Нурмин. Леонид Андреев. ‘Дневник Сатаны’, Андреев Леонид Николаевич, Год: 1921
Время на прочтение: 4 минут(ы)
Нурмин.
ЛЕОНИД АНДРЕЕВ. ‘ДНЕВНИК САТАНЫ’. ГЕЛЬСИНГФОРС. КНИГОИЗД. ‘БИБЛИОН’.
1921 г. 276 стр.
Оригинал находится здесь: http://www.ruthenia.ru/sovlit/j/29.html
Сатана счел нужным вочеловечиться, ведет земную жизнь и, кроме того,
ведет дневник. Нужно сказать, довольно пространный и очень скучный. Местами
с трудом преодолеваешь претенциозные страницы, наполненные длиннейшими и
утомительными рассуждениями и мертвящим схематизмом образов. И нисколько не
помогает этому то, что тема самая современная: в дневнике ни разу не
упоминается ‘большевизм’, но речь идет только о нем.
Вочеловечившийся сатана принимает вид американского миллиардера
Вандергуда. Вместе с другим чортом, мистером Топпи, он едет в Рим. Близ
Рима происходит крушение. Вандергуд-Сатана попадает в виллу таинственной
личности, некоего Магнуса, у которого ‘темные, почти без блеска, большие
мрачные глаза’, ‘наглый, неприличный взгляд’, — ‘нос красивый и сделанный
из мыслей и каких-то дерзких желаний’ — и ‘руки: очень большие, очень
белые, спокойные… ровно десять пальцев, ровно десять тонких, злых, умных
мошенников’…
У Магнуса Вандергуд-Сатана влюбляется в Марию, неописуемой красоты,
удивительно похожую на Мадонну. Она — дочь Магнуса. Вандергуд ищет
применения своим миллиардам. Он жаждет игры, испить до дна кубок
человеческой жизни. Мало-по-малу он вочеловечивается почти совсем, т.-е.
живет как все люди. Он предлагает Магнусу распоряжаться своими миллиардами,
быть его руководителем в жизни. Тот сначала отказывается, но потом после
долгих колебаний дает согласие и начинает переводить состояние Вандергуда в
золото. Магнус обещает ему Марию. Он молчалив, ничего не говорит о себе, но
однажды он раскрывает свои планы Сатане. Нужно изобрести динамит, но
особый, чтобы он имел ‘волю, сознание и глаза’. Таким динамитом может стать
человек. Нужно только кольнуть чем-то человека и он взорвется и взорвет
мир. Есть и средство взорвать человека: ‘надо обещать человеку чудо’.
‘Опять обман? Опять обман. Но не крестовые походы, не бессмертие на небе.
Теперь время иных чаяний и иных чудес. Он обещал воскресение всем мертвым,
я обещаю воскресенье всем живым…
‘Но мертвые не воскресли. А живые?
‘ — Кто знает? — говорит Магнус. — Надо сделать опыт’.
Нужно сделать большой опыт. Европа встревожена: ожидают войны, ‘но
война, это — только преддверие в царство чуда’. Очарованный планами
Магнуса, мистер Вандергуд предлагает ‘поскорей взорвать его’. Магнус
обещает сделать это чрез две недели. Чрез две недели происходит следующее:
Магнус грабит Вандергуда, миллиарды оказываются всецело в руках Магнуса:
Вандергуд — нищий. Мадонна-Мария совсем не дочь Магнуса — а его любовница.
Менее всего она также похожа на Мадонну: она — проститутка с 14 лет,
‘продажная тварь’. ‘Она умеет все’. ‘Она глупа, как гусыня. Непроходимо
глупа. Но хитра. Но лжива. Очень жадна к деньгам’… А роковое сходство с
Мадонной? Но Магнус сам был обманут. ‘Это не женщина — это орел, который
клюет мою печень’. Ночью — ‘вавилонский разврат’, мертвый сон, забвение, а
утром ‘опять Мадонна’. Впрочем, это было в прошлом. ‘Своими зубками она
выгрызла всю мою бессмысленную веру и дала мне ясный, твердый и
непогрешимый взгляд на жизнь’…
Попутно Магнус, издеваясь над бедным одураченным Сатаной, угрожая
выбросить его на улицу, развивает свою теорию о взрыве.
‘ — Я, — говорит о себе Магнус, — вывод — знак равенства — итог —
черта под рядом цифр. Ты можешь назвать меня Эрго, Магнус Эрго.
‘Они говорят: дважды два — я отвечаю: четыре. Ровно четыре. Вообрази,
что мир застыл на мгновение в полной неподвижности, и ты увидишь такую
картину: вот чья-то улыбающаяся беззаботно голова, а над нею — занесенный,
застывший топор. Вот куча пороха, а вот падающая в порох искра. Но она
остановилась и не падает. Вот тяжелое здание на единственной уже
согнувшейся подпоре. Но все застыло — и подпора не ломается. Вот чья-то
грудь, а вот чья-то рука, делающая пулю для этой груди. Разве это
приготовил я? Я только беру рычажек и — раз! — двигаю его вниз. Топор
опускается на смеющуюся голову и дробит ее… Искра падает в порох — и
готово. Здание рушится… А я только надавил рычажек… Подумай: разве я
мог бы убивать, если бы в мире были только скрипки и другие музыкальные
инструменты?.. Я обещаю кроликам, что они станут львами… Ты увидишь,
какую смелость, какую энергию разовьет мой кролик, когда я нарисую ему на
стене райские кущи и эдемские сады… И кто знает… да, кто знает… а
вдруг он этой массой действительно сломает стену?.. Надо попробовать…’
Бедный Сатана ‘взорван’, — он — в ужасе, полон бешеной ненависти и
отчаяния. Желая поразить Магнуса, он открывает ему тайну своего появления
на земле: он — Сатана. Но Магнус только смеется презрительно.
То, что мы выписали, является наиболее ярким и интересным. Не дурны
также фигура кардинала Х., ‘старой обезьяны’ и циника, и экс-короля,
надутого ‘цыпленка’, ищущих денег. В них чувствуется живая плоть и кровь.
Но эти фигуры эпизодичны, стоят в тени. В остальном же сотни страниц
заполнены обычными вычурными, надуманными андреевскими рассуждениями о
земле рабов, о тоскующих тенях, о страхе жизни и страхе смерти, —
психологическими ‘углублениями’, длиннотами, отступлениями. И не в том
дело, что ‘Дневник’ — последнее недосказанное слово Андреева, ушедшего от
жизни, — что созданное нуждается в переработке. Беден и фальшив самый
замысел и лишен художественной правды. Тленом и духовной опустошенностью
веет со страниц ‘Дневника’, непониманием настоящего и безысходным страхом
пред будущим, которые уже при дверях… Но — воистину не страшно все то,
чем пугает Андреев. Современная трагедия человечества ни в какой мере не
укладывается в сухие андреевские схемы. Пред вами не жизнь —
перевоплощенная в живые образы, а мумии, бледные, выцветшие, поэтому и не
страшно. И потом — Почему нужно бояться взрыва, если все уже готово, — если
старый мир всем ходом своего развития подготовил его? Не страшней ли этот
мир, где поднят уже топор, где здание еле-еле держится, где есть такие
преддверия как война? При чем здесь чудо, обман, когда опять-таки ‘все
готово’. Не похожи ли рассуждения об эдемских садах на обычные
поповско-обывательские ‘ниспровержения’ коммунизма? Не напоминает ли
производство опыта и похищение миллиардов злобно-невежественный и неумный
газетный пасквиль? Почему Андреев так говорит теперь о войне, которую он
сам раздувал посильно, начиная с 1914 года? Все эти и подобные вопросы
более чем законны и уместны при оценке ‘Дневника’.
Нужно еще отметить: Магнусу Андреев не отказывает в уме. Магнус умен.
Все остальное более чем посредственно: посредственен кардинал Х., глуп
непроходимо экс-король, глуп Топпи, глуповат Сатана, положительно глуповат
и слишком доверчив. Совсем не похож на Сатану. Магнус от этого только
выигрывает. Во всяком случае нужного настроения не создается, а нужно было
вселить ужас и отвращение пред ‘умным мошенником’, намеревающимся
произвести неслыханный опыт. Этого нет.
‘Дневник Сатаны’ характерен только как образец вырождения, упадка,
страха пред грядущим — тех кругов, из которых вышел покойный писатель.