В.В. Розанов
В.В. Розанов
Новый важный закон
Новый важный закон
Новый важный закон, Розанов Василий Васильевич, Год: 1904
Время на прочтение: 10 минут(ы)
Уже летом прошлого 1903 года проник в печать слух, что Св. Синод, радея о народной нравственности, как и сострадая судьбе единичных лиц, — обратился с запросом к главам восточных автокефальных (самостоятельных) церквей о том, ‘имеются ли основательные причины к осуждению на вечное безбрачие лиц, брак коих расторгнут по их прелюбодеянию, и каковы относительно подобных случаев правила, практикуемые в духовном суде восточных церквей?’. Уже как слух эта новость была чрезвычайно волнующа для многих: можно представить себе человека, не монаха, но обязанного к монашескому подвигу и не имеющего вокруг себя для ‘воздержания’ всех тех бесчисленных и искусно придуманных средств, какие обеспечивают и до известной степени облегчают монаху его ‘воздержание’. Там, где нет ни высоких стен, ни запрещения выходить из дому позже определенного часа вечера, ни утомляющих и обязательных к посещению ночных и ранних утренних служб, ни исключительно аскетических книг для чтения, — что значит этот подвиг? Что значит ‘обязательное монашество’ (а с ним можно сравнить ‘осуждение на вечное безбрачие’) без монашеской одежды и с ‘Анной Карениной’ или с ‘Fecondite’ Золя? Но в то время, как ‘присужденные’ к этому истерично смеялись над своим поистине забавным положением, от смеха этого ничего не доносилось в сферы, ‘коим ведать надлежит’. И истерика смеющихся переходила у действительных прелюбодеев в неистовый разгул, в пьяные оргии, с протоколом полиции в заключение, а у серьезных людей, которые сами великодушно приняли на себя вину, дабы освободить от постылых уз все еще любимую и уважаемую жену, но жену, роковым образом разлюбившую мужа, — лились многолетние слезы. Это была инквизиция, павшая на самую деликатную, скромную часть мужского населения, на тех добрых и нравственных мужей, которые не хотели обращать брак в мучительство, не лезли с насильными ласками к женщинам, ‘по закону обязанным на них отвечать’.
От покойного моего старшего брата мне привелось выслушать рассказ о такой драме, на его глазах разыгравшейся и перед которою, если вдуматься, что ‘судьба Галилея перед инквизицией’. Тот имел всемирную славу, тот боролся за видную для всех истину, его история перешла в легенды, в рассказы, изображена на картинах. Наконец, он был великого ума и характера человек, и ему было на что в себе опереться. ‘Одна овечка была — и ту отняли’, — мог за пророком Нафаном, сказавшим слова эти об Урии и Вирсавии, — повторить о себе муж, приговоренный к ‘вечному безбрачию’ за великодушное ‘принятие на себя вины’. В таком-то вот положении, рассказывал мне брат, очутился один председатель земской управы, человек земли и земского труда, весь отдавший себя на служение уезду. Он уже имел ребенка, что-то 5-6 лет, и жил с женою ничего себе, может быть даже счастливо: но она увлеклась и месяц от месяца более увлекалась одним тоже земским деятелем. Тянулось дело годы, новая любовь все крепла, старая слабела, — да к тому же земец до того любил свою земскую работу, что и ради семейной драмы не покинул ее. Нельзя винить и жену слишком: может быть, в самом деле он земство предпочел жене и не дал ей того духовного дома, т. е. той домашней уютности, свежести и оживления, без которых физический дом пуст и холоден. Брак старый тянулся еле-еле, и наконец молодая женщина стала ‘в таком положении’ не от мужа. У последнего были большие связи в Петербурге, и, поехав сюда, он истратил тысяч 6-7 и добился жене своей свободы. Но сам ‘присужден был к вечному безбрачию’. Едва ли нужно объяснять, до какой степени человек этот был достоин вечно продолжать семейную жизнь, уже по своему скромному и прекрасному характеру. ‘Сущий медведь’ (описывал мне его брат), — ‘с руками в земле, в навозе, образцовый хозяин и вечно в делах по уезду’. Может быть, изящной, красивой и молодой женщине он и не мог нравиться, — но как ведь понравился бы тихой домоседке, которая именно желает покоя и труда? Судьба человека разбита была. А государство потеряло возможность одной лишней прекрасной семьи у себя.
Оставим это. Все теряли от пресловутого закона: государство, общество, единичные лица. Но ничего из судьбы этой не доносилось до сфер, коим ‘ведать надлежит’. И все оставалось по-старому.
Когда весть о запросе из Св. Синода донеслась до Аренсбурга, где я проводил прошлое лето, я едва верил глазам и газетным строкам. До такой степени новое обещание казалось и неожиданным, и маловероятным. Дело в том, что, раз закон этот существовал столько лет, отзываясь до такой степени жестоко на судьбе лучших граждан, мне казалось очевидным, что для него должны были быть необоримые основания. Оно лежало в формальном и юридическом истолковании слов Спасителя о разводе, на вопрос о последнем книжников еврейских: ‘Кто разводится не ради вины прелюбодеяния (‘не ради словесе прелюбодейного’ — стоит в славянском тексте Евангелия) — тот прелюбодействует. И кто женится на разведенной — прелюбодействует’ (Евангелие от Матфея, XIX гл.). Сказано это о женщине. Церковь, последуя словам апостола: ‘во Христе Иисусе несть ни раб, ни свобод, ни иудей, ни эллин, ни мужеск пол, ни женск, но все — одно во Христе Иисусе’ (апостол Павел), — уравняла в отношении к разводу мужей и жен и сказанное Спасителем о жене — применила столь же формально и юридично к мужьям. ‘Виновные в прелюбодеянии’… не то чтобы буквально ‘осуждались на вечное безбрачие’: такого осуждения никто не мог произнести, как никто не может насильно постричь человека в монашество. Но церковь вправе была отказаться сама благословить на брак с разведенным ‘прелюбодеем’ какую-либо православную девицу или вдову. Церковь не мне, разведенному, ‘запрещала брак’: но не соглашалась никого свободного из ‘чад’ своих венчать со мною. И только потому, что практически это равнялось ‘запрещению брака’, — мало-помалу ввелся и этот термин. При доброй воле, духовное начальство могло только закрыть глаза на введение государством гражданского брака, для таковых лиц сказав, что ‘я, по сану священному, не могу их активно повенчать, но власть светская, не имеющая моих обязанностей и ответственности, может со своей стороны допустить такой брак’. Как равно церковь не могла бы правильно — даже только формально — воспрепятствовать выходу замуж таковых ‘разведенных’, напр. девиц-лютеранок (только сама их не венчая). В Св. Писании никакого основания к ‘вечному безбрачию’ не содержится: но есть совет Спасителя свободным лицам не вступать с ‘прелюбодеями’ в брак, а как ‘вводит в брак’ только церковь (нет гражданского брака), то и не осталось вообще никакого способа, никакого метода совершить процессуальные формы введения в брак таковых лиц.
Вот и все. Была еще возможность спасти судьбу этих лиц, и при абсолютном исполнении слов Спасителя, — но сославшись на такой мотив, перед которым христианские писатели питают чрезвычайный страх. И его невозможно было привести, так сказать, по уважению к двум истекшим тысячелетиям. Лежит он в том простом наблюдении, что Спаситель, обличив все грехи израильские, нигде и ни одним словом не обмолвился и не высказал порицания полигамии, в каковой состояли не только многие известные из Св. Писания священники (напр., отец Самуила), но и вообще она была живою картиною израильской семьи во времена Спасителя, — прекратившись только в XIII ст. после Р. X. по настояниям раввинского учителя Герсона. Всякий муж, предварительно развода, мог бы испрашивать себе вторую жену и, получив ее, отпустить через развод первую. Так как все дело поставлено было на юридическую почву и опиралось на буквально точное исполнение слов Спасителя, то муж, с таковым требованием обратившийся, не имел бы против себя главной и всегдашней ссылки на волю Христа. В самом деле, если обратить внимание на мотив запрещения ‘разводиться по всякой вине’, каковое запрещение высказал Спаситель, то явно участие здесь сострадания к женщинам, но никак не введение новой жестокости (‘вечное безбрачие’). ‘Моисей по жестокосердию Вашему дал такое разрешение’ (на всякий развод), — сказал Христос. Какое же это было ‘жестокосердие’? Да в том, что любящую и верную ему жену еврей, всегда сохранявший право иметь несколько жен, не хотел более кормить и поить, если она ему опостылела, и выпроваживал ее вон. Это было еще с Агарью у Авраама. Известно, что ангел был послан Богом утешить Агарь и спасти ее. Слова Спасителя как бы продолжают этот случай с Агарью: ‘…отныне не должно быть таковой жестокости, какую отец ваш Авраам, по наветам Сарры, причинил Агари: ибо она Аврааму была верна. Но пока жена сохраняет верность мужу, ее и детей ее он не может выслать из дому своего — иначе как по вине ее в прелюбодеянии’ (т.е. если она ‘прелюбодейничает’, то, стало быть, мужа не любит, и тогда она не почувствует как жестокости, жестоковыйности — высылку свою из дома). Это историческое разъяснение не только вероятно, но и единственно возможное: ибо только при нем не удесятеряется жестокосердие ни в отношении жен, ни в отношении мужей. Тогда как совершенно очевидно, что, перетолковывая слова Спасителя в смысле абсолютной нерасторжимости моногамного брака, мы и должны были прийти к явлениям, столь чудовищным, как: 1) избивание жен не любящими их мужьями, 2) принуждение сожительствовать с отвратительным по поведению и по характеру супругом или отвратительною супругою, 3) вечное безбрачие разведенных. С легких угольков ветхозаветной ‘жестоковыйности’ мы попали или, вернее, вторгнуты были наши семьи, в такую ‘пещь огненную’ жестоковыйности, о какой древние времена и не слыхивали.
Но этого исторического истолкования слов Спасителя невозможно было приводить, потому что слово ‘полигамия’, можно сказать, непереносимо для европейского уха. Мы уже выросли на типе римской гражданской семьи, абсолютно моногамной. И ссылки, какую я сделал, можно только приводить ‘post hoc’ [‘после этого’ (лат.)], как безопасные, но не в виде мотива, не в споре, не добиваясь закона. Всякая подобная мотивировка, как бы она ни была основательна исторически, могла бы погубить самые лучшие практические усилия {Во всяком случае нужно дождаться времени, когда духовные лица и авторы сами обратят внимание на абсолютное умолчание Евангелия о типе полигамической библейской семьи. В замечательной рукописи: ‘О разводе’, пересланной мне для передачи в редакцию ‘Нов. Пути’ небезызвестным нашим духовным писателем свящ. Смирягиным, — я впервые нашел как бы удивленное, но и вместе очень упорное указание, что Иисус Христос нигде не порицает, как нигде не порицает и Ветхий Завет, этот особый строй и дух семьи, что в пользу исключительной моногамии нигде в Священном Писании не высказано ни одного слова, ни одной обмолвки.}.
Прочитав в газетах о запросе восточным патриархам, — признаюсь, я не доверил его искренности. И мысль, что запрос этот сделан не с целью ли окончательно навсегда закрыть дозволение брака ‘разведенным по вине прелюбодеяния’ и прекратить самые о нем толки, бывшие около того времени в печати, преследовала меня. Пользуясь тем, что известие об этом запросе появилось одновременно с известным распоряжением Св. Синода не писать более в метрики детей, рождаемых девицами и вдовами, слова: ‘незаконнорожденный’, — я позволил себе написать Высокопреосвященному митрополиту Петербургскому благодарность за его несомненные старания об этих важных преобразованиях, — и удостоился получить от него письмо, из которого, с разрешения Владыки, позволю привести некоторые места, как имеющие принципиальное значение:
‘…Несомненно, я вполне сочувствую новому закону о внебрачных детях. Синодальное же распоряжение (об изменении термина в метриках) есть необходимое следствие нового закона. На счет же личной своей заслуги я ничего не принимаю {Достаточно было не делать инициативы первоприсутствующему члену Св. Синода, положить дело ‘под сукно’, — и оно там лежало бы годы. Да и мог быть жесткий ответ, с которым не справиться: ‘Взгляд государства такой, а церкви иной’. Подобные ответы останавливали и государей в свое время.}. В отношении к отжившему явлению жизни как-то вдруг так складываются общие душевные расположения, что всем оно до ясности кажется требующим необходимого изменения или уничтожения. Так было и с законом о внебрачных детях. Всем стало казаться нелепым долее оставаться со старым законом, в числе же всех и мне. Со всеми же и с вами и я скажу: слава Богу, что этот старый закон отжил. Считаю необходимым прибавить, что закон этот для церкви внешний и имеет к духовенству отношение лишь потому, что на него возложена обязанность вести метрические записи. Сама же церковь одинаково относится и к брачным и к внебрачным детям, сподобляя одинаково и тех и других участия в таинствах. Но по такому своему отношению церковь и к гражданскому их уравнению могла отнестись не иначе, как только с полным сочувствием’.
Слова эти очень важны в том отношении, что они должны пролить много внутреннего, сердечного утешения и успокоения в груди как обманутых несчастных девушек, оставшихся с детьми, так и в цельные счастливые семьи, по каким-либо внешним причинам (напр., у офицеров, у городских учительниц) остающихся без венчания. Духовенству нашему давно следовало прижать к груди всех таковых. Пусть общество их порицает, но пусть церковь выступит на их защиту, заставив умолкнуть легкомысленных и злых. Церковь через таинство исповеди знает такие грехи формально правых и ‘праведных’ людей, перед которыми ‘грех’ несчастной покинутой девушки то же, что евангельская ‘соринка в глазу’ перед бревном в глазу. Отзыв этот Высокопреосвященного важен и потому, что, с другой стороны, и Государственный Совет, издав известный закон, о бывших ‘незаконнорожденных’, в заключение высказал, что он — временный и не остановит дальнейших мер к улучшению их положения. Этим теплым отношением, просто приблизив к груди своей несчастных, церковь не уронит своего авторитета, но лишь переменит авторитет юридический на авторитет нравственный. Пусть все и своею охотою идут благословляться к священникам, это — следует, это — хорошо! Но пусть не будут связываемы юридические лишения или юридические кары с тем, что родители такого-то ребенка по какой-либо причине не могли обвенчаться. Памятно всем лет восемь назад сделанное в одной губернии распоряжение: увольнять из земских начальников всех лиц, не бывших на исповеди. Этот уездный ‘указ’ вызвал всеобщий смех и раздражение в печати и обществе. Показалось всем чудовищным связывать юридическую кару с серьезным движением раскаяться в грехах своих. Но именно таково же и лишение или ограничение в правах бывших ‘незаконнорожденных’, с прибавкою еще наложения наказания на абсолютно не повинных ни в чем (дети). Нельзя возводить в юридическое требование таинств: из них юриспруденция выпаривает всю душу, все ‘веяние’, ‘благодать’ и внутренний смысл. Как счастливо Ромео и Юлия шли к ‘патеру Мартыну’ благословиться: ибо то было уединенно, лично, а не было каким-то объектом формальностей. Так ли тепло и задушевно идут теперь, при бездне формальностей, венчаться к священнику? И сбылось вековечное слово Евангелия: ‘дух животворит, буква мертвит’.
‘По вопросу о разрешении браков разведенным-виновным, — продолжает Владыка в письме, — сделаны письменные сношения со всеми представителями аутокефальных (самостоятельных) церквей. Ответы пока получены только от двух. Сношения с патриархами не прерывались, но давно не касались вопросов общественного характера. Я лично всячески стараюсь поддерживать сношения с патриархами и к праздникам всегда обмениваюсь с ними приветствиями. В этом случае своими симпатиями мы с вами сошлись’.
Невозможно все эти заботы (и особенно о внебрачных детях) не отнести к тому счастливому и временному обстоятельству, что первоприсутствующим лицом Св. Синода является человек, лично и по опыту знающий, что такое семья, дети. Ни для кого не составляет тайны, что митрополит Антоний, в бытность профессором Духовной академии, несчастным образом и преждевременно потерял горячо любимую супругу, и лично мне пришлось от него выслушать трогательный рассказ о том, как, одинокий и имея на руках чтение лекций, он должен был нянчить двух своих малюток. Налетела вторая гроза: и смерть унесла обоих малюток. Но воспоминания остались. Но смысл семьи открылся уже будущему митрополиту. Прекрасный практический урок, как много значит собственное и личное переживание жизненных трагедий, в частности — трагедий семейных. Это дает повод выказать принципиальную мысль. Насколько легче жилось бы русской, вообще христианской семье, если бы от заведывания ее скромно уклонились люди вовсе без семейного опыта, чистые монахи и затворники, или, что то же, если бы к верховному руководству церковью, в силу связанности с нею нашей практической жизни, призывались не люди затвора и кельи, но знающие или знавшие практическую и общественную жизнь, в частности и особенности — жизнь семейную. ‘Семья да не судится никем, кроме семейного или бывшего семейным’ — это такое естественное и правое желание, что позже или раньше оно станет законом. Католическая церковь, вовсе не знающая вдового священства, вдовцов-монахов, вдовцов-иерархов, — и не пролила на семью той мягкости, которая все же есть у нас, а в будущем может и расшириться еще.
Медленно приходили ответы от восточных патриархов и синодов. Нынче весною они были получены все. Св. Синод, рассмотрев их, нашел, что нет и не было настоящих полновесных оснований к осуждению на вечное безбрачие лиц, по прелюбодеянию которых расторгнут брак, что слово Спасителя о безбрачных относится к тем, ‘кто может вместить’ его — по Его же, Спасителя, ограничению, и что по слову апостола: ‘Каждый во избежание блуда должен иметь свою жену, и каждая во избежание блуда должна иметь своего мужа’ — не должны быть оставляемы в невольном безбрачном состоянии никто. Слова же Спасителя, что ‘кто женится на разведенной — прелюбодействует’ и, следовательно, кто замуж выходит за разведенного — прелюбодействует же, можно и следует, конечно, истолковывать вовсе не в виде закона, имеющего судебное или духовно-судебное значение, но в виде евангельского совета, данного совести христиан как лиц единичных. Это как и слова о богатом юноше: указана далекая цель, возвышенный идеал, но добровольный, но своевольный, без плети около него, без капкана за ним. Пусть каждый, читая эти слова, как и слова о милосердии, о нищенстве духа, о бедности, вздохнет про себя, подумает. Пусть каждый, согрешивший в браке и посягающий на новый брак, вздохнет про себя, пожалеет о слабости своей, скажет себе упрек. Но уже если он не в силах удержаться, — пусть вступает в брак. Церковь владеет силами исповеди и раскаяния: по отношению к данному положению христиан они оставались до сих пор втуне. Именно они теперь призваны к мягкому, не юридическому воздействию, — и пожелаем с своей стороны, чтобы общество и частные лица отнеслись вполне серьезно к тем мерам духовного исправления и духовного наказания, какими единственно отныне будет ограничиваться отношение церкви к ‘осуждавшимся’ прежде ‘на вечное безбрачие’ лицам.
Да исчезает везде форма, да вкореняется везде дух. Церковь пусть будет долготерпелива. Но и частные лица пусть не истощают ее терпения и, проходя ‘епитимью’, не смотрят на нее как на ‘формальность епитимьи’. Мы получили добро. Но и воздадим же за него добром. Не станем обращать в насмешку ныне мягких действий церкви. Ибо поистине, только видя, что она имеет дело с душами человеческими, пусть слабыми, но мягкими, она может простереть ‘милость и жертву’ далее и ослабить узы, еще жесткие в других местах. Вспомним вопрос о разводе, вспомним и предстоящие меры о теперешних ‘внебрачных’ детях. Мы — в процессе, в пути, — а не на покое, не дома.
Впервые опубликовано: Новое Время. 1904. 29 июня. No 10174.