‘Современникъ’, 1857, Т. 61, No 2
Ньюкомы, история одной весьма достопочтенной фамилии. Роман В. М. Теккерея. Две части. Спб. 1836, Чернышевский Николай Гаврилович, Год: 1857
Время на прочтение: 15 минут(ы)
Ньюкомы, исторія одной весьма достопочтенной фамиліи. Романъ В. М. Теккерея. Дв части. Спб. 1836.
Теккерей обладаетъ колоссальнымъ талантомъ. Изъ всхъ европейскихъ писателей настоящаго времени, только одинъ Диккенсъ можетъ быть поставленъ наряду съ авторомъ ‘Ярмарки Тщеславія’ или выше его. ‘Ньюкомы’ — одинъ изъ тхъ романовъ Теккерея, которые самымъ блистательнымъ образомъ обнаруживаютъ всю громадность его дарованія. И, однакоже, ‘Ньюкомы’, говоря по правд, произведеніе не вполн достойное автора. Странно такое противорчіе между степенью таланта, обнаруживаемаго произведеніемъ, и степенью достоинства самого произведенія. Оно такъ странно, что мы, быть можетъ, не ршились бы выставить его во всей рзкости, опасаясь за врность впечатлнія, сдланнаго на насъ чтеніемъ послдняго романа Теккерея, еслибъ не знали, что и на другихъ онъ дйствовалъ такимъ же образомъ. Удивленіе къ таланту автора и вмст съ тмъ недовольство самимъ романомъ чувствовалось почти каждымъ, кто имлъ терпніе внимательно прочитать весь романъ, а у многихъ и не доставало на то терпнія. Мы знаемъ поклонниковъ Теккерея, которые въ послднемъ его роман пропускали цлыми десятками страницы, хотя и были уврены,что каждая изъ этихъ небрежно перелистываемыхъ страницъ написана превосходно. Талантъ автора возбуждаетъ удивленіе, произведеніе этого таланта вызываетъ только равнодушное пренебреженіе,— это хорошій урокъ для Теккерея, который, конечно, читаетъ по русски и чрезвычайно интересуется успхомъ своихъ романовъ въ русской публик. Безъ сомннія, авторъ ‘Ньюкомовъ’ ожидаетъ, что скажутъ о его послднемъ роман русскіе журналы, чтобы воспользоваться ихъ замчаніями. Надобно предполагать, что и другіе англійскіе романисты съ интересомъ и не безъ пользы прочтутъ русскіе отзывы о писател, котораго берутъ образцомъ для себя. Искренно желая успховъ англійской литератур, мы откровенно выскажемъ мысли, возбуждаемыя печальнымъ несоотвтствіемъ незначительнаго содержанія съ прелестнымъ разсказомъ ‘Ньюкомовъ’.
Мы пишемъ, какъ сказано, не для русскихъ читателей, а для самого Теккерея, который, конечно, помнитъ содержаніе своего романа, потому и нтъ надобности пересказывать его. Да и изъ нашихъ обыкновенныхъ читателей, вроятно вс читали или, по крайней мр, перелистывали ‘Ньюкомовъ’ — стало быть, и для нихъ будетъ понятна ваша статья. Займемся же прямо впечатлніями, которыя возбуждаются послднимъ романомъ Теккерея.
Разсказъ, какъ мы говорили, прекрасенъ. Такъ какъ мы пишемъ свою статью собственно съ тою цлью, чтобъ она была прочитана г. Теккереемъ, то и распространимся предварительно въ похвалахъ достоинствамъ романа, чтобы смягчить для г. Теккерея горечь замчаній, которыя намрены мы ему сдлать, а также и для того, чтобы г. Теккерей не вздумалъ назвать рецензента ‘московитскимъ медвдемъ, не имющимъ понятія о законахъ изящнаго и требующимъ отъ искусства одной грубой утилитарности.’
‘Ньюкомы’ заставляютъ насъ восхищаться вашимъ талантомъ, г. Теккерей. Отъ пролога, съ чрезвычайною прелестью составленнаго изъ соединенія нсколькихъ басенъ и сказокъ, до эпилога, заключающаго въ себ граціозное напоминаніе о пролог, и проникнутое задушевною теплотою обращеніе автора къ творческой фантазіи и созданнымъ ею лицамъ,— каждый эпизодъ, каждая сцена даннаго романа таковы, что могли быть написаны только такимъ геніальнымъ поэтомъ, какъ г. Теккерей. Вс лица, выведенныя въ роман, живые люди, очерченные превосходно. Мы не будемъ хвалить пpeлестнаго monsieur де-Флорака, этого неподдльнаго француза, сорокалтняго юношу, плачущаго о томъ, что огорчаетъ своею безпутною жизнью обожаемую мать,— это лицо по достоинству было уже оцнено и англійскими журналами, отзывы которыхъ давно уже, конечно, прочитаны г. Теккереемъ. Но еще больше восхищаютъ насъ Эсель и полковникъ Ньюкомъ. Въ обрисовк этихъ лицъ видно истинное мастерство первокласснаго художника. Эсель — двушка вполн милая, совершенно очаровательная. Въ комъ есть хотя искра поэзіи, тотъ не можетъ не полюбить ее. И, однако же, эта двушка постепенно охлаждается къ человку, котораго искренно любила,— охлаждается только потому, что выйти за него значило бы сдлать неравный бракъ: быть женою живописца Клэйва, когда можно быть женою лорда Фаринтоша — вдь это ужасное пожертвованіе! Эсель длается невстою лорда Фаринтша. Нуженъ необыкновенный талантъ, чтобъ изобразить ату перемну, не уничтожая очаровательности и благородства въ молодой двушк,— только великіе писатели умютъ понять и изобразить это соединеніе прекраснаго и мелочнаго въ одномъ и томъ же сердц. Только г. Теккерей могъ остаться вренъ жизни, изображая это положеніе, могъ заставить насъ ‘понять и простить’ въ романическомъ лиц то, что даже въ живомъ лиц дйствительнаго міра понимается и извиняется только опытнйшими, проницательнйшими знатоками жизни и человческаго сердца. А этотъ, по истин дивный, полковникъ Ньюкомъ,— этотъ идеалъ доброты, любви, благородства, этотъ старикъ, сохранившій всю нжность, всю чистоту, всю пылкую самоотверженность юношескихъ своихъ лтъ, — какъ мастерски задумано и создано это лицо! Еслибъ г. Теккерей не написалъ ничего, кром сценъ, въ которыхъ является полковникъ, этихъ однхъ сценъ было-бы достаточно для истинныхъ цнителей искусства, чтобы назвать г. Теккерея великимъ поэтомъ. Да не подумаютъ читатели, что мы говоримъ подъ вліяніемъ увлеченія,— нтъ, мы говоримъ холодно и безпристрастно: полковникъ Ньюкомъ — лицо, достойное самого Шекспира, который умлъ изображатъ идеалъ человка такъ, чтобы этотъ идеалъ былъ не безцвтнымъ отвлеченіемъ, не реторическою фигурою, не безплотнымъ совершенствомъ, а живымъ человкомъ, съ румянцемъ горячей крови на щекахъ. Это дло, доступное только немногимъ избраннйшимъ геніямъ, это высочайшая степень искусства. Да, самъ Шекспиръ позавидовалъ-бы Теккерею въ томъ, что Теккерей далъ намъ этого полковника Ньюкома. Мы не хотимъ посл этого говорить о совершенств, съ которымъ обрисованы Теккереемъ вс второстепенныя лица романа,— Фредъ Бейамъ, Гониманъ и его сестра, другіе родственники полковника,— начиная съ честной, холодной и практически мудрой бабушки до негодяя Барнса,— не говоримъ ни о лэди Кью, ни о m-me де-Флоракъ, ни о Роз, первой жен Клэйва, ни о ея матери, этомъ драгун въ юбк,— вс эти лица прекрасны, вс достойны великаго художника,— такъ, мы восхищаемся ими, — но создать полковника Ньюкома — это истинный подвигъ въ искусств, это почти тоже, что создать Дездемону или Офелію.
Пусть не упрекаютъ насъ въ восторженномъ тон рчи,— да, исполинскою силою таланта обладаетъ писатель, который создалъ полковника Ньюкома. И какою благородною, симпатичною натурою долженъ быть одаренъ человкъ, могшій создать полковника Ньюкома! Талантъ могучъ и возвышенъ только тогда, когда соединенъ съ благородною и сильною натурою. Можно лгать довольно складно въ проз,— въ поэзіи ложь невозможна, она окажется вычурною, нелпою реторикою, чего нтъ въ душ автора, того не будетъ въ его созданіяхъ. И дйствительно, какою любовью согрты разсказы Теккерея! у него нтъ ни одной холодной страницы, у него нтъ ни одного мертваго слова. Радостно сочувствуетъ онъ всему живому и прекрасному. И какую прелесть даетъ эта широкая, горячая симпатичность его разсказу! Не книгу читаете вы, раскрывая ‘Ньюкомовъ’ — нтъ, вы бесдуете съ другомъ о его и вашихъ друзьяхъ,— онъ самъ, этотъ благородный Теккерей, котораго не можете вы не любить подъ именемъ Пенденниса, хлопочетъ о нихъ, горюетъ и радуется за нихъ — и ваша дружеская бесда оживлена, освящена присутствіемъ, участіемъ его милой жены, его Лауры, говоря о нихъ, онъ говоритъ о ней,— вдь и она любила ихъ, вдь она являлась ангеломъ-утшителемъ ихъ, и его дружескій разговоръ озаряется воспоминаніемъ о его собственной, вчной, вчно-счастливой любви,— и она, красня, жметъ его руку….
Боже! какъ хороши бываютъ люди! Сколько любви и счастія, сколько свта и теплоты!
Но…. но отчего же меня утомляетъ эта сладкая бесда съ другомъ, котораго я такъ люблю, который такъ хорошо говоритъ?
Но…. отчего же, когда я дочиталъ книгу, я радъ, что наконецъ дочиталъ ее?
Будемъ говорить прямо: бесда ведена была о ничтожныхъ предметахъ, книга была — пуста.
Посл всего сказаннаго нами о лицахъ и разсказ ‘Ньюкомовъ’, надемся, никто не заподозритъ насъ въ желаніи не замчать достоинствъ этого романа, — а кого не убдить это доказательство, тотъ можетъ поврить, что, конечно, мы не стали бы переводить этого огромнаго романа въ нашемъ журнал, еслибъ не думали, что, несмотря на вс свои недостатки, ‘Ньюкомы’ — одно изъ лучшихъ произведеній новой литературы. Дйствительно, романъ этотъ написанъ чрезвычайно хорошо,— съ этимъ согласятся вс наши читатели. Заговоривъ о его достоинствахъ, мы, хотя и старались, не могли удержаться отъ увлеченія,— и мы далеко не кончили всего, что могли бы сказать о его достоинствахъ — каждый читатель легко прибавитъ къ нашимъ похваламъ новыя похвалы, столь же справедливыя и важныя. Не только лица романа задуманы очень врно природ и обрисованы очень отчетливо,— не только разсказъ согртъ неподдльнымъ вдохновеніемъ автора — о какомъ бы чисто формальномъ требованіи художественности вы ни вздумали,— каждому такому требованію романъ удовлетворяетъ почти безукоризненно. Какая въ немъ легкость и безъискусственность рчи! Отъ него не пахнетъ потомъ, этимъ столь противнымъ и столь обыкновеннымъ запахомъ такъ называемыхъ ‘художественно обработанныхъ’ произведеній,— въ немъ не видно ни малйшей претензіи со стороны автора,— этой несносной претензіи раздувающагося самолюбія, кокетничанья своею граціозностью, своимъ знаніемъ жизни или своимъ умомъ, своимъ олимпійскимъ величіемъ — о, какъ немногіе счастливцы между поэтами умютъ прятать эти красныя павлиньи ноги, безобразящія надутую птицу! — а какое знаніе человческаго сердца, какая обширная и врная житейская опытность, какое богатство и разнообразіе наблюденій, какой мудрый и безпристрастный, какой широкій и любящій, какой благородный и кроткій взглядъ на жизнь, какая непреклонная правда въ разсказ! И если говорить о манер автора, какой тонкій и милый юморъ, какая веселая и вмст дкая иронія!
Мы опять увлекаемся въ восклицательный тонъ,— дйствительно, если говорить о достоинствахъ Теккереева таланта и Теккереевыхъ романовъ, то нельзя говорить равнодушно,— такъ многочисленны и велики они, и въ ‘Ньюкомахъ’ эти достоинства обнаруживаются не мене блестящимъ образомъ, нежели въ ‘Ярмарк Тщеславія’ или ‘Пенденнис’. Однако же, невозможно остановиться на этомъ восхищеніи, нельзя забыть того назидательнаго факта, что русская публика,— которая скоре пристрастна, нежели строга къ Теккерею, и во всякомъ случа очень хорошо уметъ понимать его достоинства,— осталась равнодушна къ ‘Ньюкомамъ’, и вообще приготовляется, повидимому, сказать про себя: и если вы, г. Теккерей, будете продолжать писать такимъ образомъ, мы сохранимъ подобающее уваженіе къ вашему великому таланту, но — извините — отстанемъ отъ привычки читать ваши романы.’
Для Теккерея, конечно, не много горя отъ такой угрозы,— онъ, бдняжка, въ простот души, и не подозрваетъ, сколькихъ поклонниковъ иметъ на Руси и сколькіе изъ этихъ поклонниковъ готовы измнять ему. Но, было бы хорошо, еслибъ этотъ опытъ, намъ посторонній и никому не обидный, обратилъ на себя вниманіе русскихъ писателей,— было бы хорошо, еслибъ они подумали о томъ, нельзя ли имъ воспользоваться этимъ урокомъ.
Почему, въ самомъ дл, русская публика насилу одолла, протирая смыкающіяся свои вжды, ‘Ньюкомовъ’ и ршительно не одолетъ другаго романа Теккерея въ такомъ же род? Почему не принесли никакой пользы ‘Ньюкомамъ’ вс т совершенства, о которыхъ нельзя говорить безъ искренняго восторга, если только говорить о нихъ?
Не вздумайте сказать: ‘Ньюкомы’ — слишкомъ растянуты. Это объясненіе внушается слишкомъ громаднымъ размромъ романа, но оно нейдетъ къ длу,— во-первыхъ потому что оно не совсмъ несправедливо, во-вторыхъ и потому, что ничего не объясняло бъ, еслибъ и было справедливо.
Если кто, то уже, конечно, не мы будемъ защитниками растянутости, этой чутъ ли не повальной болзни повствователей нашего вка. Сжатость — первйшее условіе силы. Драма обязана преимущественно строгой ограниченности своихъ размровъ тмъ, что многіе эстетики считаютъ ее высшею формою искусства. Каждый лишній эпизодъ, какъ бы ни былъ онъ прекрасенъ самъ по себ, безобразитъ художественное произведеніе. Говорите только то, о чемъ невозможно умолчать безъ вреда для общей идеи произведенія. Все это правда, и мы готовы были бы причислить къ семи греческимъ мудрецамъ почтеннаго Кошанскаго, за его златое изрченіе: ‘всякое лишнее слово есть бремя для читателя’.— Но ‘Ньюкомы’, если и гршатъ противъ этого правила, и даже очень сильно гршатъ, то все же не больше,— напротивъ, даже меньше, нежели почти вс другіе современные романы и повсти. Не обманывайтесь тмъ, что ‘Ньюкомы’ составили 1042 страницы журнальнаго формата въ нашемъ перевод,— цифра дйствительно ужасна, и мы не сомнваемся въ томъ, что еслибъ, вмсто 1042 страницъ, Теккерей написалъ на эту тэму только 142, то-есть, въ семь разъ меньше, то романъ былъ бы въ семь разъ лучше,— но почему мы такъ думаемъ, скажемъ посл,— а теперь пока замтивъ, что въ томъ вид, какой иметъ его романъ, вы не можете при чтеніи пропустить пяти-шести страницъ, не потерявъ нити и связи разсказа — вамъ прійдется воротиться назадъ и перечитать эти пропущенныя страницы. Въ иной вкъ это не служило бы еще особенной честью,— а въ нашъ вкъ безконечныхъ разведеній водою гомеопатическихъ дозъ романнаго матеріала и то уже чуть не диво. Когда то, выведенный изъ терпнія укоризнами многихъ тонкихъ цнителей изящнаго, за то, что не читалъ пресловутой ‘Dame aux Camelias’, рецензентъ взялъ въ руки эту книжку,— прочиталъ страницъ десять — скучно, — перевернулъ пятьдесятъ страницъ — не будетъ ли интересне тутъ, около 60 страницы — и къ великому удовольствію замтилъ, что ничего не утратилъ отъ этого скачка — на 60-й страниц тянулось тоже самое положеніе,— или можетъ быть и другое, но совершенно такое же, какъ и на 10-й страниц, прочитавъ дв-три страницы, опятъ перевернулъ тридцать — опять тоже,— и дальше, и дальше по той же систем, и все шло хорошо, связно, плавно, какъ будто бы непрочитанныхъ страницъ и не существовало въ книг. А книжка и не велика, кажется. Вотъ это можно назвать растянутостью.
Теккерея такъ читать нельзя — какъ же винить его въ растянутости? У него очень обиленъ запасъ наблюденій и мыслей,— онъ плодовитъ, ‘слогъ его текущъ и обиленъ’, по терминологіи Кошанскаго,— оттого и романы это очень длинны, это порокъ еще не большой, сравнительно съ другими. ‘Но все-таки 1042 страницы — это ужасно!’ — нтъ, числомъ страницъ не опредлишь законнаго объема книги. ‘Томъ Джонсъ’ или ‘Пиквикскій Клубъ’ не меньше ‘Ньюкомовъ’, а эти обширные разсказы прочитываются такъ легко, какъ самая коротенькая повсть. Все дло въ томъ, чтобы объемъ книги соотвтствовалъ широт и богатству ея содержанія.
Но пустъ ‘Ньюкомы’ назовутся растянутымъ разсказомъ — это слово само по себ ничего не объясняетъ,— оно только указываетъ на необходимость другаго объясненія, заставляетъ вникнуть въ вопросъ не о томъ, хорошо ли вообще роману имть 1042 страницы журнальнаго формата,— вообще ничего опредлительнаго нельзя сказать объ этомъ,— почему не написать и 1042 страницы, если такого широкаго объема требуетъ содержаніе? — нтъ, надобно вникнуть въ вопросъ о томъ, каково содержаніе романа,— можетъ ли оно занять читателя боле, нежели на четверть часа? О серьезномъ предмет можно толковать и нсколько дней, и нсколько недль, если онъ такъ многосложенъ,— но если пустое дло растянется въ такую длинную исторію, то не лучше ли бросить его? Вдь игра не стоитъ свчъ: если пустяковъ нельзя ршить въ пять минутъ, лучше предоставить ихъ ршеніе судьб,чтобы не ломать головы понапрасну.
Вотъ въ этомъ-то смысл для ‘Ньюкомовъ’ было бы лучше имть вмсто 1042 страницъ только 142. Къ сожалнію, Теккерею вздумалось вести съ нами слишкомъ длинную (умную, прелестную, все это такъ, но длинную) бесду о пустякахъ.
Сначала, мы попробуемъ доказать это съ литературной точки зрнія, а потомъ и съ простой житейской точки зрнія,— съ точки зрнія здраваго смысла.
Восхищаясь отъ втораго до послдняго всми лицами романа, мы не упомянули о первомъ лиц его, о геро романа — сын полковника Ньюкома, Клэйв Ньюком. Дло извстное, что рже всего удается романисту очертить главное лицо романа,— герой выходитъ безцвтенъ. Есть этотъ грхъ за бднымъ Клэйвомъ,— блдноватъ выходитъ онъ сравнительно со всми другими лицами, изъ которыхъ каждое иметъ такую выразительную физіономію. Но этотъ грхъ, важный въ художественномъ отношеніи, очень легко прощается читателемъ, привыкшимъ къ снисходительности относительно всякихъ первостепенныхъ личностей, даже первостепенныхъ личностей въ романахъ. На героя,— именно за то, что онъ герой,— возлагаются самыя легкія требованія: пусть только служитъ онъ центромъ, около котораго группируются лица и событія, мы, пожалуй, и тмъ останемся довольны. Но тогда пусть онъ не иметъ и претензіи приковывать преимущественно къ себ наше вниманіе,— у Клэйва есть этотъ недостатокъ, онъ своею мизерною судьбою и своими жиденькими ощущеньицами отвлекаетъ наше вниманіе отъ другихъ лицъ, истинно интересныхъ,— онъ хочетъ быть не только центромъ, но и двигателемъ романа,— ну, это ему не по силамъ,— и романъ движется — не то чтобы медленно, это бы еще ничего,— но вяло, движется къ цлямъ вовсе не интереснымъ. Клэйвъ хочетъ давать тонъ всему хору,— и хоръ поетъ довольно пустые мотивы, довольно безжизненнымъ, хотя и стройнымъ тономъ. Голоса хороши, но чтожь длать, если капельмейстеръ слабъ и плохъ? Полковникъ Ньюкомъ только и дла длаетъ, что хлопочетъ объ обезпеченіи участи своего сына,— старается разбогатть, чтобы милый Клэйвъ могъ на досуг рисовать милыя картинки (Клэйвъ, видите-ли, хочетъ быть живописцемъ),— хочетъ женить его на Эсели, которую Клэйвъ любитъ. Чтожь, со стороны полковника это очень похвально, но намъ-то какое дло, будетъ ли однимъ посредственнымъ живописцемъ больше или меньше, и будетъ ли мистеръ Клэйвъ умренно-счастливъ, съ своею милою Эселью? Мы знаемъ, что бдный юноша не застрлится и не утопится, выслушавъ отъ Эсели, что она не хочетъ быть его женою,— куда ему застрлиться! онъ не выпьетъ даже лишней рюмки хересу съ горя,— мы не уврены даже, вырветъ ли онъ хотя волосокъ изъ своихъ прекрасныхъ локоновъ,— онъ будетъ плакать,— это его дло,— но вдь извстно, что слезы — вода для такихъ натуръ. Выйдетъ ли за Клэйва Эсель? и это слабо насъ интересуетъ: любовь такого человка пріятна, если хотите — почему же не желать хорошей двушк смирнаго и любящаго мужа? Дай Богъ ей всякаго счастья! Но, по нашему мннію, миссъ Эсель очень невыгодно рекомендовала бы себя, еслибъ сходила съума отъ отчаянія, что отказала Клэйву, или восхищалась восторгомъ до седьмаго неба, удостоиваясь наконецъ счастія быть его супругою,— къ счастію она и не длаетъ этого: намъ кажется, что полковникъ Клэйвъ иметъ надъ ея мыслями гораздо больше власти, нежели его прекраснокудрый сынокъ, котораго, впрочемъ, и мы любимъ отъ всей души, какъ человка хорошаго. Мы не имемъ никакого основанія не любить его. Только какъ кажется, что и Эсель любитъ его не боле сильною любовью, нежели мы.
Но Теккерей вздумалъ питать къ нему боле сильное участіе. Это ошибка со стороны мистера Пенденниса,— и мы переходимъ отъ литературной точки зрнія къ простымъ соображеніямъ здраваго смысла,— записные любители художественныхъ разсужденій могутъ называть эти соображенія излишними, нейдущими къ длу,— но для насъ, признаемся, они важне и интересне всхъ другихъ предметовъ,— мы даже скажемъ, что они-то собственно и составляютъ цль нашей рецензіи,— все предъидущее написано только для того, что бы не получить отъ Теккерея укоризны за пренебреженіе къ художественнымъ совершенствамъ и условіямъ, ‘пренебреженіе, достойное московитскаго медвдя, не имющаго ни чувства художественной красоты, ни понятія объ ея условіяхъ.’
Съ литературной точки зрнія, ‘Ньюкомовъ’ погубилъ герой, Клэйвъ, а съ простой точки зрнія погубила этотъ романъ мысль Теккерея, что великій художникъ можетъ серьёзно говорить о чемъ его душ угодно, хотя бы о такихъ вещахъ, какъ жизнь и приключенія мистера Клэйва Ньюкома. Видите ли, все дло состоитъ только въ томъ, чтобы разсказать хорошо,— что ни разскажи хорошо, все будетъ хорошо. Хорошо или нтъ, пока не станемъ разбирать,— а подумаемъ только о томъ, нуженъ ли кому нибудь, интересенъ ли кому нибудь будетъ вашъ разсказъ.
Вамъ нравится говорить о мистер Клэйв Ньюком, потому что вы его любите. Прекрасно. Но мн онъ человкъ посторонній,— пріймите же на себя трудъ сообразить, есть ли какой нибудь объективный интересъ въ вашемъ разсказ, интересны ли для меня, для одного изъ толпы, ваши разсказы. Мистеръ Клэйвъ восхищается, находя въ себ талантъ къ живописи — очень интересно это для меня! Иное дло, еслибъ съ дломъ о живописи соединялись для Клэйва серьёзные, дйствительные, общепонятные интересы: еслибъ вы поставили это дло какъ вопросъ о средствахъ къ жизни, или, о борьб генія съ обстоятельствами, призванія съ предубжденіями,— о, тогда иное дло,— картины и живопись были бы для васъ случаемъ говорить о человческой жизни, о силахъ, ею управляющихъ, о быт людей,— но вашему мистеру Клэйву отъ нечего длать вздумалось писать картины, которыя никому не нужны (потому что плохи), да и самому ему безполезны (потому, что живетъ онъ въ довольств, сначала насчетъ отца, потомъ насчетъ жены) — вы такъ и ставите это дло: ‘послушайте, какъ мистеру Клэйву вздумалось, отъ нечего длать, что онъ будетъ живописцемъ’ — да что жь тутъ слушать? — дале, мистеру Клэйву случилось полюбить миссъ Эсель,— прекрасно, чтожь, это была истинная страсть? — Да, говорите вы. — Посмотримъ. Миссъ Эсель говоритъ ему: ‘бросьте вашу глупую живопись, будьте офицеромъ, адвокатомъ, купцомъ, банкиромъ, членомъ парламента, чмъ хотите, только не живописцемъ, и я выйду за васъ, потому что вы человкъ хорошій, но согласитесь, вдь до сихъ поръ вы не занимаете никакого положенія въ обществ, я не хочу быть женою ничтожнаго человка’. — ‘Не могу бросить живописи, буду рисовать свои картины, которыхъ не допускаютъ на выставку за то, что он плохи’, отвчаетъ Клэйвъ. Ну, глубока же его страсть къ Эсели! Такія положенія и страсти годятся для водевиля, для повсти въ водевильномъ дух,— но если говорить о вздор серьёзно, то кому же будетъ охота слушать разсказъ?
Правда, можно брать какой угодно сюжетъ,— но если сюжетъ пустъ, онъ долженъ выкупаться богатствомъ обстановки. Пусть приключенія и ощущенія Клэйва служили бы рамою для соединенія эпизодовъ боле глубокаго содержанія,— тогда истинное содержаніе романа состояло бы уже не въ приключеніяхъ Клейва, а въ эпизодахъ, чуждыхъ этому пустому сюжету, связывающему ихъ вншнимъ образомъ. Но нтъ, Теккерей хотлъ сдлать содержаніемъ своего романа именно Клэйва съ его приключеніями и его никому не нужными, не для кого не интересными ощущеніями. Тратить свой талантъ на подобные пустяки нельзя безнаказанно. Наказаніемъ Теккерею было то, что ‘Ньюкомы’ ничего не прибавили къ его слав,— мы говоримъ, конечно, о слав его въ Англіи.
Зачмъ написанъ этотъ романъ? спрашиваешь себя, дочитавъ его. — Ни за чмъ, если не затмъ,что Теккерею вздумалось изъ ничего создать романъ. Въ роман нтъ содержанія, и это убиваегтъ его.
‘Какъ нтъ содержанія? А сколько въ немъ прекрасно задуманныхъ и прекрасно очерченныхъ характеровъ?’ — И кром того, много другаго прекраснаго: удивительное знаніе жизни и т. д., и т. д., о чемъ смотри выше. Но именно потому и досадно читать его, что въ немъ есть вс эти прекрасныя вещи. Он ни къ чему не служатъ, и потому ни на что не годны. Зачмъ, напримръ, выводятся вс эти прекрасно обрисованные характеры? Затмъ, чтобы вы знали, въ какихъ отношеніяхъ были они къ герою и главнымъ событіямъ романа,— а герой и событія пусты, потому и роль всхъ другихъ дйствующихъ лиц ничтожна. Вотъ, напримръ, полковникъ Ньюкомъ — онъ прекрасный человкъ, чтожь жъ изъ того — ничего, онъ прекрасный человкъ. — А, ну такъ мы очень рады тому, что онъ прекрасный человкъ, но очень жалемъ о томъ, что не представилось ему случая сдлать ничего хорошаго въ роман — надемся, въ жизни онъ длалъ много хорошаго, но Теккерей не почелъ нужнымъ выставить такихъ положеній и столкновеній.
Обидно за этого бднаго полковника, обидно за всхъ другихъ лицъ романа, столь прекрасно очерченныхъ — они являлись передъ нами безъ всякаго дла, и, какъ ненужныя намъ люди, должны были умолять насъ о благосклонномъ вниманіи, считать себя осчастливленными, если мы нехотя, съ оскорбительнымъ пренебреженіемъ, позволяли имъ оставаться въ нашемъ присутствіи,— бдные, они, кажется, каждую минуту трепетали, что читатель, наскучивъ ихъ празднословіемъ, скажетъ имъ: ‘извольте убираться изъ моей комнаты,— ни вамъ нтъ дла до меня, ни мн нтъ дла до васъ’. Жалкая судьба! въ какое странное положеніе поставлены отсутствіемъ дльной мысли эти люди, которые могли бы быть такими интересными, такими дорогими для насъ гостями, еслибъ пришлось имъ говорить или длать что нибудь достойное вниманія!
Въ прискорбное положеніе ставитъ себя авторъ, когда является передъ читателемъ съ празднословіемъ. Вдь онъ хочетъ занимать своею рчью общество,— а въ этомъ случа неизбженъ выборъ между двумя положеніями, если человкъ не иметъ права сказать: ‘вы должны меня слушать, потому что дло, о которомъ идетъ рчь, нужно и важно для васъ’, онъ долженъ заискивать празднаго вниманія слушателей, долженъ для ихъ забавы сдлаться сказочникомъ, потшникомъ,— а роль забавника, потшника ни мало не завидна.
Досадно видть, когда силы истрачиваются попусту, когда здоровый и умный человкъ,— лучше ужь ничего не длалъ бы онъ, если не хочетъ длать чего нибудь нужнаго,— нтъ, онъ занимается толченьемъ воды, пересыпаньемъ изъ пустаго въ порожнее,— вырзываніемъ изъ очень милой цвтной бумаги очень милыхъ лошадокъ, овечекъ, деревцевъ, даже человчковъ, рисованіемъ замысловатыхъ и пріятныхъ арабескъ.
‘Это капризъ таланта’ — кому нужны капризы? — ‘Это свобода творчества’ — разв свобода состоитъ въ празднословіи’?— ‘Это мн доставляетъ удовольствіе’ — жаль, если вы не находите другаго источника удовольствія, кром пустяковъ, не заслуживающихъ вниманія. — ‘Я не нуждаюсь въ вашемъ вниманіи’ — такъ зачмъ же напрашиваетесь на него, выставляя книгу въ окнахъ книжныхъ магазиновъ?
Такимъ-то образомъ отразились на ‘Ньюкомахъ’ послдствія ошибки, порожденной или гордостію или предубжденьемъ: ‘съ моимъ талантомъ нтъ надобности ни въ какой мысли, ни въ какомъ дльномъ содержаніи. Отдлка хороша, разсказъ прекрасенъ — чего же больше? — и романъ будетъ хорошъ’.
И романъ оказался имющимъ мало достоинства, — даже художественнаго достоинства. Великолпная форма находится въ нескладномъ противорчіи съ бдностью содержанія, роскошная рама съ пустымъ пейзажемъ, въ нее вставленнымъ. Въ роман нтъ единства, потому что нтъ мысли, которая связывала бы людей и событія, въ роман нтъ жизни, потому что нтъ мысли, которая оживляла бы ихъ.
Совтуемъ прочитать ‘Ньюкомовъ’ тмъ, которые думаютъ, что для романа не важно содержаніе, если есть въ немъ блестящая отдлка и прекрасный разсказъ. О необходимости таланта нечего и говорить,— нечего говорить о томъ, что безсильный работникъ не работникъ, что слпой — не живописецъ, что хромой — не танцоръ, что человкъ безъ поэтическаго таланта — не поэтъ. Но талантъ даетъ только возможность дйствовать. Каково будетъ достоинство дятельности, зависитъ уже отъ ея смысла, отъ ея содержанія. Если бы Рафаэль писалъ только арабески, птичекъ и цвтки — въ этихъ арабескахъ, птичкахъ и цвткахъ былъ бы виденъ огромный талантъ,— но скажите, останавливались ли бы въ благоговніи передъ этими цвтками и птичками, возвышало ли бы, очищало ли бы вашу душу разсматриваніе этихъ милыхъ бездлушекъ? — Но зачмъ говорить о васъ, будемъ говорить о самомъ Рафаэл — былъ-ли бы онъ славенъ и великъ, еслибы писалъ бездлушки? Напротивъ, не говорили ли бы о немъ съ досадою, почти съ негодованіемъ: онъ погубилъ свой талантъ?
Въ настоящее время, изъ европейскихъ писателей никто, кром Диккенса, не иметъ такого сильнаго таланта, какъ Теккерей. Какое богатство творчества, какая точная и тонкая наблюдательность, какое знаніе жизни, какое званіе человческаго сердца, какое свтлое и благородное могущество любви, какое мастерство въ юмор, какая рельефность и точность изображеній, какая дивная прелесть разсказа! — колоссальнымъ талантомъ владетъ онъ! — все могущество таланта блестящимъ образомъ выразилось въ ‘Ньюкомахъ’,— и что-же? останется ли этотъ романъ въ исторіи, произвелъ ли онъ могущественное впечатлніе на публику, заслужилъ ли онъ, по крайней мр, хотя одобреніе записныхъ цнителей изящнаго, которые требуютъ только художественныхъ совершенствъ отъ поэтическаго произведенія? — Ничего подобнаго не было. Равнодушно сказали цнители изящнаго: ‘въ роман видвъ огромный талантъ, но самъ романъ не выдерживаетъ художественной критики’, равнодушно дочитали его иные изъ большинства публики, иные и не дочитали. Не упомянетъ о немъ исторія, и для славы самого Теккерея было бы все равно, хоть бы и не писать ‘Ньюкомовъ.’