она принимала съ необыкновеннымъ радушіемъ. Виконтъ далъ намъ понять въ ту же минуту, что Роза и ея матушка об влюблены въ него, но что онъ ни за что на свт не желаетъ мшать счастью дорогаго Клэйва,— впрочемъ изъ этихъ рчей мосье де-Флорака нельзя выводить невыгодныхъ заключеній на счетъ характера или постоянства вышеупомянутыхъ лэди, потому что, по собственному, непоколебимому убжденію виконта, ни одна женщина не могла провести нсколькихъ часовъ въ его обществ, безъ явной опасности для послдующаго спокойствія ея души.

Нкоторое время мы не имли причины подозрвать, что у нашего новаго друга запасъ англійской ходячей монеты не слишкомъ великъ. Не хвастаясь особеннымъ богатствомъ, онъ, сначала, охотно принималъ участіе во всхъ нашихъ parties de plaisir: квартира его близъ Лейстерскаго Сквэра, хоть скромная, была не хуже другихъ, въ которыхъ жили многіе благородные эмигранты. Только тогда узнали мы о недостаткахъ виконта, когда онъ отказался отъ загородной поздки съ нами, простодушно сознавшись, что у него нтъ денегъ. Когда мы познакомились съ нимъ по-короче, онъ съ полною откровенностью разсказалъ намъ исторію всхъ своихъ бдствій и энергически описалъ намъ, какъ, съ счастливой руки Клэйва, обернулась къ нему въ Баден Фортуна: на-счетъ выигрышей въ этотъ благодарный періодъ, онъ провелъ зиму довольно блистательно, но бульотъ и мадмоазель Атала, актриса театра Varits — une ogresse, mon cher, которая пожираетъ каждый годъ по тридцати молодыхъ людей въ своей пещер, въ улиц Breda, — объявили ему войну и бдный виконтъ прибылъ въ Лондонъ чуть не съ пустымъ карманомъ.

Онъ былъ любезно сообщителенъ на счетъ себя, и съ одинаковою откровенностью разсказывалъ намъ о своихъ добрыхъ качествахъ и порокахъ, если только страсть къ игр и женщинамъ можно назвать порокомъ въ молодомъ, веселаго нраву человк какихъ-нибудь лтъ сорока двухъ или трехъ. Онъ рыдалъ, описывая свою родительницу, этого воплощеннаго ангела, и въ слдъ за тмъ пускался въ тирады о бездушности, ум, втрености, прелестяхъ молодой Аталы. Потомъ онъ представлялъ насъ (на словахъ) виконтесс Флоракъ, урожденной Гигъ, изъ Манчестера. Онъ болталъ безъ умолку и безконечно восхищалъ, забавлялъ и удивлялъ друга моего, мистера Уаррингтона. Онъ поминутно свертывалъ папироски, говорилъ, когда мы были безъ дла, молчалъ, когда были заняты, онъ рдко соглашался обдать у насъ и ршительно отказывался отъ всякой денежной помощи. Въ обденное время, онъ скрывался въ таинственныхъ уголкахъ Лейстерскаго Сквэра, у бдныхъ кухмистеровъ, которыхъ посщаютъ одни Французы. Когда мы проходили съ нимъ по Реджентъ-Стриту, онъ безпрестанно встрчалъ знакомыхъ земляковъ, наружность которыхъ мало говорила въ ихъ пользу.— Вотъ этотъ господинъ, который сдлалъ мн честь поклономъ, объяснялъ виконтъ, одинъ изъ знаменитйшихъ коафферовъ, онъ душа нашего table d’hote. Bonjour, mon cher monsieur! Мы съ нимъ друзья, хоть и не согласны въ мнньяхъ. Мосье отъявленный республиканецъ, терпть не можетъ Людовика-Филиппа.— Кто это съ красной бородой и въ бломъ пальто?— Что это вы, мой добрый Уаррингтонъ! вы не въ свт живете, вы просто отшельникъ, мой любезнйшій! Не знать этого мосье! Да онъ секретарь мадмоазель Караколины, прелестной наздницы Астлейскаго цирка, я буду очень радъ познакомить васъ когда нибудь съ этимъ милымъ обществомъ за нашимъ table d’hte.

Уаррингтонъ уврялъ, что общество друзей Флорака въ тысячу разъ интересне того великосвтскаго общества, о которомъ повствуется въ Morning Post, но мы были не довольно сильны во французскомъ язык, и разговоръ за тмъ не могъ быть такъ пріятенъ,— какъ на нашемъ родномъ, поэтому мы удовольствовались описаніемъ земляковъ Флорака на томъ прелестномъ французско-англійскомъ нарчіи, въ которомъ виконтъ былъ такой мастеръ.

Какъ ни потерто было платье, какъ ни пустъ кошелекъ, какъ ни эксцентричны нравы нашего друга, — манеры его всегда отличались совершеннымъ благородствомъ и онъ драпировался въ свою бдность съ граціей испанскаго гранда. Надо сознаться, что грандъ любилъ трактиры, гд бы онъ могъ поиграть на бильярд съ первымъ встрчнымъ, что онъ имлъ страсть къ игорнымъ домамъ, что онъ былъ дворянинъ втреный и безпорядочный, но, въ какой бы компаніи онъ ни находился, везд и всегда онъ являлся добрымъ, простымъ и вжливымъ. Онъ раскланивался съ двушкой, продававшей ему грошовую сигару также граціозно, какъ съ герцогиней, онъ подавлялъ нахальство или фамильярность мщанина съ такою же надмнностью, какъ, бывало, благородные его предки въ Лувр, въ Марли или въ Версали. Онъ не подчинился требованіямъ хозяйки объ уплат за квартиру и отказывался съ такимъ достоинствомъ, что поражалъ хозяйку благоговйнымъ ужасомъ. Король Альфредъ, за пресловутымъ пирогомъ (надъ которымъ пытали свой геній Гэндишъ и другіе живописцы), не могъ имть осанки боле благородной, чмъ Флоракъ, въ шлафрок, нкогда великолпномъ, но теперь утратившемъ весь свой блескъ, какъ Фортуна самаго хозяина, когда онъ лъ дома кусокъ ветчины, отказавшись наконецъ отъ table d’hote, который сталъ ему не по средствамъ.

Изъ произведенія Гэндиша мы знаемъ, что скитальца короля ожидали лучшія времена, къ нему явились сановники и объявили, что народъ громко требуетъ его возвращенія, Альфредъ оставилъ свой пирогъ и принялъ скипетръ, то же самое случилось и съ Флоракомъ: два скромные джентльмена, обитатели Подворья Ягненка и члены Верхняго Темпля, имли счастье бытъ встниками возникающей Фортуны князя Монконтурскаго. Флоракъ сообщилъ намъ о смерти своего кузена, герцога Д`Иври, съ кончиною котораго отецъ виконта, старый графъ Флоракъ длался представителемъ дома Иври и, по завщанію покойнаго, обладателемъ стариннаго замка, боле мрачнаго и обширнаго чмъ собственный домъ графа въ С.-Жермеискомъ предмсть,— замка, котораго лса, земли и угодья обрзаны были революціей.— Monsieur le Comte, говорилъ Флоракъ, не захотлъ на старости лтъ перемнить своего имени, онъ пожалъ плечами, и сказалъ: не стоитъ труда заказывать новую доску для визитныхъ карточекъ. А для меня, прибавлялъ философъ — виконтъ, какая польза въ княжескомъ титул, при ныншнемъ моемъ положеніи?— Намъ, жителямъ провинціи, гд знатность въ такой чести, казалось удивительнымъ, что есть во Франціи люди, которые имютъ безпорное право на титулы и не пользуются ими.

Мистера Джорджа Уаррингтона до крайности забавляла знатность Флорака. Мысль, что prince покупаетъ грошевыя сигары, что prince упрашиваетъ хозяйку обождать уплаты за квартиру, что онъ ставитъ на карту по полкрон въ сосднемъ трактир въ Эръ-Стритъ, куда бдный дворянинъ бгалъ сломя голову, когда бывали у него деньги, — мысль эта щекотила юмористическое чувство Джорджа, онъ-то величественно поклонился виконту и сравнилъ его съ королемъ Альфредомъ, въ тотъ вечеръ, когда мы вздумали постить виконта и застали его за приготовленіемъ скромнаго обда.

Мы непремнно хотли сдлать поздку въ Гринвичъ, съ тмъ, чтобы нашъ новый пріятель участвовалъ въ нашей компаніи. Намъ удалось убдить виконта, онъ забылъ свою ветчину и ршился хоть разъ быть нашимъ гостемъ. Джорджъ Уаррингтонъ, въ продолженіе поздки, морилъ всхъ шутками и насмшками. Когда мы хали внизъ по рк, онъ указалъ Флораку то самое окно въ Тоур, у котораго будто-бы любилъ сидть герцогъ Орлеанскій въ то время, когда онъ былъ заключенъ въ этой крпости. Въ Гринвичскомъ дворц, построенномъ, какъ говорилъ намъ Флоракъ, королевою Елисаветой, Джорджъ указалъ ему то самое мсто, гд Ралей сбросилъ съ себя на землю плащъ, чтобъ дать ея величеству возможность пройдти черезъ лужу. Однимъ словомъ, онъ мистифировалъ бднаго Флорака: такой ужь былъ дурной нравъ у мистера Уаррингтона.

Случилось, что мистеръ Бэрнсъ Ньюкомъ былъ въ Гринвич въ одинъ день съ нашей маленькой компаніей. Онъ уговорился обдать здсь съ Рустеромъ и однимъ или двумя благородными друзьями, которыхъ имена и титулы онъ не преминулъ сообщить намъ, причемъ бранилъ ихъ безпощадно за то, что они измнили ему. Потерявъ ихъ, мистеръ Бэрнсъ присоединился къ нашему обществу, и Уоррингтонъ съ самымъ серьознымъ видомъ благодарилъ его за честь, которую онъ намъ длалъ, принявъ участіе за нашимъ скромнымъ столомъ. Бэрнсъ пилъ много и такъ былъ благосклоненъ, что возобновилъ свое знакомство съ Флоракомъ, котораго онъ очень хорошо помнилъ по Бадену, но заблагоразсудилъ забывать въ одномъ или двухъ случаяхъ, при встрч съ нимъ въ публик, посл прізда виконта въ нашу сторону. Рдкіе умютъ оставлять и возобновлять знакомства съ такимъ удивительнымъ самообладаніемъ, какъ Бэрнсъ Ньюкомъ. За дессертомъ, когда языки развязались и каждый говорилъ, что у него было на ум, Джорджъ Уаррингтонъ чувствительно отблагодарилъ Бэрнса, насмшливымъ спичемъ, за его благосклонность къ намъ, темнымъ людямъ, и представилъ его Флораку, какъ украшеніе Сити, какъ величайшаго банкира нашего времени, и возлюбленнаго родственника друга нашего Клэйва, который постоянно упоминалъ объ немъ въ своихъ письмахъ. Бэрнсъ, съ одною изъ любимыхъ прибранокъ, сказалъ, что онъ не понимаетъ, смется ли надъ нимъ мистеръ Уаррингтонъ или нтъ и что онъ никакъ не можетъ добраться до его задушевной мысли. Уаррингтонъ отвчалъ, что онъ самъ не можетъ дойдти до этого сокровища, и если бъ Бэрнсъ помогъ ему въ этомъ дл — онъ былъ бы крайне благодаренъ ему.

Флоракъ, воздержный на вино, какъ большая часть французовъ, оставилъ насъ продолжать попойку по обычаю англійскому, боле щедрому, и пошелъ на террасу курить сигару. Тутъ Бэрнсъ далъ волю языку — и по похвальному своему обычаю злословить о всякомъ за глаза,— сталъ отзываться о Фюрак очень невыгодно, говорилъ, что онъ узналъ его въ Баден, годъ назадъ, что Флоракъ былъ замшанъ въ несчастную исторію, въ которой пострадалъ Кью, что онъ пройдоха, нищій, плутъ, записной гуляка, что онъ, правда, старинной фамиліи, по что въ этомъ толку? Онъ изъ такихъ французскихъ графовъ, какихъ встртишь во Франціи въ каждомъ трактир. Ну, годится ли джентльмену пить такое гадкое бордоское?— при этой замтк онъ хватилъ цлый стаканъ: надо сказать, что Бэрнсъ Ньюкомъ бранитъ всхъ и все, чмъ пользуется, и — можетъ статься — ему достается на долю лучшее, чмъ самому благодарному человку.

— Графъ! вскрикнулъ Уаррингтонъ: что вы толкуете о нищихъ графахъ? Фамилія Флораковъ одна изъ знатнйшихъ и самыхъ старинныхъ въ Европ. Родъ его древне вашего знаменитаго предка, лейбъ-брадобрея, онъ былъ уже славенъ, когда еще не существовало дому, или лучше сказать, пагоды граффвъ Кью.— И Уаррингтонъ принялся описывать, какъ Флоракъ, съ кончиною родственника, сдлался нынче княземъ Монконтурскимъ, хоть онъ и не хочетъ называться этимъ титуломъ. По всей вроятности, благородный гасконскій напитокъ придалъ много жару и краснорчія разсказамъ Джорджа о добрыхъ качествахъ Флорака, о знатности его рода и значительномъ состояніи: Бэрнсъ сначала смутился отъ этихъ новостей, потомъ захохоталъ и еще разъ объявилъ, что Уаррингтонъ шутитъ надъ нимъ.

— Это также врно, какъ то, что Черный Принцъ былъ владтелемъ Аквитаніи, какъ то, что Англичанамъ принадлежалъ Бордо: а отчего мы потеряли эту страну? вскрикнулъ Джорджъ, наливая стаканъ вина: каждое слово, сказанное мною о Флорак, совершенная истина. Въ эту минуту вошелъ Флоракъ, докурившій свою сигару, и Джорджъ, обратясь къ нему, произнесъ ему на французскомъ діалект блистательную рчь, въ которой онъ описывалъ его бодрость и твердость духа подъ ударами злой Фортуны, высказалъ еще два-три радушнйшихъ комплимента и заключилъ новымъ стаканомъ за его здоровье.

Флоракъ выпилъ немного вина и отвчалъ съ величайшимъ увлеченіемъ на тостъ, предложенный добрымъ, благороднымъ его другомъ. При окончаніи спича мы вс застучали рюмками. Даже хозяинъ трактира, который стоялъ тутъ съ новой бутылкой вина, былъ растроганъ этою сценою до глубины души.— Это доброе вино — благородное вино — капитальное вино — приговаривалъ Джорджъ: honny soit qui mal y pense. Съ чего вы взяли бранить его? Мой предокъ пилъ это вино и носилъ этотъ девизъ за-долго до того, когда первый Ньюкомъ въ первый разъ показалъ свое блдное лицо въ Ломбардъ-Стрит.— Джорджъ Уаррингтонъ никогда не хвастался своею родословною, если только онъ не находился подъ вліяніемъ извстныхъ обстоятельствъ. Я готовъ думать, что въ настоящемъ случа ему слишкомъ понравилось бордоское.

— Уже ли правда, сказалъ обращаясь къ Флораку Бэрнсъ Ньюкомъ, на французскомъ язык, знаніемъ котораго онъ очень тщеславился: будто у васъ есть такая привска къ имени и вы ею не пользуетесь?

Флоракъ пожалъ плечами: сначала онъ не понялъ этого перевода англійской поговорки на французскій ладъ, и готовъ былъ спросить, о какой привск говорятъ ему.— Монконтуръ обдалъ бы не лучше Флорака, сказалъ онъ наконецъ, одумавшись: у Флорака два луидора въ карман, а у Монконтура ровно сорокъ шиллинговъ. Хозяйка Флорака потребуетъ завтра у Монконтура платы за квартиру за пять недль, а друзья Флорака, мой любезнйшій, зальются хохотомъ подъ носомъ Монконтура! Какіе вы чудаки Англичане! говорилъ со смхомъ остроумный наблюдатель — Французъ, когда онъ вспоминалъ этотъ случай: не замтили ль вы, какъ этотъ Бэрнсъ перемнилъ тонъ и сталъ ко мн почтительне, лишь только узналъ, что я князь? Дйствительно, оба друга мось де-Флорака замтили эту забавную перемну. Бэрнсъ началъ въ точности припоминать пріятные дни знакомства своего съ княземъ Монконтуромъ въ Баден, предложилъ князю свободное мсто въ своей коляск и готовъ былъ посадить его, гд ему угодно, въ город.

— Ба! сказалъ Флоракъ, мы пріхали на пароход и я предпочитаю penny boat. Но гостепріимный Бэрнсъ, несмотря на это, сдлалъ на другой день визитъ Флораку. Объяснивъ по-возможности, какимъ образомъ князь Монконтуръ присутствовалъ на свадьб мистера Бэрнса Ньючюма, постараемся теперь поставить читателя въ извстность, отчего кузенъ Бэрнса, графъ Кью, не былъ при брачной церемоніи.

XXXVII.
Возвращаемся къ лорду Кью.

Мы не намрены описывать подробно или точно обстоятельства дуэли, окончившейся такъ несчастливо для молодаго лорда Кью. Дуэль была необходима: посл публичной обиды, взбшенный Французъ пришелъ къ заключенію, что противникъ оскорбилъ его и потому нетерпливо желалъ показать свою храбрость надъ Англичаниномъ, и тщеславился этимъ, какъ-бы отправляясь на настоящую войну. Шестая заповдь, воспрещающая убійство, и другая, слдующая за нею непосредственно, въ послднее время преданы забвенію очень многими изъ французовъ, отнять у сосда жену, а потомъ самую жизнь, вовсе не считается предосудительнымъ у этой образованнйшей въ свт націи. Кастильонъ занятъ былъ мыслью, что онъ идетъ на поле чести, стоялъ передъ дуломъ вражескаго пистолета съ непоколебимою твердостью, спустилъ курокъ своего пистолета и положилъ своего противника на мст съ безчеловчнымъ самодовольствіемъ, и потомъ утшался убжденіемъ, что поступилъ en galant homme.— Счастливъ этотъ милордъ, что упалъ съ перваго выстрла, говорилъ этотъ примрный французикъ: второй могъ бы быть для него еще гибельне, я вообще промаху не даю и вы понимаете, что въ дл такой важности, тотъ или другой необходимо долженъ остаться на мст.— Да, поправься мосье де-Кью отъ своей раны, мось де-Кастильонъ твердо намренъ былъ вызвать его на дуэль во второй разъ. Лордъ Кью далъ себ слово не стрлять въ соперника: такъ сознался онъ не секунданту своему, бдному, перепуганному лорду Рустеру, который перевезъ молодаго графа на островъ Кель, а одному изъ ближайшихъ родственниковъ, который къ счастью случился не далеко отъ него, когда онъ получилъ рану, и который со всею заботливостью любви ухаживалъ потомъ за нимъ на одр болзни.

Мы сказали, что мать лорда Кью, лэди Вальгэмъ и второй ея сынъ находились въ Гомбург, когда случилось съ графомъ несчастье. Они располагали пріхать въ Баденъ, чтобъ посмотрть невсту Кью, но присутствіе свекрови заставило лэди Вальгэмъ, съ душевнымъ сокрушеніемъ, отказаться отъ сердечнаго желанія, она знала, что встрча ея съ старухой графиней повлечетъ за собой непріятности и огорченія, какія всегда между ними случались. Самъ лордъ Кью поручилъ Рустеру послать за матерью, а не за лэди Кью, и лишь только лэди Вальгэмъ получила горестную всть, поспшила, какъ можете себ представить къ одру болзни, на которомъ лежалъ ея раненый сынъ.

У него открылась горячка и молодой человкъ не одинъ разъ приходилъ въ безпамятство. Его блдное лице просіяло радостью, когда онъ увидлъ мать, онъ протянулъ ей съ постели распаленную руку и сказалъ:— Я зналъ, что вы прідете, дорогая матушка, и вы знаете, что я ни за что на свт не сталъ бы стрлять въ бднаго Француза.— Нжная мать не позволила себ обнаружить ни малйшаго слда ужаса или скорби, чтобъ не встревожить своего первороднаго любимца, но, безъ сомннья, она молилась у его постели, какъ только можетъ молиться любящее сердце, о прощеніи грха тому, кто самъ простилъ обидвшаго его.— Я зналъ, что буду убитъ, Джорджъ, говорилъ Кью своему брату, когда они были одни: я всегда ожидалъ подобнаго конца. Я велъ жизнь безпорядочную и беззаботную, а ты, Джорджъ, всегда оставался вренъ матушк. Ты лучше меня поддержишь честь имени лордовъ Кью. Да сохранитъ гебя Господь.— Джорджъ съ рыданьемъ припалъ къ постели брата и клялся, что Франкъ былъ всегда добрйшимъ товарищемъ, нжнйшимъ братомъ, преданнйшимъ другомъ. Любовь, молитва, раскаяніе оснили ложе молодаго человка. Сердца заботливыя и смиренныя! сердце его мене всякаго другого озабоченное и боле всякаго другого смиренное, ожидало страшнаго возмездія жизни или смерти, и свтъ, и его честолюбіе и суетность были изгнаны изъ темной комнатки, гд шла борьба между жизнью и смертью.

Нашей лтописи мало дла до личностей, похожихъ на эту лэди. Наша лтопись міра сего: она и говоритъ о предметахъ, принадлежащихъ міру. Предметы, лежащіе за этими предлами, по мннью бытописателя, не входятъ въ область романиста. Какое иметъ онъ право присвоивать санъ душенаставника, или обращать свой письменный столъ въ каедру проповдника? На этомъ поприщ свтскихъ развлеченій и праздности (можно было бы сказать: преступленій, если бъ лтописецъ свтскихъ длъ не считалъ обязанностью воздерживаться отъ жесткихъ наименованій поступкамъ, которые ежедневно позволяютъ себ свтскіе молодые люди), добрая, сиротствующая лэди, мать Кью, не могла сдлать ничего, какъ только стовать о томъ, что любимый сынъ ея идетъ путемъ разврата, и молиться съ тою святою любовью, тми чистыми моленіями, которыми добрая мать напутствуетъ свое дитя, о раскаяніи и исправленіи сына. Можетъ статься, она была ума не далекаго, можетъ статься, предосторожности, къ которымъ она прибгала въ ранніе годы сына, дядьки и наставники, которыми она окружала его, религіозныя истины и обряды, которымъ она его учила, послужили только къ тому, что раздражали и утомляли мальчика, и, наконецъ, возбудили гордый духъ его къ мятежу. Женщину, совершенно безукоризненную по жизни и чистую въ намреніяхъ, готовую, если нужно, умереть за вру, безусловно довряющую дарованіямъ и метод учителей, трудно убдить, что она длаетъ вредъ ребенку. Очень возможно, что при разногласіяхъ между сыномъ и ею, добрая лэди Вальгэмъ не понимала настоящей мысли мальчика, такимъ образомъ, протестъ его противъ ея ученія проявился на конскихъ скачкахъ, за игорнымъ столомъ, за кулисами театра, и — не случись несчастья, которое уложило бднаго Кью въ постель,— эти два любящія сердца могли бы остаться на цлую жизнь разрозненными. Только у одра больняго, — въ пароксизмахъ горячки, въ бреду безпамятства, въ кроткомъ терпніи и нжности, съ какою онъ принималъ услуги своей дорогой сидлки, въ благодарности, какую онъ оказывалъ ухаживавшимъ за нимъ слугамъ, въ твердости духа, съ какою онъ выносилъ мучительную операцію, сиротствующая женщина имла случай узнать все благородство, всю доброту души сына, и въ эти часы, въ эти святые часы, проведенные ею въ своей комнат, среди молитвъ, опасеній, надеждъ, воспоминаній и страстной материнской любви, боровшейся съ судьбой за жизнь возлюбленнаго сына, смиренная душа матери пришла къ сознанью, что собственное ея поведеніе въ отношеніи къ сыну было дурно, и она молилась не столько о его прощеніи, сколько за себя.

Нсколько времени Джорджу Бэрнсу приходилось посылать въ Баденъ сомнительные и грустные бюллетени къ лэди Кью и фамиліи Ньюкомовъ, которые вс были очень озабочены и тронуты несчастнымъ случаемъ съ бднымъ Кью. Лэди Кью злилась и приходила въ негодованіе. Даже герцогиня Д’Иври, на другой же день по полученіи въ Баден извстія о несчасть Кью, пріхала къ ней съ изъявленіемъ соболзнованія. Старая лэди только-что получила новое неутшительное извстіе. Она собиралась со двора, но приказала слуг доложить герцогин, что ея никогда не бываетъ дома для герцогини Д’Иври. Приказаніе было исполнено не такъ, какъ слдовало, или особа, для которой оно было предназначено, намренно не поняла его, и графиня, на дорог черезъ садъ къ квартир дочери, встртила герцогиню Д’Иври, которая привтствовала ее смиреннымъ реверансомъ и обычными выраженіями соболзнованія. Герцогиня была окружена главными изъ своихъ приверженцевъ, разумется, кром Кастильона и Пунтера, отсутствовавшихъ по служб.

— Мы только-что говорили объ этомъ плачевномъ событіи, сказала герцогиня (что дйствительно и было, не смотря на то, что она сама это говорила). Какъ мы васъ жалемъ, мадамъ!— Блекбелль и Лодеръ, Крюшкассэ и Шлангенбадъ приняли жалобный видъ,

Дрожа на костыл, старуха графиня злобно взглянула на герцогиню и сказала ей по-французски: — Прошу васъ, мадамъ, впередъ не говорить со мной ни слова. Если-бъ у меня, какъ у васъ, были убійцы на жаловань, я бы васъ убила — слышите? И старуха побрела прочь, прихрамывая. Домъ, куда она пришла, былъ въ страшномъ смятеніи, добрая лэди Анна была перепугана безмрно, бдная Этель тоже сокрушалась, признавая себя виною, хотя была только поводомъ несчастнаго случая съ Кью. Семейство имло еще другую причину къ опасеніямъ, потому-что печальное извстіе нанесло ударъ сэру Брэйану. Говорили, что въ послднее время съ нимъ были припадки, которые не безъ основанія тревожили близкихъ его. Онъ провелъ два мсяца въ Ахен и врачи опасались паралича. Компанія герцогини Д`Иври продолжала рыскать по саду: мужчины курили, дамы кокетничали и злорчили. Тутъ они увидли доктора Финка, который выходилъ отъ лэди Анны, съ такимъ встревоженнымъ видомъ, что герцогиня, съ замтнымъ волненіемъ, спросила:— Не получено ли новаго бюллетеня изъ Келя?

— Нтъ, изъ Келя не получали новаго бюллетеня, но два часа назадъ, съ сэромъ Брэйаномъ Ньюкомомъ случился параличъ.

— Опасно его положеніе?

— Нтъ, отвчалъ докторъ: не совсмъ.

— Какъ безутшенъ будетъ мосье Бэрнсъ! сказала герцогиня, пожимая чахлыми плечами.

На дл вышло другое: Бэрнсъ сохранялъ совершенное присутствіе духа при обоихъ несчастьяхъ, поразившихъ его фамилію. Спустя двое сутокъ, пріхалъ и супругъ герцогини, въ такое время, когда эта примрная женщина, какъ можно полагать, была слишкомъ занята собственными своими длами, чтобы сколько-нибудь интересоваться чужими. Съ пріздомъ герцога, пріятели герцогини разсыпались, герцогиню отправили въ Лохъ-Левенъ, гд тиранъ ея вскор отпустилъ послднюю ея камеристку, довренную ирландскую секретаршу.

Если бъ ударъ съ бднымъ сэромъ Брэйаномъ Ньюкомомъ случился ране осенью, болзнь, безъ сомннья, задержала бы его нсколько мсяцевъ въ Баден, но какъ у доктора на водахъ, Фонъ-Флинка, онъ оставался однимъ изъ послднихъ паціентовъ, и этотъ знаменитый врачъ торопился возвратиться въ столицу, то сэру Брэйану было объявлено, что состояніе его здоровья позволяетъ ему въ непродолжительномъ времени отправиться въ дорогу. Такимъ-образомъ, ршено было перевезти его сухимъ путемъ въ Мангеймъ, а оттуда водою до Лондона и въ Ньюкомъ.

Во все продолженіе болзни отца, никакая сестра милосердія не могла бы ухаживать за нимъ такъ нжно, бдительно, дятельно, какъ миссъ Этель. Она сохраняла веселый видъ и не обнаруживала ни тни безпокойства, когда слабый больной случайно распрашивалъ ее о бдномъ Кью въ Баден, ловила каждое его слово, соглашалась, по-крайней-мр не возражала, когда сэръ Брэйанъ говорилъ ей о свадьбахъ — двухъ свадьбахъ, которыя должны быть на Рождеств. Сэръ Брэйанъ особенно заботился о свадьб дочери и, съ старческой улыбкой и лаской, безпрестанно твердилъ ей, своимъ слабымъ голосомъ, что Этель будетъ прелестнйшею графиней во всей Англіи. Безъ сомннья, къ молодой сидлк въ комнат больнаго пришло не одно письмо отъ Клэйва. Какъ ни исполнены были эти письма мужества и великодушія, нжности и любви, они не могли приносить большаго удовольствія молодой лэди, скоре они усиливали только ея сомннія и горесть.

Она не пересказывала еще никому послднихъ словъ Кью, которыя принимала за послднее прости со стороны этого моюдаго нобельмэна. Еслибъ она пересказала ихъ своимъ роднымъ, они, вроятно, придали бы словамъ Кью совсмъ противное значеніе и стали бы утверждать, что молодые люди примирились. Что бы ни было, пока онъ и отецъ его лежали пораженные постигшими ихъ ударами, всякіе вопросы о любви и свадьб были отложены въ сторону. Любила ли она его? Она чувствовала такую жалость къ его несчастью, такое уваженіе къ его великодушію и благородству, такое раскаяніе въ своемъ легкомысленномъ поведеніи и жестокомъ поступк въ отношеніи къ этому добрйшему, преданнйшему молодому человку, что сумма вниманія ея къ нему, можно сказать, доходила до любви. Для союза, предположеннаго между обоими молодыми людьми, не требовалось большей привязанности, не доставало только одного обряда. Горячая дружба, глубокое уваженіе и довріе (я не говорю, чтобы наша молодая лэди вдавалась въ подобные практическія соображенія) составляютъ прочный производительный капиталъ благоразумнаго супружества, умножающійся и возрастающій въ цнности съ каждымъ годомъ. Многія юныя четы мотовъ растрачиваютъ капиталъ страсти въ первые двнадцать мсяцевъ, не оставляя ни малйшаго запаса любви для обыденныхъ требованій послдующей жизни. Горекъ тотъ день, когда банковый счетъ заключенъ и сундукъ опорожненъ, и фирма Дамона и Филлиды оказывается банкротомъ!

Миссъ Ньюкомъ, сказали мы, безъ сомннья не длала подобныхъ конторскихъ исчисленій, этимъ занимался джентльменъ изъ фамиліи Ньюкомовъ, который здилъ въ Ломбардъ-Стритъ. Но предположимъ, что вниманіе, уваженіе и привязанность она считала достойнымъ приданнымъ, которое могла съ радостью и отъ всего сердца принести лорду Кью, что она безконечно раскаивалась въ суровости своей къ нему, въ противоположность къ его великодушію и настоящимъ его страданіямъ, предположимъ, что она допускала возможность существованія въ мір другаго существа, которому она, если бъ позволила судьба, могла принести не одно уваженіе, не одну привязанность, не одно состраданіе, а нчто въ тысячу разъ, драгоцннйшее? Мы не знаемъ задушевныхъ тайнъ молодой двушки, но, если она питаетъ одну изъ этихъ тайнъ въ то время, когда сидитъ у кресла и постели больнаго отца, который ни днемъ ни ночью не хочетъ услугъ другаго, когда она старается угадывать вс его желанія, безмолвно исполняетъ вс его приказанія, подноситъ ему лекарства и бодрствуетъ во время его сна, если она въ эти минуты думаетъ о Клэйв, отсутствующемъ и несчастномъ, о Кью раненомъ и въ опасности, — у нея довольно предметовъ для мысли и грусти. Не удивительно, что щеки ея блдны и глаза красны: у нея теперь есть своя доля заботъ на свт, свое тяжелое бремя, она чувствуетъ себя одинокою, съ-тхъ-поръ, какъ экипажъ бднаго Клэйва укатился изъ Бадена.

Въ уныніи и слабости, боле чмъ обыкновенной, должна была лэди Кью найдти свою внучку въ одинъ изъ рдкихъ случаевъ посл двойственнаго несчастья, когда он встрчались. Болзнь сэра Брэйана, какъ легко себ представить, мало тревожила даму, которая была такихъ лтъ, когда подобныя бдствія причиняютъ только слабое безпокойство, и которая, переживъ отца, мужа, сына, и бывъ равнодушной свидтельницей ихъ кончинъ, не могла уже приходить въ отчаяніе при мысли о вроятномъ отход отъ этой жизни ломбард-стритскаго банкира, мужа ея дочери. Дйствительно: самъ Бэрнсъ Ньюкомъ не ожидалъ этого событія съ большимъ хладнокровіемъ. И такъ, заставъ Этель въ грустномъ расположеніи духа, лэди Кью вообразила, что пребываніе на свжемъ воздух будетъ для нея полезно, и какъ сэръ Брэйанъ на этотъ разъ спалъ, то старушка увезла съ собой молодую двушку.

Она толковала о лорд Кью:— Всти объ немъ удовлетворительны, онъ замтно поправляется, на зло своей безразсудной матери и не смотря на ея лекарства, и лишь только онъ будетъ въ состояніи хать, мы отправимся за нимъ и привеземъ его сюда, моя милая, пока эта сумасбродная женщина не сдлаетъ изъ него методиста,— говорила лэди Кью: онъ всегда подъ башмакомъ у той женщины, которая къ нему ближе другихъ, и я знаю одну, которая сдлаетъ изъ него примрнаго мужа. Прежде чмъ лэди и внука дошли до этого деликатнаго пункта, он много разсуждали о характер Кью, причемъ молодая двушка, какъ само-собой разумется, съ чувствомъ и краснорчиво выхваляла его доброту души, мужество и другія превосходства. Она вспыхнула, когда услышала о поведеніи его при начал ссоры съ Кастильономъ, о его долготерпніи и снисходительности, и о ршимости и великодушіи въ ршительную минуту.

Но когда лэди Кью пришла къ полу-періоду своего разсказа, въ которомъ она подтвердила, что Кью будетъ примрнымъ мужемъ, глаза бдной Этели наполнились слезами. Мы должны припомнить, что она была изнурена безсонными ночами и разнообразными заботами,— и тутъ она созналась, что между Франкомъ и ею не совершилось примиренія, какъ воображали вс родные, и что, напротивъ, они разстались другъ-съ-другомъ на вки. Она не скрыла и того, что поведеніе ея въ отношеніи къ кузену было коварно и жестоко, и что она утратила всякую надежду когда-нибудь сблизиться съ нимъ снова. Лэди Кью, которая не терпла ни больничныхъ кроватей, ни докторовъ, если только сама не пользовалась ими, которая ненавидла свою невстку выше всего на свт, была крайне раздосадована разсказомъ Этели, впрочемъ, скоро разсудила, что обстоятельство не важно, и что ей стоитъ сказать нсколько словъ, чтобъ поставить дла на прежнюю ногу. Въ слдствіе этого, она ршилась отправиться въ Кель, и непремнно увезла бы съ собой Этель, если бъ бдной баронетъ слезами и стонами не удержалъ своей сестры милосердія. Бабка Этели принуждена была предпринять поздку одна, оставивъ двушку, которая охотно на это согласилась: при всемъ ея вниманіи и уваженіи къ Кью, при всемъ сознаніи, что поступила съ нимъ дурно, она таила чувство боле нжное къ другому. Отъ этого другаго она получила письмо и отвчала на него съ вдома матери, но объ этомъ сердечномъ дльц ни лэди Анна, ни ея дочь не проронили ни одного слова при правительниц всей фамиліи.

XXXVIII.
Гд лэди Кью оставляетъ лорда Кью выздоравливающимъ.

Тотчасъ по полученіи раны, понявъ необходимость извстить фамилію Ньюкомовъ о случившемся несчасть, добродушный молодой Кью самъ написалъ объ этомъ своимъ роднымъ коротенькую записку, и принялъ даже предосторожности напередъ заготовить, для отсылки къ Ньюкомамъ и графин Кью, въ слдующіе дни еще дв записки, съ вымышленными подробностями о благопріятномъ ход болзни и маловажности раны. Началась горячка и молодой паціентъ лежалъ въ большой опасности, какъ было достоврно извстно всмъ баденскимъ сплетникамъ, когда друзья его утшались обманчивымъ бюллетенемъ. На третій день посл приключенія, лэди Вальгэмъ пріхала съ младшимъ сыномъ, и застала лорда Кью въ горячк, послдовавшей за раною. Какъ ужасно было отчаяніе лэди Вальгэмъ въ продолженіе болзни сына, такъ же велика была ея радость при его выздоровленіи. Главнокомандующій всей фамиліи, старая лэди въ Баден, изъявляла свое сочувствіе посылкою курьеровъ и настоятельныхъ приказаній о сообщеніи ей извстій на счетъ Кью. Постель больного всегда отталкивала ее. Когда болзнь постигала кого въ семейств, она поспшно удалялась отъ страдальца, обнаруживая, впрочемъ, душевную тревогу необычайнымъ ожесточеніемъ на всхъ прочихъ домочадцевъ.

Прошло дв недли, пулю нашли и вынули изъ раны, горячка миновала, рана шла благопріятно, паціентъ замтно поправлялся, и мать, снова сблизившаяся съ своимъ сыномъ, чувствовала себя боле счастливою, чмъ была въ послдніе семь лтъ, въ продолженіе которыхъ молодой втреникъ до утомленія рыскалъ по поприщу легкомыслія, и мучилъ нжное сердце бдной лэди. Сомннья, которыя приводятъ въ отчаяніе мыслящаго мужчину и, высказанныя, облеченныя въ форму, наводятъ такую скорбь на душу нжной, религіозной женщины, къ счастью, никогда не возникали въ голов Кью. Раннія впечатлнія сохранились въ немъ въ томъ вид, какъ они оставлены были матерью, и онъ возвратился къ ней такимъ, какимъ она желала его найдти — ребенкомъ, сознающимъ свои погршности съ раскаяніемъ смиреннаго сердца и простодушно оплакивающимъ заблужденія прошлыхъ дней. Мы видли, какъ молодой человкъ стыдился удовольствій, за которыми бгалъ, товарищей, которые окружали его, шумныхъ забавъ, которыя уже не забавляли его, въ часы опасности и сомннія, когда онъ лежалъ, можетъ быть, со смертью передъ глазами, приготовляясь отдать отчетъ въ суетной жизни, который скоро потребуется отъ него, не удивительно, что этотъ простодушный, добрый, скромный и мужественный юноша серіозно размышлялъ о прошедшемъ и о будущемъ, молился и давалъ обтъ искупить прошедшее время въ будущемъ, если суждено ему будущее. Когда мать и сынъ вмст читали слова Спасителя о божественномъ милосердіи и объ ангелахъ, радующихся на небеси о кающемся гршник, мы безошибочно можемъ предполагать въ груди счастливой матери чувство родственное этому ангельскому блаженству, благодарность и радость, изъ всхъ другихъ возвышеннйшія, чистйшія, живйшія. Лэди Вальгэмъ могла содрогаться при имени Француза, но сынъ простилъ его отъ всего сердца, цловалъ руку матери и благодарилъ ее какъ лучшаго въ жизни друга.

Въ продолженіе всей болзни, Кью ни разу не помянулъ имени Этели, и, по наступленіи выздоровленія, когда мать намекала ему о ней, съ сомнньемъ и трепетомъ, онъ старался отвлечь разговоръ отъ этого предмета, какъ непріятнаго для него и тягостнаго.— Серьозно-ли она обдумала извстное дло? спрашивала лэди Вальгэмъ. Кью полагалъ, что нтъ, но люди, воспитанные такъ, какъ бы вы хотли, матушка, часто бываютъ ничмъ не лучше другихъ, говорилъ смиренный молодой человкъ. Я врю, что она добрая двушка. Она умна, необыкновенно хороша собой, сердечно любитъ родителей, братьевъ и сестеръ, но… Кью не досказалъ конца. Можетъ-быть, онъ думалъ въ эту минуту, какъ говорилъ потомъ Этели, что ей еще трудне было бы ужиться съ лэди Вальгэмъ, чмъ съ повелительной старухойбабкой.

Потомъ лэди Вальгэмъ принялась оплакивать положеніе сэра Брэйана, о болзни котораго прислано было извстіе и въ Кель, и сокрушаться о томъ, что такой свтскій человкъ внезапно приведенъ на край могилы, къ которой онъ такъ мало приготовился. Тутъ добродушный Кью не выдержалъ и возразилъ:— Матушка, всякой отвчаетъ за себя. Сэръ Брэйанъ воспитанъ строго, когда онъ былъ молодымъ человкомъ, за нимъ смотрли, какъ за ребенкомъ. Разв вы не знаете, что добрый полковникъ, старшій его братъ, котораго я считаю благодушнйшимъ, благороднйшимъ джентльменомъ, доведенъ былъ до открытаго неповиновенія и всякого рода шалостей тиранствомъ старой мистриссъ Ньюкомъ? Что же касается сэра Брэйана, онъ каждое воскресенье ходитъ въ церковь, каждый день читаетъ дома молитвы, и вроятно велъ жизнь во сто разъ лучше, чмъ я. Я часто думалъ, матушка, что хоть есть вина и съ нашей стороны, однако жь не совсмъ правы и вы: мн до-сихъ-поръ помнится, какъ мой гувернеръ, и мистеръ Бопперъ и докторъ Лаудъ сокрушались о другихъ, когда прізжали къ намъ въ Ньюбери. Такимъ образомъ, вдовушка перестала скорбть о сэр Брэйан и съ радостью перешла къ отраднйшимъ надеждамъ на счетъ больнаго.

Къ материнской радости, что сынъ возвратился къ ней и бросилъ прежній образъ жизни, къ женскому торжеству, что она успла привлечь его къ себ опять, къ счастью, которое чувствовала, видя постепенное его выздоровленіе, примшивались нкоторыя опасенія. Хотя книгами, съ которыми лэди Вальгэмъ везд путешествовала, она никакъ не могла заинтересовать сына — надъ нкоторыми онъ явно смялся — однако жь вс часы лэди Вальгэмъ проходили въ благодарномъ и сладостномъ занятіи. Джорджъ Бэрнсъ не замедлялъ извщать Ньюкомовъ о состояніи здоровья его брата. Искусный страсбургскій врачъ удостоврялъ, что онъ со дня на день поправляется, и маленькая семья жила въ мир и довольств, мать обоихъ молодыхъ людей пугало одно только обстоятельство — ожидаемый пріздъ лэди Кью, этой злой свекрови, которая не разъ уже терзала бдную лэди Вальгэмъ.

На двор было такъ-называемое лто св. Мартина и погода къ счастью стояла прекрасная, Кью можно было уже возить по саду гостинницы, откуда онъ видлъ широкій, мутный потокъ разлившагося Рейна, Французскій берегъ, окоймленный ольховыми деревьями, обширныя желтыя поля позади ихъ, огромную аллею тополей, простирающуюся до эльзасскаго города и его собора. Добрая леди Вальгэмъ, пользуясь удобнымъ временемъ, читала занимательные отрывки изъ любимыхъ своихъ книгъ, назидательные анекдоты о Китайцахъ и Готтентотахъ, обратившихся въ христіанскую вру, и разныхъ приключеніяхъ съ миссіонерами во время странствованій. Джорджъ Бэрнсъ, лукавый молодой дипломатъ, шепнулъ: Галиньяни, и намекнулъ, что для Кью пріятне была бы какая-нибудь повсть. Въ слдствіе этого, Джорджъ прочелъ только что вышедшее, свтское сочиненіе: ‘Оливеръ Твистъ’, и леди Вальгэмъ такъ заинтересовалась судьбою безпріютнаго мальчика, что взяла съ собой его исторію въ свою спальню, гд она была открыта горничною лэди, подъ пресловутымъ твореніемъ Блазервика: ‘Голосъ изъ Мессопотаміи’. Кью до того хохоталъ надъ педелемъ, мистеромъ Бемблемъ, что чуть не растревожилъ раны.

Разъ, когда они проводили время за этими невинными и пріятными занятіями, вдругъ послышались на улиц свистъ бичей, звонъ роговъ и стукъ колесъ. Колеса остановились у подъзда ихъ гостинницы, лэди Вальгэмъ вскочила и, выбжавъ въ садовую дверь, захлопнула ее за собою. Она угадала — кто пріхалъ. Хозяинъ гостинницы кланялся, курьеръ суетился, слуги были на готов, одинъ изъ нихъ, подойдя къ блдно-лицой лэди Вальгэмъ, сказалъ: Ея сіятельство, Frau Grfmn von Кью выходитъ изъ экипажа.

— Не угодно ли вамъ войдти въ нашу гостиную, леди Кью? сказала невстка, идя впередъ и отворяя дверь въ гостиную. Графиня, упираясь на свой костыль, вошла въ полуосвщенную комнату. Она подбжала къ вольтеровскимъ кресламъ, гд надялась найдти лорда Кью.— Мой милый Франкъ! вскрикнула старая лэди, милый мой сынокъ, какого надлалъ ты намъ страху! Да уже ли они держатъ тебя въ этой безпокойной комнат, прямо на улицу — Ба, это что? вскрикиваетъ графиня, внезапно прерывая рчь.

— Это не Франкъ. Это просто подушка, лэди Кью, я не держу его въ этой безпокойной комнат, прямо на улицу, сказала лэди Вальгэмъ.

— А! какъ поживаете? Къ нему сюда, я полагаю?— и графиня подошла къ другой двери: то былъ шкафъ, наполненный стклянками съ лекарствами Франка, и свекровь лэди Вальгэмъ отшатнулась въ ужас.— Постарайтесь, Марія, припасти мн покойную комнату, да другую подл, для моей горничной. Я буду благодарна, если сами приглянете, сказала повелительница дома Кью, указывая своимъ костылемъ, передъ которымъ не разъ трепетала лэди Валъгемъ.

На этотъ разъ, лэди Вальгэмъ позвонила только въ колокольчикъ.— Я не говорю по-нмецки и не бывала ни въ одномъ изъ номеровъ дома, кром нашего. Поручите лучше вашей двушк пріискать вамъ комнату, лэди Кью. Сосдняя комната — моя, и дверь, которую вы хотите отворить, постоянно заперта, съ той стороны.

— И Франкъ наврно запертъ тамъ, вскрикнула старая лэди, съ чашкой кашицы и томомъ Ватсовыхъ гимновъ! Въ эту минуту, на зовъ лэди Вальгэмъ, вошелъ слуга.— Пикокъ, графиня Кью намрена остаться здсь вечеръ. Пожалуйста, попросите хозяина отвести для нея комнату, оказала лэди Вальгэмъ, и въ то же время обдумала отвтъ на послднія, милыя слова лэди Кью.

— Если бъ мой сынъ былъ запертъ въ моей комнат, мадамъ, — я думаю, мать была бы для него лучшею сидлкой. Зачмъ вы не пріхали къ нему тремя недлями раньше, когда съ нимъ не было никого?

Лэди Кью не оказала ни слова, усмхнулась и выказала рядъ зубовъ — перловъ, оправленныхъ въ золот.

— А присутствіе мое могло бы не быть не пріятно для лорда Кью.

— Ги, ги, ги! захохотала старуха, дикимъ голосомъ.

— По-крайней-мр, сообщество мое лучше того, въ которое вы вводили моего сына, продолжала невстка лэди Кью, собираясь съ силами и приходя въ большее негодованіе съ каждымъ новымъ словомъ. Вы можете думать обо мн невыгодно, но все-таки, вроятно, ее ставите меня на одну доску съ какой-нибудь герцогиней Д’Иврй, которой вы поручили образованіе моего сына, какъ вы говорили. Когда я возражала вамъ, не одобряя вашего выбора — я не живу въ свт, но слышу объ немъ порой — вы изволили называть меня безразсудною ханжей. Я вамъ одолжена разлукой съ сыномъ, его охлажденіемъ ко мн въ продолженіе столькихъ лтъ моей жизни, вамъ одолжена я за то, что свели меня съ нимъ, когда онъ лежалъ въ крови, чуть не трупомъ, и когда одинъ Богъ сохранилъ его за молитву вдовицы, а вы, вы были подл, и ни разу не постили его.

— Я — я пріхала не для свиданья съ вами, не для сценъ такихъ, лэди Вальгэмъ, ворчала старуха. Лэди Кью привыкла торжествовать, ведя аттаку массами, какъ Наполеонъ. Кто бодро смотрлъ ей въ лицо, того она боялась.

— Да, я очень хорошо знаю, что вы пріхали не для меня, продолжала невстка. Вы любили меня не больше своего сына, котораго жизнь была адомъ, пока вы мшались въ его дла. Вы пріхали сюда для моего сына. Не довольно ли надлали вы ему зла? Теперь, когда Богъ милосердо сохранилъ его отъ смерти, вы хотите опять ввергнуть его въ бдствіе и преступленіе. Но не быть этому, злая женщина! злая мать! жестокое, бездушное созданіе!— Джорджъ!— Тутъ младшій сынъ вошелъ въ комнату, и она, съ разввающимися полами платья, подбжала къ нему и ухватила его за руки.— Вотъ твоя грандмаманъ, вотъ графиня Кью, она пріхала наконецъ изъ Бадена, она намрена — она непремнно хочетъ отнять у насъ Франка, мой милый, и отдать его назадъ — французику. Нтъ, нтъ! О, Боже мой! Никогда, никогда! И она упала въ объятія Джорджа Бэрнса, съ истерическимъ рыданіемъ.

— Досталъ бы ты, Джорджъ Бэрнсъ, горячечную рубешку для твоей катушки, сказала лэди Кью, съ негодованіемъ и ненавистью на лиц. (Если бъ она была дочь Яго и походила на него, какъ дв капли воды, и тогда бы сестра лорда Стейна не имла виду боле сатанинскаго) Ужь не ты ли научилъ ее? Не сиднье ли съ бднымъ больнымъ Кью вскружило ей голову? Я пріхала повидаться съ нимъ. Зачмъ меня цлыхъ полчаса оставляютъ съ этой сумасшедшей женщиной? Ты не довряй подавать Франку лекарство. Это просто….

— Извините меня, сказалъ Джорджъ, съ поклономъ: я не знаю, чтобъ этотъ родъ болзни обнаруживался когда-нибудь въ фамиліи моей матушки. (Она вчно ненавидла меня, подумалъ Джорджъ, но если по какому-нибудь случаю она назначила мн часть наслдства по духовному завщанію, — прости мое достояніе!) Угодно вамъ, мадамъ, осмотрть комнаты на-верху? Вотъ и хозяинъ, онъ васъ проведетъ. Франкъ между тмъ приготовится, чтобъ принять васъ, когда вы возвратитесь. Вроятно, съ моей стороны было бы излишне просить васъ — не говорить ничего, что могло бы привести его въ волненіе. Едва прошло три недли, какъ изъ его раны извлечена пуля мосье де-Кастильона, и доктора требуютъ, чтобы сколько возможно удалять отъ него всякое безпокойство.

Будьте уврены, что хозяинъ, курьеръ и прочіе, которымъ пришлось показывать графин Кью комнаты на верху, препріятно провели время съ ея сіятельствомъ фрау Грефинъ фонъ-Кью. Надо полагать, что ей гораздо больше посчастливилось въ встрч съ этими особами, чмъ въ предыдущихъ столкновеніяхъ съ внукомъ и его матерью, потому что, когда лэди Кью вышла изъ своей комнаты въ новомъ плать и новомъ чепчик, лицо ея запечатлно было совершенною безмятежностью. Можетъ-статься, служанка ея грозила ей кулакомъ за ея спиной, а глаза у мужа служанки сверкали блицомъ и доннерветтеромъ, но черты ихъ госпожи носили то довольное выраженіе, какое он всегда принимали, когда ей удавалось удовлетворительно наказать кого-нибудь. Лордъ Кью, между тмъ, усплъ воротиться изъ саду въ свою комнату, гд и ожидалъ прихода грандмаманъ. Если бъ матушка и ея два сына вздумали приняться за чтеніе исторіи о педел Бмбл, пока лэди Кью занималась своимъ тоалетомъ,— боюсь, они не нашли бы эту исторію слишкомъ комическою.

— Слава Богу, мое милое дитя! Какой у тебя здоровый видъ! Любая двушка позавидуетъ такой свжести лица. Что можетъ быть лучше надзора матери! Ахъ, нтъ! Марія, ты стоишь быть матерью — настоятельницей Дома сестеръ милосердія, право, стоишь. Благодарю васъ: хозяинъ далъ мн прекраснйшій номеръ. Онъ величайшій плутъ и грабитель, но я не сомнваюсь, что мн будетъ здсь хорошо. Я вижу изъ списка путешественниковъ, что Додсбри здсь же остановились, и прекрасно сдлали, вмсто того, чтобъ ночевать въ этомъ ненавистномъ, наполненномъ клопами Страсбург. Грустно — прегрустно провели мы время въ Баден. Не знаю, какъ еще я осталась жива между заботой о бдномъ сэр Брэйан и о теб, негодный мальчикъ. Докторъ Финкъ не позволялъ было мн узжать сегодня, но я не посмотрла на него и пріхала.

— Вы необыкновенно добры, мадамъ, сказалъ бдный Кью, съ самымъ жалостнымъ выраженіемъ въ лиц.

— Эта женщина — чудовище, отъ которой я тебя всегда предостерегала — но молодые люди не хотятъ слушаться совта своихъ грандмаманъ — ухала дней десять назадъ. За нею прізжалъ мось le Duc, и если бъ онъ заперъ ее въ Монконтур и посадилъ бы на хлбъ и на воду на всю жизнь, онъ сдлалъ бы доброе дло. Когда женщина забываетъ религіозныя правила, она пропала. Конверсаціонный залъ запертъ. Доркинги узжаютъ въ четвергъ. Клара, дйствительно, пренаивное, препростодушное существо, она теб понравится, Марія, а объ Этели нечего и говорить,— просто ангелъ. Не налюбуешься, какъ она ухаживаетъ за больнымъ отцомъ, изъ ночи въ ночь она сидла подл него. Знаю, гд бы хотлось быть бдняжечк. И если бы Франкъ опять заболлъ, Марія, ему не нужна была бы помощь ни матери, ни безполезной старой бабки. Я привезла кой-какія всточки отъ нея, но перескажу ихъ вамъ, милордъ, только на-един, ни мамаш, ни братцамъ не позволяется слушать.

— Не уходите, матушка! Пожалуйста, останься Джорджъ! кричалъ больной (и снова въ сестриц лорда Стейна проявилось необычайное сходство съ достойнымъ слезъ маркизомъ). Моя кузина — благородная молодая двушка, продолжалъ онъ: у нея прекрасныя, рдкія качества, которыя я цню отъ всей души, о красот ея не говорю, вы знаете, какъ она мн нравится. Я много думалъ объ ней, когда лежалъ вонъ на той постели (фамильный типъ сталъ не такъ виденъ въ лиц лэди Кью), и — и — я послалъ къ ней письмо сегодня утромъ, теперь она, вроятно, получила его.

— Bieh, Франкъ!— Лэди Кью улыбнулась, сверхъ-естественной своей улыбкой, точь-въ-точь какъ на портрет ея, работы Гарлоу, который можете видть въ Кьюбри и понын. Она изображена сидящею передъ мольбертомъ, за миніатюрнымъ портретомъ сына своего, лорда Вальгэма.

— Я писалъ къ ней на-счетъ послдняго моего разговора съ нею, продолжалъ Франкъ, нсколько робкимъ голосомъ, за день до несчастнаго приключенія. Можетъ-быть, мадамъ, она вамъ не говорила, что произошло между нами. Чья-то низкая рука, которую мы оба могли угадать, написала ей отчетъ о моей прошлой жизни, и миссъ Ньюкомъ показала мн письмо. Тогда я сказалъ ей, что, если бъ она меня любила, наврное никогда не показала бъ мн его: не сдлавъ ей никакихъ другихъ нареканій, я распростился съ нею. Показать письмо — само по себ не большое преступленіе, но для меня этого было довольно. Это было двадцатымъ доказательствомъ того, что между нами нтъ добраго согласія: она была несправедлива и лукава, безжалостна ко мн, и слишкомъ заботлива о вниманіи другихъ. Если-бъ она меня больше любила, она старалась бы обнаруживать мене суетности и лучшій характеръ. Чего я могъ ожидать въ послдстіви отъ двушки, которая ужь до брака такъ поступала со мною? Ни я, ни она не могли бы быть счастливы. Она можетъ быть любезною, доброю и внимательною къ тому, кого любитъ, и дай Богъ ей счастья! Что касается меня, полагаю, я недостоинъ такого сокровища ума и красоты, мы оба поняли, что, при послднемъ свиданіи, сказали одинъ другому дружеское прости. Когда я лежалъ въ этой постели, я думалъ, что уже не встану съ нея, или, если встану, изберу образъ жизни отличный отъ того, который привелъ меня въ настоящее положеніе: въ продолженіе прошедшаго мсяца я укрпился въ этомъ намреніи. Боже сохрани ее и меня отъ жизни, какую ведутъ извстныя намъ особы, Боже сохрани, чтобъ Этель вышла за-мужъ безъ любви, и потомъ влюбилась въ другаго, и чтобъ я, посл страшнаго урока, соблазнился прежнею безразсудною жизнью. Я велъ дурную жизнь, мадамъ, я это сознавалъ и прежде, не разъ и повторилъ это самъ себ и желалъ бросить ее. Но я такъ слабъ и малодушенъ, такъ легко поддаюсь соблазну, что погубилъ бы себя, если бъ женился на двушк, которая занята больше свтомъ, чмъ мною, и которая не стала бы заботиться о домашнемъ моемъ счасть.

— Этель занята свтомъ! воскликнула лэди Кью: Этель — это наивное, любящее созданіе,— милый мой Франкъ, она….

На блдномъ лиц Франка появилась краска и онъ перебилъ рчь графини:— Ахъ, сказалъ онъ, если бъ я былъ живописцемъ, а молодой Клэйвъ — лордомъ Кью, котораго изъ насъ выбрала бы она, по вашему мннію? И она права. Клэйвъ добрый, благородный, прекрасный собой молодой человкъ, и въ тысячу разъ умне, лучше меня.

— Нтъ, благодаря Бога, ты не хуже его, милый мой, вскрикнула мать, подойдя къ нему съ другой стороны кушетки и взявъ его за руку.

— Это я тоже думаю, Франкъ, сказалъ дипломатъ, отходя къ окну. Къ концу этого короткаго разговора, сходство ея сіятельства съ покойнымъ братомъ ея, лордомъ Стейномъ, достигло высочайшей степени.

Посл минутнаго молчанія, она приподнялась на своемъ костыл, и сказала:— Ршительно я недостойна быть въ обществ такихъ добродтельныхъ особъ. Это сознаніе еще возвышается мыслью о денежныхъ пожертвованіяхъ съ вашей стороны, милордъ, вдь вамъ извстно, я полагаю, что я копила, собирала по нитк, отказывала себ даже въ необходимомъ, для того только, чтобы мой внукъ со временемъ имлъ средства поддержать свое званіе. Ступайте же, живите и голодайте въ вашемъ жалкомъ, ветхомъ дом, женитесь на дочери пастора и пойте псалмы съ своей дорогой матушкой, я не сомнваюсь, что вы и она — она, которая во всю жизнь все длала мн на перекоръ и которую я ненавидла — да, ненавидла съ той самой минуты, когда она отняла у меня моего сына и внесла горе въ мое семейство, — вы будете радоваться при мысли, что бдную, нжно-любящую, одинокую старуху она ввергла еще въ большее одиночество и горесть. Сдлайте одолженіе, Джорджъ Бэрнсъ, будьте добры, скажите моимъ людямъ, что я возвращаюсь въ Баденъ,— и старая графиня, оттолкнувъ отъ себя дтей, поплелась изъ комнаты на костыл.

Такимъ-образомъ, злая фея, обманутая въ ожиданіяхъ, отправилась назадъ въ своей колесниц, на тхъ же драконахъ, которые привезли ее сюда утромъ и едва успли отдохнуть и пость. Хотлъ бы я знать, ужь не т ли это кони, на которыхъ скакали въ Швейцарію Клэйвъ, Джонъ Джэмсъ и Джэкъ Бельсайзъ? Черная забота сидитъ за сдломъ всякаго сорта коней, и даетъ на водку почтальонамъ на всхъ станціяхъ земнаго шара. Лэди Вальгэмъ позволителенъ трепетъ торжества посл такой побды надъ свекровью. Какая христіанка не любитъ торжествовать надъ другою, и если бъ эта другая была свекровью, разв побда была бы оттого меньше сладостна? Мужья и жены одинаково будутъ довольны тмъ, что лэди Вальгэмъ одержала верхъ, и вы, юноши и двы, когда придетъ вамъ чередъ жениться и выходить за-мужъ, вы поймете сокровенное значеніе этого пассажа. Джорджъ Бэрнсъ досталъ ‘Оливера Твиста’ и принялся за чтеніе. Миссъ Нанси и Фанни снова вызваны были на сцену, чтобъ пугать и забавлять маленькое общество слушателей. Смю сказать, что ни Фанни, ни миссъ Нанси не имли успха у вдовушки: такъ поглощены были ея мысли одержанною побдой. На вечерней молитв, въ которой, къ невыразимой радости ея нжнаго сердца, приняли участіе оба сына, она не забыла благодарственнаго гимна по случаю битвы, Кельской битвы при Рейн, гд душа Кью, какъ думала матушка, была предметомъ спора между врагами. Я ужь сказалъ, что эта книга занимается исключительно большимъ свтомъ и живущимъ въ немъ достопочтеннымъ семействомъ. Это не пастырское увщаніе и, если она сбивается иногда на поучительный тонъ, то разв въ такихъ только случаяхъ, когда ораторъ, преслдуя судьбу своего повствованія, находитъ передъ собою готовую проповдь. О, друзья! не натыкаемся ли мы и въ жизни ежедневно на подобныя поученія? не видимъ ли мы и дома, и у нашихъ сосдей этой борьбы между зломъ и добромъ? Здсь, съ одной стороны, себялюбіе, честолюбіе и выгода, съ другой,— правда и любовь. Которой сторон позволить торжествовать для насъ и которой для нашихъ дтей?

Молодые люди сидли и курили вечернюю сигару (Франкъ тоже захотлъ курить, и матушка его сама зажгла для него сигару, наказавъ ему, тотчасъ же посл сигары, ложиться спать). Кью курилъ и глядлъ на звздочку, сіявшую высоко на неб. Что это за звздочка? спросилъ онъ — и премудрый молодой дипломатъ отвчалъ:— Юпитеръ.

— Какую пропасть ты знаешь, Джорджъ! вскрикнулъ въ восхищеніи старшій братъ: теб бы слдовало быть старшимъ, клянусь Юпитеромъ, но ты на этотъ разъ потерялъ свой шансъ.

— Да, благодаря Бога! сказалъ Джорджъ.

— Такъ, я намренъ исправиться, я сбрасываю старые листья и одваюсь въ новые. Какъ ты думаешь? Сегодня утромъ я написалъ Мартину, чтобъ онъ продалъ всхъ моихъ лошадей: я навсегда отказываюсь отъ всякихъ пари, да поможетъ только мн Юпитеръ. Я дамъ себ общаніе, клятву — перемнить образъ жизни, если выздоровлю. Сегодня утромъ я писалъ къ кузин Этели. Мн казалось тогда, что я поступилъ благоразумно и что мы никогда, никогда не сойдемся, теперь же, когда графиня ухала, я спрашиваю себя, благоразумно ли я поступилъ, отказавшись отъ шестидесяти тысячъ фунтовъ и отъ прекраснйшей двушки во всемъ Лондон?

— Не взять ли мн лошадей, да не похать ли за нею? Матушка пошла спать, она ничего не узнаетъ, спросилъ Джорджъ. Шестьдесятъ тысячъ потерять — не шутка.

Кью засмялся.— Если бъ ты вздумалъ хать къ бабушк и сказать ей, что я не проживу ночи, и что утромъ ты будешь лордомъ Кью, а твой сынъ — виконтомъ Вальгэмомъ,— графиня наврное взялась бы хлопотать, чтобы женить тебя на прекраснйшей двушк во всей Англіи съ шестидесятью тысячами приданаго, непремнно взялась бы, клянусь Юпитеромъ! Я намренъ съ этихъ поръ клясться только языческими богами.— Нтъ, я не раскаиваюсь, что писалъ Этели. Что за милая двушка!— Я разумю не одну ея красоту, но и высокое ея образованіе, ея умъ. И какъ подумаешь, что эту двушку продаютъ на рынк съ молотка!

Тутъ послышался стукъ въ сосднюю дверь, и раздался голосъ матери: Пора ложиться спать. Братья расходятся, и, будемъ надяться, засыпаютъ крпкимъ сномъ.

Между-тмъ, графиня Кью воротилась въ Баденъ, и хотя старая лэди, посл двухъ длинныхъ безполезныхъ путешествій пріхала домой въ полночь, однако-жь скажу къ крайнему вашему прискорбію, что она не смыкаетъ глазъ ни на минуту. Утромъ, она плетется на костыл къ Ньюкомамъ и Этель спускается къ ней блдная и спокойная. Что съ отцомъ ея? Онъ хорошо провелъ ночь, ему нсколько лучше, онъ говоритъ внятне, можетъ владть членами.

— Хотла бы и я хорошенько соснуть! ворчитъ графиня.

— Я думала, что вы похали къ лорду Кью, въ Кель, замтила внучка.

— Я здила туда и воротилась на клячахъ, которыя тащили меня по пяти миль въ часъ! Я прогнала этого дерзкаго зубоскала курьера, и задала урокъ чертовк — горничной.

— А здоровье Франка удовлетворительно, грандмаманъ?

— И какъ еще! Свжъ, какъ шестнадцати-лтняя двочка! Я застала его съ братомъ Джорджемъ и ихъ матушкой. Мн кажется, Марія читала имъ катихизисъ, кричитъ старая лэди.

— N. и М. вмст! Вотъ что хорошо, говорить Этель: Джорджъ всегда былъ добрый молодой человкъ и милорду Кью пора быть такимъ же.

Старая лэди посмотрла на свою внучку, но взоръ миссъ Этелы былъ не проницаемъ.— Я думаю, ты хотла бы знать, отчего я воротилась? сказала лэди Кью.

— Потому, что вы поссорились съ лэди Вальгэмъ, грандмаманъ. Мн кажется, я слыхала, что между вами часто бываютъ размолвки.— Миссъ Ньюкомъ приготовлена была защищаться и нападать, а при такихъ обстоятельствахъ, какъ намъ извстно, лэди Кью не отваживалась на приступъ.— Мой внукъ сказывалъ мн, что онъ къ теб писалъ, сказала графиня.

— Да, и если бъ вы обождали вчера хотъ полчаса, вы избавили бы меня отъ униженія, которое вы сдлали мн своей поздкой.

— Теб — униженіе, Этель?

— Да, мн,— вскрикнула Этель: разв выдумаете, что это не униженіе, когда меня водятъ отъ покупщика къ покупщику и навязываютъ человку, который не хочетъ пріобрсть меня? Что побуждаетъ васъ и всхъ моихъ родныхъ поскорй сбыть меня съ рукъ? Почему вы предполагаете, что я нравлюсь лорду Кью? Разв нтъ у него опоры и добрыхъ знакомыхъ, въ род герцогини Д’Иври, къ которой вы ввели его въ ранніе годы? Онъ самъ мн говорилъ объ этомъ, а она была такъ добра, что разсказала остальное! Что есть во мн привлекательнаго въ сравненіи съ подобными женщинами? И къ этому человку, съ которымъ развелъ меня счастливый случай,— къ человку, который въ письм ко мн напоминаетъ, что мы разстались навсегда, ваша милость детъ за десятки миль и проситъ его подвергнуть меня новымъ пыткамъ! Это ужь слишкомъ, грандмаманъ. Сдлайте одолженіе, оставьте меня въ поко и не мучьте новыми планами о томъ, какъ бы меня пристроить. Будьте довольны счастьемъ, которое вы доставили Клар Пуллейнъ и Бэрнсу, и позвольте мн остаться при больномъ отц. Здсь я исполняю долгъ дочери. Здсь, по-крайней-мр, я не ощущаю той горести, тхъ сомнній, того стыда, въ добычу которымъ пытались предать меня мои доброжелатели. Но вотъ звонокъ папа. Онъ любитъ, чтобъ я была съ нимъ за завтракомъ и читала ему газету.

— Останься на минуту, Этель, вскрикиваетъ графиня, дрожащимъ голосомъ: я старше твоего отца, и ты обязана мн нкоторымъ повиновеніемъ, если только ныншніе внучата сколько-нибудь считаютъ себя обязанными повиноваться бабк. Я не знаю, что нынче длается въ свт, вдь я старуха, можетъ-быть — свтъ совсмъ перемнился противъ прежняго — и ужь теб слдуетъ повелвать, а намъ приходится только слушаться. Можетъ-быть, я ошибалась во всю жизнь, наставляя дтей длать то, чему учили меня. Богу извстно, какъ мало доставили они мн радости. Теб и Франку я отдала свое сердце, я любила васъ больше всхъ моихъ внучатъ: посл того, не естественно ли, что я желала видть васъ вмст? Я нсколько лтъ копила деньги для этого молодаго человка. Онъ убгаетъ отъ меня въ объятія матери, которая ненавидла меня съ такимъ наслажденіемъ, къ какому способны только подобные добродтельные люди, которая отняла у меня собственнаго моего сына и теперь отнимаетъ его сына — передъ которымъ я виновата въ томъ только, что баловала его и слишкомъ любила. Не покидай же меня хоть ты, мое дитя. Дай мн хоть что нибудь любитъ на старости. Мн нравится твоя гордость, Этель, и твоя красота, моя милая, я не сержусь на тебя за суровыя рчи, и если желаю доставить теб приличное мсто въ обществ, разв дурно длаю? Нтъ. Безразсудная двочка! Ну, дай же мн свою рученку. Какая горячая! А моя холодна какъ камень — и дрожитъ,— замчаешь?— А была когда то премиленькая! Что сказала Анна, что сказала твоя маманъ на письмо Франка?

— Я не показывала ей письма, отвчала Этель,

— Покажи-ка его мн, моя милая, прошептала лэди Кью, вкрадчиво и съ ласкою.

— Вонъ оно, сказала Этель, указывая въ каминъ, гд лежали клочки и пепелъ бумаги. Это былъ тотъ самый каминъ, въ которомъ сожжены и рисунки Клэйва.

ЧАСТЬ СЕДЬМАЯ

XXXIX.
Между живописцами.

Когда Клэйвъ Ньюкомъ состарится, онъ безъ сомннія будетъ вспоминать римскіе дни — какъ счастливйшіе изъ всхъ, посланныхъ ему судьбой. Простота жизни, величіе и отрадная прелесть картинъ, окружающихъ художника въ Рим, усладительное свойство занятій, которымъ онъ посвятилъ себя, пріятное общество товарищей, одушевляемыхъ тмъ же рвеніемъ на подобномъ же поприщ, трудъ, размышленіе и тихое отдохновеніе потомъ,— все это должно было бы длать учащихся художниковъ счастливйшими изъ юношей, еслибъ только они умли цнить свое счастье. Ихъ трудъ, большею частью, легокъ и пріятенъ, не утомляетъ мозга черезъ мру, но благодтельно занимаетъ его предметами, пріятными для учащагося. Даже поэтическій огонь или порывъ изобртенія только изрдка требуетъ возженія, именно, тогда только, когда молодой живописецъ обдумываетъ новый сюжетъ или компонуетъ по немъ свое сочиненіе. Постановка фигуръ и драпировка, ловкое очертаніе линій, процессъ штриховки, растушовки, распредленіе свта и тому подобное составляютъ большею частью трудъ чисто техническій. Середи этихъ занятій, при выкуриваніи достаточнаго числа трубокъ, проходитъ труженическій день ученика. Если вы пройдете мимо его дверей, вы наврное услышите, что онъ поетъ за работой. Хотлъ бы я знать, можетъ ли кто изъ учащихся законовднію или математик распвать надъ своими книгами и въ то же время успвать въ ученіи? Въ каждомъ город, гд занимаются художествами, вы встртите пожилыхъ людей, которые во всю жизнь не брались за кисть, а между-тмъ такъ любитъ занятія и общество художниковъ, что не выходятъ изъ мастерскихъ: переходятъ отъ одного поколнія живописцевъ къ другому, сидятъ совершенно довольные, пока Джэкъ рисуетъ своего пиффераро, или Томъ сочиняетъ свой картонъ, и, спустя много лтъ, когда Джэкъ уже усплъ пристроиться въ Ньюмэнъ-Стрит, а Томъ попалъ въ королевскіе академики, вы по-прежнему найдете его въ тхъ же мастерскихъ, занятыхъ теперь новыми живописцами и новыми картинами, услышите, какъ онъ разсказываетъ ныншнимъ молодымъ ихъ преемникамъ, что за славный народъ были Джэкъ и Томъ. Поэтъ долженъ удаляться въ уединеніе и обдумывать свои стихи въ тайн, живописецъ можетъ заниматься своимъ ремесломъ въ обществ пріятелей. Вашъ блистательный chef d’cole Рубенсъ или Орасъ Вернэ можетъ сидть за работой, слушая чтеніе своего секретаря, въ кругу учениковъ, съ любопытствомъ и удивленіемъ слдящихъ за каждымъ его штрихомъ, или въ обществ придворныхъ дамъ и кавалеровъ, которымъ онъ по временамъ говоритъ комплименты въ отвтъ на ихъ одобрительныя восклицанія, но и самый скромный живописецъ, будь онъ бденъ какъ Лазарь, можетъ имть друга, который не спускаетъ глазъ съ его кисти, или добрую жену, которая сидитъ подл него со своей работой на колняхъ, услаждая его трудъ нжной улыбкой, веселой рчью или безмолвіемъ.

Во всхъ сословіяхъ и классахъ живописцевъ въ Рим мистеръ Клэйвъ нашелъ товарищей и друзей. Способнйшій человкъ не всегда бываетъ лучшимъ художникомъ, даровитйшій художникъ не всегда-лучшимъ критикомъ или лучшимъ товарищемъ. Не рдко, человкъ, вовсе не сознавая въ себ способностей, какъ бы случайно творитъ чудеса, и въ одинъ часъ, безъ малйшаго усилія, длаетъ то, чего другой не можетъ достичь трудомъ полжизни. Въ числ товарищей Клэйва были молодые скульпторы, которые никогда не читали ни одной строки изъ Гомера, а между-тмъ брались истолковывать и продолжать греческое искусство, были молодые живописцы, съ сильною природною наклонностью къ юмору, къ комическимъ пснямъ, къ вакхическимъ увеселеніямъ, которымъ не давался Микель Анджело, а между-тмъ полотно ихъ изобиловало поразительными аллегоріями судебъ, фурій, геніевъ смерти и побоищъ, были длинноволосые юноши, которые воображали, что духъ искусства достигается только манерой Перуджино, и рисовали святыхъ, въ кудреватой драпировк, рзкими красками и въ внцахъ изъ сусальнаго золота. Нашъ другъ изучалъ всхъ сподвижниковъ искусства, съ ихъ разнообразными вкусами и странностями, и встрчалъ радушный пріемъ въ мастерской всхъ этихъ господъ, отъ важныхъ доновъ и синьоровъ, сенаторовъ французской и англійской академій, до втреныхъ учениковъ, которые трунили надъ своими старшинами за стаканами дешеваго вина въ Лопр. Какую славную, голодную, великодушную, исполненную любви къ ближнему жизнь вели многіе изъ нихъ! Сколько юмора въ ихъ шуточныхъ псняхъ, сколько дружества и доброты въ ихъ бдности! Какъ величаво толковалъ Карло о своемъ кузен, маркиз, и задушевномъ пріятел, герцог! Какъ благородно говорилъ Федериго объ отечественной академіи, этой ватаг торгашей, которые не умли понять высокаго искусства и никогда невидали хорошей картины! Съ какою гордостью Аугусто чванился на вечерахъ у сэра Джона, хоть всмъ было извстно, что онъ занималъ фракъ у Фернандо и лакированные сапоги у Луиджи! Если тотъ или другой заболвалъ, съ какою благородною, великодушною готовностью товарищи прибгали къ нему на помощь, просиживали у постели больнаго цлыя ночи, длились съ нимъ своими скудными средствами. Максъ, охотникъ до щегольскаго платья и карнавала, отказывался отъ костюма и экипажа, чтобъ пособить Полю. Поль, продавъ картину (черезъ посредство Піетро, съ которымъ онъ былъ въ ссор и который сыскалъ ему патрона), уплачивалъ третью часть денегъ Максу, а другую треть отдавалъ бдному Лазаро, который, съ женой и дтьми на рукахъ, не имлъ во всю зиму ни одного заказу. Такъ шли дла. Я слышалъ отъ Клэйва о двухъ благородныхъ молодыхъ Американцахъ, которые прізжали въ Европу учиться живописи: когда одинъ изъ нихъ захворалъ, другой поддерживалъ своего неимущаго товарища, и изъ шести пенсовъ, составлявшихъ ежедневный его доходъ, удлялъ себ одинъ, отдавая остальные пять своему больному спутнику.— Желалъ бы я быть знакомымъ съ этимъ добрымъ Самаритяниномъ, говорилъ нашъ полковникъ, покручивая усы, когда мы снова увидлись съ нимъ и сынъ разсказалъ ему эту исторію.

Прилежный и тихій Джонъ Джэмсъ работалъ каждый день, и каждый день по нскольку часовъ. Клэйвъ, утромъ входя въ мастерскую, заставалъ тамъ Джона Джэмса и, выходя, оставлялъ его тамъ же. По окончаніи классовъ въ академіи, когда Клэйвъ отправлялся куда-нибудь на вечеръ, Джонъ Джэмсъ зажигалъ лампу и продолжалъ свою отрадную работу. Онъ не принималъ участія въ шумныхъ вечеринкахъ своихъ товарищей, любилъ лучше сидть дома, чмъ бывать въ свт, и рдко выходилъ со двора по вечерамъ: исключеніе изъ этого правила онъ допустилъ только во время вышеупомянутой болзни Луиджи, когда Джонъ Джэмсъ проводилъ цлые вечера у постели больнаго. Джонъ Джэмсъ былъ столько же счастливъ, сколько даровитъ: вс любили скромнаго молодаго человка и часто длали ему заказы. Клэйвъ Ньюкомъ, узнавъ о бдственномъ положеніи Лазаро и жены его, по-прежнему остававшихся въ Рим, далъ имъ кой-что, сколько могъ припасти, но Джонъ Джэмсъ давалъ въ десятеро больше, и Клэйвъ съ такимъ же восторгомъ отзывался о великодушіи своего друга, съ какимъ говорилъ о его дарованіяхъ. Дйствительно, у него была счастливая организація. Ученье было главною его забавой, самоотверженіе доставалось ему легко, удовольствія или то, что вообще называется этимъ словомъ, имло для него мало привлекательности. Обычными его товарищами были чистыя и тихія мысли, его наслажденіемъ за порогомъ дома было созерцаніе красотъ природы, отдыхомъ служили ему разнообразныя упражненія таланта, которыя не переставали занимаетъ его: онъ былъ готовъ срисовывать каждый сучекъ дубовой панели, каждый листокъ померанцеваго дерева, и съ улыбкой любовался этими нехитростными подвигами своей ловкости и умнья. Когда бы вы ни застали его, всегда онъ былъ добръ и веселъ, скромная, двстенная лампада его теплилась неугасимо. Ни какіе порывы страсти не тушили ея, и безнадежное странствованіе во мрак не сбивало его потомъ съ дороги. Странники земли, мы изрдка встрчаемся съ подобными чистыми душами, привтствуемъ ихъ и сдерживаемъ дыханіе, пока он проходятъ мимо.

Собственноручная подпись Клэйва Ньюкома удостовряетъ, что онъ намревался провести въ Италіи года два, посвятивъ себя исключительно изученію живописи. Но, кром пользъ искусства, и другія побужденія тайно дйствовали въ душ молодаго человка, заставляя его думать, что отсутствіе изъ Англіи было ему лучшимъ лекарствомъ отъ болзни, которою онъ тайно страдалъ. Перемна воздуха исцляетъ нкоторыхъ больныхъ гораздо скоре, чмъ предполагаютъ сами страдальцы, за то, съ другой стороны, бываютъ примры, что молодые люди, съ искреннйшимъ желаніемъ учиться, не выполняютъ своего намренія и отвлекаются отъ своей цли случаемъ, удовольствіями, нуждою или другими уважительными причинами. Молодой Клэйвъ, въ продолженіе двухъ или трехъ мсяцевъ, усидчиво занимался предметомъ своего призванія въ Рим, въ-тайн глотая, безъ сомннія, слезы терзавшаго его душевнаго разочарованія, и онъ извлекалъ изъ своихъ моделей и рисовалъ по обимъ сторонамъ Тибра все, что соотвтствовало характеру его кисти, работалъ по цлымъ вечерамъ въ натуральныхъ классахъ академіи, самъ служа такимъ-образомъ примромъ для другихъ молодыхъ учениковъ. Припадки его сердечной болзни начали проходить. Его стали занимать дла Джэка, Тома, Гарри: искусство производило свое могущественное, цлебное вліяніе на его уязвленную душу, которой, впрочемъ, страданія не могли переломить. Собранія художниковъ въ кафэ-греко, и на дому, были очень веселы, пріятны и оживлены. Клэйвъ курилъ свою трубку, потягивалъ свой стаканъ марсалы, плъ свою псню, и принималъ участіе въ общемъ хор, наравн съ безпечнйшимъ изъ юношей. Онъ былъ атаманомъ всей школы живописцевъ, любимцемъ всхъ, а чтобы люди насъ любили, мы съ своей стороны должны сами любить ихъ.

Кром живописцевъ, у Клэйва Ньюкома, какъ намъ извстно изъ собственныхъ его словъ, были и другія знакомства въ Рим. Въ этой столиц, каждую зиму, собирается веселая, милая колонія Англичанъ, боле или мене замчательныхъ по своему званію, свтскости и любезности, смотря по году. Въ пребываніе Клэйва въ Рим, многія очень милыя семейства стояли на зимнихъ квартирахъ, въ мстахъ обычнаго расположенія иностранцевъ,— около Piazza di Spagna. Недавно, перелистывая путешествія достопочтеннаго Пльница, я съ любопытствомъ увидалъ, что, сто-двадцать лтъ назадъ, тотъ же кварталъ, т же самыя улицы и палаццо, почти ни въ чемъ не измнившіеся съ-тхъ-поръ, были мстопребываніемъ образованныхъ иностранцевъ. Съ однимъ или двумя изъ джентльменовъ Клэйвъ познакомился на охот, другихъ онъ имлъ случай видть въ короткое появленіе свое въ лондонскомъ свт. Какъ молодой человкъ, очень ловкій, какъ отличный талантъ, красивой наружности, съ хорошими манерами и значительнымъ кредитомъ у принца Полонія или другаго банкира, мистеръ Ньюкомъ встрчалъ радушный пріемъ въ англо-римскомъ обществ и былъ равно пріятнымъ гостемъ какъ въ знатныхъ домахъ, гд пили чай и танцовали галопъ, такъ и въ темныхъ тавернахъ и скромныхъ уголкахъ, гд собирались его товарищи, живописцы.

Встрчаясь вмст каждый день и каждый вечеръ, стекаясь въ одн и т же галлереи картинъ и статуй, на одни и т же гулянья, въ одн и т же церкви, англійскіе колонисты въ Рим по необходимости знакомятся между собой и не рдко становятся друзьями. У нихъ есть свой англійскій книжный магазинъ, гд выставляются на каждый день недли памятные листки: въ такой-то день открыты ватиканскія галлереи, на слдующій — праздникъ такого-то святаго, въ среду музыка и вечерня въ Систинской капелл, въ четвергъ — папа благословляетъ животныхъ — овецъ, лошадей и проч., и стаи Англичанъ бгутъ смотрть на эти обряды. Однимъ-словомъ, древній градъ Цезарей и величественные храмы папъ, со всмъ ихъ блескомъ и церемоніями, расписаны, распредлены на потху Англичанъ, которые собираются толпами къ торжественной обдн у св. Петра или на иллюминацію въ Свтлое Воскресенье, какъ мы бжимъ на фейерверкъ въ воксал.

Бжать смотрть фейерверкъ одному — скучно, я думаю: у рдкаго хватило бы на это мужества, безъ спутника, и рдкій не предпочелъ бы курить трубку у себя дома. Поэтому, если Клэйвъ бывалъ на всхъ этихъ зрлищахъ, мы должны заключать, что бывалъ не одинъ, а если не одинъ, смло можемъ предположить, что сердечное дльцо, которое занимало его въ Баден, теперь уже не возмущало спокойствія его души слишкомъ серьозко. Всми признано за истину, что Англичане гораздо любезне за границей, чмъ дома, гораздо гостепріимне, добре и способне — чувствовать и доставлять другимъ удовольствіе. Въ маленькомъ римскомъ кружку вы по двнадцати разъ въ недлю видитесь съ семействомъ, котораго потомъ не встртите двухъ разъ въ цлый сезонъ громаднаго Лондона. Посл Пасхи, когда вс убираются изъ Рима, вы и вашъ сосдъ пожимаете другъ-другу руки, искренно горюя о разлук: въ Лондон намъ приходится до такой степени разводить наше благорасположеніе, что едва остается малйшій вкусъ первоначальнаго напитка. Когда милыя семейства, съ которыми Клэйвъ провелъ счастливую зиму, одно за другимъ разсыпались, когда укатилъ экипажъ адмирала Фримэна, прелестныхъ дочерей котораго Клэйвъ въ первый разъ увидалъ у св. Петра, цлующихъ туфлю св. Петра, когда появился ковчегъ Дика Денби, со всми милыми дтьми Денби, длавшими въ окно ручку Клэйву въ знакъ прощанья, когда улетли три очаровательныя миссъ Бальоль, съ которыми онъ провелъ такой чудный день въ катакомбахъ, когда одинъ другъ за другимъ покинулъ великій городъ, съ нжными привтами, горячими рукопожатіями и надеждами — встртиться въ город, еще большемъ на берегахъ Темзы,— молодой Клэйвъ пришелъ въ уныніе. Римъ оставался Римомъ, но на него было пріятне смотрть въ обществ, наши живописцы по-прежнему курятъ въ кафэ-греко, но дымное общество однихъ живописцевъ не привлекаетъ его. Если мистеръ Клэйвъ не Микель Анджело, не Бетховенъ, если геній его не мрачный, не нелюдимый, не титаническій, и не свтитъ одиноко, какъ маякъ, съ бурею вокругъ и прибоемъ волнъ у подошвы,— кто въ этомъ виноватъ? Онъ таковъ, какимъ создало его небо: добрый, простодушный, веселый, дружелюбный, и люди съ мрачнымъ настроеніемъ души не должны смотрть на него, какъ на героя.

И такъ, Клэйвъ и его товарищъ работали изо всхъ силъ съ ноября до половины апрля, когда наступила Пасха и величественныя торжества, которыми Римская Церковь празднуетъ эти святые дни. Къ тому времени, тетради Клэйва были полны рисунковъ. Развалины императорскія и средневковыя, поселяне и гудочники, пассіонисты съ бритыми затылками, капуцины и равно волосатые постители кофэ-греко, живописцы всхъ націй, кардиналы и ихъ странные экипажи и слуги, самъ святой отецъ (то былъ Григорій шестнадцатый по имени), англійскіе дэнди въ Пинчіо и Римляне, члены Охотничьяго клуба, вс были перерисованы молодымъ человкомъ, на удивленіе друзьямъ его въ позднйшій періодъ его жизни. Рисунковъ Джона Джэмса было немного, за то онъ написалъ дв прекрасныя небольшія картины и продалъ ихъ за такую дорогую цну, что конторщики и слуги принца Полонія обходились съ нимъ съ величайшею вжливостью. Онъ имлъ заказы на многія другія картины и, поработавъ въ плотную, почелъ себя въ прав сопровождать мистера Клэйва въ предпринятой имъ, для удовольствія, поздк въ Неаполь, которую послдній признавалъ необходимою посл подъятыхъ имъ исполинскихъ трудовъ. Клэйвъ не написалъ ни одной картины, хотя начиналъ дюжину, за то онъ длалъ эскизы, обдалъ, курилъ, танцовалъ, какъ мы уже видли. Такимъ-образомъ, бричка снова очутилась позади коней, и оба наши пріятеля отправились въ путь, провожаемые цлою толпой братьи-художниковъ, которые по этому случаю собрались въ порядочной остеріи, у Латеранскихъ воротъ, и давали тамъ завтракъ. Какъ кидали они шляпами, какъ кричали на разныхъ нарчіяхъ: Lebe wohl, и Adieu, и God bless you, old boy! Клэйвъ былъ львомъ художниковъ того года, и вся веселая компанія обожала его. Его эскизы превозносились повсюду, ршено было, что, если-бъ Клэйвъ захотлъ, онъ могъ бы произвесть что-нибудь порядочное.

И такъ, давъ общаніе скоро возвратиться, они оставили за собой величественный городъ, который стоитъ видть разъ, чтобъ полюбить, и о которомъ въ-послдствіи всегда вспоминаешь, какъ о родин, съ невыразимой отрадой. Они пронеслись черезъ Кампанью и прекрасные холмы Албано, миновали пресловутыя Понтійскія болота и остановились отдохнуть въ Террачин (которая, къ крайнему прискорбію Джона Джэмса, вовсе не походила на Террачину Фра-Діаволо въ ковентгарденской опер). Дале, проскакавъ черезъ сотни древнихъ городовъ, которыми усыпаны берега Средиземнаго моря, они на другой день, при перевал черезъ холмъ, очутились передъ Везувіемъ, котораго громадный обликъ синлъ въ далекомъ туман и дымное знамя разввалось по безоблачному небу. Около пяти часовъ по-полудни, наши путники дохали — какъ додетъ всякой, кто отправится изъ Террачины рано утромъ и будетъ щедро платить почтальонамъ — до древняго города, окруженнаго стнами и укрпленнаго, съ подъмными мостами, переброшенными черезъ блестящіе рвы.

— Вотъ Капуа, сказалъ Джонъ Джэмсъ и Клэйвъ разразился хохотомъ, вспомнивъ о своей Капу, которую онъ оставилъ столько мсяцевъ, подумаешь, столько лтъ назадъ. Изъ Капуи въ Неаполь идетъ отличная прямая дорога, и наши путники, какъ-разъ къ ужину, поспли въ послдній городъ, гд, если-бъ они остановились въ отел Витторія, нашли бы всевозможныя удобства, какихъ только можетъ желать на этомъ свт любой аристократъ-живописецъ.

Очаровательный видъ мстности: чудное море, вдали волшебный островъ Капри, среди аметистовыхъ утесовъ котораго могли бы играть сирены, прелестная линія городовъ, окоймляющихъ берегъ, блющійся вдоль пурпурныхъ водъ, поверхъ всей этой блистательной сцены, Везувій, съ мелкими облаками, играющими вокругъ его вершины, и поля, обремененныя дивною растительностью, въ которую роскошная природа убираетъ ихъ каждую весну, этотъ городъ и эти восхитительные виды Неаполя такъ понравились Клэйву, что въ письм, отправленномъ спустя два дня по прізд молодаго человка, онъ извщаетъ меня о намреніи своемъ остаться здсь навсегда и приглашаетъ меня въ какой-то великолпный палаццо, на которомъ остановились его взоры. Онъ такъ восхищенъ мстностью, что даже умереть тамъ и лечь въ могилу было бы наслажденіемъ: до такой степени очаровательно кладбище, гд покоятся неаполитанскіе умершіе.

Судьбамъ, однакожь, не угодно было, чтобъ Клэйвъ Ньюкомъ провелъ весь вкъ въ Неапол. Отъ римскаго банкира письма доставлялись къ нему рдко: одни пришли посл его отъзда, другія лежали на почт, съ его адресомъ, написаннымъ, впрочемъ, очень четко, но почтовые чиновники, по всегдашнему обыкновенію, не хотли справляться, когда Клэйвъ присылалъ за письмами.

Особенно одного изъ этихъ писемъ Клэйвъ ожидалъ съ нетерпніемъ, а между-тмъ оно лежало въ римскомъ почтамт съ самаго октября, не смотря на то, что Клэйвъ нсколько разъ ходилъ туда. То былъ отвтъ Этели на его письмо, о которомъ мы упоминали въ одной изъ предъидущихъ главъ. Въ письм не заключалось ничего особеннаго, ничего, чего бы не могла прочесть изъ-за плеча молодой корреспондентки ея грандмаманъ или сама Добродтель. Оно было написано просто, съ теплымъ чувствомъ, нсколько грустно, извщало въ немногихъ словахъ о припадк сэра Брэйана и настоящемъ его положеніи, говорило о быстромъ выздоровленіи лорда Кью, какъ бы объ обстоятельств, извстномъ Клэйву, объ отц Клэйва, и заканчивалось задушевнымъ пожеланіемъ всякаго благополучія Клэйву отъ искренно-любящей его Этели.

— Ты хвастаешься, что все прошло, а между-тмъ, видишь, не все еще прошло, говорилъ менторъ и спутникъ Клэйва: иначе, зачмъ бы ты бросился на это письмо прежде всхъ другихъ?

Джонъ Джэмсъ, не безъ участія, слдилъ за перемнами въ лиц Клэйва, когда тотъ читалъ записочку молодой лэди.

— Почему ты знаешь, отъ кого это письмо? спросилъ Клэйвъ.

— Я читаю подпись на твоемъ лиц, говоритъ другой: могу даже пересказать теб содержаніе письма. Зачмъ у тебя такое болтливое лицо, Клэйвъ?

— Все прошло, но ты знаешь, сказалъ Клэйвъ, принявъ серіозный видъ: когда человкъ испыталъ и превозмогъ подобное чувство, видишь-ли, его мучитъ нетерпніе услышать объ Алис Грэй, узнать, что длается съ нею.— И Клэйвъ по-прежнему заплъ:

Her heart it is another’s, she never-can-be-mine, и подъ конецъ псни захохоталъ.— Да, Джонъ Джэмсъ, сказалъ онъ: премилая записочка, выраженія изящныя,мысли правильныя. Каждое t перечеркнуто какъ слдуетъ, надъ каждымъ i поставлена точка. Это въ-род той прописи, за которую прилежный мальчикъ награжденъ былъ пряникомъ, какъ читали мы въ старинной азбук. Можетъ-быть, ты воспитанъ не на старинныхъ азбукахъ, Джонъ Джэмсъ? Мой добрый старикъ отецъ училъ меня грамот по той, по которой самъ учился. Однакожь, не стыдно ли мн заставлять добраго полковника ждать, пока я бесдую съ этой молодой лэди? Любезный батюшка!— этими словами привтствовалъ Клэйвъ письмо отца. Простите меня, миссъ Ньюкомъ отвлекла меня на пять минутъ, вы знаете, что я, изъ вжливости, не могъ отказать ей. Между нами нтъ ничего, ровно ничего, кром самыхъ строгихъ родственныхъ отношеній, клянусь вамъ честью и совстью.— Тутъ Клэйвъ поцловалъ отцовское письмо и, воскликнувъ еще разъ: любезный батюшка! принялся читать слдующее:

‘Письма твои, мой дражайшій Клэйвъ, были величайшимъ для меня утшеніемъ. Читая ихъ, мн кажется, я тебя слушаю. Вполн убждаюсь, что новйшій, натуральный стиль представляетъ большія усовершенствованія противъ старомоднаго слога моего времени, когда мы письма къ родителямъ начинали такъ: Достопочтенный родитель, или даже: Милостивйшій, государь, батюшка, и хотя многіе педанты, какъ я недавно видлъ своими глазами, и теперь еще продолжаютъ писать на тотже ладъ, однакожь я готовъ спорить, что достопочтенные родители пользовались въ старое время не большимъ почтеніемъ, чмъ теперь. Я знаю одного, который больше дорожитъ любовью и довріемъ, чмъ высокимъ почтеніемъ, и ты можешь звать меня по-прежнему, какъ теб вздумается.

‘Не мн одному письма твои доставляютъ удовольствіе. На прошлой недл, письмо твое изъ Баденъ-Бадена, отъ 15 сентября, я взялъ съ собой въ Калькутту и не могъ удержаться, чтобъ не показать его своимъ знакомымъ въ правительственной палат, гд обдалъ. Твой эскизъ австрійской старой княгини и ея сынка, произвелъ величайшій эффектъ. Полковникъ Бекмистеръ, секретарь лорда Баквига знаетъ ее и говоритъ, что сходство поразительное. Нкоторымъ изъ моихъ молодыхъ товарищей я прочелъ — что ты пишешь объ игр и какъ ты отказался отъ картъ, рулетки и тому подобнаго, но я боюсь, что многимъ изъ этихъ втреныхъ юношей твой урокъ не поможетъ. Того, что ты говоришь о молодомъ Ридле, я не принимаю за чистую монету. Правда, его рисунки хороши, но сравнивать ихъ съ рисунками другаго извстнаго мн джентльмена… нтъ, я не скажу имени, для того, чтобъ онъ не подумалъ о себ слишкомъ много. Я поцловалъ ручку милой Этели въ твоемъ письм, и съ этою почтой написалъ ей отъ себя.

‘Если Поль де-Флоракъ сколько нибудь похожъ на свою матушку, я увренъ, что между тобой и имъ должна существовать горячая дружба. Я зналъ ее, когда еще былъ мальчикомъ, за долго до твоего рожденья, когда тебя и въ мысляхъ не было, и, въ продолженіе сорокалтняго странствованія по свту, не видывалъ женщины, которая бы на мои глаза была такъ добра и такъ прекрасна. Твоя кузина Этель напоминала мн ее: такъ же хороша собой, но далеко не такъ мила. Да, это та самая дама, съ которой ты видлся въ Париж: блдная, съ заботой въ глазахъ, съ просдью на голов. И вамъ, юношамъ, настанетъ чередъ, пройдетъ десятка два-три, и ваша голова обнажится какъ моя, или посдетъ какъ у госпожи де-Флоракъ, и склонится къ земл, въ которой мы будемъ покоиться. Я вижу изъ твоихъ словъ, что молодой Поль находится не въ блестящихъ обстоятельствахъ. Если онъ еще нуждается, будь ему банкиромъ, а я буду твоимъ. Дтей ея я не допущу до нищеты, пока остается у меня гинея. Напрасно сталъ бы я говорить теб, что когда-то я думалъ о ней больше чмъ о милліонахъ гиней, и что у меня надрывалось сердце, когда я, въ молодые годы, узжалъ въ Индію. Такъ, если подобная бда случится и съ тобой, знай, мой милый, что ты не одинъ на свт несчастливъ.

‘Бинни пишетъ, что онъ плохъ здоровьемъ, Надюсь, что ты не рже сталъ переписываться съ нимъ. Что меня надоумло о немъ, когда я говорилъ о несчастныхъ любовныхъ длахъ? Ужь не пришла ли мн на память Рози Мэккензи? Она премилая двочка, и Джемсъ оставитъ ей порядочное наслдство. Мудрый да разуметъ. Хотлъ бы я, чтобъ ты женился, но Боже тебя сохрани жениться изъ за-однихъ денегъ, хоть бы милліоны давали.

‘Эти милліоны наводятъ меня на другой предметъ. Знаешь ли, я чуть было не потерялъ поллака рупій, довренныхъ одному здшнему агенту? И кто же предостерегъ меня отъ бды? Другъ нашъ Руммунъ Лаль, который недавно былъ въ Англіи и съ которымъ я халъ изъ Сузэмптона. Онъ человкъ съ изумительнымъ чутьемъ и наблюдательностью. Я вообще былъ невыгоднаго мннія на счетъ честности Индусовъ, и обращался съ ними не слишкомъ вжливо, какъ поступилъ я, помнится мн, и съ этимъ господиномъ у твоего дяди Ньюкома, на Брэйанстонскомъ сквер. Онъ спасъ меня отъ раззоренья и я отдалъ ему свой капиталъ на проценты. Если бъ я послушался его, говоритъ онъ, мой капиталъ утроился бы черезъ годъ. Онъ пользуется величайшимъ уваженіемъ между здшними капиталистами, иметъ здсь, въ Барракпор, богатую контору, великолпный домъ и расточаетъ благотворенія по-княжески. Онъ говоритъ мн объ учрежденіи банка: выгоды такъ огромны и планъ, по-видимому, такъ ясенъ, что не знаю, не соблазнюсь ли я и не войду ли съ нимъ въ долю. Nous verrons. Нкоторые изъ моихъ знакомыхъ страхъ какъ желали бы участвовать въ предпріятіи, впрочемъ, будь увренъ, что я не поступлю опрометчиво и не посовтовавшись съ кмъ слдуетъ.

‘Твои векселя до-сихъ-поръ меня еще не пугали. Пиши ихъ сколько теб угодно. Ты знаешь, что я скорй позволяю теб писать векселя, чмъ картины, послднее я допускаю только comme un de lassement, но, если бъ ты вздумалъ послдовать примру моего дда и сдлаться ткачемъ, я не сталъ бы теб противорчить. Не ограничивай себя безъ мры ни въ деньгахъ, ни въ невинныхъ удовольствіяхъ. Къ чему намъ и деньги, какъ не для того, чтобы счастливить того, кого мы любимъ? Мн не нужно было бы копить, если бъ и ты сталъ копить. Теб, столько же, сколько и мн, извстны наши средства: употребляй ихъ по своему усмотрнію, лишь бы не на безчестныя дла. Не хотлось бы мн, чтобъ будущій годъ весь ты провелъ въ Италіи, лучше бы воротился домой, да навстилъ добраго Джэмса Бинни. Что-то длается на Фицройскомъ сквэр? На возвратномъ пути, зазжай въ Парижъ, да сдлай визитъ графин де-Флоракъ и свези ей мой душевный привтъ. Не прошу тебя напомнить обо мн брату моему, потому что я пишу Брэйану съ этой же почтой. Adieu, mon fils! je t’embrasse! и остаюсь вчно-любящій Клэйва отецъ.’

‘Т. Н.’

— Не правда ли, что онъ добрый, благородный старикъ?

Это признавалось молодыми людьми, въ послдніе три года, за непреложную истину. Джонъ Джэмсъ замтилъ, что Клэйвъ, разъ прочтя письмо отца, снова перечиталъ письмо Этели, положилъ его въ боковой карманъ и цлый день былъ не въ своей тарелк, такъ что, когда оба они пошли смотрть музей, Клэйвъ въ галлере статуй все фыркалъ и ничего не одобрялъ.

— Что ни говори, ворчалъ Клэйвъ, а эти второклассныя статуи просто дрянь. Что за кукла этотъ огромный и безобразный Фарнезскій Геркулесъ! Во всей галлере, за одинъ только кусокъ можно дать два пенни.

То былъ дивный обломокъ, называемый Психея. Джонъ Джэмсъ улыбнулся, когда товарищъ его похвалилъ эту статую: по легкости стана, изяществу формы шеи, гордому и двственному выраженію, Психея не совсмъ не похожа на Луврскую Діану, а Луврская Діана, какъ мы уже сказали, похожа на одну молодую лэди.

— Впрочемъ, продолжалъ Клэйвъ, взглянувъ на огромныя узловатыя ноги неуклюжаго, каррикатурнаго привратника, котораго Гликомъ аинскій изваялъ, вроятно, во времена упадка искусства,— она и не могла писать иначе, какъ написала. Не правда ли? Письмо очень мило и тонъ такой дружественный, пріязненный. Ты видишь: она говоритъ, что ей всегда пріятно слышать обо мн, надется, что я скоро возвращусь и привезу съ собой хорошихъ картинъ, если продолжаю заниматься живописью. Она не слишкомъ уважаетъ живописцевъ, Джонъ Джэмсъ,— за то мы не должны унижать себя, мой благородный другъ. Я — я полагаю, что теперь все ужь кончено и я могу писать къ ней, какъ къ графин Кью.

Надзорщику музея случалось видть сотни постителей, которые удивлялись его мраморному гиганту, но ему не доводилось еще замчать, чтобы Геркулесъ производилъ на кого-нибудь такое впечатлніе, какое онъ произвелъ на молодаго Англичанина, который, посмотрвъ съ минуту на статую, провелъ себ по лбу рукой, съ какимъ-то стономъ, и пошелъ прочь отъ изваяннаго образа громаднаго силача, который на своемъ вку самъ длалъ такія глупости изъ слабости къ прекрасному полу.

— Мой отецъ хочетъ, чтобъ я халъ домой и навстилъ Джэмса и графиню де-Флоракъ, сказалъ Клэйвъ, когда они шли по улиц въ Толедо.

Джонъ Джэмсъ беретъ своего товарища подъ руку, которая глубоко погружена въ карманъ его верхняго, бархатнаго пальто: Нтъ, Клэйвъ, не узжай, пока не убдишься, что все кончено, шепчетъ Джонъ Джэмсъ.

— Разумется, не поду, говоритъ другой, испуская вздохъ, съ которымъ вылетло у него изо-рта облако табачнаго дыму.

Спустя не много посл прізда, наши друзья, разумется, отправились въ Помпею, которую, впрочемъ, мы описывать не станемъ, такъ какъ наше дло не артистическая поздка по Италіи, а исторія Клэйва Ньюкома, эсквайра. Молодой человкъ уже прежде читалъ прекрасный романъ сэра Бульвера Литтона, эту лучшую исторію Помпеи, и описаніе Плинія, въ Путеводител. Удивляясь искусству, съ какимъ англійскій писатель живописалъ Помпею своимъ текстомъ, какъ-будто каждый домъ былъ картиной, къ которой онъ приложилъ разсказъ, шалунъ Клэйвъ, всегда готовый на каррикатуру, предложилъ Джону Джэмсу, за одно съ нимъ, взять сюжетомъ тотъ же самый городъ, т же названія, тхъ же людей и написать шуточную поэму:— Что можетъ быть забавне фигуры матери Плинія, говоритъ онъ? эта непомрно дородная барыня, какъ описываетъ ее естествоиспытатель, удаляется отъ катастрофы, а рабы за спиной ея, держатъ подушки, чтобы защитить ея тучную особу отъ горячаго пеплу! Ршено: старая мистриссъ Плинія будетъ моей героиней!— Портретъ ея на темно-срой бумаг, съ прикрытыми сурикомъ оконечностями, существуетъ въ альбом Клэйва даже до сегодня.

Между-тмъ какъ они хохочутъ, кричатъ, глазютъ, дурачатся, а чичероне ихъ провожаетъ, то преслдуя ихъ носовыми звуками своей болтовни, то вдругъ останавливаясь и умолкая подъ вліяніемъ грустныхъ мыслей, наводимыхъ зрлищемъ этого страннаго, унылаго и улыбающагося мста, — глядь! они наталкиваются на общество Англичанъ: двухъ молодыхъ людей, сопровождающихъ даму.

— Ба, Клэйвъ! восклицаетъ одинъ.

— Дорогой мой лордъ Кью! восклицаетъ Клэйвъ, молодые люди бросаются другъ къ другу, хватаютъ другъ-друга за руки и на лиц ихъ появляется краска….

Лордъ Кью и его семейство жили въ сосднемъ отел на Кьяф въ Неапол, и въ тотъ же вечеръ оба живописца получили отъ этихъ милыхъ людей приглашеніе на чай. Джонъ Джэмсъ извинился и просидлъ цлый вечеръ дома, за работой. Клэйвъ отправился и провелъ время очень пріятно, причемъ молодые люди строили разнообразные планы на счетъ будущихъ поздокъ и parties de plaisir, Они предполагали постить Пестумъ, Капри, Сицилію, что же мшаетъ побывать въ Мальт и на Восток? спросилъ лордъ Кью.

Лэди Вальгэмъ перепугалась. Вдь Кью былъ уже на Восток? Клэйвъ также изумился и пришелъ въ волненіе. Могъ ли Кью думать о Восток, о продолжительныхъ путешествіяхъ, когда другія обязанности требуютъ скораго возвращенія на родину.— Нтъ, онъ не можетъ хать на Востокъ, сказала мать лорда Кью, онъ общалъ ей провести съ нею лто въ Кастелламаре, г. мистеръ Ньюкомъ непремнно долженъ пріхать къ нимъ туда и написать съ нихъ портреты, да, со всхъ и ихъ портреты. Она желала бы имть полную портретную галлерею фамиліи Кью, если только сынъ ея согласится оставаться дома въ продолженіе необходимыхъ сеансовъ.

Лэди Вальгэмъ рано пошла спать, вынудивъ у Клэйва общаніе, пріхать въ Кастелламаре, а Джорджъ Бэрнсъ отправился переодваться, въ намреніи хать съ визитами, какъ прилично молодому дипломату. Въ Неапол, эта часть дипломаціи начинается не раньше, какъ посл оперы, и большой свтъ пробуждается къ жизни тогда, когда остальной ложится въ постель.

Кью и Клэйвъ сидли до втораго часу ночи, когда послдній возвратился въ свой отель. Ни одна изъ предположенныхъ поздокъ въ Пестумъ, Сицилію и проч. не состоялась. Клэйвъ вовсе не предпринималъ путешествія на Востокъ, и портретъ лорда Кью написанъ былъ въ то лто Джономъ Джэмсомъ, въ Кастелламаре. На другой же день, Клэйвъ взялъ въ англійскомъ посольств паспортъ и пароходъ, отправлявшійся въ тотъ день въ Марсель, узрлъ на своей палуб мистера Ньюкома: лордъ Кью, братъ его и Джонъ Джэмсъ махали ему шляпами, когда корабль отходилъ отъ берега.

Пошелъ корабль, быстро разская лазурныя воды, но не довольно быстро для Клэйва. Джонъ Джэмсъ, со вздохомъ возвратился къ своему альбому и кистямъ. Надо полагать, другой юный питомецъ искусства прослышалъ что-нибудь такое, что заставило его покинуть свою возвышенную страсть для иной, боле своенравной и земной.

XL.
Возвращается изъ Рима къ Пэль-Мэлю.

Въ одно іюльское утро, когда на ‘подворь Ягненка’ свтило настоящее солнце, и два джентльмена, нанимавшіе въ складчину комнатки четвертаго этажа, сидли, по обыкновенію, съ трубками, за своими рукописями и ‘Times’, глядь!— въ комнату къ нимъ врывается новое солнце, въ особ молодаго Клэйва, съ загорлымъ лицемъ, рыжеватыми усами и бородой и тми ясноголубыми глазами, которые мы оба всегда встрчали съ такою радостью.

— Ба, Клэйвъ! Вы ли это, юноша? Ба, Бенджаминъ! восклицаютъ Пенденнисъ и Уаррингтонъ.

А надо сказать, что Клэйвъ занималъ такое высокое мсто въ душ послдняго, что найдись у меня въ сердц хоть капля зависти къ такому благородному товарищу, я позавидовалъ бы ему за любовь къ нему Уаррингтона. Увидя насъ опять, онъ покраснлъ отъ удовольствія. Нашъ слуга, Пиджонъ, ввелъ его въ комнату съ торжествующимъ лицомъ, а прачка Флегананъ, выбжала изъ своей спальни, чтобъ поскорй взглянуть на него и встртить привтной улыбкой общаго любимца, Клэйва.

Въ дв минуты, кресла загруженныя журналами, бумагой, были опорожнены и все это свалено въ ящикъ съ каменнымъ углемъ. Клэйвъ закурилъ сигару и услся такъ комфортабельно, какъ-будто и не былъ въ отсутствіи. Когда онъ возвратился? Вчера вечеромъ, побывалъ въ Чарлотъ-Стрит, на старой квартир, завтракалъ на Фицройскомъ сквэр, Джэмсъ Бинни запрыгалъ отъ радости, увидя его, отецъ писалъ ему, чтобъ онъ халъ домой и навстилъ Джэмса Бинни. Милая миссъ Рози? Слава Богу, здорова, благодарю васъ. А мистриссъ Мэккъ? Обрадовалась, когда увидла его?— Ну же, сэръ, скажите по чести: вдовушка поцловала васъ при встрч? Клэйвъ посылаетъ черезъ комнату неразрзанный номеръ Пэль-мэльской газеты въ голову вопросителя, но вмст съ тмъ такъ мило краснетъ, что я ни мало не сомнваюсь въ дйствительности нжнаго лобзанья.

Какая жалость, что онъ не пріхалъ немножко раньше, къ великосвтской сватьб, чтобъ проводить своего дорогаго Бэрнса и подписаться свидтелемъ въ числ прочихъ вельможъ! Мы описали ему всю церемонію и извстили его о повышеніи друга его Флорака, — теперь и нашего пріятеля — директора Большой Англо-Галльской желзной дороги, князя Монконтурскаго. Потомъ Клэйвъ разсказалъ намъ, что онъ длалъ въ продолженіе зимы, какъ онъ забавлялся въ Рим и какихъ онъ нашелъ тамъ веселыхъ товарищей. Не готовится ли онъ изумить свтъ какими нибудь высокими картинами? Нтъ: чмъ больше онъ работалъ, тмъ недовольне становился своими произведеніями, но Джонъ Джэмсъ будетъ дивнымъ художникомъ. Мы обратились съ гордостью и самодовольствомъ къ тому самому номеру Пэль-Мэльской газеты, которымъ бросилъ въ насъ молодой человкъ, и показали ему прекрасную статью Ф. Бейгэма, эсквайра, въ которой великій критикъ восторженно восхвалялъ картину, присланную изъ Италіи Джономъ Джэмсомъ.

И такъ, онъ опять съ нами, а кажется, что только вчера насъ покинулъ. Лондонцамъ все кажется случившимся только что вчера, ни у кого нтъ времени замчать отсутствіе сосда. Люди отправляются на Мысъ Доброй Надежды, или въ кругосвтное путешествіе, или въ Индію и возвращаются съ женою и двоими, троими дтьми, а мы воображаемъ, что они разстались съ нами не дале какъ наканун: такъ каждый изъ насъ занятъ собственными своими длами, разсчетами, хлопотами, такими себялюбцами длаетъ насъ жизнь, — но себялюбцами не очерствлыми. Мы рады увидть стариннаго друга, хотя и не плачемъ, разставаясь съ нимъ. Мы смиренно сознаемся, что если и насъ отзоветъ судьба, отсутствіе наше также мало будетъ замчено, какъ отсутствіе всякого другаго атома.

Посл непродолжительной бесды, Клэйву нужно было сходитъ въ Сити, куда пошелъ и я съ нимъ. Свиданіе его съ мистерами Джолли и Вэнсомъ, въ Фогъ-Корт, кончилось, по-видимому, весьма удовлетворительно, Клэйвъ вышелъ изъ гостиной съ просіявшимъ лицомъ.— Не нужно ли вамъ денегъ, любезный товарищъ? сказалъ онъ: дорогой полковникъ предоставилъ въ мое распоряженіе значительную сумму, и мистеръ Вэнсъ говоритъ, что мистриссъ Вэнсъ и двицы будутъ рады, если я пріду къ нимъ обдать. Онъ прибавилъ, что мой отецъ счастливо раздлался съ однимъ торговымъ домомъ въ Индіи и чрезвычайно выгодно помстилъ свой капиталъ у другаго банкира. Вэнсъ вжливъ какъ нельзя больше, да, въ Лондон вс необыкновенно добры и любезны, вс безъ исключенія!— Потомъ, усвшись въ Гансомскій кэбъ, который, вроятно, только-что свезъ въ Сити какого нибудь другаго капиталиста, мы отправились въ Вестъ-Эвдъ, гд мистеру Ньюкому предстояла какая-то важная сдлка съ портнымъ. Онъ расплатился по небольшому счету съ барскою щедростью. Изъ магазина мистера Б. къ мистеру Труфитту всего одинъ шагъ. Нашъ молодой другъ зашелъ къ парикмахеру и оставилъ у него большую часть своихъ длинныхъ локоновъ и рыжеватой бороды, которые привезъ съ собою изъ Рима. Съ усами онъ никахъ не ршался разстаться, такъ какъ живописцы и кавалерійскіе офицеры имютъ право на это украшеніе. Да и отчего молодому человку не носить щегольскаго платья, щегольскихъ усовъ, не украшать себя, не пользоваться удовольствіями и не грться на солнц, пока оно свтитъ? Для фланели и огня будетъ время, когда придетъ зима, а для сдыхъ волосъ и сапоговъ на пробкахъ — цлые годы старости впереди.

Отсюда мы отправились съ визитомъ въ отель въ Джерминъ-Стрит, къ другу нашему Флораку, который теперь жилъ тамъ съ большою роскошью. Напудренный великанъ, съ огромными княжескими гербами на пуговицахъ, торчалъ на подъзд и снесъ къ князю наши карточки. Когда отворилась дверь въ комнату втораго этажа, намъ послышался какъ-будто крикъ радости, и князь, въ великолпномъ персидскомъ шлафрок, выбжалъ изъ комнаты, бросился внизъ по лстниц и началъ цловать Клэйва, къ почтительному удивленію ливрейнаго Титана въ ливре.

— Пойдемте, друзья мои, вскрикнулъ добрый Французикъ: я васъ представлю madame la — то есть, моей жен!— Мы вошли въ гостиную, здсь сидла дама, лтъ шестидесяти, и мы торжественно были представлены madame la princesse de Moncontour, ne Higg, изъ Манчестера. Она сдлала намъ чопорный реверансъ, но приняла не совсмъ холодно, надо сказать: рдкая женщина, при вид милаго, открытаго и веселаго лица Клэйва Ньюкома, могла долго сохранять суровость на своемъ лиц.

— Я слыхала объ васъ не отъ одного князя, сказала дама, нсколько смутясь: вашъ дядя часто говорилъ мн объ васъ, мосье Клэйвъ, и о вашемъ добромъ батюшк.

— C’est son directeur, шепнулъ мн Флоракъ. Я никакъ не могъ догадаться, которая изъ Ньюкомскихъ фирмъ приняла на себя эту обязанность.

— И такъ, вотъ вы и въ Англіи, продолжала дама своимъ ланкашэйрскимъ выговоромъ: вотъ вы и въ Англіи, надемся видться съ вами часто. Не здсь, въ этомъ шумномъ отел, котораго я терпть не могу, а въ деревн. Нашъ домъ всего въ трехъ миляхъ отъ Ньюкома, онъ не такъ великъ, какъ домъ вашего дядюшки, но я надюсь видть васъ у себя почаще, и вашего друга, мистера Пенденниса, если ему случится быть въ нашей сторон. Я обязанъ замтить, что приглашеніе сдланное Пенденнису, высказано было въ выраженіяхъ далеко не такъ радушныхъ, въ какихъ предложено было княгиней гостепріимство самому Клэйву.

— Не встртимъ ли мы васъ у вашего дяди, Гобсона? продолжала княгиня, обратясь къ Клэйву, жена его — премилая, преобразованная дама, она всегда такъ добра и любезна, и мы обдаемъ сегодня у нихъ. Бэрнсъ съ женой отправился въ Ньюкомъ, чтобъ провести тамъ медовой мсяцъ. Лэди Клара премилое созданіе, ея папа и мама — тоже такіе ласковые. Какая жалость, что сэръ Брэйанъ не могъ быть на сватьб! Весь Лондонъ былъ приглашенъ. Сэръ Гарвей Диггсъ говоритъ, что онъ поправляется медленно. Мы при жизни ужь умираемъ, мистеръ Льюкомъ! Не горько ли думать, что онъ, середи всего блеска и счастья, не можетъ наслаждаться ни тмъ ни другимъ? Но будемъ надяться лучшаго, и не станемъ отчаиваться въ его выздоровленіи.

Середи этихъ и подобныхъ замтокъ, въ которыхъ бдный Флоракъ принималъ очень мало участія, потому что въ обществ пожилой своей супруги казался глухимъ и пасмурнымъ, — прошелъ весь нашъ визитъ, и мистеръ Пенденнисъ, съ которымъ едва перемолвили два-три слова, имлъ полную свободу молча длать наблюденія надъ особой, которой его представили.

Какъ на стол лежали два красивенькіе пакетца, адресованные на имя княгини Монконтуръ, рецептъ No 9396, съ тмъ же адресомъ, и множество листковъ бумаги, исписанныхъ кабалистическими знаками, за подписью моднаго врача, сэра Гарвея Диггса, я догадывался, что лэди Монконтуръ находится, или воображаетъ, что находится, не въ удовлетворительномъ состояніи здоровья. Подл лекарства для тла, тутъ были лекарства и для души: десятки красивенькихъ книжечекъ въ средневковыхъ переплетахъ, большею частью старинной печати, съ картинками нмецкой школы, изображающими смиренныхъ духовныхъ особъ, съ наклонненою на сторону головой, — двъ, съ лиліями въ рукахъ, — дтей въ длинныхъ накрахмаленныхъ ночныхъ рубахахъ и тому подобное, изъ чего слдовало заключать, что владлица книгъ въ это время не питала той непріязни къ Риму, какую она обнаруживала въ прежніе годы своей религіозной жизни. Длинная полоса вышиванья, съ готическимъ рисункомъ, еще боле обличала настоящій образъ ея мыслей, и особ, замчавшей вс эти подробности, когда ни кто не обращалъ на нее вниманія, показалось очень забавнымъ, что точность ея предположеній подтвердилась появленіемъ огромнаго лакея, который громкимъ голосомъ доложилъ о Гонимэн и ввелъ его въ комнату.

— C’est le directeur. Пойдемте покурить въ мою комнату, Пенъ, проворчалъ Флоракъ, когда вошелъ Гонимэнъ, чуть ступая по ковру, съ сладенькой улыбкой, которая перешла въ краску, лишь только онъ увидалъ племянника своего, Клэйва, сидвшаго подл княгини. Такъ вотъ тотъ дядя, который говорилъ госпож де-Флоракъ о Клэйв и его отц. Чарльзъ былъ, по-видимому, въ обстоятельствахъ очень удовлетворительныхъ. Чтобъ пожать руку своего дорогаго Клэйва, онъ протянулъ дв перчатки, блыя какъ снгъ, и только что съ иголочки, Флоракъ и мистеръ Пенденнисъ исчезли изъ комнаты при появленіи его, и потому нельзя дать подробнаго и точнаго отчета объ этомъ умилительномъ свиданіи.

Когда я выходилъ изъ отеля, у подъзда стояла коляска, запряженная парой отличнйшихъ коней, на дверцахъ ея разрисованы были маленькія-премаленькія герцогскія коронки, подъ каждой былъ вензель, такъ разборчиво написанный, какъ гвоздеобразныя надписи на одной изъ лейярдовыхъ ассирійскихъ колесницъ: я догадался, что княгиня намрена хать со двора, чтобъ подышать воздухомъ.

Клэйвъ прошелъ мимо праддовскаго банкирскаго дома въ Сити, не подумавъ завернуть въ него, чтобъ повидаться съ своими родными. Длами завдывалъ теперь одинъ мистеръ Ньюкомъ, такъ какъ мистеръ Бэрнсъ находился въ Ньюком, а баронетъ едва ли вернется когда нибудь въ контору. Но Клэйвъ не могъ не сдлать визита дамамъ, и не дальше какъ на другой день, разумется, по одной только обязанности, отправился въ Паркъ-Лэнъ.

— Господа ухали на прошлой недл, вскор посл свадьбы, сказалъ Клэйву, сопровождавшій ихъ въ Баденъ, лакей, который отворялъ ему дверь и съ-разу узналъ его: Сэръ Брэйанъ, слава Богу, здоровъ, сэръ. Ихъ фамилія въ Брайтинг. Миссъ Ньюкомъ живетъ съ грандмаманъ въ Лондон, на Квинъ-Стрит, въ Мэйфэр.— Лакированныя двери затворились, мдный молотокъ отозвался Клэйву своимъ обычнымъ насмшливымъ звукомъ, и молодой человкъ спустился съ лстницы, нсколько озадаченный. Надо ли говорить, что онъ нарочно былъ въ клуб и справлялся въ адресъ-каледар о номер дома лэди Кью въ Квинъ-Стрит? Ея сіятельство наняла меблированную квартиру на лтній сезонъ, и потому между обитателями Квинъ-Стрита не оказалось подобнаго благороднаго имени.

Мистера Гобсона не было дома, то есть: Томасу приказано было не принимать въ извстные дни, или до извстнаго часу, такимъ образомъ тетушка Гобсонъ видла Клэйва, сама не бывъ видима молодымъ человкомъ. Не могу вамъ сказать, какъ онъ сожаллъ объ этой неудач. Такимъ образомъ, вс его визиты, требуемые приличіемъ, были кончены, и онъ пошелъ обдать къ Джэмсу Бинни, посл чего отправился на rendez-vous, назначенное ему на тотъ вечеръ нкоторыми изъ холостыхъ его пріятелей.

Глаза Джэмса Бинни просіяли отъ удовольствія, когда онъ увидлъ своего Клэйва, молодой человкъ, послушный отцовскому наказу, поспшилъ на Фицройскій-сквэръ, тотчасъ же по вступленіи во владніе прежней своей квартирой, которая оставалась за нимъ и во время его отсутствія. Старая мебель, и украшенные рзной работой шкафы, портретъ отца, уныло выглядывавшій изъ рамы, произвели на Клэйва какое-то странное впечатлніе въ день его прізда. Нтъ ничего удивительнаго, что онъ былъ радъ выбраться изъ уединенія, населеннаго множествомъ грустныхъ воспоминаній и бжать на гостепріимный Фицрой-сквэръ, къ своему опекуну и другу.

Джэмсъ не поправился здоровьемъ въ десятимсячное отсутствіе Клэйва. Посл паденія, онъ не могъ свободно ходить или заниматься привычными ему упражненіями. Ему также трудно было здить верхомъ, какъ покойнику мистеру Гиббону, на котораго Джэмсъ нсколько походилъ съ лица и философія котораго находила въ нашемъ пріятел-Шотландц горячаго приверженца. Съ отъздомъ полковника, Джэмсъ не рдко вступалъ въ диспуты съ мистеромъ Гонимэномъ, за бутылкой Бордосскаго, по поводу знаменитыхъ XV и XVI главъ Упадка и Паденія Западной Римской имперіи, и поражалъ на голову почтеннаго пастора. Джэмсъ, подобно многимъ другимъ скептикамъ, былъ чрезвычайно упрямъ, и съ своей стороны былъ твердо убжденъ, что вс пасторы столько же врятъ въ свои обряды, какъ римскіе авгуры. Правда, что при этихъ диспутахъ, бдный Гонимэнъ, убгая отъ нападающаго Джэмса, ронялъ одну за другою части своего вооруженія, но, по окончаніи битвы, Чарльзъ Гонимэнъ подбиралъ ихъ снова, отиралъ до-суха, и снова надвалъ на себя.

Искалченный паденіемъ и принужденный сидть дома, гд извстное намъ общество мало занимало его, Джэмсъ Бинни искалъ отрады въ наслажденіяхъ стола и пользовался ими тмъ безотчетне, чмъ мене позволяло ему здоровье. Плутишка Клэйвъ замтилъ огромное улучшеніе въ коммисаріат Бинни, съ послдняго пребыванія здсь полковника, лъ за его столомъ съ благодарностью и не говорилъ, ни слова, нсколько времени онъ скрывалъ даже отъ насъ, что мистриссъ Мэккъ до-крайности наскучаетъ доброму джентльмену, что Бинни чахнетъ отъ ея нжностей, старается удаляться отъ нея и безпрестанно дремлетъ въ своихъ вольтеровскихъ креслахъ, бываетъ веселъ тогда только, когда приходитъ кто-нибудь изъ знакомыхъ вдовушки или она уходитъ со двора, онъ дышетъ свободне, когда ея нтъ, и пьетъ вино аппетитне, когда избавляется отъ невыносимаго бремени ея присутствія.

Я утверждаю, что великія несчастья въ жизни — ничто: потеря состоянія — просто укушеніе мухи, потеря жены — сколько мужей пережили это горе и потомъ женились снова, какъ-будто ничего не бывало? Не то тяжело, что вы потеряли, а то, что вы должны выносить каждый день. Я не могу себ представить ничего ужасне, какъ, посл долгой, привольной холостой жизни, сидть изо дня въ день съ хорошенькой, но не дальняго ума женой, отвчать ей на пустыя рчи о погод, хозяйств и тому подобномъ, кстати улыбаться, когда она расположена быть веселой (смхъ этотъ хуже слезъ), и приноровлять разговоръ къ уровню ея ума, зная, что слово, употребленное не въ обыденномъ его значеніи, не будетъ понято вашей прекрасной приготовительницей чая. Женщины легко выносятъ эту безсмысленную жизнь: у нихъ на роду написано быть ханжами. Какая добрая женщина не улыбается по временамъ при шуткахъ и разсказахъ мужа или отца, и не была бы готова улыбаться за чаемъ, завтракомъ и обдомъ, если бъ только ему хотлось шутить или разсказывать? Лесть — ихъ натура, увиваться, льстить и дурачить кого-нибудь — дло каждой женщины. Она не женщина, если не исполняетъ этой обязанности. Но мужчины не надлены такимъ запасомъ ханжества или долготерпнія, они чахнутъ, когда имъ скучно, или бгутъ въ клубъ, въ трактиръ, для развлеченія. Говоря сколько можно деликатне и избгая всякихъ грубыхъ выраженій, я долженъ сказать, что мистриссъ Мэккензи, при всей ея веселости и любезности, мало-по-малу уничтожала своего своднаго брата, эсквайра Джэмса Бинни, что она была для него моровой язвой: отравляла его атмосферу, повергала въ безчувствіе его члены, отгоняла отъ него сонъ, что со дня на день, по мр того, какъ она расточала своему дражайшему Джэмсу пошлыя изъявленія любезности и нжности, дражайшій Джэмсъ становился боле и боле грустнымъ. И никто не зналъ, какая сндаетъ его болзнь. Онъ обратился къ медикамъ, принималъ маковое молоко, мандрагору, пилюли, и все напрасно: ртуть въ барометр бднаго Джэмса опускалась ниже и ниже. Если ему приходило въ голову хать въ Брэйтонъ и Чельтенгэмъ — прекрасно! Какія бы ни были у мистриссъ Мэккензи важныя дла, какія бы удовольствія ни предстояли ея душечк Рози — а въ ея лта, милая моя мистриссъ Ньюкомъ, говорила вдовушка, кто не захотлъ бы сдлать все, чтобы доставить удовольствіе юному созданью?— ни при какихъ обстоятельствахъ я не могу и подумать оставить моего бднаго братца.

Мистриссъ Мэккензи имла самое высокое понятіе о своихъ правилахъ, мистриссъ Ньюкомъ была такого же понятія объ ней. Эти дв дамы очень подружились въ продолженіе послднихъ мсяцовъ. Марія, по обыкновенію своему, благодарила Бога за то, что онъ надлилъ со умомъ и добродтелью, и милостиво допускала мистриссъ и миссъ Мэккензи въ кругъ поклонниковъ ея добродтелей и дарованій.

Когда почтительный Клэйвъ, на другой день посл прізда, обдалъ у мистера Джэмса, дамы, но смотря на восхищеніе при вид возвратившагося молодаго человка, отправлялись на вечеръ къ его тетк. Цлый день он только и говорили, что о княз и княгин, которые также приглашены были къ обду на Брэйанстонскій-скверъ. Ахъ, Боже ты мой! ворчалъ Джэмсъ Бинни: хотлъ бы я, чтобъ эти князь и княгиня провалились сквозь землю: съ-тхъ-поръ, какъ вы познакомились съ ними, я не слышу отъ васъ ни о чемъ другомъ.

Клэйвъ, какъ благоразумный человкъ, ни слова не говорилъ ни о княз, ни о княгин, съ которыми онъ имлъ честь видться, какъ намъ извстно, въ тотъ же самый день. Но посл обда, Рози шепнула своей мамаш что-то на ухо, та обняла Рози, поцловала и назвала душечкой — умницей.— Какъ бы вы думали, Клэйвъ, что она говоритъ? сказала мистриссъ Мэккъ: удивляюсь, какъ мн самой не пришло это на мысль.

— Что жь такое, мистриссъ Мэккензи? спросилъ Клэйвъ, улыбаясь.

— Она говоритъ: отчего бы и вамъ не похать съ нами къ вашей тетушк? Мы уврены, что мистриссъ Ньюкомъ будетъ рада васъ видть.

Рози, приложивъ свою ручку къ устамъ мамаши, возразила: — Зачмъ вы это говорите, шалунья мамаша? Не правда ли, что мамаша шалунья, дядюшка Джэмсъ? За этой выходкой слдуютъ новые поцлуи, изъ которыхъ одинъ достается на долю дядюшк Джэмсу, и когда Рози уходитъ одваться, мамаша плачетъ отъ умиленія: Что за милое созданье! она вчно думаетъ о другихъ,— вчно.

Клэйвъ говоритъ, что онъ посидитъ и выкуритъ по трубк съ мистеромъ Бинни, если он позволятъ. Джэмсъ мняется въ лиц.— Мы эти вещи давно бросили, мой любезный Клэйвъ, давнымъ-давно бросили, восклицаетъ мистриссъ Мэккензи, выходя изъ столовой.

— За то занялись бордосскимъ, любезнйшій! шепчетъ Джэмсъ. Возьмемъ-ка другую бутылочку, да разопьемъ за здоровье дорогаго полковника и за скорое его возвращеніе: помилуй его Боже. А что, Клэйвъ? вдь Томъ счастливо отдлался отъ бды и славно помстилъ свой капиталецъ въ Бонделькондскомъ банк, говорятъ, ужь и дивидентъ выдается.

Клэйвъ ничего не зналъ о Бонделькондскомъ банк, кром немногихъ словъ въ письм отца, которое нашелъ утромъ въ Сити.— И меня щедро подарилъ, прибавилъ молодой человкъ, — посл чего оба собесдника выпили еще по стакану за здоровье полковника.

Мамаша и Рози, прежде чмъ отправиться къ мистриссъ Ньюкомъ, заходятъ въ столовую, показать свои нарядныя розовыя платья, и Клэйвъ закуриваетъ сигару на дорогу: то-то будетъ торжество въ собраніи, когда лице молодаго человка появится тамъ изъ-за облаковъ дыму!

XLI.
Старая исторія.

Многіе изъ римскихъ друзей Клэйва пріхали къ этому времени въ Лондонъ, молодой человкъ возобновилъ съ ними знакомство и скоро составился у него собственный свой кругъ. Онъ счелъ позволительнымъ обзавестись парой хорошихъ коней, и сталъ появляться въ парк между другими молодыми щеголями. Онъ и князь Монконтурскій были заклятыми союзниками. Лордъ Фергэмъ, который купилъ картину у Джона Джэмса, былъ задушевный другъ Клэйва, даже маіоръ Пенденнисъ признавалъ его молодымъ человкомъ съ пріятными манерами и хорошо принятымъ (какъ извстно было маіору) въ очень порядочныхъ домахъ.

Спустя нсколько дней, Клэйвъ здилъ въ Брэйтонъ для свиданія въ лэди Анной и сэромъ Брэйаномъ, и доброй тетушкой Гонимэнъ, у которой въ дом жилъ баронетъ, я полагаю, что онъ усплъ также разузнать, гд жила и лэди Кью, въ Мейфэр.

Но ея милости не было дома ни въ этотъ день, ни въ слдующій, и отъ Этели не приходило ни одной записочки къ кузену. Она не каталась въ парк по-прежнему. Клэйвъ, какъ ни хорошо былъ принятъ, не принадлежалъ однакожь къ тому большому свту, гд онъ наврное могъ бы встртить ее на каждомъ вечер. Каждое утро онъ читалъ ея имя въ газетахъ: вчера она была на бал у лэди такой-то, третьяго дня на министерскомъ runion у лэди такой-то. Сначала онъ скромничалъ на счетъ положенія сердечныхъ длъ, и не говорилъ никому ни слова о задушевной тайн.

И вотъ, онъ здитъ по Квинъ-Стриту, въ Мэйфэр, разодтый по послдней картинк, не пропускаетъ ни одного случая быть въ Парк, каждый разъ бываетъ въ опер — трата времени, какой нельзя бы было ожидать отъ молодаго человка, воспитаннаго какъ онъ. Наконецъ одинъ наблюдатель человческой природы замчаетъ его душевное состояніе, основательно догадывается, что онъ влюбленъ, и ршается сдлать ему кроткое увщаніе, при чемъ молодой человкъ, безъ сомннія давно желавшій доврить кому-нибудь свою тайну, сообщаетъ ему всю исторію, извстную намъ изъ предъидущаго: разсказываетъ, какъ онъ думалъ, что страсть его исцлилась и отчего, но когда онъ услыхалъ отъ Кью въ Неапол, что между графомъ и миссъ Ньюкомъ снизь разорвана, пламя любви снова вспыхнуло въ сердц Клэйва съ прежнимъ жаромъ. Онъ съ ума сходилъ, чтобъ увидться съ Этелью. Онъ поскакалъ изъ Неаполя ту же минуту, какъ только узналъ, что она свободна. Онъ провелъ десять дней въ Лондон, и ему не удалось взглянуть на нее. Эта — мистриссъ Маккензи такъ мн надодаетъ, что я не знаю, куда дваться, говорилъ бдный Клэйвъ: а бдная Рози готова писать ко мн записочки по два раза въ день. Она, въ самомъ дл, добрая двочка, и я когда-то думалъ-было — но — но — что прошло, то прошло! Ахъ, Пенъ! Я совсмъ не то ужь, что прежде! я несчастнйшій изъ смертныхъ!— Такимъ образомъ мистеръ Пенденнисъ сталъ повреннымъ мистера Клэйва на мсто отсутствовавшаго Джона Джэмса.

Эта роль, особенно на нсколько дней, была очень по душ настоящему біографу. Мн кажется, что влюбленные хоть не на долго занимательны для каждаго. Если вы знаете, что на вечер, куда вы приглашены, разыгрываются дв-три любовныя интриги — не правда ли, что вечеръ будетъ крайне занимателенъ и забавенъ? Вонъ Августъ Томкинсъ пробирается черезъ комнаты въ отдаленный уголъ, гд сидитъ скромная миссъ Гопкинсъ, вокругъ которой увивается безсмысленно усмхающійся Бомикинсъ, думая плнить гордую красавицу. Тамъ сидитъ разсянная миссъ Фанни, стараясь улыбаться, когда капитанъ толкуетъ ей о своей страсти, а пасторъ оглушаетъ ее своими комплиментами. Смотрите: внезапно лицо ея просіяло, глаза ея блестятъ отъ удовольствія при разсказахъ капитана, при комплиментахъ молодаго пастора. Этому причиной появленіе Августа, ихъ глаза встрчаются только на полсекунды, но этого довольно для миссъ Фанни. Продолжайте, капитанъ, свою болтовню! Продолжайте, молодой человкъ ваши пошлости! Въ послднія дв минуты свтъ перемнился въ глазахъ миссъ Фанни. То мгновеніе настало, о которомъ она мечтала, по которомъ она томилась цлый день. Какая разность въ интерес, представляемомъ собраніемъ людей философу, которому извстны подобные секреты, въ сравненіи съ тмъ интересомъ, какой чувствуетъ обыкновенный зритель, который прізжаетъ для того только, чтобъ кушать мороженое и глазть на наряды и красоту дамъ! Есть два расположенія духа, при которыхъ лондонское общество сносно для мужчины: быть дйствующимъ лицомъ въ одномъ изъ упомянутыхъ выше сентиментальныхъ представленій, или быть зрителемъ ихъ и подмчать вс ихъ оттнки. Что же касается простаго dessus de carte, не лучше ли во сто кратъ сидть въ волтеровскихъ креслахъ и читать глупйшую книгу, чмъ заниматься этой глупой комедіей?

И такъ, я не только сдлался повреннымъ Клэйва въ этомъ случа, но находилъ въ этомъ удовольствіе, выманивая у него секреты или скоре ободряя его къ открытію ихъ. Такимъ образомъ, сдлалась мн извстна большая часть предъидущей исторіи, такимъ образомъ я узналъ о бдствіяхъ Джэка Бельсайза, которыхъ только первую часть я слышалъ въ Лондон, куда онъ недавно возвратился для примиренія съ отцомъ, по смерти старшаго брата. Такимъ образомъ, тайная исторія лорда Кью досталась мн во владніе — позволимъ себ надяться — къ будущему услажденію публики и къ личной выгод лтописца. И много ночей, до самаго разсвтъ ходилъ Клэйвъ взадъ и впередъ по своей комнат или моей, повряя мн свою исторію, свое горе и свои восторги, съ восхищеніемъ припоминая слова и дйствія Этели, описывая ея красоту и бснуясь на жестокость, которую она оказывала ему.

Лишь только новый повренный услыхалъ имя очаровательницы молодаго влюбленнаго, мистеръ Пенденнисъ — сказать къ чести его — принялся заливать пламя Клэйва такимъ количествомъ воды, какое маленькой пожарной труб возможно излить на такой огромный пожаръ.— Миссъ Ньюкомъ? говорилъ повренный: да понимаете ли вы, на что простираете свои виды? Въ послдніе три мсяца, миссъ Ньюкомъ была величайшею львицей въ Лондон, царствующей красавицей, призовымъ скакуномъ, первой любимицей всего Бельгревскаго гарема. Ни одна молодая женщина въ этомъ году не приближалась къ ней, прошлогоднихъ она далеко опередила и просто заставила сгорть отъ стыда. Миссъ Блаккэпъ, дочь лэди Бланки Блаккэпъ, слыла въ глазахъ мамаши — чего можетъ-статься вы не знаете — величайшею красавицей послдняго сезона, и вс въ одинъ голосъ говорили, что молодой маркизъ Фэринтошъ поступилъ низко, оставивъ городъ и не предложивъ миссъ Блаккэпъ перемнить фамилію. Господь съ вами! Въ ныншній годъ, Фэринтошъ не хочетъ и смотрть на мисъ Блаккэпъ. Онъ застаетъ всхъ дома — я вижу, вы содрогаетесь, мой простодушный страдалецъ — когда прізжаетъ въ Квинъ-стритъ, да и лэди Кью, эта умнйшая въ Англіи женщина, по цлымъ часамъ слушаетъ лорда Фэринтоша, олуха, какого Гайдъ-Паркъ не видывалъ въ другомъ экземпляр. Какъ вы думаете, Клэйвъ, что хочетъ сдлать съ этой двушкой старая лэди Кью? Она хочетъ выдать ее за мужъ за человка, который боле другихъ иметъ преимуществъ. Если представится партія богаче и лучше лорда Фэринтоша, тогда Фэринтошу придетъ очередь не заставать дома лэди Кью. Есть ли между пэрами молодой человкъ не женатый и богаче Фэринтоша? Я запамятовалъ. Какъ не вздумаетъ кто-нибудь публиковать списокъ молодыхъ дворянъ, съ обозначеніемъ ихъ именъ, всу и чаятельныхъ богатствъ? Списокъ этотъ нуженъ не для мэйфэрскихъ матронъ: он знаютъ его наизусть — а для свтскихъ молодыхъ людей, для того, чтобъ они могли знать, сколько есть шансовъ на ихъ сторон и кто иметъ передъ ними перевсъ. Посмотримъ: во-первыхъ, молодой лордъ Гаунтъ, у него будетъ огромное состояніе, онъ тмъ боле интересный женихъ, что отецъ его въ гробу, но ему всего десять лтъ отъ-роду, и потому — едва ли онъ можетъ быть соперникомъ Фэринтошу.

Вы изумлены, мой бдный юноша? Вы находите съ моей стороны безчеловчнымъ говорить такъ низко о торгахъ и продаж, утверждать, что вашу возлюбленную, въ эту самую минуту, возятъ и водятъ по Мэйфэрскому рынку и предлагаютъ тому, кто больше дастъ. Можете ли вы считаться мшками съ султаномъ Фэринтошемъ? То, что я говорю, слишкомъ отзывается житейскими разсчетами, не такъ ли? Дйствительно такъ: но это истинно, какъ истинно существованіе аукціонной камеры, Кавказа или Виргиніи. Вдь Черкешенки тщеславятся тмъ, что ихъ выводятъ на продажу на торговую площадь, и степень ихъ въ обществ опредляется цною, которую за нихъ платятъ. И вы покупаете себ какую-нибудь новую пару платья, лошадь въ пятьдесятъ фунтовъ стерлинговъ, прикалываете грошевую розу въ петличку, скачете подъ ея окномъ и думаете выиграть такой призъ! О, безразсудный! Грошевую розу? Набейте деньгами свой кошелекъ. Пятидесяти фунтовая кляча! Да у любаго мясника есть такая же, если не лучше. Набейте кошелекъ деньгами. Благородная душа, полная мужества, любви и чести? Набейте кошелекъ деньгами — другая монета не ходитъ на рынк, по-крайней-мр на томъ, гд торгуетъ старая лэди Кью.

Этими убжденіями, полушуточными, полусерьзными, совтникъ Клэйва думалъ научить его мудрости въ дл любви, и совтъ былъ принятъ такъ, какъ принимаются вс совты въ подобныхъ случаяхъ.

Посл трехъ напрасныхъ визитовъ и письма къ миссъ Ньюкомъ, пришла наконецъ отъ нея записочка, слдующаго содержанія: Любезный Клэйвъ. Какая жалость, что вы не застали насъ, когда зазжали къ намъ. Завтра утромъ мы будемъ дома. Лэди Кью надется, что вы прідете къ завтраку. Ваша навсегда Э. Н.

Клэйвъ пріхалъ — бдный Клэйвъ! Онъ имлъ счастье пожать руку Этели и пальчикъ лэди Кью, състь баранью котлетку въ присутствіи Этели, поговорить съ лэди Кью о состояніи искусства въ Рим и описать послднія произведенія Гибсона и Макдональда. Визитъ продолжался не боле получаса. Ни на одну минуту Клэйва не оставляли одного съ Этелью. Въ три часа слуга доложилъ, что карета лэди Кью подана и нашъ молодой джентльменъ долженъ былъ встать и раскланяться, на подъзд онъ имлъ удовольствіе видть, какъ высокородный пэръ, маркизъ Фэринтошъ и графъ Россмонтскій вылзалъ изъ своего фаэтона и входилъ къ лэди Кью, въ сопроводивши слуги, съ маленькимъ букетомъ цвтовъ изъ Ковентъ-Гардена.

Случилось, что въ это время добренькая лэди Фэргемъ давала балъ, и супругъ ея, встртивъ Клэйва въ Парк, пригласилъ на балъ и его. Мистеръ Пелденнисъ также удостоился получить карточку. Клэйвъ захалъ за мною къ Бейсу и мы отправились на балъ вмст.

Хозяйка, улыбавшаяся каждому изъ гостей, встртила съ особеннымъ радушіемъ своего римскаго знакомаго. Вы съ родни миссъ Этели Ньюкомъ, дочери лэди Анны Ньюкомъ? Вы ея кузенъ? Она сегодня будетъ у насъ…— Вроятно, лэди Фэргемъ не замтила, что Клэйвъ смутился и покраснлъ при этомъ извстіи, такъ какъ она должна была заняться сотнею другихъ гостей. Клэйвъ нашелъ въ зал дюжину своихъ римскихъ знакомыхъ, дамъ молодыхъ и среднихъ лтъ, дурныхъ и хорошенькихъ: вс были рады видть его доброе, открытое, лицо. Домъ былъ убранъ роскошно, наряды дамъ великолпные, балъ прекрасный, хотя казалось нсколько скучнымъ, пока не совершилось событіе, о которомъ мы говорили дв страницы выше, въ аллегоріи мистера Томкинса и миссъ Гопкинсъ, именно до появленія лэди Кью и ея внучки.

Старая графиня, начавшая боле и боле походить на злую фею дтскихъ сказокъ, которую не приглашаютъ на крестины новорожденной принцессы, имла ту выгоду противъ своего двойника, что ее приглашали повсюду. Какъ, при ея лтахъ, хватало у нея силы бывать на всхъ обдахъ, вечерахъ, трудно объяснить, если не допустить, что она дйствительно была фея. Слдомъ за феей, вверхъ по мраморнымъ ступенямъ, шелъ высокородный Фэринтошъ, съ тмъ безсмысленнымъ видомъ, какимъ отличалась его милость. Этель держала въ рук по-видимому тотъ самый букетъ, который прислалъ ей маркизъ.

Клэйвъ, сознавался, что, не видя еще Этели, онъ ощущаетъ ея присутствіе. Но разв лэди Фэргемъ не говорила ему, что миссъ Ньюкомъ прідетъ? Этель, напротивъ того, не ожидая его встртить или не обладая предчувствіемъ любви, выразила изумленіе, когда увидла его: брови ея выгнулись дугой, глаза блеснули удовольствіемъ. Когда грандмаманъ вышла въ другую комнату, Этель сдлала знакъ Клэйву, и, удаливъ увивавшихся вокругъ нея влюбленныхъ юношей, призвала его къ аудіенціи, съ величественнымъ видомъ юной принцессы.

И дйствительно была она принцесса: это была именно та область, въ которой она господствовала. Превосходя другихъ умомъ и красотою, она была достойна царствовать въ такой сфер, по праву своихъ прекрасныхъ качествъ и по общему выбору. Клэйвъ чувствовалъ ея превосходство и свои недостатки, онъ подошелъ къ ней, какъ низшій подходитъ къ высшему. Можетъ-статься, ей пріятно было показать ему, какъ она приказываетъ окружавшей ее знатной молодежи удалиться, предупредивъ ихъ, что она желаетъ говорить съ своимъ кузеномъ, вонъ этимъ красивымъ молодымъ человкомъ съ свтлыми усами.

— Вы нашли здсь многихъ знакомыхъ? Вы въ первый разъ появляетесь въ свтъ? Хотите танцовать? Я представлю васъ миленькимъ двицамъ. Какія хорошенькія пуговки!

— Только это вы хотли мн сказать? спросилъ Клэйвъ, нсколько озадаченный.

— Что жь прикажете говорить на бал? Всякой ведетъ разговоръ прилично мсту. Если бъ я сказала капитану Кракторпу: какія хорошенькія пуговки! онъ пришелъ бы въ восторгъ. Но вы — у васъ душа выше пуговицъ, я вижу.

— Я, какъ вы сами сказали, не знакомъ съ обществомъ этого рода и, какъ видите, не привыкъ къ блистательной его бесд, возразилъ Клэйвъ.

— Какъ, вы ужь удаляетесь, а мы не видались чуть не цлый годъ, восклицаетъ Этель, самымъ натуральнымъ голосомъ: сэръ Джонъ Фобсбели, мн очень жаль, но — увольте меня отъ этого танца. Я только-что встртила своего кузена, съ которымъ не видалась цлый годъ, я хочу поговорить съ нимъ.

— Не моя вина, что вы не видали меня прежде. Я писалъ вамъ, что получилъ ваше письмо только мсяцъ назадъ. Вы не отвчали мн на второе изъ Рима. Ваше письмо все лежало на почт и доставлено мн ужь въ Неапол.

— Гд? спросила Этель.

— Я видлъ тамъ лорда Кью.— Этель принужденно улыбалась и длала ручки двумъ сестрицамъ, которыя въ эту минуту проходили мимо, съ своей мама.— Ахъ, такъ вы видли — здравствуйте, какъ ваше здоровье?— видли лорда Кью?

— И, увидавъ его, пріхалъ въ Англію, сказалъ Клэйвъ.

Этель посмотрла на него серьозно.— Что я должна понимать изъ этого, Клэйвъ? Вы пріхали сюда оттого, что въ Неапол слишкомъ жарко и что вы хотли увидться здсь съ вашими родными и знакомыми, n’est-ce pas? Какъ рада была мамаша, увидя васъ! Вы знаете, она любитъ васъ, какъ роднаго сына.

— Какъ? столько же, сколько Бэрнса, этого ангела! восклицаетъ Клэйвъ, съ горечью: невозможно.

Этель опять посмотрла на Клэйва. Она была расположена и желала въ эту минуту обращаться съ Клэйвомъ, какъ съ ничтожнымъ мальчикомъ, какъ съ тринадцатымъ младшимъ братомъ. Но въ лиц его и пріемахъ видно было, что онъ не позволитъ излишнихъ вольностей.

— Что бы вамъ пріхать мсяцемъ раньше? Вы видли бы сватьбу. Было что посмотрть. Клара и самъ Бэрнсъ были чрезвычайно милы.

— Да, зрлище было прекрасное и вмст трогательное, я увренъ. Бдный Чарльзъ Бельсайзъ не могъ присутствовать, по случаю смерти брата, и…

— И чего еще, позвольте васъ спросить, мистеръ Ньюкомъ? вскрикнула миссъ съ большимъ гнвомъ, отъ котораго розовенькія ноздри ея начали дрожать: я, право, не думала, что, при свиданіи съ вами посл нсколькихъ мсяцевъ отсутствія, я буду — оскорблена, да, оскорблена поминомъ этого имени.

— Нижайше прошу прощенія, сказалъ Клэйвъ, съ важнымъ наклоненіемъ головы:— Боже меня сохрани, чтобъ я былъ намренъ оскорблять ваши чувствованія, Этель! Я, какъ вы сами говорите, впервые появляюсь въ свтъ. Я толкую о вещахъ и людяхъ, о которыхъ мн не слдовало бы и поминать. Я долженъ бы былъ говорить о пуговицахъ, не правда-ли? которыя составляютъ приличный предметъ разговора, какъ вы изволили сами сказать мн. Но отчего же мн нельзя говорить о родственникахъ? Мистеръ Бельсайзъ, черезъ этотъ бракъ, иметъ честь быть вашимъ родственникомъ, даже я могу гордиться нкотораго рода родствомъ съ нимъ, хотя въ далекой степени. Какая честь для меня!

— Скажите, пожалуйста, что все это значитъ? вскрикиваетъ миссъ Этель, изумленная и, можетъ-быть, встревоженная. Правду сказать, онъ самъ не понималъ, что говоритъ. Онъ находился въ какомъ-то чаду во все продолженіе разговора съ нею, толпа молодыхъ людей, окружавшая ее, разожгла въ немъ гнвъ, онъ негодовалъ на самого себя за свою угодливость, злился на самого себя за ту поспшность и радость, съ какою явился на ея зовъ.

— Вотъ что все это значитъ, Этель, вскрикнулъ онъ, пользуясь удобнымъ случаемъ: когда человкъ детъ за тысячу миль, чтобъ видть васъ и пожать вашу руку, вамъ слдовало бы подать ему ее нсколько радушне, чмъ вы подали мн, когда родственникъ стучится у вашихъ дверей разъ, два, три, — вамъ слдовало бы принять его, когда вы встртились съ нимъ, вамъ слдовало бы обойдтись съ нимъ, какъ съ старымъ знакомымъ, не такъ, какъ вы обошлись со мной, когда милэди Кью удостоила меня пріемомъ, не такъ, какъ вы обходитесь съ этими глупцами, которые увиваются вокругъ васъ, кричитъ Клэйвъ, вн себя, скрестивъ руки и озирая толпу невиннйшихъ молодыхъ щеголей: глаза его такъ страшно блестли, что, казалось, онъ однимъ взглядомъ хотлъ бы снять дюжину ихъ головъ. Не удаляю ли я отъ миссъ Ньюкомъ ея поклонниковъ?

— Я не хочу вамъ отвчать, сказала она, кротко. Клэйвъ злился, но злость его не непріятна была для миссъ Ньюкомъ.

— Этотъ молодой человкъ, который подходилъ къ вамъ сейчасъ, продолжалъ Клэйвъ, этотъ сэръ Джонъ….

— Не за то ли вы гнваетесь на меня, что я отослала его прочь? сказала Этель, протягивая руку. Слышите, начинается музыка. Берите меня и вальсируйте со мной. Разв вы не знаете, что вы стучались не у моихъ дверей? сказала она, посмотрвъ ему въ лицо съ прежнимъ простодушіемъ и нжностью.

Этель закружилась съ нимъ по танцовальному залу, она торжествовала, вс прочія красавицы помрачались передъ нею, съ каждымъ кругомъ быстраго вальса, она становилась прекрасне, щеки оживлялись румянцемъ, въ глазахъ зажигался огонь, и тогда только, когда замолкла музыка, сла она задыхаясь, съ лучезарной улыбкой на устахъ — какъ видалъ я, много, много лтъ назадъ, Тальони, посл побднаго соло. Она кивнула Клэйву, въ знакъ благодарности. Казалось, они совершенно примирились. Лэди Кью вошла именно при конц вальса и надулась, увидя партнера Этели, но, въ отвтъ на ея замчаніе, Этель пожала милыми плечиками и съ выраженіемъ, которое, казалось, говорило: je le veux, подала руку своей грандмаманъ и, надмнно принявъ ее подъ свое покровительство, пошла прочь.

Другъ Клэйва съ вниманіемъ и любопытствомъ слдилъ за ходомъ всей предъидущей сцены и за вальсомъ, которымъ праздновалось примиреніе. Я долженъ вамъ сказать, что это лукавое, юное созданіе въ теченіе нсколькихъ послднихъ мсяцевъ составляло предметъ моихъ наблюденій и что я подмчалъ за нимъ точно такъ, какъ подмчалъ бывало въ зоологическомъ саду за прекраснымъ барсомъ, быстроглазымъ, лоснистымъ, стройнымъ и увертливымъ.

Глаза мои никогда не видали молодой кокетки боле блистательной, чмъ была миссъ Ньюкомъ, въ продолженіе втораго ея сезона: это истина. Въ первый годъ, являясь въ большой свтъ невстой лорда Кью, она вела себя незамтне и скромне. Притомъ же, въ этотъ первый сезонъ, вмст съ нею вызжала мать, которой миссъ Ньюкомъ, за исключеніемъ рдкихъ вспышекъ втрености, была неизмнно послушна. Но когда дуэньей ея явилась лэди Кью, молодая двушка, казалось, находила удовольствіе въ томъ, чтобъ досаждать старой лэди, и готова была танцовать съ самыми младшими сыновьями лордовъ, чтобъ сердить свою грандмаманъ. Такимъ-то манеромъ бдняжка молодой Кобли, получавшій отъ отца всего двсти фунтовъ стерлинговъ содержанія, безъ шутокъ сталъ думать, что Этель влюблена въ него, и уже спрашивалъ у молодыхъ людей совта, достаточно ли ему съ женой этого дохода, чтобъ прилично содержать домъ? Молодой Тэнди изъ Темпля, младшій сынъ лорда Скибберина, засдавшаго нкоторое время въ палат на сторон ирландскихъ католиковъ, также былъ плненъ очаровательной кокеткой, и не разъ, возвращаясь со мной домой пшкомъ съ вечеринокъ на другомъ конц города, онъ пускался въ разглагольствія о страстной любви своей къ Этели.

— Если вы такъ любите ее, отчего же не сдлать предложенія? спрашивалось у мистера Тэнди.

— Сдлать предложеніе! Предложеніе такой важной особ, восклицаетъ молодой Тэнди: она прекрасна, она восхитительна, она умна. Я ничего не видывалъ похожаго на ея глаза, глаза эти меня съ-ума сводятъ, да, сводятъ съ-ума, говоритъ Тэнди, ударяя себ по жилету, но со временъ Клеопатры не существовало кокетки боле отчаянной.

Съ тою же мыслію въ голов наблюдалъ и я сцену Клэйва съ миссъ Этелью, и, признаться, не безъ удивленія смотрлъ на молодую лэди, которая заставляла его такъ плясать. По окончаніи вальса, я поздравилъ его съ большими успхами въ танцахъ, сдланными имъ во время континентальнаго странствованія.— О вашей дам нечего и говорить, она восхитительна, сказалъ я: я всегда люблю смотрть когда танцуетъ миссъ Ньюкомъ, посл Тальони мн ни одна танцорка такъ не нравилась. Взгляните на нея теперь: шейка выпрямлена, ножка выдвинута, она готова летть. Счастливецъ лордъ Бостингтонъ!

— Вы на нее злы за то, что она обрзала васъ, ворчитъ Клэйвъ: помните — вы сами говорили, что обрзала, или забыли? Ваше самолюбіе оскорблено, вотъ почему вы смотрите такимъ зоиломъ.

— Можетъ ли миссъ Ньюкомъ помнить всхъ, кого ей представляютъ? возражаетъ другой: въ прошедшемъ году она, бывало, говорила со мной, потому что желала знать о васъ. Ныньче она ужъ не говоритъ ни слова, потому, вроятно, что не хочетъ о васъ знать.

— Чортъ возьми! Замолчите, Пенъ, кричитъ Клэйвъ, какъ школьникъ кричитъ другому, чтобъ тотъ не смлъ трогать его.

— Она не показываетъ виду что замчаетъ, видите, какъ она занята разговоромъ съ любезнымъ Бостингтономъ. Сладостный обмнъ возвышенныхъ мыслей! Однако жь она подслушиваетъ насъ и знаетъ, что мы говоримъ объ ней. Если вы на ней женитесь, Клэйвъ, что крайне нелпо, не считайте больше меня своимъ другомъ. Вы наврное перескажете ей, что я объ ней думаю, и она запретитъ вамъ принимать меня.

Клэйвъ пришелъ въ мрачную задумчивость, а собесдникъ продолжалъ:

— Да, она кокетка. Такая ужь у нея натура. Она желаетъ плнить каждаго, кто приближается къ ней. Она нсколько запыхалась отъ вальса, и вотъ притворяется, будто слушаетъ бднаго Бостингтона, который также задыхается, но старается отдуться, чтобъ говорить ей любезности. И какъ мило она слушаетъ! Глаза ея начинаютъ блестть.

— Что? сказалъ Клэйвъ, встрепенувшись.

Я не понималъ значенія этого внезапнаго восклицанія, да и не заботился знать, предполагая, что молодой человкъ очнулся отъ какой нибудь любовной грезы. Вечеръ приходилъ къ концу и Клэйвъ не покидалъ бала, пока не ухали миссъ Ньюкомъ и графиня Кью. Повидимому, между Клэйвомъ и его кузиной не было въ этотъ вечеръ дальнйшихъ объясненій. Молодую лэди проводилъ къ экипажу капитанъ Кракторпъ, а сэръ Джонъ Фобсби имлъ счастье сопровождать старую графиню, неся подъ рукой розовую сумку съ шалями и проч., на которой красовалась корона съ вензелемъ ея сіятельства. Клэйвъ сдлалъ-было движеніе впередъ, но пальчикъ миссъ Ньюкомъ веллъ ему остаться.

Клэйвъ и два друга его въ ‘Подворь ягненка’ условились обдать въ Гринвич, въ слдующую субботу, но утромъ этого дня онъ извстилъ насъ, что намренъ хать къ тетушк, миссъ Гонимэнъ, и просилъ освободить его отъ даннаго слова. Людямъ нашего званія, суббота — праздничный день. Мы пригласили Ф. Бэйгэма, эсквайра, и, предположивъ провести вечеръ весело, не хотли отказаться отъ удовольствія по случаю отсутствія нашего юнаго Римлянина. И такъ, мы отправились къ лондонской бриджской станціи рано утромъ, чтобъ до обда имть время подышать воздухомъ въ гринвичскомъ парк. По странному стеченію обстоятельствъ, у станціи встртили мы экипажъ лэди Кью, который остановился у Брэйтонскаго подъзда, и изъ экипажа вышла миссъ Этель съ двушкой.

Только-что миссъ Ньюкомъ и двушка ея вошли въ Брэйтонскую станцію, какъ тутъ же, по другому странному стеченію обстоятельствъ, очутился, какъ бы вы думали, кто? Мистеръ Клэйвъ. Что можетъ быть естественне и обязательне для Клэйва, какъ навстить тетушку миссъ Гонимэнъ? Что можетъ быть проще желанія миссъ Этели провести субботу и воскресенье съ больнымъ отцемъ и отдохнуть въ эти два дня посл пяти утомительныхъ вечеровъ? Что жь дурнаго, что родственники дутъ вмст, тмъ боле, что молодую лэди сопровождаетъ ея камеристка?

Нелпо было бы требовать отъ біографа чтобъ онъ зналъ все, даже то, что происходитъ и конфиденціально говорится въ вагон перваго класса между двумя любовниками, конечно важные, серьозные историки изъявляютъ притязаніе на дивную степень всезнанія, повствуя намъ о таинственнйшихъ сборищахъ заговорщиковъ, о секретныхъ свиданіяхъ монарховъ съ министрами, наконецъ о тхъ сокровенныхъ помыслахъ и побужденіяхъ этихъ особъ, о которыхъ сами они не вдали, но все, за что настоящій бытописатель можетъ поручиться своею, извстною всякому, правдивостью, такъ это единственно за то, что въ извстный день, извстныя лица имли между собой разговоръ, результаты котораго были такіе-то и такіе-то. Разумется, онъ догадывается о многомъ, что происходило, такъ какъ онъ знаетъ характеры этихъ особъ и собралъ кой-какія свднія объ ихъ свиданіи. Не подумайте, чтобъ я подкупилъ камеристку, или чтобы разговоръ былъ переданъ мн двумя горожанами, которые сидли въ одномъ съ ними вагон, однако не могли подслушать ни единаго слова. Если бъ даже Клэйвъ и Этель взяли особое купэ, я и тогда бы могъ смло сказать, что происходило, но купэ занято было другими тремя молодыми горожанами, которые цлую дорогу курили.

— И такъ, говоритъ шляпка на ухо шляп: извольте отвчать мн, правда ли это, что вы были безъ ума влюблены въ Рим въ миссъ Фримэнъ и что потомъ вы очень ухаживали за третьей миссъ Бальоль? Написали вы ея портретъ? Наврное, написали. Вы, живописцы, вчно выдаете себя за обожателей чернокудрыхъ двъ, потому что ихъ писали Тиціанъ и Рафаэль. Что, у Форнарины, красные волоса? Какъ, мы ужь въ Кройдон!

— Форнарина, отвчаетъ шляпк шляпа,— если только эта картина Боргезской галлереи оригинальная или портретъ ея — вовсе не красавица, глаза и ротъ вульгарные, цвтъ лица красно-черный. Она такъ дурна, что я готовъ, по этой причин, признать ее за дйствительность, вдь мужчины влюбляются въ свою фантазію, или, скоре, всякая женщина, въ глазахъ любовника — красавица. Вы знаете, какъ стара была Елена.

— Не знаю ничего подобнаго или лучше не знаю ничего объ ней. Кто такая была Елена? спрашиваетъ шляпка. Въ-самомъ-дл, она ничего не знала объ Елен.

— Это длинная исторія и такой старинный скандалъ, что не къ чему повторять его, сказалъ Клэйвъ.

— Вы толкуете объ Елен нарочно для того, чтобъ отвлечь разговоръ отъ миссъ Фримэнъ, вскрикиваетъ молодая лэди: отъ миссъ Бальоль, хочу я сказать.

— Готовъ говорить, о чемъ вамъ угодно, извольте только назначить, которую жертву изорвать въ куски прежде другой, сказалъ Клэйвъ.

Сидть въ одномъ вагон, глазъ на глазъ съ нею, смотрть въ эти чудные, свтлые глазки, видть эти волшебныя ямочки на щекахъ, слышать ея сладостный голосъ, звучащій милымъ хохотомъ, имть въ полномъ распоряженіи цлыхъ полтора часа времени, на перекоръ всмъ аргусамъ, бабкамъ, свтскимъ приличіямъ — все это такъ восхищало молодаго человка, наполняло тло и душу его такимъ наслажденіемъ, что не удивительно, если онъ былъ бодръ, живъ и веселъ.

— Значитъ, вы знали о моихъ похожденіяхъ? спросилъ Клэйвъ. Увы! въ эту минуту поздъ шелъ уже у Рейгэта, передъ ними летлъ Гаттонъ-паркъ на крыльяхъ втра.

— Я знаю многое, говоритъ шляпка, помахивая благоуханными локонами.

— И вы не отвчали мн на второе письмо?

— Мы были въ большомъ затрудненіи. Не всегда можно отвчать на письма молодыхъ людей. Я со страхомъ отвчала на записку, которую получила изъ Чарлоттъ-Стрита, съ Фицройскаго сквэра, говоритъ шляпка: Нтъ, Клэйвъ, мы не должны писать другъ-другу, продолжала она серьозне: или, если писать, такъ рдко, рдко. Я встртила васъ здсь совершенно случайно, увряю васъ, и если на послднемъ бал у Лэди Фергэмъ сказала мелькомъ, что поду сегодня къ пап, въ Брэйтонъ, то никакъ не воображала встртить васъ въ позд. Но вы здсь и длать нечего, я должна вамъ сказать, что есть препятствія.

— Какъ, новыя препятствія? вскрикнулъ Клэйвъ.

— Какой вздоръ, безразсудный молодой человкъ! Препятствія все т же, какія были и будутъ. Когда вы узжали, то есть, когда оставляли насъ въ Баден, вы знаете, что это было къ лучшему. Вы должны были учиться и не могли тратить времени по-пустому въ семь больныхъ и дтей, У каждаго своя профессія — вы избрали ту, которая вамъ больше нравилась. Мы такъ близки другъ къ другу по родству, что можемъ любить другъ-друга, какъ братъ сестру. Не знаю, бы сказалъ Бэрнсъ, если бъ онъ слышалъ, что я говорю. Гд бы ни были вы и вашъ батюшка, я не могу думать объ васъ иначе, какъ… но вы сами это знаете. Я всегда буду одна и та же, всегда. Въ насъ есть чувствованія, которыя, надюсь, не Измнятся никогда, хотя, позвольте вамъ сказать, я намрена не говорить объ нихъ въ другой разъ. Ни вы, ни я не можемъ измнить нашего положенія, и потому должны пользоваться имъ, какъ возможно. Вы будете отличнымъ живописцемъ, а я — кто знаетъ, что со мной служится? Что сегодня будетъ, я знаю: я увижу папа и мамашу, и буду счастлива, какъ могу, до утра понедльника,

— Знаете ли, чего бы я желалъ теперь? сказалъ Клэйвъ.— Поздъ съ шумомъ и свистомъ входилъ въ тоннель.

— Чего? сказала въ потьм шляпка: локомотива ревла такъ громко, что Клэйвъ принужденъ былъ наклониться къ самой шляпк, чтобъ сказать:

— Я желалъ бы, чтобъ тоннель обрушился на насъ, или чтобъ мы могли хать вчно.

Тутъ въ вагон произошла суматоха, камеристка и, кажется, сама миссъ Этель вскрикнули. Лампа на верху горла такъ тусило, что въ вагон было почти совершенно темно. Не удивительно, если камеристка перепугалась! Но дневной свтъ проглянулъ и вс желанія бднаго Клэйва кататься цлую вчность — были въ одно мгновеніе разсяны неумолимымъ солнцемъ.

Ахъ, зачмъ позд былъ скорый? Предположите тяжелый поздъ, и тотъ пришелъ бы къ концу. Станція. ‘Пожалуйте билеты’, говорятъ — Клэйвъ подаетъ три: свой, Этели и ея двушки. По моему мннію, онъ былъ въ прав отказаться отъ Гринвича для такой поздки. Мистеръ Кунъ съ экипажемъ ожидалъ миссъ Этель. Она пожала руку Клэйва, въ отвть на его пожатіе.

— Могу я быть у васъ и васъ видть? сказалъ онъ.

— Можете быть и видть мама — да.

— А гд вы живете?

— Вотъ прекрасно! Гд жь какъ не у миссъ Гонимэнъ?

Клэйвъ разразился хохотомъ. Да и онъ туда же детъ! Разумется, у тетушки Гонимэнъ не найдется мста для него, потому что весь домъ занятъ другими Ньюкомами.

Прелюбопытный случай была ихъ встрча, однакожъ лэди Анна заблагоразсудила не говорить ни слова объ этомъ обстоятельств почтенной грандмаманъ. Я самъ затрудняюсь ршить, какой бы лучше выбрать путь при такихъ обстоятельствахъ, путей открытыхъ представлялось много. Если они такъ далеко хали вмст, должно ли имъ и дале хать вмст? Предположимъ, что они дутъ въ одинъ и тотъ же домъ въ Брэйтон: можно ли имъ хать въ одномъ и томъ же экипаж, разумется съ Куномъ и двушкой? Предположимъ, что они случайно встртились у станціи: слдуетъ ли имъ ссть въ разные экипажи? Спрашиваю каждаго джентльмена и отца семейства: когда онъ былъ по-уши влюбленъ въ ныншнюю свою супругу, мистриссъ Броунъ, если бъ онъ встртилъ ее дущею съ горничной въ почтовой карет, въ которой есть свободное мсто, что бы онъ сдлалъ тогда?

XLII.
Оскорбленная невинность.

Отъ Клэйва Ньюкома, эсквайра, къ подполковнику Ньюкому, кавалеру ордена Бани.

Брэйтонъ. 12 іюня 18 —

Дражайшій батюшка.— Такъ-какъ въ Неапол становилось несносно жарко и вы желали, чтобъ я халъ въ Англію навстить мистера Бинни, я отправился по вашему приказу, и вотъ ужь три недли, какъ я здсь, и пишу къ вамъ изъ гостиной тетушки Гонимэнъ въ Брэйтон, гд вы обдали въ послдній разъ передъ отъздомъ въ Индію. Побывавъ въ Фогъ-Корт, я нашелъ тамъ вашъ щедрый гостинецъ и употребилъ часть денегъ на покупку верховой лошади, на которой разгуливаю теперь въ Парк, съ другими молодыми франтами. Флоракъ въ Англіи, но онъ не нуждается въ вашемъ великодушіи. Подумайте только! Онъ теперь prince de Moncontour — это второй титулъ фамиліи герцога Иврійскаго, и monsieur le comte de Florae, ни больше ни меньше, какъ duc d’Ivry, въ-слдствіе кончины старика. Я увренъ, что супруга покойнаго герцога сократила ему жизнь. Ахъ, что за женщина! Она была виновницей дуэли графа Кью съ однимъ Французомъ, что въ свою очередь было причиной многихъ бдъ и семейныхъ раздоровъ, какъ сейчасъ увидите.

Во-первыхъ, въ слдствіе дуэли и по случаю разности въ характерахъ, бракъ между Кью и Э. Н. разстроился. Я встртилъ лорда Кью въ Неапол, съ матерью и братомъ: премилые люди, вы бы полюбили ихъ. Рана и послдовавшая болзнь Кью во многомъ измнила его. Онъ сталъ гораздо солидне прежняго, пересталъ дурачиться, говоритъ, что до-сихъ-поръ жилъ безъ пути и пользы, и желаетъ исправиться. Распродалъ лошадей и бросилъ старые грхи. Однимъ словомъ, сдлался самымъ порядочнымъ и степеннымъ человкомъ.

При свиданіи со мной, онъ разсказывалъ мн, что призошло между нимъ и Этелью, о которой онъ отзывается чрезвычайно лестно и благосклонно, сознаваясь впрочемъ, что они не могли бы быть счастливы въ супружеской жизни. Посл этого, дорогой мой батюшка, вы легко догадаетесь, что, кром желанія видть мистера Бинни, у меня была и другая причина поторопиться возвращеніемъ въ Англію. Если нужно говорить прямо, будьте уврены, я ничего и никогда не скрою отъ васъ. Объ одной тайн, которая чертовски мучила меня въ продолженіе послднихъ десяти мсяцевъ, я много не говорилъ, потому что напрасно было толковать объ ней и наскучать вамъ разсказами о моемъ гор и страданіяхъ.

И такъ, когда мы были въ Баден, въ прошедшемъ сентябр и Э.— за одно со мною — писала къ вамъ письма, можете себ представить, какія питалъ я чувствованія къ такому прекрасному юному существу. Правда, она иметъ много недостатковъ, но я столько же люблю ее за эти недостатки, сколько за добрыя ея качества. Да, я былъ влюбленъ въ нее до безумія и, зная, что она помолвлена за лорда Кью, поступилъ точно также, какъ поступили вы, когда непріятель былъ не по вашимъ силамъ: я бжалъ. Два, три мсяца я сходилъ съ-ума. Въ Рим, однакожь, я началъ смотрть на вещи равнодушне, аппетитъ, которымъ надлила меня природа, воротился, и подъ конецъ сезона я чувствовалъ себя необыкновенно веселымъ и счастливымъ въ обществ миссъ Бальоль и миссъ Фримэнъ, но когда Кью, въ Неапол, разсказалъ мн о томъ, что случилось, въ сердц моемъ произошло новое изверженіе, и я, какъ сумасшедшій, летлъ, почти безъ сна, въ Лондонъ, чтобы хоть разъ взглянуть на ясныя очи Э. Н.

Она теперь въ этомъ самомъ дом, во второмъ этаж, съ одною теткой, между тмъ какъ другая отдаетъ ей квартиру. Съ прізда моего въ Лондонъ, я видлся съ нею очень рдко, сэръ Брэйанъ и лэди Анна проводятъ сезонъ не въ Лондон, и Этель каждую недлю вызжаетъ, разъ по двнадцати, то на обдъ, то на балъ, съ старою лэди Рью, которая не любитъ ни васъ, ни меня. Случайно услыхавъ отъ Э., что она детъ къ роднымъ въ Брэйтонъ, я осмлился проводить ее до вагона (я не сказалъ ей однакоже, что прождалъ ее на станціи битыхъ три часа) и мы совершили поздку вмст, она была чрезвычайно мила и любезна, и, хотя я столько же въ прав разсчитывать на руку какой нибудь принцессы королевской крови, все-таки я не могу не любить для, не томиться по ней. Вроятно и тетушка Гонимэнъ догадалась, что я влюбленъ въ Э., потому что старушка покосилась, когда увидала меня. Дла дядюшки Чарльза, по-видимому, опять въ очень хорошемъ положеніи. Я видлъ его разодтаго въ пухъ у madame de Moncontour, доброй старушки, которая, картавя, пропускаетъ буквы, хотя Флоракъ и не подозрваетъ ихъ отсутствія. Пенденнисъ и Уаррингтонъ наврное послали бы вамъ усерднйшій поклонъ. Пенъ, по прежнему, много думаетъ о себ, но на дл гораздо добре, чмъ съ виду. Ф. Бэйгэмъ здравствуетъ и благоденствуетъ также по прежнему.

Здоровье мистера Бинни плоховато, а мистриссъ Мэккъ — но вдь у васъ правило, за глаза не говоритъ о дамахъ ничего дурнаго — и я умолкну о мистриссъ Мэккъ, скажу только, что она совсмъ завладла дядюшкой Джэмсомъ, и, кажется мн, тяготитъ его порядочно. Рози мила и весела, какъ всегда, и выучила дв новыя псни, но… какъ сердце мое занято другой, и мн кажется гршно и неловко быть въ обществ Рози и ея мамаши. Он страхъ какъ подружились съ Брэйанстонскимъ скверомъ, и мистриссъ Мэккъ безпрестанно толкуетъ о тетушк Гобсонъ, какъ о женщин возвышеннйшихъ качествъ, въ чемъ, могу васъ уврить, вполн соглашается и тетушка Гобсонъ.

Прощайте, дражайшій батюшка, листъ весь исписанъ, я желалъ бы взять васъ подъ руку, походить съ вами по городу и поговорить съ вами побольше, но на этотъ разъ и того довольно, вы теперь знаете почти все, знаете также, что васъ по прежнему любитъ сынъ вашъ,

К. Н.

Когда мистеръ Клэйвъ появился у Стейнскихъ садовъ, и, выйдя изъ экипажа, высадилъ изъ него миссъ Этель, тетушка Гонимэнъ, разумется, обрадовалась племяннику и привтствовала его легкимъ поцлуемъ, чтобъ выразить ему свое удовольствіе за его визитъ. Но на другой день, въ воскресенье, когда Клэйвъ, съ очаровательнйшей улыбкой на лиц, пришелъ изъ своей гостинницы къ завтраку, миссъ Гонимэнъ едва перемолвила съ нимъ два-три слова во все время закуски, посматривала на него изъ-подъ праздничнаго чепца очень не ласково, и слушала его разсказы объ Италіи очень не благосклонно, прерывая ихъ одними: О! а! въ самомъ дл! По окончаніи завтрака, переполоскавъ чашки, она подлетла къ Клэйву съ такимъ трепетаньемъ перьевъ, съ такою краснотой зоба и съ такимъ гнвомъ въ движеніяхъ, какіе выказываетъ насдка, имющая причину думать, что вы угрожаете ея цыплятамъ. Она, говорю, подлетла къ Клэйву, и вскрикнула: ‘Только, не у меня въ дом, Клэйвъ — не у меня въ дом, прошу васъ понять это!‘

Клэйвъ, съ изумленнымъ видомъ, сказалъ: — Не безпокойтесь, мадамъ, я никогда этого не длалъ въ вашемъ дом, зная, что вы этого не любите. Я шелъ на сквэръ.

Молодой человкъ приготовлялъ сигару и потому предполагалъ, что гнвъ тетушки относится къ этому дйствію.

— Вы очень хорошо понимаете, о чемъ я говорю, сэръ! Не думайте провести меня, прикидываясь простячкомъ. У меня сегодня обдъ въ половин втораго. Вы можете обдать или нтъ, какъ вамъ угодно.— И старая лэди шмыгнула изъ комнаты.

Бдный Клэйвъ, въ горестномъ смущеніи, стоялъ и вертлъ въ рукахъ сигару, тутъ вошла служанка мистриссъ Гонимэнъ, которая также усмхалась съ какимъ-то особеннымъ лукавствомъ.

— Ради Бога, Анна, скажи, изъ чего вся эта суматоха? спросилъ Клэйвъ: на что сердится тетушка? Ты чему ухмыляешься, старая?

— Убирайтесь-ка, по-добру — по здорову, мистеръ Клэйвъ, отвчала Анна, стряхивая скатерть.

— Убираться? зачмъ и куда?

— Не-ужто вы и вправду не догадываетесь, мистеръ Клэйвъ? возражаетъ служанка мистриссъ Гонимэнъ, усмхаясь пуще прежняго: Да, премилая барышня, я не видывала лучше, и сказала своей миссисъ: Ну, миссъ Марта, вотъ-такъ парочка! Миссисъ разсердчала, и слышать не хочетъ.

— Чего не хочетъ слышать, старая колдунья? крикнулъ Клэйвъ, который, въ продолженіе двадцати лтъ, привыкъ давать ей подобныя имена.

— А того, что молодой баринъ и молодая барышня цловались въ вагон, отвчала Анна, указывая пальцемъ въ потолокъ, какъ бы желая сказать: тамъ она! Боже ты мой, какая красавица! Ужь такъ я и своей миссисъ докладывала.— Вотъ какъ различно подйствовали на старую лэди и ея служанку всти, дошедшія до нихъ вчера вечеромъ.

Всти состояли въ томъ, что служанка миссъ Ньюкомъ, безрасудная провинціалка, не научившаяся еще держать на привязи языкъ, съ хихиканьемъ пересказала служанк лэди Анны, когда та пила чай съ мистриссъ Гиксъ, что Клэйвъ поцловалъ миссъ Этель въ тоннел, и что Клэйвъ долженъ быть женихъ. Эту всть Анна Гиксъ перенесла своей хозяйк, посл этого легко понять причину, почему тетушка Гонимэнъ такъ сердито обошлась съ Клэйвомъ на слдующее утро.

Клэйвъ не зналъ — смяться ли ему или бситься. Молодой человкъ божился, что онъ столько же невиненъ въ намреніи поцловать миссъ Этель, какъ обнять королеву Елисавету. Ему досадно было думать, что его двоюродная сестра беззаботно ходитъ на верху въ двственныхъ мечтаніяхъ, тогда какъ внизу идетъ объ ней подобный разговоръ. Какими глазами смотрть ему въ лицо ей, или ея матери, или даже ея двушк, посл этой гадкой клеветы?

Въ эту минуту, миссъ Гонимэнъ снова вошла въ комнату, въ праздничномъ чепц, въ жестко-накрахмаленной блой, какъ снгъ, манишк, кашмировой шали, съ завтной брошкой, держа въ рукахъ библію и молитвенникъ, въ коричневыхъ шелковыхъ переплетахъ.— Что ты здсь щебечешь, лнивица? закричала она сурово своей служанк. А вамъ, сударь, если хотите курить сигару, не угодно ли отправиться на мысъ, гд собираются лондонскіе зваки, прибавила она, гнвно посмотрвъ на Клэйва.

— Теперь я все понимаю сказалъ Клэйвъ, желая умилостивить старушку: добрая, милая тетушка, это — нелпая ошибка, клянусь честью, миссъ Этель также невинна, какъ вы.

— Невинна или нтъ, только мой домъ не для свиданій! Пока сэръ Брэйанъ Ньюкомъ живетъ у меня, не угодно ли вамъ сюда не жаловать, и хоть я не одобряю поздокъ въ воскресенье, однако жь вы не могли бы ничего сдлать лучше, какъ ссть въ вагонъ, да воротиться въ Лондонъ.

Вотъ, молодые люди, читающіе мою нравоучительную повсть, видите, какъ опасно сидть съ кузинами въ вагон, и какую можно накликать на себя бду, хоть бы вы были невинны, какъ агнецъ, вы воображаете, что вашихъ глупыхъ, любовныхъ интрижекъ никто не замчаетъ, а между-тмъ Джэмсъ и Бетси въ людской толкуютъ о вашихъ продлкахъ и вы отдаете себя во власть вашей дворн. Если прочтеніе этихъ строкъ образумило хоть одну юную чету, благая цль моя достигнута, и я писалъ не совсмъ напрасно.

Клэйвъ, страшно пораженный, не смотря на свою невинность, выговоромъ тетушки, и до такой степени озадаченный, что забылъ даже зажечь большую сигару, которая торчала у него во рту, выходилъ уже со двора, какъ вдругъ онъ пробужденъ былъ полдюжиной голосовъ, кричавшихъ: Клэйвъ, Клэйвъ! Въ одну минуту столько же маленькихъ Ньюкомовъ сбжало съ лстницы, одинъ ухватилъ его за колни, другой за полу, третій за руку, и вс, за-одно, принялись упрашивать его, идти съ ними на взморье.

И такъ, Клэйвъ отправился гулять съ своими двоюродными братьями и сестрами, по дорог онъ зашелъ къ своей старинной знакомк, миссъ Канъ, повелъ ее и старшихъ дтей въ церковь, и, выходя оттуда, встртилъ лэди Анну и Этель, которыя также были у обдни.

Пока онъ раскланивался и разговаривалъ съ ними, миссъ Гонимэнъ также вышла изъ священнаго зданія, величаво выступая въ кашмировой шали съ пресловутой брошкой. Лэди Анна, добрая и любезная со всякимъ, не пропустила и ея безъ улыбки и ласковаго слова. Клэйвъ подошелъ къ старушк тетк и предложилъ ей руку.— Вы должны отпустить его къ намъ обдать, миссъ Гонимэнъ, если хотите сдлать намъ удовольствіе. Онъ былъ такъ любезенъ, что проводилъ Этель, сказала лэди Анна.

— Гм! мы лэди!— проворчала миссъ Гонимэнъ, жеманно поджимая голову въ накрахмаленную манишку. Клэйвъ не зналъ, смяться ему или нтъ, только на лиц его проступила краска. Что касается Этели, она вовсе ничего не подозрвала. И такъ, Марта Гонимэнъ, шелестя своимъ жесткимъ шелковымъ платьемъ, пошла подъ ручку съ племянникомъ по берегу многошумнаго моря. Мысль о волокитств, о поцлуяхъ, о женитьб и замужств — приводила эту отжившую дву въ негодованіе, потому-что она ни въ какую эпоху жизни не занималась подобными идеями и процессами, и злилась на нихъ, какъ нкоторыя бездтныя жены злятся на матронъ, вчно толкующихъ о своихъ дтскихъ и нянькахъ. Совсмъ другаго сорта двица была миссъ Канъ, и отъ всей души любила крохотку чувства, изъ чего я долженъ заключать… но, скажите, пожалуйста, что я пишу: исторію миссъ Канъ или Ньюкомовъ?

И вотъ вс эти Ньюкомы входятъ въ домъ миссъ Гонимэнъ, гд приготовлено для нихъ достаточное число ножичковъ и вилочекъ. Этель была холодна и задумчива, лэди Анна любезна и добра, какъ всегда. Въ-слдъ за тмъ, слуга ввелъ подъ руку сэра Брэйана, выбритаго, умытаго, причесаннаго съ тою аккуратностью, какою отличаются хворые, когда камердинеръ приготовляетъ ихъ къ представленію гостямъ. Онъ былъ словоохотливъ, хотя въ голос его замчалась значительная перемна: онъ говорилъ большею частью о томъ, что случилось сорокъ лтъ назадъ, и въ особенности объ отц Клэйва, когда тотъ былъ, еще юношей, послдніе разсказы очень заняли молодаго человка и Этель.— ‘Онъ опрокинулъ меня въ коляск — взбалмошный мальчикъ — вчно читалъ исторію Индіи, Орма — все хотлъ жениться на Француженк. Дивился, отчего мистриссъ Ньюкомъ ничего не оставила Тому — честное слово, я понять не могу’. Современныя событія, палаты, Сити, мало занимали его. Дти съ почтеніемъ и страхомъ подбжали къ нему и каждый пожалъ ему руку, а онъ разсянно и нжно потрепалъ ихъ блокурыя головки. Нсколько разъ больной спрашивалъ Клэйва, гд онъ былъ, забывалъ отвты и говорилъ, что онъ самъ былъ немножко болнъ — такъ, немножко,— но теперь совсмъ поправился, сталъ силенъ, какъ лошадь, и скоро возвратится въ парламентъ. Тутъ онъ заворчалъ на Паркера, что долго не подаютъ бульону. Слуга вышелъ и черезъ минуту доложилъ сэру Брэйану, съ глубокими поклонами и важностью, что обдъ готовъ. При этой всти, больной засуетился, и прежде, чмъ удалиться въ верхніе покои, подалъ Клэйву пару пальцевъ. Добродушная лэди Анна на все это смотрла спокойными глазами, какъ на вс прочія событія этого міра. Въ позднйшіе дни, съ какимъ страннымъ чувствомъ мы вспоминаемъ это послднее наше свиданіе съ старымъ другомъ, его прощальный поклонъ, пожатіе руки, послднее выраженіе лица и взглядъ въ ту минуту, когда затворяется за нимъ дверь, или увозитъ его экипажъ! Но жареная баранина готова и вс дти обдаютъ весело и съ аппетитомъ.

Только-что кончился дтскій обдъ, слуги докладываютъ о маркиз Фэринтош, и этотъ побельмэнъ является въ гостиную съ засвидтельствованіемъ своего почтенія миссъ Ньюкомъ и лэди Анн. Онъ привезъ изъ Лондона самыя свжія новости о послднемъ бал, на которомъ:— Ршительно ручаюсь честью, вс страхъ какъ скучали, потомучто на бал не было миссъ Ньюкомъ. Ршительно, въ Лондон теперь скука.

Миссъ Ньюкомъ замтила, что она, разумется, совершенно удовлетворена, когда маркизъ Фэринтошъ ручается честью.

— Лэди Анна, продолжалъ молодой нобельмэнъ: вы совсмъ обижаете лондонское общество, мы думали, что въ этотъ годъ вы дадите намъ два-три вечера, ршительно думали. Я не дальше, какъ вчера, спрашивалъ Тофттонта, отчего это лэди Анна не даетъ вечеровъ? Вы знаете Тофттонта? Говорятъ, умный малый, только плутъ, и я его терпть не могу.

Лэди Анна отвчала: Болзнь сэра Брэйана не позволяетъ ей вызжать въ свтъ и принимать у себя.

— Однакожь это не мшаетъ вызжать вашей матушк, продолжалъ милордъ. Ручаюсь честью: если она каждый день не побываетъ въ двухъ-трехъ домахъ, на обдъ или на вечер, она, кажется, умретъ. Лэди Кью похожа на одну изъ тхъ лошадей, которыя, знаете, падаютъ на ноги, когда застоятся.

— Благодарю васъ за мою матушку, сказала лэди Анна.

— Ручаюсь честью, что такъ. Вчера она была въ десяти домахъ! Обдала у Блоксемовъ, я знаю, потому-что самъ былъ тамъ. Потомъ она хотла извстить старую мистриссъ Кракторпъ, которая переломила себ ключицу… внукъ ея, что служитъ въ гвардіи, просто, животное, и, я надюсь, она не оставитъ ему ни шиллинга. Отсюда она располагала хать къ лэди Гаукстонъ, у которыхъ я слышалъ, что она побывала и у Флоуердэлей. Къ этимъ Флоуердэлямъ начинаютъ здить хорошіе люди. Чортъ знаетъ, къ кому подутъ они посл этого! Флоуердэль былъ, кажется, бумагопрядильщикъ?

— Мы были тмъ же, милордъ, сказала миссъ Ньюкомъ.

— Ахъ, да, я и забылъ! Но вы старинной фамиліи — очень старинной.

— Ужь не врите ли вы въ лейбъ-брадобрея? спросилъ Клэйвъ, и милордъ посмотрлъ на него съ благороднымъ любопытствомъ, какъ-будто желалъ спросить: Что за чортъ былъ этотъ брадобрей, да и ты самъ что за-человкъ?

— Кчему стыдиться своихъ предковъ? простодушно сказала миссъ Этель: въ старинное время, я думаю, люди занимались всякими длами и ни мало не считалось унизительнымъ быть брадобреемъ Вильгельма-Завоевателя.

— Эдуарда Исповдника, перебилъ Клэйвъ: это должно-быть правда, потому-что я видлъ и портретъ брадобрея, одинъ изъ моихъ пріятелей, М’Коллопъ сдлалъ этотъ портретъ, который, кажется, и теперь еще не проданъ.

Лэди Анна сказала: ей очень хотлось бы видть его. Лордъ Фэринтошъ припомнилъ, что у М’Кодлопа есть болотистая дача подл его дачи въ Арджейльтейер, но не заблагоразсудилъ пускаться въ разговоры съ незнакомцемъ и предпочелъ смотрться въ зеркало и любоваться своимъ красивымъ лицомъ, пока Клэйвъ не заключилъ своихъ замчаній.

Такъ-какъ Клэйвъ не продолжалъ разговора, а воротился къ столу и принялся рисовать брадобрея, лордъ Фэринтошъ возобновилъ свою занимательную и пріятную болтовню.— Какія адски-гадкія зеркала въ этихъ брэйтонскихъ гостиницахъ! Въ нихъ человкъ кажется совсмъ зеленымъ, ручаюсь честью, что такъ, а между-тмъ во мн нтъ ничего зеленаго, не правда ли, лэди Анна?

— Но вы съ виду дйствительно не цвтущи, лордъ Фэринтошъ, сказала пресерьозно миссъ Ньюкомъ: думаю, все это отъ того, что поздно засиживаетесь, много курите. Помните, мама, какъ хорошъ былъ лордъ Феринтошъ въ прошломъ году? а посмотрите на него теперь… Ахъ, какъ грустно!

— Что это вы, миссъ Ньюкомъ? Мн кажется, я — какъ слдуетъ, — и высокородный юноша поправилъ при этомъ свою прическу. Правда, продолжалъ онъ: я веду мучительную жизнь, бываю на всхъ вечерахъ, не сплю до поздняго утра, и потомъ, вся эта суета, знаете, хоть кого свалитъ. Сказать ли вамъ, что я намренъ сдлать, миссъ Ньюкомъ? Поду въ Кодлингтонъ, къ матушк, просижу дома весь іюль, и потомъ отправлюсь въ Шотландію. Увидите, какъ я поправлюсь къ будущему сезону.

— Пожалуйста, лордъ Фэринтошъ, сказала Этель, которой, можетъ-статься, столько же казался забавнымъ молодой маркизъ, сколько и кузенъ Клэйвъ, который сидлъ у стола и пыхтлъ отъ бшенства, пока тотъ говорилъ. Клэйвъ, что вы тамъ длаете? спросила она.

— Рисую, Богъ знаетъ кого — лорда Ньюкома, убитаго въ сраженіи при Босворт, сказалъ художникъ, и молодая двушка подбжала посмотрть на рисунокъ.

— Ба, да вы сдлали его будто для Понча! вскрикиваетъ молодая двушка.

— Не стыдно ли, въ-самомъ-дл, представлять въ каррикатур собственную свою плоть и кровь? спросилъ Клэйвъ, сохраняя серьозный видъ.

— Какая забавная и смшная картинка! восклицаетъ лэди Анна: не правда ли, что очень хорошо, лордъ Фэринтошъ?

— Я долженъ сказать — я сознаюсь, что не знаю въ этомъ толку, отвчаетъ милордъ: ршительно не знаю, ручаюсь честью. Одо Картонъ также пишетъ каррикатуры, но я и ихъ не понимаю. Вы прідете завтра въ городъ, да? Будете у лэди гм, у гм и гм, будете? (Имена этихъ аристократическихъ особъ были произнесены ршительно не внятно)? Вы должны поубавить спси у миссъ Блаккэпъ, непремнно должны.

— Для этого найдутся и другія, говоритъ миссъ Этель: лордъ Фэринтошъ, хотите ли сдлать мн одолженіе? Лэди Иннишовенъ ваша тетушка?

— Да, тетушка.

— Будьте добры, достаньте моему кузену, мистеру Клэйву Ньюкому пригласительный билетъ къ ней на вечеръ во-вторникъ. Клэйвъ, представляю васъ маркизу Фэринтошу.

Молодой маркизъ какъ нельзя лучше помнилъ, что онъ встртилъ эти усы и ихъ обладателя недавно на бал, хотя и не счелъ нужнымъ показать видъ, что его знаетъ.— Все, что прикажете, миссъ Ньюкомъ, сказалъ онъ: съ величайшимъ удовольствіемъ, — и потомъ, обратясь къ Клэйву спросилъ: Вы служите въ арміи, я полагаю?

— Я художникъ, отвчалъ Клэйвъ, раскраснвшись.

— Ахъ, я и не зналъ! вскрикиваетъ нобельмэнъ, и пока милордъ бесдуетъ съ миссъ Этелью на балкон и помираетъ со смху, Клэйвъ думаетъ про себя и по всей вроятности справедливо: Онъ трунитъ надъ моими усами. Чортъ его побери! Какъ бы мн хотлось сбросить его на мостовую.— Но это осталось однимъ только великодушнымъ желаніемъ со стороны Клэйва, за которымъ не послдовало никакого непосредственнаго исполненія.

Такъ-какъ маркизъ Фэринтошъ, по-видимому, не сбирался узжать, а общество его было до крайности непріятно Клэйву, послдній ршился самъ уйдти, чтобъ прогуляться, утшаясь надеждою видть Этель вечеромъ, когда лэди Анна будетъ сидть съ сэромъ Брэйаномъ и укладывать дтей спать — словомъ, оставитъ его на четверть часа наедин съ прекрасною Этелью.

Можете представить себ досаду Клэйва, когда онъ пришелъ къ обду и засталъ лорда Фэринтоша, также приглашеннаго и развалившагося на диван въ гостиной. Надежды на tte—tte исчезли. Этель, лэди Анна и милордъ толковали, какъ вс толкуютъ, о своихъ знакомыхъ: кто какъ живетъ, кто на комъ женится, и такъ дале. Особы, о которыхъ они бесдовали, принадлежали къ ихъ кругу, и Клэйвъ, мало знакомый съ большимъ свтомъ, воображая, что его кузина нарочно хочетъ блеснуть передъ нимъ своею знатностью, оставался въ продолженіе всего разговора безмолвнымъ, и хмурился.

У миссъ Ньюкомъ были свои недостатки, она любила свтъ, какъ читатель, вроятно, начинаетъ уже догадываться, но въ настоящемъ случа нельзя было приписывать ей злаго намренія. Если бъ оба собесдника въ гостиной тетушки Гонимэнъ разсуждали о длахъ мистера Джонса и листра Броуна, Клэйвъ не нашелъ бы причины злиться, но молодой человкъ съ умомъ и благородною гордостью, не рдко принимаетъ свое тщеславіе за свободу отъ предразсудковъ, и достоврно извстно, что ничто такъ не оскорбляетъ насъ, людей средняго класса, какъ безпрестанное упоминаніе при насъ именъ знати,

И такъ, Клэйвъ молчалъ и ничего не лъ, къ крайнему безпокойству Марты, которая не разъ укладывала его въ постель и всегда призирала за нимъ глазомъ матери. Когда онъ отказался отъ яичницы и пирога съ малиной и смородиной, образцовыхъ произведеній кухни мистриссъ Гонимэнъ, по которымъ онъ, бывало, плакалъ, когда былъ ребенкомъ,— добрая Марта просто перепугалась.

— Что это вы, мистеръ Клэйвъ! вскрикнула она: да хоть отвдайте. Сама миссисъ стряпала, ей-ей, сама, и она упорно настаивала, чтобъ Клэйвъ взялъ яичницы и пирога.

Лэди Анна и Этель расхохотались отъ этой заботливости доброй старушки.— Хоть отвдайте, Клэйвъ, сказала Этель, подражая простодушной мистриссъ Гиксъ, когда та вышла изъ комнаты.

— Лакомое блюдо, замтилъ лордъ Фэринтошъ.

— Такъ скушайте еще, сказала миссъ Ньюкомъ, при чемъ молодой нобельмэнъ, подавая свою тарелку, примолвилъ съ большою любезностью, что поваръ чудно какъ готовитъ сладкіе пироги.

— Поваръ? нтъ, это не поваръ! крикнула миссъ Ньюкомъ: помните, лордъ Фэринтошъ, въ арабскихъ ночахъ, принцессу, которая такъ отлично готовила сладкіе пироги?

Лордъ Фэринтошъ не могъ сказать, что помнитъ.

— Я такъ и думала. Дло вотъ въ чемъ: въ Аравіи, или въ Кита, или гд-то, была принцесса, которая такъ умла стряпать яичницу и сладкіе пироги, что никакой поваръ не могъ сравниться съ нею, въ Брэйтон также есть пожилая дама, обладающая тмъ же чудеснымъ даромъ. Это хозяйка дома.

— Моя тетушка, къ услугамъ вашимъ, милордъ, сказалъ мистеръ Клэйвъ, съ серьознымъ видомъ.

— Честное слово? такъ это вы приготовляли, лэди Анна? спросилъ милордъ.

— Пирожки готовила Царица Сердецъ! крикнула миссъ Ньюкомъ, съ нкоторою поспшностью и нсколько покраснвъ.

— Да, моя добрая старушка — тетушка, миссъ Гонимэнъ, хотлъ было сказать Клэйвъ.

— Сестра проповдника, мистера Гонимэна, котораго мы ходимъ слушать въ воскресенье, перебила миссъ Этель.

— Родословная Гонимэновъ не составляетъ предмета большой важности, кротко замтила лэди Анна: Кунъ, возьмите, пожалуйста, эти блюда. Давно ли вы получали извстія о полковник Ньюком, Клэйвъ?

Въ продолженіе разговора о пирожномъ, красивое лицо маркиза Фэринтоша подернулось облакомъ глубокаго недоумнія и безпокойства. Арабская принцесса, Царица Сердецъ, миссъ Гонимэнъ? Что это за люди? Такіе, можетъ-быть, задавалъ себ вопросы озадаченный милордъ, но что бы ни было предметомъ его размышленій, онъ не высказывалъ ихъ, и нсколько времени молчалъ, какъ молчали и прочіе собесдники. Клэйвъ старался убдить себя, что онъ доказалъ свою самостоятельность, показавъ, что не стыдится своей старой тетки, но подлежитъ сомннью: была ли какая-нибудь необходимость — выводить ее на сцену и не лучше ли было бы, если бъ Клэйвъ вовсе не возбуждалъ пирожнаго вопроса.

Этель очевидно была такого мннія, потому-что въ продолженіе всего вечера вела съ лордомъ Фэринтошемъ самый оживленный разговоръ, а съ кузеномъ едва перемолвила два — три слова. Лэди Анна, большую часть времени, проводила у сэра Брэйана и съ дтьми, и такимъ-образомъ Клэйвъ имлъ удовольствіе слышать, какъ миссъ Ньюкомъ изволила высказывать всякого рода странные, маленькіе парадоксы, стрляя по временамъ сатирой въ мистера Клэйва и издваясь надъ его друзьями и знакомыми, причемъ она выказывала и себя не слишкомъ въ выгодномъ свт. Ея болтовня еще боле сбивала съ толку лорда Фэринтоша, который не понималъ и десятой части ея намековъ, потому что небо, надливъ молодаго маркиза красотой, огромнымъ состояніемъ, древностью рода и соединенною со всмъ этимъ гордостью, поскупилось снабдить его милость достаточнымъ запасомъ ума и чувствительности.

Лэди Анна спустилась изъ верхнихъ областей съ озабоченнымъ лицомъ и сказала, что сэру Брэйану хуже вчерашняго. Посл этого извстія, молодые люди стали сбираться. Милордъ сказалъ, что ‘обдъ былъ препріятный, сладкій пирогъ — тоже, ручаюсь честью’ и онъ одинъ изъ всей маленькой компаніи смялся собственному своему замчанію. Глаза миссъ Этели сверкнули гнвомъ на мистера Клэйва, когда этотъ несчастный предметъ снова вмшанъ былъ въ разговоръ.

Милордъ завтра возвращался въ Лондонъ. Возвращается ли и миссъ Ньюкомъ? Какъ бы онъ хотлъ отправиться съ нею въ одномъ позд!— другое неудачное замчаніе. Лэди Анна сказала: ‘отъ состоянія здоровья сэра Брэйана будетъ завистъ, подетъ ли Этель завтра утромъ и притомъ, господа, вы оба такъ молоды, что не можете быть ея провожатыми’, прибавила любезная лэди. Потомъ она пожала руку Клэйву, какъ будто чувствуя, что сказала нчто слишкомъ сурово въ отношеніи къ нему.

Фэринтошъ между тмъ раскланивался съ миссъ Ньюкомъ.— Сдлайте милость, говорилъ его милость: избавьте меня отъ визита къ лэди Иннишовенъ. Вы знаете, я не терплю баловъ и никогда на нихъ не бываю, разв тогда только, когда бываете вы. Я не люблю танцовать, ршительно не люблю, ручаюсь честью.

— Благодарю васъ, сказала миссъ Ньюкомъ, длая реверансъ.

— Исключеніе длаю для одной особы — только для одной особы, честное слово. Я не забуду и достану приглашеніе для вашего protg. Что бы вамъ попробовать мою кобылу: ручаюсь честью, я самъ вскормилъ ее въ Коллингтон, — загляднье и кротка, какъ агнецъ.

— Мн не нужно лошади, похожей на агнца, возразила молодая лэди.

— Если хотите, она полетитъ стрлой, чудо что за лошадь, ручаюсь честью, чудо.

— Когда я пріду въ Лондонъ, вы можете къ тому времени выздить ее, сказала миссъ Этель, подавая ему руку, съ милой улыбкой.

Клэйвъ подошелъ, кусая губы.— Посл этого, я полагаю, вы уже не сдлаете чести моему Буртпору, сказалъ онъ.

— Бдный, старый Буртпоръ! Теперь здятъ на немъ дти, сказала миссъ Этель — бросивъ на него въ то же время опасный взглядъ, какъ будто для того, чтобъ узнать, попалъ ли въ цль ея ударъ. Потомъ она прибавила: Нтъ, въ ныншнемъ году, его не приводили въ городъ, онъ теперь въ Ньюком и я до-сихъ-поръ очень люблю его.— Можетъ-быть, ей показалось, что ударъ былъ слишкомъ суровъ.

Но если ударъ больно задлъ Клэйва, онъ не выказывалъ своей раны.— Вотъ уже четыре года какъ онъ у васъ, да, четыре года съ-тхъ-поръ, какъ мой отецъ вызжалъ его для васъ. И вы все еще его любите? Что за дивное постоянство! Иногда вызжаете на немъ въ деревн — когда нтъ у васъ лошади лучше: какая честь Буртпору!

— Что за вздоръ!— Тутъ миссъ Этель самымъ повелительнымъ образомъ сдлала знакъ Клэйву — подождать, пока удетъ лордъ Фэринтошъ.

Но Клэйвъ не заблагоразсудилъ повиноваться повелнію.— Доброй ночи, сказалъ онъ: я еще долженъ проститься въ низу съ тетушкой.— И онъ ушелъ, въ слдъ за лордомъ Фэринтошемъ, который наврное думалъ: Чортъ знаетъ, отчего онъ не можетъ проститься съ нею здсь же? и когда Клэйвъ пошелъ къ миссъ Гонимэнъ, раскланявшись съ молодымъ нобельменомъ, милордъ пришелъ еще въ большее недоумніе, и на слдующій же день разсказалъ своимъ знакомымъ, что за странные люди эти Ньюкомы.— Ручаюсь вамъ честью: у лэди Анны былъ какой-то молодой человкъ, по ремеслу живописецъ, дядя его — проповдникъ, отецъ — барышникъ и отдаетъ въ наемъ номера и стряпаетъ обдъ.

XLIII.
Возвращается къ нкоторымъ изъ старыхъ знакомыхъ.

На слдующее же утро сумасбродный юноша ворвался ко мн въ комнату, въ Темпл, и поврилъ мн исторію, которая только-что разсказана здсь. Закончивъ ее, со многими возгласами на-счетъ героини повсти, онъ прибавилъ: Я видлъ ее, сэръ, съ дтьми и съ миссъ Канъ, когда халъ въ коляск къ станціи, и — даже не поклонился ей.

— Зачмъ же вы колесили черезъ мысъ? спросилъ пріятель Клэйва: вдь это не дорога изъ Стейнъ-Армсъ къ станціи.

— Чортъ возьми, сказалъ Клэйвъ, покраснвъ, какъ ракъ: я нарочно прохалъ подъ ея окнами, и если видлъ ее, такъ не для того, чтобы видть — вотъ и все тутъ.

— Зачмъ она ходила на мысъ? думалъ про себя другъ Клэйва: и въ такое раннее время? Ужь наврное не для того, чтобы встртить лорда Фэринтоша. Онъ не встаетъ раньше двнадцати часовъ. Должно полагать, что она хотла видть васъ. Не говорили ли вы ей, что узжаете утромъ?

— Я разскажу вамъ, что она длаетъ со мной, продолжаетъ Клэйвъ: иногда она какъ будто любитъ меня, и вдругъ — ни съ того, ни съ сего — становится холодною, какъ ледъ. Иногда она бываетъ такая добренькая — она всегда добра, но вы понимаете, что я хочу сказать, — вдругъ появляется старая графиня или молодой маркизъ, или другой лордъ, съ подвской у имени, и она выпроваживаетъ меня вонъ, до ближайшаго удобнаго случая.

— Женщины вс таковы, простодушный мой юноша, говоритъ совтникъ Клэйва.

— Я этого не потерплю. Я не позволю ей играть мною, какъ куклой, продолжаетъ онъ: Она думаетъ, что все должно преклоняться передъ нею, и шествуетъ съ царственнымъ величіемъ. Но какъ убійственно хороша она при этой гордости! Знаете-ли что? Порою, я готовъ броситься къ ея миленькимъ ножкамъ и сказать: Раздави меня. Сдлай меня своимъ рабомъ. Наднь на меня серебряный ошейникъ, помть на немъ ‘Этель’ и позволь мн слдовать за тобой повсюду.

— На привязи изъ голубой ленты, которую будетъ держать лакей, и съ намордникомъ въ каникулы… Ам! ам! говоритъ Пенденнисъ.

При этомъ шум, мистеръ Уаррингтонъ высовываетъ голову изъ сосдней спальни и выказываетъ бороду только-что намыленную для бритья.— Мы бесдуемъ о сердечныхъ длахъ! Убирайтесь, пока не позовутъ! говоритъ мистеръ Пенденнисъ — и намыленная борода скрывается.

— Не глумитесь надъ ближнимъ, продолжаетъ Клэйвъ, жалостно усмхаясь: Видите ли, я долженъ кому-нибудь поврить свое горе, иначе я умру. По временамъ, я вооружаюсь мужествомъ и неустрашимо иду на встрчу ей. Сарказмъ — лучшее оружіе, я научился владть имъ у васъ, Пенъ, старый мой пріятель. Сарказмъ приводитъ ее въ замшательство, сарказмъ могъ бы поразить ее на-голову, если бъ только я умлъ выдерживать характеръ. Но одинъ звукъ ея сладостнаго голоса, одинъ взглядъ этихъ убійственныхъ срыхъ глазокъ приводятъ все существо мое въ дрожь и трепетъ. Когда она была помолвлена за лорда Кью, я боролся съ этою проклятою страстью, бжалъ отъ нея, какъ подобаетъ честному человку, и боги вознаградили меня спокойствіемъ духа на нкоторое время. Но нынче эта страсть неистовствуетъ пуще прежняго. Въ прошлую ночь, даю вамъ честное слово, я слышалъ, какъ били часы, часъ за часомъ, кром послдняго, когда я видлъ во сн отца, и служанка разбудила меня кружкой горячей воды.

— Ужь не обварила ли она васъ? Экая жестокая служанка! Я вижу, вы сбрили усы.

— Фэринтошъ спрашивалъ меня: не опредляюсь ли я въ армію, сказалъ Клэйвъ — и Этель засмялась. Посл этого, я заблагоразсудилъ сбрить ихъ. О, я готовъ бы былъ и волоса сбрить и голову снять съ плечъ.

— Просили вы у нея руки? спросилъ другъ Клэйва.

— Я видлъ ее всего пять разъ съ прізда изъ-за границы, продолжалъ юноша, и всегда заставалъ у нея кого-нибудь. Что я такое? живописецъ, съ пятью стами фунтовъ годоваго содержанія. Не привыкла ли она ходить по бархату и обдать на серебр, и не влачатся ли въ свит ея маркизы и бароны, и всякого рода знать? Я не смю просить —

Тутъ пріятель его повторилъ слова Монроза: Тотъ или боится своей судьбы, или чувствуетъ за собой мало достоинствъ, кто не сметъ подвергнуть ее испытанію и выиграть все или проиграть.

— Признаюсь, что не смю. Если она мн разъ откажетъ, я ужь никогда не повторю просьбы. Теперь, когда толпа дэнди у ногъ ея, время ли мн выступить впередъ и сказать: ‘Два, я наблюдалъ за тобой долго и безпрерывно, и вижу, что ты любишь меня.’ Я читалъ ей эту балладу въ Баден, сэръ. Я написалъ лорда Брли, длающаго предложеніе двушк, и спросилъ ее, какъ бы она поступила въ такомъ случа?

— И вы это сдлали? а я думалъ, что въ Баден мы вели себя такъ скромно, что не смли даже и шепнуть о нашихъ задушевныхъ помыслахъ.

— Кто же въ состояніи не обнаружить ихъ какимъ-нибудь образомъ? сказалъ Клэйвъ, опять покраснвъ: люди могутъ читать ихъ у насъ на лиц. Я помню, она сказала, съ обычнымъ ей хладнокровіемъ и разсудительностью, что лордъ и лэди Брли не были бы счастливыми супругами, и что лэди сдлала бы гораздо лучше, если бы вышла за-мужъ за равнаго ей по состоянію.

— Умно сказано для восемнадцати-лтней двушки, замтилъ другъ Клэйва.

— Да, умно и притомъ великодушно. Вообразите положеніе Этели: сама она помолвлена, ей извстно, что мои друзья припасли мн невсту, миленькую, добренькую двушку, Рози, которая становится вдвое добре, когда нтъ при ней ея мамаши, вообразите, что Этель сдлала мн намекъ — отказаться отъ моихъ замысловъ: не права ли она была, подавая мн такой совтъ? Она не создана быть женой бдняка. Представьте себ Этель Ньюкомъ на кухн, стряпающую пирожки, подобно тетушк Гонимэнъ!

— За красивыхъ Черкешенокъ платятъ тысячи мшковъ, замтилъ мистеръ Пеиденнисъ. Если въ семейств у этихъ горцевъ появляется красавица, они откармливаютъ ее арабскимъ ракаутомъ перваго сорта, одваютъ въ шелковыя платья, купаютъ въ ароматическихъ ваннахъ, учатъ ее играть на гусляхъ, пть, плясать, и когда она достигнетъ совершенства, отправляютъ ее въ Константинополь, на смотръ къ султану. Прочіе домочадцы не думаютъ обижаться, пробавляются грубой пищей, купаются по-просту, въ рк, носятъ старое платье и славятъ Аллаха за возвышеніе ихъ сестры. Уже ли вы думаете, что турецкая система не примняется во всемъ свт? Бдняжка Клэйвъ, этотъ товаръ Мэйфэрскаго рынка выше цны вашего поклоненія. Многое на этомъ свт назначено для тхъ, кто лучше насъ съ вами. Пусть богатые возсылаютъ молитвы за обдъ, а псы и Лазари должны быть благодарны и за крошки. Вотъ и Уаррингтонъ, выбритый и разодтый, будто собирается къ невст.

Такимъ-образомъ, читатель видитъ, что Клэйвъ, въ разговорахъ съ нкоторыми друзьями, боле равными ему по лтамъ, бывалъ гораздо сообщительне и краснорчиве на-счетъ страсти своей къ миссъ Этели, чмъ въ письмахъ къ отцу. Онъ прославлялъ ее кистью и перомъ, вчно рисовалъ ея профиль, ея гордыя брови, носикъ, этотъ дивный греческій носикъ, идущій вровень со лбомъ, коротенькую верхнюю губку и подбородокъ, соединяющійся съ шеей такою сладострастною, кривою линіей, и проч. и проч. Поститель его мастерской могъ бы найдти цлую галлерею Этелей, когда заходила сюда мистриссъ Мэккензи и замчала одно и то же лице и фигуру, повторяющіяся на сотн полотенъ и листахъ бумаги, срой, блой, коричневой,— ей обыкновенно говорили, что оригиналомъ была знаменитая римская натурщица, которую будто бы Клэйвъ много и долго изучалъ во время пребыванія своего въ Италіи, при чемъ мистриссъ Мэккъ обыкновенно выражала мнніе, что Клэйвъ втреный, гадкій молодой человкъ. Впрочемъ, вдовушка еще боле уважала его за то, что онъ гадкій и втреный молодой человкъ, а что касается миссъ Рози, то она, разумется, держалась образа мыслей мамаши. Рози на все, что бы ни случилось, смотрла съ улыбающимся лицомъ: бывала всегда весела на самыхъ длинныхъ, скучныхъ вечерахъ, въ обществ самомъ безсмысленномъ, не скучая, сидла по цлымъ часамъ у Шульбреда, пока мамаша длала покупки, охотно слушала старинныя исторіи и анекдоты мамаши, повторявшіеся каждый день безо всякихъ варіацій, переносила часъ шутокъ или часъ брани съ равнымъ добродушіемъ, и, какія бы ни были событія ея незатйливаго дня, ясная ли или пасмурная погода, или громъ и дождь, миссъ Мэккензи, я воображаю, спала одинаково безмятежно и встрчала утреннюю зарю съ безмятежною улыбкой.

Набрался ли Клэйвъ опытности во время своихъ странствованій, или любовь открыла ему глаза, только эти глаза ужь иначе смотрли на предметы, которые бывало ему нравились. Это фактъ, что до заграничной поздки, онъ считалъ вдовушку Мэккензи чудною, милою, пріятною женщиной, ея разсказы о Чельтенгэм, колоніяхъ, балахъ въ правительственной палат, о замткахъ, какія длалъ епископъ, объ особенной внимательности генеральнаго судьи къ маіорш Мэкшенъ, о поведеніи маіора — все это находило когда-то въ Клэйв благосклоннаго слушателя.— Наша милая мистриссъ Мэккъ, говаривалъ добрый полковникъ, преумная свтская женщина и на своемъ вку пожила въ хорошемъ обществ. Исторія сэра Томаса Садмена, роняющаго въ коломбійскомъ суд носовой платокъ, который поднимаетъ адвокатъ О’Гоггарти, и на которомъ вышитъ вензель Лауры Мэк—Ш., между тмъ какъ маіоръ подаетъ жалобу на туземнаго слугу, укравшаго у него одну изъ трехъ-угольныхъ шляпъ — эта исторія всегда заставляла смяться и Томаса Ньюкома, и Клэйва, а теперь, смотрите: мистриссъ Мэккензи разсказываетъ тотъ же анекдотъ и такъ же мастерски мистерамъ Пенденнису и Уаррингтону и Фредерику Бэйгэму, приглашеннымъ сдлать компанію Клэйву на Фицройскомъ сквер, Рози, — только что вздохнетъ или охнетъ мистеръ Бинни — какъ-будто по обязанности, принимаетъ безпокойный видъ и восклицаетъ: Боже мой! мамаша!— а на скучномъ лиц Клэйва не появляется ни единаго знака веселости, ни тни улыбки, онъ рисуетъ стебелькомъ клубники какіе-то фантастическіе портреты, смотритъ въ свой стаканъ съ водой, будто хочетъ нырнуть въ него и утопиться, Бэйгэмъ находитъ себя вынужденнымъ напоминать ему, что кружка бордоскаго нетерпливо ждетъ новаго поцлуя отъ врнаго ея друга, Фредерика Бэйгэма. Когда мистриссъ Мэккъ встаетъ и, расточая улыбки, удаляется, Клэйвъ ворчитъ: Ужь какъ мн наскучила эта исторія!— погружается въ прежнюю задумчивость и не хочетъ удостоить даже своимъ взглядомъ бдную Рози, которая посмотрла на него такъ нжно своими миленькими глазками, уходя за своей мамашей.

— Матушка — вотъ женщина въ моемъ вкус, шепнулъ Ф. Бэйгэмъ Уаррингтону: чудная головка, сударь мой, сложена великолпно отъ кормы до носа, страхъ нравятся мн такія женщины. Благодарю васъ, мистеръ Бинни: Допью бутылочку, если Клэйвъ не хочетъ пить. Молодой человкъ на себя не похожъ посл путешествія, врно какая-нибудь благородная Римлянка похитила сердце молодаго человка. Зачмъ, Клэйвъ, не прислали вы намъ портрета своей очаровательницы? Мистеръ Бинни, вамъ пріятно будетъ слышать, что молодой Ридлей общаетъ занять почетное мсто въ мір художествъ. Картина его заслужила жаркое одобреніе, и моя добрая знакомая, мистриссъ Ридлей говоритъ, что лордъ Тодморденъ послалъ ему заказъ написать дв картины, по сту гиней за каждую.

— Я такъ и думалъ. Подождите лтъ пять, увидите: за картину Джона Джэмса будутъ давать по пятисотъ гиней, сказалъ Клэйвъ.

— Въ такомъ случа, замтилъ Ф. Бэйгэмъ: нашъ пріятель Шеррикъ сдлалъ бы не плохую спекуляцію, если бъ купилъ у молодаго художника нсколько картинъ. Я бы и самъ рискнулъ, да денегъ нтъ. Мои капиталы завязли въ такихъ рискованныхъ афферахъ, что до-сихъ-поръ не хотятъ воротиться. Но для меня всегда будетъ отрадой и то, что я былъ рычагомъ — скромнымъ рычагомъ — къ преуспянію этого достойнаго молодаго человка на избранномъ имъ поприщ.

— Вы, Фредерикъ Бэйгэмъі Это какимъ образомъ? спросили мы вс.

— Скромными статейками въ періодической литератур, отвчалъ Бэйгэмъ величественно: мистеръ Уаррингтонъ, бордоское у васъ подъ рукой, придвиньте, пожалуйста. Да, эти статейки, какъ он ни маловажны, обратили на себя вниманіе, продолжалъ Ф. Бэйгэмъ, потягивая вино съ большимъ аппетитомъ: ихъ замтили, позвольте вамъ сказать, Пенденнисъ, даже т изъ подписчиковъ, которые не слишкомъ высоко цнятъ литературныя и политическія статьи Пэль-мэльской газеты, хотя т и другія, по отзыву читающей публики, обличаютъ перо опытное, талантъ несомннный. Джонъ Ридлей недавно прислалъ къ отцу сто фунтовъ, и старикъ положилъ ихъ въ банкъ на имя сына. Ридлей разсказалъ объ этомъ лорду Тодмордену, когда этотъ достопочтенный вельможа поздравлялъ его съ такимъ даровитымъ сыномъ. Желалъ бы я и Фредерику Бейгэму подобнаго сынка.— Это забавное желаніе мы встртили всеобщимъ хохотомъ.

Одинъ изъ насъ разсказалъ мистриссъ Мэккензи (гршникъ, сознается со стыдомъ, что пересмивать ближняго составляло когда-то часть его юношескихъ забавъ), что Ф. Бэйгэмъ сынъ дворянина древнйшей фамиліи, съ обширнйшими помстьями, и какъ Бэйгэмъ былъ особенно внимателенъ ко вдовушк и велерчивъ въ своихъ отзывахъ объ ней, она съ восхищеніемъ принимала его любезности и признавала его отличнйшимъ молодымъ человкомъ, напоминающимъ ей канадскаго генерала Гопкирка. Она заставила Рози спть для мистера Бэйгэма, который пришелъ въ восторгъ отъ ея пнія и объявилъ, что блистательныя дарованія у дочери такой матушки, его не удивляютъ, но онъ понять не можетъ, какъ у такой молоденькой дамы — такая взрослая дочь. Этотъ новый комплиментъ окончательно вскружилъ голову мистриссъ Мэккензи. Между-тмъ наивная Рози продолжала щебетать свои псенки.

— А для меня то удивительно, проворчалъ мистеръ Уаррингтонъ, что эта милая, кроткая двочка можетъ быть дочерью такой женщины. Я мало смыслю, въ женщинахъ, эта кажется мн — гм!

— Что скажешь, Джорджъ? спросилъ пріятель Уаррингтона.

— Хитрая, пронырливая, вчно перемигивающаяся, вчно длающая глазки, старая пройдоха, продолжалъ мизогенъ: а дочку ея я гоговъ слушать цлый вечеръ. Будьте уврены, Клэйву она была бы женой во сто кратъ лучше этой львицы-кузины, по которой онъ сходитъ съ-ума. Я слышалъ, какъ онъ ревлъ объ ней недавно, когда я одвался въ своей комнат. Да и что за необходимость ему жениться?

Тутъ Рози кончила свою псенку и Уаррингтонъ, съ краской на лиц, подошелъ къ ней и сдлалъ ей комплиментъ — усиліе неслыханное со стороны Джорджа.

— Хотлъ бы я знать, говорилъ Джорджъ, когда мы плелись домой: уже-ли у каждаго молодаго человка на роду написано сходить съ-ума по двчонк, каторая не стоитъ вниманія? Пфуй! вся эта любовь — чистый вздоръ. Женщинамъ не слдовало бы давать волю вертть нами, если мужчина непремнно долженъ быть женатъ, такъ отвелъ ему порядочную жену, и длу конецъ. Отчего бы молодому человку не жениться на этой двчонк и не приняться опять за дло, за живопись? Отецъ согласенъ, старый Набобъ, этотъ языческій философъ, кажется, благоволитъ къ нему, двочка хоть куда, деньги есть, ничего нельзя желать лучшаго, кром, правда, тещеньки. Малый могъ бы малевать холстъ, крестить каждый годъ ребятъ и жить себ пресчастливо, не хуже любаго осла, что кушаетъ травку на нашемъ выгон. Но нтъ, онъ гоняется за зеброй, за этимъ lusus natura! Мн, благодаря Бога, не случалось говорить съ великосвтской барышней, я не знаю норову этого звря, и давнымъ-давно не вижу ни одного, потому-что не бываю въ опер, ни на вечерахъ въ Лондон, какъ вы, молодые вертопрахи аристократы. Я по-невол слышалъ вашъ разговоръ о звр этого сорта, потому-что дверь моя была отворена и малый ревлъ, будто сумасшедшій. Да уже-ли у него такъ мало самолюбія, что онъ станетъ ждать, когда миссъ удостоитъ его своей руки, потерявъ надежду на лучшую партію? Неужто въ вашемъ проклятомъ обществ такой варварскій обычай и женщины длаютъ у васъ, что хотятъ? Вмсто подобнаго звря, я скорй бы согласился взять дикарку, которая кормила бы мое темное племя, вмсто того, чтобъ воспитывать дочь для лондонскаго аукціона, я взялъ бы ее изъ родныхъ лсовъ и продалъ бы въ Виргиніи.— Этимъ взрывомъ негодованія заключился на вечеръ гнвъ нашего пріятеля.

Хотя мистеръ Клэйвъ имлъ счастье встртить свою кузину на двухъ-трехъ вечерахъ въ послдующія недли сезона, однакожъ, сколько разъ ни изучалъ онъ физіономію бронзоваго молотка на подъзд лэди Кью, въ Квинъ-Стрит, визиты его не сопровождались никакимъ результатомъ. При одной изъ встрчъ въ большомъ свт, Этель на отрзъ сказала ему, что грандмаманъ не хочетъ его принимать.— Вы знаете, Клэйвъ, что я помочь не могу, длать вамъ знакъ изъ окна было бы не совсмъ прилично. Но, не смотря на все, вы должны зазжать: можетъ-статься, грандмаманъ умилостивится, если же вы перестанете бывать, она можетъ подумать, что я просила васъ не приходить, а ссориться съ нею изо-дня-въ-день для меня не большое удовольствіе, увряю васъ, сэръ. Вотъ и лордъ Фэринтошъ, онъ идетъ ангажировать меня на танецъ. Не говорите со мной во весь вечеръ, помните, сэръ, — и молодая лэди уносится въ вальс съ маркизомъ.

Въ тотъ же самый вечеръ, когда онъ кусалъ себ ногти, или проклиналъ свою судьбу, или желалъ пригласить лорда Фэринтоша въ сосдній садъ Берклэйскаго сквэра, откуда полицейскій чиновникъ могъ бы перевезти въ караульный домъ бездыханный трупъ, лэди Кью поклонилась ему очень милостиво, тогда какъ въ другое время ея сіятельство проходитъ мимо, не узнавая его, какъ мимо слуги, который отворяетъ ей дверь.

Если миссъ Ньюкомъ не надялась видть мистера Клэйва у грандмаманъ, и не слишкомъ горевала о томъ, что его не принимаютъ, зачмъ же она ободряла молодаго человка, чтобъ онъ продолжалъ попытки видться съ нею. Если Клэйвъ не могъ попасть въ маленькій домикъ въ Квинъ-Стрит, зачмъ огромный конь лорда Фэринтоша ежедневно глядлся въ окна этой улицы? Зачмъ, передъ оперой, передъ спектаклемъ, готовились ему за-частую семейные обды, причемъ доставались изъ погреба бутылки самаго стараго портвейна, поросшія паутиной за долго до рожденія Фэринтоша? Столовая была такъ тсна, что вокругъ маленькаго круглаго стола могли уссться не больше какъ пятеро, то-есть: лэди Кью съ внучкой, миссъ Крочетъ, дочь покойнаго кьюберійскаго пастора, одна изъ миссъ Тодинсъ, и капитанъ Вальей, или Томми Генчмэнъ, родственникъ и почитатель Фэринтоша — люди вовсе незначительные, или старый Фредерикъ Тиддлеръ. Однажды Кракторпъ пріхалъ къ одному изъ такихъ обдовъ, но этотъ молодой служака, малый откровенный и разбивной, разбранилъ въ пухъ честную компанію и отклонилъ предложеніе бывать по-чаще.— Знаеге-ли, для чего я былъ имъ нуженъ? разсказывалъ въ послдствіи капиталъ Кракторпъ своимъ товарищамъ и Клэйву, въ барракахъ Реджитъ-парка: они думали пожаловать меня въ грумы къ Фэринтошу, надялись, что я буду стоять на запяткахъ или, сидть на задней скамейк шарабана, пока его честь изволитъ любезничать съ своей красавицей, стану водить съ лстницы эту старую безобразную вдовушку, которая такъ и смотритъ вдьмой, или того стараго, разрисованнаго шута, завитаго словно баранъ. Мн кажется, Ньюкомъ, вы влюблены въ свою прекрасную кузину, то же было и со мной въ прошлый сезонъ, то же было и со многими другими. Ей, ей, сэръ! нтъ ничего занимательне, завидне положенія младшаго сына, когда какой-нибудь маркизъ подвертывается съ пятнадцатью тысячами фунтовъ годоваго доходу! Мы воображаемъ, что побдили, а смотришь: ничего не бывало. Миссъ Мэри, или миссъ Люси, или миссъ Этель — не при васъ будь сказано — не хотятъ и глядть на насъ, точно какъ моя собака не смотритъ на кусокъ хлба, когда я предлагаю ей эту котлетку. Хочешь — старая? нтъ, плутовка, не хочешь! (эти слова обращены были къ мордашк Мэчъ, которая дйствительно предпочла котлетку, презрительно фыркнувъ на кусокъ хлба) у вашего пола, у всхъ одинаковый вкусъ. Предположите, что у Джэка — Кощея Бельсэйза, какъ его звали — онъ былъ человкъ не дурной, хоть и любилъ покутить — предположите, что у него умеръ бы старшій братъ: посмотрла бы тогда лэди Клара на этого негодяя Бэрнса Ньюкома? Извините меня: онъ вашъ кузенъ, но другаго такого несноснаго фата я не видывалъ.

— Я вамъ уступаю Бэрнса, сказалъ Клэйвъ, улыбаясь, говорите обо мн, что угодно, я не мшаю.

— Понимаю, лишь бы только не о комъ другомъ изъ семейства. И такъ, вотъ что хочу я сказать: эта старуха избалуетъ хоть какую молодую двушку, которая попадется ей въ руки. Она испортитъ, отравитъ хоть кого, сэръ, и я до крайности обрадовался, узнавъ, что Кью высвободился изъ ея когтей. Франкъ такой человкъ, что имъ всегда будетъ управлять та или другая женщина: я желалъ бы только, чтобъ была добрая. Говорятъ, что его матушка дама солидная, и то и другое, но что въ этомъ толку? продолжаетъ простодушный Кракторпъ, потягивая сигару изо всей мочи:— говорятъ, что старая вдовушка не вритъ ни во что, а между-тмъ приходитъ въ такой страхъ, когда догоритъ у ней свча, что завоетъ, закричитъ и подниметъ весь домъ на ноги. Топпельтону случилось спать въ Гронингэм подл ея комнаты и слышать ея завыванья, не правда-ли Топъ?

— Да, слышалъ, какъ она завывала, словно старая кошка на чердак, говоритъ Топпельтонъ: я сначала за кошку и принялъ. Мой человкъ сказывалъ мн, что она иметъ привычку швырять въ свою двушку чмъ ни попало, и что бдняжка вчно ходитъ въ синякахъ.

— Славно сдлалъ Ньюкомъ портретъ Джэка Бельсэйза! говоритъ Кракторпъ, не выпуская изо-рта сигары.

— Портретъ Кью также дв капли воды! Ручаюсь, если налитографируетъ его, вся бригада подпишется. Поиспытайте-ка счастья, рискните, кричитъ Топпельтонъ.

— Онъ такой отъявленный дэнди, къ чему ему пробовать счастья? восклицаетъ Беттсъ.

— Беттсъ, знаешь-ли что? Онъ нарисуетъ тебя даромъ, отправитъ твой портретъ на выставку, гд какая-нибудь вдовушка влюбится въ тебя — и твоя фигура будетъ красоваться на заглавномъ листк какого нибудь кипсека, ей-ей, восклицаетъ другой военный сатирикъ, на что Беттсъ возражаетъ:

— Прикуси языкъ, Саррацинова голова, съ тебя срисовать портретъ, такъ будешь красоваться на банкахъ съ медвжьимъ жиромъ. А что? дла Джэка, думаю, поправились? Давно-ли онъ писалъ къ теб, Краки?

— Изъ Палермо, я получилъ отъ него и отъ Кью преудовлетворительное извстіе. Вотъ ужь девять мсяцевъ картъ въ руки не беретъ, отказался отъ игры ршительно. Франкъ, остепенился. И теб, Беттсъ, старый безбожникъ, пора бы покаяться въ грхахъ, расплатиться съ долгами, и сдлать доброе дло для бдной, обманутой модистки въ Албэни-Стрит. Джэкъ говоритъ, что мать Кью написала лорду Гайгэту премилое письмо, и Гайгэтъ готовъ примириться! вдь Джэкъ старшій сынъ. Вотъ досада для лэди Сусанны, что у ней все дочери, а нтъ сыновей.

— За то Джэкъ и досадуетъ, возражаетъ собесдникъ. Какой славный товарищъ былъ Джэкъ, какой добрый малый этотъ Кью, и какъ онъ привязанъ былъ къ Джэку: навщалъ его въ тюрьм, выкупилъ его! и какіе славные товарищи мы вс, вообще!… Все это сдлалось предметомъ разговора, послдняя часть котораго происходила въ курительной комнат барраковъ Реджентъ-парка, занятыхъ въ то время полкомъ лейбъ-гвардейцевъ, гд служили лордъ Кью и мистеръ Бельсэизъ. Объ обоихъ товарищи вспоминали съ любовью, и другъ Бельсэйза, добрый Кракторпъ потому только, что Бельсэйзъ горячо отзывался о дружб къ нему Клэйва, заинтересовался нашимъ героемъ, и нашелъ случай съ нимъ познакомиться.

Съ этими откровенными и пріятными молодыми людьми Клэйвъ скоро свелъ короткую дружбу, и если кому изъ старыхъ и мирныхъ его товарищей случалось прогуливаться въ парк и любоваться тамъ всадниками, тотъ непремнно могъ имть удовольствіе видть Ньюкома въ ряду другихъ дэнди, съ свтлорусыми или черными усами, съ цвточкомъ въ петличк (вдь и сами они были весенніе цвточки), на лихихъ вызженныхъ коняхъ, носки ихъ лакированныхъ сапогъ чуть касались стремянъ, и прекраснйшія лайковыя ихъ перчатки beurre frais посылали поцлуи встрчнымъ милымъ дамамъ. Клэйвъ снялъ портреты съ половины офицеровъ зеленыхъ лейбъ-гвардейцевъ и былъ пожалованъ въ придворные живописцы этого знаменитаго корпуса. Сдланный имъ портретъ полковника морилъ васъ со смху, портретъ лекаря признавался образцовымъ произведеніемъ. Онъ рисовалъ людей въ сдл, на конюшн, въ халат, въ мундир, съ палашами на-голо, въ сшибкахъ съ уланами, пхотой, изображалъ ихъ даже разрубающими пополамъ барана, а извстно, что нкоторые воины способны совершить такой подвигъ съ одного взмаха. Цлые отряды лейбъ-гвардейцевъ появлялись въ Чарлоттъ-Стрит, не слишкомъ отдаленномъ отъ ихъ барраковъ, великолпнйшіе кэбы красовались у его подъзда, и молодые усачи, аристократической наружности, курили сигары въ окн его мастерской. Какъ часто ближайшій сосдъ Клэйва, миніатюристъ, мистеръ Финчъ, подбгалъ выглянуть въ окно своей гостиной, въ надежд увидть экипажъ, везущій къ нему семью оригиналовъ для его кисти! Въ какое негодованіе приходилъ мистеръ Скоулеръ, академикъ королевской академіи, за то, что какой-то молокососъ-дэнди, въ золотыхъ цпочкахъ, съ отогнутыми воротничками, подрываетъ промыселъ и пишетъ портреты даромъ. Отчего никто изъ молодыхъ людей не обращается къ Скоулеру? Скоулеръ долженъ былъ сознаваться, что у мистера Ньюкома есть значительное дарованье и умнье схватывать сходство. Правда, онъ былъ не въ состояніи написать картины, но головки его въ два карандаша были очень удовлетворительны, а эскизы коней полны силы и натуры. Мистеръ Гэндишъ говорилъ: если бъ Клэйвъ поучился у него года три или четыре, изъ него вышелъ бы человкъ. Мистеръ Сми покачивалъ головой и говорилъ: отрывочныя, безпорядочныя занятія, знакомство съ аристократіей неблагопріятны для молодаго художника — и это говорилъ тотъ самый Сми, который готовъ былъ бжать за пять миль на вечеръ къ самому крохотному великому человку?

XLIV.
Въ которой мистеръ Чарльзъ Гонимэнъ является въ интересномъ свт.

Мистеръ Фредерикъ Бэйгэмъ оставался на Фицройскомъ сквэр, пока Клэйвъ продолжалъ бесдовать съ своими друзьями, и удостоилъ этого джентльмена своимъ сообществомъ на возвратномъ его пути домой, Клэйвъ всегда былъ радъ обществу Ф. Бэйгэма, въ какомъ бы расположеніи духа онъ ни былъ: въ шутливомъ или настроенномъ на торжественный, дидактическій тонъ. Во весь этотъ вечеръ, Бейгэмъ былъ боле обыкновеннаго величавъ.— Думаю, ты находишь меня во многомъ измнившимся, Клэйвъ, замтилъ онъ: да, я во многомъ перемнился. Съ-тхъ-поръ, какъ этотъ добрый Самаритянинъ, твой человколюбивый отецъ, оказалъ состраданіе бдняг, попавшемуся въ руки разбойниковъ, хоть и не скажу, чтобы этотъ бдняга былъ сколько-нибудь лучше своей честной компаніи, — Ф. Бэйгэмъ во многомъ исправился. Я начинаю заниматься дломъ, сэръ. Способности, можетъ-статься отъ природы огромныя, тратились за стаканомъ вина и игрой. Я начинаю сознавать свое призваніе, и мои старшины, которые сейчасъ отправились домой, съ сигарами въ зубахъ, не примолвивъ даже Ф. Бэйгэму: не войдемъ ли, товарищъ, въ собраніе, пость морскихъ раковъ, да выпить по стакану пива — старшины, то-есть, политикъ и литературный критикъ (эти фразы, означавшія мистеровъ Уаррингтона и Пенденниса, были произнесены съ самымъ саркастическимъ выраженіемъ), можетъ-быть уже чувствуютъ, что въ Пэль-Мэльской газет есть сотрудникъ, котораго имя, въ мнніи просвщеннаго любителя, нкогда будетъ стоять выше ихъ собственнаго. Я говорю не столько о мистер Уаррингтон — человкъ способный, очень способный — сколько о другомъ, вашемъ неимоврно-самодовольномъ пріятел, мистер Артур Пенденнис, который… но — время покажетъ. А что, я думаю, въ Рим и Неапол вы не получали нашей газеты?

— Запрещена инквизиціей, говоритъ Клэйвъ, котораго разговоръ этотъ забавлялъ: а въ Неапол, король терпть ея не можетъ.

— Не удивительно, сэръ, что нашей газеты не жалуютъ въ Рим. Читали вы въ ней физическіе и нравственные очерки подписанные Лаудомъ Латимеромъ? Нтъ… Жаль: они могли бы принести вамъ большую пользу. Благодарю тебя, милая Мэри, пиво славное, и я пью за здоровье твоего будущаго мужа.— Стаканъ добраго пива прохлаждаетъ посл бордоскаго. И такъ, сэръ, возвратимся къ очеркамъ: вы меня извините за тщеславіе, но я вамъ скажу, что они сдлали существенную услугу газет, не смотря на то, что мистеръ Пенденнисъ смется надъ ними. Они придаютъ газет характеръ, привлекаютъ къ ней почтенные классы народа, вызываютъ корреспонденцію. Я получилъ множество писемъ, особенно женскихъ, по поводу этихъ очерковъ. Одн жалуются, что и задлъ ихъ любимаго проповдника, другія восхищаются тому, что ихъ фаворитъ расхваленъ Ф. Бэйгэмомъ. Лаудъ Латимеръ — я, а между-тмъ я слышалъ, что нкоторыя письма принадлежатъ перу реверендиссимо Бейкера и одного парламентскаго члена, занимающаго почетное мсто въ религіозномъ мір.

— Такъ это вы знаменитый Лаудъ Латимеръ? вскрикнулъ Клэйвъ, который дйствительно видлъ въ нашей газет письма за подписью этихъ достопочтенныхъ именъ.

— Ну, знаменитый — это ужь слишкомъ много. Одинъ писатель, издвающійся надъ всмъ — напрасно говорить, что я намекаю на мистера Артура Пенденниса,— желалъ бы, чтобъ эти письма были за подписью — приходскаго педеля. Иногда онъ зоветъ меня почтеннымъ педелемъ — у него, говорю съ прискорбіемъ, привычка — обращать важные предметы въ смшное. Вы, можетъ-быть, не предполагаете, что та же самая рука,— которая пишетъ художественную критику и по временамъ, когда высокопочтенному Пенденнису угодно полниться, берется за второстепенные театры, остритъ шуточную эпиграмму или пишетъ летучую статейку, та же рука принимается по воскресеньямъ за предметы серьозные и разбираетъ рчи британскихъ проповдниковъ? Восемнадцать воскресныхъ вечеровъ, сряду, въ гостиной мистриссъ Ридлей, которую я теперь занимаю вмсто миссъ Канъ, я сочинялъ эти очерки, едва позволяя себ пропустить въ горло каплю прохладительнаго и то только въ случа крайняго истощенія. Пенденнисъ смется надъ очерками, хочетъ прекратить ихъ, говоритъ, что они наскучаютъ публик. Я не имю причины думать, чтобы Пенденнисъ питалъ ко мн зависть: вдь самъ же онъ пригласилъ меня участвовать въ Пэль-Мэльской газет — впрочемъ, мои способности тогда не были еще вполн развиты.

— Пенъ думаетъ, что онъ теперь пишетъ лучше, чмъ въ начал, замтилъ Клэйвъ: онъ самъ это говоритъ.

— Онъ высокаго понятія о своихъ сочиненіяхъ, и новыхъ и старыхъ. Мои, сэръ, только-что пріобртаютъ извстность. Въ лондонскихъ церквахъ уже начинаютъ узнавать Ф. Бэйгэма. Въ прошлое воскресенье, лондонскій епископъ замтно посмотрлъ на меня, и его капелланъ шепнулъ ему на ухо: это мистеръ Бэйгэмъ, племянникъ высокопочтеннаго братца вашей милости, господина епископа Буллоксмитскаго.

— Не одного Ридлея я вывелъ въ люди, продолжалъ Ф. Бэйгэмъ: мн совстно сознаться, но я чувствую узы давнишняго знакомства, и сознаюсь, что я страшно какъ расхваливалъ, бывало, вашего дядюшку, Чарльза Гонимэна. Я длалъ это частью ради Ридлеевъ и его долга имъ, частью же по дружб, сэръ. Извстно-ли вамъ, что обстоятельетва Чарлса Гонимэна значительно измнились, и что бдный Ф. Бэйгамъ не мало способствовалъ его благосостоянію?

— Мн пріятно это слышать, замтилъ Клэйвъ: скажите же, пожалуйста, Ф. Бэйгемъ, какъ вамъ удалось совершить это чудо?

— Очень просто: здравымъ умомъ и предпріимчивостью, знаніемъ людей и готовностью на доброе дло. Вы увидите, что часовня лэди Уиттельси теперь совсмъ не похожа на прежнюю. Жидъ Шеррикъ сознается, что мн обязанъ, и прислалъ мн въ знакъ благодарности за услугу нсколько дюжинъ бутылокъ вина — не взявъ съ меня ни лоскутка штемпельной бумаги. Вскор посл вашего отъзда въ Италію, мн случилось быть у Шеррика по одной росписочк, къ которой неосторожный другъ приложилъ свою руку: Шеррикъ пригласилъ меня напиться чаю въ кругу его семейства. Сдлавъ порядочный крюкъ изъ Гэмпстеда, гд мы съ бднымъ Кейтли съли по котлетк, я страхъ какъ хотлъ пить, и принялъ предложеніе. Посл чаю, дамы заняли насъ музыкой, и тутъ, сэръ, мн пришла въ голову великая мысль. Вы знаете, какъ великолпно поютъ миссъ Шеррикъ и ея матушка? Он пли изъ Моцарта. Отчего бы дамамъ, спросилъ я Шеррика, которыя поютъ изъ Моцарта съ акомпаниментомъ фортепьяно, не спть что-нибудь изъ Генделя, съ акомпаниментомъ органа?

— Ба, ужь не съ шарманкой ли?

— Шеррикъ, говорю я, вдь вы невжда-язычникъ. Отчего бы имъ не пть Генделеву церковную музыку или церковную музыку вообще, въ часовн лэди Уиттельси? Что имъ мшаетъ? За органомъ ихъ не увидятъ. Онъ ухватился за эту мысль. Вы не слыхивали подобнаго пнія, он пли бы еще лучше, если бъ не мшало пніе прихожанъ. Аффера была славная, и говоря свтскимъ языкомъ, доходная. Мистриссъ Шеррикъ до-сихъ-поръ артистка въ душ: имъ стоитъ только почуять запахъ лампы и любовь къ ремеслу пробуждается у нихъ ту же минуту. Ложи, я хотлъ сказать скамейки, опять стали разбираться, и Чарльзъ Гонимэнъ, спокойный духомъ, благодаря великодушію вашего благороднаго родителя, и можетъ быть вдохновленный возвратомъ прежняго счастья, читалъ проповдь краснорчиве, чмъ когда-либо. Онъ взялъ нсколько уроковъ у Гуслера, въ Геймаркет, правда, проповди Гуслера устарли, но Гонимэнъ подновилъ ихъ, придалъ имъ новую обстановку, новые эффекты. Часовня уставлена цвтами: говорятъ, будто ихъ доставляютъ благочестивыя дамы, но между нами будь сказано, Шеррикъ законтрактовалъ ихъ у Натана или у кого-то въ Ковентъ-Гарден. Н—но дайте честное слово, что не перескажете!

— Чего не пересказывать Ф. Бэйгэмъ? спрашиваетъ Клэйвъ.

— Я поднялъ гоненіе на вашего дядю за папизмъ, созвалъ митингъ въ Болингброкъ-стрит. Биллингсъ, маслопродавецъ, Шервудъ, токарь и ваксеникъ, достопочтенный Фелимъ О’Керра, сынъ лорда Скеллебо,— произнесли спичи. Два, или три почтенныя семейства, въ томъ числ ваша тетушка, мистриссъ — какъ-бишь ее — Ньюкомъ, оставили часовню съ негодованіемъ, я тиснулъ статейку въ Пэль-Мэльской газет, поднялъ на ноги вс періодическіе листки, и дло пошло какъ нельзя лучше. Часовня приноситъ теперь доходъ и пастору, и Шеррику. Обстоятельства Чарльза поправились. Ф. Бэйгэмъ никогда не беретъ на себя много, но если считать грхомъ, что онъ помогъ очистить счетцы, расплатиться съ кредиторами, воскресить Чарльза, сознаюсь, Ф. Бэйгэмъ гршенъ. Едва ли ему случится во всю жизнь сдлать что-нибудь хуже. Онъ не прочь отъ мученичества, сэръ, онъ готовъ, какъ Себастіанъ, подвергнуться побіенію бумажными шариками, какъ Бартоломіей, вытерпть холодный рашперъ. Вотъ и морскіе раки. Ей-ей, Мэри, я рдко видалъ такихъ знатныхъ раковъ.

Вроятно, одного этого разсказа о длахъ и благоденствіи дядюшки довольно было для того, чтобъ Клэйвъ отправился въ часовню лэди Уиттельси, ужь наврно не оттого онъ ршился идти туда, что миссъ Этель сказала ему, что постоянно бываетъ тамъ съ лэди Кью. Въ слдующее же воскресенье, онъ явился въ часовню, и проведенъ былъ къ той скамь, гд сидлъ съ большою важностью, съ огромными золотыми булавками, мистеръ Шеррикъ, который подалъ ему большой, новый, съ золотымъ обрзомъ, молитвенникъ.

Ихъ обдало запахомъ millefleurs, когда Чарльзъ Гонимэнъ, въ сопровожденіи служки, прошелъ мимо ихъ изъ ризницы, и взошелъ на каедру. Прежде онъ имлъ привычку надвать поверхъ стихаря щегольской широкій и длинный шарфъ и Клэйвъ припоминалъ, что, бывши ребенкомъ, онъ видалъ, какъ дядюшка въ ризниц, бывало, расправляетъ шарфъ и рукавъ стихаря, расчесываетъ свои локоны на лбу и всходитъ на каедру. Теперь этотъ шарфъ укоротился, съузился, какъ вашъ галстухъ, и вислъ гладко по спин. Что касается локоновъ на лбу, отъ нихъ и признака не оставалось, волоса были раздлены по середин, коротко обстрижены спереди, и чуть-чуть вились вокругъ ушей и на затылк. Онъ произнесъ съ умилительною простотой краткую рчь о современныхъ предметахъ, и произвелъ на слушателей потрясающій эффектъ.

Клэйву, по молодости его лтъ и врожденному легкомыслію, можно было простить нкоторую разсянность. Онъ безпрестанно посматривалъ по сторонамъ. Часовня была наполнена орнаментальными классами народа, шляпками но послдней парижской мод. Далеко, въ темномъ углу, подъ органомъ, сидла ватага лакеевъ. Кажется, на этомъ напудренномъ лаке, ливрея леди Кью? И такъ Клэйвъ заглядывалъ подъ вс шляпки, и наконецъ завидлъ лицо лэди Кью, жесткое и желтое, какъ бронзовый молотокъ у ея дверей, подл нея прекрасное личико Этели. Онъ бросился вонъ изъ часовни, когда служба кончилась.— Постойте, повидайтесь съ Гонимэномъ, ужели не хотите? спросилъ изумленный Шеррикъ.

— Хорошо, хорошо: я сейчасъ ворочусь! сказалъ Клэйвъ и ушелъ.

Онъ сдержалъ слово и скоро воротился. Молодой маркизъ и какая-то пожилая дама сопровождали лэди Кью. Клэйвъ прошелъ какъ разъ подъ почтеннымъ римскимъ носомъ лэди Кью, не заставивъ этотъ органъ нагнуться къ земл ни на одну линію. Этель встртила Клэйва улыбкой и поклономъ. Милордъ нашептывалъ ей обычныя свои любезности. Она смялась на его шутки или на самого разскащика. Дверцы изящно расписанной гербами кареты стукнули. Желтая ливрея вскочила на запятки и стала рядомъ съ Канарскимъ великаномъ. Экипажъ лэди Кью исчезъ.

Клэйвъ воротился въ часовню черезъ маленькую дверь возл ризницы. Вс прихожане уже разошлись. Только дв дамы стояли у каедры, и Шеррикъ, бренча деньгами въ карманахъ, ходилъ взадъ и впередъ.

— Славное было общество, мистеръ Ньюкомъ, не правда ли? Я насчиталъ не меньше четырнадцати знатныхъ особъ. Княгиня Монконтуръ и супругъ ея, кажется тотъ бородачъ, что звалъ во время проповди, и какъ еще звалъ! Графиня Кью и ея дочь, графини Кантертонъ и миссъ Фетлокъ, виноватъ — лэди Фетлокъ, вдь дочь графини ужь не миссъ, а лэди. Лэди Гленливатъ и сыновья ея, высокородный маркизъ Фэринтошъ и лордъ Энри Рой: это составляетъ семь, нтъ, девять, съ княземъ и княгиней. Ну, милая Джулія, ты прекрасно пла сегодня, никогда не слыхивалъ тебя въ такомъ голос. Помнишь мистера Клэйва Ньюкома?

Мистеръ Клэйвъ поклонился дамамъ, которыя отвчали ему милыми реверансами. Миссъ Шеррикъ не сводила глазъ съ дверей въ ризницу.— Какъ здоровье стараго полковника? Отличнйшій человкъ. Я навшалъ мистера Бинни, другаго моего жильца. Онъ что-то пожелтлъ, похудлъ. Какая гордая женщина живетъ у него, необыкновенно надмнная. Когда вы думаете побывать въ Реджитъ-Парк, мистеръ Клэйвъ? Васъ ждетъ котлетка и порядочное вино.

— Мы будемъ рады видть мистера Ньюкома, говоритъ прекрасная и добродушная мистриссъ Шеррикъ: не правда ли Джулія?

— Безъ сомннья, отвчаетъ Джулія, нсколько разсянно. Въ эту минуту, почтенный пасторъ выходитъ изъ ризницы и об дамы бгутъ къ нему, простирая руки.

— Ахъ, мистеръ Гонимэнъ! Какая чудная проповдь! Я и Джулія такъ рыдали у органа, что, я думаю, вы насъ слышали. Не правда ли Джулія?

— О, да, говоритъ Джулія, руку которой жметъ въ эту минуту пасторъ.

— Когда вы описывали покойнаго молодаго человка, я думала о моемъ бдномъ сын, не правда ли, Джулія? восклицаетъ матушка, со слезами на глазахъ.

— Мы испытали потерю больше десяти лтъ назадъ, шепчетъ Клэйву Шеррикъ, съ жалостнымъ видомъ: а она все думаетъ объ ней. Женщины вс такія.

Клэйвъ былъ тронутъ этимъ выраженіемъ нжныхъ чувствованій и скоро очутился въ объятіяхъ дядюшки, который сталъ упрекать его за то, что онъ до-сихъ-поръ не побывалъ въ Валполь-Стрит.

— Ну, джентельмены, когда же вы пожалуете ко мн на семейный обдъ? спрашиваетъ Шеррикъ.

— Ахъ, мистеръ Ньюкомъ, приходите, говоритъ своимъ роскошнымъ голосомъ Джулія, устремивъ на Клэйва большіе черные глаза. Если бы Клэйвъ былъ тщеславенъ, какъ другіе юноши, кто знаетъ? онъ могъ бы подумать, что произвелъ впечатлніе на прекрасную Джулію.

— Въ четвергъ, назначимъ въ четвергъ, если только мистеръ Гонимэнъ свободенъ. Пойдемте, барыни: въ этотъ жаръ муха кусаетъ лошадей, когда он стоятъ, и бситъ ихъ. Чего хотите къ обду? Лососины съ огурцами? Нтъ, лососина подъ кислымъ соусомъ лучше всего въ такую погоду.

— Чего бы вы мн ни предложили, за все благодаренъ! говоритъ сладенькимъ голосомъ Гонимэнъ дамамъ, которыя стояли и смотрли на него, причемъ рука матушки сжата была въ рук дочери.

— Хотите послушать Мендельсона въ слдующее воскресенье? Джулія поетъ изъ него великолпно.

— Я не пою, мамаша.

— Нтъ, поешь, милочка. Она милочка, мистеръ Гонимэнъ, не правда ли?

— Что это вы, мамаша? Не говорите — м… не называйте его такъ, говоритъ Джулія.

— Называйте меня, какъ угодно, замчаетъ Чарльзъ съ сердечною простотою.

Тутъ мистриссъ Шеррикъ принялась цловать дочь, а Шеррикъ между-тмъ показалъ Клэйву улучшенія, сдланныя въ часовн, и по секрету сообщилъ о цн за какую удалось ему выманить у стараго Мосса росписное окно, затмъ Шеррикъ еще разъ повторилъ: демъ, барыни, и они ухали.

Клэйвъ отправился на квартиру къ своему дяд, и былъ встрченъ мистеромъ и мистриссъ Ридлеями съ величайшею радостью. Они говорили, что считали первымъ долгомъ быть у мистера Клэйва, немедленно по возвращеніи его въ Англію, и принести ему усерднйшую благодарность за доброе расположеніе къ Джону Джэмсу. Никогда, никогда не забудутъ они доброты его и полковника. Пирогъ, груда бисквитъ, пирамиды сухихъ варельевъ, шесть бараньихъ котлетъ, только что съ огня, и четыре сорта вина, явились въ комнату мистера Гонимэна черезъ двадцать минутъ по приход Клэйва, въ знакъ любви къ нему Ридлеевъ.

Клэйвъ съ улыбкою замтилъ на стол Пэль-Мэльскую газету и подъ каминнымъ зеркаломъ почти такое же множество визитныхъ карточекъ, какъ бывало прежде, въ цвтущее время Гонимэна. Между Клэйвомъ и дядей, при различіи ихъ характеровъ, не могло существовать короткихъ дружескихъ отношеній, Клэйвъ былъ откровененъ, проницателенъ и своенравенъ, Чарльзъ — робокъ, тщеславенъ и двуличенъ, сознавая себя хвастуномъ и чувствуя, что другіе признаютъ его тмъ же, онъ вилялъ, увертывался и боялся прямодушнаго Клэйва больше, чмъ многихъ другихъ. Денежныя сдлки съ полковникомъ усиливали неловкость положенія Чарльза Гонимэна въ отношеніи къ племяннику. Однимъ словомъ, они другъ-друга не любили, но Гонимэнъ, принадлежа къ достопочтеннйшей фамиліи Ньюкомовъ, иметъ неоспоримое право на дв, на три страницы въ настоящей лтописи.

Наступилъ четвергъ, а съ тмъ и обдъ у мистера Шеррика, къ которому приглашены были также мистеръ Бинни и его сожительницы, для компаніи сыну полковника Ньюкома. Дядюшка Джэмсъ и Рози привезли Клэйва въ своемъ экипаж, мистриссъ Мэккензи отказалась за головною болью. Она третировала хозяина дома, гд жилъ дядюшка Джэмсъ, съ высокомріемъ, и сердилась на братца за то, что онъ бываетъ у такого человка.— Видите, Клэйвъ, какъ я долженъ любить дорогую Рози, когда для нея готовъ переносить все ворчанье ея матушки, замчаетъ Бинни.

— Ахъ, дядюшка! говоритъ Рози, и старикъ перебиваетъ ея возраженія поцлуемъ.

— Да, говоритъ онъ: твоя матушка любитъ поворчать, и, хоть ты никогда не жалуешься, все-таки нтъ причины, чтобъ я не могъ жаловаться. Ты не наскажешь на меня (ахъ, дядюшка! примолвлено опять), въ Клэйв я также увренъ. Эта малютка, продолжалъ Джэмсъ, удерживая хорошенькую ручку Розы и нжно смотря въ ея миленькое личико, эта малютка составляетъ единственное утшеніе въ жизни старику дяд. Жаль, что я не выписалъ ея къ себ въ Индію: не бывать бы мн тогда въ вашемъ скучномъ городищ. Но меня соблазнилъ хать на родину Томъ Ньюкомъ, а теперь я ужь слишкомъ старъ, чтобъ отправиться назадъ. Гд дерево упало, пусть тамъ и лежитъ. Въ Индіи, Рози не долго погостила бы въ моемъ дом, подвернулся бы молодой человкъ и отнялъ бы ее у меня, а здсь она общалась не покидать никогда своего стараго дядюшку, Джэмса, не такъ ли?

— Да, никогда, никогда, сказала Рози.

— Мы вдь не влюбляемся, не правда ли, милочка? Не томимся по возлюбленнымъ, какъ иные молодые люди, посл бала не ждемъ въ переднихъ каждую ночь, по цлымъ часамъ, не бродимъ по парку, въ надежд хоть мелькомъ увидть любимый предметъ, а, Рози?

Рози вспыхнула. По-всему было видно, что она и дядюшка Джэмсъ знали о любовной интриг Клэйва, который также покраснлъ. Секретъ давно пересталъ быть секретомъ: мистриссъ Маккензи и мистриссъ Робсонъ сто разъ разсуждали объ немъ.

— Рози, продолжалъ дядюшка Джэмсъ, общала заботиться обо мн по-сю сторону Стикса, и, если-бъ не мшала ей матушка, — не скажу объ ней больше ни слова — мы жили бы спокойно.

— Дядюшка Джэмсъ, я спишу съ васъ портретъ для Рози, сказалъ Клэйвъ. Рози отвчала: ахъ, благодарю васъ, Клэйвъ, протянула свою маленькую ручку, и на лиц ея выражалась такая доброта, нжность, счастье, что Клэйвъ былъ очарованъ этою невинностью и простодушіемъ.

— Questa piccola Rosina, сказалъ Джэмсъ, нсколько уродуя эти итаііянскія слова по-шотландски, &egrave, la pi bella, la pi cara ragazza, ma la madr &egrave, il diav…

— Не говорите, дядюшка! крикнула опять Рози, и Клэйвъ засмялся при этой выходк дядюшки Джэмса на иностранномъ діалект.

— Э! я думалъ, Рози, что ты слова не понимаешь на этомъ сладкозвучномъ язык, и хотлъ похвастать тосканскимъ нарчіемъ передъ этимъ господиномъ, который видлъ свтъ,— Въ эту минуту экипажъ достигъ С. Джонскаго лса, скоро показалась и красивая вилла мистера Шеррика, и наши путешественники увидали реверендиссима Чарльза Гонимэна, выходящаго изъ своего фаэтона,

Въ гостиной находилось нсколько портретовъ мистриссъ Шеррикъ, писанныхъ въ то время, когда она была еще на театр, гравюра съ ея изображеніемъ и подписью прежняго ея имени, Елисаветы Фольторсъ (это факсимиле мало говорило въ пользу ея каллиграфическихъ способностей), адресъ, поднесенный ей при заключеніи тріумфальнаго сезона 18 — года, въ Дрюрилэн, и проч. Но Клэйвъ, къ немалому изумленію, замтилъ, что столы въ гостиной покрыты множествомъ тхъ книгъ, которыя онъ видлъ у княгини Монконтуръ, и другихъ французскихъ и нмецкихъ брошюрокъ. Между прочимъ, тутъ красовались: рчи Чарльза Гонимэна, произнесенныя въ часовн лэди Уиттельси, стихотворенія молодыхъ дней, Чарльза Гонимэна, жизнь благочестивой дамы Уиттельси, Ч. Г. Значитъ, Чарльзъ попалъ въ литераторы. Дале, въ рабочей корзинк лежало вышиванье съ тмъ самымъ готическимъ узоромъ, какой вышивала княгиня Монконтуръ и который въ послдствіи явился на каедр въ часовн Чарльза. Дамы встртили Рози очень ласково, посл обда, когда мужчины сидли за стаканами вина, прохлаждая себя отъ зноя, миссъ Джулія, обхвативъ рукой стройную талію Рози, ходила съ нею взадъ и впередъ по лугу. Клэйвъ смотрлъ на нихъ и думалъ, какую можно было бы написать съ нихъ хорошенькую картину.

— Моя дочка не совсмъ дурна на взглядъ, не правда ли? сказалъ восхищенный отецъ: поискать, такъ не скоро найдешь подобную этой парочк.

Чарльзъ со вздохомъ примолвилъ, что есть нмецкая гравюра: Дв Леоноры, которая напоминаетъ ему различные типы ихъ красоты.

— Я хотлъ бы нарисовать ихъ, сказалъ Клэйвъ.

— Отчего же нтъ, сэръ? спросилъ хозяинъ.

Клэйвъ отвчалъ, что у него не достаетъ не воли, а умнья. Мужскіе портреты ему удавались, но женскіе еще не по силамъ.

— Т, что вы длали въ барракахъ Албэни-Стрита, превосходны, я ихъ видлъ, сказалъ мистеръ Шеррикъ, и замтивъ, что гость удивляется его знакомству съ такими людьми, прибавилъ: Какъ, вы думаете, что это общество для меня слишкомъ высоко? Господь съ вами, я у нихъ за-частую бываю, имю дла съ нкоторыми, имлъ дла съ капитаномъ Бельсэйзомъ, съ графомъ Кью, вотъ джентльменъ отъ головы до пятокъ, вотъ настоящій аристократъ, и расплачивается какъ никто. Графъ имлъ много длъ со мною.

Гонимэнъ едва замтно улыбался, и такъ-какъ на вызовы мистера Шеррика не находилось охотника продолжать пить вино, джентльмены встали изъ-за стола и пошли въ гостиную, послушать музыку.

Музыка была отборнйшая и серьозная, такая серьозная, что Джэмсъ Бинни дремалъ въ углу и храпніемъ акомпанировалъ пвиц и фортепіано. Но Рози восхищалась и Шеррикъ замтилъ Клэйву: Она добрая двочка, люблю эту двочку, она не завидуетъ Джуліи за то, что та поетъ лучше ея, а слушаетъ ее съ удовольствіемъ. У нея также миленькій голосокъ.. Миссъ Маккензи, если вздумаете когда хать въ оперу, пришлите только мн сказать. У меня есть ложа каждую недлю, я радъ служить вамъ, чмъ могу.

Вс единогласно ршили, что вечеръ былъ препріятный, и гости съ Фицройскаго сквэра до самаго дому вели самый веселый разговоръ: правду сказать, дядюшка Джэмсъ уснулъ въ дорог, и только Клэйвъ и Рози болтали между собой безъ умолку. Молодой человкъ общался попытаться написать портреты всхъ молодыхъ лэди.— Вы знаете, какъ не удался мн послдній портретъ, Рози?— онъ чуть было не сказалъ: милая Рози.

— Да, но миссъ Шеррикъ такъ хороша собой, что вы скорй успете написать портретъ съ нея, чмъ съ моего круглаго лица, мистеръ Ньюкомъ.

— Мистеръ, что такое? вкричалъ Клэйвъ.

— Ну, пожалуй Клэйвъ, если хотите, сказала Рози нетвердымъ голосомъ.

Онъ сталъ искать ручки, которая была очень не далеко.

— Вы знаете, мы какъ будто братъ и сестра, милая Рози? сказалъ онъ на этотъ разъ.

— Да, отвчала она, слегка пожавъ ему руку. Тутъ дядюшка Джэмсъ проснулся, казалось, что на весь проздъ употреблено было не боле одной минуты, и молодые люди еще разъ нжно пожали другъ-другу руку у дверей, на Фицройскомъ сквэр.

Клэйвъ написалъ удивительный портретъ миссъ Шеррикъ, отъ котораго мистеръ Шеррикъ пришелъ въ восхищеніе, не мене восхищался и мистеръ Гонимэнъ, которому разъ или два случилось навстить племянника, именно въ то время, когда лэди сидли передъ художникомъ. Тутъ Клэйвъ вызвался реверендиссиму Чарльзу Гонимэну снять и его голову, и портретъ дядюшки, сдланный карандашомъ, вышелъ превосходный: въ послдствіи, онъ явился и въ печати. Чарльзъ такъ подружился, что заходилъ въ Чарлоттъ-Стритъ раза по два на недл.

Мистеръ и мистриссъ Шеррикъ пріхали посмотрть портретъ и остались до крайности довольны, когда Клэйвъ принялся за портретъ Рози, они опять пріхали, но портретъ опять не удался. Въ одинъ понедльникъ, Шеррикъ и Гонимэнъ случайно завернувъ къ Клэйву, чтобъ взглянуть на портретъ Рози, вошли съ дядей въ мастерскую художника, и съ громкимъ хохотомъ прочли въ Пэль-Мэльской газет слдующую статейку, принадлежащую, по всей вроятности, перу Ф. Бейгэма:

‘Обращеніе великосвтской особы къ вр отцовъ.— Одинъ иностранный князь, женатый на Англичанк, и проживавшій нсколько времени у насъ, переходитъ, какъ слышно, въ лоно англиканской церкви. Князь М—нк—нт—р. постоянно посщалъ часовню лэди Уиттельси, въ которой пасторомъ краснорчивый отецъ Чарльзъ Гонимэнъ. Говорятъ, что этотъ здравомыслящій и даровитый проповдникъ былъ виновникомъ того, что князь покинулъ ученіе, въ которомъ онъ воспитанъ. Предки его были протестанты и сражались въ рядахъ Генриха IV, при Иври. Во времена Людовика XIV, они приняли религію этого монарха — гонителя протестантовъ. Мы душевно желаемъ, чтобы настоящій представитель дома Иври ршился возвратиться къ вр, отъ которой къ несчастью отпали его праотцы.’

Лэди выслушали эту новость совершенно серьозно, и Чарльзъ выразилъ желаніе, чтобъ она оправдалась на дл. Узжая, они просили Клейва и мистера Бинни съ племянницей бывать у нихъ почаще, хоть бы для того, чтобъ послушать музыку, которую они любятъ.

Когда дамы ухали съ мистеромъ Гонимэномъ, Клэйвъ не могъ удержаться, чтобъ не спросить дядюшку Джэмса: зачмъ эти люди безпрестанно здятъ сюда, хвалятъ меня, просятъ меня къ себ обдать? Знаете ли, мн все кажется, что они мтятъ меня въ женихи миссъ Шеррикъ?

Бинни расхохотался и вскричалъ: о vanitas vanitatum! Рози также засмялась.

— Я вовсе не шучу, сказалъ Клэйвъ,

— Ахъ, ты, неразумный юноша! Да, разв ты не видишь, что двочка влюблена въ Чарльза Гонимэна? вскрикнулъ дядюшка Джемсъ: Рози замтила это съ-разу, лишь только мы вошли къ нимъ въ гостиную, назадъ три недли.

— Въ самомъ дл? Какъ же это? спросилъ Клэйвъ.

— Очень просто. По глазамъ, какими она смотрла на него, сказала Рози.

XLV.

Лондонскій сезонъ приближался къ окончанію, и лордъ Фэринтошъ, не знаю, сколько разъ танцовалъ съ миссъ Ньюкомъ, выпилъ пропасть бутылокъ стараго портвейна изъ погреба Кью, безпрестанно бывалъ на завтракахъ, въ опер, на конскихъ скачкахъ и гуляньяхъ вмст съ молодою лэди, и все-таки не длалъ предложенія, котораго ожидала лэди Кью для своей внучки. Однажды Клэйвъ, зайдя къ своимъ пріятелямъ офицерамъ въ режентъ-паркскихъ барракахъ, чтобы повидаться съ ними и докончить портретъ капитана Бттся, услыхалъ, какъ двое или трое молодыхъ людей говорили другъ-другу: Держу три противъ двухъ, что Фэринтошъ не женится на ней, держу то же самое лари, что онъ даже не сдлаетъ ей предложенія. Потомъ, когда Клэйвъ вошелъ въ комнату Бттса, гд разговаривали эти джентльмены, они вдругъ замолчали и какъ-будто смутились. Молодые люди смотрли на бракъ Этели, какъ на случайность, больше чмъ невроятную, и щедро ставили куши противъ нея.

Старая графиня, преслдующая молодаго маркиза такъ ршительно, что цлый свтъ можетъ смотрть и разсчитывать — достигнетъ ли своей цли эта чуткая, беззубая, старая звроловица — представляетъ, не правда ли? презанимателыіый предметъ для охотниковъ до пари. Но, что касается героини нашей исторіи, какъ бы ни была она умна, хороша и быстра на саркасмъ, я съ своей стороны никакъ не думаю, чтобы положеніе миссъ Этели Ньюкомъ было соотвтственно ея достоинству. Молча изнывать по Томкинс, который влюбленъ въ другую, терпть Богъ всть какую бдность, голодъ, попасть въ руки разбойниковъ, быть избитой буяномъ мужемъ, лишиться красоты отъ оспы, и подъ конецъ всего умереть — вс эти бдствія молодая героиня еще можетъ перенести (въ романахъ это случается безпрестанно), ни мало не уронивъ своего достоинства и не понеся ущерба въ уваженіи чувствительнаго читателя. Но двушка, замчательной красоты, съ сильнымъ характеромъ и свтлымъ природнымъ умомъ, которая позволяетъ старой бабк водить себя на веревочк туда и сюда, въ погоню за женихомъ, убгающимъ отъ обихъ — такая особа, говорю, находится въ положеніи очень неловкомъ для героини, и и объявляю, что если бъ у меня была подъ рукой другая и если бъ притомъ я не имлъ въ виду смягчающихъ вину обстоятельствъ, Этель здсь же получила бы отставку отъ званія героини.

Но нувеллистъ, хотя — не хотя, долженъ оставаться при своей героин, какъ мужъ при своей жен, до самаго конца. Мы многое терпимъ изъ тщеславія, изъ скупости, изъ многихъ другихъ причинъ. Этель, безъ сомннья, много виновата, но вспомните, какъ она молода. Она не распоряжается сама собой. Воспитанная въ семейств, слишкомъ привязанномъ къ свту, она по невол слдуетъ семейнымъ преданіямъ. Если Этель поклоняется извстному истукану, передъ которымъ преклоняется большая часть Англіи, не станемъ укорять бдную двушку за ея идолослуженіе, и вооружимся терпніемъ, прежде чмъ произнесемъ надъ ней ршительный приговоръ.

Да, миссъ Ньюкомъ, не слишкомъ почетно ваше положеніе въ свт, хоть вы и ссылаетесь на тысячи другихъ свтскихъ людей, поступающихъ точно также, какъ вы. При самомъ начал жизни и въ самую цвтущую пору молодости, тяжело сознаться, что цль, которую молодая двушка ставитъ передъ собой, что предметъ ея существованія состоитъ въ томъ только, чтобы выйдти за мужъ за-богатаго, что она надлена была красотой для того только, чтобъ купить на нее богатство и титулъ, что дло ея на земл, посл душевнаго спасенія — искать и найдти богатаго жениха. Вотъ поприще, для котораго воспитываются, приготовляются многія двушки. Молодой человкъ вступаетъ въ свтъ, по-крайней-мр, съ благородными замыслами, онъ поставляетъ себ задачей быть добрымъ и слдовать истин, добиваться почестей и никогда не унижатъся до подлости, онъ проводитъ ночи за книгами, отказывается отъ удобствъ и удовольствій, для того, чтобъ составить себ имя. Не одинъ изъ несчастныхъ, теперь изнуренныхъ и обветшавшихъ банкротовъ славы и денегъ, началъ жизнь съ возвышенными видами, отъ которыхъ отклонили его потомъ малодушіе, лнь, страсть или превозмогающая враждебная Фортуна. Но свтская двушка, bon Dieu! Первое правило ея ученія — найдти богатаго жениха, изъ старшихъ сыновей, домъ въ город и домъ въ помстьяхъ. При самомъ переход черезъ порогъ дтской въ свтъ, въ цвт свжести и красоты, она уже продажная. Ее вышколили въ дтской устремлять свтлые глазки на однихъ князей и герцоговъ, Крезовъ и Dives. Въ лубкахъ продолжительнаго тщательнаго стсненія, сердце ея сжалось, утратило данную ему природой форму, какъ ножки ея фэшенебельной сестрицы въ Кита. Какъ вы встрчаете десяти-лтнюю дочь бдняка, съ преждевременно развитыми понятіями о торгашеств, способную маклачить на рынк съ полупенсомъ въ карман, такъ точно вы встртите юную красавицу, годъ назадъ вышедшую изъ школьной комнаты, и уже смышленую въ коммерціи своего рода, не хуже старыхъ практиковъ, разсчетливую на улыбки, умющую ловко припрятать или лицомъ показать товаръ своихъ прелестей, искусную на то, чтобъ заставить покупателей надбивать цну одинъ передъ другимъ, хитрую, какъ самая отчаянная торговка на ярмарк житейской суеты.

Если молодые лейбъ-гвардейцы, бесдовавшіе о миссъ Этели и ея женихахъ, замолчали при появленіи Клвйва, это потому, что имъ извстно было не только родство его съ молодою лэди, но и несчастное его положеніе въ отношеніи къ ней. Есть мужчины, которые не высказываютъ свою любовь и предоставляютъ скрытности, какъ червю на бутон, сндать краски на блднющихъ ихъ щекахъ, другіе, напротивъ, не всегда думаютъ о любимомъ предмет, но вчно говорятъ объ немъ. Такимъ образомъ, Клэйвъ доврилъ свои задушевныя мысли капитану Кракторпу и скоро все общество офицеровъ узнало отъ Кракторпа о страсти Клэйва. Эти молодые люди, рано познакомившіеся со свтомъ, общали Клэйву мало надеждъ на успхъ, говоря ему безъ обиняковъ, что миссъ Ньюкомъ назначается для людей гораздо выше его, и что онъ поступилъ бы благоразумне, если бъ пересталъ вздыхать о прекрасныхъ виноградныхъ кистяхъ, которыхъ ему не достать.

Но добродушный Кракторпъ, сострадая къ положенію молодаго живописца, доставилъ ему доступъ въ нкоторые великосвтскіе дома, гд Клэйвъ могъ встрчаться съ своей очаровательницей, за что капитанъ получилъ отъ влюбленнаго живйшую благодарность. Этель изумлялась и радовалась, а лэди Кью изумлялась и досадовала, встрчая Клэйва Ньюкома въ этихъ фэшенебельныхъ домахъ, вроятно, молодой двушк пріятно было видть постоянство, съ какимъ онъ преслдовалъ ее. Такъ-какъ между ними не существовало объявленной вражды, она не могла отказываться танцовать иногда съ своимъ кузеномъ, и такимъ образомъ, онъ подбиралъ крупицы утшенія, какія доступны молодому человку въ его положеніи, пробавлялся полдюжиной словъ, которыми удостоивали его въ продолженіе кадриля, или уносилъ съ собою домой взглядъ, подаренный ему въ вальс, или память о пожатіи руки при прощань или встрч. Съ какой заботой онъ добивался приглашенія на тотъ или другой балъ! Какъ онъ былъ внимателенъ къ хозяину и хозяйк, которые давали вечера! Нкоторые изъ его друзей, замчая въ немъ особенную вжливость къ извстнымъ особамъ, называли его выскочкой, льстецомъ аристократовъ, а дло въ томъ, что онъ искалъ случая быть тамъ, гд бывала Этель, и балъ, на которомъ она не присутствовала, не имлъ для него никакой привлекательности.

Это продолжалось не одинъ сезонъ, а два. Во второй сезонъ, мистеръ Ньюкомъ завелъ столько знакомствъ, что мало нуждался въ новыхъ. Онъ былъ извстенъ какъ добрый молодой человкъ, отличный вальсръ, единственный сынъ богатйшаго индйскаго офицера, посвятившій себя живописи и питающій несчастную страсть къ своей кузин, прелестной миссъ Ньюкомъ. Люди съ нжной душой, которые слышали объ этой страсти и достаточно интересовались мистеромъ Клэйвомъ, приглашали его къ себ. Можно безошибочно полагать, что особы, чувствовавшія къ нему особенное благорасположеніе, сами когда-то были несчастны въ любви.

Когда первый сезонъ кончился и милордъ не сдлалъ предложенія, лэди Кью увезла молодую лэди въ Шотландію, случилось, что и лордъ Фэринтошъ отправился туда же охотиться, и злые языки могли длать какія угодно предположенія на счетъ этого стеченія обстоятельствъ. И почему жь не длать предположеній? Вы хорошо знаете свтъ, и потому вамъ также хорошо извстно, что увидавъ въ списк приглашенныхъ на балъ мистриссъ такую-то, пробжавъ списокъ выше или ниже, вы наврное наткнетесь на мистера какъ-его-зовутъ. Эти нечаянности случаются ежедневно, и есть люди, которые такъ заботливо ищутъ встрчи съ извстными особами, и такъ неодолима между ними магнетическая симпатія, что они готовы скакать сто миль въ гадчайшую погоду, для свиданія съ своими знакомыми, и рады выломать у васъ двери, если знакомый находится за ними.

Я долженъ сознаться въ факт, что нсколько мсяцевъ лэди Кью гонялась за лордомъ Фэринтошемъ. Эта разслабленная старуха пріхала въ Шотландію, гд милордъ охотился за зврями, а она за милордомъ, изъ Шотландіи она отправилась въ Парижъ, гд милордъ бралъ уроки танцованія въ Chaumi&egrave,re, изъ Парижа, на Рождество, въ одинъ англійскій загородный домъ, куда его ожидали, но напрасно: по словамъ профессора, милордъ не довольно еще усовершенствовался въ польк, и такъ дале. Если бъ Этель раздляла тайну всхъ этихъ маневровъ, или была хоть сколько-нибудь больше, чмъ страдательною участницей ихъ, мы — повторяю — тотчасъ же разжаловали бы ее изъ героинь. Но она дйствовала подъ управленіемъ бабки, старухи самой властолюбивой, неумолимой, которая вынуждала каждаго къ повиновенію и завдывала длами каждаго въ семейств. Такъ какъ лэди Анна Ньюкомъ должна была оставаться при больномъ муж, Этель предоставлена была во власть графини Кью, которая длала намеки, что оставитъ по смерти своей все состояніе въ пользу Этели и потому считала себя въ прав распоряжаться ею при жизни, какъ ей вздумается. Графиня получала и писала столько писемъ, сколько не удастся получать и писать другому государственному секретарю. Она привыкла предпринимать поздки, не спрашивая ни чьего совта и даже не объявляя о томъ никому ране, какъ за часъ, или два до отъзда. Этель влачилась въ ея свит, противъ воли, которая скорй побудила бы ее оставаться дома съ отцомъ, если бъ на то было желаніе и приказаніе ея родителей. Возможно ли было допустить, чтобъ такая сумма, какою распоряжалась лэди Кью, — братья Гобсонъ очень хорошо знали итогъ ея богатства — перешла въ другой родъ? Сохрани Боже! Бэрнсъ,— который самъ былъ бы не прочь прибрать къ рукамъ это богатство и говорилъ даже, что онъ готовъ бы былъ жить съ бабкой гд ей угодно, если бъ могъ получить ея имніе,— Бэрнсъ энергически настаивалъ вмст съ сэромъ Брэйаномъ и лэди Анной, чтобы Этель повиновалась лэди Кью. Вы знаете, какъ трудно молодой двушк не соглашаться, когда семейный совтъ ей строжайше приказываетъ. Однимъ словомъ, я надюсь, что королева настоящей исторіи иметъ основательные резоны къ оправданію, и что вся вина лежитъ на первомъ ея министр, употребившемъ во зло свою непомрную власть. Въ противномъ случа, мы перемнили бы династію. Страшно представить себ благородную, высокую натуру, которой суждено заниматься свтомъ, и однимъ только свтомъ! возвышенный умъ, которому опредлено упражняться только на картонахъ модистокъ, на скандалезныхъ сплетняхъ и на пустозвонномъ этикет! страшно подумать о безпрерывной бготн съ визита на визитъ, съ бала на балъ, о вчныхъ улыбкахъ и заботахъ, которыми сопровождается каждый выздъ въ свтъ, о безмолвственномъ поко ночью, о пробужденіи къ нечестивому утру! Вотъ образъ жизни, на который волею судьбы, а не собственною виною, обречена была на нкоторое время Этель Ньюкомъ. Пусть пожалетъ объ ней тотъ, кто самъ чувствуетъ за собой слабости и прегршенія, пусть наказываетъ ее тотъ, кто самъ безъ грха….

Клэйвъ не заблагоразсудилъ послдовать за нею въ Шотландію. Онъ очень хорошо зналъ, что ободреніе, которое ему оказывали, было слишкомъ слабо, что въ качеств родственника, она принимала его ласково и радушно, но отталкивала всякой разъ, когда онъ переходилъ къ другой роли. Однако жъ онъ случайно встртился съ ними въ Париж, куда пріхалъ на Пасх слдующаго года, проведя зиму за работой и отправивъ на выставку, попытать счастья, три или четыре картины, какъ сдлалъ разъ и прежде.

Считаемъ пріятною обязанностью подкрпить, въ нкоторой мр, благосклонный объ лихъ отзывъ мистера Ф. Бэйгэма. Отъ картинъ фантастическихъ и историческихъ нашъ молодой человкъ отказался, убдясь, что или не достаетъ у него эпическаго дара, или что писать портреты съ своихъ друзей и знакомыхъ гораздо легче, чмъ совладать съ тмъ родомъ живописи, за который онъ брался прежде. Между-тмъ, какъ вся публика толпилась вокругъ двухъ маленькихъ картинъ Джона Джэмса, пара головокъ, писанныхъ карандашемъ, принята была на выставку (большой портретъ капитана Кракторпа на кон, въ полной форм,— я долженъ сознаться — былъ отвергнутъ) и знакомые имли удовольствіе узнать въ зал миніатюръ: подъ No 1246, портретъ офицера — именно, Аугуста Беттса, эсквайра, лейбъ-гвардейца, и подъ No 1272, портретъ реверендиссима Чарльза Гонимэна. Распорядители выставки не приняли портрета миссъ Шеррикъ. Мистера Бинни, Клэйвъ, по обыкновенію, испортилъ при раскраск, карандашныя же головки, упомянутыя выше, признаны весьма схожими съ натурой и исполненными съ большимъ искусствомъ и вкусомъ. Критическій разборъ этихъ картинъ, Ф. Бэйгэма, страшно было читать. Можно было подумать, что со временъ Микель-Анджело не появлялось подобныхъ произведеній. Дло въ томъ, что Ф. Бэйгэмъ, подобно многимъ другимъ критикамъ, такъ отчаянно трепалъ своихъ пріятелей по плечу и трубилъ объ ихъ достоинствахъ такъ оглушительно, что самимъ пріятелямъ приходилось иногда не въ мочь.

Отецъ мистера Клэйва писалъ домой боле и боле удивительные отчеты о длахъ Бонделькондскаго банка, въ которомъ онъ участвовалъ, и убждалъ сына не стсняться въ расходахъ. Молодой человкъ, въ слдствіе того, нанялъ въ Париж комфортабельную квартиру въ томъ самомъ отел, гд маркизъ Фэринтошъ занималъ отдленіе еще боле великолпное, милордъ поселился здсь безъ сомннія для того, чтобы быть поближе къ профессору, продолжавшему преподавать его милости польку. Дйствительно, къ чести профессора, надо сказать, что лордъ Фэринтошъ сдлалъ большіе успхи и на третій сезонъ танцовалъ гораздо лучше, чмъ въ первый и второй годы, по прізд въ Лондонъ. Отъ того же наставника маркизъ узнавалъ послднія новинки французской бесды, отборнйшія побранки и фразы, такъ что, при всемъ недостатк основательныхъ знаній во французской грамматик, могъ уже заказать обдъ у Филиппа, подкупить камеристку, разбранить извощика, съ необыкновенною бглостью. Молодой дворянинъ такого, какъ онъ, званія былъ принимаемъ при двор тогдашняго Французскаго короля съ достодолжнымъ отличіемъ, и monsieur le marquis de Farintosh, въ Тюльери, и во всхъ посщаемыхъ дворянскихъ имъ домахъ, обращалъ на себя особенное вниманіе употребленіемъ нкоторыхъ изъ тхъ фразъ, которымъ научилъ его молодой профессоръ. Злые языки заговорили, что маркизъ несносный и тупоумный молодой человкъ, съ самыми гадкими манерами.

Напротивъ того, Клэйвъ Ньюкомъ — и это нсколько услаждало душу бднаго молодаго человка и наврно было пріятно для Этели, которая слдила за его тріумфами — единогласно признавался за пріятнйшаго молодаго Англичанина, какого давно не видали въ нашихъ салонахъ. Мадамъ де-Флоракъ, которая любила его, какъ роднаго сына, нарочно вызжала въ свтъ раза два или три, чтобъ полюбоваться его дебютами. Мадамъ де-Монконтуръ жила и принимала въ отел Флораковъ. Французы не понимали, какъ дурно говоритъ она по-англійски, по очень хорошо замчали французскій промахъ лорда Фэринтоша.— Мось Ньюкомъ — артистъ! Какое благородное поприще! восклицаетъ знатная французская барыня, вдова маршала, изумленной миссъ Ньюкомъ.— Этотъ молодой человкъ — кузенъ прелестной миссъ? Вы можете гордиться такимъ племянникомъ, мадамъ! говоритъ другая французская барыня графин Кью, которая, можете быть уврены, тоже въ восхищеніи отъ такого родственника. И французская барыня приглашаетъ Клэйва къ себ на вечера, именно для угожденія старой графин. Не пробыли кузены трехъ минутъ вмст въ салон мадамъ де-Флоракъ, какъ она уже видитъ, что Клэйвъ влюбленъ въ Этель Ньюкомъ. Она беретъ руку молодаго человка и говоритъ: J’ai votre secret, mon ami, и тутъ глаза ея смотрятъ на него съ минуту такъ благосклонно, такъ нжно, какъ смотрли когда то на ея отца. О, сколько слезъ пролили эъ милые глаза? О, какъ свято хранило врность это нжное сердце! Если любовь живетъ во всю жизнь и переживаетъ вс скорби, и остается неизмнною среди всхъ перемнъ, и ярко горитъ среди всего мрака души, и по смерти нашей оплакиваетъ насъ вчно и любитъ по-прежнему, и существуетъ до послдняго издыханія, съ которымъ переходитъ изъ груди, вмст съ чистою душою, за предлы смерти,— наврное, она должна быть безсмертна? Хоть мы, остающіеся на земл, разлучены съ нею, не остается ли она нашею въ небесахъ? Если мы продолжаемъ любить того, кого утрачиваемъ, можемъ ли мы совершенно утратить кого любимъ? Сорокъ лтъ кануло въ вчность. Юность и драгоцннйшія воспоминанія по-прежнему посщаютъ душу и надежда чуть не пробуждается изъ своей могилы, когда неизмнно-врная лэди держитъ руку молодаго человка и глядитъ на сына Томаса Ньюкома.

XLVI.
Отель Флораковъ.

Со смерти герцога Иврійскаго, супруга Маріи, графъ Флоракъ, законный обладатель герцогскаго титула, не думаетъ носить его и продолжаетъ быть извстенъ въ свт подъ прежнимъ именемъ. Свтъ стараго графа очень не великъ. Докторъ его и его духовникъ, который ежедневно прізжаетъ къ нему играть въ пикетъ, дти дочери, которыя забавляютъ его своимъ хохотомъ и рзвятся вокругъ него въ саду отеля, его врная жена и одинъ или двое друзей, такихъ же старыхъ, какъ онъ, составляютъ все его общество. Сынъ его, аббатъ, бываетъ у него рдко. Суровость его нравовъ и привычекъ пугаетъ старика-отца, который понять не можетъ религіонисма новой школы. Послушавъ проповдь сына въ Великій постъ, въ церкви Парижской Бого-Матери, гд аббатъ Флоракъ собралъ многочисленную паству, старый графъ воротился домой, въ совершенномъ недоумніи отъ риторства сына.— Я не постигаю вашихъ новыхъ священниковъ, говорилъ онъ: я зналъ, что мой сынъ сдлался Францисканцемъ, похалъ послушать его, и нашелъ якобинца. Предоставь мн самому думать о моемъ спасеніи, моя добрая Леонора. Мой духовникъ отвчаетъ за меня, и, въ придачу, играетъ со мной партію въ триктракъ,— Наша исторія мало иметъ дла до этого достопочтеннаго вельможи. У него есть комнатка, обращенная окнами въ садъ отеля, врный, старый каммердинеръ для прислуги, палата пэровъ для вызда, когда онъ порядочно чувствуетъ себя, кружокъ знакомыхъ, для сокращенія длиннаго вечера. Остальную часть отеля онъ предоставляетъ сыну, виконту Флораку, и невстк, княгин Монконтуръ.

Когда Флоракъ объяснилъ своимъ клубскимъ пріятелямъ, что онъ принялъ новый титулъ, какъ средство къ примиренію (примиренію совершенно философическому, mes amis), съ женою своей, урожденной Гиггъ изъ Манчестра, которая обожаетъ титулы, какъ вс Англичанки, и что онъ недавно получилъ большое наслдство,— вс согласились, что эта мра внушена была благоразуміемъ, и съ-тхъ-поръ никто уже не смялся надъ перемной имени. Княгиня занимаетъ бель-этажъ отеля, съ платою за него цны, какую платилъ американскій генералъ, возвратившійся въ Цинциннати къ роднымъ свиньямъ. Не откармливалъ ли свиней самъ Цинциннатъ на своей ферм, и не былъ ли онъ въ то же время генераломъ и членомъ конгресса? У цломудренной княгини есть спальня, которую, къ ужасу ея, необходимо бываетъ отворять въ пріемные дни, когда мужчины и дамы играютъ тамъ въ карты. Спальня убрана во вкус Лудовика XVI. Надъ кроватью — громадное зеркало, съ алебастровыми купидонами: это альковъ, въ которомъ могла бы покоиться какая-нибудь напудренная Венера до-революціоннаго времени. Насупротивъ этого зеркала, между высокими окнами, футахъ въ сорока разстоянія, стоитъ другое огромное зеркало, такъ что, когда бдная княгиня лежитъ въ постели, съ папильотками на голов, она видитъ передъ собой пожилыхъ княгинь, мелькающихъ въ далекой, сумрачной перспектив, это зрлище до такой степени наводитъ на нее страхъ, что она и Бетси, ея ланкашэйрская камеристка, съ первой же ночи, постоянно закрываютъ жонкилевыми шелковыми занавсами зеркало надъ кроватью, хотя принцесса никакъ не можетъ выбросить изъ головы, что образъ ея по-прежнему остается въ зеркал, за жонкилевыми занавсами: повертывается, когда она повернется, пробуждается, когда она проснется, и проч. Комната такъ обширна и уединенна, что княгиня приказала поставить въ ней кровать и для Бетси. Разумется, въ пріемные дни, эта кровать убирается въ шкафъ. Утреннею комнатою княгини служитъ свтло-розовый будоаръ, также съ купидонами и нимфами, работы Буше, играющими надъ плинтусами дверей,— нимфами, которыя легко могутъ шокировать старую Бетси и ея старую госпожу.— Ахъ, мамъ, что бы сказали, если бъ вошли въ эту комнату мистеръ Гмперъ въ Манчестр, мистеръ Джоульсъ въ Ньюком (т самые, что были когда-то пасторами миссъ Гиггъ). Но миссъ Гиггъ, въ будоар княгини Монконтуръ, забыла думать о своихъ проповдникахъ — диссидентахъ, мистер Джоульс и мистр Гмпер.

Тиснутая Ф. Бэйгэмомъ, въ Пэль-Мэльской газет, въ минуту энтузіаста, статейка объ обращеніи великосвтской особы къ вр праотценъ, произвела не малую сенсацію въ фамиліи Флораковъ, которые читали эту газету потому, что въ ней участвовали друзья Клэйва. Когда мадамъ де-Флоракъ, не слишкомъ часто читавшая газеты, случайно встртила поэтическую выходку Ф. Бэйгэма, можете посудить, какой ужасъ объялъ добрую и набожную госпожу. Сыну ея быть протестантомъ! Посл всего горя и заботъ, какія испытала она отъ втрености Поля, онъ отречется отъ своей религіи! Если бъ только супругъ ея не былъ такъ боленъ и старъ, и могъ перенести ея отсутствіе, она поспшила бы въ Лондонъ,— спасти сына отъ погибели. Она вызвала младшаго сына, который принялъ на себя посольство, и князь и княгиня Монконтуръ въ своемъ отел въ Лондон были неожиданно поражены визитомъ аббата Флорака.

Такъ какъ Поль не былъ виновенъ ни въ малйшемъ намреніи оставитъ свою религію, нжное сердце матери скоро было успокоено посланникомъ, который, удостовряя о намреніи Поля пребывать въ католичеств, свидтельствовалъ также о благочестивомъ настроеніи души невстки. Аббатъ входилъ въ сношеніе съ англиканскимъ духовникомъ княгини Монконтуръ, человкомъ не отличнаго ума, писалъ онъ, хотя и славящимся въ своей сект примчательнымъ краснорчіемъ. Этотъ визитъ примирилъ фамилію съ родственницей — Англичанкой, въ которой стали признавать теперь доброе сердце и многія другія добрыя качества. Ршено было, что княгиня Монконтуръ прідетъ жить въ Парижъ и остановится въ отел Флораковъ: можетъ статься, аббатъ соблазнилъ достопочтенную лэди картинами разнообразныхъ удовольствій и выгодъ, ожидающихъ ее въ этой столиц. Она была представлена къ С. Джэмскому двору тогдашнею французскою посланницей, и потомъ удостоилась въ Тюльери благосклоннаго пріема, который много польстилъ ея самолюбію.

Представившись королев, княгиня Монконтуръ, въ свою очередь, представила ко двору мистриссъ Т. Гиггъ и миссъ Гиггъ, изъ Манчестра, мистриссъ Самуэль Гиггъ, изъ Ньюкома, супруги этихъ дамъ и братъ княгини также облачались, первый разъ въ жизни, въ придворные костюмы. Сосдъ Сама Гигга, депутатъ ньюкомскій, сэръ Брэйанъ Ньюкомъ, по слабости здоровья, не могъ сопровождать Гигга, при представленіи, но Бэрнсъ Ньюкомъ былъ необыкновенно вжливъ къ обоимъ ланкашэйрскимъ джентльменамъ, хотя политическія ихъ мннія не согласовались съ его мнніями, и самъ подалъ голосъ противъ сэра Брэйана, при послднемъ избраніи его. Бэрнсъ повезъ ихъ обдать въ клубъ, рекомендовалъ имъ своего портнаго, послалъ лэди Клару Пуллейнъ сдлать визитъ мистриссъ Гиггъ, которая признала ее премилою, прелюбезною молодой дамой. Графиня Доркингъ съ удовольствіемъ представила бы этихъ дамъ, если бъ княгиня не приняла на себя этой пріятной обязанности. Гобсонъ-Ньюкомы очень обласкали ланкашэйрскяхъ гостей и дали имъ великолпный обдъ. Мн помнится, что мистриссъ и мистеръ Гобсонъ также представлялись въ этотъ годъ ко двору, причемъ послдній былъ въ мундир товарища губернатора графства.

Если Бэрнсъ Ньюкомъ былъ такъ любезенъ съ фамиліей Гигговъ, надо предположить, что онъ имлъ на это уважительные причины. Гигги пользовались всомъ въ Ньюком, и благоразуміе требовало искать ихъ благорасположенія. Они были очень богаты и банкъ былъ бы не въ потер, если бъ они доврили ему свои капиталы. Капиталъ княгини Монконтуръ былъ еще желательне. Посл того, какъ братья Гобсоны приняли дятельное участіе въ англо-континентальной желзной дорог, Бэрнсъ возъимлъ счастливую мысль — сдлать князя Монконтура, и проч. и проч., однимъ изъ директоровъ желзной дороги, привлечь расточительнаго вельможу, съ его новымъ титуломъ, въ Ньюкомъ и примирить его съ женою и фамиліею Гигговъ. Бэрнсъ, можно сказать, отрылъ князя: вытащилъ его изъ грязной квартиры на Лейстеръ сквер и возвратилъ князя. Монконтура достойной, пожилой супруг. Непріятныя диссидентскія времена прошли. Блистательный молодой викарій доктора Бльдерса, который также носилъ длинные волоса, узкое одяніе и рубашку безъ воротничка, усплъ склонить виконтессу Флоракъ къ тому вроисповданію, проповдники котораго облачаются въ эту странную форму. Хозяинъ ихъ отеля въ С. Джэмс бралъ вино отъ Шеррика и посылалъ свое семейство и знакомыхъ въ часовню лэди Уиттельси. Краснорчіе и любезность реверендиссима Чарльза Гонимэна вполн цнились новою духовною его дочерью. Такимъ образомъ историкъ шагъ за шагомъ прослдилъ здсь, какъ вс эти люди сблизились между собою.

Самуэль Гиггъ, имя котораго имло всъ на манчестерской и лондонской биржахъ, присоединился къ управленію англо-континентальной желзной дороги. Но давно умеръ одинъ изъ братьевъ, оставивъ другимъ большія деньги, и богатство его значительно увеличило средства госпожи Флоракъ, сестра его доврила часть капитала компаніи желзной дороги отъ имени своего супруга. Акціи держались высоко и давали хорошій дивидендъ. Князь Монконтуръ серіозно занялся управленіемъ парижской конторы, куда нердко прізжалъ Бэрнсъ. Званіе капиталиста остепенило Поля Флорака: въ сорокъ пять лтъ онъ отказался отъ притязаній на молодость и не безъ удовольствія замчалъ необходимость въ уширеніи платья и просдь на усахъ. Заблужденія его были забыты, и правительство смотрло на него благосклонно. Онъ могъ бы получить мсто чрезвычайнаго посланника при королев Помарэ, но здоровье княгини было слабо. Онъ каждое утро длалъ визиты своей супруг, являлся на вечерахъ у ней, заходилъ къ ней въ ложу въ опер и бывалъ съ нею на всхъ гуляньяхъ, давалъ небольшіе обды, къ которымъ иногда приглашался Клэйвъ, имлъ особую дверь и ключъ въ свои комнаты, отдленныя всею длиною скучныхъ пріемныхъ апартементовъ отъ жонкилевой, съ зеркалами, спальни, гд почивали княгиня и Бетси. Когда нкоторые изъ его лондонскихъ друзей и знакомыхъ прізжали въ Парижъ, онъ показывалъ намъ эти апартаменты и, какъ слдуетъ, представлялъ насъ княгин. Среди этого блеску онъ былъ также простъ и радушенъ, какъ въ грязныхъ комнаткахъ Лейстерскаго сквера, гд самъ себ чистилъ сапоги и жарилъ селедку. Что касается Клэйва, его считали за роднаго сына, княгин нравилось его открытое лице, Поль любилъ его столько же, сколько и матушка Поля.— Не хочетъ ли онъ жить въ отел Флораковъ? Въ павильон есть для него прекрасная мастерская, съ особой комнатой для слуги. Нтъ! вамъ удобне заниматься дома. Здсь вы найдете общество однхъ только дамъ. Я встаю поздно, и дла, контора заставляютъ меня вызжать чуть не на цлый день. Ты соскучиться играть въ триктракъ съ моимъ старикомъ, отцомъ. За нимъ ухаживаетъ моя матушка. Сестра моя, на верху, вчно занята, своими дтьми, у которыхъ никогда не проходитъ насморкъ. Княгиня не интересна для молодаго человка. Приходи къ намъ, Клэйвъ, когда теб вздумается: приборъ для тебя всегда готовъ. Хочешь ты снять портреты со всего нашего семейства? Не нужно ли теб денегъ? Въ твои лта и позже, я почти постоянно былъ безъ денегъ, mon ami: но теперь мы купаемся въ золот, и, если у меня въ кошельк есть луидоръ, десять франковъ, то они — твои.— Для доказательства что онъ вовсе не думаетъ о реформатскомъ исповданіи, Поль каждое воскресенье бывалъ съ матерью у обдни. Иногда сопровождала ихъ и мадамъ Поль, которая хотя не могла пользоваться любовью свекрови, однако жь находилась съ нею въ настоящее время въ отношеніяхъ очень вжливыхъ. Он видлись одна съ другою каждый день: мадамъ Поль всегда заходила къ графу Флораку, а Бетси, камеристка, смшила старика боййостью и говорливостью. Она пересказывала своей барын презабавныя исторіи, которыя слышала отъ старика о его жить быть во время эмиграціи — до брака съ графиней — когда онъ, чортъ возьми! давилъ уроки танцованія. У него до-сихъ-поръ хранилась скрипка, трофей давно минувшихъ лтъ. Повствуя о своихъ похожденіяхъ, онъ пощипывалъ на ней струны, кашлялъ и разбитымъ голосомъ напвалъ аріи.— Господи Боже, мамъ, говорила Бетси: какой же онъ былъ отчаянный!— Онъ довольно хорошо помнилъ старое, но одну и ту же исторію повторялъ иногда раза по три въ часъ. Боюсь: старикъ не думалъ раскаяваться въ грхахъ своей втренной молодости, иначе, зачмъ бы ему такъ хохотать и хихикать при воспоминаніи объ нихъ? Онъ хохоталъ и хихикалъ, пока не задыхался отъ кашлю: тогда старый С. Жанъ, камердинеръ его, подходилъ къ его сіятельству, стукалъ ему по спин и давалъ ложечку сиропу.

Между двумя женщинами, каковы мадамъ Флоракъ и лэди Кью, разумется, не могло существовать большой дружбы или симпатіи. Религія, любовь, долгъ, семейство были постояннымъ занятіемъ француженки, и у лэди Кью, можетъ-статься, были цлью долгъ и семейство, только понятія о долг у каждой были разныя. Идея о долг у лэди Кью состояла въ томъ, чтобъ выводить родныхъ въ люди, у мадамъ Флоракъ — утшать ихъ, угождать имъ, услуживать имъ съ постоянною заботливостью, исправлять ихъ благочестивыми совтами. Старшій сынъ госпожи Флоракъ вышелъ мотомъ, второй предался всею душою церкви, дочь ея сосредоточила всю любовь свою на дтяхъ и бабушк ихъ не позволяла дотронуться до нихъ мизинцемъ. Такимъ образомъ, Леонора Флоракъ жила сиротой. Казалось, будто небо отвратило отъ нея сердца всхъ ея дтей. Ежедневнымъ дломъ ея жизни было няньчиться съ эгоистомъ старикомъ, въ услуженіе къ которому она попала въ ранней молодости, по вол отца, которой она безропотно повиновалась: она старалась оказывать старому мужу покорность, уваженіе, но никакъ не могла отдать ему сердца, которое не слушалось ея воли. Жизнь многихъ добрыхъ женщинъ бываетъ не лучше: весна красоты, немножко тепла и солнечнаго свта любви, душевныя муки и неистовыя слезы, потомъ длинная, однообразная исторія покорности.— Не здсь, дочь моя, назначено намъ блаженствовать, говоритъ священникъ: кого небо любитъ, того и наказуетъ. И святой отецъ указываетъ ей страданія святыхъ мученицъ, увряетъ ее въ настоящемъ ихъ блаженств и слав, увщеваетъ ее переносить скорби съ врою, равною ихъ вр и, по данному ему уполномочію, общаетъ ей равное возмездіе.

Другая матрона не мене ея сиротствуетъ. Ея мужъ и сынъ умерли, неоплаканные, плакать было не въ натур лэди Кью. Внукъ, котораго она любила, можетъ-статься, больше всего на свт, непокоренъ ей, чуждается ея, ея дти разлучены съ нею, кром одного, болзнь котораго тревожитъ ее какъ ударъ, нанесенный ея самолюбію. Ея задушевные планы все какъ-то не удаются. Она здитъ изъ города въ городъ, съ бала на балъ, изъ городскаго дому въ замокъ, вчно нспокойная, вчно одинокая. Она видитъ, что люди пугаются при ея прізд, принимаютъ ее не изъ радушія, а изъ снисхожденія и страха, и, можетъ-быть, ей пріятно внушать ужасъ и входить скорй черезъ проломъ, чмъ черезъ гостепріимную дверь. Гд бы она ни была, она старается повелвать, топтать всхъ въ грязь, съ суровымъ сознаніемъ нелюбви ихъ, съ негодованіемъ на ихъ малодушіе, съ непреклонною волей — господствовать. Быть старой, гордой, одинокой и не имть на свт друга — вотъ ея жребій. Какъ Француженка, можно сказать, походитъ на птицу, которая, по словамъ басни, кормитъ своихъ птенцовъ собственною своею кровью, такъ лэди Кью, если только она чувствуетъ малйшую любовь къ своимъ дтямъ, рыщетъ туда и сюда и похищаетъ для нихъ пищу. Чтобы довершить уподобленіе, мы, кажется, должны сравнить маркиза Фэринтоша съ ягненкомъ, предназначеннымъ для этой цли, а миссъ Этель Ньюкомъ съ молодымъ орленкомъ. Не чудная ли предусмотрительность природы (или выдумка поэтовъ, у которыхъ своя естественная исторія), что птица съ могучими крыльями можетъ подниматься къ солнцу и глядть на него, а потомъ спускаться съ неба и садиться на падаль?

Узнавъ нкоторыя обстоятельства, госпожа Флоракъ очень заинтересовалась Этелью Ньюкомъ и старалась познакомиться съ нею поближе. Миссъ Ньюкомъ и лэди Кью бывали на вечерахъ у княгини Монконтуръ по средамъ.— Интересы нашей фамиліи требуютъ, моя милая, чтобъ мы были особенно внимательны къ этимъ людямъ, говорила лэди Кью, — и въ этихъ видахъ она прізжала въ отель Флораковъ и третировала княгиню съ величайшею надмнностью каждый четвергъ. Съ госпожею Флоракъ даже лэди Кью не имла духа быть суровою: эта дама была такъ кротка, что нельзя было найдти предлога къ нападкамъ на нее, и лэди Кью соизволила провозгласить, что мадамъ де-Флоракъ tr&egrave,s-grande dme того поколнія, которое ныньче почти вывелось, такъ говорила лэди Кью, сознавая, что сама она обладаетъ этимъ достоинствомъ. Когда госпожа Флоракъ, красня, просила Этель навщать ее, грандмаманъ Этели дала на это согласіе съ величайшею готовностью.— Она очень набожна, какъ я слышала, и станетъ проповдывать теб католицизмъ, но ты будь себ на ум и не входи съ нею въ богословскіе споры. Ни въ Англіи ни въ Шотландіи, нтъ ни одного молодаго человка, римскаго католика, о которомъ стоило бы думать. Ты увидишь, что молодаго лорда Дервентвотера захотятъ женить на итальянской принцесс, но ему всего семнадцать лтъ, и его духовники не спускаютъ съ него глазъ. У сэра Бартоломью Фаукса будетъ прекрасное состояніе, когда умретъ лордъ Кампьонъ, если только лордъ Кампьонъ не откажетъ всего имнія монастырю, гд находится его дочь, а изъ другихъ фамилій на кого укажешь? Я нарочно развдывала обо всхъ, знаешь, я забочусь о католикахъ, точно также, какъ и объ единоврцахъ. Мистеръ Рудъ, бывшій однимъ изъ адвокатовъ моего бднаго брата Стейна, говорилъ мн, что въ настоящую минуту между католиками нтъ ни одного молодаго человка, котораго бы можно было назвать выгоднымъ женихомъ. Будь ласкова съ госпожею Флоракъ, она знакома съ старыми легитимистами, а я, ты знаешь, въ послднее время не въ ладахъ съ этою партіей.

Есть одинъ маркизъ де Монлюкъ, съ большимъ, по французскимъ понятіямъ, состояніемъ, сказала Этель серьзно: онъ горбатъ, но очень остроуменъ. Недавно мосье де-Кадильянъ наговорилъ мн пропасть любезностей и даже спрашивалъ Джорджа Бэрнса, какое за мной приданое. Онъ вдовецъ, у него парикъ и дв дочери. Которое изъ этихъ излишествъ самое непріятное: горбъ или парикъ и дв дочери? Какъ вы думаете, грандмаманъ? Я люблю мадамъ Флоракъ, но, если хотите, постараюсь полюбить и княгиню Монконтуръ и стану бывать у нихъ, когда вамъ угодно.

Такимъ-образомъ, Этель стала бывать у госпожи Флоракъ: ласкала дтей госпожи Превиль, внучатъ госпожи Флоракъ, была весела и любезна съ княгиней Монконтуръ, не уржала прізжать въ отель Флораковъ, забывъ думать объ австрійскихъ, испанскихъ и французскихъ государственныхъ людяхъ и дипломатахъ, составлявшихъ общество лэди Кью и толковавшихъ о европейскихъ дворахъ, о томъ, кто въ милости въ Шенбрун и кто въ опал въ Мадрит, эти господа, разумется, не могли быть интересны для живой молодой двицы. Святая жизнь госпожи Флоракъ, безмятежная, грустная любезность, съ какою она принимала миссъ Этель, привлекали молодую двушку. Она приходила отдыхать въ тихой комнатк госпожи Флоракъ или сидла подъ тнью въ скромномъ старинномъ саду ея отеля, вдали отъ салонной болтовни, отъ посольскихъ сплетень, отъ порхающихъ съ визитами парижскихъ дамъ, въ изящныхъ тоалетахъ, отъ приторностей танцующихъ дэнди, отъ высокопарныхъ таинственностей стариковъ-государственныхъ людей, которые толпились у ея грандмаманъ. Свтъ начинался для нея съ-вечера, когда она, въ свит старой графини, здила изъ отеля въ отель и танцовала вальсъ за вальсомъ съ прусскими и неаполитанскими секретарями, съ адъютантами принцевъ, а, можетъ-быть, и съ самими принцами, которые были непрочь потанцовать съ такой красавицей, какъ миссъ Ньюкомъ. Маркизъ Фэринтошъ также участвовалъ въ этихъ великосвтскихъ увеселеніяхъ. Его англійскій разговоръ былъ по-прежнему не блистателенъ, хотя французскій отличался эксцентричностью, но на придворныхъ балахъ, гд онъ являлся въ мундир шотландскихъ стрлковъ или въ родномъ гленливэтскомъ тартан, въ Париж не было въ этотъ сезонъ молодаго нобельмона, который бы въ собственномъ его или общественномъ мнніи былъ красиве его. Говорили, что онъ много усовершенствовался въ танцахъ, а бакенбарды его и усы, для молодаго человка его лтъ, необыкновенно велики и кудрявы.

Миссъ Ньюкомъ, зная антипатію своей грандмаманъ, не говорила ей ни слова о томъ, что въ отел Флораковъ бываетъ молодой человкъ, по имени Клэйвъ. Сначала, госпожа Флоракъ, руководствуясь понятіями французскаго воспитанія, и слышать не хотла, чтобы кузены видлись у нея въ дом, но Поль убдилъ ее, что въ англійскихъ замкахъ, миссы по цлымъ часамъ прогуливаются съ молодыми людьми, удятъ съ ними рыбу, здятъ съ ними на лошадяхъ, и все съ позволенія матушекъ.— Когда я былъ въ Ньюком, миссъ Этель зачастую здила со мной, говорилъ Поль: такимъ-образомъ разъ мы были съ нею у одного старика, родственника ея, который страхъ какъ любитъ ее и ея отца.— Когда госпожа Флоракъ распрашивала сына о молодомъ маркиз, съ которымъ будто-бы Этель помолвлена, Флоракъ отвергалъ эту мысль.— Помолвлена! Молодой маркизъ занятъ актрисами театра Varits, ma m&egrave,re. Онъ не можетъ безъ смху вздумать о женитьб. Недавно, кто-то присталъ къ нему въ клуб съ вопросомъ, пройдетъ ли ему даромъ ухаживанье за миссъ Ньюкомъ, когда узнаетъ объ этомъ мадмоазель Люксоръ — эта одалиска-обелискъ, такъ высока, что ее зовутъ Люксоръ, ma m&egrave,re — мой Шотландецъ позволилъ себ сказать, что не онъ ухаживаетъ за миссъ Ньюкомъ, а она за нимъ — эта нимфа, эта Діана, это прелестное, несравненное созданіе. Когда другіе засмялись, а другъ его, мосье Валлей сталъ апплодировать ему, я въ свою очередь принялъ смлость возразить: Маркизъ, вы, какъ молодой человкъ, не вполн знающій нашъ языкъ, сказали такое, что не совсмъ врно, и только это обстоятельство уменьшаетъ вашу вину. Я имю честь быть знакомымъ съ родственниками молодой двицы, о которой вы говорили. Вы вроятно не были намрены сказать, чтобы молодая миссъ, которая живетъ подъ надзоромъ родителей, которую вы встрчаете каждый вечеръ въ обществ, у чьихъ дверей каждый день видятъ вашъ экипажъ, была способна къ тому, въ чемъ вы обвиняете ее такъ легкомысленно. Эти вещи, мось, говорятся, за кулисами, о женщинахъ, у которыхъ вы учитесь нашему языку, а не о молодыхъ двицахъ, чистыхъ и непорочныхъ, мось де Фэринтошъ! Научитесь уважать своихъ соотечественницъ, воздавать почтеніе юности и невинности везд, гд бы он ни встрчались, мось, а въ тхъ случаяхъ, когда вы забываетесь, позвольте человку, который могъ бы быть вашимъ отцомъ, напоминать вамъ, въ чемъ вы ошибаетесь.

— Что жь онъ отвчалъ на это? спросила графиня.

— Я ожидалъ пощечины, сказалъ Флоракъ, но отвтъ его былъ гораздо милостиве. Молодой островитянинъ покраснлъ и съ крупной прибранкой, какъ слдуетъ такому благовоспитанному юнош, сказалъ, что онъ не думалъ говорить ничего обиднаго для молодой двицы. Имя ея, крикнулъ я, никогда не должно быть произносимо въ подобныхъ мстахъ. Этимъ кончилась наша маленькая ссора.

И такъ, мистеръ Клэйвъ, случайно, имлъ счастье встрчаться съ своей кузиной въ отел Флораковъ, гд, могу васъ уврить, вс желали, чтобы сбылись виды его на молодую лэди. Полковникъ давно уже говорилъ госпож Флоракъ о своемъ завтномъ желаніи, которое тогда не могло осуществиться, потому-что Этель была помолвлена съ лордомъ Кью. Клэйвъ, отъ полноты души, доврилъ свою страсть Флораку, и, въ отвтъ на готовность Поля къ его услугамъ, показалъ ему письмо, въ которомъ великодушный полковникъ поручаетъ ему помогать сыну Леоноры Флоракъ, въ случа, если бы тотъ нуждался въ пособіи. Дло было ясно для живаго Француза.— Между моей матушкой и вашимъ добрымъ полковникомъ, должно быть, существовала нжная взаимность въ молодости ихъ, во время эмиграціи.— Клэйвъ сознался, что отецъ говорилъ ему то же самое, то-есть, что онъ былъ не равнодушенъ къ мадмоазель де-Блоа.— Вотъ отчего сердце ея такъ тоскуетъ по теб, отчего я самъ такъ увлекся тобой, съ первой съ тобою встрчи.— Клэйвъ такъ и ждалъ, что Флоракъ поцлуетъ его.— Напиши отцу, что я душевно цню его доброту, вчно буду чувствовать къ нему благодарность и любить каждаго, кто любитъ мою матушку.— Сколько могутъ содйствовать желанія, Флоракъ былъ усерднйшимъ покровителемъ Клэйву въ сердечныхъ его длахъ, и сама княгиня оказывала не мене готовности. Благовидность и прекрасный характеръ молодаго человка подйствовали на добрую душу княгини и она полюбила его также, какъ любилъ мужъ. Вотъ почему нердко случалось, что когда миссъ Этель прізжала къ ней съ визитомъ и сидла въ саду съ госпожей Флоракъ и ея внучатами, въ алле появлялся мистеръ Ньюкомъ и привтствовалъ дамъ.

Если бъ Этель не желала его видть, стала ли бы она прізжать? Да, она обыкновенно говорила, что здитъ къ мадамъ де-Превиль, а не къ мадамъ де-Флоракъ, и утверждала, какъ я знаю за-врное, что она собственно желала навщать госпожу Превиль (мужъ которой былъ членъ палаты депутатовъ, государственный совтникъ или какой-то другой тузъ Французской администраціи) и вовсе не искала свиданій съ Клэйвомъ, который небольше, какъ случайный знакомый въ отел Флораковъ. Во всей жизни молодой лэди, не было ни одного пункта поведенія, который бы она отстаивала, въ случа нападенія, съ большимъ упорствомъ, какъ это знакомство въ отел Флораковъ. Но не за это собственно я намренъ ссориться. Прекрасныя молодыя читательницы мои, видвшія полдюжины сезоновъ, можете ли вы припомнить время, когда вы были въ такой дружб съ Эммой Томкинсъ, что вчно бывали у Томкинсовъ, и между ея домомъ и вашимъ безпрерывно разносились записочки? Когда братъ ея, Паджетъ Томкинсъ возвратился въ Индію, не миновала ли ваша привязанность къ Эмм? Если вашей младшей сестрицы нтъ въ вашей комнат, я знаю, вы сами сознаетесь мн въ этомъ. Мн кажется, что вы всегда обманываете себя и другихъ. Мн кажется, что побудительныя причины, которыя вы выставляете, часто бываютъ не дйствительныя, и что дйствительныхъ побужденій вы не открываете ни себ, ни другому живому существу. Мн кажется, что вы также преслдуете то, чего желаете и также себялюбивы, какъ ваши бородатые собратія. А что касается того, сколько въ васъ есть правды, изо всхъ коротко-знакомыхъ мн дамъ, наберется, увряю васъ, едва ли… но лучше умолчимъ. Женщина совершенно откровенная, женщина, которая никогда не льститъ, никогда не ласкаетъ, не увивается, которая никогда не скрытничаетъ, которая никогда не маневрируетъ глазками, которая никогда не разсчитываетъ на эффектъ, которая не замчаетъ безмолвнаго, внушаемаго ею удивленія, — какое чудовище была бы подобная женщина! Миссъ Гопкинсъ, вы, годовалая, были ужь кокетка, на рукахъ кормилицы, вы уже дйствовали на друзей вашего папаши чарами вашего кружевнаго халатца, новенькихъ башмачковъ и пояска, когда вы только-что выучились ходить, вы упражняли на лужк ваши злокозненныя способности надъ другими дтьми — бдными барашками, рзвившимися между кустами маргаритокъ, и, nunc in ovilia, mox in reluctantes dracones, перейдя отъ ягнятъ къ непокорнымъ драконамъ, вы принялись испытывать ваши силы надъ капитаномъ Паджетомъ Томкинсомъ, который поступилъ такъ неблагородно и ухалъ въ Индію, не сдлавъ предложенія, котораго вы, разумется, вовсе и не ждали. Вы были дружны съ Эммой. Дружба охолодла. Вы рознитесь въ понятіяхъ. Томкинсы не совсмъ и проч. и проч. Вы думаете, что капитанъ Томкинсъ женился на какой-то миссъ О’Грэди, и проч. и проч. Ахъ, моя милая, острая миссъ Гопкинсъ, будьте снисходительне въ вашихъ сужденіяхъ о сосдяхъ!

ЧАСТЬ ВОСЬМАЯ

XLVII.
Содержитъ два или три дйствія маленькой комедіи.

Вся эта исторія разсказывается человкомъ, который хотя и не былъ очевидцемъ описываемыхъ здсь обстоятельствъ, но имлъ достаточныя объ нихъ свднія, для того, чтобъ представить повсть фактовъ и разговоровъ, достоврную не мене тхъ подробностей, которыя мы знаемъ о другихъ событіяхъ. Какъ могу я разсказать чувствованія въ душ какой-нибудь молодой лэди? Мысли въ голов какого-нибудь молодаго джентельмена?— Какъ профессоръ Овенъ или профессоръ Агасси беретъ обломокъ кости, и на основаніи его строитъ огромное забытое чудовище, пресмыкавшееся въ первобытныхъ топяхъ, обрывавшее листья и втви растеній, прозябавшихъ тысячелтія назадъ, и, можетъ-статься, образовавшихъ ныншній каменный уголь, такъ нувеллистъ слагаетъ то и то вмст: по слду открываетъ ногу, по ног — животное, которое ходило на ней, по животному — растеніе, которымъ оно питалось, болото, въ которомъ оно плавало, такимъ же точно образомъ, скромный физіологъ описываетъ нравы, величину, видъ существъ, составляющихъ предметъ его изслдованій,— слдитъ, черезъ тину, за этимъ склизкимъ пресмыкающимся и описываетъ его привычки, гадкія и прожорливыя, сажаетъ этого мотылька на булавку и рисуетъ его прекрасный плащъ и узорчатый камзолъ, наконецъ объясняетъ странное строеніе боле важнаго животнаго, мегатеріума его исторіи.

Предположите же себ, что въ красивомъ старинномъ саду отеля Флораковъ, двое молодыхъ людей ходятъ взадъ и впередъ по алле изъ высокихъ липъ, которымъ до-сихъ-поръ позволяется расти на этомъ мст. Въ самой середин аллеи стоитъ фонтанъ, увнчанный Тритономъ такимъ срымъ и мшистымъ, что хоть онъ и держитъ у рта раковину, выдвинувъ губы и извивая хвостъ въ сухомъ бассейн, но инструментъ его остается безъ дла по-крайней-мр пятьдесятъ лтъ и не заблагоразсудилъ играть даже въ торжественные дни возвращенія Бурбоновъ, во времена которыхъ онъ воздвигнутъ. Въ конц липовой аллеи виднется пасмурный, съ отбитымъ носомъ фавнъ, наигрывающій псенки духамъ на мраморной цвниц, которая никогда не издавала звука. Крыльцо отеля находится на другомъ конц аллеи, два цесаря, по одному съ каждой стороны стеклянныхъ дверей, черезъ которыя обитатели отеля выходятъ въ садъ, — Каракалла хмурящійся черезъ заплесневлое плечо на Нерву, которому съ незапамятныхъ временъ на остриженную голову падаютъ капли съ крышъ сдаго замка. Это благородное зданіе украшается и многими другими изваяніями. Вонъ Купидонъ, который полстолтія назадъ ужъ готовъ былъ поцловать Психею, и до-сихъ-поръ не дождется этого сладостнаго событія, сквозь длинный рядъ сіяющихъ лтъ и скучныхъ зимъ, вотъ Венера съ Амуромъ подъ темнымъ куполомъ разсвшагося стариннаго храма. По алле этого стариннаго сада, гд предки ныншнихъ обитателей разгуливали въ фижмахъ и пудр, кресла мосье де Флорака катаетъ каммердинеръ его, С. Жанъ, кругомъ, прыгаютъ, рзвятся, играютъ въ прятки дти госпожи де Превилль. Высокопочтенный отецъ де Флоракъ (когда бываетъ дома) обдумываетъ здсь свои проповди, грустная мадамъ де Флоракъ иногда выходитъ сюда, чтобъ взглянуть на свои розы. Въ настоящую минуту Клэйвъ и Этель Ньюкомъ ходятъ здсь взадъ и впередъ, между тмъ какъ дти, съ нянькой, бгаютъ туда и сюда, а мадамъ де Флоракъ отозвана къ графу, къ которому пріхалъ докторъ.

Этель говоритъ:

— Какъ прелестно и вмст съ тмъ оригинально это уединеніе, и какъ пріятно слышать голоса дтей, играющихъ въ сосднемъ монастырскомъ саду, изъ котораго виднется новая капелла, возвышающаяся надъ деревьями.

Клэйвъ замчаетъ, что сосдній отель странно мнялъ свое назначеніе. Когда-то онъ принадлежалъ одному изъ членовъ Директоріи, и, безъ сомннія, подъ снями этого сада, освщеннаго фонарями, танцовали мадамъ Талльенъ, мадамъ Рекамье и мадамъ Боарнэ. Потомъ жилъ здсь маршалъ имперіи. За тмъ отель достался законному его владльцу, маркизу де Брикабракъ, котораго потомки, затявъ споръ о Брикабракскомъ наслдств, продали отель монастырю.

Посл нсколькихъ минутъ разговора о монахиняхъ, Этель сказала: когда-то были монастыри и въ Англіи. Ей часто приходитъ на мысль, что она съ радостью удалилась бы въ монастырь.— И Этель вздыхаетъ, какъ будто въ настоящую минуту сердце ея занято этою мыслію.

Клэйвъ, со смхомъ, возражаетъ: Да. Если бъ вамъ можно было удалиться по окончаніи сезона, когда вы чувствовали утомленіе отъ визитовъ и баловъ, монастырь былъ бы для васъ очень полезенъ. Въ Рим я осматривалъ Санъ-Піетро in Montorio, и Сантъ-Онофріо, это прекрасное старинное зданіе, гд умеръ Тассъ: мужчины ищутъ тамъ убжища и скрываются отъ свта. Въ женскихъ монастыряхъ, дамы длаютъ то же самое.

Этель. Отчего удаленіе отъ свта не могло бы сдлать человка добре? Ужели, по вашему мннію, свтъ такъ привлекателенъ, что тому, кто живетъ въ немъ, не приходитъ никогда желаніе оставить его?— Тутъ Этель вздыхаетъ и опускаетъ взоры на прекрасное новое платье, съ множествомъ волановъ, которое прислала ей, въ этотъ самый день, великая модистка мадамъ де Воланваль.

Клэйвъ. Я знаю свтъ только издали. Я похожъ на Пери, которая смотритъ въ рай и видитъ въ немъ ангеловъ. Я живу въ Чарлотъ-Стрит на Фицройскомъ сквэр, слдовательно далеко отъ райскихъ дверей. Мн кажется, одна изъ этихъ дверей находится гд-то въ Дэвисъ-Стрит и ведетъ изъ Оксфордъ-Стрита въ Гросвеноръ-Стритъ. Другая — въ Гей-Гилл, третья — въ Брутонъ-Стрит, въ Бонд…

Этель. Не говорите глупостей.

Клэйвъ. Отчего жь нтъ? Быть глупымъ также выгодно, какъ быть фэшонебельной дамой — нтъ, фэшонебельнынъ джентльменомъ. Предположите, что я виконтъ, графъ, маркизъ, герцогъ: сказали бы вы тогда, что я глупъ? Нтъ, вы назвали бы меня львомъ.

Этель. И нелюбезно и несправедливо! Съ вашей стороны очень не великодушно длать упреки, свойственные только пустымъ людямъ, и повторять т пошлые сарказмы, какими наполняютъ свои книги ваши друзья,— литературные радикалисты: разв я не отличала васъ отъ другихъ? Разв вы не знаете, что мн пріятне видть васъ, чмъ людей большаго свта? Съ кмъ я говорю охотне: съ вами или съ молодыми дэнди? Не одной ли мы съ вами крови, и, Клэйвъ, изъ всхъ вельможъ, которыхъ я везд встрчаю, есть ли хоть одинъ благородне вашего дорогаго батюшки? Перестаньте жать мн руку. Вдь у этихъ малютокъ есть глаза. Viens Lonore! Ты знаешь этого мосье? Онъ пишетъ теб такія хорошенькія картинки?

Леонора. Ah, oui! Вы мн еще нарисуете, мосье Клэйвъ, лошадокъ, потомъ маленькихъ двочекъ съ гувернантками, потомъ домиковъ, потомъ — потомъ опять домиковъ? гд жь maman?

(Леонора убгаетъ по алле).

Этель. Помните ли, когда мы были дтьми и вы рисовали намъ картинки? У меня до-сихъ-поръ сохранились нкоторыя — въ географіи, которую я обыкновенно читала и перечитывала съ миссъ Квигли.

Клэйвъ. Я помню все объ вашемъ дтств, Этель.

Этель. Скажите же, что вы помните?

Клэйвъ. Я помню одинъ изъ тхъ дней, когда я впервые увидалъ васъ, я тогда читалъ въ класс ‘Арабскія ночи’, вы вошли въ свтломъ шелковомъ плать, съ желтыми и голубыми полосками, вы показались мн волшебною принцессой, которая вышла изъ хрустальнаго дворца — потому что…

Этель. Почему же?

Клэйвъ. Потому, что я всегда воображалъ фею не иначе, какъ прекраснйшимъ на свт созданіемъ: вотъ отчего и почему. Не длайте мн Мэйфэрскихъ реверансовъ. Вамъ самимъ извстно, хороши вы или нтъ, и какъ долго я видлъ въ васъ фею. До-сихъ-поръ помню, какъ я желалъ тогда быть рыцаремъ Этели и какъ я былъ готовъ, по ея мановенію, ршиться на всякой подвигъ, чтобъ только угодитъ ей. Помню также: я былъ такой невжда, что не понималъ разности своего положенія въ свт отъ вашего.

Этель. Ахъ, Клэйвъ!

Клэйвъ. Теперь это перемнилось. Теперь я знаю разность между бднымъ живописцемъ и великосвтской молодой лэди. Зачмъ у меня нтъ титула и большаго состоянія? Зачмъ я увидалъ васъ, Этель, или, узнавъ разстояніе, какимъ раздлила насъ судьба, зачмъ я старался видть васъ опять?

Этель (простодушно). Разв я длала когда какую-нибудь разность между нами? Всякій разъ, когда могу васъ видть, разв я не радуюсь? Разв я не вижусь съ вами даже тогда, когда бъ я не должна была съ вами видться — нтъ — я не говорю: когда бы я не должна была, но когда другіе, которымъ я обязана повиноваться, запрещаютъ мн? Что худаго, если я вспоминаю прежніе дни? Отчего бы я должна была стыдиться нашего родства?— нтъ, не стыдиться — зачмъ бы я должна была забыть его? Перестаньте, сэръ: вотъ ужь другой разъ вы жмете мн руку. Леонора! Ксавье!

Клэйвъ. Одну минуту вы любите меня, а въ слдующую, кажется, раскаиваетесь. Сегодня вы рады меня видть, а завтра стыдитесь меня. Въ послдній вторникъ, когда вы пріхали съ этими модными дамами въ Лувръ, вы покраснли, увидя меня за копировкой картины, и этотъ безсмысленный молодой лордъ совсмъ растерялся отъ ужаса, когда вы заговорили со мной. Мой удлъ въ жизни не слишкомъ блистателенъ, но я не хотлъ бы промнять его на удлъ этого молодаго человка — даже, даже со всми его шансами.

Этель. Что вы разумете подъ всми его шансами?

Клэйвъ. Вы сами очень хорошо понимаете. Я хочу сказать, что мн не хотлось бы быть такимъ себялюбивымъ, такимъ несноснымъ, такимъ неблаговоспитаннымъ — не хочу назвать его хуже — за всю его красоту, за все его богатство, за всю его знатность. Клянусь, я не хотлъ бы теперь промнять моего положенія на его положеніе, или перестать быть Клэйвомъ Ньюкомомъ, чтобъ сдлаться милордомъ маркизомъ Фэринтошемъ, со всми его десятинами и дворянскими грамотами.

Этель. Что у васъ вчно на язык лордъ Фэринтошъ и его титулы? Я думала, что одн женщины ревнивы — такъ говорите вы, мужчины. (Торопливо). Сегодня вечеромъ я ду съ грандмаманъ къ министру внутреннихъ длъ и оттуда на балъ къ русскому посланнику, а завтра въ Тюльери. Сперва мы обдаемъ въ Посольскомъ отел, а въ воскресенье, думаю, подемъ въ Rue d’Aguesseau. Едва-ли я могу быть здсь раньше понед… Мадамъ де Флоракъ! Леонора похожа на васъ, какъ дв капли воды. Мой кузенъ говоритъ, что ему очень хочется снять съ нея портретъ.

Госпожа Флоракъ. Мой мужъ любитъ, чтобъ я сидла съ нимъ за столомъ, когда онъ обдаетъ. Извините меня, молодые люди, что я оставила васъ на минуту.

(Клэйвъ, Этель и госпожа Флоракъ уходятъ въ комнаты).

Разговоръ II. Явленіе I.

Прізжаетъ миссъ Ньюкомъ въ экипаж лэди Кью, который останавливается у отеля Флораковъ.

С. Жанъ. Мадмоазель, графиня выхала, приказавъ мн доложитъ, что она будетъ домой къ обду его сіятельства, какъ всегда.

Миссъ Ньюкомъ. А мадамъ де Превиль у себя?

С. Жанъ. Никакъ нтъ-съ. Мадамъ ухала съ барономъ, съ мосье Ксавье и мадмоазель до Превилль. Они похали, кажется, навстить родителей барона, у которыхъ сегодня, вроятно, кто нибудь именинникъ, потому что мадмоазель Леонора взяла съ собой букетъ — безъ сомннія для ддушки. Не угодно ли, мадмоазель, войдти? Мн кажется, меня зоветъ графъ (звонитъ колокольчикъ).

Миссъ Ньюкомъ. Княгиня — виконтесса у себя, Мосье С. Жанъ?

С. Жанъ. Сей часъ позову людей ея сіятельства.

(Старый С. Жанъ уходитъ, въ эту минуту появляется лакей, въ богатой ливре, съ пуговицами величиной въ дессертную тарелку).

Лакей. Княгиня у себя, миссъ, и рада васъ видть. (Миссъ бжитъ на большую лстницу: на площадку выходитъ слуга во фрак, и вводитъ миссъ въ покои ея сіятельства).

Лакей къ слугамъ при экипаж. Здорово Томасъ. Какъ поживаешь, старый Баккистопперъ?

Баккистопперъ. А ты какъ здравствуешь, Джимъ? Не дурно бы, если-бъ ты поподчивалъ насъ пивцомъ, какъ думаешь, Монконтурецъ? Ужь сыровато жь было вчера вечеромъ, могу вамъ доложитъ. И въ такую погодищу стоять битыхъ три часа у отеля Неаполитанскаго посольства, гд мы изволили танцовать. Мы съ товарищами зашли къ Бобу Парсому, да выпили по стакану. Старая кошка вышла и не могла найдти своего экипажа, да и трудновато было, Томъ, не правда ли? Приходилось ей хоть въ телегу садиться! Штуку же я съ нею сыгралъ! Это кто вертится тамъ у воротъ? Билли, мой добрый товарищъ!

Клэйвъ Ньюкомъ (по самому странному стеченію обстоятельствъ). Дома княгиня?

Лакей. Oui, monsieur (звонитъ: на площадк по прежнему появляется фигура въ черномъ).

(Клэйвъ уходитъ).

Баккистопперъ. А что, Билль: часто жалуетъ сюда этотъ господинъ? Славная была бы парочка. Миссъ Н. и мистеръ Н. Онъ добрая душа, нечего сказать. Прошлый разъ подарилъ мн соверенъ. Когда бы я не встртилъ его въ Парк, онъ всегда на славномъ кон. Кто онъ такой? У насъ говорятъ, онъ артистъ. Мн что-то не врится. Видалъ я этихъ артистовъ въ нашемъ клуб: одинъ срисовалъ мн двоихъ или троихъ ребятишекъ, да и мою старуху въ придачу.

Лакей. Артистъ артисту рознь, Баккистопперъ. Къ намъ здятъ артисты, у которыхъ крестовъ да звздъ больше, чмъ у другаго герцога. Слыхалъ ты о месье Вернэ или мосье Гюдо?

Баккистопперъ. Говорятъ, этотъ господинъ приволакивается за миссъ Н. Дай-то Богъ ему счастья.

Томми. Хи, хи, хи!

Баккистопперъ. Браво, Томми. Тимъ плохой товарищъ побесдовать, за то славный — попить. Какъ ты думаешь, Томми: любитъ этотъ господчикъ миссъ? Я часто видалъ, какъ онъ вертится у нашего дому въ Квинъ-Стрит, когда мы были въ Лондон,

Томми. Помнится, въ Квинъ-Стрит, его не пускали въ домъ. Помнится, нашего брата чуть не выпроводили вонъ, когда мы ему сказали, что господа дома. Мн сдается, что лакейское дло держать ротъ открытымъ — нтъ, глаза открытыми, а ротъ зажимать, (онъ умолкаетъ).

Лакей. Мн кажется, Томми влюбленъ, влюбленъ по уши. Кто эта молодая бабочка, что танцовала съ вами въ Chaumi&egrave,re? Какъ изволилъ буянить тамъ молодой маркизъ! Полицейскимъ пришлось вступиться, да унять его отъ танцовъ. Человкъ его на верху сказывалъ старику Буцфусу, что маркизъ страшный гуляка. Раньше четырехъ, пяти часовъ утра и домой не возвращается: все карты, да шампанское, да интрижки. Не всть сколько подарилъ онъ этой красавиц брилліантовъ, а все ссорятся и бранятся да швыряютъ другъ въ друга тарелками: страшно смотрть.

Томми. Человку маркиза слдовало бы знать свое дло, а не мшаться въ чужія. Гордая бестія: съ нашимъ братомъ и говорить не хочетъ. За полкроны я былъ бы готовъ поколотить его.

Лакей. А мы теб помогли бъ, Томми. Буцфусъ не гордъ, не гордъ и человкъ князя. Этотъ старый С. Жанъ былъ дядькой графа, когда тотъ былъ въ Англіи, пятьдесятъ лтъ назадъ, во время эмиграціи, при королев Анн. Ему случалось помогать графу. Онъ говоритъ, что зналъ тогда — какого-то молодаго мосье Ньюкома, который бралъ уроки у кавалера, отца графини — чу?— звонятъ — побгу.

(Лакей уходитъ).

Баккистопперъ. Этотъ малый не дурной. Денегъ не жалетъ — и славно поетъ.

Томасъ. Славный голосъ, только необработанный.

Лакей. (Возвращается). Пріхать сюда за миссъ Н. въ два часа. Закусить? Ступай за уголъ. За угломъ славная харчевня.

(Слуги уходятъ).

Явленіе II.

Этель. Не могу придумать, гд бы это была мадамъ де Монконтуръ? Какъ странно, что вы пріхали сюда — что мы оба пріхали сюда сегодня. Какъ я изумилась, встртивъ васъ у министра! Грандмаманъ страшно разсердилась.— Этотъ молодой человкъ преслдуетъ насъ повсюду, сказала она.— Ршительно не понимаю, отчего не должны мы видться, Клэйвъ. Мн ставятъ въ вину даже случайныя встрчи съ вами здсь. Знаете-ли, сэръ, сколько перенесла я непріятностей за то, что здила въ Брэйтонъ вмст съ вами? Грандмаманъ не знала объ этомъ до прізда въ Шотландію, когда моя втреная горничная разсказала все ея двушк. Посмотрли бы вы, какая поднялась гроза! Если-бъ здсь была Бастилія, она непремнно постаралась бы васъ запереть туда. Она говоритъ, что вы вчно у насъ на дорог — какъ это длается, ршительно не понимаю. Она говоритъ, что если бъ не вы, я была бы — вы знаете, чмъ бы я была?.. но я благодарю Бога, что это не исполнилось: Кью нашелъ въ Генріетт Пуллейнъ такую прекрасную жену, какой онъ не нашелъ бы во мн. Она будетъ счастливе Клары, Клэйвъ. Кью одинъ изъ добрйшихъ на свт людей — не слишкомъ благоразуменъ, не слишкомъ твердаго характера, но онъ именно такой добрый, мягкій, великодушный человкъ, какой нуженъ для счастія такой двушки, какова Генріетта.

Клэйвъ. Но не для такой какъ вы, Этель?

Этель. Нтъ, я не для него. У меня характеръ причудливый, Клэйвъ, и — я боюсь — рдкій мужчина уживется со мной. Я чувствую себя какъ-то одинокой. Сколько мн лтъ? Двадцать — а мн кажется иногда, что я столтняя старуха, и вс эти поклоненія, Праздники и лесть меня утомляютъ, ахъ, какъ утомляютъ! А между тмъ, не будь всего этого, соскучусь. Какъ бы я желала быть набожной, какъ мадамъ де Флоракъ: не проходитъ дня, чтобъ она не была въ церкви. Она вчно занята длами милосердія, духовенствомъ, обращеніемъ другихъ къ своей вр, мн кажется, княгиня скоро приметъ католичество, а со всмъ тмъ, она не счастливе насъ съ вами. Гортензія — пустая женщина, которая только и знаетъ, что думать о своемъ бездушномъ толстомъ Камилл въ очкахъ, о своихъ дтяхъ и больше ни о чемъ на свт. Кто же счастливъ, Клэйвъ?

Клэйвъ. Вы говорите, что жена Бэрнса не счастлива.

Этель. Мы — почти братъ и сестра, и я могу говорить съ вами откровенно. Бэрнсъ жестокъ съ нею. Въ Ньюком, прошедшей зимой, Клара, каждое утро приходила ко мн въ комнату со слезами на глазахъ. Онъ называетъ ее дурой и какъ бы гордится тмъ, что унижаетъ ее при людяхъ. Къ счастію, мой бдный батюшка очень полюбилъ ее, и какъ онъ со времени болзни сталъ чрезвычайно вспыльчивъ, Бэрнсъ, въ присутствіи его, оставляетъ бдную Клару въ поко. Мы надялись, что рожденье ребенка поправитъ дла, но родилась дочь и Бэрнсъ досадуетъ и злится больше прежняго. Онъ хочетъ, чтобъ папа вышелъ изъ парламента, а самъ ни о чемъ такъ не думаетъ, какъ о томъ, чтобъ попасть въ число членовъ. О, Боже мой! да кто же счастливъ на этомъ свт? Какая жалость, что отецъ лорда Гэйгота не умеръ раньше! Онъ и Бэрнсъ примирились между собою, и я дивлюсь, какъ гордость моего брата допустила это примиреніе. Мн кажется, что покойный лордъ хранилъ значительную сумму въ банк, и ныншній длаетъ то же: онъ расплатился со всми долгами и Бэрнсъ теперь находится съ нимъ въ самыхъ Дружественныхъ отношеніяхъ. Онъ по-прежнему бранитъ Доркинговъ, которые, по его словамъ, нуждаются въ деньгахъ и желали бы сдлать заемъ въ банк. Эта вчная заботливость о деньгахъ меня возмущаетъ. На мст Бэрнса, я никогда бы не помирилась съ мистеромъ Бельсайзомъ, никогда! Но теперь вс говорятъ, что онъ былъ правъ, грандмаманъ даже довольна тмъ, что лорда Гэйгета принимаютъ обдать въ Паркъ-Лэн. Бдный папа въ Лондонъ пріхалъ — говоритъ — исполнять парламентскія обязанности. Недавно вечеромъ онъ отправился въ засданіе, его вынесли изъ кареты на рукахъ и прикатили въ палату на креслахъ. Министры благодарили его за пріздъ. Мн кажется, онъ все еще думаетъ быть пэромъ. О, до какой степени суетна жизнь наша.

Мадамъ де Монконтуръ (входитъ). О чмъ вы здсь бесдуете, молодые люди? О балахъ, объ опер? Въ первый разъ, когда меня взяли въ оперу, опера мн не понравилась и я задремала, но теперь, о, какое наслажденіе слышать Гризи!

Часы. Динь, динь!

Этель. Ужь два часа! Мн надо бжать къ грандмаманъ. Прощайте, мадамъ де Монконтуръ, какъ жаль, что я не могла видть милой мадамъ де Флоракъ. Я постараюсь быть у нея въ четвергъ, скажите ей, пожалуйста. Не встртимся ли мы съ вами сегодня вечеромъ у американскаго посланника, или завтра у мадамъ де Бри? Въ пятницу у васъ вечеръ — и я надюсь, грандмаманъ возьметъ меня къ вамъ. Какой прелестный былъ у васъ послдній музыкальный вечеръ! Прощайте, кузенъ. Не извольте провожать меня съ лстницы, я вамъ приказываю, сэръ: лучше оставайтесь здсь и доканчивайте портретъ мадамъ де Монконтуръ.

Княгиня. Видите, Клэйвъ, какъ ни жарко въ ма, я надла для васъ бархатное платье. Прощайте, моя милая.

(Этель выходитъ).

Сколько можемъ заключать изъ этого разговора, который нтъ нужды продолжать — такъ какъ бесда между мадамъ де-Монконтуръ и мосье Клэйвомъ, посл нсколькихъ лестныхъ отзывовъ объ Этели, ни мало не касается исторіи Ньюкомовъ — сколько можемъ заключать, этотъ небольшой діалогъ происходилъ въ понедльникъ, а около среды, ея сіятельство графинія де-Флоракъ получила отъ Клэйва записочку, въ которой онъ говорилъ, что однажды, когда графиня прізжала въ Лувръ, гд онъ занимался копировкой, ей очень понравилась картина Сассо Феррато, изображающая Богоматерь съ Младенцемъ, и что онъ, написавъ съ этой картины акварельную копію, надется, что графиня съ удовольствіемъ приметъ ее отъ преданнаго ей, покорнйшаго слуги, Клэйва Ньюкома. При этомъ, онъ извщалъ, что копія будетъ кончена на слдующій день, и что онъ завтра же явится съ нею къ графин. Разумется, мадамъ де-Флоракъ приняла это извщеніе очень благосклонно и послала съ слугой Клэйва записочку съ тысячью благодарностей молодому джентльмену.

И вотъ, въ четвергъ утромъ, около часу, по одному изъ тхъ странныхъ стеченій обстоятельствъ, какія и проч. и проч., въ отель Флораковъ прізжаетъ, какъ бы вы думали кто? Миссъ Этель Ньюкомъ. Графиня была дома, въ ожиданіи Клэйва и его картины, но появленіе миссъ Этели встревожило добрую графиню до такой степени, что она почувствовала за собой какъ бы преступленіе, при вид двушки, родители которой могли бы подумать — не знаю, чего бы они не могли подумать — будто мадамъ де-Флоракъ доставляетъ молодымъ людямъ случаи къ свиданіямъ. Вотъ чмъ объясняются слова, произнесенныя вскор потомъ, графиней въ

Разговор III.

Графиня. (за работой). И вы, покидая свтъ, прізжаете въ нашъ скучный, старый отель. Черезъ день, вы найдете его еще грустне, бдный мой ребенокъ.

Этель. Отчего жь это?

Графиня. Нкто, сколько нибудь увеселявшій наше маленькое общество, ужь не будетъ прізжать къ намъ.

Этель. Разв аббатъ де-Флоракъ узжаетъ изъ Парижа, мадамъ?

Графиня. Не объ немъ рчь, вы сами знаете. Вы два раза видли здсь моего бднаго Клэйва. Онъ еще разъ прідетъ сюда и больше никогда. Совсть упрекаетъ меня за то, что я ршилась принимать его. Но я смотрю на него, какъ на сына, онъ, какъ сынъ, порученъ мн его отцемъ. Пять лтъ назадъ, когда мы встртились, посл многихъ — о, сколькихъ лтъ!— полковникъ Ньюкомъ разсказывалъ мн о своихъ надеждахъ на-счетъ сына. Вы знаете, съ кмъ были связаны эти надежды. Потомъ онъ писалъ мн, что родители молодой особы распорядились иначе и планы его сдлались невозможными — что рука миссъ Ньюкомъ, общана другому. Когда я услыхала отъ моего сына Поля, что эти переговоры прерваны, сердце мое, Этель, забилось отъ радости, изъ участія къ моему другу. Я теперь старуха, видла свтъ, наглядлась всякого сорта людей. Безспорно, я знала мужчинъ боле блестящихъ, но такого сердца, какъ у него, такой врности, какъ его, такого благородства и простодушія, какъ у Томаса Ньюкома — никогда!

Этель (улыбаясь). Милая графиня, я думаю то же самое.

Графиня. Понимаю вашу улыбку. Скажу вамъ, что я знала вашего добраго дядю, когда мы были еще чуть не дтьми. Мой отецъ перенесъ съ собою въ изгнаніе гордость своей фамиліи. Наша бдность только усиливала эту гордость. Еще до эмиграціи, между нашей фамиліей и графомъ Флоракомъ былъ заключенъ договоръ. Я не могла не исполнить слова, даннаго моимъ отцомъ. И сколько лтъ я держала его свято! Но когда я вижу молодую двушку, которую хотятъ сдлать жертвой — предметомъ брака по расчету, какъ было со мной — сердце мое наполняется жалостью объ ней. И если я люблю ее, какъ люблю васъ, всегда выскажу ей мои мысли. Лучше бдность, Этель, лучше келья въ монастыр, чмъ союзъ безъ любви. Ужь не на вкъ ли суждено, чтобы мужчины длали изъ насъ рабынь? Здсь во Франціи, больше чмъ гд нибудь, отцы продаютъ насъ каждый день, И что у насъ за общество! Вы узнаете, когда выйдете за-мужъ. Есть законы такіе жестокіе, что натура возмущается противъ нихъ и нарушаетъ ихъ — или мы умираемъ, соблюдая ихъ. Вы улыбаетесь. Вотъ ужь пятьдесятъ лтъ, какъ я умираю, n’est-ce pas?— Вы видите передъ собой старуху, которая жалуется молодой двочк. Это потому, что наши воспоминанія молодости всегда молоды, и потому что я сама такъ страдала, что желала бы предохранить кого люблю отъ подобнаго горя. Знаете ли, что дти супруговъ, нелюбящихъ другъ-друга, носятъ въ сердц какъ бы наслдственную холодность и не любятъ своихъ родителей такъ, какъ любятъ другіе! Они замчаютъ наши разномыслія и наше равнодушіе, слышатъ наши взаимныя жалобы и обвиненія, принимаютъ въ нашихъ распряхъ ту или другую сторону, и длаются партизанами отца или матери. Мы принуждаемъ себя къ лицемрію и скрываемъ отъ нихъ наши грхи и горести, говоримъ о дурномъ отц съ ложною похвалой, прикрываемъ слезы притворными улыбками и обманываемъ нашихъ дтей — да, обманываемъ, Ужь отъ одного этого благонамреннаго скрытничества, женщина падаетъ въ глазахъ своихъ сыновей. Они могутъ стать на ея сторон и ограждать ее отъ себялюбія или жесткости отца. Въ этомъ случа, какая война! Что за домъ, гд сынъ видитъ въ отц тирана, а въ матери одну только дрожащую жертву! Я говорю не о себ — какова бы ни была моя долгая замужняя жизнь — я не испытала подобныхъ безславныхъ бурь, на которыя бы могла жаловаться. Но когда глава семейства пренебрегаетъ своей женой, или предпочитаетъ ей другую, тогда и дти, лицемры такіе же какъ и мы, покидаютъ ее. Вы, кажется, не врите въ семейную любовь. Tenez, mon enfant: сколько я догадываюсь, вы не могли видть семейной любви.

Этель (красня и, можетъ-быть, думая, какъ она уважаетъ своего папа, какъ уважаетъ свою мамашу, и какъ они уважаютъ другъ-друга). Мои батюшка и матушка всегда до крайности любили всхъ своихъ дтей, графиня, и никто не скажетъ, чтобы супружество ихъ было несчастливо. Моя матушка — самая нжная, самая любящая мать, и — (здсь она мысленно видитъ сэра Брэйана: онъ одинъ-одинехонекъ въ своей комнат, при немъ никого, кто бы дйствительно заботился о немъ, кром слуги, который любитъ его на пятьдесятъ фунтовъ стерлинговъ въ годъ, съ прибавкою случайныхъ доходовъ, или можетъ-статься, кром миссъ Канъ, которая, для развлеченія сэра Брэйана, читаетъ ему или играетъ съ нимъ въ карты, по цлымъ вечерамъ: это видніе, прерываетъ разумную рчь миссъ Этели).

Графиня. Вашъ отецъ разстроилъ свое здоровье — а между тмъ онъ пятью годами моложе полковника Ньюкома — но онъ счастливъ, что Богъ послалъ ему такую жену и такихъ дтей. Они служатъ ему подпорой въ старости, утшеніемъ въ болзни, они повряютъ ему свое горе и свои радости — не такъ ли? Его послдніе дни услаждены ихъ любовью.

Этель. Ахъ, нтъ, нтъ! Однако жь не онъ и не мы виноваты, что онъ для насъ какъ будто чужой. Онъ дни проводилъ въ банк, вечера въ парламент, или вызжалъ съ мамашей въ свтъ, а мы, малютки, оставались дома съ гувернанткой. Мамаша очень добра, я почти не видывала ее сердитою, на насъ никогда, изъ-за насъ, правда, бывала иногда сердита на слугъ. Когда мы были малы, мы обыкновенно видались съ папашей и мамашей за чаемъ, и тогда, когда она одвалась для вызда. Съ болзни папаши, она отказалась отъ всхъ свтскихъ удовольствій. Я хотла сдлать то же самое. Мн иногда становится въ людяхъ совстно, когда подумаю, что мой бдный папаша сидитъ дома, одинъ. Я хотла оставаться дома, но мамаша и грандмананъ запретили мн. У грандмаманъ большое состояніе, которое, она общала отдать мн, съ-тхъ-поръ, мн велятъ быть всегда съ нею. Она очень умна, вы это знаете, нельзя сказать, чтобъ она не была и добра, по-своему, но она никакъ не можетъ жить не въ обществ. И я, которая притворяюсь, будто вызжаю съ неохотой, также люблю общество, и я, которая издваюсь надъ льстецами и презираю ихъ — о, какъ я люблю, чтобъ мн льстили! Мн пріятно, когда женщины меня ненавидятъ, а молодые люди оставляютъ ихъ для меня. Я презираю многихъ изъ нихъ, а между-тмъ, не могу удержаться, чтобъ не привлекать ихъ къ себ. Одинъ или двое изъ нихъ страдаютъ по мн, и мн это нравится, если они ко мн равнодушны, я злюсь, и не перестаю злиться, пока они не возвратятся ко мн. Я люблю прекрасные наряды, люблю золото и брилліанты, люблю знатное имя и богатый домъ — о, я презираю сама себя, когда подумаю обо всемъ этомъ! Когда я лежу въ постели и представляю себ, что я бездушная кокетка — я сокрушаюсь и рыдаю, но черезъ минуту возмущаюсь и говорю: почему жь нтъ?— и сегодня вечеромъ — да, сегодня вечеромъ — ухавъ отъ васъ, я буду злою, безнравственной кокеткой, знаю, что буду.

Графиня (съ горестью). О васъ помолятся, дитя мое.

Этель (съ горестью). Я думала когда-то, что могу быть доброй. Тогда я читала молитвы отъ души. Теперь, я читаю ихъ по-привычк, и стыжусь — да стыжусь читать ихъ. Не безбожно ли сегодня молиться, а завтра утромъ быть ничмъ не лучше, чмъ — вчера вечеромъ? Это и многое другое часто возмущаетъ меня, и я нмю. Въ Ньюком, у насъ бываетъ пасторъ, и такъ стъ за обдомъ, и такъ ухаживаетъ за нами, и все у него на язык папа сэръ Брэйанъ, и мама ваша милость. Мы съ грандмаманъ слушаемъ фэшонебельнаго проповдника, дядю Клэйва, котораго сестра отдаетъ въ наемъ квартиры въ Брэйтон, такая странная, вчно краснющая, чванная, простодушная старая лэди. Знаете ли вы, что тетка Клэйва отдаетъ въ наемъ квартиры въ Брейтон?

Графиня. Мой отецъ былъ репетиторомъ въ школ. Мосье де-Флоракъ давалъ уроки во время эмиграціи. Знаете ли какіе?

Этель. О, старинное дворянство! это дло другое. Этотъ мистеръ Гонимэнъ такой жеманный, что выводитъ меня изъ терпнія!

Графиня (со вздохомъ). Желаю чтобъ вы слушали службу въ церкви боле истинной. А когда вы думали, что можете быть добре, Этель?

Этель. Когда я была двочкой. До вызда въ свтъ. Когда я длала длинныя прогулки на кон съ моимъ дорогимъ дядюшкой Ньюкомомъ, и онъ бесдовалъ со мной такъ добродушно и такъ пріятно, и говорилъ, что я напоминаю ему одну особу, которую онъ когда-то зналъ.

Графиня. Кого — кого же это, Этель?

Этель (взглянувъ на Жерардовъ портретъ графини де-Флоракъ). Какой странный костюмъ носили вы во времена имперіи, мадамъ де-Флоракъ! Какъ вы могли допускать такія высокія таліи и такія страшныя брыжжи! (графиня цлуетъ Этель. Картина).

Входитъ С. Жанъ, за нимъ какой-то господинъ, съ портфелемъ подъ мышкой.

С. Жанъ. Мосье Клэйвъ! (С. Жанъ выходитъ).

Клэйвъ. Какъ ваше здоровье, madame la comtesse? Mademoiselle, j’ai l’honneur de vous souhaiter le bon jour.

Графиня. Вы изъ Лувра? окончили эту прекрасную копію, mon ami?

Клэйвъ. Я принесъ ее вамъ. Копія не совсмъ хороша. Тамъ вчно такое множество маленькихъ demoiselles, снимающихъ копіи съ этой картины Сассо Феррато, он такъ суетятся вокругъ нея, и бгаютъ отъ одного мольберта къ другому, и столько ходитъ туда молодыхъ художниковъ, съ совтами имъ, что нельзя хорошенько вглядться въ картину. Впрочемъ, я принесъ вамъ эскизъ, и очень радъ, что вы спросили объ немъ.

Графиня (разсматривая рисунокъ). Это прелестно — прелестно! Чмъ отплатить нашему живописцу за его мастерское произведеніе?

Клэйвъ (цлуетъ ей руку). Вотъ моя плата! Вроятно, вамъ будетъ пріятно узнать, что два изъ моихъ портретовъ приняты на выставку. Мой дядя, пасторъ, и мистеръ Бутсъ, лейбъ-гвардеецъ.

Этель. Мистеръ Бутсъ — что за имя! Я не знаю ни одного мистера Бутса.

Клэйвъ. У него чудная голова для живописца. Распорядители выставки не приняли моего Кракторпа и — и одну или дв головки, которыя я послалъ на выставку.

Этель (приподнимая свою). Вроятно, портретъ миссъ Мэккензи?

Клэйвъ. Да, миссъ Мэккензи. Примиленькое личико и слишкомъ нжное для моей кисти.

Этель. У восковой куклы также миленькое личико. Розовыя щеки, голубые фарфоровые глаза, и волоса такого цвту, какъ у старой мадамъ Гемпенфельдъ (она отходитъ къ окну, обращенному во дворъ).

Клэйвъ (къ графин). Миссъ Мэккензи говоритъ гораздо почтительне о глазахъ и волосахъ другихъ. Она думаетъ, что нтъ на свт молодой двицы, съ которой-бы можно было сравнить миссъ Ньюкомъ.

Графиня (въ-сторону). А вы, mon ami? Это въ послдній разъ, entendez-vous? Вы никогда не должны бывать здсь. Если бъ графъ узналъ объ этомъ, онъ никогда не простилъ бы мн. Encore! (онъ опять цлуетъ руку ей сіятельства).

Клэйвъ. Доброе дло выигрываетъ отъ повторенія. Миссъ Ньюкомъ, вамъ, должно-быть, нравится видъ двора? Старыя деревья и садъ гораздо лучше. Вотъ милый старый фавнъ безъ носу! Непремнно срисую его, растенья, которыя вьются вокругъ его подножія, прекрасны.

Миссъ Н. Я смотрла, не пріхалъ ли за мною экипажъ. Мн пора домой.

Клэйвъ. Вотъ и мой кабріолетъ. Не могу ли я свезти васъ, куда вамъ угодно? Я нанимаю кабріолетъ на часы, и готовъ хать съ вами хоть на край свта.

Миссъ Н. Куда вы, мадамъ де-Флоракъ? Не затмъ ли, чтобъ показать графу эту копію? Боже мой! Я не воображаю, чтобъ мосье де-Флоракъ могъ интересоваться такой бездлицей. На набережныхъ я видала множество подобныхъ, по двадцати пяти су за штуку. Удивляюсь, что карета не детъ за мной.

Клэйвъ. Вы можете хать въ моемъ экипаж безъ меня, если мое общество вамъ непріятно.

Миссъ Н. Ваше общество иногда очень пріятно,— когда вы бываете пріятны. Въ другое время, какъ напримръ, на послднемъ вечер, вы не слишкомъ интересны.

Клэйвъ. Вчера вечеромъ, перебывавъ въ двадцати домахъ, чтобъ достать приглашеніе къ мадамъ де-Бри, я прізжаю къ ней, и нахожу миссъ Ньюкомъ ангажированною на вс танцы, она вальсируетъ съ мосье де-Клингентпоръ, галлопируетъ съ графомъ Капри, галлопируетъ и вальсируетъ съ высокороднйшимъ маркизомъ Фэринтошемъ. Во весь вечеръ она едва перемолвила со мной пару словъ, и когда я прождалъ до полночи, грандмаманъ увозитъ ее домой, а я остаюсь не при чемъ за вс мои хлопоты. Лэди Кью, настроенная на самый важный тонъ, удостоиваетъ меня небрежнымъ замчаніемъ: ахъ, я думала, что вы ухали въ Лондонъ, — и съ этими словами поворачивается ко мн своей достопочтенной спиной.

Миссъ Н. Дв недли назадъ вы говорили, что дете въ Лондонъ. Вы говорили, что копіи, которыми вы занимались, не задержатъ васъ десяти дней, а съ-тхъ-поръ прошло ужь три недли.

Клэйвъ. Лучше бы я сдлалъ, если бъ ухалъ.

Миссъ Н. Если вы такого мннія, и я не другаго.

Клэйвъ. Зачмъ я остаюсь здсь, не спускаю съ васъ глазъ и васъ преслдую — вдь вы знаете, что я преслдую васъ. Могу ли я пробавляться одной улыбкой, которою дарятъ меня два раза въ недлю, улыбкой не свтле той, какою встрчаютъ всякого? Что мн въ этомъ прибыли, кром того только, что я слышу, какъ восхваляютъ вашу красоту, вижу, какъ вы, изъ вечера въ вечеръ, счастливая, улыбающаяся и торжествующая, носитесь въ вихр танцевъ съ другими мужчинами? Возвышается ли сколько нибудь ваше торжество мыслію, что я вижу его? Мн кажется, вы хотли бы, чтобы мы преслдовали васъ цлою толпой.

Миссъ Н. Преслдовали, и встртивъ меня одну, расточали мн кстати комплименты, въ род тхъ, какіе вы говорите въ эту минуту? Въ самомъ-дл, это было бы для меня истиннымъ удовольствіемъ! Отвчайте же теперь на мой вопросъ, Клэйвъ. Скрывала ли я когда-нибудь отъ кого изъ моихъ знакомыхъ мое расположеніе къ вамъ? И къ чему бы? Не держала ли я вашу сторону, когда на васъ клеветали? Въ прежніе дни, когда — когда спрашивалъ меня лордъ Кью, который имлъ тогда на это право — я говорила ему, что люблю васъ какъ брата, и всегда буду любить. Если я въ чемъ виновата, такъ разв въ томъ, что видлась съ вами два-три раза, въ особенности такъ, какъ теперь, что я позволяла вамъ говорить мн такъ, какъ теперь говорите,— обижать меня, какъ теперь обижаете. Уже ли вы думаете, что я недовольно наслушалась изъ-за васъ разныхъ нареканій, и потому считаете себя вправ въ свою очередь длать мн выговоры? Не дальше, какъ вчера вечеромъ, я выслушала непріятности за то, что вы были на бал. Съ моей стороны было дурно, очень дурно, говорить вамъ, что я ду на этотъ балъ. Когда мы пріхали домой, лэди Кью — но довольно, сэръ. Я не могла думать, чтобъ вы когда-нибудь увидли меня въ такомъ униженномъ состояніи.

Клэйвъ. Возможно ли, чтобъ я заставилъ Этель Ньюкомъ проливать слезы? О, осушите ихъ, осушите! Простите меня, Этель, простите! Я не имю никакого права ревновать васъ или длать вамъ укоры — я это знаю. Если другіе любуются вами, я долженъ знать, что они — они длаютъ тоже, что и я: я долженъ былъ бы гордиться, не досадовать, что они любуются моею Этелью — моей сестрой, если вы не можете быть ничмъ больше.

Этель. Я буду тмъ же всегда, какъ бы обидно вы обо мн ни думали, ни говорили. Но довольно, сэръ, я не буду такъ глупа, чтобъ заплакать снова. Усердно вы работали? Хорошо приняты на выставк ваши картины? Мн вы больше нравитесь съ усами, и я вамъ приказываю — не брить ихъ въ другой разъ. Здсь молодые люди носятъ усы. Я едва узнала Чарльса Бирдмора, когда онъ пріхалъ на дняхъ изъ Берлина, словно саперъ или минеръ. Его маленькія сестры вскрикнули и перепугались при его появленіи. Зачмъ вы не служите по дипломатической части? Помните, въ Брэйтон, лордъ Фэринтошъ спрашивалъ насъ, не военный ли вы? я также подумала про себя, отчего онъ не военный?

Клэйвъ. Военный можетъ надяться многаго, n’est-ce pas? Онъ носитъ красивый мундиръ. Онъ можетъ быть генераломъ, командоромъ ордена Бани, виконтомъ, графомъ. Не бда, если онъ будетъ безъ ноги, какъ любовникъ, о которомъ поется псня. Теперь — мирное время, вы говорите? Тмъ хуже для солдата. Мой отецъ говорилъ, что онъ ни за что не хотлъ бы меня видть тунеядцемъ въ барракахъ, или съ вчной трубкой во рту въ какой-нибудь провинціальной бильярдной. Я не охотникъ до законовъ и судовъ, а чтобъ служить по дипломатической части, надо имть родню въ Кабинет и дядюшекъ въ Палат перовъ. Какъ вы думаете, могъ ли бы мн быть полезенъ мой дядюшка, который въ парламент, или если бъ могъ, захотлъ ли бы онъ? Тоже спрашиваю посл него о Бэрнс, его благородномъ сын и наслдник?

Этель (задумчиво). Бэрнсъ, можетъ-быть, не захотлъ бы, но папаша могъ бы сдлать вамъ полезное даже теперь, и притомъ, у васъ есть родные и знакомые, которые васъ любятъ.

Клэйвъ. Нтъ — никто не можетъ быть мн полезенъ, и мое искусство, Этель,— не только мой выборъ и моя любовь, но и честь моя. Я никогда не отличусь въ немъ, я могу писать порядочные портреты, но и все тутъ. Я не гожусь даже къ тому, чтобъ растирать краски для друга моего Ридлея, точно также, какъ мой отецъ, сердечно привязанный къ своему званію, вроятно не могъ бы быть хорошимъ генераломъ. Такъ онъ всегда говоритъ. Я имлъ о себ лучшее понятіе, когда начиналъ, былъ гордъ и мечталъ добиться славы. Но когда я побывалъ въ Ватикан, посмотрлъ на Рафаэля и на великаго Микеля — я понялъ, какъ я малъ и жалокъ, и созерцая ихъ геній, я сжался до того, что почувствовалъ себя атомомъ, какимъ представляется человкъ подъ куполомъ св. Петра. Къ чему мн желать великаго дарованія?.. Да, есть одна причина, почему я желалъ бы этого.

Этель. Какая же?

Клэйвъ. Принести его вамъ, Этель, если бъ вы нашли этотъ даръ пріятнымъ. Но это тоже, что яйцо на скал середи моря: нтъ средства похитить его у птицы. Я долженъ довольствоваться скромнымъ положеніемъ въ свт, а вамъ нужно блистательное. Блистательное! О, Этель, какимъ масштабомъ мы, люди, измряемъ славу! Видть свое имя въ Morning Post, здить на три бала каждый вечеръ,— встрчать описаніе вашего тоалета въ модномъ листк, извстіе о вашемъ прізд въ городской домъ посл поздки въ провинцію, о бал у маркизы Фэрин…

Этель. Сэръ, сдлайте одолженіе, не называйте по именамъ.

Клэйвъ. Это меня удивляетъ. Вдь вы живете въ свт и любите свтъ, что бы вы ни говорили — и я удивляюсь, какъ двушка, съ вашимъ умомъ и характеромъ, можетъ до такой степени заниматься свтскими мелочами. Мн кажется, мой простодушный старикъ-отецъ гораздо изящне всхъ вашихъ вельможъ, его прямота возвышенне всхъ ихъ низкопоклонничествъ, и надменности и прожектерства. О чемъ вы думаете, стоя въ этой прелестной поз, будто Мнемозина, съ перстомъ у подбородка?

Этель. Мнемозина! Это что такое? Знаете ли что? Когда вы тихи и скромны, вы мн нравитесь гораздо больше, чмъ тогда, когда вы воспламеняетесь и злитесь, сэръ. И такъ, вы думаете, что вамъ не быть знаменитымъ живописцемъ? Живописцы здсь приняты въ лучшемъ обществ. Я очень обрадовалась тому, что двое изъ нихъ обдали въ Тюльери, когда грандмаманъ была тамъ, одного изъ нихъ, увшаннаго крестами, она принимала, кажется, за посланника, пока королева не назвала его мось Деларошъ. Грандмаманъ говоритъ, что во Франціи вс сословія такъ перемшаны, что не знаешь, чмъ отличить порядочнаго человка. И вы думаете, что никогда не будете въ состояніи рисовать такъ хорошо, какъ мось Деларошъ?

Клэйвъ. Да, никогда.

Этель. И… и… вы никогда не бросите живописи?

Клэйвъ. Никогда. Это значило бы то же, что оставить друга, за то, что онъ бденъ, или бросить любимую женщину, за то, что она не такъ богата, какъ мы предполагали. Въ большомъ свт, Этель, это длается часто.

Этель (со вздохомъ). Да.

Клэйвъ. Если такъ фальшивъ и низокъ и пустъ нашъ большой свтъ — если его цли такъ мелочны, его успхи такъ жалки, жертвы, которыхъ онъ отъ васъ требуетъ, такъ унизительны, удовольствія, которыя онъ вамъ доставляетъ, такъ утомительны, даже постыдны, — зачмъ же Этель Ньюкомъ такъ привязана къ нему? Будете ли вы миле, прекрасне, обмнявъ ваше имя на другое? Будете ли вы, черезъ мсяцъ, при знатномъ титул, счастливе съ человкомъ, котораго вы не можете уважать, человкомъ, который связанъ съ вами на вки и будетъ отцемъ дтей Этели, господиномъ и властелиномъ ея жизни и дйствій? Надменнйшая въ свт женщина соглашается обречь себя на это безславіе и сознаться, что дворянская корона — достаточная взятка за ея честь. Это ли цль христіанской жизни, Этель? чистой трапезою двы — не это должно быть! На прошедшей недл, когда мы гуляли здсь въ саду и слышали монахинь, поющихъ въ часовн, вы находили жестокимъ, что эти бдныя женщины заперты, какъ узницы, и радовались, что въ Англіи это невольничество уничтожено. Потомъ вы потупили глаза въ землю, задумались, идя по дорожк, и наврно сказали сами себ, что участь ихъ, можетъ-быть, лучше участи многихъ другихъ.

Этель. Да, ваша правда. Я думала, что женщинамъ суждено быть невольницами, такъ или иначе, и что эти бдныя монахини, можетъ статься, счастливе насъ.

Клэйвъ. Я никакъ не стану порицать монахиню или матрону за то, что она слдуетъ своему призванію. Дло другое — наши женщины, имющія свободу располагать собой: зачмъ он идутъ на-перекоръ природ, замыкаютъ свои сердца, продаютъ свою жизнь за званіе и деньги, и отрекаются отъ драгоцннйшаго права — свободы? Посмотрите, милая Этель. Я люблю васъ такъ, что если бы я былъ увренъ, что вашимъ сердцемъ завладлъ другой — разумется, человкъ честный, благородный, такой… такой, какъ въ прошедшемъ году,— мн кажется, я ушелъ бы отъ васъ, призвавъ на васъ благословеніе Божіе, воротился бы къ своимъ картинамъ и посвятилъ бы себя своему скромному труду. Вы все представляетесь мн какой-то царицей, а я — бдный, скромный труженикъ, который могъ бы быть счастливымъ, если бъ вы были счастливы. На этихъ балахъ, гд я видлъ васъ окруженною блистательными молодыми людьми, богатыми и знатными и такими же поклонниками, какъ я, мн часто приходило на мысль: какъ могу я помышлять о такомъ созданіи, и требовать отъ нея, чтобъ она отказалась отъ дворца и согласилась длить корку хлба съ бднымъ живописцемъ?

Этель. Вы сейчасъ только говорили о дворцахъ съ такимъ презрніемъ, Клэйвъ. Я не хотла бы сказать ни слова о томъ — о томъ расположеніи ко мн, которое вы выражаете. Я врю, что вы имете ко мн расположеніе. Да, я врю. Но лучше было бы не говорить, Клэйвъ, для меня было бы, можетъ-статься, лучше — не сознаваться, что я это знаю. Въ вашихъ проповдяхъ, бдный молодой человкъ, — вы наврно будете такъ добры, что не станете въ другой разъ читать мн подобныя проповди, или я никогда не буду ни видться, ни говорить съ вами, никогда — вы забыли одну часть обязанностей двушки — повиновеніе родителямъ. Они никогда не согласятся, чтобъ я вышла за мужъ за низшаго — за такого человка, союзъ съ которымъ не былъ бы выгоденъ съ свтской точки зрнія. Я никогда не ршусь огорчить подобнымъ поступкомъ бднаго батюшку, или добрую мамашу, отъ которой я не слыхала суроваго слова съ самаго рожденья. Моя грандмаманъ также добра, по-своему. Я пришла къ ней по собственной вол. Когда она сказала, что оставляетъ мн все свое имніе, уже ли вы думаете, что я радовалась только за себя? Задушевная мысль моего отца — составитъ состояніе, и вс мои братья и сестры получатъ каждый на свою долю очень не много. Лэди Кью общала помогать имъ, если я перейду къ ней… и… теперь все счастіе этихъ малютокъ зависитъ отъ меня, Клэйвъ. Видите ли, братецъ, почему вы не должны говорить мн въ другой разъ въ такомъ тон? Вотъ и карета пріхала. Господь съ вами, любезный Клэйвъ.

(Клэйвъ видитъ, какъ узжаетъ карета, въ которую миссъ Ньюкомъ вошла, не приподнявъ глазъ къ окну, гд онъ стоитъ. Когда карета ухала, онъ подходилъ къ противоположнымъ окнамъ салона, открытымъ и обращеннымъ въ садъ. Рядомъ, въ монастыр, начинается церковная музыка. Слушая ее, онъ опускается въ кресла и склоняетъ голову на руки).

Входитъ графиня Флоракъ (она подходитъ къ нему съ озабоченнымъ видомъ). Что съ тобой, mon enfant? Говорилъ ты ей?

Клэйвъ (бодро). Да.

Графиня. И она любитъ тебя? Знаю, что любитъ.

Клэйвъ. Вы слышите органъ въ монастыр?

Графиня. Qu’as tu?

Клэйвъ. Я столько же могу надяться, что одна изъ сестеръ этого монастыря будетъ моей женой, милая графиня! (онъ снова опускается въ кресла, графиня цлуетъ его).

Клэйвъ. Я никогда не зналъ матери, но вы похожи на мать.

Графиня. Mon fils, о, mon fils!

XLVIII.
Въ которой Бенедикъ является женатымъ человкомъ.

Мы вс слышали объ умирающей французской герцогин, которая на приближавшееся разрушеніе и послдующую судьбу смотрла равнодушно, въ увренности, какъ говорила она, что небо должно поступить вжливо съ особой ея званія. Я полагаю, что понятія лэди Кью насчетъ людей знатнаго происхожденія были въ томъ же род: ея долготерпніе съ ними было необычайно, такъ что пороки, которыхъ она никакъ бы не извинила въ людяхъ простаго сословія, эта старая барыня находила простительными и даже очень естественными въ молодомъ человк высокаго рода.

Графиня Кью окружена была шайкою сообщниковъ и сплетницъ,— пожилыхъ rous и свтскихъ барынь, которыхъ все дло состояло въ томъ, чтобъ знать вс великосвтскія интриги и болтовню, что длается въ Фросдорф, что у Тюльерійскихъ принцевъ, кто теперь первымъ временщикомъ въ Аранжуэс, кто въ кого влюбленъ въ Вн или въ Неапол, и какія въ послднее время въ ходу скандалезныя исторіи въ Париж и Лондон. Поэтому, лэди Кью должна была имть точнйшія свднія о развлеченіяхъ лорда Фэринтоша, о его связяхъ, его образ жизни, и, между тмъ, она ни на мигъ не обнаруживала ни малйшаго гнва, ни малйшаго неудовольствія на счетъ этого нобеіьнена. Ея великодушное сердце было такъ полно благорасположенія и непамятозлобія къ молодому втренику, что даже, безъ всякого раскаянія съ его стороны, она готова была принять его въ свои объятія и дать ему свое достопочтенное благословеніе. Трогательная кротость натуры! Плнительное благодушіе характера! При всхъ недостаткахъ и грхахъ нолодаго лорда, при всхъ его шалостяхъ и себялюбіи, не было минуты, когда лэди Кью не желала бы принять его и надлить его рукою ея возлюбленной Этели.

Но надеждамъ, которыя питала эта незлобивая душа въ продолженіе одного сезона и съ такою ршимостью поддерживала до другаго, суждено было не сбыться и въ другой разъ, по случаю одного досаднаго событія въ фамиліи Ньюкомовъ. Этель была внезапно отозвана изъ Парижа третьимъ и послднимъ нервическимъ, ударомъ съ отцомъ. Когда она пріхала, сэръ Брэйанъ не могъ узнать ея. Спустя нсколько часовъ посл ея прізда, вся суета этого міра покончилась для него, и на мст его воцарился сэръ Бэрнсъ Ньюкомъ, баронетъ. Черезъ день посл того, какъ сэра Брэйана поставили въ фамильный склепъ въ Ньюком,— въ мстной газет появилось адрессованное къ индепендентскимъ избирателямъ этого города письмо, въ которомъ осиротлый сынъ сэра Брэйана, съ большимъ чувствомъ упоминая о добродтеляхъ, заслугахъ и политическихъ правилахъ покойнаго, предлагалъ себя въ кандидаты на открывшуюся въ парламент вакансію. Сэръ Бэрнсъ извщалъ, что онъ не замедлитъ лично засвидтельствовать свое почтеніе друзьямъ и покровителямъ оплакиваемаго имъ отца. Что сэръ Бэрнсъ — врный приверженецъ нашей дивной конституціи, объ этомъ нечего было и говорить. Что онъ твердый, но вмст съ тмъ добросовстный поборникъ нашей протестантской вры — это должно быть извстно всякому, кто зналъ Бэрнса Ньюкома. Что онъ употребитъ вс усилія къ споспшествованію пользамъ этого большаго земледльческаго, этого большаго мануфактурнаго графства и города, тому служили ручательствомъ слова его, что онъ будетъ (въ случа избранія его представителемъ Ньюкома въ парламент) адвокатомъ каждой раціональной реформы, непреклоннымъ противникомъ всякого необдуманнаго нововведенія. Однимъ словомъ: циркуляръ Бэрнса Ньюкома къ ньюкомскимъ избирателямъ былъ такимъ же подлиннымъ документомъ и надлялъ его такими же общественными добродтелями, какъ надъ костьми бднаго сэра Брэйана, въ Ньюкомской церкви, плита, увковчивавшая добрыя качества покойнаго и скорбь его наслдника.

Не смотря на добродтели, личныя и наслдственныя, Бэрнса Ньюкома, мсто ньюкомскаго представителя достаюсь ему не безъ споровъ. Диссиденты и почтенные либералы противопоставляли сэру Бэрнсу Ньюкому Самуила Гигга, эсквайра, и прошлогоднія любезности Бэрнса, при вліяніи княгини Монконтуръ на брата, приносили теперь свои плоды. Мистеръ Гиггъ отказался отъ состязанія съ сэромъ Бэрнсомъ Ньюкомомъ, хотя политическія правила Гигга вовсе не соотвтствовали правиламъ достопочтеннаго баронета, и имя лондонскаго кандидата, котораго крайніе ньюкомскіе радикалы противопоставляли Бэрнсу, не появилось въ списк, когда наступилъ день выборовъ. Такимъ образомъ, сердечное желаніе Бэрнса исполнилось, и черезъ два мсяца по смерти отца, онъ засдалъ уже въ парламент, какъ представитель Ньюкома.

Все имніе покойнаго баронета естественно перешло къ старшему его сыну, который, однако жь, досадовалъ на то, что братьямъ и сестрамъ его были выдлены особыя части, и что городской домъ оставленъ лэди Анн, тогда какъ она, при ея недостаточномъ состояніи, не могла жить въ немъ. Но Паркъ-Лэнъ — лучшій кварталъ въ Лондон, и способы лэди Анны значительно увеличивались ежегоднымъ доходомъ съ дома, который, какъ намъ извстно, нсколько сезоновъ сряду занятъ былъ иностраннымъ министромъ. Странные переходы богатства, старыя мста, новыя лица, какой Лондонецъ ежедневно не длаетъ на нихъ спекуляцій? Будоаръ Целіи, которая умерла въ Кенсаль-Грин, теперь обращенъ въ комнаты, гд Делія совтуется съ докторомъ Локономъ, или рзвятся дти Джуліи. На обденныхъ столахъ Флоріо ужь не красуется вино Полліона, Калиста овдовла, и къ изумленію всхъ, знавшихъ Тримальхіона и наслаждавшихся его знаменитыми обдами, — оставшись въ бдности, отдаетъ свой домъ въ наймы, съ богатою, изящною и комфортебельною мебелью, работы Додбиггина, а доходъ идетъ на содержаніе маленькихъ ея сыновей въ Итон. Въ слдующемъ году, когда мистеръ Клэйвъ Ньюкомъ прозжалъ мимо знакомаго когда-то дому, съ котораго ужь были сняты траурные гербы, гласившіе вчный покой покойному баронету, сэру Брэйану Ньюкому, чужія лица смотрли изъ-за цвтовъ на балконахъ. Онъ получилъ приглашеніе на вечеръ отъ жильца этого дома, его превосходительства булгарскаго министра, и встртилъ тамъ ту же толпу въ пріемномъ зал и на лстниц, тхъ же надутыхъ оффиціантовъ отъ Гнтера, разносившихъ rafrachissements въ столовой, того же академика королевской академіи, стараго Сми, по-прежнему толкающагося въ комнат, гд стоитъ състное, и раболпствующаго новымъ жильцамъ, и тотъ же портретъ бднаго сэра Брэйана, въ мундир помощника губернатора графства, выглядывающій будто привидніе изъ-за буфета на пиръ, который даютъ его преемники. Случалось ли вамъ смотрть на портреты по стнамъ банкетнаго зала Георга IV въ Виндсор? Рамки еще удерживаютъ ихъ, но они улыбаются улыбкой призрака, ихъ алые кафтаны окрашены цвтомъ сумерекъ, блескъ ихъ звздъ выгорлъ, такъ и ждешь, что они упорхнутъ со стны и исчезнутъ, чтобы соединиться съ своими оригиналами въ царств тней.

Прошло около трехъ лтъ съ отъзда добраго полковника въ Индію, и въ продолженіе этого времени совершились нкоторыя перемны въ жизни главныхъ дйствующихъ лицъ и составителя настоящей лтописи. Что касается послдняго, должно сказать, что дорогая сердцу его, старинная фирма Подворья Ягненка распалась и младшій членъ вступилъ въ другое товарищество. Начертатель этихъ записокъ пересталъ быть холостякомъ. Моя жена и я провели зиму въ Рим — любимомъ мстопребываніи молодыхъ супруговъ, и слышали тамъ имя Клэйва, вспоминаемое художниками съ любовью, и безчисленные разсказы о его похожденіяхъ, его веселыхъ ужинахъ и о дарованіяхъ друга его, молодого Ридлея. По возвращеніи весною въ Лондонъ, первый нашъ визитъ былъ на квартиру Клэйва, въ Чарлоттъ-Стрит, куда жена моя похала съ радостью, чтобъ пожать руку молодому живописцу.

Но Клэйвъ уже не жилъ въ этой тихой части города. Подъхавъ къ дому, мы увидли на дверяхъ свтлую мдную доску съ именемъ Д. Д. Ридлея, и когда мы вошли въ давно-знакомые покои, мн пришлось пожать руку Джона Джэмса — другая была занята большою палитрой и цлымъ снопомъ рисовальныхъ кистей. Надъ каминомъ, гд въ наше время красовалась голова полковника Ньюкома, теперь вислъ тщательно и прекрасно исполненный портретъ его сына, въ бархатномъ кафтан и римской шляп, съ золотистой бородой, которая принесена была въ жертву требованіямъ лондонской моды. Я показалъ Лаур портретъ, пока она не познакомится съ оригиналомъ. Замтивъ, что портретъ ей понравился, живописецъ, съ обычною ему застнчивостью, сказалъ, что онъ съ радостью готовъ сдлать портретъ и съ моей жены: и надо сознаться, что не всякому художнику случается встрчать такой милый сюжетъ.

Налюбовавшись другими произведеніями мистера Ридлея, мы естественно завели рчь о его предмстник. Клэйвъ переселился въ лучшую часть города. Слышали ль мы? вдь онъ сталъ богатымъ человкомъ, фэшонебельнымъ человкомъ.— Боюсь, онъ забросилъ искусство, говорилъ Джонъ Джэмсъ, съ грустью на лиц: хотя я просилъ и умолялъ его оставаться врнымъ своей профессіи. Онъ могъ бы сдлать по этой части много порядочнаго, особенно по портретной живописи. Взгляните сюда, и сюда, и сюда! говорилъ Ридлей, показывая прекрасные, полные жизни рисунки Клэйва: онъ обладалъ искусствомъ схватывать сходство и заставитъ каждаго смотрть джентльменомъ. Онъ съ каждымъ днемъ длалъ успхи, какъ вдругъ этотъ проклятый банкъ сталъ ему на дорог, и остановилъ его.

Какой банкъ? значитъ — я не знаю о новомъ индйскомъ банк, въ которомъ полковникъ директоромъ? Тутъ мн разсказали, что торговое учрежденіе, о которомъ шла рчь, былъ Бонделькондскій банкъ, о которомъ полковникъ писалъ мн изъ Индіи, больше года назадъ, извщая меня, что на этомъ предпріятіи можно составить состояніе, и что онъ припасъ для меня пай въ компаніи. Лаура восхищалась всми рисунками Клэйва, которые показывалъ ей его собратъ — художникъ, за исключеніемъ одного, изображавшаго покорнйшаго слугу читателя, мистриссъ Пенденнисъ находила его вовсе не соотвтствующимъ оригиналу.

Распростившись съ добрымъ Джономъ Джемсомъ и оставивъ его продолжать артистическую работу, которою онъ ежедневно занимался, по обыкновенію тихо и серіозно, мы отправились на Фицройскій скверъ, рядомъ, гд я желалъ показать гостепріимному старику Джэмсу Бинни молодую даму, носившую мое имя. Но и здсь мы испытали неудачу. Налпленные на окнахъ билеты извщали, что домъ отдается въ наймы. Женщина, присматривавшая за домомъ, принесла намъ карточку, на которой, развязнымъ почеркомъ мистриссъ Мэккензи, написанъ былъ адрессъ мистера Джэмса Бинни: Poste restante, По, въ Пиренеяхъ, съ отмткою, что агентами его въ Лондон были мистеры такіе-то. Женщина сказала, что джентельменъ, кажется, не совсмъ-то здоровъ. Въ дом было какъ-то пусто, скучно и безпорядочно, и мы похали прочь, съ грустью думая, что добраго старика Джэмса постигла болзнь, или какая-нибудь другая бда.

Мистриссъ Пенденнисъ похала домой, въ Бриксгэмъ, на Джерминъ-Стрит, а я поспшилъ въ Сити, гд мн предстояли дла! Выше говорилось, что у меня бывали счетцы съ братьями Гобсонъ: въ ихъ контору я и отправился, и вошелъ въ комнату съ тмъ трепетомъ, какой ощущаютъ почти вс бдняки, являясь къ магнатамъ и капиталистамъ Сити. Мистеръ Гобсонъ Ньюкомъ пожалъ мн руку самымъ дружескимъ образомъ, поздравилъ меня съ женитьбой, и такъ дале, тутъ вошелъ сэръ Бэрнсъ Ньюкомъ, все еще въ траур по умершемъ о гд.

Ни что не могло быть любезне, миле, радушне пріема, сдланнаго мн сэромъ Бэрнсомъ, онъ, по-видимому, хорошо зналъ о моихъ длахъ, поздравлялъ меня съ счастливыми событіями въ моей жизни, слышалъ, что я собиралъ голоса въ сел, гд жилъ, надялся увидть меня въ парламент и на правой сторон, искренно желалъ познакомиться съ мистриссъ Пенденнисъ, о которой лэди Рокминстеръ говорила ему такъ много хорошаго, и спросилъ нашъ адрессъ, чтобы лэди Клара Ньюкомъ могла имть удовольствіе — сдлать визитъ моей жен. Эта церемонія вскор была исполнена, а за нею тотчасъ же послдовало приглашеніе на обдъ къ сэру Бэрнсу и лэди Клар Ньюкомъ.

Сэръ Бэрнсъ Ньюкомъ, баронетъ и — напрасно прибавлять — членъ парламента, жилъ ужь не въ томъ маленькомъ дом, который онъ занималъ тотчасъ посл свадьбы, а въ боле просторномъ отел, въ Бельгравіи, гд и принялъ своихъ знакомыхъ. Я долженъ сказать, что Бэрнсъ, со вступленіемъ въ новое званіе, вовсе не походилъ на того несноснаго человка, какимъ онъ былъ во дни своей холостой жизни. Онъ отдалъ дань молодости, и говорилъ съ грустью и сожалніемъ объ этой пор нравственной его культуры. Теперь онъ держалъ себя важно, какъ подобаетъ государственному человку, иногда позволялъ себ сарказмъ, не старался скрывать лысины (какъ, бывало, длалъ до смерти отца, забирая съ затылка тощіе клочки волосъ и прикрывая ими лобъ), безпрестанно толковалъ о парламент, усердно посщалъ палату и Сити, жилъ въ мир со всми. Казалось, будто вс мы были его избирателями, и хотя усилія его — казаться любезнымъ, были довольно явны, тмъ не мене, эти усилія внчались успхомъ. Мы встртили мистера и мистриссъ Гобсонъ Ньюкомовъ, Клэйва и миссъ Этель, которая въ черномъ плать, была прелестна.— У меня будутъ только свои,— говорилъ сэръ Бэрнсъ, съ подобающею важностью въ лиц и голос, давая намъ понять, что еще не наступило время для большихъ вечеровъ въ дом, понесшемъ горестную потерю.

Къ изумленію моему, въ нашемъ маленькомъ обществ очутился милордъ Гэйгетъ, который, подъ кличкой Джэка Бельсайза, былъ уже представленъ читателю настоящей лтописи. Лордъ Гэйгетъ, идя къ столу, предложилъ руку лэди Клар, но занялъ мсто подл миссъ Ньюкомъ, по другую сторону, мсто же рядомъ съ лэди Кларой припасалось для гостя, который еще не появлялся.

Внимательность лорда Гэйгета къ сосдк, его смхъ и болтовня не прерывались, такъ что Клэйвъ, сидвшій на другомъ конц стола, съ негодованіемъ смотрлъ на угодничество Джэка Бельсайза: очевидно было, что юноша, хоть безнадежный, все еще ревновалъ и любилъ свою очаровательную кузину.

Бэрнсъ Ньюкомъ былъ необыкновенно любезенъ со всми гостями — отъ тетушки Гобсонъ до вашего нижайшаго слуги, хозяинъ находилъ для каждаго привтливое слово. Даже передъ кузеномъ, Самуиломъ Ньюкомомъ, неуклюжимъ юношей, съ покрытымъ прыщами лицомъ, Бэрнсъ не оставался въ долгу, и приноравляя разговоръ къ его понятіямъ, разсуждалъ съ нимъ о королевскомъ коллегіум, котораго онъ былъ украшеніемъ, расточалъ похвалы и заведенію и молодому Самуилу, и этимъ ударомъ сразилъ вдругъ и Сама и его мамашу. Съ дядюшкой Гобсономъ онъ говорилъ объ урожа, съ Клэйвомъ — о картинахъ, со мной — объ ощущеніи произведенномъ одною статейкой Пэлль-Мэлльской газеты въ парламент, гд канцлеръ казначейства побагровлъ оіъ ярости, а лордъ Джонъ чуть не лопнулъ со смху. Однимъ словомъ, нашъ хозяинъ въ этотъ день былъ любезенъ, какъ нельзя больше. Лэди Клара была очень мила, она съ замужества стала дородне, и эта перемна послужила къ ея выгод. Она была нсколько молчалива, но по лвую руку отъ нея сидлъ дядюшка Гобсонъ, съ которымъ она не могла имть ничего общаго, а мсто съ правой руки продолжало оставаться празднымъ. Если она съ кмъ говорила, такъ это съ Клэйвомъ, который написалъ прекрасный портретъ съ нея и ея малютки дочери: за этотъ портретъ, мать и отецъ, по-видимому, были очень благодарны художнику.

Что произвело такую перемну въ поведеніи Бэрнса? Наши ли личныя достоинства, или собственная его частная реформа? Въ два года, черезъ которые разсказъ этотъ долженъ былъ пробжать въ продолженіе столькихъ же главъ, авторъ наслдовалъ такое незначительное имніе, что оно не могло заслуживать особенной благосклонности банкира, и я приписалъ вжливость сэра Бэрнса Ньюкома просто желанію быть со мной въ хорошихъ отношеніяхъ. Лордъ Гэйгетъ и Клэйвъ — другое дло, какъ сейчасъ услышите.

Лордъ Гэйгетъ, наслдовавъ по отц титулъ и большое состояніе, расплатился съ долгами до-чиста, и остепенился. Кредитъ его милости у братьевъ Гобсоновъ былъ огромный. Горестныя событія четвертаго года — смемъ надяться — были забыты, не могутъ же порядочные люди вчно оставаться влюбленными, находиться въ отчаяніи и ссориться. Вступивъ во владніе капиталомъ, лордъ Гэйгетъ поступилъ необыкновенно великодушно съ Рустеромъ, который вчно нуждался въ деньгахъ, когда же умеръ лордъ Доркингъ, и ему наслдовалъ Рустеръ, между Гайгетомъ, Бэрнсомъ Ньюкомомъ и его женой, происходило въ Чантиклер совщаніе, которое кончилось очень удовлетворительно. Въ Чантиклер находились также вдовствующая лэди Кью и миссъ Ньюкомъ, когда лордъ Гэйгетъ открылся въ пламенной- любви къ молодой лэди, и, какъ сказывали, проучилъ безнравственнаго и злоязычнаго мальчишку Фэринтоша, за дерзкій отзывъ объ ней. Не смотря на то, vous concevez, когда человкъ, такой знатной фамиліи, какъ маркизъ, неравнодушенъ къ молодой двушк, нехорошо же портить дло, и лордъ Гэйгетъ оставилъ Чантиклеръ, объявивъ, что ему суждено быть несчастнымъ въ любви. Когда ревматисмъ заставилъ старую лэди Кью отправиться въ Виши, Гэйгетъ сказалъ Бэрнсу: пожалуйста, попросите вашу прелестную сестрицу пріхать къ вамъ въ Лондонъ, она соскучится до смерти съ старухой въ Виши, или съ матерью въ Рогби (куда лэди Анна переселилась для воспитанія сыновей) — и въ слдствіе того, миссъ Ньюкомъ пріхала гостить къ брату и невстк, у которыхъ мы сейчасъ имли удовольствіе ее видть.

При вступленіи въ палату лордовъ, Рустеръ былъ представленъ Гейгетомъ и Кью, какъ прежде того Гайгетъ былъ представленъ лордомъ Кью. Такимъ образомъ, вс три джентльмена стали здить въ золотыхъ каретахъ и украсили себ голову дворянскими коронами, какъ будетъ и съ вами, мой почтенный молодой другъ, если вы старшій сынъ пэра, который умретъ прежде васъ. Вотъ они теперь богаты и, станемъ надяться, вс сдлаются порядочными людьми. Кью, какъ намъ извстно, женился на двиц изъ фамиліи Доркинговъ, второй лэди Генріетт Пуллейнъ, которая, какъ мы видли, рзвилась въ Баден и ни мало не боялась лорда Кью. Могъ ли знать читатель, что эта двочка, которую мы представили ему такъ безцеремонно, будетъ со временемъ графиней? Но мы знали это давнымъ-давно — и когда она прогуливалась съ гувернанткой, или шалила съ своими сестрицами, когда ее сажали обдать во второмъ часу, и когда она носила даже передникъ,— мы втайн уважали ее, какъ будущую графиню Кью и мать виконта Вальгэма.

Лордъ Кью былъ счастливъ своей женой и очень любилъ ее. На медовый мсяцъ, онъ увозилъ лэди Кью въ Парижъ, но потомъ жилъ съ нею почти безвыздно въ Кьюберри, гд милордъ бросилъ прежнія шалости и, остепенившись, сдлался однимъ изъ дятельнйшихъ фермеровъ по всемъ графств. Съ Ньюкомами онъ былъ не въ большой дружб, потому что, какъ самъ говорилъ, не терплъ Бэрнса посл женитьбы больше, чмъ прежде. Об сестрицы, лэди Клара и лэди Кью поссорились между собой, когда послдняя пріхала въ Лондонъ, ровно передъ обдомъ, за которымъ мы присутствовали,— виноватъ, за которымъ присутствуемъ: поводомъ къ этой размолвк, по всей вроятности, была внимательность Гэйгета къ Этели. Въ эту ссору вовлеченъ былъ и Кью, и между нимъ и Джэкомъ Бельсайзомъ произошелъ крупный разговоръ. Посл этого, Джэкъ ужъ не здилъ въ Кьюберри, хотя родившійся у Кью сынъ былъ крещенъ его именемъ. Предполагается, что вс эти интересныя подробности объ особахъ высшаго круга мы нашептываемъ читателю на ухо, сидя за бельгравскимъ обденнымъ столомъ. Не правда ли, дорогой мой бармесидскій другъ, какъ пріятно быть въ такомъ отборномъ обществ?

Теперь мы должны объяснить, какимъ образомъ Клэйвъ. Ньюкомъ, эсквайръ, котораго глаза, черезъ цвты на стол бросаютъ молніи въ лорда Гэйгета, между тмъ какъ лордъ любезничаетъ съ миссъ Этелью, теперь мы должны объяснить, какимъ образомъ Клэйвъ и его кузенъ Бэрнсъ снова стали друзьями.

Бонделькондскій банкъ, учрежденный четыре года назадъ, сдлался однимъ изъ самыхъ цвтущихъ торговыхъ установленій въ Бенгаліи. Основанный, какъ возвщала программа, въ такое время, когда всякой частный кредитъ былъ поколебленъ банкротствомъ важнйшихъ банкирскихъ домовъ, которыхъ упадокъ повергъ въ горе и раззореніе цлое президенство, Бонделькондскій банкъ учрежденъ былъ на единственномъ здравомъ начал торговаго преуспянія — на начал товарищества. Туземные капиталисты, увлекаемые великою фирмою Руммунъ-Лалля и К, въ Калькутт, съ полнымъ довріемъ вручили свои капиталы Бонделькондскому банку, офицеры и чиновники, и европейское торговое сословіе въ Калькутт приглашены были къ участію въ учрежденіи, которое и туземнымъ и англійскимъ купцамъ, гражданскимъ и военнымъ людямъ, было равно выгодно и необходимо. Сколько молодыхъ людей послднихъ двухъ разрядовъ разорены были на цлую жизнь дороговизною агентскихъ сдлокъ, которыя доставляли такіе огромные барыши агентамъ! Пайщики Бонделькондскаго банка сами были своими агентами, и какъ величайшій въ Индіи капиталистъ, такъ и послдній прапорщикъ получили возможность помщать свои капиталы наивыгоднйшимъ и надежнйшимъ способомъ, и занимать съ наименьшимъ процентомъ, длаясь, соразмрно своимъ средствамъ, пайщиками Бонделькондскаго банка. Ихъ корреспонденты учреждены были въ каждомъ президентств и въ каждомъ главномъ город Индіи, также въ Сидне, Сингапур, Кантон и, разумется, въ Лондон. Съ Китаемъ они производили обширнйшую торговлю опіумомъ, отъ которой получали такіе огромные барыши, что подробности и отчеты объ этихъ операціяхъ могли быть предлагаемы только въ приватныхъ собраніяхъ Бонделькондскаго банковаго правительственнаго комитета. Въ другихъ отношеніяхъ, книги банка были открыты для каждаго пайщика, и прапорщикъ или канцелярскій служитель имлъ во всякое время свободу обозрвать свой собственный частный счетъ, равно какъ и общую кассовую книгу. Съ Новымъ Южнымъ Валлисомъ они вели важную торговлю шерстью, снабжая эту великую колонію товаромъ, который черезъ посредство своихъ лондонскихъ агентовъ они закупали въ такомъ размр и съ такою выгодой, что могли устранять всякое соперничество на рынк. Какъ бы нарочно, для упроченія ихъ благосостоянія, во владніяхъ Бонделькондской банковой компаніи открылись мдные рудники, которые доставляли изумительные доходы. Такимъ-образомъ, благодаря великой туземной фирм Руммунъ-Лалля и К, во всхъ обширныхъ территоріяхъ британской Индіи, Бонделькондская банковая компанія завладла туземными рынками и въ недавнее время, въ Нижней палат произошли, по этому предмету, пренія, слдствіемъ которыхъ была отправка значительнаго числа акцій Бонделькондской банковой компаніи на лондонскую биржу.

Пятый полугодовой дивидендъ составлялъ, какъ гласили объявленія, двнадцать съ четвертью процентовъ съ внесеннаго капитала, отчеты о мдныхъ пріискахъ еще боле возвысили дивидендъ и довели акціи до необыкновеннаго курса. На третьемъ году предпріятія, братья Гобсоны, въ Лондон, сдлались агентами Индійской Бондельконско-банковой компаніи, а изъ числа нашихъ знакомыхъ, Джэмсъ Бинни, изъ осторожности воздерживавшійся нкоторое время отъ участія, и Клэйвъ Ньюкомъ, эйскваръ, сдлались акціонерами: этимъ молодой человкъ былъ обязанъ доброму отцу, который произвелъ первые взносы по паямъ сына и вручалъ банку каждую свободную у него рупію. Посл того, какъ братья Гобсоны приняли участіе въ предпріятіи, не удивительно, что и Джэмсъ Бинни убдился въ его благонадежности. Другъ Клэйва, Французъ, а черезъ его родство, домъ Гигговъ, ньюкомскій и манчестерскій, вступили въ торговое дло, а изъ числа меньшихъ вкладчиковъ въ Англіи мы можемъ упомянуть: миссъ Канъ, которая взяла пятидесяти фунтовый купонъ въ па, почтенную старушку миссъ Гонимэнъ, Джона Джемса и отца его, Ридлея, который рискнулъ небольшою скопленною имъ суммою: вс они знали, что добрый полковникъ, заботившійся о томъ, чтобы друзья его раздлили съ нимъ счастливую долю, не вовлечетъ ихъ въ обманъ. Къ изумленію Клэйва, мистриссъ Мэккензи, съ которою онъ былъ въ отношеніяхъ довольно холодныхъ, пришла къ нему на квартиру, и съ строгимъ внушеніемъ, чтобы дло осталось между ними тайною, просила его купить на полторы тысячи фунтовъ стерлинговъ бонделькондскихъ акцій для нея и милыхъ ея дочерей, что онъ и исполнилъ, не постигая, какимъ образомъ бережливая вдовушка могла собрать столько денегъ. Если бъ мысли мистера Пенденниса въ это время не были обращены совершенно на другіе предметы, онъ могъ бы умножить свое собственное достояніе Бонделькондско-банковой спекуляціей, но въ эти два года я былъ занятъ брачными длами, причемъ, въ одномъ интересномъ случа Клэйвъ Ньюкомъ, эсквайръ, былъ моимъ дружкой. Когда мы воротились изъ заграничной поздки, акціи Индійскаго банка стояли въ такой высокой цн, что я не могъ и думать о покупк, хотя и нашелъ въ Лондон, въ контор агента, прерадушное письмо отъ нашего добраго полковника, убждавшаго меня попытать счастья, жена моя получила дв прекраснйшія кашмировыя шали отъ того же великодушнаго друга.

XLIX.
Содержитъ по крайней мр еще шесть блюдъ и два дессерта.

Посл обденнаго стола у банкира, мы отправились домой, спустивъ маіора Пенденниса у его квартиры, и тамъ, по обычаю большей части любящихъ другъ-друга супруговъ, разговорились объ обществ и обд. Я полагалъ, что моей жен наврное понравился сэръ Бэрнсъ Ньюкомъ, такъ какъ онъ оказывалъ ей такое вниманіе, самъ подвелъ ее къ столу и безпрерывно говорилъ съ нею въ продолженіе всего обда.

Лаура сказала: Нтъ — но почему, не знаетъ.— Какую же искать лучшую причину? Ей не нравился тонъ сэра Бэрнса Ньюкома — особенно съ женщинами.

Я замтилъ, что онъ говорилъ съ своей женой рзко и насмшливо, и когда та сказала ему что-то, онъ обошелся съ нею, какъ съ идіоткой.

При этомъ мистриссъ Пенденнисъ подняла головку, какъ бы желая сказать: она дйствительно такая и есть.

Мистеръ Пенденнисъ. Какъ, и жена не нравится теб, дорогая моя Лаура! А я думалъ, что такая милая, простодушная, молодая женщина, съ личикомъ ровно на столько хорошенькимъ, чтобъ отбыть смотръ благополучно, женщина очень хорошо воспитанная и вовсе не блистательная — я думалъ, что такая женщина можетъ наврно разсчитывать на одобреніе сестрицы.

Мистриссъ Пенденнисъ. Вы воображаете, что вс мы ревнуемъ одна другую. Никакія возраженія не могутъ выбить у васъ изъ головы этого понятія, и, любезный мой Пенъ, я вовсе не намрена учить тебя. Мы не ревнуемъ къ посредственности, мы не терпимъ ея. Увряю теб, намъ досадно только видтъ, что мужчины до такой степени внимательны къ посредственности. Вы, господа, считающіе себя лучшими въ сравненіи съ нами, придающіе себ такой покровительственный видъ и проповдующіе такое неизмримое превосходство надъ нами, вы это доказываете, покидая въ зал умнйшую женщину для перной встрчной пары свтленькихъ глазъ и кругленькихъ, съ ямочками, щечекъ. Эти-то прелести и очаровали васъ въ лэди Клар, сэръ.

Пенденнисъ. На мои глаза, она очень мила, очень добродушна и наивна.

Мистриссъ Пенденнисъ. Не очень мила, и можетъ статься, не слишкомъ наивна.

Пенденнисъ. Какъ ты можешь это говорить, злая женщина? Или ты сама такая плутовка, что можешь мгновенно открывать хитрости въ другихъ? А, Лаура?

Мистриссъ Пенденнисъ. Мы умемъ открывать многое. Вы знаете, что низшаго класса животныя одарены инстинктомъ. (Я долженъ сказать, что моя жена не можетъ говорить безъ злйшаго сарказма объ относительномъ достоинств половъ). Одно, въ чемъ я уврена — это то, что она несчастлива, и что она, о, Пенъ! не заботится о своей малютк дочери.

Пенденнисъ. Это почему ты знаешь, моя милая?

Мистриссъ Пенденнисъ. Посл обда, мы ходили на верхъ, чтобъ взглянуть на ребенка. Это сдлано было по моему желанію. Мать и не вздумала бы. Малютка не спала и кричала. Лэди Клара не вздумала взять ее на руки. Къ изумленію моему, ее взяла Этель — миссъ Ньюкомъ, эта, по-видимому, надмнная двушка, нянька, которая вроятно ужинала, прибжала на крикъ, и тутъ только бдный ребенокъ успокоился.

Пенденнисъ. Мн помнится, мы слышали эту музыку, когда столовая была отперта, и Ньюкомъ сказалъ: Вотъ что ожидаетъ васъ, Пенденнисъ.

Мистриссъ П. Тс, сэръ! Если мой ребенокъ заплачетъ, вы можете ожидать, что я побгу къ нему ту же минуту. Я полюбила миссъ Ньюкомъ, когда увидала ее съ бднымъ ребенкомъ на рукахъ. Какъ она была мила въ эту минуту! Мн хотлось самой взять на руки малютку.

Пенденнисъ. Tout vient fin, qui sait…

Мистриссъ П. Не говори глупостей. Что за страшное — престрашное мсто этотъ вашъ большой свтъ, Артуръ, гд мужья не думаютъ о женахъ, гд матери не любятъ своихъ дтей, гд дти больше любятъ своихъ нянекъ, гд мужчины вчно говорятъ, что у нихъ называется любезностями!

Пенденнисъ. Что такое?

Мистриссъ Я. Да, такія любезности, какія нашептывалъ мн этотъ скучный, томный, блдный, лысый, похожій на трупъ, примигивающій человчекъ. О, какъ онъ мн не нравится! Я уврена, что онъ не любитъ своей жены. Я уврена, что у него злой характеръ, и если есть какое нибудь извиненіе за…

Пенденнисъ. За что?

Мистрииссъ П. Ни за что. Но вдь ты самъ слышалъ, что у него злой характеръ, и какъ насмшливо онъ говорилъ съ женой. Что заставило ее выйдти за него за-мужъ?

Пенденнисъ. Деньги и желаніе папаши и мамаши. По той же причин, страсть Клэйва, бдная миссъ Ньюкомъ, выписана сюда сегодня, это пустое мсто подл нея назначено было для лорда Фэринтоша, который не пріхалъ. За отсутствіемъ маркиза, баронъ воспользовался его достояніемъ. Замтила ты, какъ онъ любезничалъ съ нею, и какъ злился бдный Клэйвъ?

Мистрисъ П. Лордъ Гэйгетъ былъ слишкомъ внимателенъ къ миссъ Ньюкомъ, — лордъ Гэйгетъ?

Пенденнисъ. А два-три года назадъ, по комъ сокрушался лордъ Гэйгетъ, какъ ты думаешь? по Клар Пуллейнъ, у которой мы обдали. Онъ былъ тогда Джэкъ Бельсайзъ, младшій сынъ, по уши въ долгахъ, и, разумется, бракъ былъ тогда невозможенъ. Клэйвъ находился въ Баден, когда случилась страшная сцена, и увезъ бднаго Джэка въ Швейцарію и Италію, гд онъ и оставался, пока не умеръ отецъ и не передалъ ему своего титула, которымъ онъ ныньче пользуется, и вотъ онъ забылъ прежнюю любовь, Лаура, и затваетъ новую. Что ты такъ смотришь на меня? Ужь не думаешь ли, что и другіе бывали влюблены по-два или по-три раза?

Мистриссъ П. Я думаю о томъ, что мн не хотлось бы жить въ Лондон, Артуръ.

Вотъ послднія слова, которыхъ можно было добиться отъ мистриссъ Лауры. Когда эта молодая женщина задумаетъ, бывало, молчать, никакія силы человческія не вырвутъ у нея ни единаго слова. Безспорно, что она вообще бываетъ права, но это еще несносне. Въ самомъ дл, что можетъ быть досадне, когда вы, поспоривъ съ женой, находите, что не она, а вы ошибались?

Сэръ Бэрнсъ Ньюкомъ вжливо далъ намъ понять, что обдъ, въ которомъ мы участвовали, былъ данъ въ честь новобрачной. Клэйвъ не могъ уступить другому въ гостепріимств, и пригласилъ насъ и еще кой-кого на пиръ, въ отель подъ вывской ‘Звзда и Подвязка’ въ Ричмонд, гд мистриссъ Пенденнисъ занимала мсто съ правой руки амфитріона. Смшно, когда подумаю, о сколькихъ ужь обдахъ повствовалось на этихъ правдивыхъ страницахъ, но наша исторія — поденная лтопись, а обдъ не составляетъ ли извстной части ежедневнаго удовольствія и дла? Въ этотъ именно пріятный часъ нашъ полъ иметъ привиллегію встрчаться съ другими. Утро и мужчина и женщина посвящаютъ длу, или проводятъ преимущественно въ обществ особъ своего пола. У Джона — контора, у Джэнъ — хозяйство, дтская, модистка, дочери и ихъ мужья. Въ провинціи, онъ охотится, ловитъ рыбу, занимается сельскимъ хозяйствомъ, пишетъ письма, она хлопочетъ о школахъ, о бдныхъ, о своемъ сад, и Богъ всть о чемъ, разлученные въ свтлые часы, которые мы употребляемъ — да будетъ позволено намъ такъ думать — на пользу свою и общую, мы только къ закату солнца сходимся вмст, находимъ развлеченіе и веселимся, болтаемъ съ маленькой сосдкой или смотримъ, какъ забавляются молодые люди, волочимся и ревнуемъ, танцуемъ или услужливо переворачиваемъ ноты для Цециліи, играемъ въ вистъ, или дремлемъ въ покойныхъ креслахъ, смотря по нашимъ лтамъ и состоянію. Храпи въ своихъ креслахъ, самодовольный лысый супругъ! играйте въ вистъ, читайте свой романъ, или сплетничайте за вашей работой, вы, достопочтенныя вдовушки и перезрлыя двы! Между тмъ, молодые люди рзвятся или танцуютъ, или поютъ, или смются, или украдкой уходятъ въ садъ и возвращаются съ запахомъ сигары: такъ ужъ назначено имъ натурой.

Натура въ это время неодолимо влекла Клэйва Ньюкома къ любовнымъ интригамъ. Мистеръ Клэйвъ вступалъ на двадцать четвертый годъ жизни: мы ужь довольно говорили о его благообразности, поистин онъ былъ такъ хорошъ собой, что въ него могла влюбиться молодая лэди, которой онъ отдалъ душу и отъ которой, во весь обдъ, данный имъ моей жен, онъ не отрывалъ глазъ на три минуты. Лаур не нужно было большой проницательности, какою она обладала, чтобъ понять чувствованія Клэйва. Она ни мало не обижалась невнимательностью къ ней молодаго человка, и не гнвалась, что онъ, по-видимому, не слушалъ, когда она говорила, она бесдовала съ Джономъ Джэмсомъ, очень скромнымъ и пріятнымъ ея сосдомъ, между тмъ, какъ супругъ ея, не слишкомъ довольный, чуть не въ продолженіе всего обда разговаривалъ съ мистриссъ Гобсонъ Ньюкомъ. Мистриссъ Гобсонъ и лэди Клара были матронами, которыя присутствіемъ своимъ освящали холодную компанію, изъ мужей ихъ ни одинъ не могъ быть на обд у Клэйва: одинъ занятъ былъ длами въ Сити, другой въ парламент. Мой дядя, маіоръ Пенденнисъ, также принадлежалъ къ числу гостей, и нашелъ нашу компанію, какъ выражаетесь вы, молодые люди, очень вялою. Опасаясь мистриссъ Гобсонъ и ея велерчія, старый джентльменъ проворно улизнулъ изъ ея сосдства и прислъ къ лорду Гайгэту, съ которымъ маіоръ готовъ былъ побесдовать. Но широкая спина лорда Гэйгета оставалась обращенною къ сосду, и тотъ принужденъ былъ разсказывать свои исторіи капитану Кракторпу, исторіи, которыя въ старое время занимали герцоговъ и маркизъ, и наврное годились хоть для какого барона въ королевств.— Лордъ Гэйгетъ волочился за миссъ Ньюкомъ, la belle, правда ли это? говорилъ потомъ угрюмый маіоръ:— онъ, кажется, все время любезничалъ съ лэди Кларой. Когда я проснулся въ саду посл обда, мисстриссъ Гобсонъ разсказывала одну изъ своихъ проклятыхъ длинныхъ исторій, и при ней оставалось всего-на-все одинъ слушатель. Кракторпъ, лордъ Гэйгетъ и лэди Клара, мы вс сидли, какъ вдругъ середи прекраснйшей исторіи, которую я имъ разсказывалъ и которая очень занимала ихъ, банкирша понесла гиль и затрещала до того, что я задремалъ. Я очнулся, а она все еще не умолкала. Кракторпъ ушелъ и курилъ сигару на террас, милорда и миледи Клары не видно было нигд, — а вы четверо, съ маленькимъ живописцемъ, собравшись въ уголку, толковали между собой. Надо отдать справедливость маленькому живописцу: обдъ былъ славный. Что касается Гэйгета, который будто бы ухаживалъ за прелестною банкиршей, поврь мн, любезнйшій… поврь моему честному слову, что мысли его, по-видимому, заняты кой-чмъ другимъ. Правду сказать, лэди Клара до-сихъ-поръ прелестная банкирша. Хи, хи, хи! Да какъ же это онъ говоритъ, что у него не было экипажа хать домой? Онъ отправился въ кэб Кракторпа, который только что пролетлъ мимо насъ, везя съ собою молодаго, какъ бишь его, живописца.

Такъ разсуждалъ маіоръ, когда мы возвращались въ Сити. Въ слдовавшемъ за нами, открытомъ экипаж (лэди Клары Ньюкомъ), я могъ разсмотрть блую шляпу лорда Гэйгета, рядомъ съ шляпой Клэйва.

Лаура смотрла на своего супруга. Можетъ-статься, одна и та же мысль мелькала у нихъ въ голов, хотя ни тотъ, ни другая не высказывали ея, но какихъ любезностей не оказывали намъ сэръ Бэрнсъ и лэди Клара Ньюкомъ во время пребыванія нашего въ Лондон, никакія побужденія не могли заставить Лауру свести дружбу съ этой лэди. Когда лэди Клара зазжала къ намъ съ визитомъ, жены моей никогда не было дома, когда она приглашала насъ, Лаура отклоняла предложенія, ссылаясь на данное слово другимъ. Сначала, она жаловала и миссъ Ньюкомъ частью этого надменнаго неблагорасположенія и отвергала всякія авансы молодой лэди, которая обнаруживала особенное расположеніе къ моей жен, и желала сблизиться съ нею. Когда я сталъ доказывать жен неосновательность ея поведенія, такъ какъ домъ Ньюкомовъ,— что ни говорите,— былъ однимъ изъ пріятнйшихъ, и вы встрчали тамъ людей лучшаго общества, — жена посмотрла на меня съ выраженіемъ чего-то въ род негодованія, и сказала: ‘Отчего я не люблю миссъ Ньюком? разумется потому, что я ее ревную — вдь вс женщины, Артуръ, ревнуютъ такихъ красавицъ.’ Долго я не могъ добиться отъ жены другихъ объясненій, кром этихъ злыхъ шутокъ, на счетъ антипатіи ея къ этой отрасли фамиліи Ньюкомовъ, но одно событіе заставило умолкнуть вс мои возраженія, и доказало мн, что Лаура оцнила Бэрнса и его жену по достоинству.

Бдная мистриссъ Гобсонъ Ньюкомъ имла причину гнваться на невнимательность къ ней всей ричмондской партіи, потому что никто изъ нихъ, даже маіоръ Пенденнисъ, какъ мы выше видли, не хотлъ слушать ея безконечныхъ разглагольствованій, никто, даже лордъ Гэйгетъ, не соглашался возвращаться въ городъ въ ея карет, хотя карета была и пуста, а экипажъ лэди Клары, въ которой его милости угодно было садиться, былъ уже занятъ троими. Не смотря на вс эти рзкіе отказы и неудачи, добродтельная лэди Брэйанстонскаго сквэра не переставала быть любезною и гостепріимною, и мн предстоитъ упомянуть въ настоящей глав еще объ одномъ празднеств, въ которомъ мистеръ и мистриссъ Пенденнисъ участвовалъ на-счетъ достопочтеннйшей фамиліи Ньюкомовъ.

Хотя на этомъ празднеств присутствовала и мистриссъ Лаура, для которой, какъ новобрачной, отведено было почетное мсто, я долженъ сознаться, что, по мннію моему, мистриссъ Гобсонъ воспользовалась нами только какъ предлогомъ для праздника, и что праздникъ этотъ, въ дйствительности, назначался для особъ гораздо высшаго круга. Мы пріхали первые, причемъ сопровождалъ насъ и добрый старикъ маіоръ, этотъ аккуратнйшій изъ людей. Хозяйка дома явилась въ блистательнйшемъ тоалет, ея толстая шея украшена была драгоцннымъ, ожерельемъ, руки — богатыми браслетами. Эта Корнелія Брэйанстонскаго сквэра осыпана была кругомъ фамильными драгоцнностями, неоцнимыми выоконскими алмазами мужскаго и женскаго пола, отъ ученика королевскаго Коллегіума, съ которымъ мы мелькомъ уже познакомилисъ, и отъ старшей его сестры, вступающей теперь въ свтъ, до послдняго маленькаго брилліантика дтской, въ чудномъ, новомъ халатц, въ кудряхъ, только что изъ подъ щипцовъ мэрильбонскаго парикмахера. Когда нашъ экипажъ подъзжалъ къ крыльцу, мы видли херувимскія личики нкоторыхъ изъ этихъ милашекъ, прильнувшія къ окнамъ гостиной, когда же, спустя нсколько минутъ, подъхалъ другой экипажъ, они снова бросились къ окнамъ, причемъ наивныя малютки вскрикнули:— Вотъ и маркизъ! а потомъ, жалобнымъ тономъ прибавили:— нтъ, это не маркизъ! Этими простодушными восклицаніями они показывали, съ какимъ нетерпніемъ ожидали они увидать желаннаго гостя, уступающаго знатностью рода разв однимъ герцогамъ этого великаго королевства.

Стоило немного смекнуть, и не трудно было догадаться, какого ожидали маркиза, но юноша изъ королевскаго Коллегіума положительно разршилъ вопросъ, кивнувъ мн головой, мигнувъ глазомъ и сказавъ: мы ждемъ Фэринтоша.

— Что это вы, милыя дти, воскликнула воплощенная семейная добродтель:— откуда у васъ такое нетерпніе увидть молодаго маркиза Фэринтоша, котораго мы, мистриссъ Пенденнисъ, ожидаемъ сегодня къ нашему скромному столу? Вотъ ужъ два раза вы подбгаете къ окну и высматриваете его. Луиза, безразсудная двочка, неужто ты воображаешь, что милордъ явится въ парчевой эпанч и въ корон? Родольфъ, глупый мальчикъ, неужто ты думаешь, что маркизъ не то, что другіе люди? Я никогда не дивилась ничему, кром ума, мистриссъ Пенденнисъ, это,— будемъ благодарны судьб, — единственное истинное право на отличіе въ нашемъ отечеств, въ настоящее время.

— Ей-ей, сэръ, шепчетъ мн старый маіоръ: умъ прекрасная вещь, но, по моему мннію, титулъ маркиза и восемьнадцать или двадцать тысячъ фунтовъ стерлинговъ годоваго доходу — еще лучше. Надо сказать, что Фэринтошскія помстья съ Гленливатскимъ имніемъ, и ройскія помстья въ Англіи могутъ приносить по-крайней-мр девятнадцать тысячъ доходу, а я еще помню время, когда отецъ этого молодаго человка былъ просто Томъ Рой, служилъ въ сорокъ второмъ полку, ходилъ съ голыми локтями и вовсе не надялся наслдовать когда-нибудь титулъ и богатство маркиза Фэринтоша… Къ чему же банкирша толкуетъ объ ум? Чортъ побери, маркизъ все-таки маркизъ, и мистриссъ Ньюкомъ знаетъ это не хуже меня.— Мой добрый маіоръ становился старъ, и потому неудивительно, что онъ нсколько обижался холодностью, съ какою принимала его хозяйка дома. Правду сказать, она едва ли обращала на него какое нибудь вниманіе, и оборвала его на двухъ старинныхъ исторіяхъ, прежде чмъ онъ усплъ пробыть пять минутъ въ комнат.

Къ нашему обществу присоединяется въ эту минуту хозяинъ, съ взволнованнымъ лицомъ, въ бломъ жилет, съ распечатаннымъ письмомъ въ рук, на которое жена его обращаетъ встревоженные взоры.— Какъ ваше здоровье, лэди Клара, и ваше, Этель? говоритъ онъ, кланяясь этимъ дамамъ, которыхъ привезла къ намъ вторая карета:— сэръ Бэрнсъ не будетъ, и вотъ мсто пустое, но это еще ничего, лэди Клара, вы увидите его дома, хуже всего для васъ, миссъ Ньюкомъ: лордъ Фэринтошъ не можетъ пріхать.

При этомъ, двое изъ дтей вскрикиваютъ: ахъ, ахъ! такимъ жалостнымъ тономъ, что миссъ Ньюкомъ и лэди Клара заливаются хохотомъ.

— У него страшная зубная боль, сказалъ мистеръ Гобсонъ, вотъ и письмо отъ него.

— Чортъ возьми, какая досада! вскрикиваетъ простодушный ученикъ королевскаго Коллегіума.

— Какая же досада, Самуэль? Правда, досадно для лорда Фэринтоша, я это допускаю, но ужели ты предполагаешь, что люди высшаго круга избавлены отъ золъ обыкновеннаго человчества?— Я не знаю ничего мучительне зубной боли, восклицаетъ добродтельная матрона, произнося слова мудрости, но выказывая на лиц досаду.

— Чортъ возьми, зачмъ онъ его не выдернетъ? говоритъ Самуэль.

Миссъ Этель засмялась.— Лордъ Фэринтошъ ни за что на свт не разстанется съ нимъ, Самуэль, вскрикнула она, съ веселостью: онъ сохраняетъ его съ цлью, и зубъ этотъ болитъ у него всякой разъ, когда ему не хочется хать на обдъ.

— Я знаю одно скромное семейство, которое никогда ужь не попроситъ его къ обду, восклицаетъ мистриссъ Гобсонъ, шумя всми своими шелками и пристукивая веромъ и ногой. Впрочемъ, солнечное затмніе на лиц ея проходитъ, и свтъ возстановляется, когда черезъ минуту посл прізда кэба въ періодъ затмнія, дверь растворяется на-стежь, и дворецкій громогласно докладываетъ о лорд Гэйгет.

Жена моя, пользуясь и въ настоящемъ случа привиллегіею новобрачной, имла честь быть подведенной къ обденному столу нашимъ банкиромъ и хозяиномъ дома. Лордъ Гэйгетъ назначался для мистриссъ Гобсонъ, которая самымъ ласковымъ тономъ попросила бднаго Клэйва вести къ столу кузину Марію, передавъ миссъ Этель другому гостю. Нашъ маіоръ подалъ руку лэди Клар, и я замтилъ, что жена моя приняла серіозный видъ, когда онъ прошелъ мимо ея и усадилъ лэди Клару рядомъ съ лордомъ Гэйгетомъ. Чувствуя себя въ удар и видя, что общество расположено безмолствовать, мой дядюшка принялся разсказывать множество забавныхъ анекдотовъ о большомъ свт его времени, объ испанской войн, о регент, о Бруммел, о лорд Стейн, и тому подобномъ. Онъ говорилъ, что вечеръ былъ очень пріятный, хотя многіе другіе изъ нашего общества, какъ мн казалось, были не такого мннія. Клэйвъ, во весь обдъ, не нашелся сказать ни единого слова своей кузин Маріи, и все смотрлъ черезъ столъ на Этель. О чемъ могла Этель говорить съ своимъ партнеромъ, старымъ полковникомъ сэромъ Дональдомъ М’Крау, который только и зналъ что жевать да пить, и если хотлъ сдлать какое замчаніе, то обращался къ мистриссъ Гобсонъ, съ которою сидлъ рядомъ, по правую руку, тогда какъ милордъ Гэйгетъ въ продолженіе всего обда едва промолвилъ съ нею два — три слова.

Милордъ во все время нашептывалъ въ локоны лэди Клары, они бесдовали на непонятномъ для хозяйки язык, о людяхъ, извстныхъ ей только по родословной пэровъ. Посл обда, когда мы подошли къ дамамъ, лордъ Гэйгетъ снова направилъ было шаги къ лэди Клар, но, какъ мн казалось, по приказанію ея, отошелъ прочь и старался завязать разговоръ съ мистриссъ Ньюкомъ. Я надюсь, что онъ усплъ смягчить суровость на этомъ кругленькомъ личик. Мистриссъ Лаура, надо сказать, оставалась во весь вечеръ серьозною какъ судья, серьозною и молчаливою даже съ моимъ дядюшкой, когда наступилъ часъ прощанья и мы повезли маіора домой.

— Хи, хи! воскликнулъ старикъ, прикашливая, покачивая головой и старчески улыбаясь, когда я увидлся съ нимъ на другой день. Пріятный же вечеръ провели мы вчера, препріятный, и мои дв сосдки, какъ мн кажется, страхъ какъ довольны остались одна другою, не интересный малый — вашъ живописецъ: красивъ собою, а слова не добьешься отъ него. Не думаешь ли и ты, Артуръ, дать обдецъ въ отплату за эти любезности? Въ Гринвич, или гд нибудь въ этомъ род? Я съ тобой иду въ долю, и мы пригласимъ молодаго банкира и банкиршу, только ужь не вчерашняго амфитріона и его супругу, нтъ, ни за что, чортъ ихъ побери! Вотъ Бэрнсъ Ньюкомъ — славный, умный человкъ, и видно, что принадлежитъ къ лучшему лондонскому обществу. Мы пригласимъ его, да лэди Клару, да Гайгета, да еще одного или двоихъ, и общество будетъ препріятное.

Когда старичекъ простодушно сообщилъ это предложеніе Лаур, она, вспыхнувъ, сказала отрывисто: нтъ, и вышла изъ комнаты, шумя шелковымъ платьемъ, съ видомъ достоинства и негодованія.

Не много обдовъ оставалось впереди Артуру Пенденнису старшему на этомъ бломъ свт. Не многимъ вельможамъ оставалось ему льстить, не много затвать плановъ, не многими насладиться удовольствіями. Длинные дни его приходили къ концу: на послднемъ своемъ одр, отъ котораго Лаура не отходила, съ любовью ухаживая за старикомъ, онъ, при послднемъ издыханіи, сказалъ мн слабымъ голосомъ: ‘Я имлъ на тебя другіе виды, мой любезный, и когда-то надялся видть тебя въ положеніи боле блистательномъ, но теперь, Артуръ, я начинаю убждаться, что желанія мои были неосновательны: жена твоя — ангелъ, я это вижу.’

Не долженъ ли я начертать эти слова въ благодарномъ сердц? Блаженъ тотъ, блаженъ, хоть и не по заслугамъ, кто надленъ любовью доброй женщины.

L.
Клэйвъ на новой квартир.

Жен моей гораздо боле нравился Клэйвъ, чмъ многіе изъ его родственниковъ, съ которыми я познакомилъ ее. Лицо его было рекомендательнымъ письмомъ, и рдкій благородный человкъ могъ противостоять ему. Онъ былъ всегда пріятнымъ у насъ гостемъ, даже нашъ дядюшка-маіоръ одобрялъ его, какъ молодаго человка съ прекрасными манерами и чувствованіями, который, если ему пришла блажь быть живописцемъ, имлъ безъ сомннія, довольно состоянія для того, чтобы слдовать своимъ причудамъ. Клэйвъ отлично написалъ голову маіора Пенденниса, которая теперь виситъ у насъ въ гостиной, въ Фэрокс, напоминая мн объ этомъ друг моей молодости. Въ это время, Клэйвъ занималъ старинные и великолпные покои на Ганноверскомъ сквер. Онъ убралъ ихъ въ старинномъ стил, украсилъ драпировкой, рзными шкафами, венеціанскими зеркалами, отличными гравюрами и акварельными съ хорошихъ картинъ копіями, собственной или чужой работы. Онъ держалъ лошадей и всегда имлъ при себ кошелекъ, наполненный отцовскими деньгами. Много изящныхъ экипажей останавливалось у его квартиры, рдкимъ художникомъ такъ благосклонствовало счастье, какъ молодому мистеру Клэйву. Надъ собственною его квартирой было три комнаты, которыя онъ нанялъ, и гд, какъ онъ говорилъ: я надюсь, въ непродолжительномъ времени, любезный мой батюшка будетъ жить со мной. Батюшка полагаегъ, что въ слдующемъ году ему можно будетъ пріхать на родину, такъ какъ къ тому времени дла по банку совершенно устроятся. Вы качаете головой? Напрасно. Акціи теперь вчетверо дороже того, что мы за нихъ дали. Мы теперь люди богатые, Пенъ, даю вамъ честное слово. Посмотрли бы вы, какъ уважаютъ меня у Бэнса и Джолли, и какъ принимаютъ у братьевъ Гобсоновъ! Я бываю иногда въ Сити, и вижусь съ нашимъ управляющимъ, мистеромъ Блэкморомъ. Какія онъ разсказываетъ мн исторіи объ индиго, о шерсти, о мди, о рупіяхъ! Я ничего не смыслю въ этомъ дл, но отецъ мой непремнно хочетъ, чтобъ я навщалъ мистера Блэкмора. Любезнйшій кузенъ Бэрнсъ Ньюкомъ безпрестанно приглашаетъ меня къ обду, я могъ бы звать лэди Клару просто Кларой, если бъ захотлъ, какъ самъ Ньюкомъ изволитъ длать на Брэйанстонскомъ сквэр. Вы не можете вообразить, какъ вс тамъ ласковы со мной. Моя тетушка длаетъ мн нжные укоры за то, что я не бываю чаще: не правда ли, какъ интересно обдать на Брэйанстонскомъ сквэр? Она мн выхваляетъ мою кузину Марію — послушали бы вы, какъ выхваляетъ! Я долженъ подводить Марію къ столу, сидть у фортепьяно, слушать ея многоязычныя аріи. Знаете ли вы, что Марія поетъ по-венгерски и по-польски, не говоря ужь о пошлыхъ нмецкихъ, испанскихъ и италіянскихъ аріяхъ. Эти послднія я слышу у другихъ нашихъ агентовъ, у Бэнса и Джолли,— у Бэнса, въ Реджентъ-парк, гд двицы красиве и также любезны со мной, какъ у тетушки Гобсонъ.— Тутъ Клэйвъ пускался въ забавные разсказы о стяхъ, которыя разставляли ему миссы Бэнсъ, эти юныя сирены Реджентъ-парка, объ аріяхъ, которыя он пли, чтобъ очаровать его, объ альбомахъ, въ которыхъ он упрашивали его нарисовать что ни будь,— о тысяч обольстительныхъ уловокъ, къ которымъ он прибгали, чтобъ завлечь его въ свою пещеру на оркской террас. Но ни улыбки Цирцеи, ни ласки Калипсы не производили на него никакого дйствія, уши его не слушали ихъ музыки, глаза не глядли на ихъ прелести, поглощенныя музыкой и прелестями втреной юной очаровательницы, съ которой жена моя познакомилась въ послднее время.

Нашъ молодой другъ, хоть капиталистъ, по-прежнему былъ добръ и любезенъ. Въ счасть онъ не забылъ своихъ старыхъ друзей, и великолпные старинные покои его не рдко освщались по вечерамъ для пріема Ф. Бэйгэма, нсколькихъ старыхъ товарищей по Собранію и нсколькихъ Гэндишитовъ, которые наврно испортили бы молодаго человка, если бъ Клэйвъ былъ такого свойства, что могъ бы быть испорченъ лестью. Самъ Гэндишъ, когда Клэйвъ зазжалъ въ академію этого знаменитаго художника, принималъ своего прежняго ученика будто какого принца королевской крови, провожалъ его до верховой лошади, готовъ былъ держать стремя, когда онъ садился въ сдло, а прекрасныя дочери хозяина посылали молодому человку прощальные поклоны въ окно гостиной. Молодымъ людямъ, собиравшимся въ мастерской, Гэндишъ не переставалъ говоритъ о Клэйв. Профессоръ не опускалъ случаевъ сообщать имъ, что онъ недавно навщалъ своего благороднаго молодаго друга, мистера Ньюкома, сына полковника Ньюкома, что вчера онъ былъ на блистательномъ вечер въ новой квартир мистера Ньюкома. Рисунки Клэйва висли въ галлере Гэндиша и показывались постителямъ достопочтеннымъ профессоромъ. Въ одномъ или двухъ случаяхъ, мн позволено было вспомнить холостую жизнь и принять участіе въ этихъ веселыхъ собраніяхъ. По возвращеніи моемъ домой, какому гоненію подвергался мой костюмъ, какъ немилостиво смотрла на меня хозяйка моего дома, приказывая Март вынести вонъ виноватый сюртукъ. Какъ величественно Фредерикъ Бэйгэмъ предсдательствовалъ въ табачной компаніи Клэйва, гд предписывалъ законы, разглагольствовалъ безъ умолку, плъ самыя разгульныя псни и истреблялъ крпкихъ напитковъ больше всхъ другихъ веселыхъ собесдниковъ и собутыльниковъ! Общая любовь къ Клэйву росла неимоврно, не только начинающіе, но и старые труженики изящныхъ искусствъ, превозносили его дарованія. Какъ не стыдно было академіи отвергнуть въ ныншнемъ году его картины! Альфредъ Сми, эсквайръ, академикъ, негодовалъ на эту несправедливость, но Джонъ Джэмсъ со вздохомъ сознавался, а Клэйвъ откровенно говорилъ, что онъ неглижируетъ своимъ искусствомъ, и что ныншнія его картины не такъ хороши, какъ два года назадъ. Мистеръ Клэйвъ слишкомъ часто здилъ на балы и обды, въ клубы и веселыя компаніи, не говоря ужь о томъ, что онъ тратилъ еще боле времени на ухаживанье за извстной намъ особой. Между тмъ, Джонъ Джэмсъ усердію продолжалъ трудиться, не проводилъ ни одного дня безъ работы, и слава стояла уже у его порога, хотя онъ этого не замчалъ, и искусство, единственная его возлюбленная, вознаграждало его за усердную и нжную его заботливость.

— Взгляните на него, говорилъ Клэйвъ со вздохомъ: не правда ли что изъ смертныхъ онъ достойне всхъ зависти? Онъ такъ любитъ свое искусство, что во всемъ мір не находитъ ничего привлекательне. Онъ принимается за кисть съ восходомъ солнца, и ласкаетъ свою картину цлый день до самой ночи. Онъ разлучается съ нею съ прискорбіемъ, когда наступаетъ темнота, проводитъ вечеръ въ натуральномъ класс, и утромъ начинаетъ da capo. Изъ всхъ счастливыхъ жребіевъ, выпадающихъ на долю человку, — удовлетворять желанію и не наскучать имъ — не есть ли счастливйшій? Мои неудачи такъ взбсили меня, что я каблуками пробилъ свои холсты, и далъ себ общаніе переломать и палитру и кисти. Иногда работа пойдетъ у меня успшне, и вотъ на полчаса я доволенъ, но чмъ доволенъ? тмъ, что нарисовалъ голову мистера Моггинса довольно похожую на мистера Моггинса. Но тысячи художниковъ могутъ сдлать лучше, и если я когда нибудь достигну высшей, возможной для меня степени совершенства, все-таки тысячи людей будутъ въ состояніи сдлать еще лучше. Наше ремесло въ настоящее время таково, что снисхожденія можетъ надяться одинъ только великій художникъ, а я чувствую, что во мн нтъ достаточнаго для этого матеріала. No 666, портретъ Джозефа Моггинса, эсквайра, с. Ньюкомъ, большая Джорджъ-стритъ. No 979, Портретъ мистриссъ Моггинсъ, на срой пони, с. Ньюкомъ, No 579. Портретъ Тоби, собаки Джозефа Моггинса, с. Ньюкомъ — вотъ все, на что я способенъ. Вотъ побды, на которыя я посвятилъ вс свои силы. Ахъ, мистриссъ Пенденнисъ! не обидно ли это для самолюбія? Зачмъ нтъ у насъ войны? Зачмъ я не могу поступить въ армію, отличиться гд нибудь и дослужиться до генерала? Зачмъ нтъ у меня генія? Я говорю, Пенъ, зачмъ нтъ у меня генія? Подл меня живетъ живописецъ, который нердко приглашаетъ меня взглянуть на его работу. И его сфера ограничена Моггинсами. Онъ ставитъ свои картины въ выгоднйшемъ свту, исключаетъ содержаніе всхъ другихъ предметовъ, становится подл своихъ произведеній въ трагическую позу и думаетъ, что онъ и они — образцовыя творенія. Образцовыя творенія! Какія пустыя, жалкія мы созданія! Слава!— за исключеніемъ двухъ-трехъ вковыхъ геніевъ — что толку въ ней? Стали ли бы вы теперь гордиться, Пэнъ, если бъ написали поэмы Гейлея? А что касается второстепеннаго мста въ живописи, кто бы захотлъ быть Караваджіо или Карраччи? Я не далъ бы соломенки за то, чтобъ быть Карраччи или Караваджіо, скорй бы согласился быть вонъ тмъ артистомъ, что расписываетъ вывску надъ дверью угловато трактира. Онъ получитъ за работу опредленную плату, по пяти шиллинговъ въ день, и, въ придачу, кружку пива. Сдлайте одолженіе, мистриссъ Пенденниссъ, голову немножко къ свту. Я васъ мучу, но еще немножко терпнія — о какъ же дурно я длаю!

Я, съ своей стороны, думалъ, что Клэйвъ пишетъ очень хорошенькій портретъ съ моей жены, и, имя необходимость отлучаться по дламъ, часто оставлялъ ее для сеансовъ въ квартир Клэйва, или заставалъ его у насъ. Жена моя и онъ скоро стали величайшими друзьями. Я зналъ, что нашъ молодой человкъ не могъ бы найдти лучшаго друга, чмъ Лаура, и понимая недугъ, которымъ онъ страдалъ, натурально и справедливо полагалъ, что Клэйвъ подружился съ моей женой не столько ради ея, сколько ради себя, такъ какъ онъ могъ поврять ей свои задушевныя тайны, а ея милое добродушіе и сострадательность могли утшать его въ несчастномъ его положеніи.

Миссъ Этель, какъ я сказалъ, также обнаруживала особенное расположеніе къ мистриссъ Пенденнисъ, а въ манерахъ молодой лэди много было той прелести, которая легко побждаетъ даже женскую ревность. Можетъ-статься, Лаура сама великодушно ршилась побороть въ себ это чувство, можетъ статься, она скрыла его, чтобъ досадить мн и доказать несправедливость моихъ подозрній, можетъ-статься, она простодушно увлеклась молодою красавицей и почувствовала къ ней благорасположеніе и удивленіе, которыя та умла возбуждать въ каждомъ, въ комъ хотла. Моя жена была, наконецъ, совершенно очарована ею. Неукротимое юное созданіе, становилось въ присутствіи Лауры кроткимъ и послушнымъ, скромнымъ, безхитростнымъ, любезнымъ, готовымъ безъ умолку хохотать и шутить, такъ что видть и слышать ее было наслажденіемъ, ея присутствіе оживляло нашъ тихій домашній бытъ, ея прелесть также обаяла мою жену, какъ поработила бднаго Клэйва. Даже непокорный Фэринтошъ принужденъ былъ сознать ея могущество, и за тайну говорилъ своимъ знакомымъ мужскаго пола: чортъ возьми, какъ она хороша, какъ умна, какъ дьявольски мила и обаятельна, причемъ признавался, что нсколько разъ — ей-ей — онъ готовъ былъ предложить ей роковой вопросъ.— Но, чортъ возьми, прибавлялъ милордъ: вдь, вы знаете, я не намренъ жениться, пока не набрыкаюсь.— Что касается Клэйва, Этель обращалась съ нимъ какъ съ мальчикомъ, какъ съ малолтнимъ братомъ, Она была съ нимъ весела, добра, любезна, занимала его разными коммиссіями, принимала отъ него букеты и комплименты, любовалась его картинами, съ удовольствіемъ слушала, когда его хвалили, везд держала его сторону, смялась на его вздыханья, и откровенно сознавалась Лаур, что любитъ его и рада свиданіямъ съ нимъ.— Отчего же, говорила она: не пользоваться мн счастьемъ, пока солнце свтитъ? Завтра, я знаю, и такъ будетъ пасмурно и холодно. Когда воротится грандмаманъ, мн едва ли можно будетъ видться съ вами. А тамъ меня пристроятъ — да, я должна быть пристроена! Не портите же мн моего праздника, Лаура! О, если бы вы знали, какъ глупо проводить время въ большомъ свт, и во сколько разъ пріятне быть здсь: говорить, смяться, пть и быть счастливой съ вами, чмъ сидть съ бдной Кларой на этой скучной Итонской площади!

— Зачмъ вы живете на Итонской площади? спрашиваетъ Лаура.

— Зачмъ? Затмъ, что я должна же вызжать съ кмъ нибудь. Какая вы наивная провинціалка! Моей грандмаманъ здсь нтъ, и я не могу вызжать въ люди одна.

— Зачмъ же вамъ вызжать въ люди, отчего не ухать къ матушк? кротко спрашиваетъ мистриссъ Пенденнисъ.

— Въ дтскую, къ моимъ маленькимъ сестрамъ, къ миссъ Канъ? Нтъ, благодарю васъ, мн больше нравится жить въ Лондон. Вы задумались? Вамъ кажется, что молодой двушк лучше всего оставаться съ матерью и сестрами? Моя милая, мама желаетъ, чтобъ я была здсь, и я живу у Бэрнса и Клары, по приказанію моей грандмаманъ. Разв вы не знаете, что я предоставлена въ распоряженіе лэди Кью, которая взяла меня вмсто дочери? Уже ли вы думаете, что молодая лэди, съ моими претензіями, можетъ оставаться у родителей, въ какомъ нибудь скучномъ дом, въ Варвикшейр и рзать буттерброды для маленькихъ школьниковъ и школьницъ? Не смотрите же такъ серьозно и не качайте головой, мистриссъ Пенденнисъ! Если бъ вы были воспитаны какъ я, вы были бы такою же. Я знаю, о чемъ вы думаете, мадамъ.

— Я думаю, сказала Лаура, красня и наклонивъ голову, я думаю, если Богу угодно послать мн дтей, я стала-бы жить дома, въ Фэрокс.— Мысли моей жены, хоть она не высказывала ихъ, потому что какая-то скромность и обычный ей благоговйный страхъ заставляли ее молчать о предметахъ, столь священныхъ, — не остановились на этомъ и углублялись дале. Воспитаніе пріучило ее мрить свои дйствія масштабомъ, который номинально принимается свтомъ, но большею частью оставляется имъ безъ вниманія. Набожнымъ чтеніемъ Закона Божія, она научена была объясняемымъ и опредляемымъ въ немъ добродтелямъ: богопочтенію, любви, долгу, и, если эти добродтели составляли вншнюю практику ея жизни, он же были и постоянными, тайными помыслами ея и занятіемъ. Она рдко говорила о религіи, хотя религія наполняла все ея сердце и руководила ея поведеніемъ. Когда она приступала къ этому святому предмету, настроеніе ея души внушало такое благоговніе ея мужу, что онъ едва осмливался приближаться къ нему въ ея присутствіи, и стоялъ вн, когда это чистое созданіе входило въ Святая Святыхъ. Что такое свтъ для подобной души? Что значатъ для нея вс его честолюбивыя возмездія, неудачи, удовольствія? Что можетъ представить ей земная жизнь въ сравненіи съ неоцнимымъ сокровищемъ, неизреченнымъ блаженствомъ совершенной вры? Я вижу передъ собой ея милое задумчивое личико: съ балкона маленькой ричмондской виллы, которую мы занимали въ первый счастливый годъ нашего супружества, она слдитъ глазами за Этелью Ньюкомъ, которая, съ важнымъ грумомъ позади, детъ неподалеку къ брату, въ лтнее его мстопребываніе. Клэйвъ былъ у насъ утромъ и принесъ намъ важныя всти. Добрый полковникъ находился въ это время на пути къ родин.— Если бъ Клэйвъ могъ оторваться отъ Лондона — писалъ добрый старикъ (изъ этого мы видли, что ему извстно было состояніе души молодаго человка), что бы ему не пріхать, на встрчу отцу, въ Мальту?— Клэйвъ былъ какъ бы въ лихорадк и съ нетерпніемъ желалъ хать, и оба друга его крпко совтовали ему предпринять поздку. Среди этого разговора, къ намъ пріхала миссъ Этель, маленькая и веселая, шутила надъ Клэйвомъ за его пасмурный видъ, и поблднла, какъ намъ казалось, когда услыхала извстную намъ новость. Тутъ она холодно сказала ему, что, по ея мннію, поздка будетъ для него пріятна и полезна, гораздо пріятне той, которую она должна предпринять съ своей грандмаманъ, къ этимъ скучнымъ Германскимъ водамъ, куда старая графиня здитъ изъ году въ годъ. Мистеръ Пенденнисъ, отвлекаемый дломъ, ушелъ въ свой кабинетъ, куда вскор послдовала и мистриссъ Лаура, чтобъ взять ножницы или книгу, или подъ какимъ-то другимъ предлогомъ. Она сла въ кабинет супруга, и ни тотъ ни другой изъ насъ нсколько времени не промолвилъ ни слова о молодыхъ людяхъ, оставленныхъ на-един въ гостиной. Лаура толковала о нашемъ дом въ Фэрокс, изъ котораго наши жильцы сбирались ужъ вызжать. Она изъявила непремнную волю жить въ Фэрокс, говоря, что Клэверингъ, при всемъ сплетничеств и тупости своихъ обитателей, все-таки лучше безнравственнаго Лондона. Притомъ же, по сосдству, поселилось тамъ нсколько новыхъ, пріятныхъ семействъ. Клэверингскій паркъ взятъ былъ очень милыми людьми, и — кром того, Пенъ, прибавляла Лаура: вдь ты всегда любилъ ловить рыбку на удочку, и пожалуй опять можешь заняться тмъ же, какъ бывало въ старину, когда… Уста миленькаго зоила, напоминавшаго непріятное прошедшее, были зажаты мистеромъ Пенденнисомъ, какъ они того заслуживали.— Неужто вы думаете, сэръ, сказалъ сладостнйшій на свт голосокъ, что я не знаю, какъ вы отправились, бывало, на рыбную ловлю, съ миссъ Амори?— Опять потокъ словъ остановленъ тмъ же вяжущимъ средствомъ, которое было употреблено и прежде.

— Хотлъ бы я знать, лукаво говоритъ мистеръ Пенденнисъ, наклонясь на прелестное плечико супруги: хотлъ бы я знать, не то ли же совершается теперь и въ гостиной?

— Вздоръ, Артуръ. Пора, однако жь, возвратиться къ нимъ. Вотъ ужь три четверти часа, какъ мы здсь.

— Не думаю, моя милая, чтобъ наше отсутствіе безпокоило ихъ, говоритъ джентльменъ.

— Нтъ сомннія, что она очень любитъ его. Она безпрестанно прізжаетъ къ намъ, и, я уврена, Артуръ, не для того чтобъ слушать, какъ ты читаешь Шекспира, или свою новую повсть, хоть повсть очень хороша. Какъ бы я желала, чтобы лэди Кью и ея шестьдесятъ тысячъ фунтовъ стерлинговъ были на дн моря.

— Но она говоритъ, что намрена удлить часть изъ этихъ денегъ своимъ младшимъ братьямъ, такъ сказывала она Клэйву, замчаетъ мистеръ Пенденнисъ.

— Какой срамъ! Да отчего же Бэрнсъ Ньюкомъ самъ не надлитъ своихъ младшихъ братьевъ? Это выводитъ меня изъ терпнія.— Ахъ, Боже мой! Клэйвъ ужь уходитъ! Клэйвъ! мисстеръ Ньюкомъ!

Но хотя моя жена подбжала къ окну и звала нашего друга, онъ только покачалъ головой, вскочилъ на коня, и, пасмурный, поскакалъ со двора.

— Этель плакала, когда я вошла въ комнату, разсказывала мн потомъ Лаура. Я самъ зналъ, что Этель плакала, но, приподнявъ голову отъ цвтовъ, которые она какъ-будто разсматривала, она начала смяться и болтать, толковала о большомъ завтрак, бывшемъ наканун у лэди Гобоа, о несноснйшихъ Мэй-Фэрскихъ сплетняхъ, и наконецъ объявила, что пора хать домой и одваться на djener къ мистриссъ Бутъ.

Такимъ образомъ, миссъ Ньюкомъ похала — опять къ розамъ и притираньямъ — опять въ омутъ мишурнаго блеску, кокетства, лести, лжи — и кроткое личико Лауры выглядывало изъ окна, слдя за ея отъздомъ. У мистриссъ Бутъ былъ блистательнйшій djener. Мы читали въ газетахъ списокъ знатнйшихъ особъ, бывшихъ на этомъ завтрак. Герцогъ и герцогиня королевской крови, какой-то нмецкій принцъ, Индусскій Набабъ, и проч., изъ маркизовъ, Фэринтошъ, изъ лордовъ, Гэйгетъ, лэди Клара Ньюкомъ и миссъ Ньюкомъ, которая какъ намъ говоритъ нашъ знакомый, капитанъ Кракторпъ, была злодйски хороша и поразительна своею веселостью.— Фэринтошъ безъ ума отъ нея — прибавлялъ капитанъ, и нашъ бдный пріятель, Клэйвъ, можетъ бжать и удавиться съ отчаянія. Обдаете съ нами подъ вывской ‘Звзда и Подвязка’? Славная компанія. Ахъ, да я и забылъ! вдь, вы ныньче человкъ женатый! Съ этими словами, капитанъ вошелъ въ гостинницу, близь которой мн попался, а настоящій лтописецъ продолжалъ путь домой.

LI.
Старый знакомый.

Я могъ бы открыть настоящую главу такъ, какъ одинъ современный романистъ иметъ иногда привычку начинать свои рыцарскіе романы — описаніемъ ноябрьскаго вечера, съ падающими листьями, чернющими лсами, собирающимися бурями, и другими осенними феноменами, а при этомъ — описаніемъ двухъ всадниковъ, скачущихъ по романтической дорог, ведущей отъ — отъ Ричмондскаго моста къ вывск ‘Звзда и Подвязка’. Одинъ изъ всадниковъ — молодой человкъ, съ свтлыми усами, щеки другаго закалены чужеземнымъ солнцемъ, по ловкости, съ какою онъ сидитъ на могучемъ кон, легко догадаться, что онъ военный. Лицо его показываетъ, что онъ не разъ встрчался съ врагами отечества на поляхъ восточныхъ битвъ. Всадники слзаютъ съ коней у воротъ коттеджа на Ричмонскомъ холм, гд какой-то джентльменъ принимаетъ ихъ съ заботливымъ радушіемъ. Ихъ кони уводятся въ сосднюю гостиницу — я останавливаюсь середи этого описанія, такъ какъ читатель давно ужь знакомъ съ обоими нашими всадниками. Это Клэйвъ, возвращающійся изъ Мальты, изъ Гибральтара, изъ Севильи, изъ Кадикса, и съ нимъ нашъ старинный, добрый пріятель, полковникъ. Кампаніи его кончены, мечъ повшенъ на стну, онъ покидаетъ восточное солнце и восточныя битвы, чтобъ согрть кровь боле молодую, чмъ его. Милости просимъ въ Англію, дорогой полковникъ и великодушный другъ!— Какъ быстро прошли года, съ-тхъ-поръ какъ ты отъ насъ ухалъ! Въ волосахъ у него прибавилось дв — три серебряныя пряди. Морщины вокругъ глазъ стали нсколько глубже, но глаза эти глядятъ также бодро и добродушно, какъ въ старые, чуть не ребяческіе дни, когда мы впервые увидали ихъ.

Нсколько времени мы толкуемъ о путешествіи полковника на родину, о пріятностяхъ пути по Испаніи, о прекрасной новой квартир, которую нанялъ Клэйвъ для себя и для отца, о перемнахъ въ моей жизни и Богъ всть еще о чемъ. Середи этого разговора, на верху раздается жалобный голосокъ, при этомъ крик, мистеръ Клэйвъ, начинаетъ хохотать, а полковникъ — смяться. Въ первый разъ въ жизни, Клэйвъ слышитъ этотъ голосокъ, въ самомъ дл, едва прошло шесть недль съ-тхъ-поръ, какъ этотъ маленькій органъ зазвучалъ на свт. Лаура Пенденнисъ находитъ, что звуки его такъ сладостны, такъ интересны, такъ вдохновительно-веселы, такъ жалобны и трогательны, какъ ни у одного ребенка, это мнніе, само собой разумется, подтверждается довренной нянькой, мистриссъ Гони. Супругъ Лауры не такъ легко восторгается, но — позволяетъ себ думать — ведетъ себя, какъ подобаетъ мужчин и отцу. Воздерживаемся отъ описанія его чувствованій, какъ не принадлежащихъ въ настоящее время къ этой лтописи ни въ какомъ отношеніи. Не за долго передъ обдомъ, хозяйка коттеджа спускается изъ дтской, чтобъ встртить старинныхъ друзей своего супруга.

Здсь я невольно долженъ вдаться въ третье описаніе, которое ршительно не иметъ никакой связи съ лтописью, но, при удачномъ изложеніи, можетъ съ интересомъ занять полстраницы. Въ самомъ дл, молодая мать — не одно ли изъ сладостнйшихъ зрлищъ, какія только представляетъ намъ жизнь? Если она прежде была прекрасна, настоящая чистая ея радость не придаетъ ли ея красот характера какой-то особенной прелести, не оттняетъ ли ея милыя щечки интереснымъ румянцемъ стыдливости, не озаряетъ ли ея глазъ неизъяснимою ясностью?

Когда сэръ Чарльзъ Грандисонъ вышелъ и отдалъ миссъ Байронъ изящнйшій поклонъ, къ какому только былъ способенъ, граціозность и важность его осанки наврное не превосходили граціозности и важности, съ какою полковникъ Ньюкомъ впервые раскланялся съ мистриссъ Пенденнисъ. Разумется, съ перваго же взгляда они сдлались друзьями. Не большая ли часть нашихъ привязанностей возникаетъ такъ мгновенно? Спускаясь внизъ, чтобъ увидться съ полковникомъ, Лаура надла одну изъ присланныхъ имъ шалей — пунсовую, съ желтыми пальмовыми листьями и разноцвтной коймой. Что же касается блой шали, неоцнимой, тонкой, какъ паутина или ткань феи — такой тонкой, что ее можно было продть сквозь перстень,— эта шаль какъ вроятно догадается каждая лэди, нашла уже свое назначеніе и служила занавсомъ у люльки мистера Пенденниса.

Такимъ-образомъ, вс мы стали задушевными друзьями, и въ продолженіе зимнихъ мсяцевъ, пока мы жили въ Ричмоид, полковникъ былъ постояннымъ постителемъ моей жены. Онъ часто приходилъ безъ Клэйва, не мало не помышляя о большомъ свт, гд проводилъ время молодой джентльменъ, и находя боле удовольствія и уюта у нашего камина, чмъ въ обществ боле шумномъ и блистательномъ. Лаура, какъ сантиментальная особа, интересующаяся трогательными повстями и всевозможными несчастными привязанностями, какъ водится, безпрестанно разсуждала съ полковникомъ о сердечныхъ длахъ мистера Клэйва, при чемъ оба пускались въ такія глубокомысленныя разглагольствія, что при появленіи хозяина дома, Pater’а familias, человка, котораго мистриссъ Лаура, въ присутствіи реверендиссима доктора Портнена, клялась любить, почитать, и проч.— оба умолкали, или перемняли предметъ разговора, не желая принятъ въ свой заговоръ такого, какъ я, несимпатизирующаго человка.

Изъ многихъ бесдъ, происходившихъ между полковникомъ и его сыномъ, съ-тхъ-поръ какъ они обняли другъ друга въ Мальт, отецъ Клэйва могъ увидать, какъ сильно завладла сердцемъ молодаго человка страсть, которую онъ когда-то усплъ побороть. Неудовлетворяемое стремленіе сердца длало его равнодушнымъ ко всмъ другимъ предметамъ прежнихъ его желаній и честолюбія. Неудача омрачила ясность его души, и тучами заволокла міръ передъ его глазами. Онъ проводилъ цлые часы въ, своей мастерской, и рвалъ, что длалъ. Онъ забылъ свои обычныя собранія, и появлялся между старыми товарищами сумрачный и молчаливый. Отъ куренья сигары — привычки, по моему убжденію, достойной порицанія — онъ перешелъ къ пороку еще боле темному и грязному: съ прискорбіемъ я долженъ сказать, что онъ сталъ курить трубку и крпчайшій табакъ, тутъ нтъ ужь никакого извиненія. Нашъ молодой человкъ перемнился. Въ продолженіе послднихъ пятнадцати или двадцати мсяцевъ, въ немъ развивался недугъ, за которымъ мы не заблагоразсудили подробно слдить по всмъ стадіямъ, очень хорошо зная, что читателю, по-крайней-мр, если не читательниц, нтъ никакой нужды до чужаго сантиментальнаго горя и что онъ не станетъ сердцемъ и душой интересоваться въ любовныхъ длахъ Клэйва, подобно отцу его, который терялъ покой, когда у сына болла голова, и готовъ былъ снять съ себя кожу, чтобъ обогрть ноги своего возлюбленнаго сынка.

Предметъ этой безнадежной страсти возвратился между-тмъ подъ присмотръ мрачной старой дуэнны, отъ которой былъ избавленъ на нкоторое время. Лэди Кью снова поправилась въ своемъ здоровь, благодаря рецептамъ извстныхъ докторовъ, или цлебному дйствію извстныхъ водъ, снова стала на ноги, очутилась въ свт, и попрежнему принялась рыскать за удовольствіями. Лэди Джулія, какъ мы имемъ причину думать, удалилась съ половиннымъ жалованьемъ въ безславное изгнаніе, въ Брюссель, вмст съ своей сестрою, женой изгнанника-банкрота, въ дом котораго она была совершенно счастлива. Миссъ Ньюкомъ стала безсмнной компаньонкой своей бабки, здила съ ней въ Шотландію и кочевала тамъ изъ одной мызы въ другую, около того времени, когда нашъ добрый полковникъ возвращался къ роднымъ берегамъ.

Можетъ-быть, полковникъ любилъ своего племянника, Бэрнса, не больше прежняго, хотя должно признаться, что, съ возвращенія полковника изъ Индіи, поведеніе молодаго баронета отличалось особеннымъ радушіемъ, безъ сомннія, женитьба исправила его, лэди Клара, кажется, добрая молодая женщина, притомъ же, говорилъ добрый полковникъ, многозначительно покачивая головой: Томъ Ньюкомъ, членъ Бонделькондскаго банка — дице не послднее и благорасположеніемъ его надо дорожить, тогда какъ Томъ Ньюкомъ, офицеръ бенгальской кавалеріи, не стоилъ вниманія мистра Бэрнса. Вообще, Бэрнсъ очень добръ и любезенъ, знакомые его также оказываютъ необыкновенную вжливость. Пріятель Клэйва, прежній мистеръ Бельсайзъ, ныньче лордъ Гэйгетъ, роскошно угостилъ, на прошлой недл, все наше семейство,— зоветъ насъ и Бэрнса съ женой къ себ въ загородный домъ, на Рождество, — словомъ, дорогой мой мистеръ Пекденнисъ, Бэрнсъ гостепріименъ, какъ нельзя больше требовать. Гэйгетъ встртилъ меня у Бэрнса, и только-что мы остались одни — прибавилъ полковникъ, обратясь къ супругу Лауры: разсказалъ мн, какъ лэди Клара отзывается о вашей жен. Да, она предобрая женщина, эта лэди Клара.— Тутъ лицо Лауры приняло то серьозное и строгое выраженіе, какое принимало оно всякой разъ, когда упоминалось имя лэди Клары, — и разговоръ обратился къ другимъ предметамъ.

Разъ вечеромъ, возвращаясь изъ Лондона домой въ омнибус, я встртилъ полковника, который халъ въ Сити и узналъ меня. Разумется, я сейчасъ догадался, что онъ былъ съ визитомъ у моей жены. Пріхавъ домой, я сталъ упрекать молодую женщину въ кокетств.— По два, по три раза на недл, вы, мистриссъ Лаура, смете принимать драгунскаго полковника, сидите по цлымъ часамъ взаперти съ молодымъ шестидесятилтнимъ человкомъ, перемняете разговоръ, когда вашъ оскорбленный супругъ входитъ въ комнату, и показываете видъ, будто толкуете о погод, о ребенк. Чувствуете за собой гршокъ, лукавая лицемрка? Не надйтесь провести меня, сударыня! Что скажетъ Ричмондъ, что скажетъ общество, что скажетъ вообще мистриссъ Гронди о такомъ ужасномъ поведеніи?

— О, Пенъ, восклицаетъ моя жена, замыкая мн ротъ, способомъ, котораго я точне опредлять не намренъ: полковникъ — прекраснйшій, любезнйшій, благороднйшій человкъ. Я не видывала подобнаго, ты долженъ помстить его въ какомъ-нибудь изъ твоихъ романовъ.— Знаете ли, сэръ, что мн страсть какъ хотлось поцловать его, когда онъ уходилъ, и что поцлуй, которымъ вы сейчасъ воспользовались, былъ предназначенъ для него.

— Возьми назадъ свой подарокъ, фальшивая женщина! говоритъ мистеръ Пенденнисъ,— и тутъ, окончательно, мы переходимъ къ особенному обстоятельству, которое было поводомъ къ такому восторгу со стороны мистриссъ Лауры.

Полковникъ Ньюкомъ собрался съ духомъ и, какъ слдуетъ, предложилъ Клэйва Бэрнсу въ женихи Этели, искусно воспользовавшись благорасположеніемъ племянника своего, Бэрнса Ньюкома, и пригласивъ этого баронета къ себ на домъ, будто бы для совщанія о длахъ Бонделькондско-банковой компаніи.

Въ дйствительности, эта Бонделькондско-банковая компанія, въ глазахъ полковника, была не что иное какъ сынъ его, Клэйвъ. Не будь Клэйва, ни какія банковыя компаніи, въ любыхъ округахъ Индіи, хотя бы он приносили доходу сто на сто, не побудили бы къ спекуляціямъ Томаса Ньюкома, у котораго денегъ было больше, чмъ достаточно для собственныхъ его нуждъ. Желаніемъ его было видть сына надленнымъ всми возможными дарами Фортуны. Если бъ онъ соорудилъ для Клэйва дворецъ, и ему сказали бы, что для довершенія великолпія необходимо достать яйцо съ какого-нибудь утеса на океан — Томъ Ньюкомъ отправился бы на край свта для отысканія недостающаго предмета. Видть принца Клэйва въ золотой карет съ принцессою подл него — вотъ что было честолюбіемъ добраго старика-полковника, исполнись это, онъ съ радостью удалился бы на чердакъ принцева замка, и сталъ бы тамъ покойно покуривать свою трубку. Такъ ужь свтъ созданъ. Сильный и бодрый ищетъ почестей и наслажденій для самого себя, слабый и разочарованный (когда-то, можетъ статься, и онъ былъ силенъ и бодръ) желаетъ этихъ даровъ для своихъ дтей. Мн кажется, отцу Клэйва никогда не нравился и представлялся непонятнымъ сдланный сыномъ выборъ профессіи и старикъ согласился на этотъ выборъ, потому только, что соглашался на вс желанія Клэйва, но, не будучи самъ поэтомъ, онъ не постигалъ благородства этого призванія, и думалъ про себя, что сынъ его унижаетъ себя, занимаясь живописью.— Служи онъ теперь въ военной служб,— хоть я самъ виноватъ, что онъ не служитъ, думалъ Томасъ Ньюкомъ — будь онъ богаче, чмъ есть, онъ могъ бы жениться на Этели, вмсто того, чтобъ мучиться, какъ теперь мучится. Помилуй его Господи! Я самъ хорошо помню свое тяжелое время, и сколько лтъ нужно было для того, чтобъ залечить рану!

Ломая голову надъ этими мыслями, Томасъ Ньюкомъ ловко пригласилъ племянника своего, Бэрнса, къ обду, подъ предлогомъ, будто ему нужно съ нимъ переговорить о длахъ пресловутой Бонделькондско-банковой компаніи. Съ первымъ стаканомъ вина за дессертомъ, по старомодному, доброму обычаю полковника — предлагать тосты, они выпили за благоденствіе банковой компаніи. Банковая компанія доставляла братьямъ Гобсонъ и Ньюкоыамъ множество дла, находилась въ самомъ цвтущемъ состояніи, имла въ банк огромный кредитъ, который, какъ очень хорошо извстно было сэру Бэрнсу Ньюкому, далеко не равнялся съ дебетомъ. Бэрнсъ желалъ побольше имть векселей компаніи, въ полной увренности, что платежи по нимъ не подлежатъ сомннію. Бэрнсъ былъ готовъ вести дла на всякую сумму съ индійскимъ или съ какимъ угодно банкомъ, съ какимъ угодно лицемъ, христіаниномъ или язычникомъ, блымъ или чернымъ, со всякимъ, кто могъ принести выгоду фирм братьевъ Гобсонъ и Ньюкомовъ. Онъ говорилъ объ этомъ предмет и хитро и чистосердечно: какъ негоціантъ, онъ радъ всякому выгодному длу, а дло Бонделькондско-банковой компаніи было выгодно. Но корыстныя побужденія, которыя онъ откровенно допускалъ, какъ торговецъ, не исключали другихъ, боле благородныхъ чувствованій.— Любезный полковникъ, говорилъ Бэрнсъ, я радъ, я въ восхищеніи, что нашъ домъ и наше имя можетъ быть полезно, какъ были полезны и прежде, для предпріятія, въ которомъ заинтересованъ членъ нашего семейства, человкъ, котораго вс мы такъ любимъ и уважаемъ.— Тутъ онъ дотронулся до стакана губами и слегка покраснлъ, поклонясь полковнику. Онъ вспомнилъ, что говоритъ спичъ, а говорить спичъ передъ однимъ слушателемъ кажется какъ-то странно. Будь тутъ большее общество, Бэрнсъ не подумалъ бы краснть, выпилъ бы стаканъ до дна, вроятно ударилъ бы себ по жилету, и сталъ бы глядть прямо въ лицо своему дядюшк, какъ ораторъ, даже уврилъ бы самого себя, что онъ любитъ и уважаетъ полковника.

Полковникъ сказалъ: Благодарю васъ, Бэрнсъ, отъ всей души. Людямъ вообще надо быть друзьями, а родственникамъ, какъ мы, тмъ больше.

— Ваше родство длаетъ мн честь, говоритъ Бэрнсъ безконечно ласковымъ тономъ. Видите: онъ врилъ, что небо поставило его выше полковника.

— И я радуюсь, продолжалъ старый полковникъ: что вы и мой сынъ такъ дружны между собою.

— Дружны! разумется. Не естественно было бы, если бъ такіе близкіе родственники не чувствовали другъ къ другу расположенія.

— Вы такъ радушно принимали его, лэди Клара была къ нему такъ добра, онъ писалъ мн о вашемъ вниманіи къ нему. Ба, да это бордосское туда и сюда. Откуда это Клэйвъ достаетъ его?

— Вы говорили объ индиго, полковникъ, перебиваетъ Бэрнсъ: правда, нашъ домъ мало занимался этой статьей, но я предполагаю, что нашъ кредитъ въ этомъ дл ни чмъ не хуже кредита Бэтти и Джомси, и если — тутъ полковникъ впалъ въ задумчивость,

— Клэйву достанется порядочное состояньеце, когда я умру, говоритъ отецъ Клэйва.

— Полноте, вы еще такъ бодры и свжи, вы просто молодой человкъ и можете еще жениться, полковникъ, обаятельно возражаетъ племянникъ.

— Нтъ, ужь этому не бывать, отвчаетъ тотъ: еще года два — три, и мн стукнетъ семьдесятъ, Бэрнсъ.

— У насъ здсь это ничего не значитъ, любезнйшій сэръ! положительно ничего. Вотъ, напримръ, Титусъ, мой сосдъ по провинціи…— а что, когда вы думаете пріхать къ намъ въ Ньюкомъ?— Титусъ женился на двушк, очень хорошенькой, изъ прекраснаго семейства, миссъ Бурджонъ, одной изъ девоншейрскихъ Бурджоновъ. Онъ на видъ, ей-ей, двадцатью годами старше васъ. Отчего жъ вамъ не послдовать его примру.

— Потому-что я привыкъ къ одинокой жизни и хочу оставить Клэйва богатымъ человкомъ. Взгляните, Бэрнсъ: вдь вы знаете цнность нашихъ паевъ?

— Да, гадательно, впрочемъ, на прошедшей недл у насъ продавались эти паи, и знаю, по какой цн, говоритъ Бэрнсъ.

— Предположите, что я обращу свои паи въ деньги. Помнится, у меня шесть лаковъ. Около двухъ досталось мн отъ покойнаго отца. Кой-что я усплъ прикопить еще при его жизни и кой-что потомъ, когда принялъ участіе въ Бонделькондской компаніи. За все я могу завтра же получить шестдесятъ тысячъ фунтовъ стерлинговъ.

— Сумма очень порядочная, полковникъ, говоритъ Бэрнсъ.

— Я получаю пенсіи тысячу Фунтовъ въ годъ.

— Да вы капиталистъ, любезнйшій полковникъ! мы это очень хорошо знаемъ, замчаетъ сэръ Бэрнсъ.

— А двухсотъ въ годъ мн довольно на прожитокъ, продолжаетъ капиталистъ, посматривая въ каминъ и побрякивая въ карманахъ деньгами: сто фунтовъ на лошадь, да сто фунтовъ карманныхъ денегъ, вы знаете, я расчитываю, что Клэйвъ дастъ мн спальню и столъ.

— Хи, хи! Да если сынъ не дастъ, такъ племянникъ не откажетъ, любезнйшій полковникъ! говоритъ ласковый Бэрнсъ, сладостно улыбаясь.

— Видите, я могу дать сыну порядочное содержаніе, продолжаетъ Томасъ Ньюкомъ.

— Можете дать ему порядочное содержаніе теперь, и оставить ему хорошее состояніе, когда умрете! прибавляетъ племянникъ, съ великодушною твердостью, какъ бы онъ говорилъ: Двнадцатью двнадцать — сто сорокъ четыре, вотъ вамъ авторитетъ сэра Бэрнса Ньюкома — понимаете?— сэра Бэрнса Ньюкома.

— Не когда умру, Бэрнсъ, продолжаетъ полковникъ, а завтра же отдамъ ему все, что имю, если только онъ женится, какъ я желаю.

— Tant mieux pour luit восклицаетъ племянникъ, думая про себя: лэди Клара тотчасъ же должна просить Клэйва къ обду. Чортъ побери! Я ненавижу его — вчно ненавидлъ, но какой онъ счастливецъ!

— Молодой человкъ съ такимъ состояніемъ можетъ разсчитывать на руку порядочной двушки, не правда ли, Бэрнсъ? спрашиваетъ полковникъ, заботливо смотря въ лицо племяннику.

Это лицо просіяло великодушнымъ восторгомъ: — Не только порядочной, но какой угодно, всякой нобельменъ отдастъ за него свою дочь, любезнйшій сэръ! восклицаетъ сэръ Бэрнсъ.

— Я прошу у васъ сестру, прошу у васъ для него мою дорогую Этель, Бэрнсъ, кричитъ Томасъ Ньюкомъ, дрожащимъ голосомъ и чуть не со слезами: Вотъ чего я всегда желалъ, пока разговоръ съ вашимъ покойнымъ родителемъ не уничтожилъ моихъ надеждъ. Тогда сестра наша была помолвлена за милорда Кью, и желанія мои, разумется, не могли осуществиться. Бдный мальчикъ страдаетъ, вс его мысли устремлены на то, чтобъ обладать ею. Она къ нему не равнодушна, не можетъ быть равнодушной. Я увренъ, что она не откажетъ, если ея родные хоть сколько-нибудь ободрятъ его. Можетъ ли кто изъ этилъ двухъ молодыхъ людей разсчитывать, чтобъ имъ встртился въ жизни другой, лучшій случай къ счастью? Тутъ и молодость, тутъ и взаимная любовь, тутъ и богатство, можно сказать, одно только лишнее — старый драгунъ, который впрочемъ много мшать имъ не будетъ. Замолвите доброе словечко, Бэрнсъ, и благословите ихъ, честное слово, вы осчастливите остатокъ дней моихъ, если я буду сть за ихъ столомъ.

Пока полковникъ произносилъ свое воззваніе, Бэрнсъ имлъ время обдумать отвтъ, который, если по званію историка намъ позволено объяснять побужденія и излагать рчи и поступки нашихъ дйствующихъ лицъ, мы можемъ истолковать такимъ образомъ: Чортъ побери этого нищаго мальчишку! думаетъ Бэрнсъ: онъ будетъ имть три или четыре тысячи фунтовъ годоваго доходу, не такъ ли? Провались онъ, а все-таки сумма порядочная! Не сумасбродство ли, со стороны отца, бросать такія деньги? Да не шутитъ ли онъ, чего добраго? Нтъ, онъ всегда былъ сумасбродъ — нашъ полковникъ. Гэйгетъ приволакивался за нею, и вчно шатался у нашего дому, Фэринтоша до-сихъ-поръ не удалось заманить и, можетъ статься, ни тотъ ни другой не сдлаютъ ей предложенія. Моя бабка, какъ должно полагать, не захочетъ и слышать о неравномъ брак, что дйствительно и есть въ настоящемъ случа, но не жалко ли отказаться отъ четырехъ тысячъ годоваго доходу, не такъ ли?— Вс эти очень естественныя соображенія быстро мелькали въ голов Бэрнса Ньюкома, когда дядя его, съ противоположной стороны камина, умолялъ его въ вышеприведенномъ спич.

— Любезнйшій полковникъ, сказалъ Бэрнсъ: любезнйшій, добрйшій полковникъ! Напрасно бы я сталъ говорить, что сколько лестно для насъ наше предложеніе, столько же изумительна для меня ваша необыкновенная щедрость. Я ничего подобнаго никогда не слыхивалъ — ршительно никогда. Если бъ я могъ слдовать собственнымъ своимъ желаніямъ — я тотчасъ же далъ бы вамъ отвтъ. Изъ одного, позвольте мн сказать, уваженія къ вашему благородному характеру, я, отъ всей души, сказалъ бы да на ваше предложеніе. Но, увы! я не имю на это права.

— Разв… разв она помолвлена? спрашиваетъ полковникъ, смущенный и огорченный не меньше самого Клэйва въ ту минуту, когда этотъ молодой человкъ выслушивалъ отвтъ Этели.

— Нтъ, не скажу, чтобъ была помолвлена, хоть одинъ молодой человкъ, очень знатной фамиліи, оказываетъ ей весьма замтное предпочтеніе. Но сестра моя, нкоторымъ образомъ, вышла изъ нашего дому и изъ-подъ вліянія моего, какъ главы семейства,— вліянія, которое, будьте уврены, я съ величайшею радостью употребилъ бы въ вашу пользу. Ее взяла, вмсто дочери, моя бабка, лэди Кью, и намрена, сколько мни извстно, оставить Этели большую часть своего состоянія, подъ извстными условіями, и, разумется, ожидаетъ, какъ бы намъ сказать?— повиновенія, что въ подобныхъ случаяхъ очень естественно. Кстати, полковникъ: вашъ молодой soupirant знаетъ, что его папа адвокатствуетъ въ его пользу?

Полковникъ отвчалъ: нтъ,— и Бэрнсъ похвалилъ оказанную дядюшкой осторожность. Интересы молодаго человка (а это было задушевною мыслію сэра Бэрнса) едва ли страдали отъ того, что не самъ онъ сдлалъ первый шагъ или явился къ лэди Кью. Бэрнсъ общалъ взяться за это дло при удобномъ случа, и полковникъ могъ быть увренъ, что употреблены будутъ самыя усердныя, самыя настоятельныя старанія. Въ эту минуту воротился домой Клэйвъ, съ которымъ Бэрнсъ раскланялся съ большимъ радушіемъ. Онъ и полковникъ переговорили о своихъ денежныхъ длахъ, результатъ, можете быть уврены, былъ самый удовлетворительный.— Не правда ли, полковникъ?— Вс трое разстались величайшими друзьями.

Странно, что Бэрнсъ Ньюкомъ, при такомъ живйшемъ участіи въ своемъ кузен и дядюшк, не сообщилъ имъ, что лэди Кью и миссъ Этель Ньюкомъ были въ эту мунуту не дале какъ въ полумил, въ дом ея сіятельства, въ Квинъ-Стрит, на Мэйфер. При слуг Клэйва, Бэрнсъ не сказалъ своему кучеру, чтобъ онъ халъ въ Квинъ-Стритъ, и не прежде далъ ему это приказаніе, какъ по вызд на Бондъ-Стритъ.

Естественно, что, войдя въ домъ къ лэди Кью, онъ ту же минуту позвалъ свою сестру, и сообщилъ ей великодушное предложеніе добраго полковника.

Изволите видть: лэди Кью была въ город, и не была. Ея сіятельство находилась здсь только проздомъ, съ визитовъ на свер, къ визитамъ въ другую страну свта. Владлица дома тайкомъ сидла за ночной лампой и чайникомъ въ задней гостиной. Людей лэди Кью здсь не было. Канарейки, съ блыми головками, выказывали свои красивыя перья и пли псни весн. Одинокій бдняга, который завдываетъ лондонскими домами, и двое слугъ, собственно назначенныхъ состоять при особ Кью, составляли всю дворню. И такъ, дйствительно ея сіятельства не было въ город, и вотъ, безъ сомннія, почему Бэрнсъ Ньюкомъ не сказалъ ни слова о прізд ея въ городъ.

LII.
Семейныя тайны.

Фигура, украдкой сидвшая за чайникомъ, сурово взглянула на Бэрнса, когда онъ вошелъ, и слабый отъ старости голосъ сказалъ: Ба, это вы!

— Я привезъ вамъ, мадамъ, банковые билеты, сказалъ Бэрнсъ, вынимая изъ портфеля пачку этихъ документовъ: мн нельзя было пріхать ране, я былъ занятъ до-сихъ-поръ длами по банку.

— Ну, нечего сказать, отъ васъ несетъ табакомъ, какъ отъ курьера.

— Какъ отъ заморскаго капиталиста: эти люди курятъ, мадамъ, а я не курилъ, честное слово.

— Не вижу причины, почему бы вамъ не курить, если это вамъ нравится. Вы отъ меня не получите ничего, хоть бы вы курили или нтъ. Что Клара? Ухала съ дтьми въ провинцію? Ньюкомъ — лучше всего для нея.

— Докторъ Бэмбри полагаетъ, что ей можно будетъ хать недли черезъ дв. У малютки было что-то.

— Что-то въ род пустяковъ. Я вамъ скажу, что ей самой хочется оставаться въ Лондон, и потому она заставляетъ этого безсмысленнаго Бэмбри совтовать ей не узжать. Говорю вамъ, отправьте ее въ Ньюкомъ. Тамошній воздухъ для нея будетъ полезенъ.

— Какъ, въ этотъ проклятый дымный городъ, моя милая лэди Кью?

— Да посовтуйте и вашей матушк, съ маленькими вашими братьями и сестрами, провести тамъ Рождество. Не стыдно ли вамъ, Бэрнсъ, такъ мало заботиться объ нихъ?

— Позвольте вамъ доложить, мадамъ, что я намренъ управлять моими домашними длами безъ помощи вашей милости, вскрикиваетъ Бэрнсъ, вскакивая со стула: я пріхалъ сюда въ такое позднее время не для того, чтобъ выслушать…

— Добрый совтъ. Я именно посылала за вами, чтобъ дать вамъ такой совтъ. Если я писала вамъ, привезти мн денегъ, то это было только предлогомъ, Баркинсъ могъ бы достать мн денегъ въ город и завтра. Я хочу, чтобъ вы отправили Клару и дтей въ Ньюкомъ. Имъ должно хать, сэръ. Вотъ для чего я посылала за вами. А что, по-прежнему ссоритесь?

— Почти что по-прежнему, говоритъ Бэрнсъ, барабаня по шляп.

— Не бейте этой зари, вы раздражаете мои слабые, старые нервы. Когда Клару выдавали за васъ, она была предобрая двушка, какихъ мало въ Лондон.

Сэръ Бэрнсъ отвчалъ вздохомъ.

— Она была такая кроткая и послушная двочка, немножко разсянна и простовата, но вдь вы, мужчины, любите, чтобъ жены у васъ были куклы. Въ три года вы ее совсмъ испортили. Она стала упряма, лукава, на нее находитъ блажь, она дерется съ вами и бьетъ васъ. Хи, хи, хи! а все это оттого, что вы сами ее бьете!

— Я пріхалъ сюда не затмъ, чтобъ слушать подобныя вещи, мадамъ, говоритъ Бэрнсъ, побагроввъ отъ злости.

— Вы ее били, я знаю, что били, сэръ Бэрнсъ Ньюкомъ. Разъ, ночью, въ прошедшемъ году, она прибжала ко мн отъ вашихъ побоевъ, вроятно вы это помните.

— Боже милосердый! Да знаете ли вы, мадамъ, что меня вывело изъ терпнья? вскрикиваетъ Бэрнсъ.

— Мн до этого нтъ дла, знаю только, что съ этой минуты она стала бить васъ. И вы были такъ безразсудны, что вздумали писать ей и просить у нея прощенія! Будь я на вашемъ мст, я скорй оставилъ бы свою жену, чмъ сталъ бы такъ унижаться передъ ней. Она никогда не забудетъ этого удара.

— Я былъ безъ ума, когда это сдлалъ, но она сама свела меня съума, говоритъ Бэрнсъ: у нея нравъ ужасный и наивность непостижимая. Въ два года она совершенно перемнилась. Если бъ я пустилъ въ нее стуломъ, и то не было бы для меня изумительно. Но не вамъ укорять меня за Клару. Ваша милость нашли ее для меня.

— А вы, сэръ, испортили ее, посл того, какъ я ее нашла. Она пересказала мн часть всей исторіи въ ту ночь, когда она прибгала ко мн. Я знаю, что исторія справедлива, Бэрнсъ. Вы поступили съ нею ужасно, сэръ!

— Она отравляетъ счастье моей жизни, и нечмъ помочь горю, говоритъ Бэрнсъ, произнося сквозь зубы проклятіе: но довольно, довольно объ этомъ. Что Этель? Пошла спать посл дороги? Какъ вы думаете, мадамъ, что я ей привезъ? Предложеніе!

— Bon Dieu! Ужь не хотите ли сказать, что Чарлзъ Бельсайзъ въ-самомъ-дл не шутитъ? вскрикиваетъ вдовушка: я всегда думала, что это…

— Нтъ, предложеніе не отъ лорда Гэйгета, мадамъ, сурово перебиваетъ сэръ Бэрнсъ: я нсколько времени назадъ узналъ, что онъ шутитъ, а онъ знаетъ, что я не шучу.

— Боже милосердый! и съ нимъ драться? Ужь не дрались ли? Вотъ заговорили бы въ свтъ! вскрикиваетъ вдовушка, съ нкоторымъ безпокойствомъ.

— Нтъ, отвчаетъ Бэрнсъ: онъ хорошо знаетъ, что между нами не можетъ быть открытой ссоры. Недавно за обдомъ, который онъ давалъ у себя, мы наговорили другъ другу крупныхъ словъ, тутъ были полковникъ Ньюкомъ, нищій молокососъ Клэйвъ и сумасбродный мистеръ Гобсонъ. Лордъ Гэйгетъ позволилъ себ невыносимыя дерзости, сказалъ мн, что я не смю ссориться съ нимъ, потому-что онъ ведетъ съ нашимъ домомъ дла. Какъ бы я хотлъ раздавить его! Она разсказала ему, что я ее ударилъ, дерзкое животное! онъ общаетъ разгласить объ этомъ въ моихъ клубахъ, и грозитъ мн личнымъ насиліемъ, если я это сдлаю въ другой разъ. Лэди Кью, моя жизнь въ опасности отъ этого человка и отъ этой женщины, вопіетъ бдный Бэрнсъ въ смертельномъ страх.

— Драться — ремесло Джэка Бельсайза, Бэрнсъ Ньюкомъ, а ваше, къ счастью, заниматься банкирскими длами, сказала вдовушка: если старику лорду Гэйгету суждено было умереть, и старшему его сыну также,— какая жалость, что они не умерли годомъ или двумя ране: тогда Клара и Чарльзъ были бы соединены. Вы женились бы на какой-нибудь молодой двушк, моя дочь Вальгэмъ могла бы найдти вамъ невсту. Франкъ, какъ я слышала, живетъ съ женой очень дружно, ея свекровь управляетъ всмъ семействомъ. Они обратили театръ, попрежнему, въ концертную залу, завели хоръ пвчихъ изъ шести деревенскихъ мальчишекъ, и Франкъ съ кьюберійскимъ капельмейстеромъ играетъ съ ними въ мячъ по праздникамъ. Кстати: отчего бы Клар не хать въ Кьюбери?

— Она и сестра ея именно изъ-за этого поссорились съ лордомъ Гэйгетомъ. Сколько мн извстно, они, нсколько времени назадъ, имли между собой крупный разговоръ, и когда я сказалъ Кью, что прошлое лучше позабыть, что Гэйгетъ теперь очень внимателенъ къ Этели, и что мн не хотлось бы лишиться выгодъ, прекративъ съ нимъ денежныя сдлки,— Кью поступилъ со мной невжливо до дерзости, его поведеніе было нагло, да, мадамъ, до крайности нагло, и, будьте уврены, не существуй между нами родственныхъ отношеній, я бы вызвалъ его на…

Тутъ бесда между Бэрнсомъ и его прародительницей прервана была появленіемъ миссъ Этели Ньюкомъ, которая, со свчей въ рук, спускалась изъ выспреннихъ областей, закутанная въ шаль.

— Здоровы ли вы, Бэрнсъ? Что Клара? Какъ мн хочется взглянуть на моего маленькаго племянника. Похожъ онъ на своего милаго папашу? восклицаетъ молодая лэди, подставляя брату свою прелестную щечку.

— Шотландія принесла пользу нашей ньюкомской роз, говоритъ Бэрнсъ, съ особенною любезностью: милая Этель, я никогда не видалъ тебя такою хорошенькою.

— При свт одной спальной лампы! Но что бы было, если бъ вся комната была освщена? Вы увидали бы тогда, что лицо у меня все покрыто морщинами, поблднло, истомлено отъ несноснаго путешествія въ Шотландію. Ахъ, какъ скучно проводили мы время! Не правда ли, грандмаманъ? Нтъ, ни за что теперь не соглашусь хать въ большой замокъ, а въ охотничью конурку — и того меньше. Можетъ-быть, Шотландія очень пріятна для мужчинъ, но для женщины — позвольте мн хать въ Парижъ, лишь только зайдетъ рчь о шотландской экспедиціи. Я охотне останусь въ какой-нибудь школ на Елисейскихъ-поляхъ, чмъ въ прекраснйшемъ замк горной Шотландіи. Если бъ не эта благодатная ссора съ Фанни Фоллингтонъ, мн кажется, я умерла бы съ тоски въ Глинъ-Шортгорн. Видли-ль вы моего дорогаго, милаго дядюшку, полковника? Давно ли онъ пріхалъ?

— Разв онъ пріхалъ? зачмъ пріхалъ? спрашиваетъ лэди Кью.

— Пріхалъ ли? Взгляните, грандмаманъ: видали-ль вы когда такую прелестную шаль? Я нашла ее въ картонк, въ моей комнат.

— Прелесть, нечего сказать! восклицаетъ вдовушка, уткнувшись старымъ носомъ въ драгоцнную ткань: вашъ полковникъ — настоящій galant homme, надо отдать ему справедливость, въ этомъ отношеніи онъ не похожъ на своихъ родныхъ. Гм! гм! а скоро узжаетъ онъ назадъ?

— Онъ составилъ себ состояніе, и состояніе очень значительное для человка его званія, говоритъ сэръ Бэрнсъ: у него не меньше шестидесяти тысячъ фунтовъ стерлинговъ.

— А много это? спрашиваетъ Этель.

— Въ Англіи, при нашемъ размр процентовъ — не много, но капиталъ его въ Индіи, гд онъ получаетъ гораздо большіе проценты. Годовой его доходъ долженъ простираться до пяти или шести тысячъ фунтовъ, мадамъ, говоритъ Бэрнсъ, обращаясь къ лэди Кью.

— Въ мое время, рдкіе изъ Индійцевъ приняты были въ хорошее общество, мой любезный, говоритъ лэди Кью въ раздумь: мой отецъ часто твердилъ мн о Барвел, изъ Станстэда, и о дом его, на Сентъ-Джемскомъ сквер. Я вытерпла пытку у мистера Гастинга. Вечеръ былъ предлинный и преглупый. Ну, теперь, молодой человкъ, живописецъ, вроятно броситъ свои банки съ красками и заживетъ джентльменомъ. Вроятно они были бдны, иначе, отецъ не посвятилъ бы его такому ремеслу. Бэрнсъ, отчего вы не опредлили его хоть писцомъ въ свой банкъ, чтобъ избавить его отъ этого позора?

— Позора Напротивъ, онъ гордится своей профессіей. Мой дядя гордъ, какъ Плантагенетъ, хоть онъ и кротокъ, какъ… какъ бы что? Укажите мн подобіе, Бэрнсъ. Знаете ли, изъ-за чего у меня была ссора съ Фанни Фоллингтонъ… Она говорила, что мы происходимъ не отъ лейбъ-брадобря, и смялась надъ босвортской битвой. Она утверждаетъ, что нашъ праддъ былъ ткачъ. Правда ли, что ткачъ?

— А мн какъ знать? да и что за дло до этого, ребенокъ? За исключеніемъ Гаунтовъ, Говардовъ и еще двоихъ-троихъ, едва ли найдется въ Англіи хоть одна чистокровная фамилія. Ты счастлива, что въ теб есть частичка моей крови. Ддъ моего бднаго лорда Кью былъ аптекаремъ въ Гэмптонъ-Корт. Можно принять за правило, что нтъ человка, который бы происходилъ отъ хорошей фамиліи. Не путешествовалъ ли въ прошедшемъ году этотъ молодой человкъ, этотъ сынъ полковника? Какъ онъ попалъ въ общество? Гд мы съ нимъ встрчались? Ахъ, да, въ Баден, когда Бэрнсъ сватался, а мой внукъ — да, мой внукъ, длалъ такія глупости.— Тутъ она принялась кашлять и дрожать такъ сильно, что ея старая палка заходила у ней подъ рукой.— Позвони-ка, чтобъ пришла Россъ. Россъ, я иду спать. Ступай и ты, Этель. Довольно покаталась сегодня.

— Память у нея, кажется, слабетъ, шепнула Этель брату: или она хочетъ помнить только то, что желаетъ. Замчаете, что она стала гораздо старе?

— Я буду у нея завтра утромъ, мн нужно съ нею переговорить, сказалъ Бэрнсъ.

— Доброй ночи. Поцлуйте за меня Клару и малютокъ. Бэрнсъ, исполнили ли вы, о чемъ я васъ просила?

— Что такое?

— Быть ласкове съ Кларой. Не говорите ей жесткихъ словъ. У нея горячій характеръ, и она принимаетъ ихъ къ сердцу, хоть и молчитъ.

— Молчитъ? она? сурово спросилъ Бэрнсъ.

— Ахъ, Бэрнсъ, будьте къ ней снисходительны. Какъ ни рдко я васъ видала вмст, когда жила у васъ весною, могла однако жъ замтить, что вы были суровы, хоть она старалась смяться, говоря о вашемъ обращеніи съ нею. Будьте добре. По-моему, доброта лучше всего, Бэрнсъ, лучше всякого ума на свт. Посмотрите на грандмамамъ: какъ она была умна и какъ умна даже теперь, а между-тмъ какую составила она себ репутацію, какъ люди боятся, бгаютъ ея! Посмотрите, какъ она покинута всми, какъ одинока!

— Я хочу видть ее завтра утромъ одинокую, моя милая, говоритъ Бэрнсъ, длая ей прощальный знакъ маленькой рукой, затянутой въ перчатку: доброй ночи,— и съ этими словами онъ ухалъ. Пока Этель Ньюкомъ находилась подъ братниной кровлей, гд я и другъ Клэйвъ, и десятки другихъ пріятно проводили время, благодаря радушію хозяина, между домашними бывали ссоры, взаимныя обвиненія, и жалобы, и страданія, и опаляющія сердце, жестокія рчи, и позорныя побоища, но жалкіе бойцы появлялись передъ чужими людьми съ улыбающимися лицами, возобновляя битву, когда празднество кончалось и гости разъзжались.

На слдующее утро, когда Бэрнсъ пріхалъ къ своей бабк, миссъ Ньюкомъ не было дома: она, какъ говорила лэди Кью, отправилась къ невстк, чтобъ провесть у нея утро. Такимъ-образомъ Бэрнсъ и лэди Кью оставались глазъ-на-глазъ, и первый, пользуясь непрерывнымъ tte—tte, сообщилъ старой лэди предложеніе, сдланное ему наканун полковникомъ Ньюкомомъ.

Лэди Кью удивилась, до чего доходитъ у людей дерзость. Какой-нибудь артистъ проситъ руки Этели! Чего добраго, завтра одинъ изъ лакеевъ вздумаетъ сдлать то же самое, и Бэрнсъ наврно приметъ на себя посредничество. Отецъ осмлился сдлать вамъ предложеніе — отъ имени этого мальчишки — живописца, и вы не выпроводили его вонъ!

Бэрнсъ захохоталъ.

— Полковникъ — одинъ изъ моихъ доврителей. Я не могу приказать Бонделькондско-банковой компаніи убираться вонъ изъ моей конторы.

— Вы вроятно не передали Этели этихъ пріятныхъ новостей?

— Разумется, нтъ. Я даже не сказалъ полковнику, что Этель въ Лондон. Онъ воображаетъ, что она все еще въ Шотландіи съ вашей милостью.

— Желала бы и, чтобъ полковникъ былъ въ Калькутт, вмст съ сыномъ, желала бы я, чтобъ онъ былъ въ Ганг, желала бы, чтобъ онъ былъ подъ колесницей Джагерата! кричала старая лэди.— А сколько въ-самомъ-дл нажилъ денегъ этотъ несчастный? Если онъ важенъ для банка, разумется, вы должны поддерживать съ нимъ хорошія отношенія. Пять тысячъ годоваго доходу, и все это, вы говорите, онъ отдастъ сыну? Онъ, должно быть, рехнулся. Нтъ ничего, на что бы не ршились эти люди, нтъ жертвы, которой бы они не принесли, чтобъ втереться въ родство съ хорошей фамиліей! Безъ сомннія, вы должны оставаться въ дружескихъ отношеніяхъ съ нимъ и съ его банкомъ. А мы между-тмъ ни слова не скажемъ объ этомъ Этели, и выдемъ изъ города какъ можно поспшне. Сообразимъ. Въ субботу мы демъ въ Друммингтонъ. Сегодня вторникъ. Паркинсъ, смотрите, чтобъ ставни въ окнахъ гостиной на улицу были заперты, и помните, что насъ нтъ въ город, если только не прідетъ лэди Гленливатъ или лордъ Фэрингошъ.

— А вы думаете, что Фэринтошъ задетъ, мадамъ? спрашиваетъ сэръ Бэрнсъ.

— Онъ будетъ сюда по пути въ Ньюмаркетъ. Въ Шотландіи онъ встрчался съ нами въ двухъ-трехъ мстахъ, возражаетъ лэди: бдная его мать желаетъ, чтобъ онъ оставилъ холостую жизнь — и не напрасно: вдь вы, молодые люди, страшно какъ втрены. Россмонтъ — просто королевскій дворецъ, его норфолькскій домъ также не дуренъ. Молодой человкъ его званія долженъ жениться, жить въ своихъ помстьяхъ, и служить примромъ для своихъ людей, вмсто того, чтобъ тратить время въ Париж и Вн, въ дурномъ обществ.

— Такъ онъ детъ въ Друммингтонъ? спрашиваетъ внукъ.

— Кажется, его приглашали. Въ ноябр, мы подемъ въ Парижъ, куда вроятно будетъ и онъ, прибавила къ слову вдовушка: будемъ надяться, что, соскучивъ безпутною жизнью, какую онъ велъ, онъ исправится и найдетъ добродтельную, благовоспитанную молодую жену, которая съуметъ удержать его отъ втрености.— При этихъ словахъ, докладываютъ о доктор ея сіятельства, и банкиръ и внукъ ея раскланивается и уходитъ.

Сэръ Бэрнсъ пришелъ въ Сити съ своимъ зонтикомъ, прочелъ письма, переговорилъ съ своими товарищами и довренными конторщиками, былъ нсколько времени если не раздраженнымъ супругомъ, не нжнымъ братомъ, не любезнымъ внукомъ, за то хитрымъ, бойкимъ банкиромъ, совершенно преданнымъ своему дду. На этотъ разъ, ему представился случай пойдти на биржу, или куда-то въ другое мсто, чтобъ переговорить съ собратами — капиталистами, и глядь! въ Корнгилл съ нимъ встрчается дядюшка, полковникъ Ньюкомъ, который детъ къ индйской контор, съ грумомъ позади.

Полковникъ соскакиваетъ съ лошади, и Бэрнсъ раскланивается съ нимъ радушнйшимъ образомъ.— Нтъ ли мн всточки, Бэрнсъ? кричитъ полковникъ.

— Свднія, полученныя изъ Калькутты, весьма удовлетворительны. Хлопчатая бумага дйствительно отличнаго качества: это говоритъ мистеръ Бриггсъ, нашъ конторщикъ, знающій въ хлопчатк толкъ какъ никто.

— Не объ хлопчатк рчь, мой любезный сэръ Бэрнсъ, восклицаетъ полковникъ.

— На акціи большой запросъ, никакихъ затрудненій въ этомъ отношеніи не представляется. Наша контора возьметъ ихъ на полмилліона, если только…

— Вы толкуете объ акціяхъ, а у меня на ум бдный Клэйвъ, перебиваетъ полковникъ. Я хотлъ бы, чтобъ вы сообщили мн добрую всточку о немъ, Бэрнсъ.

— Ото всей души желалъ бы, если бы могъ. Впрочемъ, надюсь не замедлить отвтомъ. Вамъ извстно, что я совершенно въ пользу вашего сына, кричитъ Бэрнсъ, съ особенною любезностью. Корнгиль — странное мсто для сердечныхъ длъ, неправда ли? Но Этель, какъ я вамъ ужь говорилъ, находится въ рукахъ высшей власти, и мы должны стараться склонить, если можно, лэди Кью: она всегда отзывалась о Клэйв чрезвычайно надмнно, чрезвычайно.

— Не лучше ли мн завернуть къ ней? спрашиваетъ полковникъ.

— Въ Шотландію, мой добрый сэръ? Да вдь она путешествуетъ. Мн кажется, лучше предоставить это дло мн. Добраго утра. Въ Сити, вы знаете, сердцу нтъ мста, полковникъ. Будьте уврены, что я вамъ дамъ знать, лишь только лэди Кью и Этель прідутъ къ городъ.

И банкиръ поспшно пошелъ дале, пославъ дядюшк поцлуй кончиками пальцевъ, и оставивъ добраго полковника въ величайшемъ изумленіи отъ всего сказаннаго. Дло въ томъ, что полковникъ зналъ о пребываніи лэди Кью въ Лондон, извстясь объ этомъ обстоятельств самымъ простымъ образомъ, именно, полученною отъ миссъ Этели записочкой, которая была у него въ карман, когда онъ бесдовалъ съ главою торговаго дома братьевъ Гобсоновъ.

‘Любезный дядюшка (говорилось въ записочк), какъ я буду рада васъ увидть! Какъ я буду васъ благодарить за прелестную шаль и добрую, милую память обо мн! Я нашла вашъ подарокъ вчера вечеромъ, по возвращеніи съ свера. Мы здсь только мимоздомъ, и не принимаемъ въ Квинъ-Стрит никого, кром Бэрнса, который сейчасъ былъ у насъ по длу, разумется, его считать нечего. Завтра я ду навстить Клару, и попрошу ее свозить меня къ вашей милой пріятельниц, мистриссъ Пенденнисъ. Какъ бы я была рада, если бъ вамъ довелось быть у мистриссъ П., часовъ такъ около двухъ. Доброй ночи. Тысячу разъ благодарю васъ, и остаюсь вчно любящая васъ

Э.

Квинъ-Стритъ. Вторникъ, ночь, двнадцать часовъ.

Эта записка пришла къ полковнику Ньюкому за завтракомъ, и онъ чуть не вскрикнулъ отъ изумленія, но удержался, не желая возбуждать вопросовъ Клэйва, который сидлъ напротивъ его. Во все утро отецъ Клэйва находился въ страшномъ недоумніи. Вторникъ, ночь, двнадцать часовъ, повторялъ онъ про себя. Что бы это значило? Бэрнсъ, отобдавъ у меня, былъ у своей бабки, а между-тмъ говорилъ, что ея нтъ въ город, и сейчасъ опять сказалъ то же самое, когда мы встртились въ Сити. (Полковникъ въ это время халъ по дорог къ Ричмонду). Какая причина заставила этого молодаго человка солгать мн? Леди Кью можетъ не сказываться для меня дома, но зачмъ Бэрнсу Ньюкому обманывать меня? Когда онъ, часъ назадъ, прощался со мной, глупо улыбаясь и посылая поцлуи, я видлъ на лиц его фальшивость! Что за негодяй! Онъ по меньшей мр заслуживалъ бы, чтобъ я отжарилъ его хлыстомъ. И такъ поступаетъ Ньюкомъ съ своимъ кровнымъ родственникомъ! Молокососъ уда!— Въ досад и недоумніи полковникъ продолжалъ путь къ Ричмонду, гд ему довелось постить мистриссъ Пенденнисъ.

Бэрнсъ не совсмъ солгалъ. Такъ какъ лэди Кью сама объявила, что она не въ город, ея внукъ, безъ сомннья, считалъ себя въ прав повторять это, какъ сдлалъ бы каждый изъ ея лакеевъ. Но, если бъ онъ припомнилъ, что Этель вошла, въ гостиную съ шалью полковника на плечахъ, если бъ онъ сообразилъ, что она могла написать дяд письмо съ благодарностью за подарокъ, Бэрнсъ Ньюкомъ наврно воздержался бы отъ этой неудачной лжи. Банкиру было о чемъ думать, кром Этели и ея шали.

Когда Томасъ Ньюкомъ слзъ съ лошади у дверей коттеджа ‘Медоваго мсяца’, въ Ричмонд, временнаго мстопребыванія А. Пенденниса, эсквайра, одна изъ прелестнйшихъ въ Англіи молодыхъ женщинъ выбжала къ нему на встрчу, съ распростертыми объятіями, называя его своимъ милымъ дядюшкой, и подарила его двумя поцлуями, отъ которыхъ, могу вамъ доложить, проступила краска на исхудалыхъ и загорлыхъ его щекахъ. Этель всегда чувствовала къ нему особенную привязанность и дорожила добрымъ его мнніемъ боле, чмъ мнніемъ всякого другаго. Когда она бывала съ нимъ, она являлась милымъ, простодушнымъ, любящимъ, рзвымъ созданіемъ давно-минувшихъ дней. При немъ она не думала ни о комъ другомъ. Привязанность къ свту, бездушіе, честолюбивые планы, холодное кокетство, женихи-маркизы, и тому подобное, исчезали изъ ея мыслей и какъ бы не существовали, пока она сидла подл благодушнаго старика. Какая жалость, что намъ приходится взводить иногда такія обвиненія на Этель Ньюкомъ.

— Такъ онъ окончательно воротился на родину? Ужь онъ не оставитъ никогда своего сына, котораго такъ баловалъ, впрочемъ, сынъ его — добрый молодой человкъ, какъ бы ей хотлось видться съ нимъ по-чаще. Въ Париж, у мадамъ де-Флоракъ — кстати, я все узнала на счетъ мадамъ де-Флоракъ, сэръ,— говоритъ миссъ Этель со смхомъ, — мы часто встрчались, случалось встрчаться и здсь, въ Лондон. Но въ Лондон было другое. Вы знаете, какія странныя понятія бываютъ у людей: вдь я живу съ грандмаманъ, которая такъ любитъ меня и моихъ братьевъ, и, разумется, я должна повиноваться ей и видться скоре съ ея знакомыми, чмъ съ своими. У нея страсть вызжать въ свтъ, и я обязана вызжать съ нею, и проч., и проч. Такъ говорила молодая лэди, защищая себя, между тмъ какъ на нее никто не нападалъ, и отводя отъ себя обвиненія въ пристрастіи къ увеселеніямъ и разсянности. Слушая ее, вы приняли бы ее за невинную, деревенскую двушку, только о томъ и мечтающую, какъ бы по-скорй ускользнуть въ свою деревню, чтобъ доить коровъ на зар и сидть за прялкой у печки въ длинные зимніе вечера.

— Зачмъ вы нарушаете мое tte—tte съ дядюшкой, мистеръ Пенденнисъ? вскрикиваетъ молодая лэди на хозяина дома, который въ эту минуту вошелъ въ комнату: нтъ на свт человка, съ которымъ бы я такъ любила говорить, какъ съ нимъ. Не правда ли, онъ кажется теперь моложе, чмъ при отъзд въ Индію? Когда Клэйвъ женится на миленькой миссъ Мэккензи, вы также женитесь дядюшка, и я буду ревновать вашу жену.

— Говорилъ вамъ Бэрнсъ, что мы вчера видлись, моя дорогая? спрашиваетъ полковникъ.

— Ни слова. Ваша шаль и ваша милая записочка извстили меня о вашемъ прізд. Отчего бы это Бэрнсъ не сказалъ намъ? Что вы такъ призадумались?

— Онъ не сказалъ ей, что я здсь, и хотлъ бы, чтобъ я считалъ ее въ отсутствіи, подумалъ Ньюкомъ, пріунывъ: не передать ли всего ей и не поручить ли ей дло моего бднаго юноши? Не знаю, готовъ ли онъ былъ ей высказаться,— самъ онъ въ послдствіи говорилъ, что у него не доставало духу — только въ эту минуту, появилась цлая процессія нянекъ и малютокъ, а за ними матушки, которыя занимались сравненіемъ своихъ маленькихъ чудесъ, причемъ каждая лэди имла на ум свое особенное мнніе: то были лэди Клара и моя жена, послдняя была очень любезна съ лэди Кларой, по уваженію къ младенческой компаніи, съ которою она пріхала навстить мистриссъ Пенденнисъ.

Тотчасъ же подали завтракъ. Экипажъ Ньюкомовъ похалъ со двора, моя жена, улыбаясь, прощала Этель за свиданія, которыя молодая лэди назначала въ нашемъ дом. Когда дамы ухали, нашъ добрый полковникъ составилъ военный совтъ, съ приглашеніемъ насъ двоихъ, какъ короткихъ его друзей, и разсказалъ намъ, что случилось между нимъ и Бэрнсомъ въ это утро и прошедшій вечеръ. Намреніе его — пожертвовать всмъ, до послдняго шиллинга, молодому Клэйву казалось ему очень естественнымъ, хотя разсказъ его объ этомъ обстоятельств извлекъ слезы изъ глазъ моей жены, полковникъ упомянулъ объ немъ мимоходомъ, какъ о вещи, едва заслуживающей упоминанія, а тмъ мене похвалы.

Непостижимыя увренія Бэрнса на счетъ отсутствія лэди Кью приводили въ недоумніе старшаго Ньюкома и онъ отзывался о поведеніи своего племянника съ крайнимъ негодованіемъ. Напрасно я старался вразумить его, что ея сіятельство желаетъ считаться отсутствующею, и что, потому, внукъ обязанъ сохранять ея тайну.— Сохранять тайну — такъ, но лгать — нтъ! съ гнвомъ говоритъ полковникъ. Правда, поведеніе сэра Бэрнса было неизвинительно, однакожъ въ немъ не было ничего особеннаго, необыкновеннаго, самое дурное заключеніе, которое, по моему мннію, можно было вывести изъ всего, состояло въ томъ, что надежды Клэйва на успхъ въ видахъ его на молодую лэди — шатки и что сэръ Бэрнсъ Ньюкомъ, не желая огорчить своего дядю, не хотлъ объявить ему непріятнаго отказа.

Но нашъ джентльменъ, какъ самъ никогда не лгалъ, такъ и другимъ не прощалъ лжи. Онъ готовъ былъ врить каждому на слово, до перваго обмана, посл чего его ужь нельзя было умилостивить ничмъ. Въ безхитростной душ его стоило разъ пробудить гнвъ, поселить недовріе и съ каждымъ днемъ этотъ гнвъ и предубжденіе возрастали. Онъ ужь не видалъ въ своемъ противник ни одного добраго качества, и ненавидлъ его съ ежедневно усиливающимся ожесточеніемъ.

На бду еще, въ тотъ же самый вечеръ, по возвращеніи въ городъ, Томасъ Ньюкомъ зашелъ въ Бэйсовъ клубъ, въ который онъ, по нашему настоянію, записался членомъ въ послднее пребываніе въ Англіи, здсь же, по обыкновенію, былъ и сэръ Бэрнсъ, по дорог изъ Сити. Бэрнсъ сидлъ у стола и писалъ, онъ уже запечатывалъ письмо, когда увидлъ входящаго полковника: ему пришло на мысль, что утромъ онъ былъ немножко невнимателенъ къ полковнику ₃ можетъ быть даже, замтилъ на лиц полковника выраженіе неудовольствія. Когда дядя вошелъ въ комнату, Бэрнсъ подбжалъ къ нему и сталъ извиняться за поспшность, съ какою онъ оставилъ его, при встрч съ нимъ утромъ въ Сити — вдь въ Сити вс такъ заняты дломъ!— Ровно въ ту минуту, какъ вы вошли, сказалъ онъ, я писалъ объ извстномъ вамъ дл самое убдительное письмо къ лэди Кью, увряю васъ и надюсь, что мы получимъ благопріятный отвтъ черезъ день или два.

— Помнится, вы говорили, что графиня въ Шотландіи? сухо сказалъ полковникъ.

— Ахъ, да — въ Шотландіи, у — у лорда Вальсэнда,— знаете — владльца обширныхъ каменно-угольныхъ копей.

— И ваша сестра съ нею?

— Этель всегда съ ней.

— Сдлайте одолженіе, пошлите ей отъ меня усерднйшій поклонъ, сказалъ полковникъ.

— Я распечатаю письмо и припишу вашъ поклонъ, сказалъ Бэрнсъ.

— Проклятый лгунъ! вскрикнулъ полковникъ, разсказывая мн въ послдствіи объ этомъ обстоятельств: отчего его никто не выброситъ изъ окна?

Если бъ переписка сэра Бэрнса Ньюкома не составляла для насъ секрета и мы могли бы заглянуть въ письмо его къ бабк, мы наврное бы прочли, что онъ видлъ полковника, который крайне озабоченъ судьбою своего возлюбленнаго юноши, но, подчиняясь желанію лэди Кью, Бэрнсъ продолжалъ ршительно утверждать, что ея сіятельство все еще находится въ Шотландіи и пользуется радушнымъ гостепріимствомъ лорда Вальсэнда, что, разумется, онъ не сметъ сообщить ничего самой Этели, безъ особеннаго позволенія лэди Кью, что онъ желаетъ ей благополучнаго возвращенія, и — и проч. и проч.

Потомъ, если бъ намъ можно было послдовать за нимъ, мы увидали бы, какъ онъ подъзжаетъ къ своему Бельгрэвскому дому и сердито вскрикиваетъ на жену, которая сидитъ одна въ полутемной комнат, поглядывая на догарающіе угли въ камин. Вотъ онъ спрашиваетъ ее, вроятно съ какой-нибудь прибранной, за какимъ…. она не одта? и не вчно ли она хочетъ сидть дома — и никому не показыватъся? Черезъ часъ, каждый съ улыбкой, а хозяйка дома въ изящномъ туалет, съ цвтами на голов, принимаютъ прізжающихъ гостей. Потомъ садятся обдать, и начинаются разговоры, какіе приходятъ за столомъ. Потомъ, вечеромъ, сэръ Бэрнсъ удаляется, съ сигарой во рту, въ урочный часъ возвращается въ свою комнату, спитъ ночь, завтракаетъ у себя, и отправляется въ Сити — добывать деньги. Недли черезъ дв, онъ увидится съ своими дтьми, и въ продолженіе этого времени обмняется съ женой двумя-тремя крупными словами.

Грустне и грустне становится съ каждымъ днемъ лэди Клара, сидитъ большею частью одна у камина, не обращая вниманія ни на насмшки мужа, ни на лепетъ дтей. По временамъ она плачетъ надъ люлькой малютки — наслдника. Ей такъ скучно, такъ тяжело. Вы понимаете: мужъ, которому родители продали ее, не длаетъ ее счастливою, хоть она куплена съ брилліантами, двумя каретами, десяткомъ великорослыхъ лакеевъ, прекраснымъ загороднымъ домомъ, съ прелестными садами и оранжереями, и со всмъ этимъ она несчастна — возможно ли это?

LIII.
Въ которой родственники ссорятся.

Задачей не послдней трудности было для Томаса Ньюкома сохранить въ тайн отъ сына переговоры, которые онъ велъ въ его пользу. Если мой нжный читатель или такая же читательница испытали на своемъ вку сердечныя неудачи, онъ или она помнятъ, что друзьями, наиболе сочувствовавшими имъ при этихъ бдствіяхъ, были именно т особы, которыя въ извстное время своей жизни испили ту же роковую чашу, и я заключаю, что полковникъ Ньюкомъ, въ молодости, жестоко пострадалъ въ томъ дл, о которомъ мы имемъ поверхностныя свднія, иначе, онъ не могъ бы питать такой заботливости на-счетъ сердечныхъ длъ Клэйва.

Нсколько главъ назадъ, мы описали первый припадокъ и мужественное исцленіе Клэйва, потомъ намъ привелось упомянуть о новомъ припадк съ молодымъ джентльменомъ и о громогласныхъ восклицаніяхъ юноши при этомъ вторичномъ приступ горячки, когда извстная намъ лэди, посл даннаго ему отказа, призвала его назадъ и отыскивала предлогъ за предлогомъ къ свиданіямъ съ нимъ. Зачмъ бы этой двушк ободрять его, какъ она дйствительно это длала? Я соглашаюсь съ мистриссъ Гронди и большею частью моралистовъ, что поведеніе миссъ Ньюкомъ въ этомъ случа въ высшей степени заслуживало порицанія, но если она и намрена была выйдти за-мужъ за Клэйва, ей слдовало бы прервать съ нимъ всякія отношенія, что добродтельная молодая особа, высокихъ правилъ, и проч. и проч., разъ ршившись отвергнуть жениха, должна была бы ту же минуту объявить ему объ этомъ на-отрзъ, не подавать ему ни малйшаго повода къ надеждамъ и не возжигать потушеннаго огня въ груди несчастнаго.

Но кокетство, но привычка, но родственная привязанность и сильное, несомннное благорасположеніе къ отверженному влюбленному — все это не должно ли быть принято въ соображеніе, какъ обстоятельства, облегчающія вину ея въ отношеніи къ кузену? Наимене неблаговидною стороною ея поведенія, скажутъ нкоторые критики, было желаніе ея — видться съ Клэйвомъ и поддерживать дружественныя съ нимъ отношенія: она чувствовала къ нему величайшее благорасположеніе, поэтому обнаруженіе этихъ чувствованій не подлежитъ порицанію, и каждый взмахъ крыльями, чтобъ вырваться изъ стей, которыми опуталъ ее свтъ, былъ естественнымъ усиліемъ къ возвращенію свободы. Если она была виновна, такъ именно за свою осторожность и благоразуміе, величайшею виною ея была — ея покорность. Но куда я завлекся? Началъ я съ того, что держалъ сторону мистриссъ Гронди и свта, и вотъ ни съ того ни съ сего, принимаю сторону Этели, и готовъ признать похвальнйшею частью ея поведенія т самыя шалости, которыя въ глазахъ здравомыслящихъ людей заслуживаютъ наиболе осужденія. По-крайней-мр, если молодая красавица терзаетъ мужчину поперемнно то любовью, то равнодушіемъ, привлекаетъ, отгоняетъ и снова вызываетъ его изъ изгнанія, совершаетъ надъ нимъ чары обольщенія, и бросаетъ ихъ, когда ее порицаютъ за кокетство, — все это такіе обыкновенные случаи въ исторіи молодыхъ женщинъ, что ихъ нельзя подвергать особому суду, и если миссъ Ньюкомъ обвиняется только по этимъ уликамъ, одна ли она преступница изо всего ея пола?

И такъ Этель и ея дуэнья отправились въ далекій путь и посщали дома такіе великолпные, бывали въ кругу хозяевъ и гостей такихъ великосвтскихъ, что настоящій лтописецъ не осмливается слдовать за ними. Достаточно сказать, что въ замкахъ у герцога N. и у графа М., по обычному ихъ гостепріимству, постоянно собиралось блистательное общество знакомыхъ, которыхъ имена красуются на страницахъ Morning-Post, и въ числ ихъ вдовствующая графиня Кью и миссъ Ньюкомъ.

Въ продолженіе ея отсутствія, Томасъ Ньюкомъ съ мучительнымъ нетерпніемъ ждалъ результата переговоровъ съ Бэрнсомъ. Баронетъ показалъ дяд письмо, или скоре приписку лэди Кью, написанную вроятно по диктовк самого Бэрнса: вдовствующая графими говорила, что она крайне благодарна полковнику Ньюкому за благородное его предложеніе и что хотя она — сказать откровенно — иметъ совершенно другіе виды для своей внучки, тмъ не мене выборъ партіи зависитъ отъ самой миссъ Ньюкомъ. Между-тмъ, лэди Кью и Этель теперь заняты визитами въ провинціи, и — чтобъ серьзно подумать объ этомъ предмет — будетъ время по возвращеніи ихъ въ Лондонъ на лтній сезонъ, а чтобы не волновать понапрасну чувствованій дорогой Этели разсужденіями объ этомъ дл, и чтобы полковникъ но вздумалъ писать къ ней секретно, лэди Кью распорядилась, чтобы вс письма изъ Лондона были отправляемы въ конверт на имя ея сіятельства, и тщательно разсматривала содержаніе пакета, прежде чмъ Эгель получитъ свою долю корреспонденціи.

Писать ей лично на счетъ брака, Томасъ Ньюкомъ призналъ не совсмъ приличнымъ.— Они считаютъ себя, говорилъ онъ, выше насъ по положенію въ свт (Боже милосердый! какіе мы пигмеи!), поэтому, приступъ съ нашей стороны долженъ быть сдланъ по всмъ правиламъ церемоніала, и за молодыхъ людей должны дйствовать ихъ родители. Клэйвъ, по благородству своего характера, не согласится, чтобы дло было ведено другимъ путемъ. Онъ могъ бы испытать вліяніе своихъ beaux yeux, и бжать въ Гретну съ двушкой, у которой нтъ ничего, но такъ какъ молодая лэди богата и родня ему, мы должны соблюсти вс требованія благоприличія.

Во все это время, мы съ намреніемъ удерживаемъ мистера Клэйва на заднемъ план. Его лицо такъ удручено горестью, что мы не желаемъ выставлять его впередъ на семейной картин. Его положеніе такъ обыкновенно, что унылые его симптомы наврное не требуютъ подробнаго описаніи. Онъ отчаянно работаетъ надъ своими картинами, и — на-перекоръ самому себ — совершенствуется въ искусств. Въ этомъ году, онъ отправилъ на выставку въ Британскій институтъ кавалерійское сраженіе и сэра Брэйана, увозящаго Ребекку, об картины расхвалены не въ одной Пэлль-Мэлльской газет. Онъ не заботился о журнальныхъ похвалахъ, и даже изумился, когда какой-то торговецъ купилъ его Брэйана. Онъ приходилъ къ намъ и уходилъ будто убитый, благодарилъ Лауру за доброту и состраданіе. Мастерская Джона Джэмса была тайнымъ его убжищемъ, и я могу сказать съ увренностью, что Клэйвъ, расположившись въ этой мастерской съ своимъ мольбертомъ и работая подл своего друга, горько оплакивалъ сочувствующему другу свой жалкій жребій.

Семейство сэра Бэрнса Ньюкома находилось въ отсутствіи изъ Лондона во всю зиму. Его мать, братья и сестры, жена и двое дтей ухали въ Ньюкомъ, на Рождество. Недль черезъ шесть посл отъзда, Этель прислала дяд нжное, веселое письмо. Они играли на домашнемъ театр въ вилл, гд она жила съ лэди Кью. Капитанъ Кракторпъ удивительно какъ съигралъ Джереми Диддлера въ пьес: ‘Поднимается втеръ.’ Лордъ Фэринтошъ потерплъ плачевнйшее фіаско въ роли Фусбоса въ Бомбаст Фуріозо. Миссъ Этель отличилась въ той и другой изъ этихъ маленькихъ фарсахъ-комедіяхъ. Мн хотлось бы, чтобъ Клэйвъ нарисовалъ меня въ роли простушки миссъ Плевейсъ, писала она. Я была въ напудренномъ парик, исписала себ лицо морщинами, передразнивала старую лэди Гриффинъ, какъ только могла, и казалась по-крайней-мр шестидесятилтнею старухой.

Томасъ Ньюкомъ написалъ отвтъ на милое письмо прелестной племянницы: Клэйвъ, говорилъ онъ, готовъ подрядиться рисовать ее, и никого другаго кром нея, во вс дни своей жизни, и будетъ, уврялъ полковникъ, восхищаться ею, шестидесятилтнею, какъ восхищается теперь, когда она на сорокъ лтъ моложе. Но, ршившись слдовать разъ избранной черт поведенія въ отношеніи къ миссъ Ньюкомъ, онъ отнесъ письмо къ сэру Бэрнсу, и просилъ отправить его къ сестр. Сэръ Бэрнсъ принялъ письмо и общался исполнить порученіе. Сношенія между нимъ и дядей стали холодны и рдки, съ-тхъ-поръ, какъ онъ наговорилъ полковнику ложныхъ встей на счетъ отсутствія старой лэди Кью изъ Лондона: баронетъ выпустилъ ихъ изъ головы въ ту же минуту, какъ ихъ высказалъ, полковникъ же не могъ забыть ихъ никакъ. Разъ или два, Бэрнсъ приглашалъ дядю къ себ обдать, но полковникъ всякой разъ отказывался подъ различными предлогами. Какъ могъ Бэрнсъ догадаться о причин этихъ отказовъ? Лондонцу, банкиру, члену парламента, есть о чемъ подумать и кром этихъ пустяковъ, ему некогда ломать голову надъ вопросомъ: отчего знакомые его не хотятъ у него обдать. Бэрнсъ продолжалъ ухмыляться самымъ дружескимъ образомъ при встрч съ полковникомъ, жать ему руку, поздравлять его съ новыми благопріятными извстіями изъ Индіи, вовсе не подозрвая негодованія и отвращенія, съ какимъ тотъ смотрлъ на него въ душ. ‘Старикъ озабоченъ сердечными длишками своего возлюбленнаго сынка, думалъ, можетъ статься, баронетъ: на этотъ счетъ мы облегчимъ его душу, немножко погодя.’ Безъ сомннія, Бэрнсъ воображалъ, что онъ ведетъ дло искусно и дипломатически.

Около этого времени я услыхалъ отъ добраго Кракторпа всти, которыя, по участію моему въ судьб моего молодаго друга, нсколько огорчили меня. Нашъ пріятель, живописецъ, все вертлся у нашихъ барраковъ въ Найтсбридж (благородные лейбъ-гвардейцы перенесли теперь свой станъ въ это предмстье), и старался вывдывать отъ меня о своей belle cousine. Мн не хотлось открыть ему глаза — никакъ не хотлось, но мн кажется, ему нтъ никакой надежды. Эти домашніе театры вскружили голову Фэринтошу. Когда мы возвращались съ охоты, онъ во всю дорогу бредилъ Ньюкомами. Онъ обвинялъ Боба Генчмана, который разсказывалъ исторію, слышанную имъ отъ канмердинера, который слышалъ ее отъ двушки миссъ Ньюкомъ, на-счетъ — на-счетъ какой-то поздки кузеновъ въ Брэйтонъ. Тутъ мистеръ Кракторпъ принялся хохотать самымъ забавнымъ образомъ.— ‘Фэринтошъ клялся, что приколотитъ Генчмана, и что онъ убьетъ нашего пріятеля, Клэйва, когда возвратится въ городъ. Что касается Генчмана, то онъ находится въ величайшемъ отчаяніи. Онъ, вы знаете, живетъ насчетъ маркиза и гнвъ или женитьба Фэринтоша повлечетъ для него потерю даровой квартиры и сотни — другой, хорошихъ обдовъ ежегодно. Я не счелъ нужнымъ, сообщать Клэйву разсказъ Кракторпа, или объяснять ему причину — отчего лордъ Фэринтошъ немилосердо покосился на молодаго живописца и прошелъ мимо его, будто не узнавъ его, когда Клэйвъ и я не давно встртили его въ Пэль-Мэл. Если милордъ искалъ ссоры, молодой Клэйвъ, при настоящемъ душевномъ состояніи, также не прочь былъ отъ вызова и могъ бы раздлаться съ Фэринтошемъ, какъ слдуетъ отважному сопернику.

Семилтній бдный ребенокъ въ Лондон уметъ сходить на рынокъ, купить пива, заложить отцовское платье, выбрать самую крупную рыбу или самый лучшій кусокъ ветчины, накормить трехлтнюю Мэри Джэнъ, однимъ словомъ, исполнитъ сотню операцій торговыхъ или по домашнему хозяйству, чего маленькій Бельгревецъ, можетъ-быть, не возьметъ въ толкъ во всю свою жизнь. Бдность и нужда насильно навязываютъ эту скоросплость бдному мальчишк. Есть дти, которые являются совершеннйшими глупцами и обманщиками, съ той самой минуты, какъ начинаютъ ходить и лепетать. Смю уврить, что и маленькіе лорды, въ самый ранній періодъ своего высоковельможнаго существованія ужь знаютъ законы этикета и уваженіе, подобающіе ихъ званію. Каждый изъ насъ, смотря по мсту, занимаемому имъ въ обществ, можетъ указать пальцемъ матушкиныхъ сынковъ и дочекъ, которымъ вс льстятъ и поклоняются и которымъ взрослые люди цлуютъ башмачки, лишь только они начинаютъ ступать на ножки.

Чего не переноситъ человческая натура! Сообразивъ количество лести, которою многіе напитываются отъ самой люльки, удивляешься, какъ они не становятся хуже и себялюбиве, чмъ есть. Нашъ бдный мальчишка, о которомъ мы только что говорили, принимаетъ эликсиръ Деффи, и кой-какъ переживаетъ эту микстуру, Сынишко герцога или лорда, съ самыхъ раннихъ дней, окруженъ няньками, гувернантками, малютками — друзьями, школьными товарищами, школьными учителями, товарищами по коллегіуму, дядьками, дворецкими и слугами, этими cavalieri servienti его свиты, и толпою женщинъ, которыя ему льстятъ и оказываютъ всякое уваженіе. Обращеніе торговца,— въ отношеніи къ вамъ и ко мн — только что прилично-почтительное, становится неистово-раболпнымъ передъ сынкомъ герцога. Добрые люди на станціяхъ желзныхъ дорогъ шепчутъ своимъ супругамъ: это маркизъ Фэринтошъ, и не спускаютъ съ него глазъ, когда онъ идетъ мимо. Хозяева гостинницъ кричатъ: ‘пожалуйте сюда, милордъ, вотъ комната вашей милости.’ Говорятъ: сынокъ герцога въ публичной школ учится скромности и пріучается къ нкотораго рода подчиненности: какъ бы не такъ! Льстецы въ передникахъ окружаютъ сынка герцога. Почтенные люди не посылаютъ ли своихъ дтей въ ту школу, гд учится сынъ лорда, не слдуютъ ли за нимъ эти дти и въ коллегіумъ, и не раболпствуютъ ли они ему потомъ, во всю жизнь?

Что касается женщинъ, — о любезные други мои и братія въ сей юдоли слезъ! видали ли вы что-нибудь любопытне, чудовищне, изумительне того рвенія, съ какимъ женщины увиваются вокругъ герцогскаго сынка, когда онъ въ пор жениться, и преслдуютъ его съ своими дочерями? Кто былъ этотъ британскій нобельмэнъ, который, въ старое время, привелъ трехъ своихъ дочерей къ владтелю Мерціи, съ тмъ, чтобы его величество изволилъ избрать одну, посл надлежащаго смотру? Мерція была маленькая область и владтель ея былъ не больше ныншняго герцогскаго сынка. Съ этихъ стародавнихъ и почтенныхъ временъ, существуетъ все тотъ же обычай не только въ Мерціи, но и во всхъ прочихъ областяхъ, обитаемыхъ Англами, и до-сихъ-поръ дочери нашихъ нобельмэновъ выводятся на смотръ къ герцогскимъ сынкамъ.

Нашъ молодой знакомецъ, маркизъ Фэринтошъ не могъ припомнить во всей жизни ни единаго дня, когда бы ему не льстили, ни единаго общества, гд бы за нимъ не ухаживали. Въ частной школ, онъ помнилъ, какъ жена учителя приглаживала ему миленькія кудри и украдкой кормила его сластями, въ коллегіум, дядька увивался вокругъ него, кланялся ему, когда онъ рзвился и чванился на лугу, ему давали дорогу въ клубахъ и ластились къ нему люди пожилые — не нищіе блюдолизы и тунеядцы, но самые достопочтенные лицемры, отцы хорошихъ семействъ, джентльмены порядочнаго круга, они уважали этого молодаго джентльмена, какъ одно изъ учрежденій родины, и дивились мудрости націи, поставившей ихъ законодателями нашими. Когда лордъ Фэринтошъ ходилъ по улицамъ вечеромъ или ночью, онъ представлялъ себя Гаруномъ Аль-Рашидомъ (по-крайней-мр, такъ бы представлялъ себя, если бъ слыхалъ когда объ этомъ аравійскомъ властелин), переряженнымъ монархомъ, прогуливающимся по городу и благодушно наблюдающимъ за всмъ, что происходитъ въ город. Будьте уврены, въ его свит былъ свой Месруръ, который стучался за него въ двери и состоялъ на побгушкахъ у этого юнаго калифа. Разумется, ему случалось въ жизни встрчать людей, которые не хотли ни льстить ему, ни терпть его нахальства, но онъ не любилъ общества подобныхъ людей и не желалъ, ради истины, подвергаться пытк осмянія: вообще говоря, ему нравились одни комплименты да лесть.— Я люблю, знаете, говорилъ онъ, тхъ людей, которые всегда говорятъ пріятныя вещи, и готовы бжать отсюда въ Гаммерсмитъ, когда попрошу, гораздо больше тхъ, которые, знаете, вчно шутятъ надо мной. Человкъ его круга, охотникъ до льстецовъ, не иметъ нужды сидть одинъ въ заперти: у него всегда найдется большое общество.

Относительно женщинъ его милость былъ того мннія, что каждая дочь Еввы желаетъ выйдти за него за-мужъ. Шотландскій маркизъ, англійскій графъ, благороднйшаго въ королевств роду, красивый собою, съ пятнадцатью тысячами годоваго дохода можетъ ли не быть завидной партіей для этихъ жалкихъ созданій? Онъ благосклонно принималъ ихъ ласки, смотрлъ на ихъ ухаживанье и искательство, какъ на вещь самую обыкновенную, и осматривалъ красавицъ своего времени, какъ калифъ — круглолицыхъ невольницъ своего гарема. Милордъ, безспорно, располагалъ жениться. Онъ не искалъ ни богатства, ни знатности, имлъ въ виду только совершенную красоту и умъ, въ добрый часъ онъ броситъ свой платокъ обладательниц этихъ качествъ и усадитъ ее рядомъ съ собой въ замк Фэринтошей.

Въ это время, въ обществ было всего на все дв или три молодыя особы, одаренныя необходимыми качествами, или заслуживавшія его благосклонность. Его милость не ршался только въ выбор между этими красавицами. Онъ не спшилъ, и не гнвался на то, что лэди Кью (и миссъ Ньюкомъ съ нею) гоняется за нимъ по всюду. Что жь имъ и длать, какъ не преслдовать предмета, такого обольстительнаго? За нимъ вс гонялись. Другія молодыя особы, которыхъ мы называть не станемъ, томились по немъ еще мучительне. Онъ получалъ отъ нихъ записочки, въ подарокъ — кошельки ихъ работы, и сигарочницы, съ вышитой на нихъ короной его. Он пли ему въ уютныхъ будоарахъ, между тмъ какъ маменьки выходили вонъ, а сестрица Анна забывала что-нибудь въ гостиной. Во время пнія, он длали ему глазки. Съ трепетомъ подавали ему ножку, когда онъ помогалъ имъ садиться на коня, по воскресеньямъ, он отправлялись съ нимъ рука объ руку въ сельскую церковь, и, напвая гимны, нжно поглядывали на него, между-тмъ какъ маменьки по-секрету шептали ему: Что за ангелъ наша Цецилія! и такъ дале, такъ дале. Но нашъ благородный воробей не попадался на эту мякину. Когда онъ убдится, что пришла пора и нашлась партія по немъ, тогда онъ готовъ подарить англійской націи маркизу Фэринтошъ.

Миссъ Ньюкомъ, когда-то, уподоблялась стату звроловицы — Діаны въ Лувр, на которую молодая лэди дйствительно походила гордостью осанки и красотой. Я самъ не видалъ, какъ Діана и бабка Діаны охотились за благороднымъ шотландскимъ оленемъ, о которомъ мы только что говорили, поэтому намъ неизвстно, сколько разъ лордъ Фэринтошъ ускользалъ, и какъ наконецъ онъ былъ словленъ отважными преслдовательницами. Парижъ, кажется, былъ сценой его паденія и плненія. Извстія объ этомъ, безъ сомннія, давно уже ходили между денди-собратами лорда Фэринтоша, между раздосадованными матронами и двами Мэйфера, и вообще въ хорошемъ обществ, прежде, чмъ они достигли до простака Тома Ньюкома и его сына. Ни слова объ этомъ не сказалъ полковнику сэръ Бэрнсъ, можетъ статься, онъ не хотлъ разглашать встей, пока он не подтвердятся, или не желалъ быть встовщикомъ такого непріятнаго для полковника обстоятельства.

Хотя полковнику, можетъ-быть, довелось прочесть въ Пэль-Мэлльсной газет статейку, извщавшую о свтскомъ брак между однимъ благороднымъ молодымъ маркизомъ и одною прекрасною, высокообразованною молодою лэди, дочерью я сестрою свернаго баронета, — но онъ не догадывался, кто были эти великосвтскія особы, готовящіяся къ счастію, пока не получилъ письма отъ одной старой пріятельницы, проживавшей въ Париж и объяснившей ему — въ чемъ дло. Вотъ это письмо, сохранившееся у него вмст со всми другими, полученными имъ въ разное время отъ той же особы.

Улица Св. Доминика. С. Жерменъ. Парижъ.

‘Поздравляю васъ съ возвращеніемъ, мой другъ! Вы покидаете навкъ и мечъ, и т знойныя равнины, гд вы провели столько лтъ вашей жизни, въ разлук съ тми, къ кому первоначально вы были такъ крпко привязаны. Не правда ли? было время, когда казалось, что дв руки не разомкнутся никогда — такъ тсно были он сплетены между собой. Ахъ, моя рука теперь стара и слаба, сорокъ лтъ минуло съ того времени, когда вы называли ее свжею и прекрасною. Какъ хорошо помню я каждый изъ тхъ дней, хотя между мною и ими лежитъ смерть и я вижу ихъ какъ-будто черезъ могилу. Еще одна разлука, и конецъ слезамъ и сожалніямъ. Tenez: я не врю, когда говорятъ, что для насъ нтъ встрчи потомъ, тамъ. Кчему же было видть васъ, другъ, если намъ суждено быть разлученными и здсь, и въ небесахъ? Я не совсмъ забыла ваши слова, не такъ ли?

Я помню ихъ, потому что они были произнесены вами, въ мои счастливые дни. Старуха — заболталась я по-старушечьи. Мосье де-Флоракъ зналъ мою исторію съ самаго начала. Не могу ли и сказать, что въ продолженіе столькихъ лтъ я оставалась врною ему и всмъ моимъ обтамъ? Когда придетъ конецъ всеразршающій, я не заплачу. Человкъ можетъ выносить житейскія битвы, но он долги, и изъ нихъ человкъ выходить изувченнымъ, ахъ, скоро ли он кончатся?

Вы возвращаетесь и я привтствую васъ желаніемъ новаго пути. Сколько тутъ эгоизма! У меня есть планъ, который я устроиваю съ какимъ-то удовольствіемъ. Вы знаете, что я полюбила Клэйва, будто роднаго сына. Я скоро подстерегла тайну бднаго молодаго человка, когда онъ былъ здсь, годъ назадъ. Онъ такъ похожъ на васъ, сколько я васъ помню въ старое время. Онъ говорилъ мн, что не иметъ никакой надежды на свою прелестную кузину. Я слышала, что она длаетъ блистательную партію. Мой сынъ Поль былъ вчера на вечер у англійскаго посланника, и поздравлялъ маркиза Фэринтоша. Поль говоритъ, что маркизъ молодъ, красивъ собой, хоть не слишкомъ уменъ, богатъ и гордъ, какъ вс, вс благородные montagnards.

Но я пишу не о маркиз Фэринтош, о женитьб котораго вамъ, безъ сомннія, уже извстно. У меня есть маленькій планъ, можетъ статься, очень безразсудный. Вы знаете, что герцогъ Д’Иври оставилъ меня опекуншей его маленькой дочери Антоанеты, мать которой, эта ужасная женщина, не появляется уже въ обществ. Антоанета — миленькая, добренькая двочка, кроткая и съ любящимъ сердцемъ. Я люблю ее, какъ свою дочь, желаю выростить ее и выдать за Клэйва. Говорятъ, вы воротились богачемъ? Какія пишу я глупости! Въ долгіе, зимніе вечера, въ разлук съ дтьми, давно упорхнувшими изъ материнскаго гнзда, въ обществ одного безмолвнаго старика, я живу толко прошедшимъ, и ласкаю воспоминанія прошедшаго, какъ узникъ ласкаетъ птичку, цвтокъ, въ своей тюрьм. Я была рождена для счастья… Боже мой, я узнала его, узнавъ васъ. Потерявъ васъ, я потеряла мое счастье. Не противъ воли небесъ возстаю я. Самъ человкъ виною всего зла и бдствій, слезъ, можетъ-бытъ, злодяній.

Сватьба молодаго шотландскаго маркиза и прелестной Этели — (я люблю ее, не смотря ни на что, скоро увижусь съ нею и поздравлю ее, знаете ли, я чуть было не помшала этому блистательному браку и сдлала для нашего бднаго Клэйва все, что могла, даже свыше моей обязанности) — сватьба, какъ я слышала, назначена весною, въ Лондон. Вы едва ли будете при церемоніи, онъ, бдный молодой человкъ, наврное не захочетъ быть зрителемъ! Везите его въ Парижъ, пусть онъ ухаживаетъ за моею Антоанетой, везите его въ Парижъ къ доброму его другу, графин Флоракъ.

Я читаю чудеса о его произведеніяхъ въ одномъ англійскомъ журнал, который мн присылается.’

Клэйва не было при отц, когда тотъ получилъ это письмо. Клэйвъ сидлъ въ своей мастерской, и Томасъ Ньюкомъ, чтобъ не встртиться съ сыномъ и придумать лучшій способъ сообщить ему горькую всть, вышелъ со двора, побрелъ по городу и, достигнувъ Глостерской площади, вздумалъ, что онъ давнымъ давно не былъ у мистриссъ Гобсонъ Ньюкомъ и въ миломъ семейств Брэйанстонскаго сквэра — и такъ онъ постучался у дверей Маріи: дочери ея, какъ мы говорили, стали уже взрослыми двушками. Если во все это время имъ читали лекціи, учили ихъ, школили, практиковали надъ глобусами, занимали всевозможными олохіями, какую пропасть он должны были знать! Полковника Ньюкома допустили къ свиданію съ племянницами и совершеннйшею добродтелью, ихъ родительницей. Марія обрадовалась своему шурину и встртила его нжнымъ упрекомъ: ‘Это что значитъ?’ говорили, казалось, ея многозначительные взоры: ‘отчего вы насъ такъ долго забывали? Уже ли вы думаете, что я не могу быть любезною потому только, что я умна, образована и добродтельна, а вы, надо признаться, бдное созданіе, безъ всякого образованія? Но пусть заблудшійся сынъ найдетъ радушный пріемъ у своихъ добродтельныхъ родственниковъ. Садитесь, и закусите съ нами, полковникъ!’ И полковникъ, согласно съ этомъ приглашеніемъ, прислъ къ семейному столу.

Когда завтракъ кончился, мать, которая имла сообщить ему много важнаго, упросила его выйдти въ гостиную, и тамъ произнесла передъ нимъ такое похвальное слово качествамъ своихъ дтей, какое умютъ слагать нжныя родительницы. ‘Он знаютъ и то и другое. Имъ преподаютъ знаменитйшіе профессора, эта несчастная Француженка, которую, можетъ быть, вы помните, mademoiselle Lenoir — замтила Марія, мимоходомъ — оказалась, о ужасъ! вовсе неспособною. Она учила двочекъ самому дурному произношенію, отецъ ея не полковникъ, онъ просто… Но, довольно объ этомъ. Слава Богу, что я развязалась съ этою гадкою женщиной, прежде чмъ мои безцнныя дти узнали, что она такое!’ Затмъ послдовали подробности о совершенствахъ обихъ двочекъ, съ случайными боковыми выстрлами по семейству лэди Анны, слово въ слово — какъ въ старое время.— Отчего вы не привели вашего молодаго человка, котораго я всегда любила какъ сына? За что онъ бгаетъ меня? Отчего Клэйвъ не хочетъ знать своихъ кузинъ? Он вовсе не похожи на другихъ его родственницъ, которыя только и думаютъ о свтскихъ развлеченіяхъ.

— Боюсь, Марія, въ томъ, что вы говорите, слишкомъ много правды, говоритъ со вздохомъ полковникъ, постукивая пальцами по книг, лежащей на стол, и наклонясь, видитъ, что это — толстый, огромный, квадратный, золотообрзный гербовникъ пэровъ, раскрытый на фамиліи Фэринтоши, маркизы. Фергусъ Ангусъ Малькольмъ Мунго Рой, маркизъ Фэринтошъ, графъ Гленливэтскій, Шотландскаго пэрства, онъ же графъ Россмонтскій,— пэрства соединеннаго королевства. Сынъ Ангуса Фергуса Малькольма, графа Гленливетскаго, внукъ и наслдникъ Малькольма Мунго Ангуса, перваго маркиза Фэринтоша и двадцать пятаго графа, и проч., и проч.— Слышали вы новость насчетъ Этели? замчаетъ мистриссъ Гобсонъ.

— Только-что узналъ, говоритъ бдный полковникъ.

— Я получила утромъ письмо отъ Анны, продолжаетъ Марія: разумется, вс въ восторг отъ такой партіи. Лордъ Фэринтошъ богатъ, хорошъ собою, втренъ, говорятъ, не хотла бы я такого жениха для моихъ милыхъ дочерей, но семейство бднаго Брэйана воспитано въ привязанности къ свту и Этель, безъ сомннія, восхищена предстоящей ей перспективой. Я слышала, что кто-то другой былъ не совсмъ равнодушенъ къ Этели. Какъ перенесъ эту новость бдный Клэйвъ, дорогой мой полковникъ?

— Онъ давно ожидалъ этого, говоритъ Томасъ Ньюкомъ, вставая: я оставилъ его, веселаго, за завтракомъ.

— Посылайте его къ намъ, негоднаго мальчика! восклицаетъ Марія: мы не измняемся, помнимъ старое — для насъ онъ всегда пріятный гость!— И съ этимъ подтвержденіемъ извстія, полученнаго отъ графини Флоракъ, полковникъ уныло побрелъ домой.

Теперь Томасу Ньюкому предстояло извстить сына: Клэйвъ вынесъ ударъ съ такою твердостью, что друзьямъ его и всмъ близкимъ оставалось только удивляться его мужеству. Онъ говорилъ, что давно ждалъ этой всти, что уже нсколько мсяцевъ, Этель приготовила его къ тому. При тхъ особенныхъ обстоятельствахъ, въ какихъ она находилась, ей нельзя было, по его мннію, поступать иначе, какъ она поступала. Тутъ онъ передалъ полковнику сущность разговора, который молодые люди вели между собой, нсколько мсяцевъ назадъ, въ саду графини Флоракъ.

Отецъ Клэйва не сказалъ ему ни слова о напрасныхъ переговорахъ съ Бэрнсомъ Ньюкомомъ. Не къ-чему было вспоминать объ нихъ въ настоящее время, но гнвъ полковника на племянника разразился въ разговор со мною, — наперстникомъ отца и сына въ этомъ дл. Съ того самого несчастнаго дня, когда Бэрнсъ заблагоразсудилъ дать полковнику ложный адрессъ лэди Кью, негодованіе Томаса Ньюкома возрастало ежеминутно. Однако жь, онъ нсколько времени сдерживалъ свой гнвъ, послалъ къ лэди Анн коротенькое поздравленіе съ партіей, которую, какъ онъ слышалъ, выбрала миссъ Ньюкомъ, а на сентиментальное посланіе графини Флоракъ написалъ отвтъ, который не сохранился, и въ которомъ онъ, между прочимъ, просилъ графиню сдлать выговоръ миссъ Ньюкомъ за то, что она не отвчала на его письмо, и не извстила старика дядю о предполагаемомъ брак.

На это посланіе, Этель написала короткій, торопливый отвтъ, слдующаго содержанія:

‘Вчера я видла графиню Флоракъ на вечер у ея дочери, и она передала мн что вы писали. Да, всть, которую вы узнали отъ графини Флоракъ и на Брэйанстонскомъ сквер совершенно справедлива. Я не хотла писать вамъ объ этомъ сама, такъ-какъ я знаю, что тотъ, кого я люблю, какъ брата, гораздо больше чмъ брата, былъ бы огорченъ этою встью. Онъ знаетъ, что я исполняю свой долгъ, онъ знаетъ, почему я поступила такъ, а не иначе. Помилуй, Боже, его и дорогаго его отца.

Какое это письмо, на которое я будто-бы не отвчала? Грандмаманъ вовсе не знаетъ объ немъ. Мама прислала мн въ пакет то, которое вы писали къ ней, но тутъ не было никакого письма отъ T. Н. къ искренно-любящей его

Э. Н.’

Улица Риволи. Пятница.

Этого было слишкомъ много, и чаша негодованія Томаса Ньюкома переполнилась. Бэрнсъ солгалъ насчетъ пребыванія Этели въ Лондон.

Бэрнсъ лгалъ, когда говорилъ, что онъ исполнилъ порученіе, данное ему дядей, Бэрнсъ не посылалъ письма, которое онъ получилъ для отправленія по адресу. Съ этими обвиненіями, не требовавшими, по мннію полковника, дальнйшихъ доказательствъ, онъ предсталъ предъ виновнаго.

Томасъ Ньюкомъ ршился высказать всю правду, гд бы онъ ни встртилъ Бэрнса: на ступеняхъ ли церкви, на плитахъ ли биржи, въ газетной ли комнат Бэйса, въ вечернее время, когда тамъ бываетъ толпа любопытныхъ, Томасъ Ньюкомъ твердо ршился обличить и проучить внука своего отца. Съ письмомъ Этели въ карман, онъ отправился въ Сити, пробрался въ заднюю комнату Гобсонова банка, и сначала почувствовалъ-было досаду, найдя тамъ одного Гобсона за чтеніемъ газеты. Полковникъ выразилъ своему сводному брату желаніе видть сэра Бэрнса Ньюкома.— Сэръ Бэрнсъ еще не возвращался. Вы слышали о свадьб? говоритъ Гобсонъ: новость важная для сэра Бэрнса, не правда ли? Глава дома гордится этимъ, какъ павлинъ. Сказалъ, что детъ къ брилліангщикамъ Самуиламъ, чтобъ заказать необыкновенно богатый подарокъ для сестры. Славно быть дядюшкой маркиза, не такъ ли, полковникъ? Я ни за что не отдамъ дочерей иначе, какъ за герцога. Знаю, кто остался съ носомъ. Но молодые люди переносчивы, и Клэйвъ, наврное, не умретъ отъ этого удара.

Пока Гобсонъ Ньюкомъ длалъ эти сатирическія и шуточныя замтки, сводный его братъ ходилъ взадъ и впередъ по комнат, поглядывая черезъ стеклянную перегородку въ контору, гд усердные молодые конторщики сидли за своими кассовыми книгами. Наконецъ онъ вскрикнулъ: ‘ахъ!’ какъ-будто отъ удовольствія. Дйствительно, онъ увидалъ, что въ контору вошелъ сэръ Бэрнсъ Ньюкомъ.

Баронетъ остановился, переговорилъ съ конторщикомъ, и потомъ вошелъ въ комнату, въ сопровожденіи этого молодаго человка. Бэрнсъ старался улыбнуться, увидя дядю, и протянулъ руку полковнику, но полковникъ об руки закинулъ назадъ, при чемъ та, въ которой онъ держалъ бамбуковую трость, судорожно дрожала. Бэрнсъ догадался, что полковникъ знаетъ все.

— Я хотлъ-было писать къ вамъ сегодня утромъ, чтобъ сообщить вамъ всть, которую… которую мн прискорбно вамъ высказать.

— Этотъ молодой человкъ — одинъ изъ вашихъ конторщиковъ? спросилъ Томасъ Ньюкомъ вжливо.

— Да, мистеръ Болтби, тотъ самый, который ведетъ вашъ счетъ. Это — полковникъ Ньюкомъ, мистеръ Болтби, говоритъ сэръ Бэрнсъ, съ какою-то нершимостью.

— Мистеръ Болтби, братъ Гобсонъ, вы слышали, что говорилъ сейчасъ сэръ Бэрнсъ Ньюкомъ на счетъ одной всти, которую ему прискорбно сообщить мн?

При этомъ прочіе три джентльмена взглянули другъ на друга съ недоумніемъ.

— Позвольте мн сказать въ вашемъ присутствіи, что я не врю ни одному слову сэра Бэрнса Ньюкома, когда онъ говоритъ, что ему прискорбно сообщить мн извстную всть. Онъ лжетъ, мистеръ Болтби, онъ очень радъ. Я ршился: въ какомъ бы обществ не нашелъ его, при первой съ нимъ встрч — придержите языкъ, сэръ: вы можете говорить потомъ и лгать сколько душ угодно, когда я кончу — я ршился, говорю, при первомъ случа высказать сэру Бэрнсу Ньюкому, что онъ лжецъ и обманщикъ. Онъ беретъ письма для отсылки и удерживаетъ ихъ у себя. Сломали вы печать, сэръ? Въ моемъ письм къ миссъ Ньюкомъ не заключалось ничего, что бы слдовало утаивать. Онъ разсказываетъ мн, что извстныя особы не въ город, тогда какъ, отобдавъ у меня, отправляется къ нимъ въ ближайшую улицу, и я вижу ихъ своими глазами черезъ полчаса посл того, какъ онъ лгалъ мн на счетъ ихъ отсутствія.

— Чортъ побери, убирайтесь! что вы здсь глазете! кричитъ сэръ Бэрнсъ конторщику: постойте, Болтби, — Полковникъ Ньюкомъ, если вы не выйдете изъ этой комнаты, я…

— Вы позовете полицейскаго. Посылайте за нимъ, и я скажу лорду-мэру, что думаю о сэр Бэрнс Ньюком, баронет. Мистеръ Болтби, увидимъ мы констэбля?

— Сэръ, вы человкъ старый и братъ моего отца, иначе, будьте уврены, и бы…

— Что бы вы сдлали, сэръ? Честное слово, Бэрнсъ Ньюкомъ, (тутъ об руки полковника и бамбуковая трость показались изъ-за спины и выдвинулись впередъ), посл этой угрозы, если бъ вы не были внукомъ моего отца, я бы схватилъ васъ за воротъ, да отдулъ бы этой палкой, въ присутствіи вашихъ конторщиковъ. Повторяю вамъ, сэръ, что я признаю васъ виновнымъ въ коварств, вроломств и низости, и если увижу васъ въ Бэйсовомъ клуб, скажу то же самое вашимъ знакомымъ изъ Вестъ-Энда. Человкъ, низкій какъ вы, сэръ, заслуживаетъ извстности: я постараюсь обличить честнымъ людямъ вашъ характеръ. Мистеръ Болтби, не угодно ли вамъ будетъ закончить мой счетъ? Сэръ Бэрнсъ Ньюкомъ, изъ опасенія горестныхъ для меня послдствій, я прошу васъ остерегаться меня, — И полковникъ принялся крутить усы, зловще размахнулся палкой, и Бэрнсъ невольно попятился изъ описываемаго ею опаснаго круга.

Что думалъ мистеръ Болтби объ этой необычайной сцен, въ которой хозяинъ его игралъ такую жалкую роль? разсказалъ ли онъ объ ней другимъ служащимъ при контор братьевъ Гобсоновъ, или осторожно промолчалъ?— наврное не знаю, не имя средствъ слдовать дале за мастеромъ Болтби. Онъ вскор оставилъ свою конторку у братьевъ Гобсоновъ и это обстоятельство дало намъ поводъ предполагать, что, по мннію Бэрнса, мистеръ Болтби пересказалъ всмъ своимъ товарищамъ о ссор между дядей и племянникомъ. Отъ этого Бэрнсу, разумется, было не легче. Гобсонъ Ньюкомъ, безъ сомннія, радовался непріятному случаю съ Бэрнсомъ, который въ послднее время былъ въ отношеніи къ простаку-дяд непомрно дерзокъ и повелителенъ, между-тмъ какъ, посл вышеупомянутаго свиданія съ полковникомъ, онъ сталъ кротче и мягче въ обращеніи, и долго-долго не говорилъ ни одного грубаго слова. Я даже боюсь, не разгласилъ ли Гобсонъ объ этомъ происшествіи самой мистриссъ Гобсонъ и на Брэйанстонсконъ сквер, такъ-какъ Самуэль Ньюкомъ, поступившій теперь въ Кембриджскій университетъ, сталъ называть баронета просто Бэрнсомъ, спрашивалъ о Клар и Этели, и едва поминалъ о Бэрнс.

Разумется, исторія не разгласилась у Бэйса, разумется, Томъ Ивсъ ничего не зналъ объ ней и не говорилъ, чтобы сэра Бэрнса поколотили до синяковъ. Не получивъ отъ комитета удовлетворенія въ жалоб на клубную кухню, сэръ Бэрнсъ Ньюкомъ пересталъ бывать у Бэйса, и въ исход года исключилъ свое имя изъ списка членовъ клуба.

Сэръ Бэрнсъ, застигнутый утромъ врасплохъ и не приготовленный къ экспромптному отвту на слова и палку полковника, не могъ оставить этого случая безъ протеста, и сочинилъ письмо, которое Томасъ Ньюкомъ хранилъ вмст съ прочими, упоминаемыми составителемъ настоящей лтописи. Вотъ оно:

Бельгрэвъ, 16 Февраля, 18…

‘Полковнику Ньюкому, конфиденціально.

‘Сэръ! Неимоврная дерзость и наглость вашего сегодняшняго поведенія, внушенная какими бы то ни было побужденіями или недоумніями со стороны вашей, не можетъ быть пройдена безъ нкоторыхъ объясненій съ моей стороны. Я представлялъ на судъ знакомаго мн военнаго же, какъ вы, человка, т слова, которыми вы оскорбили меня сегодня утромъ въ присутствіи моего товарища и одного изъ моихъ конторщиковъ. Мой знакомый того мннія, что, принявъ въ соображеніе родство, по несчастію существующее между нами, я долженъ предать забвенію обиды, за которыя, какъ вы сами знали, произнеся ихъ, я не могу требовать отъ васъ удовлетворенія.’

— Тутъ есть немного правды, сказалъ полковникъ: ему нельзя драться, вы знаете, но онъ такой лжецъ, что я не могъ не высказать ему моихъ мыслей.

‘Изъ вашихъ неприличныхъ словъ, которыя вы позволили себ употребить въ отношеніи къ безоружному, я догадался объ основаніи одного изъ вашихъ нелпыхъ противъ меня обвиненій, я обманулъ васъ, сказавъ, что родственница моя, лэди Кью, въ провинціи, тогда какъ она дйствительно была въ своемъ дом въ Лондон.

‘На вздорное обвиненіе отвчаю безъ запинки: я виноватъ. Почтенная дама, о которой идетъ рчь, была въ Лондон проздомъ, и желала, чтобъ ея никто не безпокоилъ. По желанію этой особы, я тогда сказалъ, что ея нтъ въ город, и при этихъ же обстоятельствахъ, не запинаясь, готовъ и теперь сказать то же самое. Ваше малое знакомство съ упомянутой особой не давало вамъ права навязываться къ ней съ визитомъ, что безъ сомннія вы знали бы, если бъ были боле знакомы съ обычаями того круга, къ которому она принадлежитъ.

‘Какъ честный человкъ, объявляю, что я передалъ ей то, что общалъ передать ей отъ васъ, и отправилъ письмо, которое вы мн доврили, обвиненія же, которыя вамъ угодно было взвести на меня, я отвергаю съ презрніемъ и негодованіемъ, съ какимъ принимаю ваши слова и угрозы, которыя вы позволили себ употребить.

‘Наши книги показываютъ итогъ вашего кредита фунтами стерлинговъ, шиллинговъ и пенсовъ, вы будете такъ добры, что, при первомъ удобномъ для васъ случа, переведете его отъ насъ, такъ-какъ всякія между нами отношенія естественно должны съ-этихъ-поръ прекратиться между вами и

вашимъ, и проч.
Б. Ньюкомомъ Ньюкомскимъ.’

— Онъ старается взвалить всю вину на васъ и оправдаться, замтилъ мистеръ Пенденнисъ полковнику, который показывалъ ему высокопарное письмо.

— И усплъ бы, если бъ я врилъ хоть единому слову, возразилъ мой другъ, спокойно покручивая сдые усы: если бъ мы стали говорить то и то, и уличать меня въ ложныхъ противъ васъ обвиненіяхъ, я закричалъ бы виноватъ и принялся бы усерднйше просить прощенія. Но, какъ и совершенно убжденъ, что каждое слово этого человка — ложь, къ чему поведутъ вс его доводы и доказательства? Я не поврю ему, хоть бы онъ представилъ въ свидтели двадцать другихъ лжецовъ и самъ сталъ бы лгать до упаду. Хотлъ бы я знать, кто этотъ военный, знакомый сэра Бэрнса?

— Военный знакомый Бэрнса былъ нашъ добрый пріятель генералъ сэръ Джорджъ Туфто, командоръ ордена Бани, который вскор потомъ говорилъ съ полковникомъ о ссор.

— Бэрнсъ поступилъ какъ слдуетъ, думалъ я сначала. Вы такъ обидли его, и притомъ, передъ фронтомъ его полка, что невозможно было перенести оскорбленія, и когда онъ, чуть не со слезами на глазахъ, жаловался, что родство не позволяетъ ему вызвать васъ на дуэль, я поврилъ ему! Только во второмъ случа Бэрнсъ показалъ, что онъ бездльникъ.

— Въ какомъ второмъ случа? спросилъ Томасъ Ньюкомъ.

— Такъ вы не знаете? Хи, хи, хи! да это преинтересная вещь! восклицаетъ сэръ Джорджъ. Вотъ въ чемъ дло, сэръ: два дня спустя посл вашей ссоры, онъ приходитъ ко мн съ другимъ письмомъ и лицомъ, вытянутымъ какъ морда у моей кобылы. Письмо это, Ньюкомъ, было отъ вашего молодаго человка. Ба, да вотъ и оно!

И изъ-за пазухи, подбитой ватою, генералъ сэръ Джорджъ Туфто вытаскиваетъ бумажникъ, а изъ бумажника письма, съ надписью: ‘Отъ Клэйва Ньюкома, эсквайра, къ сэру Бэрнсу Ньюкому, б. Ньюкомскому.’ — Ясно, что отъ вашего сынка, полковникъ. Да, отъ него! и военный человкъ салютовалъ Клэйва залпомъ разныхъ восклицаній.

И полковникъ, хавшій на кон подл кавалерійскаго генерала, прочелъ слдующее:

‘Сэръ! Сегодня утромъ, полковникъ Ньюкомъ показывалъ мн письмо за вашею подписью, въ которомъ вы утверждаете: 1) что полковникъ Ньюкомъ произнесъ противъ васъ дерзкую клевету, 2) что полковникъ Ньюкомъ позволилъ себ эту дерзость потому только, что вы не можете требовать отъ него удовлетворенія за его обвиненія въ обман и вроломств, по родственнымъ между вами связямъ.

‘Ваши слова явно заставляютъ предполагать, что полковникъ Ньюкомъ поступилъ съ вами неблагородно и какъ трусъ.

‘Такъ какъ никакія уваженія не препятствуютъ намъ встртиться — гд и какъ вамъ угодно — я съ своей стороны прошу у васъ позволенія подтвердить, что я вполн соглашаюсь съ полковникомъ Ньюкомомъ и убжденъ, что вы поступили низко и вроломно, и что обвиненіе въ трусости, которое вы осмлились взвести на джентльмена испытанной честности и мужества, составляетъ новую, ни на чемъ не основанную и низкую клевету съ вашей стороны.

‘Надюсь, что вы не откажете обратить подателя этой записки, друга моего, мистра Джорджа Уаррингтона, къ тому военному, съ которымъ вы совщались насчетъ справедливыхъ обвиненій полковника Ньюкома. Въ ожиданіи скораго отвта,

прошу считать меня, сэръ,
Вашимъ покорнйшимъ слугой,
Клэйвъ Ньюкомъ.’

‘Сэру Бэрнсу Ньюкому Ньюкомскому, баронету, члену парламента, и проч.’

— Экой я безтолковый человкъ! вскрикнулъ полковникъ, съ радостью на лиц: мн и въ голову не приходило, чтобы мой юноша принялъ участіе въ этомъ дл. Я показалъ ему письмо его кузена случайно, кажется, чтобъ позабавить его, такъ-какъ онъ въ послднее время страхъ-какъ горевалъ о своей неудач. Юноша, какъ видно, вспылилъ и послалъ ему вызовъ. Помнится, онъ пришелъ на другое утро къ завтраку необыкновенно оживленнымъ. И такъ, вы говорите, генералъ, что баронету не понравилось посланьеце?

— И очень: мн никогда не доводилось видть такого жалкаго труса. Сначала я хотлъ-было поздравить его, думая, что онъ радъ вызову вашего сына, какъ былъ бы радъ всякой въ наше время. Но, чортъ возьми, я ошибся въ своемъ молодц. Онъ пустился въ какую-то околесицу о томъ, какъ вы желали женить вашего сына на его сестр, этой красавиц хуже демона, которая выходитъ за-мужъ за молодаго Фэринтоша, какъ вы пришли въ ярость отъ неудачи въ своихъ предположеніяхъ, и какія можетъ повлечь для миссъ Ньюкомъ непріятности дуэль между родственниками, хотя я старался объяснить ему, что непріятности эти можно отклонить, не вмшивая имени молодой лэди. Чортъ возьми, сэръ Бэрнсъ, говорю я: мн помнится, какъ этотъ молодецъ, когда ему было лтъ пятнадцать, бросилъ вамъ въ лицо стаканъ съ виномъ! Мы взвалимъ дуэль на эту исторію и будемъ говорить, что между вами старинная вражда.— Бэрнсъ поблднлъ, какъ полотно, и сказалъ, что вашъ сынъ ужь извинялся передъ нимъ за этотъ стаканъ.

— Такъ, сказалъ полковникъ съ досадой: мой сынъ извинялся за стаканъ съ виномъ. Любопытно, что мы не терпли Бэрнса съ первой минуты, какъ мы съ нимъ встртились.

— И такъ, Ньюкомъ, продолжалъ сэръ Джорджъ,— между-тмъ какъ горячій конь подъ нимъ забрыкалъ и началъ выдлывать курбеты, выказывая при этомъ случа молодецкую посадку подбитаго ватой воина:— тише, старая! тише, моя дорогая!… Итакъ, сэръ, когда этотъ трусъ поджалъ хвостъ, я сказалъ ему: Чортъ возьми, сэръ, если я вамъ не нуженъ, зачмъ же вы посылали за мной, чортъ возьми? Вчера вы толковали, будто готовы откусить носъ полковнику, и сегодня, когда сынъ предлагаетъ вамъ всевозможное удовлетвореніе, вы, сэръ, чортъ возьми, боитесь драться съ нимъ. По моему мннію, вамъ лучше всего послать за полиціей. Вамъ нуженъ констэбль.— И съ этими словами я сдлалъ направо-кругомъ и оставилъ его. Нашъ молодецъ, вечеромъ того же дня, отправился въ Ньюкомъ.

— Генералъ, миролюбиво замтилъ полковникъ: трусъ не можетъ придать себ храбрости, какъ не можетъ прибавить себ роста ни на полвершка.

— Такъ зачмъ же этотъ трусишко посылалъ за мной? крикнулъ генералъ сэръ Джорджъ Туфто громко и ршительно.— Затмъ оба воина разстались.

Когда полковникъ пріхалъ домой, мистеръ Уаррингтонъ и мистеръ Пенденнисъ были у Клэйва, и вс трое сидли въ мастерской молодаго человка. Мы знали, что Клэйвъ горюетъ и употребляли вс усилія, чтобъ развеселить его и утшить. Вошелъ полковникъ. Былъ темный Февральскій вечеръ, въ мастерской горлъ газъ. Клэйвъ сдлалъ эскизъ на тему слдующихъ прелестныхъ стиховъ Скотта, которые такъ нравились мн и Джорджу:

He turned hie charger as he spake,

Beside the river shore,

He gave his bridle-rein а shake,

With adieu for evermore,

My dear!

Adieu for evermore! *

* Сказавъ, поворотилъ коня

На берегу рки,

Уздечкой дернулъ, и примолвилъ:

Прости на вкъ,

Моя милая.

Прости на вкъ!

Томасъ Ньюкомъ погрозилъ Уаррингтону, подошелъ къ эскизу и посмотрлъ, Джорджъ и я запли:

Adieu for evermore,

My deer!

Adieu for evermore!

Отъ эскиза доброй старикъ полковникъ обратился къ художнику и посмотрлъ на него съ выраженіемъ неизъяснимой любви, положилъ руку на плечо къ сыну, улыбнулся и погладилъ свтлые усы Клэйва.

— И… и Бэрнсъ не присылалъ отвта на твое письмо? сказалъ онъ медленно.

Клэйвъ разразился хохотомъ, похожимъ на стонъ. Онъ схватилъ отца за об руки. Дорогой, любезный батюшка! говоритъ онъ: что за милый, что за добрый вы старикъ!… Глаза у меня такъ заволокло слезами, что я едва могъ видть, какъ обнимались отецъ съ сыномъ.

LIV.
Съ трагическимъ окончаніемъ.

На вопросъ, предложенный отцемъ въ предъидущей глав, Клэйвъ отвчалъ тмъ, что вынулъ изъ-за закраины своего мольберта смятую бумагу, на которой было написано возраженіе сэра Бэрнса Ньюкома на вжливый вызовъ кузена.

Сэръ Бэрнсъ Ньюкомъ писалъ, что, по его мннію, въ непріятной и прискорбной для него ссор, въ которой мистеръ Клэйвъ желалъ принять личное участіе, вовсе нтъ никакой нужды прибгать къ посредничеству знакомаго, что причины, воспрепятствовавшія сэру Бэрнсу требовать отъ полковника Ньюкома удовлетворенія за постыдный и неприличный джентльмену поступокъ, прилагаются въ равной мр, какъ извстно мистеру Клэйву Ньюкому, и къ нему самому, что, въ случа дальнйшихъ оскорбительныхъ поступковъ или насилія, онъ, сэръ Бэрнсъ, вынужденъ будетъ прибгнуть къ полицейской защит, что онъ предполагаетъ немедля оставить Лондонъ, и наврное не отложитъ своего отъзда въ слдствіе нелпыхъ и неумстныхъ требованій мистера Клэйва Ньюкома, что, наконецъ, онъ желаетъ развязаться съ ненавистнымъ для него дломъ и человкомъ, съ которымъ онъ старался быть въ хорошихъ отношеніяхъ и отъ котораго, съ самыхъ юныхъ лтъ, сэръ Бэрнсъ Ньюкомъ не видалъ ничего, кром дерзости, непріязни и недоброжелательства.

— Его опасно оскорблять, замтилъ мистеръ Пенденнисъ: мн кажется, Клэйвъ, что онъ не забылъ еще стакана бордосскаго.

— Нтъ, возразилъ Клэйвъ: вражда началась гораздо раньше: Бэрнсъ хотлъ меня побить, когда я былъ еще ребенкомъ, а я не поддался — и ему самому больно досталось отъ меня.

— Прости меня, Господи, вскричалъ полковникъ: я всегда смотрлъ на этого человка, какъ на врага, и теперь на душ у меня стало легче, когда началась открытая война. Съ моей стороны было какимъ-то лицемріемъ — жать ему руку, сть за его столомъ. Если я доврялъ ему что-нибудь, такъ наперекоръ своему инстинкту: противъ этого чувства я боролся цлыхъ десять лтъ, воображая, что оно просто — слпой предразсудокъ и что его должно мн заглушить.

— Зачмъ заглушать подобные инстинкты? спрашиваетъ мистеръ Уаррингтонъ: зачмъ избгать ненависти къ тому, что всмъ ненавистно, и презрнія къ тому, что низко? Сколько могу судить по словамъ друга Пена и по доходившимъ до меня другимъ слухамъ, вашъ почтеннйшій племянникъ — самый отвратительный изъ всхъ негодяевъ, пресмыкающихся на земл. Добро, кажется, лежитъ вн его сферы, и далеко отъ его помысловъ. Онъ жалитъ всякого, къ кому приближается, и, если ласкается къ кому, такъ потому только, что видитъ въ немъ орудіе къ достиженію какихъ-нибудь низкихъ цлей. Съ-тхъ-поръ, какъ вниманіе мое обращено на эту тварь, я наблюдалъ его продлки съ любопытствомъ и изумленіемъ. Можно ли, Пенъ, сравнивать съ бездльниками, существующими въ природ, тхъ негодяевъ, которыхъ вы, сочинители романовъ, выставляете въ своихъ книгахъ? Этотъ человкъ приступаетъ къ каждому изъ своихъ житейскихъ длъ съ природною наклонностью къ темному и злому Я увренъ, что онъ столько же чувствуетъ раскаяніе въ своихъ гадкихъ длахъ, какъ кошка, которая убгаетъ съ украденной котлеткой. Онъ соблазнилъ бдную двушку въ сел, гд родился его отецъ — не натурально ли это? бросилъ ее съ дтьми — разв вы не узнаете тутъ этого звря? женился по разсчету — можете ли вы ожидать отъ него чего другаго?— приглашаетъ лорда Гэйгета въ свой домъ, за то, что лордъ иметъ значительные капиталы въ его банк…. Сэръ, еслы только чья-нибудь пята не раздавитъ его на дорог — нтъ высоты, на которую бы не всползъ этотъ червь. Я впередъ вижу, какъ сэръ Бэрнсъ Ньюкомъ преуспваетъ. Я не сомнваюсь, что онъ умретъ огромнымъ капиталистомъ. Ему поставятъ мраморный монументъ, надъ гробомъ его произнесутъ трогательную рчь. Я пролью слезы умиленія надъ могилой барона Ньюкома, виконта Ньюкома, графа Ньюкома… и дти, которыхъ онъ бросилъ, и которыя, впослдствіи времени будутъ отправлены благодарной націей въ Новый Южный Валлисъ, съ гордостью скажутъ своимъ собратіямъ — ссыльнымъ: Да, графъ былъ нашъ достопочтенный родитель.

— Значитъ, онъ такимъ ужь родился, мистеръ Уаррингтонъ, говоритъ полковникъ, покачивая головой: я однако жь не слыхалъ исторіи о покинутыхъ дтяхъ.

— Гд же вамъ было слышать, простодушнйшій изъ людей? восклицаетъ Уаррингтонъ. Я самъ не люблю подслушивать скандалзныя исторіи, но эту исторію я узналъ отъ земляка сэра Бэрнса Ньюкома. Мистеръ Баттерсъ, редакторъ Ньюкомскаго Индепендента,— мой почтенный кліентъ. Онъ прізжалъ въ Лондонъ прошедшей весной и разсказалъ мн этотъ анекдотъ, предполагалъ даже потшить ньюкомскаго представителя, тиснувъ анекдотецъ въ своей газет. Такой родъ сочиненій не въ моемъ характер, и я, изъ уваженія къ вамъ и вашему молодому человку, много спорилъ съ мистеромъ Баттерсомъ, и наконецъ убдилъ его не печатать этой исторіи. Вотъ какимъ-образомъ я узналъ ее.

Я сидлъ съ полковникомъ, вечеромъ, когда онъ простодушно разсуждалъ о разсказ Уаррингтона и о приключеніяхъ сэра Бэрнса. Онъ говорилъ, что братъ его, Гобсонъ, былъ у него на другой день утромъ, посл спора, и снова старался оправдать поведеніе Бэрнса, при чемъ, съ своей стороны, уврялъ брата въ душевномъ къ нему благорасположеніи.— ‘Между нами, молодой баронетъ ведетъ себя иногда слишкомъ заносчиво, и я на васъ не въ притязаніи за то, что вы его проучили. Но вы поступили съ нимъ черезъ-чуръ сурово, полковникъ, ршительно сурово.’ — Знай я эту исторію о покинутыхъ дтяхъ, я задалъ бы ему урокъ еще сурове, сэръ, говоритъ Томасъ Ньюкомъ, покручивая усы:— но брату моему нтъ никакого дла до нашей ссоры, и онъ очень основательно не желалъ вмшиваться въ нее. Мистеръ Гобсонъ заботится о выгодахъ банка, продолжалъ мой другъ:— онъ принесъ мн счетъ частному моему кредиту, который, какъ само-собой разумется, не могъ доле оставаться у него въ контор, посл ссоры моей съ Бэрнсомъ, но счетъ индйскаго банка — счетъ довольно значительный — онъ не находилъ нужнымъ исключать изъ книгъ конторы, да и въ-самомъ-дд, къ чему бы это длать? Такимъ-образомъ, то, что касается до меня только частію остается тамъ, гд было, и братъ Гобсонъ и я останемся по-прежнему друзьями.

— Мн кажется, Клэйву стало гораздо лучше съ-тхъ-поръ, какъ онъ вышелъ изъ сомнительнаго положенія: говоритъ о замужств Этели хладнокровне и снисходительне, чмъ я самъ, и изъ гордости не хочетъ показывать унынія. Но я знаю, что онъ страдаетъ въ душ, хотя ничего не говоритъ, онъ довольно охотно согласился предпринять небольшую поздку, Артуръ, чтобъ не быть здсь во время свадьбы. Мы подемъ въ Парижъ… не знаю, куда еще. Несчастья, какъ ни тяжело переносить ихъ, приносятъ намъ и пользу въ нкоторомъ отношеніи: они соединяютъ людей, любящихъ другъ — друга. Мн кажется, будто сынъ больше сблизился со мной и больше сталъ любить старика-отца, чмъ было прежде.— Вскор посл этого разговора, наши друзья разстались.

Иностранный министръ, занимавшій домъ лэди Анны Ньюкомъ въ Паркъ-Лэн, былъ отозванъ, въ опустлый домъ переселилась на этотъ сезонъ, обильный событіями, хозяйка съ своимъ семействомъ, и снова увидала себя въ скучной столовой, подъ портретомъ покойнаго сэра Брэйана. Въ дом нсколько возобновились блескъ и гостепріимство прежнихъ дней: у лэди Анны назначались иногда собранія, и, между прочими празднествами, былъ данъ прекрасный балъ, на этомъ бал миссъ Алиса, вторая посл миссъ Этели, дочь лэди Анны, впервые появилась въ свтъ, которому потомъ она была представленіе маркизою Фэринтошъ. Безъ сомннія, вс маленькія сестры радовались, что прекрасная Этель скоро будетъ прекрасною маркизою, которая, по мр подрастанія ихъ, будетъ знакомить ихъ по-одиначк съ любезными молодыми графами, герцогами и маркизами, когда он захотятъ выходить замужъ и носить титулы и брилліанты. На бал у лэди Анны я видлъ моего знакомаго, молодаго Ммфорда, который въ октябр поступалъ въ оксфордскій университетъ и готовился оставить Рогби, гд былъ первымъ ученикомъ: Ммфордъ съ неудовольствіемъ смотрлъ, какъ миссъ Алиса, танцуя, кружилась по залу, въ объятіяхъ виконта Бстингтона — миссъ Алиса, съ чьей мамашей онъ часто пилъ чай въ Рогби, и изъ-за которой Ммфордъ писалъ стихи за Альфреда Ньюкома и спускалъ ему разныя шалости. Бдный Ммфордъ! онъ грустно ходилъ по залу подъ покровительствомъ Альфреда, ученика четвертаго класса: ни одной души не зналъ онъ въ этомъ шумномъ лондонскомъ танцовальномъ зал, юное лицо его было бло, какъ большой блый бантъ, два часа назадъ повязанный въ магазин съ такимъ судорожнымъ біеніемъ сердца!

Съ этими мальчиками, украшенный такимъ же великолпнымъ бантомъ, расхаживалъ молодой Самъ Ньюкомъ, бгая отъ своей сестры и мамаши. Мистеръ Гобсонъ, но случаю настоящаго празднества, надлъ чистыя перчатки. Самуэль пялилъ глаза на всхъ нобельмэновъ, добился, чтобъ его представили Фэринтошу и, съ замчательною развязностью поздравилъ милорда, и потомъ принялся бродить по комнатамъ, неотвязчиво держась за полу Альфреда.— Говорю теб, не зови меня Алемъ, слышалъ я, какъ мистеръ Альфредъ выговаривалъ своему кузену. Увидя мое лицо, мистеръ Самуэль подбжалъ ко мн и стадъ навязываться съ знакомствомъ. Онъ сдлалъ мн честь и сказалъ, что, по его мннію, Фэринтошъ ужасно гордъ. Даже моя жена не могла удержаться, чтобъ не назвать мистера Сама несчастнйшимъ созданіемъ.

Такимъ-образомъ, для юнаго Альфреда, для его братьевъ и сестеръ, которые могутъ со временемъ нуждаться въ помощи и покровительств, Этель готовилась отказаться отъ своей свободы, можетъ-быть, даже сердечной привязанности, и отдать свою жизнь извстному намъ нобельмэну. Мы смотрли на нее, какъ на двушку, которая жертвуетъ собой своему семейству, и жертва ея придавала ей грустную занимательность въ нашихъ глазахъ. Жена моя и я наблюдала, какъ она, задумчивая и прекрасная, исполняя обязанность хозяйки дома, ходила по комнатамъ, раскланиваясь съ гостями, благодарила за привтствія, говорила то съ тмъ, то съ другою, съ благородными родственниками благороднаго лорда, съ самимъ лордомъ, котораго слушала съ какимъ-то почтеніемъ и по временамъ томно улыбалась, когда онъ заводилъ рчь. Одна лэди за другой, изъ клана и родни милорда, поздравляли двушку и ея довольную мамашу. Старая лэди Кью сіяла, если только можно назвать сіяніемъ взгляды ея потухшихъ отъ старости глазъ. Она сидла особо, въ маленькой комнат, и туда приходили гости, чтобъ сказать ей какую-нибудь обычную любезность. Неохотно вошелъ я къ этой барын, ведя жену подъ руку: лэди Кью покосилась на меня черезъ свой костыль, и не показала вида, что узнаетъ меня. Какое страшное лицо у этой старухи! шепнула мн Лаура, когда мы удалились изъ мрачнаго ея присутствія.

И сомнніе, по всегдашней привычк, также шепнуло мн на ухо вопросъ: для однихъ ли только братьевъ и сестеръ миссъ Этель жертвуетъ собой? Не для титула ли, не для торжества ли и великолпныхъ домовъ?— Когда два побужденія могутъ дйствовать на нашего друга, мы, безъ сомннія, должны врить въ лучшее, пока не убдимся въ противномъ, говоритъ Лаура, но… но я рада, что Клэйвъ не женится на ней: бдный молодой человкъ не былъ бы съ нею счастливъ. Она принадлежитъ большому свту, она провела въ немъ всю свою жизнь, и Клэйвъ вступилъ бы въ свтъ, вроятно, въ ея свит, а вы знаете, сэръ, не хорошо, если мы выше своихъ мужей, прибавляетъ Лаура, длая реверансъ.

Тутъ она объявила, что въ комнатахъ несносно жарко, въ самомъ же дл, ей хотлось хать домой, къ ребенку. При выход, мы увидли сэра Бэрнса Ньюкома, который усердно улыбался, ухмылялся, раскланивался, середи самаго оживленнаго разговора съ сестрой и лордомъ Фэринтошемъ. Мимо сэра Бэрнса мелькнулъ генералъ-лейтенантъ сэръ Джорджъ Туфто, командоръ ордена Бани, и, догадавшись, кому наступилъ на ногу, проворчалъ ‘Гм, прошу извиненія!’ потомъ, повернувшись къ Бэрнсу спиной, началъ поздравлять Этель и маркиза.— Имлъ честь служить съ вашимъ батюшкой въ Испаніи, очень радъ познакомиться съ вами, милордъ, говоритъ сэръ Джорджъ. Этель кланяется намъ, когда мы выходимъ изъ комнаты, и мы боле не слышимъ разговора сэра Джорджа.

Въ сняхъ сидитъ лэди Клара Ньюкомъ, съ какимъ-то джентльменомъ, который стоитъ наклонясь къ ней, точь-въ-точь въ такой поз, въ какой изображена невста въ Гогартовомъ Mariage la mode, въ ту минуту, когда съ нею разговариваетъ совтникъ. На блдномъ лиц лэди Клары проступаетъ краска, она вскакиваетъ, подбгаетъ къ моей жен, и говоритъ, какъ страшно въ верхнихъ комнатахъ, и какъ несносно ожидать экипажа. Джентльменъ подходитъ ко мн военною поступью, и говоритъ: Какъ поживаете, мистеръ Пенденнисъ? Что вашъ молодой пріятель, живописецъ?— Я отвчаю лорду Гэйгету довольно вжливо, между-тмъ какъ моя жена едва произноситъ слово въ отвтъ лэди Клар Ньюкомъ.

Лэди Клара приглашала насъ на балъ, отъ котораго жена моя ршительно отказалась. Сэръ Бэрнсъ далъ цлый рядъ блистательныхъ обдовъ и вечеровъ, по случаю счастливаго брака сестры. Мы читали имена всего Фэринтошскаго клана въ Morning-Post, украшавшія эти пиршества. Мистеръ и мистриссъ Гобсонъ Ньюкомы, на Брэйанстонскомъ сквэр, также показали знаки радости при замужств племянницы. Задали большой обдъ, за которымъ послдовалъ чай: на чай приглашенъ былъ и настоящій лтописецъ. Лэди Анна и лэди Кью, и ея внучка, и баронетъ, и его жена, и милордъ Гэйгетъ, и сэръ Джорджъ Туфто участвовали въ обд, но обдъ былъ прескучный.— Фэринтошъ, шепчетъ Самъ Ньюкомъ, ровно передъ обдомъ прислалъ сказать, что у него болитъ горло, и Бэрнсъ былъ сердитъ, какъ нельзя больше. Сэръ Джорджъ не хотлъ говорить съ нимъ, а вдовушка не хотла говорить съ лордомъ Гэйгетомъ. Гости почти ничего не пили, заключилъ мистеръ Самъ, слегка заикаясь:— ну, Пенденнисъ, погорюетъ же Клэйвъ! И любезный юноша пошелъ надодать другимъ гостямъ.

Такъ-то Ньюкомы угощали Фэринтошей, а Фэринтоши Ньюкомовъ. Вдовствующая графиня Кью здила съ собранія на собранія каждый вечеръ, и къ ювеллирамъ, мебельнымъ мастерамъ и модисткамъ каждое утро, городской домъ лорда Фэринтоша былъ великолпно убранъ въ новйшемъ вкус, самъ Фэринтошъ становился боле и боле внимательнымъ, по мр приближенія счастливаго дня, и вс свои сигары отдалъ брагу своему Робу, сестры его были въ восхищеніи отъ Этели и не разставались съ нею, мать Фэринтоша также полюбила молодую лэди и говорила, что двушка, съ ея умомъ и характеромъ, будетъ доброю женой ея сыну. Толпы людей высшаго круга тснились у Гандимэна, чтобъ взглянуть но серебряный сервизъ и брилліанты, заказанные для молодой лэди, академикъ Сми написалъ ея портретъ, какъ souvenir для мамаши, когда миссъ Ньюкомъ не будетъ боле миссъ Ньюкомъ, лэди Кью сдлала завщаніе, по которому все имніе оставляла въ наслдство возлюбленной внук, Этели, дочери покойнаго сэра Брэйана Ньюкома, баронета, лордъ Кью написалъ своей кузин преласковое письмо, въ которомъ поздравлялъ ее съ женихомъ и желалъ ей всякого благополучія, а я, однажды утромъ, просматривая Times, вдругъ уронилъ его на столъ съ такимъ громкимъ восклицаніемъ, что моя жена вскочила отъ испуга.

— Что такое? вскрикиваетъ Лаура — и я читаю слдующее:

‘Кончина вдовствующей графини Кью. Съ прискорбіемъ извщаемъ о страшно внезапной смерти этой достопочтенной лэди. Ея сіятельство третьяго-дня была на нсколькихъ вечерахъ въ большомъ свт, и въ ту минуту, какъ собиралась узжать отъ лэди Польгрэвъ и ожидала экипажа, съ нею случился ударъ. Немедленно было ей подано медицинское пособіе, и ея сіятельство отвезли въ собственный ея домъ, въ Квинъ-Стрит, на Мэйфер. Но, посл перваго роковаго удара, она уже не приходила въ чувство, или, сколько намъ извстно, не владла языкомъ, и скончалась вчера вечеромъ въ одиннадцать часовъ. Покойная, Луиза Джоанна Гаунтъ, вдова Фредерика, перваго графа Кью, была дочь Чарльза, графа Гаунта, сестра покойнаго и тетка ныншняго маркиза Стейна. Ныншній графъ Кью — внукъ ея сіятельства, отецъ же его сіятельства, лордъ Вальгэмъ, умеръ еще до смерти родителя, перваго графа. Это горестное событіе повергаетъ въ скорбь многія благородныя фамиліи. Общество оплакиваетъ утрату дамы, которая была его украшеніемъ боле полустолтія и извстна была, можемъ сказать, во всей Европ замчательнымъ умомъ, необыкновенною памятью и блистательнымъ остроуміемъ.’

ЧАСТЬ ДЕВЯТАЯ.

LV.
Бэрнсова потаенная комната со скелетомъ.

Кончина лэди Кью, какъ само собой разумется, пріостановила на нкоторое время исполненіе плановъ, такъ занимавшихъ домъ Ньюкомовъ. Гименей задулъ свой факелъ, убралъ его въ сундукъ для употребленія въ другое благопріятнйшее время, и обмнялъ свой блестящій палевый нарядъ на трауръ, на урочный срокъ, требуемый приличіемъ. Чарльзъ Гонимэнъ удачно воспользовался этимъ случаемъ въ часовн лэди Уиттьльси, и смерть, появившаяся на пиршество была одною изъ поразительнйшихъ его проповдей: ее перепечатали по востребованію нкоторыхъ изъ его прихожанъ. Въ паств его многіе, особенно же одна пара овецъ, помщавшихся обыкновенно на органныхъ хорахъ, не могли наслушаться рчи этого красноглаголиваго пастыря.

Должно ли и намъ, пока гробъ стоитъ еще на поверхности земли, войдти въ часовню, куда клевреты подрядчика погребальныхъ церемоній несутъ эти бренные останки нашей возлюбленной сестры, и произнесть элегію надъ этимъ разукрашеннымъ ковчегомъ тлнія? Когда разрушительная молнія поражаетъ молодость и мгновенно опаляетъ ея розы, тогда, даже въ чуж, заговоритъ чувство при исчисленіи немногихъ годовъ на могильномъ камн, или при чтеніи похороннаго извщенія въ уголку газеты. Вамъ невольно представляется контрактъ. Прекрасное юное созданіе, еще вчера веселое, цвтущее, дарившее улыбки, собиравшее дань удивленія, внушавшее желанія, сознававшее свою волшебную силу и наивно наслаждавшееся своими побдами,— кому на жизненномъ пути не случалось встрчать такихъ созданій?— это созданіе, при извстіи о внезапномъ его отзыв отъ красоты, торжествъ, удовольствій, о безпомощныхъ вопляхъ его въ часы краткихъ страданій, о напрасныхъ мольбахъ его, о малйшей отсрочк, о приговор судьбы и его исполненіи, въ комъ не возбуждало это созданіе чувства состраданія и жалости? Когда дни долгой жизни приходятъ къ концу, и убленная сдиной голова склоняется, чтобъ больше не подниматься, мы сами преклоняемъ голову съ почтеніемъ, проходя мимо печальной процессіи, и привтствуемъ гербы и девизы этой пышности, какъ символы старости, мудрости, заслуженнаго уваженія почета, многолтняго опыта страданья и дятельности. Богатство, пріобртенное покойникомъ, есть жатва посяннаго имъ, титулы на его гробниц — плоды ноля, которое онъ воздлывалъ бодро и прилежно. Но дожить до восьмидесяти лтъ и быть застигнутой за танцами, между беззаботными двами! получить въ удлъ чуть не столтіе, и въ конц его быть отозванной изъ этого міра при неистовыхъ звукахъ мэйфэрской скрипки! Дождаться очереди, когда придется уступить свои розы, и выронить изъ костлявой, ветхой руки внокъ, купленный у парижской модистки! Вокругъ извстныхъ могилъ воображаешь невидимыя толпы — ждущихъ и плачущихъ, десятки, сотни нищихъ, питавшихся подаяніями покойника и стекающихся на кладбище, тысячи длъ милосердія, тысячи дорогихъ друзей возлюбленныхъ и оплаканныхъ, возстающихъ при звон этого колокола, чтобы слдовать за уважаемой гробницей, усопшихъ родителей и предковъ, ждущихъ тамъ, гор, и взывающихъ: Прійди, дочь!— утраченныхъ на земл, но призрнныхъ небомъ дтей, парящихъ вокругъ, и восклицающихъ:— Здравствуй, мать!— Но здсь не то: — здсь та, которая покоится посл долгаго празднества, гд не было любви, посл двичества, проведеннаго безъ материнскаго духовнаго питанія, посл брака, безъ привязанности, женства безъ драгоцнныхъ его скорбей и радостей, посл восьмидесяти лтъ одинокой суетности. Снимемъ однако шапки и передъ этой мимоидущей процессіей, и подивимся различію жребіевъ, уготованныхъ сынамъ человческимъ, и разнообразію цлей, для которыхъ небо низводитъ на землю свои созданія.

Оставимъ бархатный гробъ, усянный фантастическими гербами и заключающій ветхую кожу и оболочку души, отозванной къ отчету. Взглянемъ лучше на живыхъ, которые окружаютъ гробъ: на глубокую скорби въ важныхъ чертахъ Бэрнса Ньюкома, на горесть, написанную на лиц высокороднйшаго маркиза Фэринтоша, на сочувствіе медика ея сіятельства, пріхавшаго въ третьей траурной карет, еще лучше — на благоговйный ужасъ, почтеніе и волненіе, обнаруживающіеся на добромъ лиц одного изъ свидтелей сцены, въ ту минуту, какъ онъ слушаетъ слова, произносимыя пасторомъ надъ гробомъ усопшей. Какія великолпныя слова! про какую пламенную вру, какое славное торжество, какую героическую жизнь, смерть, надежду гласятъ они? Они одинаково читаются надъ каждымъ изъ насъ, какъ солнце одинаково свтитъ на праведныхъ и злыхъ. Всякой изъ насъ слыхалъ ихъ, и я съ своей стороны воображалъ, что они падали на гробъ и стучали по немъ, будто комки земли.

По окончаніи обряда, клевреты подрядчика печальныхъ церемоній карабкаются на колесницу, укладываютъ въ нее покровы, гербы, плюмажи, лошади пускаются рысью, и пустые экипажи, выражающіе глубокую скорбь друзей и знакомыхъ покойной графини, отправляются домой. Замчаютъ, что лордъ Кью почти не говоритъ съ своимъ кузеномъ, сэромъ Бэрнсомъ Ньюкомомъ. Милордъ садится въ кэбъ и детъ къ желзной дорог. Маркизъ Фэринтошъ возвращается въ городъ, въ своемъ экипаж, покуривая сигару. Сэръ Бэрнсъ Ньюкомъ детъ вмст съ лордомъ Фэринтошемъ до Оксфордъ-Стрита, гд беретъ кэбъ и отправляется въ Сити. Горе-горемъ, а дло-дломъ, и, какъ ни велика скорбь сэра Бэрнса, все-таки нужно позаняться въ Сити.

Не задолго до кончины графини, мистеръ Рудъ Систеръ Рудъ тотъ самый маленькій джентльменъ, въ черномъ, который раздлялъ съ медикомъ покойницы третью траурную карету, былъ исполнителемъ завщанія, по которому все имніе графини переходило къ внук ея, Этели Ньюкомъ. Естественно, что смерть лэди Кью отдаляла на нкоторое время исполненіе брачныхъ предположеній. Молодая наслдница возвратилась въ Паркъ-Лэнъ, въ домъ матери.

Сэръ Бэрнсъ Ньюкомъ, бывшій однимъ изъ попечителей надъ имуществомъ сестры, безъ сомннія гнвался на то, что бабка, за вс его труды и хлопоты по опек, завщала ему всего на все пятьсотъ фунтовъ стерлинговъ, однако же обращеніе его съ Этелью было крайне вжливо и почтительно: въ отношеніи къ богатой теперь наслдниц и будущей маркиз, сэръ Бэрнсъ велъ себя совсмъ не такъ, какъ въ отношеніи прочихъ членовъ своей фамиліи. Готовый противорчить матери на каждомъ слов, не принимающій на себя труда скрывать свое мнніе на-счетъ ограниченности лэди Анны, онъ почтительно выслушивалъ малйшія замтки Этели, старался развеселять ее въ горести, по его убжденію, безутшной, безпрестанно навшалъ ее и оказывалъ нжнйшую заботливость о спокойствіи ея и благоденствіи.

Въ продолженіе этого времени, моя жена постоянно получала записочки отъ Этели Ньюкомъ, и короткость между обими дамами замтно возросла. Лаура, по словамъ молодой лэди, была такъ не похожа на другихъ женщинъ изъ круга Этели, что быть съ нею составляло для нея величайшее удовольствіе. Миссъ Ньюкомъ освободилась отъ прежней зависимости, имла свой экипажъ и каждый день прізжала въ нашъ коттэджъ, въ Ричмонд. Морозное общество сестрицъ лорда Фэринтоша, бесда его матушки не занимали Этели, и она убгала отъ нихъ со свойственною ей ненавистью ко всякому стсненію. Каждый день, какъ слдуетъ, она принимала лорда Фэринтоша, но хотя она не открывала Лаур своихъ мыслей на-счетъ этого молодаго джентльмена съ тою откровенностью, съ какою судила характеръ и расположеніе своей будущей тещи и золовокъ, однако же, судя по выраженію глубокаго состраданія, какое оставалось на лиц моей жены посл визитовъ молодой ея подруги, я заключалъ, что мистриссъ Пенденнисъ не ожидала, чтобы союзъ обрученныхъ могъ составить имъ счастье. Разъ, по особенному настоянію миссъ Ньюкомъ, я взялъ жену въ Паркъ-Лэнъ, гд насъ засталъ маркизъ Фэринтошъ. Милордъ и я были уже нсколько знакомы, однако жь знакомство наше не укрпилось посл формальнаго представленія меня ему миссъ Этелью: онъ покосился на меня очень не привтливо, и не обнаружилъ большаго удовольствія, когда Этель стала убждать Лауру не надвать шляпки и не торопиться отъздомъ. Она пріхала навстить насъ на другой же день, пробыла у насъ дольше обыкновеннаго, и возвратилась въ городъ поздно вечеромъ, не смотря на убжденія негостепріимной Лауры, которая хотла чтобъ она ухала гораздо раньше.— Я уврена, говорила проницательная Лаура, что, посл нашего отізда вчера, между нею и лордомъ Фэринтошемъ былъ крупный разговоръ на нашъ счетъ, и что она пріхала къ намъ изъ упрямства.

— Чортъ побери этого молодаго человка, запальчиво восклицаетъ мистеръ Пенденнисъ: изъ-за чего онъ такъ чванится и дуется?

— Онъ — можетъ быть — думаетъ, что мы держимъ сторону другого, говоритъ мистриссъ Пенденнисъ, съ улыбкой, и потомъ со вздохомъ, прибавляетъ: бдный Клэйвъ.

— Разв вы все продолжаете толковать о Клэйв, спрашиваетъ супругъ.

— Никогда. Разъ,— можетъ-статься, два, мы случайно помянули о немъ и подумали: гд-то онъ находится, но боле не говорили ни слова. Онъ для насъ — запечатанное письмо. Этель часто разсматриваетъ его рисунки въ моемъ альбом (Клэйвъ нарисовалъ въ немъ нашего малютку и его мать въ разнообразнйшихъ положеніяхъ), и любуется очеркомъ его добраго старика-отца, но объ немъ никогда не заводитъ рчи.

— И лучше, говоритъ мистеръ Пенденнисъ.

— Да — лучше, вторитъ со вздохомъ Лаура.

— Ты думаешь, Лаура, продолжаетъ супругъ, ты думаешь, что она…

— Что она?— Что хотлъ сказать мистеръ Пенденнисъ? Даю честное слово, что супругъ Лауры не продолжалъ начатой и прерванной рчи, а между-тмъ Лаура поняла его мысль, потому-что тотчасъ же отвчала:

— Да: я думаю, что она любила его, бдняжку. Но, разумется, теперь все кончено, и Этель, при всей привязанности къ свту и свтскимъ развлеченіямъ, иметъ такой твердый и ршительный характеръ, что, если она разъ положила побдить какую-нибудь страсть, я уврена, она превозможетъ ее и будемъ лорду Фэринтошу доброю женой.

— Со времени ссоры полковника съ сэромъ Бэрнсомъ, восклицаетъ мистеръ Пенденнисъ, обращаясь естественнымъ образомъ отъ Этели къ ея любезному братцу, нашъ другъ банкиръ ужь не приглашаетъ насъ больше, лэди Клара не присылаетъ теб визитныхъ карточекъ. Мн очень хочется покончить и свои счеты съ этой конторой.

Лаура, для которой всякіе счеты — китайская грамота, не постигаетъ тонкой ироніи этой замтки, но лице ея ту же минуту принимаетъ строгое выраженіе, какое всегда появлялось у ней, когда рчь заходила о фамиліи сэра Бэрнса.— Милый Артуръ, говоритъ Лаура, право, я очень рада, что лэди Клара больше не присылаетъ намъ приглашеній. Ты очень хорошо знаешь, что мн эти приглашенія не нравились.

— Почему?!

— Чу! ребенокъ плачетъ… говоритъ Лаура.

О, Лаура, Лаура! какъ ты можешь говорить своему супругу такую ложь?— и Лаура выходитъ изъ комнаты, не удостоивъ супруга отвтомъ на его:— Почему?

Сдлаемъ коротенькій визитъ въ Ньюкомъ, въ сверной Англіи: тамъ мы можемъ найдти отвтъ на вопросъ, на который мистеръ Пеннденнисъ сейчасъ напрасно ожидалъ отвтй отъ своей жены. Я не намренъ Входить въ подробное описаніе этого большаго, цвтущаго города и мануфактуръ, бывшихъ причиною его благосостоянія, выведу на сцену только тхъ Ньюкомитовъ, которые сколько-нибудь связаны съ длами фамиліи, давшей свое почтенное имя настоящей книг.

Въ предъидущихъ главахъ мы не говорили ни слова о мэр и корпораціи города Ньюкома, о гордыхъ банкирахъ и фабрикантахъ, которые избрали этотъ городъ полемъ своей дятельности, о богатыхъ виллахъ за дымными предлами Ньюкома, о людяхъ, готовыхъ каждый день платить тысячи гиней за картину или статую и писать векселя на суммы, въ десять разъ больше этого размра, людяхъ, которые, прослышавъ о стату въ честь, герцога, вс торопятся въ городъ и длаютъ подписку, каждый по сту, по двсти, по триста фунтовъ, особенно, если жители сосдняго города также воздвигли статую герцогу.— Я говорилъ не о такихъ людяхъ, этихъ вельможахъ Ньюкома, а о смиренной Сар Маснъ въ Джубил-Роу, о реверендиссим доктор Блдерс, пастор, о мистер Видлер, аптекар, о мистер Пфа, булочник, о Том Поттес, веселомъ сотрудник газеты ‘Ньюкомскій индепендентъ’,— однимъ словомъ, о лицахъ, съ которыми наши знакомые находились уже, или будутъ находиться теперь, въ нкоторой связи. Отъ нихъ-то мы доберемся до кой-какихъ подробностей на-счетъ ньюкомской фамиліи, которыя намъ покажутъ, что и у этихъ господъ, точно также какъ и у ихъ сосдей, есть скелетъ или два въ потайной комнат.

Ну, какъ же прикажете изложить эту исторію? Достопочтенная маменька семейства, — если вамъ не нравится, когда вашимъ дочерямъ говорятъ, что дурные мужья длаютъ дурныхъ женъ, что супружества, начатыя въ равнодушіи, обращаютъ домашнюю жизнь въ адъ, что мужчины, которымъ двушки противъ воли клянутся въ любви и уваженіи, бываютъ иногда фальшивы, себялюбивы и жестоки, и что женщины забываютъ клятвы, данныя по принужденію — если вы, mesdames, не хотите слышать о такихъ вещахъ, — закройте книгу и пошлите за какой-нибудь другою. Изгоните газеты изъ вашихъ домовъ и закройте ваши глаза отъ истины, — страшной истины жизни и грха.. Разв свтъ состоитъ изъ однихъ Дженни и Джессами? разв страсть игрушка однихъ школьниковъ и школьницъ, сочиняющихъ глупыя любовныя записочки и мняющихся леденцами? Разв жизнь кончена, когда Дженни и Джессами обвнчались? и разв потомъ нтъ ни испытаній, ни скорбей, ни горькихъ, сердечныхъ сокрушеній, ни страшныхъ искушеній, паденій, угрызеній совсти, страданій, которыя приходится переносить, опасности, которыя надо побдить? Когда вы и я, другъ вашъ, стоя на колняхъ посреди окружающихъ насъ дтей, повергаемся во прахъ передъ общимъ нашимъ Отцомъ, и просимъ помилованія жалкимъ гршникамъ, не подумаютъ ли юноши, что эти слова — только форма и могутъ прилагаться разв къ однимъ извергамъ общества, или къ тмъ негоднымъ мальчишкамъ, что рзвятся на кладбищ? Разв имъ не слдуетъ знать, что и мы заблуждаемся и отъ всего сердца молимся объ избавленіи насъ отъ искушенія? Если подобнаго рода знаніе не годится для нихъ, — посылайте ихъ въ особую церковь. Ступайте, молитесь отдльно, или, если вы не до такой степени горды, смиренно становитесь на колни середи ихъ, сознавайтесь въ своихъ грхахъ, и молите небо, да умилосердится оно надъ вами, гршными.

Когда Бэрнсъ Ньюкомъ сталъ владтельнымъ княземъ Ньюкомской фамиліи и первые припадки горести по смерти отца пріутихли, онъ усердно озаботился — примирить съ собою главныхъ лицъ въ околотк и пріобрсти общее благорасположеніе города: давалъ обды и ужины городскимъ обывателямъ и сельской джентри, пытался даже соединять эти два класса, старался быть вжливымъ и съ ‘Ньюкомскимъ индепендентомъ’, оппозиціонной газетой, и съ ‘Ньюкомскимъ часовымъ’, газетой чисто консервативной, Приглашалъ къ обду диссидентскаго пастора и пастора реформатскаго, равно какъ и доктора Белдерса съ его викаріями, читалъ рчь въ Ньюкомскомъ атенеум, эту рчь единогласно признали занимательною, и ‘Часовой’ и ‘Индепендентъ’, и расхвалили какъ нельзя больше. Само собой разумется, что онъ подписался на статую, которую воздвигалй Ньюкомиты, на филантропическія миссіи, въ которыхъ участвовали реформаты, на скачки (молодые Ньюкомскіе фабриканты не уступаютъ ни кому на свер въ страсти къ скачк), на госпиталь, на народную библіотеку и дорогой цной купилъ привиллегію — засдать въ парламент въ званіи представителя своего роднаго городка, который онъ въ рчахъ своихъ называлъ колыбелью своихъ предковъ, родиной своего поколнія, и проч., хотя дйствительно-то онъ родился въ Клэпгэм.

Лэди Клара не могла оказать молодому государственному Мужу ни малйшаго содйствія въ видахъ его на Ньюкомъ и Ньюкомитовъ. Съ-тхъ-пьръ, какъ она досталась Бэрнсу, на упало какое-то страшное бремя… Она готова была улыбаться и болтать довольно весело, при жизни сэра Брэйана и между женщинами, въ отсутствіи Бэрнса, но лишь только онъ присоединялся къ обществу, становилась безмолвною и заботливо посматривала на него всякой разъ, какъ осмливалась произносить слово. Она запиналась, глаза ея наполнялись слезами, ограниченный умъ, данный ей природой, покидалъ ее въ присутствіи ея супруга, супругъ сердился, маскировалъ свой гнвъ шутками, или разражался насмшками и бранью, когда терялъ терпніе, и Клара, хныкая, убиралась изъ комнаты. Всмъ въ Ньюком было извстно, что Бэрнсъ обходится съ женою сурово.

На Бэрнса взводились обвиненія и хуже суроваго обращенія съ женой. Уже ли вы думаете, что не большое замшательство при бракосочетаніи Бэрнса не было извстно въ Ньюком? Жертва его была ньюкомская двушка, женихъ ея работалъ на ньюкомской мануфактур. Когда Бэрнсъ былъ молодымъ человкомъ, и, при случайныхъ пріздахъ въ Ньюкомъ, жилъ съ отчаянными молодыми весельчаками: Самомъ Джоллимэномъ (Братья Джолдимэнъ и Боучеръ), Бобомъ Гомеромъ, Ал. Реннеромъ (за котораго отцу пришлось заплатить восемнадцать тысячъ фунтовъ стерлинговъ, проигранныхъ Тоггери), и съ прочей втреной братіей, — объ нихъ вообще, и о Бэрнс въ особенности, разсказывались всякого рода исторіи. Большая часть изъ этихъ втрениковъ теперь остепенились и стали порядочными дльными людьми. Ал., какъ извстно, разбогатлъ на хлопчатой бумаг, Бобъ Гомеръ управлялъ банкомъ, а что касается С. Джоллимэна, мистриссъ Джоллимэнъ принимала на себя необыкновенное попеченіе о томъ, чтобъ супругъ ея не выходилъ по-прежнему изъ границъ: ему даже не позволялось сыграть партію на бильярд или обдать гд-нибудь безъ нея… Я могъ бы сообщить вамъ презанимательныя подробности о сотн членовъ ньюкомской аристократіи, если бы наше вниманіе не было преимущественно устремлено на одну достопочтенную фамилію.

Вс попытки Бэрнса пріобрсть общественную любовь остались тщетными, частью по собственной его вин, частью по свойству человческаго рода, и ньюкомскаго человчества въ особенности, благорасположеніе котораго не возможно было одному отдльному лицу сосредоточить на себ одномъ. Такимъ-образомъ предположите, что Бэрнсъ посылалъ объявленія въ ‘Инденендентъ’: ‘Часовой’ тотчасъ приходилъ въ негодованіе, Бэрнсъ подписался на скачки — какое язычество! а всего хуже было то, что Бэрнсъ, въ молодые годы, неумлъ держать языка за зубами и не могъ проминовать, чтобъ не сказать тому или другому: да ты чортъ-знаетъ-что за оселъ? или — чортъ знаетъ-что за идіотъ,— и тому подобное — брюзгливыя фразы, которыя въ одну минуту разстроивали дло дюжины обдовъ, несчетныхъ комплиментовъ и цлыхъ мсяцевъ самой оживленной веселости.

Теперь онъ сталъ благоразумне. Бэрнсъ гордится тмъ, что онъ Ньюкомъ-Ньюкомскій, и почти вритъ, что этотъ городокъ его наслдственное княжество. А все-таки, говоритъ онъ, отецъ поступилъ неблагоразумно, взявшись представлять Ньюкомъ.— Чортъ возьми, сэръ, восклицаетъ сэръ Бэрнсъ, никогда не принимайте на себя званія представителя города или села, которые лежатъ у воротъ вашего парка, а пуще всего не пытайтесь пріобрсть общую любовь ихъ жителей. Будь они прокляты! Ненавидьте ихъ, сэръ, отъ всего сердца. Держитесь одной партіи и бичуйте противную сторону. Когда бы я засдалъ въ парламент депутатомъ другаго городка, сколько бы я сберегъ и денегъ и здоровья!

И такъ, не смотря на вс подписки, на угодничество различнымъ сословіямъ Ньюкомитовъ, сэръ Бэрнсъ Ньюкомъ не пользовался ихъ благорасположеніемъ, и наживъ враговъ во всхъ партіяхъ, не пріобрлъ преданныхъ друзей даже и въ своей. Почти каждому казалось, что Бэрнсъ смется надъ нимъ: Блдерсъ, на каедр, Гольдеръ, содйствовавшій къ избранію его, ньюкомское общество, и дамы, еще больше чмъ мужчины, чувствовали себя какъ-то неловко при его зловщей фамильярности, и оживали только тогда, когда онъ удалялся. Народъ думалъ, что съ нимъ не можетъ бытъ союза — существуетъ только перемиріе, и вчно разсчитывалъ на возможность войны: когда, на рынк, онъ поворачивался къ людямъ спиной, они вздыхали свободне, и, проходя мимо его дверей, поглядывали очень непріязненно черезъ заборъ его парка.

Что совершалось за этимъ заборомъ, было совершенно извстно очень многимъ. Нашъ пріятель былъ суровъ со слугами, и, разумется, въ слдствіе того, ему служили усердно, но столько же и не терпли его. Дворецкій находился въ короткой дружб съ Тэплоу, у экономки были знакомые въ Ньюком, одинъ изъ грумовъ Ньюкомскаго парка водилъ знакомство съ двушкой мистриссъ Блдерсъ: приходы и уходы, ссоры и слезы, гости изъ Лондона, и все житье-бытье обитателей Ньюкомскаго парка были такимъ-образомъ извстны во всемъ околотк. Аптекарь принесъ страшную исторію изъ Ньюкома. Онъ былъ призванъ къ лэди Клар, по случаю сильнаго истерическаго припадка. На лиц у нея были слды побоевъ. Когда сэръ Бэрнсъ подошелъ къ ней (онъ не позволялъ врачу видть ея не при себ), она вскричала и запретила ему приближаться. Все это мистеръ Видлеръ пересказалъ мистриссъ Видлеръ, а мистриссъ Видлеръ, чуть не подъ клятвеннымъ общаніемъ хранить тайну, пересказала ее одной или двумъ изъ своихъ пріятельницъ. Не много спустя, сэръ Бэрнсъ и лэди Клара вмст ходили по магазинамъ въ Ньюком, люди, обдавшіе въ парк, говорили, что баронетъ въ самыхъ дружественныхъ отношеніяхъ съ женою, но — но исторія о разбитой щек хранилась въ ум извстныхъ особъ, и, какъ вс подобныя исторіи, росла сложными процентами.

Такъ-то супруги ссорятся и мирятся, иди и не мирятся, а только при людяхъ стараются улыбаться, зовутъ одинъ другаго милымъ другомъ, душечкой, измняютъ лицо при Джон, который входитъ съ угольемъ, когда они лаятся и дерутся, или докладываетъ объ обд, когда они царапаютъ другъ-другу глаза. Не рдко, жена — несчастна, а между-тмъ она улыбается и не обнаруживаетъ своего горя.— И прекрасно длаетъ, говорятъ ея благоразумныя пріятельницы, а пуще всего родственницы мужа.— Моя милая, вы такъ хорошо знаете свтскія приличія, что не станете обнаруживать своего горя передъ чужими людьми, особенно же передъ вашими милыми дтьми.— Такимъ-образомъ, лгать есть ваша обязанность, лгать друзьямъ и знакомымъ, — лгать самимъ себ, лгать вашимъ дтямъ.

Какъ вы думаете: это упражненіе въ лицемріи улучшаетъ характеръ женщины? Когда она научается улыбаться посл побоевъ, не предполагаете ли, что только въ этомъ отношеніи она будетъ лицемркой? Бдная лэди Клара! Я воображалъ, что васъ ожидаетъ жребій лучше того, которымъ надлила васъ судьба. Я воображаю, что въ доброе, простодушное ваше сердце никогда не вкралось бы лжи и притворства, если бъ оно досталось въ другія руки. Но васъ продали властелину, котораго суровость и жестокость приводила васъ въ ужасъ, подъ сардоническимъ его взоромъ, ваши перепуганные глаза боялись глядть, передъ его мрачною холодностью вы не смли быть веселой и счастливой. Представимъ себ маленькое растеніе, слабое и нжное, которое могло бы развиться и украситься цвтами, если бы оно получило теплое прикрытіе и внимательный уходъ, представимъ себ юное созданіе, отнятое отъ роднаго круга и преданное суровому властителю, котораго ласки также обидны, какъ и пренебреженіе, обреченное на безчеловчное обращеніе, на тягостное одиночество, на горькія, унылыя воспоминанія прошедшаго, представимъ себ, что тиранствомъ пріучаютъ его къ лицемрію — и потомъ, скоре, наймемъ адвоката, который бы провозгласилъ передъ британскими присяжными о горести обиженнаго супруга, описалъ муки его растерзаннаго сердца и въ лиц его представилъ обиженнымъ самое общество. Утшимъ этого страдальца за претерпнныя имъ тяжкія обиды, а жену его — несчастную преступницу, выведемъ на площадь и побьемъ камнями.

LVI.
Rosa quo locorum sera moratur.

Клэйвъ Ньюкомъ переносилъ свое горе съ такимъ мужествомъ и ршимостью, какихъ ожидали отъ него вс знавшіе характеръ этого молодаго человка. Самыми тягостными минутами для него были т, когда у него оставалась еще искра надежды: такъ тревожится и бдствуетъ игрокъ, когда онъ послднія немногія гинеи вручаетъ веепревозмогающимъ шансамъ банка. Но, проигравъ послдній шиллингъ, нашъ пріятель встаетъ изъ-за несчастнаго стола, пораженный въ битв, но не убитый духомъ, онъ возвращается въ свтъ и убгаетъ отъ опаснаго соблазна. Порою, когда онъ сидитъ одинъ, или въ безсонниц ворочается на постели, онъ, можетъ-быть, припоминаетъ роковую игру, и думаетъ, какъ бы онъ могъ выиграть — думаетъ, какая глупость, что онъ ршился играть — но вс эти размышленія Клэйвъ хранилъ про себя. Онъ былъ до того великодушенъ, что строго не порицалъ даже Этели и принималъ ея сторону противъ своего отца, который, надо признаться, обнаруживалъ теперь сильную непріязнь къ этой молодой лэди и ея ближнимъ. Медленный на гнвъ и далекій отъ лжи и лицемрія, Томасъ Ньюкомъ, если его раздражали или онъ воображалъ, что его обманываютъ, былъ неумолимъ,— и горе обидчику! Съ этого дня, Томасъ уже не признавалъ въ своемъ враг ни единаго добраго качества. Каждая мысль и каждое дйствіе въ жизни его врага казались достопочтенному полковнику измной и предательствомъ. Если Бэрнсъ давалъ обдъ, дядя его готовъ былъ воображать, что банкиръ хочетъ кого-нибудь отравить, если Бэрнсъ произносилъ въ Нижней палат коротенькую рчь (Бэрнсъ въ длинные спичи не пускался), полковникъ былъ увренъ, что подъ словами негодяя кроется какой-нибудь адскій замыселъ. Да и прочіе члены фамиліи Ньюкомовъ пользовались не лучшимъ мнніемъ своего родственника: вс они, по его понятіямъ, были фальшивы, низки, бездушны, себялюбивы, сама Этель была не лучше своихъ родителей и воспитателей. Люди ненавидятъ, также какъ и любятъ, безотчетно и безразсудно. Что же изъ двухъ обидне для насъ: сознавать, что мы нелюбимы, или любимы не по заслугамъ?

Клэйвъ не былъ покоенъ, пока море не легло между нимъ и его горемъ. Теперь Томасу Ньюкому представился случай совершить вмст съ сыномъ ту поздку, которая въ молодые годы добраго старика была любимымъ его планомъ. Они прохали при-рейнскія области и Швейцарію, пробрались въ Италію, перешагнули изъ Милана въ Венецію (гд Клэйвъ привтствовалъ величайшее произведеніе живописи — знаменитое Успеніе, Тиціана), достигли Тріеста, оттуда отправились черезъ Стирійскія Альпы въ Вну, и увидали Дунай и равнину, гд дрались Турокъ и Собіескій. Они путешествовали необычайно скоро, говорили другъ съ другомъ мало, однимъ-словомъ, составляли образцовую парочку англійскихъ путешественниковъ. Я долженъ сказать, что многіе встрчавшіеся съ этими истыми Англичанами, улыбались надъ ихъ странностями и пожимали плечами. Эти встрчные не знали ни душевнаго горя молодаго путешественника, ни глубокой нжности и заботливости старика. Клэйвъ писалъ, что поздка была чрезвычайно пріятна, но мн бы не хотлось быть ихъ спутникомъ. Распростимся же съ ними въ этихъ краткихъ словахъ. Другіе люди предпринимали то же путешествіе, и, можетъ-быть съ, такою же грустью, какъ ихъ безмолвный собратъ по странствію. Какъ потомъ приходятъ вамъ на память мста, виднныя вами, и мысли, преслдовавшія васъ! Если въ позднйшіе годы, когда скорбь ваша уже умерла и похоронена, вы снова посщаете мста, гд она была вашей спутницей, какъ возстаетъ и является снова ея призракъ! Если бъ эту часть жизни мистера Клэйва описать подробно въ нсколькихъ главахъ, а не въ немногихъ краткихъ словахъ, какія бы печальныя вышли страницы! Въ три или четыре мсяца, наши друзья успли видть множество лицъ, городовъ, горъ, ркъ и-Богъ всть-чего. Была еще ранняя осень, когда они возвратились опять во Францію, и сентябрь засталъ ихъ въ Брюссел, гд Джэмсъ Бинни, эсквайръ, и его семейство занимали удобную квартиру, и гд Клэйвъ и отецъ его могли расчитывать на радушный пріемъ.

Вывезенный за границу совершенно противъ воли, Джэмсъ Бинни скоро свыкся съ континентальною жизнью и полюбилъ ее. Онъ провелъ зиму въ По, лто — въ Виши, гд воды принесли ему значительную пользу. Дамы его познакомились со многими пріятными семействами. Въ числ знакомыхъ мистриссъ Мэккензи, графы и маркизы составляли цлый списокъ. Любезный капитанъ Гоби странствовалъ съ ними повсюду. Къ кому же боле привязанъ былъ капитанъ: къ Рози или къ ея матушк? Рози принимала его, какъ крестнаго отца, мистриссъ Мэккензи, какъ втренаго, гадкаго, опаснаго, пріятнаго человка. Прискорбно ли или утшительно замчать, какою крохоткой ума довольствуются нкоторые изъ нашихъ друзей и знакомыхъ? Бойкія остроты Гоби восхищали матушку Рози, да можетъ-быть и самую двушку, хотя разборчивый Клэйвъ Ньюкомъ, — чортъ побери его надмнный тонъ!— имлъ привычку дуться при лучшей изъ шутокъ Гоби.

Въ свит Гоби находился усерднйшій его поклонникъ и неразлучный другъ, молодой Кларенсъ Хоби. Капитанъ Хоби и капитанъ Гоби объхали вмст цлый свтъ, были въ Гамбург и Баден, Чельтенгэм и Лимингтон, Париж и Брюссел, принадлежали къ одному и тому же клубу въ Лондон, — центру моды и всхъ удовольствій молодаго офицера и его пожилаго товарища. Остроты въ павильон, обды въ павильон, сборища въ павильон составляли постоянный предметъ ихъ разговора. Пятидесятилтній Гоби, ни чмъ не связанный, съ подкрашенными усами, былъ всегда ласковымъ товарищемъ младшаго члена своего клуба, когда онъ бывалъ въ отсутствіи, пріятель сообщалъ ему письменно самые свжіе каламбуры и новости курительнаго зала, когда онъ присутствовалъ, его знанія по части лошадей, кухни, вина, сигаръ и военной исторіи длали изъ него самаго пріятнаго собесдника. Онъ зналъ исторію и подвиги каждаго полка въ арміи, каждаго генерала и начальника. Самъ онъ былъ извстенъ за отчаяннаго дуэлиста и имлъ сотню разъ ссоры. Нельзя сказать, чтобъ онъ былъ жизни слишкомъ воздержной, или образованія слишкомъ высокаго, но, хоть бдный, слылъ за честнйшаго человка, хоть пожилой, былъ всегда веселъ, оживленъ и добръ, и хоть молодежь называла его старымъ Гоби, онъ былъ не старъ душой, и надо сказать, что многія дамы, кром мистриссъ Маккензи, находили удовольствіе въ его обществ. Болтовня Гоби, можетъ-статься, надодала иногда Джэмсу Бинни, но Томасъ Ньюкомъ радъ былъ бесд капитана, и Гоби отдавалъ справедливость добрымъ качествамъ полковника.

Отцу Клэйва Брюссель очень нравился. Онъ съ сыномъ занималъ хорошенькую квартиру по сосдству съ семействомъ Джэмса Бинни, и не подалеку отъ ватерлооскаго поля, куда нашъ индійскій офицеръ ходилъ нсколько разъ въ сопровожденіи капитана Гоби, близко были и многія мста битвъ Мальборуга, которыми Гоби, разумется, интересовался гораздо мене, но, съ другой стороны, Клэйвъ осматривалъ эти поля съ величайшимъ удовольствіемъ, и написалъ не одну картину, въ которой Чорчиль и принцъ Евгеній, Кттсъ и Кадогенъ, были героями: ихъ разввающіеся парики, огромныя ботфорты и громадные фламандскіе кони казались ему нове и живописне, чмъ сюртукъ герцога и косматыя шапки французскихъ гренадеровъ, такъ часто изображаемыя англійскими и французскими художниками.

Мистеръ и мистриссъ Пенденнисъ получили отъ добраго полковника приглашеніе провести въ Брюссел мсяцъ, даже полгода, если имъ угодно, и были приняты нашими друзьями въ этомъ город блистательнйшимъ образомъ. Намъ отвели цлый рядъ прекрасныхъ комнатъ. Мой кабинетъ сообщался съ мастерскою Клэйва. Много часовъ провели, много прогулокъ, на кон и пшкомъ, совершили мы вмст. Я замтилъ, что Клэйвъ не поминаетъ имени миссъ Ньюкомъ, и Лаура и и согласились также воздерживаться отъ всякихъ намековъ. Только разъ, когда мы прочли въ газетахъ извстіе о смерти лэди Гленливэтъ, матери маркиза Фэринтоша, у меня сорвалось съ языка: Думаю, что бракъ опять не состоится.

— А мн какое дло? мрачно говоритъ Клэйвъ, работая надъ картиной, изображающей графа Эгмонта, идущаго на казнь: въ этой картин я имлъ честь представлять алебардщика, капитанъ Хоби — графа, а капитанъ Гоби — герцога Альбу, выглядывающаго изъ окна.

Въ продолженіе зимы, мистриссъ Мэккензи блаженствовала и блистала во всей слав. Она держала карету и мучила лошадей неутомимо. Знакомыхъ у нея въ Брюссел было множество. Разъ въ недлю бывали у нея вечера. Сама она вызжала на вечера безпрестанно, и имла честь и торжество — быть приглашенною раза два на балы ко двору, гд дочь ея и она сама, надо сказать правду, были очень милы. Полковникъ вычистилъ свой старый мундиръ и также являлся на этихъ балахъ. Мистеръ Ньюкомъ, сынъ, вроятно былъ не послднимъ въ бальномъ зал и, когда онъ танцовалъ съ Рози (Клэйвъ далеко превосходилъ въ этомъ искусств капитана Гоби), многіе призадумывались и говорили, что молодые люди составляютъ премилую чету.

Миленькая Рози нравилась большей части знакомыхъ, включая и мою жену, которой трудно понравиться. Она пла теперь прелестно и за пніемъ сама была прелестна. Если бъ только матушка ея воздерживалась отъ аккомпанимента, который она упорно исполняла за миленькими плечиками пвицы, безпрестанно треща объ ангельскомъ нрав Рози, о комплиментахъ, какіе длаетъ ей синьоръ Полонини, о томъ, какъ нашъ министръ, сэръ Горасъ Дашъ настаивалъ, чтобъ она повторила batti batti, какъ эрцгерцогъ апплодировалъ ей и говорилъ,— да говорилъ,— о внимательности къ ней графа Фандерслапена, и проч. и проч., если бъ только не эти безпрестанныя замтки мистриссъ Мэкъ, — пніе миссъ Рози и ея умнье держать себя едва ли бы нравились кому-нибудь больше, чмъ мн. Что касается капитана Хоби, легко было видть, какъ онъ восхищался и музыкой и особой миссъ Розалинды.

И дйствительно: мило было смотрть, какъ эта двочка ухаживала за дядюшкой Джэмсомъ и его старымъ товарищемъ, полковникомъ. Послдній скоро полюбилъ ее не меньше самого Джэмса Бинни, у котораго лицо обыкновенно озарялось удовольствіемъ, всякой разъ какъ оно обращалось къ ея личику. Рози, казалось, угадывала вс его желанія, и ту же минуту подбгала исполнять ихъ, вскакивала въ экипажъ и укутывала ему ноги шалью. Джэмсъ сталъ неповоротливъ, и во время прогулокъ всегда зябъ. Она садилась противъ него, улыбалась ему, и, если онъ начиналъ дремать, на ше у него появлялся другой платокъ. Не знаю, понимала ли она его шутки и намеки, только она встрчала ихъ всегда милой, кроткой улыбкой. Какъ она цловала его, какъ восхищалась, когда онъ покупалъ ей букетъ для бала! Разъ, по случаю одного изъ этихъ баловъ, оба старика, Джэмсъ и Томасъ вломились въ гостиную мистриссъ Мэккензи, каждый съ букетомъ для миссъ Рози, и тутъ произошла забавная сцена.

— Ахъ, ты, маленькая Сусанна! говоритъ Джэмсъ, принявъ обычную плату: ну, ступай, заплати другому старику.— Рози, всегда боле готовая смяться шуткамъ, чмъ понимать ихъ, сначала не смекнула — въ чемъ дло, но когда догадалась, чего отъ нея хотли, подошла къ полковнику Ньюкому и приложила свою свженькую щечку къ его сдымъ усамъ: картина была восхитительная.

— Честное слово, не знаю, кто изъ васъ больше покраснлъ, трунитъ Джемсъ Бинни. И правда: старикъ и молодая двушка оба выкинули сигналы милаго замшательства.

Въ этотъ день Рози суждено было получать цвты со всхъ сторонъ. Ровно къ обду пожаловалъ — какъ бы вы думали кто — еще съ букетомъ? Кому же быть, какъ не капитану Хоби! При этомъ дядюшка Джэмсъ сказалъ, что Рози подетъ на балъ, какъ краснокожая двушка съ пучками волосъ у пояса.

— Съ пучками волосъ! вскрикиваетъ мистриссъ Мэккензи.

— Съ пучками волосъ! Боже мой, дядюшка! восклицаетъ миссъ Рози: что вы разумете подъ этимъ страшнымъ словомъ?

Гоби напоминаетъ мистриссъ Макъ о Гукъ-и-мэ-гушъ, индйскомъ предводител, котораго она должна была видть, когда 100-й и 50-й полки стояли въ Квебек, и у котораго весь домъ наполненъ былъ пучками волосъ, содранныхъ съ череповъ, который часто валялся у казармъ пьяный и обыкновенно билъ свою бдную жену — Европейку. Тутъ къ обществу присоединяется мистеръ Клэйвъ Ньюкомъ, и щебетанье, хихиканье, шутки, емхи нсколько умолкаютъ.

Ужь не принесъ ли и Клэйвъ букета цвтовъ? Нтъ. Ему и въ голову не приходило о букет. Онъ въ черномъ, съ длинными волосами, длинными усами и меланхолической имперьялкой? Наружность его прекрасна, но, мрачна какъ у гробовщика. И Джэмсъ Бинни говоритъ: Ей-ей, Томъ, тебя когда-то звали рыцаремъ печальнаго образа, да и Клэйвъ наслдовалъ отцовскій нравъ. Потомъ Джэмсъ восклицаетъ веселымъ голосомъ: Обдать, обдать! и уходитъ, ведя мистриссъ Пенденнисъ подъ ручку, Рози жмется подъ крылышко къ полковнику, Гоби и мистриссъ Мэкъ выступаютъ рука объ руку, совершенно довольные, и я не знаю, съ которымъ изъ трехъ букетовъ миленькая Рози является на балъ.

Пребываніе наше у друзей въ Брюссел не могло продлиться боле мсяца, потому-что, къ концу этого срока, мы общались постить другихъ нашихъ знакомыхъ въ Англіи, которые такъ были добры, что желали присутствія мистриссъ Пенденнисъ со всею ея свитою: ребенкомъ, нянькой и супругомъ. И вотъ мы распростились съ Рози и ея бойкою мамашей, съ обоими стариками и нашимъ грустнымъ юношей Клэйвомъ, который проводилъ насъ до Антверпена и пріобрлъ сердечное расположеніе Лауры умньемъ, съ какимъ онъ перенесъ ея ребенка на корабль. Бдняжка! Какъ онъ былъ грустенъ, когда раскланивался съ нами, снявъ шляпу! Глаза его, впрочемъ, казалось, глядли не на насъ: они и мысли его были обращены въ другую сторону. Онъ ту же минуту пошелъ прочь отъ берега, опустивъ голову, куря свою вчную сигару и теряясь въ собственныхъ думахъ, нашъ пріздъ и отъздъ былъ очень малой важности для унылаго юноши.

— Какая жалость, что они пріхали въ Брюссель, сказала Лаура, когда мы сидли на палуб, пока ребенокъ Лауры былъ веселъ, а воды лнивой Шельды были тихи.

— Кто? полковникъ и Клэйвъ? У нихъ прекрасная квартира, метръ-д’отель — отличный, столъ — превосходный, а вашъ ребенокъ, мадамъ, здоровъ какъ нельзя лучше.

— Милый ребенокъ! Да! (Милый ребенокъ гулитъ, прыгаетъ на рукахъ своей няни, и протягиваетъ пухленькія рученки къ савойскому сухарю, который подаетъ мамаша).— Мн все кажется, Артуръ, что Рози была бы гораздо счастливе за-мужемъ за мистеромъ Хоби, чмъ за мистеромъ Ньюкомомъ.

— Кто жь думаетъ, что она выйдетъ за мистера Ньюкома?

— Ея матушка, ея дядя и отецъ Клэйва. Съ-тхъ-поръ какъ полковникъ разбогатлъ, мистриссъ Мэккензи находитъ въ Клэйв пропасть достоинствъ. Рози сдлаетъ все, что прикажетъ матушка. Если бъ можно было и Клэйва склонить къ такому же повиновенію и послушанію, дядюшка Джэмсъ и полковникъ были бы въ восхищеніи. Дядюшка Джэмсъ спитъ и видитъ, чтобъ Клэйвъ женился на Рози. Въ этомъ отношеніи, онъ однихъ мнній съ сестрой. Вчера вечеромъ, онъ говоритъ мн, что проплъ бы, если бъ увидалъ обоихъ молодыхъ людей счастливыми, и что онъ лежалъ бы въ земл покойне, если бъ это исполнилось.

— Что жь ты сказала на это, Лаура?

— Я разсмялась и сказала дядюшк Джэмсу, что держу сторону Хоби — человкъ очень порядочный, добрый, откровенный и благородный, но дядюшка Джэмсъ утверждаетъ, что Хоби — какъ бы сказать — скучный, пустой человкъ и что Рози разв только по принужденію выйдетъ за него. Посл этого, я не ршилась сказать дядюшк Джэмсу, что, до прізда Клэйва, Рози не находила капитана Хоби скучнымъ: онъ плъ съ нею дуэты, прогуливался съ нею вдвоемъ. Въ прошедшую зиму, когда они жили въ По, миссъ Рози, какъ я наврно знаю, любила общество капитана Хоби. Она признается, что прежде она была привязана къ Клэйву, теперь чувствуетъ къ нему только уваженіе и боится его. И правду сказать: онъ выше ростомъ, красиве, богаче и умне капитана Хоби.

— И мн такъ кажется, перебиваетъ мистеръ Пенденнисъ:— Да, моя милая, Клвйвъ такой прекрасный молодой человкъ, какого не часто встртишь. На него смотрть пріятно. Какая откровенность и ясность въ его голубыхъ глазахъ, по-крайней-мр такъ было, пока не омрачило ихъ горе! Какъ милъ его смхъ! Какъ хорошо и гибко онъ сложенъ! Сколько отваги, ума и благородства въ этомъ молодомъ человк! Я не говорю, чтобъ онъ былъ геній высшаго разряда, но у него сердце такое твердое, великодушное, правдивое. Сравни его съ Хоби! Да, Клэйвъ — орелъ, тотъ — сова-мышеловка.

— Мн пріятно, что ты такъ говоришь, восклицаетъ мистриссъ Лаура, съ нжностью: люди думаютъ, что ты всегда насмхаешься, Артуръ, но я лучше другихъ знаю моего мужа. Не правда ли, моя крошечка, что мы лучше другихъ знаемъ своего папа? (Тутъ моя жена восторженно цлуетъ своего ребенка, который приблизился къ ней, прискакивая на рукахъ няни).— Но, продолжаетъ она, снова возвратясь къ супругу и прижимаясь къ нему, но положимъ, что твой любимецъ, Клэйвъ, орелъ, не лучше ли же ему избрать въ спутницы орлицу? Женись онъ на Рози, я уврена, что онъ будетъ къ ней очень добръ, но, мн кажется, ни онъ, ни она не будутъ счастливы. Мой милый, она не заботится о его внимательности къ ней, она не понимаетъ его разговора. Оба капитана, Рози и я, и старый солдатъ, какъ ты его называешь, смются, разговариваютъ, болтаютъ, весело шутятъ другъ съ другомъ, входите вы съ Клэйвомъ, — и мы, какъ мыши, не смемъ пошевелиться.

— Значитъ и я орелъ? Ну, мистриссъ Пенденниссъ, ужь я-то не имю никакихъ орлиныхъ притязаній.

— Нтъ, нтъ. Мы не боимся васъ, мы не боимся папаши, не такъ ли, моя душечка?— Въ эту минуту молодая женщина подзываетъ другого члена своего семейства, котораго, если вы сообразите, ровно два раза можно было прогулять взадъ и впередъ на палуб парохода, пока Лаура произносила спичъ на-счетъ орловъ. Вскор, мать, дитя и няня спускаются въ нижній каюты, подаютъ обдъ, и капитанъ Джексонъ угощаетъ насъ съ другого конца стола шампанскимъ, проходитъ полчаса, и мы ужь въ мор, разговоръ становится невозможнымъ и утро застаетъ насъ подъ срымъ лондонскимъ небомъ, середи милліона мачтъ на Темз.

LVII.
Розбери и Ньюкомъ.

Знакомые, которые приглашали насъ въ Англію, были Флоракъ и жена его, madame la princesse de Montcontour. Они предполагали провести Рождество въ загородномъ дом княгини. Въ первый разъ посл примиренія, князь и княгиня открывали для своихъ знакомыхъ этотъ домъ, который, какъ извстно читателю, находился миляхъ въ пяти отъ Ньюкома, вдали отъ фабричныхъ трубъ и дымной атмосферы этого городка, середи красивой лсистой мстности, по которой разбросаны тихія деревни, срые шпицы церквей и старинные хутора, сохранявшіе тотъ самый скромный характеръ, какой они имли тогда, когда Ньюкомъ былъ ветхимъ сельцомъ, прежде чмъ на берегахъ его рки воздвиглись фабрики, и мрачный видъ ихъ и каменно-угольные выгарки окрасили чернымъ цвтомъ свтлыя воды. Двадцать лтъ назадъ, Ньюкомскій паркъ былъ единственнымъ большимъ домомъ въ окоіодк, теперь десятки прекрасныхъ виллъ возникли въ предмстій между городкомъ и паркомъ. Ньюкомъ Новый-городъ, какъ всякому извстно, выросъ вокругъ воротъ парка, и новогородскій отель, гд теперь станція желзной дороги, представляетъ великолпное зданіе въ стил Тюдоровъ, съ виду древне самого парка, оно окружено маленькими въ старинномъ вкус виллами, съ островерхими крышами, высокими, искривленными трубами и зеркальными окнами, обращенными на чистенькіе лужки, съ красивыми живыми изгородями, безукоризненными песчаными дорожками и Елисаветинскими скотными дворами. Подъ большимъ путепроводомъ желзной дороги Новаго-города, проходитъ старинная, тихая и извилистая лондонская большая дорога, по которой когда-то бороздили колеса слдовавшихъ одинъ за другимъ экипажей и повозокъ: въ нсколькихъ миляхъ отъ ново-городской станціи, дорога такъ запустла, что поросла травой, и Розбери, домъ княгини Монконтуръ, стоитъ на конц села, которое теперь безлюдне и спокойне, чмъ сто лтъ назадъ.

Когда мадамъ де-Флоракъ купила это помстье, оно было едва извстно въ графств, и хозяйка, сестра ньюкомскихъ и манчестерскихъ фабрикантовъ, естественно, не была принята въ почетныхъ домахъ графства. Скромная, простая женщина, въ развод съ мужемъ французомъ, могла длать добро въ своемъ сел, имть прекрасные сады, получать преміи на ньюкомскихъ цвточныхъ и плодовыхъ выставкахъ, и со всмъ тмъ не значила ничего въ такомъ аристократическомъ графств какъ ***. Вс ея знакомые и родные были Ньюкомцы. Многіе изъ нихъ принадлежали къ сект квакеровъ и торговали въ мелочныхъ лавкахъ. Реверендиссимъ докторъ Поттеръ, ректоръ Розбрійскій, зналъ ее только по дламъ милосердія. Докторъ сжалился надъ доброй мадамъ де-Флоракъ и принялъ ее подъ свое покровительство, мистриссъ Поттеръ смотрла на нее съ-высока, что длали и молодыя дамы, принятыя въ лучшее общество. Даже посл того, какъ умеръ братъ ея и оставилъ ей часть своего богатства, мистриссъ Поттеръ говорила, что бдная мадамъ де-Флоракъ поступаетъ очень благоразумно, не стараясь выйдти изъ своей сферы. Надо замтить, что мистриссъ Поттеръ была дочь обанкротившагося лондонскаго шляпника и жила гувернанткой въ одномъ дворянскомъ семейств, изъ котораго вышла за-мужъ за мистера Поттера, бывшаго домашнимъ учителемъ. Мадамъ де-Флоракъ, какъ мы сказали, поступала благоразумно, что не пыталась оставить своей родной сферы, такъ какъ графство не приняло бы ея въ свой кругъ. Томъ Поттеръ, сынъ ректора, съ которымъ я имлъ счастье учиться въ коллегіум св. Бонифація, въ Оксбридж,— малый втреный, надутый и, надо сказать, пустой, спрашивалъ меня: не маркеръ ли по ремеслу этотъ мосье Флоракъ, и даже былъ такъ добръ, что запретилъ своимъ сестрамъ говорить о бильярд при розбрійской помщиц. Томъ изумился, когда узналъ, что мосье Поль де-Флоракъ принадлежитъ къ старинному дворянскому роду, съ которымъ могутъ сравниться въ Англіи разв дв-три фамиліи. Но, говоря геральдически, союзъ съ манчестерскими Гиггами билъ первымъ въ продолженіе нсколькихъ столтій неровнымъ бракомъ въ фамиліи Флораковъ. Впрочемъ, не подумайте, чтобъ я хотлъ равнять какого нибудь чужеземнаго дворянина съ англійскимъ, или даже оспаривать у англійскаго сноба, съ дворянскимъ гербомъ, купленнымъ вчера, или выкраденнымъ изъ Эдмонтона, или съ родословною, добытою за деньги у длателя парси ихъ достоинствъ, право — смотрть съ-высока на любаго изъ заморскихъ дворянъ.

Разъ, парадная карета, запряженная четверней, съ лакеями, въ извстной всмъ ливре Ньюкомовъ, хала изъ Ньюкомскаго парка въ Розбри, по направленію къ пасторскимъ воротамъ, гд мистеръ и мистриссъ Поттеръ въ эту минуту торговали рыбу у постояннаго своего продавца. Дамы были въ самыхъ измятыхъ старыхъ чепцахъ и самыхъ простыхъ платьяхъ, когда он увидли подъзжавшій экипажъ, и, разсудивъ, что визитъ господъ изъ парка назначенъ для нихъ, бросились въ пасторскій домъ, чтобъ переодться, оставивъ Роукинса, продавца, на самой середин переговоровъ о трехъ макреляхъ. Мамаша достала изъ картонки новый чепчикъ, Лиззи и Лидди вбжали въ свою спальню, и вынули т платья, въ которыхъ он были на завтрак въ Ньюкомскомъ атенеум, когда лордъ Левретъ изволилъ тамъ читать рчь. Не успли он облачить въ эти наряды свои миленькія плечики, какъ вдругъ съ ужасомъ вспомнили, что мамаша перешивала одну изъ папашиныхъ фланелевыхъ фуфаекъ и оставила ее въ гостиной, когда вс он были отозваны на крыльцо крикомъ Роукинса и появленіемъ за воротами ушей Роукинсова осла, развозившаго рыбу. Вообразите же, въ какомъ ужасномъ состояніи найдутъ гостиную постители изъ парка!

Но когда он сошли внизъ, гостей изъ парка не было въ комнат, фланелевая фуфайка все еще лежала на стол (съ какою же поспшностью засунули он ее въ шифоньерку!), и единственнымъ постителемъ былъ Роукинсъ, торговецъ, ухмылявшійся въ открытое окно, съ тремя макрелями и кричавшій:— Дайте шесть пенсовъ, миссъ, не обижайте, мадамъ, бднаго человка, у котораго жена и дти. Такъ что молодыя леди принялись кричать: Что за срамъ! Убирайся, глупое, дерзкое созданіе! Ступай кругомъ, на задній ходъ.— Да какъ ты смешь?— и тому подобное, опасаясь, чтобы лэди Анна Ньюкомъ, съ молодою Этелью и Бэрнсомъ не вошли въ комнату середи этого неприличнаго спору.

Гости изъ парка не прізжали, да и только: какъ это странно! Они прохали мимо пасторскихъ воротъ, экипажъ покатилъ къ дому госпожи Флоракъ. Они пошли въ домъ, и оставались тамъ съ полчаса, между-тмъ лошади проманеживались по песчаной дорожк передъ домомъ, и мистриссъ Поттеръ съ дочерьми, поспшно взбжавъ въ верхніе покои, увидли въ окно лэди Анну, Этель и Бэрнса, сперва входившихъ въ оранжереи, потомъ выходившихъ оттуда съ Мэкъ Уиртеромъ, садовникомъ, который несъ огромныя кисти винограду и большіе пучки цвтовъ, он увидали Бэрнса, почтительно разговаривавшаго съ госпожею Флоракъ, когда он сошли въ нижній этажъ и принялись за свою работу: Лидди за золотообрзную тетрадь нотъ, Лиззи за вышиванье ковра, мамаша — за красный салопъ для одной изъ старухъ, он имли крайнее прискорбіе видть, какъ экипажъ прокатился мимо, съ господами изъ парка, при чемъ Бэрнсъ самъ правилъ четверкой.

Въ этотъ день Бэрнсъ ршился вспомнитъ о госпож Флоракъ, задумалъ примирить ее съ мужемъ. На зло всмъ предсказаніямъ мистриссъ Поттеръ, благородное семейство Ньюкомовъ сдлало визитъ дочери фабриканта, и когда госпожа Флоракъ стала княгиней Монконтуръ, когда пронесся слухъ, что она намрена провести Рождество въ Розбери, предоставляю вамъ воображать: было ли это обстоятельство возвщено или нтъ въ ‘Ньюкоменомъ Часовомъ’ и ‘Ньюкоменомъ Индепендент’, и сдлали ли визитъ князю и княгин или нтъ реверендиссимъ Поттеръ, докторъ богословія, и мистриссъ Поттеръ? Предоставляю вамъ воображать, замтила ли эта лэди или нтъ вс перемны, которыя совершились въ Розбери, желтый атласъ и золото въ гостиной, рзной дубъ въ столовой, ситецъ въ спальняхъ, покои княгини, покои князя, покои для гостей, комнату для куренія, Боже милосердый!— конюшни (это учрежденіе находилось подъ управленіемъ Тома Поттера).— Чортъ побери, говоритъ онъ однажды, если здсь не появится билльярдъ!

Домъ съ верху до низу былъ отдланъ и омеблированъ, какъ нельзя уютне и комфортэбельне, и читатель скоро увидитъ, что мистеръ и мистриссъ Пенденнисъ будутъ имть отличнйшее помщеніе на Рождеств 184—.

Томъ Поттеръ былъ такъ внимателенъ, что навстилъ миссъ черезъ два дня посл нашего прізду, и наканун раскланялся со мной изъ княгининой ложи въ кирк. Прежде чмъ изъявить желаніе быть представленнымъ моей жен, онъ попросилъ меня познакомить его съ другомъ моимъ, княземъ. Онъ звалъ его: ‘ваша свтлость’. Мы пошли въ кирку. Потомъ Томъ проводилъ насъ до воротъ Розбери.— Не хотите ли войдти и съиграть со мной партію на бильярд? говоритъ его сіятельство: ахъ, виноватъ, я и забылъ, что вы по воскресеньямъ не играете на бильярд! ‘Во всякой другой день, князь, я буду радъ этой чести,’ отвчаетъ Томъ, и при прощань нжно жметъ руку его сіятельству. Онъ былъ вашимъ товарищемъ по коллегіуму? спрашиваетъ Флоракъ: ну, любезнйшій, что за люди эти школьные товарищи? Что за люди вы, Англичане! Честное слово, здсь между ними есть такіе, что скажи я имъ вычистить мн сапоги, они возьмутъ сапоги и станутъ ихъ чистить!

Госпожа Флоракъ сказала простодушно, что ей желательно заставить князя послушать мосье Жакоба у Эбенезера.

— Savez-vous, qu’elle est furieusement belle, la fille du rvrend? шепнулъ мн его свтлость: я поглядывалъ на нее все время. Милыя сосдки будутъ эти миссъ!— и Поль, при этихъ словахъ, принялъ видъ несказанно плутовской и торжествующій. Жен моей, я долженъ сознаться, мосье де Монконтуръ оказывалъ вжливость, внимательность и уваженіе, выше которыхъ невозможно вообразить. Онъ удивлялся ей. Онъ говорилъ ей безчисленные комплименты и искренно поздравлялъ меня съ обладаніемъ такимъ сокровищемъ. Я не думаю, чтобъ онъ сомнвался въ своихъ способностяхъ — плнить ее или любую изъ дочерей, рожденныхъ женою, но я былъ другомъ его бдствій — его гостемъ, и онъ пощадилъ меня.

Флоракъ въ эту пору своего благоденствія былъ милъ, забавенъ и любезенъ, какъ нельзя больше. Мы пріхали, какъ читателю уже извстно изъ этой правдивой лтописи, въ воскресенье вечеромъ. Намъ отвели прекраснйшія комнаты, насъ радушно встртили и хозяева, и трещавшій яркій огонь въ каминахъ. Флоракъ разсыпался и сіялъ добродушіемъ, нсколько разъ принимался жать мн руку, трепалъ меня по плечу, называлъ меня своимъ добрымъ, благороднымъ другомъ. Онъ кричалъ своему дворнику:— Фредерикъ, помни, что мосье здсь хозяинъ! Летомъ, исполняй его приказанія. Падай ницъ передъ нимъ. Онъ былъ добръ ко мн во дни моихъ бдствій. Слышишь, Фредерикъ? Смотри, чтобъ все было сдлано для мосье Пенденниса — для madame sa charmante лэди, для ея очаровательной малютки и няни. Чтобъ никто изъ твоего гарнизона не смлъ строитъ куры этой молоденькой особ, Фредерикъ, vieux sclrat. Берегись и ты, Фредерикъ: не то отправлю тебя въ Ботэнибей — представлю лорду мэру!

— Видишь ли, mon ami, въ Англіи я становлюсь Англичаниномъ, продолжалъ князь: завтра воскресенье, и ты увидишь! Чу, звонокъ: одвайся-ка къ обду, любезнйшій! Тутъ нашъ добрякъ еще разъ пожалъ обими руками руку мистера Пенденниса.— Душ моей отрадно, когда вы у меня въ дом! Ей, ей! Тутъ онъ обнялъ своего гостя, и при этомъ забавномъ, этомъ нжномъ объятіи, на глазахъ у него навернулись слезы. Не мене благосклонна, хотя не столько сообщительна и лобызательна, была мадамъ де-Монконтуръ въ отношеніи къ моей жен. Маленькая княгиня бгала изъ спальни въ дтскую, чтобъ взглянуть, все ли сдлано для удобства гостей. Она сидла и смотрла, когда ребенка купали и укладывали спать, ей не случалось видть такого ангельчика, она принесла ребенку прекрасную игрушку. Сначала она и ея старая суровая служанка пугали малютку, но скоро малютка примирился съ ихъ наружностью, а княгиня приходила въ дтскую чуть не раньше самой матери.— Ахъ! говорила со вздохомъ княгиня, какъ вы должны быть счастливы, что у васъ есть малютка.— Словомъ, моя жена была совершенно обворожена ея добротою и радушіемъ.

Наступило, наконецъ, утро воскресенья и тутъ Флоракъ дйствительно явился удивительнйшимъ Британцемъ. На немъ были сапоги съ отворотами и лосиновые штаны, а посл чаю, когда мы пошли въ церковь, блое пальто, съ маленькимъ капишононъ: въ этомъ наряд, онъ находилъ себя — ни дать ни взять — Англичаниномъ. Въ разговор со своими грумами и слугами, онъ давалъ себ свободу браниться — не то, чтобы онъ привыкъ къ побранкамъ, но ему казалось, что употребленіе этихъ дополнительныхъ выраженій необходимо англійскому джентльмену. Онъ никогда не обдалъ безъ ростбифа и требовалъ, чтобы говядина была съ кровью — какъ любитъ вашъ братъ, Англичанинъ. Онъ нанималъ боксеровъ и держалъ боевыхъ птуховъ. Онъ съ удивительнымъ энтузіазмомъ перенималъ языкъ спортмэновъ — скакалъ по полямъ, какъ истый Англичанинъ, былъ великолпенъ на охот въ бархатной шапк и наполеоновскихъ сапогахъ, охотники находили радушный пріемъ въ Розбри, гд добродушная хозяйка оказывала этимъ джентльменамъ въ красномъ такую же внимательность, какъ бывало въ старину джентельменамъ въ черномъ. Послдніе, негодуя на перемну, происшедшую въ образ мыслей княгини, оплакивали ея отпаденіе, но въ графств она и супругъ ея пользовались всеобщею любовью, и даже въ Ньюком были не мене любимы, потому-что благодянія ея были безпрерывны, а добродушіе Поля служило темой для всеобщихъ похвалъ. ‘Ньюкомскій индепендентъ’ и ‘Ньюкомскій Часовой’ оба расточали ему комплименты, причемъ первый журналъ выставлялъ его поведеніе въ противоположность поведенію Бэрнса, своего представителя. Флораку было удовольствіемъ — возить свою княгиню четверкой въ Ньюкомъ. Онъ называлъ свой экипажъ своимъ trappe, своимъ drague. Уличные мальчишки прыгали и кричали ‘ура!’ когда князь проходилъ или прозжалъ по городу. У одного мелочнаго торговца красовалась въ окн желтая шапка, подъ названіемъ Монконтуръ, у другаго — красная, съ помткой ‘княжеская’, и въ этомъ качеств рекомендуемая молодымъ Ньюкомцамъ.

Упомянутый drague разъ возилъ насъ въ сосдній домъ Ньюкомовъ, куда жена моя сопровождала княгиню Монконтуръ, по просьб этой дамы, которой Лаура не заблагоразсудила сознаться въ антипатіи къ лэди Клар Ньюкомъ, Выходя изъ большаго дома, какъ часто она и я, себялюбивые философы, благодарили судьбу за то, что нашъ домъ не такихъ размровъ! Долго ли будутъ существовать на свт большіе дома? Не предпочитаютъ ли ужь и нынче хозяева ихъ квартирку въ Брэйтон или маленькій антресоль на Бульвар пустынному праддовскому дворцу въ парк, загороженному со всхъ сторонъ снгомъ? Мы были рады выбраться изъ Ньюкома, будто изъ тюрьмы: моя жена и княгиня вскочили въ экипажъ и начали свободно говорить, лишь только ворота затворились за нами. Хотли ли бы мы быть владльцами такого дома, подъ страхомъ наказанія — жить въ немъ? Мы соглашались, что уголокъ земли, называемый Фэроксъ (Красивые дубки) былъ для насъ миле неуклюжей ньюкомской громады, тюдорской постройки. Домъ былъ отдланъ при Георг IV, въ (будтобы) готическомъ стил. Насъ провели черезъ готическія столовыя, гд теперь не было гостепріимства — черезъ готическія гостиныя, покрытыя закоптлымъ полотномъ, въ маленькую комнату, на конц сумрачной анфилады, гд лэди Клара сидла одна, или въ обществ нянекъ и дтей. Унылый сумракъ этого жилища упалъ и на бдную хозяйку. Даже тогда, когда жена моя говорила съ нею о дтяхъ (при чемъ добрая княгиня Монконтуръ превозносила нашего, какъ нкое чудо), лэди Клара не прояснялась. Двое малютокъ ея были принесены на показъ и унесены. Что-то тяготло надъ этой женщиной. Мы завели рчь о замужств Этели. Она сказала, что свадьба, сколько ей извстно, будетъ около новаго года, и что она не знаетъ, хорошо ли отдланъ домъ гленливэтскій. Дома лорда Фэринтоша въ Лондон она не видала. Сэръ Бэрнсъ прізжалъ разъ-два по субботамъ, на три или четыре дня, чтобъ поохотиться, позабавиться, какъ вс мужчины, полагала она. Она не знала, когда онъ опять прідетъ. Лэди Клара какъ-будто черезъ силу позвонила, когда мы стали съ нею прощаться, и снова опустилась на софу, на которой лежала груда французскихъ романовъ. Она выбрала хорошенькихъ книгъ, говорилъ Поль, когда мы хали по мрачнымъ аллеямъ, черезъ сдой паркъ, середи тумана, облегавшаго унылые, орнаментные пруды, середи стадъ овецъ, бродившихъ срыми, густыми массами по лугамъ. Ни струйки дыму не вылетало изъ высокихъ трубъ зданія, которое мы оставляли за собой, кром слабой, бловатой нити, поднимавшейся, какъ мы знали, изъ камина, у котораго сидла одинокая владлица Ньюкома.— Уфъ! вскрикнулъ, махая хлыстомъ, Флоракъ, когда ворота дома затворились за нами: какое счастье, что наконецъ выбрались изъ этого погреба! Въ этомъ дом есть что-то фатальное,— въ этой женщин — тоже. Здсь такъ и чуешь бду.

Отель, которому нашъ другъ Флоракъ длалъ честь въ пріздъ въ Ньюкомъ, извстенъ былъ подъ вывской ‘Королевскаго герба’. Разъ, когда мы вошли съ нимъ въ эту гостиницу, намъ встртился какой-то поститель ея, котораго Флоракъ готовъ былъ, по привычк, разцловать: подбгая къ незнакомцу, онъ съ жаромъ дружбы, закричалъ ему ‘Джэкъ.’

Джэкъ, по-видимому, не слишкомъ обрадовался встрч съ нами, и скорй готовъ былъ бжать отъ объятій Француза.

— Дорогой мой Джэкъ, мой добрый, благородный Айгетъ! Какъ я радъ, что вижу васъ! продолжалъ Флоракъ, не обращая вниманія ни на пріемъ незнакомца, ни на удивленіе хозяина гостиницы, который съ низкими поклонами провожалъ князя въ лучшій изъ номеровъ.

— Какъ поживаете, мось де-Флоракъ? проворчалъ сквозь зубы новопришелецъ, и пошелъ-было прочь посл этого привтствія, но, какъ бы одумавшись, воротился и послдовалъ за Флоракомъ, въ комнату, куда насъ велъ хозяинъ.— А la bonne heure! Флоракъ возобновилъ радушные привты лорду Гэйгету: я не понималъ, mon bon, какая муха ужалила тебя, говоритъ онъ милорду. Хозяинъ, потирая руки, ухмыляясь и кланяясь, безпокоился, не угодно ли князю чего закусить посл поздки. Какъ спутника и друга князя, блескъ его пріема частью озарилъ и меня. Когда главы дома не было, хозяинъ гостиницы оказывалъ мн большое вниманіе, съ примсью, впрочемъ, нкоторой фамильярности.

Лордъ Гэйгетъ выждалъ пока уйдетъ мистеръ Тэплоу, и тогда сказалъ Флораку:— пожалуйста, Флоракъ, не зови меня здсь по-имени: я здсь incog…

— Plait-il? спрашиваетъ Флоракъ: гд incog… Онъ расхохотался, когда ему растолковали, что это incog… значитъ инкогнито. Лордъ Гэйгетъ обратился ко мн: — понимаете, мистеръ Пенденнисъ, я не думалъ сдлать невжливости, но я здсь по одному длу, и не хочу чтобъ мое имя было извстно. Вдь этотъ народъ, понимаете ли? не даетъ вамъ покою въ провинціальномъ город. Давно ли слышали о нашемъ друг Клэйв?

— Есть ли у тебя дло, Джэкъ, нтъ ли — ты всегда для меня bien venu. Что у тебя за дло? Старый плутишка! Бьюсь объ закладъ….

— Довольно, довольно: оставь этотъ вздоръ, говоритъ Джэкъ, съ нкоторымъ безпокойствомъ: Даю теб честное слово: мн… мн нужно достать — денегъ — то есть, у меня есть одна спекуляція — спекуляція чертовски выгодная, кстати, если хозяинъ спроситъ тебя, скажи, что я мистеръ Гаррисъ — гражданскій инженеръ, жду прибытія изъ Америки ливерпульскаго корабля ‘Канада’, и крайне безпокоюсь о брат, который возвращается на этомъ корабл.

— Что онъ тутъ намъ толкуетъ? Прибереги эти сказки для хозяина, Джэкъ, намъ не стоитъ труда лгать. Добрйшій мистеръ Гаррисъ, отчего васъ не видно въ Розбери? Отъ княгини мн житья не будетъ, если не прідете, привозите и вашего любезнаго братца, если онъ воротится. Слышите?— Послднія слова этого изрченія были произнесены ради мистера Тэплоу, который снова вошелъ, неся подносъ съ виномъ и закуской.

Хозяинъ Розбери и мистеръ Гаррисъ въ эту минуту шли смотрть лошадь, которая ожидала, перваго на конюшенномъ двор гостинницы. Хозяинъ воспользовался отсутствіемъ того и другого, чтобъ прибжать на мнимый звонокъ, и распросить меня на счетъ гостя, который проживалъ у него уже цлую недлю.— Знаю ли я этого господина? Мистеръ Пенденнисъ отвчалъ, что знаетъ.

— Хорошій человкъ, безъ сомннія, продолжалъ Бонифэсъ.

— Уже ли вы думаете, что князь Монконтуръ знается съ кмъ нибудь, кром порядочныхъ людей? спрашиваетъ мистеръ Пенденнисъ. Этотъ вопросъ имлъ такую силу, что привелъ нашего хозяина въ замшательство, и онъ молча удалился, чтобъ развдать на счетъ мистра Гарриса отъ грумовъ Флорана.

Какое дло удерживало здсь Гэйгета? Мое ли дло объ этомъ знать? Я могъ питать нкоторыя подозрнія, но долженъ ли былъ сообщать ихъ кому, и не лучше ли было хранить ихъ про себя? Я не промолвилъ на-счетъ Гэйгета ни единаго слова съ Флоракомъ на возвратномъ пути домой, хотя, судя потому, какъ одинъ смотрлъ на другаго, каждый догадывался, что другой знаетъ тайну несчастнаго джентельмена. Дорогой мы толковали о герцогин Иврійской, потомъ, какъ бы въ контрастъ, объ англійскихъ обычаяхъ, объ интригахъ, похищеніяхъ, о Гретна-Гринъ, и проч. и проч. Да вы презабавная нація! говоритъ Флоракъ: чтобъ вести любовную интригу, какъ слдуетъ, вамъ непремнно нужна почтовая карета и затмъ скандалъ. Если бъ у васъ дла этого рода совершались на большой дорог, какую бы армію почтальоновъ пришлось вамъ содержать!

Я молчалъ. Въ образ Джэка Бельсэйза, я видлъ бдствіе, преступленіе, дтей обезчещенныхъ, домъ покинутый — гибель для всхъ дйствующихъ лицъ и жертвъ чернаго заговора. Лаура замтила во мн какое-то разстройство, когда мы пріхали домой, она даже, догадывалась о причин, и вечеромъ, когда мы, простившись съ нашими добрыми хозяевами, сидли одни у камина въ спальн, она обратилась ю мн съ распросами. Я не выдержалъ ея допытыванья и, сознаюсь, разсказалъ ей, что видлъ лорда Гэйгета, въ Ньюком, гд онъ живетъ подъ чужимъ именемъ. Можетъ-быть, все это пустое. Пустое! Милосердое небо! Уже ли нельзя предупредить этого преступленія и этого бдствія?— Можетъ-быть, ужь поздно, сказалъ съ горестью супругъ Лауры, наклонясь къ очагу камина.

Лаура нсколько времени молчала. Я могъ замтить, что она была занята тмъ, къ чему благочестивыя женщины вчно прибгаютъ въ минуты сомннія, горя, печали, разлуки, даже радости, или какого-бы то ни было испытанія. Имъ стоитъ захотть, и передъ ними какъ-бы воздвигается незримый храмъ, сердца ихъ колнопреклоняются въ немъ, он внимаютъ голосу великаго, милосердаго, долготерпливаго совтника и утшителя. Смерть на порог не привела бы ее въ содроганіе. Я знаю, какъ она ухаживала за бдными вокругъ насъ, какъ она переносила страданія, не только собственныя свои, но даже мои и дтей, съ изумительною твердостью духа и спокойствіемъ. Но мысль объ этомъ преступленіи, долженствующемъ скоро совершиться, и неотразимомъ, совершенно убила ее. Мн кажется, она во всю ночь не смыкала глазъ, и встала блдная и какъ бы сама не своя посл горькихъ думъ, лишившихъ ее покою.

Въ это утро, она обняла своего ребенка съ необыкновенною нжностью, и даже плакала надъ нимъ, называя его тысячью ласкательныхъ именъ материнской любви.— Ршусь-ли покинуть тебя, мой ангелъ, могу ли когда бросить тебя, мое счастье и сокровище! Безсмысленный ребенокъ, прижатый къ груди матери и испуганный звукомъ ея голоса и трагическимъ видомъ, расплакался и прильнулъ плотне къ ше Лауры. Хотите-ли знать, какія чувствованія волновали отца, когда онъ смотрлъ на эту сладостную любовь, на эту неземную нжность, на эту святую, оснившую счастіемъ жизнь его, недостойнаго? Всмъ дарамъ неба здсь на земл, этотъ даръ — итогъ и глава. Я трепещу, когда держу его, опасаясь потерять его, и остаться безъ него сиротой на этомъ уныломъ свт: въ иное время, мн бываетъ совстно, когда подумаю, что обладаю имъ, поспшая домой, къ теплому очагу и обильному столу, я стыжусь передъ бднымъ, отверженнымъ нищимъ, дрожащимъ отъ холоду на улиц.

Едва успли мы позавтракать, какъ Лаура спросила одноконный экипажъ и сказала, что ей нужно сдлать визитъ. Она взяла съ собой ребенка и няню, не хотла, чтобъ мы ее провожали, и не прежде объявила намъ, куда детъ, пока не вышла изъ воротъ. Я могъ бы догадаться о цли ея поздки. Флоракъ и я не говорили объ этомъ ни слова. Было прекрасное зимнее утро, мы отправились на охоту, въ другое время, эта забава доставила бы мн удовольствіе, я сталъ бы восхищаться моимъ хозяиномъ, его блестящимъ нарядомъ, его красивой бархатной шапкой, лоснящимися охотничьими сапогами, привтами, восклицаніями къ собак и человку, прибранками и криками этого Нимврода, который горланилъ громче всхъ своръ и толпы, но въ это утро, я думалъ о трагедіи, тамъ разыгрывающейся, и рано возвратился съ охоты: жену свою я засталъ уже дома, въ Розбери.

Лаура, какъ я подозрвалъ, была у лэди Клары — зачмъ? она сама не понимала хорошенько. Пріхавъ къ этой дам, она не знала что сказать, какъ высказать, что у ней было на ум.— Я желала, Артуръ, чтобъ кто-нибудь подшепнулъ мн слова, говорила въ полголоса Лаура, склонивъ голову ко мн на плечо: ночью я не смыкала глазъ, и все думала объ ней, молилась, искала слова утшенья для этой бдной лэди. Знаешь-ли что? мн кажется, что она никогда не слыхивала ласковаго слова? Такъ она сама сознавалась мн, она была очень растрогана, когда мы нсколько минутъ поговорили между собою.

— Сначала она была чрезвычайно равнодушна, холодна и надмнна, по-видимому, спрашивала, чему она обязана моимъ визитомъ, а надо сказать, что я вошла къ ней насильно, несмотря на то, что люди ея говорили мн, что она нездорова и, кажется, никого не принимаетъ.— Я отвчала, что желала показать ей своего сына — что дти должны познакомитьсся другъ съ другомъ — не знаю, чего еще я наговорила. По-видимому, она все боле и боле изумлялась — потомъ, вдругъ — не знаю какъ, у меня сорвалось съ языка:— лэди Клара, я видла сонъ объ васъ и вашихъ дтяхъ, и такъ перепугалась, что пришла поговорить объ немъ съ вами.— Я дйствительно видла сонъ, Пенъ, ршительно видла, когда стала говорить съ нею.

— Она нсколько встревожилась, и я продолжала разсказывать сонъ.— Ma ch&egrave,re, сказала я: я видла насъ счастливыми съ этими малютками.

— Счастливыми! говоритъ она — трое малютокъ играли въ оранжере, въ которую отворяется дверь изъ ея комнаты.

— И вдругъ, злой духъ входитъ и отрываетъ ихъ отъ васъ, изгоняетъ васъ въ какой-то мракъ, и я вижу, какъ вы, одинокая и несчастная, бродите кругомъ, и заглядываете въ садъ, гд играютъ ваши дти. Вы просите, умоляете, чтобъ вамъ позволили подойдти къ нимъ, а привратникъ говоритъ: Нтъ, никогда.— Потомъ — потомъ мн показалось, что они прошли мимо васъ, и васъ не узнали.

— Ахъ! сказала лэди Клара.

— И тутъ мн пришло на мысль, какъ часто случается во сн, что это былъ мой ребенокъ, разлученный со мной, и не узнающій меня, и, ахъ! что это было за страданіе! Можете себ представить. Поблагодаримъ Бога, что это было только сонъ. Еще хуже: когда вы, когда я стали умолять, чтобъ онъ допустилъ къ ребенку, и когда привратникъ отвчалъ:— Нтъ, никогда,— мн показалось, что пришелъ духъ — ангелъ, схватилъ ребенка, вы сказали: — позволь и мн слдовать за тобой, о, позволь мн, я такъ несчастна, но ангелъ произнесъ: — Нтъ, никогда, никогда.

Лэди Клара поблднла: — Что вы разумете подъ этимъ сномъ? спрашиваетъ она меня, продолжала Лаура.

— Ахъ, милая лэди, ради этихъ младенцевъ, ради Того, Кто зоветъ ихъ къ себ, будьте съ ними всегда вмст. Никогда, никогда не разставайтесь съ ними! Припадайте къ Его стопамъ, и ищите у Него защиты. Я схватила ее за руки, и много говорила ей въ этомъ смысл, но, Артуръ, мн не нужно, не должно повторять всего, что я говорила. Наконецъ, когда я поцловала ее, она разтрогалась, сказала, что я къ ней такъ добра, что она совсмъ одинока на этомъ свт, что у нея нтъ друга, къ которому бы она могла прибгнуть. Потомъ она спросила: соглашусь ли я жить у нея? и я отвчала: Да. Мой милый, мы должны хать. Я думаю, теб слдовало бы повидаться съ извстнымъ теб человкомъ въ Ньюком — повидайся съ нимъ, и предостереги его, вскрикнула Лаура, съ усиливающимся жаромъ: проси Бога, чтобъ Онъ просвтилъ и укрпилъ его, чтобъ сохранилъ его отъ этого искушенія, умоли его, чтобъ онъ оставилъ это, бдное, слабое, робкое, трепещущее созданіе, если у него есть сердце джентльмена и твердость мужа, онъ исполнитъ, знаю, что исполнитъ.

— Думаю, что исполнилъ бы, моя безцнная, говорю я, если бъ только онъ слышалъ челобитчицу. Щеки Лауры пылали, глаза блестли, голосъ звучалъ сладостнымъ паосомъ любви, потрясавшимъ иногда все мое существо. Мн кажется, всякое зло должно удалиться, всякой дурной помыселъ бжать передъ этимъ непорочнымъ созданіемъ.

— Зачмъ нтъ съ нею, бдняжкой, кого-нибудь изъ родныхъ! продолжала моя жена: она гибнетъ въ этомъ уединеніи. Я думаю, что мужъ не допускаетъ къ ней — и — я содрогаюсь, Артуръ, когда ты берешь руку этого злаго, себялюбиваго человка. Вы должны прекратить съ нимъ знакомство, слышите, сэръ?

— Прежде или посл нашего пребыванія въ его дом, моя милая? спрашиваетъ мистеръ Пенденнисъ.

— Бдняжка! Она просіяла при мысли, что будетъ жить не одна. Ола побжала показывать мн покои, которые будутъ намъ отведены. Я знаю, что теб будетъ скучно, но ты можешь сочинять, и по-прежнему здить на охоту, стрлять съ здшними нашими знакомыми. Надо убдить и лэди Анну Ньюкомъ пріхать туда же. Сэръ Бэрнсъ поссорился съ матерью, и отказалъ ей отъ своего дому, въ послдній ея пріздъ къ нему — подумай объ этомъ! Здшніе слуги это знаютъ. Марта перенесла мн всю исторію отъ хозяина. Этотъ сэръ Бэрнсъ — ужасное созданіе, Артуръ. Я рада, что возненавидла его съ первой съ нимъ встрчи.

— И въ вертепъ этого звря вы хотите запереть меня и мое семейство, мадамъ! говоритъ супругъ: впрочемъ, куда не пойду я, если вы прикажете? О, кто уложитъ мой чемоданъ?

Флоракъ и княгиня пришли въ отчаяніе, когда мы, за обдомъ, сообщили имъ о намреніи ухать — да еще къ кому же? къ нашимъ сосдямъ, въ Ньюкомъ! Это удивило ихъ еще боле.— Какого чорта станешь ты длать въ этомъ вертеп? спросилъ нашъ хозяинъ, когда мы сидли одни за стаканомъ вина.

Но предположенному Лаурой визиту не суждено было сбыться: въ тотъ же самый вечеръ, когда мы сидли за дессертомъ, входитъ посланный изъ Ньюкома, съ запиской къ моей жен отъ ньюкомской лэди.

— Добрйшая, милйшая мистриссъ Пенденнисъ, писала лэди Клара, подчеркивая многія слова, и по-видимому, въ крайнемъ душевномъ разстройств: — Вашему визиту не бывать. Я говорила объ этомъ сэру Бэрнсу, который пріхалъ сегодня, и ужь началъ было обращаться со мной по-обыкновенному. О, какъ я несчастна! Сдлайте милость, не сердитесь на меня за невжливость — но эта невжливость вынуждается искреннимъ желаніемъ избавить васъ отъ непріятностей этого ужаснаго мста! Мн кажется, я не могу здсь доле оставаться. Но, что бы ни было, я всегда сохраню въ памяти вашу доброту и любезность, я буду удивляться вамъ, какъ подобаетъ удивляться ангелу. О, зачмъ не было у меня такого друга раньше! Но, увы! у меня нтъ друга — только это одно ненавистное семейство дано въ спутники несчастной, одинокой K. Н.

P. S.— Онъ не знаетъ, что я пишу. Не удивитесь же, если въ продолженіе утра получите отъ меня другую записку, написанную церемоннымъ слогомъ и наполненную сожалніями о томъ, что мы не можемъ имть удовольствія принять въ настоящее время въ Ньюком мистера и мистриссъ Пенденнисъ.

P. S.— Лицемры!

Это письмо вручено было моей жен за обдомъ и она передала его мн, выходя изъ столовой съ другими дамами.

Я сказалъ Флораку, что Ньюкомы не могутъ принять насъ и что мы готовы остаться гостить у него, если ему угодно. Добрый хозяинъ обрадовался этой всти.— Моя жена умретъ со скуки безъ Бэби, сказалъ онъ: она безъ ума отъ него.— Значитъ, добрая старушка будетъ довольна, что разлука съ невиннымъ предметомъ ея любви отдаляется.

Мой хозяинъ, не меньше меня, зналъ объ отношеніяхъ, въ какихъ сэръ Бэрнсъ жилъ съ своей женой. Ссоры ихъ были предметомъ толковъ во всемъ графств. Одни обвиняли Бэрнса въ дурномъ обращеніи съ ней и въ другихъ неблаговидныхъ поступкахъ, говорили, что честнымъ людямъ стыдно знаться съ ними, другіе все порицаніе обращали на лэди Клару и утверждали, что лэди Клара — слабая, малодушная и пустая женщина, которая вчно плачетъ не-кстати, которая вышла за-мужъ за сэра Бэрнса изъ-за однихъ денегъ, любя, какъ всмъ извстно другого. Да, обвиненія были справедливы и съ той и съ другой стороны. Бездушный эгоистъ женился на женщин за ея званіе, слабая, безразсудная двушка продалась мужу за его богатство, и союзъ, который могъ бы окончиться сноснымъ равнодушіемъ, принялъ дурной оборотъ и разъигрался бдствіемъ, жестокостью, обоюдными жалобами, горькими слезами, проливаемыми втайн, проклятіями и бранью мужа, и сценами гнва и насилія, которыя совершались въ глазахъ слугъ и были посмшищемъ для свта. Мы устроиваемъ подобныя партіи каждый день, продаемъ или покупаемъ красоту или званіе или богатство, освящаемъ торговую сдлку торжественными обрядами, въ которыхъ об стороны призываютъ небо въ свидтели ихъ обтовъ, — мы знаемъ, что вс эти обты — ложь, и запечатлваемъ ихъ именемъ Бога.— Я, Бэрнсъ, общаю любить тебя, Клару, пока смерть не разлучитъ насъ.— Я, Клара общаю любить тебя, Бэрнсъ, и проч. и проч. Кто не слыхалъ этихъ древнихъ изрченій, и сколь многіе изъ насъ произносили ихъ, сознаваясь въ душ, что говорятъ неправду?

— Знаетъ ли мистеръ Гаррисъ о возвращеніи Ньюкома? спросилъ Флоракъ, когда я сообщилъ ему объ этомъ обстоятельств: Ce sclrat de Highgate.— Va!

— Знаетъ ли Ньюкомъ, что лордъ Гайгетъ здсь? подумалъ я про себя, удивляясь простодушію и благородству милой моей жены, и стараясь врить вмст съ этимъ чистымъ и непорочнымъ созданіемъ, что еще не поздно спасти несчастную лэди Клару.

— Лучше бы было предупредить мистера Гарриса, сказалъ я Флораку: не напишите ли вы ему? Мы отправимъ нарочнаго въ Ньюкомъ.

Сначала Флоракъ сказалъ: Parbleu! Нтъ,— не его дло, онъ всегда ожидалъ такого результата отъ брака лэди Клары. Онъ даже сдлалъ Джэку комплиментъ на этотъ счетъ, нсколько лтъ назадъ, въ Баден, когда тамъ совершались, по поводу этого дла, сцены довольно трагическія, довольно комическія. Съ какой же стати ему мшаться теперь?

— А дти обезславленные, сказалъ я: а честныя семейства, повергнутыя въ бдствіе? Ради Бога, Флоракъ, предупредимъ эту катастрофу, если можно.— Я говорилъ съ большимъ жаромъ, душевно желая отклонить бду, если возможно, къ этому я былъ сильно побужденъ разсказомъ, слышаннымъ ровно передъ обдомъ, отъ этого благороднаго и невиннаго созданія, которое, по внушенію чистаго сердца, торопилось защитить дло правды и истины, и спасти несчастную, повергнутую въ отчаяніе, сестру, трепетавшую на краю погибели.

— Если вы не хотите писать ему, сказалъ я, съ нкоторою вспышкою, если вашимъ грумамъ непріятно хать ночью (это было однимъ изъ возраженій Флорака), я самъ отправлюсь. Мы толковали объ этомъ дл поздно вечеромъ, когда дамы удалились уже въ свои спальни, и когда разъхались многіе гости, которые провели вечеръ у нашего гостепріимнаго хозяина и такой же хозяйки: при нихъ я, разумется, не хотлъ говорить о предмет такомъ щекотливомъ.

— Parbleu, что за цломудріе, другъ мой, восклицаетъ Флоракъ, потягивая сигару: сейчасъ видно, что жена прочла теб наставленіе. Бдный мой Пенденнисъ! Ты подъ башмакомъ у своей жены, mon pauvre bon! Ты сдлался образцовымъ мужемъ. Правду пишетъ моя матушка, что жена твоя — ангелъ.

— Я не прочь слушаться женщины, когда она говоритъ мн правду, возразилъ я. И дйствительно: по просьб этой женщины, я готовъ былъ самъ отправиться съ ея порученіемъ, если бъ не нашелся человкъ, который взялся за это дло. Въ т дни, когда въ Розбери бывали обды для гостей, изъ Ньюкома приходили вспомогательные слуги, которыхъ обыкновенно поставлялъ хозяинъ гостинницы подъ вывскою ‘Королевскаго Герба’. Для заподряда этихъ-то людей, также для необходимыхъ распоряженій по закупк рыбы, картъ и пр., князь Монкоитуръ здилъ въ Ньюкомъ, въ тотъ день, когда мы повстрчали лорда Гэйгета, мистеръ Гаррисъ тожь, у конторы гостинницы. Въ то время, какъ мы были заняты вышеприведеннымъ разговоромъ, входитъ слуга, и говоритъ: Милордъ, Дженкинсъ и другой человкъ возвращаются въ повозк въ Ньюкомъ: не нужно ли чего приказать?

— Само небо посылаетъ намъ его, говоритъ Флоракъ, обратясь ко мн со смхомъ:— Робертъ, вели Дженкинсу обождать минутъ пять, мн нужно написать записку къ одному господину, въ гостинниц Королевскаго Герба. Съ этими словами, Флоракъ слъ за письменный столъ, набросалъ нсколько строкъ, прочелъ ихъ мн и, запечатавъ записку, адресовалъ ее на имя мистера Гарриса, въ гостинниц Королевскаго Герба. Телега, записка и подсобные слуги отправились въ Ньюкомъ. Флоракъ предложилъ мн идти спать, со спокойною совстью. И правда: предостереженіе, посланное такимъ, а не другимъ путемъ, могло дойдти надежне, и слово, замолвленное Флоракомъ, по всей вроятности, было дйствительне, чмъ всякая просьба отъ моего имени. Можетъ-быть, я и не ршился бы на это безъ положительно изъявленнаго желанія такой дамы, чей совтъ во всхъ затруднительныхъ обстоятельствахъ жизни я готовъ принять къ исполненію,— въ чемъ откровенно сознаюсь.

Конь мистера Дженкинса безъ сомннія скакалъ быстро, какъ обыкновенно скачутъ въ морозную ночь кони этихъ джентльменовъ, когда всадники хорошенько полакомились. Я помню, что во дни холостой моей жизни, конь мой всегда скакалъ быстре, когда я хорошо обдалъ, шампанское какимъ-то образомъ сообщалось и ему, а бордоское пробиралось въ его копыта. Еще до полночи, письмо къ мистеру Гаррису находилось уже въ рукахъ мистера Гарриса, въ гостинниц Королевскаго Герба.

Выше сказано, что въ одномъ зал этой гостинницы нкоторые изъ веселыхъ обывателей Ньюкома содержали клубъ, членами въ немъ были: аукціонистъ Парритъ, даровитый сотрудникъ, нынче редакторъ Индепендента, Томъ Поттсъ, аптекарь Видлеръ, и другіе джентльмены.

Первый случай упомянуть объ этомъ обществ представился намъ въ самомъ начал настоящей лтописи, за долго до того времени, когда у Клэйва Ньюкома выросли прекрасные усы. Если аптекарь Видлеръ тогда ужь былъ старъ, такъ теперь онъ постарлъ еще десятью годами, у него, какъ само собою разумется, были разные помощники, и одинъ изъ нихъ въ послдніе годы сдлался его компаньономъ, хотя фирма продолжаетъ быть извстною подъ стариннымъ и уважаемымъ именемъ Видлера. Разбитной малый былъ этотъ компаньонъ — первоклассный членъ — собутыльникъ клуба Веселыхъ Британцевъ, гд онъ имлъ обыкновеніе засиживаться до поздней ночи, чтобъ быть на готов на всякое, могущее представиться ночное дло.

Вотъ Британцы сидятъ, курятъ, пьютъ и веселятся въ своемъ зал, какъ вдругъ входитъ Дженкинсъ съ запиской, которую онъ ту же минуту вручилъ компаньону мистера Видлера.— Изъ Розбери? Врно княгиня опять нездорова, говоритъ лекарь, не безъ намренія показавъ честной компаніи, какую знать онъ пользуетъ.— Хотлъ бы я, чтобъ старая барыня хворала днемъ, а не ночью. Чортъ побери, прибавляетъ онъ, это что?— и онъ читаетъ: Sir Newcome est de retour. Bon voyage, mon ami. F.— Что это значитъ?

— А мн казалось, что ты знаешь по-французски, Джэкъ Гаррисъ, говоритъ Томъ Поттсъ: ты всегда надодалъ намъ французскими пснями.

— Разумется, знаю, говоритъ тотъ, но что это значитъ?

— Ньюкомъ воротился въ пяти-часовомъ позд. Я тутъ же халъ, и онъ едва удостоилъ меня парой словъ. Со станціи онъ взялъ экипажъ Броуна. Не думаю, чтобъ Броунъ обогатилъ его фамилію своей операціей, говоритъ мистеръ Поттсъ.

— Да мн какое дло? вскрикиваетъ Джэкъ Гаррисъ: мы не пользуемъ его, и не много теряемъ отъ этого. Его пользуетъ Гавель, съ-тхъ-поръ какъ Видлеръ поссорился съ нимъ.

— Ба! я говорю, что это ошибка, кричитъ мистеръ Тэйлоу, сидя въ креслахъ и покуривая сигару: это письмо слдуетъ одному господину, тому самому, съ кмъ разговаривалъ князь и кого онъ называлъ Джэкомъ, въ послдній пріздъ сюда. Славное сдлали дло: печать сломали — и прочитали. Не спитъ ли ужь этотъ господинъ? Джонъ, снеси-ка къ нему эту записочку.

Джонъ, не вдая содержанія за-писки, такъ-какъ онъ только-что вошелъ въ клубный залъ съ ужиномъ для мистера Поттса, снесъ записку по указанію и воротился къ своему хозяину съ перепуганнымъ лицомъ. Онъ сказалъ, что этотъ господинъ — пресамоуправный человкъ. Прочитавъ письмо, онъ-чуть было не задушилъ Джона, но Джонъ не поддался, и когда Джонъ сказалъ, что письмо, какъ онъ полагалъ, распечатано мистеромъ Гаррисомъ въ клуб,— мистеромъ Джэкомъ Гаррисомъ, незнакомый господинъ взбленился и началъ страшно браниться,

— Поттсъ! сказалъ Тэплоу, который бывалъ словоохотенъ и сообщителенъ въ извстныхъ случаяхъ, посл излишняго употребленія грогу: мн сдается, что этотъ господинъ — столько же какъ я — Гаррисъ, Я посылалъ его блье въ стирку, и видлъ на двухъ блыхъ носовыхъ платкахъ помтку Г. съ короной.

На другой день мы похали въ Ньюкомъ, можетъ-быть въ надежд увидть, что лордъ Гэйгетъ послушался посланнаго ему предостереженія и убрался изъ Ньюкома. Но намъ пришлось и разочароваться. Онъ прохаживался передъ гостинницей, гд тысячи людей могли видть его, точно также какъ мы.

Мы вошли съ нимъ въ его комнату, и тамъ стали выговаривать ему за появленіе на улиц, гд Бэрнсъ Ньюкомъ или другой прохожій легко могъ узнать его. Тутъ онъ разсказалъ намъ о бд, постигшей наканун письмо Флорака.

— Я теперь не могу удаляться, что бы тамъ ни случилось: негодяю уже извстно, что я здсь. Если я уду, онъ скажетъ, что я его испугался и бжалъ. О, какъ бы я желалъ, чтобъ онъ пришелъ сюда и нашелъ меня.— Тутъ онъ разразился страшнымъ хохотомъ.

— Гораздо лучше бжать, съ горестью промолвилъ одинъ изъ насъ.

— Пенденнисъ, сказалъ онъ съ необыкновенною кротостью, ваша жена — добрая женщина. Пошли ей Богъ счастья, награди ее за все, что она говорила и длала, за все, что она сдлала бы, если бы этотъ негодяй не помшалъ ей. Знаете ли вы, что бдная женщина не иметъ на свт ни единаго друга, ни единаго, кром меня, и той молодой двушки, которую эти люди продаютъ Фэринтошу. Онъ прогналъ отъ нея всхъ близкихъ, и вс за-одно возстаютъ противъ нея. Объ родныхъ нечего и говорить: когда щадили они несчастнаго, или беззащитную несчастную двушку? Бдный ангелъ! Мать, которая продала ее, приходитъ къ ней и читаетъ ей наставленія, жена Кью поднимаетъ носъ и презираетъ ее, даже Рустеръ, съ-тхъ-поръ какъ женился и живетъ въ Чантиклер, началъ чваниться и совтуетъ ей избгать моего общества! Знаете ли, что единственнымъ другомъ, котораго она знала въ жизни, была та старуха съ костылемъ — графиня Кью, старая колдунья, которую они похоронили четыре мсяца назадъ, прибравъ къ рукамъ ея богатство? Она была ея покровительницей и защитницей, эта старуха, да помилуетъ ее за это Господь, гд бы она теперь ни была: доброе слово не послужитъ ей во вредъ, ха, ха!— Смхъ его страшно было слышать.

— Зачмъ я сюда пріхалъ? продолжалъ онъ въ отвтъ на наши заботливые распросы: зачмъ я сюда пріхалъ, вы спрашиваете? Потому, что она была въ гор и посылала за мной. Потому, что, если бы я былъ на краю свта и она сказала бы: Джэкъ прійди! я пришелъ бы.

— А если бы она велла вамъ удалиться? спросили его друзья.

— Я удалился бы, какъ удалялся нсколько разъ. Если бъ она велла мн броситься въ море, уже ли вы думаете, что я не бросился бы? Но когда я удаляюсь и она остается одна съ нимъ, знаете ли, что онъ длаетъ? Онъ бьетъ ее. Бьетъ это бдное, слабое существо! Онъ самъ сознавался въ этомъ. Она бжала отъ него и укрывалась у старухи, которая теперь умерла. Можетъ-быть, онъ бьетъ ее въ эту самую минуту. Зачмъ я жалъ ему руку? Этого уничиженія достаточно для меня, не правда ли? но она этого желала и я сталъ бы чистить ему сапоги, если бы она мн велла. И потому только, что она требовала отъ меня оставить деньги въ его проклятомъ банк, и потому только, что онъ врно можетъ положиться на мою честь и ея, онъ жметъ мн руку, мн, котораго ненавидитъ хуже всего на свт — и не безъ основанія. Зачмъ нтъ мста, гд бы мы могли сойдтись и поршить дло! Если бъ мн всадили пулю въ лобъ, я умеръ бы охотно — говорю вамъ по-истин. Я самъ хочу застрлиться, Неиденнисъ. Вы не понимаете меня, виконтъ.

— Il est vrai, — сказалъ Флоракъ, пожавъ плечами: я не понимаю ни самоубійства, ни мальпоста. Что прикажете? Я недовольно еще обангличанился, mon ami. У насъ также женятся и выходятъ за-мужъ по расчету и приличію, que diable, и чему слдуетъ быть, бываетъ, по скандалу — никогда! Не перенимайте нашихъ обычаевъ и учрежденій въ половину. И вы меня наврно не понимаете, mon pauvre Jack!

— Остается одно средство, по моему мннію, сказалъ третій изъ собесдниковъ: пусть лордъ Гэйгетъ отправится въ Розбери подъ собственнымъ своимъ именемъ, бросивъ подложное имя мистера Гарриса. Если сэръ Бэрнсъ Ньюкомъ будетъ имть до васъ дло, — найдетъ васъ и тамъ. Если вы хотите хать, — счастливый путь! можете хать, и также подъ своимъ именемъ.

— Parbleu, c’est a, кричитъ Флоракъ: онъ говоритъ, какъ книга — этотъ романистъ!— Съ моей стороны, я сознаюсь, что, по моему мннію, добрая женщина могла бы убдить его и тронуть это мужественное, не лишенное благородства, сердце, трепещущее теперь на ужасныхъ всахъ между зломъ и добромъ,

— Allons! велимъ подать мой drague! кричитъ Флорокъ: Джэкъ, ты дешь съ нами, mon ami! Мадамъ Пенденннсъ, этотъ ангелъ воплощенный и другъ мой, прелестнйшій изъ квакеровъ, будетъ напвать теб своимъ соловьинымъ голоскомъ сладостнйшія наставленія. Жена моя станетъ ухаживать за тобой, какъ мать, какъ бабушка. Ступай же, укладывай свой чемоданъ.

Лорду Гэйгету, по-видимому, стало легче. Онъ пожалъ намъ руки, сказалъ, что никогда не забудетъ нашей доброты, никогда! Правду сказать, діалектическая часть нашей бесды была гораздо длинне, чмъ она здсь изложена: онъ общалъ пріхать по-позже, но не вмст съ нами, благодарю васъ, ему нужно кой-гд побывать, написать кой-какія письма. Посл этого, онъ къ нашимъ услугамъ, и будетъ въ Розбери къ обду.

LVII.
Новое горе.

Судьбамъ не угодно было, чтобы планъ, задуманный друзьями лорда Гейгета для спасенія лэди Клары, исполнился. Гэйгетъ непремнно хотлъ еще разъ видться съ несчастной лэди, и при этомъ свиданіи участь грустной жизни обоихъ была ршена. Утромъ, по возвращеніи домой, Бэрнсъ Ньюкомъ узналъ, что лордъ Гэйгетъ, подъ чужимъ именемъ, проживаетъ вблизи его дома и что его часто видали вмст съ лэди Кларой. Она не простилась съ дтьми въ тотъ день, когда оставила свой домъ, и не только не длала никакихъ приготовленій къ отъзду, но еще занималась распоряженіями по хозяйству, для пріема членовъ семейства, которое, какъ извщалъ ея мужъ, должно пріхать въ слдъ за нимъ. Ожидали Этель, лэди Анну и нкоторыхъ изъ дтей. Посл нихъ должны были пріхать мать и сестры лорда Фэринтоша. Это собраніе родныхъ должно было предшествовать браку, который вскор долженъ былъ тсне соединить об фамиліи. Лэди Клара сказала — да на приказанія мужа, повинуясь его желаніямъ, машинально встала и пошла длать приготовленія для пріема гостей, дрожа говорила съ дворецкимъ, а мужъ между-тмъ издвался надъ ней. Малютокъ уложили спать раньше обыкновеннаго, до прізда еще сэра Бэрнса. Онъ не заблагоразсудилъ взглянуть на нихъ, спящихъ, не зашла къ нимъ и мать. Когда бдныя малютки уходили изъ ея комнаты, подъ призоромъ нянекъ, она не знала, что видитъ ихъ въ послдній разъ. Можетъ-быть, еслибъ она подошла въ этотъ вечеръ къ ихъ постелькамъ, если бъ несчастная, пораженная паническимъ страхомъ душа имла время успокоиться, одуматься и помолиться,— судьба завтрашняго дня была бы другая, и дрожащая чаша всовъ склонилась бы на сторону праваго. Но ей не дано было времени опомниться. Мужъ пріхалъ и встртилъ ее обычными привтствіями: презрніемъ, сарказмомъ и безчеловчными оскорбленіями. Въ послдствіи, онъ не смлъ сослаться ни на одного изъ своихъ слугъ, въ свидтельство добраго его обращенія съ женой, хотя многіе были готовы свидтельствовать о его жестокости и ея страх. Въ этотъ послдній вечеръ, горничная лэди Клары, деревенская двушка изъ дому отца ея въ Чантиклер, высказала сэру Бэрнсу, середи супружескаго раздора, что барыня ея можетъ, если хочетъ, терпть его суровые поступки, но что она не согласна доле оставаться подъ кровлей такого изверга. Вмшательство двушки, по-видимому, не много послужило въ пользу госпожи: несчастная лэди Клара провела послднюю ночь подъ кровлей мужа и дтей, не имя при себ другой прислуги, кром этой бдной двушки, которая готова была оставить ее,— сперва въ слезахъ и истерическихъ вопляхъ, а потомъ въ стонахъ и безпамятств. Когда лэди Клару усыпили опіумомъ, ея горничная пересказала о ея страданіяхъ въ людской, и утромъ съ полдюжины слугъ пришли просить увольненія у сэра Бэрнса, когда онъ сидлъ за завтракомъ, въ праддовскомъ зал, окруженный портретами своихъ великихъ предковъ, въ своемъ дом.

Отказы слугъ естественно не могли поправить расположенія духа ихъ господина, и полученныя имъ письма принесли ему извстія, которыя усилили его бшенство. Отъ повреннаго въ Ньюком пріхалъ нарочный съ письмомъ, по прочтеніи котораго онъ вскочилъ съ такимъ проклятіемъ, что слуга, подавшій письмо, испугался, и Бэрнсъ, съ тмъ же письмомъ въ рук, побжалъ на половину лэди Клары. Милэди давно уже встала. Сэръ Бэрнсъ пилъ чай нсколько поздне обыкновеннаго въ первое утро по прізд въ Ньюкомъ. Ему нужно было просмотрть книги байлифа, и приглянуть въ парк и на поляхъ, побранить садовниковъ, разругать конюховъ и псарей, дать гонку лснику за то, что вырубилъ слишкомъ мало или слишкомъ много, попугать бдныхъ старыхъ рабочихъ, подметающихъ упавшіе листья, и проч. И такъ, лэди Клара давно ужь встала и была одта, когда мужъ вошелъ къ ней въ комнату, находившуюся, какъ мы выше сказали, на конц дома и замыкавшую длинный рядъ праддовскихъ покоевъ.

Недовольные слуги услыхали громкій голосъ и брань въ комнат, потомъ крики лэди Клары, потомъ увидали, какъ сэръ Бэрнсъ выбжалъ вонъ изъ комнаты, заперъ за собою дверь и вынулъ ключъ. Затмъ сэръ Бэрнсъ съ новою бранью бросился къ безпокойному Джэмсу.— Браните свою жену, а меня не троньте, сэръ Бэрнсъ Ньюкомъ! сказалъ Джэмсъ, и при этихъ словахъ, остановилъ занесенную взбшеннымъ баронетомъ руку своей рукой, втрое сильнйшей. Этотъ человкъ и горничная послдовали за своей барыней, въ горестное путешествіе, которое она предприняла. Они служили ей съ неизмннымъ почтеніемъ, и никакъ не хотли врить, что поведеніе барыни неблаговидно. Когда Бэрнсъ, въ послдствіи, вздумалъ опровергать ихъ показанія, они отстояли ихъ и много повредили длу челобитчика. Чаша наконецъ перевсилась, и Бэрнсъ самъ былъ виновенъ въ томъ, что теперь случилось и что мы, спустя нсколько часовъ, узнали въ Ньюком, гд это событіе служило предметомъ толковъ во всемъ околотк.

Флоракъ и я, не зная еще о происшедшемъ, встртили Бэрнса у воротъ: онъ халъ по направленію къ Ньюкому, между-тмъ какъ мы возвращались въ Розбери. Князь Монконтуръ, который правилъ лошадьми, поклонился баронету, а баронетъ сухо кивнулъ намъ головой и похалъ дале, съ грумомъ позади.— Фигура этого garon, сказалъ Флоракъ, когда нашъ знакомецъ прохалъ, не совсмъ пріятна. Изъ блднаго, онъ сталъ синезеленымъ. Желательно, чтобы эти два человка не встртились, иначе добру не бывать! Плохо будетъ Бэрнсу, думалъ спутникъ Флорака, такъ какъ онъ зналъ прежнія столкновенія Бэрнса и его дяди и кузена, и убжденъ былъ, что за лорда Гэйгета опасаться нечего.

Черезъ полчаса посл приведенныхъ здсь словъ Флорака, произошла встрча между Бэрнсомъ и Гэйгетомъ, на Ньюкомскомъ сквэр, въ виду гостинницы Королевскаго Герба, вблизи которой живетъ повренный сэра Бэрнса Ньюкома. Передъ гостиницей прохаживался мистеръ Гаррисъ, — какъ онъ называлъ себя — и ждалъ, пока не выдетъ съ двора гостиницы экипажъ, который онъ веллъ подавать. Когда сэръ Бэрнсъ Ньюкомъ подъзжалъ къ трактиру, многіе сняли передъ нимъ шляпы, не смотря на то, что никто не любилъ его. Онъ кланялся и улыбался одному изъ нихъ, какъ вдругъ увидалъ Бельсэйза.

Онъ отскочилъ назадъ, такъ что конь его взобрался на тротуаръ, было ли то гнвъ и бшенство, или просто случай и безсознательное движеніе, только Бэрнсъ Ньюкомъ, взглянувъ на лорда Гэйгета, туже минуту взмахнулъ хлыстомъ.

— Негодяй и трусъ! сказалъ тотъ, выбгая впередъ, я шелъ къ теб въ домъ.

— Какъ вы смете, сэръ, кричитъ сэръ Бэрнсъ, продолжая держать къ верху эту несчастную трость, какъ вы смете!

— Смю, бездльникъ! сказалъ Бельсэизъ. Не та ли это трость, которой ты бьешь жену, разбойникъ!— Бельсэизъ, схвативъ Бэрнса, стащилъ его съ сдла, и бросилъ на мостовую. Конь сталъ на дыбы и прочищая себ дорогу, понесся по улиц, черезъ минуту, толпа народу окружила сэра Бэрнса.

Тутъ же выхалъ экипажъ Бельсэйза. Сквозь толпу людей, тснившихся вокругъ него съ криками, упреками и угрозами, Бельсэизъ проложилъ себ дорогу локтями. Мистеръ Тэплоу, перепуганный, былъ однимъ изъ сотни зрителей этой сцены.

— Я — лордъ Гэйгетъ, сказалъ соперникъ Бэрнса: если сэръ Бэрнсъ Ньюкомъ иметъ до меня дло, скажите ему, что я извщу его, гд онъ можетъ меня наидти.— Съ этими словами, онъ слъ въ экипажъ и веллъ кучеру хать куда обыкновенно здитъ.

Вообразите, посл этого событія, суматоху въ город, совщанія въ гостинницахъ, толки въ конторахъ, негодованіе между фабрикантами, статейки въ ньюкомскихъ газетахъ, разсужденія лекарей и адвокатовъ. У гостинницы Королевскаго Герба собирались толпы и ждали у дома стряпчаго Спирса, куда перенесли сэра Бэрнса. Напрасно полицейскіе приказывали имъ разойдтись, новыя группы занимали мсто удалявшихся. На слдующій день, когда Бэрнса Ньюкома, у котораго ушибъ былъ неопасный, посадили въ карету и повезли домой, одинъ человкъ погрозилъ ему въ дверцы и съ прибранной сказалъ: по дломъ теб, бездльникъ. Это былъ тотъ самый человкъ, чью любезную соблазнилъ нашъ Донъ-Жуанъ и бросилъ нсколько лтъ тому, горе его было хорошо извстно между его товарищами: онъ былъ предводителемъ хора ненависти, шумвшаго вокругъ Бэрнса Ньюкома.

Мать Бэрнса и сестра его, Этель, пріхали въ Ньюкомъ не за долго до возвращенія хора по домамъ. Вс тамъ были въ тревог. Лэди Анна и миссъ Ньюкомъ вышли къ намъ на встрчу, блдныя. Онъ смялся и убждалъ ихъ не безпокоиться: дйствительно, ушибъ былъ маловажный, онъ упалъ съ лошади и лекарь пустилъ ему кровь, по опасности никакой не было. Однакожь дамы по-прежнему оставались блдны и показывали видъ сомннія. Что было этому причиной? Середи благо дни, съ одною служанкой, лэди Клара Ньюкомъ покинула домъ мужа, и въ тотъ же вечеръ сэру Бэрнсу Ньюкому подали письмо, въ которомъ лордъ Гэйгетъ извщалъ, что лэди Клара Пуллейнъ не могла доле переносить жестокости мужа и ршилась его оставить, что лордъ Гэйгетъ намренъ немедленно выхать изъ Англіи, но что онъ пробудетъ здсь довольно времени дли свиданія съ сэромъ Бэрнсомъ Ньюкомомъ, въ случа, если бъ онъ пожелалъ этого, тутъ же былъ названъ другъ лорда Гэйгета (товарищъ его по полку, гд онъ прежде служилъ), которому поручалось получать письма и дйствовать отъ имени милорда, какъ укажетъ надобность.

Пренія палаты лордовъ извстятъ подробно о послдующихъ событіяхъ печальной исторіи лэди. Бракоразводное дло Ньюкомовъ наполняло обыкновенное число столбцовъ въ газетахъ — особенно въ газетахъ воскресныхъ. Свидтели допрашивались учеными перами, которыхъ обязанность,— нтъ, удовольствіе состоитъ, кажется, именно въ томъ, чтобъ разбирать подобныя дла, и въ видахъ правосудія и общественной нравственности, безъ сомннія, вся исторія домашняго быта Бэрнса Ньюкома была доведена до свднія британской публики. При предварительномъ слдствіи въ суд Королевской скамьи, какъ величественно генералъ-адвокатъ Роулэндъ отстаивалъ права британскихъ супруговъ!— съ какимъ паосомъ описывалъ онъ супружескій рай невинныхъ дтей, лепечущихъ вокругъ своихъ счастливыхъ родителей, змя — разрушителя, вползающаго въ бельгрэвскій эдемъ, покинутаго сиротствующаго у домашняго очага супруга, взывающаго къ отчизн о возмездіи! Роулэндъ проливалъ обильныя слезы въ продолженіе этой благородной рчи. Ни на шиллингъ мене двадцати тысячъ фунтовъ стерлинговъ не опредлялъ онъ цнность обиды, сдланной его кліенту. Рчь растрогала присяжныхъ и въ вечернихъ газетахъ появилась цликомъ, съ прибавкою злыхъ выходокъ противъ аристократіи вообще. Первые столбцы главной тогда утренней газеты ‘День’ заняты были на слдующее утро статьей, въ которой каждая изъ прикосновенныхъ сторонъ и каждое общественное учрежденіе поражалось безпощадно. Униженіе пэрства, упадокъ монархіи (съ ретроспективнымъ взглядомъ на всмъ извстную исторію Гигеса и Кандауловъ), чудовищность преступленія и нелпость суда и наказанія, яркими красками, выставлялись въ страшной стать газеты ‘День.’

Но когда, на слдующій день, потребовали отъ генералъ-адвоката Роулэнда, чтобъ онъ представилъ свидтелей для подтвержденія супружескаго счастья, которое онъ описывалъ такъ трогательно, — ему не удалось найдти ни одного.

Тутъ пришла очередь совтнику Олэйверу. Какъ человкъ, какъ мужъ, и какъ отецъ, мистеръ Олэйверъ не смлъ защищать поведенія несчастной своей кліентки, но если было какое-либо извиненіе въ этомъ поведеніи, такъ оно представлено самимъ истцомъ, котораго жестокость и небреженіе подтверждается двадцатью свидтелями — небреженіе такое оскорбительное, жестокость такая систематическая, что онъ удивляется, какимъ-образомъ истецъ ршился предать публичному суду свою жалобу, со всми ея постыдными подробностями съ того самаго дня, когда совершился зловщій бракъ, и когда другая жертва безчеловчія хотла воспрепятствовать браку, но также тщетно, какъ генералъ-авдокатъ Роулэндъ хотлъ предупредить публичность этого дла. Она, съ жалостными воплями, во имя опозоренной, брошенной женщины, и отверженныхъ дтей, напрасно молящихъ о пищ, умоляла невсту остановиться, а жениха — взглянуть на несчастныя созданія, обязанныя ему жизнію. Зачмъ родные и знакомые лэди Клары Пуллейнъ не вняли этому воззванію? Въ такомъ дух продолжалась въ этотъ день жаркая борьба между Роулэндомъ и Олэйверомъ. Изъ этой схватки едва ли кто вышелъ по-добру, по-здорову исключая обоихъ главныхъ поборниковъ, генералъ-адвоката Роулэнда и совтника Олэйвера. Весь околотокъ смотрлъ и слушалъ скандалезную повсть не только о проступкахъ Бэрнса и Гэйгета, но и о домашнихъ гршкахъ подкупленныхъ имъ лакеевъ и злоумышлявшихъ служанокъ. Господинъ судебный совтникъ Сойеръ долго увщевалъ присяжныхъ, — присяжные были люди почтенные, сами отцы семействъ, и, разумется, отмрили полной мрой лорду Гэйгету за вс прегршенія, — обиженный супругъ утшенъ былъ огромными въ пользу его пенями, при чемъ ему предоставлено принять дальнйшія мры къ отысканію совершеннаго освобожденія отъ узъ, связавшихъ его.

Такимъ-образомъ, лэди Клара бжитъ изъ-подъ стражи своего тирана, но куда же? Тотъ самый человкъ, который любитъ ее и даетъ ей убжище, жалетъ ее и оплакиваетъ ея участь. Она едва сметъ глядть на людей изъ окна своего новаго пріюта, опасаясь, чтобъ не узнали ея и не осыпали укоризнами. Всякія связи знакомства съ женщинами разорваны для нея. Выходя за порогъ дому и проходя между людей, она чувствуетъ ихъ насмшки и знаетъ, что злоба и ненависть шипятъ позади ея. Люди, словно преступники, еще не обличенные, сторонятся отъ нея, какъ-будто прикосновеніе ея заразительно. Лэди Клара знаетъ, что она омрачила жребій и поселила бдствіе въ дом человка, котораго она любитъ больше всего на свт, что знакомые его, обходятся съ нею съ сомнительнымъ почтеніемъ, а слуги, приставленные къ ней, съ подозрительнымъ повиновеніемъ. Въ селахъ, на улицахъ города, прохожіе указываютъ пальцемъ, когда прозжаетъ она въ экипаж, блистательная и одинокая. Грубые товарищи ея супруга по охот дятъ за ея столомъ, онъ по невол ищетъ общества льстецовъ и людей низшаго разряда, равные ему,— по-крайней-мр въ собственномъ его дом,— не хотятъ жить съ нимъ. Можетъ-статься, она желала бы быть ласковой съ окружающими ее хозяевами коттеджей, длать имъ добро, но она боится посщать ихъ, чтобъ не подвергнуться ихъ подозрнію. Пасторъ, который раздаетъ ея милостыню, краснетъ и потупляетъ глаза, встрчаясь съ нею въ деревн, если онъ идетъ съ своей женою или однимъ изъ дтей. Не отправиться ли имъ на континентъ и обзавестись большимъ домомъ въ Париж или Флоренціи? Тамъ они могутъ найдти общество, но какого сорту? Къ нимъ станутъ здить наши баденскіе знакомцы — мадамъ Шлангенбадъ, мадамъ Крюшкасси, мадамъ Д’Иври, мосье Лодеръ, Понтеръ, Блэкбэль, Дьюсисъ, эти люди будутъ танцовать, кокетничать, ссориться, играть въ карты и веселиться вокругъ хозяйки, но что общаго съ этимъ безпутнымъ народомъ иметъ эта бдная, робкая женщина? Притомъ, даже и эти люди будутъ смотрть на нее съ презрніемъ. Улыбки и смхъ на этихъ раскрашенныхъ лицахъ вовсе не похожи на улыбку ея грустнаго лица. У нея нтъ отвта на ихъ остроты. Ихъ адская веселость для нея несносне домашняго уединенія. Не удивительно, что мужъ ея не любитъ домашней жизни и прізжаетъ домой только на время охоты. Не удивительно, что онъ не бываетъ дома цлый день, можетъ ли онъ любить домашнюю жизнь, которую она такъ отравила? Середи ея скорби, сомннія, бдствія, небо посылаетъ ей ребенка: какъ она прилпляется къ нему! какъ все ея существованіе, и надежда, и страсть сосредоточивается на этомъ слабомъ младенц!… но она уже не принадлежитъ нашей лтописи: съ принятіемъ новаго имени, бдная лэди выходитъ изъ исторіи Ньюкомовъ.

Если дти Бэрнса Ньюкома встрчаютъ эту одинокую лэди, узнаютъ ли они ее? Если бывшій ея супругъ порою думаетъ объ этомъ несчастномъ, юномъ созданіи, которое онъ отогналъ отъ себя жестокостью, совсть тревожитъ ли его сонъ ночью? Отчего же совсть Бэрнса Ньюкома должна быть щекотливе совсти его земляковъ, которые набили ему карманъ деньгами за то, что онъ презрлъ бдную, слабую молодую женщину и довелъ ее до погибели? Когда полный отчетъ этого жалкаго банкротства будетъ представленъ на окончательный пересмотръ, какъ вы думаете: которая изъ обихъ сторонъ будетъ признана наиболе виновною? Чувствуютъ ли нкоторый стыдъ почтенные родители и родственники, торопившіеся бракомъ, и великосвтскія особы, подписавшіяся свидтелями, кушавшія завтраки и аплодировавшія спичу жениха? О, Hymen, Hymenae!

LIX.
Въ которой Ахиллъ теряетъ Бризеиду.

Маркизу Фэринтошу было лтъ не много, но онъ провелъ большую часть ихъ въ привычк повелвать, и, съ самаго дтства, встрчалъ повиновеніе во всхъ окружавшихъ его. Когда онъ былъ ребенкомъ, ему стоило только заревть, и мать и няньки прибгали въ испуг, какъ будто онъ былъ левъ ливійскій. Вс его желанія и приказанія почитались закономъ въ его клан и фамиліи. Въ періодъ его лондонской и парижской разсянности, бдная мать ни разу не осмлилась сдлать замчаніе своему втренику и закрывала глаза, чтобъ не видать его шалостей. Что касается друзей его особы и дому, изъ которыхъ многіе были люди почтенные и пожилые, расположеніе ихъ къ молодому маркизу было такъ чрезвычайно, что не было общества, въ которое бы они не послдовали за нимъ, увлекаемые привязанностью къ нему, и вы не рдко могли бы видть, какъ онъ танцуетъ у Масиль, между тмъ какъ ветераны aides-de-camp стоятъ и смотрятъ на него, или забавляются съ оперными танцовщицами на банкет, который эти господа, въ лтахъ его отца, приняли на себя труды устроить у Трехъ-братьевъ. Если его милости, графу Альмавив нуженъ пріятель, который бы подержалъ фонарь или подставилъ лстницу, уже ли вы думаете, что въ обществ но найдется препорядочныхъ людей, готовыхъ играть роль Фигаро? Когда Фэринтошъ, въ цвт гордаго мужества, заблагоразсудилъ избрать себ супругу и возвести на свой престолъ маркизу, никто не смлъ ему противорчить. Когда онъ пригласилъ свою мать, сестеръ, ихъ поклонниковъ и вообще родныхъ и знакомыхъ льстецовъ — преклонить колна передъ женщиной, которую ему угодно было почтить, эти люди повиновались съ трепетомъ, онъ былъ увренъ, что положеніе маркизы Фэринтошъ, передъ лицомъ смертныхъ, такъ блистательно, что — возведи онъ на эту степень любую нищую, низшій свтъ обязанъ поклоняться ей.

Такимъ-образомъ, родительница его милости, сестры его милости, его бильярдные игроки и льстецы его замчательной особы — вс преклонились передъ избранною имъ невстой, и не смли контролировать воли своего юнаго предводителя. Что толковали между собой лэди, мы не можемъ знать, но должно предполагать, что приспшники его милости, капитанъ Генгнэнъ, Джэкъ Тодгнтеръ и прочіе чуяли недоброе отъ перемны въ жизни своего патрона, и не могли безъ заботы смотрть на пришествіе госпожи, которая, можетъ статься, будетъ господствовать надъ нимъ и надъ ними, которая, быть-можетъ, употребитъ свое вліяніе на мужа для того, чтобъ вытснить этихъ добрыхъ малыхъ съ мстъ, на которыхъ имъ было такъ тепло и уютно. Весельчаки — негодяи могли раздлить участь кухни, конюшенъ, погребовъ и сигарочницъ его милости. Новая маркиза могла ненавидть охоту, куренье табаку, шумныя пирушки и лизоблюдовъ вообще, или ввести въ домъ другихъ любимцевъ. Я увренъ, что каждый свтскій человкъ съ нжною душой долженъ чувствовать состраданіе къ положенію этихъ врныхъ, поверженныхъ въ сомнніе, безутшныхъ вассаловъ, и сочувствовать ихъ тревожному выраженію лица при вид блистательныхъ приготовленій къ свадьб, богатой мебели, отправляемой въ замки и дома его милости, великолпныхъ сервизовъ, запасаемыхъ для его столовъ — столовъ, за которыми, можетъ статься, для нихъ не будетъ ни ножа ни вилки, замковъ и домовъ, черезъ порогъ которыхъ, можетъ быть, не удастся перешагнуть бднымъ подлипаламъ.

Когда утреннія газеты разнесли по городу всть объ описанномъ въ предлущихъ страницахъ побг великосвтской дамы, можете вообразить волненіе, произведенное этою встью въ врныхъ сердцахъ великодушнаго Тодгнтера и преданнаго Генчмэна. Милорда еще не было въ собственномъ его дом. Онъ и друзья его продолжали оставаться въ маленькомъ дом въ Мэйфэр, любимомъ мстопребываніи холостяка, гд они наслаждались такими вкусными обдами и ужинами, проводили время въ такихъ милыхъ занятіяхъ. Я воображаю мину Генча, когда онъ приходитъ пить чай и читаетъ Morning-Post. Воображаю, какъ Томъ вваливается изъ своей спальни, и Генчъ подаетъ ему газету, воображаю послдующій разговоръ между этими достопочтенными господами. Побгъ великосвтской дамы, ощущеніе въ Н—ком, бгство лэди Кл— Н—комъ, дочери покойнаго и сестры ныншняго графа Д—ркинга, съ лордомъ Г—гэтомъ, встрча между лордомъ Г—гэтомъ и сэромъ Б—нсомъ Н—комомъ. Необычайныя открытія. Да, воображаю мину Генча и Хода при этой страшной новости.

— Славная новость, не правда ли, Тодди? говоритъ Генчмэнъ, приподнимая голову отъ пери горскаго паштета, надъ которымъ трудится врный другъ Фэринтоша.

— Всегда ожидалъ этого, замчаетъ другой: всякой, кто видалъ ихъ вмст въ прошедшій сезонъ, долженъ былъ это знать. Самъ Фэринтошъ говорилъ ма объ этомъ.

— Вотъ-то будетъ страшный для него ударъ, когда онъ прочтетъ. Вдь это напечатано въ Morning-Post? Morning-Post у него въ спальн. Онъ звонилъ: я слышалъ. Что, Боумэнъ, милордъ читалъ газету?

Слуга Боумэнъ отвчаетъ: Могу васъ уврить, что читалъ. Прочтя газету, онъ вскочилъ съ постели и началъ страшно браниться. Я поскорй убрался, — продолжалъ Боумэнъ, который позволялъ себ въ отношеніи къ этимъ двумъ джентльменамъ фамиліарное, даже презрительное обращеніе.

— Да хоть кто взбсится! говоритъ Тодди Генчмину, и оба встревожились въ благородной душ своей, вообразивъ, что ихъ начальникъ въ эту минуту встаетъ и одвается, что онъ скоро и въ порядк натуры, спустится въ нижній этажъ, и тогда, по всмъ вроятностямъ, начнетъ браниться и съ ними.

Высокородный Мунго Малькольмъ Ангусъ былъ въ страшномъ состояніи духа, когда, наконецъ появился въ столовой.— Что за кабакъ длаете вы изъ этой комнаты? кричитъ онъ. Трепещущій Генчмэнъ, который только что началъ курить, какъ случалось ему сто разъ въ столовой холостаго человка — бросаетъ свою сигару въ огонь.

— Вотъ такъ-то! Насилу за умъ хватился! Что не бросишь туда и остальныя? У Гедеона достанешь ихъ за пять гиней цлый ящикъ, продолжаетъ кричать юный пэръ.

— Понимаю, отчего ты такъ злишься, товарищъ, говоритъ Генчмэнъ, протягивая свою ручищу. Слеза состраданія навернулась у него на глазахъ и покатилась по пухлымъ щекамъ.— Фэринтошъ, ты хочешь ссориться съ старымъ Франкомъ, товарищемъ, который былъ привязанъ къ теб тогда ужь, когда ты не умлъ еще говорить. Ты въ гор, маркизъ, ты раздосадованъ, я это знаю, и я въ такую минуту не стану сердиться на тебя. Изволь, нападай на меня, рази, мой юный товарищъ.— И Франкъ сталъ въ позу человка, готоваго принять кулачный приступъ. Онъ обнажилъ свою грудь и, показывая рубцы на ней, повторилъ: Рази! Франкъ Генчмэнъ былъ краснобай. Дядя мой, маіоръ Пенденнисъ, часто смялся со мной надъ напыщенною лестью и кипящей врностью этого малаго.

— Вы читали эту проклятую статью? говоритъ маркизъ.

— Читали, и намъ стало чертовски досадно, говоритъ Генчмэнъ: досадно за тебя, мой дорогой товарищъ.

— Я вспомнилъ, маркизъ, то, что вы говорили въ прошедшемъ году, восклицаетъ Тодгентеръ (ловкій малый — Тодгентеръ): вотъ въ этой самой комнат, за этимъ самымъ столомъ, въ тотъ вечеръ, когда здсь ужинали Коралія и испанская танцовщица съ матерью и рчь зашла о Гайгет,— вы сами предсказывали, что должно случиться. Я сомнвался, потому, что обдалъ у Ньюкомовъ и часто видалъ въ обществ Гэйгета и его жену. Но, хоть вы и моложе меня, однако жь глаза у васъ зорче моихъ: вы тотчасъ смекнули, да, тотчасъ же, помните? Коралія сказала, какъ она этому рада, потому что сэръ Бэрнсъ дурно поступилъ съ ея пріятельницей — Генчъ… какъ бишь зовутъ пріятельницу Кораліи?

— А мн какъ знать ея пріятельницъ? рзко отвчаетъ Генчмэнъ: какое мн дло до сэра Бэрнса Ньюкома и его домашнихъ длъ? Онъ не изъ числа моихъ друзей. Я никогда не говорилъ, чтобъ онъ былъ моимъ другомъ. Я никогда не говорилъ, чтобъ любилъ его. Изъ одного уваженія къ нашему начальнику, я не высказывалъ и не ршусь высказать своихъ мыслей насчетъ сэра Бэрнса. Не хочешь ли паштета, начальникъ? Не хочешь? Бдняжка! Знаю, что у тебя не можетъ быть аппетита. Знаю, что всть сразила тебя. Я не говорю ничего, и не имю притязаній соболзновать, хоть чувствую къ теб — вдь ты самъ знаешь, что можешь положиться на своего стараго Франка Генчмэна — не правда ли, Малькольмъ?— И тутъ Генчмэнъ отворачивается, чтобъ скрыть свою милую чувствительность и великодушное волненіе.

— Да мн какое дло до этого? вскрикиваетъ маркизъ, приправляя рчь обычными вставочными выраженіями, которыя украшали его краснорчіе всякой разъ, когда онъ былъ не въ дух: какое мн дло до Бэрнса Ньюкома, его проклятыхъ длъ и фамиліи? Я не хочу и смотрть на него иначе, какъ на моего банкира, и буду видться съ нимъ разв только тогда, когда поду въ Сити, гд онъ ведетъ мои счеты. Я говорю, что мн нтъ никакого дла ни до него, ни до прочихъ Ньюкомовъ, какіе есть подъ солнцемъ. Одинъ изъ нихъ живописецъ и готовъ рисовать мою собаку, Раткачера, или мою лошадь, моего грума, стоитъ только заказать. Уже ли ты думаешь, что я имю какое нибудь дло до подобной сволочи? Будущая маркиза Фэринтошъ не виновата, что ея фамилія не ровна съ моей. Да и сколько фамилій такихъ, какъ моя, насчитаешь во всей Англіи и Шотландіи? Дв-три, и обчелся. Знаешь, что я теб скажу, Генчъ? Держу пять противъ двухъ, что не пройдетъ часу, какъ здсь будетъ моя матушка, упадетъ передо мной на колни и станетъ просить, чтобъ я взялъ назадъ данное слово.

— Что-жь ты сдлаешь, Фэринтошъ? протяжно спрашиваетъ Генчмэнъ: согласишься?

— Ни за что! кричитъ маркизъ: зачмъ разорву я связь съ прекраснйшею въ Англіи двушкой, умной, отлично образованной, такой, какую рдко встртишь на свт? Изъ-за того только, что ея невстка бросила ея брата, который поступалъ съ нею адски? Мы ужь разсуждали объ этомъ и прежде. Я никогда не хотлъ у него обдать, хоть онъ вчно приглашалъ меня, и если бывалъ у кого изъ его родни, такъ изъ одной только вжливости. Лэди Анна — дло другое. Она настоящая лэди, настоящая. Она добрая женщина, и Кью — препочтенный человкъ, хотя родъ его получилъ перское достоинство не дале, какъ при Георг III. Послушалъ бы ты, какъ онъ отзывается о миссъ Ньюкомъ, несмотря на то, что она отказала ему. Хотлъ бы я знать, кто помшаетъ мн жениться на дочери лэди Анны Ньюкомъ?

— Ей-ей, ты человкъ съ характеромъ, Фэринтошъ: дай же мн руку, товарищъ, говоритъ Генчмэнъ.

— Гм! А ты думалъ обо мн иначе? Нтъ, любезнйшій, будь увренъ: если я ршился на что, такъ поставлю на своемъ. Я ума не огромнаго, не хвастаюсь и во многихъ другихъ отношеніяхъ, но знаю свое значеніе въ свт, знаю свое мсто, а если человкъ моего званія дастъ слово, то не измнитъ ему, сэръ, и милэди съ моими сестрицами могутъ ползать вокругъ меня на колняхъ, но, ей-ей, я не отступлюсь отъ своего намренія.

Справедливость предположеній лорда Фэринтоша скоро оправдалась появленіемъ матушки милорда, лэди Гленливэтъ, ея пріздъ прервалъ бесду, которую Генчмэнъ не разъ пересказывалъ въ послдствіи. Лэди Гленливэтъ такъ настоятельно требовала свиданія съ сыномъ, что молодой нобельмэнъ долженъ былъ наконецъ принять ее, и безъ сомннія, затмъ послдовало продолжительное и занимательное преніе, въ которомъ матушка лорда Фэринтоша слезно умоляла его отказаться отъ невсты, а Фэринтошъ ршительно отстаивалъ свое намреніе.

Что побуждало къ этому молодаго лорда: чувство ли чести, неодолимое ли желаніе обладать молодою красавицей и назвать ее своею, или просто упрямство и гордость, которыя не позволяли ему терпть ни малйшаго стсненія его свободы? Правда, онъ очень философски переносилъ отсрочку за отсрочкой, которыя безпрестанно отдаляли предположенный союзъ, и, совершенно увренный въ своей невст, не торопился свадьбой, а спокойно допивалъ чашу холостяка. Мы все знаемъ, какъ трогательно прощался онъ съ спутниками своей холостой жизни, знаемъ спичи, произнесенные на обоихъ языкахъ, подарки, розданные тому и другому, слезы и истерическіе припадки нкоторыхъ изъ гостей, сигарочницу, уступленную такому-то пріятелю, брилліантовый экранъ, пожалованный такой-то пріятельниц, и прочее, и прочее. Разв мы этого не знаемъ? Если не знаемъ, виноватъ въ томъ не Генчмэнъ, который разсказывалъ исторію обрученья Феринтоша тысячу одинъ разъ въ своихъ клубахъ, въ домахъ, куда его приглашаютъ обдать, по случаю короткаго его знакомства со знатью между молодыми львами и не-львами, образованіе которыхъ этотъ толстый Менторъ и поклонникъ молодежи принялъ на свою обязанность. Прощаніе въ Гринвич было такъ трогательно, что оказалось необходимымъ повторить его въ Ричмонд, гд играли роль и слезы: плакала Эвхарисъ по тому, что прекрасная Калипсо хотла выцарапать ей глаза. На этомъ прощань, не только Телеманъ, какъ свойственно его лтамъ, но и самъ Менторъ вкусили вина свыше мры. Вы добродтельны, о читатель, но все таки есть на свт хлбъ и вино. Спросите Генчмэна, если не врите. Вы найдете его въ парк, каждый день, онъ будетъ обдать съ вами, если прежде васъ не попроситъ его къ себ кто-нибудь по-лучше васъ. Онъ станетъ вамъ разсказывать исторію за исторіею о молодомъ лорд Фэринтош, о его женитьб, о томъ, что случилось до свадьбы и что случится посл, онъ начнетъ вздыхать, будетъ даже плакать въ извстные моменты, разсказывая послдующія ссоры супруговъ и неприличные поступки Феринтоша, и то, какъ онъ образовалъ этого молодаго человка. Мой дядя и капитанъ Генчмэнъ страшно не терпли другъ друга, долженъ я сказать съ прискорбіемъ, и съ прискорбіемъ же долженъ прибавить, какъ забавно было слышать, когда одинъ честилъ другаго.

Леди Гленливэтъ, какъ говорилъ капитанъ, не имла успха при свиданіи съ сыномъ, который, не внимая ни приказаніямъ матери, ни слезнымъ ея просьбамъ, клялся, что женится на миссъ Ньюкомъ и что никакія силы на земл не заставятъ его перемнить намренія.— Какъ будто чьи убжденія могли поколебать упрямую волю этого человка! восклицалъ бывшій его пріятель.

Но на слдующій день, посл того, какъ десятки тысячъ человкъ въ клубахъ и семейныхъ домахъ наговорились до-сыта о занимательной новости, посл того, какъ вечерняя бесда повторила съ прибавками восхитительную тему нашихъ утреннихъ современниковъ, посл того, какъ Калипсо и Эвхарисъ, теперь примирившіяся и катавшіяся въ парк въ одномъ экипаж, сдлали ручку лорду Фэринтошу и наговорили ему комплиментовъ, посл ночи, проведенной въ сомнніи, тревог и бшенств — какъ шептали другъ-другу люди въ клуб, гд обдалъ милордъ, и въ театр, гд онъ изволилъ искать развлеченія, посл страшныхъ минутъ завтрака, за которымъ мось Боумэнъ, слуга, и Тодгнтеръ и Генчмэнъ, капитаны Фэринтошевой стражи, получили каждый свою долю укоровъ и ворчанья,— глядь! лэди Гленливэтъ скова является вести прежнюю аттаку, и на этотъ разъ ведетъ ее съ такою стремительностью, что лордъ Фэринтошъ ршительно пошатнулся.

Союзницей милэди была не кто иная, какъ сама миссъ Ньюкомъ, отъ которой матушка лорда Фэринтоша получила съ сегодняшней почтой письмо, письмо это предоставлялось ей прочесть сыну.

— Dear madam, писала молодая лэди самымъ твердымъ почеркомъ: матушка въ настоящую минуту находится въ такомъ гор и безпокойств отъ жестокаіо бдствія и стыда, постигшихъ нашу фамилію, что ршительно не можетъ писать вамъ, какъ бы должна была, и эту тяжелую обязанность я вынуждена принять на себя. Милая лэди Гленливэтъ, доброта и дружба, которыя я всегда встрчала въ васъ и въ вашихъ близкихъ, заслуживаютъ чистосердечія, признательности и уваженія съ моей стороны. До послдняго роковаго событія, я часто и часто думала, но не смла высказать моихъ мыслей, теперь же я чувствую, что разъ на всегда должна освободить лорда Ф. отъ даннаго имъ слова — вступить въ родственную связь, которую онъ наврно не захотлъ бы поддерживать съ такимъ несчастнымъ семействомъ, какъ наше. Ото всей души благодарю его за всю его снисходительность, съ какою онъ такъ долго терплъ мои причуды, если я чмъ-нибудь огорчала его — а я сознаю себя въ этомъ виновной — прошу у него прощенія и готова стать передъ нимъ на колни. Желаю и молюсь, чтобъ Богъ послалъ ему счастье, котораго онъ не нашелъ бы со мной, какъ я всегда опасалась. У него много добрыхъ и благородныхъ качествъ, и, прощаясь съ нимъ, я надюсь, что сохраню его дружбу и что онъ приметъ увреніе въ почтеніи и признательности искренно преданной вамъ.

Этели Ньюкомъ.

Копію съ этого прощальнаго письма видла одна дама, которая жила по сосдству съ миссъ Ньюкомъ, когда случилось семейное несчастье, и къ которой молодая лэди, въ гор и тревог, прибгала за ободреніемъ и утшеніемъ.— Милйшая мистриссъ Пенденнисъ, писала моей жен миссъ Этель, я слышу, что вы въ Розбери, пожалуйста, прізжайте къ любящей васъ Э. Н.— На другой день, записочка гласила: Милйшая Лаура, если можете, прізжайте ради Бога въ Ньюкомъ, сегодня утромъ. Мн нужно поговорить съ вами о бдныхъ дтяхъ и посовтоваться съ вами о дл важномъ.— Въ эти дни бдствія, экипажъ княгини Монконтуръ безпрестанно разъзжалъ между Розбери и Ньюкомомъ.

И Лаура, по долгу жены, отдавала мн полный отчетъ во всемъ, что длалось въ этой обители плача. Въ самый день побга, лэди Анна, ея дочь и нкоторыя другія особы ея фамиліи пріхали въ Ньюком. Покинутая малютка, старшая дочь Бэрнса, со слезами и криками радости, прибжала къ своей тетк, Этели, которую она всегда любила больше матери, прильнула къ ней, обняла ее, и съ наивностью ребенка сказала, что мамаша ушла и что Этель должна быть теперь ея мамашей. Глубоко разстроганная и несчастнымъ событіемъ, и ласками и любовью бдной осиротлой двочки, Этель прижала ее къ сердцу, общала быть ей матерью и не покидать ее никогда. Напрасно сталъ бы я говорить, что Лаура подкрпляла ее въ этомъ благочестивомъ намреніи, когда, по настоятельному зову молодой своей подруги, жена моя прізжала къ ней.

Домашнее хозяйство въ Ньюком посл катастрофы, пришло въ совершенное разстройство. Двое изъ слугъ лэди Клары, какъ выше сказано, послдовали за нею. Несчастный хозяинъ дома лежалъ посл ушибу въ сосднемъ город. Лэди Анна Ньюкомъ, его мать, была взволнована переданною ей, безъ всякого приготовленія, встью о бгств ея невстки и объ опасности, въ которой находился сынъ. То думала она летть въ Ньюкомъ, чтобъ приглянуть за больнымъ, то вдругъ раздумывала, опасаясь встртить у него дурной пріемъ, а надо припомнить, что сэръ Бэрнсъ веллъ ей хать домой и не докучать ему. Такимъ-образомъ, лэди Анна оставалась дома, гд мысли о страданіяхъ, перенесенныхъ уже ею въ этомъ дом, о жестокомъ обращеніи съ нею сэра Бэрнса при послднемъ свиданіи, внезапно прерваномъ по его требованію, о прежнихъ счастливыхъ дняхъ, когда она была хозяйкой этого дома и женой покойнаго сэра Брэйана, портретъ этого отшедшаго ангела, въ столовой, и его кресла, въ галлере, воспоминаніе о маленькомъ Бэрнс, порхавшемъ въ этой галлере, и спасенномъ няней отъ огня на второмъ году отъ рожденья, когда онъ былъ всмъ, чего только мать можетъ желать, все это такъ волновало лэди Анну Ньюкомъ, что у нея безпрестанно повторялись истерическіе припадки, и она дйствовала какъ безумная. Вторая ея дочь кричала за-одно съ нею, и миссъ Ньюкомъ должна была принять на себя управленіе этимъ безпорядочнымъ домомъ, больною мамашей, сестрой, неповинующимися слугами, покинутою и наполненною криками дтскою, и обратить старыхъ и малыхъ къ порядку и спокойствію.

На другой день посл незначительнаго ушиба, пріхалъ домой сэръ Бэрнсъ Ньюкомъ, не столько страдающій тломъ, сколько душой, и началъ изливать свой гнвъ на каждаго изъ окружавшихъ его, въ тхъ сильныхъ выраженіяхъ, которыя онъ употреблялъ, когда былъ раздраженъ, слуга его, дворецкій, мясникъ, фермерскій бальифъ, стряпчій, докторъ, даже — мать, которая, вскочивъ съ своей постели и уронивъ флаконъ съ летучей солью, бросилась къ своему дражайшему сыну — вс страдали отъ злости сэра Бэрнса. Этель Ньюкомъ, сестра баронета, была одна во всемъ дом, которой сэръ Бэрнсъ не говорилъ грубостей. Онъ боялся оскорблять или вызывать на ссору этотъ ршительный характеръ, и молчалъ въ ея присутствіи. Несвязныя проклятія зажужжали вокругъ креселъ сэра Бэрнса, когда онъ увидалъ подъзжавшій экипажъ моей жены, и спросилъ, зачмъ она детъ. Но Этель сурово отвчала ему, что мистриссъ Пенденнисъ приглашена, и спросила его, ужели онъ думаетъ, что кто-нибудь придетъ теперь въ этотъ домъ для удовольствія или по другому какому побужденію, кром доброй внимательности? При этихъ словахъ сэръ Бэрнсъ ршительно залился слезами, примшивая къ нимъ проклятія на своихъ враговъ и на судьбу и увряя, что онъ теперь несчастнйшій изъ смертныхъ. Онъ не хотлъ видть своихъ дтей, но съ новыми ручьями слезъ умолялъ Этель не покидать ихъ, причемъ не разъ спрашивалъ, что ему будетъ длать, когда она выйдетъ за-мужъ и онъ останется одинъ въ этомъ проклятомъ дом?

Т. Поттсъ, эсквайръ, сотрудникъ Ньюкомскаго ‘Индепендента’, часто говорилъ впослдствіи, что баронетъ страшно боялся новой встрчи съ лордомъ Гэйгетомъ, и держалъ одного полисмена у воротъ своего дома, а другаго на кухн, чтобъ имть подъ рукой, въ случа нападенія. Но мистеръ Поттсъ разсказывалъ это гораздо позже, именно въ то время, когда между его партіей и газетой и сэромъ Бэрнсомъ Ньюкомомъ возгорлась ссора. Спустя пять или шесть дней посл встрчи обоихъ соперниковъ на ньюкомской торговой площади, сэръ Бэрнсъ получилъ отъ одного изъ знакомыхъ лорда Гэйгета письмо съ извщеніемъ, что милордъ, напрасно прождавъ его все это время, согласно съ общаніемъ, оставилъ наконецъ Англію и что недоразумнія онъ предоставляетъ уладить адвокатамъ обихъ сторонъ — поступокъ безчестный, какъ и вс поступки лорда Гэйгета, говорилъ баронетъ:— когда бездльникъ узналъ, что я въ состояніи поднять пистолетъ, онъ бжалъ изъ Англіи, прибавлялъ Бэрнсъ, давая тмъ разумть, что онъ намренъ былъ требовать отъ своего врага не денежнаго вознагражденія, а крови и жизни.

Посл свиданія, въ которое Этель сообщила Лаур свое прощальное письмо къ лорду Фэринтошу, жена моя возвратилась въ Розбери, съ необыкновенною ясностью и веселостью въ лиц и во всхъ движеніяхъ. Она пожала руку княгини Монконтуръ съ такимъ жаромъ, краснла такъ мило, пла и болтала такъ весело, что нашъ хозяинъ былъ пораженъ ея живостью, и наговорилъ ея супругу на-счетъ ея красоты, любезности и другихъ прекрасныхъ качествъ такихъ комплиментовъ, что здсь неумстно повторять ихъ. Можетъ-статься, я любилъ Поля Флорака, не смотря на извстные, неотрицаемые недостатки его характера, именно за высокія понятія его о моей жен. Въ этотъ вечеръ, она горла такимъ нетерпніемъ поговорить со мной, что игра Поля и наши никоціантскія занятія прерваны были появленіемъ ея въ бильярдной, и когда мы остались одни, у отраднаго огня камина, она разсказала мн обо всемъ, что случилось въ продолженіе дня. Отчего бы это было, что отказъ, сдланный Этелью лорду Феринтошу, такъ восхищалъ мою супругу?

— Ахъ, восклицаетъ мистриссъ Пенденнисъ, у нея благородное сердце, и свтъ не усплъ исторгить его. Знаешь ли, что есть многія вещи, я сказала бы: проблемы, которыя ей никогда не приходили на умъ, и которыя теперь — она разршаетъ сама, но, Пенъ, ты не любишь, чтобъ мы, жалкія невжды — женщины, употребляли такое ученое слово, какъ проблемы. Жизнь и опытъ приводятъ ей на умъ такія вещи, которыя узнаются другими отъ родителей или воспитателей, а ей никто не внушалъ ихъ. Никто и никогда не говорилъ ей, что гршно выходить за-мужъ безъ любви, или легкомысленно произносить страшные обты, которые мы длаемъ передъ лицомъ Бога у алтаря. Мн кажется, если бъ она прежде сознавала, что жизнь ея пуста и ничтожна, она непремнно постаралась бы измнить свой образъ жизни и наврно успла бы исправиться. Кром Гетевой поэмы, которая такъ нравится теб, я читала въ путешествіяхъ въ Индію о баядеркахъ, танцовщицахъ, воспитываемыхъ цлыми стадами вокругъ храмовъ: ихъ назначеніе состоитъ въ томъ, чтобъ плясать, носить драгоцнныя украшенія и блистать красотой, въ стран пагодъ он пользуются уваженіемъ. Он исполняютъ пляски въ пагодахъ передъ жрецами, и брамины и индійскіе князья женятся на нихъ. Имемъ ли мы право осуждать эти жалкія созданія или обычай ихъ родины? Мн кажется, молодыя двицы въ нашемъ свт воспитываются почти такимъ же образомъ. Едва ли имъ извстно, хорошо ли он поступаютъ или дурно? Он воспитываются для свта и для выставки: матери отдадутъ ихъ жениху, который по-богаче, точно также, какъ сами он были отданы въ старое время. Какъ эти двушки могутъ помышлять о спасеніи души, о предохраненіи слабаго сердца отъ искушеній, о молитв и о лучшемъ мір, который всегда долженъ быть у насъ въ виду, когда одна суетность здшняго міра составляетъ предметъ всхъ ихъ мыслей и плановъ? Знаешь ли что? Простодушныя разсужденія Этели и жаръ, съ какимъ она передавала мн свои замтки и открытія, нердко заставляли меня улыбаться. Я думала о мальчик — пастух, который сдлалъ часы, понесъ ихъ въ городъ, и нашелъ, что тамъ есть тысячи часовъ и что вс они несравненно лучше его произведенія. Но бдная двушка должна сама для себя сдлать часы, какія ни есть, и Этель въ настоящую минуту занята этой работой. Она простодушно разсказала мн свою маленькую исторію и бесда ея тронула меня глубоко, Артуръ, и я благодарила Бога за то, что Онъ послалъ мн въ нашей матери лучшую руководительницу моихъ раннихъ дней.

— Ты знаешь, что давно уже ршено было выдать ее за-мужъ за ея кузена, лорда Кью? Съ самыхъ раннихъ лтъ она привыкла къ этой мысли, объ этой пор жизни она говорила, какъ вс мы говоримъ о нашихъ раннихъ дняхъ. Первые годы она провела большею частью въ дтской и классной комнат. Въ Лондон ей рдко позволялось входить въ комнату къ матери, и только зимой, въ Ньюком, она могла чаще видться съ нею. Она описываетъ мать, какъ добрйшую изъ добрйшихъ, но дочь съ самыхъ раннихъ лтъ чувствовала свое превосходство, хотя она этого и не говоритъ. Посмотрлъ бы ты на нее теперь дома, среди постигшаго ихъ страшнаго горя. Во всемъ дом она, кажется, одна сохраняетъ присутствіе духа.

Она разсказывала очень мило и скромно, что лордъ Кью оставилъ ее, а не она отказала ему, какъ говорили Ньюкомы. Я сама слышала — да — самъ сэръ Бэрнсъ разсказывалъ мн то же самое. Этель смиренно признается, что кузенъ Кью былъ не по ней добръ, и, прибавляетъ она, едва ли есть кто, кого бы она стоила.

— Бдный же этотъ кто! Спрашивала ты объ немъ, Лаура? сказалъ мистеръ Пенденнисъ.

— Нтъ, я не ршалась. Она смотрла на меня изъ-подъ опущенныхъ рсницъ и продолжала разсказывать свою повсть.— Я была тогда чуть не ребенокомъ, говорила она, и хоть душевно любила Кью — кто не полюбилъ бы такого благороднаго, великодушнаго человка?— мн все какъ-то казалось, что я выше его на голову и что мн не слдовало выходить за него за-мужъ, если не хочу сдлать его несчастнымъ. Когда папаша начнетъ бывало разсуждать, мы, дти, замчали, что мамаша не слушаетъ его, поэтому мы не уважали его, какъ бы слдовало, и Бэрнсъ, въ особенности, былъ съ нимъ грубъ и дерзокъ. Дло другое Гарріетта: она съ благоговніемъ слушаетъ все, что ни скажетъ Кью, и она счастлива, когда бываетъ съ нимъ.— Потомъ, прибавила мистриссъ Пенденнисъ, Этель сказала: я надюсь, что вы уважаете вашего мужа, Лаура? поврьте мн, вы будете счастливы, если уважаете. Не правда ли, мистеръ Пенъ, какое тонкое соображеніе у Этели?

— Страхъ, который Клара чувствовала въ присутствіи Бэрнса, пугалъ меня, когда я жила у нихъ въ дом, продолжала Этель: я уврена, что ни передъ кмъ на свт я не стала бы дрожать, какъ она. Я скоро замтила, что Клара обманываетъ его и разсказываетъ ему ложь. Я разумю ложь не только въ словахъ, но и въ лиц и въ поступкахъ. О, я не удивляюсь, что она бжала отъ него. Съ нимъ страшно было жить: такъ онъ жестокъ, себялюбивъ и холоденъ. Онъ сталъ хуже, женившись на двушк, которую не любилъ, то же сталось и съ нею черезъ этотъ несчастный бракъ. Что, если бы онъ нашелъ умную женщину, которая могла бы удерживать его, занимать, которую могли бы уважать и онъ и его друзья, вмсто бдной Клары, которая длала ему домашнюю жизнь несносною и дрожала, когда онъ приходилъ домой? Что если бы она вышла за-мужъ за того несчастнаго человка, къ которому она была привязана съ раннихъ лтъ? Да, Лаура, я содрагалась при вид жалкихъ послдствій этого брака по расчету.

Моя бдная бабушка, когда я заговорю, бывало, объ этомъ, тотчасъ пускается въ насмшки и сарказмы, и указываетъ десятки изъ нашихъ знакомыхъ, которые женились по любви и потомъ ссорились между собой, какъ-будто никогда не любили другъ-друга. Вы помните страшный случай, во Франціи, съ герцогомъ —скимъ, который убилъ свою жену? Онъ былъ женатъ по любви, и у меня до-сихъ-поръ отзывается въ ушахъ шипнье, съ какимъ лэди Кью разсказывала объ этомъ брак, и о журнал, который вела бдная герцогиня, записывая въ него вс безчеловчные поступки мужа.

— Тс, Лаура! Помнишь ли, гд мы? Если бъ княгиня вздумала записывать въ альбом вс грхи Флорака, то-то вышелъ бы фоліантъ — не тоньше Портмэнова Хризостома! Но это сказано было въ скобкахъ, и посл улыбки и небольшаго отдыха, молодая женщина продолжала исторію своей подруги.

— Тогда, говорила Этель, я довольно охотно слушала бабушку, потому-что мы рады всякому благовидному предлогу — длать, какъ намъ нравится: а мн нравилось, чтобъ за мною ухаживали, я любила знатность и богатство, Лаура, и лордъ Фэринтошъ все это представлялъ мн. Я хотла превзойдти моихъ подругъ и знакомыхъ, и видла, съ какимъ усердіемъ он преслдовали его. Вы не можете вообразить, Лаура, на какую низость готовы свтскія женщины, матери и дочери, гоняясь за человкомъ такого, какъ онъ званія. Вы, вроятно, видали этихъ миссъ Берръ, въ загородныхъ домахъ, гд мы бывали вмст: какъ он преслдовали его, какъ старались он встрчаться съ нимъ въ паркахъ и кустарникахъ, какъ он любили сигарный дымъ, хотя я знаю, что имъ бывало отъ него дурно, какъ он искали предлога быть подл него! О, это просто возмутительно!

Я не хотлъ бы прерывать разсказа, но позвольте пересказчику доложить вамъ, что на этомъ пункт исторіи миссъ Ньюкомъ (надо замтить, что жена моя, передавая эту исторію, премило подражала манер Этели), мы оба разразились такимъ громкимъ хохотомъ, что мадамъ де-Монконтуръ высунула голову въ гостиную и спросила, о чемъ мы хохочемъ? Мы не сказали нашей хозяйк, что глупенькая Этель и ея бабка обвинялись въ томъ самомъ, въ чемъ она упрекала миссъ Берръ. Миссъ Ньюкомъ считала себя совершенно невинною: иначе какъ бы она стала порицать неприличное поведеніе другихъ?

Куда бы однако жь мы ни появлялись, продолжала молодая наперсница моей жены, легко было замтить, скажу безъ самохвальства, кто былъ предметомъ внимательности лорда Фэринтоша. Онъ слдовалъ за нами по-всюду, и мы не могли пріхать ни въ одинъ домъ въ Англіи или въ Шотландіи, гд бы не застали и его. Бабушка спала и видла, чтобъ я вышла за него за-мужъ, и, когда онъ сдлалъ предложеніе, сознаюсь откровенно, — мн было и пріятно и лестно.

Только въ послдніе мсяцы я наслышалась о немъ больше, и стала лучше понимать его и самое себя, Лаура: одинъ человкъ — вы его знаете — когда-то упрекалъ меня въ привязанности къ свту, о чемъ иногда говорите и вы. Но не есть ли привязанность къ свту — жертвовать собой для своихъ родныхъ? Кто въ какомъ званіи родился, въ томъ и долженъ оставаться, и не естественно ли и не благоразумно ли искать невсты или жениха въ своемъ сословіи? Не то, чтобы лордъ Фэринтошъ считалъ меня или какую другую двицу равною ему по званію. (Тутъ миссъ Этель захохотала). Онъ — султанъ, а мы, и всякая незамужняя двушка — ничто больше, какъ смиреннйшія его рабыни. Мннія его на этотъ счетъ не въ моемъ дух, могу васъ уврить: я не имю ни малйшаго понятія о такой гордости.

Но не скрою отъ васъ, милая Лаура, что, посл сдланнаго имъ предложенія, узнавъ его короче, наслушавшись его, наслышавшись объ немъ, наговорившись съ нимъ каждый день и понявъ характеръ лорда Фэринтоша, я стала смотрть впередъ съ большимъ и большимъ сомнньемъ и страшиться дня, когда я буду его женой. Я не научилась уважать его въ т мсяцы, въ которые узнала его и въ продолженіе которыхъ наши семейства были въ горести. Не стану много говорить объ немъ: я не имю никакого права — не-правда ли? слышать его рчи, высказанныя отъ души, и пересказывать ихъ какому-бы ни было другу. Онъ говорилъ, что любитъ меня за то, что я не льстила ему. Бдный Малькольмъ! вс льстятъ ему! Но принятіе его предложенія, Лаура, что такое, какъ не лесть? Да, лесть, раболпство передъ знатностью и желаніе обладать ею. Приняла ли бы я предложеніе какого-нибудь просто Малькольма Роя? Я выпроваживала многихъ по-лучше его, Лаура.

Все это не выходило у меня изъ головы въ продолженіе нсколькихъ мсяцевъ. Я была бы для него дурной спутницей, и, надо сказать, что онъ переносилъ мои капризы съ большею снисходительностью, чмъ я могла воображать. Четыре дня назадъ, когда мы пріхали въ этотъ печальный домъ, куда долженъ былъ пріхать и онъ, и гд я нашла одно горе и бдствіе, и этихъ бдныхъ малютокъ, лишенныхъ матери, которую я сожалю — Боже, прости ей! она была такъ несчастна, несчастна теперь и будетъ несчастна до конца дней,— когда я лежала безъ сна, размышляя о моей будущей жизни, о замужств, въ которое вступаю, — какъ вступала бдная Клара,— изъ однихъ честолюбивыхъ видовъ, — я, сама себ большая, непокорная отъ природы, не раба другихъ, какъ была эта бдная женщина, я подумала про себя: зачмъ мн слдовать ея примру? Теперь, когда Клара насъ оставила и, можно сказать, умерла для насъ, которые сдлали ее несчастною, я буду матерью ея сиротамъ. Я люблю двочку, она также всегда любила меня, и въ тотъ день, когда мы сюда пріхали, прибжала ко мн въ слезахъ, обхватила мн шею милыми рученками, и сказала нжнымъ голоскомъ: Вы не уйдете отъ насъ, не уйдете, тетушка Этель?— И я останусь съ нею, стану учиться, чтобъ имтъ возможность учить ее, стану учить ее быть доброй, — лучше, чмъ была я. Мн поможетъ молитва, Лаура? Я молилась. Я уврена, что я поступила какъ должно и что обязана остаться здсь.

Лаура чуть не со слезами досказывала это признаніе своей подруги, и на слдующій день, въ церкви, когда пасторъ произносилъ молитву передъ началомъ службы, мн показалось, что на ясномъ лиц Лауры просіяла какая-то радость и блаженство.

Послдующія событія въ исторіи этой отрасли фамиліи Ньюкомовъ я имю возможность описать со словъ той же свидтельницы, которая сейчасъ представила намъ отчетъ въ своихъ чувствованіяхъ и жизни. Въ это время миссъ Этель и моя жена находились въ ежедневныхъ сношеніяхъ, и ‘миловали’ одна другую съ такою женскою нжностью, какой мы, холодные свтскіе мужчины, не только скупые на жаркія выраженія дружбы, но и вовсе не склонные питать какія-либо жаркія чувствованія, должны удивляться въ особахъ низшаго пола, у которыхъ любовь въ одинъ вечеръ растетъ и достигаетъ до небесъ, которыя цлуютъ, обнимаютъ, утшаютъ, зовутъ одна другую христіанскими именами, въ этомъ нжномъ, сладостномъ братств несчастья и состраданія, которыя всегда вступаютъ въ товарищество въ здшней жизни. Я говорю, что на свт повсюду встрчаются миссъ Найтингэль, и мы, больные и израненные въ житейской борьб, находимъ безчисленныхъ сестеръ милосердія. Я не видалъ, какъ жена моя исполняла эту обязанность въ опечаленномъ семейств Ньюкомскаго парка, но я воображаю ее середи женщинъ и дтей, воображаю ея благоразумные совты, ея нжныя услуги, ея всегда умстную жалость и веселость, любовь и правду, сіяющія на ея лиц и вдохновляющія ея слова, движенія, и поступки.

Супругъ мистриссъ Пенденнисъ, съ своей стороны, не думалъ утшать сэра Бэрнса Ньюкома, баронета. Я всегда сознавался, что не имю ни на одну пенни жалости къ услугамъ этого джентльмэна. Флоракъ, который обязанъ былъ Бэрнсу своимъ княжескимъ титуломъ и настоящими удобствами жизни, длалъ было нкоторыя пустыя усилія къ утшенію его, но былъ встрченъ баронетомъ съ такою жесткостью и съ такимъ явнымъ недовольствомъ, что не ршился повторять своихъ визитовъ, и предоставилъ Бэрнсу изливать свои проклятія и желчь на непосредственныхъ его вассаловъ. Мы часто спрашивали Лауру, когда она возвращалась съ человколюбивыхъ визитовъ въ Ньюком, о жалкомъ страдальц, хозяин дома. Она запиналась и заикалась, описывая его и то, что слышала о немъ. Я долженъ сказать съ прискорбіемъ, что эта несчастная лэди не могла преодолть врожденной ей веселости, и улыбалась, точно также, какъ и мы не могли иногда удерживаться отъ смху при мысли объ этомъ надмнномъ негодя, который прежде мучилъ другихъ, а теперь мучился самъ: мистриссъ Лаура укоряла насъ за смхъ, какъ неприличный и доказывающій безчувственность. Когда мы прізжали въ Ньюкомъ, хозяинъ Королевскаго Герба посматривалъ на насъ лукаво и насмшливо, Томъ Поттсъ скалилъ зубы и потиралъ руки.— Этотъ случай приноситъ газет больше пользы, чмъ статьи мистера Уаррингтона, говоритъ мистеръ Поттсъ: мы продали несмтное множество экземпляровъ ‘Индепендента’, и, если бъ вы собрали голоса всего городка, бьюсь объ закладъ, пятеро изъ шестерыхъ скажутъ, что сэру Скрюкому Скрюкомскому досталось по дломъ. Кстати, что длается съ маркизомъ Фэринтошемъ, мистеръ Пенденнисъ? Вчера вечеромъ онъ прізжалъ въ гостинницу Королевскаго Герба, сегодня утромъ былъ въ парк и съ вечернимъ поздомъ отправился назадъ въ городъ.

Что произошло между маркизомъ Фэринтошемъ и миссъ Ньюкомъ, и могу разсказать со словъ наперсницы самой миссъ Ньюкомъ. По полученіи увольнительнаго письма, о которомъ упомянуто въ предъидущей глав, его милость, какъ должно полагать, былъ крайне взволнованъ, потому что тотчасъ же оставилъ городъ съ первымъ поздомъ, и на слдующее утро, отдохнувъ нсколько часовъ въ гостинниц, явился къ воротамъ Ньюкомскаго парка и требовалъ свиданія съ баронетомъ.

Случилось, что въ это же самое утро сэръ Бэрнсъ выхалъ со двора съ своимъ адвокатомъ, мистеромъ Спирсомъ, посл этого, маркизъ захотлъ видться съ миссъ Ньюкомъ, и привратникъ не осмлился не допустить въ паркъ такой знатной особы. Его милость подъхалъ къ дому и послалъ карточку къ миссъ Ньюкомъ. Она поблднла, прочтя его имя, и жена моя ту же минуту догадалась, кто былъ поститель. Лэди Анна не выходила еще изъ своей комнаты. Лаура Пенденнисъ оставалась въ распоряженіи маленькаго общества дтей, съ которыми об дамы сидли въ ту минуту, когда пріхалъ лордъ Фэринтошъ. Маленькая Клара непремнно хотла слдовать за теткой, когда та встала и пошла изъ комнаты: малютка такъ привыкла къ Этели, что ее трудно было уговорить разстаться съ нею.

Не больше, какъ черезъ часъ, экипажъ покатилъ отъ подъзда, и Этель воротилась блдная, по прежнему, и съ красными глазами. Какъ въ эту минуту для миссъ Клары принесли баранью котлетку, то малютка нсколько мене заботилась о сообществ тетушки. Тетушка Этель аккуратно изрзала котлетку, и, усадивъ малютку за столъ, вышла съ своей подругой въ сосднюю комнату (разумется, чтобъ показать Лаур какую нибудь картину, или фарфоръ, или новое платьице для ребенка, или подъ какимъ нибудь другимъ лицемрнымъ предлогомъ, которымъ смтливыя служанки бывали совершенно ослплены), и тамъ, — я въ этомъ не сомнваюсь, — прежде чмъ приступить къ разсказу, милйшая Лаура нсколько разъ обняла милйшую Этель, и на оборотъ.

— Ухалъ! наконецъ, задыхаясь, вскрикиваетъ, милйшая Этель.

— Pour toujours? бдный молодой человкъ! вздыхаетъ милйшая Лаура: очень былъ онъ печаленъ, Этель?

— Не столько печаленъ, сколько раздосадованъ, отвчаетъ Этель: онъ имлъ право обижаться, но не говорить такихъ вещей, какія говорилъ. Подъ конецъ, онъ вышелъ изъ себя и сталъ длать мн самые неистовые упреки, забылъ всякое уваженіе и даже приличіе. Знаете ли, что онъ употреблялъ такія выраженія, какія употребляетъ Бэрнсъ, когда бываетъ разсерженъ! и этимъ тономъ онъ позволялъ себ говорить со мной! До этихъ поръ мн было грустно, очень грустно, я скорбла, но теперь я убдилась, что поступила какъ должно, отказавъ лорду Фэринтошу.

Милйшая Лаура стала просить, чтобъ Этель разсказала ей все, какъ было, что можно изложить въ слдующихъ короткихъ словахъ. Глубоко пораженный обстоятельствомъ, которое привело его къ миссъ Ньюкомъ, лордъ Фэринтошъ сначала говорилъ такъ, что слова его растрогали молодую двушку, и тутъ нтъ ничего удивительнаго. Онъ сказалъ, что, по его мннію, письмо Этели къ матери написано подъ вліяніемъ непріятныхъ событій, и благодарилъ ее за великодушіе, съ какимъ она освобождала его отъ даннаго слова. Но поступокъ Гэйгета и несчастный случай въ семейств Ньюкомовъ ни мало не касались до миссъ Ньюкомъ, и лордъ Фэринтошъ никакъ не думалъ ставить ихъ въ вину ей. Друзья его давно совтовали ему жениться, и по собственному желанію матери онъ далъ слово, которое и намренъ исполнить. Онъ много видалъ свтъ, который начинаетъ уже ему надодать, но ему не случалось встрчать ни одной женщины, ни одной лэди, къ которой бы онъ могъ чувствовать такую любовь и уваженіе, которая могла бы быть для него такою доброй женой, какъ Этель.

— Вы говорите, продолжалъ онъ, о размолвкахъ, которыя случались между вами — размолвки, дйствительно бывали, но во многихъ изъ нихъ, я сознаюсь, виноватъ былъ я. Я воспитанъ не такъ, какъ большая часть молодыхъ людей. Я не могу устоять противъ искушеній, которымъ другіе не подвергаются, провидніе поставило меня въ свт на высокую ступень, я увренъ, что, раздливъ со мной мое званіе, вы его украсите и во всхъ отношеніяхъ будете его достойны, я буду вамъ обязанъ своимъ исправленіемъ. Если бъ вы знали, въ какихъ терзаніяхъ провелъ я ночь, когда матушка прочла мн ваше письмо! Я знаю, что вы пожалли бы меня, Этель, знаю, что пожалли бы. Мысль — потерять васъ лишаетъ меня разсудка. Матушка испугалась, когда увидла, въ какомъ я былъ положеніи, докторъ даже испугался — увряю, что испугался. И я не смыкалъ глазъ, не могъ найдти покоя, пока не ршился хать къ вамъ, чтобъ сказать: я обожаю васъ, и васъ однхъ, я сдержу свое слово, несмотря ни на что, и докажу вамъ что — что никто на свт не можетъ васъ любить больше, чмъ я.— Тутъ молодой человкъ пришелъ въ такое волненіе, что долженъ былъ на нкоторое время умолкнуть и далъ волю чувствованіямъ, за которыя наврное не станетъ упрекать его никто, кому случалось быть въ такомъ положеніи, какъ лордъ Фэринтошъ.

Миссъ Ньюкомъ также была тронута этимъ изліяніемъ искреннихъ чувствованій, и, смю сказать, въ эту-то минуту глаза ея обнаружили первые симптомы той болзни, слды которой видимы были часъ спустя.

— Вы чрезвычайно великодушны и добры ко мн, лордъ Фэринтошъ, сказала она: ваше постоянство длаетъ мн большую честь и доказываетъ, какъ вы благородны, но — но не гнвайтесь на меня, если я скажу, что чмъ больше я размышляла о случившемся здсь, — о бдственныхъ послдствіяхъ супружествъ по разсчету, о долгомъ союз, который съ каждымъ днемъ становится тягостне и наконецъ длается невыносимымъ и разрывается, какъ случилось съ Кларой,— тмъ боле усиливается во мн ршимость — воздержаться отъ перваго роковаго шага ко вступленію въ бракъ безъ — безъ извстной степени любви, какую должны чувствовать одинъ къ другому люди, готовящіеся произнести торжественный обтъ.

— Любви! Да можете ли вы въ этомъ сомнваться? Милосердое небо! Я обожаю васъ! Мое присутствіе здсь не служитъ ли тому доказательствомъ? восклицаетъ возлюбленный молодой лэди.

— А я? возразила двушка. Я предлагала себ этотъ вопросъ и прежде. Я думала сама съ собой: если онъ останется при своемъ слов — если любовь его ко мн переживетъ позоръ нашего семейства — какъ оно дйствительно и есть, и каждый изъ насъ долженъ быть за это вамъ благодаренъ — не должна ли я чувствовать къ вамъ хоть признательность за такую честь и доброту и посвятить себя тому, кто принесъ за меня такія жертвы? Но, прежде всего, я обязана вамъ откровенностью, лордъ Феринтошъ. Я не доставила бы вамъ счастья, знаю, что нтъ, я не могла бы вамъ оказывать того повиновенія, которое вы привыкли встрчать везд, не могла бы питать къ вамъ той преданности, какой вы имете право ожидать отъ вашей жены. Когда-то я думала, что это для меня возможно. Теперь я вижу, что не могу. Я знаю, что избрала васъ за ваше богатство и знатность, а не за благородство души и привязанность ко мн, которыя вы теперь доказываете. Прошу у васъ прощенія за маску, которую носила передъ вами. Взгляните на Клару и ея бдствія! Гордость моя, я знаю, никогда не позволитъ мн упасть такъ низко, какъ она, но, ахъ! мн совстно подумать, что было время, когда я готова была сдлать первый шагъ на этомъ ужасномъ поприщ.

— На какомъ поприщ, скажите ради Бога? вскрикиваетъ удивленный женихъ: вамъ совстно, Этель? Чего же совстно? Полагаю, что во всей Англіи не найдется женщины, которая бы почла для себя униженіемъ,— быть моей женой. Желалъ бы я знать, есть ли женщина, на которую бы я не смлъ имть видовъ. Совстно: вотъ прекрасно! Это для меня новость. Ха, ха, ха! Вы вроятно не предполагаете, чтобъ ваша родословная, которую я знаю, какъ свои пять пальцевъ, и что родъ Ньюкомовъ, съ вашимъ лейбъ-брадобреемъ при Эдуард Исповдник, могли равняться…

— Съ вашимъ? Нтъ. Я давно перестала врить въ эту сказку. Мн кажется, что все это была выдумка моего бднаго отца и что наша фамилія — самая мщанская.

— Я это зналъ, сказалъ лордъ Фэринтошъ: уже ли вы думаете, что сотни женщинъ не разсказали мн обо всемъ?

— Но мн стыдно не оттого, что мы не знатнаго рода, продолжала Этель: это не можетъ быть поставлено намъ въ вину, хотя нкоторые изъ насъ держатся такого мннія и потому скрываютъ истину. Одинъ изъ моихъ дядей часто говорилъ, что ддъ моего отца былъ земледлецъ въ Ньюком, но тогда я была еще ребенкомъ и скоре врила въ замысловатую сказку.

— Какъ будто это нужно! восклицаетъ лордъ Фэринтошъ.

— Какъ будто это нужно въ вашей жен? n’est-ce pas? Я никогда и не воображала, что нужно. Я только считала себя обязанною сказать вамъ объ этомъ. Разумется, вамъ нтъ дла до моихъ предковъ: вдь ваша жена должна дать клятву передъ лицомъ неба — любить васъ.

— Разумется, меня, отвчаетъ молодой человкъ, не понимая хорошенько направленія мыслей своей собесдницы, и я отказался отъ всего — да отъ всего — бросилъ прежнія привычки и — прочее, если вы знаете — ршился вести жизнь порядочную — не здить больше въ Таттерсаль — не играть ни въ какую игру,— не прикасаться къ сигар, если вамъ угодно — то есть, если вамъ не угодно… все потому, что я люблю васъ, Этель, люблю всею душой!

— Вы чрезвычайно добры и великодушны, лордъ Фэринтошъ, сказала Этель: въ себ, не въ васъ я сомнваюсь. О, мн совстно сдлать такое признаніе.

— Какъ совстно?— Этель отдернула руку, которую нашъ нобельминъ намренъ былъ схватить.

— Если, продолжала она, если я наконецъ поняла, что меня обольщало ваше происхожденіе, ваше имя и богатство, не должна ли я совститься и просить прощенія у Бога и у васъ? О, къ какимъ ложнымъ клятвамъ вынуждена была бдная Клара, и посмотрите, что съ нею сталось? Мы стояли подл и слышали ея клятвы безъ содроганія. Этого мало: мы одобряли ее. И до какого стыда довели мы ее! Зачмъ родители ея и мои обрекли ее на такую погибель? Не будь насъ, она прожила бы цлый вкъ безукоризненно и счастливо. Видя ея примръ — я разумю не побгъ ея — я не боюсь, чтобъ это случилось со мной — а ея долгое одиночество, скорбь напрасно потраченныхъ годовъ, бдствіе самого брата и его проступки, умноженные стократно несчастнымъ съ ней бракомъ, я должна остановиться, пока еще время, и взять назадъ общаніе, которое, я уврена, сдлаетъ васъ несчастнымъ, если я его исполню. Прошу у васъ прощенія за то, что я васъ обманывала, лордъ Фэринтошъ: мн стыдно за себя, что я позволила себ такъ дйствовать.

— Ужъ не хотите ли вы сказать, вскрикнулъ молодой маркизъ, что посл всей моей любви къ вамъ, такой любви, что даже позоръ вашего семейства не останавливаетъ меня, посл слезныхъ просьбъ матери, убждавшей меня — разорвать съ вами связь, посл ршительнаго отказа съ моей стороны склониться на ея убжденія, посл всхъ насмшекъ моихъ знакомыхъ и знакомыхъ нашего семейства, которые преслдовали меня совтами и говорили: Фэринтошъ, что ты за безумецъ? брось эту двушку!— посл всхъ испытаній, которыя я перенесъ непоколебимо, потому только, что любилъ васъ такъ сильно, — клянусь вамъ, — и потому только, что я, какъ человкъ и джентльмэнъ, давъ слово, держу его — ужь не хотите ли вы сказать, что вы отвергаете меня? Это стыдно — это стыдно!— И тутъ опять показались слезы злости и бшенства на глазахъ Фэринтошв.

— Дйствительно, мн стыдно что я такъ поступала, милордъ, сказала Этель, съ кротостью, и опять прошу у васъ за это прощенія. Настоящаго признанія я не стыжусь, говорю вамъ только правду и отъ всей души скорблю за ложь, да, за ложь, которую я вамъ говорила и которая надлала столько горя вашему благородному сердцу.

— Да, то была ложь! вскрикнулъ бдный лордъ Фэринтошъ, вы преслдуете молодаго человка, завлекаете его, сводите съ ума и потомъ бросаете! Удивляюсь, какъ еще вы можете смотрть мн въ лицо посл такого вроломства. Я знаю, что вы до меня поступили точно также съ двадцатью обожателями. Вс говорили мн это и предостерегали меня. Вы завлекли ихъ, свели съ ума и потомъ бросили. Значитъ, я долженъ воротиться въ Лондонъ и быть посмшищемъ цлаго города,— я, который могъ бы выбрать любую женщину въ Европ и который стоитъ въ глав англійскаго дворянства?

— Даю вамъ честное слово, если только вы хотите мн врить посл того, какъ я однажды обманула васъ, перебила Этель, съ прежнею кротостью: я никогда и никому не скажу, что сама отреклась отъ васъ, и что не вы отказали мн. То, что здсь случилось, даетъ вамъ полное на это право. Пусть разрывъ послдуетъ отъ васъ, милордъ. Право, я желала бы, сколько могу, избавить васъ отъ всякихъ непріятностей и горя. Я и такъ надлала вамъ много зла, лордъ Фэринтошъ.

Тутъ маркизъ разразился слезами и проклятіями и дикими воплями гнва, любви и отчаянія, до такой степени неистовыми и безсвязными, что лэди, къ которой они были обращены, не ршилась повторить ихъ своей наперсниц. Только она великодушно просила Лауру,— если гд зайдетъ при ней рчь объ этомъ,— помнить, что бракъ не состоялся по вол фамиліи лорда Фэринтоша, но что милордъ въ этомъ случа оказалъ благородство и великодушіе.

— Онъ воротился въ Лондонъ въ такомъ бшенств и такъ неистово трубилъ своимъ знакомымъ о всей фамиліи Ньюкомовъ, что многіе узнали дйствительное положеніе дла. Но вс дамы утверждали, что бездушная интригантка, Этель Ньюкомъ, достойная питомица своей злой старой бабки, встртила заслуженный, грубый отказъ, что посл всхъ ея усилій поймать богатаго и знатнаго жениха, лордъ Фэрмитошъ наконецъ наскучилъ ею и, не пожелавъ вступить въ опозоренное родство, бросилъ ее, что она теперь покинула свтъ и живетъ въ Ньюком, подъ предлогомъ, будто она приняла на себя обязанности матери въ отношеніи къ несчастнымъ дтямъ Клары,— дйствительно же потому, что изнываетъ по лорд Фэринтош, который, какъ вс мы знаемъ, женился, спустя полгода потомъ.

LX.
Въ которой мы пишемъ къ полковнику.

Полагая, что у брата есть довольно своихъ заботъ, Этель не сочла нужнымъ сообщить ему подробности свиданія съ лордомъ Фэринтошемъ, даже бдная лэди Анна не была извщена о потер благороднаго зятя. Этель думала, что всть скоро и безъ нея дойдетъ до нихъ: и дйствительно, спустя нсколько часовъ, она достигла сэра Бэрнса Ньюкома самымъ внезапнымъ и непріятнымъ образомъ. Теперь онъ имлъ досадный случай видться съ своими адвокатами ежедневно, и на другой день посл неожиданнаго визита и отъзда лорда Фэринтоша, отправляясь въ Ньюкомъ по собственнымъ своимъ несчастнымъ дламъ, узналъ отъ своего стряпчаго, мистера Спирса, какъ маркизъ Фэринтошъ проспалъ нсколько часовъ въ гостинниц Королевскаго Герба и воротился въ городъ въ тотъ же вечеръ, по желзной дорог. Мы можемъ прибавить, что милордъ занималъ ту самую комнату, гд недавно спалъ лордъ Гэйгетъ: мистеръ Тэплоу, поэтому, всмъ гостямъ рекомендуетъ эту постель и показываетъ ее съ гордостью даже до сегодня.

Озадаченный этой встью, сэръ Бэрнсъ вечеромъ возвращаясь въ свой безотрадный домъ, встртилъ у своихъ воротъ другаго встника. То былъ разсыльный съ желзной дороги, который ежедневно приносилъ телеграфическія депеши отъ дяди Бэрнса и изъ лондонскаго банка. Всти того дня были слдующія: Консолидированный долгъ такъ-то. Французскіе Rentes по стольку-то. Счеты Гэйгета и Фэринтоша взяты обратно. Несчастный обитатель сторожевой будки, дрожа, доложилъ своему хозяину, въ отвтъ на его брань и распросы, что какой-то джентльменъ, называвшй себя маркизомъ Фэринтошемъ, прізжалъ въ домъ наканун и черезъ часъ ухалъ.

Посл этого, разумется, нечего было таиться отъ брата, и Этель и Бэрнсъ имли между собой разговоръ, въ продолженіе котораго послдній выражался съ тою вольностью въ рчахъ, какая отличала главу дома Ньюкомовъ. Экипажъ княгини Монконтуръ стоялъ у подъзда, когда хозяинъ вошелъ въ домъ, и жена моя прощалась съ Этелью и ея малютками въ ту минуту, какъ сэръ Бэрнсъ Ньюкомъ явился въ гостиную.

Зловщая мина, съ какою Бэрысъ встртилъ мою жену, изумила ее, хотя и не побудила продлить визитъ. Лаура, выходя, услышала, какъ сэръ Бэрнсъ кричалъ нянькамъ: ‘убрать этихъ ребятишекъ’: изъ этого Лаура заключила, что случились еще новыя непріятности, возмутившія духъ несчастнаго джентльмена.

На другой день, утромъ, обычный гонецъ милйшей Этели прискакалъ на своемъ осл къ милйшей Лаур, въ Розбери, съ однимъ изъ тхъ посланій, которыя ежедневно развозились отъ одной дамы къ другой. Въ письм говорилось:

‘Бэрнсъ сдлалъ мн вчера страшную сцену. Я принуждена была разсказать ему все на-счетъ лорда Ф. и разсказать на-прямикъ. Вопервыхъ, онъ запретилъ васъ принимать въ домъ. Онъ думаетъ, что вы были причиной моего отказа Ф-у, и обвинялъ меня, самыми несправедливымъ образомъ, въ желаніи воротить бдную K. Н. Я отвчала, какъ мн слдовало, и высказала ему откровенно, что уду отъ него, если онъ будетъ продолжать обидныя обвиненія и не станетъ принимать моихъ знакомыхъ. Онъ шумлъ, кричалъ, употреблялъ обычныя свои выраженія, — словомъ, былъ въ ужасномъ состояніи, однако-жь подъ конецъ одумался и просилъ у меня прощенія. Сегодня вечеромъ, онъ узжаетъ въ городъ съ легкимъ поздомъ. Разумется, вы прідете ко мн, какъ всегда, милая, любезная Лаура. Я безъ васъ страдаю, а вы знаете, что я не могу оставить бдной мамаши. Кларочка посылаетъ тысячи поцлуевъ маленькому Арти, а я остаюсь неизмннымъ другомъ его мамаши.— В. Н.

— ‘Не желаютъ ли джентльмэны поохотиться у насъ за фазанами? Сдлайте одолженіе, попросите князя увдомить Уаррена, когда. Я послала пару милой старушк мистриссъ Массонъ и получила отъ нея прелюбезное письмо!

— А кто такая эта милая мистриссъ Массонъ? спрашиваетъ мистеръ Пенденнисъ, до-сихъ-поръ еще не вполн знакомый съ исторіею Ньюкомовъ.

И Лаура разсказала мн,— можетъ быть я слышалъ и прежде, но забылъ — что мистриссъ Массонъ — старая няня и пансіонерка полковника, что полковникъ, помня старое время, навщалъ ее, что она въ большой дружб съ Этелью. Потомъ Лаура поцловала своего малютку и была во весь вечеръ оживлена, весела и словоохотна, несмотря на горе ея ньюкомскихъ друзей.

Живущіе въ загородныхъ домахъ должны тщательно прибирать пропускную бумагу, которую они употребляютъ для прокладки, когда пишутъ письма.— Имъ бы слдовало носить съ собой свои портфейли. Если благосклонные читатели будутъ помнить это правило, то избавятся отъ многихъ бдъ и непріятностей, еще лучше: могутъ доставить себ удовольствія, просмотрвъ портфейли въ сосдней спальн своего пріятеля, гд они почиваютъ. Изъ подобнаго портфейля я когда-то добылъ листочекъ, написанный хорошо извстнымъ, четкимъ почеркомъ Чарльза Слайбута, съ словами: миссъ Эмиліи Гартингтонъ, улица Джэмсъ, Беккингемскія ворота, Лондонъ, слова эти на пропускной бумаг были отпечатаны также разборчиво, какъ на конверт, поданномъ почтальономъ. Показавъ эту бумагу всей компаніи, я вложилъ ее въ записочку и послалъ къ мистеру Слайбуту, который женился на миссъ Гартингтонъ, три мсяца спустя. Въ такомъ же портфейл, въ клуб, и прочелъ, точно такъ, какъ вы читаете эту страницу, собственноручную записку высокопочтеннаго графа Бэракра, которая доводила до свднія цлаго клуба слдующее пренепріятное, домашнее обстоятельство: ‘Любезный Гринъ, я душевно сожалю, что не могу уплатить тысячи восьми сотъ пятидесяти шести фунтовъ стерлинговъ по векселю, срокъ которому наступаетъ во вт. ныншней недли’. Принявшись писать на подобномъ портфейл записку въ гостиной княгини Монконтуръ, въ Розбери, что я нашелъ, какъ вы думаете? Ни больше, ни меньше, какъ доказательства, что жена моя находилась въ тайной переписк съ однимъ джентльмэномъ, который жилъ за границей!

— Полковникъ Ньюкомъ, командоръ Бани, Montagne de la Cour, Брюссель, прочелъ я адресъ, написанный почеркомъ этой молодой женщины, и спросилъ, обратясь къ Лаур, которая вошла въ комнату ровно въ ту минуту, когда я открылъ ея преступленіе:— о чемъ вы изволите писать къ полковнику Ньюкому?

— Я просила его выслать мн кружевъ, сказала она.

— На обшивку къ моему ночному колпаку, не правда ли, моя милая? Онъ такой знатокъ въ кружевахъ! Если бъ я зналъ, что ты пишешь къ нему, я попросилъ бы тебя сдлать ему одно порученіе. Мн нужно кой-что изъ Брюсселя. Твое письмо — увы! уже отправлено?— Этимъ лукавымъ маневромъ, видите ли, я далъ Лаур намекъ, что мн хотлось бы видть ея письмо.

— Письмо — увы! отправлено, говоритъ Лаура: чего же теб нужно изъ Брюсселя, Пенъ?

— Мн нужно брюссельской капусты, моя душечка, брюссельская капуста такъ хороша на своей родин.

— Не хочешь ли, чтобъ я написала ему прислать письмо назадъ? трепещетъ бдняжечка Лаура, воображая что супругъ ея обидлся ея ироническимъ отвтомъ.

— Нтъ, моя милочка! Не нужно посылать за письмомъ, не нужно и того, чтобъ ты разсказывала мн его содержаніе,— держу пари на сто аршинъ кружевъ къ ночному колпаку — а вы знаете, сударыня, колпакъ ли я?— держу пари, что знаю, о чемъ вы изволили писать къ нашему полковнику, подъ предлогомъ кружевъ.

— Онъ мн общалъ прислать ихъ. Право, общалъ. Лэди Рокминстеръ дала мн на это два фунта стерлинговъ, запинаясь, говоритъ Лаура.

— Подъ предлогомъ кружевъ, вы послали ему любовное письмецо. Вамъ желательно знать, остается ли при прежнихъ мысляхъ мистеръ Клэйвъ? Вы полагаете, что теперь погода перемнилась и милйшая Этель можетъ любить его. Вы думаете, что мистриссъ Массонъ становится старою и дряхлою и что свиданіе съ дорогимъ ея питомцемъ будетъ…

— Пенъ, Пенъ, уже ли ты распечатывалъ мое письмо? вскрикиваетъ Лаура, и, притворно-веселый хохотъ, сопровождаемый особеннымъ выраженіемъ губъ, заключилъ этотъ разговоръ. Нтъ: мистеръ Пенденнисъ не видалъ письма,— но онъ зналъ писавшую,— могъ похвалиться знаніемъ женщинъ вообще.

— Гд же вы набрались, сэръ, такихъ глубокихъ знаній о женщинахъ? спрашиваетъ мистриссъ Лаура. На этотъ вопросъ послдовалъ такой же отвтъ, какъ на предъидущій.

— Ну, пусть такъ, мой милый, но отчего же не порадовать бднаго молодаго человка? продолжаетъ Лаура, стоя близко подл своего супруга:— мн кажется ясно, что Этель любитъ его. Я скоре желала бы ее видть женою добраго молодаго человка, котораго она любитъ, чмъ обладательницею Голконды. Предположите, сэръ, предположите, что вы женились бы на миссъ Амори: какой бы вы были разсянный, пустой человкъ, тогда какъ теперь…

— Тогда какъ теперь, смиренный рабъ добродтельной женщины, я имю еще надежду быть порядочнымъ человкомъ, восклицаетъ образецъ супруговъ: вс добродтельныя женщины — свахи, это мы очень хорошо знаемъ, и съ-тхъ-поръ, какъ вамъ привелось видть обоихъ молодыхъ людей, у васъ изъ головы не выходитъ, какъ бы уладить свадебку. Я не читалъ вашего письма къ полковнику, и только догадываюсь о его содержаніи, скажите же мн, мадамъ, о чемъ вы писали? Не извстили-ли полковника, между прочимъ, объ отказ Фэринтошу?

Лаура созналась, что сдлала объ этомъ намекъ.

— Вы, вроятно, не ршились сказать, что Этель не равнодушна къ Клэйву?

— Ахъ, нтъ — нтъ!— но, посл разныхъ допросовъ и распросовъ, Лаура немножко покраснла и принуждена была сознаться, что она спрашивала полковника, не хочетъ ли онъ пріхать — повидаться съ мистриссъ Массонъ, которая страхъ какъ скучаетъ по немъ и со дня на день становится слабе и слабе. Дале, изъ словъ ея вижу, что она навщала эту мистриссъ Массонъ, что она и миссъ Ньюкомъ были у нея третьяго дня и что, судя по тому, какъ Этель смотрла на портретъ Клэйва, висящій въ комнатк няни его отца, Лаура догадывается, что Этель дйствительно очень, и проч. и проч. Отправивъ письмо, мистриссъ Пенденнисъ съ нетерпніемъ ждетъ на него отвта, каждый день разсматриваетъ почту и сердится, что не приходитъ къ ней письмо съ штемпелемъ брюссельскаго почтамта.

Княгиня Монконтуръ, по-видимому, знаетъ все, что длаетъ и чего желаетъ мистриссъ Лаура.— Какъ, и сегодня нтъ письма? Не досадно ли это? восклицаетъ она. Она также въ заговор, даже Флоракъ посвященъ въ тайну.— Эти лэди желаютъ уладить свадьбу прекрасной миссъ съ Клэйвомъ, объявляетъ мн Флоракъ.— Говоря объ этой свадьб, онъ превозноситъ миссъ Ньюкомъ. Я продолжаю обожать вашихъ Англичанокъ, сознается онъ съ удовольствіемъ: что за красоты, что за розы! И вмст съ тмъ, какъ обворожительно добры он. Да, coquin, Пенденнисъ, ты счастливецъ! Мистеръ Пенденнисъ не отрицаетъ. Онъ выигралъ премію въ двадцать тысячъ фунтовъ стерлинговъ, въ такой лотере, гд есть билеты хуже пустыхъ.

LXI.
Въ которой мы знакомимся съ новою мистриссъ Ньюкомъ.

Отвта не приходило на письмо мистриссъ Пенденнисъ къ полковнику Ньюкому въ Брюссел, потому что полковникъ выхалъ оттуда, и въ то время, когда Лаура писала къ нему, находился уже въ Лондон, куда призывали его собственныя его дла. Объ этомъ обстоятельств извстила меня записка отъ Джорджа Уаррингтона, онъ писалъ, что наканун обдалъ съ полковникомъ у Бэйса и что полковникъ, по видимому, въ прекраснйшемъ расположеніи духа. Что было причиной такой веселости? Эта новость повергла Лауру въ страшное недоумніе. Должна ли она писать ему, чтобъ онъ воротилъ письма ея изъ Брюсселя? Черезъ пять минутъ Лаура нашла бы какой нибудь другой предлогъ, чтобъ писать къ полковнику Ньюкому, еслибъ супругъ не сдлалъ ей строгаго наказа — остаться въ поко.

Находясь въ ссор съ племянникомъ своимъ, сэромъ Бэрнсонъ, Томасъ Ньюкомъ тмъ боле поспшилъ постить брата своего Гобсона и невстку, желая доказать, что не существовало несогласія между нимъ и этою отраслью его фамилія. Можете быть уврены, что дивная женщина, сейчасъ поименованная, нашла прекрасный случай для своихъ конверсаціонныхъ способностей въ нравственныхъ разсужденіяхъ о горестномъ событіи, недавно постигшемъ сэра Бэрнса. Когда мы падаемъ, какъ плачутъ по насъ наши добрые друзья! Надо полагать, что стованія мистриссъ Гобсонъ были ужасны. Воображаю, какъ рыдала и стонала эта оскорбленная добродтель, какъ собрала она къ своимъ колнамъ малютокъ, какъ проливала надъ ними слезы и омывала ихъ слезами, какъ совщалась съ своимъ духовнымъ наставникомъ, какъ говорила своему супругу избитыя фразы и какъ надола цлому дому! Воображаю, какъ обстоятельно и краснорчиво разсуждала она о наказаніи за излишнюю привязанность къ свту и суетность, о зл, происходящемъ отъ неравенства супруговъ, и тому подобномъ! Наврное родословная пэровъ была убрана со стола ея гостиной и удалена въ кабинетъ папаши, гд не могла уже, какъ бывало прежде, открываться на фамиліяхъ Гэйгэтъ, баронъ, или Фэринтошъ, маркизъ такой-то, такъ какъ ее заперли въ шкефъ и плотно стиснули на верхней полк между комментаріями Блэкстона и Фэрмеровымъ Магазиномъ! О разрыв съ маркизомъ Фэринтошемъ было уже извстно на Брэйанстонскомъ Сквэр, и, можете быть уврены, истолковано госпожею Гобсонъ съ самой невыгодной стороны для Этели Ньюкомъ. Молодой нобельмэнъ — должна была признаться съ прискорбіемъ тетушка Этели — молодой нобельмэнъ, извстный втреннымъ образомъ жизни, но богатый и знатный, былъ преслдуемъ несчастною лэди Кью — мистриссъ Гобсонъ не хотла сказать: племянницей, такъ какъ это было бы слишкомъ ужасно — былъ преслдуемъ по пятамъ, самымъ неприличнымъ образомъ, наконецъ его поймали и заставили сдлать предложеніе! Пусть поведеніе и наказаніе Этели послужитъ урокомъ для моихъ любезныхъ дочерей, и да возблагодарятъ он небо за то, что оно послало имъ родителей мене суетныхъ! Посл всхъ заботъ и хлопотъ, — мистриссъ Гобсонъ не сказала: стыдъ, маркизъ хватается за первый представившійся ему предлогъ отказаться отъ руки Этели, и покидаетъ несчастную двушку на вки!

Теперь мы должны разсказать объ удар, еще тягостне поразившемъ бдную Этель, этимъ ударомъ было то, что добрый ея дядя, Томасъ Ньюкомъ врилъ во вс обвиненія, взводимыя на нее. Онъ готовъ былъ въ это время внимать всему, что говорилось не въ пользу этой отрасли фамиліи. Съ такимъ главою, какъ этотъ двуличный измнникъ и злодй Бэрнсъ, что можетъ быть добраго во всемъ поколніи? Когда полковникъ вызывался отдать Этели и Клэйву все свое состояніе до послдняго шиллинга, не оттягивалъ ли время этотъ плутъ Бэрнсъ, не говорилъ ли онъ лжи, не уклонялся-ли отъ ршительнаго отвта, пока не удостоврился въ намреніяхъ маркиза? Да. Двушка, которую онъ, Томасъ Ньюкомъ, и бдный Клэйвъ любили такъ сердечно, погублена хитрыми родственниками, она была ужь недостойна ни его любви, ни любви его сына, ее слдуетъ навсегда изгнать изъ мыслей, какъ ея негоднаго брата. И кого же предпочла она Клэйву? Повсу, развратника, котораго шалости и мотовство служатъ предметомъ толковъ въ каждомъ клуб, у котораго нтъ ни ума, ни дарованій, ни даже постоянства (не воспользовался ли онъ первымъ удобнымъ случаемъ, чтобъ бросить ее?), который могъ завлечь ее одною только знатностью своего рода и богатствомъ! О, срамъ, о позоръ! Помолвка ея за этого человка была для нея пятномъ, — разрывъ же ни что иное, какъ наказаніе за ея суетность. Бдная, несчастная двушка! Ей больше ничего не остается, какъ призирать покинутыхъ дтей брата, отказаться отъ свта и думать объ исправленіи своего образа жизни.

Таковъ былъ приговоръ, произнесенный Томасомъ Ньюкомомъ, человкомъ правдивымъ и съ душою нжною, какъ намъ извстно, но судившемъ въ настоящемъ случа слишкомъ строго о двушк, которая, правда, имла многіе недостатки, но, сколько намъ, больше знавшимъ ее, извстно, заслуживала снисхожденія, такъ какъ въ заблужденіяхъ ея виновны были другіе. Кто вывелъ ее на путь, которымъ она шла? Ее вела рука родителей и родныхъ, ихъ голосъ повелвалъ ей поддаться искушенію, которое ей представлялось. Могла ли она знать свойства человка, избраннаго ей въ женихи? Люди, лучше знавшіе его, привели его къ ней и ручались за него. Благородное, несчастное, юное созданіе! Ты первая ли изъ своихъ сестеръ принуждена была раздавить и умертвить свои чистыя душевныя привязанности, продать правду и жизнь за титулъ и знатность? Но у судьи, который видитъ не одни вншнія дйствія, но и причины ихъ, смотритъ не на одни проступки, но и на искушенія, борьбу и невденіе заблуждающихся созданій, — есть свое уложеніе, отличное отъ того, которымъ руководствуемся мы, нападающіе на павшаго, увивающіеся вокругъ счастливцевъ, расточающіе похвалу и порицаніе такъ необдуманно, то поражающіе такъ сурово, то щадящіе такъ постыдно.

Наше пребываніе у гостепріимныхъ друзей въ Розбери по необходимости приходило къ концу: недли за недлями прошли съ-тхъ-поръ, какъ мы были приняты подъ ихъ пріютную кровлю, и, не смотря на возраженіе милйшей Этели, милйшая Лаура чувствовала, что пришло время разстаться. Въ эти послдніе дни, кром ежедневныхъ взаимныхъ визитовъ, молодой гонецъ былъ безпрерывно на посылкахъ, и его оселъ наврное избилъ свои маленькія ноги, путешествуя взадъ и впередъ между обоими домами. Лаура безпокоилась и огорчалась, не получая никакихъ встей отъ полковника: какъ ему было не стыдно не воротить изъ Бельгіи адресованныхъ къ нему писемъ и не отвчать на то, которымъ она удостоила его? Неизвстно какимъ-то путемъ, нашъ хозяинъ узналъ объ интриг, которую затвала мистриссъ Пенденнисъ, узналъ и о томъ что жена его интересовалась этимъ дломъ не меньше моей Лауры. Она шепнула мн, что дала бы гинею, непремнно дала бы, чтобъ увидть осчастливленную чету, что молодые люди рождены одинъ для другого, ршительно такъ, она желала, чтобъ я създилъ за Клэйвомъ, но съ какой стати разыгрывать мн роль встника Гименея, или мшаться въ такія щекотливыя семейныя дла?

Во все это время, сэръ Бэрнсъ Ньюкомъ, баронетъ, оставался въ Лондон, отправляя свои банкирскія обязанности и продолжая непріятный процессъ, который, къ наступившему Михайлову дню, кончили пресловутымъ ршеніемъ по длу Ньюкома и лорда Гэйгета. Этель, исполняя планъ, принятый ею съ самаго начала, взяла на себя попеченіе о дтяхъ и хозяйств брата, лэди Анна возвратилась въ свое семейство, и хорошо сдлала, потому что не приносила ни малйшей пользы своимъ пребываніемъ въ печальномъ сыновнемъ дом. Жена моя, какъ само собой разумется, разсказывала мн о своихъ занятіяхъ и заботахъ въ Ньюком, въ праддовскомъ зал, о которомъ мы упоминали. Дти играли и обдали (мой сынокъ часто раздлялъ дтскую трапезу съ маленькой Кларой и бднымъ малюткой, наслдникомъ Ньюкома) въ комнат, которая называлась собственною комнатою лэди и въ которую мужъ заперъ ее передъ ея побгомъ, позабывъ, что смежныя съ покоемъ теплицы отперты. Рядомъ съ этой комнатой находилась баронская библіотека, въ которой одна сторона была загромождена разными сочиненіями, собранными старою миссъ Ньюкомъ, рядами разныхъ трактатовъ, журналами миссіонеровъ и пыльными фоліантами свтскихъ путешествій и исторій, которые также были допущены въ коллекцію этой лэди.

Почти въ послдній день нашего прибытія въ Розбери, об молодыя дамы вздумали побывать въ сосднемъ городк, Ньюком, чтобъ постить ту старую мистриссъ Масонъ, о которой упомянуто на страницахъ одной изъ предыдущихъ главъ нашей лтописи. Она была теперь очень стара, оставалась врною воспоминаніямъ своихъ молодыхъ дней и забывала о вчерашнемъ. Благодаря доброт полковника Ньюкома, она много лтъ прожила въ довольств, Томасъ до сихъ поръ былъ для нея тмъ же Томомъ, какъ въ давно минувшіе дни, о которыхъ мы представили читателю только слабый очеркъ. Написанные Клэйвомъ портреты его и его отца висли у нея надъ каминомъ, подл котораго она обыкновенно сидла, грясь у огня, доставляемаго ей великодушіемъ питомца.

Мистриссъ Масонъ вспомнила миссъ Ньюкомъ, при содйствіи своей двушки, которая лтами была моложе и памятью потверже хозяйки. Да, Сара Масонъ совсмъ бы забыла о фазанахъ, которыхъ хвосты украшали надкаминное зеркало, если бы служанка, Кези, не напомнила ей, что они подарены молодою лэди. Тутъ она вспомнила свою благодтельницу, спросила объ отц ея, баронет, удивлялась, почему ея питомецъ, полковникъ, не сдланъ баронетомъ, и почему все имніе досталось его брату? Отецъ ея былъ очень добрый человкъ, хоть мистриссъ Масонъ слыхала, что его не слишкомъ любили тамошніе.— Какъ? умеръ и схороненъ, бдняжечка? (Это сказано было въ отвтъ на намекъ служанки, Кези, произнесенный на ухо старушк, которая была очень глуха). Да, да, мы вс туда отправимся, и если мы были добры, какъ полковникъ, не къ чему и мешкать здсь. Надюсь, что у него жена будетъ добрая. Такой человкъ достоинъ доброй жены, прибавила мистриссъ Масонъ.

Бабушка бредитъ, подумала лэди, наведенная на эту мысль замчаніемъ служанки, что мистриссъ Масонъ часто заговаривается. Тутъ старушка спросила, кто такая другая добренькая лэди, и Этель сказала ей, что мистриссъ Пенденнисъ — короткая знакомая полковника и Клэйва.

— А, знакомая Клэйва! Да, милашечка была эта лэди, и онъ славный былъ мальчикъ. Онъ написалъ эти портреты, снялъ съ меня портретъ въ чепц, вмст съ моимъ старымъ котомъ — бдняжкойкотикомъ, который давнымъ-давно лежитъ въ сырой земл.

— Миссъ, она получила письмо отъ полковника, кричитъ Кези: не правда ли, что вы получили письмо, мэмъ? Оно пришло не дальше какъ вчера.— И Кези достаетъ письмо и показываетъ его молодымъ лэди. Он читаютъ слдующее:

Лондонъ. 12 Февр. 184 —

Милая моя бабушка, Масонъ. Отъ одной изъ моихъ знакомыхъ, которая жила по сосдству съ вами, я слышалъ, что вы здоровы и веселы, и что вы справлялись о вашемъ молодомъ втреник, Том Ньюком, который также здоровъ и веселъ, и надется быть еще веселе въ непродолжительномъ времени.

Письмо, въ которомъ мн писали объ васъ, послано было въ бельгійскій городъ Брюссель, гд я жилъ, неподалеку отъ того мста, гд происходило ватерлооское сраженіе, когда я бжалъ съ Ватерлоо, оно послдовало за мной въ Англію.

Я не могу теперь же пріхать въ Ньюкомъ, чтобъ пожать руку моей доброй нянюшк и другу. У меня есть дла въ Лондон, и многіе изъ моихъ однофамильцевъ, живущихъ въ Ньюком, не совсмъ обрадуются, когда увидятъ меня и моего сына.

Но я общаю вамъ визитъ въ самомъ непродолжительномъ времени, Клэйвъ будетъ со мной, и, по прізд, мы представимъ вамъ новую знакомую, премиленькую невстку, вы должны дать слово полюбить ее. Она — шотландская ласси, племянница моего стариннаго друга, Джэмса Бинни, эсквайра, служившаго въ бенгальскомъ управленіи, который общаетъ ей порядочное приданое: настоящее ея имя — миссъ Роза Мэккензи.

Скоро мы пришлемъ къ вамъ свадебный пирогъ, и новое платье для Кези (напомните ей обо мн), и когда я отправлюсь на тотъ свтъ, мои внуки посл меня услышатъ, какимъ дорогимъ другомъ вы были для преданнаго вамъ

Томаса Ньюкома.

Кези вроятно догадалась, что между Клэйвомъ и моей женой что-нибудь кроется, потому-что Лаура, прочитавъ письмо, положила его на столъ, сла и, закрывъ лицо руками, залилась слезами.

Этель пристально смотрла на портреты Клэйва и его отца. Потомъ положила руку на плечо къ своей подруг.— Подемте, моя милая, сказала она: становится поздно и мн пора къ дтямъ.— Тутъ она величаво простилась съ мистриссъ Масонъ и ея двушкой и повела съ собой мою жену, которая все еще была въ сильномъ волненіи.

Посл этого, мы не могли долго оставаться въ Розбери. Добрая княгиня Монконтуръ, узнавъ новость, сообщенную полковникомъ, также расплакалась. Волненіе мистриссъ Пенденнисъ возобновилось, когда мы прозжали мимо воротъ Ньюкомскаго парка, на пути къ желзной дорог.

LXII.
Мистеръ Клэйвъ Ньюкомъ съ супругой.

Дружба между Этелью и Лаурой, усиленная вышеизложенными сентиментальными обстоятельствами, не умаляясь, существуетъ досел. Лэди, занятая домашнимъ хозяйствомъ и умножающимся семействомъ и проч. и проч., не можетъ поддерживать знакомства со свтскими дамами съ тмъ жаромъ и рвеніемъ, какія обнаруживаются въ сношеніяхъ молодыхъ двицъ, но Лаура, увлеченная сначала нжнымъ сердцемъ къ симпатіи съ молодой подругой во дни ея горя и несчастья, стала питать съ-тхъ-поръ боле и боле уваженія къ Этели Ньюкомъ, она говоритъ, что испытанія и, можетъ-быть, скорбь, постигшія молодую леди, вызвали наружу благороднйшія свойства ея характера. Она ужь не похожа на ту втреную и суетную двушку, которая внушала намъ удивленіе во дни ея торжествующей юной красоты, причудливо-благороднаго настроенія духа, легкомысленныхъ увлеченій и кокетства.

Не проливала ли Этель тайныхъ слезъ, услыхавъ о брак, который переполнялъ слезами глаза нжной Лауры? Мы угадывали горесть молодой двушки, но уважали ее. Между Лаурой и Этелью не бывало и помину объ этомъ предмет, и супругъ мистриссъ Пенденнисъ считаетъ обязанностью засвидтельствовать, что даже въ самой задушевной съ нимъ бесд, она воздерживалась отъ всякихъ на этотъ счетъ намековъ, не желая касаться предмета, священнаго для ея подруги. Мн оставалось только одобрять эту воздержность, и, если Этель чувствовала сожалніе и упреки совсти, — удивляться благородному молчанію и кроткому спокойствію измнившейся и огорченной души.

Обмнъ писемъ между обими подругами не прерывался и Этель подробно описывала въ нихъ обязанности, занятія и удовольствія ея новой жизни. Она совершенно отказалась отъ свта, исключительно посвятивъ себя воспитанію осиротлыхъ дтей брата. Она воспитывала самое себя, чтобъ имть возможность учить ихъ. Ея письма содержатъ забавныя и вмст съ тмъ трогательныя признанья въ собственномъ ея невжеств и ршимости превозмочь его. Въ Ньюком не было недостатка въ учителяхъ всякого рода. Она принялась трудиться, какъ школьница. Тетушка Этель стучала по фортепіано въ комнатк подл оранжереи до-тхъ-поръ, пока инструментъ не сдлался послушенъ ей и не сталъ издавать подъ ея пальцами сладостнйшихъ звуковъ. Спустя около двухъ лтъ, пріхавъ къ намъ съ визитомъ въ Фэроксъ, она играла танцы для нашихъ малютокъ (третью звали Этелью, вторую Еленой, по имени дражайшей намъ особы) и мы были изумлены ея искусствомъ. Много должна была она провесть одинокихъ ночей за инструментомъ, въ сообществ своихъ грустныхъ мыслей, прежде, чмъ успла побдить трудности и достичь возможности услаждать свое горе и забавлять и восхищать дтей.

Когда разводъ былъ объявленъ, съ должною формальностью, хоть намъ извстно, что лэди Гайгетъ была не много счастливе бдной лэди Клары Ньюкомъ, Этель страшилась, чтобы сэръ Бэрнсъ не вздумалъ жениться опять и чтобъ, при новой хозяйк дома, не пришлось ей разлучиться съ дтьми.

Миссъ Ньюкомъ судила основательно, предполагая, что братъ ея вздумаетъ жениться, но одна благородная молодая лэди, которой онъ сдлалъ предложеніе, отказала ему, къ крайнему его изумленію и негодованію, предпочтя голодать за бднымъ артистомъ, а дочь богатаго сосдняго фабриканта, которую онъ хотлъ почтить своимъ благосклоннымъ выборомъ, убжала отъ него съ ужасомъ въ объятія отца, удивляясь тому, что подобный человкъ сметъ длать предложеніе честной двушк. Сэръ Бэрнсъ Ньюкомъ, крайне озадаченный этою вспышкою гнва, считалъ себя оскорбленнымъ и несчастнйшимъ человкомъ, жертвою самыхъ безчеловчныхъ гоненій, что, можете быть уврены, не могло служить къ улучшенію его нрава или къ счастью его семейнаго круга. Этель не получала отъ брата личныхъ обидъ, но много терпла отъ его брюзгливости, раздраженнаго эгоизма, ссоръ со слугами и гувернантками, и отъ другихъ домашнихъ смутъ. Пылкость прежнихъ дней у нея унялась, но оставалась гордая ршимость, которая была не подъ силу трусливому тиранству брата, притомъ же она имла шестьдесятъ тысячъ фунтовъ стерлинговъ состоянія, и сэръ Бэрнсъ, хитрыми намеками и жалостными воззваніями къ сестр, старался обезпечить эту завидную сумму денегъ за своими милыми и несчастными дтьми.

Онъ возвщалъ, что Этель раззоряется на младшихъ братьевъ, которыхъ молодая лэди содержала — одного въ училищ, другаго въ арміи, по его мннію, молодые люди могли довольствоваться собственнымъ своимъ небольшимъ состояніемъ и пансіономъ матери. Остроумно доказывая, что многіе расходы по дому лично относятся къ миссъ Ньюкомъ и были бы не нужны, если бъ Этель не жила въ его дом, онъ обратилъ въ свою пользу немаловажную часть ея доходовъ. Такимъ образомъ выздныя лошади принадлежали ей, потому-что ему, несчастному холостяку, достаточно одной верховой лошади и кабріолета. Извстное число слугъ также присвоивалось ей, и какъ онъ не могъ найдти ни одного бездльника, который бы согласился жить у него, онъ бралъ слугъ миссъ Ньюкомъ. Онъ хотлъ бы заставить ее платить за уголь, который горлъ у нея въ очаг, но, сказать правду, при домашней щедрости и благотвореніяхъ, которыя со дня на день возрастали по мр того, какъ она знакомилась съ неимущими Ньюкомцами, богатая наслдница, миссъ Этель, подъ конецъ года стала бдна, какъ т бдняки, которымъ помогала.

Чмъ больше она узнавала бдныхъ людей, тмъ больше оказывала имъ благотвореній. Она безпрестанно думала объ нихъ, ходила изъ дому въ домъ, безъ всякого хвастовства, поражалась благоговйнымъ ужасомъ передъ картинами бдности, которыя представляются намъ на каждомъ шагу, которыхъ зрлище заставляетъ умолкать наши эгоистическія горести, о которыхъ мысль склоняетъ насъ къ смиренію, любви къ ближнему и благочестію. Служители нашихъ разнообразныхъ връ, враждующіе между собою въ другихъ отношеніяхъ, слагаютъ оружіе въ присутствіи бдности и колнопреклоняются передъ ней. Смерть, никогда не умирающая, голодъ, вчно алчущій, младенцы, ежедневно рождающіеся на эти страданія,— вотъ картины, передъ которыми очутилась наша лондонская молодая лэди, убгая отъ роскоши и безумствъ, середи которыхъ прошла ея жизнь, ступая по земнымъ закоулкамъ, гд кишили бдность и болзни, сидя у обнаженныхъ кроватей, къ которымъ, по милости Божьей, она могла приносить пособіе и утшеніе или, выходя изъ этихъ жилищъ плача, съ сердцемъ, сокрушеннымъ всепревозмогающей силой бдствія, или растроганнымъ покорностью провиднію этихъ новыхъ знакомцевъ, къ которымъ приводила ее судьба. Тутъ она встрчала священника съ требами, смиреннаго миссіонера, разносящаго слова утшенія, тихаго викарія, обходящаго дозоромъ, всмъ имъ она была извстна, и по временамъ помогала, чмъ могла, ихъ бдствующимъ братіямъ.— О, сколько доброты въ этой женщин, сказала мн жена, откладывая въ сторону одно изъ писемъ миссъ Этели: кто бы могъ подумать, что это та самая двушка, которая блистала и кокетничала на балахъ въ Лондон? Судьба не напрасно послала ей горе: оно очистило и исправило ее.

Здсь я долженъ признаться, что во все это время, между-тмъ какъ Этель Ньюкомъ пріобртала больше и больше уваженія въ глазахъ моей жены, бдный Клэйвъ съ каждымъ днемъ утрачивалъ ея благорасположеніе. Она не можетъ слышать о Клэйв, топаетъ ножкой, когда упоминается его имя, и перемняетъ разговоръ. Куда двались вс эти слезы и жалость? Мистриссъ Лаура всю свою нжность перенесла на Этель, и когда бывшій женихъ лэди пишетъ къ своему старинному другу, или получаются объ немъ какія извстія, Лаура пускается въ обычные возгласы противъ свта,— ужаснаго себялюбиваго свта, который портитъ всякого, кто бы ни прикоснулся къ нему. Напрасно защитникъ Клэйва спрашиваетъ: что сдлалъ бдный молодой человкъ, чмъ бы онъ могъ заслужить такую злость и негодованіе своей старинной знакомой?

Она не сердится на него, ни мало. Она только не хочетъ объ немъ думать. Она не желаетъ ему зла, ни малйшаго, онъ только утратилъ для нея весь интересъ. Даже полковникъ, бдняжка,— добрый, старый полковникъ попалъ въ опалу у мистриссъ Пенденнисъ, и когда онъ прислалъ ей брюссельскій воаль, о которомъ мы слышали, она не совсмъ одобрила покупку: и не особенно хорошо, и слишкомъ дорого. Когда мы встртили мистера Клэйва Ньюкома съ супругой въ Лондон, куда они пріхали мсяца черезъ два посл свадьбы и гд Рози явилась такою миленькою, веселенькою, стыдливою дамочкой, какую только можно вообразить, мистриссъ Пенденнисъ сдлала ей пріемъ — курьзно-холодный.— Я не хорошо ее приняла! вскрикнула Лаура: да какъ же прикажете мн принимать ее? Я говорила съ нею обо всемъ, а она мн только — да, да — нтъ. Я показала ей дтей, а она не хотла на нихъ и взглянуть. Весь ея разговоръ вертлся на модахъ и брюссельскихъ балахъ, и на ея тоалет. Тоалет! Да къ чему ей вс эти глупости?

На дл выходитъ, что тоалетомъ занимался не Клэйвъ Ньюкомъ, а его батюшка, которому, правду сказать, самому совстно было смотрть на себя въ томъ нелпомъ костюм, въ какомъ англійскіе неслужащіе джентльмены представляются своей королев.

Уаррингтонъ трунилъ по этому случаю надъ бднымъ Клэйвомъ и съ обычною серьезностью длалъ ему комплименты, пока молодой человкъ не покраснлъ, а отецъ его довольно колко не замтилъ нашему пріятелю, что насмшки его неумстны.

Уаррингтонъ смутился и попросилъ извиненія за свою неосторожность, но никакія объясненія не принимались: видно было, что Джорджъ оскорбилъ чувствованія нашего дорогаго, простодушнаго старика-полковника.

Посл свадьбы Клэйва, въ Брюссел, дядюшка Джэмсъ и сестра его, которую мы иногда въ шутку называли старымъ солдатомъ, ршились, наконецъ, совершить путешествіе въ Шотландію, о которомъ Джэмсъ мечталъ цлыхъ десять лтъ, и, обезпечивъ на всю жизнь счастье Рози, возобновить знакомство съ маленькой Джози. Полковникъ, сынъ его и невстка, по прізд въ Лондонъ, остановились уже не на холостой квартир, гд мы ихъ видали, а въ гостинниц, и жили въ ней пока не пріискали роскошнаго дома въ Тибурнском квартал, такого, какой былъ приличенъ для особъ ихъ званія.

Намъ давно извстны доходы полковника и мы имемъ удовольствіе знать, что они были значительны. Простякъ-джентльменъ, который могъ ограничивать свой обдъ кускомъ хлба и носить одинъ и тотъ-же сюртукъ по десяти лтъ, желалъ, чтобы дти его пользовались всми удобствами жизни: заготовлялъ для нихъ мебель, картины, экипажи, съ индійскою роскошью, накупилъ для миленькой Рози богатыхъ брилліантовъ, по случаю представленія ко двору, и восхищался, видя ее въ великолпномъ наряд, въ кругу любовавшихся ею родныхъ и знакомыхъ. Старые холостяки, старые генералы, старые полковники, старые франты изъ клуба приходили дивиться ей, супруги директоровъ и генераловъ длали ей визиты и угощали ее за огромными банкетами, на роскошныхъ сервизахъ. Ньюкомъ накупилъ серебряной посуды и давалъ банкеты въ отплату за это гостепріимство. У молодой мистриссъ Ньюкомъ была прекрасная карета, для вечернихъ выздовъ, и блистательная коляска, для прогулокъ въ парк. Бивало, загляднье, когда этотъ экипажъ, въ пятомъ часу дня, катитъ къ Бэйси, и въ немъ красуется пышно разодтая Рози, мило было смотрть, съ какою важною осанкой старый джентльмэнъ выходитъ, бывало, встрчать свою невстку и кланяется ей, входя въ ея экипажъ. Они отправлялись кататься по парку, кружились, кружились, кружились, и старые генералы, и старые знакомые, и старые франты, съ супругами и дочерьми, кивали имъ и улыбались изъ своихъ экипажей, переская другъ другу путь на этомъ очаровательномъ поприщ удовольствія.

Сознаюсь, съ-тхъ-поръ, какъ полковникъ зажилъ открыто, обды у него были страшно длинны. Никакой персикъ не могъ сравниться со свжестью щечекъ Рози, никакой бархатъ не могъ поспорить съ ея прелестными плечиками. Никто, я увренъ, не могъ быть счастливе ея, а между-тмъ, она не длилась своимъ счастьемъ ни съ кмъ изъ своихъ знакомыхъ и отвчала большею частью улыбками на слова окружавшихъ ее джентльменовъ. Правда, что почти вс эти джентльмэны были пожилые сановники, генералы съ подкрашенными усами и бакенами, отставные судьи индійскаго управленія, и тому подобные, занятые дой и мало заботившіеся объ угожденіи дамамъ. Но кто опишетъ торжество и счастье полковника, этотъ взоръ любви, которымъ онъ встрчалъ свою невстку, когда она входила, вся обвитая воланами и кружевами, изукрашенная брилліантами и драгоцнностями, съ изящнымъ носовымъ платочкомъ въ рук, съ улыбающимися глазками, съ ямочками на щекахъ и въ золотистыхъ локонахъ! Онъ, бывало, беретъ ее за руку, слдуетъ за ней отъ одной группы къ другой, толкуетъ съ ней о погод, о парк, о выставк, даже объ опер — вдь старикъ сталъ здить и въ оперу съ своей невсткой, и торжественно звалъ и дремалъ подл нея, въ бломъ галстух и жилет.

Наврно, это была счастливйшая пора въ жизни Томаса Ньюкома. Ни одна женщина (за исключеніемъ, можетъ-статься, одной, пятьдесятъ лтъ назадъ) не любила его такъ, какъ жена Клэйва. Какъ онъ гордился ею, какъ объ ней заботился! Если она чуть занемогала, какая поднималась тревога, какіе начинались хлопоты о докторахъ! Какія забавныя письма приходили отъ Джэмса Бинни, и какъ вс смялись надъ ними! съ какою почтительною внимательностью онъ извщалъ мистриссъ Мэккъ о каждомъ малйшемъ обстоятельств, и съ какимъ энтузіазмомъ отвчала ему эта женщина! а Джо прислала своей возлюбленной сестр цлую корзинку шотландскихъ сдобныхъ булокъ, съ просьбою отъ супруга доставить ему нсколько акцій пресловутой индійской компаніи.

Дла компаніи, какъ можете предполагать, находились въ самомъ цвтущемъ состояніи, когда одинъ изъ ея директоровъ, человкъ во всхъ отношеніяхъ честнйшій, счелъ своею обязанностью жить съ блескомъ, въ какомъ мы видимъ его теперь. Многіе богатые люди изъ Сити прізжали къ нему съ поклономъ. Братъ его, Гобсонъ, не смотря на ссору полковника съ главою фирмы, оставался въ дружественныхъ отношеніяхъ съ Томасомъ Ньюкомомъ, раздлялъ его банкеты и отплачивалъ ему тмъ же. Чарльзъ Гонимэнъ, какъ само-собой разумется, участвовалъ во многихъ изъ этихъ пиршествъ. Вліяніе полковника на мистера Шеррика было такъ сильно, что онъ принялъ на себя ходатайство за Чарльза и усплъ привести къ счастливому окончанію любовный процессъ, въ которомъ, какъ намъ извстно, были замшаны миссъ Шеррикъ и Чарльзъ. Мистеръ Шеррикъ не былъ расположенъ разставаться съ деньгами при жизни и доказывалъ полковнику, что онъ далеко не такъ богатъ, какъ думаютъ люди. Только по стараніямъ полковника, мсто при Боггли-Уоллаской церкви предоставлено было Чарльзу Гонимэну.

Въ послднее время, мы мало говорили о Клэйв, который, правду сказать, стоялъ какъ-то на заднемъ план цвтистой ньюкомской группы. Чтобъ угодить лучшему на свт отцу и добрйшему старому — другу, который надлялъ племянницу лучшею частью плодовъ своей бережливости, чтобъ уладить вопросъ о женитьб и положить ему конецъ,— Блэйвъ Ньюкомъ взялъ за себя миленькую, кроткую, молодую двушку, которая любила и уважала его больше всего на свт и сердечно желала доставить ему счастье. За это, отецъ его готовъ былъ позволить содрать кожу со своей спины, подставить голову подъ колесо Джагернатовой колесницы, пожертвовать всми удобствами и удовольствіями въ пользу своего любимца. У Клэйва была когда-то одна сильная страсть, но расчетъ съ нею конченъ: суетная, честолюбивая двочка, — до какого безумія доходила любовь его къ ней, говорить напрасно — играла имъ цлые годы и отвергла его, когда ей представился безпутный женихъ съ большимъ состояніемъ и громкимъ титуломъ. Уже ли ему все плакать, да отчаяваться, потому-что кокетка одурачила его? У него было слишкомъ много гордости и твердости, чтобы допустить себя до такого униженія, онъ согласился принять жребій, который предлагался ему и отъ котораго не отказались бы многіе, онъ согласился исполнить сердечное желаніе отца и усладить послдніе годы добраго старика. Такимъ-образомъ, вопросъ о брак былъ ршенъ. Клэйвъ шепнулъ Рози одно слово въ гостиной, молодая двушка вспыхнула, когда онъ взялъ ея несопротивлявшуюся руку, будущій свекоръ въ восторг поцловалъ ее въ щечку, добрый старикъ Джэмсъ подмигнулъ, бой-женщина, вознеся взоръ къ небу, обняла того и другаго, и едва врила своимъ глазамъ, видя исполненіе того, о чемъ она мечтала съ первой встрчи съ молодымъ Ньюкомомъ. Такъ какъ благимъ дломъ надо торопиться, наши добрые люди почти тотчасъ же отправились къ пастору и обвнчались, къ великому удивленію капитановъ Хоби и Гоби. Ну, любезный молодой живописецъ и другъ моей юности! если жен моей угодно гнваться на тебя, долженъ ли и супругъ ея не пожелать теб счастья? Предположимъ, что мы соединились бы съ первой нашей возлюбленной, были ли бы мы теперь счастливе? Спросите мистера Пенденниса, рыдавшаго по своей Костигэнъ, по своей Бризеид, когда она была похищена у него. Спросите бднаго Джорджа Уаррингтона, которому также досталось погоревать, помоги ему, Господи! Кажется, Клэйву не было причины идти въ монастырь, потому только, что номеръ первый отказала ему, и, избавившись отъ этой обворожительницы, не избрать себ по сердцу номеръ второй. Считаю обязанностью присовокупить, что когда я высказалъ эти мннія, мистриссъ Лаур, она разгнвалась, какъ никогда.

У простодушныхъ людей, каковъ Томасъ Ньюкомъ, въ натур — видть только одну сторону вопроса. Разъ забивъ себ въ голову мысль о суетности Этели и коварств ея брата, онъ не хотлъ слушать никакихъ доводовъ, которыми адвокаты противной стороны старались поколебать его негодованіе. Такимъ-образомъ, попытка или дв, воззванія, предпринятыя Лаурой въ пользу ея подруги, были встрчены ршительнымъ отрицаніемъ со стороны добраго полковника. Если Этель была не совсмъ права, какъ же могла Лаура убдить его въ ея невинности? Онъ отвергалъ всякія оправданія и облегчающія вину обстоятельства. Раздраженный въ высшей степени, онъ упорствовалъ и смотрлъ на поведеніе бдной двушки съ самой невыгодной точки.— Она отвергнута маркизомъ Фэринтошемъ, и отвергнута по заслугамъ, съ сердцемъ сказалъ онъ однажды супругу мистриссъ Пенденнисъ, который не считалъ себя вправ разсказывать все, что зналъ объ этомъ дл: цлый городъ объ этомъ знаетъ, въ клубахъ уши прожужжали этой исторіей. Мн стыдно, какъ подумаю, что дочь моего брата наложила такое пятно на наше имя.— Напрасно толковалъ я ему, что жена моя, которой вс обстоятельства дла больше извстны, судила миссъ Ньюкомъ гораздо благосклонне, и даже уважала и любила ее.— Э, сэръ! вскрикнулъ съ негодованіемъ полковникъ: ваша жена такое невинное созданіе, она не знаетъ людей, какъ мы знаемъ ихъ по собственному опыту, какъ я знаю, сэръ!— и тмъ кончился нашъ споръ. Не подлежало сомннію, что между отцомъ моего стараго друга и нами возникла холодность.

Что касается Бэрнса Ньюкома, мы отдали этого достопочтеннаго человка на жертву, и полковникъ не оказывалъ ему ни малйшей пощады. Онъ повторялъ слова Уаррингтона, приведенныя на одной изъ предыдущихъ страницъ, и клялся, что ждетъ только удобнаго случая, чтобъ раздавить этого пресмыкающагося гада. Онъ ненавидлъ Бэрнса, какъ безсовстнаго предателя, труса и злодя, и ни мало не старался скрывать своего мннія объ немъ. Клэйвъ, памятовавшій прежнія обиды и сердечныя терзанія, наслдникъ крови отца, его благородства, чистосердечія и неумолимой ненависти ко всему низкому, раздлялъ въ полной мр отцовскую антипатію къ своему кузену и во всеуслышаніе выражалъ свое къ нему презрніе и негодованіе. Объ Этели онъ не хотлъ и говорить.— Можетъ статься, Пенъ, то, что ты говоришь, совершенная правда, желаю, чтобъ было такъ, молю Бога, чтобъ это было такъ.— Но дрожаніе губъ и злость на лиц, когда упоминалось ея имя или заходила рчь въ оправданіе ея, показывали, что и онъ склонился къ дурному о ней мннію.— Что касается ея брата, этого всесвтнаго бездльника, говорилъ онъ, стиснувъ кулаки, я накажу его, если только представится возможность. У меня не было бы души, если бъ я забылъ когда-нибудь все зло, которое мн сдлалъ этотъ негодяй. Прощеніе! Пфуй! Ужь не по дудк ли своей супруги проповдуешь ты мн эти высокія истины, любезнйшій Пенъ? Съ чего ты это взялъ? я буду негодяй съ того дня, когда подамъ руку этому бездльнику.

— И Клэйвъ набрался Ирокезскихъ нравственныхъ правилъ, говоритъ Джорджъ Уаррингтонъ, методически покуривая трубку: значитъ онъ предпочитаетъ ихъ тмъ, какія въ ходу въ нашемъ отечеств. Впрочемъ, я не знаю наврное, чему отдать преимущество: восточной или западной, томагакской или одиновейской сторон вопроса? Мн не хотлось бы, прибавилъ онъ: наткнуться ни на сицилійскую вендетту, ни на германскій фейдъ, и я не желалъ бы имть врагами ни тебя, Клэйвъ, ни твоего старика полковника.

— А я охотне соглашусь имть полдюжины такихъ враговъ, какъ Клэйвъ и полковникъ, чмъ одного такого, какъ Бэрнсъ, сказалъ я: съ этимъ негодяемъ не знаешь, гд и когда онъ тебя кольнетъ.

Спустя не много времени, сэръ Бэрнсъ Ньюкомъ, эсквайръ, нанесъ своимъ двумъ непріязненнымъ родственникамъ такой ударъ, какого слдовало ожидать отъ подобнаго человка.

ЧАСТЬ ДЕСЯТАЯ.

LXIII.
Мистриссъ Клэйвъ дома.

Какъ Клэйвъ и его отецъ не считали нужнымъ скрывать своихъ мнній о родственник своемъ, Бэрнс Ньнжом, и высказывали ихъ везд, гд заходила рчь о поведеніи сэра Бэрнса, то весьма естественно, что отзывы ихъ доходили до ушей баронета и раздражали его и безъ того уже злобныя чувствованія къ этимъ джентльменамъ. Нсколько времени, успхъ нападеній былъ на ихъ сторон. Полковникъ выжилъ Бэрнса изъ всегдашняго его Бейсова клуба, гд и сэръ Джорджъ Туфто выражался довольно откровенно на счетъ недостатка храбрости у бднаго баронета, полковникъ опозорилъ Бэрнса въ собственной его контор и исторія, разумется, разнеслась по всему Сити, гд сэру Бэрнсу, когда онъ отправлялся на биржу, не совсмъ пріятно было встрчать нахмуренное лицо военнаго человка,— дяди своего, шагающаго по дорог къ контор Бонделькондскаго банка и вооруженнаго страшною бамбуковою палицей.

Но хотя всмъ было извстно, что жена бжала отъ него вслдствіе дурнаго его съ ней обращенія, хотя онъ два раза оказалъ себя трусомъ въ непріятномъ дл съ дядей и кузеномъ, хотя сэръ Бэрнсъ Ньюкомъ вовсе не пользовался общимъ благорасположеніемъ въ лондонскомъ Сити, однакожъ репутація его, какъ искуснйшаго дловаго человка, оставалась непоколебимою, кредитъ его торговаго дома, какъ онъ и заслуживалъ, стоялъ высоко, и люди совершали съ нимъ торговыя сдлки по-прежнему, не смотря на вроломныхъ женъ и непріязненныхъ полковниковъ.

Читатель помнитъ, что, посл ссоры полковника Ньюкома съ племянникомъ, мистеръ Гобсонъ Ньюкомъ, другой компаньонъ фирмы братьевъ Гобсоновъ, остался при полковник Ньюком, какъ одинъ изъ главныхъ англійскихъ директоровъ Бонделькондской банковой компаніи, и надялся, Что дла компаніи, въ которой онъ принималъ участіе, не потерпятъ отъ домашней ссоры, которая должна была заставить Томаса Ньюкома прекратить всякія личныя сдлки съ банкомъ Гобсоновъ, и что индйская фирма будетъ продолжать свои сношенія съ Гобсономъ на прежнемъ основаніи. Мистеръ Гобсонъ Ньюкомъ, съ свойственною ему откровенностью, представлялъ полковнику, что не смотря на непріязнь, существующую между нимъ и племянникомъ его, Бэрнсомъ, Томасъ Ньюкомъ могъ разсчитывать на дружбу одного изъ членовъ дома, что сдлки между этимъ домомъ и индйскою компаніей были одинаково выгодны для обихъ сторонъ, что, наконецъ, завдывающій индйскимъ банкомъ могъ бы вести дла съ Гобсонами, по-прежнему. Такимъ-образомъ, Бонделькондская банковая компанія продолжала отправлять свои товары на имя братьевъ Гобсоновъ, и выдавать векселя, которые принимались этою фирмою съ полнымъ довріемъ.

Не одинъ изъ знакомыхъ полковника по лондонскому Сити, между прочимъ, агентъ его, мистеръ Дролли, и его простодушный пріятель, мистеръ Шеррикъ въ особенности, совтовалъ Томасу Ньюкому быть крайне осторожнымъ въ сдлкахъ съ братьями Гобсонами, и держать ухо востро, чтобъ этотъ торговый домъ не съигралъ ему плохой шутки. Оба они предупреждали его, что Бэрнсъ Ньюкомъ не разъ говорилъ, въ отвтъ на слухи о выходкахъ полковника противъ Бэрнса: ‘Знаю, что мой запальчивый и взбалмошный дядюшка изъ Индіи бсится на меня изъ-за одного нелпаго домашняго дла и недоразумнія, которыя онъ, изъ упрямства, не хочетъ видть въ настоящемъ свт. Могу ли я мстить за оскорбительныя отзывы обо мн, которые онъ расточаетъ каждому? Я не могу забыть, что онъ сынъ моего дда, старикъ, вовсе не знакомый ни съ здшнимъ обществомъ, ни со здшними длами. Какъ онъ участвуетъ въ индйской банковой компаніи, которая, поручивъ его попеченію свои интересы въ Англіи, ожидаетъ отъ него благоразумныхъ распоряженій, то я употребляю вс усилія на пользу компаніи и могу васъ уврить, что ея взбалмошные директоры, черные и блые, не мало обязаны содйствію нашего торговаго дома. Если они насъ не терпятъ, такъ къ чему намъ имть съ ними дла? Мы не нуждаемся ни въ лихъ, ни въ ихъ компаніяхъ. Нашъ домъ былъ уже первокласснымъ, за пятьдесятъ лтъ до ихъ рожденія, и будетъ занимать то же мсто, когда ихъ не станетъ’.— Таковы были по словамъ Клэйва, отношенія его къ директору Бонделькондской компаніи. Судя по адвокату, отношенія эти были не дурны, или, по-крайней-мр, выражались не дурно. Мн кажется, онъ вчно оставался при убжденіи, что не сдлалъ своему дяд зла ни на волосъ.

И такъ, мистеръ Джолли и мистеръ Шеррикъ, оба умоляли Томаса Ньюкома употребить все стараніе, чтобы прервать всякую связь Бонделькондской банковой компаніи съ братьями Гобсонъ. Но Джолли былъ сторона заинтересованная, онъ и друзья его сами желали бы быть агентами компаніи и пользоваться выгодами, принадлежавшими теперь Гобсонамъ. Мистеръ Шеррикъ представлялъ вольно-практикующаго гвериллу между настоящими негоціантами. Мннія того и другаго, представленныя Томасомъ Ньюкомомъ, въ должномъ порядк, на судъ соучастниковъ, директоровъ и лондонскаго правленія Бонделькои.у ской банковой компаніи, были отвергнуты собраніемъ.

Они имли особое помщеніе въ Сити, имли своихъ прикащиконъ и разсыльныхъ, особое зало для директоровъ и особое для канцеляріи, свои собранія, гд, безъ сомннія, читались огромныя количества писемъ, представлялись на ревизію огромные бухгалтерскія книги, гд Томъ Ньюкомъ призывался на каедру и сходилъ съ нея при изъявленіяхъ благодарности, гд произносились разные спичи и разсматривались, какъ слдуетъ, дла Бонделькондской банковой компаніи. Вс эти предметы для меня таинственны, ужасны, невдомы. Я не смю и думать описывать ихъ. Фредъ Бэйгэмъ, помнится, былъ глубокой знатокъ длъ Бонделькондской компаніи. Онъ толковалъ о хлопчатой бумаг, о шерсти, о мди, объ опіум, объ индиго, о Сингапур, Манилл, Кита, Калькутт, Австраліи, съ изумительнымъ краснорчіемъ и плодовитостью. У него, бывало, что слово, то милліонъ. Въ Пэль-Мэльской газет появлялись изумительнйшія статейки на счетъ годичнаго обда въ Блакуол, который давали директоры и къ которому приглашались онъ, Джорджъ и я, какъ люди съ всомъ. Какія читались рчи, какіе осушались стаканы въ честь этой пресловутой компаніи, какія количества пунша поглощались Фредомъ на ея счетъ! Добрый старикъ, полковникъ Ньюкомъ бывалъ ораторомъ на этихъ банкетахъ, а принцъ, сынъ его, принималъ въ нихъ только скромное участіе, и обыкновенно сидлъ съ нами, старинными его товарищами.

Вс джентльмены, находившіеся въ связяхъ съ конторой, вс лица, съ которыми Бонделькондская компанія имла торговыя дла въ Лондон, оказывали Томасу Ньюкому чрезвычайное уваженіе. Богатство его, само по себ значительное, преувеличивалось стоустой молвой. Ф. Бэйгэмъ положительно зналъ, сколько иметъ полковникъ и сколько достанется, по смерти его, Клэйву, допуская погршность въ своемъ исчисленіи на какихъ-нибудь два-три милліона рупій. Отличная военная служба Томаса Ньюкома, его благородный образъ мыслей, умнье держать себя въ обществ, его любезность, простодушная и милая словоохотливость,— надо замтить, что нашъ добрый полковникъ любилъ теперь поговорить гораздо больше, чмъ въ старое время, и былъ не совсмъ равнодушенъ къ лести, которою онъ пользовался за свое богатство,— его репутація, какъ искуснаго дловаго человка, который и себ составилъ состояніе операціями, равно благоразумными и смлыми, и могъ составить состояніе сотн другихъ,— все это доставило полковнику множество друзей и знакомыхъ, и смю васъ уврить, что за его здоровье провозглашались громчайшіе тосты, когда кто предлагалъ ихъ на блакуальскихъ обдахъ. На второмъ годичномъ обд, посл женитьбы Клэйва, нкоторые изъ знакомыхъ поднесли его супруг изящнйшій подарокъ. То было великолпное серебряное плато, въ вид кокосоваго дерева, на которомъ листья, искусно расположенные, служили канделябрами и судками для пикулей, подъ кокосовымъ орхомъ сидлъ на верблюд индйскій принцъ, подающій руку кавалерійскому офицеру на кон, вокругъ главныхъ фигуръ были размщены гаубица, плугъ, ткацкій станокъ, тюкъ хлопчатой бумаги съ гербомъ восточно-индійской компаніи, браминъ, Британія и торговля, съ рогомъ изобилія, и если вамъ угодно прочесть удовлетворительный отчетъ объ этомъ изящномъ и безукоризненномъ образчик британскаго искусства, то можете обратиться къ страницамъ Пэль-Мэльской газеты того года, или къ благородной рчи, произнесенной Ф. Бейгэмомъ въ тотъ вечеръ, когда это произведеніе было выставлено. Востокъ и его войны, его герои, Ассей и Серингапатамъ (и лордъ Лэкъ, и Ласвари, прибавляетъ восхищенный полковникъ), паланкины охотниковъ за тиграми, Джагренатъ, слоны, сожженіе вдовъ — все проходило передъ глазами нашими въ блистательномъ панегирик Ф. Бейгэма. Онъ говорилъ о продукт индйскихъ лсовъ, о пальм, о кокосовомъ дерев, о банан. Пальмы полковникъ принесъ съ собой на родину, пальмы мужества и храбрости, добытыя на пол брани (смхъ). Кокосовыхъ деревьевъ онъ не видывалъ никогда, хотя слыхалъ чудеса о млечномъ содержаніи ихъ плодовъ. Здсь, въ нкоторомъ род, было подобное дерево, подъ втвями котораго онъ уповалъ не рдко покоиться, и, если бъ ему позволено было употребить восточную метафору, онъ сказалъ бы, зная превосходство бордоскаго изъ погреба полковника и его гостепріимство, что онъ предпочелъ бы кокосъ у него банану у другаго. Пока Ф. Бейгэмъ изволилъ краснобаить, Джонъ Джемсъ, поглядывалъ на трофей и мн до-сихъноръ понятно лукавое выраженіе его лица. По случаю этого чуднаго образчика искусства британскихъ артистовъ, предложенъ былъ тостъ и за ихъ здоровье, причемъ бдный Д. Д. Ридлей едва нашелся промолвить слово въ отвтъ. Онъ сидлъ рядомъ съ Клэйвомъ и послдній былъ необыкновенно молчаливъ и мраченъ. Когда Д. Джемсъ и я встрчались въ людяхъ, то толковали о нашемъ общемъ друг, и обоимъ намъ легко было замтить, что ни тотъ, ни другой не былъ доволенъ положеніемъ Клэйва.

Къ этому времени, отдлка дома въ Тибурн приведена была къ окончанію, и домъ вышелъ такой роскошный, какъ только могутъ сдлать деньги. Какъ онъ былъ отличенъ отъ стараго домика на Фицройскомъ сквер, съ его разнокалиберною мебелью съ толкучаго рынка! Въ двственныя еще комнаты призванъ былъ обойщикъ съ Оксфордъ-стрита, и изобртательный его геній украсилъ ихъ всми чудесами своей прихотливой фантазіи. На потолкахъ затрепетали розы и купидоны, по стнамъ побжали въ высь золотыя арабески, ваше лицо (красивое или некрасивое) отразилось въ безчисленныхъ зеркалахъ, расположенныхъ такъ, что одно, отражая васъ въ другомъ, какъ бы выводило васъ на улицу. Вы ступали по бархату, останавливаясь съ благоговніемъ посереди ковра, гд красовался шиффръ Рози, сдланный изъ цвтовъ, носящихъ ея имя. Какія интересныя, искривленныя ножки были у креселъ и стульевъ! Сколько угловыхъ шкафовъ было наполнено дрезденскими бездлушками, покупка которыхъ составляла часть дла въ жизни этой молодой женщины! Что за этажерки, шиффоньерки, бонбоньерки! Какіе страшно гадкіе пастели на стнахъ! Какіе ужасные пастухи и пастушки Бушэ и Ланкрэ ухмылялись надъ портьерами! Какія, помнятся мн, книги въ бархатныхъ переплетахъ, альбомы, усыпанные перлами, чернильницы, изображавшія зврей, налои для моленья, и другія дивныя бездлки! Тутъ былъ великолпнйшій ройяль, хоть Рози рдко пла нынче какой-нибудь изъ своихъ шести романсовъ, и въ извстные интересные періоды, когда она принуждена была оставаться въ постели, добрый полковникъ, вчно заботившійся о доставленіи своей любимиц всевозможныхъ удовольствій, спрашивалъ ее: не желаетъ ли она имть органъ съ валомъ, играющій пятьдесятъ или шестдесятъ любимыхъ пьесъ — стоитъ только вертть? При этомъ полковникъ разсказывалъ, какъ сослуживецъ его по полку, Виндусъ, страстный охотникъ до музыки, имлъ въ Барракпор, въ 1810, отличнйшій инструментъ того рода и съ каждымъ кораблемъ, приходившимъ изъ Европы, выписывалъ валы съ новыми пьесами. Плато стояло по средин стола у молодой мистриссъ Ньюкомъ, окруженное серебряными сервизами, какъ солнце своими спутниками. Въ дом молодыхъ супруговъ всегда собиралось пріятное общество, ихъ роскошный ландо катался по парку или останавливался у главныхъ магазиновъ. Рози, вчно веселенькая, наряжалась какъ мотылекъ, и оставалась любимицей своего свекра, а бдный Клэйвъ, среди всего этого блеску, хирлъ, грустилъ, молчалъ, порою былъ холодно небреженъ и равнодушенъ, порою золъ и дикъ, и только тогда нсколько прояснялся, когда удалялся изъ общества, наскучавшаго ему, и встрчался съ Джорджемъ и Джономъ Джемсомъ, добрыми товарищами его юности.

Его озабоченный и страдальческій видъ смягчили сердце моей жены и она чуть не полюбила его снова. Но мистриссъ Пенденнисъ не хотла и знать молодую мистриссъ Ньюкомъ, полковникъ сталъ къ намъ какъ-то холоденъ и косо смотрлъ на маленькое общество друзей Клэйва. Казалось, будто въ дом дв противоположныя партіи. На сторон Клэйва были Джонъ Джемсъ, лукавый, тихонькій живописецъ, Уаррингтонъ, циникъ, и авторъ настоящей біографіи, о которомъ говорили, будто посл женитьбы онъ поднялъ носъ и на всхъ смотритъ съ пренебреженіемъ. Другую партію составляли многочисленныя, почетныя особы, имена которыхъ записаны были въ визитномъ списочк Рози, сюда принадлежали генералы и полковники, судьи и другіе тузы, и Рози безпрестанно разъзжала къ нимъ съ визитами, и раздавала карточки отъ мистера и мистриссъ Клэйвъ Ньюкомъ и полковника Ньюкома. Единственный человкъ, который ладилъ съ обими партіями, былъ Ф. Бейгэмъ, эсквайръ, разъ попавъ въ огородъ, онъ умлъ удержать за собой право пользованія вкусными овощами, серьезно любилъ Клэйва и полковника, и всегда имлъ на-готов цлый запасъ забавныхъ исторій и анекдотовъ для молоденькой лэди, для которой мы прочіе едва находили слово. Старинные друзья ученическихъ дней не были забыты, но какъ-то не приживались къ новому дому. Двицы Гэидишъ прізжали на одинъ изъ баловъ у мистриссъ Ньюкомъ, по-прежнему въ голубомъ креп, по-прежнему съ локонами на ветшающемъ чел, въ сопровожденіи папаши, который носилъ откладные нолисоны и въ нмомъ удивленіи смотрлъ на блистательную сцену.

Уаррингтонъ ангажировалъ миссъ Гэндишъ на кадриль и длалъ страшные промахи, между-тмъ какъ Клэйвъ, съ улыбкою, похожей на ту, какая играла, бывало, у него на лиц въ старое время, выбралъ другую сестру, миссъ Зою Гэндишъ. Мы накормили и напоили Гэндиша въ столовой, а Клэйвъ обрадовалъ его заказомъ портрета мистриссъ Ньюкомъ, во весь ростъ, причемъ, ловкою похвалой его кисти, польстилъ его самолюбію. Никогда не выставлялось на показъ столько благо атласа и брилліантовъ. Сми, королевскій академикъ, бсился за предпочтеніе оказанное его сопернику.

На бал присутствовалъ и Сэнди М’Коллопъ, возвратившійся изъ Рима, съ рыжей бородой и картиной, изображавшей умерщвленіе Краснаго Комина, которая произвела очень не блистательный эфектъ въ въ восьмиугольномъ зал королевской академіи, гд кровавыя страданія умирающаго воина были освщены не довольно ярко. На Сэнди и его братію Рози смотрла почти холодно. Разговаривая со мной, она вздергивала головку и давала мн чувствовать, что настоящій балъ былъ сборищемъ всякой всячины, а не собраніемъ избранныхъ особъ, отъ котораго сохрани насъ Боже.— Мы больше ничего, какъ Пойнсъ, Нимъ и Пистоль, ворчалъ Джорджъ Уаррингтонъ, отправляясь заканчивать вечеръ въ мастерскую и курительную комнату Клэйва:— принцъ Гэль женился и раздляетъ родительскій престолъ, его принцесса стыдится старинныхъ его товарищей-разбойниковъ.— Она вошла въ комнату, гд мы курили, посмотрла на насъ съ едва замтной улыбкой, и, показывая на дневной свтъ, проглядывавшій въ отворенную дверь, дала мистеру Клэйву намекъ, что пора спать.

И такъ мистеръ Клэйвъ Ньюкомъ лежалъ на пуховой постели — и метался на ней, здилъ на роскошные обды — и сидлъ за ними, какъ тнь, скакалъ на дорогихъ коняхъ — и черная забота усаживалась на сдл позади сумрачнаго всадника. Онъ отсталъ совершенно отъ друзей своей юности, или видался съ ними только украдкой и какъ-бы изъ снисхожденія, бывалъ, бдняжечка, большею частью одинъ, съ-тхъ-поръ, какъ супруг его начали подносить великолпные подарки, и многіе изъ старыхъ товарищей стали негодовать на него за высокомріе въ богатств и счастіи.

Въ первый день, когда добрый его другъ сознавалъ разность, положенную судьбой, лтами и характеромъ между нимъ и сыномъ, мы ни дли, съ какою покорностью старикъ подчинялся своему неизбжному жребію и какъ смиренно переносилъ разлуку, которая огорчала молодаго человка только слегка, а любящему отцу причиняла столько скорби. Тогда между ними не бывало неудовольствій и холодности, не смотря на роковое разъединеніе, теперь же казалось, будто Томасъ Ньюкомъ вчно былъ озлобленъ, изъ-за того, что отецъ и сынъ, сблизившись, не соединились, а Клэйвъ, при всей обстановк счастья, не былъ счастливъ. Какой же молодой человкъ на свт могъ бы желать боле? Жена — миленькая, молодая женщина, домъ роскошный, съ однимъ только неудобствомъ — старикомъ-отцомъ, который готовъ былъ отдать послднюю каплю крови на пользу сына И вотъ цль, для которой Томасъ Ньюкомъ столько заботился, трудился и наживалъ деньги! Разв Клэйвъ, съ его дарованіями и воспитаніемъ, не могъ разъ или два въ недлю бывать въ Сити и принимать приличное участіе въ дл, которымъ упрочивалось его богатство? Онъ появлялся въ Сити въ разныхъ конторахъ и на совщаніяхъ, звалъ на митингахъ, и на проточной бумаг снималъ портреты членовъ компаніи, не интересовался ея оборотами, не льнулъ сердцемъ къ ея сдлкамъ, уходилъ и скакалъ на кон одинъ, или, возвратясь въ свою мастерскую, надвалъ старинный свой бархатный жакетъ и работалъ съ палитрой и кистями. Палитра и кисти! Уже ли онъ не могъ бросить этихъ орудій, когда судьба призывала его на высшую ступень общественнаго положенія? Уже ли онъ не могъ заняться разговоромъ съ Рози, покататься съ Рози, этой душкой, у которой все желаніе состояло въ томъ, чтобъ сдлать мужа счастливымъ? Подобныя мысли, безъ сомннія, омрачали умъ и глубже бороздили морщины вокругъ глазъ старика полковника. Такъ судимъ мы людей по своей мрк, и не рдко даже ближняго и милаго судимъ несправедливо!

Не разъ пробовалъ Клэйвъ заводить рчь съ миленькой Рози, которая такъ весело щебетала съ его отцомъ. Не разъ подходила она къ его мольберту, садилась подл него и испытывала свои маленькія способности, чтобъ разсять его, разсказать ему нсколько исторьицъ о знакомыхъ, поговорить объ этомъ бал, о томъ копцерт, прибгала къ помощи своей наивной улыбки, къ милымъ упрекамъ, можетъ-быть, слезамъ, за которыми слдовали ласки и примиреніе. Подъ конецъ всего этого, Клэйвъ возвращался къ своей сигар, а она, со вздохомъ и тяжелымъ сердцемъ, къ доброму старику, который веллъ ей пойдти къ Клэйву и потолковать съ нимъ. Клэйвъ чувствовалъ, что она прислана къ нему отцомъ, этой мысли стоило мелькнуть у него въ ум, вовремя ихъ разговора,— и въ ту же минуту сердце его замыкалось и лицо подергивалось сумракомъ. Они не были созданы одинъ для другаго: вотъ въ чемъ разгадка. Башмачокъ былъ премиленькій, маленькій башмачокъ, но нога у Клэйва была слишкомъ велика для этого башмачка.

Во время беременности Рози, не задолго до поднесенія ей подарка, мистеръ Клэйвъ постоянно былъ дома, усердно ухаживалъ за женой, лелялъ ее, былъ счастливъ ею, и вс родные пріятно проводили время въ ихъ дом. Доктора безвыходно сидли у молодой мистриссъ Ньюкомъ, добрый полковникъ окружалъ ее необыковенною заботливостью: закутывалъ ее, укладывалъ ея ножки на софу, осторожно провожалъ ее въ экипажъ. Бой-женщина, въ прекраснйшемъ расположеніи духа возвратилась изъ Эдинбурга, гд дядюшка Джемсъ нанималъ теперь очень порядочную квартиру на Пикардской площади и принималъ къ себ пріятное общество. Однимъ словомъ, весь семейный кружокъ былъ друженъ, и доволенъ, и счастливъ: но гор мн! вожделннйшія надежды Томаса Ньюкома этотъ разъ были обмануты: его внукъ, только-что увидвъ свтъ, закрылъ глаза на вки, и съ горькимъ, горькимъ чувствомъ, вс приготовленія были брошены, рубашечки, халатцы и шапочки, тончайшія кисеи и кембрики, за которыми забывались многія работы, надъ которыми читались если не словомъ, такъ мыслію, многія молитвы — были убраны подъ замокъ. Бдная, миленькая Рози! Она глубоко чувствовала горесть, но скоро оправилась отъ нея, и спустя два-три мсяца, щечки ея по-прежнему цвли румянцемъ, играли улыбкой, и она по-прежнему разсказывала, что у ней сегодня не избранное общество, а такъ ведкая всячина.

Бой-женщина отправлялась на поприще своихъ сверныхъ подвиговъ, и какъ кажется, не по собственной своей вол. Присвоивъ себ начальство надъ хозяйствомъ, между-тмъ какъ дочь не вставала съ своей софы, мисстрисъ Макензи привела весь домъ въ явное возмущеніе, обидла дворецкаго, разбранила ключницу, оскорбила самолюбіе лакеевъ, выгнала вонъ доктора и наступила на чувствительнйшую мозоль няни. Удивительно, какая произошла перемна въ поведеніи Бой-женщины, и какъ мало зналъ ее, въ старое время, полковникъ Ньюкомъ. Что императоръ Наполеонъ I говорилъ о своихъ врагахъ, то же можно было бы примнить къ этой лэди: ‘grattez-la, и она явится Татариномъ’. Клэйвъ и отецъ его находили нкоторую отраду и предметъ для разговора въ замыслахъ противъ нея. Самъ старикъ не смлъ предпринимать ничего ршительнаго и радовался присутствію духа и политик молодаго человка въ ряду дйствій, которыя, начавшись въ уборной надъ распростертымъ тломъ бдненькой Рози, продолжались въ гостиной, возобновились со стороны непріятеля, съ ужасающей силой, въ столовой, и кончились, къ торжеству всего домашняго причта, за дверьми, на подъзд.

Когда, пораженная на-голову, татарская сила бжала на родной сверъ, Рози сдлала одно признаніе, которое Клэйвъ пересказывалъ мн впослдствіи, надрываясь отъ горькаго хохоту.

— Вы и папаша, кажется, очень взволнованы, говорила она (Рози, въ отсутствіи Бой-женщины, называла полковника папашей), меня же это ни мало не безпокоитъ, только сначала, у меня чуть было не сдлалась истерика. Мамаша всегда такая, въ Шотландіи, она изо дня въ день бранилась то со мной, то съ Джози, пока грандмаманъ не выпроводила ее вонъ, потомъ, на Фицройскомъ сквер и въ Брюссел, она безпрестанно давала мн пощечины и злилась такъ, что страхъ. Я думаю, прибавляетъ Рози съ одною изъ милйшихъ своихъ улыбокъ: она поссорилась съ дядюшкой Джемсомъ передъ тмъ, какъ пріхать къ намъ.

— Она безпрестанно давала Рози пощечины, вопіетъ бдный Клэйвъ: злилась, какъ демонъ, и на Фицройскомъ сквер и въ Брюссел, а между-тмъ маменька и дочка, обхвативъ одна другую за талію, бывало, ходятъ, улыбаются и ухмыляются какъ-будто во весь свой вкъ он только и знали, что цловать и миловать другъ друга! Вотъ каковы женщины! Бдные мужчины! Когда женимся, мы думаемъ, что нашли существо юное и простодушное, а поживешь годокъ, два — и что оказывается? Уже ль вы вс такія лицемрки, мистриссъ Пенденнисъ?

И въ негодованіи онъ началъ крутить усы.

— Бдный Клэйвъ, говоритъ Лаура, съ чувствомъ: вы не хотли бы, чтобъ она разсказывала такія исторіи о своей матери, не правда ли?

— О, разумется, не хотлъ бы! восклицаетъ Клэйвъ: вы вс такъ говорите, у васъ лицемріе происходитъ отъ излишней добродтели.

Давно уже Лаура не называла его Клэйвомъ, и теперь впервые явилась эта короткость, значитъ, она начинала примиряться съ нимъ. Мы имли свое собственное мнніе на счетъ женитьбы молодаго человка.

Случайно встртясь съ этимъ молодымъ джентльменомъ, когда онъ выходилъ изъ Пэль-Мэльскаго клуба, я подумалъ, что мрачныя мысли Хоби закрались въ голову Клэйва Ньюкома. Словно Отелло, покосился онъ на этого невиннаго Кассіо, когда тотъ въ лакированныхъ сапогахъ входилъ въ клубъ.

LXIV.
Дурное предзнаменованіе.

Гобсонъ Ньюкомъ присутствовалъ на первомъ изъ блэкуэльскихъ празднествъ, не смотря на ссору между старшимъ его братомъ и главою фирмы братья Гобсонъ и Ньюкомъ. Но ссора была личная между Бэрнсомъ и Томасомъ, Бонделькондскій банкъ оставался въ добромъ согласіи съ главнымъ своимъ коммисіонерствомъ въ Лондон, на празднеств никто не пилъ за благоденствіе Боиделькондской банковой компаніи съ такимъ усердіемъ, какъ Гобсонъ Ньюкомъ. При этомъ случа онъ, въ коротенькой благодарственной рчи, слегка намекнулъ на извстныя всмъ неудовольствія между полковникомъ и его племянникомъ, присовокупивъ желаніе, чтобы эти неудовольствія скоре прекратились и чтобы взаимное довріе между великимъ индйскимъ учрежденіемъ и его лондонскими агентами никогда не ослаблялось. Ловкость, съ какою все это было выказано, была вполн оцнена и заслужила одобреніе тридцати шести джентльменовъ, преисполненныхъ паровъ бордоскаго и энтузіазма — словомъ, находившихся въ томъ блаженномъ состояніи духа, когда люди умютъ все цнить и всему удивляться.

На второмъ обд, когда Рози Ньюкомъ поднесенъ былъ подарокъ, Гобсонъ не присутствовалъ, имя его не значилось и въ числ прочихъ именъ, вырзанныхъ на ствол поднесеннаго ей аллегорическаго серебрянаго кокосоваго дерева. Когда мы возвращались въ омнибус домой, Фредъ Бейгэмъ замтилъ мн это обстоятельство.— Я просматривалъ списокъ именъ, говорилъ онъ: не только тотъ, что вырзанъ на ствол дерева, но и печатный, этотъ послдній былъ свернутъ и положенъ въ одинъ изъ судковъ на вершин дерева. Отчего бы это было, что тамъ нтъ имени Гобсона?— Ей-ей, мн это не нравится, Пенденнисъ.

Ф. Бейгэмъ, знакомый нынче съ длами лондонскаго Сити, разсуждалъ о фондахъ и компаніяхъ съ бездною учености, и далъ мн понять, что онъ совершилъ недавно въ Капель-Корт одну или дв операціи, на собственный счетъ, съ большими въ настоящемъ, и еще большими въ будущемъ, выгодами для себя. Мы должны выдать за фактъ, что теперь мистеру Ридлею деньги платились аккуратно и что костюмъ Ф. Бейгэма, хотъ и эксцентрическій, былъ опрятенъ, приличенъ и разнообразенъ. Онъ занималъ квартиру, когда-то принадлежавшую любезнйшему Гонимэну. Жилъ онъ въ довольств и съ удобствами.— Не подумайте, говорилъ онъ:— чтобъ жалкій гонорарій, который я получаю отъ Пэль-Мэльской газеты, доставлялъ мн возможность къ такой жизни. Ф. Бейгэмъ, сэръ, иметъ нкоторое значеніе въ свт, Ф. Бейгэмъ обращается между капиталистами и знатью лондонскаго Сити, и кушаетъ за однимъ столомъ съ набобами. Онъ можетъ жениться, сэръ, и жить очень порядочно.— Мы пожелали Ф. Бейгэму всякого земнаго благополучія.

Разъ, увидвъ его въ парк, я замтилъ въ лиц его какое-то зловщее и трагическое выраженіе, которое какъ-будто усиливалось по мр приближенія его ко мн. Мн показалось, что онъ, за минуту до того, ласково разговаривалъ съ молодой нянюшкой, которая стояла съ нсколькими малютками и смотрла на яхты на Серпентин. Увидя, что я подхожу къ нему, Ф. Бейгэмъ отошелъ отъ двушки и ея маленькихъ спутниковъ, и пошелъ на встрчу къ своему старому знакомцу, завернувъ лицо въ саванъ погребальнаго мрака.

— Это дти моего добраго друга, Гекабака, полковника бомбейскаго флота! Увы, малютки играютъ, не сознавая своей участи. Я смотрлъ, какъ они рзвились. За бдными малютками присматриваетъ премилая молодая женщина. Они пускали свои кораблики на Серпентин, бгали, смялись и веселились, и когда я взглянулъ, корабликъ мистера Гастингса Гекабака пошелъ ко дну. Дурное предзнаменованіе, Пенденнисъ! Этотъ случай тронулъ меня за живое. Ф. Бейгэмъ боится, чтобъ грузъ отца малютки не потерплъ кораблекрушенія!

— Ты говоришь о томъ желтолицомъ, что мы видали у полковника Ньюкома? спрашиваетъ мистеръ Пенденнисъ.

— Именно, сэръ, проворчалъ Ф. Бейгэмъ: ты знаешь, что онъ товарищъ нашего полковника по Бонделькондскому банку?

— Милосердое небо! вскричалъ я, съ непритворнымъ безпокойствомъ: надюсь, что ничего дурнаго не случилось съ Бонделькондскимъ банкомъ?

— Да, отвчаетъ другой: ничего не случилось, добрый корабль до-сихъ-поръ еще цлъ и невредимъ, но едва спасся отъ великой опасности, Пенденнисъ, восклицаетъ Ф. Бейгэмъ, сильно сжимая мн руку: въ экипаж оказался предатель, который отправилъ бы корабль на подводные камни, сэръ, который въ полночь пустилъ бы его на дно, но корабль выдержалъ штормъ съ честью.

— Пожалуйста, брось свои морскія метафоры и разскажи по-просту, что ты разумешь, вскричалъ товарищъ Ф. Бейгэма, и Бейгэмъ продолжалъ разсказъ.

— Если бъ ты мало-мальски занимался длами Сити, сказалъ онъ: или если бъ удостоивалъ своимъ посщеніемъ мсто, гд преимущественно собираются негоціянты, ты зналъ бы исторію, которая вчера разнеслась по всему городу и распространила горе отъ Триднидель-Стрита до Лиденголя. Дло въ томъ, что фирма братьевъ Гобсонъ и Ньюкомъ отказала вчера въ пріем векселей индйской Бонделькондской банковой компаніи на тридцать тысячъ фунтовъ стерлинговъ. Эта новость упала словно громовой ударъ на лондонскую контору директоровъ, которые не были предварены о намреніяхъ братьевъ Гобсонъ: слдствіемъ былъ паническій страхъ между акціонерами. Контору осаждали полковники и капитаны, вдовы и сироты, черезъ часъ посл протеста, векселя были взяты обратно, и ты сегодня же вечеромъ увидишь въ стать Globe о лондонскомъ Сити объявленіе, что впредь по всмъ обязательствамъ Бондслькондской банковой компаніи принимаетъ на себя отвтственность торговый домъ Бэнса и Джолли, снабженный необходимыми для этого фондами. Но акціи, сэръ, упали вслдствіе паническаго страха. Надюсь, что он поднимутся, даже увренъ, что поднимутся, ради нашего добраго полковника, его друзей и тхъ невинныхъ малютокъ, что рзвятся тамъ, у Серпентина. Мн стало подозрительно, когда поднесли молодой мистриссъ Ньюкомъ этотъ подарокъ, прибавилъ Ф. Бейгэмъ:— я пожилъ довольно и набрался опытности, сэръ, и всегда боюсь этихъ торжественныхъ подарковъ: съ тмъ, кто получилъ его, того и смотри, случится бда. Дурное предзнаменованіе, повторяю. Мн не нравится, что этотъ корабликъ потонулъ.

Дйствительно, въ тотъ же вечеръ, въ газет Globe явилась статья, въ которой объявлялось о случа, разсказанномъ мистеромъ Бейгэмомъ и о послдовавшемъ за тмъ паническомъ страх, тутъ же присовокуплялось извщеніе, что мистеры Бэнсъ и Джолли будутъ впредь дйствовать въ качеств агентовъ индйской компаніи. Адвокаты компаніи подали жалобу на банкирскую контору, причинившую ей такой ущербъ. Мистеръ Гобсонъ Ньюкомъ находился за границей, когда случилось это событіе, и протестъ векселей былъ приписанъ исключительно его племяннику и товарищу. Но за разрывами между обими фирмами, послдовалъ разрывъ между фамиліей Гобсона и полковникомъ Ньюкомомъ. Приведенный въ негодованіе, полковникъ кричалъ, что братъ его и племянникъ — оба предатели и что онъ не хочетъ имть дла ни съ тмъ ни съ другимъ. Даже бдный, ни въ чемъ не виноватый самъ Ньюкомъ, только-что пріхавшій въ Лондонъ изъ Оксфорда, гд его порядкомъ пощипали, встртилъ непріязненный пріемъ у полковника, который сдлалъ даже выговоръ сыну за то, что сынъ удостоилъ этого мальчишку-предателя обычной вжливости и подалъ ему руку.

Нашъ полковникъ перемнился, перемнился въ душ, перемнился въ отношеніяхъ къ людямъ вообще и въ особенности къ сыну, для котораго онъ въ старые дни принесъ столько жертвъ любви. Мы уже говорили, что съ женитьбы Клэйва, между отцомъ и сыномъ росла безмолвная борьба. По всему было видно, что молодой человкъ не нашелъ счастья и это было упрекомъ его отцу. Самое молчаніе его раздражало старика. Его несообщительность ежедневно оскорбляла его и досаждала. Имя большое состояніе, котораго онъ не пожаллъ бы не только на необходимости, но и на прихоти, онъ злился на себя за то, что не могъ пользоваться имъ, злился на сына, который долженъ былъ бы помогать ему въ управленіи нажитымъ богатствомъ, и, вмсто того, оставался равнодушнымъ, безполезнымъ членомъ общества, живымъ протестомъ противъ всхъ плановъ прошлой жизни добраго старика. Катастрофа въ Сити нсколько сблизила опять отца и сына, и въ обоихъ возбуждена была мстительность вроломствомъ Бэрнса. Было время, когда самъ полковникъ готовъ былъ смотрть на своего родственника съ большимъ снисхожденіемъ, но судьба и обстоятельства озлобили это первоначально дружественное и нжное расположеніе, имъ овладли ненависть и подозрительность, и если нельзя сказать, чтобы новая жизнь измнила его, по-крайней-мр она обнаружила въ немъ недостатки, къ чему прежде не представлялось случая, и выказала качества, досел скрытыя. Знаемъ ли мы самихъ себя, или можемъ ли напередъ сказать, какія добрыя или злыя свойства вызоветъ у насъ извстное обстоятельство? Зналъ ли Каинъ, когда онъ съ братомъ игралъ на колняхъ матери, что рученка, ласкавшая Авеля, со временемъ возмужаетъ и подниметъ смертоносное орудіе, чтобъ поразить его? Трижды счастливъ тотъ, кому обстоятельства благопріятствуютъ, кого судьба посщаетъ легкими испытаніями и благосклонное небо хранитъ отъ искушеній.

На той ступени, до которой достигла теперь семейная вражда, подлежащая описанію біографа Ньюкомовъ, есть одна кроткая нравоучительница, которая произноситъ свой приговоръ ршительно противъ Клэйвова отца, тогда какъ, на другой сторонъ, суровый мудрецъ, одинъ изъ моихъ знакомыхъ, котораго мннія имли у меня значительный всъ, утверждаетъ, что оба они совершенно правы.— Война и судъ дло само по себ доброе, говоритъ Джорджъ Уаррингтонъ, ударяя кулакомъ по столу: я защищаю, и здравый смыслъ защищаетъ это положеніе противъ разглагольствій всхъ Гонимэновъ, когда-либо проповдывавшихъ съ каедры. Вшайте разбойника — и я не скажу ни слова противъ. Бейте бездльника — я этому радъ и примолвлю: подломъ. Если какому джентльмену вздумается попотчивать хлыстомъ сэра Бэрнса Ньюокома, баронета, это меня ни мало не возмутитъ, напротивъ, возвратясь домой, я закажу лишнюю котлетку къ обду.

— Ахъ, Пенъ, мщеніе — дурное дло, вопіетъ благая совтница: предоставь мудрйшему и милосерднйшему изъ судей произносить приговоръ. Мщеніе чернитъ сердце людей, извращаетъ ихъ взглядъ на справедливость, заставляетъ ихъ вымышлять зло, побуждаетъ думать несправедливо о другихъ. Мщеніе не есть лучшая отплата за обиду и не можетъ назваться мужествомъ. Величайшее мужество состоитъ въ томъ, чтобъ переносить гоненія, а не отвчать тмъ же: когда вамъ сдлано зло — прощать врага. Мн прискорбно слышать о томъ, что ты называешь торжествомъ полковника и униженіемъ его врага. Пусть Бэрнсъ низокъ, какъ только можешь вообразить, все-таки ему не слдовало оскорблять брата Этели, но онъ слабъ. И другіе мужчины также слабы, мистеръ Пенъ, хоть вы и благоразумне женщины. Полковникъ выводитъ меня изъ терпнія и я прошу васъ сказать ему, спроситъ ли онъ васъ или нтъ — что онъ утратилъ право на мою благосклонность, что я ни за что не стану рукоплескать тому, что друзья его и льстецы называютъ его торжествомъ, что, по моему убжденію, онъ поступилъ совсмъ не такъ, какъ я ожидала отъ любезнаго полковника, отъ добраго полковника, какимъ я воображала его.

Теперь мы должны разсказать, что длали полковникъ и Клэйвъ и что порождало два столь различныя на счетъ ихъ мннія двухъ вышеупомянутыхъ критиковъ. Отказъ лондонскаго банкирскаго дома отъ принятія векселей главной индйской компаніи естественно долженъ былъ нанести большой ущербъ кредиту этой компаніи въ Англіи. Директоры въ Лондон выпускали успокоительныя объявленія, за границей печатались въ газетахъ блистательные отчеты о длахъ компаніи, представлялись неопровержимыя доказательства, что Бонделькондская банковая компанія никогда еще не находилась въ такомъ цвтущемъ состояніи, какъ въ то время, когда братья Гобсоны прекратили пріемъ ея векселей, хотя не подлежитъ сомннію, что компанія понесла тяжелый ударъ и была глубоко, если не смертельно, поражена поведеніемъ лондонской фирмы.

Забота сбыть поскорй акціи сдлалась чуть не эпидемическою между всми акціонерами. Каждый о томъ только и думалъ, какъ бы размнять ихъ на деньги. Изъ тридцати именъ, вырзанныхъ на кокосовомъ дерев бднаго Клэйва, можно было насчитать не меньше двадцати дезертировъ, или, по-крайней-мр, такихъ, которые готовы были дезертировать, лишь бы представился къ тому случай, безъ потери оружія и багажа. Злобно вычеркнулъ добрый полковникъ имена этихъ вроломцевъ изъ визитной книжки своей невстки, высокомрно смотрлъ онъ на нихъ, встрчаясь съ ними на улиц. Измнить Бонделькондской банковой компаніи въ минуту опасности — было, по его понятіямъ, тмъ же, что просить отставки наканун сраженія. Онъ не хотлъ понять, что здсь дло основано вовсе не на чувств, а на однихъ шансахъ и ариметик, онъ не хотлъ равнодушно слышать о людяхъ, покидающихъ корабль, какъ онъ выражался.— Они могутъ отправляться, куда угодно, сэръ, говорилъ онъ: только имъ уже не бывать у меня на служб.— Съ гнвомъ и негодованіемъ онъ разсчитался съ однимъ или двумя изъ своихъ робкихъ друзей, которые думали какъ бы поскоре бжать, и скупилъ у нихъ акціи на собственныя деньги. Но кошелька его не на долго хватило для этого рода потхи. Деньги, какія онъ имлъ, превратились въ акціи компаніи, и только одно его имя служило ручательствомъ за удовлетвореніе по обязательствамъ, отъ пріема которыхъ отказались бывшіе лондонскіе банкиры компаніи.

Эти господа между-тмъ говорили о своей размолвк съ индйскимъ банкомъ, какъ о вещи самой натуральной, и смялись надъ нелпыми обвиненіями въ личной непріязни, которую публично взводилъ на нихъ бдный Томасъ Ньюкомъ.— Запальчивая голова этотъ старый индйскій драгунъ, говорилъ сэръ Бэрнсъ: онъ столько же смыслитъ въ торговыхъ длахъ, сколько я знаю кавалерійскую тактику или Индостанъ, вступаетъ въ товарищество съ такими же какъ самъ драгунами и индйскими мудрецами, выдаетъ огромные дивиденды и учреждаетъ банкъ, разумется, мы согласны заниматься ихъ длами, пока покрываются наши расходы, но я всегда говорилъ ихъ директору, что мы не намрены подвергаться риску и закроемъ счеты, лишь только они окажутся для насъ невыгодными: такимъ-образомъ, мы распрощались съ компаніею шесть недль назадъ, съ-тхъ-поръ, какъ между акціонерами распространился паническій страхъ, увеличенный нелпыми выходками и фанфаронствомъ полковника Ньюкома. Онъ говоритъ, что я врагъ его, правда, что врагъ, но только въ частной жизни, а не въ дловыхъ отношеніяхъ. Въ длахъ нтъ ни друзей, ни враговъ. Я оставляю всякое чувство за порогомъ Темпель-Бара.

Итакъ Томасъ Ньюкомъ и Клэйвъ, сынъ Томаса, питали въ сердцахъ своихъ злобу на Бэрнса, сродника ихъ, желали отмстить ему, жаждали его погибели и выжидали случая встртиться съ нимъ, одолть его и предать позору.

Когда люди находятся въ такомъ настроеніи духа, имъ, говорятъ, всегда подвертывается извстная особа, готовая помочь и доставить случай для упражненія лелемой ими страстишки. Что называется попросту ненавистью, то человку, питающему это чувство, представляется негодующею добродтелью, такъ, что онъ не только предается вполн увлеченію, но еще хвалится имъ. Я увренъ, что если бы Томасъ Ньюкомъ, при настоящемъ желаніи возмездіи Бэрнсу, зналъ дйствительное свойство своихъ чувствованій въ отношеніи къ этому достопочтенному человку, поведеніе его было бы иное и намъ не довелось бы услышать о такихъ непріязненныхъ дйствіяхъ, какія вскор послдовали.

LXV.
Гд мистриссъ Клэйвъ вступаетъ во владніе своимъ достояніемъ.

Говоря о длахъ Бонделькондской банковой компаніи, сэръ Бэрнсъ Ньюкомъ всегда старался выказывать простодушное изумленіе на счетъ ея дйствій. Чтобъ онъ разсвалъ дурные объ ней слухи? Чтобъ онъ желалъ повредить ей?… Какая нелпость! Если бы кто изъ знакомыхъ спросилъ его — а любопытно знать, сколько знакомыхъ спрашивали сэра Бэрнса?— что онъ думаетъ о компаніи, и выгодно ли вручить ей свои капиталы, то, разумется, онъ не промолчалъ бы. По доброй совсти, онъ не могъ бы отвчать утвердительно — этого онъ ни разу не позволялъ себ, даже во время дружескихъ сношеній съ компаніей, въ которыя онъ вступалъ единственно изъ желанія обязать своего любезнаго дядюшку. Вся компанія состоитъ изъ людей вздорныхъ, это компанія джентльменовъ, привыкшихъ къ пороху и вскормленныхъ на спартанскомъ суп. Онъ врагъ компаніи! Вотъ прекрасно! Есть компаніи, которыя и безъ враговъ, отправятся къ чорту своей дорогой.

Такъ и съ такою любезною откровенностью, говорилъ Бэрнсъ о коммерческомъ предпріятіи, о которомъ онъ имлъ право судить точно такъ же, какъ всякой другой гражданинъ. Что касается до дяди Гобсона, то поведеніе его отличалось робостью, какой едва можно было ожидать отъ человка съ цвтущимъ здоровьемъ, дятельными привычками и вообще мужественнымъ характеромъ. Онъ, какъ мы видли, устранилъ себя отъ кокосоваго торжества: глазъ на глазъ, онъ уврялъ полковника, что личное его доброжелательство на уменьшилось и что онъ крайне огорченъ непріятнымъ случаемъ, постигшемъ Бондолькондскую банковую компанію совершенно безъ его вдома, во вренія поздки его на континентъ — чортъ побери этотъ континентъ! а все виновата жена:— подемъ, да подемъ. Полковникъ слушалъ оправданіе брата, сначала съ глубочайшими поклонами и церемоніей, а подъ конецъ съ громкимъ хохотомъ.— Добрый мой Гобсонъ, сказалъ онъ, съ самою приторною любезностью: разумется, вы мн всегда желали добра, разумется, это сдлаюсь безъ вашего вдома. Мы эти вещи понимаемъ. У лондонскихъ банкировъ нтъ души: въ эти пятьдесятъ лтъ, въ продолженіе которыхъ я зналъ васъ и вашего брата, и моего милаго племянника, ныншняго главнокомандующаго, видлъ ли я въ вашихъ поступкахъ что-нибудь такое, что заставило бы меня думать объ васъ дурно?— Тутъ полковникъ разразился хохотомъ. Не слишкомъ пріятно было слышать этотъ хохотъ. Достопочтенный Гобсонъ взялъ шляпу и, поглаживая ее кругомъ, пошелъ вонъ сконфуженный. Полковникъ проводилъ его съ лстницы и отвсилъ ему на подъзд глубочайшій поклонъ. Съ-этихъ-поръ нога Гобсона Ньюкома уже не бывала на порог Тибурнскаго дома.

Въ продолженіе всего сезона, когда поднесенъ былъ Рози подарокъ, кокосовое дерево играло роль на безчисленныхъ банкетахъ. Хлбосольство полковника было расточительне, а тоалетъ молодой мистриссъ Ньюкомъ блистательне, чмъ когда-либо. Клэйвъ, въ задушевныхъ разговорахъ съ друзьями и знакомыми, обнаруживалъ грусть и заботу. Когда я спросилъ у нашего всезнающаго пріятеля, Ф. Бейгэма, о новостяхъ лондонскаго Сити, лицо его, я долженъ сказать съ прискорбіемъ, приняло погребальное выраженіе. Акціи Бонделькондской банковой компаніи, которыя, двнадцать мсяцевъ назадъ, держались въ такой высокой цн, теперь медленно падали и падали.

— Желалъ бы я, говорилъ мн мистеръ Шеррикъ: чтобъ полковникъ постарался сбыть свои акціи, какъ сдлалъ мистеръ Ратрей, который убрался съ утопающаго корабля и унесъ съ собой сотню тысячъ фунтовъ стерлинговъ.

— Убрался съ корабля! Вы мало знаете полковника, мистеръ Шеррикъ, если думаете, что онъ на это ршится.

Мистеръ Ратрей, хотя онъ возвратился въ Европу, распространялъ самые утшительные слухи о Бондедькондской компаніи. Но его словамъ, никогда еще она не находилась въ такомъ цвтущемъ состояніи. Акціи несомннно поднимаются. Онъ продалъ свои только потому, что нужны были деньги на поздку. Надо было побывать дома — такъ говорилъ докторъ.

Нсколько мсяцевъ спустя, пріхалъ другой директоръ, мистеръ Гедджсъ. Оба эти господина, какъ намъ извстно, были приняты въ хорошемъ обществ, засдали въ парламент, покупали мста въ провинціи и пользовались большимъ уваженіемъ. Мистеръ Гедджсъ удалился, но его богатый партнеръ, мистеръ Макъ-Гаспей, вступилъ въ Бонделькондскую компанію. Вступленіе мистера М. Гаспея въ дла компаніи, но-видимому, не произвело большаго ощущенія въ Англіи.

Акціи продолжали помаленьку упадать. Впрочемъ, урожай на индиго былъ необычайно обиленъ. Лондонскій директоръ не чувствовалъ себя отъ радости. Не смотря на то и то — на измну многихъ акціонеровъ, на непріятности, на неблагопріятный шопотъ и на сомнительныхъ друзей,— Томасъ Ньюкомъ держалъ голову высоко, и лицо его постоянно сіяло добротой и улыбкой, за исключеніемъ тхъ случаевъ, когда упоминались при немъ извстныя непріязненныя фамиліи: тутъ онъ хмурился, какъ разгнванный Юпитеръ.

Мы видли, какъ миленькая Рози любила свою мамашу, своего дядюшку, Джемса Бинни, и, наконецъ, споего папашу, какъ называла она Томаса Ньюкома. На эту любовь, мы уврены, оба джентльмена отвчали всею душой, и не будь они слишкомъ благородны и простодушны, чтобъ питать дурное чувство, можно было бы заподозрить ихъ въ зависти одинъ другому. Однакоже, ничмъ не доказывается, чтобы они питали подобное чувство, по-крайней-мр, оно не прерывало нжной дружбы между ними, оба смотрли на Клэйва, какъ на роднаго сына, оба довольствовались половиной любви миленькой, вчно улыбающейся женщины.

Надо сказать правду, пока молоденькая мистриссъ Ньюкомъ оставалась съ ними, она любила общество, была кротка, послушна, всмъ довольна, рзва, добра и весела, услаждала своихъ стариковъ-друзей псенками, улыбочками, мелкими услугами, ласками, и подавъ Томасу Ньюкому, самымъ деликатнымъ образомъ, сигару, порхала какъ птичка, каталась съ Джемсомъ Бинни, или сидла съ нимъ за обдомъ, если онъ чувствовалъ себя не совсмъ здоровымъ, и была такою милою, бдительною и внимательною дочерью, какъ только могъ пожелать любой старый джентльменъ.

Рози по-видимому не слишкомъ огорчалась разлукой съ мамашей — недостатокъ чувства, который эта лэди горько оплакивала въ послдующихъ бесдахъ съ своими знакомыми о мистриссъ Ньюкомъ. Вроятно были причины, почему Рози не слишкомъ горевала, разставаясь съ мамашей, но, безъ сомннія, она могла проронить слезинку, прощаясь съ добрымъ, милымъ дядюшкой, Джемсомъ Бинни. Не тутъ-то было! Голосъ старика задрожалъ, а ея голосъ остался твердъ. Она поцловала его въ щеку, съ улыбкой, краской и веселостью на лиц, порхнула въ вагонъ съ своимъ супругомъ и свекромъ въ Брюссел, оставивъ старика-дядю въ глубокомъ гор. Наши дамы говорили, не знаю на какомъ основаніи, что у миленькой Рози вовсе нтъ души. Дамы имютъ привычку произносить такой судъ на счетъ женъ своихъ новобрачныхъ знакомыхъ. Я обязанъ прибавить (позволяю себ это въ отсутствіи мистера Клэйв Ньюкома изъ Англіи, иначе я не ршился бы на такую дерзость), что нкоторые мужчины согласны съ мнніями дамъ о молодой мистриссъ Ньюкомъ. Напримръ: капитаны Гоби и Хоби утверждаютъ, что ея обращеніе съ послднимъ, внушеніе ему разныхъ надеждъ и потомъ пренебреженіе къ нему, когда Клэйвъ сдлалъ ей предложеніе, ршительно заслуживали порицанія.

Въ то время Рози находилась подъ опекой. Какъ добрая, послушная двочка, она обязана была повиноваться желаніямъ милой мамаши. Чмъ же лучше могла она доказать неиспорченность сердца и послушаніе, какъ не быстрымъ и безпрекословнымъ повиновеніемъ вол мамаши: отказомъ Бобби Хопи, по совту этой бой-женщины, отъздомъ въ Англію, въ богатый домъ, представленіемъ ко двору, участіемъ во всевозможныхъ удовольствіяхъ, съ красавцемъ-мужемъ и добрымъ свекромъ въ придачу? Посл этого, не удивительно, что Рози не слишкомъ печалилась, разставаясь съ дядюшкой Джемсомъ. Онъ пытался утшить себя этими размышленіями, когда воротился въ опустлый домъ, гд она, бывало, прыгала, улыбалась и щебетала какъ птичка, онъ посмотрлъ на кресла, въ которыхъ она сидла, на большое зеркало, которое такъ часто отражало ея свженькое, миленькое личико, большое, безчувственное зеркало, которое теперь, на своемъ блестящемъ полотн, изображало только тюрбанъ, локоны, дородную особу и отчаянную улыбку стараго солдата.

Посл этого прощанья съ дядюшкой на брюссельской станціи желзной дороги, Рози уже не видала его въ другой разъ. Онъ поступилъ въ опеку къ старому солдату, изъ-подъ которой его освободилъ только вызовъ блдноликой смерти. Онъ встртилъ этотъ вызовъ какъ философъ, брюзгливо отвергъ всякія предсмертныя утшенія, которыя вздумалъ-было предлагать ему мужъ младшей племянницы его, Джози, и выказалъ такія мннія, что привелъ въ соблазнъ эту духовную особу. Но какъ Джемсъ Бинни оставилъ супруг Макъ-Крау только пятьсотъ фунтовъ стерлинговъ, сестр — втрое большую сумму, а все прочее состояніе возлюбленной своей племянниц, Рози Мэкензи, нынче Рози Ньюкомъ, то позволимъ себ думать, что мистеръ М. Крау, обиженный и раздосадованный немилостью къ Джози,— третьей молодой его жен, любимой имъ боле обихъ покойницъ, и холодностью, съ какою покойникъ всегда слушалъ его, мистера М. Крау, проповди, — позволимъ себ думать, что реверендиссимъ ошибался въ видахъ своихъ на счетъ настоящаго состоянія души мистера Джемса Бинни, и что въ небесахъ есть области, доступныя Джемсу, которыхъ еще не изслдовалъ разумъ мистера М. Крау. Посмотрите, джентльмены! проходитъ ли недля безъ извстія объ открытіи новой кометы въ эфир, новой звзды на неб, появляющейся изъ пространствъ, еще боле отдаленныхъ, и только теперь представляющейся человческому зрнію, хотя она существовала отъ начала вковъ? Такъ, позволимъ себ надяться, что сіяютъ божественныя истины и существуютъ области свта и любви, которыя лежатъ вн фокуса римскихъ телескоповъ.

Я думаю, что Клэйвъ и полковникъ были гораздо больше огорчены встью о смерти Джемса, чмъ сама Рози. На счетъ удивительной твердости духа ея, добрый Томасъ Ньюкомъ разсуждалъ съ моей Лаурой и со мной, когда мистриссъ Пенденнисъ, воображая, что жена моего друга нуждается въ утшеніи, приходила навстить ее.— Разумется, въ ныншнемъ году, у насъ не будетъ собраній, вздыхала Рози. Въ траурномъ наряд она казалась еще миле. Клэйвъ говорилъ о почившемъ друг съ обычною ему теплотою чувства. Воспоминанія объ немъ и сожалнія Томаса Ньюкома были не мене нжны и задушевны.— Посмотрите, замчалъ онъ: какъ этотъ милый ребенокъ, по чувству долга, старается скрывать свои чувствованія! Печаль ея глубока, а на лиц спокойствіе. Невзначай я застаю ее грустною, но только-что начинаю говорить — она улыбается.— ‘Мн кажется, сказала Лаура, когда мы отправились домой: полковникъ Ньюкомъ одинъ за всхъ оплакиваетъ покойника, что касается до Клэйва, бднаго Клэйва, то хоть онъ и благородно, великодушно говоритъ о мистер Бинни, однакожъ, но моему убжденію, не одна смерть стараго друга такъ печалитъ его.’

Бдный Клэйвъ, по праву своей жены, сталъ теперь богатымъ Клэйвомъ, потому-что молоденькая лэди наслдовала отъ своего добраго дядюшки не незначительное состояніе. Еще въ начал этой лтописи, упомянуто было о небольшой сумм, доставлявшей сто фунтовъ стерлинговъ годоваго доходу, которую отецъ Клэйва далъ своему сынку, при отправленіи его изъ Индіи. Эту небольшую сумму, все собственное достояніе мистера Клэйва, онъ перевелъ на жену, передъ свадьбой, акціи же пресловутаго банка, подаренныя ему отцомъ, были формально переданы тогда уже, когда молодой человкъ, посл свадьбы, пріхалъ въ Лондонъ и, не смотря на убжденія и настоянія отца, оказался нерадивйшимъ директоромъ Бонделькондской компаніи. Теперь мистриссъ Ньюкомъ имла въ своихъ рукахъ не только акціи Бонделькондской компаніи, но и наличныя деньги въ банк, и паи въ восточно-индйскихъ фондахъ, такъ что Клэйвъ, отъ лица жены, пользовался правомъ засданія въ собраніи восточно-индйскихъ акціонеровъ и правомъ голоса при выбор директоровъ этой знаменитой компаніи. Супруга мистера Клэйва, могу васъ заврить, играла не маловажную роль. Она поднимала головку такъ высоко и важно, что многіе изъ насъ не разъ смялись. Ф. Бейгэмъ почтительно преклонялъ передъ нею свою голову, она отряжала его на посылки и удостоивала приглашеніемъ къ обду. Лицо его снова прояснилось.— Тучи, собиравшіяся вокругъ солнца Ньюкомовъ, говорилъ Бейгэмъ: погребены въ лон океана блистательнымъ великодушіемъ Джемса Бинни къ племянниц.

Клэйвъ былъ владльцемъ паевъ въ восточно-индйскихъ фондахъ, и имлъ голосъ при выбор директоровъ этой компаніи: кто же способне быть директоромъ его интересовъ, какъ не Томасъ Ньюкомъ, эсквайръ, командоръ Бани, столько лтъ служившій съ отличіемъ въ арміи? Званіе директора, даже въ послднее время, было цлью честолюбія многихъ восточно-индйскихъ джентльменовъ. Полковникъ Ньюкомъ частенько думалъ предложить себя въ кандидаты, и теперь открыто помстилъ себя въ списк и публично объявилъ о своемъ намреніи. Его вліяніе значительно усиливалось индйскимъ банкомъ, въ которомъ онъ былъ директоромъ, и акціонеры котораго имли паи въ восточно-индйскихъ фондахъ. Директоръ Бонделькондской компаніи, въ званіи члена парламента въ Лиденголь-стрит, естественно могъ быть крайне полезенъ первому учрежденію. Такимъ-образомъ, планъ Томаса Ньюкома разгласился и встрченъ былъ довольно благосклонно.

Въ скоромъ времени, на арен появился новый кандидатъ — отставной бомбейскій адвокатъ, съ значительною репутаціей и большими средствами, и во глав списка приверженцевъ этого джентльмена явились имена братьевъ Гобсонъ и Ньюкома — лицъ съ страшнымъ всомъ въ восточно-индйскомъ торговомъ дом, съ которымъ банкъ братьевъ Гобсонъ велъ дла цлыхъ полстолтія, и гд высокоуважаемое имя старой лэди, положившей начало этой фамиліи или упрочившей ея существованіе, отмчено было тремя звздочками, и въ томъ же вид перешло къ сыну ея, сэру Брэйану, и внуку, сэру Бэрнсу,

Такимъ-образомъ началась открытая война между Томасомъ Ньюкомомъ и его племянникомъ. Та и другая сторона съ одинаковымъ жаромъ и усердіемъ заискивали благорасположенія избирателей. Надежды съ обихъ сторонъ были почти равныя. Но до выборовъ оставалось еще довольно долго, потому-что искатели почетнаго званія директора обыкновенно предъявляли свои желанія за нсколько лтъ до полученія вожделннаго мста и нсколько разъ возвращались къ преніямъ прежде, чмъ окончательно одержатъ верхъ. Между-тмъ виды полковника на будущее были весьма утшительны, и огромный урожай на индиго доставилъ Бонделькондской компаніи блистательнйшій отзывъ отъ калькуттскаго совта. Акціи, все еще вялыя, поднялись снова, а съ ними и надежды полковника, и бодрость у тхъ изъ туземныхъ господъ, которые доврили компаніи свои капиталы.

Однажды мы сидли у полковника, за обденнымъ столомъ, обдъ былъ не изъ числа тхъ, за которымъ играло роль кокосовое дерево: эта эмблема была заперта у дворецкаго въ кладовой, и видала свтъ только въ торжественныхъ случаяхъ. То былъ скромный, семейный вечеръ, раннею весной, когда въ город нтъ еще почти никого, дамы удалились, остались только Джорджъ Уаррингтонъ, Ф. Бейгэмъ, да мистеръ Пенденнисъ съ супругой, и мы занимались бесдой, какой наслаждались, бывало, въ старые дни, когда еще не раздляли насъ ни брачные союзы, ни заботы, ни ссоры.

Ф. Бейгэмъ управлялъ разговоромъ. Полковникъ выслушивалъ его замчанія съ большимъ вниманіемъ и видлъ въ немъ человка умнаго и многосвдущаго. Другіе находили его бесду скорй занимательною, чмъ поучительною, и такимъ-образомъ краснорчіе его вообще встрчало благосклонныхъ слушателей: рчь зашла о выбор въ директоры. Поправившіяся дла извстной банковой компаніи, которой Ф. Бейгэмъ не назоветъ, но о которой онъ позволяетъ себ упомянуть, соединятъ, по его мннію, на вчныя времена метрополію съ нашими обширными индйскими владніями, — за благоденствіе этой великой компаніи, мистеръ Бейгэмъ съ энтузіазмомъ пилъ стаканы самого лучшаго бордоскаго. Поведеніе враговъ компаніи было охарактеризовано въ выраженіяхъ горькой, но не заслуженной сатиры. Ф. Бейгэмъ любилъ пощеголять своимъ витійствомъ и не упускалъ ни одного случая къ послобденнымъ спичамъ.

Полковникъ былъ въ восхищеніи отъ его голоса и образа мыслей, можетъ-статься потому, что послднія были въ высшей степени лестны для добраго старика. И не изъ интереса,— по-крайней-мр, сколько ему самому извстно — не изъ низкихъ какихъ-нибудь и своекорыстныхъ побужденій, говорилъ Ф. Бейгэмъ. Онъ называлъ полковника Ньюкома своимъ другомъ и благодтелемъ, цловалъ край его одежды, уврялъ, что искренно желалъ бы быть его сыномъ, многократно выражалъ желаніе, чтобъ кто-нибудь отозвался о полковник дурно, для того чтобъ ему, Ф. Бейгэму, представился случай хорошенько проучить неблагонамреннаго. Онъ отъ всей души благоговлъ передъ полковникомъ, да и найдется ли джентльменъ, который бы устоялъ отъ такой неизмнной внимательности и благорасположеніи со стороны другого?

Полковникъ мудро покачивалъ головой и приговаривалъ, что многія мысли мистера Бейгэма необычайно замчательны, какъ дйствительно и было, хотя поведеніе его также мало соотвтствуетъ его мнніямъ, какъ это случается и съ другими.

— Чтобы имть успхъ въ этомъ план, сэръ, говоритъ Ф. Бейтамъ: полковнику надо попасть въ парламентъ. Палата депутатовъ поможетъ ему поступить въ совтъ директоровъ, а совтъ директоровъ будетъ ему полезенъ въ палат депутатовъ.

— Умно сказано, говоритъ Уаррингтонъ.

Полковникъ не совсмъ соглашался.— Я давно имлъ въ виду палату депутатовъ, сказалъ онъ: только не для себя. Мн хотлось втереть туда моего сынка, и я почелъ бы тотъ день счастливйшимъ въ моей жизни, когда бы увидлъ его тамъ.

— Я не могу ничего говорить, возразилъ Клэйвъ, съ другого конца стола: я не такъ знакомъ съ партіями, какъ Ф. Бейгэмъ.

— Правда, я въ этомъ кой-что смыслю, вжливо перебилъ мистеръ Бейгэмъ.

— И политика вовсе не интересуетъ меня, говоритъ со вздохомъ Клэйвъ, рисуя вилкой узоры на салфетк и не обращая вниманія на слова другого.

— Желалъ бы я знать, что его интересуетъ, шепчетъ мн его отецъ, который сидлъ въ эту минуту рядомъ со мной: онъ только и думаетъ, что о своей мастерской, да и тамъ не совсмъ, кажется, счастливъ. Ей-ей, Пенъ, я желалъ бы знать, что съ нимъ длается…. Мн казалось, что я знаю, но что пользы было говорить, когда нечмъ было пособить.

— Со дня на день ожидаютъ распущенія парламента, продолжалъ Ф. Бейгэмъ. Газеты только объ этомъ и толкуютъ. Министры не могутъ держаться при такомъ большинств — по закону вроятностей, не могутъ, сэръ. Я основываюсь на достоврнйшихъ авторитетахъ, и люди, заботящіеся о своихъ мстахъ въ парламент, пишутъ къ своимъ избирателямъ, или подписываются на миссіонерскіе митинги, или говорятъ рчи въ ‘Атенеяхъ’, и тому подобное.

Тутъ Уаррингтонъ разразился громкимъ хохотомъ, какой едва ли оправдывался спичемъ Ф. Бейгэмъ, и полковникъ, оглянувшись кругомъ съ нкоторымъ достоинствомъ, спросилъ Джорджа о причин такой веселости.

— Какъ вы думаете, что длалъ въ это время вашъ любимецъ, сэръ Бэрнсъ Ньюкомъ? восклицаетъ Уаррингтонъ: сегодня утромъ а получилъ письмо отъ моего патрона, Томаса Поттса, эсквайра, редактора ‘Ньюкомскаго Индепендента’, который, въ выраженіяхъ не слишкомъ почтительныхъ, утверждаетъ, что сэръ Бэрнсъ Ньюкомъ намренъ разыгрывать роль ханжи, какъ говоритъ мистеръ Поттсъ, увряетъ, что онъ пораженъ глубокою горестью, по случаю послднихъ фамильныхъ обстоятельстъ, носитъ трауръ, корчитъ самую жалкую рожу и приглашаетъ къ себ на чай духовныхъ особъ разныхъ исповданій, изумительне всего послднее объявленіе. Постойте: оно у меня въ пальто,— и, позвонивъ въ колокольчикъ, Джорджъ приказываетъ сдуги достать у него изъ кармана пальто газету.— Вотъ оно, печатное, продолжаетъ Уаррингтонъ, и начинаетъ читать: ‘Ньюкомскій Атеней. 1-е, въ пользу Ньюкомскаго сиротскаго дома и 2-ое, въ пользу Ньюкомскаго общества дароваго супу, безъ различія исповданій. Сэръ Бэрнсъ Ньюкомъ, баронетъ, предполагаетъ дать дв лекціи, въ пятницу, 23 и въ пятницу 30 ч. текущаго мсяца. No 1. Поэзія дтства, докторъ Уаттсъ, мистриссъ Барбоульдъ, Джэнъ Тэйлоръ. No 2. Поэзія женщины и любви, мистриссъ Гемансъ. При вход платится три шиллинга, выручка обращается въ пользу вышеупомянутыхъ двухъ благотворительныхъ обществъ’.— Поттсъ хочетъ, чтобъ я пошелъ послушать его. Онъ зорко слдитъ за этимъ дломъ. Онъ поссорился съ сэромъ Бэрнсомъ и непремнно хочетъ, чтобъ я послушалъ его и затопталъ въ грязь, какъ онъ милостиво выражается. Пойдемъ, Клэйвъ. Ты срисуешь своего кузена, какъ прежде сто разъ рисовалъ его гадкую рожу, а я займусь по части топтанья въ грязь — и мы потшимся вдоволь.

— Притомъ же, Флоракъ будетъ въ свой загородный домъ, поздка въ Розбери стоитъ труда, могу васъ уврить, намъ нужно еще навстить старушку мистриссъ Масонъ, которая вздыхаетъ по васъ, полковникъ. Моя жена навщала ее, замчаетъ мистеръ Пенденнисъ, и…

— И миссъ Ньюкомъ…. знаю, говоритъ полковникъ.

— Она теперь въ Брэйтон, вмст съ малютками, и пользуется тамъ морскимъ воздухомъ. Жена моя слышала объ ней сегодня.

— Въ-самомъ-дл? Значитъ, мистриссъ Пенденнисъ ведетъ съ ней переписку? говоритъ нашъ хозяинъ, нахмуривъ брови. Въ эту минуту, сосдъ мой, Ф. Бейгэмъ такъ обязателенъ, что нажимаетъ мн подъ столомъ на ногу всею тяжестью каблука, съ цлью внушить мн, посредствомъ воззванія къ моимъ мозолямъ, чтобы я воздержался въ этомъ дом отъ разсужденій о такомъ щекотливомъ предмет, — Да, говорю я, можетъ-быть, вслдствіе этого предостереженія: жена моя въ переписк съ миссъ Этелью: это благородная двица, и всякой, знающій ее, уметъ любить и уважать ее. Она много перемнилась противъ того, какою вы знали ее, полковникъ Ньюкомъ, посл несчастій въ фамиліи сэра Бэрнса и несогласій между вами и имъ. Много измнилась — и къ лучшему. Спросите объ ней мою жену, которая коротко знаетъ ее и постоянно слышитъ объ ней.

— Очень можетъ быть, очень можетъ быть! вскричалъ полковникъ съ жаромъ: желаю отъ всей души, чтобъ она исправилась, она имла для этого и время и случай. Господа, не пойдти ли на верхъ къ дамамъ, да напиться кофе?

Тутъ разговоръ прервался, и вс отправились въ гостиную, гд, безъ сомннія, об дамы обрадовались нашествію, прекратившему ихъ бесду. Моя жена и полковникъ отошли въ сторону и стали говорить между собой, я видлъ, какъ хмурился послдній и какъ жарко протестовала первая, сопровождая свои убжденія сильнымъ движеніемъ своихъ ручекъ, какъ она обыкновенно длала, когда сердце ея бывало взволновано. Я былъ увренъ, что она ходатайствовала за Этель передъ ея дядей.

Такъ дйствительно и было. Мистеръ Джорджъ подозрвалъ то же самое.— Взгляни на нее! сказалъ онъ мн: догадываешься, что она длаетъ? Она вруетъ въ эту двушку, въ которую, какъ вы вс говорили, влюбленъ былъ Клэйвъ, прежде, чмъ женился на смиренной Рози, этомъ миломъ, простодушномъ созданіи, которое стоитъ дюжину Этелей.

— Правда, что простодушное созданіе, говоритъ мистеръ Пенденнисъ, пожимая плечами.

— Двадцатилтній простачокъ лучше двадцатилтняго повсы. Лучше вовсе ни о чемъ не думать, чмъ думать о такихъ вещахъ, какія должны занимать умъ двушки, которая цлый вкъ кокетничала и слушала любезности, которая, только-что открывъ глаза, устремила ихъ на главную цль своей жизни, и научилась перемигиваться съ графомъ, длать томныя глазки маркизу и не замчать простолюдина. Съ великосвтскою жизнью я незнакомъ, Боже сохрани насъ отъ нея! (о, юный Бруммель, я уже вижу упрекъ на твоемъ лиц!) Да, сэръ, мн ршительно кажется, будто миніатюрная дамочка начала поднимать носикъ, съ-тхъ-поръ, какъ она обзавелась мужемъ и экипажемъ. Знаешь ли, мн казалось даже, что она со мной принимаетъ покровительственный тонъ. Уже ли вс женщины развращаются отъ прикосновенія со свтомъ и цвтъ ихъ линяетъ на этой ярмарк? Я зналъ одну, которая по-видимому остается чистою, ршительно одну, да еще эту маленькую особу, да мистриссъ Флэнаганъ, нашу прачку, да моихъ сестеръ, которыя въ счетъ не идутъ. Но ужь миссъ Ньюкомъ, съ которой ты когда-то познакомилъ меня,— о, змя! Къ счастью, ядъ ея не дйствуетъ на твою супругу. Я надюсь, что полковникъ не вритъ ни одному слову Лауры.— Въ эту минуту, tte—tte моей супруги съ полковникомъ прерывается, и мистеръ Уаррингтонъ, въ веселомъ расположеніи духа, подходитъ къ дамамъ, вкратц излагаетъ содержаніе лекціи Бэрнса, читаетъ: ‘Какъ собираетъ пчелка мдъ’ и представляетъ полусатирическій комментарій на это всмъ извстное стихотвореніе, мистриссъ Ньюкомъ смотритъ и слушаетъ въ недоумніи, и только, увлеченная хохотомъ всей компаніи, начинаетъ смяться надъ этимъ страннымъ человкомъ, говоритъ:— какой вы забавный насмшникъ, и прибавляетъ, что она никогда въ жизни такъ не смялась. А вы, мистриссъ Пенденнисъ?

Между-тмъ Клэйвъ, который сидлъ въ сторон, кусая ногти и не слушая замчаній Ф. Бейгина, вдругъ захохоталъ, потомъ подошелъ къ портфелю и, оставивъ Джорджа продолжать разсужденія, принялся рисовать.

Когда Уаррингтонъ кончилъ свой спичъ, Ф. Бейгэмъ подходитъ къ рисующему, смотритъ ему черезъ плечо, длаетъ дв-три мины, какъ-будто отъ внутреннихъ конвульсій, и разражается гомерическимъ хохотомъ.— Важно! клянусь Юпитеромъ, превосходно! Сэръ Бэрнсъ не посметъ взглянуть на своихъ избирателей, когда этотъ портретъ его будетъ висть въ Ньюком!

И Ф. Бейгэмъ беретъ со стола портретъ, надъ которымъ вс мы смемся, кром Лауры, а полковникъ ходитъ взадъ и впередъ по комнат, и то поднесетъ портретъ къ самымъ глазамъ, то отдалитъ его, постукиваетъ по немъ указательнымъ пальцемъ и въ восхищеніи треплетъ сына по плечу.— Славно! превосходно! Ей-ей, отдадимъ его въ печать, покажемъ пороку собственный его образъ и пристыдимъ змю въ собственномъ ея гнзд! Вотъ что мы сдлаемъ.

Мистриссъ Пенденнисъ съ тяжелымъ сердцемъ удалилась изъ этого общества. Она интересовалась и правыми, и неправыми дйствіями своихъ друзей и знакомыхъ, и душа ея возмущалась мстительностью полковника. На слдующій день, намъ довелось навстить нашего друга, Джона Джэмса, который доканчивалъ прелестнйшую небольшую картину — No 263, на выставк — портретъ дамы съ ребенкомъ. Тутъ мы узнали, что и Клэйвъ былъ утромъ у живописца и что Джону Джемсу извстно намреніе Клэйва. Что онъ не одобрялъ этого намренія, можно было прочесть на серіозномъ лиц художника.— Да и самъ Клэйвъ не одобряетъ, вскричалъ Ридлей, съ большимъ противъ обыкновенія жаромъ, и съ такою откровенностью, какую рдко позволялъ себ при невыгодныхъ сужденіяхъ о своихъ друзьяхъ.

— Родные отняли его у искусства, сказалъ Ридлей: не понимаютъ его, когда онъ говоритъ объ немъ, презираютъ его за то, что онъ занимается живописью. Мн ли этому удивляться? И мои родные смотрли на искусство съ пренебреженіемъ, а мой отецъ былъ не такой знатный джентльменъ, какъ полковникъ, мистеръ Пенденнисъ. Ахъ! зачмъ полковникъ разбогатлъ? Зачмъ Клэйву не суждено работать изъ-за хлба, какъ я работаю? Онъ произвелъ бы что-нибудь достойное его, а теперь онъ тратитъ время на балахъ и въ опер, и зваетъ въ конторахъ, въ Сити. Люди называютъ это дломъ, и думаютъ, что онъ тунеядствуетъ, когда приходитъ сюда, бдняжка! Какъ-будто нашей короткой жизни довольно для искусства, какъ-будто довольно для него отрывочнаго труда! Онъ ушелъ отъ меня грустный и разстроенный. Полковникъ хочетъ самъ попасть въ парламентъ, или усадить туда Клэйва, но Клэйвъ говоритъ, что не согласится. Я надюсь, что Клэйвъ не захочетъ, вы какъ думаете, мистеръ Пенденнисъ?

Живописецъ, при этихъ словахъ, оборотился, и яркій свтъ, упадавшій на голову того, съ кого онъ писалъ портретъ, былъ перехваченъ и загорлся на голов художника. Изъ-за этого яркаго свта выглядывали его блдное задумчивое лицо, длинные волосы и оживленные зеленые глаза. Палитра на рук была его щитомъ, расписаннымъ разными цвтами, онъ держалъ муштабель и пучекъ кистей — оружія его славной, по безкровной брани. Съ помощью послднихъ, онъ совершалъ побды, гд наносятся раны только завистнику, первый защищалъ его отъ бездлья, честолюбія, соблазна. Занятый утшительной работой, онъ не могъ поддаваться празднымъ мыслямъ, эгоистическія желанія не могли возмущать его. Что значатъ житейскія треволненія, распри и успхи этому мирному затворнику, помышляющему только о своемъ призваніи? Смотрите: въ сумрак, охватившемъ его комнату, мерцаютъ безчисленные, изящные трофеи одержанныхъ имъ чудныхъ побдъ, сладостные цвты фантазіи, имъ взлелянные, нжные образы красоты, имъ задуманные и начертанные. Люди входятъ въ мастерскую художника, и высокомрно опредляютъ цну его генію, или безсмысленно показываютъ видъ, будто удивляются ему. Что смыслите вы въ его искусств? Не вамъ читать буквы этой священной книги, добрый старый Томасъ Ньюкомъ! Гд вамъ понимать ея славу, радости, тайны, утшенія? Несчастный отецъ бднаго Клэйва становится между двумя возлюбленными сынами, и убждаетъ его то со слезами, то съ сердцемъ. На мсто искусства, полковникъ приноситъ ему бухгалтерскій счетъ, на мсто первой любви — указываетъ ему Рози.

Не удивительно, что Клэйвъ повсилъ голову, не удивительно, что онъ иногда возстаетъ противъ воли отца — и вчно груститъ: онъ ршительно отказывается быть представителемъ Ньюкома, говоритъ Ридлей. Лаура рада его отказу, и начинаетъ думать о немъ побольше, нежели думала о Клэйв прежнихъ дней.

LXVI.
Гд достается и полковнику и ‘Ньюкомскому Атенею’.

За семейнымъ завтракомъ, на другой день посл скромной вечеринки, на которой мы присутствовали, въ послдней глав, полковникъ былъ полонъ предположеніемъ о нашествіи на территорію Бэрнса и мыслью о представлявшемся случа — хотя опозорить бездльника.

— Клэйвъ вовсе не считаетъ его бездльникомъ, папаша, восклицаетъ изъ-за чайника Рози: то-есть, ты говорилъ, что по твоему мннію папаша судитъ о немъ слишкомъ сурово, да, говорилъ два часа назадъ!

И Рози отъ гнвныхъ взглядовъ супруга убгаетъ подъ покровительство его отца. Взглядъ послдняго былъ гнвне, чмъ у Клэйва. Мщеніе сверкало изъ-подъ сдыхъ бровей Томаса Ньюкома и устремлялось по направленію къ тому мсту, гд сидлъ Клэйвъ. Тутъ лицо полковника вспыхнуло и онъ опустилъ глаза на чайную чашку, которую поднялъ дрожащей рукой. Отецъ и сынъ такъ любили другъ друга, что каждый боялся другаго. Война между такими двумя людьми ужасна, миленькая, розовенькая Рози, въ красивенькомъ утреннемъ чепчик и въ лентахъ, съ десяткомъ блестящихъ колецъ на миленькихъ пальчикахъ, сидла, наивно улыбаясь, передъ серебрянымъ чайникомъ, отражавшимъ ея миленькое и розовенькое, какъ у ребенка, личико. Простодушное созданіе! Понимала ли она, какую страшную рану нанесли ея слова сердцу того и другаго?

— Сердце моего сына отчудилось отъ меня, думаетъ бдный Томасъ Ньюкомъ: наша фамилія опозорена, наши предпріятія разстроены этимъ предателемъ, а сынъ мой не чувствуетъ къ нему ни малйшей непріязни, не думаетъ и заботиться объ успх нашихъ плановъ, хоть бы для чести нашего имени, я предлагаю ему блистательное положеніе въ свт, которому позавидовалъ бы любой молодой человкъ въ Англіи, а Клэйвъ едва соглашается принять его.

— Моя жена во всхъ случаяхъ обращается къ моему отцу, думаетъ бдный Клэйвъ: у него спрашиваетъ она совта, а не у меня. О чемъ бы ни былъ вопросъ — о лентахъ ли къ чепчику, о другомъ ли какомъ житейскомъ дл — во всемъ она слдуетъ его мннію, и я долженъ ждать, когда дадутъ это мнніе, а потомъ соображаться съ нимъ. Если я въ чемъ разхожусь съ моимъ любезнйшимъ родителемъ — онъ обижается, если и отказываюсь отъ своего мннія, какъ почти всегда случается — меня обвиняютъ въ томъ, что я это длаю не охотно, и онъ опять считаетъ себя обиженнымъ. Съ прекраснйшими на свт намреніями, какую рабскую жизнь онъ приготовилъ мн!

— Какъ васъ занимаютъ ваши газеты, говоритъ веселенькая Рози: что вы находите такого въ этой отвратительной политик?

Оба джентльмена изо всей силы глядятъ въ свои газеты и, безъ сомннія, не видятъ ни единаго слова изъ содержащихся въ главной стать, написанной такъ блистательно.

— Клэйвъ похожъ на тебя, Рози, говоритъ полковникъ, положивъ газету: и также не хочетъ заниматься политикой.

— Папаша, онъ думаетъ объ однхъ картинахъ, говоритъ супруга Клэйва: онъ не захотлъ хать вчера со мною въ паркъ, и нсколько часовъ просидлъ въ своей комнат, пока вы хлопотали въ Сити, бдный папаша!— просидлъ въ комнат, рисуя какого-то отвратительнаго нищаго, въ монашескомъ плать. Сегодня утромъ, онъ всталъ рано, прерано, ухалъ со двора и воротился только къ завтраку! ровно въ ту минуту, какъ зазвонилъ колокольчикъ.

— Я люблю прогулку верхомъ передъ завтракомъ, говорилъ Клэйвъ.

— Прогулку верхомъ! Знаю, гд ты изволилъ быть! Онъ каждое утро здитъ къ мистеру Ридлею, своему задушевному другу, и возвращается отъ него весь перепачканный красками. То же было и сегодня утромъ, вдь правду я говорю, Клэйвъ?

— Я никого не заставилъ дожидаться, Рози, говоритъ Клэйвъ: когда у меня есть свободное время, отчего не употребить два-три часа на занятіе живописью?

Въ-самомъ-дл, бдный молодой человкъ, лтомъ, каждое утро, здилъ на урокъ къ Ридлею и потомъ опрометью скакалъ домой, чтобъ поспть къ домашнему столу.

— Да, громко подхватываетъ Рози, потрясая чепцомъ и лентами: онъ встаетъ такъ рано, что посл обда тотчасъ засыпаетъ, неправда ли, папаша, какъ это вжливо и любезно?

— И я иногда встаю рано, моя милая, говоритъ полковникъ (ему часто случалось слышать, какъ Клэйвъ узжалъ со двора): мн нужно бываетъ писать множество писемъ, разсматривать и вести множество длъ величайшей важности. Часто, я занимаюсь по нскольку часовъ передъ завтракомъ, съ мистеромъ Беттсомъ, когда онъ прізжаетъ изъ Сити. Человкъ, у котораго на рукахъ дла такого важнаго банка, каковъ нашъ, долженъ вставать съ жаворонками. Мы вс въ Индіи встаемъ очень рано.

— Милый, добрый папаша! говоритъ Рози, съ нкоторымъ удивленіемъ, — и съ этими словами протягиваетъ блую, пухленькую ручку, украшенную драгоцнностями, и треплетъ ближайшую къ ней загорлую ручищу полковника.

— А что, Клэйвъ, успшно подвигается картина Ридлея? спрашиваетъ полковникъ, стараясь заинтересоваться Ридлеемъ и его картиной.

— Очень успшно, картина прекрасная, онъ запродалъ ее за огромную цну, въ будущемъ году, его удостоятъ степени академика, отвчаетъ Клэйвъ.

— Вотъ это молодой человкъ усердный и достойный похвалы! Какая бы почесть не выпала ему на долю, онъ вполн заслуживаетъ ея, говоритъ старый служака.— Рози, моя милая, пора бы теб попросить мистера Ридлея къ обду, также мистера Сми и еще кой-него изъ этихъ джентльменовъ. Мы подемъ сегодня и посмотримъ твой портретъ.

— Клэйвъ не ложится спать посл обда, когда прізжаетъ сюда мистеръ Ридлей, вскрикиваетъ Рози.

— Такъ, мн кажется, тогда наступаетъ моя очередь, говоритъ полковникъ, съ добродушнымъ выраженіемъ лица.

Гнвъ исчезъ изъ-подъ его бровей и битва, угрожавшая въ эту минуту, отлагается.

— А все-таки, битв не миновать, говоритъ бдный Клэйвъ, разсказывая мн CBOFO исторію, между-тмъ какъ мы рука объ руку ходимъ по парку: полковникъ и я стоимъ надъ миной, а моя жена безпрестанно подкидываетъ гранаты, чтобъ поджечь ее. Иногда я желалъ бы, Пенъ, чтобъ мину поскорй взорвало, чтобъ поскорй кончить разсчетъ! Я не думаю, чтобъ моя вдова стала обо мн много сокрушаться. Но нтъ, я не имю права говорить это, мн стыдно такъ говорить, она, бдняжка, употребляетъ вс усилія, чтобъ угодить мн, и если это не удается ей, такъ виною тому, можетъ-быть, мой характеръ. Но, видишь ли, ни тотъ, ни другая не понимаютъ меня, полковникъ никакъ не можетъ отстать отъ мысли, что я унижаю себя страстью къ живописи. Добрый старикъ покровительственно смотритъ на Ридлея,— человка геніальнаго, передъ которымъ эти часовые, ей-ей, должны бы длать на-караулъ, когда онъ проходитъ мимо. На Ридлея покровительственно смотрятъ старый драгунскій ффицеръ индйской арміи, ребенокъ Рози и мальчишка, который не достоинъ растирать для него краски! Мн хочется иногда просить у Джона Джемса прощенія, когда полковникъ удостоиваетъ его своимъ убійственно-милостивымъ словомъ, и высказываетъ ему страшныя нелпицы на-счетъ изящныхъ искусствъ, Рози подражаетъ ему, прыгаетъ по мастерской Джона Джемса, показываетъ видъ, будто удивляется, приговариваетъ: — какъ нжно! какъ мило!— припоминая нкоторыя изъ ужасныхъ выраженій мамаши, приводящихъ меня въ содроганіе, когда я ихъ слышу. Если бъ у моего бднаго старика-отца былъ наперсникъ, которому бы онъ могъ надодать жалобами на домашнія огорченія, какъ я надодаю теб, онъ поразсказалъ бы длинную, скучную исторію. Я ненавижу банки, банкировъ, Бонделькондъ, индиго, хлопчатую бумагу и вс эти дрязги. Хожу въ проклятую контору — и не слышу ни одного слова изъ всего, что тамъ толкуютъ. Я сижу тамъ потому, что онъ желаетъ этого: разв онъ не замчаетъ, что сердце мое не лежитъ къ подобнымъ занятіямъ, что я предпочелъ бы сидть дома, въ своей мастерской? Мы не понимаемъ другъ друга, а чуемъ одинъ другого, какъ-бы инстинктомъ. Каждый думаетъ, по-своему, но знаетъ, что думаетъ другой. Мы ведемъ нмую войну, видишь ли, и наши мысли, хоть не высказываются, проявляются другому: он выходятъ изъ нашихъ глазъ, изъ всего нашего существа, встрчаются, борятся, поражаютъ и наносятъ раны.

Разумется, наперсникъ Клэйва видлъ, какъ огорченъ и несчастливъ былъ бдный молодой человкъ, и сострадалъ его роковому, но естественному положенію. Мелкія непріятности жизни тяжеле всего переносить, какъ вс мы это очень хорошо знаемъ. Какую отраду можетъ доставлять обладаніе сотнями тысячъ годоваго доходу, или слава и рукоплесканія согражданъ, или прелестнйшая, возлюбленная женщина, если пользованіе этими благами дозволено, напримръ съ тмъ условіемъ, чтобы носить сапоги съ парою гвоздей или съ острыми кремнями внутри? Всякая слава и счастье исчезнутъ и потонутъ на подошв сапога. Вся жизнь будетъ болть вокругъ этихъ мелкихъ гвоздей. Какъ вс наперсники, я прибгалъ къ философскимъ успокоительнымъ средствамъ, стараясь унять ими досаду и горе моего бднаго друга, но, я долженъ признаться, что мелкіе гвозди мучили паціента точно такъ же, какъ и прежде.

Клэйвъ продолжалъ свою плачевную исповдь во всю дорогу по парку, вплоть до скромнаго домика, который мы тогда занимали въ пимликскомъ квартал. Случилось, что полковникъ и молодая мистриссъ Ньюкомъ навстили насъ въ тотъ же день и застали виновнаго у Лауры въ гостиной, куда они вошли, пріхавъ въ великолпномъ экипаж, въ которомъ мы уже представляли публик мистриссъ Ньюкомъ.

— Онъ не бывалъ здсь нсколько мсяцевъ, да и вы, Рози, вы тоже, полковникъ, а мы — такъ удерживали свое негодованіе, обдали у васъ, прізжали къ вамъ: и сколько разъ! восклицаетъ Лаура.

Полковникъ извинялся множествомъ длъ, Рози — эта свтская дамочка — оправдывалась пропастью визитовъ, которые она принуждена длать, съ-тхъ-поръ какъ стала вызжать. Она зазжала за папашей къ Бэйсу и полковникъ узналъ отъ швейцара, что мистеръ Клэйвъ и мистеръ Пенденнисъ только-что вышли вмст изъ клуба.

— Клэйвъ почти никогда не вызжаетъ со мной, говоритъ Рози:— а папаша — безпрестанно.

— У Рози такой щегольской экипажъ, что мн совстно, говоритъ Клэйвъ.

— Не понимаю васъ, молодыхъ людей, и не вижу, Клэйвъ, отчего бы теб было совстно прокатиться съ женой по бгу, въ ея экипаж, замчаетъ полковникъ.

— По бгу! папаша, вдь, бгъ въ Калькутт! вскрикиваетъ Рози: мы катаемся по парку.

— И въ Барракпор у насъ есть паркъ, моя милая, говоритъ папаша.

— Знаешь ли, Лаура: папаша называетъ своихъ грумовъ saices. Разъ онъ сказалъ мн, что отсылаетъ своего saice’а за нетрезвость, я никакъ не могла понять, о чемъ онъ говоритъ.

— Мистеръ Ньюкомъ! вы должны отправляться съ Рози на бгъ, теперь же, а полковникъ, который не навшалъ меня столько времени, останется со мной и мы побесдуемъ.

Клэйвъ тотчасъ же всталъ и торжественно вышелъ изъ комнаты, ведя Рози подъ ручку, Лаура показала полковнику Ньюкому его прекрасную блую кашмировую шаль, обернутую вокругъ преемника той маленькой особы, которая прежде закутывалась въ нее, а теперь была дюжимъ молодымъ джентльменомъ, чей крикъ явственно слышался изъ верхняго этажа.

— Какъ бы я желалъ, чтобъ вы отправились съ нами, Артуръ, когда мы подемъ на поклонъ къ нашимъ избирателямъ.

— Объ этомъ-то вы и говорили вчера вечеромъ? Вы непремнно этого хотите,

— Да, я твердо ршился.

Ту же минуту, Лаура услышала крикъ ребенка и вышла изъ комнаты, бросивъ прощальный взглядъ на супруга, который, надо сказать, уже разсуждалъ объ этомъ предмет съ мистриссъ Пенденнисъ и вполн согласился съ ея мнніемъ.

Когда полковникъ приступилъ къ этому вопросу, я осмлился сдлать почтительное возраженіе противъ его плана. Мстительность со стороны человка, такого честнаго и благороднаго во всхъ своихъ дйствіяхъ, какъ Томасъ Ньюкомъ, казалась мн недостойною его. Родственникъ его и такъ уже довольно понесъ горя и униженія. Дальнйшее наказаніе Бэрнса, по нашему мннію, слдовало предоставить времени, угрызеніямъ совсти, судь правды и неправды, которому лучше насъ извстны наши побужденія и искушенія къ злымъ дйствіямъ, который собственному своему судилищу предоставляетъ окончательный приговоръ. Но въ раздраженіи лучшій изъ насъ смотритъ на свои побудительныя причины неправильно, какъ неправильно смотритъ на побудительныя причины врага, который раздражаетъ насъ. Какова бы ни была личная месть, мы выдаемъ ее за негодующую добродтель и возмущаемся будто-бы только неправдою. Полковникъ не хотлъ слушать совтовъ умренности, какіе я принесъ ему отъ кроткой христіанской заступницу.— Угрызенія совсти! вскричалъ онъ съ хохотомъ:— этотъ бездльникъ никогда не почувствуетъ ихъ, пока его не свяжутъ и не избичуютъ. Время перемнитъ негодяя! Если его не исправить наказаніемъ, онъ съ каждымъ годомъ будетъ становиться зле и подле.— Я готовъ думать, прибавилъ добродушный старикъ, устремивъ на меня многозначительный взоръ изъ-подъ насупленныхъ бровей:— что и вы, сэръ, испорчены развратнымъ свтомъ и бездушными великосвтскими львами и львицами. Вы хотите жить въ ладу и съ врагомъ, и съ нами, Пенденнисъ. Этого быть не можетъ! Кто не съ нами, тотъ противъ насъ. Я страхъ боюсь, сэръ, что женщины, да, женщины — вы понимаете кто?— сбили васъ съ толку. Прошу васъ, перестанемъ говорить объ этомъ предмет: я не желалъ бы, чтобъ сынъ и старинный другъ моего сына разсорились между собой.

Лицо полковника горло, губы дрожали и глаза его метали озлобленные взгляды, которые мн было больно видть у такого добраго старика, не потому, чтобы гнвъ его и подозрительность оскорбляли меня, но потому, что мн, безпристрастному свидтелю — нтъ, больше: другу Томаса Ньюкома, — въ этой семейной ссор, прискорбно было думать, что великодушное сердце увлекается и что добрый человкъ длаетъ недоброе. Такимъ-образомъ, съ благодарностью, какую обыкновенно получаетъ тотъ, кто вмшивается въ чужія домашнія непріятности, настоящій несчастный заступникъ прекратилъ свое заступничество.

Будьте уврены, что у полковника и Клэйва нашлись другіе совтники, которые не держались миролюбивой стороны. Джорджъ Уаррингтонъ былъ однимъ изъ такихъ, онъ требовалъ войны съ Бэрнсомъ Ньюкомомъ и не допускалъ никакихъ примирительныхъ условій съ такимъ бездльникомъ. Ему отрадно было преслдовать и бичевать его.— Бэрнсъ долженъ быть наказанъ за бдствія его несчастной жены, говорилъ Джорджъ: только адская жестокость Бэрнса, его злость, его себялюбіе погубили ее и вовлекли въ преступленіе.— Мистеръ Уаррингтонъ прізжалъ въ Ньюкомъ и былъ на лекціи, о которой упомянуто въ предъидущей глав. Его поведеніе при этомъ случа было страшно неприлично: онъ громко смялся при трогательныхъ намекахъ достопочтеннаго представителя Ньюкома, издвался надъ возвышеннйшими мстами, напечаталъ на третій день безчеловчную критику въ ‘Ньюкомскомъ Индепендент’, въ которой иронія была такъ тонка, что половина читателей газеты приняла его благородное негодованіе за почтеніе, а насмшки — за похвалу!

Клэйвъ, отецъ его и Фредерикъ Бейгэмъ, ихъ неизмнный адъютантъ, также были въ Ньюком, когда сэръ Бэрнсъ читалъ лекцію. Сначала въ город говорили, что полковникъ прізжалъ для того, чтобъ повидаться съ своей старой няней и пансіонеркой, мистриссъ Масонъ, которой уже не долго оставалось пользоваться его великодушіемъ: она была такъ стара, что едва узнавала своего благодтеля. Только посл сна, или когда обогретъ ее солнце и доброе вино, которое онъ постоянно доставлялъ ей, только тогда могла она узнавать полковника. Отецъ и сынъ перемшивались въ ея ум. Одна лэди, которая часто бывала у нея въ это время, воображала, что старушка бредитъ, разсказывая, какъ у нея былъ недавно ея питомецъ. Тутъ служанка ея объяснила Этели, что дйствительно, не дальше какъ вчера, были здсь Клэйвъ и его отецъ, и сидли на томъ диван, гд теперь сидла она.— Молодой лэди сдлалось дурно и она чуть не упала въ обморокъ, разсказывала служанка и ораторша, мистриссъ Масонъ, полковнику Ньюкому, когда этотъ джентльменъ пріхалъ навстить свою старую няню, вскор по уход Этели.— Въ-самомъ-дл! какъ было ему жаль!— Служанка читала цлыя исторіи о доброт и милостяхъ миссъ Ньюкомъ: какъ постоянно она посщаетъ теперь бдныхъ, какъ она теперь благодтельствуетъ старому, малому и немощному. Ее постигло страшное несчастье въ любви, за нее сватался молодой маркизъ, богатый — пребогатый: богаче самою князя Монконтура, что живетъ тамъ, въ Розбери, но все разстроилось по случаю страшнаго обстоятельства въ дом ея брата.

— Такъ она благотворитъ бднымъ? часто навщаетъ старую няню своего ддушки? Этого требуетъ отъ нея долгъ, возражаетъ полковникъ, не считая, впрочемъ, нужнымъ прибавлять докладчиц, что онъ самъ встртился съ своей племянницей, Этелью, за пять минутъ до входа въ дверь къ мистриссъ Масонъ.

Бдняжечка разговаривала съ лекаремъ, мистеромъ Гаррисомъ, и толковала ему (какъ могла, потому-что всть, которую ей довелось сейчасъ слушать, сильно взволновала ее), толковала о простыняхъ, объ аррорут, о вин и лекарствахъ для своихъ бдныхъ кліентовъ, когда увидла приближавшагося къ ней дядю. Она нершительно сдлала два-три шага къ нему на встрчу, протянула об руки и назвала его по имени, но онъ сурово посмотрлъ ей въ лицо, снялъ шляпу, поклонился и прошелъ мимо. Онъ не заблагоразсудилъ упомянуть о встрч даже своему сыну, Клэйву, но мы можемъ быть уврены, что лекарь Гаррисъ разсказывалъ объ этомъ обстоятельств въ тотъ же самый вечеръ, посл лекціи, въ клуб, гд толпа собравшихся джентльменовъ курила сигары, веселилась по заведенному порядку и разсуждала о чтеніи сэра Бэрнса Ньюкома.

По принятому, въ подобныхъ случаяхъ, обыкновенію, нашъ почтенный представитель былъ принятъ комитетомъ ‘Ньюкомскаго Атенея’, собравшимся въ зал присутствія, и отсюда торжественно введенъ президентомъ и вице-президентомъ въ зало чтенія и возведенъ на каедру, которую окружали, по этому случаю, магнаты этого учрежденія и важнйшіе изъ городскихъ обывателей. Баронетъ пріхалъ изъ дому въ Ньюкомъ съ нкоторымъ великолпіемъ — въ карет, запряженной четверней, въ сопровожденіи милэди, матери его, и миссъ Этели, его прелестной сестры, которая была теперь хозяйкой въ дом. Тутъ же была и дочь его, пятилтняя малютка, она сидла на колняхъ у тетки и спала въ продолженіе большей части лекціи. Разумется, не обошлось безъ замтнаго волненія, при провод этихъ особъ къ назначеннымъ для нихъ мстамъ на платформ, он услись въ кругу другихъ знатныхъ ньюкомскихъ дамъ, къ которымъ он и чтецъ были въ это время особенно благосклонны. Не наступалъ ли роспускъ парламента и не отличались ли обитатели ньюкомскаго парка необыкновенною любезностью въ этотъ интересный періодъ? Но вотъ Бэрнсъ Ньюкомъ выходитъ на каедру, кланяется кругомъ многочисленному собранію, въ знакъ благодарности за шопотъ одобренія или вниманія, проводитъ блоснжнымъ платкомъ по своимъ тонкимъ губамъ и быстро приступаетъ къ чтенію о мистриссъ Гемансъ и о поэзіи сердца. Онъ человкъ коммерческій, какъ мы вс знаемъ, однакожъ сердце его — дома, въ семейномъ кругу, и радости его — въ сердечныхъ привязанностяхъ, присутствіе здсь этого безчисленнаго общества, этихъ знаменитыхъ капиталистовъ, этихъ особъ смышленаго средняго класса, этихъ ньюкомскимъ ремесленниковъ, составляющихъ гордость и опору Англіи, присутствіе этихъ женъ и дтей (тутъ отвшивается прелюбезный поклонъ шляпкамъ направо отъ каедры), доказываетъ, что и у нихъ есть сердце, чтобъ чувствовать, и домъ, чтобъ любить его, что и они понимаютъ любовь женщины, невинность дтей, любовь псни! Затмъ лекторъ нашъ опредляетъ различіе между поэзіей мужчины и поэзіей женщины, значительно усиливая черты въ пользу послдней. Мы доказываемъ, что дйствовать на чувствованія есть истинное призваніе барда, изукрашать домашній очагъ — сладостная обязанность пвца-христіанина. Мы бросаемъ взглядъ на біографію мистриссъ Гемансъ и объясняемъ, гд она родилась, при какихъ обстоятельствахъ она должна была начать, и проч. и проч. Представляетъ ли это точный отчетъ о лекціи сэра Бэрнса Ньюкома? Я на лекціи не былъ и не читалъ отзывовъ объ ней въ газетахъ. Можетъ-статься, я разсказываю то, что припоминаю изъ шуточной лекціи, которую читалъ Уаррингтонъ, предугадывая рчи баронета.

Посл пяти минутъ чтенія, баронетъ, какъ замтили слушатели, вдругъ остановился, пришелъ въ чрезвычайное смущеніе надъ своей рукописью и принужденъ былъ прибгнуть къ пособію стакана воды, прежде чмъ снова приступить къ чтенію, которое долгое время шло вяло, медленно и несвязно. Это смущеніе, вроятно, началось съ той минуты, когда сэръ Бэрнсъ увидлъ передъ собой, въ амфитеатр, Ф. Бейгэма и Уаррингтона, и рядомъ съ этими нахмуренными, презрительными лицами, блдную фигуру Клэйва Ньюкома.

Клэйвъ Ньюкомъ не смотрлъ на Бэрнса. Глаза его были устремлены на лэди, сидвшую не подалеку отъ лектора — на Этель, у которой рука обхватывала шею малютки-племянницы и густые черные локоны упадали на лицо, еще боле блдное, чмъ у Клэйва.

Разумется, она знала, что Клэйвъ тутъ. Она замтила его при самомъ вход въ зало, увидла его въ первую же минуту, можно сказать — не видла ничего, кром Клэйва, хотя глаза ея были закрыты и голова ея то обращалась къ матери, то склонялась надъ золотыми кудрями племянницы. Прошедшее, съ его драгоцнными эпизодами, юность, съ ея надеждами и страстями, звуки и взгляды, вчно отзывающіеся въ сердц и присущіе памяти — вотъ что, безъ сомннія, видлъ и слышалъ бдный Клэйвъ, переносясь мыслью черезъ огромную пучину времени, разлуки и горести, и видя женщину, которую онъ любилъ столько лтъ. Вотъ сидитъ она — и та же, да другая — потерянная для него, какъ бы умершая, удалившаяся отъ него въ иную сферу, какъ бы въ область смерти. Если въ этомъ сердц нтъ ужь боле любви, такъ оно одинъ трупъ, лишь не погребенный. Усыпь его цвтами юности, умой его слезами страсти, обвей въ пелены нжнаго благоговнія, сокрушись сердцемъ, бросься на гробъ, цлуй ея охолодлыя уста и руку! Рука опускается мертвая на холодную грудь. Прекрасныя уста ужь не поалютъ, не улыбнутся. Прикрой ихъ и клади въ землю, сними долой трауръ со шляпы и ступай, добрый другъ, принимайся за свое дло. Ужели думаешь, что теб одному довелось присутствовать при такихъ похоронахъ? Ты найдешь многихъ, которые на другой день улыбаются и сидятъ за работой. Одни вырываются по-временамъ изъ омута свта, приходятъ на могилу, читаютъ надъ нею краткую молитву и произносятъ: Господи, помилуй ее! Иные, съ удаленіемъ ея, отдаютъ ея опустлый домъ — свое сердце — другому, и ея наслдникъ, новый жилецъ, роется во всхъ ящикахъ и углахъ, и шкапахъ квартиры, находитъ ея миніатюрный портретъ и нкоторыя изъ старыхъ, запыленныхъ ея писемъ, и говоритъ:— такъ вотъ лицо, которое ему такъ нравилось? Что жъ тутъ такого? Даже допустивъ, что живописецъ польстилъ, лицо очень обыкновенное, и глаза какъ-будто косоваты. Такъ вотъ письма, которыми вы восхищались? Ну, честное слово, я во всю жизнь не читала ничего пошле. Смотрите, вотъ цлыхъ полстроки стерто. О, надо предполагать, что она въ эту минуту плакала — это ея слезы, пустыя слезы…. Чу! слышите? краснорчіе Бэрнса Ньюкома все еще тамъ журчитъ, будто вода изъ цистерны — а наши мысли, куда он забрели? далеко, далеко отъ лекціи, чуть ли не также далеко, какъ мысли Клэйва. И вотъ фонтанъ перестаетъ плескать, уста, изъ которыхъ истекалъ этотъ студеный и прозрачный потокъ, перестаютъ улыбаться, фигура кланяется и удаляется, затмъ слдуетъ жужжанье, шопотъ, суматоха, столкновенье дамскихъ шляпокъ, колебанье строусовыхъ перьевъ и шелестъ шелковыхъ платьевъ. ‘Благодарю васъ! Просто прелесть, увряю васъ! Вы ршительно увлеклй меня вашимъ чтеніемъ: превосходно! какъ мы вамъ обязаны!’ — вотъ быстрыя фразы, которыя слышались на платформ, между людьми высшаго круга, между-тмъ какъ внизу: ‘Бррр! довольно съ насъ!.. Мэри Джэнъ, закутывай хорошенько шею, чтобъ не простудиться — Да не толкайтесь, пожалуйста, сэръ Гарри… Ступай-ка да приготовь по стакану элю’ и проч.— составляютъ единственные возгласы, которые слышитъ, или, скорй, не слышитъ Клэйвъ Ньюкомъ, стоя у малаго подъзда Атенея, гд ожидаетъ карета сэра Бэрнса, съ зажженными фонарями и съ лакеями въ праздничныхъ ливреяхъ. Одинъ изъ нихъ выступаетъ изъ зданія, неся на рукахъ маленькую двочку и сажаетъ ее въ карету. Потомъ появляются сэръ Бэрнсъ, лэди Лина и Мэръ, потомъ выходитъ Этель и проходя у фонарей, видитъ лицо Клэйва, блдное и грустное, какъ у нея самой.

Завернуть ли намъ къ рзнымъ воротамъ Ньюкомскаго парка, освщаемымъ луной? Пріятно ли идти цлую милю вдоль сраго забора и безконечныхъ палиссадъ изъ елей? Безумецъ, что ты надешься увидть за этой завсой? Безразсудный бглецъ, куда бы хотлъ ты бжать? Можешь ли ты разорвать цпь судьбы и не ждетъ ли тебя бдная, милая Рози Макензи, сидя тамъ, у столба? Ступайте домой, сэръ, не простудитесь.— И такъ, мистеръ Клэйвъ возвращается къ гостиниц Королевскаго Герба, пробирается въ спальню и слышитъ толстый голосъ мистера Ф. Бейгэма, проходя мимо Боскавенскаго зала, гд, по обыкновенію, собирались весельчаки-Британцы.

LXVII.
Ньюкомъ и свобода.

Мы сказали, что лекція баронета разбиралась въ полуночномъ сенат, собравшемся въ гостиниц Королевскаго Герба, гд мистеръ Поттсъ не оказывалъ оратору ни малйшей пощады. Сенатъ Королевскаго Герба былъ въ явной непріязни къ сэру Бэрнсу Ньюкому. Многіе другіе Ньюкомцы отличались свирпостью нрава и были склонны къ возстанію противъ представителя своего мстечка. Эти патріоты, собравшись вокругъ веселаго стола, и за стаканомъ вина давъ волю своимъ чувствованіямъ, часто спрашивали другъ друга, гд найдти человка, который бы избавилъ Ньюкомъ отъ диктатора? Благородныя сердца томились подъ угнетеніемъ, патріотическія очи косились, когда Бэрнсъ Ньюкомъ проходилъ мимо, Томъ Поттсъ, въ шляпномъ магазин Броуна, гд длались шляпы для слугъ сэра Бэрнса Ньюкома, съ тонкой ироніей предложилъ взять одну изъ пуховыхъ шляпъ, обшитую золотымъ галуномъ, съ кокардой и шнурами, выставить ее на торговой площади и велть всмъ Ньюкомцамъ преклоняться передъ нею, какъ передъ шапкой Геслера.— Какъ ты думаешь, Поттсъ, возразилъ Ф. Бейгэмъ,— который, какъ само собой разумется, былъ принятъ въ клуб Королевскаго Герба и украшалъ это собраніе своимъ присутствіемъ и краснорчіемъ:— какъ ты думаешь — полковникъ годится въ Вильгельмы Толли для этого Геслера?— Предложеніе встрчено единодушнымъ одобреніемъ, съ жаромъ принято Чарлсомъ Теннеромъ, эсквайромъ, адвокатомъ, который не находилъ ничего достойнаго порицанія въ поведеніи полковника или въ проискахъ любаго джентльмена, для привлеченія на свою сторону избирателей, въ Ньюкол или Инд.

Точь-въ-точь, какъ въ драмахъ и на картинахъ, имющихъ сюжетомъ Вильгельма Телля, три джентльмена составляютъ заговоръ, при лун, взывая къ свобод и ршаясь избрать Телля своимъ главнымъ поборникомъ, точь-въ-точь какъ Вальтеръ Фюрстъ, Арнольдъ Мельхталь и Вернеръ Штауффахеръ,— Томъ Поттсъ, Ф. Бейгэмъ и Чарлсъ Тккеръ, эсквайръ, составили заговоръ за стаканомъ пуншу и ршились просить Томаса Ньюкомъ быть освободителемъ родины. Депутація изъ ньюкомскихъ избирателей, то-есть эти же самые джентльмены, на слдующее же утро явились въ квартиру полковника и представили ему критическое положеніе мстечка: тиранство Бэрнса Ньюкома, подъ которымъ оно стонало, и нетерпливое желаніе всхъ благородныхъ людей освободиться отъ похитителя власти. Томасъ Ньюкомъ принялъ депутацію съ большою вжливостью и торжественностью, скрестилъ ноги, сложилъ руки, закурилъ трубку и слушалъ съ глубочайшимъ вниманіемъ, когда то Поттсъ, то Теккеръ излагали ему свой планъ, причемъ Ф. Бейгэмъ по временамъ сопровождалъ ихъ рчи громогласнымъ: ‘слушайте, слушайте!’ и самымъ любезнымъ образомъ пояснялъ полковнику сомнительныя фразы.

Что бы ни говорили наши заговорщики противъ бднаго Бэрнса, полковникъ Ньюкомъ готовъ былъ врить всему. Онъ положилъ въ своемъ ум, что этотъ злодй долженъ быть обличенъ и наказанъ. Лукавые намеки адвоката, готоваго взводить на Бэрнса всякія обвиненія, какія только можно было произнести, не выходя изъ предловъ вроятія, казались Томасу Ньюкому не довольно сильными.— ‘Тонкій проныра, непомрно заботящійся о собственныхъ своихъ пользахъ — извстный запальчивымъ характеромъ, корыстолюбіемъ’ — нтъ, мало, прибавьте, сэръ: и плутовствомъ, прибавьте: вроломствомъ и хищничествомъ, прибавьте: жестокостью и скряжничествомъ, кричитъ полковникъ: положивъ руку на сердце, я утверждаю, что этотъ несчастный молодой человкъ виновенъ въ каждомъ изъ этихъ пороковъ и преступленій.

Мистеръ Бейгэмъ замчаетъ мистеру Поттсу, что нашъ другъ, полковникъ, всякой разъ, какъ онъ высказываетъ свое мнніе, старается отстранить его отъ всякого недоразумнія.

— Да, Бейгэмъ, прежде чмъ высказать это мнніе, я принялъ вс мры, чтобъ удостовриться въ непреложности его! восклицаетъ патронъ Ф. Бейгэма: пока у меня оставалась капля сомннія на счетъ этого молодаго человка, я щадилъ преступника, какъ долженъ длать всякой, уважающій наши достославныя учрежденія, и молчалъ, сэръ.

— По-крайней-мр, замчаетъ мистеръ Тккеръ: теперь мы имемъ довольно доказательствъ тому, что сэръ Бэрнсъ Ньюкомъ Ньюкомскій, баронетъ, едва ли способенъ и достоинъ быть въ парламент представителемъ этого важнаго мстечка.

— Быть Ньюкомскимъ представителемъ въ парламент! Для англійской нижней палаты, этого благороднаго установленія, было бы позоромъ, еслибъ въ немъ засдалъ Бэрнсъ Ньюкомъ,— человкъ, слову котораго вы не можете врить, человкъ, запятнанный всевозможными пороками и преступленіями въ домашнемъ и гражданскомъ быту. Какое иметъ онъ право засдать въ собраніи законодателей отечества, сэръ? кричитъ полковникъ, размахивая руками, какъ-будто говоритъ рчь въ палат депутатовъ.

— Вы стоите за неприкосновенность нижней палаты? спрашиваетъ адвокатъ.

— Разумется, сэръ, разумется.

— И, надюсь, требуете распространенія ея привиллегій, полковникъ Ньюкомъ? продолжаетъ мистеръ Тккеръ.

— Каждый, умющій читать и писать, долженъ имть право голоса, вотъ мое мнніе, сэръ! кричитъ полковникъ.

— Да онъ либералъ отъ головы до пятокъ! говоритъ Поттсъ Тккеру.

— Отъ головы до пятокъ! вторилъ Тккеръ Поттсу: полковникъ какъ-разъ по насъ, Поттсъ.

— Намъ нуженъ такой человкъ, Тккеръ, ‘Индепендентъ’ цлые годы вопіялъ и звалъ такого человка. Въ качеств втораго представителя этого важнаго города, намъ необходимо имть именно либерала, а не виляющаго междоумка — министеріалиста, каковъ сэръ Бэрнсъ. Стараго мистера Бнса мы не тронемъ. Мсто его обезпечено, онъ хорошій длецъ, намъ нельзя задвать его, это говорю я, которому хорошо извстенъ образъ мыслей здшнихъ обывателей.

— Да еще какъ хорошо Поттсъ! Лучше, чмъ кому-либо въ Ньюком! восклицаетъ мистеръ Тккеръ.

— Но такой отличный человкъ, какъ полковникъ, такой истый либералъ, какъ полковникъ,— человкъ, который иметъ въ виду распространеніе права представительства…

— Такъ точно, джентльмены.

— И общихъ великихъ началъ — такой человкъ непремнно будетъ имть перевсъ противъ сэра Бэрнса Ньюкома, при наступающихъ выборахъ. Такъ, наконецъ, нашли мы такого человка! настоящаго друга народа! Если существуетъ другъ народа, такъ это именно тотъ человкъ, котораго я знаю, перебиваетъ Ф. Бейгэмъ.

— Человкъ богатый, съ званіемъ и опытностью, человкъ, который сражался за родину, человкъ, любимый здсь такъ, какъ вы любимы, полковникъ, ваши добрыя качества извстны всякому, сэръ, вы не стыдитесь вашего происхожденія, и нтъ ни одного Ньюкомца, стараго или малаго, который бы не зналъ, сколько благодяній оказали вы своей старой нян, мистриссъ — какъ, бишь, ее зовутъ….

— Мистриссъ Масонъ, подсказываетъ Ф. Бейгэмъ.

— Мистриссъ Масонъ. Если такой человкъ, какъ вы, согласится включить свое имя въ списокъ кандидатовъ къ наступающимъ выборамъ, то каждый истинный либералъ Ньюкома постарается поддержать васъ и раздавить олигарха, который здитъ верхомъ на вольностяхъ этого мстечка!

— Кой-что въ этомъ род, признаюсь вамъ, джентльмены, мелькало и у меня въ голов, замтилъ Томасъ Ньюкомъ: видя, что человкъ, наносящій позоръ моему имени и племени, представляетъ наше мстечко въ парламент, я думалъ, что, для пользы города и фамиліи необходимо было бы, чтобъ представитель Ньюкома былъ, по-крайней-мр, честный и благородный человкъ. Я старый солдатъ, провелъ весь вкъ въ Индіи, и мало знаю дла родины (крики: вы знаете, вы знаете). Я желалъ, чтобъ сынъ мой, мистеръ Клэйвъ Ньюкомъ, признанъ былъ способнымъ оспорить это мстечко у недостойнаго своего кузена, и засдать въ парламент, въ качеств вашего представителя. Богатство, которымъ надлило меня счастье, естественно, перейдетъ къ нему, и, вроятно, въ непродолжительномъ времени, такъ какъ мн, джентльмены, ужь около семидесяти лтъ.

Джентльмены изумляются при этомъ открытіи.

— Но, продолжалъ полковникъ: мой сынъ, Клэйвъ, какъ извстно другу моему, Бейгэму,— къ крайнему моему сожалнію и прискорбію, въ которыхъ напрасно сталъ бы я сознаваться вамъ, ршительно объявилъ, что онъ ни малйше не интересуется политическими длами и не желаетъ никакихъ общественныхъ отличій — предпочитаетъ слдовать своему призванію — да и то, кажется мн, не вполн занимаетъ его — и отказывается отъ сдланнаго ему мною предложенія — вступить въ соперничество съ сэромъ Бэрнсомъ Ньюкомомъ. По моему мннію, людямъ, занимающимъ извстное положеніе въ обществ, прилично искать подобнаго мста, и хотя, нсколько лтъ назадъ, я не хотлъ и помышлять объ общественной служб, предполагая кончить дни мои въ поко, въ званіи отставнаго драгунскаго офицера, однако же, съ-тхъ-поръ, какъ небу угодно было значительно умножить мои денежныя средства, поставить меня на чреду управляющаго директора важной банковой компаніи и облечь меня тяжкою общественною отвтственностью, я и братъ мой, директоры, разсудили, что одинъ изъ насъ долженъ, если возможно, засдать въ парламент, а я не такой человкъ, чтобъ сталъ уклоняться отъ этой или какой бы то ни было обязанности.

— Полковникъ, угодно ли вамъ присутствовать въ собраніи избирателей, которое мы намрены созвать, и согласны ли вы сказать имъ то же самое и такъ же хорошо? вскричалъ мистеръ Поттсъ: прикажете ли напечатать въ моей газет извщеніе, что вы намрены искать званія представителя?

— Совершенно намренъ, любезнйшій сэръ.

На этомъ кончилась торжественно-низкая лесть.

Кром критической статьи мистера Уаррингтона о лекціи баронета, въ первыхъ столбцахъ слдующаго нумера Поттсова Индепендеита явились нкоторыя замтки, весьма задорнаго и бранчиваго свойства, насчетъ представителя Ньюкома. Этотъ джентльменъ высказалъ такое дарованіе въ искусств чтенія, говорилъ Индепендентъ, что жаль, если онъ не броситъ политики и не займется тми предметами, къ которымъ онъ, по убжденію всего Ньюкома, наиболе способенъ, именно — поэзіей и семейными привязанностями. Краснорчіе нашего даровитаго представителя, въ послдній вечеръ, было такъ трогательно, что извлекло слезы изъ глазъ многихъ нашихъ прекрасныхъ дамъ. Мы слыхали, но до-сихъ-поръ не врили, что сэръ Бэрнсъ обладаетъ такимъ геніемъ въ искусств заставлять женщинъ плакать. На послдней недл, мы слышали чтеніе талантливой миссъ Ноксъ, изъ Слоукома, о Мильтон, но какъ краснорчіе сэра Бэрнса Ньюкома Ньюкомскаго далеко оставляетъ за собой краснорчіе даже этой знаменитой актрисы! Вчера вечеромъ, въ зал, безпрерывно предлагались пари, что сэръ Бэрнсъ поразить любую женщину. Напрасно говорить, что эти пари не принимались никмъ: такъ умютъ наши сограждане цнить характеръ нашего отличнаго, нашего удивительнаго представителя! Пусть баронетъ примнится къ своимъ лекціямъ, и пусть Ньюкомъ освободитъ его отъ общественныхъ занятій. Онъ не для нихъ рожденъ, онъ слишкомъ сентименталенъ для насъ, Ньюкомцамъ нуженъ человкъ здраво-практическій, ньюкомскіе либералы желаютъ имть настоящаго представителя своихъ мнній. Когда мы избирали сэра Бэрнса, онъ говорилъ довольно либерально, и думали, что онъ намъ годится, но, какъ видите, баронетъ оказался поэтомъ! Намъ слдовало быть осторожне и не врить ему тогда на-слово. Такъ изберемъ же человка съ твердымъ, прямымъ характеромъ, человка если не съ даромъ слова, такъ съ умомъ практическимъ, если не оратора, такъ по-крайней-мр такого, на слово котораго можно положиться, а мы не можемъ положиться на слова сэра Бэрнса Ньюкома, мы испытали его и не можемъ съ нимъ примириться. Въ прошлый вечеръ, когда дамы плакали, мы не могли удержаться отъ смха. Полагаемъ, что мы умемъ держать себя, какъ слдуетъ джентльменамъ. Полагаемъ, что мы не нарушили гармоніи вечера, но сэръ Бэрнсъ Ньюкомъ, разглагольствующій о дтяхъ и добродтели, о сердечныхъ привязанностяхъ и поэзіи — это, какъ хотите, изъ рукъ вонъ.

Индепендентъ, врный своему названію, и всегда руководимый правилами чести, готовъ былъ, какъ извстно тысячамъ нашихъ читателей, предложитъ сэру Бэрнсу Ньюкому, баронету, благородное испытаніе. Когда онъ, по смерти отца, изъявилъ желаніе быть представителемъ нашего мстечка, мы поврили его общаніямъ — имть въ виду расширеніе парламентскихъ правъ и заботиться о реформахъ, и постояли за него. А теперь, есть ли во всемъ Ньюком хоть одинъ человкъ, кром, можетъ, нашего болтуна, стариннаго современника: Часоваго, который бы сколько-нибудь врилъ сэру Б. Н.? Мы говоримъ: нтъ, и доводимъ до свднія читателей Индепендента и избирателей этого мстечка, что, въ случа роспуска парламента, одинъ добрый человкъ, одинъ честный человкъ, мужъ опыта, не зловредный радикалъ, или какой-нибудь пустозвонный болтунъ-ораторъ — друзья мистера Гикки понимаютъ, кого мы разумемъ — а человкъ съ либеральными правилами, съ честью нажитымъ богатствомъ, съ почтеннымъ именемъ и званіемъ, намренъ предложить ньюкомскимъ избирателямъ вопросъ: довольны они или недовольны ныншнимъ своимъ, недостойнымъ представителемъ? Индепендеитъ разъ навсегда скажетъ, мы знаемъ хорошихъ людей изъ вашей фамиліи, мы знаемъ изъ этой фамиліи такихъ людей, которые бы сдлали честь любому имени, но вамъ, сэръ Бэрнсъ Ньюкомъ Ньюкомскій, баронетъ, мы вамъ больше не довряемъ.

Въ дл искательства у избирателей, которое было поводомъ къ моему неудачному вмшательству и причиной послдовавшаго охлажденія ко мн со стороны добраго полковника, Клэйвъ Ньюкомъ обнаружилъ, что отцовскій планъ ему не по душ, онъ только страдательно покорился ему, какъ это часто съ нимъ случалось, и, взявшись за дло съ неохотой, получилъ, какъ и слдовало ожидать, мало благодарности за свою покорность. Томасъ Ньюкомъ былъ огорченъ притворствомъ сына, и миленькой Рози, весьма естественно, очень не нравилось его уклоненіе. Клэйвъ попалъ въ поздъ отца безмолвнымъ, неохотнымъ партизаномъ, и Томасъ Ньюкомъ, въ продолженіе всего пути, могъ вдоволь наглядться на мрачное лицо Клэйва, покрутить свои сдые усы, поразжечь свой гнвъ и попенять на судьбу. Жизнь его была жертвою для этого мальчишки! Какихъ не придумывалъ онъ для него плановъ, и съ какимъ высокомріемъ встрчалъ Клэйвъ вс его предположенія! Полковникъ не видлъ зла, которому онъ самъ былъ виновникомъ. Не сдлалъ ли онъ для счастья сына все, что во власти человка? И много ли найдется въ Англіи молодыхъ людей съ такими преимуществами, какъ этотъ недовольный, избалованный мальчикъ? Разумется, чмъ больше старался Клэйвъ удаляться отъ споровъ, тмъ сильне возбуждалъ ихъ отецъ. Клэйвъ бжалъ отъ всякихъ комитетовъ и происковъ у избирателей, и бродилъ по ньюкомскимъ фабрикамъ, между-тмъ какъ отецъ, съ гнвомъ и горечью въ сердц, оставался, какъ онъ говорилъ, на посту чести, въ твердомъ намреніи побороть врага и отстоять свое дло противъ Бэрнса Ньюкома.— Если Парисъ не хочетъ сражаться, сэръ, замчалъ полковникъ, слдя за сыномъ быстрымъ взглядомъ: такъ Пріамъ будетъ сражаться.— Добрый старикъ-Пріамъ совершенно врилъ въ правоту своего дла и былъ убжденъ, что долгъ и честь призываютъ его къ оружію. Такимъ-образомъ между Томасомъ Ньюкомонъ и Клэйвомъ, сыномъ его, была разладица. Признаюсь вамъ, съ прискорбіемъ и досадой записываю въ лтопись, что добрый старикъ ошибался, что тутъ былъ одинъ злотворецъ, и этотъ Аттикусъ былъ — онъ самъ.

Аттикусъ, да будетъ намъ позволено напомнить читателю, воображалъ, что онъ руководствуется самыми благими побужденіями. Томасъ Ньюкомъ, индйскій банкиръ, находился въ войн съ Бэрнсомъ, англійскимъ банкиромъ. Непріязненныя дйствія началъ послдній, внезапнымъ и низкимъ предательствомъ. Вражда разжигалась семейными непріятностями, но объявленіе войны полковникъ основывалъ на коммерческой ссор. Первый поводъ къ этой войн поданъ былъ малодушнымъ поступкомъ Бэрнса, и дядя его принялъ твердое намреніе, не положить оружія до конца. Такого же мннія, какъ я уже говорилъ, былъ и Джорджъ Уаррингтонъ, который, въ послдовавшей борьб между сэромъ Бэрнсомъ и его дядей, игралъ роль горячаго и дятельнаго приверженца послдняго. Родство! разсуждалъ Джорджъ: да что видлъ старый Томъ Ньюкомъ отъ своего родственника, кром низости и предательства? Бэрнсу стоило замолвить слово, и молодой человкъ могъ бы быть счастливъ, но онъ этого не сдлалъ и покусился разорить полковника и подорвать его бойко. Я требую войны и непремнно хочу видть старика въ парламент. Онъ такъ же мало смыслитъ въ политик, какъ я въ польк, но въ этомъ собраніи есть пятьсотъ лжемудрецовъ, которые знаютъ не больше его, а честный человкъ, занявъ въ парламент мсто презрннаго бездльника, по-крайней-мр произведетъ перемну къ лучшему.

Смемъ сказать, что Томасъ Ньюкомъ, эсквайръ, никакъ не сталъ бы искать этого мста, если бъ самъ онъ цнилъ свои политическія знанія такъ же, какъ Джорджъ: нтъ, онъ считалъ себя свдущимъ не хуже другого. Онъ обыкновенно говорилъ съ величайшею самоувренностью о нашихъ учрежденіяхъ, составляющихъ предметъ гордости и зависти всего свта, хотя столько же изумлялъ насъ своими вольнодумными реформами, которыя онъ нетерпливо желалъ произвести, сколько и страннйшими устарлыми торійскими мнніями, которыя онъ защищалъ въ другихъ случаяхъ. Онъ хотлъ, чтобъ каждый имлъ право голоса, чтобы каждый бдный работникъ работалъ не долго и получалъ высокую плату, чтобы каждый бдный викарій пользовался двойнымъ или тройнымъ содержаніемъ противъ ныншняго, чтобы епископы были лишены жалованья и исключены изъ палаты лордовъ. Но вмст съ тмъ, онъ былъ жаркимъ поклонникомъ этого политическаго собранія и защитникомъ коронныхъ правъ. Онъ желалъ сложить съ бдныхъ налоги, но какъ правительству необходимы деньги, то онъ требовалъ, чтобъ налоги платили одни богатые. Вс эти мннія онъ высказывалъ съ величайшею важностью и убдительностью, передъ многочисленнымъ собраніемъ избирателей и другихъ лицъ, въ ньюкомской городской дум, посреди громкихъ аплодисментовъ не-избирателей, и къ крайнему изумленію и недоумнію редактора Индепендента, мистера Поттса, который въ своей газет представлялъ полковника здравомыслящимъ реформистомъ. Разумется, Часовой выдавалъ его за самого опаснаго радикала, сипойскаго республиканца, и тому подобное, къ досад и негодованію полковника Ньюкома. Онъ — республиканецъ? Да одно ужь имя республиканца ему ненавистно! Онъ неоднократно проливалъ кровь за свою королеву, и теперь готовъ умереть за нее. Онъ — врагъ нашей возлюбленной церкви? Онъ уважаетъ и почитаетъ ее столько же, сколько и гнушается суевріемъ Рима (ропотъ Ирландцевъ въ толп). Онъ — врагъ палаты лордовъ? Онъ всегда считалъ ее оплотомъ государственнаго устройства и достодолжной наградой нашимъ знаменитйшимъ, морскимъ, армейскимъ и… и… гражданскимъ героямъ (насмшливое восклицаніе). Онъ съ презрніемъ отвергалъ гнусныя нападки журнала, вооружавшагося противъ него, и, положивъ руку на сердце, спрашивалъ, можно ли было его, джентльмена, офицера службы ея величества, укорять въ преступномъ желаніи — подорвать ея верховную власть и оскорбить достоинство ея короны?

Посл этого втораго спича въ городской дум, значительная партія въ Ньюком утверждала, что ддушка Томъ (какъ называлъ его простой народъ), истый тори, тогда какъ другая, равная числомъ, признавала его за радикала. Мистеръ Поттсъ пытался согласить его мннія — въ чемъ, какъ надо полагать, даровитый редакторъ Индепендента долженъ былъ встртить не малыя трудности.— Онъ ничего не понимаетъ въ этомъ дл, говорилъ бдный Клэйвъ, вздыхая: вся его политика состоитъ въ чувств и доброт, онъ хочетъ, чтобъ бдный работникъ получалъ двойную плату, а не сообразитъ, что хозяинъ разорится: ты слышалъ, Пенъ, какъ онъ толковалъ въ этомъ смысл у себя, за столомъ, но когда онъ выходитъ, вооруженный отъ головы до ногъ, и начинаетъ воевать съ втряными мельницами въ публик, то не согласишься ли ты, что мн, какъ сыну Донъ Кихота, желательно бы было, чтобъ нашъ добрый, любезнйшій старичекъ-джентльменъ сидлъ лучше дома?

Такимъ-образомъ, нашъ лнтяй принималъ лишь слабое участіе въ честолюбивыхъ замыслахъ полковника, упрямо убгая отъ всякихъ митинговъ, комитетовъ и клубовъ, гд собирались приверженцы его отца.

LXVIII.
Письмо и примиреніе.

Миссъ Этель Ньюкомъ къ мистриссъ Пенденнисъ.

Милйшая Лаура.— Я не писала къ вамъ нсколько недль. Много было пустаго, о чемъ не стоитъ писать, иного грустнаго, о чемъ писать не хочется, о многомъ буду писать, стоитъ только начать, хотя чувствую, что лучше было бы молчать: что добраго обращаться къ прошедшему? Къ чему тревожить и васъ и себя горькими воспоминаніями? Не приноситъ ли каждый день новую обязанность, новый уронъ, и не довольно ли этого, чтобъ занять человка? Сколько страху должна была надлать вамъ моя крестница! Благодарю Бога, что она поправилась и возвращена вамъ. Вы и вашъ мужъ, сколько я знаю, не считаете это существеннымъ, а я такъ считаю и радуюсь, что ее возили передъ болзнью въ церковь.

Продолжаетъ ли мистеръ Пенденнисъ набирать голоса? Я стараюсь избгать одного, но это сбудется. Вы знаете, кто здсь соперничаетъ ему. Мой бдный дядюшка встртилъ очень значительный успхъ въ низшихъ классахъ. Онъ говоритъ имъ противорчащіе одинъ другому спичи, надъ которыми мой братъ и друзья его смются, хотя народъ имъ рукоплещетъ. Я видла его вчера, на балкон гостиницы Королевскаго Герба: онъ произносилъ рчь къ толп, которая неистово кричала внизу. Я встртила его за цолчаса до того. Онъ даже не остановился и не подалъ руки прежней своей Этели. Я дала бы ему, не знаю что, за одинъ поцлуй, за одно ласковое слово, но онъ прошелъ мимо и не хотлъ отвчать мн. Онъ считаетъ меня тмъ, чмъ считаютъ меня люди, чмъ я была: суетною и бездушною. Но, по-крайней-мр, милая Лаура, вы знаете, что я всегда любила его душевно, и люблю теперь, хоть онъ теперь нашъ врагъ, хоть онъ взводитъ на Бэрнса безчеловчнйшія обвиненія, хоть онъ говоритъ, что Бэрнсъ Ньюкомъ, сынъ моего отца, мой братъ, Лаура, — не честный человкъ. Правда, суровъ, себялюбивъ, суетенъ мой бдный братъ, и я прошу Бога объ исправленіи его, но чтобъ онъ былъ безчестенъ, но чтобъ злословилъ о немъ человкъ, котораго любишь больше всего на свт — это ужь слишкомъ тяжкое испытаніе! Молю Бога, чтобъ это испытаніе смирило гордое сердце.

Я видла и кузена, разъ на лекціи, которую читалъ бдный Бэрнсъ, пришедшій въ такое смущеніе при вид Клэйва, потомъ, въ другой разъ у доброй старушки, мистриссъ Масонъ, которую я постоянно посщала ради моего дядюшки. Бдная старушка, чуть не выжившая изъ памяти, взяла насъ за об руки, спрашивала, когда наша свадьба, и смялась, бдняжка! Я кричала ей, что у мистера Клэйва есть жена: миленькая, молоденькая жена, сказала я. Онъ страшно захохоталъ и отошелъ къ окну. Онъ ужасно боллъ съ виду, блденъ и постарлъ.

Я много распрашивала его о жен, которая, помнится мн, была такая хорошенькая, миленькая двочка, когда я встрчала ее у моей тетушки Гобсонъ, съ матерью, женщиной не совсмъ пріятной, какъ мн казалось. Онъ отвчалъ мн односложными словами, по временамъ, какъ-будто хотлъ заговорить и вдругъ замолкалъ. Мн и грустно, и радостно, что я его видла. Я выразила ему, правда, не совсмъ прямо, желаніе, чтобъ несогласіе между Бэрнсомъ и дядюшкой не потушило расположенія его къ мамаш и ко мн, которыя всегда любили его. Когда я сказала — любили, онъ опять горько засмялся, и повторилъ тотъ же смхъ, когда я примолвила:— надюсь, что жена его здорова. Вы никогда не говорите мн о мистриссъ Ньюкомъ, и я боюсь, что мой кузенъ несчастливъ съ нею, а между-тмъ этотъ бракъ — дло моего дядюшки: второй изъ несчастныхъ браковъ въ нашей фамиліи. Я радуюсь, что остановилась во время, прежде чмъ совершила преступленіе, я употребляю вс усилія, чтобъ исправить свой нравъ, свои недостатки, происходившіе отъ неопытности, и стараюсь быть матерью дтямъ моего бднаго брата. Но Бэрнсъ никакъ не можетъ мн простить отказъ лорду Фэринтошу. Онъ все еще суетенъ и привязанъ къ свту, Лаура. Мы не должны быть слишкомъ взыскательны съ людьми его характера, которые, можетъ-статься, не могутъ постичь инаго міра. Я помню: въ старые дни, когда мы путешествовали по Рейну, въ счастливйшіе дни моей жизни, я любила слушать, какъ Клэйвъ и другъ его, мистеръ Ридлей, разсуждали объ искусств и природ, сначала я ихъ не понимала, но стала понимать, когда кузенъ научилъ меня. Съ-тхъ-поръ я смотрю на картины, на ландшафты, на цвты совсмъ другими глазами, какъ на прекрасныя тайны, о которыхъ прежде не имла ни малйшаго понятія. Тайна всхъ тайнъ, тайна иной жизни и лучшій міръ за предлами нашими,— все это не можетъ ли оставаться для многихъ неоткровеннымъ? Я молюсь за всхъ за нихъ, любезнйшая Лаура, за близкихъ и милыхъ моему сердцу, молюсь, чтобъ истина озарила ихъ мракъ и великая милость небесная сохранила бы ихъ среди треволненій и опасностей окружающей ихъ ночи.

Мой племянникъ въ Сандгрст ведетъ себя очень хорошо, и Эгбертъ думаетъ вступить въ духовное званіе, что меня крайне радуетъ, онъ учился очень посредственно въ коллегіум. Не таковъ Альфредъ, но гвардія — опасная школа для молодаго человка, я общала заплатить за него долги и онъ намренъ перейдти въ армію. Мамаша детъ къ намъ на Рождество, вмст съ Алисой, моя сестра, сказать безъ хвастовства, очень хороша, и я радуюсь, что она выходитъ за мужъ за молодаго мистера Ммфорда, который иметъ порядочное состояніе и привязанъ къ ней съ-тхъ-поръ, когда еще былъ въ рогбійской школ.

Маленькій Бэрнсъ славно учится по-латин, и мистеръ Уайтстокъ, человкъ отличный и незамнимый въ этомъ мст, гд столько католиковъ и диссидентовъ, отзывается о немъ съ самой выгодной стороны. Маленькая Клара такъ похожа на свою несчастную мать и въ манерахъ и въ характер, что мн иногда непріятно смотрть на нее, а братъ мой не рдко отскакиваетъ прочь и отворачиваетъ голову, какъ-будто что его ужалило. Я слышала самыя плачевныя всти о лорд и лэди Гайгетъ. О, дражайшій другъ и сестра!— кром тебя, по моему мннію, едва ли есть кто счастливе на этомъ свт: надюсь, что ты и впередъ будешь счастлива — ты, которая сообщаешь свою доброту и кротость всмъ, кто къ теб приближается,— ты, которая дозволяешь и мн находить по временамъ успокоеніе въ твоемъ сладостномъ, невозмутимомъ блаженств. Ты, оазисъ въ пустын, Лаура!— и птицы поютъ тамъ, и ключъ бжитъ, мы приходимъ на минуту отдохнуть близъ тебя, и на утро снова начинаются для насъ странствованія, и трудъ, и треволненія, и пустыня. Прощай, ключъ! Шепни поцлуй моимъ милымъ малюткамъ за любящую ихъ

тетушку Этель.’

Одинъ изъ его друзей, какой-то мистеръ Уаррингтонъ нсколько разъ говорилъ противъ насъ, съ замчательнымъ искусствомъ, въ чемъ сознается и самъ Бэрнсъ. Знаешь ли ты мистера У. Онъ написалъ страшную статью въ Индепендент, на счетъ послдней несчастной лекціи, которая дйствительно была черезъ-чуръ сентиментально-плаксива и не отличалась новизною мыслей: критика была убійственно-комическая. Я не могла удержаться отъ хохота, вспоминая нкоторыя мста этой критики, когда Бэрнсъ упомянулъ объ ней: и какъ разсердился братъ! Въ Ньюком выставили страшную каррикатуру Бэрнса: братъ говоритъ, что онъ это сдлалъ, но мн не врится. Впрочемъ, онъ былъ мастеръ на каррикатуры, и я рада, если у него хватаетъ духа на это. Еще разъ, прощай.— Э. Н.

— Бэрнсъ говоритъ, что онъ это сдлалъ! вскрикиваетъ мистеръ Пенденнисъ, положивъ письмо на столъ:— Бэрнсу Ньюкому изображать себя въ каррикатур: что ты, моя милая!

— Онъ часто значитъ — Клэйвъ — кажется мн, отвчаетъ мистриссъ Пенденнисъ, скороговоркой.

— Ба! онъ — значитъ Клэйвъ, Лаура? Вотъ что!

— Да — а вы значитъ простачокъ, мистеръ Пенденнисъ! возражаетъ дерзкая лэди.

Должно быть около того времени, когда писано это письмо, между Клэйвомъ и его отцемъ произошелъ критическій разговоръ, о которомъ молодой человкъ сообщилъ мн только впослдствіи, какъ случилось и со многими другими частями этой біографіи, о чемъ мы уже не разъ докладывали читателю.

Однажды вечеромъ, полковникъ, воротясь домой посл визитовъ къ избирателямъ, не вполн довольный самъ собой и непомрно раздосадованный (гораздо больше, чмъ сознавался) безстыдствомъ нкоторыхъ грубіяновъ въ публичныхъ собраніяхъ, которые перебивали его умные спичи глупыми выходками и неумстными насмшками,— сидлъ у камина, съ трубкой въ рукахъ, а Ф. Бейгэмъ (собесдничество котораго нсколько надоло его патрону) оставался внизу, въ Боскавенскихъ залахъ, находя больше удовольствія съ веселыми Британцами. Полковникъ, по длу кандидата, явился въ клубъ, но этотъ древній римскій воинъ перепугалъ простодушныхъ Британцевъ: его манеры были для нихъ слишкомъ страшны, не лучшій эфектъ произвело и появленіе Клэйва, который введенъ былъ мистеромъ Поттсомъ. Оба джентельмена, полные въ это время заботъ и досады, подйствовали на Британцевъ словно мокрыя простыни, тогда какъ Ф. Бейгэмъ согрвалъ ихъ и развлекалъ, дружески раздлялъ съ ними трапезу и благосклонно распивалъ съ ними вино. И такъ полковникъ сидлъ одинъ у потухающаго камина, за стаканомъ холоднаго глинтвейну, съ трубкою въ зубахъ, слушая ревущій въ далек хоръ Британцевъ.

Можетъ-статься, онъ разсуждалъ, что огонь въ камин потухаетъ, что въ стакан остаются одни подонки, что табакъ въ трубк весь превратился ужъ въ прахъ и пепелъ,— какъ вдругъ, съ подсвчникомъ въ рук, входитъ въ комнату Клэйвъ.

Когда они взглянули другъ на друга, лицо ихъ было такъ грустно, уныло и блдно, что молодой человкъ въ испуг отскочилъ назадъ, а старикъ, съ нжностью прежнихъ лтъ, вскричалъ:— Господи, помилуй! Другъ мой, да ты нездоровъ! Поди, погрйся… ба! и огонь погасъ! Не хочешь ли чего, Клэйвъ?

Ужь нсколько мсяцевъ они не говорили другъ другу ласковаго слова. Нжный голосъ старика поразилъ Клэйва и онъ внезапно залился слезами. Слезы градомъ полились на дрожащую, смуглую руку старика-отца, когда Клэйвъ наклонился и поцловалъ ее.

— И вы не здоровы, батюшка, говоритъ Клэйвъ.

— Я нездоровъ? Нтъ, восклицаетъ отецъ, удерживая обими руками руку сына на карниз камина: — такой изломанный старикъ, какъ я, иметъ право казаться нездоровымъ, но ты, сынокъ, отчего ты такъ блденъ?

— Я видлъ призракъ, батюшка, отвчалъ Клэйвъ.

Томасъ испугался и посмотрлъ на сына пытливымъ взглядомъ, какъ бы желая узнать, не бредитъ ли онъ.

— Призракъ моей юности, батюшка, призракъ моего счастія и лучшихъ дней моей жизни, простоналъ молодой человкъ:— я видлъ сегодня Этель. Я пришелъ навстить Сарру Масонъ и засталъ ее тамъ.

— И я ее видлъ, но не говорилъ съ ней, сказалъ отецъ: я разсудилъ, что лучше не напоминать теб объ ней, мой бдный сынъ…. А ты… ты до-сихъ-поръ любишь ее, Клэйвъ?

— До-сихъ-поръ! Въ этихъ вещахъ разъ — значитъ навсегда, батюшка. Разъ значитъ сегодня и вчера, и на вки вковъ.

— Нтъ, милый Клэйвъ, не говори этого ни мн, ни даже самому себ. У тебя есть милая, добренькая жена,— милая добренькая жена и малютка.

— И у васъ былъ сынъ, и Богу извстно, что вы любили его. И у васъ была жена, но это не отстраняетъ другихъ… другихъ мыслей. Знаете ли, что вы двухъ разъ во всю жизнь не говорили о моей матери? Вы не думали объ ней.

— Я… я исполнялъ свой долгъ въ отношеніи къ ней, я не отказывалъ ей ни въ чемъ. Я ни одного слова суроваго никогда не сказалъ ей, и длалъ все для ея счастья, возразилъ полковникъ.

— Знаю, но ваше сердце принадлежало другой. Такъ точно и съ моимъ. Это судьба, это такъ ужь ведется въ нашей фамиліи, батюшка.

Лицо молодаго человка приняло такое несказанно-грустное выраженіе, что сердце отца растаяло еще боле.

— Я сдлалъ все, что могъ, Клэйвъ, проговорилъ, запинаясь, полковникъ: я ходилъ къ этому негодяю Бэрнсу, и все, что имю, общалъ отдать теб… да… ты этого не знаешь… я былъ готовъ пожертвовать жизнью для тебя, мой Клэйвъ. Много ли нужно старику для жизни? Кусокъ хлба да трубка. Я не нуждаюсь въ экипаж и вызжаю въ немъ только въ угожденіе Рози. Я хотлъ отказаться отъ всего въ твою пользу, но онъ обманулъ меня, этотъ бездльникъ провелъ насъ обоихъ, онъ обманулъ, обманула и Этель.

— Нтъ, батюшка: въ минуту злости, и я когда-то думалъ то же, но теперь разубдился. Она была жертвой, а не дйствующимъ лицомъ. Разв мадамъ Флоракъ обманула васъ, когда вышла за-мужъ за Флорака? То была судьба ея — и она ей покорилась. Вс мы преклоняемся передъ ней, мы стоимъ на дорог и колесница катится черезъ насъ. Вы это знаете, батюшка.

Полковникъ былъ фаталистъ: онъ часто высказывалъ это восточное врованіе въ простодушной бесд съ сыномъ и его друзьями.

— Впрочемъ, продолжалъ Клэйвъ: Этель перестала думать обо мн. Она встртила меня сегодня совершенно холодно и подала мн руку, какъ-будто мы разстались только полгода назадъ. Мн кажется, она любитъ того маркиза, который ухаживаетъ за ней: Богъ съ нею! Какъ знать, чмъ побдить сердце женщины? Она поработила мое. То былъ мой рокъ. Хвала Аллаху! Все кончено.

— А негодяй, который обидлъ тебя? Рокъ его еще не совершился, вскричалъ полковникъ, сжимая въ кулакъ дрожащую руку.

— Ахъ, батюшка, предоставимъ и его на волю Аллаха. Предположите, что у мадамъ Флоракъ былъ братъ, который обидлъ васъ. Я знаю, вы не стали бы мстить за себя. Вы не захотли оы уязвить ее, поражая его.

— Ты самъ вызывалъ Бэрнса, сынъ мой! вскричалъ отецъ.

— Тому была причиной не личная моя ссора. А какъ вы узнали, что я хотлъ стрляться? Ей-ей, я былъ тогда въ такомъ гор, что унція свинцу не прибавила бы мн страданій.

Отецъ разглядлъ теперь сердце сына такъ ясно, какъ никогда. Они едва ли когда говорили между собой объ этомъ предмет, который, какъ теперь убдился полковникъ, глубоко запалъ въ душу Клэйва. Онъ вспомнилъ свои старые дни и свои страданья, и увидалъ, что сынъ томится тми же жестокими пытками неугомонной скорби. И старикъ началъ сознаваться, что онъ слишкомъ поторопилъ его женитьбой, сталъ снисходительне смотрть на несчастіе, которому онъ, частью, самъ былъ виною.

— Машаллахъ! Клэйвъ, сынокъ мой, сказалъ старикъ: что сдлано, то сдлано.

— Снимемъ лучше нашъ станъ изъ-подъ этой крпости и не пойдемъ войной на Бэрнса, батюшка, сказалъ Клэйвъ: помиримся — и простимъ ему, если можемъ.

— Ретироваться передъ этимъ негодяемъ? Что ты, Клэйвъ!

— Что значитъ побда надъ такимъ человкомъ? Не стоитъ рукъ марать, батюшка.

— Опять говорю: что сдлано, то сдлано. Я общался встртиться съ нимъ на выборахъ — и исполню свое слово. Мн кажется, что это лучше, ты правъ, ты поступаешь какъ слдуетъ благородному человку — не хочешь мшаться въ ссору — хоть я былъ не такого мннія — раздоръ страшно огорчалъ меня — меня огорчало и то, что говорилъ Пенденнисъ — я не правъ — слава Богу, что не правъ — помилуй тебя, Господи, сынъ мой, говорилъ сквозь слезы полковникъ, къ душевномъ волненіи — и оба вмст отправились въ свои спальни, и пожавъ руку другъ другу у дверей своихъ смежныхъ покоевъ, ощутили отраду, какой не испытывали много длинныхъ дней и годовъ.

LXIX.
Выборы.

Сдлавъ такимъ-образомъ перекличку, произведя рекогносцировку непріятеля и обязавшись дать сраженіе при уступавшихъ выборахъ, нашъ полковникъ распростился съ городомъ Ньюкомомъ и возвратился въ Лондонъ, къ своимъ банкирскимъ дламъ. Отъздъ его походилъ на отъздъ какого-нибудь великаго государственнаго человка: джентльмены комитета подобострастно провожали его до желзной дороги.— Скорй, кричитъ мистеръ Поттсъ мистеру Броуну, смотрителю станціи:— скорй, мистеръ Броунъ, вагонъ для полковника Ньюкома! Полдюжины шляпъ снимаются съ головъ, когда полковникъ садится въ вагонъ, а за нимъ Ф. Бейгэмъ и его слуга, съ портфелями, Зонтиками, шалями, шкатулками. Клэйва не было въ роли отцовскаго адъютанта. Посл разговора съ отцомъ, молодой человкъ возвратился къ мистриссъ Ньюкомъ и другимъ житейскимъ обязанностямъ.

Носились слухи, что мистеръ Пенденнисъ хлопоталъ въ Ньюком по длу, точь-въ-точь сходному съ тмъ, которое занимало полковника. Угрожавшее распущеніе парламента состоялось не такъ скоро, какъ мы ожидали. Министерство все еще держалось, и вслдствіе того, сэръ Бэрнсъ Ньюкомъ продолжалъ занимать въ нижней палат мсто, съ котораго старику, родственнику его, хотлось его согнать. Вдали отъ Лондона и не имя корреспондентовъ, кром дловыхъ, я мало слышалъ о Клэйв и полковник, разъ только прочелъ я въ Пэль-Мэльской газет, которую Ф. Бейгэмъ продолжалъ удостоивать своимъ сотрудничествомъ, напыщенный отчетъ объ обд, данномъ полковникомъ Ньюкомомъ, и обстоятельное объявленіе въ извстномъ отдл этого листка, что въ такой-то день, въ садахъ Гейдъ-парка, мистриссъ Ньюкомъ подарила своего супруга сыномъ. Клэйвъ тотчасъ же написалъ мн объ этомъ обстоятельств, присовокупивъ къ тому, съ умреннымъ, впрочемъ, удовольствіемъ, что бой-женщина, мамаша мисстриссъ Ньюкомъ, при настоящемъ второмъ случа, снова поселилась въ дом и спальн своей дочери, и явила себя благосклонно готовою забыть мелкія непріятности, подернувшія облакомъ солнечное сіяніе перваго ея визита.

Лаура, съ улыбкою нсколько юмористическою, сказала, что, по ея мннію, Клэйву пора, если только онъ можетъ оторваться отъ банка, сдлать намъ въ Фэрокс давно ожидаемый визитъ, и при этомъ намекнула, что перемна воздуха и разлука на нкоторое время съ мистриссъ Макензи будетъ пріятна для моего стариннаго друга.

Мистеръ Пендепнисъ, напротивъ, былъ того мннія, что жена его, для приглашенья Клэйва, злонамренно избрала именно такую эпоху, когда Рози по невол должна была оставаться дома, занятая сладостными обязанностями матери. Мистриссъ Лаура откровенно созналась, что ей пріятне видть Клэйва безъ жены, чмъ съ женой, и не переставала сожалть, что миленькая Рози не отдала своей ручки капитану Хоби, къ чему она, одно время, была очень расположена. Противъ всхъ супружествъ по разсчету, сентиментальная Лаура неутомимо вопіяла съ негодованіемъ, а женитьба Клэйва принадлежала именно къ супружествамъ по разсчету: была устроена стариками, и молодой человкъ согласился на нее только по добродушію и изъ послушанія отцовской вол. Лаура, при этихъ случаяхъ, обращалась съ воззваніями къ своимъ несмысленнымъ малюткамъ и предостерегала этихъ невинныхъ куколокъ отъ вступленія въ бракъ не по любви, — предостереженіе, которое принималось съ совершеннымъ равнодушіемъ и маленькимъ Артуромъ, скакавшимъ на деревянномъ кон, и маленькой Еленой, улыбавшейся и прыгавшей на колняхъ матери.

И вотъ Клэйвъ пріхалъ къ намъ, унылый съ виду, но довольный, говорилъ онъ, случаемъ провести нсколько времени съ друзьями своей юности. Мы показывали ему нашихъ смиренныхъ деревенскихъ львовъ, доставляли ему развлеченія и общество, какія только можно было найдти въ нашемъ мирномъ околодк, водили его ловить рыбу въ Браул, а Лаура возила его въ своемъ скромномъ экипаж въ Беймоутъ, въ Клэвринскій паркъ, въ городъ, въ знаменитый соборъ въ Чаттрис, гд она съ удовольствіемъ пересказывала ему извстныя событія изъ молодости ея супруга.

Клэйвъ смялся разсказамъ моей жены, ему нравилось пребываніе въ нашемъ дом, онъ игралъ съ нашими малютками, которыя страхъ Какъ полюбили его, говорилъ мн со вздохомъ, что онъ такъ счастливъ, какъ давно ужь не бывалъ. Милая хозяйка дома вторила вздоху бднаго молодаго человка. Она была уврена, что его довольство было только преходящее, и была убждена, что много грустныхъ думъ тяготитъ его душу.

Въ скоромъ времени, мой старинный, школьный товарищъ сдлалъ мн разныя признанія, которыя показали, что предположенія Лауры были справедливы. О домашнихъ длахъ онъ много не говорилъ, маленькій сынъ его признанъ былъ милымъ мальчикомъ и имъ исключительно завдывали дамы.— Сознаюсь, я не могу терпть мистриссъ Макензи, говорилъ Клэйвъ: но какъ не исполнить желанія жены въ такую минуту? Рози умретъ, если не прідетъ къ ней мамаша, и, разумется, мы пригласили ее. На этотъ разъ, она такъ любезна, что не наговорится съ полковникомъ, послднюю ссору всю свалили на меня, но я не ропщу: лишь бы старики жили между собою въ мир. Сообразивъ все это, каждый догадался бы, что мистеръ Клэйвъ Ньюкомъ не больше, какъ второстепенное лицо въ богатомъ отцовскомъ дом, гд бдный полковникъ надялся пріютить семью счастливцевъ.

Но особенно озаботили меня денежныя обстоятельства Клэйва Ньюкома, когда онъ ршился сообщить мн объ нихъ. Капиталъ полковника и та значительнаи сумма, которую молодая мистриссъ Ньюкомъ наслдовала посл добраго старика дяди, все это пошло въ общій фондъ, которымъ завдывалъ полковникъ Ньюкомъ.— Полковникъ, какъ видишь, понимаетъ коммерческіе обороты, говорилъ Клэйвъ:— онъ замчательный человкъ въ счетныхъ длахъ, это качество онъ наслдовалъ, какъ теб извстно, отъ моего дда, который самъ составилъ себ состояніе: вс Ньюкоыы мастера въ счетномъ дл, кром меня, несчастнаго тунеядца, я умю только написать картину, да и то съ грхомъ пополамъ. При этихъ словахъ онъ кусаетъ свои рыжеватые усы, погружаетъ руки въ карманы и душу въ раздумье.

— Такъ разв имніе твоей жены поступило не въ ея распоряженіе? спрашиваетъ мистеръ Пенденнисъ.

— Разумется, все имніе поступило къ ней, то-есть вполн принадлежитъ ей, полковникъ только завдуетъ имъ: вдь онъ больше насъ понимаетъ въ этомъ дл.

— Значитъ, деньги твоей жены не переданы душеприкащикамъ, для обращенія въ ея пользу?

— Мой отецъ одинъ изъ душеприкащиковъ. Я говорю теб, что онъ завдуетъ всми ея длами по имнію. Что ему принадлежитъ, то принадлежитъ и мн, такъ всегда было, и я могу брать у банкировъ на его счетъ, сколько мн угодно, а ты знаешь, что состояніе моего отца въ пять разъ больше состоянія моей жены. Что его, то наше, а что наше, то его, разумется. Примръ тому индйскіе фонды. Что оставилъ бдный дядюшка Джэмсъ, то переведено теперь на имя полковника. Ему нужно быть директоромъ: онъ хочетъ быть на наступающихъ выборахъ, а для этого ему необходимо извстное количество паевъ въ индйскихъ фондахъ, понимаешь?

— Любезнйшій, да уже ли же твоей жен вовсе не дано опредленной части?

— Не пугайся, говоритъ Клэйвъ: я обезпечилъ ее, надлилъ ее житейскими благами, какія только принадлежатъ мн, тремя тысячами тремя стами тридцатью тремя фунтами стерлинговъ, которые мой отецъ прислалъ изъ Индіи моему дяд, еще въ то время, когда меня отправляли въ Англію.

Дйствительно эта всть могла привести меня въ ужасъ и я поспшилъ подробне распросить Клэйва, но дальнйшія объясненія ни сколько не содйствовали къ уменьшенію моего безпокойства. Достопочтенный полковникъ, воображавшій себя искуснйшимъ дловымъ человкомъ, велъ дла какъ послдній невжда и на перекоръ всякимъ законамъ. Если бы что приключилось съ Бонделькондскимъ банкомъ, то ясно было, что не только все собственное имущество полковника, до послдняго шиллинга, но и послдній грошъ, завщанный Рози Макензи, пропадутъ безвозвратно, останется только пожалованный полковнику при отставк пансіонъ, къ счастью довольно значительный, во сто фунтовъ годоваго дохода, которые Клэйвъ перевелъ на имя жены.

Потомъ Клэйвъ доврилъ мн собственныя свои, серьозныя сомннія и опасенія на счетъ благосостоянія самаго банка. Онъ не зналъ почему, но былъ убжденъ, что дла идутъ плохо. Зачмъ эти акціонеры, которые, распродавъ свои акціи, воротились на родину и живутъ въ Англіи такъ роскошно, зачмъ они покинули банкъ? Полковникъ говорилъ, что доказательствомъ благосостоянія компаніи служитъ уже то, что эти господа разбогатли на акціяхъ.— Но когда я спросилъ отца, продолжалъ Клэйвъ: отчего бы мн и ему не продать своихъ акцій,— добрый старикъ измнился въ лиц, сталъ доказывать, что такія вещи каждый день не длаются, и по обыкновенію, поршилъ тмъ, что я вовсе ничего не смыслю въ коммерческихъ операціяхъ. Ничего не смыслю: это совершенная правда. Я ненавижу эти дрязги, ненавижу этотъ большой мишурный домъ, въ которомъ мы живемъ, и это страшно безсмысленное общество. О, какъ бы я желалъ воротиться на Фицройскій скверъ! Но кто воротитъ прошедшее, Артуръ, или исправитъ ошибочный шагъ въ жизни? Мы должны пользоваться, какъ можемъ, настоящимъ днемъ, отложивъ попеченіе о завтрешнемъ.— Бдный ребенокъ! подумалъ я, взявъ его недавно на руки: что готовитъ теб земная жизнь, мой бдный, бдный, плачущій малютка? Моя теща закричала, что я уроню малютку и что одинъ полковникъ уметъ няньчить его. По слову жены, ко мн подбжала нянька, начала ворчать и меня выпроводили изъ комнаты. Ей-ей, Пенъ, мн смшно, когда кто изъ моихъ знакомыхъ называетъ меня счастливцемъ. Я не отецъ собственному моему ребенку, не мужъ собственной моей жен, даже не хозяинъ собственному моему мольберту. Меня — видишь ли — кормятъ, одваютъ, водятъ на помочахъ. И вотъ человкъ, котораго люди называютъ счастливцемъ! Счастливцемъ? О! зачмъ не было у меня твоей твердости духа? Зачмъ я покинулъ мою живопись, мою возлюбленную?

И тутъ бдный молодой человкъ опять принялся кусать усы, и вскор ухалъ изъ Фэрокса, оставивъ друзей своихъ въ большомъ безпокойств на счетъ его видовъ, настоящихъ и будущихъ.

Ожидаемое распущеніе парламента наступило наконецъ. Вс провинціальныя газеты въ Англіи были наполнены воззваніями къ избирателямъ и вся провинція запестрла цвтами разныхъ партій. Полковникъ Томасъ Ньюкомъ, врный своему общанію, предлагалъ себя индепендентскимъ избирателемъ въ либеральномъ журнал фамильнаго города, между-тмъ какъ Бэрнсъ Ньюкомъ, баронетъ, обращался къ своимъ старымъ испытаннымъ друзьямъ и призывалъ приверженцемъ существующаго устройства соединиться вокругъ него въ консервативной пресс. Воззванія нашего пріятеля пересылались къ намъ въ Фэроксъ неутомимымъ адъютантомъ полковника, мистеромъ Фредерикомъ Бейгемомъ. Въ продолженіе періода, истекшаго съ послдняго визита полковника къ избирателямъ, до объявленія, ожидавшагося со дня на день, призывнаго акта въ новый парламентъ, много событій, большой, важности, совершилось въ фамиліи Томаса Ньюкома — такихъ событій, которыя сохранялись въ совершенной тайн отъ его жизнеописателя, также занятаго въ это время собственными своими длами. Впрочемъ, они не составляютъ настоящаго предмета этой лтописи, которая занимается теперь Ньюкомомъ и партіями, увлеченными въ семейную вражду.

На пол было четыре кандидата на представительство мстечка. Старый и испытанный членъ парламента, о которомъ мы говорили, мистеръ Бенсъ, считался несомнннымъ, а мсто баронета, по общему мннію, было совершенно обезпечено вліяніемъ его въ город. Не смотря на то, приверженцы Томаса Ньюкома не теряли надежды и думали, что, при подач голосовъ, крайніе либералы мстечка раздлятся между нимъ и четвертымъ кандидатомъ, ршительнымъ радикаломъ, мистеромъ Баркеромъ.

Въ урочное время, полковникъ и его штабъ прибыли въ Ньюкомъ и опять усердно принялись за дло, начатое нсколько мсяцемъ назадъ. Клэйвъ, на этотъ разъ, не находился въ свит отца, также и Уаррингтонъ, отвлеченный своими обязанностями. Адвокатъ, редакторъ Индепендента, и Ф. Бейгэмъ, были главными помощниками полковника. Его главная квартира (гд Ф. Бейгэму очень нравилось быть) расположена была въ гостиниц, гд мы видли его въ послдній разъ, и откуда полковникъ, въ сопрожденіи своего адъютанта, отправлялся, согласно общанію, лично просить въ пользу свою голоса у каждаго свободнаго и независимаго избирателя въ мстечк. Бэрнсъ, съ своей стороны, дйствовалъ также усердно, всмъ угождалъ, со всякимъ былъ любезенъ, об партіи нердко сталкивались въ одной и той же улиц, носъ съ носомъ, и приверженцы ихъ посматривали другъ на друга съ недовріемъ. Съ коренастымъ мистеромъ Поттсомъ, редакторомъ Индепендента, по лвую сторону, съ мистеромъ Фредерикомъ, еще боле коренастымъ, по правую, съ надежною бамбуковою палицей въ рук, передъ которою бдный Бэрнсъ трепеталъ, полковникъ Ньюкомъ всегда одерживалъ верхъ при этихъ уличныхъ встрчахъ, и гнвнымъ взоромъ сгонялъ своего племянника Бэрнса и его штабъ съ тротоара. У избирателей полковникъ пользовался ршительною любовью, мальчишки привтствовали его громкими ура, тогда какъ бднаго Бэрнса преслдовали насмшками, криками: ‘кто билъ жену? кто упряталъ своихъ дтей въ воспитательный домъ?’ и другими непріятными вопросами. Человкъ, котораго развратникъ Бэрнсъ такъ жестоко обидлъ въ старые дни, былъ теперь злйшимъ врагомъ баронета. При встрч съ нимъ, онъ осыпалъ его проклятіями и угрозами и подговаривалъ противъ него свою братью, рабочихъ. Несчастный сэръ Бэрнсъ сознавался съ сокрушеніемъ, что грхи юности преслдуютъ его и не даютъ ему покоя, врагъ не могъ подумать безъ смха о раскаяніи Бэрнса, его не трогало горе, наказаніе постигшее Бэрнса въ семейств, позоръ и угрызенія совсти, на которыя кающійвя гршникъ жалобно ссылался въ свое извиненіе. Никто, громче Бэрнса, не вопіялъ: ‘согршилъ предъ Тобою’, никто не высказывалъ умилительнйшаго раскаянія. Онъ снималъ шляпу передъ каждой духовной особой, господствующей или диссидентской вры. Раскаяніе могло содйствовать ему въ честолюбивыхъ замыслахъ — это правда, но будемъ надяться, что оно было искренне. Есть лицемріе, о которомъ и помыслить непріятно.

Робекскій трактиръ, въ Ньюком, стоитъ на торговой площади, прямо противъ гостинницы Королевскаго Герба, гд, какъ намъ извстно, находилась главная квартира полковника Ньюкома и партіи умленныхъ. Безчисленные флаги, съ синими и желтыми полосами, разввались въ каждомъ окн гостиницы и украшали балконъ, съ котораго полковникъ и его ассистенты обыкновенно говорили рчи къ толп. Трубачи и скрипачи, съ кокардами и лентами его цвтовъ, парадировали по городу, увеселяя жителей своими мелодическими аріями. Другіе трубачи и скрипачи, съ синими кокардами и лентами сэра Бэрнса Ньюкома, баронета, встрчались съ музыкантами полковника и, при этихъ стычкахъ, надо полагать выходила плохая гармонія. Они тузили другъ друга своими мдными инструментами. Воинственные барабаньщики били другъ другу по голов, вмсто завтной бараньей шкуры. Уличные мальчишки и бродяги наслаждались этими побоищами и выказывали свою храбрость на той или другой сторон. Полковнику пришлось дорого поплатиться за разбитыя стекла, когда онъ свелъ счеты издержкамъ по выборамъ.

Въ послдующіе годы, Ф. Бейгемъ съ удовольствіемъ описывалъ обстоятельства борьбы, въ которой онъ принималъ блистательное участіе. Ф. Бейгэмъ былъ убжденъ, что его краснорчіе привлекло сотни колебавшихся на сторону полковника и образумило многихъ ослпленныхъ послдователей сэра Бэрнса Ньюкома. Голосъ у Бейгэма дйствительно былъ великолпный и владычествовалъ съ балкона гостиницы Королевскаго Герба надъ шумомъ и ревомъ толпы, трубами и бубнами музыкантовъ противной стороны. Бейгэмъ былъ неутомимъ въ рчахъ, неустрашимъ въ присутствіи волновавшейся внизу черни, и пользовался громадною популярностью. Прикладывалъ ли онъ руку къ своей широкой груди, снималъ ли шляпу и махалъ ею, прижималъ ли онъ къ сердцу свои синія и желтыя ленты — толпа ревла: ура! тс! браво! Виватъ, Бейгэмъ!— Народъ готовъ былъ нести меня съ тріумфомъ на рукахъ, говорилъ Ф, Бейгэмъ: имй я необходимыя качества, я могъ бы быть представителемъ Ньюкома, сегодня или завтра: стоило бы только захотть.

Для споспшествованія честолюбивымъ видамъ полковника Ньюкома, мистеръ Бейгэмъ прибгалъ къ такимъ продлкамъ, которыхъ наврно не одобрилъ бы его патронъ, и завлекалъ такихъ помощниковъ, союзъ съ которыми едва ли приносилъ ему честь. Чья рука бросила картофель, поразившій сэра Бэрнса Ньюкома, баронета, по носу, когда онъ въ Робек произносилъ рчь къ народу? Отчего происходило, что всякой разъ, какъ сэръ Бэрнсъ и его друзья начинали говорить,— въ толп поднимался такой ужасный шумъ и ревъ, что слова этихъ слабогрудыхъ ораторовъ были вовсе не слышны? Кто перебилъ вс стекла въ лицевыхъ окнахъ въ Робк? Полковникъ не находилъ словъ для выраженія своего негодованія отъ такихъ неблагоприличныхъ поступковъ. Когда, на торговой площади, толпа начала жать, толкать сэра Бэрнса и его штабъ, и безчинно издваться и кощунствовать надъ ними, полковникъ произвелъ вылазку изъ гостиницы Королевскаго Герба, предводительствуя лично, съ своею бамбуковой палицей, высвободилъ сэра Бэрнса и его свиту изъ рукъ толпы и обратился къ ней съ благородной рчью, въ которой бамбуковая трость — Англичанинъ — позоръ — честная битва, были самыми сильными выраженіями. Толпа прокричала ура старому Тому, какъ называлъ его простой народъ, и дала дорогу сэру Бэрнсу, который убрался назадъ въ свою гостиницу, блдный и дрожащій: впослдствіи, Бэрнсъ вчно утверждалъ, что этотъ старый негодяй-драгунъ самъ устроилъ и нападеніе и выручку.

— Когда подонки народа, пна черни, бродяги, предводимые мирмидонами сэра Бэрнса Ньюкома, напали на насъ у гостиницы Королевскаго Герба и перебили однимъ залпомъ на девяносто шесть фунтовъ стерлинговъ стекла, не считая поломки головы у золотаго единорога и хвосга у британскаго льва,— чудно было смотрть, сэръ, говорилъ Ф. Бейгэмъ, какъ полковникъ вышелъ впередъ и какъ сохранялъ онъ хладнокровіе старика въ самомъ пылу схватки! Онъ стоялъ впереди всхъ, сэръ, держа въ рук свою старую шляпу, и, мн кажется, что подъ огнемъ онъ говорилъ гораздо лучше, чмъ тогда, когда не было опасности. Между нами сказать, старикъ полковникъ не большой ораторъ, онъ запинается, мычитъ и безпрестанно повторяется. У него нтъ дара натуральнаго краснорчія, какимъ обладаютъ нкоторые, Пенденнисъ. Послушалъ бы ты, сэръ, мою рчь, въ четвергъ, въ городской дум: вотъ была рчь, такъ рчь! Поттсу стало завидно и онъ отозвался обо мн самымъ безстыднымъ образомъ.

Не смотря на почтительное обращеніе съ духовными особами, на раздачу бднымъ порцій и фланели, на собственныя трогательныя чтенія и прилежное посщеніе чужихъ чтеній, бдный Бэрнсъ не могъ добиться популярности въ Ньюком, и постители собраній съ ихъ пастырями поворотились къ нему спиной. Обстоятельства были для него слишкомъ неблагопріятны: его врагъ, фабричный работникъ, дйствовалъ съ необычайною ловкостью, злостью и упорствомъ. Въ Ньюком не осталось ни одного мужчины, ни одной женщины, ни одного ребенка, которому бы не былъ повданъ гршокъ юности сэра Бэрнса. По улицамъ распвались неблагопристойныя баллады, въ которыхъ описывались его преступленіе и заслуженное наказаніе. Изъ-за одного ужь стыда, достопочтенные диссиденты принуждены были воздержаться отъ подачи голоса въ его пользу, т же изъ нихъ, которые, повривъ въ искренность его раскаянія, приняли его сторону, были выпровождены изъ собранія избирателей ужаснйшими криками. Многіе изъ тхъ, которые желали бы постоять за него, должны были подчиниться требованіямъ приличія и общественному мннію, и стали поддерживать полковника.

Извергнутый изъ избирательныхъ собраній, клубовъ и гостиницъ, откуда соперничествующіе кандидаты взывали къ свободнымъ и самостоятельнымъ избирателямъ, этотъ несчастный и гонимый сэръ Бэрнсъ пригласилъ своихъ друзей и приверженцевъ собраться къ нему въ зал Атенея, на сцен недавнихъ его подвиговъ краснорчія. Хотя входъ въ зало огражденъ былъ билетами, однако же народъ ворвался въ него, и Немезида, въ образ упорнаго фабричнаго работника, предстала передъ испуганнымъ сэромъ Бэрнсомъ и его изумленнымъ собраніемъ. Дло его было правое и притомъ онъ превосходилъ нашего пріятеля-банкира въ искусств преній: какъ онъ слылъ великимъ ораторомъ между своими товарищами-рабочими, которые разсуждаютъ о политическихъ вопросахъ и судятъ поведеніе государственныхъ людей, съ непрерывнымъ интересомъ и съ такимъ жаромъ и краснорчіемъ, какіе часто бываютъ неизвстны въ такъ-называемомъ высшемъ кругу. Этотъ человкъ и окружавшіе его друзья смло заставили умолкнуть крикъ:— вонъ его!— которымъ встртили первое его появленіе приверженцы сэра Бэрнса. Онъ объявилъ во имя правосудія, что будетъ говорить, если они — отцы семейства и любятъ своихъ женъ и дочерей, то онъ сметъ требовать, чтобъ они выслушали его. Любятъ ли они своихъ женъ и дтей? Въ такомъ случа стыдно имъ избирать своимъ представителемъ въ парламент такого человка, какъ этотъ. Но сильнйшее ощущеніе онъ произвелъ въ середин рчи, когда, обличивъ жестокость Бэрнса и родственную его неблагодарность, онъ спросилъ: гд дти Бэрнса? и въ ту же минуту вывелъ впередъ двоихъ, къ изумленію собранія и къ страшному удивленію самого преступнаго Бэрнса.

— Взгляните на нихъ, сказалъ работникъ: они чуть не въ лохмотьяхъ, кормятся они скудной и грубой пищей, сравните ихъ съ другими дтьми, которыхъ вы видите, чванящихся въ позолоченыхъ каретахъ, одтыхъ въ тонкое блье и брызгающихъ съ своихъ колесъ грязью на насъ бдняковъ, когда мы проходимъ по улиц. Для бдняка не бда невжество и голодъ, только дтямъ богачей подавайте все, что есть хорошаго и дорогаго. Двушка, работающая на фабрик, можетъ ли отъ такого утонченнаго, благовоспитаннаго аристократа-блоручки, каковъ сэръ Бэрнсъ Ньюкомъ, ожидать чего нибудь другого, какъ не того, что ее поласкаютъ, соблазнятъ, бросятъ и предоставятъ ей умирать съ голоду? Послуживъ потхой его милости, она должна быть выгнана на улицу: это естественная ея участь, такъ пусть же она сгніетъ на улиц, а дти ея просятъ милостыни подъ воротами.

— Все это безстыднйшая ложь, говоритъ, запинаясь, сэръ Бэрнсъ: — эти дти не… не…

Работникъ прервалъ его горькимъ смхомъ.

— Нтъ, говоритъ онъ:— дти не его, это почти справедливо, друзья мои. Это дочь и сынъ Тома Мартина, славная парочка маленькихъ лньтяевъ и бродягъ. Но, сначала онъ думалъ, что это его дти. Посмотрите, какъ онъ печется объ нихъ. Онъ не видалъ своихъ дтей цлые годы, онъ оставилъ бы ихъ и ихъ мать умереть съ голоду, если бы только не стыдъ и не страхъ. Старикъ, отецъ его, давалъ имъ на содержаніе, и у него не станетъ духу прекратить имъ теперь пансіонъ. Ньюкомцы, хотите вы имть этого человка представителемъ вашимъ въ парламент?— И толпа заревла: нтъ, и Бэрнсъ, съ своимъ пристыженнымъ собраніемъ, убрался изъ зала, и посл этого неудивительно, что диссидентскія духовныя особы посовстились подать за него голосъ.

Блистательная и живописная диверсія въ пользу полковника принадлежала изобртательному генію его врнаго адъютанта, Ф. Бейгэма. Въ день выборовъ, когда на торговую площадь съзжались экипажи, наполненные избирателями, у бараковъ появилась коляска, вся покрытая лентами и вмщавшая къ себ Фридриха Бейгэма, эсквайра, щедро изукрашеннаго кокардами цвтовъ полковника, и старую старушку, съ служанкой, съ такими же украшеніями. То была добрая мистриссъ Масонъ, которая была рада поздк съ своей двушкой при такой прекрасной погод, хотя она едва ли понимала причину суматохи, ей пріятно было красоваться въ такихъ лентахъ и сидть въ такомъ почетномъ мст. Ф. Бейгэмъ, вставъ въ коляск, снялъ съ себя шляпу, веллъ молчать своимъ трубачамъ, которые при появленіи полковника или Ф. Бейгэма, блистательнаго его адъютанта, имли привычку гремть: Вотъ онъ, нашъ герой побдный, веллъ, говоримъ, молчать музыкантамъ и всмъ вообще, всталъ и произнесъ къ Ньюкомскимъ гражданамъ великолпную рчь: предметомъ ея были разслабленная старуха, мистриссъ Масонъ, добродтели полковника и неизмнная благодарность, которую онъ оказывалъ призирая ее. Она была стариннымъ другомъ его отца. Она была стариннымъ другомъ дда сэра Бэрнса Ньюкома. Она жила больше сорока лтъ дверь объ дверь съ сэромъ Бэрнсомъ Ньюкомомъ, и часто ли онъ навшалъ ее? Бывалъ ли онъ у ней разъ въ недлю? Нтъ. Разъ въ мсяцъ? Нтъ. Разъ въ годъ? Нтъ. Ни разу, во все теченіе своей жизни, не поставилъ онъ ноги на порогъ старухи! (Громкіе вопли и крики: какъ не стыдно!) Ни разу не оказалъ ей ни малйшаго вниманія. Между-тмъ какъ въ продолженіе многихъ и многихъ лтъ, находясь въ Индіи и геройски сражаясь за родину, отличаясь при Ассе и… и… Мллигатауни, и Серингапатам, въ самомъ пылу битвы и среди самой опасности, въ ужаснйшую минуту схватки и въ чаду побдной славы, добрый, благородный, нжный сердцемъ, старикъ полковникъ,— но зачмъ говоритъ онъ — полковникъ? отчего не сказать по-просту старый Томъ? (громогласныя восклицанія одобренія) вчно помнилъ свою дорогую, старую няню и друга. Взгляните, товарищи, на эту шаль, на плечахъ у ней! Я убжденъ, что полковникъ Ньюкомъ отбилъ эту шаль, въ единоборств, отъ перваго министра Типпу-Саиба. (Ужаснйшія рукоплесканія и крики:— браво, Бейгэмъ!) Взгляните на эту брошку милой старушки! (при этихъ словахъ онъ цлуетъ ей руку), Томъ Ньюкомъ никогда не хвастаетъ своими воинскими подвигами, онъ самый скромный, какъ и самый храбрый на свт человкъ, что если я вамъ скажу, что эту брошку онъ срзалъ съ глотки индйскаго раджи? Онъ способенъ на это (да, способенъ, способенъ! кричатъ въ толп сотни голосовъ). А! вы выпрягаете лошадей, не такъ ли? (къ толп, которая отводила прочь этихъ четвероногихъ), я не намренъ мшать вамъ, я отъ васъ этого ожидалъ:— Ньюкомцы, я ожидалъ отъ васъ этого, потому-что знаю васъ! Сидите спокойно, старая лэди, не пугайтесь, мэмъ, они хотятъ только везти васъ на рукахъ до гостиницы Королевскаго Герба и показать васъ полковнику.

Въ этомъ, дйствительно, направленіи, толпа (добровольно воспылавшая восторгомъ, или возбужденная ловкими агентами, разставленными середи черни Ф. Бейгэмомъ, наврное сказать не могу) потащила коляску съ троими въ ней сдоками. Съ безчисленными криками и воплями, экипажъ былъ подвезенъ къ окнамъ гостиницы Королевскаго Герба, на балконахъ которой уже выставлены были самыя удовлетворительныя объявленія о послдствіяхъ выборовъ. Необыкновенный шумъ и крики вызвали полковника, онъ съ любопытствомъ посмотрлъ на приближавшуюся процессію, а потомъ, завидя мистриссъ Масонъ, добрый старикъ покраснлъ и поклонился.

— Смотрите на него, товарищи! вскричалъ восторженный Ф. Бейгэмъ, указывая на полковника: смотрите на почтеннаго старика! Не правда ли, что молодецъ? Кого хотите имть вашимъ представителемъ: Бэрнса Ньюкома или стараго Тома?

И, какъ слдовало предполагать, тысячи голосовъ завопили: стараго Тома! Среди этихъ криковъ, полковникъ, красня и раскланиваясь на вс стороны, возвратился въ зало собранія, и музыканты громче прежняго загремли: ‘Вотъ онъ, нашъ герой побдный’), а бдный Бэрнсъ, при выход на балконъ въ Робк, былъ встрченъ воплями негодованія, столько же неистовыми, какъ вопли одобренія, которыми осыпали полковника, старушка, мистриссъ Масонъ спрашивала, о чемъ шумитъ народъ, и Бэрнсъ, посл нсколькихъ напрасныхъ попытокъ, умилостивить толпу нмою мимикой, убрался въ свое логовище, блдный какъ рпа, которою швырнули ему въ голову. Тутъ подвели лошадей, мистриссъ Масонъ повезли домой, и день выборовъ пришелъ къ концу.

Резоны личной благодарности, какъ мы уже упомянули, не позволяли его свтлости князю Монконтурскому принимать участіе въ семейной распр. Впрочемъ, собратія его изъ дома Гигговъ, къ великому удовольствію Флорака, подали вторые голоса въ пользу полковника Ньюкома, увлекши за собой множество избирателей: намъ извстно, что въ ныншнемъ парламент, мистеръ Гиггъ и мистеръ Бенсъ засдаютъ депутатами отъ мстечка Ньюкома, Имвъ прежде денежныя сдлки съ сэромъ Бэрнсомъ Ньюкомомъ и участвовавъ съ нимъ въ спекуляціяхъ по желзнымъ дорогамъ, мистеры Гигги нашли поводъ къ ссор съ баронетомъ, они понын обвиняютъ его въ недобросовстныхъ продлкахъ и разсказываютъ длинныя, не касающіяся до насъ, исторіи о корыстолюбивыхъ и лихоимственныхъ поступкахъ сэра Бэрнса. Гигги и ихъ приверженцы отстали отъ Бэрнса, котораго они поддерживали на прежнихъ выборахъ, и подали голосъ за полковника, хотя нкоторыя изъ мнній этого джентльмена казались слишкомъ крайними для такихъ умренныхъ людей, какъ Гигги.

Не зная въ точности образа мыслей полковника передъ вступленіемъ его на политическое поприще, не могу сказать, какихъ мнній не навязывали бдному старику по окончаніи выборовъ. Самолюбіе почтеннаго джентльмена не мало страдало, когда онъ долженъ былъ говорить и отпираться отъ своихъ словъ, отвчать на вопросы, терпть фамильярность рукъ, до которыхъ, сказать правду, ему не хотлось бы и прикасаться. Привычки у него были аристократическія, воспитаніе онъ получилъ военное, добросердечный и простодушный, какъ никто, онъ не любилъ однако же никакой фамильярности и ожидалъ отъ простолюдья всякого рода уваженія, которое онъ встрчалъ у низшихъ чиновъ въ своемъ полку. Споры огорчали его и досаждали ему, онъ чувствовалъ, что употребляетъ дурныя средства для достиженія цли, также, можетъ-быть, не доброй (такъ должно было говоритъ ему тайное сознаніе), онъ унижалъ собственное свое достоинство, поблажая разнымъ политическимъ партіямъ, добровольно терпя фамильярность, снисходя до потворства своимъ клевретамъ, которые неблаговидными происками собирали голоса въ его пользу или произносили пустозвонныя фразы о сокращеніи бюджета и реформахъ.— Я чувствовалъ, что длаю дурно, говорилъ онъ мн впослдствіи, но изъ гордости я не хотлъ въ то время сознаться въ своемъ заблужденіи, и вы, ваша милая жена и мой сынъ были правы, не одобряя этихъ безумныхъ выборовъ. Дйствительно, хотя мы не вполн предусматривали событія, которыя должны были вскор случиться, однако жъ Лаура и я не слишкомъ обрадовались, когда мы получили свдніе о результат ньюкомскихъ выборовъ и узнали, что сэръ Бэрнсъ Ньюкомъ стоялъ третьимъ, а полковникъ Томасъ Ньюкомъ вторымъ по списку.

Этель въ это время находилась вмст съ дтьми въ Брэйтон. Она была рада, писала она, что, въ продолженіе выборовъ, ея не было дома. Мистеръ Клэйвъ и его жена также жили въ Брэйтон. Этель видла молодую мистриссъ Ньюкомъ и малютку разъ или два, ребенокъ былъ премиленькій.— По окончаніи выборовъ, писала она: братъ мой пріхалъ къ намъ. Онъ страшно золъ на князя Монконтура, за то, какъ говоритъ, что князь убдилъ Гигговъ подать голосъ противъ него, и тмъ помшалъ его избранію.

LXX.
Чильтернская коммюна *.

* Приводимъ нкоторыя выраженія, въ которыхъ употребляются эти слова: управляющій чильmeрнскою коммюною означаетъ должность, существующую только по названію, принять чильтернскую коммюну, значитъ — взять отставку отъ званія члена нижней палаты.

Мы не станемъ боле распространяться о политическихъ дйствіяхъ Томаса Ньюкома, о рчахъ его противъ Бэрнса и объ отвтахъ баронета. Племянникъ былъ побитъ своимъ дюжимъ старикомъ-дядей.

Въ урочное время газета извстила, что Томасъ Ньюкомъ, эсквайръ, воротился представителемъ мстечка Ньюкома, и посл торжественныхъ обдовъ, рчей и увеселеній, новый членъ парламента отправился къ семь своей въ Лондонъ и къ своимъ дламъ въ Сити.

Добрый полковникъ, по-видимому, ни мало не восхищался своей побдой. Онъ не хотлъ сознаваться, что поступилъ дурно, вмшавшись въ фамильную войну, исходъ которой мы сейчасъ видли, но должно полагать, что тайныя угрызенія совсти были одною изъ причинъ его безпокойства. Родные его вскор узнали и другія причины мрачности и унынія, удручавшихъ главу дома.

Замчено (то-есть, если простодушная Рози брала на себя трудъ замчать), что увеселенія въ дом полковника бывали въ это время чаще и даже блистательне прежняго, серебряное кокосовое дерево безпрестанно требовалось на службу и вокругъ него собирались новые гости, которые до того не сиживали подъ его втвями. Постоянными постителями этихъ собраній были, между прочимъ, мистеръ Шеррикъ и его супруга. Владлецъ часовни лэди Уиттельси, какъ видно, сдлался короткимъ пріятелемъ хозяина дома, откалывалъ ему разныя шутки, которыя тотъ принималъ съ принужденнымъ равнодушіемъ, распоряжался слугами по произволу, причемъ дворецкому далъ кличку ‘стараго штопора’, а лакею, котораго онъ любилъ, называлъ по имени, приказывалъ глядть бодре. Полковника величалъ онъ не рдко по-просту Ньюкомомъ, и шутя разсуждалъ о степени родства, существующаго между ними съ-тхъ-поръ, какъ дочь его вышла за-мужъ за дядю Клэйва. Хоть Клэйвъ, правду сказать, не слишкомъ интересовался своей Рози, однако жъ Шеррикъ, получая объ ней извстія, тотчасъ же сообщалъ ихъ Клэйву, и въ урочное время возвстилъ ему о рожденіи въ Боггливалл маленькаго кузена, которому нжные родители дали имя Томаса Ньюкома Гонимэна.

Паническій, смертельный ужасъ объялъ бднаго Клэйва по одному случаю, о которомъ онъ разсказывалъ мн впослдствіи. Однажды, выходя съ отцомъ изъ дому, онъ увидлъ телегу виноторговца, изъ которой корзины съ бутылками перетаскивались въ подвальную дверь нижнихъ областей дома полковника Ньюкома. На телег была надпись: Шеррикъ и К^о., винные торговцы, въ Вальполь-стрит.

— Боже милосердый! сэръ, уже ли вы отъ него получаете вино? вскричалъ Клэйвъ отцу, вспомнивъ гонимэновы запасы въ былыя времена. Полковникъ, нахмурясь и покраснвъ, сказалъ:— Да, онъ покупаетъ вино у Шеррика, который такъ добръ къ нему и обязателенъ, и который… который… ты знаешь… намъ теперь сродни.— Узнавъ отъ Клэйва объ этомъ обстоятельств, я самъ, признаться, раздлилъ безпокойство молодаго человка.

Потомъ Клэйвъ, со смхомъ, разсказалъ мн о побоищ, совершившемся вслдствіе дурнаго обращенія мистриссъ Макензи съ женою виннаго торговц.а Бой-женщина держала себя крайне надмнно въ отношеніи къ доброй и тихой, но черезъ-чуръ недальней мистриссъ Шеррикъ, громко говорила въ продолженіе ея пнія, которое, правду сказать, утратило съ лтами много достоинства, не разъ длала обидныя замчанія на ея счетъ. Наконецъ полковникъ вспылилъ на мистриссъ Макензи, посовтовалъ ей уважать эту даму, какъ одну изъ гостей его, и далъ ей намекъ, что если ей не нравится общество, которое бываетъ у него, такъ въ Лондон есть тысяча другихъ домовъ, гд она можетъ найдти пріютъ. Изъ любви къ дочери и обожаемому внуку, бой-женщина пропустила этотъ намекъ мимо ушей и не заблагоразсудила удалиться изъ квартиры, которую она занимала съ тхъ самыхъ поръ, какъ сдлалась бабушкой.

Я самъ обдалъ раза два съ моими старыми друзьями, подъ тнью пикуленоснаго кокосоваго дерева, и не могъ не замтить перемны лицъ въ обществ полковника Ньюкома. Управляющій ситійскою отраслью Бонделькондской банковой компаніи всегда былъ тутъ — человкъ зловщей наружности, котораго шептанья и комплименты видимо смущали бднаго Клэйва, на другомъ конц стола. Съ ситійскимъ управляющимъ прізжали пріятели ситійскаго управляющаго, веселыя шутки которыхъ обходили все общество, Разъ, я имлъ счастье встртиться съ мистеромъ Ратреемъ, который воротился изъ Индіи, съ карманами, набитыми рупіями тамошняго банка. Онъ разсказывалъ намъ много анекдотовъ о пышности Рамунляля въ Калькут и съ зловщей веселостью хвалилъ прекрасный домъ и большіе обды полковника. Эти комплименты, по-видимому, не нравились нашему бдному другу, эта фамильярность оскорбляла его. Другимъ постояннымъ гостемъ былъ неугомонный болтунъ, адвокатъ, короткій пріятель Шеррика, съ женою сомнительнаго происхожденія. Онъ оживлялъ застольную бесду своими шутками и разсказывалъ отборныя исторіи на счетъ аристократіи, изъ членовъ которой многіе были, какъ видно, очень знакомы этому человчку. Онъ до шиллинга зналъ, сколько долженъ такой-то лордъ и какимъ кредитомъ пользуется такой-то маркизъ. Онъ имлъ дла съ такимъ-то и такимъ-то нобельмэномъ, который теперь судится въ суду Королевской скамьи. Онъ говорилъ объ ихъ милостяхъ дружески и по-просту, безъ титуловъ, причемъ призывалъ свою супругу, милую его Луизу, засвидтельствовать, что въ такой-то день виконтъ Таграгъ обдалъ у нихъ, а графъ Бэракръ прислалъ имъ фазановъ. Ф. Бейгэмъ, столько же мрачный и убитый духомъ, какъ и хозяева дома, сообщилъ мн, что адвокатъ былъ членъ одной изъ важнйшихъ торговыхъ фирмъ въ Сити, что онъ хлопоталъ по парламентскимъ дламъ полковника и по дламъ Бонделькондской банковой компаніи, но я на столько зналъ людей и законы, что легко могъ догадаться, что этотъ джентльменъ принадлежитъ къ извстной всмъ фирм ростовщиковъ, и я содрогался, видя такого человка въ дом нашего добраго полковника. Гд прежніе генералы и судьи? Гд прежніе лизоблюды и ихъ достопочтенныя супруги? Правда, не умны были они и скучна была ихъ бесда, но все-таки откормленный волъ въ ихъ обществ лучше шутокъ мистера Кампьона за винами Шеррика.

Посл небольшаго урока, даннаго полковникомъ Ньюкомомъ, мистриссъ Макензи воздерживалась отъ явныхъ непріязненныхъ дйствій противъ кого-либо изъ гостей свекра ея дочери и довольствовалась тмъ, что въ обществ новыхъ дамъ принимала важный тонъ, точно какая княгиня. Он усердно льстили ей и бдной Рози. Послдняя, безъ сомннія, любила ихъ общество. Свтскому человку, видавшему людей во многихъ городахъ и изучившему ихъ нравы и обычаи, было любопытно, даже трогательно смотрть, какъ эта простодушная лэди, свженькая и веселенькая, разодтая въ яркіе цвта и обвшенная тысячью бездлушекъ, наивно улыбалась среди этого темнаго общества, кокетничала, сколько позволяли ей данныя отъ природы средства, и слушала лесть окружавшихъ ее царедворцевъ. Какъ легкомысленная двочка, съ богатыми и рдкими камнями на всхъ пальцахъ и съ множествомъ блестящихъ золотыхъ колецъ, она невинно щебетала передъ этими бандитами: я вообразилъ Церлину и разбойниковъ въ Фра-Діавол.

Возвращаясь съ Ф. Бейгэмомъ съ одного изъ такихъ вечеровъ полковника, и серіозно встревоженный сдланными у него наблюденіями, я спросилъ Бейгэма, не справедливы ли мои предположенія, что надъ домомъ нашего стараго друга нависла какая-нибудь бда? Сначала Бейгэмъ ршительно отвергалъ мои предположенія или показывалъ видъ, будто ничего не знаетъ. Наконецъ, достигнувъ собранія, гд я не бывалъ съ-тхъ-поръ какъ женился, мы вошли въ это увеселительное мсто, насъ встртила хозяйка собранія и отвела намъ уютный кабинетъ. Здсь Ф. Бейгэмъ, поворчавъ, повздыхавъ, попытавъ утолить горе огромнымъ количествомъ горькаго пива, не выдержалъ и, съ слезами на глазахъ, высказалъ мн полную и печальную исповдь на счетъ несчастной Бонделькондской банковой кампаніи. Акціи все падали и падали, такъ что на нихъ не находилось ужь и покупщиковъ. Чтобъ удовлетворять по обязательствамъ, директоры должны были сдлать величайшія пожертвованія. Онъ не зналъ — ему не хотлось знать, какъ велики были собственныя потери полковника. Почтенные адвокаты компаніи давно убрались, предварительно обезпечивъ уплату порядочнаго счетца, и уступили мсто фирм сомнительныхъ агентовъ, товарища которыхъ я видлъ въ этотъ вечеръ. Какимъ-образомъ индйскимъ компаньонамъ позволено было удалиться и унести съ собою значительные капиталы — оставалось тайною для мистера Ф. Бейгэма. Великій индйскій милліонеръ, въ глазахъ его, Ф. Бейгэйма, былъ проклятый старый, черномазый язычникъ-хвастунъ. Блистательные обды и вечера, которые давалъ полковникъ, и щегольской экипажъ, раскатывавшій по парку съ бдною супругою Клэйва и бой-женщиной, и нянькой, и малюткой,— все это, по мннію Ф. Бейгэма, было обманъ и дудки. Онъ не хотлъ сказать, что за обды не платилось и что полковникъ изъ милости доставалъ кормъ для своихъ лошадей, но онъ зналъ, что Шеррикъ, и адвокатъ, и управляющій доказывали необходимость въ этихъ обдахъ, вечерахъ и пышности, и думалъ, что по особенному настоянію этихъ-то совтникомъ полковникъ добивался и добился чести быть представителемъ мстечка.— Знаешь-ли, во что обошлась ему эта побда? спрашиваетъ Ф. Бейгэмъ? Въ огромную сумму, сэръ, въ страшную сумму! И намъ еще приходится много заплатить. Я самъ два раза прізжалъ по этому случаю изъ Ньюкома къ Кампьону и Шеррику. Я не разглашаю чужихъ тайнъ: Ф. Бейгэмъ скорй согласится тысячу разъ умереть, чмъ выдать тайны своего благодтеля!— Но, Пенденнисъ, ты понимаешь же кой-что. Ты знаешь, который теперь часъ, знаетъ про то и искренно преданный теб Ф. Бейгэмъ, который пьетъ за твое здоровье. Я довольно хорошо знаю вкусъ вина изъ погреба Шеррика, Ф. Бейгэмъ, сэръ, страшится Данаевъ и дары несущихъ. Чортъ побери его Амонтильадо! Я охотне сталъ бы пить цлый вкъ этотъ солодъ съ хмлемъ, чмъ видть каплю его проклятаго золотаго хереса. Золотаго? Ф. Бейгэмъ увренъ, что хересъ дйствительно золотой — въ тысячу разъ дороже золота — и съ этими словами, мой пріятель, позвонивъ въ колокольчикъ, спросилъ другую бутылку вышеупомянутаго, дешеваго напитка.

Въ послднее время мн приходилось повствовать о такихъ событіяхъ въ исторіи моего стараго друга, которыя необходимо было разсказать, хотя лтописцу не хотлось бы долго останавливаться на нихъ. Если непріятно было описывать роскошь Томаса Ньюкома и ставить ее въ противоположность добродушію и простот прежнихъ его дней, то во сколько кратъ тягостне та часть его исторіи, къ которой мы по невол переходимъ теперь и которую зоркій читатель романовъ, вроятно, давно предвидлъ? Да, сэръ или вы, милэди, вы были совершенно правы въ мнніи вашемъ на счетъ Бонделькомдской банковой компаніи, которой нашъ полковникъ доврилъ все свое состояніе, до послдней рупіи, и проч. Вообще, я стараюсь избгать уловокъ и нечаянностей романописательнаго искусства. Съ самаго начала нашего разсказа зная результатъ Бонделькондской банковой операціи, я едва имлъ довольно терпнія, чтобъ не проговориться, и всякой разъ, когда мн приводилось упоминать о компаніи, я съ большимъ трудомъ воздерживался отъ жаркихъ діатрибъ противъ этой громадной, безстыдной шутки. То была одна изъ многихъ продлокъ, которыми такъ успшно надуваютъ простачковъ, гражданскихъ и военныхъ, которые бьются и трудятся, борятся съ солнцемъ и непріятелемъ, проводятъ годы продолжительнаго изгнанія и долготерпнія въ служб индо-британской имперіи. Агентства учреждались за агентствами, процвтали въ блеск и великолпіи, выдавали баснословные дивиденды, громадно обогащали двоихъ-троихъ осторожныхъ спекуляторовъ, и потомъ кончали внезапнымъ банкротствомъ, увлекая въ своемъ паденіи вдовъ, сиротъ и безчисленное множество людей, доврившихъ все свое достояніе храненію этихъ недостойныхъ казначеевъ.

Банкротство Бонделькондскаго банка, о которомъ намъ предстоитъ теперь говорить, было однимъ изъ подобныхъ предпріятій, кончающихъ разореніемъ. Около того времени, когда Томасъ Ньюкомъ провозглашенъ былъ членомъ парламента отъ мстечка, имя котораго онъ носилъ, знаменитый индйскій купецъ, управлявшій длами Бонделькондской банковой компаніи въ Калькутт, скоропостижно умеръ отъ холеры въ Баракпор. Въ послднее время онъ задавалъ великолпнйшіе банкеты, какими едва ли когда угощали калькуттское общество даже индйскіе князья. Знатнйшія и надмннйшія особы этого аристократическаго города удостоивали его пиршества своимъ присутствіемъ. Первйшія калькуттскія красавицы танцовали въ его залахъ. Не переносилъ ли бдный Ф. Бейгэмъ изъ столбцовъ ‘Бенгальскаго Гурнару’ въ Пэль-Мэльскую газету изумительнйшихъ описаній этихъ аратскихъ пировъ, изъ которыхъ величайшій предназначался именно въ тотъ вечеръ, когда холера схватила Рамунляля въ свои когти? Пиръ долженъ былъ сопровождаться маскарадомъ, превосходящимъ въ блеск вс европейскіе маскарады. Дв соперницы — королевы калькутскаго общества, собирались явиться на балъ, каждая съ своимъ дворомъ. Молодые чиновники и молодые прапорщики, только-что ступившіе на берегъ, вошли въ страшныя издержки и занимали деньги за ужаснйшіе проценты въ Бонделькондской и другихъ банковыхъ компаніяхъ, желая явиться съ подобающимъ блескомъ, въ качеств кавалеровъ и нобельмэновъ двора Генріетты-Маріи (Генріетта-Марія жена Гастингса Гинеса, эсквайра), или въ званіи принцевъ и воиновъ, окружающихъ паланкинъ Лаллы-Рукъ (милой супруги достопочтеннаго Корнуаллиса Бобуса, члена совта). Экипажъ за экипажемъ, хавшіе изъ Калькутты, встрчали у подъзда Ранунляля горько-плачущихъ слугъ, которые извщали о кончин своего господина.

На другой же день, калькуттскій банкъ закрылся, а потомъ, когда предъявлены были къ расчету огромные векселя, хотя между-тмъ Рамунляль ужь не только умеръ, но былъ похороненъ, и вдовы его рыдали надъ его могилой, — по всей Калькутт разнесся слухъ, что въ казначейств Бонделькондской банковой компаніи оставалось всего на все 800 рупій на расплату по обязательствамъ, простиравшимся на на первое время до четырехъ лакковъ, спустя шестьдесятъ дней, затворились ставни въ дом No 175, въ Лотбери, гд помщалась лондонская контора индйской Бонделькондской банковой компаніи, и на тридцать пять тысячъ фунтовъ стерлинговъ ея векселей не принято агентами ея, мистерами Бэнсомъ, Джолли и К, въ Фогъ-Корт.

Когда пришли изъ Калькутты извстія объ этомъ ужасномъ банкротств, оказалось, что принцъ-негоціянтъ Рамунляль былъ долженъ бонделькондской банковой компаніи двадцать пять лакковъ рупій, которыхъ уплата обезпечивалась одною достопочтенною его подписью. Оказалось, что одинъ изъ кассировъ банка, всми уважаемый Чарли Кондоръ (славный малый, извстный хорошими обдами и исполненіемъ шуточныхъ ролей въ фарсахъ на Чоурингскомъ театр) задолжалъ банку девяносто тысячь фунтовъ, вмст съ тмъ, открылось, что реверендиссимъ Баптистъ Бельмэнъ, главный регистраторъ калькуттской конторы приложенія печатей (отличнйшій любитель-проповдникъ, который обратилъ въ христіанскую вру двухъ туземцевъ и у котораго на солидныхъ вечерахъ въ Калькутт всегда бывало множество гостей), поживился семидесятью тремя тысячами фунтовъ, за которые онъ сидлъ въ банкротскомъ суд, прежде чмъ вступилъ въ исправленіе обязанностей въ своей контор. Въ оправданіе мистера Бельмэна надо сказать, что онъ, можетъ-быть, не предчувствовалъ катастрофы, постигшей Бонделькондскую банковую компанію, такъ какъ, не боле какъ за три недли до закрытія этого знаменитаго банка, мистеръ Бельмэнъ, какъ опекунъ дтей сестры своей, вдовы полковника Грина, сбылъ вс компанейскія ассигнаціи, составлявшія достояніе покойнаго, и вырученныя деньги внесъ въ банкъ, который платилъ большіе проценты: векселями этого банка, выданными на имя лондонскихъ его корреспондентовъ, онъ надлилъ мистриссъ Гринъ, когда она отправлялась въ Европу, съ многочисленной семьей малютокъ, на пароход Бурремпутеръ.

Теперь вамъ объяснено названіе этой главы, и вы знаете, почему Томасъ Ньюкомъ ни разу не засдалъ въ парламент. Гд теперь наши любезные, старинные друзья? Гд экипажи и кони Рози? Гд ея брилліанты и побрякушки? На окнахъ роскошнаго новаго дома налплены объявленія. Шайки еврейскихъ джентльменовъ, съ шляпой на голов, ходятъ по гостинымъ, заглядываютъ въ спальни, взвшиваютъ и оцняютъ бдное серебряное кокосовое дерево, разсматриваютъ серебряную посуду и хрусталь, щупаютъ шелковыя занавсы, озираютъ оттоманки, зеркала и сотни предметовъ мишурной пышности. Вотъ будоаръ Рози, который съ такою любовью убиралъ ея свекоръ, вотъ мастерская Клэйва съ сотнею картинъ, вотъ скромная комнатка полковника чуть не на чердак, съ желзной кроватью, простыми сундуками, сопровождавшими его во многимъ индйскихъ походахъ, со старинной форменной шпагой и еще другою, которую поднесли ему при прощань туземные офицеры его полка. Воображаю, какую рожу длаютъ торгаши, пересматривая этотъ походный гардеробъ и смекая какъ плоха будетъ пожива. Въ числ платья, сохранились старый мундиръ и другой, новый, сдланный полковникомъ въ то время, когда миленькая Рози представлялась ко двору. У меня не доставало духу смотрть на расхищеніе пожитковъ бднаго полковника. При продаж постоянно присутствовалъ Ф. Бейгэмъ и со слезами на глазахъ извщалъ насъ о ход аукціона.— Одинъ лоскутникъ сталъ смяться надо мной, говоритъ Ф. Бейгэмъ: зато, что я при вход въ гостиную добраго полковника снялъ съ головы шляпу. Я сказалъ ему, что если онъ осмлится промолвить еще одно слово, такъ я приколочу его.— Мн кажется, Ф. Бейгэму можно въ этомъ случа простить за соревнованіе аукціонерамъ. Гд вы, миленькая Рози и бдный безпомощный младенецъ? Гд ты, добрый Клэйвъ, благородный другъ моей юности? Ахъ! горькую приходится разсказывать повсть, грустную писать страницу! Минуемъ ихъ скоре — не люблю я размышлять о друг въ горести.

LXXI.
Гдь велятъ закладывать карету мистриссъ Ньюкомъ.

Вс знавшіе фамилію Ньюкомовъ, разумется, прослышали о несчастіи, постигшемъ добраго полковника, и я, съ своей стороны, догадывался, что не только собственное его состояніе, но и все, что принадлежало Рози Ньюкомъ, увлечено было съ общую погибель. Друзьямъ нашимъ отъ разныхъ особъ предлагались временныя вспомоществованія, но вс эти предложенія съ благодарностью были отвергнуты, и мы оставались въ надежд, что полковникъ, получая пансіонъ, не прикосновенный по закону, можетъ еще жить довольно безбдно, если удалится изъ общества. Нечаянный процессъ, послдовавшій за банкротствомъ, пришелъ къ концу. Оказалось, что полковникъ былъ безбожно обманутъ въ операціи, что его легковріе стоило ему и его семейству огромнаго капитала, что онъ отдалъ до послдняго принадлежавшаго ему шиллинга, что на почтеннномъ имени его не можетъ оставаться ни малйшаго пятна. Судья, передъ которымъ онъ являлся, говорилъ съ чувствомъ и уваженіемъ о несчастномъ джентльмен, адвокатъ, допрашивавшій его, почтилъ горесть и паденіе этого простодушнаго старика. Томасъ Ньюкомъ нанялъ комнатку, близь суда, гд разсматривались его дла и дла компаніи, и жилъ съ умренностью, которая не была для него непривычною. Однажды я случайно повстрчался съ нимъ въ Сити, и онъ, отдавъ мн вжливый поклонъ, скромный и вмст гордый, пробжалъ мимо, эта встрча невыразимо растрогала меня. Полковникъ принималъ къ себ одного только Ф. Бейгэма, который, какъ врный другъ, непремнно хотлъ быть ему помощникомъ и въ суд и вн суда. Джонъ Джэмсъ, провдавъ о бд, тотчасъ же пришелъ ко мн и изъявилъ готовность пожертвовать всмъ, что иметъ, на пользу своихъ друзей. Лаура и я похали въ Лондонъ съ подобными же предложеніями. Нашъ добрый другъ не согласился видться ни съ однимъ изъ насъ. Ф. Бейгэмъ, опять со слезами на суровыхъ щекахъ и прерывчатымъ голосомъ, сообщилъ мн свои опасенія, что дла должны быть очень дурны, такъ какъ полковникъ ршительно отказываетъ себ даже въ трубк табаку. Лаура похала къ нему на квартиру, съ шкатулкой, которую подалъ ему нашъ милый сынокъ, когда полковникъ, по звонку моей жены, вышелъ отпирать ей дверь. Онъ погладилъ ребенка по золотистой головк и поцловалъ его. Моя жена желала, чтобъ полковникъ сдлалъ то же и съ нею,— но этого не случилось, хотя Лаура созналась, что она поцловала ему руку. Онъ прижалъ руку къ глазамъ и поблагодарилъ Лауру съ большимъ хладнокровіемъ и величавостью, но не пригласилъ ее за порогъ своихъ дверей, сказавъ откровенно, что въ такой комнат не годится принимать даму — какъ вы сами хорошо знаете, мистриссъ Смитъ, сказалъ онъ своей хозяйк, которая провожала мою жену на лстницу.— Онъ почти ничего въ ротъ не беретъ, разсказывала намъ эта женщина: что подадимъ — воротится нетронутое, цлую ночь у него горятъ свчи и онъ сидитъ за бумагами.— Какъ сгорбился бдный полковникъ, который, бывало, держался такъ прямо! сказала Лаура.— Онъ постарлъ десятью годами и казался совсмъ дряхлымъ старикомъ.

— Я радъ, что Клэйва не замшали въ банкротство, говорилъ Бейгэму полковникъ, и голосъ его, въ этотъ разъ, впервые, выказывалъ душевное волненіе: доброе дло сдлали они, что не замшали бднаго Клэйва, и я благодарилъ за это адвокатовъ въ суд.— Эти джентльмены и самъ судья были растроганы благодарностью старика. Судья сказалъ полковнику трогательную рчь, когда тотъ пришелъ за своимъ аттестатомъ. Тотъ же судья выразилъ совсмъ другое мнніе на счетъ поведенія управляющаго банкомъ, когда этотъ господинъ явился къ допросу. Онъ желалъ, чтобы законъ развдался съ тми джентльменами, которые воротились изъ Индіи на родину съ огромными капиталами, вырученными продажей акцій не за долго до банкротства. Эти джентельмены съумли позаботиться о себ во-время, а что касается до управляющаго, то не даетъ ли его супруга роскошныхъ баловъ въ своемъ роскошномъ дом, въ Чельтенгэм, даже и теперь?

По мннію Ф. Бейгэма, душу полковника боле всего тяготила мысль, что онъ многихъ изъ своихъ друзей убдилъ пожертвовать своими капиталами на эту несчастную спекуляцію. Ему взять у Джона Джэмса деньги, посл того, что онъ убдилъ старика Ридлея купить на двсти фунтовъ стерлинговъ индйскихъ акцій! Боже милосердый! Онъ и его семейство скорй умрутъ съ голоду, чмъ примутъ отъ Д. Джэмса хоть грошъ одинъ! Обидныхъ укоровъ наслушался полковникъ отъ мистриссъ Макензи, отъ разгнванной ея дочери въ Мюссельбург, отъ супруга Джоси, мистера Сми, королевскаго академика, и отъ двухъ или трехъ индйскихъ офицеровъ, друзей его, которые приняли участіе въ спекуляціи по его совту. Эти укоры Томасъ Ньюкомъ переносилъ съ трогательною кротостью, какъ описывалъ мн преданный ему Ф. Бейгэмъ, стараясь замаскировать свое душевное волненіе безчисленными проклятіями и громкими восклицаніями. Но еще больше тронуло полковника письмо, полученное въ это время изъ Индіи, отъ Гонимэна, съ извстіемъ, что дла его идутъ хорошо, что онъ узналъ о несчастіи, постигшемъ его благодтеля, и что онъ, въ уплату долга полковнику и сестр, жившей въ Брэйтон, посылаетъ вексель, и что, съ Божьей помощью, онъ будетъ высылать такіе же векселя и впредь, каждый годъ.— Прочтя письмо, полковникъ совсмъ растерялся, говорилъ Ф. Бейгэмъ: письмо съ векселемъ выпало у него изъ рукъ. Онъ стиснулъ об руки, затрясся всми членами, опустилъ голову на грудь, сказалъ: благодарю Всемогущаго! и въ тотъ же день, по почт, отправивъ вексель къ мистриссъ Гонимэнъ, не оставивъ себ ни шиллинга, потомъ онъ взялъ меня подъ руку и мы пошли въ кофейный домъ Тома, тутъ онъ въ первый разъ пообдалъ посл продолжительнаго воздержанія и выпилъ стакана два портвейну: Ф. Бейгэмъ, сэръ, не могъ смотрть безъ слезъ и готовъ былъ отдать послднюю каплю крови за добраго старика.

Въ понедльникъ утромъ, въ контор Бонделькондскаго банка, въ Лотбри, закрылись унылыя ставни, которымъ не открываться до-тхъ поръ, пока покои не перейдутъ къ другимъ, боле счастливымъ спекуляторамъ. Индйскіе векселя пришли и были протестованы въ Сити на предъидущей недл, въ субботу. Бой-женщина и мистриссъ Рози условились хать въ этотъ вечеръ въ театръ, и любезный капитанъ Гоби ршился оставить забавы Флагъ-клуба, чтобъ сопровождать дамъ. Никто изъ нихъ не зналъ, что происходило въ Сити,— и мрачное уныніе Клэйва, и суровое молчаніе его отца он не могли объяснить ничмъ другимъ, какъ обыкновенными домашними длами. Клэйвъ не былъ въ Сити въ этотъ день. Онъ провелъ его, по привычк, въ своей мастерской, не обращая вниманія ни на прихоти жены, ни на насмшки бой-женщины. Чтобъ поспть въ театръ, обдали раньше обыкновеннаго. Гоби занималъ дамъ новйшими остротами курильнаго зала Флагъ-клуба, и въ свою очередь потшался блистательными предположеніями Рози и ея мамаши на настоящій сезонъ, обдами и вечерами, которые намрена была дать мистриссъ Ньюкомъ, баломъ — ей ужасно хотлось дать маскированный балъ, точно такой, какой описанъ на прошедшей недл въ Пэль-Мэльской газет, подъ страннымъ названіемъ ‘Бенгальскаго Гурнару’, который данъ былъ принцемъ-негоціянтомъ, главнымъ директоромъ банка въ Индіи.— Непремнно дадимъ балъ, подхватываетъ мистриссъ Маккензи: общество требуетъ этого отъ васъ.— Разумется, такъ, вторитъ капитанъ Гоби, и тутъ воображенію его представляется блистательный кругъ молодыхъ офицеровъ изъ Флагъ-клуба, которыхъ онъ привезетъ на балъ въ великолпныхъ мундирахъ, чтобъ танцовать съ миленькою мистриссъ Ньюкомъ.

Посл обда — имъ и въ голову не приходило, что этотъ обдъ будетъ послднимъ въ этомъ роскошномъ дом — дамы пошли поцловать на прощаньи малютку — бросить прощальный взглядъ на свой тоалетъ, которымъ он предполагали очаровать обитателей партера и ложъ въ Олимпійскомъ цирк. Гоби храбро попивалъ бордоское, пользуясь краткимъ срокомъ данной ему свободы, и не воображалъ, что пьетъ здсь въ послдній разъ, Клэйвъ смотрлъ съ грустнымъ и безмолвнымъ равнодушіемъ, которое, въ послднее время, было неизмнною его ролью въ дом. Доложили, что карета подана, дамы вышли, въ нарядныхъ бурнусахъ, причемъ бой-женщина — божился Гоби,— казалась такою молоденькою и хорошенькою, какъ ея дочь, дверь на подъзд отворилась передъ двумя джентльменами и двумя лэди, идущими къ экипажу, какъ вдругъ, въ ту самую минуту, какъ они готовы были садиться въ карету, быстро подкатилъ гансомскій кэбъ, въ которомъ они увидли озабоченное лицо Томаса Ньюкома. Онъ вышелъ изъ кэба, карета посторонилась, дамы оставались на подъзд.— А, театръ! я и забылъ, сказалъ полковникъ.

— Да, папаша, мы демъ въ театръ, весело вскричала миленькая Рози, ласково потрепавъ полковника по плечу маленькой ручкой.

— По-моему, лучше бы вы не здили, серіозно сказалъ полковникъ.

— Моей милой Рози, страхъ какъ хочется быть въ театр, и и ни за что на свт не соглашусь не исполнить ея желанія, восклицаетъ бой-женщина, вскидывая голову.

Полковникъ, вмсто отвта, веллъ своему кучеру хать въ конюшню и ждать дальнйшихъ приказаній, потомъ, обратясь къ гостю своей невстки, выразилъ капитану Гоби сожалніе, что предположенная поздка въ театръ не можетъ состояться, такъ какъ онъ долженъ сообщить своему семейству объ одномъ дл величайшей важности. Услышавъ эту всть и понимая, что дальнйшее его присутствіе здсь не будетъ пріятно, капитанъ, человкъ не робкаго десятка, остановилъ, готовый уже къ отъзду, извощика съ гансомскимъ кэбомъ, который, совершенно хорошо зная клубъ и его обычныхъ постителей, доставилъ весельчака-капитана прямо къ Флагу, доканчивать вечеръ.

— Пришли наконецъ, батюшка? сказалъ Клэйвъ, съ врнымъ предчувствіемъ глядя въ лицо отцу.

Отецъ взялъ и пожалъ руку, протянутую ему сыномъ.— Пойдемъ въ столовую, сказалъ онъ. Оба вошли, полковникъ налилъ себ стаканъ вина изъ бутылки, стоявшей еще на стол, и веллъ удалиться дворецкому, который мшкалъ въ комнат, у буфета, желая только знать, угодно ли барину обдать. По уход дворецкаго, полковникъ Ньюкомь допилъ свой стаканъ хересу и закусилъ кускомъ хлба, причемъ бой-женщина приняла позу изумленія и негодованія, а Рози имла время замтить, что папаша очень разстроенъ и, вроятно, что-нибудь случилось.

Полковникъ взялъ ее за об руки, притянулъ къ себ и поцловалъ ее, между-тмъ какъ мамаша Рози, усвшись въ кресла, барабанила по столу веромъ.— Да, случилось кой-что, моя душенька, съ грустью сказалъ полковникъ: — ты должна показать всю твердость души, потому-что насъ постигло великое несчастіе.

— Боже милосердый? Полковникъ, что съ вами? перестаньте пугать мою возлюбленную дочь, кричитъ бой-женщина, бросаясь къ своей любимиц и обхватывая ее могучими руками: — Что-жъ могло случиться? не тревожьте этого милаго ребенка, сэръ!— и мистриссъ Маккензи съ негодованіемъ посмотрла на бднаго полковника.

— Мы получили самыя дурныя всти изъ Калькутты, подтверждающія всть, пришедшую съ послдней почтой, дорогой мой Клэйвъ.

— Это для меня не новость: я всегда этого ожидалъ, батюшка, говоритъ Клэйвъ, повсивъ голову.

— Ожидали чего? Что вы скрывали отъ насъ? Въ чемъ вы насъ обманывали, полковникъ Ньюкомъ? вскрикиваетъ бой-женщина и Рози, — съ восклицаніемъ: мамаша, о, мамаша!— начинаетъ плакать.

— Управляющій банкомъ въ Индіи умеръ, продолжалъ полковникъ: онъ оставилъ дла хуже, чмъ въ безпорядк. Мы, какъ я опасаюсь, разорены въ колецъ, мистриссъ Маккензи,— и полковникъ принялся разсказывать, какъ банкъ не можетъ быть открытъ въ понедльникъ утромъ, и какъ векселя его, на большую сумму, протестованы уже въ Сити, въ тотъ же самый день.

Рози на-половину не понимала этихъ встей и не постигала бдствія, которое должно было за ними послдовать, но мистриссъ Маккензи, движимая гнвомъ, съ минуты на минуту возраставшимъ, произнесла спичъ, доказывая, что деньгами, которыя полковникъ, не извстно ей по какимъ побужденіямъ, убдилъ ее доврить банку, она не намрена жертвовать и непремнно желаетъ ихъ получить обратно въ понедльникъ утромъ, будетъ банкъ закрыть или нтъ, что дочь ея имла собственное состояніе, которое бдный, любезный братъ Джэмсъ выдлилъ ей и выдлилъ бы гораздо щедре, если бы онъ не находился подъ дурнымъ вліяніемъ — она не хотла сказать, подъ чьимъ именно, вмст съ тмъ мистриссъ Маккензи повелвала полковнику Ньюкому, если онъ такой честный человкъ, за какого всегда выдавалъ себя, въ ту же минуту представить ей отчетъ въ имуществ возлюбленной дочери и уплатить ей деньги, принадлежащія ей самой, до послдняго гроша. Она не желаетъ оставлять ихъ въ долгу ни на часъ доле, она не допуститъ до нищеты этого милаго малютки, что спитъ на верху, въ сладкомъ невдніи, и его братьевъ и сестеръ, которые могутъ родиться на свтъ, такъ какъ Рози — женщина молодая,— такая молодая, что ей еще рано было выходить за-мужъ, да, она никогда не вышла бы за-мужъ, если бы послушалась совта своей мамаши. Мистриссъ Маккензи требовала, чтобы этотъ малютка и вс послдующіе, оставались при своихъ правахъ, и состояли подъ опекой бабки, если отецъ ихъ отца такъ немилосердъ, такъ золь, до того лишенъ чувства родственной привязанности, что отдалъ ихъ деньги какимъ-то ворамъ и намренъ оставить несчастныхъ безъ куска хлба.

Въ продолженіе мамашиной проповди, Рози начала рыдать еще громче, чмъ когда-нибудь,— такъ громко, что Клэйвъ, съ досадой, вскричалъ: удержите языкъ! При этомъ восклицаніи, бой-женщина, снова прижавъ дочь къ груди, обратилась къ своему зятю, принялась бранить его, какъ бранила при немъ его отца, и кричать во все горло, что оба они сговорились ограбить ея возлюбленную дочь и бднаго малютку, что спитъ на верху, что она будетъ говорить, да, будетъ говорить, и никакая сила человческая не заставить ее молчать, что она получитъ свои деньги въ понедльникъ такъ же врно, какъ врно то, что бдный, любезный супругъ ея, капитанъ Маккензи, умеръ, и что ее никогда бы такъ не надули, да, не надули бы, если-бъ онъ былъ живъ.

При слов надули, Клэйвъ разразился проклятіемъ, бдный полковникъ застоналъ отъ отчаянія, вдовушка продолжала свой спичъ и, надъ ревущей бурей словъ мистриссъ Маккензи, визгнулъ пронзительный крикъ мистриссъ Ньюкомъ, которая тутъ же упала въ истерик и, ободряемая своей матушкой, вопила на счетъ своего малютки, милаго, любезнаго, разореннаго малютки, и такъ дале.

Пораженный скорбью, полковникъ старался унять языки и злость женщинъ и удержать отъ гнвныхъ возраженій сына, который не могъ переносить обидъ отъ мистриссъ Маккензи. Только когда буря нсколько пріутихла, Томасъ Ньюкомъ получилъ возможность продолжать свой горестный разсказъ, объяснить, что случилось, изложить настоящее положеніе дла, и заставить перепуганныхъ женщинъ выслушать разумную рчь.

Затмъ, онъ разсказалъ имъ, къ общему ихъ прискорбію, что его непремнно объявятъ банкротомъ на слдующей недл, что все его имущество, гд бы оно ни открылось, будетъ арестовано на удовлетвореніе его кредиторовъ, и что дочери его всего лучше тотчасъ же ухать изъ дому, чтобъ избжать позора и оскорбленій.— Мн хотлось бы, чтобъ любезный сынъ мой, Клэйвъ, увезъ васъ отсюда, и воротился ко мн, когда онъ будетъ мн нуженъ и когда я пришлю за нимъ, нжно сказалъ отецъ въ отвтъ на мятежное выраженіе въ лиц сына: мн хотлось бы, чтобъ вы какъ можно скоре оставили этотъ домъ. И отчего бы не сегодня же? На насъ могутъ напасть подицейскіе аспиды не дальше какъ черезъ часъ, — какъ знать: можетъ-быть, сію же минуту.

Въ эту минуту зазвенлъ на подъзд колокольчикъ и женщины вскрикнули разомъ, какъ-будто увидли судей, идущихъ описывать домъ. Рози кричала неумолкаемо, удерживаемая раздосадованнымъ мужемъ и по-прежнему поощряемая своей мамашей, которая называла своего зятя безчувственнымъ злодемъ. Надо признаться, что мистриссъ Ньюкомъ не выказала большой твердости духа и была плохою утшительницею мужа въ ту минуту, когда онъ нуждался въ утшеніи.

Отъ злобнаго мятежа и обидныхъ укоровъ, эта чета женщинъ перешла теперь къ крайнему ужасу и желанію бжать не медля. Он готовы были отправиться сейчасъ же, закутать бднаго малютку въ шали — отдать его няньк, чтобъ она унесла его куда-нибудь — куда-нибудь, несчастнаго, безпріютнаго ребенка.— Мои ящики, кричитъ мистриссъ Маккензи, давно уложены, вы знаете, будьте уврены: не ласки, которыми я здсь пользовалась, а одинъ только долгъ и религія — и покровительство, которымъ я обязана этому беззащитному — да, беззащитному обобранному, милому ребенку — заставляли меня оставаться въ этомъ дом! Я никогда не воображала, что меня здсь ограбятъ, что близкія моему сердцу будутъ лишены прекраснаго состоянія и пущены ходить по міру безъ куска хлба! Если бы мой Маккензи былъ здсь, вы никогда не посмли бы этого сдлать, полковникъ Ньюкомъ, да никогда. У него были свои недостатки — и у Маккензи были недостатки — но онъ не ограбилъ бы своихъ дтей! Пойдемъ, Рози, моя возлюбленная, пойдемъ укладывать твои вещи и искать мста, гд бы въ горести приклонить голову. Ахъ, не говорила ли я, чтобъ ты береглась всякихъ живописцевъ, и что Кларенсъ настоящій джентльменъ, что онъ любилъ тебя всмъ сердцемъ и никогда бы не выманилъ у тебя денегъ, которыя я, впрочемъ, ворочу, если только существуетъ въ Англіи справедливость!

Въ продолженіе этой выходки, полковникъ сидлъ убитый и безмолвный, поддерживая руками сдую голову. Когда гаремъ удалился, старикъ подошелъ къ своему сыну. Клэйвъ не врилъ, чтобы отецъ его былъ плутъ и обманщикъ. Нтъ, благодаря Бога! Отецъ и сынъ обнялись съ нжностью и чуть не съ радостью, равною съ той и съ другой стороны. Клэйвъ и подуматъ не могъ, чтобъ старикъ-отецъ имлъ дурное намреніе, хотя спекуляція, въ которую онъ запутался, не удалась и хотя Клэйвъ вчно былъ противъ. На душ молодаго человка стало легче, когда онъ увидлъ, что дло кончено, теперь, благодаря Бога, всякій поводъ ко взаимному неудовольствію исчезъ, и вс они могутъ быть съ-этихъ-поръ счастливы по-прежнему. Клэйвъ ни мало не сомннался, что они съ безбоязненнымъ лицомъ встртятъ враждебную судьбу и что его ожидаютъ счастливйшіе дни, въ сто разъ счастливйшіе тхъ, какіе они знали съ той бдственной минуты, когда отецъ его разбогатлъ.

— И слава Богу, что все это кончилось, говоритъ Клэйвъ, у котораго глаза блистали и лицо горло: у насъ есть еще, чмъ повеселить себя до завтра, батюшка!— и съ этими словами онъ налилъ два стакана вина, оставшагося въ бутылк.— Счастливаго пути желаю вашей Фортун, сказалъ старикъ: пусть только она возьметъ и наше горе: не стоитъ удерживать втреницу. Si celeres qualit pennas — помнишь, бывало, мы говорили у капуциновъ?— resigno quo ddit, et mea virtute me involve, probam que paupericm sine dote quaero.— Клэйвъ отвчалъ на тостъ отца, у котораго рука дрожала, когда онъ подносилъ стаканъ къ устамъ, и голосъ прерывался, когда онъ произносилъ всмъ извстную школьную фразу, съ душевнымъ волненіемъ, святымъ какъ молитва. Еще разъ, съ сердцами, полными любни, отецъ и сынъ обнялись. Голосъ Клэйва до-сихъ-поръ дрожитъ, когда онъ разсказываетъ эту сцену, точно такъ же, какъ дрожалъ тогда, когда передавалъ ее мн въ первый разъ, въ счастливйшія времена, въ тихій лтній вечеръ, бесдуя со мной о незабвенныхъ старыхъ дняхъ.

Томасъ Ньюкомъ объяснилъ сыну планъ, который пришелъ е у на мысль, когда онъ возвращался изъ Сити, гд узналъ о постигшемъ его бдствіи.— Женщину и малютку гораздо лучше удалить, говорить онъ: да и теб, мой милый, слдуетъ остаться при нихъ, пока я не пришлю за тобой, что я и сдлаю, если присутствіе твое сколько-нибудь будетъ мн полезно или потребуетъ того наша… наша честь, продолжалъ старикъ дрожащимъ голосомъ.— Ты долженъ въ этомъ послушаться меня, мой любезный Клэйвъ, вдь ты во всемъ слушался меня, ты всегда былъ добрымъ, любезнымъ и покорнымъ сыномъ. Господи, прости меня, что я слишкомъ доврялъ своему слабому разсудку и не хотлъ послдовать твоему боле благоразумному совту. Но ты еще разъ послушайся меня, сынъ мой, ты дашь мн слово исполнить,— старикъ, при этихъ словахъ, взялъ обими руками руку Клэйва и нжно ласкалъ ее.

Потомъ, дрожащею рукой, онъ вынулъ изъ кармана старинный кошелекъ со стальными кольцами, который онъ носилъ не одинъ десятокъ лтъ. Клэйвъ, при вид знакомаго ему кошелька, вспомнилъ, какою радостью блистало лицо отца, когда тотъ вынималъ изъ кармана этотъ самый кошелекъ, въ дтскіе годы Клэйва, и давалъ ему денегъ, по выход изъ училища.— Здсь есть нсколько банковыхъ билетовъ и золота, сказалъ онъ: это принадлежитъ Рози, дорогой мой Клэйвъ, тутъ же квитанція на полугодовой дивидендъ, который, пожалуйста, предъяви, для расчета, Шеррику. Онъ всегда былъ добръ и любезенъ, этотъ Шеррикъ. Всмъ слугамъ, къ счастію, жалованье уплачено на прошедшей недл, остается заплатить только за послдніе дни: надюсь, найдемъ чмъ расплатиться. Ты наблюди, чтобъ Рози взяла съ собой только необходимое платье для себя и малютки — слышишь ли?— чтобъ взяла самое простое — ни лоскутка щегольскаго, все это можно уложить въ чемоданъ или въ два, и вы возьмете ихъ съ собой, роскошь и суету, жемчугъ, браслеты, серебро и прочія побрякушки оставимъ здсь, завтра, когда вы удете, я сдлаю имъ опись и все, до послдней рупіи, до послдней нитки, ей-ей, передамъ кредиторамъ.

Между-тмъ наступили сумерки и услужливый дворецкій вошелъ въ столовую, зажигать лампы.— Ты послужилъ намъ правдою и честію, Мартинъ, сказалъ полковникъ, низко кланяясь ему:— я желаю пожать теб руку. Намъ приходится разстаться и я не сомнваюсь, что ты и прочіе слуги найдете хорошія мста, ты этого заслуживаешь, Мартинъ, вполн заслуживаешь. Великія потери постигло наше семейство — мы разорены, разорены! Знаменитая Бонделькондская банковая компанія въ понедльникъ должна прекратить свои дйствія. Поблагодари добрыхъ людей, тамъ, внизу, за ихъ любовь ко мн и къ моему семейству.— Мартинъ поклонился молча и почтительно. Онъ и его товарищи въ людской ожидали этой катастрофы не меньше самого полковника, который между-тмъ былъ убжденъ, что хранилъ свои дла въ непроницаемой тайн.

Клэйвъ вошелъ въ дамскіе покои и не съ большимъ сожалніемъ взглянулъ на эти безрадостныя, брачныя комнаты, со всмъ ихъ великолпнымъ убранствомъ, на богатыя зеркала, въ которыхъ отражалось личико бдной Рози, на шелковыя занавски, подъ которыми онъ лежалъ подл своего бднаго малютки, безсонный и печальный. Здсь онъ нашелъ няньку ребенка, и жену, и мать жены, хлопотавшими надъ десятками ящиковъ, шкатулокъ и картонокъ съ кружевами, перьями и другими бездлками моды, между-тмъ какъ ребенокъ лежалъ на розовенькой подушк и, мирно вздыхая, сосалъ свой бленькій кулачокъ. Аидъ блестящей мишуры, разбросанной тамъ и сямъ, взбсилъ молодаго человка. Онъ началъ топтать платья ногами, и когда мистриссъ Маккензи вздумала останавливать его громкими воплями, онъ сурово веллъ ей молчать и не будить ребенка. Словамъ его, въ подобныя минуты, нельзя было противорчять.— Ты но возьмешь съ собой ничего, Рози, кром самого необходимаго, то-есть, два-три самыхъ простыхъ платья, да что нужно для ребенка. Что въ этомъ чемодан?— Мистриссъ Маккензи выступила впередъ и объявила, нянька побожилась честью, горничная то же дала честное слово, что въ чемодан нтъ ничего, кром самаго необходимаго, когда Клэйвъ обратился съ допросомъ къ жен, та подтвердила эти показанія съ замтною робостью.

— Гд ключи отъ этого чемодана?

При восклицаніи мистриссъ Маккензи: ‘что за вздорь!’ — Клэйвъ, ставъ ногой на обитый клеенкой ящикъ, побожился, что изломаетъ крышку, если не отопрутъ его въ ту же минуту. Повинуясь этому суровому требованію, перепуганныя женщины подали ключи — и черный ящикъ былъ отпертъ въ присутствіи Клэйва.

Въ ящик оказалось множество вещей, которыя Клэйвъ призналъ вовсе не необходимыми для существованія его жены и ребенка. Шкатулки съ драгоцнностями, любимыя побрякушки, цпочки, кольца и жемчужныя ожерелья, тіара, въ которой бдная Рози представлялась ко двору, перья и пышный шлейфъ, украшавшія эту маленькую особу, все это было уложено въ одномъ ящик, въ другомъ — я долженъ сказать съ прискорбіемъ — спрятаны были серебряныя вилки и ложки, и даже кокосовое дерево, которое наши грабительницы хотли-было увезти съ собой.

Мистеръ Клэйвъ Ньюкомъ расхохотался, когда увидлъ кокосовое дерево, такъ громко расхохотался, что ребенокъ проснулся и нянька побжала убаюкивать расплакавшагося малютку. Рози готова была плакать громче ребенка, еслибъ мужъ сурово не остановилъ ея и не побожился, что если она не скажетъ ему всей правды, то ей-ей, она выйдетъ изъ дому съ тмъ только, что есть на ней. Даже бой-женщина не смла предпринять ничего противъ непоколебимой ршимости Клэйва, и начинавшееся возстаніе служанокъ и госпожъ было унято его твердостью. Горничная мистриссъ Рози, втреная двчонка, получила свое жалованье и отказалась отъ мста, но у няньки не хватило духу покинуть своего питомца такъ внезапно и она ршилась провожать семейство Клэйва въ предпринимаемомъ печальномъ странствованіи. Сколько утаенныхъ вещей открылось въ чемоданахъ у мистриссъ Маккензи, а не у ея дочери, когда семейство достигло цли путешествія! Тутъ были и серебряная филиграновая корзинка, и чайныя ложечки, и коралловая гремушка малютки, и въ дорогомъ аломъ бархатномъ переплет экземпляръ церковной службы, достопочтенной массъ Гримстонъ: на вс эти предметы, присвоенные такимъ-образомъ госпожею Маккензи, она предъявляла съ-этихъ-поръ право собственности.

Когда все было уложено, наняли кэбъ для перевозки скромныхъ пожитковъ покидающаго родину семейства, кучеру приказано было запречь лошадей, и бдная Рози Ньюкомъ въ послдній разъ сла въ свою карету, до которой полковникъ проводилъ ее съ прежнею вжливостью и поклономъ, причемъ поцловалъ ребенка, снова заснувшаго безмятежнымъ сномъ на груди няньки, и отвсилъ важный и учтивый поклонъ бой-женщин.

Потомъ Клэйвъ и отецъ сли въ кэбъ, гд уставлены были чемоданы, и похали къ Товкрской пристани, гд стоялъ корабль, на которомъ они должны были отправиться изъ Англіи. На пути они, безъ сомннія, толковали о выгодахъ своихъ, такъ много измнившихся противъ прежняго, отецъ Клэйва нжно благословилъ своего сына, поручилъ его съ семействомъ милосердному покровительству Божію и думалъ о сын, со святою мольбою, когда они разстались. Томасъ Ньюкомъ воротился въ опустлый домъ присматривать за оставшимся имуществомъ, размышлять о постигшемъ его бдствіи и молиться, чтобы Богъ послалъ ему силу перенести испытаніе честно и великодушно, и чтобы Онъ устроилъ судьбу тхъ возлюбленныхъ существъ, для авторахъ вся жизнь старика была жертвою — и жертвою напрасною.

ЧАСТЬ ОДИННАДЦАТАЯ И ПОСЛДНЯЯ.

LXXII.
Велизарій.

При распродаж имущества полковника Ньюкома, одинъ изъ его знакомыхъ купилъ, за нсколько шиллинговъ, т дв шпаги, которыя, какъ мы сказали, висли въ комнат добраго старика, и ни у одного изъ торговцевъ, присутствовавшихъ при торг, не хватило духу набивать цну. Написанная Клэйвомъ голова отца, постоянно украшавшая мастерскую молодаго человка, вмст съ кипой его масляныхъ картинъ, съ мольбертами и рисовальными принадлежностями, была пріобртена врнымъ Джономъ Джэмсомъ, который хранилъ ихъ до возвращенія своего друга въ Лондонъ и до его востребованія, оказывая великодушнйшую заботливость о пользахъ Клэйва. Джонъ Джэмсъ былъ удостоенъ въ этотъ годъ званія королевскаго академика, и Клэйвъ, по-видимому, прилежно занимался искусствомъ, которое онъ всегда любилъ: доказательствомъ тому служитъ, что онъ прислалъ въ академію три картины и я не видывалъ человка, который бы былъ боле огорченъ, чмъ любящій Джонъ Джэмсъ, когда дв изъ этихъ неудачныхъ картинъ были отвергнуты комитетомъ выставки того года. Одна прелестная маленькая картина, подъ названіемъ: ‘Лодка на мели’ заняла видное мсто въ залахъ этой выставки и вы можете вообразить, какъ громко она была расхвалена нкоимъ критикомъ въ Пэль-Мэльской газет. Картина была куплена въ первый же день выставки за двадцать-пять фунтовъ стерлинговъ, за ту самую цну, какую назначилъ ей художникъ, когда добрый Джонъ Джэмсъ письмомъ извстилъ своего друга объ этомъ благопріятномъ обстоятельств и о томъ, что деньги находятся у него, въ ожиданіи распоряженія Клэйва, послдній отвчалъ ему въ выраженіяхъ самой искренней благодарности, прося его притомъ переслать эти деньги, вмст съ усерднйшимъ поклономъ отъ стараго друга, Томаса Ньюкома, къ мистриссъ Сар Масонъ, въ Ньюкомъ. Но Джонъ Джэмсъ не далъ и намека своему другу, что онъ самъ былъ покупщикъ картины и Клэйвъ узналъ объ этомъ только въ послдствіи, когда увидлъ картину въ мастерской Ридлея.

Я уже говорилъ, что въ это время никто изъ насъ не зналъ дйствительнаго положенія финансовъ полковника Ньюкома и каждый думалъ, что полковникъ, отдавъ до послдняго шиллинга все свое имущество, конфискованное въ пользу кредиторовъ, имлъ еще достаточныя средства къ жизни въ пансіон и другихъ пособіяхъ, полученныхъ за военную службу. Однажды, бывъ по дламъ въ Сити, я встртилъ тамъ мистера Шеррика. Дла этого джентльмена шли плохо, его чувствительно подорвала, какъ онъ говорилъ мн, несостоятельность лорда Леванта, съ которымъ онъ имлъ большія денежныя сдлки.— Нтъ-то лучше нашего старика Ньюкома, примолвилъ мистеръ Шеррикъ со вздохомъ: вотъ добрый человкъ, вотъ благороднйшій человкъ, какого я еще не видывалъ, ни капли хитрости, ни малйшаго понятія о коммерческихъ длахъ: настоящій ребенокъ. Зачмъ не послушался онъ моего совта, бдный, простодушный старикъ?… Онъ могъ бы теперь жить безъ нужды. Зачмъ онъ продалъ свой пожизненный доходъ, мистеръ Пенденнисъ? Я обдлалъ ему это дльце, тогда какъ никто другой, можетъ-статься, не сдлалъ бы этого, потому-что ручательство не стоило бы двухъ пенни, если бъ Ньюкомъ былъ не честный человкъ, но я знаю, что онъ человкъ честный и скорй согласится голодать и грызть ногти, чмъ измнитъ своему слову. Когда добрякъ-старикъ пришелъ ко мн, мсяца за два до закрытія банка, которое я напередъ уже считалъ неизбжнымъ,— когда онъ пришелъ и взялъ три тысячи фунтовъ на расходы по выборамъ, какъ-то на уплату адвокатамъ, за коммисію, на премію, на застрахованіе жизни — вамъ хорошо извстно, какъ дорого обходится эта игра, мистеръ Пенденнисъ — я бросился на колни передъ нимъ — бросился на колни въ Сверо-Южномъ Американскомъ кофейномъ дом, гд онъ назначилъ своимъ агентамъ свиданіе для расплаты съ ними, я бросился и сказалъ:— полковникъ, не тратьтесь, говорю вамъ, воздержитесь — подумайте, вдь вы скоро банкротъ, — но онъ и слушать не хотлъ, сэръ, онъ ломилъ, будто старый бенгальскій тигръ и ревлъ на счетъ своей чести, онъ расплатился по счетамъ до послдняго шиллинга, а счеты были адски-длинные. Я увренъ, что въ эту минуту у него не остаюсь пятидесяти фунтовъ годового дохода на прожитокъ. Я хотлъ бы возвратить ему, что получилъ отъ него за коммисію — ей-ей, хотлъ бы, да времена плохія: бестія Левантъ подорвалъ меня. Не разъ приходило мн на мысль отдать деньги старику — сквозь рукъ проскользнули, да и не одн эти деньги, спустилъ и часовню лэди Уиттельси, мистеръ Пенденнисъ. Чортъ побери этого молодаго Леванта!

Крпко пожавъ мн руку посл этихъ словъ, Шеррикъ побжалъ черезъ улицу за какимъ-то другимъ капиталистомъ, входившимъ въ ту минуту въ Диддельсекскую страховую контору, и оставилъ меня въ горестномъ убжденіи, что мои опасенія на счетъ Томаса Ньюкома были совершенно справедливы. Не переговорить ли намъ съ богатыми родственниками полковника о бдственномъ его положеніи? Знаетъ ли объ этомъ братъ его, Гобсонъ Ньюкомъ? Что касается до сэра Бэрнса, то неумолимая вражда между нимъ и его дядей не допускала никакихъ надеждъ на помощь съ этой стороны. Бэрнсъ вовлеченъ былъ въ тяжелыя издержки при первыхъ выборахъ, кончившихся не въ его пользу, посл отказа дяди, онъ тотчасъ же снова выступилъ на спорное поприще и снова потерплъ пораженіе отъ кандидата боле либеральнаго, бывшаго когда-то его другомъ, мистера Гигга, который формально возсталъ противъ сэра Бэрнса и окончательно устранилъ его отъ представительства мстечка Ньюкома. Естественно, что друзьямъ полковника Ньюкома нечего было ждать хорошаго отъ этого джентльмена.

Какъ же пособить полковнику? Онъ былъ гордъ — содержать себя трудами былъ не въ силахъ: ему было подъ семьдесятъ.— Ахъ, зачмъ безчеловчные академики отвергли картины Клэйва? восклицаетъ Лаура: эти люди выводятъ меня изъ терпнія, будь эти картины на выставк, я знаю, кто бы купилъ ихъ, но теперь это было бы напрасно. Онъ сейчасъ бы началъ подозрвать и отослалъ бы деньги къ ней назадъ. Ахъ, Пенъ! зачмъ, зачмъ не пріхалъ онъ, когда я писала къ нему въ Брюссель?

Отъ людей, такъ скудно надленныхъ достаткомъ, какъ мы, всякая помощь даже единовременная, была вн возможности. Мы хорошо знали нашихъ друзей и, потому, были убждены, что они съ негодованіемъ отвергнутъ наше пособіе. Мы съ Лаурой поршили, что я, во всякомъ случа, поду повидаться съ Клэйвомъ. Дйствительно, наши друзья находились не въ большомъ отъ насъ разстояніи и, изгнавъ себя изъ Англіи, могли въ ясный день видть изъ своихъ оконъ родные берега. Мстомъ тогдашняго ихъ пребыванія былъ Булонь — убжище столькихъ тысячъ другихъ несчастныхъ Британцевъ,— и къ этой-то гостепріимной пристани отправился я со всею поспшностью, имя адресъ полковника Ньюкома. Квартира его находилась въ тихой, поросшей травою улиц стараго города. Зайдя къ нимъ, я не засталъ никого дома. У нихъ не было слуги, который бы отвчалъ на мой звонокъ, но добрая француженка, служанка сосднихъ жильцовъ, сказала мн, что молодой мось каждый день ходитъ писать картины, а стараго господина я вроятно могу найдти на валу, куда онъ имлъ привычку ходить каждый день. Я побрелъ по красивенькимъ старинномъ аллеямъ, вдоль бастіоновъ, подъ тнью осняющихъ ихъ прекрасныхъ деревьевъ, и середи срыхъ, старыхъ домовъ, съ островерхими крышами, изъ-за которыхъ виднется внизу веселый новый городъ, суетливый портъ, и амбаркадеры, выдвигающіяся въ сверкающее море, усянное сотнями блыхъ парусовъ или черныхъ, дымящихся пароходовъ, и ограниченное отрадною для глазъ линіей свтлаго англійскаго берега. Мало найдется перспективъ боле очаровательныхъ, чмъ видъ съ этихъ старинныхъ французскихъ стнъ, мало найдется мстъ, гд маленькія дти могутъ рзвиться и озабоченная думами старость отдыхать такъ пріятно, какъ въ этихъ мирныхъ садикахъ, раскинутыхъ по валамъ.

Я нашелъ нашего стараго дорогаго друга, сидящаго на одной изъ скамеекъ, съ газетой на колняхъ, и рядомъ съ нимъ крошечную двочку — француженку, у которой на рукахъ спалъ маленькій Томасъ Ньюкомъ. Лицо полковника вспыхнуло, когда онъ увидлъ меня. Онъ сдлалъ два-три шага ко мн и я замтилъ, что ноги у него дрожали. Онъ совершенно посдлъ и казался старше своихъ лтъ, а давно ли? не дальше, какъ въ прошломъ году поступь его была такъ бодра, лицо такъ мужественно и свжо. Мн стало прискорбно, когда я подошелъ къ нему и увидлъ печальные слды, оставленные горемъ и заботами на лиц дорогаго старика.

— Такъ вы пріхали навстить меня, мой добрый молодой другъ, вскричалъ полковникъ, дрожащимъ голосомъ: любезно, очень любезно съ вашей стороны. Не правда ли, какъ хороша эта гостиная для пріема нашихъ друзей? У насъ ихъ нынче не много, внукъ да я приходимъ сюда каждый день и сидимъ здсь по цлымъ часамъ. Вдь славный сталъ мальчикъ, не такъ ли? Ужь говоритъ нкоторыя слова, сэръ, и ходитъ удивительно твердо. Скоро будетъ въ состояніи гулять съ своимъ ддушкой, и тогда Мари избавится отъ труда провожать насъ.— Онъ повторилъ эту мысль по-французски, какъ бывало, въ старину, и обратился съ поклономъ къ Мари.— Мось знаетъ, сказала двушка, что она ничего такъ не желаетъ, какъ гулять съ малюткой, что это гораздо лучше, чмъ сидть дома.— Въ эту минуту пробили часы и двушка съ ребенкомъ встала, вскричавъ, что пора домой и что барыня будетъ браниться.

— У мистриссъ Мэккензи вспыльчивый нравъ, сказалъ съ доброю улыбкой полковникъ: бдняжк пришлось много потерпть, вслдствіе моей неосторожности. Я радъ, Пенъ, что вы не брали акцій нашего банка. Я не былъ бы такъ радъ видть васъ, какъ радъ теперь, если бъ вовлекъ васъ въ потери, въ какія вовлекъ многихъ изъ моихъ друзей и знакомыхъ.

Я, съ своей стороны, съ содроганіемъ ожидалъ услышать, что добрый старикъ находится подъ владычествомъ бой-женщины.

— Бейгэмъ аккуратно присылаетъ мн газету, онъ предобрый, прелюбезный человкъ. Какъ я радъ, что онъ досталъ теплое мстечко въ Сити! Я счастливъ, что его компанія процвтаетъ, не такъ, какъ другія, о которыхъ вы знаете, Пенъ. Я прочелъ ваши два спича, сэръ, и они страхъ какъ понравились и мн и Клэйву. Бдный молодой человкъ цлый день корпитъ надъ картинами. Знаете, онъ продалъ одну на выставк, что придало намъ духу, и онъ докончилъ еще дв или три, теперь я служу ему моделью — какъ вы думаете, сэръ, для кого?— для Велизарія. Замолвите ли вы доброе словцо за Велизарія, принимающаго лепту?

— Мой дорогой, дорогой старый другъ, сказалъ я въ душевномъ волненіи: если вы будете такъ добры, что примете отъ меня — лепту или какую бы ни было услугу, то доставите мн такое удовольствіе, какого я не чувствовалъ, пользуясь вашимъ великодушіемъ въ старые дни. Взгляните, сэръ: я ношу часы, которые вы подарили мн, при отъзд въ Индію. Не говорили ли вы мн тогда, чтобъ я присмотрлъ за Клэйвомъ и не отказалъ ему въ услуг, если это будетъ нужно и возможно? Не могу ли служить ему теперь?— и я продолжалъ въ этомъ тон, съ неподдльнымъ жаромъ увряя его въ искренней любви моей и моей жены къ нимъ обоимъ, и въ желаніи нашемъ быть сколько-нибудь полезными для такихъ дорогихъ друзей.

Полковникъ сказалъ, что у меня доброе сердце и у моей жены тоже, только… только… онъ не докончилъ фразы, но мн довольно и этихъ словъ, чтобъ понять его мысль. Моя жена и об дамы въ семейств полковника Ньюкома никакъ не могли сойдтись, какъ ни старалась сблизиться съ ними моя бдная Лаура. Самыя ея усилія пріобрсть ихъ благорасположеніе вызывали холодность и надменность, которыхъ она не могла превозмочь. Миленькая Рози и ея матушка записали насъ въ цхъ аристократовъ и мы, съ своей стороны, не обижались такимъ мнніемъ бой-женщины и Рози.

Съ полчаса или больше я говорилъ съ полковникомъ о его длахъ, которыя были очень и очень неотрадны, и о видахъ Клэйва, которые онъ старался представить въ возможно утшительнйшемъ свт. Онъ принужденъ былъ подтвердить всти, переданныя мн Шеррикомъ, и сознался въ факт, что весь его пансіонъ поглощенъ платежомъ преміи за застраховало жизни и процентами на суммы, которыя онъ вынужденъ былъ занять. Что жъ ему было длать, какъ не удовлетворить по обязательствамъ? Благодаря Бога, дйствія его вполн одобрены Клэйвомъ и это служитъ ему отрадой — великой отрадой.— Пусть женщины сердятся, прибавилъ бдный полковникъ: вдь он не понимаютъ законовъ чести, по-крайней-мр такъ, какъ мы ихъ понимаемъ. Можетъ-стагься, я поступилъ дурно, скрывая истину отъ мистриссъ Мэккензи, но я желалъ сдлать лучше и, наперекоръ надежд, надялся, что какой-нибудь счастливый случай дастъ дламъ благопріятнйшій оборотъ. Богу извстно, какихъ мукъ стоило мн посить цлые мсяцы маску веселости и провожать мою миленькую Рози на вечера и балы, все-таки бдная мистриссъ Мэккензи въ прав гнваться на меня, и я желаю того только, чтобъ Рози не перешла совсмъ на сторону матери: потеря ея любви была бы для меня невыносима.

И такъ мои подозрнія оправдывались. Бой-женщина властвовала въ семейств и своимъ несноснымъ присутствіемъ и тиранствомъ умножала его горе.— Зачмъ же, сэръ,— ршился я спросить: если, какъ я догадываюсь изъ вашихъ словъ и — прибавилъ я, смясь — сколько помню извстныя битвы, которыя Клэйвъ описывалъ мн въ старое время — если вы и бой-жен…— мистриссъ Мэккензи, не ладите между собой, зачмъ же она продолжаетъ жить у васъ, когда вы вс были бы гораздо счастливе, живя врознь?

— Она иметъ право житъ въ этомъ дом, говоритъ полковникъ: собственно я не имю на это права. Видите ли: я бдный нахлбникъ и существую только милостью Рози. Мы живемъ на сто фунтовъ годоваго дохода, обезпеченнаго за нею при свадьбъ, а мистриссъ Мэккензи прибавляетъ къ общему фонду своихъ сорокъ фунтовъ пансіона. Я расточилъ до послдняго шиллинга Розины семнадцатъ тысячъ фунтовъ и тысячу пятьсотъ ея матери. Он сложились своими маленькими средствами и содержать насъ — меня и Клэйва. Чмъ мы можемъ промышлять? Великій Боже! Что мы можемъ длать? Я такъ безполезенъ, что когда мой бдный сынъ получилъ двадцать пять фунтовъ за свою картину, то счелъ общею нашею обязанностью — послать ихъ къ Сар Масонъ, и вы можете вообразить, какое житье намъ было отъ мистриссъ Мэккензи, когда это дошло до ея ушей. Я никогда не говорилъ о подобныхъ вещахъ ни одной живой душ, но говорю объ нихъ даже съ Клэйвомъ, но при вид вашего добраго, благороднаго лица, я увлекся… Простите за мою болтливость — я старю, Артуръ. Эта бдность и эти ссоры убили во мн всякую бодрость. Но не стану больше толковать объ этомъ предмет. Какъ бы я желалъ, если бъ могъ, просить васъ отобдать съ нами, но — тутъ онъ улыбнулся — но мы должны получить на то позволеніе отъ высшихъ властей.

Я непремнно хотлъ, не смотря ни на чьи запрети, ни на какихъ бой-женщинъ, повидаться съ моимъ стариннымъ другомъ, Клэйвомъ, и настоялъ, чтобъ полковникъ свелъ меня въ свою квартиру, у дверей которой мы встртили мистриссъ Мэккензи и ея дочь. Рози слегка покраснла, взглянула на свою мамашу, и потомъ сдлала мн реверансъ. Бой-женщина также привтствовала меня, величественно, но довольно любезно, и не воспрепятствовала мн войти въ ея покои и посмотрть, до какого положенія она доведена. Эта фраза была произнесла съ особенною выразительностью и сопровождалась значительнымъ взглядомъ на полковника, который склонилъ свою повинную голову и повелъ меня по комнатамъ не роскошнымъ, но миленькимъ и уютнымъ. Бой-женщина была отличная хозяйка — неугомонная, вчно хлопотливая и брюзжащая. Кой-какія вещи, которыя они успли увезти съ собой, украшали маленькую гостиную! Мистриссъ Мэккензи, повелвавшая въ дом полновластно, стала даже упрашивать меня остаться отобдать и раздлить — если только джентльменъ, такого, какъ я, кругу, удостоитъ ихъ этой чести — скромную трапезу изгнанниковъ. Можетъ-статься, никакая трапеза не была бы мн пріятна въ обществ этой женщины, но я желалъ видть моего дорогаго Клэйва и съ радостью принялъ не совсмъ безкорыстное хлбосольство его болтливой тещи. Она отозвала полковника въ сторону, шепнула ему на ухо и сунула что-то въ руку, прсл чего онъ взялъ шляпу и вышелъ. Вслдъ затмъ, Рози выслана была изъ комнаты, подъ какимъ-то другимъ предлогомъ, и я имлъ счастье остаться на-един съ вдовушкой капитана Мэккензи.

Она ту же минуту воспользовалась случаемъ и съ великимъ жаромъ и быстротою рчи пустилась разсказывать мн о настоящихъ длахъ несчастнаго семейства. Она описывала интересное положеніе ея милочки Рози — вскормленной въ нг, на лон роскоши, воспитанной нжно-любящею матерью, вовсе не умющей заботиться о самой себ, и неминуемо погибшей бы, если бъ добрая бой-женщина не была каждую минуту готова поддержать ее и оказать ей покровительство. Здоровья она деликатнаго, пределикатнаго — докторъ велитъ ей пить тресковый жиръ. Богъ знаетъ, какъ трудно платить доктору и покупать эти дорогія лекарства изъ той скудной доли, которая по неосторожности — самой преступной и преднамренной неосторожности, безразсудству и сумазбродству полковника Ньюкома — осталась имъ отъ всего ихъ состоянія! Взглянувъ въ окно, когда она говорила, я увидлъ — мы оба увидли — какъ дорогой старикъ грустно подходилъ къ дому, съ узелкомъ въ рук. Видя, что полковникъ скоро будетъ дома и нашъ tte—tte приходитъ къ концу, мистриссъ Мэккензи быстро шепнула мн, что у меня, какъ ей извстно, доброе сердце — что Провидніе благословило меня прекраснымъ состояніемъ, которое я умю беречь, лучше чмъ другіе,— что она не сомнвается въ моемъ намреніи — и зачмъ бы я пріхалъ къ нимъ, если не съ благотворительною цлью?— и какъ великодушно, какъ благородно съ вашей стороны, что вы пожаловали къ намъ, я всегда была такихъ мыслей объ васъ, мистеръ Пенденнисъ, что бы ни говорили другіе.— Если я предполагаю оказать имъ пособіе, въ которомъ они крайне нуждаются — и за которое будутъ возмездіемъ материнскія благословенія, то пусть это пособіе будетъ вручено ей, бой-женщин — такъ-какъ полковнику нельзя доврить ни одного шиллинга: онъ промоталъ уже огромныя суммы на какую-то старуху, которую онъ содержитъ на родин, лишая свою милочку Рози даже самаго необходимаго въ жизни.

Алчность и корыстолюбіе этой женщины, лесть, которою ей угодно было терзать меня за обдомъ, такъ надоли и опротивли мн, что я едва могъ проглотить кусокъ, хотя мой бдный старый другъ посланъ былъ купить пирогъ въ пирожной собственно для меня. Клэйва не было за обдомъ: онъ въ рисовальные дни рдко возвращался домой до поздняго вечера. Ни жена, ни теща, по-видимому, не слишкомъ огорчались его отсутствіемъ, и я, видя, что бой-женщина исключительно за собою удерживаетъ право разговора и намрена не оставлять меня ни на минуту съ полковникомъ, поспшно раскланялся съ своими знакомыми, попросивъ ихъ передать Клэйву мою просьбу, чтобъ онъ зашелъ повидаться со мной въ гостиницу.

LXXIII.
Гд Велизарій возвращается изъ заточенія.

Я сидлъ въ потемкахъ въ своей комнат, въ Htel des Bains, когда ожидаемый мною гость появился передо мной въ особ широкоплечаго Клэйва, въ широкой шляп и съ густой бородой, которыя онъ заблагоразсудилъ носить въ качеств живописца. Нечего и говорить, что мы встртили другъ друга горячими объятіями и наша бесда, продолжавшаяся до глубокой ночи, была самая дружеская и откровенная. Если я длаю моихъ читателей повренными въ частныхъ длахъ мистера Клэйва, то прошу у моего друга извиненія за разсказъ его исторіи въ угожденіе имъ. Люди плохо услаждали жизнь моего бднаго Клэйва, и я не думаю, чтобы денежныя потери, понесенныя имъ и его отцемъ, огорчали его столько, сколько домашнія обстоятельства. На зло двушк, которую онъ любилъ, и изъ великодушнаго мягкосердія, которое составляло часть его характера и побуждало его уступать чуть не всмъ желаніямъ добраго отца, молодой человкъ осуществилъ задушевную мысль полковника и взялъ жену, которую избрали два старые друга. Рози — натура, какъ мы видли, также мягкая и послушная — довольно охотно согласилась съ мнніемъ своей мамаши, утверждавшей, будто дочь ея влюблена въ богатаго и красиваго собой молодаго Клэйва, и куда ни шло — приняла его предложеніе. Такимъ же точно образомъ, эта добрая двочка приняла бы, безъ сомннія, предложеніе капитана Хоби, прежняго своего обожателя, съ улыбкой поклялась бы въ церкви въ врности капитану, и была бы доброй, счастливой и удовлетворительной для этого ффицера женой, если бъ только мамаша не скомандовала ей выбросить его изъ головы. Что удивительнаго, что старикамъ хотлось соединить молодыхъ людей, близкихъ ихъ сердцу? И сходство лтъ, и состояніе, и добрый характеръ, и благословенія родныхъ, все было на сторон юной четы. Не въ первый разъ, при всхъ этихъ залогахъ счастья и благоденствія, супружество выходило неудачное, не въ первый разъ разбивался о подводные камни красивый, крпкій корабль, отплывавшій въ дальній путь при радостныхъ крикахъ съ берега, при напутствіи благопріятнаго втра и прекрасной погоды.

Выше мы привели притчу бднаго Клэйва о сапогахъ, которыми снабдилъ его добрый старикъ-отецъ, сапожкахъ прехорошенькихъ, лучше которыхъ требовать было нельзя… жаль только, что они не годились носящему. Если они сначала кололи ему пятку, за то какъ язвили и мучили они его теперь! Если Клэйвъ былъ мраченъ и недоволенъ, когда медовой мсяцъ не усплъ еще миновать, и онъ и его семейство сидли въ своемъ дом, въ блеск и великолпіи подъ втвями пресловутаго серебрянаго кокосоваго дерева, то каково же было положеніе молодаго человка теперь, въ бдности, когда любовь ужь не могла пробавляться скудной трапезой изъ травъ, когда теща ворчала за каждый кусокъ, который глоталъ бдный старикъ — отецъ Клэйва, когда пошлая, необразованная женщина, грубыми насмшками и смертельной злобой преслдовала добрйшаго и благороднйшаго изъ людей, когда больная жена, вчно подъ чьимъ-нибудь вліяніемъ, встрчала его истерическими воплями и упреками, когда жестокосердая тиранка, тупоумная, упрямая, въ высшей степени неспособная понимать кротость сына или добродушіе отца, неистовствовала надъ обоими, пользуясь невыносимымъ, неоспоримымъ правомъ, которое давали ей настоящія ея стсненныя обстоятельства — тиранить этихъ двухъ несчастныхъ людей! Онъ и не слыхивалъ о деньгахъ, которыя пересылались къ мистриссъ Масонъ, говорилъ Клэйвъ. Когда извстіе объ этомъ факт дошло до ушей бой-женщины, она подняла такую бурю, что чуть не убила бднаго полковника и едва не свела съ ума его сына. Она схватила плачущаго ребенка и кричала, что безчувственный отецъ и ддъ непремнно хотятъ уморить его голодомъ, она утшала и приводила въ истерику бдную Рози, она обращалась за совтами къ изгнанному изъ отечества священнику, къ которому она ходила въ церковь, къ банкротамъ — капитанамъ, супругамъ этихъ капитановъ, женамъ бжавшихъ маклеровъ государственныхъ бумагъ, къ темнымъ постителямъ бильярдныхъ залъ и выходцамъ изъ суда Королевской скамьи, и при ежедневныхъ визитахъ къ этимъ господамъ и госпожамъ и прогулкахъ на пристань, куда влачилась за нею и бдная Рози, мистриссъ Мэккензи разглашала о претерпваемыхъ ею и ея дочерью бдствіяхъ, трубила какъ полковникъ, надувъ ихъ и ограбивъ, живетъ теперь на ихъ счетъ,— такъ трубила, что мистриссъ Волтеръ, жена левантскаго аукціониста, не стала кланяться бдному старику, при встрчахъ съ нимъ, что супруга капитана Кентіи, который семъ лтъ сидлъ въ Булонсской тюрьм, запретила своему сыну говоритъ съ Клэйвомъ, и когда бдный, старый полковникъ пришелъ въ аптеку молодаго Снука, купить арроруту для больнаго внука, то аптекарскій гезель не давалъ ему порошка, пока полковникъ не заплатилъ за него денегъ.

Денегъ не было у Томаса Ньюкома. Онъ отдалъ все, до послдняго гроша. Повергнувъ въ бдность всхъ окружавшихъ его, онъ не имлъ права, говорилъ онъ, употреблять на себя ни полушиллинга изъ остававшейся имъ скудной доли, бдный старикъ отказался даже отъ трубки, спутницы и утшительницы его въ продолженіе сорока лтъ.— Ему нельзя было доврять ни гроша, говорила мистриссъ Мэккензи, и добрый старикъ, глотая свой кусокъ черстваго хлба, самъ сознавался въ истин этихъ словъ, безмолвно преклоняя благородную сдую голову передъ этимъ бездушнымъ гоненіемъ.

Такъ вотъ заключеніе шестидесяти семи или восьмилтней жизни, проведенной среди свободы и блеска, среди любви и чести, такъ вотъ награда благороднйшему сердцу, какое только когда-либо билось,— могила и тюрьма храбраго воина, который участвовалъ въ двадцати сраженіяхъ,— котораго шествіе по жизненному пути везд ознаменовывалось благостью, котораго имя всегда сопровождалось благословеніями, и котораго поприще должно было кончиться здсь… здсь… въ тсной комнатк, въ темномъ переулк чужаго города — при вопляхъ низкой, бшеной женщины, уязвлявшей его нжное, беззащитное сердце убійственными обидами и ежедневнымъ поруганіемъ!

Пока мы сидли въ потемкахъ, Клэйвъ разсказывалъ мн эту жалкую исторію, исторгнутую у него душевнымъ волненіемъ, котораго я не могъ не раздлять.— Удивительно, что старикъ еще живетъ, говорилъ Клэйвъ, нкоторые укоры и насмшки бой-женщины и ея дочери такъ поражали его отца, что тотъ задыхался и отскакивалъ назадъ, какъ-будто кто стегнулъ его бичемъ.— Онъ готовъ бы былъ лишить себя жизни, говорилъ бдный Клэйвъ: но онъ смотритъ на свое бдствіе, какъ на наказаніе, и намренъ нести свой крестъ, пока угодно будетъ Богу. Онъ не горюетъ о своихъ потеряхъ, сколько он касаются его самого, но эти попреки отъ мистриссъ Мэккензи, и слова, сказанныя ему въ банкротскомъ суд одною или двумя вдовами его друзей, которые, по его убжденіямъ, взяли паи въ несчастномъ банк, тревожили его ужаснйшимъ образомъ.— Я слышу, какъ онъ иногда лежитъ безсонный и стонетъ. Великій Боже! что мн длать — чмъ я могу пособить? вскричалъ молодой человкъ въ страшномъ пароксисм горести: — я хотлъ-было давать уроки — здилъ въ Лондонъ на палуб парохода, взявъ съ собой груду своихъ работъ, обращался къ продавцамъ картинъ, — къ ростовщикамъ, дающимъ деньги подъ закладъ, — къ жидамъ, — къ Моссу, котораго ты помнишь по академіи Гэндиша: Моссъ далъ мн, за сорокъ дв картины, восемнадцать фунтовъ стерлинговъ. Съ этими деньгами я возвратился въ Булонь. Ихъ стало на уплату доктору и на похороны нашего бднаго малютки. Tenez, Пенъ, ты угостишь меня ужиномъ, у меня въ весь день ничего не было во рту. кром булки въ два су: дома, у меня кусокъ нейдетъ въ глотку, сердце надрывается, ты долженъ дать мн денегъ сколько-нибудь, Пенъ, мой старый товарищъ. Я тебя знаю. Хотлъ-было писать къ теб: но раздумалъ, полагая, что какъ-нибудь перебьюсь. Когда я здилъ въ Лондонъ съ картинами, я заходилъ къ Джоржу, ко онъ былъ за городомъ, видлъ Кракторпа на улиц, въ Оксфордъ-стрит, но посовстился подойти къ нему и бросился бжать по Ганвейскому двору. Еще разъ попытался обратиться къ нему — и опять не стало духу: наконецъ, я досталъ въ этотъ день восемнадцать фунтовъ у Мосса, и похалъ съ тмъ домой.

Дать ему денегъ? могу ли отказать дорогому старинному другу? И чтобы благотворнымъ ударомъ остановить порывъ негодованія и горести, которымъ предавался мой бдный товарищъ, я заблагоразсудилъ разразиться, съ своей стороны, жаркими и гнвными укоризнами, он помогли мн скрыть чувство горя и жалости, котораго мн какъ-то не хотлось обнаружить. Я больно пожурилъ Клэйва, относя къ недружелюбію и неблагодарности то, что онъ прежде не обратился къ друзьямъ, которымъ было бы стыдно не помочь ему въ крайности. Въ чемъ бы онъ ни нуждался, онъ могъ считать мое своимъ. Я, по истин, не постигалъ, какимъ-образомъ семейство его терпитъ такіе недостатки, какъ онъ описываетъ, потому-что есть много семействъ, которыя бдне ихъ, и между-тмъ живутъ, не нуждаясь, но я не произнесъ ни одного изъ этихъ послднихъ возраженій, удержавъ ихъ предположеніемъ, что Клэйвъ, въ первое время по прізд въ Булонь, какъ непривыкшій къ экономіи, безразсудно вовлекался въ издержки, которыя довели его до настоящей нищеты {Въ то время я не зналъ, что главное управленіе домашнимъ казначействомъ находилось въ рукахъ мистриссъ Мэккензи и что эта примрная женщина, по прежней привычк, откладывала деньжонки на черный день.}.

Я принялъ смлость спросить на счетъ долговъ и Клэйвъ далъ мн понять, что долговъ не было, по-крайней-мр такихъ, которые бы сдлалъ онъ или его отецъ.— Если ты укоряешь, какъ добрый товарищъ, Пенъ, за то, что мы изъ гордости не хотли занимать, то мы сдлали бъ еще хуже, если-бъ не расплачивались съ долгами. Мой поставщикъ красокъ беретъ у меня за нихъ картинами, и я думаю, самъ долженъ мн бездлицу. Онъ мн доставилъ уроки, по пятидесяти су за урокъ, по фунту за десять — у одного разсчетливаго барина, который живетъ здсь въ богатомъ дом и держитъ двухъ обезьянъ въ ливреяхъ. У него четыре дочери, которыя пользуются уроками, и онъ утягиваетъ у бднаго продавца рисовальныхъ принадлежностей по десяти со ста съ карандашей и бумаги. Препріятное дло давать уроки его дтямъ и быть обязаннымъ этому фанфарону: и ему не накладно, не правда-ли, Пенъ? Но не въ томъ дло, только бы достать побольше уроковъ, вдь кром издержекъ по дому, намъ нужны деньги и на другіе предметы, и дорогой старикъ просто умеръ бы съ горя, если бъ бдная старушка Сара Масонъ не получала своихъ пятидесяти фунтовъ въ годъ.

Тутъ явился обильный ужинъ, съ бутылкой добраго вина, отчего былъ не прочь и самъ хозяинъ, посл плохаго обда въ три часа, къ которому я былъ приглашенъ бой-женщиной. Уже около полночи я отправился съ моимъ другомъ къ его дому, въ верхнемъ город. Вс звзды небесныя радостно сіяли и лицо моего милаго Клэйва носило выраженіе счастья, какое помнится мн въ старые дни, когда мы, пожавъ другъ другу руку, разставались съ: — Господи, помилуй тебя!

Другъ Клэйва, лежа на одной изъ удобнйшихъ и покойныхъ кроватей въ Htel des Bains, размышлялъ о всемъ виднномъ и слышанномъ и ему казалось, что городъ Булонь — плохой рынокъ для артистическихъ дарованій, и что художникъ сдлалъ бы лучше, если бъ перенесъ ихъ въ Лондонъ, гд десятки старинныхъ друзей наврно будутъ готовы помочь ему. Если бъ и полковника можно было высвободить изъ-подъ владычества бой-женщины, то, по моему мннію, и доброму старику послужило бы къ польз удаленіе на родину. Жена моя и я занимали въ это время просторный, старый домъ на Квинъ-сквер, въ Вестминстер, гд довольно было мста и для отца, и для сына. Я зналъ, что Лаура будетъ рада гостямъ: желаю, чтобъ супруга каждаго достопочтеннаго джентльмена, читающая эти страницы, была всегда такъ рада друзьямъ своего мужа. Я опасался только на счетъ здоровья Рози и начальственнаго соизволенія бой-женщины и сомнвался, получатъ ли увольненіе въ отпускъ два раба этой повелительницы.

Эти размышленія долго не давали заснуть настоящему жизнеописателю и онъ не бралъ ничего въ ротъ до втораго часу слдующаго дня. Я сидлъ въ кофейной комнат одинъ и еще не докончилъ завтрака, какъ вдругъ слуга доложилъ мн о дам, желающей видть мистера Пенденниса, и передо мной явилась мистриссъ Мэккензи. Ни малйшаго признака заботы или бдности не замчалось ни въ тоалет, ни въ лиц бойкой вдовушки. Прекрасная шляпка, убранная внутри множествомъ маковыхъ цвтовъ, васильковъ и колосьевъ, фероньерка на лбу, не дорогая, но богатая по наружности, блиставшая на томъ центральномъ пункт, гд волнистые каштановые ея волосы раздлялись, чтобъ разсыпаться кольцами вокругъ ея полныхъ щекъ, прекрасная индйская шаль, щегольскія перчатки, пышное шелковое платье, хорошенькій синій зонтикъ, съ блдно-желтой каймой, пропасть блестящихъ колецъ, великолпные золотые часы и цпочка, которыя, помнится мн, въ старое время, висли бывало на блой шейк бдненькой Рози, — весь этотъ нарядъ и вс эти украшенія придавали вдовушк такой блистательной видъ, что вы почли бы ее женою какого-нибудь богатаго капиталиста и никакъ не предположили, что это была бдная, обманутая, разоренная, ограбленная, несчастная бой-женщина.

Ничто не могло сравниться съ любезностью этой лэди. Она насказала мн самыхъ лестныхъ комплиментовъ на счетъ моихъ литературныхъ произведеній, съ живйшею внимательностью распросила о здоровь милой мистриссъ Пенденнисъ и ея дтей, и потомъ — какъ я ожидалъ — принялась описывать бдствія и страданія своей возлюбленной дочери и внука, въ противоположность счастью и завидному положенію моей жены и ея семейства. Она никакъ не могла назвать своего внука тмъ ненавистнымъ именемъ, которое дано ему при крещеніи. Я зналъ, какія горькія причины имла она не любить имя Томаса Ньюкома.

Тутъ она снова перечислила вкратц вс бдствія, которыя она потерпла отъ полковника, упомянула о значительныхъ суммахъ, которыя обобралъ у нея и возлюбленной ея дочери этотъ несчастный тупоумный, чтобъ не сказать хуже, старикъ, и наконецъ представила мн настоящую невыносимую крайность семейства. Доктора, похороны, деликатное положеніе Рози, сладкое мясо, желэ изъ телячьихъ ножекъ и тресковый жиръ снова проведены были передо мной въ быстромъ исчисленіи, и вдовушка кончила свой спичъ выраженіемъ благодарности за то, что я послушался ея вчерашняго совта и не далъ денегъ въ руки Клэйву Ньюкому, что семейство нуждается въ пособіи, въ чемъ вдовушка призывала небо во свидтели, что Клэйвъ и его безтолковый отецъ бросятъ гинеи за окно — это неоспоримый фактъ, остальная часть силлогизма, какъ само собой разумется, состояла въ томъ, что если мистеръ Пенденнисъ намренъ оказать пособіе, то вручилъ бы деньги самой вдовушк.

Я имлъ съ собою очень мало денегъ, но мистриссъ Мэккензи, знакомая съ банкирами и пользовавшаяся, благодаря Бога, не смотря на вс ея бдствія, высочайшимъ довріемъ всхъ негоціантовъ, дала мн почувствовать, что она съ величайшею охотою приметъ вексель на имя ея знакомыхъ — братьевъ Гобсонъ въ Лондон.

Эту неожиданную аттаку я тихо и съ улыбкой отразилъ вопросомъ:— Уже-ли мистриссъ Мэккензи воображаетъ, что джентльменъ, который только-что понесъ значительныя издержки по выборамъ, получая даже въ самое благопріятное время весьма ограниченный доходъ, можетъ иногда не имть возможности дать удовлетворительный вексель на мистеровъ Гобсоновъ или другихъ какихъ банкировъ? Она измнилась въ лиц при этой замтк, и расположеніе духа ея не многимъ чмъ улучшилось, когда я предложилъ ей одну изъ двухъ ассигнацій, бывшихъ у меня въ распоряженіи. Я сказалъ, что остальная ассигнація мн нужна самому и что ея едва хватить на расплату съ содержателемъ отеля, гд живу, и на расходы по возвратному пути въ Лондонъ, куда я отправляюсь не одинъ.

— Не одинъ? Тутъ я долженъ былъ, съ нкоторою робостью разгласить планъ, который я обдумывалъ цлую ночь, объяснить, что, по убжденію моему, дарованія Клэйва по-пусту тратятся въ Булони и могутъ найдти полезный сбытъ только въ Лондон, что я вполн надюсь, по связамъ моимъ съ издателями, доставить ему выгодную работу, и сдлалъ бы это нсколько мсяцевъ назадъ, еслибъ зналъ его стсненное положеніе, но я до послднихъ дней оставался въ увренности, что полковникъ, не смотря на банкротство, пользуется значительнымъ пансіономъ за военную службу.

Вс эти представленія, какъ само собой разумется, вызвали вдовушку ко множеству замчаній, не слишкомъ лестныхъ для моего дорогаго старика-полковника. Онъ сохранилъ бы свой пенсіонъ, еслибъ не былъ такъ глупъ — онъ просто ребенокъ въ денежныхъ длахъ — запуталъ и себя и всхъ — весь домъ поворотилъ вверхъ дномъ, и проч. и проч.

Я намекнулъ, что есть еще нкоторая возможность возвратить хоть часть его пансіона, что у меня есть добросовстные адвокаты, съ которыми я могу свести полковника, что для этого ему лучше пріхать въ Лондонъ, и что у жены моей домъ такъ просторенъ, что она съ радостью приметъ къ себ обоихъ джентльменовъ.

Все это я говорилъ съ нкоторымъ, весьма основательнымъ страхомъ, я опасался, во-первыхъ, ея несогласія, во-вторыхъ, принятія предложенія съ готовностью пріхать и ей самой на нкоторое время гостить въ нашъ просторный домъ. Разв я не видалъ, что бой-женщина, пріхавъ къ бдному Джэмсу Бинни, на Фицройскомъ сквер, на одинъ мсяцъ, прожила у него нсколько лтъ? Разв я не зналъ, что если разъ она поставила ногу на порогъ дома, то она не прежде оставитъ его, какъ посл страшныхъ побоищъ? Не была ли она выпровожена Клэйвомъ? и не успла ли она возвратиться во владніе и снова упрочить свою власть? Да, наконецъ, разв я мало-мальски не знаю людей, и не сознаю, что у меня характеръ слабый, податливый? Увряю васъ, я съ ужасомъ ожидалъ отвта вдовушки на мое предложеніе.

Къ великому моему облегченію, она выразила безусловное одобреніе на оба мои плана. Я необыкновенно добръ, сказала она, что интересуюсь судьбой обоихъ джентльменовъ и ея возлюбленной Рози: нжная мать не знала, какъ благодарить меня. Нтъ ничего желательне, какъ то, чтобы Клэйвъ имлъ возможность добывать деньги этой отвратительной профессіей, которую вздумалось ему избрать, она называла это ремесломъ. Она явно желала развязаться съ отцомъ и сыномъ, и сказала, что чмъ скорй удутъ они, тмъ будетъ лучше.

Мы отправились рука объ руку къ полковнику, въ старый городъ, и во всю дорогу мистриссъ Маккензи представляла меня всмъ своимъ знакомымъ, встрчавшимся на улиц, и, съ удаленіемъ каждаго изъ нихъ, объясняла мн финансовую причину его временнаго пребыванія въ Булони. Несмотря на деликатное состояніе здоровья Рози, мистриссъ Мэккензи не замедлила сообщить ей всть о вроятномъ отъзд джентльменовъ, и высказала это съ такою поспшностью и внезапностью, какъ-будто всть должна была обрадовать бдную Рози: чуть ли не такъ и было на самомъ дл. Молодая женщина, привыкшая предоставлять мамаш разсуждать за нее, послдовала этой привычк и въ настоящемъ случа, и подетъ ли мужъ или останется дома, она казалась равно довольною или апатичною.— Не любезно ли, не великодушно ли со стороны милыхъ мистера и мистриссъ Пенденнисъ, что они предлагаютъ радушный пріемъ мистеру Ньюкому и полковнику? При этомъ указаніи случая къ изъявленію благодарности, Рози ту же минуту примолвила, что это дйствительно крайне любезно съ моей стороны.— Что жъ ты не спросишь, моя душечка-страдалица, о здоровь мистриссъ Пенденнисъ и ея милыхъ дтей?— Рози, совсмъ упустившая изъ виду этотъ вопросъ, тотчасъ же сказала: надюсь, что мистриссъ Пенденнисъ и ея милыя дти здоровы? Матушка совершенно поглощала самостоятельность бднаго, смиреннаго существа. Глаза Рози слдовали за всми движеніями бой-женщины и искали у нея совта или помощи. Она сидла передъ мистриссъ Мэккензи, какъ птичка передъ боа-констрикторомъ,— смущенная, трепещущая, обаянная, испуганная и ласкающаяся, какъ битая болонка передъ хозяиномъ.

Полковникъ, по обыкновенію, грлся въ этотъ часъ на солнц, сидя за скамейк, на валу. Я отправился туда же и нашелъ старика съ внукомъ, который, какъ и вчера, лежалъ на колняхъ у маленькой няньки, обхвативъ своими розовыми рученками палецъ дда. Тс! сказалъ при моемъ приближеніи добрый старикъ, поднявъ палецъ другой руки къ усамъ: — малютка спитъ. Il est Lien joli quand il dort — n’est-ce pas, Marie?— Двушка совершенно соглашалась съ мось, что мальчикъ настоящій ангелочикъ.— Эта двочка просто кладъ, Пенденнисъ, сказалъ полковникъ, съ большою важностью.

И его обаялъ боа-констрикторъ, плеть бой-женщины усмирила и эту безпомощную, нжную, возвышенную душу. Когда я взглянулъ на эту голову, когда-то такую бодрую и мужественную, теперь такую прекрасную и покорную, годъ его прошлой жизни мелькнулъ передо мной съ быстротою молніи. Я вообразилъ ненавистное тиранство, тупую покорность, жестокія насмшки, безполезныя угрызенія совсти, безсонныя ночи страданья и горькихъ воспоминаній, нжное сердце, язвимое смертоносными стрлами, и сильную надежду. Сознаюсь, я зарыдалъ при этомъ зрлищ, подумалъ о благородномъ, страдающемъ существ, закрылъ лицо руками и отвернулся.

Старикъ вскочилъ, высвободивъ руку изъ рукъ малютки, и положилъ эту нжную, дрожащую руку ко мн на плечо.— Что съ тобой, мой дорогой Артуръ? сказалъ онъ, пристально глядя мн въ лицо: вдь дома все благополучно, мой любезный? Лаура и дти здоровы?

Въ одну минуту, унявъ душевное волненіе, я взялъ его подъ руку, и медленно прохаживаясь съ нимъ взадъ и впередъ по освщенной солнцемъ дорожк стариннаго вала, разсказалъ ему, что, по особенному порученію Лауры, я пріхалъ за тмъ, чтобъ увести его на нкоторое время погостить у насъ, привести въ порядокъ его дла, которыя, я былъ увренъ, находились въ страшномъ разстройств, и поразсудить, нельзя ли найдти средство спасти отъ кораблекрушенія хоть частичку достоянія, ради малютки, что лежалъ на рукахъ няни.

Сначала полковникъ Ньюкомъ не хотлъ и слышать объ отъзд изъ Булони:— Рози будетъ скучать по немъ, Рози онъ будетъ нуженъ… но по возвращеніи домой, очутясь передъ своими дамами, Томасъ Ньюкомъ быстро перемнилъ намреніе. Онъ согласился хать, и вошедшій въ эту минуту Клэйвъ, узнавъ нашъ планъ, охотно одобрилъ его. Въ тотъ же самый вечеръ я захалъ въ карет, взять обоихъ моихъ друзей на пароходъ. Ихъ маленькіе чемоданы были уложены. При прощань, дамы не показали и виду грусти, только двочка Мэри, съ ребенкомъ на рукахъ, горько плакала. Клэйвъ отъ души обнялъ малютку, и полковникъ, возвратясь, чтобъ еще разъ поцловать его, вынулъ изъ галстуха небольшую золотую булавку, и дрожащей рукой подавая ее нянюшк, просилъ эту двочку поберечь малютку до его возвращенія.

— Видите ли, Артуръ, Мэри — предобрая двочка, такая врная, привязанная, сказалъ добродушный старикъ: а у меня нтъ денегъ, чтобъ дать ей — ни единой, ни единой, что… называется, рупіи.

LXXIV.
Гд Клэйвъ начинаетъ жизнь съизнова.

Мы оканчиваемъ нашу исторію, а между-тмъ бдный Клэйвъ только-что начинаетъ новую жизнь. Съ-этихъ-поръ, хлбъ, который онъ стъ, онъ долженъ добывать въ пот лица, и когда я посмотрю на его труды, на его испытанія, на его обманутыя ожиданія, я не могу удержаться отъ сравненія его профессіи съ моей.

Неудачи и непріятности, сопровождающія нашу профессію, принимаются, какъ намъ извстно, въ должное вниманіе литераторами и ихъ друзьями. Наша бдность, наши непріятности и разочарованія выставляются съ большою силою и часто съ избыточною истиной тми, которые говорятъ о насъ, но есть и выгоды, принадлежащія нашему ремеслу, которыя, какъ мн кажется, упускаются изъ виду многими, посвятившими себя этому ремеслу и описывающими его, и за которыя, сводя итоги нашихъ счетовъ, мы не всегда бываемъ въ должной мр благодарны. У насъ нтъ патрона, такъ-сказать, мы не сидимъ больше въ прихожихъ, въ ожиданіи отъ вельможи подарка нсколькихъ гиней, въ возмездіе за льстивое посвященіе. Мы сбываемъ наши товары поставщику книгъ: между нимъ и нами существуетъ такое же точно обязательство, какъ между нимъ и его поставщикомъ бумаги или типографщикомъ. Въ большихъ городахъ нашей родины, для насъ заготовлены огромные запасы книгъ, съ библіотекарями, распредляющими ихъ для насъ на разряды, съ вжливыми прикащиками, готовыми служить намъ, съ удобными кабинетами для нашихъ занятій. Для отправленія нашего ремесла, мы почти не нуждаемся въ капиталъ. Какая же другая изъ такъ-называемыхъ ученыхъ профессій равно благодатна? Докторъ, напримръ, которому воспитаніе стоило такихъ заботъ и издержекъ, долженъ обзавестись домомъ и мебелью, лошадьми, экипажемъ и слугами, прежде чмъ больная, публика вздумаетъ пригласить его. Я слышалъ, что эти господа принуждены ухаживать и увиваться вокругъ вдовушекъ, развеселять ипохондриковъ, прибгать къ множеству мелкихъ, вспомогательныхъ фокусовъ, если хотятъ заниматься съ выгодой своимъ искусствомъ врачеванія. Сколько сотенъ фунтовъ стерлинговъ долженъ вложить въ свой ремесленный фондъ адвокатъ прежде, чмъ онъ станетъ получать отъ него барыши? Дорогое университетское воспитаніе, дорогая квартира въ Судебномъ Подворь, писцы и ихъ содержаніе, неизбжныя поздки — расходы, которые необходимо удовлетворить прежде, чмъ найдется кліентъ или представится случай къ извстности или хоть возможности занятій. Правда, цны высоки въ адвокатскомъ ремесл, но какой огромной суммы стоитъ лоттерейный билетъ! Если литераторъ не будетъ имть барыша, за то и рискъ его не великъ. Будемъ же говорить о нашемъ ремесл такъ, какъ оно есть, и не станемъ плакать и винить, чтобъ вызывать состраданіе публики.

Художники, большею частью, не разглагольствуютъ о своихъ бдствіяхъ такъ громко, какъ нкоторые господа изъ литературной братьи, а между-тмъ жизнь многихъ изъ нихъ гораздо тягостне, шансы ихъ боле сомнительны и условія ихъ профессіи мене пріятны и боіе стснительны, чмъ наши. Я наглядлся, какъ королевскій академикъ Сми, эсквайръ, льстилъ и увивался и, въ то же время, хвастался и чванился, бдняга, чтобъ найдти желающаго заказать ему портретъ. Я наслушался, какъ одинъ манчестерскій магнатъ разсуждалъ объ изящныхъ искусствахъ передъ одною изъ картинъ Джона Джемса, корчилъ знатока и проповдывалъ самые нелпые законы для искусства. Я видалъ, какъ бдный Томкинсъ гнулся въ дугу передъ богатымъ аматеромъ, я наблюдалъ, какъ Томкинсъ усердно улыбался при малйшей шутк этого аматера, какъ мерцалъ въ его глазахъ робкій лучъ надежды, когда аматеръ останавливался передъ его картиной. Я былъ введенъ чернымъ слугой Чипстона, черезъ анфиладу комнатъ, въ великолпную мастерскую Чипстона, гд онъ сидлъ, напрасно выжидая заказа, и ежеминутно страшась получить отъ хозяина дома требованіе объ уплат за квартиру. И видя, какими тяжкими повинностями обложено ремесло этихъ джентльменовъ, я благодарилъ небо за свою, боле счастливую профессію, которая не вынуждаетъ насъ ползать передъ патронами и не требуетъ другого капитала, кром рукъ работника, умнья и полу стопы бумаги.

Вмсто того, чтобы всми силами души обратиться къ новой своей профессіи, Клэйвъ Ньюкомъ, одинъ изъ высокомрнйшихъ смертныхъ, заблагоразсудилъ возмущаться противъ судьбы и артачиться почти на каждой ступени своего образованія. Онъ получилъ отъ природы даръ къ своему искусству и безъ методы, скачками, пріобрлъ очень значительную бойкость кисти. Его эскизы были лучше его картинъ (противъ этого мннія наврно возразилъ бы мой пріятель, если бы онъ былъ здсь на лицо), его легкіе очерки далеко превосходили его оконченныя композиціи. Друзья его, присвоивъ себ право судить о качествахъ художника, ршились-было дать ему соотвтственный совтъ и получили обычную благодарность за свои труды. Мы должны были вынести жаркія перепалки съ Клэйвомъ прежде, чмъ успли убдить его нанять приличную квартиру для исполненія плановъ, которые мы имли для него въ виду.— ‘Кчему стану я нанимать дорогую квартиру? возразилъ Клэйвъ, ударяя кулакомъ но столу: я нищій и едва въ состояніи жить на чердак. Кчему ты хочешь платить мн за свой портретъ, за портретъ Лауры и дтей? Теб они вовсе не нужны — ты хочешь только дать мн денегъ. Съ моей стороны было бы гораздо добросовстне, взять деньги по-просту и сознаться, что я нищій. Знаешь ли, что я скажу теб, Пенъ? Единственныя деньги, которыя, по моему убжденію, достаются мн честнымъ путемъ, это т, которыя я получаю отъ одного мелкаго продавца картинъ въ Лонгъ-Акр: онъ покупаетъ у меня рисунки, съ подряда, по четырнадцати шиллинговъ за штуку, что можетъ составить въ годъ до двухсотъ фунтовъ стерлинговъ. Я рисую для него курьерскія тележки и кавалерійскія аттаки, публик особенно нравятся курьерскія тележки — на срой бумаг — лошади и милевые столбы блые — желтоватая пыль — даль кобальтовая, а всадники и возникъ, разумется, киноварные. Вотъ чмъ можетъ добывать себ хлбъ благородный человкъ! Портреты, фи! это нищенство въ маскарадномъ костюм. Кракторпъ и полдюжины его товарищей по полку, такихъ же добрыхъ малыхъ, какъ онъ, заказали мн свои портреты и прислали мн по пяти фунтовъ стерлинговъ съ головы, но, ей-ей, мн стыдно взять эти деньги.— Вотъ содержаніе того, что говорилъ Клэйвъ Ньюкомъ, расхаживая посл обда взадъ и впередъ по нашей комнат, покручивая усы и откидывая длинные свтлорусые волосы съ исхудалаго лица.

Когда Клэйва повели въ новую квартиру, надъ которой друзья его присовтовали ему выставить вывску, дорогой старикъ полковникъ отправился вмст съ сыномъ, грустно простившись съ нашими малютками, которые страхъ какъ полюбили полковника въ послдній его визитъ, и всякой разъ, когда онъ приходилъ навстить насъ, встрчали его съ улыбками, ласками и дтскимъ радушіемъ. Въ тотъ день, какъ онъ оставлялъ васъ, Лаура подошла къ нему и поцловала его со слезами на глазахъ.— Ты знаешь, какъ давно мн этого хотлось, сказала своему супругу эта лэди. Въ-самомъ-дл, я не въ состояніи описать поведеніе старика въ продолженіе его пребыванія у насъ: его нжную благодарность, его кроткую простоту и добродушіе, его обдуманную вжливость. Въ нашемъ маленькомъ хозяйств не было ни одного слуги, который бы не желалъ угодить ему. Горничная Лауры, при прощань съ полковникомъ, растрогалась не меньше своей барыни. Нкоторое время онъ чувствовалъ себя не хорошо, и нашъ поваръ, для услажденія его чувства вкуса, совершалъ чудеса по части пуддинговъ и желе. Мальчикъ, исполнявшій у насъ должность дворецкаго и лакея, лнтяй и лакомка, котораго Марта безпрестанно бранила безъ пользы,— охотно бросалъ свой ужинъ и бжалъ къ полковнику. У меня сердце надрывается, когда я вспомню слова, сказанныя имъ при прощань, и подумаю, что мы были орудіями хотя нкотораго облегченія этой убитой и кроткой души.

Пока полковникъ и его сынъ жили у насъ, письма, какъ само собой разумется, не уржали между Клэйвомъ и его семействомъ въ Булони, но жена моя замчала, что полученіе этихъ писемъ мало доставляло удовольствія нашимъ друзьямъ. Они прочитывались въ минуту и потомъ Клэйвъ небрежно передавалъ ихъ своему отцу или съ пасмурнымъ видомъ запрятывалъ ихъ къ себ въ карманъ.— Не видишь ли, проворчалъ мн однажды Клэйвъ: не видишь ли, что Рози почти не пишетъ ко мн, а если и пишетъ, то такъ и чувствуешь, что за плечомъ у ней стоитъ ея матушка? Эта женщина — Немезида нашей жизни, Пенъ! Какъ мн расплатиться съ нею? Великій Боже! какъ мн съ ней расплатиться?— Съ этими словами, голова его опустилась на руки, и, смотря на него, я видлъ передъ собой страшную домашнюю картину безотраднаго горя, позорнаго несогласія, безсмысленной тиранніи.

Что значатъ, скажу опять, вс такъ-называемыя бдствія въ сравненіи съ этими мелкими непріятностями?

Полковникъ сопровождалъ Клэйва въ квартиру, которую мы нашли для художника, въ квартал не отдаленномъ отъ прежняго дома на Фицройскомъ сквер, гд проведено имъ нсколько счастливыхъ лтъ его юности. Когда желающіе снять съ себя портретъ приходили къ Клэйву для сеансовъ — что сначала случалось довольно часто, потому что многіе изъ старинныхъ его друзей и знакомыхъ усердно желали оказать ему услугу — старый джентльменъ бывалъ чрезвычайно доволенъ и веселъ. Мы могли судить по его лицу, что дла въ мастерской идутъ очень хорошо. Онъ показывалъ намъ комнаты, которыя назначались для Рози и ея сына. Нашимъ дтямъ и матери ихъ, которой никогда не наскучалъ его разговоръ, онъ безпрестанно толковалъ о своемъ внук, наполнялъ будущую дтскую сотнями маленькихъ бездлокъ собственнаго своего изобртенія и множествомъ разныхъ вещей, которыя онъ покупалъ по удивительно дешевой цн, бродя по толкучему рынку и аукціоннымъ колерамъ, склеилъ съ величайшею тщательностью альбомъ для малютки, съ литографіями и эскизами. Онъ не могъ надивиться, какъ рано мальчикъ началъ интересоваться картинками, онъ былъ увренъ, что малютка наслдуетъ дарованія своего отца. Объ одномъ только жаллъ старикъ: зачмъ у этого малютки — ддушка не умне безразсуднаго старика, который все погубилъ, что принадлежало внуку?

Лондонцы, какъ бы не любили другъ друга, видятся съ своими пріятелями очень рдко. Городъ такъ обширенъ, что даже смежная дверь отстоитъ далеко, хлопоты по дламъ, общество, удовольствія такъ многообразны, что простая дружба можетъ получать или давать только случайное рукопожатіе мимоходомъ, второпяхъ. Люди принуждены заботиться о томъ, чмъ жить, и по необходимости становятся эгоистами, хотя и не перестаютъ быть дружелюбными. Въ случа большой нужды, вы знаете гд найдти своего друга и онъ также знаетъ о васъ. Такъ и я весьма рдко бывалъ въ Гоулэндъ-стрит, гд теперь жилъ Клэйвъ, рдко заходилъ въ Лэмъ-Кортъ, гд мой дорогой старинный другъ Уаррингтонъ по-прежнему сидлъ за работой, между-тмъ наши встрчи были не меньше радушны и увренность одного въ дружб другого не измнялась. Многіе говорятъ, что у людей нтъ души, кто такъ говоритъ, тотъ — или просто попугай, повторяющій общія мста (и это самое правдоподобное и милостивое предположеніе), или самъ безъ души, или такой несчастный выродокъ, что не могъ пріобрсти друзей. Слишкомъ многихъ друзей разсудительный смертный имть не можетъ. Сколькимъ бы особамъ пришлось оплакивать вашу смерть и сколько разъ пришлось бы вамъ оплакивать смерть другихъ? Если бъ наши сердца могли обитать въ такомъ гарем дружественныхъ привязанностей, то одн перемны и повторенія печали и слезъ были бы невыносимы и обложили бы нашу жизнь поборами, превосходящими ея цнность. Однимъ словомъ, мы несемъ на свт собственное свое бремя, бгаемъ и толчемся по жизненному пути по собственнымъ своимъ дламъ, намъ жмутъ ноги собственные сапоги, хотя, Боже сохрани, чтобъ мы по временамъ не останавливались и не забывали о самихъ себ, когда нашъ другъ вопіетъ въ бд, или когда мы можемъ подать бдному истомленному страннику помощь къ дальнйшему слдованію. Что касается до добрыхъ женщинъ, то, достопочтеннйшій читатель, это существа отличныя отъ насъ: ихъ натура — любить, оказывать нжныя услуги, неутомимо совершать подвиги милосердія. Такимъ-образомъ, я вамъ доложу, что если мистеръ Пенделиисъ былъ parvus suorum cultor et infrequens, за то мистриссъ Лаура всегда находила время странствовать изъ Вестминстера въ Блумсбери и навщать своего полковника и своего Клайва, которыхъ она снова полюбила отъ всего сердца, съ-тхъ-поръ, какъ разразилось надъ ними бдствіе, и которые платили ей за ея доброту благорасположеніемъ, отраднымъ и для дателя и для получателя, это благорасположеніе внушало чувство гордости и благодарности и супругу, котораго жена умла пріобрсть такое лестное уваженіе. Что для мужа дороже всего? Собственная ли его слава, или любовь ваша къ тмъ, кого онъ любитъ? Я вижу Лауру Пенденнисъ вчно постоянную, нжно любящую и чистую, вчно отправляющую служеніе на пользу ближняго, надляющую всхъ отрадой и сопровождаемую благословеніями. Который же изъ двухъ даровъ желалъ бы я имть, по вашему мннію: этотъ ли безцнный внецъ гимена, или славу десятаго изданія?

Клэйвъ и его отецъ нашли не только образцоваго друга въ вышеупомянутой лэди, но и совершеннйшую, примрную хозяйку дома въ ихъ новой квартир. Въ дом ея, кром тхъ покоевъ, которые мистеръ Ньюкомъ первоначально нанялъ, было достаточно комнатъ и для помщенія его жены, ребенка и служанки, на случай прізда ихъ къ нему, съ очень уютной комнаткой въ верхнемъ этаж для полковника, рядомъ съ дтской внука, гд онъ любилъ быть.— Ну, если нтъ комнаты для бой-женщины, какъ вы ее называете, говоритъ мистриссъ Лаура, пожимая плечами:— что длать! мн это очень жаль, Клэйвъ долженъ по возможности привыкать къ разлук съ нею. Впрочемъ, дорогой Пенъ, вдь онъ мужъ Рози, а не мамаши ея, и поэтому, я думаю, имъ гораздо лучше жить по-прежнему отдльными хозяйствами.

Дешевизна квартиры, отдаваемой въ наемъ хозяйкой дома, множество хорошенькой, новенькой домашней утвари, которою была снабжена квартира, совщанія, которыя хозяюшка безпрестанно вела съ моей женой на счетъ этихъ домашнихъ принадлежностей, все это крайне изумляло меня.— Ужь не заложила ли ты, безпечная двочка, своихъ брилліантовъ, на покупку всего этого скарба?— Нтъ, сэръ, я не закладывала своихъ брилліантовъ, отвчаетъ мистриссъ Лаура,— и мн предоставлено было думать (если только я сколько-нибудь интересовался), что всмъ этимъ Клэйвъ обязанъ благосклонности самой хозяйки, такъ-какъ жена супруга Лауры была не богата и въ это время не требовала отъ меня денегъ больше противъ прежняго.

Сначала дла Клэйва, не смотря, на его пасмурность, шли по-видимому очень благопріятно и изъ числа старинныхъ его друзей и знакомыхъ къ нему являлось столько охотниковъ снимать съ себя портреты, что я съ полковникомъ и женой готовы были думать, что Клэйвъ дивный, геніальный художникъ, что слава его со дня на день будетъ возрастать и онъ разбогатетъ. Лаура настаивала, чтобъ Рози возвратилась къ своему супругу. Каждая жена должна жить вмст съ мужемъ. Джонъ Джэмсъ покачивалъ головой, когда заходила рчь объ успхахъ Клэйва.— Посмотримъ, откажется ли академія въ ныншнемъ году принять его картины, и какое мсто укажетъ она ему, говорилъ Ридлей,— Клэйвъ, надо отдать ему справедливость, думалъ о своихъ произведеніяхъ гораздо скромне, чмъ Ридлей. Намъ, знавшимъ обоихъ молодыхъ людей въ старые дни, трогательно было видть ихъ въ измнившихся положеніяхъ. Теперь, благодаря своимъ дарованіямъ и трудолюбію, уже Ридлей былъ патрономъ, теперь Ридлей, добрый, прилежный ученикъ, первенствовалъ въ искусств и собиралъ плоды своихъ трудовъ, и ни одинъ изъ многихъ его почитателей не привтствовалъ его таланта и успховъ съ такимъ чистосердечнымъ радушіемъ, какъ Клэйвъ, благородное сердце котораго не вдало зависти, и который вчно радовался и восторгался при успх своихъ друзей.

Когда мистеръ Клэйвъ узжалъ въ Булонь для свиданій съ женою, полковникъ не сопровождалъ своего сына и, въ отсутсвіе послдняго, обдалъ съ мистриссъ Ненденнисъ.

Хотя въ Гоулэндъ-стрит вс приготовленія были уже сдланы и Клэйвъ, по обязанности мужа, здилъ въ Булонь, однакожъ мистриссъ Пенденнисъ замчала, что онъ все еще не ршается перевезти жену въ Лондонъ.

По этому случаю, мистеръ Пенденнисъ говорилъ стороной, что нкоторые джентльмены _/ не слишкомъ думаютъ о сообществ своихъ женъ и что этой чет, можетъ-быть, лучше жить врознь,— на что мистриссъ Пенденнисъ, топнувъ ножкой, возражала:— Вздоръ, какъ теб не стыдно, Артуръ? Какъ можешь ты говорить такъ втренно? Разв онъ не далъ передъ Богомъ клятвы любить и уважать ее и никогда не покидать? Разв обязанность его перестала быть обязанностью, сэръ? (особенно сильный ударъ ножкой по полу.) Разв она не спутница его на вчныя времена?

— Включая и бой-женщину, моя милая? говоритъ мистеръ Пенденнисъ.

— Не извольте смяться, сэръ! Она должна пріхать къ нему. Въ Гоулэндъ-стрит нтъ комнаты для мистриссъ Мэккеизи.

— Лукавая интригантка! У насъ есть лишнія комнаты. Предположи, что мы пригласимъ мистриссъ Мэккеизи жить въ нашемъ дом, моя милая: сколько наслушаемся мы тогда гарнизонныхъ анекдотовъ и артельныхъ остротъ твоего фаворита, капитана Гоби!

— Я не могу терпть этого отвратительнаго человка! вскричала мистриссъ Пенденнисъ.— Чмъ могу я объяснить нелюбовь ея къ капитану?

Когда все было готово для пріема маленькой семьи Клэйва, мы посовтовали нашему другу отправиться въ Булонь, привезти жену и ребенка, и потомъ заключить съ бой-женщиной какой-нибудь окончательный договоръ. Онъ, какъ и мы, видлъ, что присутствіе и самовластіе этой фатальной женщины разстроило здоровье и бодрость его отца, что старикъ при ней не зналъ ни мира, ни отрады, и поспшно шелъ къ могил подъ этимъ ужаснымъ и неумолимымъ гоненіемъ. Мистриссъ Мэккензи длала и Клэйва едва ли мене несчастнымъ, чмъ отца, управляла его домашнимъ хозяйствомъ, отняла у него уваженіе и любовь безхарактерной жены и отравляла счастье каждаго изъ близкихъ къ ней. Имъ должно было жить врознь. Если она не могла существовать на свой вдовій пансіонъ, правда очень ограниченный, танъ пусть Клэйвъ уступитъ ей половину дохода жены, который составлялъ сто фунтовъ въ годъ. Виды на будущее и настоящія его средства добывать деньги давали ему возможность обойдтись и безъ этой части его доходовъ, во всякомъ случа, онъ и отецъ его должны считать себя счастливыми, если этой цной выкупятся изъ неволи отъ несносной вдовушки.— Позжайте, Клэйвъ, говорили ему совтники: позжайте и привезите къ намъ вашу жену и малютку, мы вс будемъ счастливы.— Видите ли: эти совтники полагали такъ: если написать къ мистриссъ Ньюкомъ ‘прізжайте’ — то она наврно прідетъ въ сопровожденіи бой-женщины.

Давъ общаніе, что онъ будетъ вести себя какъ слдуетъ человку не робкаго дсятка — а мы знаемъ, что Клэйвъ оказалъ примрное мужество въ двухъ или трехъ предъидущихъ побоищахъ — Клэйвъ поплылъ черезъ каналъ за своей Рози. Нашъ добрый полковникъ согласился обдать у насъ каждый день въ продолженіе отсутствія сына. Я ужь говорилъ, какъ онъ былъ любимъ и старымъ и малымъ, — и впослдствіи уврялъ, что ни одна женщина не доставляла ему столько радостей, какъ Лаура. Мы, не знаю почему, не открывали ему, что присовтовали Клэйву предложить вдовушк взятку по пятидесяти фунтовъ въ годъ, и только спустя дв недли по отъзд Клэйва, и черезъ недлю по возвращеніи его, когда пришло извстіе о смерти бдной старушки, мистриссъ Масонъ, въ Ньюком, сообщили мы полковнику, что онъ иметъ теперь новую пансіонерку, въ особ бой-женщины.

Полковникъ Ньюкомъ благодарилъ Бога за то, что его милая старушка няня оставила здшній свтъ въ довольств и безъ страданій. Она давнымъ-давно сдлала духовную, по которой все свое имущество завщала Томасу Ньюкому, но полковникъ уступилъ все наслдство врной служанк старушки, Кэзіи, не имя лишнихъ денегъ, чтобъ вознаградить ее за службу.

Хотя многіе изъ старинныхъ знакомыхъ полковника разошлись или разсорились съ нимъ вслдствіе неудачи Бонделькондской банковой компаніи, однакожъ дв старыя лэди пребыли ему врными, именно миссъ Канъ и добродушная миссъ Гонимэнъ, изъ Брейтона, которая, прослышавъ о возвращеніи въ Лондонъ своихъ родственниковъ, пріхала по желзной дорог въ метрополію Ото было первою ея поздкою по желзнымъ дорогамъ), вбжала въ квартиру КлэЙва въ Гоулэндъ-стрит, по-прежнему шелестя своимъ наряднымъ шелковымъ платьемъ. Она, казалось, не постарла ни однимъ днемъ съ-тхъ-поръ, какъ мы видли ее въ послдній разъ. Вспыльчиво пожуривъ молодаго человка за то, что онъ допустилъ отца вмшаться въ коммерческія дла, въ которыхъ бдный, дорогой полковникъ такъ же мало смыслилъ, какъ грудной ребенокъ, она дала имъ обоимъ понять, что у ея банкировъ находятся небольшія деньги, назначенныя въ распоряженіе полковника и его сына, умоляла полковника помнить, что ея домъ всегда къ ихъ услугамъ и что она почтетъ за честь и удовольствіе принять ихъ, когда бы имъ не вздумалось удостоить ее своимъ посщеніемъ.— Не полонъ ли мой домъ вашими подарками? восклицала добрая старушка: не имю ли я причины быть благодарною всмъ Ньюкомамъ — да, всмъ Ньюкомамъ? Вдь миссъ Этель и ея родные прізжаютъ ко мн каждый годъ и гостятъ по цлымъ мсяцамъ, и я никогда не ссорюсь съ ними, и не хочу, хоть вы ссоритесь, сэръ. Не полковникомъ ли подарены мн эта шаль, эти брилліанты, которые вы видите на мн? продолжала она, указывая на давно знакомыя намъ украшенія. Не вы ли выручили изъ бды моего брата, Чарльса, и достали ему мсто въ Индіи? Да, безцнный другъ, хоть вы поступили неосторожно въ денежныхъ длахъ, все-таки я чувствую, чмъ я вамъ одолжена, и моя признательность и благорасположеніе къ вамъ остаются неизмнными.— Такъ говорила миссъ Гонимэнъ, и голосъ ея въ конц этой маленькой рчи нсколько дрожалъ, впрочемъ, она произносила ее съ необычайною торжественностью и достоинствомъ, будучи уврена, что двсти фунтовъ стерлинговъ, которые она потеряла въ этой несчастной Бонделькондской банковой компаніи, обанкрутившейся на полмилліона, составляли значительную сумму и давали ей право выражать свое мнніе на счетъ учредителей и директоровъ общества.

Клэйвъ воротился изъ Булони черезъ недлю, какъ мы сказали, но къ великому нашему безпокойству, воротился безъ жены, и при вопрос о причин этого, принялъ такой злой и мрачный видъ, что мы сейчасъ догадались, что въ продолженіе послдней континентальной кампаніи, онъ выдержалъ страшныя битвы съ бой-женщиной.

Клэйвъ, скрывавшій отъ басъ обстоятельства этой кампаніи, сообщилъ ихъ полковнику, который обо всемъ случившемся пересказалъ моей жен — правда, не обо всемъ: о битвахъ, которыя должны были происходить за чаемъ, за обдомъ, за ужиномъ, въ продолженіе недльнаго пребыванія Клэйва въ Булони, онъ промолчалъ и передалъ только результатъ этихъ стычекъ. Рози, которая при первомъ разговор глазъ на глазъ съ мужемъ, согласилась-было хать си сыномъ въ Англію, обнаружила нершительность на другой день за завтракомъ, когда съ обихъ сторонъ открылся огонь, расплакалась за обдомъ, когда совершались жестокія схватки, въ которыхъ Клэйвъ одержалъ верхъ, ночь спала крпкимъ сномъ, потомъ умоляла мужа оставаться непоколебимымъ и за завтракомъ встртила врага съ трепетнымъ сердцемъ,— и плакала цлый день, въ продолженіе котораго бой почти не прерывался. Наконецъ побда склонилась на сторону Клэйва и онъ могъ бы увезти свою добычу, но погода была втреная, море бурное и бднаго супруга, дерзавшаго пуститься въ путь съ женою въ положеніи Рози, провозгласили безчеловчнымъ.

Вдовушка оградилась за этой позиціей. Она прильнула къ своей возлюбленной дочери и изъ-за этого оплота бросала гранаты брани и насмшекъ въ Клэйва и его отца. Клэйвъ не могъ выбить ее изъ позиціи. Успвъ въ продолженіе первыхъ двухъ или трехъ дней удерживать перевсъ за собой, онъ потерплъ пораженіе на четвертый, и уступалъ поле въ каждой битв. Рози разсудила, что въ ея положеніи ей нельзя разлучаться съ дорогой мамашей. Женщина-герой, съ своей стороны, объявляла, что ее можно довести до нищенства, что у нея можно отнять обманомъ все до послдняго шиллинга, что она можетъ допустить, чтобы безнравственные пройдохи развяли на втеръ все состояніе ея дочери и оставили ее безъ куска хлба, но покинуть дочь въ такомъ положеніи она никогда не согласится — никогда и ни за что! Не разстроено ли уже здоровье душечки Рози разнообразными ударами, которые она понесла? Не нуждается ли она въ помощи, въ призор любящей матери? Чудовище! спроси доктора!— Нтъ, она не разстанется съ безцнной Рози, не смотря ни на какія оскорбленія и дерзости, свойственныя людямъ неблаговоспитаннымъ (отецъ Рози, слава Богу, былъ офицеръ королевской службы, а но компанейской). Но — крайней-мр до-тхъ-поръ, пока положеніе Рози требуетъ, она будетъ жить въ Булони, если не въ Лондон, но во всякомъ случа вмст съ дочерью. Разграбивъ собственное ея состояніе, они могутъ отказать ей въ присылк денегъ на содержаніе, но она заложитъ послднее платье съ плеча, для своей Рози.— Всхлипыванья Рози, крики: мамаша, мамаша, успокойтесь!…. материнскіе взрыды, судорожно сжатые кулаки, сверкающіе глаза, быстрыя объятія, хохотъ, притоптыванья, фырканья со стороны неистовствующей вдовушки, скрежетъ зубовъ, дикая ярость и повторительныя нарушенія третьей заповди со стороны Клайва,— вотъ сцена, которую легко можетъ представить себ читатель. Клайвъ воротился въ Лондонъ безъ жены и когда жена пріхала, то пріхала не одна и привезла съ собой мистриссъ Маккензи.

LXXV.
Праздникъ основателя монастыря капуциновъ.

Рози пріхала и привезла съ собой раздоръ и горе своему супругу, приговоръ къ смерти или изгнанію доброму старику — отцу его, все, что мы предвидли, все, что друзья Клэйва желали предупредить, все что было неминуемо при настоящихъ обстоятельствахъ. Домашнія дла Клэйва часто служили предметомъ разговора въ нашемъ кружк. Уаррингтонъ и Джонъ Джэмсъ знали бдственное его положеніе. Мы трое крпко держались того мннія, что Рози и ея матери слдуетъ жить въ Булони, а Клэйву достаточно посылать имъ денежныя пособія, сколько позволяютъ ему собственныя средства.— Какъ злйшіе враги, ненавидятъ они одинъ-другаго, ворчитъ Джорджъ Уаррингтонъ: изъ-за какой же благодати они не хотятъ разъхаться?— Что за баба, эта мистриссъ Мэккензи! восклицаетъ Фредерикъ Бейгэмъ: что за зврь, что за дьяволъ! И это та самая женщина, которая улыбалась такъ прелестно, говорила такъ сладостно! Чортъ побери! Что за сфинксы эти женщины!— Фредерикъ Бейгэмъ вздохнулъ и дальнйшія размышленія утопилъ въ пив.

Съ другой стороны, и еще съ большею настойчивостью, требовала возвращенія Рози къ Клэйву мистриссъ Лаура Пенденнисъ: она выставляла такіе неопровержимые, ей одной доступные аргументы, что наша враждебная сожительству партія не находила ни одного равносильнаго возраженія.— Разв онъ женился на ней только на дни ея счастья? спрашивала Лаура: хорошо ли, достойно ли благороднаго человка, покидать ее теперь, когда она несчастлива? Никогда женщина такъ не нуждалась въ покровительств, какъ это бдное, жалкое созданіе, и кому же, какъ не мужу быть ея попечителемъ? Врно, Артуръ, ты забываешь торжественныя клятвы, данныя Клэйвомъ передъ алтаремъ. Не связанъ ли онъ неразрывными узами съ женой на всю жизнь? не обязанъ ли онъ любить ее, утшать, почитать, призирать ее и больную, и здоровую?

Ее призирать, да — но ужь никакъ не ея матушку, возражаетъ мистеръ Пенденнисъ: я вижу, ты безнравственная молодая женщина, проповдуешь нравственное двоеженство!

Но Лаура, улыбнувшись при этой мысли, не отступила однакожъ отъ перваго своего предложенія. Обратясь къ Клэйву, который былъ у насъ и толковалъ о прискорбныхъ семейныхъ обстоятельствахъ, она взяла его за руку и съ умилительнымъ, простодушнымъ усердіемъ принялась защищать дло правды и религіи. Она соглашалась съ нами, что Клэйву предстоитъ тяжкій жребій, но тмъ возвышенне будетъ подвигъ и тмъ почетне исполненіе долга. Притомъ же, стоитъ потерпть всего два-три мсяца — и конецъ испытаніямъ. Родится ребенокъ — и мистриссъ Мэккензи наврно удетъ. Тогда долгъ Клэйва будетъ требовать удаленія ея, точно такъ, какъ теперь долгъ его требуетъ угождать жен, при ея деликатномъ положеніи, и доставлять отраду этой бдняжечк, которая должна была такъ страдать и отъ нездоровья, и отъ несчастья, и отъ домашнихъ непріятностей. Клэйвъ согласился съ тяжелымъ вздохомъ, но въ то же время съ трогательною и великодушною покорностью, какъ намъ обоимъ казалось.— Она права, Пенъ, сказалъ Клэйвъ: мн кажется, что твоя жена всегда права. Да, Лаура, съ Божьей помощью, я постараюсь перенесть свой жребій, постараюсь исполнить свой долгъ и употреблю вс силы, чтобъ усладить жизнь моей бдной, милой Рози. Пусть себ шьютъ он шапочки, рубашечки, да только не мшаютъ мн въ мастерской. Вечеромъ, я могу ходить въ Клипстонъ-стритъ и работать въ натурныхъ классахъ. Нтъ ничего лучше натуры, Пенъ. Такимъ образомъ — видишь ли?— я рдко буду дома, и то только вовремя стола, когда по долгу природы, ротъ у меня будетъ полонъ и не будетъ случая къ ссор съ бдною мистриссъ Мэкъ.— Затмъ, Клэйвъ, напутствуемый и ободряемый любовью и состраданіемъ моей милой жены, отправился домой, съ непоколебимой ршимостью нести безропотно тяжкое иго, которое налагала на него судьба.

Надо отдать справедливость нашей мистриссъ Мэккензи: желая сколько-нибудь утшить бднаго Клэйва, она всми силами подтверждала предположеніе моей жены, что пребываніе ея въ дом Клэйва будетъ только временное.— Временное! восклицаетъ мистриссъ Мэкъ (которая была такъ любезна, что пришла навстить мистриссъ Пенденнисъ и старалась поддлаться подъ ея тонъ). Уже ли вы думаете, мадамъ, что бы могло быть иначе? Уже ли вы думаете, чтобъ я изъ-за какихъ бы то ни было благъ согласилась жить въ дом, гд со мною такъ поступили, гд у меня и у дочери расхитили все состояніе до послдняго шиллинга, гд каждый день меня оскорбляютъ и полковникъ Ньюкомъ и его сынъ? Уже ли вы думаете, мадамъ, что я не замчаю, какъ ненавидятъ меня друзья Клэйва, какъ они надменничаютъ, какъ они смотрятъ съ высока на мою милую дочь и разсваютъ слухи о несогласіяхъ между моей душечкой Рози и мною? Рози, которая умерла бы отъ горя и голода, если бы любящая ее мать не явилась спасти ее? Нтъ, я ни за что не останусь! Я проклинаю каждый день, который провожу въ этомъ дом, я скорй согласилась бы ходить по міру и просить куска хлба у прохожихъ — скорй согласилась бы мести улицу и голодать… хотя, благодаря Бога, я, какъ вдова офицера службы ея величества, получаю пенсіею и могу ею существовать: этого пособія полковникъ Ньюкомъ не можетъ отнять у меня. Да, лишь только моя милая Рози не будетъ нуждаться въ призор матери, я удалюсь отъ нея. Я отряхну прахъ съ ногъ моихъ и оставлю этотъ домъ, да, сейчасъ же оставлю. И пусть тогда друзья и знакомые мистера Ньюкома смются надо мной, бранятъ меня и отвращаютъ отъ меня сердце моей возлюбленной Рози, если имъ угодно. Благодарю васъ, мистриссъ Пенденнисъ, за все ваше доброе вниманіе къ семейству моей дочери, за вещи, которыми вы снабдили ея хозяйство, за ваши хлопоты по устройству нашего семейства. Собственно за этимъ я пришла къ вамъ и желаю вамъ добраго утра.— Съ этими словами, бой-женщина оставила мою жену и мистриссъ Пенденнисъ, спустя нсколько времени, повторила эту забавную сцену передъ своимъ супругомъ съ большою веселостью, сдлавъ въ заключеніе всего великолпный реверансъ, съ торжественнымъ наклоненіемъ головы, точь-въ-точь какъ мистриссъ Маккензи при прощань.

Нашъ добрый полковникъ бжалъ отъ мистриссъ Мэккензи. Онъ безропотно покорялся приговору судьбы, и одинокій, старый и убитый, честно шелъ по пути долга. Счастье еще, писалъ онъ къ намъ: что въ продолженіе многихъ лтъ, когда Фортуна ему благопріятствовала, онъ былъ въ состояніи длать добро своей великодушной родственниц, миссъ Гонимэнъ.— Теперь онъ можетъ съ благодарностью принять ея гостепріимство и воспользоваться вниманіемъ и пріютомъ, который она предлагала ему. Ни у кого не могъ бы онъ встртить большей заботливости о его спокойствіи. Воздухъ въ Брэйтон необыкновенно благопріятствовалъ его здоровью, онъ нашелъ тамъ много старыхъ знакомыхъ, многихъ Бенгальцевъ, съ которыми препріятно проводитъ время, и проч. Могли ли мы, знавшіе его благородный характеръ, вполн врить этому разсказу? Намъ небо даровало здоровье, счастье, милыхъ дтей, единодушіе и скромный достатокъ, этому же доброму старику, чья жизнь блистала благотвореніями и чье поприще было поприщемъ чести и человколюбія, судьба присудила бдность, несбыточность надеждъ, разлуку, одинокую старость. Мы смиренно преклоняли голову, соображая противоположность его удла съ нашимъ, и просили небо послать намъ силу перенесть наше настоящее благоденствіе въ кротости духа, и наши черные дни, если имъ должно наступить, съ такою же покорностью вол Провиднія, какую оказывалъ этотъ добрый христіанинъ.

Я забылъ сказать, что наши попытки поправить финансовыя дла Томаса Ньюкома не имли никакого успха, потому-что полковникъ твердо намренъ былъ жертвовать всмъ, что получилъ за военную службу, на расплату съ лицами, у которыхъ онъ занималъ деньги передъ банкротствомъ.— Ахъ, какой онъ добрый человкъ! говорилъ мистеръ Шеррикъ со слезами на глазахъ: что за благородный старикъ, этотъ полковникъ! Онъ скорй согласится умереть, чмъ не расплатиться съ долгами до послдняго шиллинга. Съ голоду умретъ, а расплатится. Деньги, сэръ, были не мои: иначе, уже ли бы я подумалъ принять ихъ отъ бднаго старика? Нтъ, сэръ, клянусь вамъ, что теперь, когда у него нтъ ни шиллинга за душой, я уважаю и почитаю его въ тысячу разъ больше, чмъ тогда, когда мы воображали, что онъ купается въ золот.

Жена моя сдлала-было дв-три попытки на Самаританскіе визиты въ Гоулэндъ-стритъ, но была встрчена супругой Клэйва съ такимъ принужденнымъ радушіемъ, а бой-женщиной съ такимъ пасмурнымъ видомъ, съ такими насмшками, съ такими двусмысленными, даже оскорбительными намеками, что благотворительность Лауры поколебалась и она перестала навязываться съ услугами, такъ неблагодарно принимаемыми. Если Клэйвъ навщалъ насъ, что случалось очень рдко, то посл обычныхъ двухъ-трехъ вопросовъ о здоровь его жены и малютки, не упоминалось ничего больше о его домашнихъ длахъ. Занятія его живописью, говорилъ онъ, шли порядочно, работы, хотя и изъ-за умренной платы, было довольно. Онъ былъ несообщителенъ, скрытенъ, не то, что чистосердечный Клэйвъ прежнихъ дней, и, какъ легко было замтить, угнетенъ обстоятельствами. Я не вынуждалъ его къ откровенности, къ которой онъ былъ не расположенъ, и почелъ за лучшее не нарушать его молчанія. У меня было множество своихъ длъ, у кого жъ ихъ нтъ въ Лондон? Если вы завтра скончаетесь, вашъ любезнйшей другъ вздохнетъ по васъ отъ чистаго сердца и примется за свое дло, по обыкновенію. Я угадываю, но не намренъ описывать жизнь, какую велъ въ это время нашъ бдный Клэйвъ: и недостатки, и домашнія непріятности, безотрадный трудъ, и отсутствіе дружескаго товарищества, все это омрачало его нжную душу. Я радъ былъ, что отецъ Клэйва не жилъ у него. Отъ полковника мы получили два или три письма, возможно ли, чтобъ это было три мсяца назадъ? Боже мой, какъ летитъ время? Ему хорошо, писалъ онъ, у миссъ Гонимэнъ, которая заботится объ немъ какъ нельзя больше.

Разъ или два въ продолженіе этой исторіи, мы упоминали о школ капуциновъ, гд воспитывались полковникъ и сынъ,— старинномъ заведеніи временъ Якова I, все еще существующемъ въ самомъ сердц лондонскаго Сити. День кончины основателя до-сихъ-поръ празднуется цистерціанами {Цистерціане — религіозный орденъ, происходящій отъ ордена бенедиктинцевъ и называющійся такъ по мстечку Citcaux (Cisiereium) близь Дижона во Франціи, гд Робертъ Моденскій положилъ ему начало въ 1098 г. Впослдствіи этотъ орденъ распространился по всей западной Европ.}. Въ часовн, гд собираются ученики школы и человкъ восемдесятъ стариковъ, призрваемыхъ въ богадльн, стоитъ гробница основателя,— огромный памятникъ, украшенный геральдическими изображеніями и грубо изсченными аллегоріями. Тутъ есть старинное зало, прекрасный образчикъ архитектуры временъ Якова — что я говорю: старинное зало?— ихъ нсколько. Проходя по стариннымъ лстницамъ, стариннымъ корридорамъ, стариннымъ комнатамъ, съ такими же старинными портретами, вы воображаете, что живете въ семнадцатомъ столтіи. Для всякого другого, кром цистерціанъ, это учрежденіе капуциновъ — мсто несносно скучное. Не смотря на то, люди, получившіе тамъ воспитаніе, любятъ посщать его, и старйшіе изъ насъ становятся опять молодыми на часъ, на два, когда очутятся на этой сцен своего дтства.

По заведенному обычаю, 12 декабря, въ день кончины основателя, первый ученикъ школы, въ мантіи, читаетъ слово на латинскомъ язык, въ честь Fundatoris nostri и о другихъ предметахъ, къ слушанію этого слова собирается значительное общество старинныхъ цистерціанъ, посл чего мы отправляемся въ часовню и присутствуемъ при проповди, а пототъ садимся за большой обденный столъ, гд сходятся старинные школьные товарищи, гд произносятся старинные тосты и спичи. Передъ шествіемъ изъ зала, гд читается слово, въ часовню, распорядители обда, слдуя старинному обряду, съ жезлами въ рукахъ, идутъ въ церковь во глав процессіи и садятся на почетныхъ мстахъ. Школьники, съ красивенькими, свженькими личиками, въ блыхъ, какъ снгъ, галстухахъ, и старики пансіонеры, въ черныхъ костюмахъ, чинно сидятъ на своихъ скамейкахъ, часовня освщена и гробница основателя, съ странными изваяніями, чудовищами, гербами, чернетъ и сіяетъ самыми причудливыми эфектами тни и свта. Вотъ онъ лежитъ, Fundator nosier, въ брыжжахъ и мантіи, ожидая великаго дня суда. Мы, старинные ученики, какъ бы ни были стары, становимся снова школьниками, при вид этой знакомой, старинной гробницы, и думаемъ, какъ перемнились скамейки съ-тхъ-поръ, какъ мы были здсь, и какъ докторъ — не ныншній докторъ, а докторъ нашего времени — сидлъ бывало вонъ тамъ, и какъ страшный его глазъ наводилъ ужасъ на насъ, робкихъ школьниковъ, и какъ, бывало, школьникъ, нашъ сосдъ, надаетъ намъ пинковъ въ продолженіе службы, и какъ потомъ мониторъ поколотитъ насъ за то, что подъ колнями у насъ синяки. Тутъ сидятъ сорокъ краснощекихъ мальчиковъ, размышляющихъ о роспуск по домамъ на завтрашній праздникъ. Тамъ сидятъ человкъ шестьдесятъ стариковъ пансіонеровъ, внимающихъ молитвамъ и псалмамъ. Вы слышите, какъ покашливаютъ въ полумрак эти почтенные старики въ черныхъ одеждахъ. Живъ еще старый хрнъ Аяксъ, спрашиваете вы?— Цистерціанскіе школьники обыкновенно называли этихъ стариковъ — старый хрнъ, живъ ли еще старый хрнъ Аяксъ, спрашиваю я? или старый хрнъ солдатъ? или старый хрнъ, добрый джентльменъ? или могила ужь закрылась надъ ними? Множество свчъ освщаютъ часовню и эту сцену старости и юности, стародавнихъ воспоминаній и смерти. Какъ торжественны молитвы, врно сохранившіяся въ памяти и снова произносимыя тамъ, гд мы слышали ихъ въ нашемъ дтств! Какъ прекрасенъ и велелпенъ обрядъ, какъ возвышенны провозглашаемыя священникомъ древнія слова моленія, которымъ поколнія невинныхъ дтей и толпы отшедшихъ старцевъ вторили ‘аминь’ подъ этими сводами! Служба въ день основателя отлична отъ другихъ, для нея избранъ тридцать седьмой псаломъ, и мы слышимъ:

23. Отъ Господа стопы человку исправляются и пути его восхощетъ зло.

24. Егда падетъ, не разбіется, яко Господь Подкрпляетъ руку его.

25. Юнйшій быхъ, яко состархся, и не видхъ праведника оставлена, ниже смени его просяща хлбы.

Когда дошли до этого стиха, я отвелъ глаза отъ молитвенника и взглянулъ на толпу черныхъ пансіонеровъ: между ними сидлъ Томасъ Ньюкомъ.

Голова добраго старика была склонена надъ молитвенникомъ, не узнать его было нельзя. На немъ надтъ былъ черный костюмъ пансіонера богадльни капуциновъ, орденъ Бани былъ у него на груди. Онъ стоялъ середи убогой братіи, вторя псалмамъ. Стопы добраго старика направлены были велніемъ неба сюда — въ этотъ домъ убогихъ! Здсь суждено было окончиться жизни, исполненной любви, доброты и чести! Посл этого, я ужь не слышалъ ни молитвъ, ни псалмовъ, ни проповди. Какъ смлъ я сидть на мст почетномъ, когда онъ тамъ, между нищими? О, прости, благородная душа! я прошу у тебя прошеніе за то, что принадлежу къ свту, который такъ поступилъ съ тобой — съ тобою, превосходящимъ меня и заслугами, и возвышенностью чувствъ, и добротою! я ждалъ и не могъ дождаться конца служб, музык органиста, рчи проповдника.

Наконецъ органъ проигралъ отпускную и я остановился на паперти, въ ожиданіи, когда станутъ выходить въ свою очередь пансіонеры. Дорогой, старинный другъ! Я бросился къ нему съ жаромъ, который безъ сомннія проявлялся у меня и въ лиц, и въ голос: такъ былъ я растроганъ при вид его. Лицо старика также вспыхнуло, когда онъ увидалъ меня и рука его задрожала въ моей.— Я нашелъ себ пріютъ, Артуръ, сказалъ онъ: помните ли, какъ мы, передъ отъздомъ моимъ въ Индію, приходили въ монастырь капуциновъ навстить капитана Скарсдэля, такого же убогаго, какъ я, и также стараго служиваго съ полуострова? Скарсдэль отошелъ туда, гд злой перестаетъ возмущать ближнихъ и утомленный упокоивается. Увидвъ его тогда, я подумалъ:— вотъ мсто, гд старикъ, окончивъ свое поприще, можетъ повсить свой мечъ, умирить душу и съ благодарностью ждать кончины, Артуръ. Мой добрый другъ, лордъ Г., также цистерціанинъ, какъ мы, только-что назначенъ попечителемъ и опредлилъ меня сюда. Не тревожьтесь, мой любезный Артуръ: мн здсь хорошо. У меня здсь все есть: и теплый уголъ, и сытный обдъ, и свтъ даровой, и добрые друзья, благодареніе Богу! мой добрый молодой другъ,— другъ моего сына, вы всегда любили насъ, всегда длали намъ добро и я благодарю за васъ Бога. Да, сэръ, я спокоенъ и счастливъ по конецъ жизни.— Онъ произносилъ эти слова, когда мы шли подворамъ зданія къ его комнат, которую я дйствительно нашелъ опрятною и уютною: на очаг трещалъ привтный огонь, на столик стоялъ чай и лежала Библія и подл нея очки, а надъ каминомъ вислъ портретъ внука, написанный Клэйвомъ.

— Вы можете навщать меня, сэръ, во всякое время, ваша жена и малютка тоже могутъ бывать здсь, скажите объ этомъ Лаур, да отдайте ей мой усердный поклонъ. Но вы побыли здсь довольно, вамъ пора къ обду.— Напрасно я убждалъ полковника, что я и не думаю объ обд. Онъ посмотрлъ на меня какъ-то особенно, я догадался, что онъ хочетъ остаться одинъ, уважилъ это приказаніе и удалился.

Разумется, я пришелъ къ нему на другой же день, хотя не съ женой и не съ дтьми, которыя, сказать правду, находились въ это время за городомъ, въ Розбери, гд они намрены были провести Рождество, и куда, посл школьнаго обда, располагалъ отправиться и я. При второмъ моемъ визит къ капуцинамъ, добрый полковникъ вошелъ въ большія подробности о причинахъ, побудившихъ его надть костюмъ убогихъ братій, и мн ничего не осталось, какъ согласиться съ его доводами и подивиться благородному смиренію и довольству жребіемъ, примръ которыхъ подавалъ мн добрый старикъ.

— При банкротств несчастнаго банка, говорилъ онъ: его больше всего огорчала и мучила мысль, что бдные его друзья и знакомые имъ самимъ вовлечены были въ спекуляцію, въ которой они потеряли свои маленькіе капиталы. Даже миссъ Гонимэнъ напримръ, старушка во всхъ отношеніяхъ добрая и благорасположенная къ полковнику, безъ всякого злаго намренія не разъ намекала ему, что деньги ея разсорены, отъ этихъ намековъ, сэръ, гостепріимство ея было не совсмъ пріятно, говорилъ полковникъ: дома — я разумю, у бднаго Клэйва — было еще хуже, продолжалъ онъ:— мистриссъ Мэккензи, въ продолженіе нсколькихъ мсяцевъ, безпрестанными жалобами и разными поступками такъ терзала и сына моего, и меня, что бжать отъ нея, куда бы то ни было, проставлялось единственнымъ спасеніемъ. И у нея нтъ злаго намренія, Пенъ. Не брани же, не проклинай этой бдной женщины (прибавилъ онъ, горько улыбаясь). Она думаетъ, что я обманывалъ ее, Богу извстно, что я обманывалъ только самого себя. Она иметъ большое вліяніе на Рози. Рдко кто можетъ устоять противъ этой запальчивой и упрямой женщины, сэръ. Я не могъ переносить ея укоровъ, не могъ смотрть на мою бдную больную невстку, изъ которой мать длаетъ теперь, что хочетъ. Въ этихъ грустныхъ размышленіяхъ ходилъ я однажды по Брэйтонскому мысу, какъ вдругъ повстрчался съ моимъ школьнымъ товарищемъ, лордомъ Г., который всегда благоволилъ ко мн, онъ разсказалъ мн, какъ его назначили недавно попечителемъ дома капуциновъ, пригласилъ меня къ себ обдать, на другой день, я отговаривался, но отговорки мои не были приняты. Онъ, разумется, зналъ о моихъ коммерческихъ неудачахъ, и благородно и щедро предложилъ мн пособіе. Я былъ глубоко тронутъ его великодушіемъ, Пенъ, и высказалъ ему все, что было у меня на ум. Сначала онъ не хотлъ и слышать, чтобъ я поступилъ въ богадльню, и изъ кошелька стариннаго школьнаго товарища и стариннаго сослуживца предлагалъ мн столько, что мн хватило бы на цлый вкъ. Не благородно ли это съ его стороны, Артуръ? Награди его, Господи! Есть еще на свт добрые люди, есть еще истинные друзья: я въ этомъ убдился въ послднее время. Знаете ли, сэръ,— тугъ глаза старика замигали:— знаете ли, сэръ, что Фредерикъ Бейгэмъ самъ прибилъ вотъ эти полки для книгъ, принесъ и повсилъ вотъ этотъ портретъ моего внука? Клэйвъ съ сыномъ скоро навстятъ меня.

— Уже ли онъ еще не бывалъ у васъ? вскричалъ я.

— Мои не знаютъ, что я здсь, сказалъ полковникъ, съ кроткой улыбкой: — они думаютъ, что я гощу у лорда, въ Шотландіи. Ахъ, добрый онъ человкъ! Когда мы наговорились до-сыта, въ нижнемъ храм, за бутылкой бордоскаго, гд мой старый главнокомандующій не хотлъ и слышать о моемъ план, мы пошли на верхъ, къ его супруг, которая, увидвъ своего мужа разстроеннымъ, спросила о причин. Наврно, доброе бордоское развязали мн языкъ, и я отпчалъ ей, что между мной и ея супругомъ произошелъ споръ и что я беру ее въ посредницы. Потомъ я разсказалъ ей всю исторію: какъ я отдалъ кредиторамъ все мое состояніе, до послдней рупіи, какъ я, съ тою же цлью, заложилъ пенсію и вс пособія, данныя мн при отставк, какъ обременяю я своего бдняжку Клэйва, которому довольно приходится трудиться, чтобъ содержать свою семью и женину мать, которую я, по своей неосторожности, довелъ до нищеты, объяснилъ ей, что другъ мой можетъ доставить мн честное убжище и что это гораздо лучше, нежели опустошать его кошелекъ. Лэди глубоко разтрогалась, сэръ,— она предобрая дама, хотя въ Индіи слыла гордою и высокомрною: такъ-то люди судятъ объ насъ вкривь и вкось! Тутъ лордъ Г. сказалъ, по-солдатски, безъ церемоніи: ей-ей, ужь если Томъ Ньюкомъ задумаетъ что, такъ ничмъ не выбить изъ его упрямой головы.— И такъ, продолжалъ полковникъ, съ горькою улыбкой:— я стоялъ на своемъ. Лэди Г. была такъ добра, что навстила меня на другой же день и — знаешь ли, Пенъ?— приглашала меня жить у нихъ въ дом до конца моей жизни, длала мн самыя великодушныя, самыя деликатныя предложенія. Но я зналъ, что выбралъ лучшую часть, и оставался при прежнемъ намреніи. Я старъ и трудиться не могу, Артуръ, а если не трудиться, такъ уже лучше жить здсь, чмъ въ другомъ мст. Посмотри-ка: вся эта мебель и вс эти вещи изъ дому лорда Г., и этотъ шкафъ наполненъ бльемъ, которое мн прислала лэди. Она два раза навщала меня и каждый изъ служащихъ при богадльн такъ вжливъ со мной, какъ-будто я владлецъ дома.

Я вспомнилъ псаломъ, который мы слышали наканун и, отыскавъ его въ Библіи, замтилъ стихъ: ‘Егда падетъ, не разбіется, яко Господь подкрпляетъ руку его’. Томасъ Ньюкомъ, видя, что я длаю, положилъ ласковую, трепетную руку ко мн на плечо и потомъ, надвъ очки, съ улыбкой наклонился надъ книгой. И кто изъ видвшихъ его въ эту минуту, и знавшихъ его, и любившихъ его, какъ я его зналъ и любилъ, кто не смирился бы сердцемъ и мысленно не вознесъ бы молитвы Богу, сознавая и чтя Божественную волю, которая пріуготовляетъ намъ эти испытанія, эти торжества, эти сокрушенія, эти благодатныя скорби, эту внчающую любовь?

Я имлъ счастье привезти къ Томасу Ньюкому въ тотъ же вечеръ Клэйва и его малютку сына. Стоя за дверьми, я слышалъ радостный крикъ ребенка, когда онъ узналъ старика, и такой же крикъ старика, который звалъ ребенка по имени. Съ вечернимъ поздомъ, я воротился въ Ньюкомъ, къ друзьямъ, у которыхъ я засталъ ужь свое семейство.

Разумется, мой духовникъ въ Розбери съ нетерпніемъ желалъ услышать о школьномъ обд, о рчахъ, какія за нимъ произносились, о гостяхъ, которые были тамъ, но скоро она перестала распрашннать о всемъ этомъ, когда я сообщилъ ей, что открылъ нашего дорогаго, стараго друга, въ костюм убогаго брата, въ богадльн капуциновъ. Она обрадовалась, узнавъ, что Клэйвъ и его малютка сынъ снова встртились съ полковникомъ. Сначала она, казалось, воображала, что мн подобаетъ величайшая похвала за то, что я свелъ ихъ вмст.

— Ну, пусть это такое дло, которое не заслуживаетъ особенной похвалы, сказалъ мн мой духовникъ: но все-таки у тебя было доброе намреніе, а я люблю видть мужа добрымъ и не удивляюсь посл этого, что ты произнесъ за обдомъ, какъ самъ говоришь, безтолковый спичъ, когда у тебя другое было на ум. Это прекраснйшій псаломъ, Пенъ, особенно хороши т стихи, которые ты читалъ, когда увидлъ полковника.

— Но въ присутствіи восьмидесяти стариковъ, которые дожили до нищеты и принуждены питаться, нкоторымъ образомъ, милостыней, не могъ ли бы священникъ выбрать другой псаломъ? спрашиваетъ мистеръ Пенденннсъ.

— Они не вовсе оставлены, Артуръ, возражаетъ мистриссъ Лаура, готовая опровергать возбужденный мною вопросъ, будто выборъ именно тридцать седьмаго псалма не совсмъ лестенъ для бдныхъ стариковъ.

— Вс псалмы хороши, сэръ, говоритъ она:— не исключая и тридцать седьмато — тмъ кончился нашъ диспутъ.

Тутъ я принялся описывать Гоулэндъ-стритъ и бднаго Клэйва, котораго я засталъ тамъ за работой. Когда я позвонилъ у его дверей, служанка сомнительно посмотрла на меня. Какой-то купецъ торговалъ у него кипу картинъ, а его сынъ, съ карандашомъ въ рук, лежалъ въ углу комнаты и солнце играло на золотистой его головк. Ребенокъ былъ слабъ и блденъ, отецъ — истомленъ и, по-видимому, боленъ. Когда покупщикъ сошелся наконецъ въ цн и удалился, я постепенно объяснилъ Клэйву цль моего визита и разсказалъ ему, откуда я пришелъ къ нему.

Онъ воображалъ, что отецъ его находится въ Шотландіи, у лорда Г., и всть, которую я ему принесъ, крайне взволновала его.

— Я писалъ къ нему мсяцъ назадъ. Мн приходится писать письма не очень пріятныя, Пенъ, да и что пріятнаго могу я ему сообщить? Вставай, Томмикинъ, да наднь свою шапочку,— Томмикинъ встаетъ.— Наднь шапочку и скажи, чтобъ сняли съ тебя передникъ, да, поди, скажи грандмамаш….

При этомъ имени Томмикинъ принимается плакать.

— Видишь! говоритъ Клэйвъ, начиная говорить по-французски, ребенокъ перебиваетъ его рчь, восклицая на томъ же язык: — и я говорю по-французски, папаша.

— Хорошо, мой милочка! Ты хотлъ бы погулять съ папашей? Поди, Бетси тебя однетъ.— Съ этими словами, Клэйвъ снимаетъ съ себя запачканный красками жакетъ, достаетъ пальто изъ рзнаго шкафа и шляпу съ полки. Онъ ужь не тотъ красавецъ и щеголь, что въ былые дни. Кто бы подумалъ, что это тотъ самый Клэйвъ, съ этимъ растеряннымъ лицомъ и небрежно повязаннымъ на ше платкомъ?— Я ужь не тотъ дэнди, что былъ, Пенъ, говоритъ онъ съ горечью.

Наверху раздается голосъ плачущаго ребенка и несчастный отецъ въ недоумніи прерываетъ какой-то спичъ, который онъ хотлъ произнести, и со вздохомъ говоритъ:— я не знаю, что длать: жена больна и не можетъ ходить за ребенкомъ. Мистриссъ Меккензи управляетъ за меня хозяйствомъ — и — сейчасъ, сейчасъ, Томми! папаша идетъ!— Томми опять расплакался, и Клэйвъ, съ сердцемъ отворивъ дверь мастерской, бжитъ на верхъ.

Я слышу возню, топанье, громкіе голоса, визгъ испуганнаго Томми, брань раздраженнаго Клэйва и лай бой-женщины, — Прекрасно, сэръ, прекрасно! дочь моя лежитъ больная въ сосдней комнат, а вы здсь грызетесь со мной. Я не пушу его. Я не дамъ ему шляпы… не дамъ.— А—а! раздается крикъ. Клэйвъ вырываетъ изъ рукъ мистриссъ Мэккензи шляпу и съ распаленнымъ лицомъ сбгаетъ внизъ, неся маленькаго Томми на плеч.

— Видишь, Пенъ, до чего я дошелъ, говоритъ онъ задыхающимся отъ досады голосомъ, стараясь дрожащими руками завязать шляпу на голов малютки, и горько хохочетъ надъ неудачей своихъ попытокъ, — Ахъ, какой ты неловкій, папаша! говоритъ Томми, также со смхомъ.

Дверь растворяется настежь и появляется раскраснвшаяся бой-женщина. На лиц ея проступили отъ злости пятна, бандо ея волосъ въ безпорядк разбросаны на лбу, украшенія ея чепчика, грязныя и многочисленныя, придаютъ ей видъ еще боле странный. Она вовсе не похожа на ту лэди, которая нсколько мсяцевъ назадъ представлялась моей жен — какъ не похожа на милую мистриссъ Мэккензи прежнихъ дней!

— Ему нельзя выходить въ зимній день, сэръ, говоритъ она: я исполняю волю ея матери, которую вы убиваете…. Мистеръ Пенденнисъ! вскрикиваетъ она, увидя меня въ первый разъ: грудь ея вздымается, она готовится къ бою и глядитъ на меня черезъ плечо.

— Вы и отецъ ребенка — лучшіе судьи въ этомъ дл, мадамъ, говоритъ мистеръ Пенденнисъ, съ наклоненіемъ головы.

— Ребенокъ деликатнаго сложенія, сэръ, кричитъ мистриссъ Мэккензи: въ такой холодный день…

— Довольно, довольно, говоритъ Клэйвъ, топнувъ ногой, и проходитъ мимо ея съ Томми. Мы сходимъ съ лстницы и, выбравшись наконецъ на улицу, дышемъ свободно.

Не правда ли, что лучше было бъ не описывать гь подробности эту часть исторіи бднаго Клэйва.

LXXVI.
Рождество въ Розбери.

Мы знавали нашего друга Флорака подъ двумя аристократическими именами, и теперь можемъ поздравить его съ третьимъ, на которое онъ получилъ право, хотя ни онъ, ни жена его не хотли пользоваться имъ. Отецъ его недавно умеръ и мось Поль де-Флоракъ могъ бы, если бъ хотлъ, подписываться герцогомъ д’Иври, но онъ былъ равнодушенъ къ титулу, а знакомые его жены негодовали при мысли, что ихъ родственница, бывъ прежде княгиней или принцессой, должна низойдти на степень герцогини. Такимъ-образомъ эти добрые люди остались одинъ княземъ, другая княгиней, составляя исключеніе изъ своего сословія въ томъ отношеніи, что друзья ихъ съ полною довренностью могли на нихъ положиться.

По смерти отца, Флоракъ пріхалъ въ Парижъ, для устройства длъ по отцовскому наслдству, и, пробывъ нсколько времени на родин, возвратился на зиму въ Розбери, чтобъ снова заняться охотой, до которой онъ былъ такой записной аматръ. Въ продолженіе наступившаго сезона онъ охотился въ черномъ, отложивъ свой блистательный нарядъ и аллюры молодаго человка. Талія его пополнла и уже не стягивалась поясомъ, который придавалъ ей нкоторую форму. Когда онъ принялся за черный цвтъ, его баки тоже облачились нкоторымъ образомъ въ трауръ и явились срыми.— Я старю, другъ мой, говорилъ онъ съ чувствомъ: мн ужь не двадцать лтъ, и даже не сорокъ.— Въ розбрійскую кирку онъ больше не ходилъ, но скромно и чинно отправлялся каждое воскресенье въ сосднюю католическую часовню, въ К.-замк. Въ Розбери съ нами обдали двое духовныхъ, изъ которыхъ одинъ былъ, кажется, духовникомъ Флорака.

Причиной перемны въ образ жизни Поля, было, можетъ-статься, присутствіе его матери въ Розбери. Поль оказывалъ графин величайшую вжливость и почтеніе. Будь мадамъ Флоракъ владтельною принцессой, она и тогда бы не пользовалась большимъ почетомъ противъ того, какимъ окружалъ ее сынъ. Мн кажется, эта благодушная дама охотно избавила бы его отъ излишней его внимательности, но Поль былъ такой человкъ, что любилъ парадировать своими чувствованіями, и вс разнообразныя роли, которыя выпали ему на долю въ жизни, исполнялъ съ величайшею энергіей. Какъ искатель удовольствій, напримръ, онъ былъ первымъ изъ повсъ, какъ jeune homme, онъ умлъ быть моложе всякого и доле, чмъ другой. Какъ помщикъ или limme d’affaires, онъ выдерживалъ тотъ и другой характеръ съ самою странною аккуратностью и точностью, нкоторымъ образомъ напоминавшею Буффе или Фервилля въ комедіи. Хотлъ бы я знать, не вздумаетъ ли онъ подъ старость носить парикъ и косичку, какъ носилъ его старикъ-отецъ? Что бы ни было, нашъ добрый пріятель разъигрывалъ теперь благую роль, оказывая сыновнюю любовь вдовствующей матери и уваженіе къ ея старости. Онъ не только питалъ эти похвальныя чувствованія, но по всегдашней привычк, высказывалъ ихъ передъ своими знакомыми. Онъ плакалъ за-частую, не стсняясь даже присутствіемъ слугъ, чего не сдлалъ бы Англичанинъ, и когда мадамъ де-Флоракъ выходила посл обда изъ столовой, онъ не рдко жалъ мн руку и съ слезами на глазахъ говорилъ мн, что его мать — ангелъ.— Вся ея жизнь, другъ мой, была однимъ долгимъ испытаніемъ, прибавлялъ онъ. Не долженъ ли я стараться осушать ея слезы, когда самъ я такъ часто вынуждалъ ее проливать ихъ?— Разумется, вс знавшіе и любившіе его поддерживали его въ такомъ похвальномъ образ мыслей.

Читатель уже познакомился съ этою лэди черезъ письма ея, доставшіяся мн во владніе спустя нсколько времени посл событій, которыя я теперь описываю: моя жена, благодаря содйствію нашего добраго друга, полковника Ньюкома, тоже имла честь быть представленною госпож Флоракъ въ Париж, и, пріхавъ на Рождество въ Розбери, я нашелъ Лауру и дтей въ большой милости у доброй графини. Она обращалась съ женою сына съ совершенною, хотя холодною вжливостью, была благодарна княгин Монконтуръ за любезное ея вниманіе къ ея сыну. Фамильярная лишь съ немногими, она не могла быть въ короткой дружб съ мщанкою-невсткой. Княгиня Монконтуръ смотрла на нее съ благоговйнымъ ужасомъ и почитала мать Поля отъ всей души, исполненной смиренія. Правду сказать, вс смотрли на госпожу Флоракъ съ какимъ-то страхомъ, кром дтей, которыя, какъ бы по инстинкту, чувствовали къ ней особенное расположеніе. Обычная грусть ея глазъ исчезала, когда они устремлялись на дтскія, веселенькія личики. Сладостная любовь дышала въ ея физіономіи и ангельская улыбка сіяла на лиц ея, когда она, склонясь къ малюткамъ, ласкала ихъ. Ея образъ мыслей и поступковъ въ это время и въ прежнее, какая-то граціозная грусть, сочувствіе ко всякой скорби, состраданіе каждому несчастью, нжное сердце, расположенное ко всмъ дтямъ и, въ особенности, къ своимъ, питавшее любовь, доходившую до тоски, въ длахъ житейскихъ, обыденныхъ, какое-то равнодушіе, какъ-будто мсто ея было не въ здшнемъ мір и какъ-будто мысли ея обитали въ дом иномъ,— вс эти качества, которыя мы видли осуществленными въ другой жизни, служили предметомъ наблюденій для Лауры и ея супруга, и мы полюбили ее за то, что она походила на нашу родительницу. Въ подобныхъ женщинахъ я вижу добрыхъ и чистыхъ, долготерпливыхъ и врныхъ, испытанныхъ и покорныхъ послдовательницъ Того, Чья земная жизнь была божественно скорбна и исполнена теплой любви къ ближнему.

Но какъ ни была добра къ намъ и ко всмъ вообще графиня де-Флоракъ, однакожъ величайшею ея любимицей была Этель Ньюкомъ. Обихъ соединяли тснйшія узы нжной, взаимной привязанности и благорасположенія. Графиня постоянно навшала молодую двицу въ Ньюком, и когда миссъ Ньюкомъ, какъ часто случалось, прізжала въ Розбери, то мы замчали, что он любили оставаться одн: эту симпатію, соединявшую два любящихъ сердца, мы угадывали и уважали. Я какъ сейчасъ вижу эти дв высокія фигуры, тихо прохаживающіяся по садовымъ дорожкамъ, или останавливающіяся при встрч съ играющими малютками. О чемъ он говорили между собой? Я никогда объ этомъ не спрашивалъ. Можетъ-статься, Этель никогда не высказывала, что было у нея на сердц, но графиня понимала ея задушевныя мысли. Женщины слышатъ и безмолвную скорбь любимыхъ имъ существъ, точно такъ же, какъ он услаждаютъ ее безмолвными утшеніями. Когда старушка, при прощань, обнимала свою подругу, нельзя было смотрть равнодушно на эту картину, представлявшую что-то священное, библейское.

По совщанію съ особой, для которой у меня не было никакихъ секретовъ, мы ршили не говоритъ нашимъ добрымъ друзьямъ о мст пребыванія и положеніи, въ какомъ мы нашли нашего дорогаго полковника, или, по-крайней-мр, выждать благопріятнаго случая, при которомъ можно бы было все высказать людямъ, такъ любившимъ его. Я ужь говорилъ, какъ усердно работалъ Клэйвъ и труды его внушали мн самую отрадную надежду. Добродушная княгиня Монконтуръ легко удовлетворилась моими отвтами на ея распросы о нашемъ друг. Этель ограничилась вопросомъ, здоровъ ли онъ и ея дядя и разъ или два освдомлялась о Рози и ея ребенк. Тутъ-то жена моя разсказала мн — я не имю причины доле скрывать — о необыкновенной заботливости Этели къ облегченію участи несчастныхъ родственниковъ, и о томъ, какъ она, Лаура, исполняя роль повренной миссъ Ньюкомъ въ длахъ благотворенія, нанимала и меблировала квартиру, которая, какъ думала Этель, была занята Клэйвомъ и его отцомъ, женою и ребенкомъ. Дале жена сообщила мн, съ какою глубокою горестью Этель услышала о несчастій съ ея дядей и какъ она желала бы помочь ему, если бъ не опасалась оскорбить его самолюбія. Она даже вызывалась послать ему денежное пособіе, но полковникъ (никогда не упоминавшій объ этомъ обстоятельств ни мн, ни кому-либо изъ другихъ своихъ знакомыхъ), въ вжливомъ, но очень холодномъ письм отклонилъ это предложеніе, чтобъ не быть обязаннымъ племянниц за пособіе.

Такимъ-образомъ я пробылъ въ Розбери нсколько дней, и настоящее положеніе обоихъ Ньюкомовъ оставалось неизвстнымъ для нашихъ тамошнихъ друзей. Наступилъ вечеръ на Рождество и, согласно съ давнишнимъ общаніемъ, Этель Ньюкомъ съ двумя малютками пріхала изъ Парка, гд сэръ Бэрнсъ, со времени двукратнаго своего пораженія, весьма рдко посщалъ свой скучный домъ. Пришло и Рождество, и Розбери украсился втвями остролистника. Флоракъ употребилъ вс усилія, чтобъ какъ можно лучше принять гостей и доставить мн удовольствіе, хотя, правду сказать, общество было довольно печально. Впрочемъ, дти не скучали: они повеселились вдоволь на праздник въ училищ, при раздач платья и блья бднымъ и въ садахъ княгини Монконтуръ, прекрасныхъ и веселыхъ, не смотря на то, что на двор стояла зима.

У княгини Монконтуръ были только свои, потому-что вдовство не позволяло ей присутствовать въ большихъ собраніяхъ. Поль сидлъ за своимъ столомъ, между матерью и мистриссъ Пенденнисъ, мистеръ Пенденнисъ занималъ мсто насупротивъ его, съ Этелью и княгиней Монконтуръ по сторонамъ. Между этими особами были размщены четверо дтей, на которыхъ графиня Флоракъ устремляла нжные взгляды и которыхъ внимательнйшій изъ хозяевъ подавалъ все желаемое съ необыкновеннымъ радушіемъ и любовью. Онъ души не слыхалъ въ дтяхъ.

— Pourquoi n’en avons-nous pas, Jeanne? H pourquoi n’en avons-nous pas? говорилъ онъ, обращаясь къ жен и называя ее по имени. Бдная милая лэди нжно взглянула на супруга, потомъ вздохнула, отворотилась и наложила пирожнаго на тарелку ближайшаго къ ней дитяти. Ни мамаша, ни тетушка Этель не имли причины къ возраженіямъ. Пирожное было легкое и здоровое, приготовленное нарочно для крошечныхъ душечекъ! восклицала княгиня.

Дти были совершенно счастливы и позволеніемъ такъ долго оставаться за обдомъ, и веселыми играми въ продолженіе дня, и втвями остролистника и омелы, уставленными вокругъ лампъ, особенно послдними, на которыя добрый Флоракъ, свдущій во всхъ британскихъ обычаяхъ, непремнно хотлъ удержать право за собой. Но втви омелы были уставлены вокругъ лампы, лампа висла надъ срединой большаго круглаго стола и невинное удовольствіе, которое предполагалъ доставить себ мось Поль, не досталось ему на долю.

Въ самомъ разгар веселости, нашъ хозяинъ за дессертомъ говорилъ намъ спичи, провозгласилъ гостъ за здоровье прелестной Этели, другой за здоровье прелестной мистриссъ Лауры, третій за здоровье своего добраго друга, благороднаго друга, счастливаго друга, Пенденниса — счастливаго, какъ обладатель такой милой жены,— счастливаго, какъ творецъ сочиненій, которымъ суждено быть безсмертными, и проч., и проч. Счастливые малютки хлопали въ ладоши, хохотали и кричали хоромъ. Когда дтямъ и ихъ надзирательницамъ наступило время удалиться, Флоракъ сказалъ, что за нимъ остается еще одинъ спичъ, еще одинъ тостъ, и онъ приказалъ дворецкому налить вина въ стаканъ каждому изъ гостей,— еще тостъ, и Флоракъ провозгласилъ его за здоровье нашихъ дорогихъ друзей, Клэйва, и его отца, добраго, благороднаго полковника!— Мы, счастливые и веселые, сказалъ онъ: не должны ли мы думать о добрыхъ? Мы, любящіе другъ друга, не должны ли мы вспоминать о тхъ, кого мы вс любимъ?— Онъ говорилъ съ величайшимъ чувствомъ и нжностью: Ma bonne m&egrave,re, и ты должна выпить этотъ тостъ! прибавилъ онъ, взявъ руку матери и цлуя ее.— Княгиня отплатила ему поцлуемъ, и блдными устами выпила вино. Голова Этели безмолвно склонилась надъ стаканомъ, а что до Лауры, то нужно ли и говорить, что съ нею сталось? Когда дамы удалились, сердце мое раскрылось другу моему Флораку и я разсказалъ ему, гд и какъ я оставилъ отца моего дорогаго Клэйва.

Услышавъ эту повсть, Французъ пришелъ въ такое волненіе, что я полюбилъ его съ-этихъ-поръ еще боле. Клэйвъ въ нужд! Зачмъ же онъ не извстилъ своего друга? Grands dieux! Тотъ самый Клэйвъ, что помогалъ ему въ крайности? Отецъ Клэйва, ce preux chevalier, ce parfait gentilhomme! Въ сотн быстрыхъ восклицаній Флоракъ выражалъ свое сочувствіе, вопрошая судьбу, отчего люди, такіе какъ онъ да я, сидимъ окруженные блескомъ роскоши — передъ золотыми вазами, увнчанными цвтами… съ слугами, готовыми цловать наши ноги — (все это были только риторическія фигуры, которыми Поль изображалъ свое благоденствіе) — тогда какъ нашъ другъ, полковникъ, во столько разъ достойнйшій въ сравненіи съ нами, проводитъ послдніе дни свои въ нищет и одиночеств.

Флоракъ полюбился мн, сознаюсь откровенно, и за то, что одно изъ условій настоящей жизни полковника, казавшееся большей части другихъ людей самымъ тягостнымъ, мало возмущало Флорака. Быть пансіонеромъ древняго учрежденія? Отчего жъ нтъ? Разв офицеръ не можетъ безъ стыда пріютиться въ дом инвалидовъ, по окончаніи своихъ походовъ, а разв Фортуна, старость и бдстіе не завоевали, не побороли его? Ни Томасу Ньюкому, ни Клэйву, ни Фюраку, ни его матери и въ голову не приходило, чтобы полковникъ сколько нибудь уронилъ себя, принявъ эту милость, Уаррингтонъ, помню я, вполн раздлялъ нашу мысль и по этому случаю декламировалъ слдующіе благородные стихи стариннаго поэта:

His golden locks lime has to silver turned,

О time too swift, о swiftness never ceasing!

His youth’gainst time and age hath ever spurned,

But spurned in vain, youth waneth by encrcasing.

Beauty, strength, youth, arc flowers but fading seen.

Duty, faith, love, are roots, and ever green

His helmet now shall make а hive for bees,

And lovers’ songs be luened to hoi g psalms,

А man at arms must now serve on his knees,

And feed on prayers, which arc old age’s alms*.

* Его златыя кудри время превратило въ серебро,

О, время быстролетное, о, быстрота во вкъ не останавливающаяся!

Его юность презирила и время, и старость,

Но презирала тщетно, юность исчезаетъ съ лтами.

Красота, сила, юность — цвты увядающіе.

Долгъ, вра, любовь — корни вчно зеленющіе.

И шлемъ его теперь — да будетъ ульемъ пчелъ,

И псни влюбленныхъ да превратятся въ священные псалмы,

Теперь мужъ брани да послужитъ на колняхъ,

И да питается молитвой — лептой преклонныхъ лтъ.

Эти люди, говорю, уважали нашего друга, въ какомъ бы костюм онъ ни былъ, тогда какъ родственники полковника обнаруживали ужасное смущеніе и даже негодованіе, когда до нихъ дошли слухи о томъ, что имъ угодно было называть униженіемъ для ихъ рода. Дражайшая теща Клэйва во всеуслышаніе позорила добраго старика и вопрошала небо, чмъ она согршила, что у возлюбленной ея дочери отецъ — нищій? И мистриссъ Гобсонъ впослдствіи, въ откровенной бесд съ составителемъ этихъ записокъ, по всегдашней своей привычк, смотрла на бдствіе полковника съ религіозной стороны, ссылалась на волю неба и утверждала, что небесныя силы ниспослали это уничиженіе, это страшное испытаніе фамиліи Ньюкомовъ, въ предостереженіе всмъ имъ, чтобы они не слишкомъ превозносились въ счастьи, не слишкомъ прилплялись къ земному. Не понесли-ль ужь они кары небесной въ наказаніи Бэрнса и въ позорномъ побг лэди Клары? Они преподали ей урокъ, подтвержденный плачевными заблужденіями полковника, — и доказали суетность надеждъ человческихъ на земное величіе! Такимъ-образомъ, эта достопочтенная женщина сама какъ-бы раздляла бдствія своихъ родственниковъ и охотно думала, что эти бдствія назначены въ особенное назиданіе и къ польз собственнаго ея семейства. Но мы упоминаемъ о философіи мистриссъ Гобсонъ только мимоходомъ. Нашей исторіи, приближающейся уже къ заключенію, предстоитъ заняться другими членами дома Ньюколювъ.

Разговоръ нашъ съ Флоракомъ былъ довольно продолжителенъ, по окончаніи его, когда мы присоединились къ дамамъ въ гостиной, мы нашли Этель въ шали и манто, готовую къ отъ зду съ малютками, которые ужь спали. Маленькій праздникъ прошелъ и кончился грустно, чуть не со слезами. Наша хозяйка сидла на обычномъ мст — у лампы и рабочаго столика, но, забывъ иголку, она безпрестанно прибгала къ носовому платку и, въ промежуткахъ слзныхъ изліяній, произносила жалобныя восклицанія. Графиня Флоракъ тоже занимала обычное мсто и сидла, опустивъ голову и сложа руки. Жена моя была подл нея: въ облик Лауры выражалось глубокое состраданіе, между-тмъ какъ на блдномъ лиц Этели я читалъ еще боле глубокую скорбь. Доложили, что карета миссъ Этели готова, слуги уже перенесли сонныхъ дтей въ экипажъ и сама она готова была удалиться. Мы окинули взглядомъ это разстроенное общество и легко догадались о предмет предшествовавшаго разговора, хотя миссъ Этель не сдлала о томъ даже намека. Молодая лэди, объявивъ, что она намрена была ухать, не безпокоя джентльменовъ, простилась съ нами и пожелала доброй ночи.— Хотла бы я пожелать вамъ веселаго праздника, прибавила она съ грустью: но, боюсь, никто изъ васъ не можетъ этого надяться.— Ясно было, что Лаура разсказала послднюю главу исторіи полковника.

Графиня Флоракъ встала и обняла миссъ Ньюкомъ и, посл этого прощанья, упала на софу истомленная и съ такимъ горестнымъ выраженіемъ въ лиц, что моя жена съ безпокойствомъ подбжала къ ней.— Ничего, моя милая, сказала она, подавъ молодой лэди холодную руку, и сидла молча нсколько минутъ, въ продолженіе которыхъ мы слышали на подъзд голосъ Флорака, кричавшій — Adieu! и стукъ колесъ удалявшагося экипажа миссъ Ньюкомъ.

Спустя минуту, нашъ хозяинъ вошелъ и, замтивъ, такъ же какъ и Лаура, блдность и тоску въ лиц матери, подошелъ къ ней и началъ говорить ей съ величайшею нжностью и заботливостью.

Она подала сыну руку — и слабый румянецъ, какъ бы возвратясь изъ прошедшаго, заигралъ на ея щекахъ.— Онъ былъ первымъ другомъ, котораго я встртила на свт, Поль, сказала она: первымъ и лучшимъ. Допустимъ ли мы его терпть крайность, сынъ мой?

Ни единаго знака того волненія, которое обнаруживала невстка, не замчалось до-сихъ-поръ въ глазахъ графини Флоракъ, но когда она заговорила, держа въ своихъ рукахъ руку сына, слезы хлынули наконецъ и, со стономъ, голова ея склонилась впередъ. Пылкій французъ бросился на колни передъ матерью, произнося слова любви и уваженія къ ней и призывая Бога во свидтели, что другъ ихъ не будетъ оставленъ въ нищет. И такъ мать и сынъ обняли другъ друга и слились въ священное единство любви: мы, зрители этой сцены, стояли передъ ней въ безмолвіи и благоговніи.

Въ этотъ вечеръ Лаура разсказала мн, что по выход дамъ изъ столовой исключительнымъ предметомъ ихъ разговора были полковникъ и Клэйвъ, боле другихъ, и откровенне обыкновеннаго, говорила графиня. Она передавала множество воспоминаній о Томас Ньюком и его молодыхъ дняхъ, о томъ, какъ ея отецъ училъ его математик, когда они жили въ бдности и занимали миленькій коттеджъ въ Блакгэг, какъ онъ былъ тогда красивъ собою, какіе у него были свтлые глаза и длинные черные волоса, развивавшіеся по плечамъ, какъ военная слава была его ребяческою страстью, и какъ онъ вчно толковалъ объ Индіи и славныхъ длахъ Клэйва и Лауренса. Любимой его книгой была исторія Индіи — исторія Орма.— Онъ читалъ ее и я тоже читала, дочь моя, сказала француженка, обращаясь къ Этели: ахъ! посл столькихъ лтъ я могу это говорить.

Этель вспомнила эту книгу, которая потомъ принадлежала ея бабк и теперь находилась въ библіотек въ Ньюком. Безъ сомннія, та же симпатія, которая меня заставила говорить о Томас Ньюком въ этотъ вечеръ, побуждала и мою жену. Она разсказывала своимъ знакомымъ, какъ я Флораку, всю исторію полковника, и Флоракъ и его гость застали этихъ добрыхъ женщинъ именно въ то время, когда он находились еще подъ впечатлніемъ грустной исторіи.

Когда мы удалились въ свои покои, Лаура и я продолжали разсуждать о томъ же предмет, пока часы не пробили двнадцать и колокола сосдней церкви не возвстили о наступленіи радостнаго праздника Рождества. Выглянувъ изъ окна на ясное небо, гд ярко сіяли звзды, мы съ смиреннымъ сердцемъ предались покою, помолясь за всхъ, кого любили, о ниспосланіи имъ мира и благоволенія.

LXXVII.
Кратчайшая и отраднйшая глава во всей исторіи.

Въ наступившее утро Рождества, я всталъ рано, вошелъ въ зало и, отворивъ окна, сталъ смотрть на тихій ландшафтъ, надъ которымъ еще лежалъ туманъ, между-тмъ какъ въ выси, ясное небо и, вблизи, луга и безлиственные лса на переднемъ план, окрашены были румянцемъ занимавшейся зари. Сумерки еще не покинули запада и я могъ разглядть, какъ дв-три звздочки, мерцая, исчезали съ разсвтомъ.

Пока я глядлъ въ окно, передъ моими глазами, посл непродолжительныхъ переговоровъ, привратникъ отворилъ ворога, и дама, на кон, сопровождаемая слугой, быстро подъхала къ дому.

Эта ранняя гостья была не кто иная, какъ миссъ Этель Ньюкомъ. Молодая лэди съ перваго взгляда замтила меня.— Сойдите внизъ, сойдите ко мн сію же минуту, мистеръ Пенденнисъ, вскричала она. Я поспшилъ къ ней, справедливо полагая, что ее привела такъ рано въ Розбери какая-нибудь важная всть. Дйствительно, всть была первой важности.

— Послушайте, сказала она: прочтите вотъ это, — и при этихъ словахъ она вынула бумагу изъ кармана своего платья.— Когда я воротилась вчера вечеромъ домой, посл разговора графини Флоракъ объ Индіи Орма, я взяла книгу съ полки и нашла въ ней эту бумагу. Почеркъ моей бабки, мистриссъ Ньюкомъ, я очень хорошо его знаю, бумага помчена числомъ ея смерти. Въ эту самую ночь она много писала и читала въ своемъ кабинет, и папаша часто говорилъ при мн объ этомъ обстоятельств. Смотрите и читайте. Вы законовдъ, мистеръ Пенденнисъ, скажите же ваше мнніе объ этой бумаг.

Я жадно схватилъ бумагу и пробжалъ ее глазами, но посл прочтенія, я опустилъ руки.

— Милая миссъ Ньюкомъ, бумага не стоитъ ни пенни, принужденъ я былъ сознаться.

— Нтъ, для честныхъ, благородныхъ людей, она чего-нибудь да стоитъ! вскричала она: мой братъ и дядя уважутъ ее какъ послднюю волю умирающей мистриссъ Ньюкомъ. Они должны уважить ее.

Бумага, о которой шла рчь, было письмо написанное чернилами, пожелтвшими отъ времени, адресованное покойною мистриссъ Ньюкомъ къ ‘любезному моему мистеру Люсу’.

— Это ея адвокатъ, и мой тоже, перебила миссъ Этель.

‘Эрмитажъ. 14 марта 182.—

‘Любезнйшій мой мистеръ Люсъ (писала покойная). Внукъ моего покойнаго супруга въ послднее время жилъ у меня, и я нашла въ немъ милаго, прекраснаго, ласковаго мальчика. На мои глаза, онъ очень похожъ на своего дда, и хотя онъ не иметъ никакихъ законныхъ ко мн притязаній и, сколько мн извстно, достаточно обезпеченъ отъ своего отца, подполковника Ньюкома, командора Бани, служащаго въ восточно-индйской компаніи, однакоже я уврена, что душа моего возлюбленнаго супруга обрадуется, если я оставлю его внуку, Клэйну Ньюкому, залогъ мира и благоволенія: я могу исполнить это тмъ съ большею готовностью, что небу угодно было умножить мой достатокъ посл того, какъ супругъ мой отозванъ въ вчность.

‘Я желаю: сумму, равную той, какую мистеръ Ньюкомъ завщалъ моему старшему сыну, Брэйану Ньюкому, эсквайру, отказать внуку мистера Ньюкома, Клэйву Ньюкому, и, сверхъ того, въ знакъ моего уваженія и любви, кольцо или серебряную посуду, цною во сто фунтовъ стерлинговъ, подполковнику Томасу Ньюкому, моему пасынку, котораго отличное поведеніе въ продолженіе многихъ лтъ и многократные блистательные подвиги въ служб его величества, давно загладили справедливыя чувствованія неудовольствія, возбужденныя во мн непокорностью и дурнымъ его поведеніемъ въ молодые годы, предъ тмъ, какъ онъ противъ воли моей оставилъ Англію и вступилъ въ военную службу.

‘Прошу васъ неотлагательно изготовить къ моей духовной припись по содержанію этого письма, съ тмъ, чтобы сумма отказовъ была выдлена изъ доли, завщанной моему старшему сыну. Будьте такъ добры, приготовьте необходимый документъ и привезите его съ собой, въ субботу къ

Вашей
Софіи Алете Ньюкомъ.’

‘Пятница, вечеромъ.’

Я со вздохомъ отдалъ бумагу назадъ находчиц.— Это только желаніе мистриссъ Ньюкомъ, милая миссъ Этель, сказалъ я: извините, если скажу, что я очень хорошо знаю вашего старшаго брата и потому не надюсь, чтобъ онъ это исполнилъ.

— Исполнитъ, сэръ, я уврена, что исполнитъ, гордо возразила миссъ Ньюкомъ: онъ сдлалъ бы это и безъ просьбы, наврно бы сдлалъ, если бы только зналъ, въ какомъ бдствіи находится мой дорогой дядюшка. Бэрнсъ теперь въ Лондон, и….

— И вы намрены писать къ нему? Предугадываю отвтъ.

— Я поду къ нему сегодня же, мистеръ Пенденнисъ! Я поду къ моему милому, дорогому дядюшк. Я не могу равнодушно вспомнить, въ какомъ онъ мст! кричала добрая молодая лэди съ проступившими на глазахъ слезами:— то была воля неба! Боже благодарю Тебя! Если бъ мы нашли письмо грандмаманъ раньше, Бэрнсъ немедленно выдлилъ бы завщаемую часть — и деньги пропали бы въ этомъ страшномъ банкротств. Сегодня же ду къ Бэрнсу. Хотите хать со мной? Уже ли вы не хотите повидаться съ вашими старинными знакомыми? Вечеромъ мы можемъ быть у него — то-есть у Клэйва, и, слава Всевышнему! семейство его не будетъ больше терпть недостатка.

— Милая, добрая миссъ Ньюкомъ, для добраго дла я готовъ съ вами на край свта, сказалъ я, цлуя ей руку. Какъ была она въ эту минуту прекрасна! Благородная краска проступила у ней на лиц, голосъ ея дрожалъ отъ восхищенія. Тутъ, какъ радостное поздравленіе, зазвучала на колокольн музыка рождественскаго благовста, фасадъ стариннаго дома, передъ которымъ мы стояли и разговаривали, засіялъ утреннимъ солнцемъ.

— Такъ вы согласны? Благодарю васъ! побгу сказать графин Флоракъ, вскричала обрадованная молодая лэди, и мы вошли въ домъ вмст.

— Какъ это случилось, сэръ, что вы изволили цловать ручку Этели, и что значитъ этотъ такой ранній визитъ? спросила мистриссъ Лаура, лишь только я вошелъ въ свои комнаты.

— Марта, достань-ка мой дорожный мшокъ! Я ду черезъ часъ въ Лондонъ, восклицаетъ мистеръ Пенденнисъ. Если я поцловалъ руку Этели, восхищенный встью, которую она привезла ко мн, такъ существо, въ тысячу разъ боле драгоцнное для меня, не ощущало ли такой же радости, какъ и ея подруга? Я знаю, кто молился отъ благодарнаго сердца въ тотъ день, когда мы, въ позд, почти безлюдномъ, поспшали въ Лондонъ.

LXXVIII.
Гд авторъ отправляется съ пріятнымъ порученіемъ.

Прежде чмъ я разстался съ миссъ Ньюкомъ на станціи, она взяла съ меня общаніе, повидаться съ нею рано утромъ въ дом ея брата.

Распростившись съ нею и возвратясь въ свое уединенное мстопребываніе, которое представляло грустный видъ въ этотъ праздничный день, я вздумалъ побывать въ Гоулэндъ-стрит и отобдать въ первый праздникъ Рождества у Клэйва, если буду приглашенъ.

Я нашелъ своего друга дома, за работой, не смотря на праздникъ. Онъ общалъ торговцу приготовить къ завтрему дв картины.— Онъ мн очень хорошо платитъ, а деньги мн нужны, Пенъ, сколько бы онъ ни давалъ мн, сказалъ живописецъ, не отрываясь отъ полотна: я спокоенъ сердцемъ съ-тхъ-поръ, какъ познакомился съ честнымъ торговцемъ. Я продался ему, душой и тломъ, за какіе-нибудь полдюжины фунтовъ стерлинговъ въ недлю. Я теперь знаю, что получу деньги врныя и регулярно снабжаю его картинами. Не будь больна Рози, мы жили бы припваючи.

Рози больна? Мн прискорбно было услышать объ этомъ, и бдный Клэйвъ, войдя въ подробности, разсказалъ мн, что онъ тратитъ на докторовъ четвертую часть своихъ годовыхъ заработковъ.— Есть одинъ модный докторъ, который страхъ, какъ нравится дамамъ и живетъ черезъ нсколько домовъ отъ насъ въ Гоуеръ-стрит: онъ взялъ у меня изъ кармана шестнадцать фунтовъ шестнадцать шиллинговъ съ изумительнйшимъ равнодушіемъ, какъ-будто въ карман у меня гинеи растутъ сами собой. Онъ толкуетъ съ моей тещей о большомъ свт. Моя бдная жена слушаетъ его какъ оракула, боясь проронить хоть одно изъ его словъ.— Глядь! вонъ катитъ его экипажъ! вотъ и плати ему, чортъ его побери! говоритъ Клэйвъ, бросая жалобный взглядъ на маленькій пакетецъ, лежащій на камин, подл алебастроваго corch, какой мы видали во многихъ мастерскихъ.

Я выглянулъ въ окно и увидлъ фешенебельнаго доктора, выскакивающаго изъ своего экипажа, того дамскаго угодника, который мало-по-малу переселился изъ Блумсбери въ Бельгравію и теперь имлъ доступъ въ тысячи дтскихъ и будоаровъ. Что въ старое время были духовники, то теперь Квакенбоссы и ему подобные въ нашей протестантской сторон. Какихъ не знаютъ они секретовъ! Въ какія не входятъ они таинственныя комнаты! Предполагаю, что бой-женщина особенно занялась тоалетомъ, чтобъ достойно принять своего фэшенебельнаго друга, такъ-какъ эта лэди, блистательно одтая, съ драгоцннымъ украшеніемъ на голов, памятнымъ мн еще въ Булони, вошла въ мастерскую, черезъ дв минуты по прізд доктора и сдлала ему нижайшій реверансъ. Не могу описать побдительной вжливости и любезности этой женщины.

Клэйвъ былъ съ нею крайне кротокъ и любезенъ и принялъ самый оживленный видъ, когда обращался къ ней: — Надо работать, знаете, и въ Рождество, вдь хозяинъ картинъ утромъ пришлетъ за ними. Сдлайте милость, мистриссъ Маккензи, скажите мн отрадную всточку о Рози, да, если будете такъ добры, подойдите къ этому corch: тамъ вы найдете пакетецъ, который я приготовилъ для васъ.— Мистриссъ Мэккензи подошла къ камину и взяла деньги. Мн показалось, что фигура изъ парижскаго алебастра была не единственнымъ corch въ этой комнат.

— Я хочу, чтобъ ты остался у меня обдать. Останься, пожалуйста, Пенъ, вскричалъ Клэйвъ: да будь съ нею повжливе. Будешь? Къ обду придетъ и мой дорогой старикъ-отецъ. Мои барыни воображаютъ, что его квартира на другомъ конц города, и что ему помогаютъ братья. Ни слова о капуцинахъ. Знаешь, это можетъ разстроить Рози. Ахъ! не правда ли, какъ онъ благороденъ, этотъ милый старичокъ? и не любо ли видть его въ такомъ мст?— Говоря это, Клэйвъ не переставалъ работать, онъ торопился воспользоваться послднимъ свтомъ зимняго дня, и принялся чистить свою палитру и мыть кисти, когда мистриссъ Мэккензи воротилась къ намъ.

Здоровье душечки Рози было очень слабо, но докторъ Квакенбоссъ прописалъ ей то самое лекарство, которое принесло столько пользы прелестной молодой герцогин Клакманширъ, и затмъ ни мало не опасался за больную.

При этомъ, я принялся разсказывать анекдоты о фамиліи герцогини Клакманширъ, вспомнивъ старое время, когда я любилъ занимать бой-женщину анекдотами объ аристократіи, о жить-быть которой она сохраняла похвальное любопытство. Въ-самомъ-дл, одна изъ немногихъ книгъ, спасшихся отъ кораблекрушенія въ Тибурнскихъ садахъ, была родословная англійскихъ пэровъ, томъ теперь довольно потертый, и много читанный и читаемый Рози и ея матушкой.

Анекдоты были приняты очень вжливо — можетъ-статься, мистриссъ Мэккензи и ея зять находились въ добрыхъ, боле обыкновеннаго, отношеніяхъ по случаю торжественнаго праздника. Когда Клэйвъ, обратясь къ вдовушк, сказалъ, что онъ желалъ бы, чтобъ она упросила меня остаться обдать, она милостиво и съ перваго же разу согласилась на это предложеніе и принялась уврять меня, что ея дочь будетъ въ восхищеніи, если я удостою раздлить ихъ скромную трапезу.— Столъ будетъ не такой, какой вы видали у нея въ дом — не съ многочисленными блюдами, не съ великолпнымъ плато и серебрянымъ сервизомъ, но то, чмъ Богъ послалъ, моя Рози предлагаетъ отъ радушнаго сердца, восклицаетъ бой-женщина.

— И Томъ можетъ обдать съ нами, не правда-ли, грандмаманъ? смиренно спрашиваетъ Клэйвъ.

— О, если вамъ угодно, сэръ.

— Его ддъ будетъ радъ сидть съ нимъ за однимъ столомъ, сказалъ Клэйвъ: я пойду его встрчать, онъ идетъ по Гильфордъ-стриту и Россель-сквэру, говоритъ Клэйвъ: не хочешь-ли прогуляться и ты, Пенъ?

— Ахъ, сдлайте одолженіе, мы не смемъ васъ удерживать, говоритъ мистриссъ Мэккензи, кивнувъ головой, и когда она удалилась, Клэйвъ шепнулъ мн, что ей не до насъ, такъ-какъ она занята приготовленіемъ жаркаго, пуддинга и пирога.

— Я такъ и зналъ, сказалъ я, и мы отправились встрчать дорогаго старика, который скоро появился, медленно ступая по той самой дорог, гд мы его поджидали. Его трость дрожала, когда онъ опирался о мостовую, дрожалъ и голосъ, когда онъ произнесъ имя Клэйва, дрожала и рука, когда онъ протянулъ ее ко мн. Весь онъ былъ согнутъ и немощенъ. Двадцать лтъ не разслабили его такъ, какъ эти послдніе двадцать мсяцевъ. Я шелъ рядомъ съ моими двумя друзьями, которые направлялись къ дому, дружески сплетясь руками. Какъ нетерпливо ждалъ я завтрашняго дня, желая увидть ихъ снова соединенными! Голосъ Томаса Ньюкома, когда-то суровый, возвысился до дисканта, и сдлался чуть не ребяческимъ, когда онъ сталъ спрашивать о внук. Его блые волоса висли по воротнику. Дорогой, при свт газа, я могъ видть и эти блые волосы, и высокую спину, и плечо Клэйва, къ которому прислонялся отецъ, и его благородное лицо, обращенное къ старику. О, Бэрнсъ Ньюкомъ, Бэрнсъ Ньюкомъ! Будь хоть разъ добрымъ человкомъ и помоги своимъ роднымъ, думалъ я.

Рождественскій обдъ прошелъ какъ нельзя лучше. Глазъ бой-женщины призиралъ за всмъ: явно было, что двочка, которая служила за столомъ и стряпала часть обда подъ ея руководствомъ, трепетала отъ ея взгляда, какъ и другіе. Мистриссъ Мэккензи сдлала въ продолженіе обда не больше дюжины намековъ на счетъ прежней своей пышности и не больше полудюжины извиненій за то, что я сижу за столомъ, такъ мало похожимъ на тотъ, къ которому я привыкъ. Кром насъ, единственнымъ гостемъ былъ добрый, врный Ф. Бейгэмъ. Онъ расхвалилъ пирогъ и тмъ вынудилъ вдовушку сознаться, что она готовила его. Полковникъ былъ очень пасмуренъ и хотлъ-было кормить внука, но получилъ два или три строгихъ замчанія отъ бой-женщины. Малютка, спросилъ какъ умлъ, зачмъ грандпапа въ черномъ плащ? Клэйвъ наступилъ мн на ногу подъ столомъ. Секретъ убогаго братства готовъ былъ обнаружиться. Полковникъ покраснлъ и съ большимъ присутствіемъ духа сказалъ, что носитъ плащъ зимой для тепла.

Рози говорила не много. Она похудла и стала вялою, блескъ глазъ ея потухъ, вся ея милая свжесть поблекла. Она не ла почти ничего, хотя матушка усердно упрашивала ее и громко шептала ей, что женщина въ ея положеніи должна подкрплять свои силы. Бдная Рози постоянно была въ какомъ-нибудь деликатномъ положеніи.

Когда убрали со стола, полковникъ, склонивъ голову, сказалъ: Благодареніе Богу за то, что мы получили — сказалъ такимъ трогательнымъ тономъ, что огромные глаза Фреда Бейгэма, когда онъ обратилъ ихъ на старика, наполнились слезами. Когда мать и бабка встали изъ-за стола, бдный малютка закричалъ, чтобъ он остались, и полковникъ принялъ-было сторону ребенка, но всевластная бой-женщина громко возразила: вздоръ, пускай идетъ спать! выпроводила его вонъ изъ комнаты — и никто не возразилъ противъ приговора. Мы остались втроемъ и старались бесдовать такъ весело, какъ только было возможно, то вспоминали о старыхъ временахъ, то разсуждали о настоящемъ. Безъ малйшаго ханжества, Томасъ Ньюкомъ говорилъ, что жизнь его спокойна и что онъ совершенно счастливъ. Онъ желалъ, чтобъ многіе другіе изъ стариковъ-джентльменовъ были такъ же довольны, какъ онъ, но къ сожалнію, прибавилъ онъ, нкоторые изъ нихъ горько ропщутъ и жалуются на скудную пищу. Онъ, съ своей стороны, иметъ все, чего только можетъ желать: вс служащіе при дом обходятся съ нимъ ласково, когда нужно, къ нему приходитъ отличный докторъ и ему прислуживаетъ преусердная женщина.— И если я теперь ношу черный костюмъ, сказалъ онъ: такъ чмъ онъ хуже другого? и если насъ каждый день водятъ въ церковь, на что многіе изъ убогихъ братьевъ ворчатъ, то, по мн, старику и длать больше нечего, я молюсь съ благодарнымъ сердцемъ, милый Клэйвъ, и могъ бы быть совершенно счастливъ, когда бы… когда бы Богъ простилъ мн прошлое безразсудство. Вообрази: Бейгэмъ былъ сегодня въ нашей церкви — онъ часто ходитъ къ намъ — доброе дло, сэръ, — доброе дло.

Клэйвъ, наливъ стаканъ вина, взглянулъ на Ф. Бейгэма, съ такимъ выраженіемъ, которое, казалось, говорило: Награди тебя, Боже! Ф. Бейгэмъ осушилъ второй стаканъ.— Слава Богу, сказалъ я: мы весело проводимъ Рождество, авось и новый годъ будетъ счастливъ!

Въ четверть десятаго или около, полковникъ сталъ сбираться домой, сказавъ, что ему нужно быть въ казармахъ къ десяти, и Клэйвъ съ Ф. Бейгэмомъ пошли его провожать. И я желалъ бы присоединиться къ нимъ, но Клэйвъ шепнулъ мн остаться и, ради Бога, побесдовать съ мистриссъ Маккензи, причемъ предупредилъ меня, что онъ скоро будетъ назадъ. Такимъ-образомъ, я остался и пилъ чай съ дамами. За чаемъ, мистриссъ Макензи нашла случай разсказать мн, что ей неизвстно, какой доходъ получаетъ полковникъ отъ своего богатаго брата, но что они никогда не получали отъ него ни шиллинга, — и тутъ опять принялась исчислять вс суммы, капиталъ и проценты, которые въ эту минуту должны были принадлежать ея душечк Рози! Рози, по временамъ, позволяла себ проронить два-три слова. Она не обрадовалась и не огорчилась, когда мужъ воротился домой и, сдлавъ мн маленькій реверансъ, пошла спать, подъ призоромъ бой-женщины. Такимъ-образомъ, Бейгэмъ, я и Клэйвъ удалились въ мастерскую, гд дозволялось курить и гд мы докончили первый день Рождества.

На слдующее утро, въ назначенный часъ, я постилъ миссъ Ньюкомъ, въ дом ея брата. Сэръ Бэрнсъ Ньюкомъ, съ которымъ я встртился на подъзд, окинулъ меня такимъ суровымъ взглядомъ, что я потерялъ надежду на успхъ дла, по которому пришелъ. Не боле ободрило меня и выраженіе лица Этели: она стояла у окна, пасмурно смотря на сэра Бэрнса, которой все еще оставался на порог, и, прежде чмъ ссть въ экипажъ и отправиться въ Сити, бранился съ своимъ конюхомъ.

Миссъ Ньюкомъ была очень блдна, когда подошла ко мн и подала мн руку. Я съ нкоторымъ безпокойствомъ посмотрлъ ей въ лицо и спросилъ:— что новаго?

— Сдлалось, какъ вы ожидали, мистеръ Пенденнисъ, сказала она:— не такъ, какъ ожидала я. Мой братъ и слышать не хочетъ о выдл. Въ эту самую минуту онъ разстался со мной въ гнв. Но нтъ нужды, выдлъ долженъ бытъ сдланъ — не правда ли?— если не Бэрнсомъ, такъ другимъ членомъ нашей фамиліи.

— Награди васъ Боже за доброе дло, моя милая, дорогая миссъ Ньюкомъ!— Вотъ все что я могъ сказать.

— За то, чего требуетъ справедливость? Разв я не обязана это сдлать? Я старшая въ семейств, посл Бэрнса, я самая богатая, посл него. Нашъ родитель оставилъ всмъ своимъ младшимъ дтямъ ту же самую сумму денегъ, какую мистриссъ Ньюкомъ назначаетъ Клэйву, и притомъ, вы знаете, я получила отъ бабки, лэди Кью, все ея состояніе. Мн кажется, я не засну спокойно, пока не исполню этого долга справедливости. Хотите хать со мной къ моему адвокату? Онъ и братъ мой, Бэрнсъ, попечители надъ моемъ имніемъ. Я все думаю, любезнйшій мистеръ Пенденнисъ,— а вы такъ добры, такъ благородны, что всегда были выгоднаго обо мн мннія, вы и Лаура всегда были такъ расположены ко мн (при этихъ словахъ, она беретъ мою руку и прижимаетъ ее другою) — я все думаю, знаете, что этотъ выдлъ гораздо лучше сдлать при посредств мистера Люса, такъ, чтобы это могло быть приписано нашей фамиліи, а мое имя оставалось въ сторон: такимъ-образомъ, самолюбіе моего дорогаго добраго дядюшки не будетъ оскорблено.— При этихъ словахъ, она дала волю слезамъ, и я нетерпливо желалъ поцловать край ея платья, или что-нибудь другое, если-бъ только она позволила: до такой степени я былъ восхищенъ и тронутъ благодушіемъ и родственною привязанностью благородной молодой лэди.

— Милая Этель, сказалъ я:— не говорилъ ли я вамъ, что готовъ съ вами на край свта? Посл этого, могу ль не похать на Линкольнское подворье?

Ту же минуту послали за кэбомъ, и черезъ полчаса мы очутились передъ вжливымъ старичкомъ, мистеромъ Люсомъ, въ его квартир, на поляхъ Линкольнскаго подворья.

Онъ съ перваго взгляду призналъ почеркъ покойной мистриссъ Ньюкомъ, вспомнилъ, что ему случалось видать мальчика въ Эрмитаж, что онъ не разъ говорилъ съ мистеромъ Ньюкомомъ на счетъ его сына въ Индіи, что онъ даже подкрплялъ мистриссъ Ньюкомъ въ мысли оставить послднему какой-нибудь залогъ ея благоволенія къ нему.— Я приглашенъ былъ къ обду къ вашей доброй грандмаманъ въ эту самую субботу. Боже мои! Да я совершенно припоминаю вс обстоятельства, моя милая лэди. На счетъ письма не можетъ быть никакого сомннья, но, разумется, это завщаніе — вовс не завщаніе, и полковникъ Ньюкомъ такъ дурно поступилъ съ вашимъ братомъ, что сэръ Бэрнсъ, я полагаю, не захочетъ отказаться отъ части своего достоянія въ пользу полковника.

— Какъ бы вы поступили, мистеръ Люсъ? спрашиваетъ молодая лэди.

— Гм! Скажите, пожалуйста, кчему вамъ знать, какъ бы я поступилъ въ подобныхъ обстоятельствахъ? возразилъ адвокатъ: — право, миссъ Ньюкомъ, мн кажется, я оставилъ бы дло въ томъ положеніи какъ есть, сэръ Бэрнсъ и я, вамъ извстно, не слишкомъ большіе друзья, но какъ старинный знакомый и совтникъ вашего батюшки и вашей бабки, я и сэръ Бэрнсъ остались въ отношеніяхъ вжливости. Но, сказать по правд, мы не слишкомъ жалуемъ другъ друга, и во всякомъ случа меня не обвинятъ, да не обвинятъ и никого другого, въ излишней приверженности къ вашему брату. Но, сознаюсь откровенно: будь я на его мст, имй я родственника, который бы поносилъ меня и угрожалъ мн не знаю чмъ, и шпагой и пистолетомъ, который бы заставилъ меня напрасно издержать пять или шесть тысячъ фунтовъ стерлинговъ въ спор за кандидатство,— ей-ей, я далъ бы ему никакъ не больше того, къ чему я обязанъ по закону… а на законномъ основаніи, милая моя миссъ Ньюкомъ, ему не слдуетъ ни гроша.

— Я очень рада, что вы такъ говорите, сказала къ изумленію моему миссъ Ньюкомъ.

— Очень естественно, мои молодая лэди, и вы можете безъ опасенія показать вашему брату этотъ документъ. Не по этому ли предмету вы пришли совтоваться со мной? Вы желали, чтобъ я приготовилъ его къ этому страшному открытію, не такъ ли? Вы, можетъ-быть, знаете, что онъ неохотно разстается съ деньгами и вообразили, что предъявленіе мн этого письма встревожитъ его? Долго же оно шло по адресу… Но — видите ли?— оно не иметъ никакой силы, и будьте уврены, что сэръ Бэрнсъ Ньюкомъ ни малйше не встревожится, когда я передамъ ему содержаніе письма.

— Я не то хотла сказать: если я рада вашему мннію, что братъ мой не обязанъ исполнялъ волю мистриссъ Ньюкомъ, такъ это потому только, что въ такомъ случа я не имю права судить о немъ такъ сурово, какъ бы готова была судить, сказала миссъ Ньюкомъ:— я показывала ему бумагу сегодня утромъ и онъ отбросилъ ее съ негодованіемъ, не ласковыми обмнялись мы словами, мистеръ Люсъ, и непріязненныя мысли остались у меня на душ. Но если вы его оправдываете, то неправа была я одна, укоряя его въ эгоизм, порицая за холодность.

— Вы назвали его эгоистомъ!— Вы наговорили ему крупныхъ словъ! Да это случалось и прежде, милая моя миссъ Ньюкомъ, въ самыхъ единодушныхъ семействахъ.

— Но, сэръ, если онъ правъ, оставаясь при своемъ мнніи, то наврно я была бы не права, еслибъ не сдлала того, что велитъ мн моя совсть. Найдя эту бумагу только что вчера, въ Ньюком, въ тамошней библіотек, въ одной изъ книгъ моей бабки, я совтовалась вотъ съ этимъ джентльменомъ, супругомъ моей любезнйшей подруги, мистриссъ Пенденнисъ — задушевнымъ другомъ, моего дяди и кузена Клэйва, и я желаю, я хочу, я требую, чтобъ моя часть того, что мой бдный родитель оставилъ намъ, двицамъ, была отдана моему кузену, мистеру Клэйву Ньюкому, согласно предсмертному желанію моей бабки.

— Моя милая, да вы давнымъ-давно отдали свою часть вашимъ братьямъ и сестрамъ! вскричалъ адвокатъ.

— Я желаю, сэръ, чтобы шесть тысячъ фунтовъ стерлинговъ были отданы моему кузену, сказала миссъ Ньюкомъ, сильно покраснвъ: мой любезный дядя, добрйшій на свт человкъ, котораго я люблю всмъ сердцемъ, находится въ страшной нищет. Знаете ли, сэръ, гд онъ теперь? гд мой дорогой, добрый, великодушный дядя?— и, воспламеняясь съ каждымъ словомъ, съ сіяющими нжностью глазами, съ распаленными щеками, голосомъ, который отзывался въ сердц обоихъ слушателей, миссъ Ньюкомъ разсказала о бдствіяхъ своего дяди и кузена и о желаніи ея облегчить ихъ судьбу. До-сихъ-поръ вижу фигуру благородной двушки и слышу ея рчь, до-сихъ-поръ помню, какъ восхищенный старичокъ-адвокатъ покачиваетъ сдой головой, мигая, поглядываетъ на молодую двушку, поглаживаетъ себ колни и постукиваетъ по табакерк, сидя передъ своими длами и актами, спиной къ стн, уставленной множествомъ жестяныхъ ящиковъ.

— Сколько я понимаю, вы хотите, чтобъ эти деньги были выдлены, какъ доставшіяся по наслдству, а не какъ даръ отъ миссъ Ньюкомъ? говоритъ мистеръ Люсъ.

— Да, именно: какъ доставшіяся по наслдству, отвчаетъ миссъ Ньюкомъ.

Мистеръ Люсъ всталъ съ своего стараго стула, вытертаго волосянаго стула, на которомъ онъ просидлъ цлыхъ полстолтія, и выслушалъ не одного кліепта, говорившаго вовсе не то, что настоящая кліентка. Мистеръ Пенденнисъ, сказалъ онъ: я завидую вашему путешествію съ этой молодой лэди. Я завидую вамъ за радостныя всти, которыя вы везете своимъ друзьямъ, и, миссъ Ньюкомъ, могу ли я, какъ старый старикъ, знакомый съ вашей фамиліей около шестидесяти лтъ и видвшій вашего родителя чуть не въ пеленкахъ, могу ли я сказать вамъ, какъ сердечно, какъ искренно я люблю и уважаю васъ, моя милая? Когда вамъ угодно, чтобъ мистеръ Клэйвъ Ньюкомъ получилъ свое наслдство?

— Мн бы хотлось, мистеръ Люсъ, чтобъ вы сдлали милость вручить деньги мистеру Пенденнису теперь же, сказала молодая лэди — и воаль ея закрылъ ей лицо, когда она склонила голову и на минуту сжала руки, какъ бы моляся.

Мистеръ Люсъ посмялся надъ торопливостью молодой лэди и сказалъ, что деньги, если она непремнно желаетъ, въ ту же минуту могутъ поступить въ ея распоряженіе. И, прежде чмъ мы вышли изъ комнаты, мистеръ Люсъ заготовилъ письмо на имя Клэйва Ньюкома, эсквайра, съ извщеніемъ, что въ книгахъ покойной мистриссъ Ньюкомъ только-что на-дняхъ найдена прилагаемая въ копіи бумага, и что фамилія покойнаго сэра Брэйана Ньюкома, желая исполнить волю покойной мистриссъ Ньюкомъ, внесла сумму въ шесть тысячъ фунтовъ стерлинговъ въ банкъ мистеровъ Г. В., на имя мистера Клэйва Ньюкома, которому мистеръ Люсъ иметъ честь быть покорнйшимъ слугой, и проч. Но одобреніи и переписк письма на-бло, мистеръ Люсъ сказалъ, что мистеръ Пенденнисъ можетъ самъ отвезти письмо по адресу, если это угодно миссъ Ньюкомъ,— и я, съ готовымъ документомъ въ карман, вышелъ отъ адвоката, съ доброй и прекрасной молодой спутницей.

Нашъ кэбъ нсколько часовъ прождалъ насъ на поляхъ Линкольнскаго подворья, и я спросилъ миссъ Этель, куда прикажетъ она везти ее?

— Гд монастырь капуциновъ? сказала она: нельзя ли мн видться съ моимъ дядюшкой?

LXXIX.
Гд старинные друзья сходятся.

Мы спустились съ Сноугиля, миновали болотистыя пастбища Смитфильда, демъ по улиц С. Джона и достигаемъ древнихъ воротъ, на Цистерціанскомъ сквер, гд стоитъ богадльня капуциновъ. Я прошелъ подъ ворота, ведя подъ руку мою прелестную спутницу, и пробрался въ комнаты, занимаемыя старикомъ Ньюкомомъ.

Когда мы шли черезъ дворъ, убогіе братія возвращались съ обда. Человкъ сорокъ или больше почтенныхъ стариковъ, въ черной одежд, выходили изъ столовой и, раздляясь во двор, отправлялись каждый въ свою комнатку. Рука Этели дрожала подъ моей, когда она глядла то на того, то на другаго, въ ожиданіи увидть знакомыя черты своего дорогаго дяди. Но его не было въ числ братій. Мы вошли въ его комнату, въ которую дверь была отворена, прислужница убирала комнату, она сказала намъ, что полковникъ Ньюкомъ ушелъ со двора на цлый день, и такимъ-образомъ наша поздка сдлалась напрасною.

Этель обошла комнату и пересмотрла все ея простое убранство, полюбовалась портретами Клэйва и его сына, двумя саблями, скрещенными надъ каминомъ, Библіей, разложенной на стол, у стариннаго ршетчатаго окна, тихо подошла къ скромной кровати и сла подл нея на стулъ: безъ сомннія, сердце ея молилось за того, кто спалъ на этомъ лож, потомъ приблизилась къ тому мсту, гд вислъ на стн черный плащъ пансіонера, приподняла край простой одежды и поцловала ее. Прислужница смотрла и вроятно дивилась ея грусти и очаровательной красот. Я шепнулъ женщин, что эта молодая лэди — племянница полковника.— У него есть сынъ, который ходитъ сюда, и также красивъ собой, сказала служанка.

Этель нсколько минутъ разговаривала съ этой женщиной.— Ахъ, миссъ, вскричала она, по-видимому изумленная какимъ-нибудь подаркомъ отъ миссъ Ньюкомъ: я и безъ этого усердно служу ему. Здсь всякой любитъ его ради его самого, и я готова сидть при немъ по цлымъ недлямъ — ей-ей, готова.

Моя спутница достала карандашъ изъ дорожнаго мшка и, написавъ на лоскутк бумаги, положила бумагу на Библію. Между-тмъ опять наступила темнота, слабый свтъ мерцалъ въ окнахъ убогихъ братьевъ, когда мы вышли во дворъ, слабый свтъ озарялъ тусклую, срую, грустную, давно знакомую сцену. Не одно поприще, когда-то блистательное, замыкалось здсь въ потемкахъ, не одна ночь заканчивалась здсь. Молча удалились мы изъ этого тихаго мста и черезъ минуту очутились середи блеска, шуму и толкотни Лондона.

— Полковникъ вроятно пошелъ къ Клэйву, сказалъ я. Не хочетъ ли миссъ Ньюкомъ послдовать за нимъ туда же? Мы посовтовались, хать ли ей? Она собралась съ духомъ и сказала: да. Извощикъ, ступай въ Гоулэндъ-стритъ!— Лошадь, наврно, устала, потому-что путь былъ чрезвычайно длиненъ, и кажется, мы не говорили во всю дорогу.

Я взбжалъ наверхъ, чтобъ приготовить нашихъ друзей къ встрч гостей. Клэйвъ, жена его, отецъ и теща сидли при слабомъ свт въ комнат мистриссъ Ньюкомъ, Рози, но обыкновенію, на соф, малютка на колняхъ у дда.

Я едва отдалъ дамамъ поклонъ: такъ торопился я переговорить съ полковникомъ Ньюкомомъ.— Я сейчасъ былъ у васъ, у капуциновъ, сэръ, сказалъ я: то-есть….

— Вы были въ богадльн, сэръ! Кчему вы стыдитесь назвать вещь по имени, когда полковникъ Ньюкомъ не стыдится жить въ богадльн, вскричала бой-женщина: пожалуйста, Клэйвъ, говорите по-англійски, если только дамамъ можно слышать ваши рчи, не красня.— Клэйвъ разсказывалъ мн по-нмецки, что передъ нашимъ пріздомъ, у нихъ произошла страшная сцена, по случаю того, что полковникъ, за четверть часа до того, проговорился на счетъ капуциновъ.

— Говорите просто, Клэйвъ! кричала бой-женщина, ставъ въ величественную позу и протянувъ могучую ручищу надъ безпомощной дочерью: говорите просто, что полковникъ Ньюкомъ сознался, что онъ живетъ въ богадельн, какъ нищій! Онъ, который промоталъ свои собственныя деньги! Онъ, который промоталъ мои деньги! Онъ, который промоталъ деньги этого милаго, безпомощнаго ребенка — успокойся, Рози, моя душечка!— онъ довершилъ позоръ семейства, низкимъ и недостойнымъ, да, низкимъ и недостойнымъ, и презрительнымъ поступкомъ. О дитя мое, мое бдное дитя! Могла ли я думать, что отецъ твоего мужа будетъ въ рабочемъ дом!— При этихъ вопляхъ сострадательной матери, Рози, на соф, плачетъ и хнычетъ между полинялыми ситцевыми подушками.

Я взялъ Клэйва за руку, которою онъ въ безсильномъ бшенств билъ себ по лбу, между-тмъ какъ эта дьяволъ-женщина позорила его добраго отца. Жилы его могучаго кулака переполнились кровью, все тло его билось и дрожало отъ мукъ, которыя подавляли его.— Друзья полковника Ньюкома, мадамъ, сказалъ я, думаютъ вовсе не такъ, какъ вы, въ дл собственной чести, онъ лучшій судья, чмъ вы или кто другой. Мы вс, любившіе его въ дни его счастья, любимъ и уважаемъ его боле прежняго за ту твердость, съ какою онъ переноситъ свое бдствіе. Уже ли вы думаете, что благородный его другъ, графъ Г. присовтывалъ бы ему сдлать шагъ, недостойный джентльмена, что князь Монконтуръ одобрилъ бы его намреніе, если бъ онъ не считалъ его достойнымъ удивленія!— Я не могу выразить того негодованія, съ какимъ я произносилъ эти возраженія, ни того презрнія, какое я чувствовалъ къ женщин, на которую мои возраженія должны были дйствовать.— Я пріхалъ, прибавилъ я: прямо изъ монастыря капуциновъ, съ одною особой изъ родныхъ полковника, которая питаетъ къ нему любовь и уваженіе безпредльныя, которая ничего такъ не желаетъ, какъ примириться съ нимъ, и которая ждетъ теперь внизу, горя нетерпніемъ, пожать ему руку и обнять жену Клэйва.

— Кто бы это былъ? спрашиваетъ полковникъ, гладя по головк своего милаго внука и добродушно смотря мн въ лицо.

— Кто это, Пенъ? говоритъ Клэйвъ. Я сказалъ вполголоса: Этель, и онъ вскочивъ и вскричавъ: Этель, Этель! побжалъ изъ комнаты.

Мистриссъ Рози тоже приподнялась на соф, ухватившись за край стола своей исхудалой рукой, и два красныя пятна на ея щекахъ запылали прче прежняго. Я видлъ, что происходило въ этомъ жалкомъ сердц. Боже, помилуй насъ! Какое грустное мсто успокоенія приготовили для него друзья и родные!

— Миссъ Ньюкомъ? Душечка Рози, наднь шаль! вскричала бой-женщина, съ зловщей улыбкой на лиц.

— Да, Этель, моя племянница. Я любилъ ее, когда она была малюткой, говоритъ полковникъ, гладя по головк своего внука: она добрый, прелестный ребенокъ, предобрый ребенокъ.— Пытка превзошла силы нжнаго сердца старика, бывали времена, когда онъ уже не ощущалъ ея. Что до-сихъ-поръ раздражало Клэйва до изступленія, то ужь больше не трогало его отца, муки, которыми эта злая женщина преслдовала его, только оглушали, ошеломляли его.

Когда дверь отворилась, блокурый ребенокъ побжалъ на встрчу гость, и Этель вошла въ комнату, опираясь на руку Клэйва, который былъ блденъ и страшенъ, какъ смерть. Малютка, не спуская глазъ съ блистательной лэди, слдовалъ за нею, когда она приближалась къ своему дяд, который продолжалъ сидть, склонивъ голову. Мысли его заняты были другимъ: онъ слдилъ за ребенкомъ и готовъ былъ снова ласкать его.

— Къ намъ пришелъ другъ, батюшка! говоритъ Клэйвъ, положивъ руку на плечо старику.— Это я, Этель, дядюшка! сказала молодая лэди, взявъ его за руку и, ставъ на колни между его колнъ, обхватила его руками, цловала его и рыдала у него на плеч. Не прошло минуты — онъ очнулся и обнялъ молодую лэди со всмъ жаромъ родственной привязанности, произнося слова любви, нжности, какія высказываетъ человкъ, глубоко растроганный.

При этихъ горячихъ поцлуяхъ, малютка съ любопытствомъ подошелъ къ стулу, и фигура Клэйва склонилась надъ троими. Жалко было видть лицо Рози, когда она съ мертвенной улыбкой изумленія смотрла на эту группу. Мистриссъ Мэккензи величаво наблюдала сцену изъ-за подушекъ, которыми загружена была софа. Она хотла-было взять одну изъ горячихъ, исхудалыхъ рукъ Рози. Бдняжка вырвала руку, оставивъ въ горсти вдовушки вс кольца съ своихъ пальцевъ, закрыла лицо руками и заплакала, такъ заплакала, какъ-будто сердце ея хотло разорваться. О, Боже! что это была за сцена! какихъ тутъ не выражалось чувствъ! какихъ тутъ не было страданій! Кольцо упало на полъ, малютка поползъ къ кольцу, поднялъ его и, подойдя къ матери, устремилъ на нее изумленные глазки.— Мама плачетъ! мамашино кольцо, сказалъ онъ, показывая золотой ободокъ. Съ большимъ, чмъ случалось мн когда либо видть, чувствомъ, она обхватила ребенка своими изсохшими руками. Милосердое небо! какія страсти, какая ревность, горесть, отчаяніе терзали вс эти сердца, которыя могли бы быть такъ счастливы, если бъ не злая судьба!

Тутъ подошелъ Клэйвъ и, съ величайшею нжностью и любовью обнявъ сына и жену, сталъ успокоивать ее словами утшенія, которыхъ, правду сказать, я не слыхалъ, потому-что мн было почти совстно присутствовать при этой неожиданной сцен. Впрочемъ никто не обращалъ вниманія на свидтелей, и даже голосъ мистриссъ Мэккензи безмолвствовалъ въ эту минуту. Слова Клэйва не имли связи, но женщины обладаютъ большимъ присутствіемъ духа, и Этель, съ благородною граціей, которой я не берусь описать, подойдя къ Рози, сла подл нея и начала разсказывать о долговременной горести, которую причиняли ей неудовольствія между дорогимъ ея дядей и ею, о прежнихъ дняхъ, когда онъ былъ для нея вторымъ отцомъ, о ея желаніи, о ея надежд, что Рози полюбитъ ее какъ сестру, о ея увренности, что всхъ ихъ ожидаютъ лучшіе дни и счастье. Она говорила матери о ея сын, такомъ хорошенькомъ и умненькомъ, разсказала ей, какъ она воспитываетъ дтей брата, и изъявляла надежду, что и этотъ ребенокъ будетъ называть ее тетушкой Этелью. Теперь она не можетъ долго оставаться, но позволено ли ей будетъ захать въ другой разъ? Прідетъ ли къ ней Рози съ своимъ малюткой? Хочетъ ли онъ поцловать ее? Все это она говорила съ величайшею любезностью, но когда Этель, при прощань, обняла мать малютки, на лиц Рози появилась мертвенная улыбка, которую страшно было видть, и губы, которыя прикоснулись къ щекамъ Этели, были совершенно блы.

— Я пріду павстить васъ, дядюшка, завтра утромъ, вы позволите? Я видла сегодня вашу комнатку и ключницу — такая милая женщина!— видла и вашъ черный плащъ. Вы наднете его завтра, пойдете со мной гулять и покажете мн прекрасныя старинныя зданія старинной богадльни. Потомъ мы воротимся, и я приготовлю для васъ чай: ключница сказала, что это можно. Вы хотите идти со мной до экипажа? Нтъ, со мной пойдетъ мистеръ Пенденнисъ,— и съ этими словами она вышла изъ комнаты, давъ мн знакъ, чтобъ я слдовалъ за ней.— Вы поговорите теперь съ Клэйвомъ, не правда ли? спросила она: а вечеромъ зайдете ко мн и, прежде чмъ пойдете спать, разскажете мн обо всемъ? Я воротился, поспшая, надо сознаться, передать добрыя всти моимъ дорогимъ, стариннымъ друзьямъ.

Какъ ни коротко было мое отсутствіе, мистриссъ Мэккензи успла уже воспользоваться случаемъ: наговорила обидныхъ словъ Клэйву и его отцу, объявила, что Рози можетъ, если ей угодно, хать къ миссъ Ньюкомъ, которую люди уважаютъ за богатство, но что она никогда этого не сдлаетъ, ни во вки вковъ!— Надменная, дерзкая, нахальная двочка! Ужь не за служанку ли она меня принимаетъ? спрашивала мистриссъ Мэккензи: разв я прахъ, который она можетъ попирать ногами? Разв я собака, что она не хочетъ промолвить со мною слова?— Руки ея были выдвинуты впередъ и она предлагала приведенный здсь вопросъ, на счетъ своихъ собачьихъ свойствъ, когда я входилъ въ комнату: тутъ я вспомнилъ, что Этель дйствительно не сказала вдовушк ни одного слова во весь визитъ.

Я прикинулся, будто ничего не замчаю, и сказалъ, что мн нужно переговорить съ Клэйвомъ въ его мастерской. Зная, что я приносилъ своему другу два-три заказа на картины, теща его обошлась со мною милостиво и не помшала нашей бесд.

— Не пойдете ли и вы, батюшка, покурить трубку? говоритъ Клэйвъ.

— Наврно вашъ батюшка намренъ остаться обдать? говоритъ бой-женщина, презрительно качнувъ головой. Когда мы были ужь на лстниц, Клэйвъ простоналъ, что онъ не въ силахъ переносить это доле, — Богъ свидтель, что не въ силахъ.

— Подай полковнику трубку, Клэйвъ, сказалъ я: а вы, сэръ, садитесь вотъ въ эти кресла, да курите: будьте уврены, вы давно не курили съ такимъ удовольствіемъ. Мой милый, дорогой, старинный товарищъ, Клэйвъ! полно теб страдать отъ тещи, сегодня, если хочешь, можешь спать покойно, не боясь этого домоваго, можешь снова пріютить своего отца подъ твоей кровлей.

— Любезнйшій мой Артуръ! Мн надо быть дома къ десяти часамъ — солдатскій срокъ, барабанъ бьетъ — то-есть, колокольчикъ звонитъ въ десять — и ворота запираются.— Тутъ полковникъ засмялся и покачалъ своей сдой головой.— Притомъ же, я жду одну молодую лэди, она хотла пріхать ко мн пить чай, надо сказать мистриссъ Джонсъ, чтобъ все было готово — все готово — и старикъ снова засмялся при этихъ словахъ.

Сынъ посмотрлъ сперва на него и потомъ на меня съ какимъ-то грустнымъ выраженіемъ: Что ты хотлъ сказать, Артуръ? спросилъ Клэйвъ: батюшка можетъ жить у меня, а злая теща можетъ убираться?

Тутъ, ощупавъ въ карман письмо мистера Люса, я схватилъ моего дорогаго Клэйва за руку и веллъ ему приготовиться къ добрымъ встямъ. Я разсказалъ ему, какъ Этель, въ библіотек въ Ньюком, по внушенію Провиднія, заглянувъ въ Исторію Индіи, Орма, которую старая мистриссъ Ньюкомъ читала въ самый день своей смерти, открыла въ ней важную бумагу,— и я подалъ моему другу письмо, съ копіей этого документа.

Онъ распечаталъ письмо и прочелъ его съ начала до конца. Не могу сказать, чтобы я замтилъ какое-нибудь особенное выраженіе изумленія на лиц Клэйва, потому-чтово все время чтенія я смотрлъ на добраго старика.— Это… это выдумка Этели, сказалъ Клэйвъ, прерывчатымъ голосомъ: такого письма не было.

— Честное слово, было, возразилъ я. Вчера вечеромъ, спустя нсколько часовъ посл того, какъ оно найдено, мы здили съ нимъ въ Лондонъ. Показывали его сэру Бэрнсу Ньюкому — и онъ не могъ не признать его. Повезли его къ мистеру Люсу, адвокату старой мистриссъ Ньюкомъ, который и нынче занимается длами фамиліи: онъ съ перваго взгляда узналъ почеркъ, и вся фамилія согласилась выдлить вамъ завщанную часть. Вы можете получить ее завтра же, какъ видите. Какое счастье, что это наслдство не открылось до банкротства Бонделькондской банковой компаніи. Проклятый банкъ поглотилъ бы это, какъ проглотилъ все прочее.

— Батюшка! батюшка! помните вы Ормову Исторію Индіи? кричитъ Клэйвъ.

— Ормову Исторію? Какъ не помнить! Я могъ цлыя страницы читать наизусть когда былъ мальчикомъ, говоритъ старикъ, и начинаетъ декламировать: ‘Оба батальона пошли одинъ на другой, при сильной канонад, наконецъ Французы достигли до того мста, гд дорога идетъ по оврагу, и вообразили, что Англичане не ршатся перейти ее. Но маіоръ Лауренсъ приказалъ сипаямъ и артиллеріи… сипаямъ и артиллеріи остановиться и защищать багажъ отъ Маратовъ…’ Ормъ называетъ ихъ Маратами. Э, э! да я еще и теперь могу прочесть наизусть любую страницу, сэръ!

— Лучше этой книги не было еще писано! восклицаетъ Клэйвъ. Полковникъ подхватываетъ, что самъ онъ не читалъ, но слышалъ, что исторія мистера Милльса превосходная книга, онъ намренъ прочитать ее.— Ба, да у меня теперь времени довольно, прибавилъ полковникъ: у капуциновъ, посл службы въ часовн вдь цлый день — мой. Знаете ли, сэръ, когда я былъ мальчикомъ, я любилъ иногда улизнуть въ гостиницу на Цистерціанскомъ лугу, подъ вывской Красной Коровы, да хлебнуть стаканъ грогу. Я былъ страшный баловникъ, Клэйвъ. Ты былъ вовсе не таковъ, благодаря Бога. Страшный былъ я баловень, и отецъ порядкомъ поскалъ меня. Я выходилъ изъ терпнья, но не отъ боли, нтъ, не отъ боли, а… тутъ на глаза старика навернулись слезы, онъ опустилъ голову на руку, и трубка, почти выкуренная, выпала изъ рукъ, засыпавъ полъ блымъ пепломъ.

Клэйвъ грустно посмотрлъ на меня.— Такъ бывало съ нимъ часто въ Булони, Артуръ, шепнулъ онъ мн: посл сцены съ проклятой тещей, у него кружилась голова, онъ не отвчалъ на ея брань, переносилъ ея адскую жестокость безропотно.— О, я съ ней расплачусь! благодаря Бога, я могу съ ней расплатиться! Но кто ей отплатитъ, прибавилъ Клэйвъ, дрожа всмъ тломъ: кто ей отплатитъ за вс муки, которыми она терзала этого добраго человка?

Онъ обратился къ отцу, который по-прежнему сидлъ въ глубокомъ раздуньи.— Вамъ ужь не нужно возвращаться къ капуцинамъ, батюшка! вскричалъ онъ.

— Не нужно возвращаться, Клэйвъ? Нтъ, я долженъ итти, чтобъ сказать: adsum {Я здсь!} когда окликнутъ мое имя — Ньюкомъ! adsum! Да, такъ, бывало, мы откликались, такъ откликались.

— Вамъ не нужно больше ходить къ капуцинамъ, разв для того только, чтобъ уложить свои вещи и потомъ воротиться сюда, чтобъ навсегда остаться со мной и съ внукомъ, продолжалъ Клэйвъ,— и въ короткихъ словахъ разсказалъ полковнику Ньюкому всю исторію наслдства. Старикъ сначала ничего не понималъ, а вразумясь, не обнаружилъ большаго восторга. Когда Клэйвъ сказалъ, что они могутъ теперь расплатиться съ мистриссъ Маккензи, полковникъ отвчалъ: прекрасно, прекрасно,— и сложилъ итогъ капитальнаго долга съ процентами: добрый старикъ зналъ этотъ долгъ по пальцамъ.— Разумется, Клэйвъ, мы должны заплатить ей, когда будемъ въ состояніи.— Напрасно Клэйвъ старался растолковать, старикъ никакъ не понималъ, что долгъ мистриссъ Мэккензи долженъ быть уплаченъ теперь же.

Пока мы разговаривали, послышался стукъ въ дверь мастерской и за тмъ въ комнату вошла служанка, которая сказала Клэйву: сэръ, мистриссъ Мэккензи приказала спросить, долго ли еще ждать васъ къ обду?

— Пойдемте, батюшка, пойдемте обдать! вскричалъ Клэйвъ: идешь и ты, Пенъ? прибавилъ онъ: можетъ-быть, въ послдній разъ обдаешь въ такой пріятной компаніи. Идемъ же, шепнулъ онъ, скороговоркой: я радъ, что ты будешь съ нами, твое присутствіе связистъ языкъ этой баб.

Отправляясь въ столовую, я подалъ руку полковнику, и добрый старикъ дорогой толковалъ мн что-то о мистриссъ Мэккензи, говорилъ, что она брала акціи Бонделькоадской банковой компаніи, что она, какъ женщина, вовсе не понимаетъ коммерческихъ длъ и думаетъ, что онъ промоталъ деньги.— Я всегда желалъ, чтобъ Клэйвъ заплатилъ ей — и онъ заплатитъ, знаю, что заплатитъ, прибавляетъ полковникъ:— тогда, Артуръ, мы заживемъ преспокойно. Вдь, сказать между нами, съ нкоторыми женщинами бда, когда он сердятся. Сообщивъ мн эту новость, онъ снова засмялся и смиренно склонилъ свою сдую голову, когда мы вошли въ столовую.

Въ этой комнат мы застали малютку, который сидлъ на своемъ высокомъ стульчик, и бой-женщину, которая стояла у камина въ величественной поз. Уходя въ мастерскую Клэйва, я раскланялся съ нею, не предполагая, чтобы мн пришлось снова пользоваться ея гостепріимствомъ. Мое возвращеніе по-видимому было для нея несовсмъ пріятно.— Значитъ, мистеръ Пенденнисъ опять удостоиваетъ насъ чести, обдать съ нами, Клэйвъ? сказала она, обратясь къ зятю. Клэйвъ вжливо отвчалъ: Да, я просилъ мистера Пенденниса остаться.

— Вы могли бы по-крайней-мр сдлать мн милость предупредить меня, говоритъ бой-женщина, по-прежнему съ величественнымъ видомъ, но ироническимъ тономъ:— вы найдете у насъ плохой обдъ, мистеръ Пенденнисъ: такой, какого я не привыкла предлагать гостямъ.

— Холодная говядина! что жъ за бда? говоритъ Клэйвъ, принимаясь рзать кусокъ, который вчера былъ у насъ горячимъ, за рождественскимъ обдомъ.

— Нтъ, бда, сэръ! Я не привыкла такъ угощать своихъ гостей. Марія, кто рзалъ эту говядину? Со втораго часу убавилось отъ куска по-крайней-мр три фунта,— и съ сверкающими глазами, пальцемъ, блестящимъ кольцами, она указала на наличное.

Раздавала ли Марія тайныя подаянія, или водила компанію съ какимъ-нибудь охотникомъ до ростбифа, не знаю, только она смутилась и сказала: ей-ей, мэмъ, я не дотрогивалась до ростбифа, пальцемъ не дотрогивалась.

— Чортъ побери говядину! говоритъ Клэйвъ, продолжая рзать.

— Она наврно рзала ростбифъ! кричитъ бой-женщина, ударяя кулакомъ по столу: мистеръ Пенденнисъ! вы сами видли его вчера, въ немъ было всу восемнадцать фунтовъ, а теперь, посмотрите, что осталось. Какъ будто мы и такъ ужь не довольно разорены!

— Проклятый ростбифъ! вскрикиваетъ Клэйвъ.

— Нтъ, нтъ! поблагодаримъ Бога за добрый обдъ! Benedict! benedicamus, Клэйвъ, говоритъ полковникъ дрожащимъ голосомъ.

— Бранитесь, сэръ! дайте ребенку наслушаться вашей брани! Пускай моя милая дочь, которая такъ больна, что не можетъ сидть за столомъ и кушаетъ на соф кусочикъ сладкаго пирога… который готовитъ для нея мать, мистеръ Пенденнисъ… который готовила я и подала ей вотъ этими руками… пусть она наслушается вашей брани и проклятій, Клэйвъ Ньюкомъ! Вы говорите довольно громко.

— Пора вамъ оставить насъ въ поко, ворчитъ Клэйвъ.— Что касается до меня, то сознаюсь, я впился глазами въ свою тарелку и не смлъ поднять ихъ, пока не исчезла моя порція холодной говядины.

Дальнйшихъ стычекъ не происходило до появленія втораго блюда, которое, какъ догадывается проницательный читатель, состояло изъ пуддинга, въ жареномъ состояніи, и изъ остальныхъ пирожковъ съ мясомъ отъ вчерашняго обда. Марія смотрла особенно лукаво, когда эти лакомыя блюда ставились на столъ: она подала ихъ торопливо и также торопливо удалилась.

Но бой-женщина закричала ей вслдъ: кто лъ пуддингъ? Я непремнно хочу знать, кто лъ пуддингъ. Я видла его въ два часа, когда сходила въ кухню и пекла пирожокъ для моей душечки Рози, съ-тхъ-поръ пуддингъ убавился фунта натри! Пирожковъ было пять штукъ! Мистеръ Пенденнисъ, вы сами видли, что ихъ осталось вчера отъ обда пять штукъ: гд жъ другіе два, Марія? Чтобъ твоего духу не было въ дом сегодня же, воровка этакая, двчонка негодная: посмотришь, какой дамъ я теб аттестатъ! Тринадцать служанокъ перемнилось у насъ въ девять мсяцевъ, мистеръ Пенденнисъ, и эта двчонка оказалась хуже всхъ: первйшая лгунья и величайшая воровка.

При этомъ обвиненіи, оскорбленная Марія вооружилась и дала бой-женщин достодолжный отпоръ. Ее выгоняютъ? Да она уйдетъ и безъ этого, только заплатите ей жалованье: она уйдетъ съ радостью изъ этого омута, только пустите — кричала Марія. Это не относится къ вамъ, сэръ, сказала она, обратясь къ Клэйву: вы добры и трудитесь день и ночь, чтобъ добыть гинеи, которыя вы даете ей, для расплаты съ докторомъ, а она и не думаетъ платить. Я своими глазами видла у ней въ кошельк пять гиней, завернутыхъ въ бумажку. Она позоритъ васъ передъ докторомъ: я своими ушами слышала, да и Джэнъ Блакъ, которая жила у васъ до меня, говорила мн, что также слышала. Меня гонятъ? Я сама уйду. Я не дорожу вашими пуддингами и пирожками!— и со смхомъ негодованія, эта дерзкая Марія щелкнула своими черными пальцами подъ самымъ носомъ бой-женщины.

— Я заплачу ей жалованье, и пусть она убирается сію же минуту! говоритъ мистриссъ Мэккензи, доставая свой кошелекъ.

— Заплатите мн тми соверенами, что вы запрятали въ кошелекъ, въ бумажкахъ. Посмотрите сами, мистеръ Ньюкомъ: увидите, тамъ ли они, закричала строптивая служанка, и снова захохотала пронзительнымъ хохотомъ.

Мистриссъ Мэккензи поспшно закрыла свой портмоннэ и встала изъ-за стола, дрожа всмъ тломъ отъ чувства негодующей добродтели.— Ступай! вскричала она: ступай и сію же минуту укладывай свои вещи! Чтобъ твоего духу не было въ дом, сегодня же, полицейскій осмотритъ твои вещи, прежде чмъ ты уйдешь отсюда.

Произнося этотъ приговоръ противъ преступной Маріи, бой-женщина, безъ сомннія, намрена была возвратить въ карманъ свой кошелекъ, премиленькую проволочную бездлку бдной Рози, одинъ изъ остатковъ прежней пышности, но, взволнованная дерзостью Маріи, дрожащая рука не попала въ цль, и портмоннэ упалъ на подъ.

Марія туже минуту бросилась къ портмоннэ, съ оглушительнымъ хохотомъ высыпала на столъ что въ немъ заключалось, и, дйствительно, пять бумажныхъ свертковъ выпали на скатерть, кром банковыхъ билетовъ и серебряной и золотой монеты.— Мн убираться? Мн? Я воровка, я? кричала служанка, хлопая руками: я видла ихъ вчера, когда зашпиливала ей корсетъ, и пожалла о бдномъ молодомъ джентльмэнъ, который трудится день и ночь, чтобъ достать денегъ… Я воровка? такъ и есть! Я презираю васъ, и вотъ вамъ урокъ.

— Клэйвъ, неужто вы желаете, чтобъ эта женщина еще больше оскорбила меня? Мистеръ Пенденнисъ, мн совстно, что вамъ пришлось быть свидтелемъ такой ужасной сцены, вскрикиваетъ бой-женщина, обращаясь къ гостю: и эта низкая женщина предполагаетъ, что я… я, которая отдала тысячи... я, которая отказывала себ во всемъ… я, которая истратила все свое, для поддержанія этого семейства — полковнику Ньюкому извстно, сколько передала я тысячъ, и кто растратилъ ихъ и кого обобрали — я говорю….

— Слышишь ты, Марія, ступай къ своему длу, вскричалъ взбшенный Клэйвъ Ньюкомъ: ступай, укладывай свои вещи, да уложи пожитки и этой женщины. Мистриссъ Мэккензи, я не могу васъ дольше терпть, ступайте съ Богомъ, и если желаете видть вашу дочь, то она будетъ навщать васъ, но я, съ Божьей помощью, никогда не буду спать подъ одною съ вами кровлей, не отломлю отъ одного съ вами куска, не буду терпть отъ вашей адской жестокости, не буду больше свидтелемъ тхъ оскорбленій, которыми вы терзали моего отца, не буду больше игрушкой вашей гордости и безразсудства. Съ-тхъ-поръ, какъ ваша зловщая нога ступила на порогъ нашего несчастнаго дома, не проходило дня, чтобъ вы не мучили всхъ и каждаго изъ насъ. Взгляните на этого благороднйшаго, добрйшаго на свт человка, взгляните и полюбуйтесь, до какого состоянія вы довели его! Дражайшій батюшка! ея у насъ не будетъ, слышите ли? Она оставляетъ насъ и вы возвратитесь ко мн, хотите? Великій Боже! вскричалъ Клэйвъ, задыхаясь: вы не женщина, а дьяволъ! Знаете ли вы, сколько причинили вы мн страданій, сколько зла сдлали вы этому доброму человку? Простите, батюшка, простите — и онъ упалъ подл отца, рыдая отъ душевнаго потрясенія. Старикъ даже и теперь, казалось, не понималъ, что вокругъ него происходитъ. Когда онъ слышалъ гнвный голосъ этой женщины, на него находило какое-то остолбненіе.

— Я дьяволъ, я? вскрикиваетъ лэди: вы слышите, мистеръ Пенденнисъ: вотъ къ какому обращенію меня пріучили здсь, я вдова, я доврила мою дочь и все, что имла, этому старику, онъ ограбилъ меня и мою душечку до послдняго гроша, и какое же получила я за все это возмездіе? Я жила въ этомъ дом и работала какъ невольница, я исполняла обязанность служанки при моей возлюбленной дочери, изъ ночи въ ночь сидла у ея постели, изъ мсяца въ мсяцъ, когда ея мужъ отсутствовалъ, я кормила эту невинную страдалицу, и посл того, что отецъ меня ограбилъ, сынъ выпроваживаетъ меня изъ дому!…

Прискорбно было смотрть на эту сцену, и доказательствомъ тому, какъ часто повторялись подобныя побоища могло служить то, что малютка сидлъ почти безпечно, между-тмъ какъ ошеломленный его ддъ поглаживалъ его по золотистой головк.— Мн кажется ясно, модамъ, сказалъ я, обращаясь къ мистриссъ Мэккензи: что вамъ и вашему зятю лучше жить врознь. Я пріхалъ извстить его, что ему досталось, но духовному завщанію, значительное наслдство, которое доставитъ ему возможность завтра же заплатить вамъ все, все до послдняго шиллинга, хотя онъ вамъ и не долженъ.

— Я не выйду изъ этого дома пока мн не заплатятъ все, что у меня похитили, все до послдняго шиллинга, прошипла мистриссъ Мэккензи, и затмъ сла, сложивъ на груди руки.

— Мн прискорбно, что я позволилъ себ употребить суровое слово, простоналъ Клэйвъ, отирая потъ со лба: я никогда ужь не буду спать подъ одною съ вами кровлей. Завтра я заплачу вамъ чего вы требуете и если я прощу вамъ зло, которое вы мн сдлали, то разв потому только, что мы никогда уже не встртимся. Артуръ, позволишь ты мн ночевать у теби? Батюшка, не хотите ли пойдти прогуляться? Доброй ночи, мистриссъ Маккензи, Педеннисъ расчитается съ вами завтра утромъ. Сдлайте милость, распорядитесь такъ, чтобъ васъ не было здсь къ моему возвращенію, и такъ да проститъ васъ Господь! Прощайте!

Мистриссъ Маккензи трагически оттолкнула руку, которую протянулъ ей бдный Клэйвъ, и исчезла со сцены этого непріятнаго обда. Малютка въ эту минуту расплакался: не смотря на шумъ и неистовство побоища, въ глазахъ его была дремота.

— Маріи, я думаю, некогда уложить его спать, сказалъ Клэйвъ, съ горькою улыбкой: попробуемъ уложить его мы, батюшка. Пойдемъ Томми! И Клэйвъ обхватилъ ребенка руками и отправился съ нимъ въ верхніе покои. Глаза старика очнулись, его разсянныя мысли возвратились, онъ побрелъ на лстницу вслдъ за сыномъ и внукомъ, и увидлъ малютку въ постельк. Когда мы шли съ нимъ домой, онъ разсказывалъ мн какъ мило ребенокъ прочелъ Отче нашъ, и какъ онъ молился за всхъ, кто любилъ его, когда его укладывали спать.

Такъ три поколнія соединялись въ этомъ моленіи: мужчина въ цвт силы и смиренный испытаніями и горемъ, чье благородное сердце по прежнему было полно любви, ребенокъ тхъ нжныхъ лтъ, въ какихъ небесный Слагатель молитвы первый призывалъ дтей придти къ нему, и старецъ, чье сердце было почти столько же нжно и невинно и чьи дни приближались къ тому сроку, когда онъ долженъ былъ возвратиться на лоно вчной милости.

LXXX.
Гд полковникъ говоритъ Adsum! когда окликаютъ его имя.

Обтъ, данный Клэйвомъ — не отломить никогда отъ одного съ тещей куска, не спать подъ одною съ ней кровлей — былъ нарушенъ на слдующій же день. Въ дло вмшалась воля сильне воли этого молодаго человка, и онъ принужденъ былъ сознаться въ немощи своего гнва передъ этою высшею силой. Утромъ слдующаго дня посл несчастнаго обда, я пошелъ съ моимъ другомъ въ банкирскую контору, куда намъ указано было адресомъ письма мистера Люса, и получилъ капитальную сумму, которую бой-женщина считала въ долгу на полковник Ньюком, включая проценты, аккуратно высчитанные и выданные. Клэйвъ, съ полнымъ карманомъ денегъ, отправился къ дорогому, старому убогому брату въ богадльню капуциновъ, и общалъ воротиться вмст съ отцомъ и обдать съ моей женой на Квингсквер. Съ утреннею почтой я получилъ отъ Лауры письмо, съ извстіемъ о возвращеніи ея съ экстреннымъ поздомъ изъ Ньюкома, и съ изъясненіемъ желаніи, чтобы для особы, сопровождающей ее, была приготовлена особая комната.

Когда мы дошли до квартиры Клэйва въ Гоулэндъ-стрит, дверь, къ удивленію моему, отворила намъ та самая строптивая служанка, которой было отказано отъ мста наканун. Пока она говорила со мной, къ подъзду подкатилъ экипажъ доктора. Этотъ великосвтскій врачъ побжалъ на верхъ къ мистриссъ Ньюкомъ. Мистриссъ Маккензи, въ блуз и чепц, весьма отличныхъ отъ вчерашнихъ, поспшила встртить доктора на площадк. Не успли они пробыть четверть часа вмст, какъ у подъзда появился кэбъ, изъ котораго вышла пожилая женщина, съ ящичкомъ и узелками: мн не трудно было узнать въ ней сидлку по ремеслу. Она также исчезла въ комнат больной, оставивъ меня въ сосдней комнат, которая была сценой вчерашней ссоры.

Наконецъ, ко мн вошла служанка Марія. Она сказала мн, что у нея не достало духу оставить домъ въ такое время, когда она можетъ быть нужна, что семейство провело ночь въ безпокойств и что никто не смыкалъ глазъ. Томми — внизу, на попеченіи хозяйки дома, а хозяинъ пошелъ за сидлкой. Съ мистриссъ Ньюкомъ сдлалось дурно, вскор по уход мистра Клэйва изъ дому вчера вечеромъ. Мистриссъ Мэккензи вошла къ бдняжк больной, и была такъ безчеловчна, что начала, по обыкновенію, плакать, кричать, топать ногами, и совершенно разстроила мистриссъ Ньюкомъ. Потомъ, какъ я слышала отъ врнаго человка, подняла тревогу сама молодая лэди. Она выбжала въ гостиную, въ слезахъ, съ распущенными по плечамъ волосами, и кричала, что ее бросили, бросили, и что она готова умереть. Нсколько времени она была словно сумасшедшая. Истерическіе припадки возобновлялись одинъ за другимъ. Ея мать падала на колни, плакала, умоляла ее успокоиться — а во всемъ этомъ была виновата сама мистриссъ Мэккензи, которая сдлала бы гораздо лучше, если бъ держала языкъ на привязи,— замтила дерзкая Марія. Изъ словъ служанки я очень хорошо понялъ, что случилось, и при этомъ убдился, что если Клэйвъ ршился разъхаться съ тещей, то ему не слдовало оставлять ее въ дом на полсутки. Злая женщина, у которой во всемъ и всегда преобладало собственное я, и которая, любя дочь по-своему, никогда не забывала своей суетности или страсти, воспользовалась отсутствіемъ Клэйва, безхарактерностью, ревностью и болзнью дочери, и вогнала ее въ горячку, для облегченія которой призванъ былъ упомянутый докторъ.

Вотъ входитъ въ комнату, для прописанія рецепта, докторъ, въ сопровожденіи тещи Клэйва, которая набросила себ на плеча кашмировую шаль Рози, чтобъ прикрыть безпорядокъ своего тоалета. Какъ, вы еще здсь, мистеръ Пенденнисъ! восклицаетъ мистриссъ Маккензи. Она знала, что я здсь. Не для меня ли она переодвалась?

— Мн нужно минуты дв переговорить съ вами о важномъ дл, и потомъ я удалюсь, возразилъ я съ важностью.

— Ахъ, сэръ! какую сцену вы застаете у насъ! До какого положенія вчерашніе поступки Клэйва довели мою душечку-дочь!

При этихъ словахъ ненавистной женщины, проницательные глаза доктора, оторвавшись отъ рецепта, встртились съ моими: Предъ лицомъ Неба объявляю, мадамъ, сказалъ я съ съ жаромъ: что сами вы причиной ныншней болзни вашей дочери, такъ же точно, какъ были причиной всего бдствія моихъ друзей.

— Какъ, сэръ! подхватила она: вы позволяете себ говорить…

— Мадамъ, хотите ли вы замолчать? сказалъ я: я пришелъ пожелать вамъ всякого благополучія отъ имени тхъ, кого вашъ нравъ ежедневно подвергалъ адской пытк. Я пришелъ заплатить вамъ до послдней полупенни сумму, которую друзья мои предлагаютъ вамъ, хотя они и не должны вамъ ничего. Прошу этого джентльмена, которому вы вроятно сообщили о всхъ понесенныхъ вами потеряхъ и обидахъ (докторъ улыбнулся и пожалъ плечами): быть свидтелемъ, что вы получили полное удовлетвореніе.

— Вдова — бдная, одинокая, обиженная вдова! вопіетъ бой-женщина, дрожащими руками принимая во владніе банковые билеты.

— Теперь я желаю знать, продолжалъ я: когда вамъ угодно будетъ очистить домъ моего друга, чтобъ онъ могъ возвратиться сюда и найдти здсь спокойствіе.

Тутъ послышался изъ внутренняго покоя голосъ Рози, кричавшей: мамаша, мамаша!

— Я иду къ дочери, сэръ, сказала она. Если бъ былъ живъ капитанъ Маккензи, вы не осмлились бы оскорблять меня такъ — и, прибравъ деньги, она оставила насъ.

— Ужели нельзя выпроводить ее изъ дому? сказалъ я доктору: мой другъ не воротится сюда, пока она не удалится. Я увренъ, что она главная причина ныншней болзни дочери.

— Не совсмъ такъ, любезнйшій сэръ. Здоровье мистриссъ Ньюкомъ находилось въ самомъ деликатномъ положеніи. Ея мать — дама съ вспыльчивымъ характеромъ, и выражается очень сильно, даже черезъ-чуръ сильно, я въ этомъ сознаюсь. Вслдствіе непріятной семейной распри, которой не можетъ предупредить ни какой врачъ, мистриссъ Ньюкомъ пришла въ состояніе — какъ бы сказать — душевнаго волненія. У нея теперь горячка, и сильная. Вы знаете, въ какомъ она положеніи. Я боюсь дальнйшихъ неблагопріятныхъ послдствій. Я рекомендовалъ имъ отличную и опытную сидлку. Мистеръ Смитъ, что живетъ здсь, на углу, врачъ весьма способный. Черезъ нсколько часовъ я заду сюда самъ, я надюсь, что посл событія, котораго я опасаюсь, все пойдетъ хорошо.

— Не можетъ ли мистриссъ Мэккензи быть удалена отсюда, сэръ? спросилъ я.

— Дочь зоветъ ее ежеминутно. Мистриссъ Мэккензи, надо сказать, дурная сидлка, но при настоящемъ положеніи мистриссъ Ньюкомъ, я не возьму на себя разлучить ихъ. Мистеръ Ньюкомъ можетъ возвратиться, и я думаю, я даже убжденъ, что его присутствіе заставитъ ее молчать и возстановитъ спокойствіе.

Я долженъ былъ воротиться къ Клэйву съ этими непріятными встями. Бдняжк приходится ночевать въ мастерской и тамъ ожидать исхода жениной болзни. Я видлъ, что Томасу Ньюкому и въ эту ночь нельзя будетъ уснуть подъ сыновней кровлей. Желанное обоими соединеніе отлагалось, Богъ всть на сколько времени.

— Полковникъ можетъ итти къ намъ, подумалъ я: вдь квартира у насъ просторная.— Я угадывалъ, кто была та особа, которая сопровождала мою жену, и напередъ радовался, что такіе два дорогіе друга встртятся у насъ въ дом. Занятый этою мыслію, я отправился къ капуцинамъ и добрался до комнатки Томаса Ньюкома.

Когда я постучался, Бэйгэмъ отворилъ дверь и вышелъ ко мн, съ горестнымъ выраженіемъ въ лиц, и приложивъ палецъ къ губамъ. Онъ тихонько притворилъ за собой дверь и повелъ меня во дворъ.— У него Клэйвъ и миссъ Ньюкомъ. Онъ очень плохъ и не узнаетъ ихъ, сказалъ Бэйгэмъ со вздохомъ: онъ зоветъ ихъ обоихъ, они сидятъ подл него и онъ не узнаетъ ихъ.

Въ краткомъ разсказ, прерываемомъ слезами искренняго состраданія, Фрэдъ Бэйгэмъ, пока мы ходили взадъ и впередъ по двору, сообщилъ мн обо всемъ случившемся. Старикъ, должно полагать, провелъ ночь безъ сна, потому-что служанка, которая утромъ пришла убирать его комнату, застала его въ креслахъ, нераздтаго, и постель неизмятую. Вроятно онъ цлую ночь просидлъ безъ огня, руки у него горли и онъ заговаривался. Поминалъ о комъ-то, общавшемъ пріхать къ нему пить чай, указывалъ на каминъ и спрашивалъ, зачмъ не разложутъ огня. Онъ не хотлъ ложиться въ постель, несмотря на убжденія сидлки. Въ часовн зазвонилъ колоколъ къ утренней служб, старикъ всталъ и какъ-будто въ потемкахъ, пошелъ къ своему плащу, пробираясь ощупью, надлъ его и побрелъ-было въ часовню. На двор онъ чуть не упалъ и добрая сидлка успла поддержать его. Къ счастію, тутъ случился врачъ богадльни, очень благосклонный къ полковнику Ньюкому, и веллъ отвести его въ его комнату и уложить въ постель.— Когда колоколъ снова зазвонилъ, онъ опять хотлъ-было встать, воображая, что онъ обратился въ школьника, говорила сидлка: и что ему должно итти къ доктору Рэну, который столько лтъ назадъ былъ здсь учителемъ.— Такимъ-образомъ, минута, когда для добраго человка должна была заняться заря лучшихъ дней, наступала слишкомъ поздно. Горе, и лта, и уничиженіе, и забота, и безчеловчіе одолли его, и Томасъ Ньюкомъ лежалъ сокрушенный.

Когда Бейгэмъ кончилъ свой разсказъ, я вошелъ въ комнату, въ которой начинало темнть, и увидлъ фигуры Клэйва и Этели, сидвшихъ по концамъ кровати. Бдный старикъ лежалъ и произносилъ несвязныя рчи. Я долженъ былъ оторвать Клэйва отъ печальнаго зрлища встью о другомъ гор, ожидавшемъ его дома. Нашъ бдный больной не понималъ, что я говорилъ его сыну.— Позжайте домой, къ Рози, сказала Этель, она наврно будетъ звать мужа, а непамятованіе зла — лучшая добродтель, милый Клэйвъ. Я останусь съ дядюшкой, и ни за что не покину его. Богъ дастъ, къ утру, когда вы воротитесь, ему будетъ легче.— Такимъ-образомъ, долгъ мужа отрывалъ Клэйва въ его печальный домъ, и я, глашатай горестныхъ встей, возвратился въ свое семейство. Дома у меня огни были зажжены, столъ накрытъ и любящія сердца ждали встртить друга, которому не суждено было еще разъ ступить на мой порогъ.

Можно себ представить, что всть, которую я принесъ, перепугала и опечалила мою жену и гостью нашу, графиню Флоракъ. Лаура тотчасъ же отправилась къ Рози, съ предложеніемъ услугъ, если он будутъ нужны. Извстія, которыя она принесла отъ Рози, были очень неблагопріятны: Клэйвъ выходилъ къ ней на минуту или на дв, а мистриссъ Маккензи вовсе не могла видться съ нею. Не отвезти ли малютку къ нашимъ дтямъ? спросила Лаура, и Клэйвъ съ благодарностью принялъ предложеніе. Маленькій человкъ спалъ эту ночь въ нашей дтской, и утромъ игралъ съ нашими дтьми — безпечный и счастливый невдніемъ судьбы, поражавшей его семейство.

Прошло двое сутокъ, и я долженъ былъ снести въ редакцію Тіmes’а два извщенія отъ имени бднаго Клэйва. Между объявленіями о новорожденныхъ было напечатано: ’28 сего мсяца, въ Гоулэндъ-стрит, мистриссъ Ньюкомъ разршилась сыномъ, мертворожденнымъ.’ А немного ниже, въ третьемъ отдл того же столбца, появились слова, ’29-го, въ Гоулэндъ-стрит, 26 лтъ отъ роду, умерла Рози, жена Клэйва Ньюкома, эсквайра.’ Такъ, когда-нибудь, имена всхъ насъ напишутся тамъ же, и многіе ли объ насъ поплачутъ? и долго ли объ насъ будутъ помнить? и чьи слезы, похвалы, сочувствіе, порицанія послдуютъ за нами въ продолженіе двухъ-трехъ дней, пока хлопотливый свтъ будетъ имть время вспоминать объ насъ, отшедшихъ отъ сего міра? Такъ этотъ жалкій цвточикъ поцвлъ свой урочный краткій часъ, потомъ завялъ, поблекъ и погибъ. Рядомъ съ Клэйвомъ шелъ одинъ только другъ за скромной процессіей, уносившей бдную Рози и ея младенца отъ глазъ свта, который былъ такъ немилостивъ къ ней. Не многія слезы оросили ея уединенную могилку. Скорбь, сродная со стыдомъ и угрызеніями совсти, смиряла духъ Клэйва, когда онъ упалъ на колни надъ прахомъ усопшей. Бдная, безотвтная лэди! ужъ ты не станешь боле наслаждаться дтскими торжествами и суетностями, не станешь терзаться тайною скорбью, земля замыкается надъ твоими простодушными радостями и слезами! Снгъ падалъ и ублялъ гробъ, когда его опускали въ могилу, на томъ же кладбищ, гд похоронена лэди Кью. Тотъ же самый пасторъ совершалъ тотъ же самый обрядъ надъ обими могилами, какъ завтра совершитъ надъ вами или надъ любымъ изъ насъ, пока не придетъ и ему своя очередь. Уходи отсюда, бдный Клэйвъ! Поди, сиди съ своимъ сиротой-сыномъ, няньчай его на колняхъ и прижимай къ своему сердцу. Теперь онъ твой вполн и ты можешь изливать на него всю отцовскую любовь. До настоящаго часа, судьба неисповдимая и низкое тиранство разлучали его съ тобой.

Трогательно было видть заботливость и нжность, съ какими большой, крпкій мужчина ухаживалъ за ребенкомъ и надлялъ его богатствомъ своей любви. Малютка теперь подбгалъ къ Клэйву, лишь только увидитъ его, и по цлымъ часамъ сидлъ съ нимъ и лепеталъ. Отецъ бралъ сына съ собой прогуливаться, и мы изъ своихъ оконъ часто видали, какъ черная фигура Клэйва шагала по снгу въ С. Джэмсконъ парк, а малютка прыгалъ подл него или сидлъ на плеч у отца. Разъ, утромъ, мы любовались ими, когда они шли по направленію къ Сити.— Онъ наслдовалъ это любящее сердце отъ своего отца, сказала Лаура: и теперь передаетъ все достояніе своему сыну.

Клэйвъ, а съ нимъ иногда и сынъ, ежедневно ходилъ къ капуцинамъ, гд лежалъ больной полковникъ. Черезъ нсколько дней, лихорадка оставила его, но оставила такимъ слабымъ и немощнымъ, что онъ едва былъ въ состояніи перейдти отъ кровати къ кресламъ у камина. Зима была страшно суровая, комнатка, въ которой онъ жилъ, была теплая и уютная, признано было невозможнымъ перевезти его отсюда, пока силы его не возстановятся и не наступитъ погода боле теплая. Врачи богадльни надялись, что онъ къ весн поправится. Мой знакомый докторъ Гудэновъ пріхалъ взглянуть на него, и высказалъ ту же надежду, но въ лиц его не видно было надежды. Комната, къ счастью порожняя, рядомъ съ комнатой полковника, отведена была его друзьямъ, и мы сидли въ ней, когда насъ было слишкомъ много для него. Кром обычной прислужницы, при немъ почти безвыходно находились еще дв любезныя ему и бдительныя сидлки — Этель и графиня Флоракъ, которая много лтъ провела у постели старика, которая, какъ на дло религіи, охотно приходила къ каждому одру болзни, и еще охотне къ тому, гд лежалъ тотъ, за чью жизнь она нкогда отдала бы съ радостью свою собственную.

Но нашъ полковникъ, должны мы была вс сознаться, ужь не походилъ на нашего друга старыхъ дней. Онъ снова сталъ узнавать насъ и былъ съ каждымъ изъ насъ ласковъ и привтливъ по-прежнему, особенно въ т минуты, когда къ нему подходилъ внукъ, въ глазахъ его загоралась простодушная радость, и дрожащими руками онъ заботливо принимался искать подъ подушками или въ карманахъ какихъ-нибудь игрушекъ или лакомствъ, которыя онъ покупалъ для малютки. Въ школ у капуциновъ воспитывался веселенькій, краснощекій, бловолосый мальчикъ, къ которому старикъ чувствовалъ особенное расположеніе. Однимъ изъ признаковъ возвращающагося сознанія и поправленья здоровья больнаго, какъ мы надялись, было то, что онъ веллъ позвать къ себ этого мальчика, который забавлялъ нашего друга своею рзвостью и веселостью, и къ неминуемому восхищенію стараго джентельмена обыкновенно называлъ его хрычъ-полковникъ.— Скажите маленькому Ф., что хрычъ полковникъ хочетъ его видть! и мальчика приводили къ нему, и полковникъ готовъ былъ слушать по цлымъ часамъ его разсказы объ урокахъ и играхъ, болтать съ нимъ, какъ ребенокъ, о доктор Рэн и своихъ давноминувшихъ школьныхъ дняхъ. Надо сказать, что вс школьники знали трогательную исторію благороднаго старика, и искренно любили его. Они приходили каждый день освдомляться о его здоровь, и многіе изъ этихъ благодушныхъ юношей — пошли имъ, Господи, счастья!— писали картинки и присылали ихъ къ внуку хрыча-полковника. Разъ школьники зазвали малютку къ себ и, нарядивъ его въ свой костюмъ, отвели къ дду. Старикъ несказанно восхищался, видя своего внука въ такомъ наряд, малютка говорилъ, что ему хотлось бы быть школьникомъ, и я не сомнваюсь, что лишь только онъ подростетъ, отецъ непремнно помститъ его въ ту же школу, подъ надзоръ друга моего, доктора Сеньора.

Такъ прошло нсколько недль, въ продолженіе которыхъ нашъ дорогой, старый другъ оставался съ нами. Но временамъ онъ забывался, но потомъ снова приходилъ по-маленьку въ память, и вмст съ сознаніемъ, возвращались его любовь, простодушіе, мягкосердіе. Иногда онъ заговаривалъ съ графиней Флоракъ по-французски и тутъ память его пробуждалась съ изумительною живостью, щеки разгорарались и онъ снова становился юношей — юношей полнымъ любви и надежды — убитый болзнью и бдствіемъ старикъ, съ блою какъ снгъ, бородою, покрывавшею благородное, изнеможенное заботами лицо. Въ подобныя минуты онъ называлъ ее по имени, Lonore, обращался къ престарлой лэди съ словами уваженія и дружества, потомъ начиналъ заговариваться и заводилъ съ нею рчь такъ, какъ-будто оба они были еще молоды. И теперь, какъ въ давноминувшіе дни, душа его была чиста, ни гнвъ, ни коварство не омрачали ее, только миръ и благоволеніе пребывали въ ней.

Смерть Рози на нкоторое время глубоко поразила старика, когда неразумный малютка-внукъ разсказалъ ему объ этомъ событіи. До этого обстоятельства, Клэйвъ не носилъ даже траура, чтобъ не опечалить отца. Полковникъ во весь день, оставался безмолвнымъ и былъ очень разстроенъ, но, по-видимому, онъ хорошенько не понималъ, въ чемъ дло, и разъ или два впослдствіи спрашивалъ: отчего Рози не придетъ навстить его? Ей не позволяютъ, предполагалъ онъ — ей не позволяютъ, говорилъ онъ съ ужасомъ въ лиц: онъ ни разу не упоминалъ иначе объ этой домашней тиранк, которая такъ отравила его послдніе годы.

Онъ никакъ не могъ взять въ толкъ, что Клэйвъ получилъ наслдство по духовному завщанію, однако же по временамъ поминалъ Этели о Бэрнс, посылалъ ему поклоны и говорилъ, какъ бы онъ хотлъ пожать ему руку. Бэрнсъ Ньюкомъ ни разу не вздумалъ коснуться этой почтенной руки, хотя сестра передавала ему слова дяди. Обитатели Брэйанстонъ-сквера часто прізжали къ полковнику, мистриссъ Гобсонъ даже сидла у него иногда, читала ему и привозила для него назидательныя книги, но ея присутствіе досаждало ему, онъ не нуждался въ ея книгахъ, дв сидлки, которыхъ онъ любилъ, усердно ухаживали за нимъ, и жена моя и я, которыхъ онъ удостоивалъ своею благосклонностью, пользовались иногда доступомъ къ нему. Что касается до Ф. Бейгэма, то этотъ добрый молодой человкъ, чтобъ быть ближе къ своему полковнику, поселился на Цистерціанскомъ лугу, въ гостиниц подъ вывской Красной Коровы. Онъ одинъ изъ тхъ, чьи прегршенія, какъ мы смемъ надяться, будутъ прощены, quia multum amavit. Я увренъ, что онъ, узнавъ о доставшемся Клэйву наслдств, обрадовался въ десять разъ больше, чмъ было бы тогда, когда бъ тысячи достались ему самому. Да благословитъ ею Господь добрымъ здоровьемъ и счастьемъ!…

Дни проходили и наши надежды, иногда воскресавшія, начали колебаться и исчезать. Разъ, вечеромъ, нашъ полковникъ оставилъ свои кресла для постели въ прекраснйшемъ расположеніи духа, но провелъ ночь безпокойно и къ утру такъ ослабъ, что не могъ встать. Съ-этихъ-поръ онъ оставался въ постели, и сюда собирались къ нему друзья его. Однажды, въ полдень, онъ спросилъ о своемъ любимц-школьник, мальчика привели, и онъ сдъ къ постели полковника, съ ужасомъ на лиц, мало-по-малу онъ собрался съ духомъ и сталь потшать больнаго разсказомъ о томъ, какъ, по случаю праздника, водили ихъ на лугъ играть въ мячи съ учениками школы Св. Петра, и какъ капуцинцы одержали верхъ надъ своими соперниками. Полковникъ совершенно понялъ разсказъ малютки, жаллъ, что не могъ посмотрть на ихъ игру, говорилъ, что самъ часто забавлялся разными играми на этомъ лугу, когда былъ ребенкомъ. Старикъ пришелъ въ замтное волненіе, Клэйвъ отпустилъ малолтняго друга своего отца, сунувъ ему въ руку соверенъ и мальчикъ побжалъ разсказывать, что хрычъ-полковникъ разбогатлъ, покупать разныхъ лакомствъ и угощать своихъ товарищей. I, curre {Ступай, бги.}, блокурый ребенокъ! Богъ да будетъ теб покровителемъ, дружочекъ!

Посл ухода ребенка, Томасъ Ньюкомъ началъ бредить сильне и сильне, громко кричалъ, командовалъ, говорилъ по-индостански, будто съ своими солдатами. Потомъ принялся быстро говорить по-французски, и ухвативъ руку, которая была подл него, кричалъ: Toujours, toujours! Но то была рука Этели. Этель, Клэйвъ и сидлка находились въ комнат съ нимъ, послдняя вышла къ намъ, въ сосдній покой, тутъ была графиня Флоракъ, съ моей женой и Бейгэмомъ.

Графиня Флоракъ, взглянувъ въ лицо сидлки, испугалась и вскочила.— Онъ очень плохъ и страшно бродитъ, сказала вполголоса сидлка. Француженка туже минуту упала на колни и стала молиться.

Спустя нсколько времени, къ нашей печальной групп присоединилась Этель.— Онъ опять васъ зоветъ, милая лэди, сказала она, подойдя къ графин Флоракъ, которая продолжала стоять на колняхъ: и не больше двухъ-трехъ минутъ назадъ говорилъ, чтобъ Пенденнисъ позаботился о его внук. Онъ не узнаетъ васъ.— При этихъ словахъ Этель отворотилась, чтобъ скрыть слезы.

Она возвратилась въ комнату, гд Клэйвъ стоялъ у постели, въ ногахъ, старикъ нсколько минутъ говорилъ что-то, и очень быстро, потомъ вздохнулъ и замолкъ, потомъ снова заговорилъ торопливо: побереги его, пока я въ Индіи, и вслдъ затмъ вскричалъ раздирающимъ сердце голосомъ: Lonore, Lonore! Теперь она стояла на колняхъ подл его постели. Голосъ больнаго перешелъ въ слабый шопотъ и только стонъ изрдка давалъ знать, что больной не заснулъ.

Въ урочный вечерній часъ, въ часовн зазвонилъ колоколъ, и руки Томаса Ньюкома, по наружной сторон кровати, начали слабо бить тактъ. Ровно въ ту минуту, когда ударилъ послдній колоколъ, какая-то особенно-сладостная улыбка засіяла на лиц старика: онъ, немного приподнявъ голову, быстро сказалъ: adsum! и опустился на подушку. Это слово употреблялось у насъ въ школ, при перекличк, и тотъ, чье сердце было невинно, какъ сердце ребенка, отвтилъ на окликъ, и сталъ предъ лице Учителя.

——

Два года спустя, прогуливаясь съ моими дтьми въ прелестныхъ поляхъ близъ Берна въ Швейцаріи, я на нсколько минутъ оставилъ дтей, забрелъ въ лсъ и, выйдя оттуда, разсказалъ имъ, какимъ-образомъ сдлалась мн извстною исторія, за которою благосклонный читатель слдилъ двадцать три мсяца. Между-тмъ какъ я съ печальнымъ сердцемъ пишу послднюю строку, Пенденнисъ, и Лаура, и Этель, и Клэйвъ исчезаютъ въ стран вымысла. Я самъ не знаю наврно: не дйствительныя ли они существа, не живутъ ли они гд-нибудь подл насъ: они были живы, и я слышалъ ихъ голоса, не дальше, какъ пять минутъ назадъ я былъ растроганъ ихъ скорбью. И уже ли мы разстались съ ними здсь, внезапно, даже безъ пожатія руки? Уже ли эта черта (—), которую я провелъ собственной рукой, составляетъ какъ бы грань между мною и Аидомъ, изъ-за которой я вижу эти образы, удаляющіеся и тускло, тускло мерцающіе? Прежде чмъ проститься съ нами мистеру Артуру Пенденнису, не могъ ли бы онъ разсказать намъ, не вышла ли наконецъ миссъ Этель за кого-нибудь замужъ? Досадно, что онъ отошелъ къ тнямъ, не отвтивъ на этотъ сантиментальный вопросъ.

Но хотя онъ исчезъ такъ же безвозвратно, какъ Эвридика, эти второстепенные вопросы можетъ разршить вышеупомянутый маіоръ. Какимъ образомъ могъ бы Пенденнисъ собрать вс эти свднія на счетъ похожденій Этели въ Баден и приключеній съ лордомъ Кью, еслибъ сама она не разсказала кому-нибудь, напримръ, своему мужу, который, издавна избравъ его наперсникомъ своей любви, передалъ ему всю исторію? Клэйвъ — такъ именно пишетъ Пенденнисъ — путешествуетъ за границей съ женою. Кто эта жена? По какой-то чудовищной обмолвк, мистеръ Пенденнисъ убилъ мать лэди Фэринтошъ на одной страниц, и воскресилъ ее на другой, но Рози глубоко зарыта на Кенсальскомъ кладбищ, и невроятно, чтобы съ нею путешествовалъ Клэйвъ: потому-что въ такомъ случа мистриссъ Мэккензи, врно какъ смерть, находилась бы при нихъ, и поздка ихъ была бы вовсе не пріятна. Какимъ-образомъ Пенденнисъ могъ бы добыть вс эти частныя письма, и проч. если бы полковникъ не хранилъ ихъ въ тековой {Текъ, индйское дерево.} шкатулк, если бы шкатулка не досталась по наслдству Клэйву, если бъ Клэйвъ не открылъ ее своему другу? И такъ, я той вры, что гд-нибудь въ стран вымысла, Этель и Клэйвъ живутъ вмст, блаженствуя, что она души не слышитъ въ его сын, и что они теперь во сто разъ счастливе, чмъ были бы тогда, когда бы соединились брачными узами въ первое время юношеской страсти. Портретъ мистриссъ Ньюкомъ, работы Джона Джэмса — на выставк въ кристальномъ дворц баснословной страны,— какъ всякъ согласится,— вовсе не напоминаетъ Рози, которая, по описаніямъ, была блондинка, но этотъ портретъ изображалъ высокую, красивую брюнетку, которая должна быть никто иная, какъ мистриссъ Этель.

Еще вопросъ: къ чему Пенденнисъ съ такимъ барабаннымъ боемъ представилъ намъ Джона Джэмса, попотчивалъ насъ, такъ сказать, увертюрой, и не далъ самой оперы? Исторія Джона Джэмса, позвольте вамъ доложить на ушко, также сообщена мн, и можетъ быть разсказана въ прекрасные лтніе мсяцы или святочные вечера, когда благосклонному читателю будетъ досугъ слушать.

А какое же будетъ послднее слово о сэр Бэрнс Ньюком? Мн сдается, что онъ опять женился и я крпко думаю, что у второй жены онъ самъ подъ башмакомъ. У мистриссъ Мэккензи наврно не станетъ духа удерживать уплаченныя ей Клэйвомъ деньги доле, какъ пожизненно, и она безъ сомннія откажетъ ихъ и все, что скопила, маленькому Томми. Я не изумился бы, еслибъ княгиня Монтонтуръ оставила порядочное наслдство дтямъ Пенденниса, и если бъ лордъ Кью принялъ званіе крестнаго отца, если бы… если бы мистеру и мистриссъ Ньюкомъ понадобился такой товаръ. Но есть ли у нихъ дти? Я, съ своей стороны, желалъ бы, чтобъ у нея не было дтей и чтобъ она вполн посвятила себя маленькому Томми, что жъ касается до тебя, дорогой другъ, то пусть совершается такъ, какъ теб угодно. Ты можешь распоряжаться въ своей стран вымысла по своей фантазіи. Все, что хочешь, исполнится въ стран вымысла. Злые люди умираютъ во-время (напримръ, смерть лэди Кью послдовала какъ нельзя больше кстати, потому-что, не умри она, Этель непремнно вышла бы замужъ за лорда Фэринтоша на слдующей же недл), докучливые люди устраняются съ дороги, бдные получаютъ возмездіе, выскочки унимаются въ стран вымысла, лягушка лопаетъ отъ бшеной злости, лиса попадается въ западню, ягненокъ спасается отъ челюстей волка, и такъ дале, и все это длается именно въ ту минуту, когда нужно. И поэтъ страны вымысла награждаетъ и караетъ полновластно. Онъ щедрою рукой сыплетъ мшки сувереновъ, на которые не купишь ничего. Стегаетъ спины злыхъ людей безпощадными бичами, которые не причиняютъ боли, одаряетъ героинь сверхъ-естественной красотой и создаетъ героевъ, которые, хоть и безобразны иногда, зато обладаютъ тысячью добрыхъ качествъ, и обыкновенно кончаютъ тмъ, что становятся страшными богачами, длаетъ героя и героиню счастливыми наконецъ и счастливыми навсегда потомъ. Ахъ, счастлива и завидна страна вымысла, гд все это совершается! Благосклонный читатель! далъ бы Богъ вамъ и автору встртиться тамъ въ одинъ изъ будущихъ дней! Авторъ этого надется въ настоящую минуту, когда онъ медлитъ выпуститъ вашу руку изъ своей, и отъ полноты души говоритъ вамъ: прощайте.

Парижъ, 28 іюня 1855 г.

С. М.

НЬЮКОМЫ,ЗАПИСКИВЕСЬМА ПОЧТЕННАГО СЕМЕЙСТВА.

Часть Первая.

I.Увертюра, посл которой занавсъ поднимается и открываетъ хоръ съ кубками.

II.Разгулъ полковника Ньюкома.

III.Шкатулка съ письмами Полковика Ньюкома.

IV.Въ которой авторъ и герой разсказа продолжаютъ знакомство.

V.Дяди Клэйва.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

VI.Братья Ньюкома.

VII.Школьные дни мистера Клэйва на исход.

VIII.Мистрисъ Ньюкомъ дома (маленькое раннее собраніе).

IX.Миссъ Гонимэнъ.

X.Этель и ея родственники.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ.

XI.У мистриссъ Ридлей.

XII.Въ которой вс приглашаются на обдъ.

XIII.Въ которой Томасъ Ньюкомъ поетъ свою послднюю псню.

XIV.Паркъ-лэнъ.

XV.Старыя лэди.

XVI.Въ которой мистеръ Шеррикъ отдаетъ въ наймы свой домъ въ Фицрой-Сквэр.

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ.

XVII.Художественная школа.

XVIII.Новые товарищи.

XIX.Полковникъ дома.

XX.Заключаетъ въ себ боле подробностей о полковник и его братьяхъ.

XXI.Преисполнена чувствительности, но коротка.

XXII.Гд описывается пребываніе въ Париж, съ разными приключеніями въ Лондон.

XXIII.Гд услышимъ сопрано и контральто.

ЧАСТЬ ПЯТАЯ.

XIV.Въ которой братья Ньюкомы еще разъ сближаются.

XXV.Дйствіе происходитъ въ трактир.

XXVI.Въ которой продаются лошади полковника Ньюкома.

XXVII.Юность и Счастіе.

XXVII.Гд Клэйвъ начинаетъ видть свтъ.

XXIX.Въ которой Бэрнсъ прізжаетъ свататься.

XXX.Отступленіе.

ЧАСТЬ ШЕСТАЯ.

XXXI.Madame la Duchesse.

XXXII.Гд Бэрнсъ ухаживаетъ за невстой.

XXXIII.Лэди Кью на конгресс.

XXXIV.Конецъ баденскаго конгресса.

XXXV.За Альпами.

XXXVI.Гд мосье де-Флоракъ получаетъ повышеніе.

XXXVII.Возвращаемся къ лорду Кью.

XXXVIII.Гд лэди Кью оставляетъ лорда Кью выздоравливающимъ.