Нравоучительные басни, Майков Василий Иванович, Год: 1767 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 35 минут(ы)

Скачать в PDF

Скачать в FB2

В. И. Майков

Нравоучительные басни

Воспроизводится по изданию: В.И. Майков. Избранные произведения. М., Л., 1966. (Библиотека поэта, Большая серия).

Электронная публикация — РВБ, 2005.

Содержание

3. Козел и Жемчужная раковина

4. Двое прохожих и клад

5. Вор

6. Лягушки, просящие о царе

7. Рыбак и Щука

8. Наказание ворожее

9. Повар и Портной

10. Конь знатной породы

11. Медведь, Волк и Лисица

12. Вор и Подьячий

13. Скупой

14. Эзоп толкует духовную

15. Детина и Конь

16. Нерону острый ответ дворянина, приехавшего в Рим

17. Сорока, Галка и Соя

18. Голова и Ноги

19. Лестные друзья

20. Роза и Змея

21. Сова

22. Корабль и Лодка

23. Лев, званый к Мартышке на обед

24. О хулителе чужих дел

25. Суеверие

26. Суд картине

27. Собака на сене

28. Лисица и Бобр

29. Общество

30. Осел, пришедший на пир к Медведю во львиной коже

31. Господин с слугами в опасности жизни

32. Иголка и Нитка

33. Пчела и Змея

34. Медведь и Волки

35. Случай

36. Кошка и Соловей

37. Роза и Ананас

38. Дуб и Мышь

39. Земля и Облако

40. Неосновательная боязнь

41. Отец и Дети

42. Солнце и Луна

43. Крестьянин, Медведь, Сорока и Слепень

3. КОЗЕЛ И ЖЕМЧУЖНАЯ РАКОВИНА

Козел, шатаяся, увидел мать жемчужну —

Так раковину все жемчужную зовут —

И, почитая ту за вещь для всех ненужну,

Сказал с насмешкою: ‘Ты, лежа век свой тут,

Какую сделала, скажи ты мне, услугу

Земному кругу?

А я всегда встаю с зарею по утрам,

Хожу пастись в луга и лажу по горам

День целый’.

Ответ дала Козлу и Раковина смелый,

Сказавши так:

‘Козел, дурак,

Когда ты по горам, тварь глупая, бродила,

В то время перло я жемчужное родила’.

4. ДВОЕ ПРОХОЖИХ И КЛАД

Прохожих двое шло дорогою одною,

Оставили пути уж много за спиною.

А впереди река,

Мелка иль глубока,—

Не знают прямо,

Лишь видят, что река

Быстра и широка,

А за рекою зрят они статую тамо,

У коей ноги, стан, грудь, руки, голова.

Под ней насечены на мраморе слова.

Но если скажет кто: река течет широко,

И надписи едва ль возможет видеть око,—

На то в ответ:

Мой свет,

Иль мнишь, что у моих прохожих трубки нет?

Не думай так: они ее имели,

Так надпись рассмотрели,

А надпись так гласит: ‘Кто перейдет ко мне,

Тому не снилось и во сне,

Колико подо мной он золота получит’.

Обоих жадность к злату мучит.

Но одного из них так разум учит:

‘Река мутна,

Не видно дна,

Так я, не зная броду,

И кинусь в воду,

А если потону,

Оставлю я детей, оставлю я жену,

Оставлю сиротами.

Нейду к тебе я, клад, такими воротами.

Где много бед,

Так ты не для меня и положен, мой свет!

Зрю множество богатства,

Да много и препятства,

Хоть был бы миллион,

Я больше жизнь люблю’. Так думал, стоя, он.

Другой, не рассуждая много,

Сказал: ‘Чем жить убого,

Я лучше поплыву:

Умру или богато поживу’.

Сказав сии слова, пошел он в воду прямо,

Так счастье не было отважному упрямо:

Реку он перешел и злато взял.

Другой, на берегу задумавшись, сказал:

‘Я зрю, что счастие о нас не рассуждает,

Равно и дураков, как умных, награждает’.

Между 1763 и 1767

5. ВОР

Мужик был плут,

Украл у палача

Ременный кнут.

Его поймали,

Не волоча,

То дело окончали,

Но как он был введен в приказ,

Так множество нашлось его тогда проказ:

Он деньги у людей,

В церквах он крал иконы,

А ныне таковы законы:

Таких людей

Выводят, будто змей.

Сей кнут, что вор украл, ему же пригодился:

Он пытан тем кнутом,

Потом

И жизни вор лишился.

Но сила басни в том:

Когда по истине дела вершиться станут,

Так воровать навек злодеи перестанут.

Между 1763 и 1767

6. ЛЯГУШКИ, ПРОСЯЩИЕ О ЦАРЕ

Лягушки некогда Юпитера просили,

Чтоб дал он им царя,

А просьбу вот они какую приносили

Правителю небес, со плачем говоря:

‘Живем мы своевольно,

Неправд у нас довольно,

У нас

На всякий час

Друг дружку ненавидят,

Бессильных сильные обидят,

А сильный сильного считает за врага,

И кто кого смога,

Так тот того в рога,

И словом, всё у нас наполнилось сим ядом,

Мы стали фурии, болото стало адом’.

Зевес

Услышал просьбу их с небес

И ко просящему народу

Отрубок древа бросил в воду,

Сказав: ‘Вот, бедна тварь,

Вам дался царь’.

Чурбан от высоты упал и сделал волны,

Лягушки, радости и страха полны,

С почтеньем на владыку зрят

И тако говорят:

‘Теперь дадутся нам полезные законы,

Восстановятся здесь правдивые суды,

И не останутся вдовы без обороны,

Все, словом, кончатся у нас теперь беды’.

И, в ожидании сего повсеминутном,

Лягушки много дней сидели в блате мутном,

Не выходя на свет.

Но всё у них равно: царя как будто нет.

Потом лягушек миллионы

Восстали и царю все делали поклоны.

Перед царем тварь бедная дрожит,

А царь лежит,

Поклонов их не примечает

И ни словечушка на речь не отвечает,

Которую ему лягушки говорят.

Лягушки это зрят

И думают, что их владетель горд безмерно,

Однако ж служат все царю нелицемерно,

Притом

Жалеют лишь о том —

Угодна ли царю лягушечья услуга,

И вопрошают все друг друга,

Ко уху говоря:

‘Знать, царь не ведает лягушечья языка,

Повеселим царя,

У нас изрядная вокальная музыка’.

Запели все: одна кричит,

Другая тут ворчит,

А третия хлехочет,

Четвертая хохочет,

Иная дребезжит.

Но царь лежит,

Музыки их не внемлет

И головы, как мертвый, не подъемлет.

Лягушки целый день кричали: ‘Крак, крак, крак!

Конечно, царь наш почивает’.

А царь и не дышит, и не зевает.

Сказали наконец: ‘Владетель наш дурак

И ничего не знает,

К себе нас не зовет и прочь не отгоняет.

Приступим мы к нему —

Учить его уму’.

Но что за чудеса! Лишь ближе подошли —

Чурбан, а не царя в царе своем нашли,

В противность всей природе,

Опять друг дружку бьют.

Восстал опять мятеж в лягушечьем народе,

Опять бессильные на небо вопиют:

‘Умилосердися, Юпитер, над рабами!

Смягчися нашими мольбами!

Воззри на бедну тварь!

Какой тобою дан нам царь?

Он наших бед не ощущает,

Обидимых не защищает.

Пошли ты нам царя,

Который бы, на бедства наши зря,

И царство управлял, как кормщик правит судно’.

Юпитеру нетрудно

Спокоить тварь:

Послал аиста к ним, и стал аист их царь.

Приняв престол, аист лягушек всех считает,

Обидчиков хватает

И их глотает.

Аисту царску честь

Дают бессильные лягушки,

Что им истреблены обидчиков всех душки,

А царь их всякий день не может, чтоб не есть.

Так не осталося в болоте ни лягушки.

Между 1763 и 1767

7. РЫБАК И ЩУКА

Для птиц силки становят,

Зверей в тенета ловят,

Мышам становят пасть,

Чтоб им в нее попасть.

Подьячие крючки имеют,

Которыми ловить людей умеют

И деньги с них берут,

Об этом все согласно врут.

А уду червяком прикроя,

Поймаешь лучшего из рыб героя.

Река

Мелка

Иль глубока —

Равно для Рыбака:

Он может поимать повсюду,

Рыбак лишь кинул в омут уду,

Тут Щука приплыла и уду трях.

О, Щука, для тебя не пища, смертный страх!

Ты хочешь червяка сорвать с крючка и скушать,

Тварь бедну погубя,

Но если хочешь ты меня послушать, —

Побереги себя.

Между 1763 и 1767

8. НАКАЗАНИЕ ВОРОЖЕЕ

Несется весть,

Что будто колдуны, конечно, в свете есть,

И если должно верить,

Так должен я и сам сие за правду мерить,

А ежели за ложь приемлют весть сию,

Так я за что купил, за то и продаю.

Село стояло,

Велико или мало —

Того не знаю я,

Лишь знаю, что в селе жила Ворожея,

Котора дьяволам на жертву приносила

Прокляты ворожбы,

И через то ей дьявольская сила

Покорна так была, как барыне рабы.

Она могла луну лишати света,

Деревья иссушать средь лета,

Чрез дьявольскую мочь

Из дня творила ночь,

А по зимам цветы произрастала

И ворожбой своей блистала.

В ее послушности был Стикс и Ахерон,

И сам Харон

По повелению ее людей из света

Перевозил во ад в цветущие их лета,

Погибнувших различными смертьми,

И словом, баба эта

Была царица над чертьми.

У сей Ворожеи пропала вещь бездельна —

Любимая ее собачка вдруг постельна.

Несносная печаль!

Собачки жаль.

С печали баба чуть зевает,

Наводит ночь,

Диаволов к себе из ада призывает

И им повелевает

Себе помочь

Чрез дьявольскую мочь.

Земные недры отворились,

И ветры в воздух устремились,

Нагнали грозны облака,

Лиется молния, как огненна река,

Пределы света попалить готова,

И только ждет колдуньина лишь слова,

Что скажет ей она.

Прибегли духи все и сам к ней сатана

И в трепете сие вещает:

‘Вселенну гибель устрашает,

Ты можешь всё сожечь’.

Ворожея не только внемлет речь,

Не делает и к сожаленью знака,

Ворчит. ‘Мне нужды нет,

Пускай погибнет свет,

Лишь только мне сыщись любезная собака’.

Но что потом?

Блеснула молния, и грянул гром,

Убил Ворожею и сжег ее весь дом,

Вселенна в целости осталась,

Собака вечно не сыскалась.

Разбеглись дьяволы, как лестные друзья,

Погибла изо всех одна Ворожея.

Читатель, волен ты, тебе и думать вольно,

Что в свете есть довольно

Сей

Подобных Ворожей,

Которые рачат о пользе не чужей,

А только о своей.

Между 1763 и 1767

9. ПОВАР И ПОРТНОЙ

Удобней повару и жарить, и варить,

Как о поваренном портному говорить.

Не знаю было где, в Литве ли, или в Польше,

Тот ведает про то, кто ведает побольше,

Я знаю только то, что ехал Пан,

А ехал из гостей, так ехал пьян.

Навстречу вдруг прохожей,

И сшелся с Паном — рожа с рожей.

Пан спесью и вином надут.

Под паном двое слуг коня его ведут.

Конь гордо выступает,

Пан в спеси утопает,

Подобно как петух.

За паном много едет слуг.

А встретившийся с ним в одежде и?дет скудной.

Пан спрашивал его, как человек рассудной:

‘Какое ремесло имеешь за собой?’

— ‘Приспешник, государь, стоит перед тобой’.

— ‘Коль так, ответствуй мне, доколь не плюну в рожу,

Когда Приспешник ты, так знаешь ли ты вкус,

Что почитаешь ты за лучший кус?’

— ‘У жареного поросенка кожу’, —

Ответствовал Приспешник так.

— ‘Ты — повар не дурак,—

Пан говорил ему, — и дал ответ мне смело,

Поэтому свое ты прямо знаешь дело’.

И по словах его Пан щедро наградил,

Подобно как отец, хотя и не родил.

Приспешник с радости мой, поднимая ноги,

Помчался вдоль дороги.

Навстречу Повару дорогой шел одной —

А кто? Портной.

Знакомцы оба.

Притом же и друзья, хотя и не до гроба,

Однако же друзья.

‘Куда ты, брат Илья,

Бежишь поспешно?’

Другой ответствует: ‘Теперь уж я

Скажу смеленько, брат, что мастерство приспешно

Получше твоего,

Не знаешь ничего

Ты, пьяница Петрушка,

Что будет у Ильи великая пирушка!

Взгляни на мой карман.

Довольны мы с женою оба,

И не прожить нам с ней до гроба,

Что дал нам Пан,

Который лишь теперь проехал пьян’.

И вытянул мешок со златом он с лисенка:

‘Вот что от пана я достал за поросенка!’—

И денежки в мешечке показал,

Притом всё бытие приятелю сказал.

Портной, на деньги глядя, тает,

Из зависти он много их считает

И помышляет так:

‘Конечно, Пан — дурак,

Что дал за поросенка

Мешок он золота с лисенка,

И сам я побегу

И господина настигу,

И если мудрость вся лишь в коже поросячей,

Так я его обрею, как подьячий’.

Сказав сии слова,

Пустилась в путь безумна голова.

Пан ехал тихо,

Портной бежал мой лихо

И вмиг

Боярина настиг.

Кричит: ‘Постой, боярин!

Я не татарин

И не срублю,

Я не имею сабли,

Не погублю.

Все члены у меня в бежании ослабли.

Приспешник я, не вор’.

Пан слышал разговор

И, видя за спиною

Бегущего не вора с дубино?ю,

Коня сдержал.

Портняжка прибежал,

Пыхтит и, как собака, рьяет,

И чуть зевает,

Лишася бегом сил.

Тогда его боярин вопросил:

‘Зачем ты, скот, за мною

Без памяти бежал?

Лишь только ты меня, безумец, испужал,

Я думал, что бежит разбойник с дубино?ю’.

Портняжка говорит: ‘Не вор я, государь!’

А Пан ему на то: ‘Какая же ты тварь?’

— ‘Я мастерство, — сказал, — приспешное имею

И хорошо варить и жарить я умею’.

Пан тотчас вопросил: ‘Что слаще у быка?’

Сказал безумец: ‘Кожа’.

Тотчас раздулися у повара бока и рожа,

И брюхо, и спина,

Плетьми ободрана.

Пошел портняжка прочь неспешно

И плачет неутешно —

Клянет боярина и мастерство приспешно.

Между 1763 и 1767

10. КОНЬ ЗНАТНОЙ ПОРОДЫ

Два проданы коня,

Какие — лишь о том не спрашивай меня.

Один был в них хорош, другой похуже,

Так за худого дать не можно цену ту же,

Какая за Коня хорошего дана,

Коль хуже был собой, так меньше и цена.

Хорошего Коня поставили на стойло,

Всегда довольный корм дают ему и пойло.

Конем любуется всечасно господин.

Конь, будто дворянин,

Пьет, ест, гуляет в поле

И поднимает нос.

Другой, всегда в неволе,

Таскает на себе грязь, воду и навоз.

Коню то стало скучно,

Что он с трудами неразлучно,

Наскучила навозна вонь,

Хозяину пеняет Конь:

‘Конечно, моего не ведаешь ты роду,

Что возишь ты на мне навоз всегда и воду,

А если бы моих ты праотцев узнал,

Конечно б пред Конем ты первенство мне дал,

Которого купил со мною ты недавно,

Рождение мое, конечно, с ним не равно.

Меня

Такого у себя имеешь ты коня,

Которому Пегас и Буцефал родня,

Так может ли тот конь в равенстве быть со мною?’

Хозяин вдруг пресек речь конску дубино?ю,

Ударив по спине,

Сказал: ‘Нет нужды мне

До знатнейшего роду,

Цена твоя велит, чтоб ты таскал век воду’.

Между 1763 и 1767

11. МЕДВЕДЬ, ВОЛК И ЛИСИЦА

С богатым не сварись,

А с сильным не борись —

Старинное еще сие нравоученье.

Читатель, примечай в сей басне приключенье.

Медведь, Лисица, Волк

Пошли на промысел иль, лучше, на ловитву,

Да только во зверях не тот, что в людях, толк, —

Мы ходим со двора, всегда творя молитву.

Молитвы утренни судья в дому прочтя,

Уж смело делает неправду, лоб крестя,

Хотя виновного за деньги и оправит,

Но за молитву то господь ему оставит.

‘Судья ведь человек,

Коль с правдой жить ему, так жить без хлеба век’, —

Так часто говорят бездушники и плуты,

И деньгами чрез то карманы их надуты,

Но у зверей не так,

Да вот, скажу я, как:

У нас устав —

Богатый прав,

У них устав:

Кто силен — прав.

Но рассуждение теперь сие оставим,

Да сказку к этому старинную приставим.

Как только в океан сокрыло солнце свет,

Медведь, Лисица, Волк пошли искать обед,

Но счастья нет:

Нейдет обед,

А попадались им всё волки ж да медведи,

Которые себе такой же ищут снеди.

Уж близок свет,

Обеда нет.

Товарищи в печале,

Пошли подале

Искать еды,

Нашли следы,

Ни заячьи и ни овечьи

Следы, да человечьи,

А именно мужик,

Который ехал на телеге

И полоть ветчины с телеги потерял,

Когда в лесу стоял

Он на ночлеге.

Лишь только что медведь приник,

Какое счастье вдруг явилось…

Но не во сне ль то снилось?

Увидел: полоть ветчины

Лежит

Среди дороги,

Бежит

Медведь, поднявши ноги,

За ним Лиса и Волк. Но голод утолить

Нельзя: как на?трое делить?

И ежели сказать нескрытно —

Как одному, так сытно.

‘Так станем разбирать мы лета, не чины, —

Лиса сказала,—

И кто постаре в сем чину,

Тот ешь и ветчину’.

Люба речь Волку стала,

Но старшинство по летам чтоб иметь,

Молчит один Медведь.

Меж тем сказала им Лиса словами сими:

‘Нельзя считаться вам со летами моими,

Женился как Адам и Ева замуж шла,

Я не последнею на свадьбе их была:

Была вторая дама’.

А Волк сказал в ответ:

‘Я старее тебя и твоего Адама:

Как зачался лишь свет,

А я был сед’.

Медведь то видит,

Что старшинством их не обидит,

Он полоть в лапу взял,

А сам им так сказал:

‘Любезная Лиса и ты, дружочек мой,

Хотя я вас моложе

И нету у меня волос седых на коже,

Подите от меня бесспорно вы домой,

А полоть мой’.

Между 1763 и 1767

12. ВОР И ПОДЬЯЧИЙ

Поиман Вор в разбое,

Имел поличное, колечко золотое,

Которое пред тем с Подьячего склевал

В ту ночь, как Вор сего воришка разбивал,

Хотя Подьячего так звать неосторожно,

Однако ж взятки их почесть разбоем можно, —

Затем я назвал так.

Подьячий не дурак,

Да только что бездельник,

Он Вора обличал,

Что точно у него кольцо свое узнал,

И с тем еще других пожитков он искал.

На то в ответ сказал Подьячему мошенник:

‘Когда меня за то достоит бить кнутом,

Так должно и тебя пытать, Подьячий, в том:

Когда родитель твой жил очень небогато,

Откуда ж у тебя сие взялося злато?

Разбойник я ночной,

А ты дневной,

Скажу я и без пытки,

Что я пожитки

У вора крал,

Который всех людей безвинных обирал.

С тобою мы равны, хоть на весах нас взвесить,

И если должно нас, так обоих повесить’.

Между 1763 и 1767

13. СКУПОЙ

Живал-бывал старик, а в нем была душа,

Котора издержать жалела и гроша,

Чрез что скопил себе он денег много

И столько строго,

Как стоик, жил,

Ел хлеб и воду пил,

И только мой старик лишь денежки копил

И их любил,

Любил он страстно,

И держит их, ему казалося, напрасно,

Но пользы нет,

Хотя б во области имел он целый свет

И злата б множество в дому его лежало:

Скупому прибыли в богатстве нет ни мало.

Он —

Как Молиеров Гарпагон

Или каков у Федра есть дракон,

Который на своем богатстве почивает,

А Сумароков называет

Такого дураком

И стражем своего именья,

Которому в нем нет увеселенья.

Детина с стариком

Был свой или знаком —

За подлинно я вас не уверяю,

А только прежнее я слово повторяю:

Детина с стариком в едином доме жил

И спал с ним на одной постеле,

А пил и ел ту ж воду, тот же хлеб,

Чрез что душа едва держалась в теле,

Но взять детине где б

Послаще съесть кусок? Уж скучил той он пищей.

Скупой живет, как нищий,

Все деньги заключил

В неволе у себя, без прибыли народу,

Без пользы и себе, ест хлеб и пьет он воду.

Детина ту тюрьму хотел освободить

И бедных пленников на волю испустить,

Старается о том и денно он и нощно,

Влюбился в денежки детина и заочно,

Желает страстно он мешки пересчитать,

И стал он наконец любовник, а не тать,

Имея сердце нежно,

Старается прилежно.

Детина был удал,

Он, время улуча, желанье исполняет:

Взял деньги, а мешки песком все наполняет,

А деньгам волю дал,

Старик еще сего несчастия не знает,

Мешки свои с песком за деньги почитает.

Но некогда он класть проценты вскрыл сундук,

Поворотя мешок, не тот услышал стук,

Кой прежде в нем бывал. Старик тут удивился,

Вскричал: ‘Ахти, пропал я, денежек лишился!’

В беспамятстве упал.

Опомнясь и в тоске у петли уж стоял:

Он с деньгами хотел и живота лишиться.

Детина тут сказал: ‘Доколь тебе крушиться?

Невозвратимо что,

Жалеть о том почто?

Престань, одумайся, прерви рыданье слезно,

Ведь деньги у тебя лежали бесполезно.

Богатства для тебя довольно в сундуке,

И надобность одна — что в деньгах, что в песке’.

Между 1763 и 1767

14. ЭЗОП ТОЛКУЕТ ДУХОВНУЮ

У Федра басню я читал подобну этой,

Которую писать намерен я теперь.

Сказать вам не могу отца того приметой,

Который у себя имел едину дщерь,

И наконец

При старости отец

Впал в тяжкую болезнь и, жизнь от ней кончая,

Душеприказчику он дочь свою вручая,

Завещевает так:

‘Когда ты дочь мою, приятель, воспитаешь,

То дружбы в знак

Отдай ей только то, что сам ты пожелаешь,

А прочее мое

Имение — твое’.

И в силе таковой духовную сложили,

И руки оба к ней бесспорно приложили.

Пришел конец.

Преставился у девушки отец,

А дочь, богатство и супруга

Осталися в руках у истинного друга,

Который мнит:

Приятель спит,

И спит он вечно.

Так я жену и дочь немножко поучу,

Богатство ухвачу,

И с ним куда хочу,

Туда и полечу

И буду жить беспечно.

Намерение толь его бесчеловечно

Услышала оставшая жена,

Напастью сражена,

Печали не стерпя, скончалась и она

И спит уж также вечно.

Минуло много дней, а может быть, и лет,

Пора исполнити приятельский завет.

Душеприказчик мой явить духовну хочет

И дочь умершего на волю отпустить,

А дружнее себе именье ухватить,

Но дочь хлопочет,

Имения всего отдать ему не хочет,

А просит, чтоб он ей хоть половину дал.

Но он на взятки был удал

И не последний в оных роде.

Пришло ему явить духовную в народе.

Он с ней

Пришел перед судей

И говорит: ‘Отец ее мне дал на волю:

Какую я хочу, такую ей оставлю долю,

А прочее имение — мое’.

Судьи, потолковав писание сие,

Спросили: ‘Много ли ты хочешь ей оставить?’

— ‘Чтоб жадностью себя мне вечно не ославить

И не явить к именью страсть,

Даю я ей десяту часть’.

Судьи к духовной приступили

И ум свой о сию духовну притупили,

И наконец ее руками закрепили,

Дабы владел всяк долею своей.

Не нравен приговор казался девке сей,

Не перекочкавши ни истца, ни судей,

Заплакав слезно,

Пошла и жалобы творила бесполезно,

Сердца ведь у судей

Не так, как у людей:

Они на слезы не взирают

И все дела бесстрастно разбирают.

Привычка делает искуснейших судей,

Привычка делает бессовестных людей.

Пошла бедняжка вон, на злобу плачась богу.

Пошел бездельник вон, творя себе дорогу,

И грудь несет так гордо, будто зоб.

Навстречу им Эзоп,

Уведав бедныя несчастия причину:

‘Постойте, я сниму с сей хитрости личину.

И разрушу твою, девица, всю кручину.

Духовная гласит твоя не то,

Пойдем назад к судьям, так я скажу вам, что

Она в себе имеет,

Лишь рассудить ее не всякий разумеет’.

Вернулась девушка, Эзоп и весь народ,

Стучатся у ворот

Той камеры, судьи где заседают

И важные дела решат и рассуждают,

Отверзлись наконец судейские врата,

Вступила ко судьям пришедшая чета.

‘Зачем ты, девушка, пришла сюда обратно?

Не станем для тебя решить мы то стократно,

Что всем собранием однажды суждено,

То будет и дано,

А больше нет’.

Эзопов на сие такой им был ответ:

‘Послушайте, судьи, что вам Эзоп расскажет,

И узел вам духовныя развяжет,

И изъяснит ее вам толк’.

Собор судей замолк,

А им Эзоп речь тако начинает:

‘Кто точную сея духовной силу знает?

Она гласит, чтоб то наследнице отдать,

Чего захочет тот себе безбожный тать.

Исполните ж теперь, судьи, отцову волю:

Ему имения десяту дайте долю,

А прочее добро,

Поместье, злато и сребро,

Отдайте дочери несчастной’.

Сей толк был ненапрасной:

Бездушника того вернули пред судей

И приговором всех людей

Имение отца девице возвратили,

А душевредника в темницу посадили.

Между 1763 и 1767

15. ДЕТИНА И КОНЬ

Детина на коне, имея ум незрелый,

Скакал день целый

Во всю коневью мочь.

Приходит ночь,

Лошадушка устала,

Скакать потише стала

И шла шагом.

Внезапно с стороны набегли воры.

Детина — трус сражаться со врагом,

Дает лошадке шпоры

И плетью бьет.

Лошадушка нейдет

И говорит Детине:

‘Моей уж мочи нет,

Хоть бей, хоть нет меня по спине,

Когда б ты давеча умел меня беречь

И не давал мне муки,

Не отдала б теперь тебя ворам я в руки’.

Читатель, примечай, к чему моя здесь речь:

Кто в юности свои пороки побеждает,

Тот в старости свой век покойно провождает.

16. НЕРОНУ ОСТРЫЙ ОТВЕТ ДВОРЯНИНА,

ПРИЕХАВШЕГО В РИМ

Насмешка вредная бывает иногда

Причиной самому насмешнику вреда.

Ко Нерону один представлен был детина,

Похожий на него и ростом, и лицом,

А Нерон всем была известная скотина,

Он матерью своей ругался и отцом.

С насмешкой сей тиран детину вопрошает:

‘Скажи, пожалуй, мне всю правду, молодец,

Бывала ль в Риме мать твоя, как мой отец

Владел престолом сим?’ Детина отвечает:

‘Как Клавдии носил порфиру и венец,

Тогда в Рим мать моя не ездила ни разу,

А только многажды по цесарску указу

Приезживал сюда покойный мой отец’.

Между 1763 и 1767

17. СОРОКА, ГАЛКА И СОЯ

Сорока с Галкою нашли кусок добра,

Мешечек серебра,

И, сидючи, щекочут,

Друг другу уступить не хочут.

Так идет спор у обоих,

Летела Соя мимо их,

Спустилася проворно.

‘О чем, сестрицы, так вы спорите задорно?’

Сорока с Галкою сказали ей в ответ:

‘Сестрица, ты наш свет,

Дружечек,

Нашли мы сей мешечек,

И нам принадлежит он обоим,

А разделить мы не умеем —

Затем и спор имеем’.

Сказала Соя им:

‘Голубушки сестрицы,

Разумные вы птицы,

Обеих вас люблю,

Позвольте мне, я вас обеих разделю,

Скажите правду мне и не утайте дела:

Которая сперва к мешечку прилетела?’

Тут обе говорят пред Соей: ‘Я сперва

К находке прилетела’.

— ‘Так мне не разобрать, сестры, меж вами дела.

Вспорхните ж вы отсель и сядьте на древа,

И коя прилетит при мне к находке прежде,

Той будет серебро’. Вспорхнули в той надежде.

Но Соя к серебру полакомее их:

Схватя мешок и сестр оставя обеих,

Внезапно улетела,

А дело их решить по времени хотела.

С того часа между людей несется речь,

Что должно серебро от этих птиц беречь,

Которые по всем домам теперь летают

И если деньги где на окнах обретают,

Себе хватают,

Затем что их они своими почитают.

Между 1763 и 1767

18. ГОЛОВА И НОГИ

Средь склизкия дороги

Расспорилися Ноги

И упрекались, так друг другу говоря:

‘Ты б, свет мой, без меня ни разу не ступила,

Когда бы я себя к земле не прилепила’.

И тако идет пря,

Но как они Главу имели за царя,

То спор свой разрешить судом ее хотели,

И тотчас их слова во уши прилетели.

Сей умный царь их спор сим словом развязал

И повелительно обеим им сказал:

‘Вы так сотворены премудрою судьбою,

Чтоб жить в согласии вам век между собою.

То если кончится согласие меж вас,

Мне будет вред и вам’. Они, сей слыша глас,

Пошли, дорогою друг друга сберегая,

И так дошли они дороги склизкой края.

Баснь учит быть судьбе послушным нам всегда,

И тако мы свой век пробудем без вреда.

Между 1763 и 1767

19. ЛЕСТНЫЕ ДРУЗЬЯ

Подите вы сюда, о лестные друзья,

И басне сей внимайте,

Которую теперь сказать намерен я,

Оставьте вы меня и вечно не замайте.

Примера вам искал, но лучше нет,

Как вешний лед,

Которым ехать мне случилось ненароком

Через реку,

А именно Оку,

И в самом месте прешироком

Лед толст и зрился быть надежен,

Но вешний лед хотя и толст, да нежен,

И так его я тверда быти мнил,

Сей льстец меня собой проехать заманил,

Уж ехал я реки на половине —

О небо, страшно мне подумать то и ныне, —

Разрушился сей лед внезапно подо мной,

И я конечно бы покрылся глубиной,

Когда б с младенчества я плавать не учился.

Мой рок через мое проворство умягчился,

Я выплыл, и опять я выбился на лед.

О боже, сохрани от сих меня двух бед!

Между 1763 и 1767

20. РОЗА И ЗМЕЯ

Как некогда Змея так Розе говорила:

‘Натура нас с тобой подобных сотворила:

Ты жалишься, как я’.

Тогда в ответе речь была Змее сия:

‘Злохитрая Змея,

Напрасно ты себя ко мне приткнула боком

И хочешь замарать меня своим пороком:

Я жалю только тех,

Которые меня с невежеством ломают,

А ты, хотя тебя и вечно не замают,

Ты жалишь всех’.

Читатель мой, внемли, что пела лира:

Змея — преподлая, а Роза — умная сатира.

Между 1763 и 1767

21. СОВА

В пространный лес

Занес Сову лукавый бес,

В котором до того уж пташечки бывали

И песни сладкие певали.

Взгордясь, Сова

Такие говорит слова:

‘Хотя я нот не разумею,

А петь не хуже я кого умею’.

Сове не надобен совет,

Всех пташечек зовет

Послушать гласа,

Как будто бы она спустилася с Парнаса.

Слетелись птицы все по зву

Услышати Сову,

Но только что Сова лишь рот свой растворила,

Какую кашу заварила.

Все птицы в оный час

Бранили Совушку и мерзкий ее глас,

И все взнегодовали.

‘Зачем нас, — говорят, — зачем нас созывали?

Когда б, безумна, ты чрез зов не собрала,

Тогда б врала

Ты что хотела,

Нам не было бы дела,

Или ты удивить тех птичек прилетела,

Которые слыхали соловья?’

А к этому примолвлю я,

Кто дело сил своих превыше затевает,

Тот так же посрамлен, как Совушка, бывает.

Между 1763 и 1767

22. КОРАБЛЬ И ЛОДКА

Невдалеке

Корабль да Лодочка стояли на реке,

И, вздернув нос,

Сей Лодка Кораблю соделала вопрос:

‘Не думаешь ли ты, что я тебя похуже?

‘Хоть я тебя собой поменьше и поуже,

Но храбрость я в себе имею ту же,

Какую, великан, в себе имеешь ты:

Я также плаваю, как ты, в пространном море,

И ежели со мной ты хочешь стать в сем споре,

Пойдем, отведаем своих мы тамо сил,

И как бы ветр меня по понту ни носил,

То верь, дружечек мой, что я не ослабею

И пред величеством твоим не оробею’.

Окончив разговор,

Пошли окончить спор

И вышли в море,

А на море восстала буря вскоре:

Ужасный ветр ревет,

И гладкий вод хребет

Переменился в горы,

Пловцов покрылись мраком взоры,

И парусы все буря рвет.

Трещит Корабль, и рвутся все веревки,

Пришло не до издевки.

Но Лодке с Кораблем сил равных не дано,

И окончание их было не одно:

Корабль по буре цел, а Лодочка — на дно.

Великая душа в напастях познается,

Какая от небес не всякому дается.

Между 1763 и 1767

23. ЛЕВ, ЗВАНЫЙ К МАРТЫШКЕ НА ОБЕД

Мартышке вздумалось Льва кушать попросить, —

А Лев кого с собой захочет пригласить,

Мартышка будет рада.

Меж прочими зверьми Лев звал Быка из стада,

Чтоб он со Львом

Пошел к Мартышке в дом

Откушать.

Бык должен Льва послушать,

Сбирается Мартышку посетить

И мнит: ‘Мне надобно рога позолотить,

Мой род на свете знатен,

Так должно, чтобы я Мартышке был приятен’.

В безмерной гордости слова сии вещал

И удовольствие заране ощущал,

Как будет перед ним Мартышка уклоняться

И золотым рогам в восторге удивляться.

Итако Бык,

Который завсегда дурачиться обык,

Пошел к Мартышке львов приход предупредить,

Чтоб тем в мартышечьем страх сердце возбудить,

Пришел и говорит:

‘Мартышка, я тебя счастливой сотворил

Моим приходом’.

Потом Бык начал хвастать родом,

Кто прадед, дед и кто его отец,

И, наконец,

Каков и сам он славен,

И что он Льву едва ли что не равен.

На все слова его

Мартышка говорит: ‘Не знаю ничего

О роде я твоем, я и тебя не знаю,

А только одного я Льва лишь почитаю.

Издревле знаменит здесь в роде он своем,

А храбростью своей гремит во свете всем.

Пристойно ли тебе, о Бык, со Львом сравниться?

Его весь свет боится,

Тебя никто,

И роги ты свои, скажи, златил начто?’

Читатели мои, я вам напоминаю,

Что этаких Быков довольно в свете знаю,

Которы мнят, что свет тряхнут своей рукой,

А их в одном селе не знают за рекой.

Между 1763 и 1767

24. О ХУЛИТЕЛЕ ЧУЖИХ ДЕЛ

О вы, охотники других дела судить,

Внемлите, я хочу вас басней наградить.

Как сами хочете, вы так ее толкуйте

И по привычке злой меня покритикуйте.

Хвал ваших не хочу,

Доволен только тем, что я вас поучу.

В великолепном доме

Жил некакий Старик,

Который завсегда к работе приобык,

А спал он на соломе.

У старого была Старуха и жена.

Старухе в голову вложил сам сатана

Завидовать боярской неге,

И говорит: ‘Мы спим в худом наслеге,

Боярин наш всегда лежит в пуховике,

И с барыней, как мышь, зарылся он в муке.

Он насыщается всегда хорошим вкусом,

А мы питаемся негодным самым кусом’.

Старик на то в ответ: ‘Я барину не брат’.

Старуха сетует: ‘Адам в том виноват,

Что мы с боярами живем не в равной доле’.

— ‘Неправда, — отвечал Старик, — но Ева боле

Виновна нашей доле:

Когда б она его заказанным плодом

В раю не искусила,

Так был бы рай наш дом:

Я дров бы не рубил, а ты бы не носила,

И жил бы я в раю, как знатный дворянин’.

Подслушав их слова тихонько, господин

Велел тотчас давать им честь с собой едину:

Старухе не гнетут дрова горбату спину,

Старик не рубит дров,

Она их не таскает,

Им стол всегда готов,

И мягко Старичок с Старушкой почивает.

На дюжине им блюд

Пирожного с жарким и соусов дают.

Но только промеж тем станавливалась чаша,

Закрытая всегда. ‘Так то еда не ваша’,—

Боярин им сказал

И раскрывать ее им крепко заказал.

Довольны старички сей пищей близ недели.

Старуха говорит: ‘Из чашки мы не ели,

Знать, пища в ней других послаще вложена,

Отведаем ее’. Старик на то: ‘Жена,

Вить барин заказал вскрывать нам это блюдо,

А ежели его мы вскроем, будет худо’.

— ‘И, батька, Старичок, худой в тебе провор,

Кто вынесет сей сор из горницы на двор,

Что в чашу мы глядели?

Вить мы еще ее глазами не поели,

Мы прежде поглядим,

И ежели нам льзя, так мы и поядим,

А ежели нельзя, так мы закроем,

Глазами ничего мы в ней не перероем’.

И так Старуха тут упела Старика.

Над крышку наднеслась продерзкая рука,

Уже вскрывается заказанная миса…

Увы, из мисы вдруг вон выскочила крыса

И в щель ушла.

Беда пришла!

Трясутся у сего Адама с Евой ножки,

Они не кошки,

И мыши не поймать.

Не лучше ли бы вам век чашки не замать?

Могли бы и без сей вы пищи быть довольны,

Теперь вы утаить сего уже не вольны.

Боярин всякий раз

Смотрел после стола, исполнен ли приказ.

Но тут — лишь вскрыл он мису,

Увидел из нее уж выпущенну крысу,

Пришел и Старика с Старухою спросил:

‘Почто вы, старые, приказ мой не хранили?

Напрасно, глупые, вы праотцев бранили,

Когда в вас не было самих к терпенью сил,

Вы то же сделали, что Ева со Адамом.

Подите вон отсель и будьте в том же самом,

В чем были вы сперва:

Ты, старый хрен, руби, а ты таскай дрова’.

Между 1763 и 1767

25. СУЕВЕРИЕ

Когда кокушечки кокуют,

То к худу и к добру толкуют.

Старухи говорят: кому вскричит сто раз,

Тому сто лет и жить на свете,

А если для кого однажды пустит глас,

Тому и умереть в том лете.

А к этому теперь я басенку сварю,

И вас, читатели, я ею подарю.

Ходила Девка в лес, услышала Кокушку,

И стала Девушка о жизни ворожить:

‘Скажи, Кокушечка, долгонько ли мне жить?

Не выпущу ли я сего же лета душку?’

Кокушка после слов сих стала коковать,

А Девушка моя, разиня рот, зевать.

Подкралася змея и Девку укусила,

Подобно как цветок средь лета подкосила,

Хотя Кокушка ей лет со сто наврала,

Но Девка от змеи в то ж лето умерла.

Между 1763 и 1767

26. СУД КАРТИНЕ

Один то так, другой то инако толкует,

И всякий по своей все мысли критикует.

Льву вздумалось себе Венеру написать,

А дело рассудил Мартышке приказать.

Призвав ее к себе, и тако ей вещает:

‘Мартышка, знаю я, что зверь искусный ты,

Примись и сделай мне богиню красоты,

Изобрази ее всех прелестей черты’.

Мартышка дело всё исполнить обещает,

Пошла домой исполнить львов приказ.

Ей дочь была своя красавица для глаз,

‘Довольно,—говорит,—мне будет для примеру

Намалевать с нее прекрасную Венеру’.

И написала в-точь

Свою Мартышка дочь.

‘Вот, — с радости кричит, — для удовольства львова

Красавица готова!’

И тако своего Мартышка ремесла

Картину принесла.

Лев, зря картину живу,

‘Но только, — говорит, — прибавить должно гриву.

Которая б во всем подобилась моей,

Тогда-то должно честь отдать картине сей’.

Мартышка говорит: ‘То было бы безбожно,

Когда Венерин лик похулить здесь возможно,

Она точь-в-точь

Похожа на мою большую дочь,

Которая, скажу, красавица, я прямо’.

Но Лев стоит упрямо.

‘Пожалуй, — говорит, — сей мысли не порочь,

Которой никогда не думаю оставить,

Конечно, надобно, чтоб гриву к ней приставить’.

И тако идет спор.

Но Лев решити тем сей вздумал разговор:

Собрать зверей и всю скотину

Судить картину.

Мартышка идет в суд

И мнит, что честь ее картине отдадут,

Так думала Мартышка.

Пришла всех прежде Мышка:

‘Прекрасно, — говорит, — лицо ее и рост,

Да только надлежит прибавить ей мой хвост,

Тогда совсем она красавица явится’.

Пришел тут Слон и, зря, дивится:

‘Куда, — он говорит, — развратен ныне свет!

У сей красавицы и хобота уж нет’.

Верблюд сказал: ‘Когда б моя спина и ноги,

То прямо бы она красавица была’.

Оленю речь была верблюжья не мила:

‘Когда бы,— говорит, — мои ей только роги,

Да можно ль, чтоб когда без рог могли быть боги?’

Тут Бык сказал: ‘Тогда б хорошей льзя назвать,

Когда бы роги ей мои прималевать’.

И в том стоял упрямо.

Но Вепрь заговорил: ‘Не знаете вы прямо

Прямого хорошства, и так вы дураки,

Ей надобно мои клыки’.

Потом пришел Осел к написанной картине:

Не полюбилася и сей она скотине,

Он прочих мненье опроверг

И говорит: ‘Поверх

Сея прекрасной туши

Когда бы написать мои большие уши,

Тогда б сказал и я,

Что прямо хороша красавица сия’.

Козел восстал против зверей и всей скотины,

Когда пришла ему промолвить череда:

‘Ко украшению прекрасной сей картины,

Конечно, надобна, — сказал он, — борода’.

Крот выполз из норы, сказав: ‘Хоть я не вижу,

Однако ж думаю, что я вас не обижу,

Когда скажу теперь полезное для вас:

По мненью моему, быть должно ей без глаз’.

Противу сих речей тут все взнегодовали,

Невежею Крота и глупым называли,

Однако же Крота хотя всяк глупым звал,

Но мненья своего никто не отставал.

Тогда Мартышка Льву и всем зверям пеняла,

А мненья и она того не отменяла,

Что точно ею львов исполнен был приказ

И что она должна всем нравиться для глаз:

‘А если вашего держаться мне примеру,

Так должно написать прегнусную химеру,

А не Венеру’.

Между 1763 и 1767

27. СОБАКА НА СЕНЕ

Ни самому не брать

И людям не давать —

У всех завистливых такие странны правы,

И те уставы

У них затверждены,

Такие нравы

От злого сатаны

Сим ядом зависти живут повреждены,

И если он себя не пользует благим,

Однако же отнюдь не хочет дать другим.

А к этому скажу старинную я сказку.

Но где, о муза, где возьму такую краску,

Дабы живее мог я зависть описать?

Один хозяин был, смирен иль забияка,

Того нельзя сказать,

Чего не знаю,

Лишь то напоминаю:

Хозяин был, а у него Собака,

Которая свою жизнь счастливо вела:

Один с ним ела кус, а на сене спала,

Спала, его не ела,

Да только лишь того Собака не терпела,

Чтобы хозяйская скотина сено ела,

Корова ли придет, иль лошадь сено есть,

Собака всё на них от зависти ворчала

И тем скотине всей безмерно докучала,

Хотя скотина вся просила сена в честь,

Собака не внимала

И к сену не пускала,

А и сама не ест.

Хозяин то приметил

И делом сметил,

Что в псе велика злость.

Он, взявши трость,

Которая была потолще и полена,

А именно он, взявши пест,

Погнал Собаку с сена,

Притом ей говорил: ‘Поди-тко, друг мой гость,

Под лавку ляг и там гложи вчерашню кость,

Которая тебе осталась от обеда,

Коль честь тебе не в честь,

Травы тебе не есть,

А ешь-ко то, что ест собака у соседа,

А это дай другим, кто может это есть’.

Пошла Собака с сена,

Боль чувствуя в боку.

О, чудная премена!

Собаки той кровать досталась съесть быку.

Между 1763 и 1767

28. ЛИСИЦА И БОБР

Лисица некогда к Юпитеру ходила

И, идучи оттоль, сошлася со Бобром.

‘Куда, — спросил Лису Бобр, — кумушка, бродила?’

— ‘Ходила я туда, отколь к нам мещут гром,

И множество с собой я весточек имею, —

Лисица в гордости рассказывала так,—

То ведает не всяк,

Что ныне я, сошед с Олимпа, разумею.

Теперь

Не всякий по земли скитаться будет зверь.

Там вышло повеленье,

И так угодно небесам,

А то определенье

Скрепил Юпитер сам:

Вол с зайцем будут в поле,

Баран, конь, бык и пес

Останутся в неволе:

Медведям, тиграм, львам дремучий отдан лес,

В степях отныне жить слонам дано великим,

Стремнины, горы, рвы козам, баранам диким,

Болота отданы в дом вечно, кабанам,

Бобрам в реках со выдрами вселиться,

А прочее во власть оставлено всё нам’.

— ‘Но человеку чем осталось веселиться?’ —

Лисицу Бобр спросил.

— ‘Сию Юпитер тварь всего того лишил

И не дал нашего проворства ей, ни сил,

Единое ему в утеху он оставил,

Чтоб больше нашего умом своим он правил.

И только, кум,

Для человека лишь один оставлен ум.

Какая для него оставлена безделка!’

Но Бобр Лисе в ответ:

‘Ах, кумушка, мой свет,

Худая будет нам со человеком сделка,

И дар сей кончится, конечно, не добром.

Не осердись, что я слова промолвлю грубы:

Он будет лисьи шубы

Опушивать бобром’.

Читатели, и вы, мню скажете здесь то же,

Что качество души телесных сил дороже.

Между 1763 и 1767

29. ОБЩЕСТВО

Не знаю, как

Сошлися четверо в кабак:

Портной, Кузнец, Сапожник

Да хлебопашества художник,

И все за стойкою сидят,

Пьют пиво и вино, подовые едят.

Когда допья?на напилися,

Тогда они разовралися,

И ремесло хвалить тут начал всяк свое.

Портняжка прежде всех сказал других сие:

‘Когда бы не было портных на белом свете,

Так вы бы в осени, в весне и жарком лете,

И зиму к ним еще прибавить барышом,

Ходили нагишом’.

Сапожник при задоре

Не уступил Портному в споре

И говорит: ‘Портняжка, врешь!

Ты только платье шьешь

И одеваешь тело, —

Мое нужнее дело,

Я в свете твоего поболее знаком,

А без меня вы, ходя б босиком

В толь дальние дороги,

Попортили бы ноги,

А вздень-ко сапоги,

Куда ты хочешь — побеги

И ног не береги,

Хоть были бы в пути каменья и пороги’.

Крестьянин им на то: ‘Всё ваше ремесло

Давно б крапивой заросло,

Когда бы не пахал я пашенку святую’.

— ‘Оставьте мысль пустую, —

Кузнец сказал им всем, —

Поболе нуждицы вам в ремесле моем,

Один на свете сем прямой лишь я художник,

Вы чем бы стали шить, Портной, и ты, Сапожник?

А ты б, Крестьянин, чем стал пашенку пахать,

Когда бы перестал я молотом махать?’

Тут Виночерпий им сказал, за стойкой сидя:

‘Не можно спорить вам, друг друга не обидя,

На свете положен порядок таковой:

Крестьянин, князь, солдат, купец, мастеровой

Во звании своем для общества полезны,

А для монарха их, как дети, все любезны’.

Между 1763 и 1767

30. ОСЕЛ, ПРИШЕДШИЙ НА ПИР К МЕДВЕДЮ ВО ЛЬВИНОЙ КОЖЕ

Медведь

Поймал быка себе на снедь,

Сзывает хищных всех зверей к себе обедать:

‘Пожалуйте ко мне говядины отведать,

Теперь ведь не весна,

Говядина вкусна’.

На зов медвежий

Пришли во вкусе не невежи,

А именно пришли тут Волки да Лисы,

Да Рыси с Барсами, раздув свои усы,

А только не было лишь Льва при этом сборе,

Однако вскоре

Пришел Осел в его уборе.

Не знаю, где-то он нашел умерша Льва.

Понравилась Ослу находка такова,

Он содрал львову кожу,

Покрыл ей стан и рожу

И в виде таковом

Хотел к зверям явиться Львом.

Пришел к дверям берлоги.

Узрели звери львовы ноги,

Со трепетом тотчас,

Все купно согласясь,

Пошли для встречи,

Чтоб Льву почтение достойное отдать

И слышать львовы речи,

Однако ж не могли сначала отгадать,

Что то не Лев пришел к ним в гости,

И говорят ему: ‘О ты, великий Лев,

Смягчись и не приди в жарчайший гнев,

Что только от быка одни остались кости’.

Тогда Осел,

Вошед, в большое место сел

И разговорами хотел их удостоить:

‘Напрасно вам себя так, братцы, беспокоить,

Уже не хочется обедать Льву,

Затем что ел сегодня я траву’.

Услышали тогда речь звери такову,

Пошли меж ими толки,

Заговорили Барсы, Рыси, Волки:

‘Львы

Не кушают травы’.

Когда же с ним Лиса вступила в разговоры,

Приметила тотчас не львову речь и взоры,

И наконец из многого числа

Никто в собрании не чел уж Львом Осла,

Все гневом закипели

И более Осла с собою не терпели:

Погнали гостя вон, сказавши то ему:

‘Здесь вашу братью

Встречают лишь по платью,

Проводят — по уму’.

Между 1763 и 1767

31. ГОСПОДИН С СЛУГАМИ В ОПАСНОСТИ ЖИЗНИ

Корабль, свирепыми носим волнами в море,

Лишася всех снастей, уж мнит погибнуть вскоре.

В нем едет Господин, при коем много слуг,

А этот Господин имел великий дух,

Спросил бумаги в горе

И, взяв ее, слугам отпускную писал,

А написав ее, сказал:

‘Рабы мои, прощайте,

Беды не ощущайте,

Оплакивайте вы лишь только смерть мою,

А вам я всем отпускную даю’.

Один из них сказал боярину в ответ:

‘Велик нам дар такой, да время грозно,

Пожаловал ты нам свободу, только поздно,

С которой вскорости мы все оставим свет’.

В награде таковой немного барыша,

Когда она дается

В то время, как душа

Уж с телом расстается.

Между 1763 и 1767

32. ИГОЛКА И НИТКА

Иголка некогда сказала Нитке так:

‘Кто в свете не дурак,

Тот ведает уж всяк,

Что я твой повелитель

И предводитель,

Куда велю тебе, ты следуешь за мной,

Дивится иногда и сам тому портной,

Что так ты мне послушна’.

— ‘Когда б ты не была, Иглишка, малодушна,

Не поступала бы со мною грубо так.

Кто в свете не дурак,

Тот ведает уж всяк,

Что ты сама в себе движенья не имеешь

И без портного рук трону?ться не умеешь.

Внимай, а я тебя наставлю в том уму:

Послушны обе мы портному одному’.

Сей басни та дорога,

Что всяка власть от бога.

Между 1763 и 1767

33. ПЧЕЛА И ЗМЕЯ

Перед пришествием прохладныя Авроры

Зефир свой аромат на воздух разольет

И оросит власы возлюбленныя Флоры,

Тогда Пчела с цветов сладчайши соки пьет,

Тогда же и Змея цветочки посещает

И соки, как Пчела, на жало истощает,

Которы станут мед на жале у Пчелы,

А у Змеи они ж вредительны и злы.

Баснь эта коротка, читателям не скучит,

Я в ней сказал, что нас писанье разно учит:

С которых книг один полезное сберет,

Другой с того ж письма сбирает только вред,

Которым после он себя и прочих мучит.

Между 1763 и 1767

34. МЕДВЕДЬ И ВОЛКИ

Случилось, что зимой в лесу бродил Медведь.

Внезапно на него напали Волки,

А зубы у Волков подобно как иголки.

Нельзя со множеством войну ему иметь,

Медведь мой лыжи направляет

И от Волков живот свой бегом избавляет,

Однако ж и они

Попрытче, чем кони.

Медведю бы нельзя спастися бегом,

По счастью сена стог стоит, завеян снегом,

Хоть он поставлен был высок,

Однако же Медведь с разбегу вскок

И с стогом жизнь свою спас<а>ет.

Но что потом? Медведь, сердяся на Волков,

Рвет множество из стога вон клоков

И ими во зверей бросает,

Хотя их перебить,

Не престает он сено теребить,

Доколь из-под себя высокий стог весь розно

В Волков не разметал

И жертвой их на ровном месте стал,

Тогда Медведь жалел о сене, только поздно,

Как Волки, подхватя его, тянули розно.

Читатель, примечай, к чему моя здесь речь:

Кто, не радя, свое именье расточает,

Тот жизнь свою в скорбях и бедности кончает,

Так должно денежку на нуждицу беречь.

Между 1763 и 1767

35. СЛУЧАЙ

Случилось одному Прохожему в пути,

Который столь не мог в суме своей нести,

Чтоб мог пробавиться во всю дорогу пищей:

Запас весь кончился, Прохожий стал как, нищей,

Сума с припасами пуста,

Через пустые шел Прохожий мой места,

А хлеба взял с собой весьма неосторожно,

Проголодался так, что бресть ему не можно,

Однако же еще поел оставших крох.

Лег спать, во сне ему привиделся горох

В горшечке,

К несчастью, позабыл он ложечку в мешечке,

И нечем из горшка еды ему достать,

Затем он принужден опять голодный встать,

Взяв ложку в пазуху, и спать опять валится:

‘Авось-либо мне сон еще такой приснится,

Тогда не буду я дурак,

Не встану так,

Как встал, без ложки,

Я выем весь горох до крошки’.

Безумец, хоть с собой сто ложек наклади,

Уже такого сна не будет впереди.

Толк, басни этой в том: кто случай упущает,

Тот после никогда его не возвращает.

Между 1763 и 1767

36. КОШКА И СОЛОВЕЙ

Читатели мои, внимайте басне сей.

Она советует не слушаться речей,

Которые льстецы влагают в уши,

Пленяя лестию своей невинны души,

Под медом кроя яд

Обманчивым своим советом тех вредят,

Которы лестным их словам имеют веру.

А к этому я баснь приставлю для примеру:

Не знаю, где и чей

Был в клетке Соловей

И делал голосом хозяину забаву.

Хотелось Кошечке Соловушка достать,

Пришла и стала так ему болтать:

‘Хозяин хочет дать тебе, мой свет, отраву,

От коей, бедненький, ты выпустишь свой дух.

Уверься, птичка, что тебе я верный друг,

И согласись со мной, я клетку разломаю,

Я птичек не замаю

И их не ем,

Известно здесь мое смиренье в доме всем,

Я волю дам тебе златую’.

Склонился Соловей на речь ее пустую,

Благодаря свою злодейку так, как мать,

Потом дозволил ей и клетку разломать,

Но только что его на волю вышли ножки —

Ан очутился он в зубах у льстивой Кошки.

Между 1763 и 1767

37. РОЗА И АНАНАС

В какой-то вздорный час

Расспоровалися со Розой Ананас,

Но Роза оного была начало спору,

А спор их был в такую пору,

Когда уж Роза все раскинула листы

И, возгордясь своим пригожством красоты,

Сказала: ‘Ананас, возможешь ли и ты

Равнятися с моею красотою?

Какой цены я стою,

Того не смыслишь ты,

Всех зрение к себе я привлекаю

И аромат драгой на воздух испускаю,

Во мне-то видит свет

Прекрасный самой цвет,

А ты скуднешенько листки свои изводишь,

И столько на меня ты красотой походишь,

Как свет на тьму.

Я красота всему

На свете’.

На то ей Ананас сказал в своем ответе:

‘Ты, Роза, хороша в едином только лете,

А мой

Приятен вкус и летом, и зимой’.

Читатель, баснь моя сие тебе вещает:

Краса хотя прельщает,

Она прельщает нас

На малый только час,

Когда ж краса минется,

Тогда единый ум при нас лишь остается.

Между 1763 и 1767

38. ДУБ И МЫШЬ

На холме превысоком

Матерый Дуб стоял,

Едва его кто оком

Вершины доставал.

Борей вкруг толста древа

Летает и ревет,

Но наглостию зева

Ни ветки не сорвет.

Дуб горд, велик, надежен,

Толст, крепок и широк…

Но к сильным так же смежен,

Как и ко слабым рок.

На верх холма высока вскарабкалася Мышь

И корни подглодала.

Где, Дуб, твоя краса? Она уже увяла,

И ты, скатясь на низ, поверженный лежишь.

Вы, гордостью надуты,

Имев свои сердца,

Помыслите минуты

Толь лютого конца,

Которым свержен Дуб,

Так время острый зуб

Подобно вашу жизнь, как Мышка, подъедает,

А рок на свете всем и вами обладает.

Между 1763 и 1767

39. ЗЕМЛЯ И ОБЛАКО

Лишь только из земли родилось Облачко

И не обсохло с губ ребячьих молочко,

И не успев почти родиться,

Уж матерью своей дитя сие гордится.

‘Жить в низких, — говорит, — пределах не хочу,

Вздымусь и полечу

Во вышние пределы,

Отколе пламенны Юпитер мещет стрелы’.

Но мать, его родя,

Жалела о дитяти,

Советует, твердя:

‘Лететь тебе некстати

В небесны высоты,

Еще младенец ты,

И сердце о тебе мое болит и ноет,

Так ветр ужасный воет,

И он тебя в клочки, о сын мой, разорвет.

Поберегись, мой свет,

Послушай моего ты матернего слова,

А ежели не так — напасть тебе готова’.

Но сын, не слушаясь ее, и власть берет,

Вещает так в себе: ‘Старуха эта врет,

Она страшится

Меня лишиться.

А если буду я по воздуху летать,

То с радостью меня сама увидит мать,

Несущася высоко.

Но может ли меня ее увидеть око?

Я чувствую то сам,

Что улечу я к небесам’.

И, больше ничего не мысля, вверх взлетает,

А там его Борей хватает

И, разъярясь, на части рвет,

Летевши Облачко небесный видеть свет,

Пропало, и его теперь уж больше нет.

Тот в басенке моей себя увидит,

Кто мудрых стариков совета ненавидит

И мысльми забредет, не следуя уму,—

Он будет Облаку подобен моему.

Между 1763 и 1767

40. НЕОСНОВАТЕЛЬНАЯ БОЯЗНЬ

Известно, что, когда гремети станет гром,

Робеющи его не выдут из хором,

Страшася смерти,

Хоть от него еще прямой защиты нет:

Гром так же и в дому, как на поле, убьет,

А только прячутся одни от грому черти,

Да и старухи говорят,

Что будто оттого и храмины горят,

Когда в них прячется от грому дьявол злобный,

Ин будь все мнящи так, старухам сим подобны,

А от судьбы никто не спрячется нигде,

Ни в доме, ни в лесу, ни в поле, ни в воде,

На этот случай я хочу сказать вам сказку,

В которой господин велит впрягать коляску

И хочет к одному он другу побывать,

А может быть, чтоб там он стал и ночевать,

Об этом я не знаю,

Да только баснь мою я снова начинаю.

Был Барин от двора еще недалечко,

Ан вдруг надвинулось с грозою облачко,

Надвинулося с тыла,

Ударов громных треск

И частых молний блеск

Произвели, что кровь в Боярине застыла,

Кричит он на людей:

‘Обороти, ребята, лошадей,

Скачи скорее к дому!’

Так видно из сего, что он боялся грому.

‘Скачи, — он говорит, — скорее до двора’.

А пред двором его была крута гора,

Боярин знает гору,

Однако же велит скакать он без разбору,

Чтобы скорей ему добраться до хором

И, окна скрыв, сидеть в избе без страху.

А между тем гремит ужасный гром,

И лошади его несут к горе с размаху,

Но столько оная крута была гора,

Что малым чем ее и облако повыше.

Боярин, тише,

Не изломи ребра!

Однако же Боярин мчится,

Затем что грому он боится,

Лишь не боится он погибели прямой,

Велит скакать домой.

Но кони на горе, ярясь, рассвирепели,

‘Держи коней, держи!’ Держать уж не успели,

Помчали Барина во всю коневью скачь,

Поплачь, Боярыня, о Барине поплачь,

Который поскакал домой, бояся грому,

Однако ж доскакать не мог живой до дому,

Не гром его убил, —

Он сам себя без грому погубил:

Коляска с прыткости на камень наскочила

И кровью барскою весь камень омочила.

Между 1763 и 1767

41. ОТЕЦ И ДЕТИ

Коснувшись жизни края,

Родитель Сыновьям твердил так, умирая:

‘Из света я гляжу

И к мертвым отхожу,

А вы, оставшися возлюбленные Дети,

Когда не хочете вы спустя рук сидети,

Наставлю вас на лад:

Я в поле у себя зарыл великий клад,

Зарыл, не помню где, так поле вы вскопайте

И, ежели его вы сыщете, владайте’.

Сих слов и жития последний был конец.

Преставился Отец,

А Дети, должное отдав почтенье телу,

Придвинулися к делу —

Искати клад,

Но дело их нейдет на лад.

Не зная подлинного места,

Взрывают поле мягче теста,

‘Но, знать, ребята, клад в сем поле не лежит,

Насеем жит’.

Потом посеяли, и житы их родились,

Труды их им самим сгодились:

Они снимают хлеб и продают,

Им цену за него хорошую дают.

Сторично семена к ним с поля возвратились,

И так, искавши клад, они обогатились.

Кто в хлебопашестве хороший знает лад,

Тот подлинно себе находит в поле клад.

Между 1763 и 1767

42. СОЛНЦЕ И ЛУНА

Так Солнце некогда расспорилось с Луною:

‘Не можешь, — говорит, — равняться ты со мною:

Я только что с одра Фетидина вскочу,

Все звезды омрачу,

И ты передо мной бледнеешь,

Сиянью моему противиться не смеешь,

Один останусь я

На целом свете’.

На то речь от Луны сия

Была в ответе:

‘Великий господин,

Иль в том ты своему блаженству быти чаешь.

Что ты меня собой и звезды помрачаешь

И светишься один?

А я хожу в странах небесных,

Нимало не мрача

Сиянья звезд прелестных,

Сама меж их блещу, как ясная свеча’.

О вы, которые имеете ум здравый,

Внемлите басне сей!

Возможно ль тиху жизнь равнять с блестящей славой,

В которой никогда нельзя иметь друзей?

Между 1763 и 1767

43. КРЕСТЬЯНИН, МЕДВЕДЬ, СОРОКА И СЛЕПЕНЬ

Мужик пахал в лесу на пегом на коне,

Случился близко быть берлог на стороне.

В берлоге том Медведь лежал в часы тогдашни,

Увидел мужика, трудящася вкруг пашни,

Покиня зверь берлог,

Хотя и не легок,

Да из берлога скок,

Мужик, зря зверя, стонет,

В поту от страха тонет,

А иногда его составы все дрожат,

Хотел бы тягу дать, да ноги не бежат,

Что делать, сам не знает,

И пашню, и коня с собою проклинает.

Меж тем Медведь на пашню шасть.

Пришла напасть,

Мужик хлопочет:

‘Медведь, знать, скушать, хочет

Меня

И моего коня,

Уж о коне ни слова,

Была бы лишь моя головушка здорова’.

Ан — нет:

Медведь был сыт, не надобен обед,

Медведю пежины крестьянския кобылы

Понравились и стали милы,

Медведь

Желает на себе такую ж шерсть иметь

За тем крестьянину он делает поклоны

И говорит: ‘Мужик,

Не устрашись, услыша мой медвежий крик,

Не драться я иду, не делай обороны,

А я пришел просить,

Чтоб мог такую ж шерсть носить,

Какая у твоей кобылы,

Мне пятна черные по белой шерсти милы’

Крестьянин, слыша те слова

Сказал: ‘Теперь цел конь, цела и голова,

Полезны эти вести.

Медведю нуждица пришла, знать, в пегой шерсти’.

Вещает с радости: ‘Медведь,

Коль хочешь на себе шерсть пегую иметь,

Так должен ты теперь немножко потерпеть,

Не будь лишь злобен,

Связаться дай и стань коню подобен,

А именно ты будешь пег, как конь’.

Медведь связаться дал, мужик расклал огонь

И, головеньку взяв, ей стал Медведя жарить,

Подобно как палач в застенке вора парить,

И, наконец, лишь головенькой где прижмет,

Тут шерсти нет

И пежина явилась.

Медведю пегая уж шерсть не полюбилась,

Он, вырвавшись из рук мужичьих, побежал

И, рынувшись в берлог, под деревом лежал,

Лижа дымящи раны.

‘Охти, — он говорил, — крестьяне все тираны

И хуже всех людей,

Когда они так жгут всех пегих лошадей,

Когда б я знал то прежде,

Не думал бы вовек о пегой я одежде’.

Лишь речь Медведь скончал,

Сороку бес к крестьянину примчал,

А эти птицы

Охочи до пшеницы,

И только что она на пашню прыг,

Поймал ее мужик,

Поймал, как вора.

Худая с мужиком у бедной птицы ссора:

Он скоро воровство Сороке отомстил, —

Ей ноги изломав, на волю отпустил.

Сорока полетела

И кое-как на то же древо села,

Подле которого Медведь берлог имел.

Потом ко мужику Слепнишка прилетел

И сел лошадушке на спину,

Не стоит мужику для мух искать дубину,

Рукой Слепня поймал

И ног уж не ломал,

Но наказание другое обретает:

В Слепня соломинку втыкает

И с нею он его на волю ж отпускает.

Слепень взвился и полетел,

С Сорокой вместе сел.

Меж тем уж солнушко катилося не низко,

Обед был близко,

Конец был ремесла,

Хозяйка к мужичку обедать принесла.

Так оба сели

На травке да поели.

Тогда в крестьянине от сладкой пищи кровь

Почувствовала — что? К хозяюшке любовь,

‘Мы время, — говорит, — свободное имеем,

Мы ляжем почивать,

Трава для нас — кровать’.

Тогда — и где взялись? — Амур со Гименеем,

Летали вкруг,

Где отдыхал тогда с супругою супруг.

О, нежна простота! о, милые утехи!

Взирают из-за древ, таясь, игры и смехи

И тщатся нежные их речи все внимать.

Была тут и сама любви прекрасна мать,

Свидетель их утех, которые вкушали,

Зефиры сладкие тихохонько дышали

И слышать все слова богине не мешали…

Медведь под деревом в болезни злой лежал,

Увидя действие, от страха весь дрожал,

И говорит: ‘Мужик недаром так трудится:

Знать, баба пегою желает нарядиться’.

Сорока вопиет:

‘Нет,

Он ноги ей ломает’.

Слепень с соломиной бурчит и им пеняет:

‘Никто, — кричит, — из вас о деле сем не знает,

Я точно ведаю сей женщины беду:

Она, как я, умчит соломину в заду’.

Читатель, баснь сия ту мысль тебе рождает,

Что всякий по себе о прочих рассуждает.

Между 1763 и 1767

ПРИМЕЧАНИЯ

3. НБ1, с. 3. Стихотворное переложение басни Гольберга (с. 327) под тем же названием.

4. НБ1, с. 4. Сокращенный перевод басни Пильпая ‘О двух путешественниках и о льве, сделанном из белого камня’. Источником, очевидно, послужили ‘Басни политические индейского философа Пильпая. Прозою перевел Борис Волков’, СПб., 1763, с. 59. Басню на этот сюжет написал также А. Г. Карин (‘Два прохожих и река’.— ‘Свободные часы’, 1763, с. 169).

5. НБ1, с. 6.

6. НБ1, с. 7. Источник — басня Эзопа (с. 119). Та же басня у Федра (с. 8).

7. НБ1, с. 10.

8. НБ1, с. 11.

9. НБ1, с. 13. Сюжет басни, по-видимому, почерпнут в народных анекдотах.

‘Ехал пан, ехал пан, Ехал пан от князя пьян…’ — строки из народной песни.

Как собака рьяет — т. е. задыхается после бега.

10. НБ1, с. 16. Переложение басни Гольберга (с. 290).

11. НБ1, с. 17. Сюжет заимствован из басни Эзопа ‘Лев и мед ведь’ (с. 72). У Эзопа сюжет взял Федр для басни ‘Корова и коза, овца и лев’ (с. 9). Этот сюжет есть у Лафонтена, Сумарокова, Державина.

12. НБ1, с. 20.

13. НБ1, с. 21. Сходная по теме басня у Федра — ‘Лисица и дракон’ (с. 46). У Сумарокова на ту же тему басня ‘Сторож богатства своего’ (с. 53).

Гарпагон — главное действующее лицо в комедии Мольера ‘Скупой’ (1668).

14. НБ1, с. 23. У Федра есть басня ‘Эзоп — толкователь завещания’ (с. 39). Сходны вмешательство и решение Эзопа, но условия иные.

15. НБ1, с. 26.

16. НБ1, с. 27. Переложение распространенного анекдота.

Клавдии— здесь вместо: Клавдий.

17. НБ1, с. 28.

По времени — со временем.

18. НБ1, с. 30. Переложение басни Эзопа ‘Тело и Члены’, заключенной в русском переводе таким ‘учением’: ‘Народ — тело, а монарх ему глава. Ежели один член должных главе своей услуг не принесет, то его за такого бунтовщика почитать надлежит, который леностью и ослушанием то ж, что другой равный ему самым делом упускает’ (с. 206). Басня переведена также Тредиаковским (с. 215) и Сумароковым (с. 95).

19. НБ1. С. 31.

20. НБ1, с. 32.

21. НБ1, с. 33. Л. Н. Майков замечает: ‘Если допустить, что в этой басне заключается личный намек на какого-нибудь писателя, современного Майкову, то всего вероятнее, что намек относится к В. П. Петрову, против которого Майков не раз вооружался… Некоторые захвалили начинающего поэта, сравняв его с Ломоносовым, вследствие чего он и возымел о себе высокое мнение. Соответственно тому в басне Майкова сова задумывает петь не хуже хоть кого и своим пением удивить слушателей, которые уже слыхали соловья’ (СП, с. 547). Это предположение весьма вероятно: басни Майкова вышли в том же 1766 г., что и стяжавшая себе печальную известность в среде литераторов ода В. Петрова ‘На карусель’.

По зву — по зову.

22. НБ1, с. 34.

23. НБ1, с. 35.

24. НБ2, с. 3. Литературная обработка фольклорного сюжета. Сумароков развил тему в басне ‘Пени Адаму и Еве’ (с. 142).

25. НБ2, с. 6.

26. НБ2, с. 7.

27. НБ2, с. 7. ‘Свободные часы’, 1763, август, с. 469. Печ. по НБ2, с. 10. Переложение одноименной басни Эзопа (с 263).

28. НБ2, с. 12.

29. НБ2, с. 14. Сходную мысль часто развивал Сумароков.

Хлебопашества художник — земледелец, крестьянин.

30. НБ2, с. 16. У Эзопа — ‘Галка в чужом перье’ (с. 153). У Тредиаковского — ‘Ворона, чванящаяся чужими перьями’ (с. 215). Сумароков басню на эту тему ‘Осел во Львовой коже’ (с. 68) направил против Ломоносова.

31. НБ2, с. 18. Сходная по содержанию басня Сумарокова — ‘Отпускная’ (с. 74).

32. НБ2, с. 19.

33. НБ2, с. 20.

34. НБ2, с. 21.

35. НБ2, с. 22. Переложение анекдота фольклорного происхождения.

36. НБ2, с. 23.

37. НБ2, с. 24.

38. НБ2, с. 25. Источник — притча из древнерусской повести о Варлааме и Иоасафате.

39. НБ2, с. 26. У Тредиаковского — ‘Облако и Земля’ (с. 189).

40. НБ2, с. 28.

41. НБ2, с. 32. Переложение басни Эзопа ‘Отец с сыновьями’ (с. 324).

42. НБ2, с. 33. На ту же тему и с тем же названием ранее опубликовал басню В. Золотницкий (Новые нравоучительные басни, СПб., 1763, с. 73).

С одра Фетидина — т. е. из-за моря.

43. НБ2, с. 34. Переложение народной сказки (ср.: А. Н. Афанасьев, Народные русские сказки, вып. 4, М., 1860, с. 61, сказка ‘Медведь, лиса, слепень и мужик’).

Сокращения, принятые в примечаниях

НБ1 и НБ2 — Нравоучительные басни Василья Майкова, чч. 1—2., М., 1766—1767.

В. И. Майков

Сокращения, принятые в примечаниях

Читайте также: