Новый Тангейзер, Лундегорд Аксель, Год: 1895 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 213 минут(ы)

НОВЫЙ ТАНГЕЙЗЕРЪ.

РОМАНЪ А. ЛУНДЕГОРДА.

Переводъ со шведскаго В. ФИРСОВА.

Der edle Tannhuser, ein Ritter gut,
Wollt’ Lieb’ und Lust gewinnen,
Da zog er in den Wennsberg,
Blieb sieben Jabre drinnen.
H. Heine.

С.-ПЕТЕРБУРГЪ.
Типографія И. H. Скороходова (Надеждинская, 43).
1898.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ.

I.

Сходка ищущихъ работы была окончена. Изъ полуразвалившагося зданія заброшеннаго загороднаго театра, служившаго мстомъ сходки, люди расходились во вс стороны. Однимъ изъ послднихъ вышелъ Томасъ Галль.

Томасъ Галль былъ не простой рабочій, по профессіи онъ былъ инженеръ. Пробывъ десять лтъ въ Америк, онъ отвыкъ отъ шведскихъ порядковъ и сидлъ у себя на родин безъ мста уже въ продолженіи многихъ мсяцевъ. Въ послдніе дни онъ буквально голодалъ, Это и привело его на сходку ищущихъ работы, онъ смутно надялся найти среди людей въ одинаковомъ съ нимъ положеніи если не помощь, то совтъ и нравственную поддержку.

И вотъ, неожиданно для себя, ему вдругъ самому захотлось сказать нсколько словъ ободренія своимъ товарищамъ по несчастію. Онъ потребовалъ слова, взошелъ на каедру и сказалъ горячую рчь. О чемъ онъ говорилъ, онъ теперь не могъ бы объяснить въ точности. Никакихъ практическихъ совтовъ дать онъ, конечно, не могъ. Но онъ былъ самъ голоденъ и глубоко сочувствовалъ собравшимся здсь бднякамъ. Ему страстно хотлось ободрить ихъ, утшить,— онъ по себ зналъ, что въ данную минуту это такъ же нужно, какъ и кусокъ хлба. И онъ заговорилъ обо всемъ, что поддерживало его самого, заговорилъ съ увлеченіемъ… Въ его словахъ звучала глубокая искренность и неподдльный энтузіазмъ, постепенно передавшійся слушателямъ. Въ толп поднялось движеніе. Послышались бурныя одобренія. Одни апплодировали, другіе кричали ‘браво’, притоптывая ногами, какъ на ярмарочныхъ представленіяхъ.

Томасъ Галлъ, довольный сочувствіемъ своихъ слушателей, хотлъ еще что-то сказать, какъ вдругъ страшно поблднлъ, закачался и долженъ былъ ухватиться за спинку стула, чтобы не упасть съ каедры.

Предсдатель сходки — извстный редакторъ гаэегы ‘Работникъ’ и глава рабочей партіи въ Стокгольм, Густавъ Кеслеръ, быстро протянулъ къ нему руку, чтобы поддержать его. Но инженеръ Галль уже оправился, пробормоталъ, что ему больше нечего сказать и, пошатываясь, сошелъ съ каедры.

О, да, онъ замтилъ провожавшіе его сочувственные взгляды. Видно, искренность его передалась всмъ, да и могъ ли кто сомнваться, что онъ самъ одинъ изъ голодающихъ? Когда онъ зашатался и чуть не упалъ, а потомъ тихо сошелъ съ каедры, его пожалли, какъ онъ жаллъ другихъ, и проводили цлымъ громомъ рукоплесканій…

Выйдя на улицу, Томасъ Галль пошелъ неторопливой походкой человка, которому безразлично, куда идти. Онъ былъ средняго роста, сухощавый, во всей его фигур было что-то угловатое, движенія были неловки и принужденны. По наружности было бы трудно опредлить его званіе, въ выраженіи его лица было нчто особенное, свойственное людямъ много мыслящимъ, а пожалуй, и мечтателямъ, но въ то же время въ немъ было что-то рзкое, жосткое, совсмъ не мирившееся съ представленіемъ о мечтател и свойственное скоре людямъ дла и труда. Платье на немъ было сильно поношено и некрасиво сидло на его исхудаломъ тл. Наконецъ, въ самомъ склад его лица было нчто сбивчивое: оно было совсмъ не скандинавскаго типа, съ блднымъ матовымъ цвтомъ кожи, очень черными волосами и темными съ металлическимъ отливомъ глазами. По лицу и по платью его можно бы принять за простолюдина изъ южанъ, и ни на одно мгновеніе нельзя было бы усомниться въ томъ, что это интеллигентный человкъ.

Онъ шелъ понуривъ голову. Его энтузіазмъ прошелъ, оставивъ по себ только большую усталость. Мысли кружились въ голов, какъ усталыя птицы поздней осенью въ ненастный день, когда пищу находить имъ бываетъ уже трудно, а голодъ отъ холода становится особенно томителенъ.

Позади послышались шаги. Томасъ Галль оглянулся и увидлъ исполинскую фигуру догонявшаго его редактора Кеслера.

— Намъ по пути? Пойдемте вмст,— предложилъ редакторъ.

Галль ничего не отвтилъ. Но великанъ уже шелъ рядомъ съ нимъ и поглядывалъ на него съ любопытствомъ.

— Вы согрли насъ тамъ своей рчью,— началъ онъ, тяжело ступая и постукивая палкой по тротуарнымъ плитамъ.— Ваши чувства были искренни, оттого-то слова ваши и шли прямо къ сердцу, хотя новаго вы вдь ничего не сказали. Да… въ искренности мы знаемъ толкъ! На нашихъ сходкахъ постоянно выскакиваютъ разные фразеры, ихъ не оберешься… Слушая васъ, мы точно освжились. Скажите, вы уже давно въ Стокгольм?

Все это было сказано грубоватымъ, дловымъ тономъ. Кеслеръ всегда такъ говорилъ съ чужими людьми, точно хотлъ имъ дать понять, что не намренъ любезничать, даже когда приходилось говорить что-либо и лестное.

— Уже два мсяца,— вяло отвтилъ инженеръ.— Я покинулъ свое мсто въ западныхъ штатахъ полгода тому назадъ.

— Зачмъ покинули?

— Мать умирала…

— Она была бдна, разумется?

— Она жила моимъ заработкомъ. Ей хотлось проститься со мною передъ смертью, она не думала, что я буду здсь безъ мста. Къ счастью, она не дожила до того дня, когда у насъ не стало куска хлба.

— У васъ все время не было заработка?

— Почти, что такъ…

— Гд вы жили?

Инженеръ Галль усмхнулся.

— Повидимому, вы хотите, чтобы я исповдалъ вамъ все мое прошлое?

— По правд сказать — да!— проворчалъ Кеслеръ, и въ его голос послышалось что-то ласковое.— Если вамъ охота разсказать о себ — разскажите. Меня это интересуетъ и не изъ пустого любопытства — намъ необходимо знать, кто наши друзья.

Томасъ Галль шелъ нкоторое время молча. Онъ соображалъ, слдуетъ ли ему довриться этому чужому человку. Потомъ онъ какъ бы принялъ ршеніе и заговорилъ безъ околичностей:

— Мы изъ Готенбурга. Мой отецъ въ молодости служилъ при окружномъ суд, считался выдающимся юристомъ и, какъ вс ожидали, долженъ былъ сдлать блестящую карьеру. Ни вдругъ онъ покинулъ судъ и принялъ должность простого ленсмана въ сел. Говорятъ, вс называли его поступокъ безумнымъ. Но дло было въ томъ, что въ суд ему еще долго пришлось бы служить безъ жалованья, а онъ хотлъ жениться, и лучшаго мста сразу не нашелъ. При томъ онъ намренъ былъ жениться на дочери простого мужика, да еще происходившаго, какъ говорили, изъ цыганъ. Вотъ ему и казалось лучше переселиться въ деревню. Я былъ ихъ единственнымъ ребенкомъ…

— О моихъ дтскихъ годахъ у меня ничего не осталось въ памяти отраднаго. Бдность у насъ въ дом была большая… Отецъ пилъ. Онъ пропивалъ все, что у насъ было, и, когда бывалъ пьянъ, билъ и мою мать, и меня. Потомъ, протрезвившись, онъ терзался угрызеніями совсти и, бывало, другой разъ тяжеле видть его горе, чмъ переносить его побои. Въ конц концовъ онъ вступилъ въ число ‘пробужденныхъ’ и успокоился на убжденіи, что все зло творилъ его руками дьяволъ, а самъ онъ былъ только несчастный страдалецъ. ‘Не я васъ бью, а сатана. Онъ пользуется моими руками и моей палкой, какъ орудіемъ. А я васъ люблю и жалю’.— Онъ спился и умеръ въ блой горячк, когда мн пошелъ тринадцатый годъ.

До того времени я почти ничему не учился. Посл отца у насъ остались только долги. Но мать была дльная женщина, не боявшаяся труда, и кром того намъ выхлопотали маленькое пособіе. Съ этимъ мы перебрались въ городъ. Тамъ я поступилъ въ профессіональную школу, потомъ подготовился и перешелъ въ технологическій институтъ. Мать работала, я давалъ уроки, этимъ мы жили, пока я учился. Но этого намъ не всегда хватало, потому что работы и уроковъ иногда не бывало, и понемногу у насъ образовались долги. Мы ожидали лучшаго времени, когда я окончу курсъ инженеромъ. Но наши ожиданія не оправдались: я получилъ дипломъ, но не нашелъ мста и попрежнему долженъ былъ довольствоваться тмъ немногимъ, что заработывалъ уроками, а мать къ тому времени выбилась изъ силъ и стала неспособна къ труду. Сдлалось такъ тяжело, что я ршился перебраться въ Америку. Мы уговорились, что мать переселится ко мн, какъ только я тамъ найду опредленный и врный заработокъ.

Ну-съ, объ Америк здсь вдь очень неврныя понятія! Десять лтъ пошло у меня на пріисканіе врнаго заработка и на уплату нашихъ долговъ, далеко не большихъ. Я побывалъ и кондукторомъ на конк, и наборщикомъ, и разносчикомъ афишъ, и чернорабочимъ, и кочегаромъ, и, наконецъ, машинистомъ. Впрочемъ, заработокъ былъ не слишкомъ плохъ, а когда я размнивалъ для отсылки свои доллары на кроны, выходило даже не мало. И не могу пожаловаться: хватало и на жизнь моей матери, и на меня самого.

— Подъ конецъ стало совсмъ хорошо: изъ машинистовъ я перешелъ старшимъ рабочимъ на большую пильню на запад, потомъ меня сдлали десятникомъ и, наконецъ, управляющимъ всего завода. Я поспшилъ написать матери, чтобы она скоре хала ко мн. Но было поздно. Она отвтила мн, что лучше мн самому побывать на родин, если я хочу застать ее въ живыхъ, потому что дни ея сочтены. Она не скрывала отъ меня, что сильно тосковала вс эти годы и что сочла бы себя счастливой повидать меня передъ смертью…

Ну, я попросилъ отпуска, а когда не получилъ его, отказался отъ своего мста и выхалъ сюда. Три мсяца просидлъ я у изголовья ея постели, затмъ она умерла. Она была единственнымъ существомъ, къ которому я былъ привязанъ, единственнымъ мн близкимъ человкомъ… Разумется мн было тяжело лишиться ея… Гм!.. Однако, не буду надодать вамъ разсужденіями о своихъ чувствахъ. Скажу только, что горе отозвалось на мн плохо. Я былъ почти въ отчаяніи и чуть не сошелъ съ ума. Я потерялъ даже вру. Съ молоду я вдь былъ очень религіозенъ, какъ вся наша семья. Но теперь, когда въ своемъ гор я по привычк обращалъ взоръ къ небу, оно оказывалось для меня пусто. Моего бога тамъ уже не было. Сердце отказывалось допустить Бога, потому что пришлось бы представить Его себ жестокимъ. За что я страдалъ съ самаго рожденія? За что моя мать умерла, не познавъ въ жизни ни одной радости? Душа возмущалась. Я проклиналъ теперь все, чему прежде поклонялся, и ненавидлъ то, что когда-то любилъ. Я перешелъ сразу изъ одной крайности въ другую: выходило вдь, точно меня обманули!.. Ну, разумется жизнь отъ этого стала еще мрачне. Куда я ни глядлъ, всюду вокругъ себя я видлъ только напрасное зло, напрасныя мученія… И я полюбилъ несчастныхъ людей всею силою того чувства, которое я отдавалъ прежде Творцу. Такъ, приблизительно, обстояло тогда въ моей душ, да и потомъ не все измнилось…

Онъ умолкъ. Его лобъ пылалъ, а щеки оставались блдными. Въ глазахъ сверкали недобрые огоньки.

Кеслеръ посмотрлъ на него почти добродушно.

— Не тревожьтесь, вы не утратили своихъ врованій,— сказалъ онъ.— Ваше возмущеніе противъ Бога доказываетъ, что вы еще врите. Вдь нельзя ненавидть то, чего нтъ… Однако, объясните, почему вы не вернулись въ Америку?

— Не стоило!— возразилъ Галль, опять впадая въ тонъ апатіи.— Вдь меня тамъ тотчасъ же замнили другимъ инженеромъ. Въ Америк, какъ и везд, на каждое свободное мсто является цлая толпа желающихъ занять его. Замнить меня было нетрудно… Ну, а начинать все съизнова и силъ не было, да и не стоило. Когда остаешься одинъ и надо заботиться только о себ, жизнь получаетъ вдь совсмъ иную цну, чмъ когда сознаешь, что существованіе любимой матери зависитъ отъ того, уцлешь или погибнешь въ борьб за кусокъ хлба. Я жилъ и работалъ для этой бдной крестьянки, которая родила меня на свтъ и отдала мн весь жаръ своей безъискусственной, честной души. Потомъ, когда я уложилъ ея, сломленное тяжелой жизнью, тло въ червый досчатый гробъ и когда закопали этотъ гробъ въ землю, стало казаться, что мн уже ничего не осталось длать на этомъ свт. О работ я даже сразу не вспомнилъ. Трудъ, какъ и пища, потеряли для меня всякій вкусъ. Но время шло, сбереженія были окончательно прожиты и когда мн сталъ грозить голодъ, я невольно встрепенулся. Я перебрался сюда въ поискахъ какой-нибудь работы. Мн казалось, что человкъ съ нкоторыми познаніями и съ порядочной опытностью въ разнаго рода труд не могъ же остаться совсмъ безъ заработка, по крайней мр, въ Америк этого не бывало. Я вдь согласенъ былъ на что придется: хоть въ чернорабочіе, хоть улицы мести. Оказалось однако, что даже такой трудъ здсь достается не всякому. Все переполнено, все осаждается голодающими… Да… Два мсяца я здсь брожу въ поискахъ работы, объ этомъ мн каждый день напоминаетъ моя квартирная хозяйка, давно уже переставшая меня кормить… И ничего нтъ…

Онъ замолчалъ. Ему вдругъ пришло въ голову, что въ своей откровенности онъ зашелъ слишкомъ далеко и что его послднія слова этотъ чужой человкъ можетъ истолковать по своему. Чего добраго, еще приметъ всю исповдь за, прикрытую разными измышленіями, просьбу о подаяніи!

При этой мысли онъ сильно покраснлъ и насупился. А Густавъ Кеслеръ шелъ возл него молча и не смотрлъ на него… Это молчаніе окончательно разстроило Галля. Онъ почувствовалъ настоятельную необходимость немедленно прервать это тягостное молчаніе и такъ, чтобы тотъ понялъ, что передъ нимъ не нищій. Онъ напрягъ вс свои способности, стараясь найти что-нибудь шутливое и веселое или насмшливое. Но онъ ничего не находилъ и это бсило его. Однако, что-нибудь надо была сказать — лучше глупость, чмъ-ничего. И онъ проговорилъ съ принужденнымъ смхомъ:

— Банальнйшая исторія — не правда ли? Въ сущности вдь даже глупая до смшного! Да, да,— жизнь траги-комедія…

Кеслеръ попрежнему шелъ задумчивый и серьезный. На послднюю выходку инженера онъ даже не обратилъ вниманія. Онъ видимо обдумывалъ что-то и Томасъ Галль попытался угадать его мысли.

‘Наврное, онъ теперь соображаетъ: дать или нтъ, какую-нибудь крону этому бдняку?— думалъ онъ.— Наврное, онъ вообразилъ тамъ въ зал, что у меня закружилась голова отъ голода, и теперь, посл моихъ признаній, сочтетъ себя вправ подать мн сколько можетъ на хлбъ’…

Брови его сдвинулись. Все лицо приняло суровое выраженіе недоступности.

Редакторъ еще разъ покосился на него и заговорилъ сухо, дловымъ тономъ:

— Стало быть, вы хорошо ознакомлены съ положеніемъ и жизнью рабочихъ въ Америк? Сами вдь прошли черезъ вс ступени? Намъ было бы не только любопытно, но и полезно узнать разныя подробности… Гд вы живете?

— На южной сторон, въ дешевыхъ квартирахъ.— Онъ назвалъ улицу и нумеръ дома.

— Не возьметесь ли написать для насъ нсколько статей о положеніи рабочихъ за океаномъ? У насъ не хватаетъ средствъ платить такіе гонорары, какъ въ большихъ газетахъ, но то, что можемъ, мы плотимъ исправно…

Эта выдумка показалась Галлю даже забавной. Ясно вдь было, что вся затя была только предлогомъ, чтобы сунуть ему нсколько кронъ какъ бы въ счетъ гонорара! Но это не удастся!.. И онъ отвтилъ съ злорадствомъ:

— Я въ жизни не писалъ для печати ни строчки. Это искусство мн незнакомо.

— Вздоръ!— заворчалъ Опасный, таково было уличное прозвище Густава Кеслера.— Вдь писали же вы на своемъ вку письма? Напримръ, къ матери?

— Разумется, но…

— Такъ о чемъ же вы тревожитесь? Вообразите, что вы описываете своей матери все, что тамъ случилось съ вами и что вы наблюдали. Большаго и не требуется… Наконецъ, кое въ чемъ и мы поможемъ — на то мы сидимъ въ редакціи. Неужели вы воображаете, что нужны таланты для работы въ нашихъ газетахъ? Во всей толп газетныхъ сотрудниковъ столицы не найдется и десяти талантливыхъ писателей. А какъ публицисты ничего себ… годятся. Приходите завтра ко мн въ редакцію и принесите первую статью, т.-е. письмо. Вотъ вамъ моя карточка съ адресомъ. А теперь до свиданія.

Томасъ Галль не усплъ даже отвтить. Онъ машинально пожалъ протянутую ему огромную руку, принялъ карточку и черезъ минуту стоялъ уже одинъ на углу улицы, по которой удалялся Кеслеръ.

II.

Онъ постоялъ нкоторое время въ раздумьи, разсянно оглядлся по сторонамъ, замтилъ вскользь, что попалъ въ совершенно незнакомую ему часть города, но остался къ этому равнодушенъ и побрелъ прямо впередъ наудачу. Ему пришлось идти какими-то узкими темными улицами съ огромными домами по обимъ сторонамъ. Потомъ онъ неожиданно вышелъ на широкій бульваръ съ блестящими магазинами, съ толпою пшеходовъ на тротуарахъ, съ множествомъ сновавшихъ взадъ и впередъ экипажей. Онъ шелъ въ толп также равнодушно, какъ, и пустынными улицами и очутился, наконецъ, на какой то большой площади, гд опять было тихо и безлюдно.

Начинало смеркаться, становилось холодно. Галль невольно ежился въ своемъ легкомъ пальто, когда налетали порывы втра. Вокругъ вспыхивали огоньки: то зажигали уличные фонари… Стало быть, и этотъ день конченъ, а впереди опять ночь… Ночь и вина! Теперь, небось, и медвдь въ лсу позаботился уже о своей берлог на зиму, поди, залегъ уже, и спитъ, и будетъ ему тепло… чмъ больше снга, тмъ тепле…

Томасъ Галль чувствовалъ мучительные приступы голода и дрожалъ отъ холода. Онъ соображалъ, что медвдь счастливе его. Хорошо ему залечь на цлую зиму и нжиться въ своей теплой шуб, и беззаботно спать, въ спокойной увренности, что когда онъ проснется, будетъ уже весна. Этакъ бы проспать хоть въ могил до лучшихъ временъ, до весны трудящагося человчества!..

Онъ уже миновалъ площадь и шелъ по набережной. Мысли попрежнему бродили въ его голов быстро и безпорядочно. По временамъ онъ точно забывался.

Вотъ онъ на какомъ-то красивомъ мосту… Стоитъ прислонясь къ периламъ и опершись рукою на вызолоченную корону… Онъ стоитъ и разсянно поглядываетъ черезъ перила въ воду.

Столица забавлялась игрою въ лто. Былъ воскресный день, и не смотря на холодъ, на островк прямо противъ дворца было гулянье — послднее гулянье въ этомъ году. Флаги и пестрыя украшенія скрашивали опустошенія поздней осени. Вдоль набережныхъ, среди пордвшей и побурвшей листвы деревьевъ мелькали сотни разноцвтныхъ фонариковъ, изъ такихъ же фонариковъ, увшенныхъ рядами, вырисовывался какъ бы остовъ фантастическаго храма веселья, въ которомъ гремла духовая музыка, веселье, праздничные звуки гулко неслись по вод, заманивая гуляющихъ.

Инженеръ Галль стоялъ и мрачно поглядывалъ на островокъ. Отъ голода въ немъ точно горли вс внутренности, а кожу коробило отъ холода. Злой насмшкой надъ нимъ казались ему веселые звуки музыки, и вся эта толпа, и храмъ веселья изъ разноцвтныхъ огней. И, какъ это часто бывало съ нимъ въ минуты сильнаго волненія, ему стало казаться, что онъ слышитъ гд-то внутри себя чудную, строгую музыку, чистые звуки которой то и дло покрывались шумомъ съ островка.

‘Ну и пусть будетъ такъ! Пусть веселятся т, которымъ надо придумывать всякія ухищренія, чтобы примнить свои избытки’…

Онъ видлъ передъ собою посинлыя лица своихъ слушателей на сходк. Ему были дороги эти люди во всей ихъ забитости, во всемъ ихъ униженіи среди пороковъ и всякихъ преступленій — этихъ естественныхъ плодовъ нищеты. Ему хотлось всхъ ихъ прижать къ груди, плакать намъ ними, утшать ихъ, какъ мать утшаетъ ребенка, влить въ ихъ сердца довріе къ себ, смлость и гордость. Страстное чувство поднялось въ немъ и такъ сдавило ему сердце, что опять, какъ тамъ въ зал, у него закружилась голова, что-то красное застлало глаза, и онъ зашатался, чувствуя, точно мостъ раздвигался подъ нимъ. Онъ судорожно ухватился за перила, припалъ къ нимъ всмъ ослабвшимъ тломъ и оперся подгибавшимися колнями на гранитное основаніе перилъ. Черезъ минуту припадокъ миновалъ: онъ успокоился, силы возвращались.

Теперь одна мысль оставалась въ его усталомъ мозгу: ‘Разумне всего идти домой! Разумне всего идти домой!’ повторялъ онъ себ. Онъ осторожно всталъ на ноги. Ничего, идти еще можно было… И, шатаясь, онъ побрелъ черезъ мостъ обратно.

Опять онъ шелъ по безконечнымъ набережнымъ. Подъ нимъ въ вод колебались отраженные огни. На вод было большое движеніе. То и дло скользили по волнамъ темные предметы, должно быть, лодки, посл которыхъ нкоторое время оставался на вод широкій свтлый слдъ.

Но все это движеніе не оживляло залива, потому что тьма была сильне всхъ этихъ скользившихъ въ ней огоньковъ, и тьма придавала вод что то пустынное. Такъ вдь и во всей вселенной: тьма — основной тонъ, пустынность и смерть — основной принципъ. Что значили отдльныя искорки свта во всей этой громад мрака? Что значила ничтожная жизнь, кое-гд на поверхностяхъ небесныхъ тлъ, въ сравненіи со всей этой громадой пустыни? Да и въ самой жизни радости разв не были жалкими искорками, безсильными протестами свта противъ печальнаго мрака, какъ основы?..

Глубже и глубже забиралось его воображеніе въ это размышленіе о мрак, и мракъ скоро проникъ въ самыя его мысли. Онъ уже ничего не могъ сообразить и шелъ, не разбирая улицъ, не зная, гд идетъ, повинуясь какому-то чисто животному инстинкту. Такъ онъ дошелъ до своего дома, пробрался въ свою комнату и очнулся уже раздтый въ своей постели. Это его удивило: но страшная усталость тотчасъ же придавила его и онъ уснулъ.

III.

Когда онъ проснулся, было свтло. Сонъ подкрпилъ и успокоилъ его, настроеніе было далеко не такое, какъ наканун. Какъ вчера его подавлялъ мракъ, такъ теперь его точно оживлялъ и успокоивалъ яркій свтъ. Ему было пріятно слышать громкое чириканье воробьевъ, возившихся за его окномъ на какой-то крыш. Онъ чувствовалъ себя хорошо и пока лежалъ безъ движенія, голодъ вовсе не давалъ знать о себ.

Довольно долго пролежалъ онъ, раздумывая объ отвлеченныхъ предметахъ съ безпечностью человка, которому не о чемъ тревожиться. Потомъ онъ вдругъ вспомнилъ предложеніе Кеслера и совершенно спокойно задалъ себ вопросъ: не можетъ ли онъ въ самомъ дл написать для ‘Работника’ нсколько очерковъ всего, что онъ видлъ въ Америк и самъ пережилъ въ суровой борьб за существованіе?

Онъ началъ обдумывать свой ‘матеріалъ’, привелъ въ порядокъ главнйшія воспоминанія и сдлалъ имъ въ ум общій обзоръ. Выходило, что ему дйствительно было что разсказать, и что дло оказывалось не особенно замысловатымъ… Онъ взялъ свою записную книжку, вооружился карандашемъ и началъ писать — лежа въ постели. Онъ послдовалъ совту Кеслера и совсмъ серьезно писалъ длинное, обстоятельное письмо къ своей покойной матери.

Когда оно было окончено, онъ всталъ и выглянулъ изъ окна: на башенныхъ часахъ пробило уже половину второго… При первыхъ же движеніяхъ онъ ощутилъ такую слабость, что голова закружилась, колни задрожали и все тло показалось ему ужасной тяжестью. Но онъ превозмогъ нездоровье, одлся, тщательно вычистилъ свое платье и даже досталъ изъ шкафа нсколько поношенный, но еще годный къ употребленію цилиндръ, который уцллъ благодаря тому, что въ ссудной касс отказались принять такую поношенную шляпу. Затмъ онъ вырвалъ изъ записной книжки исписанные листки, положилъ ихъ въ боковой карманъ и медленной поступью, чтобы опять не вызвать головокруженій, пошелъ въ редакцію ‘Работника’.

Черезъ полчаса онъ стоялъ въ передней редакціи и обдумывалъ, не лучше-ли уйти, не срамясь понапрасну. Его сердце усиленно стучало. Сколько жизнь ни трепала его, онъ не могъ отдлаться отъ застнчивости, постоянно парализовавшей его дятельность, а тутъ ему казалось почти наглостью предлагать въ качеств ‘статьи’ жалкій опытъ, который онъ только что окончилъ…

Нсколько разъ онъ протягивалъ руку къ дверной скобк, и снова опускалъ ее. Но вотъ позади него послышались шаги… Это разршило его сомннія. Онъ постучалъ въ дверь и вошелъ.

Въ довольно просторной, но темноватой и плохо обставленной комнат какіе-то два господина сидли у большого стола. Оба курили. Одинъ съ напряженіемъ смотрлъ на полоску бумаги, на которой чернли строчки начатой работы и что-то обдумывалъ, другой просматривалъ газеты, не выпуская изъ рукъ большихъ ножницъ. Какая-то блдная молодая женщина сидла за отдльнымъ столикомъ и вписывала что-то въ конторскую книгу.

— Нельзя ли видть редактора Кеслера?— спросилъ инженеръ, не обращаясь ни къ кому въ отдльности.

Размышлявшій господинъ приподнялъ голову и молча указалъ перомъ дверь прямо противъ окна. Томасъ Галль направился къ этой двери и постучалъ, ворчливый голосъ Кеслера, пригласилъ его войти.

Густавъ Кеслеръ, занятый какою-то работой поднялъ голову. Сегодня онъ былъ еще боле всклокоченъ, чмъ вчера, на сходк. Его огромная фигура у маленькаго письменнаго стола самой дешевой работы, покачивавшагося на жидкихъ ножкахъ, казалась еще больше. Какъ этотъ столъ не разваливался подъ его локтями? Лицо его было багроваго цвта, а брови гнвно сдвинуты. Видно было, что его что то волновало…

Онъ сейчасъ же узналъ вошедшаго и кивнулъ ему головой.

— Присядьте, пожалуйста!— сказалъ онъ отрывисто.— Я только допишу нсколько строкъ.

Онъ опять склонился надъ своимъ хрупкимъ столикомъ, перо его быстро заходило по бумаг, на которую онъ сурово поглядывалъ, точно видлъ передъ собою противниковъ, которыхъ громилъ.

Томасъ Галль слъ. Довольно долго въ комнат слышался только легкій скрипъ пера редактора, да изъ другой комнаты доносилось позвякиванье ножницъ сотрудника.

Но вотъ Кеслеръ окончилъ свою статью. Онъ расправилъ спину, собралъ со стола разбросанныя полоски бумаги, задумчиво прошелся по комнат, потомъ пріотворилъ дверь и сунулъ исписанныя полоски подошедшему сотруднику.

Когда онъ вернулся и снова опустился въ кресло, на лиц его уже не осталось и тни суроваго выраженія. Онъ даже улыбнулся.

— Ну-съ, написали вы что-нибудь для насъ?— спросилъ онъ инженера.

Галль подалъ свои листки изъ записной книжки.

— Я сдлалъ, какъ вы совтовали, но самъ знаю, что это никуда не годится.

— А вотъ сейчасъ посмотримъ.

Онъ плотне услся въ кресл и началъ читать. Томасъ Галль не спускалъ глазъ съ его лица, стараясь подмтить выраженіе и приготовиться къ приговору, котораго ждалъ. Но всклокоченная голова великана покачивалась, точно въ тактъ чтенію, отнюдь не грозно, въ лиц было что то, позволявшее даже надяться на самое лучшее…

Наконецъ онъ дочиталъ. Снова вооружившись перомъ, онъ разложилъ листки на стол и сталъ исправлять статью чиркая, надписывая что-то между строкъ, но безъ всякаго напряженія, почти машинально…

— Ну-съ, что вамъ сказать?— началъ онъ, не отрываясь отъ свой работы.— Вышло очень интересно. Сейчасъ видно, что не наврано, а правдивый разсказъ человка, все это пережившаго. Совсмъ другая, совсмъ другая цна правдивымъ словамъ въ глазахъ читателей… А то эти витіеватыя разглагольствованія спеціальныхъ корреспондентовъ, которые ни минуты не забываютъ, что получаютъ по десяти эре за строчку и… и нанизываютъ фразу на фразу, какъ бусы… При томъ врутъ безбожно, иногда просто для красоты слога… Да… Эта статья написана плохо, очень плохо, но намъ годится. Намъ нужны факты, правда, а не… а не красивыя фразы. Наши читатели въ грошъ не ставятъ красивыя фразы… Ну-съ, вотъ и все!

Онъ кончилъ править и положилъ перо.

— Это пойдетъ въ завтрашнемъ же нумеръ. Выйдетъ…

Развернувъ передъ собою листки, точно карты, онъ окинулъ ихъ опытнымъ взглядомъ и сказалъ:

— Выйдетъ строкъ двсти, я полагаю. Десять кронъ вы можете получить сейчасъ же. Потрудитесь написать квитанцію.

Томасъ Галль послушно написалъ на положенномъ передъ нимъ лоскутк бумаги то, что ему продиктовали. Редакторъ сдлалъ на квитанціи разршительную надпись.

— Деньги вы получите въ той комнат, у барышни. Зайдите ко мн сегодня вечеркомъ — на мою квартиру, мы уговоримся о вашихъ дальнйшихъ статьяхъ. А теперь до свиданія!

Инженеръ поклонился и вышелъ. Онъ подалъ квитанцію блдной барышн и получилъ отъ нея кредитный билетъ въ десять кронъ. Затмъ онъ медленно вышелъ изъ редакціи и остановился на тротуар.

Неужели это все на яву? Неужели правда, что онъ заработалъ цлыхъ десять кронъ, написавъ статью, которая завтра появится въ газет?

Но вдругъ онъ почувствовалъ хорошо знакомую жгучую боль, которою возвщали о себ приступы голода. На этотъ разъ онъ не испугался. Онъ взглянулъ на деньги, которыя все еще были у него въ рук, засмялся и быстро направился въ ближайшую кухмистерскую.

IV.

— Ну, мой медвдь!— весело привтствовала Сигна Кеслеръ своего мужа.— Много ли ты сдлалъ сегодня для человчества?

Она стояла на лар въ передней и шаловливо покачивалась на этой высот на своихъ маленькихъ, совсмъ дтскихъ ножкахъ. Такъ она иногда встрчала своего великана мужа, которому доходила ростомъ едва до груди. ‘Мн надоло всегда смотрть на тебя снизу, мой медвдь!— говорила она ему.— Отсюда я могу гордо смотрть на тебя сверху внизъ’.

Понятно, это была только шутка. Въ ея глазахъ онъ былъ такой же великанъ душой, какъ и тломъ. Когда она полюбила его, ее больше всего плнило въ немъ, что при необыкновенной физической и нравственной сил, онъ былъ во многихъ отношеніяхъ безпомощенъ, какъ дитя. Человкъ науки и грозный общественный дятель, въ своей частной жизни это былъ добрякъ, мягкій, сердечный и совсмъ несостоятельный въ житейскихъ длахъ. Зато его жена, какъ ни мала она была ростомъ, прекрасно дополняла его во всемъ, чего ему недоставало. Это была славная, умная женщина, умвшая постоять за свое счастье, не забывая и другихъ, и всегда практичная въ повседневной жизни. Ея мужъ, этотъ ‘опасный’ демагогъ въ глазахъ постороннихъ людей, ютился у сердца своей маленькой жены, какъ нжно опекаемое дитя.

Она была дочь богатаго заводчика изъ сверной провинціи. Пріхавъ слушать лекціи въ университет, она познакомилась съ приватъ-доцентомъ Кеслеромъ, читавшимъ спеціальный курсъ о народномъ хозяйств, въ его аудиторіи. Уже тогда становилось очевиднымъ, что съ его идеями ему придется скоро промнять каедру на роль вожака крайней народной партіи. Но это не испугало ее, наоборотъ, это согласовалось съ ея собственными убжденіями и только содйствовало влеченію, которое она почувствовала къ нему. Дале все пошло обычнымъ порядкомъ: ея отецъ и слышать не хотлъ о ‘демагог’, но она была совершеннолтняя, самостоятельно располагала небольшимъ состояніемъ, полученнымъ отъ матери, и считала себя вправ устраивать свою судьбу по своему. И она вышла замужъ за Густава Кеслера, вопреки угрозамъ отца отречься отъ нея.

Они поселились въ столиц. Тамъ на средства жены Кеслеръ основалъ свою газету. Теперь эта газета была главнымъ органомъ рабочей партіи и считалась очень вліятельной, но въ матеріальномъ отношеніи она, вслдствіе крайне низкой подписной цны, попрежнему поддерживалась только благодаря затратамъ Кеслера.

У домашняго очага этого бурнаго дятеля царили миръ и тихое счастье. Сигна была ему не только женой, но и добрымъ товарищемъ, всегда способнымъ понять его и сочувствовать его стремленіямъ. Онъ имлъ большія познанія и трезвый умъ, но ему недоставало воображенія. Онъ, такъ сказать, былъ слишкомъ тяжелъ, чтобъ приподняться надъ цифрами и фактами для необходимыхъ обобщеній. Тутъ-то на помощь ему и являлась жена. Она успла, въ значительной степени благодаря ему, достичь недюжинныхъ познаній, но при этомъ она обладала еще смлымъ воображеніемъ, которое помогало ей схватывать совокупность явленій, какъ бы съ птичьяго полета. Притомъ съ женской потребностью скрашивать всякое дло чувствомъ, она съумла построить изъ экономическихъ идей мужа цлое, какъ бы религіозное, ученіе, которое являлось настоящей находкой для вліянія на людей, неспособныхъ увлекаться одними разсужденіями ума. Всмъ этимъ она длилась съ мужемъ сильно помогая ему въ его дятельности.

Въ ней онъ находилъ еще и трезваго и всегда доброжелательнаго критика своихъ поступковъ. Она бывала иногда очень строга въ своихъ сужденіяхъ, но такъ какъ онъ зналъ ея безграничную привязанность къ себ, то всегда внимательно прислушивался къ ея отзывамъ, и почти всегда находилъ, что она бывала права. Поэтому онъ привыкъ полагаться на ея мннія, и во всемъ совтовался съ нею. Избалованная его доврчивостью, она даже усвоила привычку выслушивать его разсужденія съ выраженіемъ нкотораго превосходства надъ нимъ, иногда даже ироніи. Но это не оскорбляло его самолюбія — онъ хорошо зналъ, что иметъ въ ней восторженную поклонницу, не смотря на вс ея шутки.

Кто-то выразился однажды, что если общественный дятель непопуляренъ, несмотря на то, что его полезная дятельность никмъ не оспаривается, очень часто въ этомъ виновата его семья. Во всякомъ случа, Густавъ Кеслеръ былъ увренъ, что своей популярностью онъ больше всего обязанъ жен, потому что только благодаря ей, онъ находилъ въ своихъ рчахъ и статьяхъ оттнки, трогавшіе сердца. Иначе онъ былъ бы слишкомъ далекъ отъ толпы и оставался бы непонятъ. А теперь вс его понимали, вс отдавали справедливость его уму, и даже противники отзывались о немъ не иначе, какъ съ уваженіемъ.

— Ну-съ, такъ что ты сдлалъ сегодня хорошаго, мои медвдь?— повторила она свои вопросъ.

— Написалъ не слишкомъ холодную статью о причинахъ безработицы,— отвтилъ онъ, приближаясь къ ней.

— Надюсь, мы не зарвались въ этой стать.

Онъ засмялся.

— Это ты увидишь, когда принесутъ корректуры.

— Посмотримъ, а что еще у васъ было сегодня?

— Меня навстилъ въ редакціи инженеръ Галль.

— Ну, и что же?

— Онъ написалъ для насъ статейку, которую я теб потомъ покажу. Статейка далеко не глупая… Кстати, я просилъ его зайти сюда вечеркомъ. Мн бы хотлось знать, что ты о немъ скажешь.

— Ты хочешь сдлать изъ него постояннаго сотрудника?

— Да. Я подозрваю, что онъ жестоко голодаетъ…

— Ахъ ты, мой медвдь!..

Въ сосдней комнат послышались легкіе шаги и тотчасъ же въ гостиную вбжала семилтняя двочка съ вьющимися блокурыми волосами и красивыми срыми глазами. Она поцловала мать, а затмъ бросилась къ отцу. Черезъ минуту она очутилась у него на рукахъ, но, не удовольствовавшись этимъ, вскарабкалась къ нему на плечо. Тамъ она услась поудобне, ухватилась рукою за его голову и стала барабанить ножками по его груди.

Это доставляло ему величайшее удовольствіе. Онъ счастливо улыбался и влюбленными глазами косился на нее сверху внизъ.

— Папочка, вдь обдъ поданъ!— вспомнила она вдругъ, зачмъ ее прислали.

— Поданъ, Тони? Такъ подемъ къ столу.

Онъ шутливо подалъ жен руку, а Тони осталась на плеч, и такимъ обра зомъ семья направилась въ столовую.

Посл обда Кеслеръ ушелъ работать въ свой кабинетъ. Это была маленькая комнатка, стны которой были сплошь заставлены полками съ книгами и въ которой царилъ пуританскій вкусъ самого хозяина. Мебель состояла только изъ письменнаго стола и трехъ простыхъ стульевъ. Въ этой обстановк онъ чувствовалъ себя непринужденне, хотя не препятствовалъ жен обставить прочія комнаты квартиры удобне и изящне.

Вечеромъ пришелъ Томасъ Галль.

— Я рада съ вами познакомиться,— сказала ему Сигна.— Въ сущности, я уже знаю васъ по разсказамъ моего отца.

Онъ раскланялся довольно неловко, покраснлъ и еще боле смутился.

— Много-ли это!— пролепеталъ онъ.

— Во всякомъ случа достаточно, чтобы возбудить мое любопытство.

— Такое ужъ мое несчастіе, сударыня.

Она посмотрла на него съ недоумніемъ.

— Что вы хотите этимъ сказать?

— Я хочу сказать, что когда человкъ возбуждаетъ любопытство, отъ него ждутъ хоть чего-нибудь особеннаго. Потомъ обыкновенно получается полное разочарованіе… Большая часть людей интересны только издали, а что касается меня…

— Объ этомъ разршите мн составить мое собственное мнніе,— остановила она его, смясь.— Пока я во всякомъ случа буду считать это знакомство интереснымъ! Во-первыхъ, вчера, какъ говорятъ, вы съумли своей рчью поднять духъ цлой толпы голодныхъ людей. Какъ хотите, а вдь это уже нчто на общественномъ поприщ. Во-вторыхъ, завтра появится ваша первая статья въ ‘Работник’… Вдь все это интересно, тмъ боле, что — почемъ мы знаемъ?— вы, можетъ быть, въ конц-концовъ для насъ будете сильнымъ союзникомъ.

Она говорила дружески, точно со старымъ знакомымъ, и это тотчасъ же ободрило его. Кеслеръ замшкался въ кабинет со своими бумагами, но инженеръ уже не чувствовалъ своей обычной застнчивости и отлично справлялся одинъ.

— Вы, конечно, шутите,— сказалъ онъ, улыбаясь.— Моя роль всегда останется самой незначительной.

— Кто знаетъ? Многіе изъ тхъ, которые теперь считаются могущественными дятелями, начали скромне васъ. Умнье вліять на народныя массы — это вдь сила! И должно быть что-то опьяняющее и въ то же время возвышающее въ сознаніи способности вызывать чувства въ цлой толн. Но, говорятъ, популярность, какъ морфинъ: испытавшій ее, уже не можетъ обходиться безъ нея, и также какъ морфинъ, она сначала воодушевляетъ, но затмъ разслабляетъ человка, ибо дйствуетъ на его тщеславіе. Припомните, каковы вс старые актеры, старыя кокетки, старыя знаменитости вообще, пережившія свою славу! Надюсь, что вамъ успхъ не сослужитъ такой службы?

— Во всякомъ случа, опасность не близка!— возразилъ онъ, улыбаясь, и доврчиво посмотрлъ ей прямо въ глаза.

Въ разговоръ вмшался вошедшій тмъ временемъ Кеслеръ, и его густой басъ раздался въ воздух точно звуки литавровъ.

— Я думаю, ваша статья возьметъ за живое здшнихъ рабочихъ,— заговорилъ онъ.— Наши читатели больше всего любятъ объясненія на примрахъ. Такъ вотъ, если у васъ нтъ ничего лучшаго, призаймитесь-ка пока для нашей газеты. Я съ удовольствіемъ приму отъ васъ цлый рядъ статей въ томъ же род, какъ первая, матеріалъ у васъ долженъ быть неистощимый. Продолжайте представлять себ, что вы пишете письма доброму другу — вдь такъ оно и въ дйствительности, если бдный человкъ вамъ другъ — и не бойтесь говорить по душ все, что подскажетъ сердце. Тогда выйдетъ, что надо. Главное, припоминайте мелочи, все, что васъ поражало и волновало. Вы пробовали свои силы на столькихъ поприщахъ, значить всякій разъ должны были длать новыя наблюденія. Вы можете, напримръ, начать съ описанія вашей службы на конкахъ. Разскажите, сколько вамъ платили, во что обходилась ваша жизнь, какъ къ вамъ относились и прочее. Это вдь сильно заинтересуетъ всхъ здшнихъ многочисленныхъ служащихъ на конкахъ. Потомъ вы съ такою же обстоятельностью разскажете о вашей работ въ типографіяхъ — и этимъ вы сразу привлечете всхъ наборщиковъ. Точно также напишите статьи для кочегаровъ, для машинистовъ, для чернорабочихъ. Вы говорите, что вамъ доводилось даже мести улицы? Объ этомъ можетъ выйти прекрасная статейка, именно потому, что здсь этотъ трудъ въ безсмысленномъ пренебреженіи. Всякаго наведетъ на размышленія, что въ Америк этимъ трудомъ не брезгалъ инженеръ и что онъ вспоминаетъ это безъ всякой горечи, какъ нчто совсмъ обычное. Въ заключеніе дайте цлый рядъ самыхъ подробныхъ статей о пильняхъ, на которыхъ вы работали и которыми вы потомъ управляли. У насъ лсопильныхъ заводовъ такъ много и порядки на нихъ такъ плохи, что это животрепещущій вопросъ для Швеціи. Меня лично особенно интересуютъ лсопильные заводы еще потому, что сестра жены владетъ большимъ заводомъ въ Норботен и искренно желаетъ обставить дло какъ можно разумне и справедливе… Итакъ, если вы возьметесь за этотъ рядъ статей, вамъ это дастъ кусокъ хлба, пока вы пріискиваете себ мсто, а намъ — вы окажете большую услугу, заинтересовавъ нашей газетой очень многихъ. Васъ самихъ должна увлекать возможность подлиться своимъ опытомъ съ множествомъ бдняковъ, которые часто не умютъ улучшить своего положенія только потому, что не знаютъ лучшаго.

Томасъ Галль легко поддавался энтузіазму. Въ его глазахъ загорлись огоньки, онъ весь оживился.

— Вы серьезно думаете, что я могу принести этими статьями пользу?— заговорилъ онъ съ живостью.— Вы допускаете, что не безполезны будутъ такія статьи даже въ моемъ неумломъ изложеніи? Для меня вдь это вопросъ совсти. Я самъ побывалъ въ числ тхъ, которымъ приходится голодать въ награду за вс свои труды… при первомъ же несчастіи. Я знаю, что такое страданія не изъ книгъ, а изъ жизни, я самъ рабочій человкъ, живалъ въ нищет, въ конурахъ безъ свта и воздуха… Но я недостаточно образованъ, я хорошо знакомъ только со своею спеціальностью. Могу ли я быть увренъ, что своими статьями я принесу пользу, а не вредъ? Это вдь такіе сложные вопросы, и никогда я не мечталъ сдлаться журналистомъ, я даже часто ужасался отвтственности, какую берутъ на себя пишущіе люди, люди ученые и развитые. Но вы вдь знаете, что вредно и что полезно! Признаться, когда вы предложили мн написать статью, я подумалъ, что вы просто хотите помочь мн… деньгами. Меня тронула ваша доброта, несказанно тронула, хотя я не хотлъ подаянія… Но теперь все измняется: если вы можете примнить меня къ полезному длу, это боле, чмъ честный кусокъ хлба, это цлая задача, которая можетъ снова дать цль къ жизни. Поврьте, за трудомъ и охотой дло не станетъ…

Густавъ Кеслеръ протянулъ руку, привтливо улыбаясь.

Сигна поглядывала на него и тоже улыбалась. Она уже составила о немъ опредленное мнніе и онъ ей нравился. Теперь она припоминала, со словъ мужа, его рчь и фантастическое утвержденіе, что голодъ приведетъ къ благу, потому что облагораживаетъ людей… Да, этотъ молодой человкъ несомннно имлъ въ себ все, что требуется для того, чтобы быть фанатикомъ! И на него физическія лишенія несомннно дйствовали только возвышающимъ душу образомъ.

— Ну? Какъ онъ теб показался?— съ любопытствомъ спросилъ жену Густавъ Кеслеръ, когда инженеръ ушелъ.

Въ ея лиц появилось задумчивое выраженіе.

— Онъ мн нравится,— сказала она.— Въ глубин его души, должно быть, много нжныхъ, возвышенныхъ чувствъ… Но — это мечтатель! Я даже не удивилась бы, если бы, научившись писать, онъ сдлался бы поэтомъ. Подъ твоимъ руководствомъ онъ будетъ вамъ полезенъ. Съ женщинами онъ, вроятно, мало встрчался въ жизни, это я сразу замтила по робости, съ какой онъ вначал говорилъ со мною. Но я уврена, что горючаго матеріала въ его сердц много, и когда онъ встртится съ женщиной, которую полюбитъ, пожаръ будетъ порядочный. Разумется, пламя продержится не особенно долго — я вообще сомнваюсь, чтобы въ немъ было много устойчивости, въ добр, какъ и въ зл. Его энергія, повидимому, не высокаго достоинства — полная противоположность твоей, мой милый медвдь. Ты годами можешь идти все въ одномъ и томъ же направленіи, съ одинаковой силой въ послдній, какъ и въ первый день, а онъ, вроятно, способенъ на самые изумительные прыжки, но только на слдующій же день обезсилитъ и свалится, какъ втошка. По моему, въ немъ сидитъ мечтатель и поэтъ.

— Гм! Ну, спасибо за такого!— заворчалъ Кеслеръ.— Если изъ него ничего лучшаго не выйдетъ, такъ не стоитъ и возиться съ нимъ. Поэтъ! Скажите, пожалуйста! Поэтовъ — никуда не годныхъ-то у насъ больше, чмъ надо… Я съ удовольствіемъ бы отдалъ дюжину такихъ поэтовъ за одного дятеля!

— И я бы тоже, мой медвдь!— смясь согласилась она.— Сколько такихъ портиковъ потребовалось бы, чтобы вытянуть то, что ты всишь! Но нельзя же искать одни совершенства.

V.

Статьи Томаса Галля о положеніи рабочихъ въ Америк обратили на себя общее вниманіе какъ въ печати, такъ и среди читателей. Безъискусственность изложенія казалась мастерскимъ пріемомъ для лучшаго выраженія того, что въ нихъ сообщалось: каждое слово производило впечатлніе глубоко прочувствованнаго и дйствительно пережитаго. Притомъ, все было скрашено горячимъ энтузіазмомъ, съ какимъ авторъ говорилъ о будущемъ труженниковъ, хотя это будущее было еще также далеко въ Новомъ Свт, какъ изъ Старомъ. Онъ не скрывалъ недостатковъ и Америки, и въ конц концовъ приходилъ къ заключенію, что въ Америк труженики проходятъ боле суровую школу, чмъ въ Старомъ Свт, вслдствіе чего боле способны постоять за себя и поработать для будущаго, тмъ не мене, улучшенія условій труда, по его мннію, можно скоре ждать въ Европ, чмъ въ Америк.

Таковы въ общихъ чертахъ были идеи, разбросанныя среди любопытныхъ фактическихъ сообщеній въ статьяхъ инженера Галля. Цлыхъ полгода эти статьи изо дня въ день появлялись въ ‘Работник’, одинаково горячія, одинаково любопытныя и содержательныя. Томасъ Галль блистательно опровергалъ предположеніе Сигны о недостатк у него выдержки и въ короткое время сдлался чрезвычайно популярнымъ человкомъ среди шведскихъ рабочихъ, главнымъ образомъ столичныхъ.

Съ Густавомъ Кеслеромъ его отношенія были наилучшія. Ему не разъ удалось выказать этому дятелю свою привязанность и благодарность. При всякомъ случа онъ объяснялъ сторонникамъ рабочей партіи, какого рдкаго человка они имютъ своимъ главою и какой невознаградимой потерей для партіи было бы всякое умаленіе его авторитета. Самъ онъ слпо подчинялся ему, какъ предводителю партіи, чмъ подавалъ хорошій примръ дисциплины — люди вдь отнюдь не отличаются склонностью къ подчиненію, хотя бы и ради общихъ цлей.

Все это производило чмъ большее впечатлніе, что обыкновенно поступаютъ не такъ. Новый, внезапно поднявшійся дятель очень часто начинаетъ съ того, что пользуется своей популярностью, чтобы уронить прежнихъ главарей, въ которыхъ видитъ соперниковъ своему дальнйшему возвышенію.

Общность работы и задачъ понемногу сблизила и сдружила ихъ. Много содйствовала ихъ сближенію также сердечность Томаса Галля, не умвшаго отдаваться людямъ наполовину и съ первыхъ же дней знакомства относившагося къ Кеслерамъ, какъ къ друзьямъ. Везд они стали появляться вмст: въ редакціи работали за однимъ столомъ, на сходкахъ сидли рядомъ. Томасъ Галль сдлался любимымъ ораторомъ на этихъ сходкахъ, онъ лучше Кеслера умлъ говорить съ толпой и добиваться нужнаго впечатлнія. Кеслеръ не всегда умлъ становиться на точку зрнія темныхъ людей.

Въ дом редактора Галль сдлался постояннымъ гостемъ, которому всегда бывали одинаково рады. У Кеслеровъ кругъ знакомства былъ обширный, но чисто оффиціальный. Прежніе друзья и родственники избгали близости съ опаснымъ предводителемъ рабочихъ. Къ тому же Сигна плохо сходилась съ женщинами, которыя, въ свою очередь, холодно относились къ ней. Все это повело къ тому, что Кеслеры поневол жили очень одиноко. Только Томасъ Галль, да нсколько товарищей Кеслера, не успвшихъ еще составить себ общественнаго положенія, которое могло бы пострадать отъ сношеній съ демагогомъ, бывали у нихъ. И съ ними госпожа Кеслеръ, отъ природы веселая и общительная, отводила душу въ оживленной, товарищеской болтовн. Съ ними она шутила, бывала очень остроумна и умла расшевелить каждаго. Прелесть бесды съ ней въ томъ и заключалась, что не смотря на уваженіе которое она всмъ внушала къ себ, вс чувствовали себя съ ней весело и непринужденно.

Томасъ Галль сдлался ея любимцемъ. Онъ такъ прекрасно дополнялъ ея ‘медвдя’ во всемъ, что требовало поэзіи, а въ основ, какъ теперь уже никто не сомнвался, былъ такимъ же непоколебимо честнымъ и человколюбивымъ. Притомъ, какъ и Кеслеръ, онъ плохо умлъ заботиться о себ и очень нуждался въ ея наставленіяхъ и материнскомъ покровительств, а это женщинамъ всегда нравится.

— Вы настоящій дикарь!— смялась она надъ нимъ въ первый же разъ, что онъ обдалъ у нихъ.— Вы не умете сть за европейскимъ столомъ! Вотъ какъ вы должны держать ножъ, а этакъ вилку… И стаканъ… Берите стаканъ проще, вотъ такъ…

Онъ добросовстно исполнялъ все, что она совтовала, выслушивалъ каждое ея поученіе серьезно, какъ научную новость и вовсе не тяготился ролью ‘воспитанника’. Зато и успхи его были таковы, что она приходила въ восхищеніе.

— Отлично, отлично!— расхваливала она его.— Скоро вы будете настоящимъ свтскимъ кавалеромъ.

Иногда она посылала его въ цирюльню постричься.

— Волосы у меня совсмъ не длинны!— съ непритворнымъ изумленіемъ протестовалъ онъ въ первый разъ.

Она хохотала.

— Да вдь у васъ образовались космы!— объясняла она.— Посмотрите въ зеркало. Ваши волосы касаются воротника… А борода! Такая лохматая борода къ лицу только пророку.

Онъ возражалъ не безъ основанія, что Кеслеръ бывалъ всегда не мене лохматъ, но повиновался и шелъ стричься.

Она же заставила его нанять лучшую комнату и заказать себ платье у порядочнаго портного.

— Приличенъ ли я теперь?— спросилъ онъ ее, когда въ первый разъ пришелъ въ своемъ новомъ плать.

— Да, теперь вы одты прилично.

— И держусь какъ слдуетъ?

— Нтъ еще, не совсмъ…

Онъ работалъ очень иного. Кром своихъ статей, онъ взялъ на себя много мелкой редакціонной работы и все выполнялъ не только усердно, но съ какимъ то сосредоточеннымъ увлеченіемъ, точно молодой священникъ, которому впервые приходится выполнять священныя для него обязанности въ ризниц. Онъ былъ весьма проникнутъ величіемъ задачи, которую преслдовала газета, и не могъ себ представить лучшей цли, какъ содйствовать успху газеты.

Въ сущности, онъ жилъ въ мечтахъ, при помощи которыхъ незамтно для себя дополнялъ событія окружающей его дйствительности. Поэтому, самыя ничтожныя событія получали въ его глазахъ серьезное значеніе. И такова была сила его искренности, что онъ невольно заражалъ своимъ увлеченіемъ окружающихъ, и вс вокругъ него, какъ и самъ онъ, начинали жить въ постоянномъ возбужденіи, съ новымъ запасомъ энергіи, съ удвоенными силами.

VI.

Такъ прошли зима и весна. Наступило лто и Густавъ Кеслеръ переселился со своей семьей на дачу въ шкеры. Въ редакцію онъ сталъ прізжать всего два раза въ недлю, въ прочіе дни вс его обязанности по редактированію ‘Работника’ сталъ исполнять Томасъ Галль. Такое довріе льстило его самолюбію и онъ сталъ работать съ большимъ увлеченіемъ, чмъ когда-либо. Благодаря ему, газета положительно процвтала, и это радовало его.

Но безъ Кеслеровъ городъ сталъ казаться ему пустыннымъ. Онъ привыкъ проводить у нихъ свободные часы, теперь онъ скучалъ, не зная, куда дваться. Другихъ близкихъ людей у него не было, не даромъ онъ всегда говорилъ, что они замнили ему мать.

Покончивъ съ дневнымъ трудомъ, его душа требовала тепла, а вн общенія съ друзьями онъ этого тепла не находилъ. Онъ сходился съ людьми трудно и только благодаря особенно счастливымъ случайностямъ. Такъ было съ Кеслерами. Другіе люди, которыхъ онъ встрчалъ, были ему чужды и мало его интересовали.

Поэтому ему оставалась только работа, какъ занятіе и какъ развлеченіе. Такъ онъ и относился къ ней.

Прошли цлыя недли. Въ опуствшей столиц было тихо и душно, какъ въ могил. Въ іюльскомъ раскаленномъ воздух было что-то такое, что совсмъ обезсилило Томаса Галля, и онъ палъ духомъ.

Однажды, въ пятницу, Густавъ Кеслеръ уговорилъ его отдохнуть и увезъ съ собою на дачу.

— Вы что-то опять похудли и выглядите нехорошо,— сказала Сигна, увидвъ его.— Отъ чего это?

Онъ покраснлъ.

— Вроятно, отъ тоски по васъ,— отвтилъ онъ съ обычной ему прямотой. Онъ сопровождалъ эти слова взглядомъ, которымъ окинулъ не только ее, но и Кеслера, и маленькую Тони. Тмъ не мене Сигна потупилась и въ этотъ день была молчалива.

Въ воскресенье вечеромъ, когда онъ ухалъ, Кеслеръ и его жена еще долго сидли на веранд. Видъ открывался съ нея на проливъ. Въ воздух было тихо. Зарево заката красиво отражалось въ потемнвшей вод пролива. Мстами вода точно искрилась.

Въ глазахъ госпожи Кеслеръ тоже горли искорки.

— А знаешь, что не очень-то благовидно удерживать Галля на черной работ въ газет!— сказала она неожиданно.— Онъ трудится, какъ негръ, а самъ ты вдь знаешь, что будущности у него на этомъ поприщ нтъ…

— Это даетъ ему честный кусокъ хлба! Не вижу тутъ ничего неблаговиднаго!— возразилъ Кеслеръ.— Это во всякомъ случа лучше, чмъ голодать безъ работы.

— Разумется! Но это затянулось на слишкомъ долго, точно навсегда… Разв онъ не предполагаетъ уже вернуться въ Америку или здсь — къ своей спеціальности?

— Нтъ. Онъ увлекся нашимъ общимъ дломъ, а какъ ты знаешь, почву для этого онъ находитъ въ Старомъ Свт боле удобною и газету — самымъ сильнымъ средствомъ. Признаюсь, и я не охотно бы отказался отъ такого сотрудника, въ особенности теперь, когда самъ, какъ и вс наши читатели, привыкъ къ его работ.

— Однако, мой медвдь, попытаемся взглянуть на дло безкорыстне!— замтила она улыбаясь.— Согласись, что для его будущности было бы лучше, если бы онъ нашелъ себ дло по своей спеціальности, какъ инженеръ.

Густавъ Кеслеръ задумчиво и какъ бы нехотя кивнулъ раза два своей лохматой головой.

— Сомнваюсь, чтобы онъ этого желалъ,— сказалъ онъ медленно.— И какъ бы онъ ужился на какомъ-нибудь завод съ хозяевами? Онъ умренъ, но въ томъ, что онъ считаетъ возможнымъ и справедливымъ, онъ не сдлаетъ уступки. Наконецъ, онъ такъ привязанъ къ намъ…

Лицо молодой женщины приняло странное выраженіе: губы ея подернулись усмшкой, а глаза остались серьзными, въ то же время во всемъ лиц разлилось что-то не то ироническое, не то печальное, хотя на мужа она поглядывала съ большей любовью, чмъ когда-нибудь. Можетъ быть, она думала: ‘Мой славный, глупый медвдь! Ничего-то ты не видишь и не понимаешь въ повседневной жизни. Какъ ты наивенъ, не смотря на весь твой умъ и на всю твою ученость — и какъ ты мн милъ именно такимъ неуклюжимъ, и недогадливымъ, и славнымъ’.

Но этого она не высказала, а выраженія ея лица онъ даже не замтилъ.

— Такъ ты усплъ замтить его привязанность къ намъ, мой медвдь?— сказала она насмшливо.— Да, да… онъ въ самомъ дл привязанъ къ намъ… даже настолько, что скоро это будетъ неудобно! По крайней мр, мн!

— Что ты хочешь этимъ сказать?— спросилъ озадаченный Густавъ Кеслеръ.

— Я хочу сказать, что у меня очень обширное сердце, но оно цликомъ занято твоей объемистой личностью, и я не могу заключить въ это сердце и его!

— Неужели ты думаешь?..— пробормоталъ онъ растерянно.— Неужели ты думаешь, что этотъ парень…

Она встала и, приблизившись къ нему, ласково заглянула ему въ лицо.

— О такихъ вещахъ не думаютъ!— сказала она тихо.— Такія вещи знаютъ или не знаютъ. Онъ то, конечно, еще ничего не знаетъ! Онъ похожъ на человка, котораго поставили на стеклянную скамейку и заряжаютъ электричествомъ безъ его вдома. Мн стоило бы протянуть ему палецъ, чтобы изъ него посыпались искры. Ясно, что надо прекратить это заряжаніе и удалить его!.. Не ради меня, конечно, — прибавила она съ усмшкой,— а ради него. Понимаешь теперь?

Да, теперь онъ кое-что понималъ! Но такія размышленія были ему настолько непривычны, что онъ не могъ въ нихъ разобраться и озабоченно почесывалъ въ затылк, не зная, что сказать.

— Но вдь Галль не хочетъ съ нами разстаться,— сказалъ онъ, наконецъ.

— Разумется, не хочетъ! Но я-то хочу, чтобы онъ ухалъ! По счастью, его не хитро уговорить на что угодно, и все можно будетъ устроить очень гладко.

— Ты думаешь?

— Да, наврно. Я до сихъ поръ не раздумывала объ этомъ, потому что сама не знала, насколько все это серьезно. Но теперь…

Она задумалась, нкоторое время оба молчали.

— Ну, на что-нибудь надо же ршиться!— сказала она вдругъ, прерывая свои размышленія.— Знаешь что? Мн хочется написать сестр Гедвиг. Я разскажу ей въ письм о прошломъ инженера Галля и постараюсь изобразить его въ самомъ романическомъ свтъ. Ты вдь знаешь, какая она мечтательница! Если мн удастся заинтересовать ее, она поговоритъ съ своимъ мужемъ, и нтъ ни малйшаго сомннія, что для Томаса Галля найдется какое-нибудь мсто на ея большихъ заводахъ.

Кеслеръ съ сомнніемъ покачалъ головой.

— Неужели ты думаешь, что Карлъ согласится принять на заводы человка съ такими взглядами на рабочій вопросъ, какъ взгляды инженера Галля?— сказалъ онъ недоврчиво.

Она кивнула утвердительно.

— Непремнно согласится, въ особенности, если Гедвига будетъ настаивать. Онъ вдь гордится прочностью своихъ добрыхъ отношеній къ рабочимъ, и взялъ бы къ себ хоть анархиста, чтобы доказать, что никто не можетъ поколебать доврія къ нему рабочихъ. А Томасъ Галль человкъ умренный, съ которымъ онъ даже легко столкуется. Онъ вдь въ самомъ дл справедливе многихъ.

— Что же, попробуй!— сказалъ Кеслеръ задумчиво.— Если теб удастся устроить это дло, я тогда самъ попробую уговорить его взять мсто.

— Нтъ, ужъ лучше предоставь мн!— возразила, она улыбаясь.— По правд сказать, я не предвижу даже трудностей. Вы, мужчины, очень гордитесь своей стойкостью, а въ дйствительности каждаго изъ васъ можно обвить вокругъ пальца, какъ тесемку — была бы только охота!

VII.

Въ сентябр Кеслеры вернулись на городскую квартиру. Инженеръ Галль тотчасъ же возобновилъ свои посщенія. Онъ являлся обыкновенно въ сумеркахъ, и, видно было по довольному выраженію, которое появлялось на его лиц, едва онъ опускался въ кресло и переводилъ духъ, что онъ находилъ наслажденіе вдыхать самый воздухъ квартиры. Онъ могъ по цлымъ часамъ оставаться въ своемъ кресл одинъ, когда хозяева бывали заняты, и все-таки щурился отъ удовольствія, точно котъ передъ затопленной печкой.

Въ одинъ ненастный осенній день надъ книгой у круглаго стола склонялись дв головы — одна съ темными волосами, другая — свтлая. То были Сигна и ея дочь. Вошелъ Томасъ Галль. При появленіи гостя он поднялись. Маленькая Тони пододвинула ему стулъ.

— Теперь дядя Томъ поможетъ намъ!— сказала она весело.

— А Густава нтъ дома?— освдомился онъ у госпожи Кеслеръ.

— Да, онъ вышелъ, но онъ скоро вернется. Садитесь и помогите намъ. Я взялась переводить для Тони ‘The Paradise and the Peri’ Томаса Мура. Большое вдь наслажденіе въ вид отдыха отъ печальной дйствительности окунуться въ такую лазурь чистйшаго идеализма. Но нкоторыхъ выраженій я не умю перевести. Вы лучше владете англійскимъ языкомъ: поправляйте меня, когда я буду ошибаться.

Онъ услся и сталъ слушать. Отъ времени до времени онъ вспоминалъ порученную ему обязанность, и длалъ замчанія, но больше онъ молчалъ, съ любовью поглядывая на мать и на ребенка.

Наконецъ, чтеніе было окончено. Тони поцловала мать, пожелала ему покойной ночи и ушла.

— А мн надо поговорить съ вами о дл,— сказала Сигна, когда они остались одни.

— Ого! Видно, о чемъ-нибудь очень серьезномъ?— замтилъ онъ.— Заключаю что по энергическому выраженію, съ какимъ вы это сказали.

— Видите, я получила сегодня письмо отъ сестры, и въ этомъ письм есть нчто, касающееся вашей будущности.

— Моей будущности?

Онъ произнесъ это съ удивленіемъ и слегка пожалъ плечами. Не въ его натур было вообще серьезно задумываться о завтрашнемъ дн, а теперь онъ и подавно не желалъ думать о будущемъ, такъ какъ слишкомъ дорожилъ настоящимъ. Притомъ онъ находилъ до такой степени естественнымъ, что долженъ оставаться при дл, въ которомъ оказывался полезенъ и чувствовалъ себя вполн счастливымъ, что ему и въ голову не приходило затвать что-нибудь новое ради заботъ о своемъ будущемъ.

Госпожа Кеслеръ пристально досмотрла на него и улыбнулась.

— Да, — сказала она.— Такъ какъ сами вы слишкомъ озабочены будущностью человчества, чтобы вспоминать о своей собственной, поневол ваши друзья должны подумать за васъ. Теперь выслушайте, что мы задумали. Моя сестра сообщила мн, что на ея завод нуженъ технически подготовленный и хорошо знакомый съ лсопильнымъ дломъ, человкъ для занятія должности завдующаго рабочими. Кажется, это у нихъ называется старшимъ мастеромъ, или какъ-то въ этомъ род. Заводъ въ Бьерне. Тамъ пилятъ доски и, кром того, имется токарный отдлъ, въ которомъ длаются катушки, мебельныя составныя части и многое другое. Не согласитесь ли вы принять эту должность?

Лицо Томаса Галля потемнло, прошло довольно много времени прежде, чмъ онъ отвтилъ:

— Я очень вамъ благодаренъ за попеченія обо мн, но, если мн предоставленъ свободный выборъ, я могу только сказать: нтъ.

Она привтливо кивнула ему. Отвтъ былъ именно такой, какого она ждала, и потому она продолжала совершенно спокойно:

— Вы бы все-таки обдумали это предложеніе. Въ вашемъ теперешнемъ дл виды на будущее очень плохи. Ваше положеніе при газет не иметъ основанія, все дло вдь непрочно. До сихъ поръ газета поддерживалась — въ экономическомъ отношеніи, конечно — только благодаря моему мужу, но можетъ наступить день, когда ему самому будетъ нечего давать, потому что наше состояніе быстро истощается. Мы вдь небогаты. И безъ того тяжело думать, что врядъ ли намъ удастся оставить хоть что-нибудь бдной Тони… Черезъ восемь лтъ она будетъ уже взрослая, а къ тому времени — согласитесь — вамъ не удастся передлать людей настолько, чтобы она не пострадала отъ бдности. Имемъ ли мы право растратить и ея маленькую часть? Добровольно не слдуетъ опускаться до нищеты, это такъ же глупо, какъ выброситься въ окно, потому что даже для дла полезне, чтобы руководящіе имъ люди оставались хоть въ нкоторой матеріальной независимости.

Онъ ничего не возразилъ и старался не встрчаться съ нею взглядомъ. Потому, какъ она сразу вооружилась такими щекотливыми доводами, какъ вопросъ о личныхъ средствахъ семьи Кеслера, онъ почувствовалъ, что она ршилась заставить его принять это мсто и что сопротивляться будетъ трудно. Ему была ненавистна самая мысль о такой перемн въ своей судьб, онъ вообще имлъ отвращеніе къ перемнамъ, можетъ быть, именно потому, что судьба много кидала его изъ стороны въ сторону, а теперь ему меньше чмъ когда-либо хотлось перемны. Но онъ не находилъ ни одного подходящаго аргумента для возраженія: онъ былъ сбитъ съ толку и подавленъ ея словами о ихъ можетъ близкомъ разореніи.

Между тмъ госпожа Кеслеръ снова заговорила. Она доказывала, какъ много добра онъ можетъ сдлать на завод практически, она напоминала, что краснорчивый примръ возможности согласованія интересовъ хозяевъ съ интересами рабочихъ можетъ сдлать не меньше, чмъ самыя блестящія разсужденія печати… Но чмъ убдительне становились ея слова, тмъ онъ длался мрачне и съ тоскою поглядывалъ на дверь передней, поджидая самого Кеслера. Отъ него онъ ждалъ помощи и защиты! Но Кеслеръ не являлся…

Сигна стала разсказывать о мстахъ, гд были заводы ея сестры:

— Вы знаете, я вдь родилась тамъ, на свер. Какъ ни мняешься съ годами, а трудно разлюбить тотъ клочокъ земли, на которомъ прошли дтскіе годы. И я, признаюсь, всегда вспоминаю о тхъ мстахъ съ горячимъ чувствомъ. Мн дороги и милы наши огромные сверные лса, хотя три четверти года надъ ними стоитъ холодная, темная зима. Меня часто туда тянетъ, въ особенности, когда что-нибудь напомнитъ о банальности здшней столичной жизни и когда начинаютъ донимать здшнія мелочи… Не то было тамъ, на свер! Вс мои дтскія воспоминанія освщены такимъ своеобразнымъ свтомъ. Лтнія ночи тамъ не такія, какъ здсь, свтло, какъ передъ сумерками, но свтъ какой-то странный, таинственный… А зимою ночи такія длинныя, тяжелыя, захватываютъ сутки настолько, что день является точно грифельной чертой на черной аспидной доск… Вы не можете себ представить, какая это диковинная страна! Не смотря на холодъ, это страна глубокихъ чувствъ, страна воображенія и мечтаній.

Она говорила горячо, но взгляды ея скользили мимо него. Томасъ Галль только покашливалъ.

— Ну, конечно, конечно, — продолжала она, — все это не можетъ имть значенія для васъ. Я даже не отрицаю, что, можетъ быть, мое пристрастіе къ роднымъ мстамъ украшаетъ ихъ для меня особенностями, которыхъ другой тамъ не увидитъ. И много времени прошло съ тхъ поръ, какъ я покинула родной край. Но все-таки я уврена, что въ будущемъ наши сверныя провинціи будутъ играть важнйшую роль. Тамъ легче, чмъ здсь, все устраивается по новому, потому что тамъ нужне, чмъ въ боле благопріятномъ климат, успхи культуры. Да и заселяться стали т мста въ новйшее время, новыми людьми, безъ укоренившихся мстныхъ традицій. Тамъ быстро размножаются фабрики и заводы… Тамъ будетъ центръ фабричной дятельности Швеціи, и это въ самомъ скоромъ времени. Человку, который служитъ установленію лучшихъ отношеній между рабочими и работодателями, тамъ есть къ чему приложить свои силы!

Этими словами она задла въ немъ чувствительныя струны, и онъ вдругъ весь оживился.

— А вдь въ самомъ дл, тамъ все еще только возникаетъ!— сказалъ онъ, уже не избгая ея взгляда.— Объ этомъ я не думалъ… это дйствительно важно!.. Можетъ быть, тамъ можно будетъ основать очагъ разумныхъ отношеній, и оттуда справедливость пойдетъ по всей стран… дойдетъ даже сюда и дальше.

Эти слова онъ проговорилъ задумчиво, въ немъ уже начиналъ работать наивный мечтатель. Но этотъ быстрый переходъ былъ слишкомъ неожиданнымъ испытаніемъ природной веселости Сигны и она не удержалась. Она громко расхохоталась и проговорила прерывистымъ отъ смха голосомъ.

— Однако, какія у васъ смлыя надежды! По совсти говоря, вы можете иногда превзойти самого Рудбека, когда даете волю своему творчеству.

Ея смхъ былъ для него, какъ ведро холодной воды, и онъ опять насупился.

Вскор посл того пришелъ Кеслеръ, и обсужденіе вопроса возобновилось, на этотъ разъ въ дловомъ тон, трезво и логично. Кеслеръ перечислилъ вс доводы за принятіе Томасомъ Галлемъ предлагаемаго мста, сначала съ точки зрнія личныхъ интересовъ самого инженера, потомъ — партійныхъ. Выходило ясно, какъ день, что отказываться не слдовало.

— Я вижу, ты хочешь во что бы то ни стало отдлаться отъ меня!— сказалъ Томасъ Галль упавшимъ голосомъ.

— Глупости… вздоръ!— заворчалъ Опасный.— Ты самъ знаешь, какъ мн будетъ тяжело безъ тебя. Въ моемъ положеніи важно имть возл себя друга, на котораго можно полагаться. Давно ли мы сошлись?— а я уже не знаю, какъ и обходиться безъ тебя, и много разъ ты меня положительно выручалъ… Такъ стоитъ ли говорить пустяки! Вс мы будемъ тосковать по теб… Но такъ какъ дло идетъ о твоей будущности, и вообще… Спроси жену, какъ трудно мн было побороть свои эгоистическія чувства и отказаться отъ твоей помощи въ газет. Но пришлось согласиться, что удерживать тебя было бы непростительно. Видишь ли…

Онъ снова началъ разсматривать вопросъ со всхъ сторонъ, говорилъ умно, методично и безстрастно, точно читалъ лекцію. Оказывалось, что можно было съ увренностью предсказать Томасу Галлю быстрое повышеніе въ должностяхъ и пріобртеніе большого вліянія на цлый округъ съ постоянно развивающеюся фабричной дятельностью. Въ интересахъ партіи нельзя было этимъ пренебрегать и уступать такіе шансы противникамъ. Хотя Томасъ Галль и чувствовалъ величайшую неохоту разстаться съ столицей, но онъ былъ со всхъ сторонъ оцпленъ такими неопровержимыми доводами, что ему оставался только одинъ выходъ: на все согласиться и хать.

Только два раза въ жизни — когда онъ узжалъ въ Америку и десять лтъ спустя, когда онъ прощался съ умирающей матерью — ему было такъ тяжело на душ, какъ теперь. Но онъ не жаловался и не возражалъ: онъ врилъ, что подчиняется тяжелой необходимости.

VIII.

Когда онъ пожелалъ друзьямъ покойной ночи и ушелъ домой, онъ былъ блденъ и печаленъ. Дома онъ тотчасъ же раздлся и легъ въ постель, но даже не попытался заснуть, а сталъ раздумывать о томъ, что случилось.

Итакъ, его удаляли! Конечно, съ благими намреніями, но все-таки отставляли и удаляли! Что же это составляло для него? Это значило разстаться съ Густавомъ Кеслеромъ, который сдлался для него тмъ, чмъ бывалъ славный рыцарь для молодого оруженосца — учителемъ, и другомъ, и олицетвореніемъ всего, къ чему онъ стремился. Это значило покинуть и Сигну! Можетъ быть, навсегда! Это значило никогда уже не увидть больше дтской головки Тони, которая въ его отсутствіи выростетъ и забудетъ его. Это значило лишиться точно собственной семьи и опять начать жизнь бобылемъ среди чужихъ, холодныхъ людей! Вдобавокъ, выйти изъ боя, гд уже бывало столько побдъ, гд жизнь пріобрла для него столько прелести и смысла, гд трудъ казался наслажденіемъ и кипучая дятельность только ободряла! Уйти какъ разъ передъ главнымъ сраженіемъ, передъ выборами! Промнять все это на жизнь въ отдаленной провинціи, гд не будетъ и тни здшней борьбы, гд долго еще придется довольствоваться кропотливыми, просвтительными приготовленіями.

Онъ прищурился, точно отъ физической боли, такъ это его огорчало.

Но его сильное воображеніе, ярко изобразивъ передъ нимъ картину всего, чего онъ лишался, и доведя его до полнаго отчаянія, на этомъ не остановилось. Оно продолжало работать и теперь рисовало ему картины будущаго. Онъ уже видлъ себя въ таинственной, своеобразной стран крайняго свера, въ стран, которую госпожа Кеслеръ называла своей дорогой родиной. Ясне и ясне рисовались передъ нимъ горы, укутанныя дремучимъ лсомъ, и бурные потоки, надъ которыми быстро размножались фабрики и заводы, и новыя селенія, и энергичные предприниматели, которые не боялись нововведеній и хотли строить свое счастіе не на нужд, а на благоденствіи зависящихъ отъ нихъ людей. Такъ онъ мечталъ когда-то объ Америк, стоя на палуб парохода, на которомъ переплывалъ океанъ. Положимъ, въ прелестяхъ Америки ему пришлось разочароваться.. Но теперь другое дло…

Огорченіе уже почти не чувствовалось. Онъ съ любопытствомъ присматривался къ тому, что рисовало ему воображеніе, точно это было наяву. И онъ представлялъ себ удивительную страну, населенную совсмъ не такими людьми, какъ другія страны. Это вдь были люди ‘глубокихъ чувствъ, воображенія и мечтаній’, такъ говорила госпожа Кеслеръ. Стало быть, это были ему родные братья!.. Едва пронеслась въ его мозгу эта мысль, какъ цлый рой мечтаній подхватилъ его и въ душ шевельнулось что-то горячее, точно онъ услышалъ звуки родной народной псни гд-то далеко на чужбин.

Его сердце забилось быстре, дыханіе ускорилось, ему даже стало жарко. Онъ всталъ, открылъ окно и оперся на подоконникъ.

Ночной холодный воздухъ освжилъ его. Онъ съ наслажденіемъ вдыхалъ свжій воздухъ, не чувствуя холода. Подъ нимъ разстилался спящій городъ. Лишь кое-гд, точно золотые блестки на черномъ сукн, желтли непогашенные уличные фонари. Было очень тихо.

— Тамъ будетъ еще тише!— подумалъ онъ.

И вдругъ его мечтательное настроеніе точно погасло. Не оставалось и душившаго его передъ тмъ остраго горя. Онъ вдругъ сталъ спокоенъ и холоденъ, точно проникся спокойствіемъ холодной ночи.

Онъ закрылъ окно, вернулся въ свою постель и тотчасъ же крпко уснулъ. Но какъ это всегда съ нимъ бывало посл сильныхъ волненій, у него сдлался точно легкій бредъ, и яркія причудливыя сновиднія овладли имъ

Вотъ онъ точно летитъ высоко въ воздух надъ какою-то страною, которая ему казалась знакомою, хотя онъ видлъ подъ собою только неясныя темныя пятна, среди которыхъ кое-гд сверкали свтлыя точки. Онъ зналъ, что сейчасъ упадетъ на землю и замиралъ отъ страха…

Вотъ онъ падаетъ… Все быстре и быстре, точно камень, брошенный съ горы. Вокругъ него воздухъ свиститъ, какъ вьюга. Его леденитъ порогъ, и чмъ ниже онъ опускается, тмъ становится холодне…

Онъ проснулся, но тотчасъ же снова уснулъ.

Теперь онъ стоялъ на земл. Онъ былъ одинокъ, на немъ болтались какія-то лохмотья, онъ былъ босъ и ноги, проваливавшіяся въ снгу по колна, ныли отъ холода. Была ночь, но ни одной звзды не было видно на неб. Его путь лежалъ черезъ большую снжную поляну прямо къ темнвшему вдали лсу. Ужасно было пустынно! Вдругъ, когда онъ приблизился къ лсу, послышалась вдали музыка… Онъ вошелъ въ лсъ.

Тамъ оказался замокъ, сверкавшій въ ночномъ мрак множествомъ ярко освщенныхъ оковъ. Изъ гайка доносились звуки музыки, ясно было, что тамъ былъ веселый праздникъ. А онъ стоялъ передъ воротами замка и дрожалъ на мороз въ своемъ рубищ. Ему очень хотлось войти и тоже обогрться въ тепл ярко освщенныхъ комнатъ, онъ даже угадывалъ, что его тамъ ждали и приняли бы радушно. Но подъемный мостъ былъ поднятъ, а ровъ вокругъ замка былъ полонъ незамерзшей воды. Тогда онъ ршился вплавь перебраться черезъ ровъ. Черезъ минуту онъ уже плылъ въ холодной мутной вод, а потомъ вскарабкался на террасу замка, добрался до ближайшаго окна, плотно приложилъ лицо къ стеклу и сталъ смотрть въ комнаты.

Да, въ замк было блестящее празднество. На раззолоченномъ трон сидла ослпительно прекрасная женщина — очевидно, королева — черты которой ему кого-то напоминали, но кого именно, онъ не могъ вспомнить, и это его огорчало. Она была блдна и задумчива. Ярко сверкали въ ея волосахъ и на обнаженной прекрасной ше драгоцнные камни, ея нарядъ былъ ослпительно красивъ, но она этому не радовалась.

Музыка играла какой-то торжественный медленный танецъ. Нарядные кавалеры и нарядныя дамы въ яркихъ, легкихъ платьяхъ танцевали въ залахъ. А передъ королевой стояли на колняхъ рыцари, одтые въ шелкъ и въ бархатъ… Они упрашивали ее отдать одному изъ нихъ странный цвтокъ, который она держала въ рук. Цвтокъ былъ нжный и красивый, но съ длинными острыми шипами, торчавшими изъ подъ нжныхъ лепестковъ, точно тонкіе ножи.

Онъ понялъ, что получить этотъ цвтокъ величавшее счастіе, и онъ тоже захотлъ счастія страстно, неудержимо. Но вдь на немъ были лохмотья нищаго, и онъ даже не могъ войти въ замокъ, а другіе были тамъ, у самыхъ ногъ королевы, нарядные и смлые…

Вдругъ она встала, обернулась прямо къ окну, за которымъ онъ стоялъ, и поманила его рукой. Тогда однимъ движеніемъ онъ вышибъ раму окна и бросился къ ней… Вотъ уже цвтокъ на его груди! Онъ протягиваетъ руки, и сама королева тихо опускается въ его объятія. Онъ ощущаетъ ея теплое тло у своей груди и невыразимо счастливъ, такъ счастливъ, что его даже не безпокоитъ острая боль въ боку: это шипы придавленнаго ею цвтка впились ему въ самое сердце и убиваютъ его, но онъ все-таки радъ и замираетъ въ блаженств.

Онъ наполовину проснулся, попытался что-то вспомнить и понять, но снова уснулъ.

Теперь уже не было ни замка, ни королевы. Онъ былъ одинъ на какой-то высокой гор. Все, что онъ видлъ на земл съ горы, казалось ему мелкимъ и ничтожнымъ: рки были точно блыя измятыя ниточки, озера казались не больше опавшихъ съ серебристаго тополя листьевъ, самыя большія строенія походили на карточные домики. Живыя существа на земл вс казались одинаково мелкими букашками, и онъ не могъ отличить людей отъ животныхъ. Да и ничто не интересовало его. Велика ли важность, что такія букашки мерзнутъ и погибаютъ? Все это ничто въ природ, и ничего не измнится, если изъ нихъ умретъ нсколько большее число, чмъ обыкновенно. Тужить о нихъ онъ во всякомъ случа не можетъ: его сердце стало холоднымъ и тяжелымъ, какъ камень.

Онъ сидитъ одинъ на своей гор и равнодушно поглядываетъ вокругъ себя. Ему холодно, но и къ этому онъ равнодушенъ.

Но вотъ къ нему за гору хлопотливо взбирается маленькая блокурая двочка. Она смотритъ на него своими веселыми дтскими глазками, и вдругъ отъ ея взгляда его замерзшее сердце начинаетъ согрваться, оттаявать. Его спокойствіе исчезаетъ, ему уже не безразлично его одиночество. Двочка протягиваетъ ему ручку, и онъ жадно хватается за эту теплую, мягкую ручку. Она ведетъ его внизъ на землю. И вдругъ все, что казалось ничтожнымъ, въ его глазахъ выростаетъ и пріобртаетъ значеніе, все, что было издали сро и однообразно, получаетъ совсмъ другой видъ: на озерахъ играетъ рябь отъ втерка, горные потоки пнятся и шумятъ, высокія ели въ лсу точно указываютъ ему синее небо. И живыя существа оказываются не букашками и не похожи другъ на дружку. Вонъ идетъ медвдь, вонъ лисица, а это… это вдь люди, такіе же люди, какъ онъ самъ, и тоже непохожіе одинъ на другого! Какое множество между ними блдныхъ, несчастныхъ, съ искаженными отъ страданія лицами! Онъ заглядываетъ имъ въ глаза, онъ сочувствуетъ имъ и любить ихъ больше всего на свт. Но тутъ онъ спохватывается, что самъ несчастенъ, несчастне всхъ другихъ. Чмъ же ему утшить ихъ?

А вотъ и стемнло вокругъ него… Или это онъ умираетъ, не видитъ больше свта? Онъ уже не чувствуетъ въ своей рук дтской ручки. Онъ опять одинъ. Онъ задыхается. Онъ хватается за голову, и оказывается, что волоса его покрыты инеемъ. Какъ холодно… холодно!..

Онъ просыпается и вздрагиваетъ всмъ тломъ.

Вотъ оно что! Онъ плохо заперъ окно, и оно раскрылось втромъ. Въ комнат, дйствительно, было очень холодно!..

IX.

Въ конц октября Томасъ Галль выхалъ на сверъ къ мсту своей новой дятельности. Онъ выхалъ моремъ съ послднимъ ‘рабочимъ’ пароходомъ.

Изъ телеграммъ съ метеорологическихъ станцій было извстно, что въ сверныхъ частяхъ Швеціи уже начались довольно сильные морозы и что мстами Ботническій заливъ уже покрылся льдомъ. Между немногочисленными пасажирскими пароходами царила тревога. Удастся ли добраться до Норботена и не будетъ ли пароходъ затертъ льдами гд-нибудь въ пустынныхъ шхерахъ? Это была бы настоящая катастрофа, такъ какъ пришлось бы нсколько недль просидть среди утесовъ впроголодь — запасовъ на пароход было немного.

Первыя сутки все шло благополучно. День былъ пасмурный, было холодно и сыро, но тихо. Можно было плыть полнымъ ходомъ. На другой день повалилъ густой снгъ. Пароходъ пошелъ тихимъ ходомъ. Корабельный колоколъ непрерывно звонилъ. Отъ времени до времени подавался протяжный свистокъ для предостереженія могущихъ встртиться судовъ. Ничего не было видно за пеленой валившаго тяжелыми хлопьями снга и приходилось плыть точно съ завязанными глазами.

Томасъ Галль ходилъ взадъ и впередъ по палуб. Онъ былъ укутанъ въ мягкій плэдъ и холодъ его не безпокоилъ. Теперь онъ всецло былъ охваченъ свойственной почти всякому сверянину страстью къ путешествіямъ. О своемъ гор онъ не вспоминалъ. Ему нравилась опасность этого рейса глубокой осенью, подъ снгомъ, среди моря, уже замерзавшаго у береговъ. Именно такъ, сквозь таинственную тучу снга надо было плыть къ таинственной стран снга, къ. невдомой будущности!

Уже три дня длилось путешествіе. Наконецъ, прояснилось, воздухъ былъ чисть и прозраченъ, на неб ярко сверкали звзды… Зато морозъ усилился и при безвтріи это не общало ничего хорошаго. Отъ времени до времени раздавался точно оглушительный скрежетъ: это желзный корпусъ парохода прорзалъ образовавшійся на поверхности моря тонкій слой льда.

Утромъ, на четвертый день, когда Томасъ Галль вышелъ на палубу, море разстилалось вокругъ парохода гладкое, какъ зеркало. Но зеркало было ледяное… И пароходъ былъ неузнаваемъ: весь онъ былъ покрытъ пушистымъ инеемъ, а снасти казались свитыми изъ благо бархата.

На запад виднлся берегъ. Когда Томасъ Галль поднялся на капитанскій мостикъ, сталъ смотрть черезъ большой морской бинокль, и увидлъ довольно гористую мстность. Далеко на горизонт блли вершины хребта, уже покрытаго снгомъ, ближе вс склоны горъ были покрыты густымъ лсомъ, а въ каждой долин виднлась рка или несся, сверкая на солнц, горный потокъ.

Теперь пароходу приходилось уже безпрерывно пробиваться черезъ ледъ. Еще разъ солнце зашло, а цль все еще не была достигнута, хотя была уже недалека. Ночью Томасъ Галль вовсе не могъ заснуть. Близость страны, въ которую онъ переселялся, волновала его. Подъ оглушительный трескъ ломавшагося вокругъ парохода льда онъ опять старался представить себ все, что ожидало его въ новыхъ мстахъ. Только подъ утро онъ уснулъ, а когда проснулся, пароходъ уже тихо входилъ въ устье рки, на которой стоялъ городокъ. Тутъ не было льда вслдствіе быстраго теченія рки и скоро пароходъ благополучно причаливалъ къ пристани. Такое счастливое окончаніе путешествія даже немного разочаровало Томаса Галля, ему хотлось приключеній. Зато онъ былъ почти у цли: до заводовъ, на которыхъ ему предстояло служить, оставалось не боле семи миль, которыя надо было прохать на лошадяхъ.

На набережной онъ безъ труда нашелъ мужика, который взялся доставить его въ своихъ розвальняхъ на заводъ. Запряжка состояла изъ двухъ маленькихъ мохнатыхъ лошаденокъ, запряженныхъ гуськомъ. Розвальни были узки, но очень длинны. Въ нихъ пришлось лечь, какъ въ постель, на мягкое сно и сверху укрыться одяломъ изъ волчьяго мха. Ямщикъ щелкнулъ бичемъ и маленькія лошадки побжали быстрой, ровной рысцой.

Въ чистомъ воздух солнце такъ и сверкало. Мстность возл городка была довольно пустынна, такъ какъ огромныя площади лса были до чиста вырублены и теперь оголенная почва подъ снгомъ, скрывавшимъ пни срубленныхъ деревьевъ, казалась безотрадной пустыней. Въ глубин на запад сверкали на солнц снжныя горы. Позже, когда солнце сло, наступили сумерки, горы погасли и стало совсмъ темно, только свтъ отъ звздъ и близна снга не давали мраку сгуститься настолько, чтобы не видно было дороги. Но въ еловомъ лсу, гд темныя деревья стояли сплошной стной, не было и этого свта. Тамъ была черная ночь, и, вглядываясь въ темноту, Томасъ Галль почувствовалъ нкоторое волненіе, точно въ этихъ лсахъ съ нимъ неминуемо должно было приключиться что-то необыкновенное. Да, да! Въ такихъ дремучихъ лсахъ немудрено было врить въ волшебство и всякую чертовщину! Какіе-то странные звуки то и дло доносились изъ чащи: то слышался трескъ и точно тихое пощелкиванье, то проносился шорохъ, точно лсъ вздрагивалъ. Большая птица, вроятно, испуганная бубенцами лошадей, тихо перелетла черезъ дорогу.

— Далеко намъ еще?— спросилъ инженеръ своего возницу.

— Это какъ кому покажется!— добродушно отозвался мужикъ изъ-за поднятаго выше ушей воротника своего тулупа.

— А въ которомъ часу мы будемъ на завод?

— Да надо бы къ седьмому часу добраться.

Теперь повозка выбралась изъ лса. Дорога шла лугомъ, на которомъ было сравнительно свтло. Опять видна была рка. Вода казалась совсмъ черной, кое гд плыли блвшія въ потьмахъ льдины. Вдали, за холмомъ, слышался ровный гулъ.

— Это что такъ гудитъ?— спросилъ инженеръ.

— Водопадъ!.. Чему же больше гудть тутъ?— отозвался ямщикъ, видимо удивленный, что прозжающій не зналъ даже такихъ простыхъ вещей.

Томасъ Галль усмхнулся. Не очень-то удобно было разговаривать съ этимъ тулупомъ, даже не оборачивавшимся къ нему. Но ему хотлось кое-что узнать о людяхъ въ здшнихъ мстахъ, и онъ продолжалъ свои разспросы.

— Ты самъ изъ здшнихъ?— спросилъ онъ.— Изъ заводскихъ?

— Изъ заводскихъ…

— А хорошо живутъ рабочіе между собою?

— Рабочіе? Варнаки они, вс эти рабочіе, вотъ что! Мы мужики, мы землю пашемъ. Намъ дла нтъ до рабочихъ, вотъ что!

Голосъ, которымъ былъ данъ этотъ неожиданный отвтъ, дрожалъ отъ горечи. Очевидно, затронутъ былъ щекотливый вопросъ. Инженеръ догадался, что между мстными крестьянами и пришлыми заводскими рабочими царятъ непримиримая вражда… Его это озадачило. Онъ даже спросилъ себя, къ которой партіи онъ боле склоненъ примкнуть. Но вопросъ оказывался мудренымъ, хотя ясно было, что иначе и быть не могло — непонятно, какъ онъ не предвидлъ этого обстоятельства?.. Продолжать разговоръ съ ямщикомъ на столь щекотливую тему было неудобно, и онъ замолчалъ.

Грохотъ водопада становился все громче и громче. Вотъ послышались хорошо знакомые звуки пилъ, сталъ виднъ и самый заводъ. Огромныя его зданія, сверкавшія множествомъ оконъ, освщенныхъ электричествомъ мастерскихъ, стояли въ глубин долины по ту сторону рки. Два большихъ прямоугольныхъ дома, очевидно, лсопильный заводъ и фабрика деревянныхъ издлій, составляли центръ, вокругъ были расположены второстепенныя заводскія постройки и жилища рабочихъ, дале шли безконечные штабеля напиленныхъ досокъ подъ навсами. Все вмст представлялось цлымъ хорошо освщеннымъ городкомъ, которому придавала щеголеватый видъ хорошая набережная вдоль всего свернаго берега рки.

— А гд же домъ владльцевъ?— спросилъ ямщика заинтересованный Томасъ Гаіль.

Ямщикъ указалъ кнутомъ въ сторону.

— Тамъ, въ лсу,— сказалъ онъ.— Отсюда почти не видно. А вотъ это домъ главнаго инженера…

И онъ указалъ двухъ-этажный домъ на набережной.

Черезъ минуту сани спустились на широкій мостъ, а вскор уже весело скользили по хорошо расчищенной отъ снга заводской набережной.

О прибытіи Томаса Галля на завод уже знали. Объ этомъ, очевидно, сообщено было изъ городской конторы по телефону. Едва повозка остановилась передъ крыльцомъ двухъэтажнаго дома, какъ со двора приблизился человкъ, одтый въ простой полушубокъ и кожаную фуражку. Онъ назвалъ себя. Это былъ оставлявшій мсто начальника рабочихъ инженеръ Вибель, тотъ, котораго Томасъ Галль долженъ былъ замнить.

— Позвольте васъ привтствовать здсь, инженеръ Галль!— сказалъ онъ ему любезно.— Прошу васъ въ комнаты. Пока вамъ придется удовольствоваться двумя комнатками возл конторы… Я вдь могу выхать только черезъ мсяцъ. Но затмъ вамъ будетъ передана моя квартира, и эта квартира недурна. Мы сдлали для васъ, что могли.

— Благодарю васъ!— отозвался Томасъ Галль.— Двухъ комнатъ съ меня довольно хоть навсегда. Я вдь холостякъ.

— Ну, это въ такой глуши плохо! Я женатъ. У меня жонка великая мастерица стряпать превкусныя вещи! Впрочемъ, вы сами будете судить о ея искусств, если не откажетесь отъужинать съ нами. Прошу васъ, войдите… Нтъ, здсь нельзя быть холостякомъ! Нтъ, нтъ… Въ этакой трущоб безъ семейнаго очага… хо, хо! Стаканчикъ тодди съ дороги?.. неправда-ли? Пожалуйте! Наврно все уже на стол.

Они вмст поднялись по лстниц, направляясь къ квартир Вибеля.

X.

На слдующее утро инженеръ Галль прохаживался въ пріемной егермейстера Хегреуса — мужа владлицы заводовъ — и дожидался его выхода изъ кабинета, чтобы представиться ему. У него сердце билось учащенно, его мучила застнчивость. Все въ этомъ дом свидтельствовало о богатств и утонченныхъ привычкахъ людей, отъ которыхъ ему предстояло зависть. Почему-то онъ этого не ожидалъ. Его забыли предупредить, а самъ онъ вообразилъ, что въ такой глуши даже богатые заводчики живутъ просто, какъ бывало въ Америк.

И въ немъ поднималось враждебное чувство противъ этихъ ‘баръ’. Онъ даже чувствовалъ себя униженнымъ, точно неожиданно превратился въ жалкаго просителя, ищущаго милостей у богача.

Онъ остановился передъ однимъ изъ оконъ, выходившихъ въ паркъ. Прямо отъ круглой площадки передъ крыльцомъ дома, виднлась аллея, которая вела къ заводу. Справа и слва разстилался красиво разбитый паркъ. Съ одной стороны виднлся горный хребетъ, съ другой открывался широкій видъ на долину къ рк.

Томасъ Галль смотрлъ на все это разсянно. Онъ припоминалъ все, что слышалъ въ дом Кеслеровъ о ихъ родственникахъ, въ особенности объ егермейстер.

Карлъ Хегреусъ — такъ его звали — былъ сынъ бднаго маіора на пенсіи. Самъ онъ занималъ маленькую должность въ придворномъ вдомств и былъ столь же бденъ, какъ его отецъ. Лтъ десять тому назадъ онъ случайно попалъ въ Бьерне, командированный туда по дламъ своей службы. Тогда еще жилъ старый заводчикъ, отецъ Сигны. Это былъ суровый человкъ, который никогда не могъ примириться съ мыслью, что его старшая дочь вышла замужъ противъ его воли. Онъ до конца жизни не произнесъ больше ни ея имени, ни имени ея мужа, и боясь повторенія подобнаго же и съ младшей дочерью Гедвигой, держалъ ее точно плнницу, никогда не спуская съ глазъ.

Ей наступилъ двадцать второй годъ, а она еще не видла изъ всего божьяго міра ничего, кром клочка лсистой мстности, гд стоялъ заводъ. Воспитаніе она получила при помощи учительницъ, которыя каждую весну смнялись вмст съ перелетными птицами. Отца она боялась, матери не знала. Единственнымъ другомъ ей была тетя Виви, двоюродная сестра ея отца, заправлявшая хозяйствомъ въ ихъ дом.

Молодой чиновникъ дворцовой конторы долженъ былъ слдить за выполненіемъ крупныхъ казенныхъ заказовъ на завод и пробылъ въ Бьерне нсколько мсяцевъ. За это время ршилась участь бдной Гедвиги. Онъ усплъ заручиться расположеніемъ ея отца — о ея собственномъ расположеніи онъ не хлопоталъ — и этого было достаточно. Передъ отъздомъ онъ сдлалъ предложеніе, получилъ согласіе, сначала отца, а потомъ самой Гедвиги, которой и въ голову не пришло противиться.

Какъ все это произошло, она и сама хорошенько не поняла. Она написала сестр, съ которой никогда не прерывала переписки, и попросила ея совта, когда все уже было ршено. Она не знала, нравится ли ей женихъ, которому дала слово… Она была съ нимъ едва знакома. Но признавалась, что съ удовольствіемъ думаетъ о брак. Ей просто хотлось немножко свободы, хотлось вырваться изъ отцовскаго дома, который былъ для нея тюрьмой, ни худого, ни хорошаго, она о немъ не знала. Знала только, что онъ намревался увезти ее въ путешествіе, общалъ любить ее, и былъ, по словамъ ея отца, хорошій человкъ. Ей стало только жутко и невыразимо тяжело на душ, когда онъ обнялъ ее, какъ невсту, и поцловалъ…

Все письмо было похоже на испуганный лепетъ ребенка, который вдругъ очутился въ потьмахъ, чувствуетъ подъ ногами колеблющуюся почву и съ недоумніемъ добивается отъ взрослыхъ, дйствительно ли страшно, или онъ безпричинно пугается?

Сигна совтовала ей хорошо обдумать свои чувства. Лучше вдь разстроить помолвку, чмъ сдлаться женою нелюбимаго человка и потомъ возненавидть самую жизнь.

Это предостереженіе ни къ чему не повело. Гедвига не ршилась идти противъ отца, свадьба состоялась, и молодые выхали въ свадебное путешествіе. Потомъ они вернулись въ Бьерне и поселились вмст съ отцомъ. Очевидно, Гедвига сильно ошиблась въ своихъ ожиданіяхъ, и счастлива ли она была, объ этомъ никто не зналъ. Ни однимъ словомъ въ своихъ письмахъ молодая женщина не давала права предположить, что она несчастна. Но ничего не говорила и о своемъ счастіи.

Однако худого о господин Хегреус никто не могъ сказать. Онъ оказался дльнымъ и очень порядочнымъ человкомъ. Посл смерти тестя онъ взялъ въ свои руки управленіе длами, и безъ того большое состояніе стало увеличиваться быстре прежняго, хотя плата рабочимъ была почти удвоена и для мстнаго населенія сдлано было столько, что, незабытый въ придворномъ вдомств, Хегреусъ былъ награжденъ званіемъ егермейстера.

Въ то время, какъ Томасъ Галль размышлялъ обо всемъ этомъ, позади него послышался звукъ отпираемой двери. Онъ быстро обернулся и увидлъ передъ собою человка лтъ тридцати пяти, державшагося по военному, очень прямо и самоувренно. Лицо у него было невыразительное, съ безцвтными глазами, блднымъ цвтомъ лица и свтлыми усами. Онъ былъ сухощавъ и казался моложе своихъ лтъ. Но во всей его наружности было что-то достойное и открытое, внушавшее уваженіе и заставлявшее относиться къ нему доврчиво.

Его наружность произвела на инженера хорошее впечатлніе.

Хозяинъ движеніемъ руки пригласилъ Томаса Галля ссть и заговорилъ негромкимъ, отчетливымъ голосомъ.

— Намъ не о чемъ, собственно то воря, разговарить, пока мы не поработаемъ вмст,— началъ онъ.— Вы, конечно, знаете, что я положился на рекомендацію моей свояченицы… Впрочемъ, то, что намъ сообщили о васъ съ американскаго лсопильнаго завода, тоже длаетъ вамъ величайшую честь. Но вдь условія здсь совсмъ не т, что въ Америк, да и вообще очень своеобразныя, въ чемъ вы не замедлите убдиться сами. Относительно вашихъ взглядовъ, я могу только сказать, что для меня важны нравственныя достоинства человка, а не т или другія его убжденія. Я знаю, что у васъ очень передовыя… идеи, но не вижу въ этомъ ничего такого, что могло бы насъ разъединить и во всякомъ случа не намренъ стснять вашу совсть. Съ меня довольно, если вы будете исполнять принятыя на себя обязанности и позаботитесь, чтобы то же длали и рабочіе. Я забочусь о нихъ, насколько умю, и у насъ они обезпечены на случай болзни или старости. Полагаю, что сохраненіе этихъ преимуществъ, связанное съ прочностью нашихъ длъ, должно быть желательно имъ самимъ.

Томасъ Галль хотлъ что-то возразить, но хозяинъ продолжалъ, не давъ ему время это сдлать.

— Относительно всхъ вашихъ обязанностей поговорите съ инженеромъ Вибелемъ. Онъ пробудетъ здсь еще цлый мсяцъ, чтобы дать вамъ время освоиться съ дломъ. Ну-съ, больше мн нечего вамъ сказать о длахъ. Но моя жена тоже хотла бы познакомиться съ вами, и поручила мн пригласить васъ сегодня въ половин восьмого къ обду. Приглашеніе послано также господину и госпож Вибель.

Сказавъ это, егермейстеръ поднялся и подалъ инженеру руку. Аудіенція была кончена.

‘Прослушалъ настоящую проповдь!’ подумалъ Томасъ Галль, направляясь лсной дорогой обратно на заводъ.— ‘И я все это прослушалъ безъ возраженій!’

Онъ презиралъ себя за почтительное безмолвіе, съ какимъ сидлъ передъ ораторствовавшимъ хозяиномъ. Неужели во всемъ, что тотъ наговорилъ, было все такъ безспорно, что принуждало въ почтительному молчанію? Нтъ! Очевидно, вся сила господина Хегреуса заключалась въ его самоувренности и въ томъ, что онъ принадлежалъ къ особому типу людей, съ которыми Томасу Галлю еще не приходилось встрчаться.

‘Обдъ въ половин восьмого!’ — пробормоталъ онъ, усмхаясь.— ‘Можетъ быть, господинъ егермейстеръ хотлъ сказать ‘ужинъ’ и только обмолвился!’

Однако онъ ршился быть на обд, не желая оскорбить хозяйки и вообще не довряя своимъ первымъ, чисто вншнимъ впечатлніямъ.

Въ седьмомъ часу онъ принарядился. Надлъ свой новый черный сюртукъ, и лучшій шелковый галстукъ съ красными крапинками, въ который заткнулъ бронзовую булавку съ поддльнымъ камнемъ.

Онъ внимательно осмотрлъ свой нарядъ въ зеркал и самодовольно подумалъ, что даже строгая Сигна на этотъ разъ осталась бы имъ довольна. Но черезъ минуту ему пришлось разочароваться. Вошедшій за нимъ Вибель съ нетерпніемъ вскричалъ:

— Какъ, вы еще не одты? Вдь пора уже хать!..

— Разумется, я одтъ!— съ недовольнымъ видомъ и красня возразилъ Томасъ Галль.— Я даже воображалъ, что одтъ настоящимъ щеголемъ!— прибавилъ онъ тотчасъ же, смягчаясь и подтрунивая надъ собою.

— Нечего шутить!— заторопилъ его Вибель.— Сейчасъ подадутъ сани и моя жена сойдетъ внизъ. Скоре надвайте фракъ!

Только теперь Томасъ Галль увидлъ, что на немъ фракъ и блый галстухъ. Но противъ такой дичи нельзя было не возмутиться! Этакія зати, да еще здсь, у полюса! Было бы мене удивительно, если бы сказали, что можно остаться въ рабочей блуз.

— Разв будутъ еще гости? спросилъ онъ въ недоумніи.

— Нтъ, во тамъ обдаютъ всегда во фрак. Даже когда они одни и за столомъ сидятъ только егермейстеръ и его супруга, да тетя Виви между ними, они всегда одты, какъ на вечеръ: онъ во фрак, дама въ шелку… Иначе, полагаю, они не съумли бы даже сть!

Въ голов Томаеа Галля закопошились нехорошія мысли. Егермейстеръ и даже его жена — сестра Сигны — были ему просто противны. И какъ всегда бывало, когда онъ серьезно бывалъ недоволенъ, онъ не сталъ даже возражать.

Молча досталъ онъ со дна чемодана свою фрачную пару, сшитую по требованію госпожи Кеслеръ и надтую не боле двухъ разъ за все время. Съ тмъ же зловщимъ молчаніемъ онъ переодлся, почистился и вышелъ въ другую комнату къ Вибелю.

— Ну-съ, достаточно ли я теперь хорошъ для вашего егермейстера?— спросилъ онъ съ ироніей.

— Нтъ, видитъ Богъ, недостаточно!— расхохотался Вибель.— Вы забыли перемнить галстухъ.

Томасъ Галль побагровлъ отъ негодованія, но опять-таки подчинился требованію и ушелъ перемнить галстухъ. Когда онъ черезъ минуту вернулся въ бломъ галстух, его губы вздрагивали.

— Въ этакомъ вид я сталъ честне и лучше?— спросилъ онъ Вибеля сурово.

Тотъ опять расхохотался.

— Экій вдь вы какой!— сказалъ онъ весело.

— Ну зачмъ все это?— уже мягче замтилъ незлобивый инженеръ.

— Обычаи — что подлаешь противъ нихъ! Вчера я замтилъ, напримръ, что вы дите ножомъ и вилкой, а не руками…

— Причемъ же тутъ ножъ и вилка?

— При томъ, что и это не у всякаго въ обычаяхъ. Дикарь сказалъ бы наврное: ‘Зачмъ эти ухищренія? Есть руками гораздо естественне’.

— Это сравненіе неудачно. Есть руками нечистоплотно, а тутъ вдь только тщеславіе.

— Ахъ, милйшій товарищъ — понятія о культурности, да и о самой чистоплотности такъ различны! Дикарю не противно сть руками, а есть люди, которымъ противно употреблять ваши желзныя вилки. Наконецъ, есть такіе, которые привыкли передъ обдомъ брать ванну и переодваться съ ногъ до головы, и это вошло въ ихъ понятія объ опрятности, стало для нихъ дломъ естественнымъ и необходимымъ. Все вдь относительно.

Томасъ Галль промолчалъ. Онъ былъ оскорбленъ въ своихъ демократическихъ идеалахъ и почувствовалъ неудовольствіе даже противъ Вибеля, котораго находилъ передъ тмъ симпатичнымъ. Очевидно, Вибель не имлъ достаточнаго уваженія къ народу, хотя самъ былъ изъ народа, и еще очевидне, что онъ способенъ на компромисы!..

XI.

На пути къ господскому дому вс были молчаливы. Томасъ Галль сидлъ возл госпожи Вибель, рослой и здоровой женщины, оживлявшейся только, когда заходила рчь объ ея образцовомъ хозяйств.

У подъзда мужчины помогли госпож Вибель вылзти изъ глубокихъ саней, а затмъ вс трое поднялись на лстницу. Нарядный лакей въ ливре помогъ имъ снять шубы въ хорошо натопленной обширной передней, затмъ открылъ передъ ними дверь въ гостиную и скрылся.

Послднимъ вошелъ Томасъ Галль. Посл яркаго электрическаго свта въ передней, гостиная показалась ему почти темной, и онъ съ трудомъ различалъ предметы. Онъ видлъ только, что госпожа Вибель здоровалась съ какими то двумя дамами и ждалъ своей очереди. Голосъ одной изъ дамъ поразилъ его своею мелодичностью.

— Позволь теб представить инженера Галля!— гд-то раздался голосъ егермейстера.

Томасъ Галль сдлалъ два шага впередъ и поклонился. Передъ нимъ была женская фигура, лица которой онъ однако еще не видлъ. На удачу онъ протянулъ руку и тотчасъ же къ его рук прикоснулась маленькая теплая ручка. Это было первое впечатлніе его первой встрчи съ госпожей Гедвигой.

Минуту спустя онъ сидлъ въ кресл возл нея. Теперь уже онъ различалъ ея лицо и замтилъ, что она улыбалась. Ему пришло въ голову, что она улыбается надъ его неуклюжей фигурой и надъ его измявшимся въ чемодан фракомъ, отъ этой догадки онъ густо покраснлъ. Но голосъ ея звучалъ мягко и привтливо.

— Я очень рада познакомиться съ вами, инженеръ Галль,— говорила она.— Сигна писала о васъ столько интереснаго…

Она пріостановилась, а онъ ничего не нашелъ, что сказать.

Однако ему удалось сдлать надъ собой усиліе и найти, наконецъ нсколько вжливыхъ словъ въ отвтъ хозяйк, которая, съ тактомъ воспитанной женщины и предупрежденная сестрой о его застнчивости, снова заговорила съ нимъ и нарочно тянула свою рчь, чтобы дать ему время оправиться. И ему дйствительно удалось оправиться, ему даже удалось настроиться соотвтственно общему настроенію въ этой гостиной. Онъ добился такой побды надъ собою, чтобы не быть посмшищемъ этихъ баръ. Но зато на сердц у него кипла горечь, и онъ въ душ смялся самъ надъ собою, находя себя похожимъ на дресированнаго медвдя, пляшущаго для потхи людей, которыхъ охотне бы растерзалъ.

Лакей распахнулъ двери въ столовую. Тамъ мелькнула близна скатерти накрытаго стола, освщеннаго яркимъ свтомъ. Граненый хрусталь и серебро отражали свтъ, какъ самоцвтные камни. Томасъ Галль замтилъ это лишь мелькомъ, потому что въ это время мягкая рука проскользнула подъ его руку, и ему пришлось вести хозяйку дома къ столу. За ними егермейстеръ велъ дородную госпожу Вибель. Инженеръ Вибель съ тетей Виви замыкали шествіе.

За обдомъ настроеніе общества стало веселе. Самъ Томасъ Галль, не смотря, на свои убжденія, находилъ большую прелесть въ этой роскоши и утонченности, въ красот и изяществ украшавшихъ столъ предметовъ, пожалуй, даже въ изысканности наряда обдавшихъ. Одно вдь согласовалось съ другимъ. И помимо его воли, негодованіе въ немъ слабло. Его точно ласкало и убаюкивало что-то, все вмст,— и вкусная пища, и вина, и роскошь, и самая атмосфера надо всмъ этимъ, слегка опьяняло его. И въ конц концовъ онъ отдался пріятнымъ ощущеніямъ минуты, откладывая размышленія до боле удобнаго времени.

Возл него сидла хозяйка. Теперь онъ уже не чувствовалъ къ ней враждебности. Онъ усплъ разглядть, что она была хороша собою и сильно походила лицомъ на свою старшую сестру, недоставало только всего того, что жизнь запечатлла въ лиц Сигны. Сестры имли такое же сходство, какъ растенія одной и той же породы, изъ которыхъ одно было давно уже высажено въ садъ, а другое продолжало развиваться въ теплиц. И тепличное растеніе было пышне, зато другое, росшее на вольномъ воздух, было крпче, самостоятельне. Лицо Гедвиги не выражало ни энергіи, ни смлости, но оно было прекрасне лица Сигны: оно было нжне, женственне. Только очень ужъ оно было спокойно! Такое невозмутимое спокойствіе бываетъ обыкновенно въ лицахъ только тхъ женщинъ, которыя никогда не любили.

Ей было уже за тридцать лтъ, но красота ея была въ полномъ расцвт.

Томасъ Галль все больше и больше засматривался на нее. Его особенно поражала нжность цвта ея лица. Да, смотрть на нее было пріятно! Но это не значило, что онъ уже былъ обезоруженъ. Нтъ! Красота этой выхоленной барыни его ни съ чмъ не примиряла. Пожалуй, даже наоборотъ: эта красота, какъ и роскошь обстановки въ дом, сильне напоминала ему о пропасти, которая была между нимъ, плебеемъ, и этими тепличными представителями человческаго рода.

Его радовало, что, не смотря на испытываемыя удовольствія, въ глубин его души враждебность къ этимъ ‘барамъ’ только усиливалась. Значитъ, онъ съ спокойной совстью могъ находить удовольствіе въ ихъ обид — это не колебало его убжденій.

По временамъ ему приходило въ голову, что было бы хорошо бросить мысль о смерти и всякихъ страданіяхъ въ это общество беззаботныхъ людей, которые умли только наслаждаться жизнью изо дня въ день и которымъ дла не было до несчастій тысячъ своихъ ближнихъ. Не дурно было бы, напримръ, сказать этой красивой и нарядной дам, которая такъ мило разсказываетъ ему всякіе пустячки, что, можетъ быть, завтра она будетъ въ гор или на смертномъ одр, и что тогда въ ней пробудятся другія мысли! И онъ будетъ радъ, что она страдаетъ, потому что ему ненавистны она и вс ей подобныя! Она ненавистна ему именно потому, что обворожила его своей красотой и показала прелесть утонченной, барской роскоши…

Между тмъ она разсказывала что-то спокойно, съ довольнымъ видомъ.

Бесда текла непринужденно. Госпожа Вибель съ гордостью разсказывала егермейстеру объ изобртенномъ ею особаго рода пудинг, и егермейстеръ съ непритворнымъ интересомъ выслушивалъ вс подробности приготовленія этого пудинга. Петръ Вибель занималъ тетю Виви разсказами объ опустошеніяхъ, сдланныхъ въ лсу послднимъ ураганомъ. Сама хозяйка мило и непринужденно занимала своего новаго гостя разными сообщеніями объ особенностяхъ сверной природы. Только Томасъ Галль оставался молчаливъ и сдержанъ. На вопросы хозяйки онъ отвчалъ вжливо, по временамъ поддерживалъ бесду въ томъ же дух, въ какомъ вс здсь разговаривали. Но все это, какъ онъ самъ замчалъ, выходило у него натянуто и не зайимательно.

Но вотъ госпожа Гедвига начала разспрашивать его о своей сестр. Тогда онъ внезапно оживился. Его вдругъ охватило злорадное чувство при мысли, что онъ можетъ выказать пренебреженіе къ роскоши и утонченнымъ нравамъ, разсказавъ, до какой степени содержательна и счастлива жизнь въ дом Кеслеровъ. Да, да, они счастливы, они чрезвычайно счастливы! Они находятъ ни съ чмъ несравнимое нравственное удовлетвореніе въ своей человколюбивой дятельности, въ великодушіи, съ какимъ отдаютъ ближнимъ свои средства, и силы, и знанія! Они счастливы, потому что ихъ жизнь полна и не требуетъ никакихъ искусственныхъ прикрасъ, какъ въ природ не нужны декораціи. Они не могутъ не быть счастливыми, потому что все у нихъ прочно въ жизни: ихъ взаимная любовь основана на нравственной близости.

Онъ разгорячился и сталъ краснорчивъ, какъ, бывало, на сходкахъ. Онъ замтилъ, что вс замолкли и стали его слушать. Въ лиц егермейстера появилось выраженіе глубокой затаенной печали, въ глазахъ Гедвиги засверкали огоньки. Тогда, въ своемъ злорадств, онъ еще больше оживился. Ему казалось, что, говоря о Кеслерахъ, онъ говорилъ о самомъ себ, и вдругъ онъ почувствовалъ себя выше и лучше этихъ богачей. Тогда всякія мелочныя чувства точно отъ него отпали: онъ даже почувствовалъ нчто похожее на снисходительное состраданіе къ хозяевамъ. Полнаго торжества онъ достигъ, когда заговорилъ о Тони. Эту двочку онъ дйствительно любилъ, но теперь, въ этомъ бездтномъ дом богатыхъ баръ, она вспомнилась ему въ особенно привлекательномъ свт, и онъ описалъ милаго ребенка мастерски, въ красивыхъ и прочувствованныхъ выраженіяхъ.

Теперь онъ видлъ по лицамъ хозяевъ, что при всемъ ихъ богатств и среди всхъ своихъ сокровищъ они вдругъ почувствовали себя жалкими бдняками, гораздо бдне его, въ его помятомъ фрак изъ дешеваго сукна. И онъ умолкъ, упиваясь своимъ торжествомъ, вполн удовлетворенный, отомщенный. Ни малйшаго стсненія онъ уже не чувствовалъ. Въ то же время ему казалось, точно онъ оправдался передъ самимъ собою и другими въ тхъ уступкахъ которыя сдлалъ сегодня отчасти пояевол, отчастя вслдствіе ненаходчивости. И въ сознаніи одержанной побды онъ захотлъ даже быть великодушнымъ: воспользовавшись первымъ благопріятнымъ случаемъ, онъ поднялъ стаканъ и попросилъ позволенія провозгласить тостъ за радушныхъ хозяевъ.

Теперь ему оставалось только одержать еще одну побду: доказать этимъ богачамъ, что они благоденствуютъ только вслдствіе недостатковъ ныншняго строя, что ихъ благодянія лишь ничтожная уступка справедливости и что уже недалеко будущее, когда прихотливыхъ благотворителей не будетъ. Пусть только просвщеніе людей достигнетъ того, чтобы вс располагали одинаковымъ умственнымъ развитіемъ — а это вдь недалеко — и тогда не нужны будутъ иниціаторы въ вид предпріимчивыхъ богачей…

Посл обда онъ пошелъ домой пшкомъ, одинъ, черезъ лсъ. Была звздная морозная ночь. Вдали гремлъ водопадъ. Съ главной аллеи доносилось позвякиванье бубенчиковъ: то инженеръ Вибель со своей супругой хали домой.

Томасъ Галль шелъ въ раздумьи. Онъ размышлялъ о госпож Гедвиг и объ егермейстер. И сильне прежняго въ немъ шевельнулась ненависть къ богатымъ людямъ.

Сколько онъ помнилъ себя, никогда онъ не былъ доволенъ существующими отношеніями между людьми. Всегда онъ находилъ, что общественный строй долженъ быть весь нередланъ снэнова. Но по слабости характера его недовольство не всегда бывало одинаково и обострялось большею частью лишь когда ему самой у приходилось страдать отъ столкновенія съ общимъ строемъ, когда что-нибудь напоминало ему, насколько самъ онъ неподходящъ для этого строя. Такой толчекъ онъ испыталъ теперь, въ дом своего новаго хозяина. И онъ остановился среди лса. Вся желчь прилила къ его сердцу. Онъ сжалъ кулаки и сдавилъ зубы отъ ненависти.

Но что это? Почему ему вдругъ показалось, что онъ видитъ передъ собою красивую женскую головку? И кто это ему вспомнился? Ахъ, да, это она, королева полночныхъ странъ, которая ему разъ приснилась!.. Вдь можетъ же такой пустякъ врзаться въ память…

XII.

Инженеръ Галль оффиціально запросилъ принципала, иметъ ли онъ что-нибудь противъ того, чтобы рабочіе собирались иногда на сходки для обсужденія путей, которыми могутъ стремиться къ улучшенію своего положенія. Егермейстеръ веллъ отвтить, что не только этому не препятствуетъ, но даже сочувствуетъ всему, что можетъ вести законнымъ путемъ къ столь желательной цли.

Тогда Томасъ Галль началъ дйствовать съ спокойной совстью и въ ближайшее воскресеніе собралъ сходку.

Рабочіе собрались вс, сколько ихъ было на завод, и молодой инженеръ произнесъ замчательно блестящую рчь. Онъ понималъ, что отъ перваго впечатлнія зависитъ успшность всей его дальншій дятельности въ этихъ мстахъ, и пустилъ въ ходъ вс пріемы, помощью которыхъ столько разъ воспламенялъ сердца столичныхъ рабочихъ. Онъ говорилъ о единеніи, о необходимости разсчитывать только на себя, о преимуществахъ полной независимости отъ хозяевъ и объ образованіи взаимопомощи на артельныхъ началахъ. Въ столиц такая рчь поминутно бы прерывалась апплодисментани и криками восторга. Но здсь толпа осталась безучастна и ни единымъ знакомъ одобренія не наградила оратора.

Можетъ быть, это зависло отъ того, что въ первомъ ряду слушателей сидли сами владльцы завода? Во всякомъ случа они были на сходк и госпожа Гедвига слушала рчь съ непритворнымъ восхищеніемъ.

— Вы хорошо говорите,— сказалъ инженеру егермейстеръ, когда рабочіе очистили залу.— Моя жена въ полномъ восторг отъ вашей рчи.

Въ тон принципала было невыносимое для самолюбія Томаса Галля сознаніе своего превосходства, и онъ покраснлъ отъ досады, выслушивая это снисходительное одобреніе.

Но, можетъ быть, госпожа Гедвига думала о немъ иначе?

Томасъ Галль приписалъ свою неудачу тому, что онъ хотлъ зажечь энтузіазмъ въ своихъ слушателяхъ, тогда какъ, обращаясь къ этимъ холоднымъ сверянамъ, надо было только дйствовать на ихъ разсудокъ. Черезъ недлю онъ снова собралъ сходку и на этотъ разъ говорилъ безъ всякихъ прикрасъ, дловито излагая лишь самую суть вопроса о взаимопомощи. Но вышло еще неудачне перваго раза. По сконфуженному виду, съ какимъ расходившіеся посл сходки рабочіе поглядывали на него, онъ могъ понять, что они нашли его рчь пустячною, а можетъ быть, даже заподозрили его въ какихъ-то дурныхъ намреніяхъ. Вдь онъ предлагалъ имъ промнять пенсіи, которыя выдавались отъ хозяевъ рабочимъ, впавшимъ въ инвалидность, на какіе-то гроши взаимопомощи, которые вдобавокъ они же должны были отдавать изъ своего заработка! По ихъ понятіямъ, тутъ было что-то нечисто…

Сообразивъ это, онъ проникся величайшимъ презрніемъ къ этимъ рабскимъ натурамъ, и сразу охладлъ къ мстнымъ рабочимъ. Его искреннія усилія помочь имъ, вывести ихъ съ пути случайныхъ благодяній на врный путь независимости и самопомощи — они встртили подозрительностью и враждебно! Хорошо же! Онъ больше не будетъ тратить своихъ силъ на этихъ рабовъ. Онъ прибережетъ ихъ для лучшихъ людей!

Когда Вибель ухалъ, Томасъ Галль принялъ бразды правленія надъ рабочими твердой и холодной рукой. Онъ сдлался имъ мало доступенъ, помимо служебныхъ обязанностей, онъ не желалъ имть съ ними дла. Онъ щепетильно исполнялъ вс своя обязанности и требовалъ отъ подчиненныхъ того же. Никогда онъ не уступалъ какимъ бы то ни было просьбамъ и сталъ строгъ, гораздо строже инженера Вибеля.

Рабочіе вздохнули, но примирились съ этимъ гораздо охотне, чмъ съ его затями самопомощи. По крайней мр, въ его образ дйствія не было ничего для нихъ непонятнаго. Однако, самъ онъ втайн постоянно терзался сомнніями. Ясно было, что его дятельность оказывалась въ противорчіи съ его убжденіями. Къ этому принуждали его обстоятельства и простая добросовстность — онъ не могъ покинуть должности ране окончанія года.

Время шло и сомнній у Томаса Галля становилось все меньше и меньше. Онъ утшалъ себя мыслью, что не стоило раздумывать о дл, котораго онъ не могъ измнить до окончанія срока своего контракта. Въ дйствительности, вс его помыслы были отвлечены совсмъ въ другомъ направленіи. Новыя, неожиданныя чувства всецло поглотили его и понемногу затмили все, для чего онъ до сихъ поръ жилъ.

——

Была уже настоящая полярная зима. Ртуть замерзла въ градусникахъ. Но морозъ въ этихъ странахъ никого не пугалъ и, повидимому, оказывалъ на дятельность людей то же вліяніе, что въ другихъ странахъ тепло.

Всюду появились жизнь и движеніе. Въ лсахъ рубили и очищали отъ сучьевъ деревья, по дорогамъ со всхъ сторонъ подвозились къ заводамъ бревна. Черезъ замерзшія болота и озера проложено было множество новыхъ зимнихъ дорогъ, и на всхъ этихъ дорогахъ встрчались люди и возы.

Дни были очень коротки. Но по ночамъ стало часто сверкать сверное сіяніе, то блое, то зеленоватое, то совсмъ красное. Плотно слежавшійся и промерзшій снгъ сверкалъ всею своею поверхностью, точно былъ усыпанъ алмазами и рубинами. Деревья казались изваянными изъ благо мрамора и тоже были усыпаны брилліантами.

На впечатлительнаго Томаса Галля все это произвело впечатлніе, точно онъ присутствовалъ при исполненіи чудной фееріи, точно самая его жизнь превратилась въ сказку и при этомъ странномъ свт свернаго сіянія съ нимъ могли случиться самыя невроятныя вещи такъ же просто и естественно, какъ преображалась и сверкала вся эта удивительная страна.

Въ его контор, какъ и на всемъ завод, день и ночь горли электрическія лампы. При ихъ свт приходилось работать днемъ, и все было одинаково, когда онъ являлся на завод и ночью.

Свои обязанности онъ исполнялъ хорошо, но безъ интереса къ длу, почти машинально, какъ разыгрываютъ на роял хорошо заученную пьесу, которая, однако, исполнителя уже не увлекаетъ. Ему уже не нужно было бороться за существованіе, не представлялось случая и бороться за идею. И дйствительность окружающей жизни точно выдохлась для него, тогда какъ природная мечтательность въ столь благопріятныхъ условіяхъ стала быстро развиваться. Странныя картины сверной природы и непонятные люди этихъ мстъ, подйствовали бы и на мене мечтательнаго человка, а тутъ еще обязанности не требовали отъ него ни малйшаго умственнаго напряженія и бездятельность ума способствовала работ воображенія.

Въ жизни своей Томасъ Галль не имлъ еще случая бороться со страстями. Въ ранней молодости вс его чувства были поглощены любовью къ матери, а вся энергія ушла на борьбу за существованіе. Потомъ его душевныя силы уходили на борьбу за идею и попрежнему не было времени, а пожалуй, и случая, отдаться другимъ чувствамъ. Но теперь годами скопленная въ немъ энергія чувственныхъ потребностей предъявила свои права, и здсь, въ стран полночи, кровь стала кипть въ немъ, какъ никогда не кипла въ боле теплыхъ странахъ. Это дало совсмъ особенное направленіе его мечтамъ.

Здсь была только женщина, которая одна могла овладть его воображеніемъ, которая уже съ перваго раза, несмотря на его враждебное предубжденіе, поразила его своей красотой. Вдобавокъ эта женщина сильно напоминала другую, которую онъ считалъ лучшей женщиной въ мір и влеченію къ которой въ немъ не дали превратиться въ страстное чувство только во-время принятыми мрами. Объ этой женщин онъ любилъ мечтать, воображая, что ненавидитъ ее, ненавидитъ въ ней все ея сословіе, но позволяя себ любоваться ея красотой. Онъ представлялъ ее себ сверхъестественнымъ, дивно прекраснымъ, но губительнымъ существомъ, чмъ-то въ род той королевы полночи, которая ему однажды приснилась и которую онъ постоянно теперь вспоминалъ. Онъ придалъ въ своихъ мечтахъ этой загадочной королев черты лица Гедвиги, и любилъ представлять ее себ озаренной свернымъ сіяніемъ, среди искрящихся снговъ. Ему казалось иногда, что она протягиваетъ къ нему руки, и въ рукахъ у нея не красный цвтокъ, какъ было во сн, а само сверное сіяніе…

Она была женой другого. Такъ что же такое? Здсь, въ этой сказочной стран это ровно ничего не значило. Въ рукахъ самой королевы полночи всякія житейскія препятствія должны были растаять, какъ снжинки…

Томасъ Галль жилъ въ мір сказокъ и дожидался своего счастія. Какимъ образомъ онъ достигнетъ этого счастія, онъ не зналъ, да и знать не хотлъ. Онъ даже вовсе не заботился понравиться ей или дать ей хоть нкоторое понятіе о своихъ мечтахъ. Это вовсе не требовалось. Онъ твердо врилъ, что его судьба такъ или иначе уже прочно, навсегда, прикована къ ея судьб, что только поэтому случай и забросилъ его сюда, онъ допускахъ, что погибнетъ, познавъ счастіе ея любви — на то она была враждебнымъ человчеству сверхъестественнымъ существомъ, но ни ускорить, ни измнить предопредленныхъ ему событій не въ его власти.

Эти мечты превратились у него постепенно какъ бы въ пунктъ помшательства, съ которымъ онъ носился въ одиночеств. При встрчахъ съ госпожей Хегреусъ иллюзія въ немъ на короткое время разсивалась, такъ какъ онъ съ душевной болью убждался всякій разъ, что ничмъ его мечты не оправдывались. Онъ даже замчалъ въ ней нчто другое, глубоко его огорчавшее: она съ каждымъ разомъ становилась къ нему холодне… Было ли это отъ высокомрія или отъ пренебреженія къ человку, не оправдавшему ея ожиданій? Во всякомъ случа, онъ не добивался свиданій съ нею и охотне оставался въ своемъ заколдованномъ мір мечты. Тамъ, по крайней мр, онъ былъ всесильнымъ властителемъ надъ нею, какъ и надъ всмъ остальнымъ.

XIII.

Въ сотн саженей выше лсопильнаго завода былъ большой водопадъ, сила котораго и давала жизнь всему заводу. Въ этомъ мст вся многоводная рка бурнымъ потокомъ неслась между отвсными скалами черезъ тснину. Посредин возвышался утесъ, раздлявшій рку на два рукава, и тотчасъ же за утесомъ былъ обрывъ, съ котораго вода падала почти отвсно, образуя водопадъ въ сто футовъ вышиною. Утесъ назывался медвжьимъ. Разсказывали, что однажды огромный медвдь попытался переплыть рку выше водопада, но не совладалъ съ теченіемъ и былъ увлеченъ. Однако, надъ самымъ обрывомъ онъ усплъ ухватиться своими могучими лапами за выступъ утеса и благодаря своей страшной сил выбрался на островокъ. Тамъ, на утес, среди грохотавшаго водопада, онъ стоялъ и растерянно поглядывалъ: то на лнившуюся воду, то на далекіе берега и подъ конецъ зарычалъ, покрывая своимъ зычнымъ голосокъ даже грохотъ водопада и точно призывая людей на помощь. Но люди были заняты своими длами и только толпа дтей робко приблизилась къ берегу взглянуть на звря. И вотъ дти и медвдь поглядывали другъ на дружку черезъ потокъ: дти сначала со страхомъ, но постепенно осмливаясь, медвдь налитыми кровью глазами все боле и боле безпомощно. Видя, что медвдю оттуда съ утеса не выбраться, ребятишки совсмъ перестали бояться и стали кидать въ медвдя камнями. Тогда онъ, вдругъ собралъ вс свои силы и сдлалъ отчаянный прыжокъ въ сторону дтей. Онъ попалъ въ воду, но съ размаху его отнесло дальше и онъ даже схватился за уступъ прибрежной скалы. Однако, удержаться за скользкую гладкую скалу было невозможно: онъ сорвался, снова очутился въ поток и въ слдующее мгновеніе, вертясь въ вод, какъ щепка, былъ увлеченъ въ водопадъ. Его трупъ всплылъ потомъ въ тихой заводи у деревушки, которая стоила тамъ, гд теперь былъ заводъ. Оттого утесъ, а по немъ и все мстечко называется Бьерне, т. е. ‘островъ медвдя’.

Такъ гласитъ преданіе. Но къ этому разсказчики обыкновенно добавляютъ, понижая голосъ, что ‘онъ’, т. е. лсной духъ, этого не проститъ. Извстно, что медвдь его любимецъ, и дти, у которыхъ хватило жестокости бросать камни въ погибавшаго медвдя, ‘его’ глубоко оскорбили. Въ наказаніе, потомокъ того мальчика, который первый бросилъ камень, сдлается однажды владльцемъ всей этой мстности и завода, но когда жизнь въ счастіи станетъ ему особенно дорога, погибнетъ на томъ же мст въ водопад, гд погибъ медвдь.

Кто былъ тотъ мальчикъ и кто были его потомки никто уже не зналъ, потому что случилось все это очень давно. Но преданіе держалось въ народ крпко и часто вспоминалось мужиками вечеромъ у камелька, когда рчь заходила о сверхъестественномъ. И вс врили предсказанію. Всякій разъ, когда въ Бьерне перемнялся владлецъ, въ хуторахъ длались догадки: ужъ не тотъ-ли это, которому суждено искупить проступокъ своего предка.

Однажды, въ послобденное время въ феврал, Томасъ Галль стоялъ въ своемъ рабочемъ кабинет у конторки, провряя разсчетныя книжки рабочихъ, когда вдругъ на двор послышались какіе-то крики. Онъ взглянулъ въ окно и увидлъ лсничаго, который вбжалъ на заводскій дворъ блдный, безъ шапки, держа скинутыя съ ногъ лыжи въ рук.

— Помогите, помогите!— кричалъ онъ прерывающимся голасомъ, но такъ пронзительно, что слышно было сквозь двойныя рамы.— Помогите!. Хозяинъ упалъ въ рку!..

Въ слдующее мгновеніе Томасъ Галль уже стоялъ на двор въ толп рабочихъ, окружавшихъ дрожавшаго отъ перепуга лсничаго. Тотъ разсказывалъ, какъ это случилось.

— Мы возвращались съ егермейстеромъ съ охоты… на лыжахъ… прямо лсомъ. Мы хотли перейти черезъ вку выше водопада, гд стоитъ ледъ. Егермейстеръ шелъ впереди… Ну, видно онъ ошибся мстомъ и спустился съ горы не тамъ, гд слдовало, а потомъ уже не могъ удержаться. Я видлъ, какъ онъ мелькнулъ на круч, у самаго медвжьяго острова… онъ всми силами удерживался палкой, но несся съ горы такъ быстро, что палка сломалась… Еще разъ я его увидлъ уже у самой стремнины, на береговомъ льду… онъ бросился навзничь и цплялся за ледъ руками и ногами, но его все несло, несло впередъ… Я слышалъ, какъ онъ звалъ на помощь… О, Господи, Боже мой!..

Онъ закончилъ свой разсказъ стономъ. Столпившіеся вокругъ него люди смотрли молча, съ испуганными глазами.

Томасъ Галль первый опомнился. Онъ тотчасъ же собралъ рабочихъ и повелъ ихъ разыскивать тло погибшаго, о спасеніи нечего было и думать. Посл нсколькихъ часовъ безплодной работы, увидли всплывшее тло на томъ же мст ниже водопада, гд когда-то выплыло тло медвдя. Томасъ Галль съ нсколькими рабочими направились къ тлу въ лодк…

Какая-то женщина уже успла сообщить о несчастіи въ господскій домъ. Когда лодка вернулась къ пристани, на мостк стояла госпожа Гедвига, укутанная въ шубу, которую на нее успла накинуть тетя Виви, но съ непокрытой головой. Она была блдна, какъ окружавшій ее снгъ, темные волосы, разметанные втромъ, падали ей на лобъ неровными прядями. Она не плакала, даже когда склонилась надъ тломъ мужа. Но она дрожала всмъ тломъ и зашаталась, точно была готова упасть. Но не упала, и пошла къ дому, не оглядываясь. Рабочіе положили тло егермейстера на носилки и понесли вслдъ за нею. Шли прямикомъ, черезъ лсъ, большой аллеей, справа и слва стной стояли сильно заметанныя снгомъ старыя ели… При свт фонарей тло внесли черезъ парадный входъ со стороны сада.

Новость уже распространилась. На господскомъ двор толпился народъ. Старыя женщины многозначительно покачивали головою и говорили шепотомъ:

— Стало быть, это былъ онъ!.. тотъ, которому было назначено поплатиться за медвдя. Не даромъ поговаривали, что его ддъ былъ изъ здшнихъ…

——

Прошло три дня и длинная процессія съ гробомъ на печальной колесниц потянулась между лсами и снгами. За дрогами слдовали десятки саней, обитыхъ чернымъ сукномъ. Въ первыхъ саняхъ сидла вдова возл престарлаго пробста.

До кладбища было далеко, часа два тянулась процессія. Но вотъ и церковь, а возл нея кладбище… При печальномъ перезвон колоколовъ гробъ опустили въ могилу. Короткій зимній день уже кончался. Было почти темно, когда священникъ въ послдній разъ провозгласилъ вчную память усопшему, и могила была засыпана.

Гости разъхались прямо съ кладбища. Госпожа Гедвига и тетя Виви похали домой въ сопровожденіи Томаса Галля.

Дорогой не было произнесено ни слова. Тмъ свободне ему было размышлять. Итакъ, она случилась… счастливая случайность для него! И онъ могъ радоваться случаю, безъ всякихъ угрызеній совсти, потому что его вины тутъ не было! Онъ чувствовалъ теперь благосклонность къ памяти покойнаго, объ отдавалъ полную справедливость его хорошимъ качествамъ. Какъ бы тамъ ни было, а покойный былъ хорошій, разумный человкъ, и дльный хозяинъ, даромъ, что большой баринъ. Судьба удалила его, убрала съ дороги… Нтъ, нтъ! Объ этомъ думать еще не слдовало. Можно было только тихонько радоваться въ самой глубин души и доврчиве отдаваться судьб, въ которой обстоятельства сцпляются такъ странно… Но меньше всего слдовало теперь давать волю своему воображенію и думать о любви! Получитъ ли онъ когда-нибудь ее — объ этомъ задумываться теперь было бы низко. Она во всякомъ случа въ несчастіи, и ея печаль должна внушать уваженіе…

Когда сани остановились у господскаго дома, онъ помогъ дамамъ выйти. Гедвига даже не взглянула на него, не поблагодарила, и молча направилась въ комнаты.

Онъ подумалъ, что, можетъ, еще нуженъ ей, и послдовалъ за дамами.

Въ передней при свт лампы онъ увидлъ ея лицо. Она была блдна и печальна, глаза были окаймлены темными кругами, взглядъ былъ безжизненъ. Въ движеніяхъ уже не было прежней граціи: она казалась усталой и разбито!

Пока лакей въ траурной ливре помогалъ ей освобождаться отъ мховыхъ вещей, Томасъ Галль молча стоялъ въ сторон. Онъ не могъ оторвать взгляда отъ ея лица, и ему было невыразимо жаль ея. Онъ точно ласкалъ и утшалъ ее взглядомъ, полнымъ невыразимой нжности.

Она оглянулась и встртила его взглядъ.

— Какъ, вы здсь?— проговорила она съ испугомъ.

Онъ смутился, точно былъ уличенъ въ неблаговидномъ поступк.

— Я хотлъ только спросить, не могу ли еще въ чемъ-нибудь быть вамъ полезенъ?— проговорилъ онъ неровнымъ голосомъ.

— Не знаю… я ничего теперь не понимаю!— сказала она и направилась къ дверямъ залы.

Лакей раскрылъ передъ нею двери, но она отшатнулась въ ужас.

— Тамъ темно! Отчего тамъ темно?— вскричала она, содрогаясь.— Освтите же скоре эту комнату! Зажгите лампы во всхъ комнатахъ.

Лакей торопливо повернулъ регуляторъ, и гостиная освтилась.

— Не уходите, тетя!— обратилась Гедвига къ тет Виви, замтивъ, что та хочетъ уйти къ себ.— Побудьте со мною! Если бы вы знали, какъ мн жутко наедин…

Она вдругъ подняла руки къ голов и заплакала навзрыдъ. Освщенная на порог гостиной съ двухъ сторонъ, она ярко вырисовывалась, какъ на картин, и въ такомъ вид запечатллась въ его душ.

— Прощайте!— пробормотала она, не оборачиваясь, и скрылась за портьерой.

Въ этотъ вечеръ, и во всю эту ночь, онъ видлъ ее передъ собою, слышалъ ея рыданія, и ея ‘прощайте’, сказанное надломленнымъ голосомъ сквозь слезы. И онъ нигд не могъ найти успокоенія: онъ чувствовалъ себя точно въ чемъ-то виноватымъ. Онъ пытался безпристрастно обсуждать свои дйствія, и передъ судомъ разума онъ дйствительно оказывался безупреченъ, но все-таки чувство недовольства собою не проходило и не давало ему покоя.

Какъ нарочно, работъ не было. Госпожа Гедвига распорядилась остановить заводъ, чтобы дать рабочимъ возможность проводить тло покойнаго хозяина до могилы, а потомъ помянуть его за тризной, устроенной на ея счетъ во всхъ избахъ. Томасъ Галль не зналъ, чмъ разсяться и бродилъ по селенію, какъ тнь. Изъ всхъ оконъ лился свтъ. Везд виднлись рабочіе и ихъ семьи за столомъ. Всюду вырисовывались за окнами спокойныя, серьезныя лица. Только въ его душ было мрачно и смутно, только онъ бродилъ, не находя себ мста, съ искаженнымъ отъ внутреннихъ терзаній лицомъ.

Она сказала: прощайте! Да, да: прощай, Томасъ Галль! Прощайте вс мечты и радости! Низменныя твои желанія стали между тобою и ею. Разв не плотскую любовь и радость она прочла въ твоихъ глазахъ на пути съ кладбища? Разв ты не мечталъ объ обладаніи ею, когда ея мужъ былъ еще живъ, и не пожелалъ того же, когда онъ только что былъ опущенъ въ могилу? Ты поступилъ низко, отдаваясь такимъ помысламъ, и не примириться теб теперь ни съ нею, ни со своею совстью.

Можетъ быть, она хотла сказать: Прощайте! Наши пути расходятся теперь навсегда. Вы осквернили ваше чувство низменными желаніями, и оно всегда будетъ мн оскорбительно.

Такъ онъ терзался размышленіями о себ. Но по временамъ его охватывалъ порывъ мене себялюбивыхъ чувствъ. Онъ вспоминалъ, что она страдаетъ, страдаетъ тмъ сильне, чмъ меньше любила мужа. Можетъ быть, и она теперь терзается укорами чуткой совсти? При этой мысли слезы подступали къ его глазамъ. Онъ забывалъ о себ, ему хотлось только утшить, успокоить ее. И онъ начиналъ смиренно мечтать о возможности пожертвовать ей всю свою жизнь, вс свои помыслы, чтобы издали, незамтно служить ей. Пусть она даже не подозрваетъ, что она для него. Пусть топчетъ его ногами, какъ онъ топчетъ этотъ снгъ. Онъ благоговйно сохранитъ ея слды вплоть до того дня, когда придетъ для нея новая весна, а онъ исчезнетъ съ земли, какъ исчезнетъ снгъ!

Онъ бродилъ, не отдавая себ яснаго отчета, гд онъ бродитъ. Поздно ночью онъ очутился передъ ея окнами. Полная луна ярко и холодно освщала мстность.

Острая, чисто физическая боль чувствовалась у него въ груди.

Но вотъ усиліемъ воли онъ попытался сбросить съ себя настроеніе, которое его угнетало, и тотчасъ же ему стало легче: грудь перестала ныть, мысли начали проясняться. Съ какой стати онъ терзался только изъ за того, что ни при какихъ условіяхъ не могъ перестать ее любить? Въ чемъ тутъ преступленіе? Это зависло не отъ него, а въ поступкахъ своихъ онъ ничмъ не проявилъ своихъ чувствъ! И почему отчаиваться, что даже издали любить ее — было счастьемъ? Не вкъ же она будетъ скорбть по муж, котораго даже никогда не любила. Жизнь потребуетъ жизни и помимо ея воли отодвинетъ отъ нея холодную могилу мужа…

Совсмъ новыя мысли зароились теперь въ его мозгу. Онъ представлялъ себ Гедвигу оправившуюся отъ удара, опять спокойной, опять жизнерадостной. Опять ея лицо освщено милой, привтливой улыбкой. Опять изъ подъ ея длинныхъ рсницъ сверкаетъ взглядъ, не жгучій, но отъ которяго вся кровь въ немъ все-таки загорается, какъ отъ огня.

Успокоенный, довольный тмъ, что разогналъ, наконецъ, свои преувеличенныя сомннія, онъ сдлалъ нсколько шаговъ къ дому, желая лучше разсмотрть ея окна. Но вдругъ онъ замеръ на мст, потомъ въ ужас отшатнулся назадъ… Въ сторон онъ увидлъ нчго невозможное: гигантскій скелетъ, пошевеливавшійся при лунномъ свт и скалившій на него неровные губы.

Очутившись снова подъ деревьями, онъ остановился. Его ноги подкашивались отъ ужаса, и мысли кружились, какъ въ водоворот… Но онъ овладлъ собою, и черезъ минуту ему стало стыдно своего страха. Очевидно, что-то почудилось! Однако, ему стоило большого усилія заставить себя снова взглянуть въ томъ направленіи, гд было видніе. Ничего тамъ не было… Тогда онъ опять направился къ дому, пристально озираясь по сторонамъ. Скоро дло выяснилось: въ сторон снова мелькнуло то, что онъ принялъ за скелетъ, это было уродливо искривленное дерево, между оголенными сучьями котораго налипъ полосками снгъ.

Посл испытаннаго потрясенія онъ чувствовалъ теперь только разбитость во всемъ тл. Всякая мечтательность исчезла. Онъ сознавалъ только, что попусту мерзнетъ цлую ночь въ лсу и что въ его поступкахъ не было ни малйшаго смысла.

Онъ плотне укутался въ шубу, равнодушно отвернулся отъ дома и вялой поступью побрелъ домой.

XIV.

Наступило время такой горячей дятельности, что Томасу Галль не оставалось досуга на бредни, и онъ опять сталъ прежнимъ человкомъ. Посл смерти егермейстера ему поручено было вдовой главное управленіе заводами, а кром того, до прізда новаго начальника рабочихъ, онъ долженъ былъ исполнять и прежнія свои обязанности. Это было не легко, вс его мысли скованы были сложными длами, запускать которыя ему не позволяла природная честность.

Гедвигу онъ видлъ рдко. Она всецло доврилась ему и въ дла не вмшивалась, а въ частной жизни своей оставалась въ уединеніи съ тетей Виви. У покойнаго егемейстера не было близкихъ родственниковъ, а у нея была сестра Сигна, которая какъ разъ въ это время была задержана въ столиц рожденіемъ сына. Поэтому никто не пріхалъ въ эту глушь утшать вдову, и она была точно отрзана отъ всего міра.

Когда ему приходилось обращаться къ Гедвиг въ важныхъ длахъ, она неизмнно отвчала ему: ‘Вы лучше меня понимаете эти дла. Поступайте, какъ находите нужнымъ’. Такое довріе онъ находилъ не только для себя чрезвычайно лестнымъ, но и вполн разумнымъ.

Чтобы оправдать довріе владтельницы заводовъ, онъ работалъ не разгибая спины и дйствительно повелъ дла хорошо.

Между тмъ дни все удлиннялись, и солнце съ каждымъ днемъ пригрвало землю сильне. Одна ледяная глыба за другой обрушивались въ водопадъ и разбивались въ мелкія дребезги, которыя затмъ стремительно неслись мимо завода черезъ открытую плотину. Пришелъ день, когда снизу на рк послышался протяжный свистокъ, и черезъ часъ одинъ изъ зимовавшихъ на рк пароходовъ стоялъ у заводской пристани, готовясь забрать кладь и пассажировъ къ первому рейсу. по телеграфу получено было извстіе, что море свободно отъ льда.

Съ этимъ пароходомъ и Гедвига должна была отправиться въ путешествіе, которое ей посовтовалъ лчившій ее врачъ.

Томасъ Галль давно уже зналъ о предположенномъ путешествіи хозяйки, и находилъ это вполн естественнымъ. Но теперь, когда приблизилось время ея отъзда, онъ внезапно палъ духомъ и въ немъ проснулись прежнія сомннія. Вдобавокъ, когда онъ явился проститься со своей доврительницей, она только холодно поблагодарила его за труды и заботы о ея длахъ. Эта холодность оскорбила его, какъ незаслуженная обида. Неужели онъ всей своей преданностью не заслужилъ хоть привтливаго слова? Простое ‘спасибо’ она вдь расточала всякому, кто оказывалъ ей малйшую услугу. Стало быть, онъ былъ для нея не боле, чмъ всякій встрчный?..

Съ горечью въ душ проводилъ онъ ее на пароходъ и эта горечь только усилилась, когда она протянула ему на прощаніе руку, затянутую въ перчатку. Рука была точно безжизненная и ни одно движеніе не выдавало, что подъ черной перчаткой была плоть и кровь.

Когда пароходъ отчаливалъ, она сидла на палуб возл тети Виви. Об были въ полномъ траур, длинная вуаль на Гедвиг была откинута. Ея блдное лицо точно увяло, щеки замтно впали, взглядъ былъ усталый и равнодушный. Такой она осталась въ памяти Томаса Галля надолго. И горечь, нестерпимая горечь окончательно залила его сердце.

Въ тотъ день дла шли на завод наудачу, рабочимъ нельзя было пожаловаться на слишкомъ строгій надзоръ. Управляющій не показывался. Только что прибывшій на заводъ молодой инженеръ Вестлингъ могъ спрашивать о своихъ обязанностяхъ у кого хотлъ.

Томасъ Галль весь день пролежалъ въ лсу подъ старой сосной и пережидалъ, пока горе въ его душ настолько притупится, что онъ будетъ въ состояніи владть своимъ разсудкомъ. Теперь ему предстояло ужиться съ пустотой, которую оставляли по себ вс надежды на счастіе, и съ мыслью, что женщина, которую онъ такъ горячо любилъ, была къ нему боле чмъ равнодушна.

Впрочемъ, на чемъ онъ строилъ свои воздушные замки, когда воображалъ, что можетъ ждать ея любви? Ни на чемъ! Онъ былъ для нея ничтожествомъ. Она видла въ немъ только слугу, которому доврила ключи отъ своего дома, когда ухала, она уполномочила его управлять своими длами только потому, что надо было кого нибудь уполномочить, а его честность была всми признана… Можетъ быть, она даже замтила его чувства къ ней и была этимъ довольна, какъ бываетъ довольна хозяйка привязанностью лакея или дворовой собаки…

Отъ негодованія кровь жгучей волной приливала ему къ вискамъ. Однако вдь бывало же, что ея взглядъ выражалъ нчто другое, нчто боле глубокое и боле теплое, чмъ простая благосклонность къ хорошему слуг! Да, да — бывало, если только ему не казалось это… Просто, она не посмла отдаться зарождавшемуся чувству. Мелочная, какъ вс женщины, безсильная и нершительная въ добр и зл, невольница наружныхъ условностей, она отвергла свое чувство, чтобы не уронить себя.

Ему доставляло наслажденіе раздумывать о ея недостаткахъ, какъ дикарю, который бросаетъ своего идола въ грязь и въ неистовств топчетъ кумиръ, только потому, что его молитвы остались не услышаны.

По натур онъ былъ горячій поклонникъ женщины. О любви у него были крайне преувеличенныя представленія, длавшія изъ нея цлый культъ. Вотъ почему вс проявленія чувства принимали у него такія болзненныя формы, и чувство то уносило его за облака, далеко отъ дйствительной жизни, то роняло въ грязь.

Съ этого дня Томасъ Галль вообразилъ себя женоненавистникомъ. Онъ сталъ съ наслажденіемъ читать сочиненія нкоторыхъ новйшихъ писателей, о которыхъ недавно еще говорилъ съ презрніемъ, которые въ женщин видли низшее существо, олицетвореніе всхъ дурныхъ инстинктовъ человка, Цирцею, заманивающую человка, только чтобы превратить его потомъ въ звря.

Томасъ Галль съ увлеченіемъ отдался своему новому настроенію. Ненависть къ женщин вытснила въ немъ его старую ненависть къ высшимъ сословіямъ, и онъ ухитрился даже убдить себя, что въ сущности, это одно и то же. Мечтательности въ немъ не оставалось и тни. Онъ серьезно обрадовался, прочитавъ, что одинъ естествоиспытатель нашелъ зародышъ человческаго хвоста, присущій однако только женщинамъ, у мужчинъ такого зародыша не оказывалось. Этотъ ‘женскій хвостъ’ вносилъ комическую сторону въ его размышленія о женщинахъ и вызывалъ въ немъ злорадство. Когда его начинала грызть тоска, онъ всегда ободрялъ себя, вспоминая о хвост. Онъ убждалъ себя, что серьезно страдать изъ за женщины мужчин, какъ существу высшаго порядка, неестественно и глупо.

Увривъ себя, что онъ совершенно исцлился отъ своего болзненнаго увлеченія женщиной, онъ сталъ размышлять о томъ, что совсмъ забросилъ свою дятельность, какъ представитель рабочей партіи, и тотчасъ же въ немъ проснулась прежняя энергія. Теперь вдь онъ былъ полномочный человкъ на завод и могъ длать все, что находилъ нужнымъ. Теперь слдовало показать людямъ, что можно вполн совмстить интересы заводчика съ интересами рабочихъ и такимъ образомъ явить примръ общаго благополучія.

Однако, когда онъ сталъ обдумывать, съ чего слдовало начать, дло оказывалось въ высшей степени сложнымъ. При томъ онъ боялся злоупотребить довріемъ Гедвиги. И вотъ, вс его теоріи оказывались несостоятельными только потому, что приходилось ихъ обсуждать съ двухъ точекъ зрнія.

И онъ отложилъ преобразованія на неопредленное время и усердно занялся чтеніемъ соотвтственныхъ книгъ, которыхъ оказалось очень много въ библіотек покойнаго егермейстера, а на завод все пошло по прежнему.

Онъ ввелъ только нкоторыя поправки въ порядкахъ разсчета съ рабочими въ распредленіи пенсій и пособій. Поправки эти несомннно клонились къ выгод рабочихъ и всегда считались ими желательными. Но теперь эти измненія приняты были холодно просто потому, что онъ былъ не популяренъ и что бы онъ ни затвалъ, вызывало подозрительность.

Это огорчило его и снова охладило къ длу. Въ сущности, онъ всегда предпочиталъ размышлять о рабочихъ, какъ о цломъ сословіи, какъ о понятіи отвлеченномъ, когда же ему приходилось имть дло съ толпой, его всегда отталкивали присущіе имъ недостатки, и онъ начиналъ думать, что иметъ дло съ исключеніями, съ особенно неудачными представителями сословія. Теперь же его раздражала еще и непонятная несправедливость къ нему рабочихъ, которые съ перваго дня его появленія на завод относились къ нему недоврчиво, а съ тхъ поръ, какъ онъ сдлался полномочнымъ управляющимъ всми длами госпожи Хегреусъ, начали выказывать ему явную ненависть.

Между тмъ молодой инженеръ Вестлингъ, имъ же приглашенный по рекомендаціи Густава Кеслера и человкъ его же партіи, сразу овладлъ сердцами рабочихъ. Этотъ молодой человкъ поступалъ точь-въ-точь, какъ поступалъ вначал Томасъ Галль: онъ собиралъ рабочихъ на сходки, читалъ имъ популярныя лекціи по рабочему вопросу и предлагалъ т самыя мры самопомощи, которыя однажды предлагалъ Томасъ Галль, не успвъ однако убдить ихъ. Вестлинга же они слушали охотно и всякое его предложеніе принимали съ восторгомъ. Все это объяснялось очень просто: покойнаго егермейстера рабочіе любили за его справедливость къ нимъ и уважали, какъ крупнаго собственника, но теперь, когда во глав дла стоялъ наемный управляющій, безъ авторитета хозяина да еще не популярный, рабочіе находили вполн естественнымъ не доврять ему, а потому и принимали предложенія инженера Вестлинга.

Инженеръ Вестлингъ съ перваго двя пришелся Томасу Галлю не по душ, а когда они познакомились ближе, взаимная антипатія между ними только усилилась. Въ такой глуши два человка одной спеціальности и одной партіи должны были бы находить много точекъ сближенія. Но этого не было, и оба только до поры до времени сдерживались въ проявленіяхъ взаимнаго недружелюбія. Инженеръ Вестлингъ былъ очень высокаго мннія о своихъ способностяхъ и, полагая положеніе не популярнаго управляющаго непрочнымъ, надялся вытснить его и занять его мсто. Съ своей стороны, Томасъ Галль подумывалъ объ увольненіи своего новаго помощника. Оба это сознавали и держали себя на сторож.

Когда прибыла жена инженера Вестлинга, Томасъ Галль очистилъ имъ свою квартиру, а самъ переселился въ господскій домъ, гд занялъ небольшой флигелекъ. Вн службы они почти не встрчались.

——

Лто проходило такое же странное, какъ странна была зима, какъ странно было все въ этомъ полярномъ кра. Зима была сплошной ночью съ проблесками сренькихъ сумерекъ вмсто дней, теперь лто было непрерывнымъ днемъ съ такими же коротенькими сумерками вмсто ночей.

Любопытно было наблюдать баснословную силу растительности. Пользуясь день и ночь солнечнымъ свтомъ, растенія проявляли изумительную энергію: въ нсколько недль всходили, колосились и созрвали посвы ячменя, травы и кусты поднимались, какъ по волшебству, было что-то лихорадочное во всей природ, и все совершалось наспхъ, точно въ перегонку. Но Томасъ Галль усплъ еще зимою представить себя полярное лто въ воображеніи, и дйствительность уступала мечт въ яркости красокъ. При томъ въ сверномъ лт не оказывалось нги и умиротворяющей красоты. У людей, какъ и въ природ, все длалось съ лихорадочной поспшностью, съ величайшимъ напряженіемъ силъ, въ попыхахъ, было что-то тревожное въ общей торопливости, точно въ большомъ город, гд вс спшатъ и все движется.

Томасу Галлю лтомъ, какъ и зимою, приходилось работать изо всхъ силъ, чтобы успть выполнить все, что должно было быть окончено до зимы, къ тому же надо было слдить за всякой мелочью, такъ какъ полагаться на недовольныхъ подчиненныхъ было невозможно. Цлыя горы издлій фабрики и необозримые штабеля напиленнаго за зиму лса надо было отправить моремъ, пока оно было открыто, все надо было сосчитать, измрить, взвсить, заклеймить, и обо всемъ надо было писать, писать безъ конца. А инженеръ Вестлингъ все еще только присматривался къ длу, надодалъ вопросами и больше мшалъ, чмъ помогалъ.

Измученный работой, Томасъ Галль не видлъ никакой прелести въ этомъ вчномъ солнечномъ свт, тревожившемъ короткіе часы отдыха. Въ мечтахъ все это было поэтичне. Въ мечтахъ, напримръ, не было комаровъ и мошекъ, а въ дйствительности отъ нихъ нигд нельзя было укрыться. И онъ начиналъ сожалть о зим, съ ея боле спокойными работами, съ ея свжими морозами, съ ея потемками.

Съ Густавомъ Кеслеромъ онъ изрдка обмнивался письмами. Въ начал лта онъ откровенно описалъ другу свои отношенія къ рабочимъ и къ инженеру Вестлингу. Отвтъ полученъ былъ только въ август. Кеслеръ видимо уклонялся отъ серьезнаго обсужденія дла: онъ только шутя и вскользь подтрунивалъ надъ плачевнымъ положеніемъ Томаса Галля, котораго, дескать, судьба заставляетъ быть защитникомъ капиталистовъ, и тотчасъ же переходилъ къ своимъ семейнымъ дламъ. Онъ разсказывалъ разныя подробности о своемъ маленькомъ сын, ужаснйшемъ крикун, ‘которому, если судить по его теперешнимъ наклонностямъ, можно предсказать дятельность бурнаго оратора’, и который названъ былъ въ его честь, Густавомъ. О Сигн онъ сообщалъ, что она здорове и дятельне прежняго. О газет не говорилъ ни слова. Въ коротенькой приписк онъ сообщалъ, что Гедвига и тетя Виви все еще на юг и что, надо полагать, он останутся на зиму за границей.

Этимъ письмомъ Томасъ Галль остался вообще недоволенъ, а приписка пробудила въ немъ вс горькія чувства, которыя въ продолженіи лта усыпляла кипучая дятельность. Теперь спшныя дла были окончены, и вмст съ свободными часами явилась гнетущая тоска. Тщетно онъ старался опять излчиться испытаннымъ средствомъ, найденнымъ имъ весною въ озлобленіи противъ всхъ женщинъ. Но порывъ прошелъ, не оказывалось самаго озлобленія, и недавнія размышленія представлялись невыносимо пошлыми. Сколько онъ ни напоминалъ себ, что любовь, въ ея высокомъ значеніи, въ природ не существуетъ, и то, что существуетъ въ дйствительности, лишь чувственный инстинктъ — это уже не дйствовало: все его существо возставало противъ такого взгляда. Въ самой глубин души онъ чувствовалъ что-то возвышенное и святое при всякомъ помысл о Гедвиг, и не страсть, а что-то похожее на молитвенное увлеченіе, какъ бывало иногда въ дтств, сопровождало тоску по ней. Онъ вспоминалъ холодность ея прощанія съ нимъ при отъзд, гордость при этомъ страдала по прежнему, но уже не было силъ думать о ней съ ожесточеніемъ.

XV.

Уже прошелъ октябрь, прошла и половина ноября, а море все еще не замерзало и пароходство не прекращалось.

Итакъ, еще Бьерне не было отрзано отъ остального міра, а слдовательно, можно было надяться…

Томасъ Галль ждалъ въ величайшемъ напряженіи. Онъ не хотлъ врить, что госпожа Гедвига не вернется въ этомъ году.

Въ сущности, не было никакихъ основаній надяться на ея возвращеніе, его надежда была неосновательна, какъ все, что онъ длалъ, когда отдавался мечтамъ и порывамъ чувствъ. Впрочемъ, онъ самъ это сознавалъ. Но онъ всю душу свою вложилъ въ эту надежду, помшался на ней, а потому ему дла не было до разумныхъ основаній. Какъ ни дико было ожидать, что госпожа Гедвига и ея старая тетка предпримутъ опасное путешествіе моремъ въ такое время года, сколько это ни противорчило извстіямъ о нихъ, онъ ждалъ ихъ до окончанія навигаціи. Вроятно, онъ продолжалъ бы ждать, хотя бы море замерзло, но море, какъ нарочно, не замерзало и никто не могъ припомнитъ такой продолжительной и такой теплой осени въ этихъ широтахъ.

Но вотъ въ конц ноября получена была телеграмма, госпожа Гедвига извщала его о своемъ скоромъ возвращеніи и просила распорядиться о приведеніи ея дома въ порядокъ. Такимъ образомъ оправдывалась самая безразсудная изъ его надеждъ. Но онъ даже не удивился: онъ зналъ, что она вернется!

Получена была вторая телеграмма съ извщеніемъ о вызд госпожи Гедвиги изъ столицы. Она была на пароход, рискнувшемъ сдлать послдній рейсъ. Но прежде, чмъ этотъ пароходъ достигъ Норланда, наступила зима: земля покрылась прочнымъ снгомъ, стали морозы.

Встревоженный Томасъ Галль поспшилъ въ приморскій городокъ навстрчу пароходу. Онъ халъ тми же мстами, какими прозжалъ, прибывъ въ прошломъ году сюда впервые. И видъ мстности, только что одвшейся въ свой зимній покровъ при незамерзшемъ еще мор былъ тотъ же самый. Но, казалось, десять лтъ прошло съ тхъ поръ: такъ много совершилось вокругъ него и въ немъ самомъ за этотъ годъ.

Въ город онъ веллъ везти себя прямо къ пароходной контор.

— Когда ожидаете пароходъ?— спросилъ онъ тревожно.

Ему ничего не могли отвтить. Плаванье вообще должно было обойтись не безъ затрудненій, а теперь, при сильномъ мороз и такой тихой погод… Ему не могли поручиться, что пароходъ прибудетъ…

— У береговъ море уже замерзаетъ!— предупредили его.

Онъ похалъ дальше, къ гостинниц. Обдалъ онъ съ лихорадочной поспшностью. О томъ, что пароходъ не дойдетъ, онъ не хотлъ и думать, онъ только опасался, что пароходъ придетъ, пока онъ обдаетъ, и что онъ опоздаетъ встртить госпожу Гедвигу на пристани.

Посл обда онъ поспшилъ на пристань. Тамъ было все тихо. Сколько глазъ хваталъ, заливъ разстилался передъ нимъ, какъ зеркало, подъ все утолщавшейся ледяной корой.

Пустяки, пароходъ пробьется!

Онъ шагалъ взадъ и впередъ по набережной. Проходили часы. И вдругъ его пылкое воображеніе стало работать въ новомъ направленіи. Его слпой увренности, что пароходъ во что бы то ни стало пробьется, какъ не бывало. Онъ уже представлялъ себ пароходъ затертымъ льдами и госпожу Гедвигу среди всякихъ опасностей. Въ воображеніи рисовались такіе ужасы, что волосы поднимались на немъ дыбомъ.

Нкоторое время онъ постоялъ на берегу, вперивъ напряженный взглядъ въ даль и стараясь высмотрть на горизонт дымокъ, который возвстилъ бы о появленіи парохода, потомъ повернулся и тихо пошелъ къ своей гостинниц.

Уже смеркалось, и съ послдними проблесками дня исчезали его послднія надежды.

Не раздваясь, онъ бросился на кровать, ему хотлось на столько успокоиться, чтобы обдумать положеніе и сообразить, что длать. Но у него точно начиналась лихорадка: въ вискахъ стучало, сердце усиленно билось, лежать не хотлось. Онъ поднялся и подошелъ къ окну.

Глубокій мракъ окутывалъ маленькій городокъ. Было не позже девяти часовъ вечера, а уже на улицахъ не было ни малйшаго движенія и городъ, казалось, уже спалъ.

Ему стало казаться, что онъ слышитъ крики о помощи. Вдругъ послышался звонъ… Он содрогнулся всмъ тломъ отъ этого звука. Но били только башенные часы.

Не ясно сознавая, что онъ длаетъ, онъ одлся, вышелъ на улицу, и направился прямо къ морю.

Улицы были пустынны. Еще пустынне было за городомъ на берегу залива. Глубокая тишина царила надъ всмъ. Но вдругъ гд-то вдали послышался протяжный свистокъ, хриплый и прерывистый, точно крикъ измученнаго человка о помощи. Онъ вздрогнулъ и опрометью побжалъ берегомъ туда, откуда послышался свистокъ: вдь это былъ пароходъ!

Онъ долго бжалъ и, наконецъ, увидлъ на льду какія-то тни. Слышались свистъ пилъ и удары лома: то рубили и распиливали ледъ.

— Идетъ пароходъ?— крикнулъ онъ работавшимъ на льду людямъ.

Никто не отвтилъ. Онъ взглянулъ влво и увидлъ вдали огоньки: красный и зеленый. Ясно что то были бортовые фонари парохода.

Тихая радость разлилась въ его душ. Не было даже вялости посл сильнаго потрясенія, какъ не было ни тревоги, ни потребности въ отдых.

Онъ спустился на ледъ къ рабочимъ.

— Сколько времени потребуется, чтобы прорубить ледъ до парохода?— спросилъ онъ.

— Раньше какъ къ полудню не управиться,— отвтили ему.

Томасъ Галль молча направился по льду къ пароходу.

— Берегитесь, господинъ,— крикнулъ ему одинъ изъ рабочихъ.— Дальше есть полыньи и трещины.

Онъ даже не оглянулся.

— Ну, ну! У этого, видно, невста на пароход!— услышалъ онъ позади себя шутливое замчаніе рабочаго. Другіе засмялись.

Неторопливо, но не останавливаясь шелъ Томасъ Галль прямо къ зеленому огоньку. Онъ шелъ безъ опредленной цли: онъ просто чувствовалъ непреодолимую потребность быть ближе къ пароходу.

Вотъ огонекъ приблизился. Вотъ ужъ онъ превратился въ ясно обрисовавшійся круглый фонарь съ рефлекторомъ позади огня за зеленымъ стекломъ. На рефлектор пошли точно темные круги и пятна. Очевидно, до парохода оставалось уже недалеко.

Томасъ Галль остановился и оглянулся назадъ. Сзади мракъ точно сомкнулся за нимъ въ сплошную черную стну. Не видно было ни города, ни пристаней, ни рабочихъ на льду. Не видно было даже откуда онъ вышелъ, и если бы онъ пошелъ назадъ, то врядъ ли нашелъ бы теперь тотъ же путь, которыхъ счастливо прошелъ такъ далеко.

Но ему и не хотлось идти назадъ. Онъ отлично сознавалъ грозившія ему опасности. Его воображеніе рисовало ему, какъ онъ незамтно приблизится въ потьмахъ къ какой-нибудь полыньи, какъ тонкій ледъ вдругъ обрушится подъ нимъ и онъ очутится подъ водой прежде, чмъ успетъ что-нибудь сообразить. При мысли объ этомъ мурашки пробгали по его спин. Но онъ не могъ не идти впередъ! Его путь пролегалъ прямо къ зеленому фонарю, сколько бы смерть ни подстерегала его впереди.

Осторожно, но твердой стопой продолжалъ онъ подвигаться впередъ по тонкому льду, который слегка трещалъ подъ нимъ. Теперь уже выдлялся на горизонт темный корпусъ парохода. Видны были освщенныя окна рубки. Слышенъ былъ шумъ борьбы чернаго чудовища со льдомъ. Вотъ загудлъ винтъ машины, пущенной полнымъ ходомъ, вотъ пароходъ съ трескомъ, грохотомъ и скрежетомъ врзался въ ледъ, пробивая себ путь грудью. Но вотъ опять все утихало: пароходъ застревалъ во льду, и машину останавливали, чтобы свайками сдвинуть судно назадъ.

Томасъ Галль опять остановился. Теперь пароходъ былъ уже въ какой-нибудь сотн саженей. Онъ слышалъ, какъ ледъ трещалъ далеко отъ парохода: видно, длинныя трещины разбгались во вс стороны.

Его охватилъ ужасъ. Пароходъ, точно какое то чудовище, рвался прямо къ нему и неминуемо долженъ былъ потопить его. Онъ попытался уйти въ сторону, но черезъ минуту онъ снова оказывался на пути парохода, который все приближался. Вотъ уже ледъ задрожалъ подъ его ногами. Вотъ раздался точно пушечный выстрлъ: ледъ треснулъ, и трещина пробжала прямо возл его ногъ. Томасъ Галль отскочилъ и одно мгновеніе хотлъ бжать. Но въ слдующее мгновеніе онъ опомнился. Все равно, своей судьбы не миновать! Да и ясно было, что теперь оставалось только достичь парохода — другого спасенія не было.

Ршительными шагами онъ опять направился къ пароходу. Онъ былъ крайне впечатлителенъ и нервенъ, но онъ не былъ трусомъ. Теперь, когда опасность заставляла его подчиняться только разсудку, онъ быстро овладлъ собою и сдлался хладнокровенъ. И его даже охватило бодрое чувство отваги: тмъ лучше, если опасность велика!— тмъ отрадне было достичь цли!

Цли? Но какова была его цль? Имть удовольствіе нсколькими часами раньше ступить на палубу, подъ которой она, конечно, мирно спала въ своей кают? Нтъ! Ему казалось, что это было не то. Не было времени обдумать, какимъ образомъ, но ему ясно чувствовалось, что счастье всей его жизни зависло отъ того, достигнетъ ли онъ теперь парохода, или нтъ.

Осторожно сталъ онъ приближаться къ пароходу. Судно уже поравнялось съ нимъ и онъ видлъ весь рядъ освщенныхъ оконъ сбоку. Цлыя четверть часа онъ приближался, искусно перепрыгивая черезъ трещины и перебгая съ мста на мсто. Наконецъ, онъ очутился возл самаго парохода какъ разъ, когда тотъ снова заслъ во льду и машина опять была остановлена.

— Киньте ко мн сюда канатъ!— крикнулъ онъ.

Его услышали. На пароход произошло движеніе. Вскор что-то просвистало въ воздух недалеко отъ него, и чалка упала возл его ногъ. Онъ тотчасъ же схватилъ ее, притянулъ къ себ канатъ и сейчасъ же почувствовалъ, что его тянутъ вмст съ канатомъ къ пароходу. Быстро переступая съ льдины на льдину, онъ очутился, наконецъ, у самаго судна, былъ вытянутъ вверхъ и почувствовалъ подъ ногами палубу.

— Этого пассажира откуда намъ Богъ послалъ?— спросилъ, очевидно, капитанъ.

— Я съ берега, — отвтилъ Томасъ Галль.— Скажите, госпожа Хегреусъ на пароход?

— Да,— послышался голосъ сверху, съ капитанскаго мостика.

Онъ поднялъ голову. На мостик, ухватись за перила и сильно склонившись впередъ, стояла сама Гедвига. Свтъ отъ фонаря на мачт освщалъ ее, и видно было, съ какимъ напряженіемъ она всматривалась въ потемки, но на палуб было слишкомъ темно, и она не могла его разглядть.

Его первымъ побужденіемъ было броситься къ ней и заключить ее въ свои объятія. Но, къ счастью для него, онъ на что-то наткнулся и это задержало его, а въ слдующее мгновеніе онъ уже опомнился. Онъ сдержанно пошелъ къ лсенк, взобрался на мостикъ и подошелъ къ ней.

Но ей не было времени опомниться. Она узнала его только на мостик, при свт фонаря. Увидвъ его, она вздрогнула, точно передъ нею появилось привидніе, и отшатнулась назадъ къ самой стнк рубки штурвальнаго. Тамъ она остановилась, судорожно ухватившись одной рукой за мдную ршетку, прижимая другую руку къ груди.

— Вы? Вы… здсь?.. Какъ вы попали?— проговорила она, съ трудомъ справляясь со своимъ волненіемъ. Но это же волненіе придало ея голосу странный звукъ, въ которомъ Томасу Галлю послышалась ледяная холодность.

— Я пришелъ по льду, — сказалъ онъ, раскланиваясь съ холодной вжливостью.— Я прибылъ въ городъ, чтобы встртить васъ…

Она овладла собою, слыша его спокойный голосъ. Напряженное выраженіе исчезло въ ея лиц, и она привтливо протянула Томасу Галлю руку. Она не видла причины скрывать радости, которую доставило ей появленіе Томаса на пароход.

Они спустились въ рубку. Тамъ было мало свта: горла лишь одна лампочка. Въ полумрак, когда не приходится бояться за всякое движеніе своего лица и взгляда, люди бываютъ спокойне и доврчиве, вотъ почему такъ полны волшебной силы задушевныя бесды лтней ночью безъ огня или у камелька, при свт догорающихъ угольевъ.

Пароходъ снова пробивался во льдахъ. То и дло раздавался звонокъ, проведенный отъ капитанской рубки къ машин и слышалась команда ‘впередъ’ или ‘полный ходъ назадъ’. А Гедвига и Томасъ Галль сидли рядомъ въ рубк и разговаривали, не замчая, какъ пролетало время. Между ними не было произнесено ни единаго слова, котораго нельзя было бы сказать въ присутствіи постороннихъ, но оба они чувствовали, что въ этой бесд о второстепенныхъ длахъ они какъ бы отдавались другъ другу навсегда и краснорчиво объясняли взаимныя чувства. Въ душ обоихъ было какое-то многозначущее затишье, оба были преувеличенно спокойны, оба сознавали, что свершилось нчто для нихъ неизгладимое, но оба чувствовали, что малйшимъ проявленіемъ волненія они могли только затемнить нмое объясненіе, и оба владли собою.

Онъ разсказывалъ обо всемъ, что случилось въ Бьерне за время ея отсутствія. Дловыя сообщенія онъ пересыпалъ описаніями своихъ впечатлній свернаго лта и своихъ поздокъ въ горы, изъ которыхъ сплавлялся лсъ. Она говорила о сестр, о Густав Кеслер, о маленькой Тони, по прежнему влюбленной въ дядю Тома, о ихъ мальчик, начинавшемъ уже ползать на коврахъ. Говоря объ ихъ счастливой семейной жизни, она понижала голосъ, который слегка дрожалъ.

Потомъ она разсказывала о виднномъ заграницей, о чужихъ странахъ, о городахъ, о солнц, о цвтахъ — обо всемъ, что было такъ любопытно обитательниц холоднаго Норланда. Но, по ея словамъ, не всегда впечатлнія были отрадны.

— На скал Тиберія, когда я поднялась полюбоваться моремъ,— это море, которое всегда изображается ярко синимъ, было срое, какъ свинецъ. День былъ пасмурный, воздухъ тяжелый. Вроятно, это настроило меня печально, и я расплакалась… Это было уже въ октябр. Все лто я провела подъ ослпительнымъ солнечнымъ свтомъ и среди яркихъ, пестрыхъ красокъ. Теперь мн вдругъ стало ясно, что я утомлена и свтомъ, и тепломъ, и красками. Срое море напомнило мн наше море. И меня потянуло назадъ, на сверъ, потянуло такъ сильно, что я ршилась добраться домой хотя бы зимнимъ путемъ на саняхъ… И какъ я счастлива, что выполнила свое намреніе. Вы видите, я сижу на палуб даже по ночамъ: я не могу налюбоваться нашими льдами и нашимъ небомъ! Въ продолженіе всего этого плаванія я остаюсь въ этомъ легкомъ пальто, хотя теперь, говорить, градусовъ двадцать мороза, и мн нравится ощущать морозъ, вдыхать въ себя морозный воздухъ.

— Вы бы все-таки поберегли себя,— замтилъ Томасъ Галль тревожно.— Посл южнаго тепла можно вдь сильно пострадать…

Она протестовала почти высокомрно.

— О нтъ! Я знаю свои силы! И кром того, — она прижала руку къ груди,— я чувствую въ себ достаточно пыла, чтобы бороться съ морозомъ.

Онъ посмотрлъ на нее въ восторгомъ, и въ глазахъ его загорлись огоньки. И въ немъ вдь было столько огня, что онъ едва справлялся съ этимъ пламенемъ. И вдругъ сердце его застучало, голова пошла кругомъ, и все его самообладаніе исчезло, какъ дымъ.

Онъ взялъ руку Гедвиги. Потомъ, когда ихъ взоры встртились, согртые тмъ же порывомъ чувства, онъ обвилъ ея станъ рукою и привлекъ ее къ себ.

Въ это время послышались шаги и раздался голосъ тети Виви.

— Гедвига!— звала она.— Гд ты? Неужели ты уже встала?

Томасъ Галль отпрянулъ въ сторону и всталъ. Но тотчасъ же онъ устыдился своего испуга и взглянулъ на нее, желая еще разъ прочесть свое счастье въ ея взгляд. Она отвернулась смущенная, точно уличенная въ чемъ-то дурномъ… Онъ тотчасъ же остылъ, ему стало душно и холодно, точно какая-то ледяная рука сдавила ему горло и прижимала книзу…

О, онъ зналъ, что это означало! То была рука свта и свтскихъ условностей, разъединявшая ихъ опять! Она пугалась осужденія людей, она считала боле важной память мертваго, котораго никогда не любила, чмъ счастье свое и человка, котораго любила, которому только что отдавалась съ восторгомъ… Минуты очарованья прошли, какъ незамтно прошла эта ночь. На восток уже свтало… На порог рубки, точно олицетвореніе будничной жизни съ ея условностями, стояла тетя Виви въ мховомъ салоп и въ теплыхъ ботинкахъ.

— Съ добрымъ утромъ, Гедвига! Здравствуйте, инженеръ Галль!

Она привтствовала его любезно, даже ласково. Она, вроятно, уже знала о появленіи Томаса Галля на пароход, такъ какъ не выказала ни малйшаго удивленія, точно было вполн естественно, что онъ пришелъ имъ навстрчу, или точно было неумстно обсуждать необычайность его появленія.

Тотчасъ же и Гедвига настроилась ‘какъ подобало’. Она привтствовала старушку столь же ласково, какъ и та. Не могло быть и рчи о томъ, что тетя появилась некстати.

Куда двалось очарованіе ея взора?

Только что ея лицо выражало могучее чувство. Теперь въ лиц не оставалось и тни чего-нибудь могучаго. Обычная и совершенно безцвтная улыбка, обычная условная любезность — все это было сро, какъ начинавшееся зимнее утро.

За глубокую скорбь, которая сжимала сердце впечатлительнаго Томаса Галля, онъ готовъ былъ возненавидть старую тетю Виви. Ему хотлось вывести ее вонъ изъ рубки, прогнать ее и замкнутъ за нею дверь. Вмсто того, онъ долженъ былъ раскланяться съ нею, и скривить ротъ въ любезную улыбку, и держаться въ тни, чтобы не видно было выраженія его глазъ.

Старуха зябко куталась въ свой салопъ и жаловалась на холодъ. Изъ за мха видны были только ея умные глаза, окруженные многочисленными, но не глубокими морщинками.

— Такъ вотъ какъ! Вы уже за дловымъ разговоромъ!— говорила она, обращаясь къ обоимъ.— Можешь себ представить, Гедвига, какъ я удивилась, когда, проснувшись въ кают, увидла, что тебя уже нтъ. Вдь и теперь еще рано… Ты давно встала?

— Да, мудрено спать среди всего этого шума, — отвтила Гедвига уклончиво.

— А я выспалась отлично!

Старуха обернулась къ инженеру.

— Не можете ли хоть вы объяснить, когда мы пробьемся къ берегу?— спросила она.

— Полагаютъ, около полудня.

— Ну, это не Богъ всть сколько…

Вс замолчали. Старушка видимо имла сказать Гедвиг что-то важное, но не знала, удобно ли было заговорить объ этомъ въ присутствіи гостя. Однако не вытерпла:

— Не пора ли пить кофе?— предложила она и въ глазахъ ея сверкнули настоящіе огоньки, — такъ ей хотлось горячаго кофе въ это холодное утро.

XVI.

Съ минуты появленія тети Виви Томасу Галлю уже не пришлось ни минуты оставаться съ Гедвигой наедин. Старуха всюду оказывалась между нимъ и молодою вдовою, неизмнно любезная, улыбающаяся, благожелательная, но неустранимая. Въ Бьерне она тотчасъ же приняла въ свои руки бразды правленія надъ господскимъ домомъ, и дла у нея было много. Тмъ не мене, кудабы ни направлялся Томасъ Галль, онъ встрчалъ ее на своемъ пути. Если же онъ шелъ къ хозяйк, тетя Виви встрчалась ему на лстниц, какъ бы всецло занятая хлопотами по хозяйству, но когда онъ входилъ въ гостиную, она уже сидла тамъ улыбающаяся и любезная, перенесенная съ лстницы на гостиный диванъ точно по волшебству. День и ночь она была гд-нибудь по близости Гедвиги, которую окружала величайшею заботливостью, но которую въ сущности стерегла, какъ тюремщица.

Томасъ Галль скоро возненавидлъ эту маленькую любезную старушку, какъ никогда не ненавидлъ злйшихъ своихъ враговъ, и началъ даже открыто выказывать ей свои чувства. Но это ни мало не поколебало ея, и она стала къ нему только еще любезне.

Въ первые дни въ Бьерне онъ жестоко страдалъ отъ мукъ Тантала: онъ постоянно былъ вблизи Гедвиги, но, не могъ остаться съ нею наедин ни минуты. И это такъ волновало его, что онъ не могъ заниматься длами и думать о чемъ-либо другомъ. Иногда ему начинало просто нездоровиться, такъ раздражали его постоянныя ухищренія тети Виви.

Потомъ острое чувство притупилось, и онъ сдлался разсудительне. Стоило ли раздражаться и тосковать изъ за такихъ пустяковъ? Слдовало повести дло открыто, не обращая вниманія на старуху, такъ какъ чувства Гедвиги ему были извстны. Но оказывалось, что онъ самъ усплъ утратить значительную часть энергіи и точно самъ заразился робостью Гедвиги передъ окружающими ихъ людьми. Со дня на день онъ откладывалъ ршитльное объясненіе и отъ этого становился только еще нершительне. Потомъ вернулись сомннія: вдь, можетъ быть, сама Гедвига поощряла назойливость старухи, уклоняясь отъ объясненія! Въ конц концовъ, можетъ быть, даже не стоило торопиться съ объясненіемъ, которое могло только повести къ величайшему горю…

И вотъ однажды, раздумывая обо всемъ въ тиши своего уединеннаго флигелька, онъ вдругъ пришелъ къ заключенію, что совершенно не правъ относительно старушки и что ея вины тутъ положительно не было. Смшно было сваливать виву на бдную, зависимую старушку. Гедвига, одна Гедвига была виновата въ двуличности и въ недостойномъ отношеніи къ нему!

Мгновенно въ немъ совершился переворотъ: любовь была свергнута съ престола, и величайшее презрніе къ госпож Гедвиг смнило эту любовь.

Какъ онъ могъ заблуждаться до такой степени? Вдь съ тхъ поръ, какъ они были опять въ Бьерне ни однимъ взглядомъ, ни однимъ движеніемъ Гедвига не выказала, что помнитъ о случившемся между ними на пароход. Для притворства, которое само по себ было бы отвратительно, этого было бы слишкомъ много! А онъ-то вооружался противъ старой тетки… Въ своемъ простодушіи онъ столько времени не могъ понять, что старуха просто-на-просто исполняла, что ей было приказано. Гедвига какой была, такой и осталась. На одно мгновеніе въ тиши уединенной пароходной рубки она позволила себ поддаться чувству, но, разумется, тотчасъ же раскаялась въ этомъ и теперь заглаживала свой промахъ. Что она поступила нечестно по отношенію къ человку, дйствительно ее полюбившему, и что въ ея поступкахъ было величайшее двуличіе, это, очевидно, ее не заботило… Но такъ это ей не пройдетъ! Можетъ быть, ей еще придется убдиться, что на такой игр съ чувствами порядочнаго человка можно обжечься… и очень больно!

Теперь онъ хотлъ поговорить съ нею, и это безъ отлагательства! Посл обда она имла обыкновеніе проводить время въ маленькой гостиной… Тамъ онъ и поговоритъ съ нею!

Онъ уже видлъ себя передъ нею. Въ его лиц нтъ притворства и взглядъ выражаетъ все, что онъ намренъ ей сказать. Она съ тревогой поглядываетъ на него, старуха тоже чуетъ грозу и притихла надъ своимъ вязаніемъ… Но вотъ у нея спицы выпали изъ рукъ, когда до нея доносится его голосъ, сдержанный и спокойный:

‘Гедвига, я хотлъ бы переговорить съ тобою наедин!’

Да, именно такъ онъ заговоритъ!

Онъ порывисто вскочилъ съ своего кресла и побжалъ вверхъ по лстницамъ прямо къ маленькой гостиной…

Онъ засталъ госпожу Гедвигу въ спокойномъ кресл передъ каминомъ. Она читала. Тетя Виви сидла спиной къ дверямъ. Видно во взгляд Томаса Галля дйствительно было что-нибудь особенное, потому что, увидвъ его, Гедвига вздрогнула и уронила книгу на колни. Она уставилась на инженера взглядомъ, полнымъ страха и тревоги…

Мгновенно въ немъ угасъ гнвъ. Все его природное великодушіе, все нжное, и безкорыстное, и возвышенное, что было въ его душ мгновенно поднялось въ немъ на защиту женщины. Глубокое уныніе смнило въ немъ гнвный порывъ, и не карать, а молить о пощад ему захотлось Гедвигу. Но тутъ была тетя Виви, успвшая обернуться и съ удивленіемъ поглядывавшая на него…

Онъ растерянно оглянулся въ комнат, стараясь придумать что-нибудь, чтобы оправдать свое внезапное появленіе.

— Простите,— пробормоталъ онъ.— Утромъ я, кажется, забылъ здсь свой угломръ…

Тотчасъ же тетя Виви поднялась и начала хлопотливо помогать ему въ поискахъ угломра, который нигд не оказывался. Если она не поврила насчетъ угломра, то роль свою она разыгрывала отлично: заглядывала во вс углы и волновалась очень естественно. Гедвига не тронулась съ мста. По ея лицу онъ видлъ, что она поняла все, что слдовало. Поэтому онъ вдругъ прервалъ свои поиски и удалился такъ же порывисто, какъ пришелъ.

Зато едва онъ остался снова одинъ, какъ гнвъ поднялся въ немъ сильне прежняго. Всю ночь онъ неподвижно и безъ сна пролежалъ на своемъ диван: въ немъ происходила такая буря, что онъ точно замеръ, и наружныхъ проявленій уже не было. Его любовь, какъ беззащитную жертву въ лсу, рвали на части злыя, холодныя чувства, его великодушіе было теперь жалкимъ посмшищемъ, оскорбленная гордость требовала мести… Ему было ненавистно все, чему онъ недавно поклонялся.

Полгода передъ тмъ, переживая такую же душевную бурю посл ея отъзда, онъ нашелъ злорадное утшеніе въ выходкахъ противъ женщины вообще, но теперь и вспоминать объ этомъ не было силъ. Теперь онъ не могъ даже отрицать, что продолжаетъ любить эту женщину, несмотря на гнвъ и презрніе, несмотря на муки и жажду мести, несмотря ни на что!

Наконецъ, напряженіе исчезло, явилось изнеможеніе, сжигавшій его оговь погасъ, мозгъ отяжеллъ, точно обуглившійся и залитый водою кусокъ дерева. Не оставалось уже силъ даже для страданія.

Нкоторое время онъ продолжалъ лежать безъ единой мысли въ голов, ощущая только гадливое равнодушіе къ себ и ко всему. Потомъ онъ поднялся и постепенно вернулъ себ способность размышлять, но чувствъ уже точно не было. Передъ судомъ своего разсудка онъ вдь часто бывалъ жалкимъ, мечтательнымъ молокососомъ, а теперь онъ сознавалъ это лучше, чмъ когда-либо. Ничего на свт не дается даромъ, сколько ни мечтай и ни терзайся, да и получить заслуженное частенько бываетъ мудрено… Надо силой брать, на что имешь право, или отступаться!

Что-то жесткое было въ немъ теперь. Никогда прежде въ немъ не бывало этой черты. Теперь его бы, пожалуй, и не удовлетворила простая побда надъ Гедвигой: ему нужно было ея униженіе передъ нимъ. Онъ продолжалъ думать, что любитъ ее, но думалъ объ этомъ холодно, трезво, точно о неправильно проигранной тяжб, которую можно было еще возобновить и выиграть, если повести дло умно. Для начала надо относиться къ Гедвиг равнодушно, это разумне всего да и лучше соотвтствуетъ теперешнимъ его чувствамъ. А потомъ видно будетъ!..

Такъ онъ и сталъ поступать. Вмсто того, чтобы по прежнему искать случая встртиться съ нею наедин и точно издали молить ее о своемъ счастіи, онъ сталъ избгать ея. Когда же приходилось встрчаться съ нею, онъ началъ обращаться холодно, ограничиваясь дловыми объясненіями. Сначала это нисколько не огорчило ее, наоборотъ, она даже явно обрадовалась его сдержанности, стала относиться къ нему непринужденне и повеселла. Но вскор, замтивъ въ его отчужденіи что-то особенное, не похожее ни на сдержанность, ни на притворство, она встревожилась и въ ея взгляд стало все чаще и чаще появляться мучительное недоумніе. Онъ это отлично замтилъ, но ни малйшаго состраданія къ ней онъ не почувствовалъ, ея мученія даже доставили ему нкоторое удовольствіе.

Вскор онъ понялъ, что она не въ силахъ бороться съ сомнніями и что теперь она сама готова сдлать первый шагъ. Но спшить онъ не видлъ надобности, потому что самъ оставался безстрастенъ и не хотлъ испортить всего новымъ промахомъ. Почемъ знать? Можетъ быть, опять она поддастся чувству лишь на мгновеніе, а потомъ снова испугается и пойдетъ вспять.

Теперь она стала часто принимать его наедин, и не разъ онъ встрчалъ ея вопрошающій взглядъ, какъ бы требовавшій отъ него объясненія. Были дни, когда и къ нему возвращалось страстное чувство, побуждавшее его бросить вс разсчеты и нжно привлечь ее въ свои объятія. Но что-то удерживало его, и всякій разъ, преодолвая порывъ чувства, онъ уходилъ отъ нея, по прежнему, холодный и недоступный. Она провожала его долгимъ печальнымъ взглядомъ, въ которомъ было столько же тоски, какъ и недоумнія.

Такъ наступили святки. Немного оставалось и до окончанія годового траура по егермейстеру. Томасъ Галль началъ подозрвать, что съ трауромъ исчезнутъ всякія препятствія къ его браку съ Гедвигой. Но это не разсяло въ немъ горечи. Ему было ненавистно все, что было въ ея глазахъ важне ея чувства къ нему, а память о покойномъ егермейстер, изъ-за которой онъ столько выстрадалъ, была ему особенно ненавистна. Нтъ, онъ не позволитъ свтскимъ условностямъ располагать его судьбою и указывать ему время, когда онъ вправ взять свое счастіе! Этого не допускаетъ его поруганная гордость. Онъ самъ назначитъ время, когда возьметъ ее или вовсе не возьметъ, сколько бы она ни недоумвала.

Жесткое настроеніе не покидало Томаса Галля, и вс, съ кмъ ему приходилось имть дло, испытывали это на себ. Онъ сталъ сухъ въ своемъ обращеніи и сдлался еще взыскательне прежняго. Недовольство подчиненныхъ усилилось. Рабочіе роптали. Но онъ остался къ этому равнодушенъ. Въ его мозгу никогда не могло ужиться больше одной идеи и теперь онъ не понималъ даже претензіи рабочихъ. Какое имъ было дло до его чувствъ? Они должны были исполнять свои обязанности, какъ онъ исполнялъ свои, а больше имъ и длить было нечего.

Зато на счетъ его непопулярности возрастала популярность инженера Вестлинга, и стали доходить слухи, что тотъ открыто подговариваетъ рабочихъ требовать увольненія придирчиваго начальника. Томасъ Галль и этимъ не обезпокоился: онъ сталъ только еще круче обращаться съ подчиненными, желая имъ показать, что не боится ихъ угрозъ, такъ какъ требуетъ только того же, что всегда выполнялъ самъ, то-есть, точнаго исполненія принятыхъ на себя обязанностей.

Наступилъ день открытаго возмущенія. Полагая дло достаточно подготовленнымъ и вызывая предлогъ для открытаго разрыва, инженеръ Вестлингъ самовольно ввелъ новый порядокъ въ распредленіи работъ, а когда Томасъ Галль отказался утвердить этотъ порядокъ и потребовалъ возвращенія къ старому, Вестлингъ объявилъ, что этого не сдлаетъ.

Сразу дло приняло грозный оборотъ. Они стояли одинъ противъ другого, одинаково неуступчивые, одинаково озлобленные, ихъ глаза горли, руки сжимались въ кулаки… Томасъ Галль первый опомнился.

— Ну-съ, я вижу только, что мы не можемъ служить вмст,— сказалъ онъ, овладвая собою.— Вы можете считать себя уволеннымъ.

— По контракту, вы должны меня предупредить за три мсяца до увольненія, — замтилъ Вестлингъ, тоже внезапно успокоиваясь.

— Можете получить неустойку и хать хоть сейчасъ.

— Благодарю васъ! Я предпочитаю остаться мои три мсяца полностью. И я позабочусь, чтобы за это время вы пожалли о своихъ выходкахъ.

Вестлингъ былъ блденъ отъ злобы и въ его свтлыхъ глазахъ было что-то страшное. Но Томасъ Галль отнесся къ угроз съ презрніемъ и больше уже не выходилъ изъ своего ледяного спокойствія. Внутренно онъ не былъ спокоенъ: онъ отлично понималъ, что рабочіе такъ или иначе вступятся за своего любимца. Но показывать, что онъ этого боялся, ему не было никакой охоты.

Надо было принять быстрыя предупредительныя мры. Какъ разъ находился въ город молодой инженеръ, котораго Томасъ Галль зналъ, и который былъ не прочь принять должность начальника рабочихъ. Лучше всего было на слдующіе же день създить въ городъ и привезти этого инженера.

На бду, слдующій день былъ канунъ Рождества.

Сочельникъ! Вдь это былъ день общаго примиренія… Въ господскомъ дом предполагалось устроить большую лку и раздать при свт ея свчей подарки всмъ служащимъ… При этой мысли Томасу Галлю вдругъ сдлалось ужасно тяжело на сердц. Неужели, хотъ въ этотъ вечеръ, ему нельзя отложить всякую вражду и всякое зло? Неужели нельзя было хоть разъ въ году укрыться гд-нибудь отъ этой непрерывной борьбы? Вдь, въ сущности, онъ былъ ужасно одинокъ, и никто не желалъ ему добра. Оттого эта вчная борьба со всми…

Гедвига?

Нтъ и съ нею вдь онъ боролся…

Горечь его возрасла, когда онъ подумалъ, сколько счастія могло принести ему ныншнее Рождество… А теперь предстояло только притворство… Съ ея стороны ухищренія, притворныя чувства, комедія! Съ его стороны — странная любовь, пропитанная негодованіемъ и жаждой мести…

Стало быть, пусть такъ и будетъ! Онъ подетъ въ городъ — такъ будетъ даже лучше. По крайней мр хоть не будетъ притворства… И кто знаетъ? можетъ быть, она пожалетъ, что его нтъ возл нея въ такой вечеръ… можетъ быть, это и вернетъ ихъ къ простымъ, человческимъ отношеніямъ.

Эта мысль укрпила его въ принятомъ ршеніи.

Въ тотъ же вечеръ онъ явился предупредить хозяйку, что на слдующее утро долженъ ухать въ городъ. Онъ сообщилъ это спокойно, даже небрежно, какъ нчто, не имющее значенія. Онъ не хотлъ посвящать ее въ свои опасенія на счетъ настроенія рабочихъ, что же касалось инженера Вестлинга, то она давно уже знала о недовольств имъ Томаса Галля и предоставила поступать по собственному усмотрнію.

— Вы останетесь въ город и на праздникахъ?— спросила она печально.

Вовсе не таково было его намреніе. Но, увидвъ въ ея лиц выраженіе печали, онъ не устоялъ противъ соблазна усилить въ ней это чувство.

— Да, вроятно, останусь!— сказалъ онъ дловымъ тономъ.

— У васъ… неотложныя дла?

Она сдлала этотъ вопросъ слегка дрожащимъ голосомъ. Кружевная косынка на ея груди быстро поднималась и опускалась, губы вздрагивали.

— Я отставилъ инженера Вестлинга, — не перемняя тона, началъ свое объясненіе Томасъ Галль.— Теперь я принужденъ поскоре найти ему замстителя, чтобы предупредить безпорядокъ. И признаюсь, я узжаю охотно: мн давно уже пора подышать инымъ воздухомъ…

— Неужели здшній воздухъ вамъ вреденъ, инженеръ Галль?— спросила тетя Виви, кинувъ ему укоризненный взглядъ, но тотчасъ же опять склоняясь надъ работой.

Онъ обернулся къ ней и отвтилъ съ легкой усмшкой:

— Повидимому, такъ! Я сдлался раздражителенъ и неспокоенъ.

— А мы-то надялись провести праздники въ вашемъ обществ!— тихо замтила Гедвига.— Мы здсь такъ одиноки…

— Въ самомъ дл, мы ужасно одиноки!— вмшалась старуха, точно въ первый разъ узнала о ихъ одиночеств.— Положимъ… у насъ есть прислуга… и сторожъ, конечно… Но все-таки, что это значитъ, если случится что-нибудь?

— Будемъ надяться, ничего не случится!— возразилъ онъ съ оттнкомъ ироніи въ голос.— Впрочемъ, не хотите ли, чтобы инженеръ Вестлингъ занялъ мои комнаты, пока я въ отлучк? Онъ такъ желаетъ хоть въ чемъ-нибудь вытснить и замнить меня, что наврное согласится съ радостью.

— Но вдь онъ женатъ!— необдуманно возразила старуха.— Я хочу сказать, не можетъ же онъ перехать въ ваши дв комнатки съ женой, и съ ребенкомъ, и со всмъ ихъ хозяйствомъ?..

Томасъ Галль засмялся.

— Да этого, полагаю, онъ не сдлаетъ!— сказалъ онъ.— Но онъ, вроятно, охотно примирится съ маленькими временными лишеніями въ надежд показать госпож Хегреусъ, насколько онъ лучше меня, и завоевать себ мое мсто въ Бьерне. И знаете, это не такъ-то безразсудно. Рабочіе были бы въ восхищеніи — у нихъ онъ большой любимецъ — а когда ему уже не надо будетъ интриговать противъ начальника, онъ, вроятно, поведетъ дло не хуже другого…

Дамы промолчали, и Томасъ Галль ушелъ.

Посл обда не усплъ онъ заняться укладкой своихъ вещей, какъ къ нему постучались. Дверь тихо открылась и на порог появилась Гедвига.

Онъ сдлалъ ей шагъ навстрчу и остановился, не находя ни слова, настолько его удивило ея появленіе. Во всей ея фигур было что то робкое и жалкое. Она смотрла на него взглядомъ просительницы. Ея глаза были влажны. Она неровно дышала и видимо была крайне смущена своей выходкой, но все-таки вошла и заперла за собою дверь.

— Вы… дйствительно… дете?— спросила она неровнымъ голосомъ.

— Да.

— Но… если бы я стала просить васъ… остаться?

Онъ поколебался. Въ ея влажныхъ глазахъ была несомннная любовь, въ ея поступк была несомннная искренность… Кровь готова была хлынуть къ его сердцу и разомъ смыть вс эти новыя, навянныя чувства, которымъ онъ повиновался послднее время. Но вдь это уже бывало! И всякій разъ оно приводило лишь къ новымъ страданіямъ и новымъ униженіямъ!

Онъ остался холоденъ, и даже брови его сдвинулись.

— Въ такомъ случа, я былъ бы принужденъ пожалть, что не могу исполнить вс ваши прихоти!— сказалъ онъ сухо.

— Вы называете прихотями то, что иметъ для меня такое глубокое значеніе!— вскричала она горестно.— Почему вы не хотите понимать меня?

— Потому что я человкъ и у меня есть человческое достоинство!— вырвалось у него рзко.

Онъ тотчасъ же пожаллъ объ этихъ словахъ. На нее они подйствовали, какъ незаслуженное оскорбленіе. Она сразу выпрямилась, въ глазахъ ея исчезла всякая робость и во всей фигур появилось выраженіе гордой неприступности.

— Мы, женщины, тоже имемъ свое достоинство!— сказала она и повернулась, чтобы выйти.

Онъ послдовалъ за нею и, не зная, что сказать, проговорилъ нершительно:

— Вамъ больше нечего мн сказать?

Она обернулась.

— Какъ же, какъ же… у меня было къ вамъ дло!— сказала она.— Я хотла вамъ нчто доврить.

— Что?

— Свое женское достоинство, которымъ вы пренебрегаете!

Сказавъ это, она тотчасъ же вышла, даже не взглянувъ на него.

Онъ остался среди комнаты и долго смотрлъ на замкнувшую за нею дверь.

Такъ! Теперь все было кончено. Онъ самъ своими руками разрушилъ все, чего такъ долго добивался! Однимъ ласковымъ словомъ онъ могъ удержать ее, но не удержалъ, однимъ искреннимъ движеніемъ онъ могъ взять ее, но не взялъ. Теперь, вроятно, онъ самъ уничтожилъ всякую возможность сближенія…

Ему было жаль и ея, и себя, но онъ не раскаявался. Наоборотъ, ему казалось, что только теперь онъ занялъ положеніе, въ которомъ могъ думать о Гедвиг, не унижаясь и не впадая въ противорчія. Если же именно это и разъединяло ихъ, стало быть, союзъ ихъ былъ невозможенъ — вотъ и все. Уже по тому, что теперь онъ могъ думать о ней, какъ бывало прежде, безъ раздраженія и злобы, а только съ величайшей нжностью, показывало, что онъ поступилъ какъ должно.

Онъ сдлался очень печаленъ. Но печаль не имла въ себ ничего горькаго, какъ бывали прежнія страданія. Она даже была ему дорога.

Боле чмъ когда-либо онъ стоялъ на томъ, что долженъ ухать… пока еще временно… а затмъ… Что будетъ затмъ, это онъ еще обдумаетъ!

XVII.

На утро Томасъ Галль ухалъ въ городъ.

Десять дней, которые онъ провелъ затмъ въ город, показались ему тюремнымъ заключеніемъ. Повидавшись съ инженеромъ и тотчасъ же отправивъ его въ Бьерне, онъ окончилъ единственное дло, которое имлъ въ город, и затмъ ему длать было нечего. Знакомыхъ навстить ему не хотлось, искать развлеченій — и подавно. Цлые дни онъ лежалъ въ своемъ гостиничномъ номер, раздумывая о Гедвиг, и съ каждымъ днемъ его думы становились безотрадне.

Потомъ, когда эти десять дней миновали и онъ вернулся въ Бьерне, ему стало еще безотрадне. Принятъ онъ былъ вжливо и церемонно, точно совсмъ чужой человкъ. И самъ онъ не могъ поступать, какъ прежде. Все измнилось, точно прошло не десять дней, а цлые годы. Тети Виви нельзя было даже узнать, настолько измняла ее непривтливость, смнившая прежнюю суетливую любезность, да и Гедвига была неузнаваема: она похудла, и въ глазахъ ея исчезла всякая живость, но она была любезна и внимательна, даже слишкомъ любезна и внимательна, какъ въ первые дни ихъ знакомства…

Глубокая скорбь придавила его. Стало быть, дйствительно, все было погублено? Стоила ли его гордость счастія двухъ людей? Да и куда двалась эта гордость теперь, когда изъ-за нея все рушилось? Теперь онъ былъ въ такомъ настроеніи, что ему и думать не хотлось о своемъ собственномъ достоинств! Но вдь мольбами и смиреніемъ нельзя вернуть любви! Стало быть, и молить никого ни о чемъ не стоило.

Ему всюду казалось холодно. Онъ вспоминалъ недавнее время, когда сердился на старую тетю Виви и терзался всякими сомнніями: то было завидное время въ сравненіи съ теперешнимъ! Тогда нужны были Гедвиг попеченія своей охранительницы… Теперь ей этого не требовалось…

Миновалъ и трауръ, а охлажденіе Гедвиги только усилилось. Въ день годовщины смерти своего мужа, она заперлась въ своей комнат, а затмъ стала церемонне и недоступне прежняго.

Впрочемъ, Томасъ Галль уже не впадалъ въ отчаяніе и не терзался отъ всякаго новаго доказательства своего несчастія. Болзнь становится хронической, когда тло человка настолько къ ней привыкаетъ, что перестаетъ бороться, то же самое бываетъ съ страданіями нравственными, когда душа выбьется изъ силъ въ борьб съ ними. Его горе сдлалось неотступнымъ, но потеряло свою остроту, и онъ привыкъ къ нерадостнымъ мыслямъ. Это уже не мшало ему ни въ длахъ, ни въ работ и мало проявлялось наружно, какъ хроническая боль. Вс находили даже, что онъ опять сталъ спокоенъ и гораздо ровне въ своемъ обращеніи съ людьми.

Отъздъ инженера Вестлинга былъ назначенъ въ ближайшій понедльникъ. Томасъ Галль зналъ, что въ послднее время этотъ господинъ неоднократно собиралъ у себя самыхъ вліятельныхъ вожаковъ изъ рабочихъ и, очевидно, готовилъ что-то на прощаніе. Въ субботу новый начальникъ рабочихъ даже сообщилъ, что между ними замтно сильное движеніе и что откуда-то имъ доставлено большое количество водки. Можно было ожидать безпорядковъ, и Томасу Галлю лучше было не являться въ контору вечеромъ, когда предполагалась обычная недльная выплата заработковъ.

Томасъ Галль не послушался этого совта и въ обычное время явился въ контору. Изъ окна онъ видлъ, что получавшіе свои заработанныя деньги рабочіе не уходили домой, а оставались на заводскомъ двор.

Когда Томасъ Галль вышелъ изъ конторы, толпа загородила ему дорогу. Но онъ пошелъ прямо на толпу спокойнымъ, ровнымъ шагомъ, и люди передъ нимъ разступились.

Полчаса позже онъ услышалъ изъ своей квартиры шумъ на большой алле: то приближалась къ господскому дому толпа рабочихъ. Онъ вышелъ на главный подъздъ, чтобы встртить толпу и остановился на террас.

— Что вамъ надо?— спросилъ онъ, когда толпа приблизилась.

— Хотимъ говорить съ хозяйкой!— раздались отдльные голоса.

— Госпожа Хегреусъ не станетъ съ вами говорить иначе, какъ черезъ меня.

— А мы хотимъ ее, а не тебя!— крикнулъ одинъ изъ передовыхъ въ толп.

Томасъ Галль оглядлъ толпу. Онъ чувствовалъ, что сотни глазъ смотрятъ на него и что во взглядахъ должна быть злоба и угроза.

Ну что же, онъ поговорить съ ними! Приходилось ему не разъ возбуждать толпу, можетъ быть, онъ съуметъ тми же средствами убжденія успокоить эту. Во всякомъ случа, это его долгъ!

Онъ возвысилъ голосъ и строго, но спокойно сказалъ:

— Я приказываю вамъ разойтись! Слышите?

Его прервали громкіе крики негодованія и злобы.

— Чего онъ тутъ стоить и морочитъ насъ?— кричалъ одинъ, повидимому, предводитель.

— Не съ тобой, а съ хозяйкой мы хотимъ говорить!— кричалъ другой.

Томасъ Галль разсердился.

Онъ быстро сошелъ съ лстницы, прямо подошелъ къ главному вожаку и, схвативъ его за грудь, крикнулъ:

— Пошелъ домой!

— Не пойду…

Вожакъ былъ великанъ ростомъ, Томасъ Гиллъ приходился ему всего по плечо.

— Я вашъ начальникъ. Такъ ли?— кричалъ Томасъ Галль.— Такъ ко мн и обращайтесь, а отсюда уходите прочь!

Но вотъ выступилъ впередъ человкъ, которому захотлось нанести первый ударъ. Онъ остановился передъ управляющимъ и поднялъ руку, намреваясь ударить инженера по лицу. Но въ это время онъ увидлъ передъ собою госпожу Хегреусъ, и рука его опустилась.

Гедвига уже нкоторое время стояла на крыльц, но ея не замчали. Теперь она поспшно сбжала съ лстницы. Передъ нею рабочіе почтительно разступились. Многіе сняли шапки.

— Мы просимъ, чтобы намъ оставили инженера Вестлинга, сударыня!— обратился къ ней вожакъ, медленнымъ движеніемъ руки снимая шапку.

Гедвига посмотрла на него безстрашно. Лицо ея, какъ всегда, было спокойно. Только по колебаніямъ груди можно было замтить ея волненіе, но оно не отражалось даже на ея голос.

— Мн до этого дла нтъ,— отвтила она равнодушно.— Инженеръ Галль вашъ начальникъ. Его вы можете просить и ему должны повиноваться.

Великанъ растерянно поглядлъ вокругъ себя, потомъ вдругъ палъ духомъ, махнулъ рукой и пошелъ прочь. Тотчасъ же и другіе тоже начали расходиться.

Площадка передъ господскимъ домомъ опустла.

Томасъ Галль долго еще стоялъ у крыльца, провожая глазами удалявшихся рабочихъ и съ горечью соображая, что этой бури онъ не могъ побороть безъ содйствія женщины!

Когда онъ обернулся, ея уже не было на террас. Онъ былъ радъ этому. Она ему оказала крупную услугу, очень можетъ быть, спасла ему жизнь… Но что было въ этомъ хорошаго? Она опять являлась передъ нимъ во всеоружіи своего богатства и виднаго общественнаго положенія, а вдь только это и разъединяло ихъ. Онъ бденъ, онъ невоспитанъ, онъ такой незначительный человкъ… Никогда имъ не сойтись! Никогда ей не забыть его ничтожество, а ему не примириться съ ея богатствомъ! Безумно было отдавать ей свою любовь: она существо другого міра…

А вдь все-таки… все-таки она побывала въ его объятіяхъ…

Что же, это должно было остаться въ его воспоминаніяхъ, какъ красивая мечта! Да и было ли это? Не вообразилъ ли онъ все сначала до конца, какъ въ бреду? Теперь онъ былъ такъ утомленъ, что ему было не по силамъ все опредленное, даже въ воспоминаніяхъ. Его душа, измученная страстными порывами, требовала отдыха, успокоенія въ неопредленныхъ сумеркахъ, среди которыхъ все сро, неясно и безразлично.

Онъ такъ и не поблагодарилъ Гедвигу, хотя допускалъ въ душ, что она спасла ему жизнь, а рабочихъ отъ большой бды. Не стоило!..

Въ понедльникъ состоялся, наконецъ, отъздъ инженера Вестлинга изъ Бьерне. Рабочіе уже не нарушали порядка, на завод все шло обычнымъ ходомъ, какъ всегда. Томасъ Галль замтилъ только, что вс точно избгали встрчаться съ нимъ взглядомъ и отворачивались отъ него. Это его мучило. Онъ сердился на этихъ людей за ихъ несправедливости къ нему, но не могъ примириться съ ихъ презрніемъ, потому что на ихъ сторон были вс его природныя чувства и склонности.

Ну, насильно милъ не будешь! А жить со всми въ постоянной вражд было ему не по силамъ! Стало быть, теперь пора было покончить съ этимъ и удалиться прочь отсюда. Ему нуженъ былъ только покой, онъ весь былъ разбитъ и измученъ… Да и слдовало это сдлать для другихъ! Никому онъ здсь не нуженъ, ни рабочимъ, ни хозяйк… Богъ съ ними! Да и придетъ день, когда Гедвига отдастъ другому чувство, котораго онъ не съумлъ въ ней возбудить. Къ тому времени хорошо было бы быть далеко, очень далеко отсюда.

Онъ прождалъ еще недлю, чтобы не поступить необдуманно Когда за это время его намреніе только укрпилось, онъ приступилъ къ длу: прежде всего надо было заявить о своемъ ршеніи хозяйк.

Поднимаясь по лстниц къ ея комнатамъ, онъ почувствовалъ сильное сердцебіеніе. Ну, это вдь было понятно…

Въ это утреннее время онъ не имлъ обыкновенія являться къ хозяйк. Онъ нарочно выбралъ неурочное время, чтобы показать, что является по чисто личному длу. Онъ даже позвонилъ, хотя дверь была не заперта, и послалъ лакея доложить о себ.

Тотъ посмотрлъ на него съ недоумніемъ.

— Спросите барыню, можетъ ли она меня принять,— пояснилъ инженеръ.

Лакей ушелъ и черезъ минуту вернулся сказать, что барыня въ гостиной и просить войти.

Томасъ Галль медленно направился къ гостиной черезъ залу.

Гедвига что то писала у маленькаго столика. Увидвъ входившаго инженера, она отложила перо и обернула къ нему улыбающееся лицо.

— Вы съ настоящимъ визитомъ ко мн?— сказала она шутливо.— Я какъ разъ пишу сестр… Поклониться отъ васъ?

Онъ молча смотрлъ на нее. Въ этотъ день она была особенно хороша: цвтъ лица былъ опять свжій, въ глазахъ была живость. Она даже казалась веселой и довольной, какъ до несчастій.

Можетъ быть, и ей надола борьба противъ собственныхъ чувствъ и только въ угоду свту? Во всякомъ случа она отнеслась къ Томасу Галлю совсмъ не такъ, какъ во все послднее время: въ ней было что-то непринужденное, сердечное, и она поглядывала на него такимъ взглядомъ, точно хотла сказать: Не довольно ли мы сдлали себ зла? Не махнуть ли рукой на все постороннее и не отдаться ли счастію просто, по человчески?

А что онъ пришелъ ей сказать? Что онъ узжаетъ! Что имъ надо разстаться! Нтъ, нтъ! Онъ долженъ еще подумать… онъ ни за что не ршится это сказать…

Между тмъ она заговорила, продолжая улыбаться.

— Сколько могу припомнить, это вашъ первый визитъ лично ко мн!— сказала она.

— Какъ такъ?— спросилъ онъ, не понимая, что она хочетъ сказать.

— Конечно! Вы бывали по дламъ и по приглашенію… Но эайти ко мн просто, по собственному желанію и безъ всякаго предлога, вамъ никогда не приходило прежде въ голову. Можетъ быть, и теперь… Но такъ какъ вы велли о себ доложить, я принимаю ваше посщеніе лично себ. Согласны?

Онъ посмотрлъ на нее съ любовью, сердце его сжалось отъ страданія. Но его точно толкала какая-то посторонняя сила, и онъ проговорилъ какъ разъ то, что только что ршился не говорить.

— Видите-ли… и теперь у меня есть къ вамъ дло… неотложное дло!— началъ онъ.

— И теперь? Ну, длать нечего!.. Говорите, въ чемъ оно заключается?— спросила она весело.

Ея веселость мучила его. Самъ онъ едва стоялъ на ногахъ, такъ у него кружилась отъ горя голова.

— Я пришелъ отказаться отъ своего мста!— пробормоталъ онъ тихо.

Она поблднла, лобъ ея сморщился отъ усилія понять его слова.

— Отказаться?.. Что вы хотите сказать?— спросила она въ недоумніи.

— Я не ужился съ здшними рабочими. Я много думалъ объ этомъ и пришелъ къ заключенію, что долженъ ухать. Вообще, я не съумлъ себя здсь поставить, какъ слдовало, и оттого надлалъ только зло… неумышленно, но все-таки зло… при томъ во многихъ отношеніяхъ…

Она искренно силилась понять, что онъ говорилъ, но не понимала ни слова. Вдругъ она поднялась, схватилась рукою за лифъ, точно онъ давилъ ее, и спросила прерывистымъ голосомъ:

— Вы… вы хотите сказать, что бросаете меня… и дло… и все здсь?..

— Я убдился, что это необходимо. Найти мн преемника, полагаю, будетъ не трудно.

— Когда… вы предполагаете ухать?

— Какъ только будетъ возможно: полагаю, чмъ скоре, тмъ лучше. Разумется, я не уду до тхъ поръ, пока не прибудетъ сюда новый управляющій… Можетъ быть, вы согласитесь написать инженеру Вибелю, котораго вдь вы хорошо знаете?

По выраженію ея лица нельзя было замтить, разслышала ли она его слова. Водворилось тягостное молчаніе. Ему казалось, что воздухъ въ комнат постепенно исчезаетъ. Голова кружилась по прежнему, ничего онъ не могъ сообразить.

‘Теперь надо идти! Теперь надо идти!’ — твердилъ онъ себ. Только эти три слова, равномрно, какъ постукиванье толчеи.

‘Теперь надо идти!’

Онъ неловко поклонился и медленно, точно во сн, направился къ дверямъ.

Въ прихожей онъ остановился, чтобы собраться съ мыслями и передохнуть. Онъ все еще задыхался и у него было такое впечатлніе, точно онъ что-то забылъ, что-то спуталъ… Въ то же время ему казалось, что онъ не иметъ права оставаться здсь я точно подслушивать. Если бы кто-нибудь вошелъ, онъ смутился бы, какъ воръ, пойманный съ поличнымъ.

Но подслушивать было нечего: позади него, въ гостиной царила мертвая тишина, только изъ столовой доносилось позвякиванье посудой и серебромъ: тамъ, видно, накрывали къ завтраку. Онъ стоялъ и прислушивался.

Вдругъ онъ разслышалъ что-то, похожее на подавленный въ отдаленіи стонъ. Тотчасъ же, не обдумывая, не сознавая, что онъ длаетъ, онъ открылъ только что запертую за собою дверь и вернулся въ гостиную… Тамъ никого уже не было. Нкоторое время онъ простоялъ на томъ же мст, гд только что стоялъ передь Гедвигой, и пристально озирался по сторонамъ. Все было тихо, и онъ уже хотлъ снова уйти, когда снова разслышалъ изъ сосдней комнаты звукъ, котораго испугался въ прихожей. Это былъ протяжный, заглушенный стонъ, какой вырывается у человка, когда онъ изо всхъ силъ борется съ рыданіями и корчится отъ душевной боли…

Его зрачки расширились, сердце стало стучать рдкими, сильными ударами. И вдругъ горячее, сильное чувство поднялось въ немъ, какъ приливъ, смыло все, что оставалось въ немъ горечи, уязвленной гордости, нершительности и недоврія вмст съ разсудочной трусостью. Это могучее чувство сразу вернуло ему и силы, и энергію. Теперь это уже не былъ мечтатель: это былъ сильный человкъ, который зналъ, что надо было длать, когда дло шло о счастіи двухъ жизней.

Твердыми, быстрыми шагами онъ прошелъ черезъ гостиную. Въ слдующее мгновеніе онъ былъ уже въ маленькомъ будуар, гд она лежала на кушетк, зарывъ лицо въ подушку, и вся содрогалась отъ мучительныхъ рыданій. Онъ склонился къ ней, обвилъ ее рукою, опустился рядомъ съ нею на колни и привлекъ ее къ себ.

— Гедвига!

Она обернулась, но не могла говорить. Слезы катились изъ ея потемнвшихъ глазъ. Онъ заглянулъ въ эти прекрасные глаза и видлъ, какъ въ нихъ опять загорлись жизнь и радость.

— Гедвига!

Какъ смлъ онъ сомнваться въ ея любви! Разв онъ не видлъ, какъ она боролась съ этимъ чувствомъ, какъ оно устояло въ борьб, и какъ она не въ силахъ была даже сожалть о своемъ пораженіи!

— Ты? Ты? Ты вернулся?— вырвалось теперь у нея, и снова она разразилась слезами.

Онъ прижималъ ее къ своей груди, но не утшалъ: онъ чувствовалъ, что теперь это были у нея хорошія, отрадныя слезы, отъ переполненнаго сердца. Она заливала слезами все, что оставалось позади тяжелаго и мучительнаго, какъ бы лишь для того, чтобы не оставалось ни одной невыплаканной слезинки ко времени наступавшаго счастія.

Онъ цловалъ и ласкалъ ее. Онъ чувствовалъ, какъ она вздрагивала отъ плача, и только крпче прижималъ ее къ груди.

Но вотъ она подняла голову. Слезы еще катились изъ ея глазъ, но она улыбалась.

— Прости меня!— пробормотала она.— Это только отъ радости!

И снова она спрятала лицо у него на груди.

Онъ проводилъ ласкающей рукой по ея темнымъ волосамъ.

— Королева полночныхъ странъ въ моихъ мечтахъ! Моя единственная любовь!— шепталъ онъ.

Она опять подняла голову.

— И это правда? Это на яву?— спросила она.

Онъ отвчалъ только поцлуями. Но ей и не нужно было словъ.

XVIII.

Въ это утро старая тетя Виви не снимала своихъ теплыхъ байковыхъ башмаковъ, и потому ея шаговъ не было слышно, когда она подошла къ дверямъ будуара. Она замерла на порог. Она увидла Гедвигу въ объятіяхъ инженера Галля, и они были въ такомъ упоеніи, что даже не замтили ея.

Въ испуг старуха повернулась и обратилась въ бгство такъ же безшумно, какъ пришла.

Между тмъ счастливцы спустились съ облаковъ. Тамъ, въ заоблачныхъ высотахъ они были нмы. Какія слова соотвтствовали бы ихъ восторженному упоенію? Что можно было говорить, когда передъ взоромъ мелькаютъ лишь залитые солнечнымъ свтомъ миражи и когда мысль бездйствуетъ? Но теперь они спустились съ этой головокружительной высоты, далеко еще не на землю, но настолько, что можно было уже словами говорить о своемъ счастіи.

Долго они просидли обнявшись и прижимаясь другъ къ другу. Они оглядывались назадъ, къ тому, уже казавшемуся очень далекимъ, времени, когда обоихъ терзали тревожныя, противорчивыя чувства. Теперь это прошло! Теперь можно было съ улыбкой припоминать недоразумнія тернистаго пути, который, однако, привелъ къ счастію! И какъ смшно казалось, что они могли такъ долго играть въ жмурки, носиться съ какими-то сомнніями, измышлять себ чувства вражды и ненависти, когда истина была очевидна, такъ проста и такъ прекрасна! Да, они были глупы. Они походили на дтей, которыя косятся другъ на дружку при первой встрч, хотя сильно желаютъ поиграть вмст.

— Признайся, это ты сбивала насъ обоихъ съ толку!— шутливо замтилъ онъ.

— Молчи, молчи!.. Не будемъ объ этомъ вспоминать теперь.

Она сдлалась серьезна и слегка содрогнулась.

— Почему не вспоминать?— спросилъ онъ.— Вдь это пережито, это позади…

— Видишь ли, ты не понималъ самаго главнаго… Но не будемъ говорить теперь. Найдется времени довольно впереди…

— Да въ чемъ же дло?

Она помолчала. Счастливое выраженіе въ ея лиц затуманилось.

— У меня были такія дурныя предчувствія,— сказала она тихо.— Совсмъ они, было, отлетли отъ меня… теб не слдовало опять наводить мою мысль на это! Видишь ли, я не хотла тебя любить! О, какъ я противилась этому чувству!.. У меня вдь совсть была нечиста. Я боялась, что не будетъ намъ счастія отъ того, что началось грхомъ. Наша любовь началась слишкомъ рано… Потомъ эта смерть мужа… Я хотла во что бы то ни стало отдлаться отъ моего чувства: оттого я и ухала отсюда. Но меня потянуло назадъ… противъ моей воли. Не могла я противостоять — я любила… любила тебя!

Онъ крпче прижалъ ее къ своей груди.

— Я понимаю тебя!— сказалъ онъ ласково.— Вдь и я чувствовалъ что-то въ этомъ род: меня мучила мысль, что я полюбилъ тебя прежде, чмъ ты была свободна и что наше счастье строилось на несчастій покойнаго. Но вдь человкъ отвтственъ только за свои поступки, чувства намъ не подвластны. Пока я живъ, я не могу удержать біенія моего сердца… а чувства вдь то же самое. Впрочемъ, если нужно будетъ искупить свое счастье наказаніемъ, я готовъ претерпть. Пусть потребуется моя жизнь на это’ я все-таки буду ликовать: я люблю тебя!

Она слушала его, закрывъ глаза, такъ дти слушаютъ успокаивающій ихъ голосъ, когда имъ страшно. Но по мр того, какъ онъ говорилъ, въ ея душу врывался точно ликующій солнечный свтъ, а при послднихъ его словахъ она встрепенулась и открыла глаза: въ нихъ уже не было тревоги.

— Прости мн!— сказала она.

— Что простить?

— Да вс мои недостатки. Я хотла бы быть лучше, и благородне, и чище и красиве, чмъ теперь. Я хотла бы стоить тебя!

Онъ засмялся счастливымъ смхомъ.

— Нтъ,— сказалъ онъ.— Я желалъ бы, чтобы ты была душой и тломъ мене прекрасна, чмъ теперь! Это внесло бы хоть немножко равновсія между нами. Подумай только, что я — жалкій бднякъ, не знававшій въ жизни ни радостей, ни довольства… Ты моя первая радость! Что я дамъ теб, принимая такъ много?

— Что?

Она всплеснула руками.

— И ты еще спрашиваешь?— продолжала она въ увлеченіи.— Ты называешь себя жалкимъ бднякомъ! Да что я была, не зная тебя? Я была голодная нищая, одтая въ шелкъ и украшенная драгоцнностями! У меня было все, кром самаго насущнаго: самой жизни. Это ты меня обогатилъ! Остальное я готова бросить, если оно теб слишкомъ противно… Дай же поблагодарить тебя за благодяніе!

Она склониласъ къ нему и поцловала его руку. Затмъ она подняла голову и вдругъ лукаво засмялась.

— Постой! Я еще не отвтила теб на то, что ты пришелъ мн заявить!— сказала она.— Ты вдь пришелъ отказаться отъ мста и заявить, что узжаешь?

— Такъ-то оно такъ,— отвтилъ онъ, улыбаясь, — но теперь, признаюсь, я предпочелъ бы остаться…

— Нтъ, нтъ! Ты отказался, и кончено… Освобождаю тебя отъ всхъ твоихъ обязательствъ, и можешь хать, когда хочешь. Только предупреждаю тебя, я хочу хать съ тобой!

— Ты моя повелительница! Какъ велишь, такъ и будетъ.

——

Свадьба состоялась весною, когда вскрылись рки и первыя вешнія грозы расчистили воздухъ. День былъ ясный, солнечный, небо было прозрачно-голубое. Громко бурлила рка въ своихъ крутыхъ берегахъ, на осинахъ бурли уже большія почки, кое-гд зеленла трава.

Свадебное шествіе направилось отъ господскаго дома черезъ устроенныя рабочими тріумфальныя ворота къ пристани, гд дымилъ готовый къ отплытію пароходъ. Все населеніе Бьерне было тутъ, и вс лица имли благожелательное выраженіе.

Когда пароходъ началъ отчаливать, берегъ огласился нескончаемыми радостными кликами. Рабочіе, одтые въ свое лучшее праздничное платье, кидали кверху шапки, расфранченныя женщины махали носовыми платками, съ горы раздавалась пальба изъ ружей.

Томасъ Галль стоялъ на корм парохода рядомъ съ женою. Никогда еще онъ не бывалъ предметомъ такихъ народныхъ овацій, какъ сегодня. И это чествовали его т самые люди, которые недавно съ ненавистью отворачивались отъ него! Имъ были особенно довольны, потому что управляющимъ вмсто себя онъ пригласилъ пользовавшагося довріемъ рабочихъ инженера Вибеля, того самаго Вибеля, который, въ начал дятельности Томаса Галля въ Бьерне, называлъ его попытки организовать самопомощь рабочихъ опасными бреднями.

— Да здравствуютъ новобрачные! Ура! Ура! Ура!— доносилось съ берега.

Томасъ Галль отвчалъ на привтствія холодно и сдержанно.

— Ты что-то сталъ не веселъ, мой милый?— проговорила новобрачная, продвая свою руку подъ его руки.— Въ твоемъ взгляд тоска…

Онъ улыбнулся ей.

— Мои глаза неврно отражаютъ мое настроеніе, если въ нихъ нтъ большого счастья въ глубин, — сказалъ онъ ласково.

Она пристально заглянула ему въ лицо.

— Да, это правда!— сказала она.— Въ глубин есть счастье. Но все-таки есть и печаль… Откуда эта печаль, скажи?

— Откуда? Взгляни вдаль. Видишь легкій, синеватый туманъ тамъ, у подошвы горъ?— онъ указалъ рукой вдаль.— Значитъ, можетъ быть въ воздух и туманъ, не смотря на тепло и ликующій солнечный свтъ.

Она даже не взглянула туда, куда онъ указывалъ, она продолжала смотрть ему въ глаза.

— Что ты хочешь сказать?— спросила она.— Откуда туманъ въ твоемъ счастьи?

— Ты бы не разспрашивала меня теперь, я не съумю ничего объяснить толкомъ…

Онъ провелъ рукой по лицу, точно хотлъ согнать назойливую мысль.

— Я слишкомъ впечатлителенъ сегодня,— прибавилъ онъ, улыбаясь.— Это отъ моего чрезмрнаго счастья.

— Но если мн позволяется раздлять съ тобой счастье, почему ты не хочешь подлиться со мной и остальнымъ?— спросила она.

Онъ опять улыбнулся,

— Очень охотно. Я только боюсь, что не съумю выразить своего настроенія словами. Это вдь не легко.

Онъ помолчалъ, обдумывая, съ чего начать и продолжалъ серьезно:

— Не могу я не раздумывать объ этихъ рабочихъ, о ихъ отношеніи ко мн до и посл моего брака съ тобою. Если бы ты знала, какъ я желалъ ихъ флага всегда, но въ особенности, когда пріхалъ сюда! Я сгоралъ отъ нетерпнія сдлать для нихъ все, что можно, и ни о чемъ другомъ я не могъ тогда думать… Меня всегда захватываетъ одно какое-нибудь дло цликомъ… И право, я могъ тогда сдлать многое: по части просвщенія, для устраненія случайностей, для поднятія нравственности… Въ моемъ увлеченіи вдь была сила! Помнишь, о чемъ я имъ говорилъ на первой сходк?

— Помню ли я!— проговорила она мечтательно.— Я восторгалась тобою, я слышала твой голосъ еще долго спустя, когда уже была одна, и ты опять былъ передо мною могучій, смлый, прекрасный въ твоемъ прекрасномъ увлеченіи. Сколько я потомъ думала обо всемъ, что ты говорилъ… Можетъ быть, тогда-то ты и покорилъ мое сердце…

— Но вспомни и то, что я понесъ тогда полное пораженіе…

— Ну мы, женщины, не очень-то цнимъ такія побды. Тотъ, кто остался смлъ, хотя бы и въ пораженіи, намъ всегда кажется побдителемъ…

— Да, но увлеченіе мое погибло!— сказалъ онъ, подавляя вздохъ.— Они отнеслись ко мн недоврчиво, и это обезсилило меня. Потомъ они были ко мн несправедливы и отдалили меня отъ себя… Ты спрашиваешь, откуда моя тоска? Я тоскую по моемъ прежнемъ увлеченіи, я оплакиваю моихъ боговъ, сброшенныхъ и затоптанныхъ въ грязь. Я большой мечтатель, это правда! Но только въ моихъ увлеченіяхъ и бываетъ сила. Теперь я ничего не могъ бы сдлать для нихъ, у меня не хватило бы увлеченія… Какъ не тужить объ этомъ? Я измнился вдь не къ лучшему, и въ сердц осталась пустота посл лучшихъ стремленій. Но пойми и то, Гедвига, что моя тоска по прежнимъ чувствамъ только потому и сильна, что я нашелъ личное счастіе. Въ большомъ счастіи хотлось бы и другихъ видть счастливе… Да и тяжело признаваться передъ собою, что не смотря на утрату человколюбивыхъ стремленій, я счастливъ, счастливъ… Вотъ мое настроеніе, поскольку умю выразиться.

Ея лицо въ продолженіе его рчи постепенно затуманивалось, и подъ конецъ она даже отвернулась. Она хотла скрыть дв слезы, медленно катившіяся изъ ея глазъ подъ вуалью, въ которой он затмъ остановились и сверкали на солнц, какъ дв росинки на паутин.

Чмъ онъ ее обидлъ или огорчилъ? Онъ замтилъ сверкавшія росинки и уже упрекалъ себя, что сказалъ лишнее. Онъ обвилъ ея станъ рукою и хотлъ обернуть ее къ себ, чтобы, взглянуть ей въ глаза. Но она отворачивалась отъ него.

— Гедвига!— проговорилъ онъ, тихо.— Гедвига, посмотри же на меня.

Она, наконецъ, обернулась и, встртивъ его любящій взглядъ, тотчасъ же повеселла.

— Знаешь, что, Томъ?— сказала она, крпко сжимая его руку.— Общай мн нчто торжественно.

— Все, все, что въ моей власти!

— Общай, что ты выкинешь изъ головы вс эти твои прежнія идеи, все, чему была посвящена твоя прежняя жизнь и отъ чего у тебя осталась только горечь.

Онъ усмхнулся немного криво.

— Изволь, сдлаю для этого, что могу!— сказалъ онъ.

— Ты вдь понимаешь меня, Томъ?— продолжала она горячо.— Иначе оно встанетъ между нами, а я не хочу длить тебя съ кмъ бы то ни было. Я въ состояніи приревновать тебя къ иде, къ предмету, къ чему хочешь… Я и то ревную тебя къ твоимъ прошлымъ увлеченіямъ… не людьми, а всмъ остальнымъ, и только потому, что я не могу раздлять ихъ. Я хочу раздлять съ тобою все, даже твои мечты и мысли. Такъ ты общаешь? Пусть твоя жизнь начнется съ этого дня съизнова, въ любви ко мн, въ забвеніи прошлаго. Горечь, трудъ, лишенія — всего этого довольно — не правда ли? Пусть наша жизнь будетъ какъ прекрасное сновидніе. Мы будемъ жить одинъ для другого и для нашего счастья… Мы будемъ такъ безгранично счастливы! О, голова кружится отъ восторга, когда подумаю, какъ жизнь прекрасна!

Она бросилась къ нему въ объятія. Они были одни на корм парохода, быстро спускавшагося внизъ по рк къ морю. Они слились въ ликующемъ поцлу, которымъ какъ бы закрплялся ихъ договоръ.

Конецъ первой части.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ.

I.

Томасъ Галль лежалъ въ покойномъ положеніи на низкой отоманк въ своемъ кабинет и разсянно поглядывалъ на каминъ. Въ камин толстыя полнья медленно горли, потрескивая въ тишин и борясь своимъ пламенемъ съ потемками неосвщенной комнаты.

За окнами свистлъ и гудлъ осенній втеръ. Старыя ели передъ господскимъ домомъ Бьерне порывисто раскачивались. Отъ времени до времени дождь мелкой дробью ударялъ въ оконныя стекла.

Томасъ Галль докуривалъ свою сигару и наслаждался грезами полудремотнаго состоянія.

Просыпался онъ теперь поздно, одвался тщательно и неторопливо. Его не ждала какая-нибудь работа, безпокоиться ему было не о чемъ. Зачмъ же было спшить, когда времени было столько, что и двать было некуда. Онъ завтракалъ въ обществ Гедвиги и тети Виви, потомъ онъ выходилъ подышать воздухомъ въ обществ Гедвиги и тети Виви. Если погода бывала хороша, они прогуливались пшкомъ, въ дурную погоду они катались въ карет или въ крытыхъ саняхъ. Въ два часа подавался второй завтракъ, посл котораго онъ проводилъ часъ или два въ гостиной, обыкновенно, въ покойномъ кресл, Гедвига играла на роял или пла, тетя Виви сидла поодаль съ вязаньемъ въ рукахъ. Около пяти часовъ онъ цловалъ руку жен, благодаря ее за музыку, и уходилъ взять ванну. Затмъ онъ оставался одинъ въ своемъ кабинет до восьми часовъ, когда подавался обдъ.

Ему особенно нравилось одиночество въ промежутокъ времени отъ пяти до восьми. Уже раздваясь, чтобы принять ванну, и снимая свое изящное и удобное платье англійскаго покроя, онъ вздыхалъ съ облегченіемъ: вмст съ платьемъ онъ точно сбрасывалъ съ себя какое-то тяжелое ярмо. Потомъ, выйдя изъ ванны, онъ облекался въ стеганый халатъ, надвалъ мягкія туфли и устраивался на диван поудобне. По крайней мр теперь онъ могъ побыть одинъ! И ничто не мшало ему въ тиши уединенія, при треск пылающихъ въ камин дровъ, помечтать объ иной жизни.

Въ эти часы онъ хоть живетъ по своему и его личные вкусы не подавлены. Въ эти часы онъ еще похожъ на прежняго Томаса Галля и то, что не завяло въ немъ хорошаго, снова расцвтаетъ сильно и жизнерадостно, хотя только въ мечт.

Въ его дом есть все, что могутъ дать богатство и тонко развитой вкусъ. Въ этомъ дом Томасъ Галль хранится, точно въ ват. Дв женщины только и думаютъ объ его удобствахъ, слдятъ за малйшими измненіями въ выраженіи его лица и стараются предупреждать вс его желанія. Съ тхъ поръ, какъ замтили, что ему нравится все изящное, столъ ежедневно накрывается точно для великаго пиршества: старинное серебро, вина въ граненомъ хрустал, много цвтовъ… И каждый день, каждый часъ при немъ красивая жена, которая любитъ его и которую онъ любитъ.

Чего ему недостаетъ? Или онъ уже пресыщенъ счастіемъ, и въ немъ начинаетъ говорить прихотливость богача? Не можетъ же онъ тяготиться тмъ, что долженъ все раздлять съ женой, которая ему дорога? Она желаетъ имть долю во всемъ, что его касается: въ его мысляхъ, въ его чувствахъ, въ его мечтахъ: она хочетъ владть имъ каждую минуту сутокъ, даже эти благословенные часы отъ пяти до восьми онъ отвоевалъ себ съ величайшимъ трудомъ только посл продолжительной борьбы… И однако онъ не совсмъ доволенъ.

Въ мечтахъ онъ всегда воображаетъ себя свободнымъ и прежде всего бднякомъ. Въ стран мечты онъ бродитъ свободнымъ нищимъ, не связаннымъ ни чмъ, ни чувствами, ни условностями, такимъ, какимъ онъ долженъ бы быть по свойствамъ своей природы и къ чему его предназначала сама судьба.

Изъ этой чудесной страны онъ поглядываетъ на дйствительность, и все что окружаетъ его въ спокойномъ существованіи крупнаго собственника, ему кажется мелкимъ, неинтереснымъ. Самыя важныя обстоятельства его теперешней жизни кажутся ему иногда такими далекими и чуждыми, точно онъ поглядываетъ на нихъ съ другой планеты. черезъ подзорную трубу.

Да и прошлое представляется ему теперь рядомъ очень ничтожныхъ явленій. Онъ наивно воображалъ когда-то, что длалъ дло, а въ сущности только копошился въ куч другихъ такихъ же крошечныхъ козявокъ, и все это было попусту… Мысли рождались въ его мозгу, чувства поднимались въ его крови, мысли и чувства опредляли его поступки, и такъ составлялась его судьба!

Мелко!

Часто онъ вспоминаетъ старинную легенду о Тангейзер: этотъ благородный рыцарь вступилъ въ ндра горы Венеры и остался у богини любви такъ долго, что засушилъ свою душу… Томасъ Галль съ негодованіемъ отгоняетъ отъ себя это воспоминаніе. Вдь въ его жизни нтъ ничего общаго съ смысломъ легенды!

Онъ пытается обдумать все какъ можно разсудительне.

Въ такомъ союз, каковъ его союзъ съ Гедвигой, жена всегда получаетъ преобладающее вліяніе. Нтъ сомннія, что она это всегда сознавала, всегда предвидла и считала необходимымъ. Съ перваго дня ихъ брачной жизни, какъ ни велико было ея упоеніе счастіемъ, она ни на минуту не упускала изъ вида своей цли: передлать его по-своему и сдлать такимъ, каковъ онъ долженъ быть для ея полнаго счастія. Что тутъ худого? По ея мннію, отъ этого зависла прочность ихъ счастія. Она чувствовала, что по рожденію они люди разныхъ міровъ, и, такъ какъ сама она не желала опускаться, она задалась цлью поднять его къ себ. Да и это было не трудно: онъ ненавидлъ богачей, но онъ любилъ ее, и его можно было пріучить любить людей ей равныхъ, онъ пренебрегалъ богатствомъ, но онъ имлъ склонность ко всему прекрасному, изящному и утонченному, и его можно было помирить съ ихъ источникомъ, притомъ онъ былъ самолюбивъ, и его было не трудно пріучить къ условностямъ, которыми люди высшихъ классовъ отдляютъ себя отъ низшихъ. Что бы онъ ни говорилъ, а вдь полюбилъ онъ ее окруженную богатствомъ, роскошью и всякими утонченностями жизни: на такомъ фон ея образъ въ его глазахъ только выигрывалъ…

Сознавая это, она твердо повела ихъ общую жизнь, какъ находила нужнымъ, и это съ первыхъ же дней, когда ему и въ голову не могло придти въ чемъ-нибудь ей противиться.

— Ты у насъ министръ иностранныхъ длъ!— шутливо замтилъ онъ ей однажды, намекая на то, что ихъ сношенія съ людьми вела она.

Она отвтила, смясь.

— Да, я твой министръ иностранныхъ длъ, а ты нашъ король!

Положимъ, онъ и тогда зналъ, что она только притворно говорила это, изъ любви къ нему! Небось, она знала, кто у нихъ царствуетъ самодержавно! Но что значили для него эти мелочи? Онъ былъ такъ счастливъ, онъ такъ охотно соглашался съ нею и никогда не сомнвался въ ея превосходств надъ нимъ во всемъ, что касалось воспитанія, вкуса, приличій. Его даже забавляло вначал это полное подчиненіе любимому существу. Пусть она править ихъ ладьей и пусть напоказъ заставляетъ его держать рукоятку руля! Онъ втихомолку посмивался надъ этой маленькой комедіей…

Столь же охотно онъ подчинялся ея указаніямъ, что было ‘принято’ и что было ‘не принято’. Она длала свои замчанія очень искусно: она ставила на видъ, что дло шло только о чисто наружныхъ пустякахъ, для нея онъ былъ совершенствомъ, таковъ, каковъ былъ — такъ она и говорила. Ее только огорчало, что другіе могли неврно истолковать его своеобразности…

Разумется, ему не хотлось, чтобы она огорчалась, и потому онъ предоставлялъ ей перевоспитывать себя. Въ ея рукахъ онъ былъ, какъ мягкій воскъ, разогртый ихъ счастіемъ. И она не упустила времени: она работала надъ нимъ такъ усердно, что въ короткое время передлала всю его вншность, онъ сталъ такимъ, каковъ долженъ былъ быть мужъ, котораго она могла съ гордостью показывать кому угодно.

Смшно вспомнить! Когда они выхали новобрачными изъ Бьерне, Томасъ Галль имлъ хорошій запасъ всякаго платья, добросовстно запасеннаго имъ въ приморскомъ городк передъ свадьбой. Когда они вернулись изъ заграницы, у него не оставалось ни единаго лоскутка изъ всего этого, не оставалось самыхъ чемодановъ. Все было незамтно замнено предметами, одобренными Гедвигой.

Волоса онъ прежде носилъ довольно длинные, и любилъ ихъ зачесывать назадъ. Теперь онъ былъ остриженъ ‘ежикомъ’ и зачесывалъ волосы впередъ.

— У тебя красивая голова,— пояснила, потребовавъ это, Гедвига,— и теб, незачнъ уродовать себя не хорошей прической.

Большого труда ей стоила передлка его манеръ. Многое было глубоко усвоеной имъ привычкой и не подавалось искорененію сразу. Такъ, напримръ, не смотря на уроки Сигны, онъ не умлъ изящно держать себя за столомъ. Онъ лъ торопливо и разсянно, явно заботясь только насытиться и не умя длать изъ ды пріятнаго препровожденія времени. Это была дурная привычка, усвоенная имъ въ т времена, когда сть ему приходилось въ плохихъ трактирахъ и наскоро, а время было дорого, и нельзя было засиживаться надъ пищей, не рискуя остаться на слдующіе дни вовсе безъ пищи.

Но онъ искренно старался отдлаться отъ своихъ неизящныхъ привычекъ, чтобы угодить ей, а она горячо награждала его усердіе своею любовью. Въ конц концовъ и тутъ она добилась всего, чего желала.

Однако, въ одномъ она должна была слдовать за нимъ. Нервный и страстный, онъ требовалъ отъ ихъ любви величайшаго напряженія и гнался за сильными впечатлніями. Не желая охлаждать его, она въ этомъ отношеніи поддакивала ему во всемъ. И такимъ образомъ они попали на путь всевозможныхъ ухищреній, чтобы красиве обставлять свое счастіе.

Это былъ опасный путь. Теперь оба они знали это. Но тогда это казалось такъ естественно. У нихъ было достаточно средствъ, чтобы выполнять всякія прихоти, а у него было могучее воображеніе. И вотъ они повели во время своего свадебнаго путешествія какое-то сказочное существованіе, постепенно втягиваясь въ лихорадочную потребность постоянно новыхъ впечатлній для украшенія ихъ любви. Она безпрекословно соглашалась на вс его выдумки, она заставляла его только расплачиваться за это тысячью мелкихъ уступокъ, которыя всегда казались не боле, какъ любезностью любимой женщин…

Онъ велъ себя, какъ влюбленный пажъ, и не замчалъ, какъ постепенно весь опутывался тончайшими нитями, изъ которыхъ каждая въ отдльности была не крпче паутинки, но вс вмст удерживали его, какъ въ крпкой сти. Онъ этого не чувствовалъ тогда. Наоборотъ, ему казалось, что его душевныя силы только обогатились, получивъ доступъ въ незнакомый прежде міръ утонченныхъ наслажденій, и что наружное благообразіе было только новымъ пріобртеніемъ, сдланнымъ благодаря ей. Что онъ просто-на-просто становился избалованнымъ бариномъ, объ этомъ подумать было некогда.

Такъ проходили дни, такъ промелькнулъ цлый годъ. Этотъ годъ вспоминается ему теперь, какъ рядъ красивыхъ картинъ, въ которыхъ главной фигурой неизмнно оставалась она, Гедвига. Мнялись только окружающіе ее предметы, но всегда они служили лишь рамкой для нея и всегда въ выраженіи ея лица было ликованіе побдоносной любви.

Они побывали во всхъ восптыхъ поэтами странахъ. Они любили другъ друга среди остатковъ античнаго міра и среди шумныхъ удовольствій большихъ столицъ. Они любовались другъ другомъ среди снжныхъ горъ, которыя отражались въ вчно голубыхъ озерахъ. Они радовались своему счастію передъ памятниками сдой древности и у гробницъ, вь которыхъ были набальзамированные покойники. Они пили вино на склон огнедышащихъ горъ, слушали пніе подъ звуки необыкновенныхъ инструментовъ и любовались необыкновенными плясками полудикихъ женщинъ — все это только для того, чтобы видть улыбку оживленія на любимомъ лиц.

Потомъ ему вздумалось побывать съ нею въ пустын. Вдвоемъ среди угрюмыхъ песковъ это было заманчиво. И они исполнили свою затю: передъ ихъ взглядами развернулась угрюмая пустыня…

Величіе зрлища настроило серьзно, и вдругъ онъ почувствовалъ пустоту ихъ существованія…

Когда страсть въ немъ разгоралась, она питалась его крайне преувеличенными представленіями о блаженств, которое ждало его въ соединеніи съ любимой женщиной. Потомъ смутное со знаніе несостоятельности его представленій побуждало его придумывать необыкновенно поэтическую и постоянно измнявшуюся обстановку ихъ любви. Но эта погоня за впечатлніями неминуемо должна была выродиться въ простую прихотливость и въ свое время привести къ полному разочарованію. Во всякомъ случа уже тамъ, въ пустын, онъ вдругъ почувствовалъ пресыщеніе удовольствіями, почувствовалъ, что усталъ, и его потянуло назадъ, къ боле простому и естественному образу жизни.

Ему надола праздность. Онъ сказалъ себ, что унизительно жить для однихъ наслажденій и что нтъ смысла гоняться за счастіемъ. Если бы счастіе было чмъ-то такимъ, что можно искусственно создавать ухищреніями, оно не было бы счастіемъ, не было бы загадочной и капризной волшебницей!

Они достаточно пожили въ странахъ полуденнаго солнца, пора было назадъ, къ туманамъ свера, къ морозамъ, къ снгамъ. Какъ и ей однажды, все яркое и пестрое ему вдругъ опротивло, и ему захотлось отдохнуть въ сумеркахъ сверной зимы. Онъ скрылъ отъ Гедвиги свое пресыщеніе ихъ однообразнымъ счастіемъ — не хотлось ему причинять ей огорченія!— но увлеченія въ немъ уже не оставалось. А она упивалась своимъ счастіемъ по прежнему, глубокими глотками. Она только и жила ихъ любовью. Для нея не могло тутъ быть пресыщенія, ей все еще было мало. Охотне всего она не выпускала бы его изъ своихъ объятій, чтобы во всякую минуту чувствовать, что онъ тутъ, любить и ласкаетъ ее. Она не могла понять, что и душой, и тломъ онъ долженъ былъ отдыхать. Всякій разъ, когда онъ уносился въ мечт или обдумывалъ что-нибудь, она притягивала его обратно къ себ простымъ вопросомъ:

— О чемъ ты думаешь, милый?

И всякій разъ онъ чувствовалъ себя, какъ птица, привязанная ниткой за ножку. Нитка была прочна и прочно привязана!

Но объяснить ей этого онъ не могъ. Самъ онъ преувеличенностью проявленій своей любви пріучилъ ее къ большимъ запросамъ отъ его чувства, и если бы онъ сталъ относиться къ ней естественне, она подумала бы, что онъ ее разлюбилъ. Этого вдь не было. Онъ любилъ ее попрежнему и не желалъ ей причинить ни малйшаго горя. Онъ самъ стыдился своей теперешней бдности въ области чувствъ, стыдился какъ должникъ, которому нечмъ уплатить долгъ чести, сдланный въ минуту увлеченія, съ преувеличенными надеждами на будущее. Онъ не желалъ обнаруживать своей несостоятельности и надялся еще найти какой-нибудь выходъ.

Такой выходъ, какъ ему казалось, онъ нашелъ: его должна была выручить работа.

Тамъ на свер ему было къ чему приложить свой трудъ! Онъ началъ обдумывать и, по обыкновенію, увлекся. Было вдь вполн естественно взяться за личное управленіе заводами жены. Кром того, теперь, когда онъ не былъ лишь довреннымъ человкомъ {По шведскимъ законамъ состояніемъ жены управляетъ мужъ на правахъ опекуна.} и зналъ, что Гедвига только порадуется, если онъ затратитъ часть ихъ огромныхъ доходовъ на улучшеніе быта рабочихъ, онъ могъ серьезно приняться за преобразованія.

За послдніе годы онъ сильно отсталъ отъ движенія своей партіи и остылъ къ идеямъ, которыя такъ горячо отстаивалъ въ дни своей бдности. Но теперь въ немъ опять что-то загоралось: опять эти идеи вставали передъ нимъ, освященныя воспоминаніями дтства и трудовой молодости… Но почему-го онъ не доврилъ Гедвиг всего. Онъ объяснилъ ей только, что соскучился по работ и отечеству.

Посл цлаго года путешествій на юг, они вернулись въ Швецію. Они прибыли въ Стокгольмъ въ начал лта и не сразу похали дале на сверъ, а наняли себ дачу въ шхерахъ, по близости дачи Густава Кеслера. Тамъ они прожили три мсяца. Каждый день Томасъ Галль могъ общаться съ другомъ и подогрвать свои благія намренія у неугасимаго огня этого убжденнаго человка. Любовь къ малымъ, къ ничтожнымъ, къ непривлекательнымъ, состраданіе къ обездоленнымъ и угнетеннымъ,— все это снова разросталось и расцвтало въ немъ, потому что теперь душа его опять была благодарной почвой для такихъ чувствъ, а слова Густава Кеслера производили свое дйствіе. И онъ рвался къ длу, онъ выражалъ нетерпніе, какъ застоявшаяся лошадь. Можетъ быть, если бы ему удалось тогда же проявить свою дятельность въ какой-нибудь легкой форм, напримръ, на сходкахъ, онъ окончательно увлекся бы дломъ опять. Но политическій сезонъ еще не начинался, горячаго дла не было, и постепенно вся его энергія была истрачена на простые споры да разсужденія въ обществ друзей.

Правда, онъ тогда же хотлъ приняться за новый рядъ статей по рабочему вопросу. Вдь у него былъ запасъ наблюденій, сдланныхъ въ Бьерне, а частью во время путешествія. Эти статьи онъ предложилъ Густаву Кеслеру для газеты. ‘которая пріютила его, когда онъ голодалъ, и которой ему хотлось теперь опять послужить въ знакъ своей благодарности’. Каждый день онъ садился за письменный столъ съ твердымъ намреніемъ не отрываться отъ работы, пока первая статья не будетъ написана. Но какъ-то не писалось, сколько онъ ни напрягалъ своихъ мозговъ. Оказывалось, что у него исчезла способность ярко излагать свои мысли, и все выходило туманно, непонятно, неискренно. Видно, голодъ, и нужда, и потребность самозащиты давали ему когда-то силы, которыхъ теперь не оказывалось! Видно безъ этихъ грозныхъ бичей его облнившійся мозгъ былъ слишкомъ слабъ, чтобы создавать стройныя мысли изъ отрывочныхъ представленій, и перелагать эти мысли на слова. Не смотря на богатый запасъ наблюденій, ему нечего было сказать. Всякій разъ, какъ онъ принимался разбираться въ своихъ впечатлніяхъ, то, что годилось для статей, оказывалось точно въ густомъ туман, а все, что запечатллось ярче, не годилось для статей…

Тмъ не мене, онъ не сдавался и долгіе часы просиживалъ у стола, покусывая ручку своего пера и съ напряженіемъ роясь въ своемъ ум. Иногда въ конц концовъ что-то въ род подходящихъ мыслей начинало выступать въ туман Но уловить неясныя очертанія онъ не успвалъ. Раздавался легкій стукъ въ двери и голосъ Гедвиги произносилъ:

— Милый Томъ! Будетъ теб работать! Пойдемъ пройтись…

Тогда онъ поспшно вскакивалъ и запиралъ свои бумаги въ ящикъ. Ему не хотлось, чтобы обнаружилась безплодность его усилій. Не могъ же онъ признаться, что и въ области нысли онъ былъ банкротъ!

Но Густавъ Кеслеръ былъ, проницателенъ. Напрасно прождавъ статей нсколько недль, онъ однажды потрясъ своей львиной гривой и сказалъ:

— Нтъ, братъ! Этихъ статей мы не увидимъ, какъ ушей своихъ. Теб слдовало бы сначала полчиться отъ прихотей мсяца три на хлб и вод. Иначе теб не отдлаться отъ всего жира, который ты себ нагулялъ среди удовольствій.

— Отъ жира?— запальчиво возразилъ Томасъ Галль, оглядывая свою тощую фигуру въ, зеркал.— Разв я похожъ на ожирвшаго человка?

— Душа у тебя заплыла жиромъ!— стоялъ на своемъ медвдь.— Да и то сказать: не можетъ такой баринъ, какимъ ты сталъ, думать и чувствовать, какъ бдняки.

— А вотъ посмотришь!

Энергія Томаса Галля вспыхнула яркимъ пламенемъ. Но это было ненадежное пламя, какъ отъ загорвшейся соломы: къ утру отъ всего пламени не оставалось ни единой искры.

Онъ заключилъ, что слишкомъ несоотвтственна работ была обстановка на этой дач, среди красивыхъ шхеръ и лтней нги. Надо было обождать боле удобныхъ условій! И онъ отложилъ трудъ до возвращенія въ Бьерне, а остающееся время ихъ пребыванія въ шхерахъ посвятилъ своимъ друзьямъ.

II.

Въ семейств Кеслеровъ, которые слишкомъ трезво смотрли на жизнь, чтобы осуждать людей за ихъ несовершенство, къ Томасу Галлю вс относились съ прежней пріявнью, подогртой теперь еще родствомъ. Но особенно горяча была возобновившаяся дружба между нимъ и маленькой Тони. Двочка была уже подросткомъ, но не утратила своей дтской ласковости котенка. Дядю она объявила своимъ лучшимъ другомъ, и каждое утро она прибгала къ дач, которую прозвала ‘Хижиной дяди Тома’. Все ее интересовало, обо всемъ ей хотлось знать. Особенно ее занимали многочисленные фотографическіе снимки, которые дядя Томъ накупилъ заграницей въ воспоминаніе о ихъ путешествіи.

— Разскажи, дядя, что-нибудь объ этомъ!— то и дло просила она, указывая на какой-нибудь снимокъ.

Онъ заглядывалъ въ свою дорожную записную книжку, припоминалъ и начиналъ разсказывать. Это было не то, что писать статьи! Слова сами приходили, и выходило хорошо, ярко. Иногда онъ даже сочинялъ какую-нибудь сказку или легенду въ качеств текста для картинки. А двочка подбадривала его своими вопросами и возбуждала его воображеніе наивными догадками… Но если входила Гедвига, они умолкали въ смущеніи: ихъ стсняло ея присутствіе, какъ занятыхъ игрой дтей смущаетъ присутствіе взрослаго человка.

Томасъ Галль горячо любилъ Тони. Ея ребячливость его точно освжала, въ ея невинности было что-то оздоровлявшее его. Въ ея обществ онъ самъ становился простодушенъ и веселъ, какъ мальчикъ, ни съ кмъ онъ не могъ посмяться такъ весело, какъ съ нею. Онъ предпочиталъ проводить время съ Тони, чмъ въ обществ Гедвиги, хотя любилъ жену попрежнему, его чувства, перетянутыя за послдній годъ страстью, требовали обновленія въ общеніи съ ребенкомъ.

Играя съ Тони, онъ становился шаловливъ, какъ въ дтств, ему доставляло удовольствіе кататься по трав, не заботясь о своемъ плать, и бродить въ камышахъ по тинистому берегу, не пугаясь за участь своихъ щегольскихъ ботинокъ. Корректность, къ которой его такъ искусно пріучила Гедвига, соскакивала съ него, когда онъ дурачился съ Тони, и это его приводило въ восхищеніе: такъ хорошо было воочію видть себя хоть на время уволеннымъ отъ обязанностей влюбленнаго пажа при жен! Притомъ, съ Тони онъ могъ говорить, не обдумывая каждаго слова, да и она не очень съ нимъ церемонилась. Онъ вдь былъ честный, порядочный человкъ, и стало быть могъ говорить Тони все, что ему приходило въ голову. Съ Гедвигой было не то: тамъ простой честности оказывалось недостаточно, и ему приходилось вести себя обдуманно, тонко, чтобы какъ-нибудь не оскорбить ея вкусовъ и наклонностей, чтобы не нарушить установившихся между ними галантныхъ отношеній, которыми она дорожила.

Тони замтила перемну, происходившую въ дяд Том всякій разъ, когда появлялась Гедвига, и потому она стала недолюбливать тетку. Въ самомъ дл, та точно отнимала у нея веселаго товарища! Притомъ двочка была ревниваго характера и открыто признавалась дяд, что ей не нравятся, когда онъ ее точно забываетъ при появленіи тетки.

— Терпть не могу, когда тетя приходитъ и нжничаетъ съ тобой!— сказала она однажды Томасу.— Скажи-ка по совсти, дядя Томъ: вдь наврное ты любишь меня больше?

— Нтъ, ни въ какомъ случа!

— Фу! Этого я отъ тебя не ожидала, дядя!

Оскорбленная Тони убжала вся въ елезахъ. Онъ догналъ и удержалъ ее. Но утшить ее удалось не скоро.

Съ своей стороны Гедвига находила, что онъ слишкомъ ужъ много возился съ этимъ ребенкомъ. Вообще въ послднее время она не владла имъ такъ неограниченно, какъ въ путешествіи, и это ее огорчало. Она стала даже нсколько холодна къ сестр и Кеслеру, къ Тони, которой серьезно не взлюбила, она сдлалась преувеличенно ласкова, можетъ быть, потому, что сама осуждала въ себ дурное чувство. Только къ младшему члену семейства Кеслеровъ, маленькому Густи, который ходилъ въ перевалку, какъ медвженокъ, она сохранила нжныя чувства. Этого ребенка она любила и баловала съ страстностью бездтной женщины, сама она сильно желала имть дтей.

— Какъ я была бы счастлива, если бы и у насъ былъ такой маленькій разбойникъ!— сказала она однажды со вздохомъ.

Томасъ улыбнулся и счелъ своимъ долгомъ привлечь ее къ себ. Но она смутилась и отошла отъ него.

Она не шутя начинала оскорбляться ‘охлажденіемъ’ мужа. Она замтила, что онъ уклонялся или, по крайней мр, отнюдь не добивался продолжительныхъ бесдъ съ нею наедин, о ихъ любви и счастіи, для нея эти бесды были самымъ лучшимъ изъ всего, что она знала. Она во многомъ замчала перемну, но не могла уяснить себ, въ чемъ эта перемна заключалась, такъ какъ къ ней онъ относился безукоризненно, и въ немъ только совсмъ измнился темпераментъ. Она не желала объясненій: ей казалось слишкомъ унизительнымъ обратить его вниманіе на то, что его безпритязательность становилась для нея оскорбительной. Стало быть, ея красота и ея любовь уже не могли вдохновлять его? Ея гордость не примирялась съ этимъ, ей казалось недопустимымъ, чтобы все это могло случиться безъ умаленія его любви къ ней.

Она впала въ уныніе и стала рваться скоре домой, въ Бьерне. Тамъ она надялась вернуть себ блаженные дни! Въ конц августа они сли на пароходъ и направились къ сверу.

Томасъ Галль вернулся въ Бьерне съ цлой кучей наилучшихъ намреній. Теперь онъ хотлъ не шутя заняться длами и совершить кое-что дльное! Немедленно онъ приступитъ къ проведенію различныхъ преобразованій въ положеніи рабочихъ на заводахъ. Онъ многое обсудилъ въ бесдахъ съ Кеслеромъ, и тотъ одобрилъ почти вс его намренія… Теперь въ его мозгу такъ и кишли хорошія идеи, и онъ рвался привести ихъ въ исполненіе.

Онъ стоялъ на палуб парохода рядомъ съ женою. Пароходъ медленно поднимался по рк, борясь съ быстрымъ теченіемъ. Вотъ обогнули послдній мысокъ и все заводское селеніе развернулось впереди.

День былъ воскресный. На набережной толпились рабочіе, собравшіеся для привтствія возвращающихся хозяевъ. И опять, какъ въ день отъзда, съ горы раздалась привтственная пальба изъ ружей, на флагшток надъ господскимъ домомъ взвился флагъ и съ зеленыхъ еще береговъ грянули привтственные клики.

Томасъ Галль на этотъ разъ не огорчился почестями, которыя однажды показались ему недостойнымъ лицемріемъ. Наоборотъ, теперь онъ умилился и почувствовалъ, что сильно привязанъ къ этому уголку земного шара и къ его обитателямъ. Здсь были серьезнйшія задачи его жизни, здсь онъ могъ принести людямъ пользу. Волею судьбы участь этого населенія поставлена была въ зависимость отъ его намреній — пусть же никто объ этомъ не пожалетъ! Порывъ увлеченія вспыхнулъ въ немъ яркимъ пламенемъ, которое точно все освтило особымъ свтомъ, и теперь все представлялось ему точно обновленнымъ, не такимъ, какъ прежде. Теперь осуществленіе самыхъ трудныхъ задачъ казалось необыкновенно легкимъ, несложнымъ.

Такое настроеніе, однако, продержалось въ немъ недолго. Опять его внезапная энергія угасла столь же неожиданно, какъ и загорлась. Онъ самъ не могъ понять, что съ нимъ сдлалось, но теперь такъ бывало съ нимъ постоянно, пока онъ обдумывалъ дло, оно казалось ему заманчивымъ и нетруднымъ, но какъ только приходилось приступать къ исполненію, онъ точно падалъ духомъ, и все начинало казаться не стоющимъ труда и хлопотъ, а малйшее затрудненіе порождало сомннія, среди которыхъ тотчасъ же погибала вся энергія.

Теперь Томасъ Галль лежитъ на своемъ диван и съ огорченіемъ припоминаетъ, насколько обстоятельства при его возвращеніи въ Бьерне были благопріятны для всякихъ преобразованій, и какъ непростительно онъ упустилъ удобный случай. Въ немъ самомъ за время полуторагодовой отлучки изгладились вс непріятныя впечатлнія, порожденныя когда-то разными разочарованіями, да и рабочіе точно переродились — освободились отъ всхъ тхъ наклонностей, которыя прежде его отталкивали отъ нихъ. Во всякомъ случа, ему они показывали только лучшую свою сторону и сильно походили на то теоретическое представленіе о рабочихъ, которое служило въ его дятельности путеводнымъ идеаломъ. У этихъ, одтыхъ по праздничному, людей ничто не напоминало о жесткости, о себялюбіи, о корысти — обо всхъ этихъ непривлекательныхъ свойствахъ непросвщенныхъ людей. Какъ непринужденно можно было потрудиться на ихъ благо! И нтъ сомннія, что сами они въ своемъ ребячливомъ, но искреннемъ энтузіазм, доврчиво приняли бы тогда отъ него все, что онъ бы имъ предложилъ…

На пристани хозяева были встрчены инженеромъ Вибелемъ. Томасъ Галль тотчасъ же задалъ ему нсколько дловыхъ вопросовъ, чтобы уяснить себ, насколько удобно было въ этотъ годъ введеніе преобразованій, и больше прежняго увлекся своими идеями, когда съ первыхъ же словъ управляющаго узналъ, что обстоятельства были самыя подходящія. Онъ уже хотлъ объявить кое-какія распоряженія на слдующій день, чтобы могли быть подготовлены необходимыя свднія, и это было очень важно, такъ какъ только горячо начатое дло имло бы шансы на успхъ. Но въ то время, какъ онъ говорилъ съ управляющимъ, къ его плечу прикоснулась нжная ручка.

— Мой другъ, ты бы лучше помогъ мн ссть въ карету!— раздался голосъ его жены.

— Сейчасъ… сейчасъ!..

Онъ отошелъ отъ управляющаго. Онъ почувствовалъ, что его дернули за нитку, которой онъ былъ привязанъ… Ему точно напоминали, что прежде всего онъ долженъ былъ подумать о желаніяхъ и удобствахъ любящей жены, а не о ‘ея’ рабочихъ.

Ни разу еще тоненькая нитка не рванула его такъ грубо и такъ больно Какъ онъ могъ забыть объ этой тяжелой зависимости? И зачмъ онъ рвался сюда? Три мсяца въ стокгольмскихъ шхерахъ онъ былъ такъ безподобно счастливъ, такъ свободенъ… А теперь опять предстояло жить только на утху одного существа…

Весь пылъ въ немъ сразу погасъ.

Зато онъ сталъ видть многое, чего только что еще совсмъ не замчалъ. Такъ, садясь въ экипажъ, онъ замтилъ возл Вибеля молодого блокураго господина. который вжливо поклонился, когда экипажъ тронулся. И Гедвига отвтила на его поклонъ любезной улыбкой…

— Кто это?— съ удивленіемъ спросилъ Томасъ.

— Какъ ты разсянъ! Вдь теб его только что представляли. Это новый инженеръ Дамбергъ. Ты отнесся къ нему почти невжливо, Томасъ…

— Да я и не видлъ его!

Онъ дйствительно не замтилъ его и даже не обратилъ вниманія на представленіе, такъ онъ былъ занятъ разспросами Вибеля. Но удивительне было то, что онъ въ первый разъ слышалъ объ этомъ инженер, тогда какъ Гедвига, повидимому, знала о немъ все, что слдовало. Полно, хозяинъ ли онъ здсь на заводахъ? Отъ его намреній уже ничего не оставалось.

Оба инженера были приглашены Гедвигой къ обду. Теперь Томасъ Галль былъ наблюдательне. Онъ видлъ, съ какимъ интересомъ Гедвига выслушивала разсказы господина Дамберга. Онъ замтилъ, что у молодого инженера были ровные блые зубы, розовыя щеки и шелковистые блокурые усы, а въ глазахъ было много юношескаго любопытства и огня, какъ у шестнадцатилтней двушки. Когда шли къ столу, Томасъ Галль покосился въ зеркало и увидлъ самого себя съ усталымъ взглядомъ, съ безкровнымъ лицомъ. За обдомъ онъ равнодушно выслушивалъ объясненія инженера Вибеля о положеніи длъ на завод. Цифры въ круговую плясали передъ нимъ и тотчасъ же уносились отъ него прочь, длинныя разсужденія Вибеля звучали, какъ шумъ воды подъ мельвичнымъ колесомъ. Онъ не могъ не поглядывать на жену и сидвшаго рядомъ съ нею молодого человка. Ему вспоминалось, что онъ сидлъ на томъ же мст, когда въ первый разъ обдалъ за этимъ столомъ. И онъ невольно представлялъ себ, что можетъ теперь думать и чувствовать Дамбергъ. Отъ его вниманія не укрылось, что въ выраженіи лица Гедвиги было именно то, чти поразило и плнило его въ первое посщеніе, когда она была къ нему такъ простодушно мила. Положимъ, она не кокетничала. Она даже нисколько не измнилась, уловивъ на себ пристальный взглядъ мужа: наоборотъ, она улыбнулась ему и отвтила влюбленнымъ взглядомъ… Но, можетъ быть, она не переставала такимъ же образомъ улыбаться своему первому мужу даже когда полюбила другого?

Этотъ другой былъ тогда молодой человкъ съ горячей кровью въ сердц и назывался Томасомъ Галлемъ. Можетъ быть, только его пылъ и притягивалъ ее… Теперь онъ расточилъ свой огонь на нее же, сталъ вялъ и холоденъ, можетъ быть, ее опять притягиваютъ новый пылъ, свжія силы? Когда-нибудь и егермейстеръ былъ краснощекъ и силенъ, какъ этотъ блокурый инженеръ, потомъ егермейстеръ пожелтлъ и сталъ, сухъ — тогда она плнилась другимъ… Отчего же это не можетъ повториться и повторяться еще нсколько разъ… при всякомъ появленіи новаго юнца съ блокурыми или черными волосами?..

Томасъ Галль почувствовалъ такую, внезапно сжавшую сердце тоску, что ему хотлось вскрикнуть. Онъ былъ пресыщенъ проявленіями любви Гедвиги, но онъ не разлюбилъ ея, не охлажденіе, а усталость побуждала его тяготиться ея требовательностью. Теперь опасеніе лишиться ея придало ему новыя силы, и тотчасъ же въ крови загорлся новый огонь. Теперь зависимость уже не казалась ему тяжелымъ бременемъ, теперь онъ опять смотрлъ на Гедвигу страстно, боле страстно, чмъ въ дни ихъ упоенія взаимной любовью, и важне всего остального на свт ему показалось удержать свое счастіе. Когда ему представилась въ воображеніи возможность потерять это счастіе, все остальное отступило на задній планъ, какъ сравнительно ничтожное. И онъ окончательно отвернулся отъ Петра Вибеля. который продолжалъ говорить о длахъ. Какъ дымъ, разсялись вс его благія намренія пожить и поработать для другихъ. Задуманныя преобразованія вдругъ показались до смшного ничтожными. Личное счастіе опять сдлалось для него задачей всхъ его чувствъ и помысловъ.

И опятъ онъ преобразился. Какъ только мелькнула возможность борьбы за свое счастіе, онъ точно помолодлъ и сталъ сильне. Даже наружно онъ перемнился. Его станъ расправился и снова стадъ гибокъ. Въ его голос опять зазвучали могучія ноты, въ его рчи опять нашлись звучныя слова и красивые обороты, все, что понемногу заглохло въ немъ въ повседневномъ однообразіи невозмутимаго счастія, возродилось, какъ въ т времена, когда онъ добивался Гедвиги, когда ему показалось, что опять нужна борьба для сохраненія ея любви.

Посл обда, когда перешли въ гостиную, онъ подошелъ въ жен, тихонько пожалъ ея руку и попросилъ что-нибудь спть.

Она послушно направилась къ роялю.

— Что вамъ спть?— спросила она, ни къ кому въ отдльности не обращаясь.— Я знаю только нсколько простыхъ псенъ.

Инженеръ Дамбергъ отвтилъ какою-то банальной любезностью, которая показалась Тому Галлю приторной. Можетъ быть, и Гедвиг она показалась такою? Во всякомъ случа, она стала пть именно то, что больше всего любилъ ея мужъ: старинный романсъ ‘Я люблю тебя’. Однако, она пла безъ увлеченія. Даже конецъ псни, въ которой эти слова въ порыв глубокой страсти точно дважды бросаются на приступъ счастія и въ третій разъ раздаются, какъ побдное ликованіе — не согрли ея. Невеселой покорностью судьб и тихой жалобой звучали въ ея передач слова любви.

Томъ чувствовалъ себя не по себ. Воспоминанія толпою поднимались передъ нимъ. Внезапный возвратъ увлеченія Гедвигой длали его чуткимъ. Онъ хорошо помнилъ, какъ звучалъ въ ея устахъ тотъ же напвъ три года тому назадъ, когда онъ въ первый разъ слушалъ ея пніе въ этой же самой комнат. Сколько страстнаго желанія было тогда въ ея голос, сколько огня въ тхъ же словахъ, которыя она произносила теперь такъ вяло…

Ну, значитъ, онъ могъ быть покоенъ!

Однако, что это? Когда она окончила романсъ, молодой инженеръ обратился къ ней и подавленнымъ отъ волненія голосомъ попросилъ ее повторить послднюю строфу.

Томасъ Галль вздрогнулъ, точно ужаленный, Онъ сдвинулъ брови такъ, что он сошлись въ сплошную черную полосу. Три года тому назадъ почти въ тхъ же словахъ и тмъ же подавленнымъ отъ волненія голосомъ онъ просилъ Гедвигу повторить послднюю строфу. И она исполнила его желаніе, она даже повторила весь романсъ, и звуки этого романса впервые зажгли въ немъ какую-то смутную надежду.

Точь-въ-точь, какъ теперь! Теперь она тоже улыбнулась молодому инженеру и повторила весь романсъ. Она спла лучше, чмъ въ первый разъ, съ большимъ чувствомъ… Нашлись у нея и ликующіе звуки для заключительныхъ словъ: я люблю тебя…

Томасъ Галль усмхнулся съ горечью. Да, да, онъ могъ угадать все, что думалъ и чувствовалъ этотъ блокурый господинъ Дамбергъ, который точно бродилъ вокругъ чужого сада и съ завистью поглядывалъ на чудные плоды, алвшіе въ листв деревьевъ! Онъ бы могъ даже объяснить ему, что какъ ни высока на видъ изгородь вокругъ сада, перебраться черезъ нее не особенно трудно, если изъ сада будетъ подана хоть малйшая помощь. И — почемъ знать?— можетъ быть, уже теперь ихъ сокровенныя желанія — ея и этого растроганнаго ея пніемъ молодого человка — сходятся! Кто возьмется доказать противное, въ особенности, если вспомнить, что безсознательное и сознательное сильно бываютъ перемшаны въ тайникахъ души человческой.

Любопытно, что подумалъ покойный егермейстеръ, когда слушалъ, какъ она пла свое ‘я люблю тебя’ инженеру Галлю?

Онъ не могъ отдлаться отъ такихъ мыслей и он бичевали его безпощадно. Вотъ она расплата! И какъ мало новаго въ этой вчной житейской комедіи: только перетасовка ролей да замщеніе выбывающихъ исполнителей новыми. Теперь ему поручалась неблагодарная роль усталаго супруга, а новичку отдавалась роль перваго любовника, и новичекъ, конечно, будетъ мечтать о томъ, какъ заступитъ мсто супруга, если обстоятельства сложатся благопріятно.

‘Мой преемникъ!— пробормоталъ онъ съ презрніемъ.— Въ водопад у медвжьяго острова найдется мсто и для меня!’

Вдругъ новая мысль блеснула въ его мозгу, какъ молнія: что, если егермейстеръ добровольно бросился въ водопадъ? Что, если онъ по разнымъ мелочамъ понялъ — онъ вдь былъ умный, наблюдательный человкъ,— что мысли и чувства его жены принадлежатъ другому? Теперь Томасъ Галль зналъ, что при этомъ можно было почувствовать не гнвъ, негодованіе, а только всеподавляющую тоску и желаніе покончить съ жизнью, въ которой одна роль была съиграна до конца, а для другихъ не оставалось уже силъ, и въ которой онъ сказывался лишнимъ. Такъ просто! Цлая пропасть освщалась этой простой догадкой, какъ солнечнымъ свтомъ. Итакъ, ‘несчастный случай’ не былъ случаемъ!.. Даже сомнваться нечего: егермейстеръ добровольно бросился въ водопадъ!

Томасъ Галль всталъ и подошелъ къ окну. Пніе еще продолжалось. Звуки ея голоса точно били его по нервамъ. Ему было жутко, и онъ начиналъ задыхаться.

Вдругъ онъ воспрянулъ, вс чувства въ немъ возмутились и властно потребовали борьбы за жизнь, за счастіе. Она вдь принадлежитъ ему, какъ онъ принадлежитъ ей! Въ этомъ не должно быть понятія о недостатк свободы, о принужденіи, о зависимости! Онъ самъ разорялъ свое счастіе, затемняя ихъ взаимную любовь затаеннымъ неудовольствіемъ. Но онъ опомнился, онъ опять заставитъ ее любить его одного всей душою, всми помыслами. Онъ не отдастъ ея никому!

Едва онъ сказалъ себ это, какъ самое представленіе о счастіи въ немъ точно съузилось и ему показались совершенно ненужными, даже опасными вс стремленій къ свобод и дятельности, которыя, было, поднялись въ немъ за послдніе полгода.

III.

Когда гости удалились и тетя Виви ушла спать, Томасъ Галль подошелъ къ жен, взялъ ея голову обими руками и заглянулъ ей въ глаза испытующимъ жгучимъ взглядомъ. Онъ точно заглядывалъ черезъ ея глаза въ самые глубокіе уголки ея души.

— Скажи, Гедвига, это для меня ты пла свое ‘люблю тебя’?— спросилъ онъ.

Она взглянула на него съ удивленіемъ, но въ то же время обрадовалась.

— Мой Томъ ревнуетъ?— спросила она ласково.

— Для меня ты пла?— стоялъ онъ на своемъ.

— А для кого же больше, мой другъ?

— Ты не отвчаешь!

Онъ произнесъ это глухо, и въ его голос послышалось презрніе. Она тотчасъ же уловила нехорошую нотку и сразу сообразила, въ чемъ дло. Она припомнила, какъ три года тому назадъ въ первый разъ пла для него эту пснь… Стало быть, онъ думалъ, что это было теперь для другого!

Въ ней поднялось негодованіе, ей захотлось отплатить ему.

— Хорошо, пусть будетъ, что я пла для другого, если ты настаиваешь!— сказала она съ вызовомъ.— Признайся: онъ милъ и пріятенъ.

— Согласенъ! Когда-то и я былъ таковъ.

— Жаль, что это прошло!

— Конечно, жаль! Но что подлаешь: я обвтшалъ. Зато онъ свжъ и молодъ, его глаза горятъ, его кровь кипитъ… Правда? Когда-то и у меня все это было. Тогда ты пла для меня.

Это показалось ей невыносимымъ. Слезы покатились изъ ея глазъ.

— О, Томъ!— заговорила она жалобно.— Возможно ли, что ты… ты можешь думать обо мн…

Онъ опять отвелъ ея голову обими руками отъ себя, опять заглянулъ ей въ глаза и опять, съ настойчивостью маньяка, повторилъ свой вопросъ:

— Для меня ты пла, Гедвига?

Она вдругъ испугалась, обвила его шею руками и, крпко прижимаясь къ нему, почти крикнула:

— Да, да, да… Не смй сомнваться, Томъ!

Точно гора свалилась у него съ души, и онъ началъ страстно цловать ее.

Черезъ минуту она отвела его отъ себя и въ свою очередь заглянула ему въ глаза.

— Что это было, Томъ?— спросила она.— Опомнился ли ты?

— Да, да… Спасибо, милая!

Онъ прижалъ ея голову къ своей щек, потомъ выпустилъ ее изъ своихъ рукъ, склонился на полъ и съ усталымъ видомъ положилъ голову ей на колни.

— Теперь мн хорошо!— проговорилъ онъ тихо.

— Однако, что же это было?— настаивала она.— Весь вечеръ я замчала въ твоихъ глазахъ что-то странное… И ты былъ такъ блденъ, точно вокругъ тебя толпились привиднія.

— Я ревновалъ!— пробормоталъ онъ съ усталымъ вздохомъ.— Теперь это прошло… А привиднія?.. Въ самомъ дл меня преслдовало привидніе…

— Что ты говоришь, Томъ!

— Да. привидніе… привидніе прошлаго… Разумется, это была только фавтазія… порожденіе болзненнаго воображенія, а можетъ быть, и нечистой совсти…

Онъ вдругъ оборвалъ рчь и растерянно оглянулся вокругъ себя.

— Знаешь что, Гедвига,— продолжалъ онъ съ внезапной тоской,— ты не покидай меня… я бы не перенесъ. Какъ бы я сталъ жить безъ тебя? Мн бы везд казалось такъ темно, такъ страшно. Я бы воображалъ, что за каждымъ деревомъ таится какой-нибудь предатель. Однако, зачмъ я говорю теб о своихъ фантазіяхъ? Ты сама видишь, это только нервность отъ малокровія.

Она провела рукой по его волосамъ.

— Мы побережемъ тебя здсь, мой Томъ!— сказала она.— Мн жаль тебя… все-таки, я довольна сегодняшнимъ вечеромъ!.. Ты мн точно возвращенъ посл долгой разлуки. Ужъ если говорить, такъ вотъ что, Томъ: ты не покинь меня, я-то, ты самъ это знаешь, не покину тебя. Въ послднее время мн казалось, что ты рвался прочь отъ меня… Между нами точно выростало что-то — что именно, я не могла понять — но что-то грозное. Ахъ, какъ это меня пугало! Ты вдь знаешь, что я не допускаю ни малйшей розни между нами, ни единой недомолвки. Я мечтала о семейномъ счастіи, и я всегда думала, что счастіе возможно только въ томъ случа, когда души мужа и жены во всемъ и вполн сливаются какъ бы въ одно цлое… Ну, разумется, жить на свт не легко и осуществлять свои мечты еще трудне. Не можешь же ты сомнваться въ томъ, что я добиваюсь только твоего счастія. Но способна ли я всегда понимать, что теб нужно? Можетъ быть, я, сама того не зная, мучаю тебя, скажи откровенно? Можетъ быть, я думаю слишкомъ много о себ, можетъ быть, я назойлива? Отчего же ты не скажешь мн откровенно о моихъ ошибкахъ? Сама вдь я ихъ не сознаю. Я бы такъ охотно попыталась сдлаться лучше, достойне тебя! Но не отнимай у меня твоей любви — ею я только и живу.

— А я-то! Разв я теб не говорилъ сейчасъ, что не выжилъ бы безъ тебя!

— Такъ общай мн нчто, милый Томъ.

— Что общать?

— Общай, что ты позволишь мн нкоторое время поберечь тебя и отдохнешь здсь въ тиши, возл меня одной, прежде чмъ примешься за дла и за рабочихъ… Ты вдь такъ увлекаешься всегда, а я чувствую себя чуждой всмъ этимъ вашимъ идеямъ. Это бы опять удалило тебя отъ меня. Въ угоду мн, брось хоть на время всякія мыслы о длахъ и предоставь Вибелю заботы о заводахъ… Онъ толковый человкъ и заслуживаетъ доврія. А ты побудь со мною, чтобы мы опять успли сблизиться. Хорошо? Какъ подумаю иногда, насколько жизнь наша коротка, меня даже въ дрожь бросаетъ. Стоить ли тратить минуты счастья на дла?

Что ему было отвчать? Онъ вдь самъ только-что находилъ, что для него все на свт ничто въ сравненіи съ его счастьемъ, въ сравненіи съ возможностью всегда быть увреннымъ, что она принадлежитъ ему и любитъ только его.

Потянулись дни и недли. Были минуты страстныхъ восторговъ. За такими минутами слдовали долгіе часы и дни пресыщенія. Одуряющее однообразіе лежало надъ всмъ, и медленно, медленно тянулись эти дни и недли возобновленнаго счастья!

Когда, лежа на своемъ диван, Томасъ Галль оглядывался назадъ, жизнь въ Бьерне представлялась ему безконечной цпью холмовъ. Холмы, это были порывы восторженной любви, долины между ними — время пресыщенія и равнодушія, чмъ ближе къ настоящему времени, тмъ ниже и ничтожне были холмы, тмъ шире и печальне между ними пустынныя долины.

Такъ прошли года. Теперь уже холмовъ вовсе не было. Ровная пустыня лежала позади и впереди, насколько глазъ хваталъ…

Опять Томасъ Галль лежалъ на диван съ сигарой въ зубахъ, опять каминъ топился, распространяя въ комнат пріятное тепло, опять, опять припоминалось прошлое.

Томасъ Галль съ отвращеніемъ кинулъ сигару черезъ всю комнату въ каминъ и взялся за пылавшую голову. Какъ онъ дошелъ до того жалкаго состоянія, въ которомъ теперь прозябалъ? Да, иначе и быть не могло! Вдь онъ заперся въ своей теплиц и такъ боялся на свое тепло, что не допускалъ къ себ даже свжаго воздуха. Онъ воображалъ, что сбережетъ горячія чувства тмъ, что искусственно поддерживалъ вокругъ себя зной, какой былъ, когда дйствительно цвли эти чувства. И онъ возбуждалъ въ себ эти чувства разными ухищреніями, пренебрегая естественными законами. Можно ли удивляться, что въ конц-концовъ получилось что-то немокренное и противное! Что такое любовь, если не средство природы вести людей къ совершенствованію? И разв не ясно, что именно по этой причин она можетъ существовать только въ естественныхъ условіяхъ и пока есть стремленіе къ совершенству? Вотъ почему она процвтаетъ лучше всего подъ открытымъ небомъ, а ея подобіе, существующее въ теплицахъ, не иметъ ни силы, ни крпости, ни продолжительности. Она осуждена природой заране, ибо противоестественное не иметъ права на жизнь.

Онъ сильно желалъ имть дтей съ тхъ поръ, какъ вернулся въ Бьерне. Изъ года въ годъ его тоска по дтямъ росла. Онъ былъ увренъ, что ихъ взаимныя отношенія сразу утратили бы неестественную напряженность и стали бы нормальне, если бы появился на свтъ ребенокъ, который внесъ бы свжую струю въ ихъ домашній быть. Онъ зналъ, что того же желала Гедвига, для нея даже было бы спасеніемъ удлить часть своихъ чувствъ ребенку и не сосредоточивать до такой степени вс свои помыслы на одномъ муж. Дитя освободило бы его отъ вчнаго ухаживанья за женой, заняло бы часть ея времени и дало бы имъ обоимъ свободу. Теперь онъ постоянно испытывалъ такое впечатлніе, точно жена отъ него чего-то ждала, а ему было нечего ей дать, и онъ старался отдлаться любезностью, взглядомъ, какимъ-нибудь ласковымъ словомъ, которое успокоило бы ее. Будь у нихъ дти, ихъ взаимныя отношенія были бы проще и чище. Не было бы слишкомъ чувственныхъ вспышекъ и жилось бы спокойне, ровне, не было бы этой сонливости и бездятельности. Но дтей не было, прежнее продолжалось, и онъ постепенно одряхллъ тломъ и душой. Когда-то онъ общалъ жен не заниматься длами, чтобы не покидать ея ни на минуту. Потомъ онъ самъ уже не рвался къ труду. И вотъ отъ всего, что у него было, остались только мечты о томъ, какъ могло быть. Такъ прошло цлыхъ семь лтъ!

Часто онъ спрашивалъ себя, счастливъ ли онъ? Отвтъ всегда получался сообразно настроенію и минут: иногда получалось въ отвтъ довольно нетвердое ‘да’, чаще — еще мене увренное ‘нтъ’. Можетъ быть, несмотря ни на что, онъ дйствительно чувствовалъ бы себя счастливымъ, если бы ея любовь не казалась какимъ-то преслдованіемъ, не витала надъ нимъ всюду, гд бы онъ ни былъ, какъ призракъ. Она желала знать все, что творилось въ его душ, и точно выслживала вс его помыслы. Если бы ему было чмъ похвастать, это еще куда ни шло! Но чаще всего единственное, что оставалось въ его душ, это было сознаніе своей полнйшей пустопорожности, естественно, что этимъ онъ охотне всего ни съ кмъ бы не длился и предпочелъ бы уединиться, пока не накопилось бы въ мозгу хоть что-нибудь лучшее. Никому не бываетъ пріятно признаваться въ своей умственной нищет. А тутъ еще прибавилась такая же бдность чувствъ, и приходилось притворяться: произносить слова, въ которыхъ не было содержанія, расточать ласки, въ которыхъ не было искренности и тепла… Ласки вдь такъ же краснорчивы, какъ слова, и не легко придавать имъ смыслъ, котораго въ нихъ нтъ! Неискренняя ласка обоимъ противна, потому что она должна служить только наружнымъ проявленіемъ чувства и безъ него она суха, какъ пустая скорлупа.

Положимъ, Гедвиг не на кого было пенять Она вдь придала его любви т оттнки и ту форму, которая соотвтствовала ея идеалу. Она установила между ними т преувеличенно страстныя отношенія, которыхъ теперь нельзя было поддерживать иначе, какъ притворствомъ, она установила самыя формы ихъ жизни. Его чувство не могло разростаться и окрпнуть, потому что въ ея присутствіи онъ никогда не могъ быть самимъ собою, а долженъ былъ играть назначенную ему роль. Во время перваго упоенія достигнутымъ счастьемъ, онъ не обращалъ на это вниманія и съ увлеченіемъ исполнялъ свою ролъ, желая только угодить Гедвиг. Потомъ было неудобно перемняться, да и нельзя было ршиться: она подумала бы только, что онъ разлюбилъ ее, потому что привыкла видть его инымъ. Какъ было освободиться отъ вкравшейся лжи? Не хотлъ онъ причинять ей зла, онъ содрогался отъ негодованія при одной мысли, что могъ бы заплатить ей зломъ за всю ея, хоть и преувеличенную, но искреннюю любовь! Въ минуты охлажденія въ ней онъ часто соображалъ, что примирился бы съ утратой ея, но никогда бы не примирился съ ея страданіемъ изъ-за него.

Волей-неволей, онъ пріучилъ себя терпливо нести свое ярмо и утшался пренебрежительными заключеніями о жизни вообще. Въ житейской комедіи онъ не находилъ ничего хорошаго, но свою роль онъ желалъ съиграть прилично до конца. Онъ сравнивалъ себя иногда съ каторжникомъ, котораго изъ утонченной жестокости приковали не къ тачк, а къ любимой женщин. Охъ, какъ тяжела была цпь! И какъ прочно онъ былъ прикованъ! Отъ тачки онъ надялся бы, пожалуй, освободиться, но теперь онъ не смлъ даже рвануть свою цпь, чтобы не поранить свою злополучную спутницу, не смлъ даже роптать, чтобы не огорчать ея. Оставалось только терпть. Онъ отлично сознавалъ, что унижается, онъ зналъ, что съ каждымъ днемъ становится хуже, онъ подмчалъ, какъ прежнее свободолюбіе постепенно вырождалось въ немъ въ низменную непріязнь къ боле независимымъ людямъ. Все, что было въ немъ хорошаго и достойнаго мало-по-малу увядало и засыхало. Вра въ людей исчезла въ немъ вмст съ уваженіемъ къ самому себ, способность къ труду онъ утратилъ съ тхъ поръ, какъ выше всего поставилъ свое личное счастье, въ своей безсодержательной жизни онъ невольно сталъ высоко цнить всякія физическія наслажденія и сдлался себялюбивъ и капризенъ, чувства его съ каждымъ днемъ становились мельче, ничтожне.

Онъ не поглуплъ и, обдумывая свое положеніе, нердко признавался самому себ, что въ немъ не осталось ни одной черты мужественнаго человка. Все истрачено ради любви, все сожжено въ порывахъ страсти, не осталось самой любви въ ея первоначальномъ вид. Ничто уже не увлекаетъ его въ жизни и онъ частенько подумываетъ о смерти. Но странное дло: прежде смерть не была ему страшна, а теперь онъ замираетъ отъ холоднаго ужаса, когда представляетъ себ неизбжный конецъ и соображаетъ, что лишится богатства, разныхъ мелкихъ наслажденій, всего, что считается завидныхъ счастьемъ, и получитъ взамнъ такую же могилу въ сырой земл, какъ всякій бднякъ. Да, онъ боится смерти! Онъ сталъ трусливъ! Это, конечно, оттого, что онъ сталъ такъ нервенъ и слабосиленъ. Его кровь стала жидка, его силы исчезли, его нервы надорваны! Зимой, въ большіе морозы, когда ночью начинаетъ трещать въ углахъ, и осенью, когда наметаетъ буря и потрясаетъ весь домъ, онъ просыпается иногда въ ужас, сердце тогда бьется у него въ груди тяжело, съ усиліемъ, неровными глухими ударами, которые напоминаютъ шаги старика. Ему приходитъ въ голову, что, можетъ быть, немного осталось жить, и страхъ смерти леденитъ его кровь. Что, если черезъ минуту его не станетъ? Онъ прислушивается съ напряженіемъ къ біенію своего сердца. Вотъ удары стали тише… Вотъ ихъ совсмъ не стало слышно… Въ ужас онъ кидается къ жен и будитъ ее. Она открываетъ глаза. При свт ночника онъ видитъ ея тихо улыбающееся лицо.

— Что, мой милый?— спрашиваетъ она ласково.

Ему уже стыдно признаться въ своемъ малодушіи, и онъ сочиняетъ страшный сонъ, который, будто бы, разстроилъ его. Тогда она любовно проводитъ рукою по его щек и говоритъ, какъ ребенку.

— Ну, ну, мой милый — это вдь сонъ! Спи спокойно!

Въ самомъ дл это его успокоиваеть, точно въ прикосновеніи ея руки есть волшебная сила. Онъ съ благодарностью цлуетъ успокоившую его руку, кладетъ ее къ своей щек и засыпаетъ тутъ же, возл жены. Даже во сн онъ продолжаетъ чувствовать успокоительное дйствіе ея руки и начинаетъ тревожиться, какъ только Гедвига пытается взять отъ него руку. И она терпливо оставляетъ ему руку, хотя сама изъ-за этого не можетъ уснутъ. Иногда цлые часы она такъ лежитъ, боясь пошевелиться, чтобы не разбудить его.

Сама она тоже не крпка здоровьемъ: у нея слабая грудь. Каждое лто они проводятъ нсколько недль въ горахъ, чтобы она могла окрпнуть, вдыхая живительный горный воздухъ. Каждую осень у нихъ заходить рчь о томъ, что слдовало бы проводить зимы на юг. Но ей все не хочется узжать изъ Бьерне. Есть какая-то особенная прелесть въ суровомъ свер, и сверяне рдко разстаются съ нимъ надолго.

IV.

Раздался звукъ гонга. Это означало, что пора одваться къ обду, и Томасъ Галль неохотно поднялся со своего дивана. Позвывая, онъ скинулъ съ себя теплый халатъ, умылся и надлъ фрачную пару. Халатъ остался на диван.

Когда онъ былъ одтъ, онъ лнивыми шагами направился черезъ переднюю наверхъ въ гостиную. Въ передней ярко свтила электрическая лампа, вдланная въ самый потолокъ и прикрытая снизу выпуклымъ матовымъ стекломъ. Когда Томасъ Галль проходилъ подъ этой лампой и ея сильный голубоватый свтъ освтилъ его лицо, на немъ рзко обозначились многочисленныя морщины, и темные круги вокругъ впалыхъ глазъ, и брюзгливое выраженіе возл губъ. Онъ былъ тощъ, цвтъ его лица былъ изжелта-срый, во всей его наружности было что-то нездоровое. Зато одть и остриженъ онъ былъ безукоризненно, и видно было, что онъ много заботится о своей наружности.

Вяло поднялся онъ по лстниц, мимо цлаго лса пальмъ и другихъ декоративныхъ растеній. Отъ нкоторыхъ жардиньерокъ доносился сильный пряный запахъ. Самъ онъ былъ надушенъ какими-то особенными духами и оставлялъ за собою пряный запахъ, точно экзотическое растеніе.

У дверей гостиной онъ остановился, чтобы перевести духъ посл напряженія, котораго ему стоило подняться по лстниц. Въ то же время онъ расправилъ станъ и прежде чмъ открылъ дверь, принялъ довольное беззаботное выраженіе лица.

Въ гостиной освщеніе было умренное. Онъ не любилъ теперь яркаго свта. Горла только одна большая лампа на стол возл дивана, да и эта лампа была тщательно прикрыта желтымъ шелковымъ абажуромъ. Хорошо освщенъ былъ только столъ, у котораго склонялись дв женскія головы, одна надъ газетой, другая надъ рукодльемъ. При его появленіи об головы поднялись и встртили его привтливой улыбкой. Онъ тоже подходилъ къ нимъ, привтливо улыбаясь. Опускаясь въ кресло, онъ взялъ руку жены и поцловалъ. Тотчасъ же тетя Виви опять склонилась надъ работой и даже лицо ея приняло озабоченное выраженіе, она точно спрашивала себя, иметъ ли право видть все, что видла.

Тетя Виви никогда не могла вполн оправиться отъ страха, который ей нагналъ Томасъ Галль въ т времена, когда сердился на нее, воображая, что она старается воспрепятствовать его счастью. Посл того онъ всегда былъ къ ней очень милостивъ, и тетя Виви глубоко его уважала, но все-таки, никогда она не чувствовала себя вполн спокойной въ его присутствіи. Вначал, посл ихъ возвращенія въ Бьерне, она даже старалась не попадаться ему на глаза. Когда-то она была вездсуща и этимъ раздражала его, теперь она сдлалась невидимкой и продолжала съ прежнимъ усердіемъ управлять домомъ, показываясь только за столомъ и на прогулкахъ. Едва вставали изъ за стола, какъ она точно испарялась въ воздух, но если она была нужна, стоило только произнести ея имя, даже не возвышая голоса, и она тотчасъ же появлялась какъ всегда улыбающаяся, любезная и предупредительная. Томасъ Галль въ конц концовъ привязался къ старух и сталъ къ ней очень добръ. Зато и она заботилась о немъ, какъ ангелъ хранитель. Его удобства сдлались предметомъ ея постоянныхъ размышленій, его желанія приводились въ исполненіе по первому признаку даже раньше, чмъ онъ успвалъ ихъ высказать. Ей доставляло удовольствіе на каждомъ шагу оказывать ему такія же мелкія услуги и любезности, какія Гедвига требовала отъ него себ въ знакъ неизмнности его чувствъ. И съ нею было легко: старуха была непритворно добродушная и очень нетребовательная. Только дичиться она не переставала, несмотря на протекшіе годы общаго согласія.

— Нтъ ли чего любопытнаго въ газетахъ?— спросилъ Томасъ Галль.

— Положительно ничего!

— Неужели во всемъ королевств не родилось ни одного двуглаваго теленка и не случилось ни одного крупнаго несчастія? Чмъ же наполнены эти газеты?

Гедвига и тетя Виви переглянулись съ улыбкой. Он привыкли къ его подшучиваньямъ надъ газетами, которыхъ онъ недолюбливалъ съ тхъ поръ, какъ окончательно покинулъ прессу.

— Здшнія газеты все еще обсуждаютъ значеніе нашей новой желзной дороги и сообщаютъ подробности о посщеніи короля,— сказала Гедвига.

Въ это время двери въ столовую открылись и лакей доложилъ, что кушать подано. Томасъ Галль повелъ обихъ дамъ къ столу.

— Ахъ да, я и забыла сказать, Томъ!— начала Гедвига уже за столомъ.— Тутъ есть письмо къ теб…

— Мн лично?— Томасъ Галль сълъ нсколько ложекъ супу и усмхнулся.— Неужели мн?— повторилъ онъ. Кому могло придти въ голову вспоинить обо мн? Я думалъ, что меня окончательно забыли. Томаса Галля давно вдь не существуетъ уже на свт, а есть только представитель хорошо извстной фирмы: Паяланъ и К^о.

— Письмо отъ Густава,— не глядя на мужа, пояснила Гедвига.— Я была уврена, что должна быть приписка и Сигны ко мн, поэтому я вскрыла конвертъ…

— Хорошо сдлала, милый другъ!— поспшилъ сказать Тонъ, но почему-то тоже скользнулъ взглядомъ мимо жены, точно не хотлъ встртить ея взглядъ.— И дйствительно, была приписка?

— Да, конечно.

— Что же пишетъ Сигна?

— Она пишетъ, что вмст съ Густавомъ и Тони прідетъ на будущей недл къ намъ въ Бьерне. Они прогостятъ у насъ нсколько недль… Сигна вдь такъ и не бывала здсь съ тхъ поръ, какъ обручилась. Въ послдніе годы она столько разъ собиралась къ намъ, да все что-нибудь задерживало. Но теперь, когда есть желзная дорога и она можетъ вернуться въ Стокгольмъ, когда захочетъ, пріхать стало легко. Вегъ они и собрались…

— Да… разумется! Однако, это пріятная новость… очень пріятная!

Онъ весь оживился и точно помолодлъ. Но лицо Гедвиги, наоборотъ, не выражало ни малйшаго удовольствія.

— А письма Густава ты не прочла?— спросилъ Томъ.

Она покачала головой.

— Нтъ, не прочла. Вроятно, Густавъ пишетъ о томъ же.

Это она произнесла такъ холодно, что Томъ замтилъ ея натянутость и тотчасъ же перемнилъ предметъ разговора. Однако вечеромъ, когда тетя Виви скрылась, Гедвига сама возобновила разговоръ о предстоявшемъ прізд сестры.

— Ну, доволенъ ли ты, что у насъ будутъ гости, Томъ?— спросила она.

— Еще бы! Мы здсь живемъ въ такомъ уединеніи, что всякому былъ бы радъ… А Густава, и Сигну, и Тони я не видлъ цлыхъ шесть лтъ — подумать только, шесть лтъ!

Гедвига молчала и разсянно поигрывала костянымъ ножомъ.

— Я была бы довольне, если бы они взяли съ собою и маленькаго Густи!— сказала она наконецъ. А такъ…

— Разв теперь ты недовольна?

— Видишь ли, если бы съ ними былъ Густи, хоть онъ былъ бы моимъ гостемъ и не скучалъ бы въ моемъ обществ. Прочіе вдь не для меня! Я знаю, что будетъ,— продолжала она, замтно разгорячись. У васъ четверыхъ будетъ много о чемъ говорить между собою, но ни у кого не найдется, что сказать мн. Я буду пятымъ колесомъ, лишней…

— Какъ ты можешь говорить это, Гедвига!— тихо упрекнулъ онъ ее.

— О, разв я не помню, какъ было въ шхерахъ, шесть лтъ тому назадъ! Ни на одно мгновеніе ко мн не возвращался мой мужъ вполн. То тотъ, то другая владли твоимъ вниманіемъ, твоими мыслями… Я была вамъ только помхой, которой вы вс тяготились. Разв я не видла!.. Но скажу теперь прямо, Томъ: этого я больше не потерплю!

Она даже раскашлялась отъ волненія, но придавила платокъ къ губамъ и продолжала черезъ минуту спокойне.

— Однако, прости меня, милый, конечно, это я только погорячилась. Виною всему эта злополучная желзная дорога! Съ тхъ поръ, какъ построена эта дорога, мн все кажется, что теперь неминуемо погибнетъ наше тихое счастье въ здшнемъ мирномъ уголк. Все стало ближе къ намъ, и люди, и соблазны, и всякое зло тамъ, въ мір, до котораго намъ дла нтъ. Правда, вдь? Теперь такъ легко сюда попасть и ухать отсюда, всякій, кто только захочетъ, можетъ потревожить насъ. Прежде, чтобы забраться къ намъ, требовалось цлое трудное путешествіе и много времени, теперь на то же нужно всего нсколько дней да трудъ купить желзнодорожный билетъ, не больше… Прости меня, томъ, я знаю, что только капризничаю и что это глупо… Но я не могу…

Она не договорила и расплакалась. Ему же пришлось всячески успокаивать ее ласками и нжными словами.

Кеслеры пріхали и остались въ Бьерне дв недли. Томасъ Галль былъ разбуженъ отъ своей многолтней спячки, и не смотря на то, что безцеремонные друзья, такъ сказать, выбили вс окна въ его житейской теплиц и насильно вытащили его вонъ, къ простой жизни, онъ чувствовалъ себя въ ихъ обществ превосходно.

Густавъ Кеслеръ хотлъ все видть, всюду побывать и неизмнно требовалъ, чтобы Томъ ему сопутствовалъ. Все его интересовало на заводахъ, и всюду онъ давалъ волю своему шумному краснорчію. Бурно, какъ водопадъ весною, лились его грозныя рчи, но во всякой черт лица, во всякомъ взгляд шумливаго великана проглядывали человколюбіе и добродушіе. Не прошло и трехъ дней съ его прізда въ Бьерне, какъ онъ былъ уже кумиръ всего населенія.

— Вотъ это мужчина!— восторгались позади него рабочіе, когда онъ проходилъ.— Этакій силачъ! Этакого ума человкъ!

Однако, Опасный не былъ доволенъ тмъ, что онъ нашелъ на заводахъ, ни порядки, ни духъ рабочихъ, ни ихъ образъ жизни не соотвтствовали его ожиданіямъ, хотя гять предупреждалъ его много разъ. Такихъ отсталыхъ порядковъ, по его словамъ, онъ и не видывалъ! И тотчасъ же онъ началъ составлять планъ полнаго преобразованія порядковъ на заводахъ въ боле современномъ дух, т. е. такъ, чтобы заработокъ населенія сталъ независиме отъ владльцевъ, но въ то-же время, чтобы не было никакой филантропіи и чтобы не пострадали дла заводовъ, такъ какъ иначе не было бы ничего врнаго и прочнаго въ новыхъ порядкахъ. Томасъ Галль предоставилъ ему полную свободу дйствія.

Но когда кое-какія преобразованія были уже намчены и Кеслеръ приступилъ къ подробному обсужденію ихъ съ инженеромъ Вибелемъ, оказалось, что почти ничего нельзя было сдлать: одно оказывалось уже испытаннымъ и отвергалось самими рабочими, сурово оберегавшими старину, другое повело бы заводы прямо къ разоренію, третье не согласовалось съ мстными условіями жизни… Тогда Густавъ Кеслеръ самъ похерилъ вс свои планы.

— Видно, рано еще для здшнихъ мстъ!— проворчалъ онъ.— Да и въ другихъ частяхъ страны не многимъ лучше,— прибавилъ онъ, не измняя своей всегдашней правдивости.

Потомъ, какъ бы желая оправдать свою партію въ глазахъ обоихъ инженеровъ, онъ началъ краснорчиво описывать неблагопріятность существующихъ обстоятельствъ.

— За десять лтъ мы ни на шагъ не подвинулись впередъ!— гремлъ онъ.— Почва для насъ отвратительная! А тутъ еще всякія секты и партія трезвости, мшающія намъ во всемъ. Эта партія трезвости настоящій орденъ іезуитовъ, даже хуже, потому что не иметъ высокаго образованія іезуитовъ. Оттого они такъ ршительны, и самоуврены, и безпощадны. Съ ними намъ придется сразиться на смерть на слдующихъ выборахъ: тогда пусть окончательно выршится, чего желаетъ страна, свободнаго труда или пустыхъ словъ. Ну-съ!— онъ грозно потрясъ своей порядкомъ посдвшей за послдніе годы гривой, — мы еще поборемся и не отчаиваемся въ побд. Надо будетъ только сильно поработать, чтобы подготовить почву. И много потребуется твердости… Люди нужны! Вс наши сторонники подъ знамена! Рабочей партіи нужна блестящая побда, чтобы войти въ силу. Мы и то очень скромны: добиваемся имть хоть одного представителя въ риксдаг. Но дорогъ починъ, посл, небось, будетъ больше. Однако, мы должны быть приготовлены и къ пораженію, у насъ опасные, страшные противники. Они насъ не пощадятъ и будутъ стараться добить… Тогда потребуется отъ насъ еще больше твердости и мужества, чтобы уцлть!

Эту рчь онъ произнесъ въ кабинет Вибеля, въ заводской контор. Онъ стоялъ у печи, опираясь на конторку, при послднихъ словахъ онъ выпустилъ изъ рукъ конторку и медленно поднялъ руки, сжатыя въ кулаки: въ эту минуту онъ былъ дйствительно хорошъ.

Его слова подйствовали на Томаса Галля, какъ звуки сигнальнаго рожка на старую боевую лошадь. Быстре начала струиться въ его жилахъ кровь, въ груди точно что-то встрепенулось и ожило. То пробудились въ немъ чувства прежняго бойца, то ожила заглохшая любовь къ свобод. Ее ожила однако въ немъ энергія, и онъ только съ горечью подумалъ, что наглухо прикованъ къ своей теплиц и что не для него уже бои и побды.

По обыкновенію, онъ прибгъ къ мечтамъ, ища въ нихъ утшенія, и въ мечтахъ принялъ участіе во всхъ бояхъ Кеслера. Въ его мечтахъ эти бои разрослись въ міровыя событія, въ борьбу добра и зла всего человчества. Въ мечтахъ онъ остался побдителемъ, выручилъ всю свою партію и съ лихвою искупилъ ничтожество своей жизни послднихъ лтъ.

Въ тотъ же день за обдомъ, однако. Густавъ Кеслеръ принудилъ его вернуться къ дйствительности. Онъ какъ-то вдругъ обратилъ вниманіе на замчательную изысканность и доброкачественность того, что было на стол.— Обыкновенно онъ бывалъ равнодушенъ ко всему такому. Но на этотъ разъ онъ былъ въ шутливомъ настроеніи, много смялся и вдругъ пустился въ сужденія о винахъ и яствахъ.

— Превосходнйшее вино, безукоризненное вино!— сказалъ онъ, отпивъ изъ своего стакана.— Такъ-то, Томъ, мой мальчикъ! Ты ей-Богу сдлался знатокомъ по этой части и умешь пожить… Все, что у васъ подаютъ, можно похвалить, не кривя душой. И подумать, что было время, когда ты голодалъ въ столиц! Да, братъ, то было иное времячко. Помню, въ тотъ день, когда ты выступилъ со своей рчью на сходк не имющихъ работы, какъ я обдумывалъ, нельзя ли подъ какимъ-нибудь предлогомъ пригласить тебя пообдать. Я отлично видлъ, что ты валился съ ногъ отъ голода, но ты былъ такой гордый и неприступный, что я такъ и не ршился выступить со своимъ приглашеніемъ.

Онъ обратился къ Гедвиг.

— А если бы ты видла его въ т времена, сестрица! Отъ него точно искры сыпались, когда онъ говорилъ. Искры сыпались и отъ его статей. Онъ зажигалъ всхъ вокругъ себя, столько въ немъ было священнаго огня.

Боле наблюдательная Сигна замтила, что этотъ разговоръ былъ сестр не по душ и попыталась его перемнить.

— Почему ты больше ничего не пишешь?— обратилась она къ Томасу.

— Такъ,— отвтилъ онъ.— Все мое время уходитъ на другое.

Этотъ отвтъ разсмшилъ Густава до слезъ.

— Бдняга! У него не хватаетъ времени!— воскликнулъ онъ, хохоча.— Ахъ ты заваленный работой труженикъ! Ха, ха, ха! Помню, какъ ты въ шхерахъ чесалъ въ затылк надъ общанными мн статьями о здшнихъ порядкахъ. Ты воображалъ, что можешь еще писать… Ну, конечно! Теб только не удалось найти время, чтобы написать все, что роилось у тебя въ голов! Такъ вдь?.. Ха, ха, ха!

Томасъ Галль усмхался довольно принужденно. Гедвига сидла особенно сдержанная и неразговорчивая.

V.

Кеслеры занимали въ Бьерне дв комнаты въ нижнемъ этаж, рядомъ съ кабинетомъ Томаса. Въ сумерки вс трое обыкновенно приходили къ нему погрться возл его камина.

Тони какъ разъ въ тотъ годъ была конфирмована и считалась уже взрослой, хотя была еще настоящимъ ребенкомъ. У нея была довольно стройная, но далеко еще не вполн сложившаяся фигурка. Она не была хороша собою, ея лицо портили слишкомъ большой ротъ и слишкомъ блдный цвтъ кожи. Когда завязывался общій разговоръ, она всегда молчала, но широко раскрывала глава и слушала съ какою-то жадностью, въ такія минуты она напоминала голоднаго птенца въ гнзд. По выраженію ея лица, однако, видно было, что мозгъ ея работалъ очень усердно, что о многомъ она имла свое собственное мнніе и что занимали ее не пустяки, а великіе вопросы, которые обсуждались въ дом ея родителей съ тхъ поръ, какъ она себя помнила. Поэтому, когда она отвчала на какой-нибудь вопросъ, въ ея отвт всегда, бывало, что-то озадачивающее, слова и выраженія были безискусственныя, дтскія, а мысль оказывалась настолько зрлой, точно она знала жизнь и людей. Но рядомъ съ этимъ она судила обо всемъ съ дтской прямолинейностью: одно было хорошо, другое — дурно, промежуточныхъ степеней она не признавала.

При отц и матери она пускалась въ разсужденія лишь съ большой опаской, а при тет Гедвиг и вовсе не пускалась. Зато, когда сна оставалась наедин съ дядей Томомъ, она давала волю своему языку и высказывала, все, что было у нея на ум. Она попрежнему относилась къ нему потоварищески, точно къ сверстнику, и оставалась врна старой дружб. Положимъ, она была теперь взрослой, развитой двушкой — по крайней мр, таково было ея собственное мнніе, а дружбу она заключила въ дтств, посл чего прошло цлыхъ шесть лтъ. Тмъ не мене она не видла причины охладть къ дяд Тому и довольствовалась тмъ, что иногда, при удобномъ случа, давала ему почувствовать свое достоинство взрослой женщины.

Въ Бьерне она чувствовала себя превосходно, и это не смотря на тетю Гедвигу, та относилась къ ней съ чисто наружною ласковостью, подъ которой чувствовалось отсутствіе дйствительнаго расположенія. Тамъ вдь была старая тетя Виви, которую она полюбила съ перваго же дня. А главное, тамъ былъ дядя Томъ — ея лучшій другъ!

— Я бы охотно погостила у васъ подольше, дядя Томъ, — сказала она однажды, вечеромъ, когда только что былъ ршенъ отъздъ Кеслеровъ.— Оставите вы меня здсь одну?.. безъ родителей?..

— Мы-то очень рады теб!— отвтилъ онъ.— Но согласятся ли оставить тебя родители?

Она получила ихъ согласіе и прибжала въ припрыжку объявить объ этомъ. Впрочемъ, она во время вспомнила, что уже взрослая женщина и не кинулась дяд Тому на шею, а степенно сла у камина и заботливо расправила складки своего длиннаго платья.

— Я такъ интересуюсь увидть здшнюю зиму, — замтила она.— Настоящую арктическую зиму съ трескучими морозами!

Ея желаніе исполнилось очень скоро. Черезъ недлю посл отъзда ея родителей вдругъ налетли морозы, земля замерзла и ночью выпалъ глубокій снгъ. Утромъ она нарядилась въ только что подаренный ей лапландскій костюмъ, вооружилась лыжами и поспшила въ садъ. Тамъ она остановилась подъ окнами спальни и начала звать:

— Дядя Томъ! Дядя Томъ!

Въ этотъ ранній часъ дядя Томъ спалъ крпкимъ сномъ и, какъ она ни напрягала свой звонкій голосъ, не разслышалъ ея призывовъ. Зато въ другомъ окн появилась голова испуганной тети Виви. Старуха была крайне встревожена неслыханной смлостью двочки.

Будить хозяина за три часа до того времени, когда онъ привыкъ вставать! Нарушать его самый сладкій, утренній сонъ! Она энергично погрозила Тони рукой, потомъ открыла форточку и крикнула подавленнымъ голосомъ:

— Дядя Томъ спитъ! Ты можешь подождать… И не шуми…

— Вздоръ какой!— заупрямилась Тони.— Спать въ такое ясное утро, когда уже скоро восемь часовъ… При томъ онъ самъ общалъ мн сегодня съ утра отправиться со мною на лыжахъ!

И къ ужасу тети Виви, она не только не угомонилась, но стала бросать въ окно спальни снжки и опять принялась звать:

— Дядя Томъ! Дядя Томъ! Встава-а-ай!

Въ это утро дядя Томъ не выспался и принужденъ былъ выйти на морозъ, не получивъ даже чашки горячаго кофея. Мало того, и въ слдующіе дни Тони стала настойчиво поднимать его въ восемь часовъ — ни свтъ, ни заря, какъ онъ ворчалъ вначал. Однако, онъ привыкъ къ новому порядку и подчинился прихоти Тони, хотя Гедвига всми силами старалась отстоять ихъ утренній покой.

Вмст съ Тони онъ сталъ совершать большіе походы на лыжахъ по окрестнымъ лсамъ, и усиленное движеніе на свжемъ воздух совершило чудеса: онъ поздоровлъ тломъ и душою и точно возродился.

Тони страстно любила природу, въ особенности природу дикую, поэтому имъ всегда приходилось уходить далеко въ лсъ, въ самыя дебри. Потомъ, когда надоло бгать на лыжахъ, Тони предложила кататься на салазкахъ съ горы. Томасъ Галль отговаривалъ ее: самъ онъ не имлъ навыка въ этомъ спорт, да и мста вполн удобнаго по близости не было, а главное, не имлось хорошихъ санокъ. Она стояла на своемъ и устранила вс препятствія. На слдующее же утро она явилась съ пребезобразными, окрашенными въ красный цвтъ салазками.

— Откуда ты добыла это безобразіе?— удивился Томасъ Галль.

— Мн одолжилъ маленькій Калле Янсонъ въ деревн. Салазки очень легкія на ходу, отличныя.

Она пошла впередъ, таща за собою санки. Онъ послдовалъ за нею, засунувъ руки въ глубокіе карманы своей теплой шубы. Но вдругъ она остановилась.

— Нтъ, это слишкомъ уродливо!— вскричала она, смясь.— Подумать, что я тащу эти санки, когда мужчина идетъ себ позади и гретъ руки!.. Пожалуйста!

Она кинула ему веревку отъ салазокъ и гордо пошла дальше. Эта выходка двочки озадачила и сконфузила его. Ему и въ голову не приходило, что слдовало относиться къ ней, какъ кавалеру къ дам. Но въ конц концовъ въ этомъ не было ничего обиднаго, наоборотъ! И ея неожиданная претензія была вдобавокъ забавна!.. Онъ добродушно разсмялся и сталъ догонять ‘свою даму’, таща санки. Такъ они направились мимо водопада къ ближайшимъ холмамъ.

День былъ ясный, морозный воздухъ прозраченъ и свжъ. Они остановились на вершин холма, круто спускавшагося къ рк. За ркою горизонтъ замыкался горнымъ кряжемъ, склоны котораго, гд не было лса, блли подъ снгомъ. Надъ горами сіяло солнце, успвшее совершить уже половину своего недальняго пути въ этотъ зимній день. Къ сверу и къ востоку чернли одни безконечные лса.

Тони обернулась и оглядывалась на долину, изъ которой они только что поднялись. Вся долина была, какъ на ладони. Въ обрывистыхъ снжныхъ берегахъ чернла незамерзшая рка, вдали алли крыши заводскихъ зданій, въ самой глубин картины, точно поднимавшееся облако, блла большая гора, за деревьями, гд-то очень близко грохоталъ водопадъ.

— Здсь красиво!— сказала Тони.— Здсь и будемъ кататься.

Она поставила сани на ровномъ мст и услась на нихъ впереди.

— Вотъ такъ!— продолжала она.— Садись позади, дядя, и правь ногою. Держи меня за талію, иначе я упаду.

— Однако, здсь очень круто, Тони. Съ разбга санки могутъ укатиться въ рку…

Она обернулась и посмотрла на него съ негодованіемъ.

— Ты боишься?

— Я боюсь за тебя, Тони…

— Какія глупости! Я вдь всегда могу броситься съ санокъ въ снгъ. Какая же тутъ опасность? Вотъ только, какъ ты будешь править? Ты укутанъ въ свою шубу и не можешь свободно двигать ни руками, ни ногами. Если ты упадешь съ санокъ, ты скатишься въ самую рку, какъ шаръ…

Она смялась и точно поддразнивала его.

Ршительнымъ движеніемъ онъ скинулъ съ себя шубу и занялъ мсто на санкахъ позади Тони въ одномъ сюртук. Они понеслись внизъ съ головокружительной быстротой. У него духъ захватывало. На неровныхъ мстахъ санки высоко подпрыгивали. Но онъ дйствительно боялся только за Тони и крпко прижималъ ее къ своей груди.

Вотъ они докатились до поворота дороги въ сторону. Онъ не съумлъ дать санямъ новое направленіе. Сави опрокинулись. Оба они вылетли далеко впередъ и очутились возл дороги въ снгу.

Когда онъ тяжело поднялся, она уже стояла на ногахъ и громко хохотала. Ея щеки пылали, глаза искрились отъ веселья.

— Скоре, дядя Томъ, догони санки!— приказала она, указывая на салазки, скользившія къ обрыву вверхъ полозьями.— Ахъ какъ это весело! Надо повторить…

Онъ сбгалъ за санями, и они опять стали подниматься на гору. На полупути Тони безъ церемоній услась на сани. Везти ее въ гору стало нелегко. Томасъ Галль весь вспотлъ и тяжело отдувался, много лтъ онъ не напрягалъ своихъ силъ такъ, какъ въ этотъ день. Но онъ стыдился выказать свое безсиліе и безропотно везъ мучительницу.

Тони одобрительно улыбнулась ему

— Ты сильне, чмъ я думала, дядя Томъ!— сказала она.

Въ ея словахъ ему послышалось что-то слегка пренебрежительное. Это задло его за живое.

— Разв я выгляжу такимъ разслабленнымъ?— спросилъ онъ запальчиво.

— Разумется!— подтвердила она.— Вроятно, это отъ того, что вы столько дите и всегда сидите дома.

— Кто теб сказалъ, что мы сидимъ дома?

— Отецъ. Да и мама тоже говорила… Ты, повидимому, былъ прежде сильне и лучше…

— Вотъ какъ!

— Да, такъ выходитъ, когда о теб говорятъ другіе. Впрочемъ, я сама помню, каковъ ты былъ, когда я была не больше этого — она показала рукою не выше фута отъ земли.— Ты былъ тогда точно больше и шире въ плечахъ…

Онъ нервно разсмялся.

— Какой вздоръ!— сказалъ онъ.— Ростъ-то во всякомъ случа не измнился. Вроятно, теб такъ кажется, потому что сама ты съ тхъ поръ сильно выросла. Въ дтств все намъ кажется крупне и значительне, чмъ потомъ…

— Можетъ быть!— согласилась она задумчиво.— Но почему же въ такомъ случа отецъ мн кажется такимъ же, какимъ припоминается въ моемъ дтств. да и многіе другіе?…

Томасъ Галль промолчалъ. Онъ былъ радъ, что они тмъ временемъ успли взобраться на вершину холма и поспшилъ приготовить салазки для новаго спуска. Черезъ минуту они опять неслись съ горы.

На возвратномъ пути домой они свернули въ сторону и остановились надъ обрывомъ у водопада. Тамъ они долго смотрли, какъ вода съ грохотомъ падала съ отвсныхъ скалъ и казалась совершенно блою отъ сбивавшейся въ ней пны. Немного ниже вода опять была прозрачна и неслась дале стремительнымъ потокомъ, который бурлилъ и киплъ у береговъ и вокругъ утесовъ. На юго-запад солнце садилось мднокрасное, точно луна въ туманный лтній вечеръ, не въ силахъ уже ни грть, ни свтить. Лишь склоны горъ были еще хорошо освщены послдними розоватыми лучами заходившаго солнца.

Тони оперлась на перила и жадно смотрла внизъ въ клокотавшія пучины. Ея глава были расширены, она все ниже и ниже склонялась черезъ перила. Томасу показалось, что бездна ее точно притягиваетъ къ себ, и онъ обхватилъ ее рукой, чтобы удержать. Она обернулась къ нему.

— Скажи, дядя Томъ, ты боишься смерти?— спросила она.

— Смерти?— повторилъ онъ въ недоумніи.— Ну это зависитъ отъ того, какъ себ представить. Гд и когда мн надо помирать?

— Здсь, сейчасъ!— вскричала она.— Какъ бы это теб показалось?

Она не дождалась отъ него отвта и снова стала смотрть въ бездну.

— Мн представляется,— продолжала она мечтательно, какъ бы разсуждая сама съ собою,— что было бы чудно унестись въ страну смерти при помощи такой мощной силы… Въ послднее мгновеніе сознавать, что находишься въ объятіяхъ такой громады… отдаться: пусть несетъ, пусть убьетъ!.. У меня сердце замираетъ отъ восторга, когда думаю объ этомъ. Понимаешь ты это, дядя Томъ?

Онъ ее не слушалъ. Онъ самъ чувствовалъ, какъ какая-то таинственная сила влекла его въ пропасть, къ вод, но въ немъ эта сила не вызывала восторженнаго настроенія, какъ въ Тони. Наоборотъ, ему становилось не по себ. А тутъ ему еще ясно представилось, какъ здсь же, только съ противоположнаго берега, скатился въ эти пучины человкъ, у котораго тогда уже онъ взялъ любовь его жены.

— Что съ тобой, дядя Томъ? Ты очень блденъ…

— Мн представляется точно цлое видніе.. тамъ… въ брызгахъ надъ водопадомъ.

Она посмотрла на него съ любопытствомъ.

— Неужели ты можешь видть виднія, дядя Томъ?— спросила она тихо.

— Всякій, у кого слабые нервы и сильное воображеніе, можетъ это видть.

— Какъ жаль, что я не могу!— пожаловалась она.— Разскажи, по крайней мр, что ты видишь, дядя Томъ?

Такъ какъ онъ не отвчалъ ей, она взяла изъ его рукъ веревку отъ санокъ и дернула ихъ къ себ. Санки раскатились, скользнули подъ перила, вырвались изъ ея рукъ и быстро понеслись внизъ, съ обрыва, подпрыгивая и перевертываясь на уступахъ скалъ. У послдняго уступа санки высоко взлетли вверхъ и упали уже прямо на ледъ возл берега, но тамъ не удержались, скользнули дале и скрылись въ вод. Потомъ они снова показались въ вод гораздо ниже. Ихъ кружило въ водоворотахъ и они ударялись о камни, точно живое существо, пытавшееся за что-ни будь ухватиться. Еще мгновеніе, и красныя санки скрылись въ водопад.

Тони съ напряженнымъ любопытствомъ слдила за санками. Когда она подняла голову, Томасъ былъ еще блдне, чмъ прежде.

— Ты совсмъ зеленый, дядя Томъ!— вскричала она.

— Пойдемъ отсюда!— пробормоталъ онъ и, схвативъ ее за руку, отвелъ отъ обрыва.

— Ты даже дрожишь, дядя? Что съ тобою?

— Ничего, ничего… Мн просто стало холодно. Пойдемъ же! Ухъ, какъ я зябну…

Онъ выпустилъ ея руку и, пощелкивая зубами, укутался въ свою шубу. Домой они пошли молча.

Томасъ Галль дрожалъ отъ того, что только что, какъ на яву, видлъ, какимъ образомъ погибъ егермейстеръ Хегреусъ. Еще тогда, слушая отрывистый разсказъ лсничаго о подробностяхъ несчастія, онъ живо представилъ себ все, какъ было, и сцена навсегда врзалась ему въ память во всхъ мелочахъ. Теперь, когда падали съ обрыва санки, сцена представилась ему еще живе. Ему казалось, что онъ видитъ егермейстера, видитъ, какъ онъ мчится на лыжахъ съ кручи, видитъ его лежащимъ на льду у воды, потомъ въ вод… Его охватилъ ужасъ. Конечно, все это было только отъ того, что его совсть была не совсмъ чиста. А можетъ быть, онъ болзненно преувеличивалъ въ себ впечатлнія, и сразу облегчилъ бы себ душу, если бы могъ хоть съ кмъ-нибудь поговорить объ этомъ. Но съ кмъ? Съ Гедвигой никогда бы онъ не ршился… Гедвига не успокоила бы его, а могла только сама заразиться его сомнніями, и тогда стало бы еще хуже…

Разв довриться Тони? Нтъ, нтъ… Этой шестнадцати-лтней двушк, которая такъ храбро вступаетъ въ жизнь, этому ребенку… никогда! Это искушеніе надо отбросить, какъ нчто позорное.

Но если она еще дитя, какимъ образомъ онъ можетъ себя чувствовать въ ея обществ такъ легко, такъ оживленно! Онъ попытался найти объясненіе своей дружб съ Тони, и объясненія оказывались очень простыми: она была непосредственна, простодушна, въ ней не было ничего притворнаго, недосказаннаго, выисканнаго. Она часто бывала наивна, и ея разсужденія бывали иногда забавны, какъ скачущіе во вс стороны козлята, но во всемъ, что она говорила, были свжесть и безъискусственность, а главное, много прямоты. Въ общеніи съ нею было что-то оздоровляющее, ея душа дйствовала на него, какъ свжій воздухъ весеннимъ утромъ…

Разв не она ухитрилась встряхнуть его отъ его позорной спячки? Благодаря ей онъ уже нсколько окрпъ и началъ думать, что для него не все еще кончено. Онъ даже опять началъ мечтать о томъ, что должно быть сдлано для уменьшенія бдствій человчества. Иногда ему стало казаться, что въ немъ что-то поднималось, крпло, разгоралось, какъ въ старину. Отчего же ему было не надяться, что такъ пойдетъ дальше, не надяться когда-нибудь опять стать въ ряды бойцовъ, опять зажить полной, завидной жизнью дятеля? Понемногу онъ доврилъ Тони эти мечты и надежды.

Нечего и говорить, что въ ней онъ нашелъ восторженное сочувствіе такимъ мечтамъ. Почему-то, однако, всякій разъ, когда она начинала восторженно поддерживать его идеи, самъ онъ точно падалъ духомъ и на нкоторое время угасалъ. Его точно смущало, что она ему врила. Она вдь не знала жизни, а потому не замчала пропасти между словами и дломъ! Ему становилось совстно…

VI.

Въ его ‘собственные’ часы, отъ 5 до 8, когда ему предоставлялось отдыхать посл ванны, Тони часто проскальзывала въ его кабинетъ и садилась къ его камину, какъ привыкла длать, когда родители еще были въ Бьерне. И онъ не ропталъ на это. Въ ожиданіи Тони онъ даже не надвалъ своего халата и не располагался дремать на диван.

— Здсь славно!— говорила она.— Здсь такъ уютно, тихо, тепло! Ну, дядя Томъ, что ты придумалъ хорошенькаго сегодня?

— Ничего.

— Зато я придумала!

— Вотъ какъ?

— Да!

Она приблизилась къ огню, насколько могла, и нкоторое время задумчиво смотрла въ огонь. Потомъ она вдругъ подняла голову.

— Нтъ, то, что мы длаемъ, нельзя назвать работой!— сказала она увренно.— Я по крайней мр прямо признаюсь, что по окончаніи своей гимназіи, я ровно ничего по настоящему не сдлала. Да и ты, дядя Томъ! Разв ты работаешь?

Онъ потупился.

— Гм… Да… то-есть, въ настоящее время…

— Ахъ, какъ мн хотлось бы длать что-нибудь полезное для всхъ!— перебила она его.— Если бы я могла только придумать что! Ручаюсь, я бы не лнилась! Женщинамъ такъ трудно найти что-нибудь… Но я не отчаяваюсь, я непремнно найду!

— Что же, теперь женщинамъ открыты уже многія поприща,— вставилъ онъ.

— Поприща? Какія это поприща!— она презрительно засмялась.— Сидть за конторками и вести книги? Или продавать въ лавкахъ! Нтъ, мн надо такое поприще, чтобы я сама видла, что приношу только пользу, а не вредъ. Мн хотлось бы бороться съ вредными людьми. Понимаешь, дядя? Я люблю это… Если бы я жила не теперь, а въ древности, я наврное была бы амазонкой.

— Неужели?

— Право! Но теперь надо воевать не такъ, какъ прежде. Папа часто говоритъ, что въ наше время мечи перековали въ стальныя перья и что воевать за правое дло лучше всего перомъ. Мн очень хочется сдлаться писательницей.

— Что же, можетъ быть, и бу. ешь!

— Я помогала бы моему отцу. Онъ часто говорить, что сильно нуждается въ помощи всхъ, кто только ему сочувствуетъ… Вотъ, напримръ, въ наступающемъ году будутъ выборы. Ты вдь знаешь? Отъ этихъ выборовъ все зависитъ для сторонниковъ моего отца. Какъ же тутъ не помочь! Кстати, неужели, дядя Томъ, ты къ тому времени останешься здсь?.. не прідешь насъ поддержать? На твоемъ мст я бы похала!

— Ты бы похала? Гм… А чмъ я могъ бы тамъ поддержать твоего отца?

— Мало ли чмъ! Ты писалъ бы въ его газет, ты говорилъ бы на сходкахъ… однимъ словомъ, какъ вс! Ахъ, если бы я на это годилась! Но я женщина, да и взрослой меня еще не всякій признаетъ — на что я гожусь?

Онъ всталъ, засмялся и, пройдясь раза два по комнат, остановился возл нея.

— Я теб могу сказать, Тони, на что ты годишься!— сказалъ онъ ласково.— Черезъ нсколько лтъ появится передъ тобою какой-нибудь красивый парень съ блокурыми усами. Онъ взглянетъ на тебя многозначительнымъ взоромъ и у тебя сердце замретъ, совсмъ какъ было тамъ, надъ водопадомъ, когда ты наклонялась черезъ перила и смотрла въ пучины. Теб придетъ въ голову, что было бы восхитительно унестись, только не въ страну смерти, а прямо къ жизни, ‘при помощи такой мощной силы’… Само собою разумется, что ‘мощной силой’ будетъ теб казаться тотъ красивый паренекъ съ блокурыми усами.

— Однако, дядя Томъ!— вскричала она въ негодованіи.— Неужели ты въ самомъ дл воображаешь, что я много думаю о красивыхъ парняхъ съ блокурыми усами?

— Ну, можетъ быть, усы будутъ черные… не въ этомъ дло. Важне всего тутъ ‘мощная сила’.

— Ты смешься надо мною!— сказала она уныло и задумалась. Черезъ минуту она подняла голову и спросила:— Скажи, дядя Томъ, вришь ли ты въ настоящую любовь?

— Надо полагать, что врю. Я вдь женатъ…

— Разв я о томъ!— произнесла она съ досадой.— Разв я говорю о той любви, какая бываетъ между мужемъ и женою? Напримръ, любовь между моими родителями… Это вдь все равно, что дружба. Нтъ, я говорю о томъ поэтическомъ чувств, о которомъ читала въ книгахъ, напримръ, о любви Ромео и Юліи — понимаешь? Я спрашиваю, возможно ли оно?

— Разумется, возможно! Въ свое время твой отецъ былъ въ род Ромео, а твоя мать въ род Юліи. Тебя тогда съ ними не было…

— И ты былъ въ род Ромео, дядя Томъ?

— Хуже всякаго Ромео! Гораздо хуже,— разсмялся онъ.

— Куда же все это двалось?

— А почемъ ты знаешь, Тони, что этого больше нтъ?

— Да разв не видно!

— Ничего не подлаешь, дружокъ! Ромео и Юлія старютъ — понимаешь? Это вдь естественно…

— Кстати, сколько теб лтъ, дядя Томъ?— спросила она.

— Боле чмъ вдвое, сравнительно съ тобою, Тони.

— Странно… Иногда я не замчаю этого и ты мн кажешься точно ровесникомъ. Но случается, наоборотъ, что ты такой разсудительный, и ворчливый, и старый-престарый…

Она уставилась взглядомъ на огонь, потомъ вдругъ обернулась такъ быстро, что ея шелковистые волосы растрепались и блеснули при огн камина, какъ сіяніе. Въ глазахъ ея было теперь что-то безпокойное.

— Объясни мн, дядя, что испытываетъ человкъ, когда полюбитъ?— спросила она.

— Ну, это ты когда-нибудь узнаешь на опыт. Объяснить мудрено, Тони.

Она приняла прежнее положеніе въ кресл и опять уставилась на огонь. Нкоторое время оба молчали. Наконецъ, она проговорила совсмъ серьезно:

— Если бы ты не былъ женатъ, дядя Томъ, мн кажется, я влюбилась бы въ тебя.

Онъ хотлъ разсмяться и не могъ. Его сердце болзненно сжалось, кровь ударила въ виски. Черезчуръ это было неожиданно. Онъ сознавалъ, что непремнно надо было что-нибудь отвтить, притомъ что-нибудь сердечное и въ тоже время шутливое… Но что было ему отвтить?

Къ его счастью, въ это время раздался звукъ гонга. Тони быстро поднялась: ей надо было еще переодться къ обду. Она улыбнулась ему и торопливо удалилась въ свою комнату.

Онъ еще долго сидлъ передъ каминомъ. Какъ эхо раздавалось еще въ его душ: ‘Если бы ты не былъ женатъ, дядя Томъ!..’

Никогда прежде онъ не думалъ о Тони съ этой точки зрнія. Ему какъ-то никогда не приходило прежде въ голову, что его маленькая любимица успетъ превратиться въ женщину прежде, чмъ онъ состарится и что въ ея сердц найдется къ нему что-нибудь иное, чмъ дружба къ дяд Тому. Теперь его воображеніе съ жадностью ухватилось за новую приманку и мечты о томъ, какова могла быть его жизнь, если бы онъ не полюбилъ жены егермейстера, унесли далеко, далеко отъ дйствительности. Но въ мечтахъ его не было ничего чувственнаго, чувственной любви и мщанскаго счастія на его долю и такъ досталось больше, чмъ онъ желалъ. О Тони онъ мечталъ совсмъ иначе: ея любовь, какъ онъ представлялъ себ, молодила бы его, какъ весенній воздухъ, возвращала бы къ кипучей дятельности и возвышеннымъ чувствамъ молодости, увлекала бы прочь отъ всего низменнаго, себялюбиваго.

Съ этого дня онъ не разставался съ такими мечтами и въ нихъ онъ находилъ что-то живительное, несмотря на печальное сознаніе ихъ несбыточности. Онъ радовался этимъ мечтамъ, какъ самому драгоцнному, что было у него въ душ, и глубоко затаилъ свое сокровище даже отъ Тони. И эти мечты дйствительно имли на него оздоровляющее вліяніе, потому что уносили его назадъ къ идеаламъ молодости, къ тому времени, когда онъ не былъ еще придавленъ земными благами, сыпавшимися на него, какъ изъ рога изобилія.

Ему нечего было пугаться: онъ любилъ не Тони, не эту подростающую двушку, оставшуюся для него прежнимъ милымъ ребенкомъ, а свою новую мечту и то неземное существо, которое она создала. Мечтая о любви Тони, ему не могло и въ голову придти искать сближенія съ нею въ дйствительности, не только потому, что все нечестное было ему чуждо, но и потому, что первая попытка въ этомъ род въ дребезги разбила бы его мечту.

Когда наступило время ея отъзда изъ Бьерне, онъ сильно опечалился. Но жаль ему было не мечты — та оставалась съ нимъ, въ тайникахъ его души, а маленькаго друга, который внесъ столько оживленія въ его унылое существованіе. Она вдь вернула ему какъ бы подобіе его молодости, теперь она узжала, и молодость опять исчезала для него. Какое одиночество предстояло ему безъ нея! Страшно было даже думать объ этомъ.

И въ ней было что то особенное въ послдній вечеръ, когда она пришла посидть у его камина. Она была сдержанна, тиха, почти убита.

Въ камин дрова плохо горли и въ комнат было почти темно.

— Ты здсь, дядя Томъ?— спросила она неровнымъ голосомъ.

— Да, дитя мое, здсь, на диван.

Она направилась къ дивану и взяла руку, которую онъ протянулъ ей навстрчу. Овладвъ его рукою, она вдругъ опустилась возл дивана на коверъ, положила голову на его руку и долго оставалась неподвижна.

— Ты опять мечтаешь, дядя?— спросила она вдругъ.

— Да.

— Я хотла бы тоже быть въ твоихъ мечтахъ.

— Больше всего я думаю и мечтаю о теб, Тони.

— Такъ разскажи же, что ты мечтаешь.

— Нтъ, дитя. Разсказать это трудно, трудне, чмъ словами передать мелодію.

Воцарилось опять молчаніе. Огонь въ камин сталъ ярче.

— Странно!— заговорила она черезъ нсколько минутъ.— Вотъ я сидла и смотрла на тебя, дядя… При этомъ свт твое лицо кажется бронзовымъ: столько силы, твердости! Если бы я встртила, не зная, кто ты, такое лицо въ лсу, я испугалась бы…

— Неужели я такъ страшенъ?

— Не страшенъ, а… какъ это сказать? Въ теб есть что-то такое особенное, точно ты созданъ для борьбы, точно ты можешь быть неумолимъ и непреклоненъ въ своей ненависти. А вмсто того, ты только и длаешь, что наслаждаешься богатствомъ да мечтаешь, валяясь на диван. На твоемъ мст я…

— Ну? Какіе же подвиги совершила бы ты на моемъ мст?

— Не знаю… Во всякомъ случа что-нибудь я длала бы! Господи!— свтъ такъ великъ! И не перечесть всего, чему стоило бы отдаться всей душой, посвятить всю жизнь… Не д же! Я бы, напримръ, боролась со всми несправедливостями, которыя встрчались бы мн въ жизни… насколько могла бы…

— И я бы боролся съ ними, если бы имлъ твою вру въ жизнь!— возразилъ онъ.— Но въ томъ-то и бда, Тони, что жизнь разочаровываетъ, а безъ очарованія не оказывается ни силъ, ни охоты къ борьб… Чмъ больше живешь, тмъ тверже убждаешься, что все на свт относительно — ты понимаешь, что я хочу сказать этимъ словомъ?

— Конечно, понимаю!— отвтила она. нсколько оскорбленная его вопросомъ.

— Ну, ну — постой, не сердись!— продолжалъ онъ.— Когда человкъ молодъ и неопытенъ, онъ всегда воображаетъ, что все таково, какимъ ему представляется. Но потомъ оказывается, что если сдлаешь хоть шагъ въ сторону, все представляется совсмъ иначе. Стало быть, всякій со своего мста видитъ все по своему и ничего такого нтъ въ дйствительности.

Ея лобъ былъ нсколько сморщенъ. Ясно было, что она силилась понять его разсужденіе. Но вдругъ лобъ ея разгладился, точно она отказалась отъ непосильной работы.

— Тутъ что-то не такъ, — сказала она, — но въ чемъ дло, я, конечно, никогда не пойму. Знаю только, что когда ты говорилъ это, ты выглядлъ настоящимъ старикомъ. Нтъ, пожалуйста, дядя!— продолжала она, закрывая глаза рукою.— Говори о чемъ-нибудь другомъ, думай о другомъ. Не хочу я въ послдній вечеръ видть въ твоемъ лиц это брюзгливое, старческое выраженіе. Ну вотъ, теперь уже лучше! Вотъ, ты улыбнулся и опять помолодлъ!— Скажи-ка теперь, дядя, очень ты будешь скучать по мн, когда я уду.

— Ужасно буду скучать!— сказалъ онъ горячо и хотлъ что-то прибавить, но вдругъ замтилъ въ ея взгляд точно любопытство, и остановился.

Она встала.

— Это выраженіе я хочу запомнить. Надо получше разглядть твое лицо,— проговорила она и направилась къ регулятору у дверей.

Послышалось щелканье передвинутой задвижки регулятора, и сразу полился сильный голубоватый свтъ изъ всхъ трехъ лампочекъ люстры.

— Ахъ, что я сдлала!— жалобно векричала она.— Куда двалось прекрасное выраженіе твоего лица, дядя Томъ? Ты точно попробовалъ чего-то кислаго…

Дйствительно, онъ щурился и морщился ослпленный неожиданнымъ свтомъ..

— Однако, и ты сморщилась!— смясь, замтилъ онъ, очень довольный тмъ, что разговоръ принялъ мене чувствительное направленіе. Ему хотлось не думать объ ея отъзд: вдь это было только завтра. Отчего не провести послдній вечеръ беззаботно?

Но она была иного мннія и тихо направилась къ дверямъ.

— Ты уходишь?— удивился онъ, замтивъ ея движеніе.

— Да, здсь стало слишкомъ свтло и неуютно.

— Постой, Тони!— сказалъ онъ, приподнимаясь на диван.— Сначала будь умницей: подойди къ своему дяд, какъ слдуетъ, и поблагодари за пріятные часы, которые провела здсь, въ его комнат.

Она повиновалась, какъ дитя, подошла къ нему и проговорила, какъ заученный урокъ:

— Благодарю, дядя, за пріятные часы, которые я провела здсь, въ твоей комнат…

Она даже начала реверансъ, желая довести шутку до конца. Но лицо ея было безжизненно, а на опущенныхъ рсницахъ, при яромъ свт люстры, сверкали дв росинки. И вдругъ, не докончивъ поклона, она отвернулась и бгомъ выбжала изъ комнаты.

VII.

На слдующій день Томасъ Галль провожалъ Тони до желзнодорожной станціи, отстоявшей отъ завода въ одной мили. Небо было затянуто тяжелыми снжными тучами. Рзкими порывами дулъ холодный втеръ, сбрасывавшій съ сосенъ уцлвшія шишки и сметавшій ихъ въ ухабы дороги. Начинало уже смеркаться, когда они пріхали на станцію, уныло расположенную на широкой желзнодорожной проск въ еловомъ лсу.

Поздъ опоздалъ и могъ прибыть не ране, какъ черезъ нсколько часовъ. Наступало время пообдать, а на маленькой станціи буфета не было. Но тетя Виви, оказалось, все предусмотрла: въ саняхъ нашлась корзина, обильно снабженная всякими припасами и посудой: въ корзин оказалась даже бутылка шампанскаго. Тони взялась накрыть столъ въ станціонной зал, Томасъ ей помогалъ. Не смотря на предстоявшую разлуку, оба набрались отличнаго аппетита на морозномъ воздух, и обда, превратился въ настоящую пирушку. Они сидли съ обихъ сторонъ станціоннаго стола и улыбались другъ другу, когда поднимали свои бокалы. Тони противъ обыкновенія выпила цлыхъ два бокала, ея щеки расгорлись, глаза сверкали.

— Ахъ какой вышелъ отличный обдъ!— восторгалась она.— Превесело! Благодарю тебя, дядя Томъ! Никогда мн не выразить теб, какъ я благодарна за твою дружбу ко мн, и какъ мн было хорошо у васъ.

Но вотъ она выглянула черезъ окно станціи, и тотчасъ же ея веселое настроеніе исчезло. На двор было темно, непривтливо завывалъ втеръ. Она даже вздрогнула.

— Ухъ, какъ нехорошо!— вскричала она.— Мурашки пробгаютъ по спин, когда я подумаю, что мн придется хать одной. Одна въ вагон, потомъ одна на той станціи, гд мн придется прождать до утра, чтобы перессть въ стокгольмскій поздъ… Мн страшно, дядя Томъ!

Она помолчала, потомъ прибавила тише:

— Проводи меня, дядя, до той станціи. Право, я боюсь… Если не хочешь проводить, лучше вези обратно въ Бьерне.

— Теперь и туда хать ночью въ мятель непріятно!— замтилъ онъ.— Какая поднимается вьюга!!

— Съ тобой мн не страшно! А на позд, одной… Что, если насъ замететъ снгомъ, и мы пробудемъ нсколько дней въ пути?.. Неужели теб не жаль меня, не жаль бросить меня на произволъ судьбы?

Она смотрла на него съ мольбою, въ ея взгляд былъ страхъ. Онъ почувствовалъ, что въ самомъ дл нельзя ее такъ оставить, его пылкая фантазія уже рисовала ему всевозможныя бды и опасности, которымъ могла подвергнуться Тони въ одиночеств. Представить себ только этого ребенка на пересадочной станціи. Вдь не можетъ же она ночевать тамъ на стульяхъ! Она принуждена будетъ брести въ городъ одна, ночью, на поиски гостинницы и ночлега… Нтъ, это не годится?

Онъ вынулъ часы. Черезъ полчаса поздъ будетъ здсь… ‘Запозданіе по причин заносовъ’, сказали ему… Стало быть, и впереди поздъ дйствительно можетъ зассть въ снгу. Нтъ, нтъ, онъ ни въ какомъ случа не можетъ отпустить ее одну!

— Видно, мн и впрямь придется проводить тебя!— сказалъ онъ.

Она вскочила и вся просіяла отъ радости. Въ порыв благодарности она бродилась къ нему и крпко его поцловала.

— Спасибо, спасибо, дядя!— благодарила она его.— Что же ты меня не поцлуешь? Ты нынче никогда меня не цлуешь! Это все оттого, что я большая… Право, было лучше, когда мн было всего десять лтъ — помнишь?— тамъ, въ шкерахъ? Тогда ты былъ ласкове ко мн. Не даромъ я хотла умереть за тебя, такъ я тебя любила!

Онъ тихонько освободился изъ ея объятій и усадилъ ее на кресло. Онъ сдлалъ это подъ предлогомъ, что долженъ написать нсколько словъ Гедвиг, но въ сущности ему было не по себ.

Когда записка была готова, онъ позвалъ кучера.

— Вотъ, Янсонъ,— сказалъ онъ.— Теб придется хать домой одному. Я поду проводить барышню.

Онъ пріостановился и пытливо посмотрлъ на стараго слугу. Но въ лиц того онъ не прочелъ ни малйшаго изумленія, и это его успокоило.

— Это письмо,— продолжалъ онъ,— ты передай барын. А завтра около полудня прізжай сюда за мною.

— Будетъ исполнено, баринъ!

Черезъ минуту послышались подъ окнами станціи бубенцы. Янсонъ ухалъ.

Томасъ Галль сдлался нервенъ: теперь, когда принято было безповоротное ршеніе, его охватывали сомннія… Онъ началъ безпокойно прохаживаться взадъ и впередъ по зал.

Тони подошла къ нему, просунула руку подъ его руку и пошла рядомъ.

— У тебя опять кислый видъ, дядя Томъ!— сказала она.— Ты, вроятно, раскаиваешься, что согласился проводить меня?

— Нтъ, нтъ, дружокъ. Ни въ чемъ я не раскаяваюсь!— возразилъ онъ. Но она по голосу слышала, что онъ былъ не въ дух.

Онъ размышлялъ о томъ, что его неожиданное путешествіе врядъ ли понравится Гедвиг, что оно нарушало вс его установившіяся привычки и что ему предстоитъ провести ночь въ неудобномъ номер. Онъ разсчитывалъ провести вечеръ, какъ всегда, въ удобномъ кресл у камина, и съ тихой грустью, въ которой вдь была своя прелесть, помечтать о Тони, вмсто того, его грубо влекли въ потемки, на холодъ, къ голой дйствительности, гд не было ничего заманчиваго! До сихъ поръ общество маленькой Тони всегда бывало ему только радостью, но теперь онъ чувствовалъ противъ нея досаду, и ея вопросы раздражали его.

Конечно, все это зависло главнымъ образомъ лишь отъ того, что его настроеніе было испорчено предстоявшей поздкой! Но была и другая причина: за обдомъ ему показалось, что Тони кокетничала съ нимъ или, по крайней мр, держала себя больше какъ маленькая женщина, чмъ какъ ребенокъ. Это оскорбляло образъ, который онъ лелялъ въ мечтахъ, это разрушило очарованіе, которымъ онъ такъ дорожилъ!

Пришелъ поздъ. Они очутились одни въ отдленіи вагона. Поздъ понесся дальше, а они молча сидли другъ противъ другъ и говорить имъ было не о чемъ. Тони сдлала нсколько попытокъ развеселить его, но все, что она придумывала, отскакивало отъ него, не вызывая ни малйшаго сочувствія. Онъ дулся и не могъ даже скрывать этого. Его лицо приняло какое-то старческое выраженіе, глава совсмъ потухли, складки возл рта вызывали представленіе о брюзгливости и раздражительности.

Въ свою очередь, Тони начинала сердиться. Она не въ силахъ была бороться съ поднимавшимся въ ней гнвомъ и вдругъ сдлалась прежнимъ ребенкомъ.

— Фу, дядя Томъ!— вскричала она.— Фу, на что ты похожъ!

— Что такое?— спросилъ онъ нехотя и угрюмо.

Но это не отпугнуло ея.

— Ты невыносимъ!— сказала она.— Ты сдлался совсмъ противный, гадкій… Да, да — гадкій!.. Никогда въ жизни я не видла такого кислаго и некрасиваго старикашки, какимъ ты теперь тутъ сидишь. Если бы я могла это предвидть, я предпочла бы остаться одной, хать какъ попало, хоть пшкомъ идти, даже босикомъ, среди ночи, въ мятель,— все лучше, чмъ хать съ тобою!

Она вся раскраснлась, и слезы подтупили ей къ глазамъ, но она была слишкомъ сердита, чтобы расплакаться, и продолжала выговаривать ему:

— Это съ твоей стороны зло! Это возмутительно! Теперь ты испортилъ мн вс воспоминанія о Бьерне!..

Ей не удалось справиться со своими слезами, и она расплакалась.

— Ну, ну, ну… съ чего ты это?— говорилъ онъ, не зная, какъ ее утшить.— Ты все преувеличиваешь, Тони…

Она закрыла лицо руками и не видла его, но по голосу она слышала, что его настроеніе уже измнилось. Прежде, чмъ простить его, она однако поглядла на него сквозь пальцы. Онъ улыбался! Онъ былъ немного смущенъ, но улыбался, безусловно улыбался.

Тогда она вдругъ выпрямилась и схватила его за руку.

— Такъ ли? Со мной опять мой прежній дядя Томъ?— сказала она, уже смясь.— Ну, слава Богу! А то мн просто хотлось прибить того стариченку. Я знаю, откуда онъ взялся. Это ты злишься, что здсь теб недостаточно удобно… Такъ ты сдлай, чтобы казалось лучше: подбери ноги на диванъ и постарайся вообразить, что ты лежишь въ своей комнат! Хорошо? Ну, еще что: отчего ты морщишься? Лампа мшаетъ? Такъ можно вдь завсить стекло… Вотъ такъ! Теперь хорошо!

— Да, спасибо.

Она глубоко вздохнула и, въ свою очередь легла на противоположномъ диван, головой къ его ногамъ, чтобы было лучше видно его лицо. Довольно долго она поглядывала на него, подстерегая въ его лиц выраженіе неудовольствія или досады. Но скоро ее стало клонить ко сну, и она сама не замтила, какъ крпко уснула.

Въ свою очередь, онъ остановилъ на ней пристальный взглядъ. Только теперь, когда она уснула, онъ почувствовалъ облегченіе и окончательно успокоился. Ея фигура хорошо обрисовывалась на темной обивк дивана. Ничего красиваго въ этой фигур не было. Она лежала свернувшись въ мягкій клубокъ, голова ея покоилась на свернутой шуб, отъ лица видны были только ея большой ротъ, носъ въ сильномъ ракурс, и брови. Совсмъ еще неразвитая грудь тихо вздымалась и опускалась, изъ подъ платья выглядывали далеко не маленькія ноги въ мшковатыхъ ботинкахъ. Она спала беззаботно, очевидно, даже не подумавъ, изящна или нтъ она будетъ спящая на этомъ диван. Но именно такой онъ ее любилъ! Теперь онъ могъ вообразить ее по прежнему маленькой двочкой и мечтать о томъ, что выйдетъ изъ нея, когда ея фигура окончательно сложится, а младенчески-чистая душа останется прежняя. За полчаса передъ тмъ, когда она немного кокетничала съ нимъ, вс подобныя мечты разлетались въ прахъ…

Теперь онъ повеселлъ: все представлялось ему въ иномъ свт, и онъ былъ положительно радъ, что похалъ проводить ее. Если бы его не было, она, конечно, уснула бы такимъ же образомъ, и вотъ ее разбудилъ бы у станціи грубый голосъ кондуктора, она вскочила бы отуманенная сномъ, тревожно заторопилась бы, и больно-больно сжалось бы ея сердечко потомъ, на платформ, когда она спохватилась бы, что осталась совсмъ одна, среди ночи, въ чужомъ город, не имя на кого положиться въ случа какой-нибудь бды!..

Когда продолжительный свистъ паровоза возвстилъ о близости станціи, онъ началъ тихонько будить Тони. Она проснулась, но долго щурилась на свтъ фонаря, протирала глаза и не могла сообразить, гд она. Потомъ, уже на пути къ гостинниц, куда ему пришлось вести ее подъ руку по скользкому тротуару, на которомъ она то и дло спотыкалась въ потьмахъ, она сообразила, гд она…

— Господи, какое счастіе, что ты со мною!— вскричала она, крпче ухватываясь за его руку и содрогаясь.— Было бы просто ужасно, если бы я пріхала одна!..

Онъ былъ того же мннія. Въ заботливости о ней онъ теперь не зналъ границъ, онъ проводилъ ее до ея номера и пожелалъ самъ удостовриться, что ей постлано все чистое. Въ эту минуту онъ чувствовалъ себя только замстителемъ ея родителей. Разговаривая съ горничной, онъ и не обратилъ вниманія на то, что Тони по дтской привычк сразу начала раздваться. Вдругъ онъ увидлъ ея обнаженныя плечи въ зеркал.

— Покойной ночи!— пробормоталъ онъ въ смущеніи и, не оборачиваясь, направился къ дверямъ. Онъ усплъ только замтить въ зеркал, что она сильно покраснла, покраснли даже шея и плечи.

На слдующее утро онъ провожалъ ее на поздъ. Онъ стоялъ на платформ, она уже была въ вагон и ея поблднвшее лицо онъ видлъ въ вагонномъ окн. Ея взглядъ былъ печаленъ. Когда она еще разъ опустила окно, чтобы проститься съ нимъ, ея голосъ дрожалъ.

— Неужели ты не прідешь къ намъ, дядя Томъ?— спросила она жалобно.

— Непремнно пріду!— отвтилъ онъ ршительно.

— И скоро!

— Надюсь, скоро…

Раздался свистокъ. Она поспшно протянула ему руку и подставила ему лобъ для поцлуя. Поздъ тронулся.

Онъ долго еще стоялъ на платформ, поглядывая въ ту сторону, куда ушелъ поздъ. Потомъ онъ вошелъ въ станціонный залъ и началъ бродить изъ утла въ уголъ, не зная, чмъ наполнить часы до отхода позда обратно къ Бьерне. Всюду ему казалось холодно и ему хотлось скоре попасть домой, въ свои теплыя комнаты.

Домой онъ въ свое время пріхалъ безъ всякихъ проволочекъ, но уютности и дома онъ уже не нашелъ. Мечты, на которыя натолкнула его Тони, разростались, крпли. Воображеніе отказывалось уже рисовать ему что-либо привлекательное, что не соотвтствовало бы представленію о Топи и ея ожиданіямъ отъ жизни.

——

Прошелъ мсяцъ съ отъзда Тони. Томасъ Галль все больше и больше страдалъ отъ разроставшагося разлада съ самимъ собою. Каждый день онъ припоминалъ мелочи изъ того времени, когда у нихъ гостила Тони, и это время представлялось ему радужной полосой возврата молодости. Тогда хоть на короткое время нарушилось сренькое однообразіе его тепличнаго существованія, и онъ почувствовалъ, что у него есть еще кровь въ жилахъ и сердце въ груди, которое могло биться не только для себя и не для однихъ наслажденій. Тогда онъ опять позналъ радости и нашелъ многое изъ всего, что растерялъ въ жизни. Тогда онъ радостно встрчалъ каждый новый день и съ изумленіемъ прислушивался къ совершавшемуся въ его душ обновленію. Увы, теперь все пошло вспять!..

Какъ бдна теперешняя его жизнь! Дйствительная нищета, дйствительныя лишенія его молодости были величайшимъ счастіемъ въ сравненіи съ теперешнею бдностью. Теперь онъ былъ бдне всякаго нищаго, потому что у него не оставалось даже ясныхъ желаніи и опредленныхъ надеждъ. Существуетъ ли большее несчастіе, чмъ пресыщеніе всмъ, что есть, при ясномъ сознаніи, что для иного не осталось ни силъ, ни возможности!

Когда то онъ такъ много говорилъ объ ужасахъ голода… Но вдь голодъ счастіе въ сравненіи съ пресыщеніемъ, голодъ даетъ душевныя силы! Говорилъ онъ прежде также о страданіяхъ притсненныхъ людей… Но вдь страданіе — это жизнь, а въ притсненіи человкъ не слабетъ и не тупетъ, а собирается съ силами, чтобы порвать свои цпи! Теперь онъ могъ позавидовать и голодному, и страдающему, и угнетенному! Пока остаются желанія и надежды, жизнь не безсмысленна, единственное, непоправимое несчастіе, это такое существованіе, которое высушиваетъ и тло, и душу, которое точно мукою изо дня въ день засыпаетъ вс человческія чувства, которое усыпляетъ мысль, подтачиваетъ мужество, отнимаетъ силы, коверкаетъ природу и отъ котораго нельзя уйти безъ предательства. Такое существованіе приводитъ къ тоск по голоду и несчастіямъ.

Томасъ Галль съ ужасомъ сознавалъ, что оживившіяся было въ немъ жизненныя силы исчезали теперь быстре прежняго. Будущее рисовалось ему въ такихъ непривлекательныхъ чертахъ, что по временамъ ему являлась охота покончить со всмъ разомъ и въ дребезги разбить это будущее. Потомъ онъ спрашивалъ себя, неужели не могло найтись иного средства избгнуть нравственной смерти? Если могло, то надо было найти это средство сейчасъ, сію минуту… Въ слдующее мгновеніе оно могло явиться уже слишкомъ поздно, это онъ чувствовалъ по тревожной тоск, которая терзала его. Вдь онъ утратилъ послднее: онъ уже не могъ даже мечтать: онъ дошелъ до того, что могъ представлять себ лучшіе дни не иначе, какъ среди несчастій, но на этомъ онъ всякій разъ останавливался. Его придавливала леденящая мысль, что онъ не можетъ получить даже этого безъ страданій женщины, которая провинилась передъ нимъ только тмъ, что любила его, которой самъ онъ не разлюбилъ, хотя ненавидлъ ея ласки и иго ея чрезмрной любви.

Раздумывая объ этомъ, онъ становился просто боленъ. Его нервы были до послдней степени перетянуты. Онъ почти не спалъ. Нжныя попеченія о немъ жены мучили его, ея ласки поднимали въ немъ озлобленіе. Всякое ласковое слово въ ея устахъ звучало для него, какъ звонъ кандаловъ, въ которыя онъ былъ закованъ. Онъ сдлался раздражителенъ и. хотя сдерживался изо всхъ силъ, въ обращеніи съ женою часто сталъ неласковъ. Она переносила его вспышки съ трогательнымъ терпніемъ. Но это вдь было только новымъ доказательствомъ ея безграничной любви къ нему, а ея любовь и была для него кандалами… Онъ только хуже злился и тутъ же къ его мученію прибавлялось угрызеніе совсти, которое жгло его, какъ раскаленное желзо. Дошло до того, что онъ не могъ спокойно видть ее. Все чаще и чаще онъ сталъ запираться въ своемъ кабинет, но уже не для мечтаній, а для горькихъ размышленій о томъ, насколько онъ былъ бы счастливе, если бы остался въ жизни одинъ.

Олицетвореніемъ всего, что стало для него недоступнымъ, всего, что онъ утратилъ и о чемъ вспоминалъ съ тоской, осталась Тони. Думая о ней, онъ думалъ о способности къ труду, объ увлеченіяхъ, о свобод, о борьб, о бдности, все это было жизнь. Тони стала для него какимъ-то мистическимъ символомъ всего, что было хорошаго и заманчиваго, и потому она сдлалась его кумиромъ.

Онъ никогда не обдумывалъ, какъ бы поступилъ, если бы случайно освободился. Во всякомъ случа, онъ не думалъ о брак съ Тони, хотя бы бракъ сдлался возможнымъ. Такая мысль была ему антипатична. Слишкомъ глубоко было его отвращеніе къ испытанному уже семейному счастію и слишкомъ высоко онъ ставилъ свой кумиръ, чтобы грязнить его любовными помыслами. Теперь онъ охотне всего размышлялъ о чисто духовномъ единеніи людей и вс несчастія человчества сваливалъ на страстныя чувства, главнымъ образомъ, эротическія…

VIII.

Прошло Рождество, былъ уже канунъ Новаго года, но праздники не принесли Томасу Галлю умиротворенія духа. Наоборотъ, теперь на него находили точно порывы безумія. Такъ, ему почему-то казалось невыносимымъ начать новый годъ, не заручившись ни искрой надежды на что-нибудь лучшее и эта мысль начала такъ его угнетать, что ему сдлалось страшно. Въ силахъ ли онъ будетъ пережить эту полночь? Что, если онъ въ послднюю минуту разможжитъ себ голову, только чтобы не услышать боя часовъ, который возвстятъ о начал новаго года?

Но онъ сталъ думать о томъ, что Гедвига можетъ не пережить его. Это подйствовало на него успокоительно. Довольно у него было на совсти безъ того! За послдніе мсяцы Гедвига тоже настрадалась. Она не жаловалась, но таяла, какъ воскъ на огн… Врачи и то настоятельно требовали, чтобы она ухала на югъ. Нтъ, нтъ! Какъ онъ ни опустился, но не нанесетъ же онъ такой ударъ больной женщин!

Онъ серьезно взялся за свои больные нервы. Хоть на этотъ вечеръ онъ побдить себя и не только не дастъ воли своему безумію, но даже будетъ ласковъ и привтливъ къ Гедвиг! Бдняга, она такъ исхудала и поблднла за послднее время. Ему щемило сердце, когда онъ представлялъ ее себ здсь, въ своемъ кабинет. Жаль было и ея, себя!.. Подумать только, какъ безсмысленна была жизнь, если даже въ такихъ случаяхъ, когда люди любили другъ друга и были вмст и имли все, что требовалось для спокойнаго существованія, счастья не оказывалось, и оба были безсильны дать другъ другу то, что каждому изъ нихъ было дороже всего!

Миролюбиво настроенный такими размышленіями, онъ поднялся въ гостиную къ жен. Тамъ, сидя у камина и поглядывая въ огонь, онъ продолжалъ эти размышленія, пока она играла на роял. Она играла что-то печальное, и печальные звуки поддерживали его настроеніе. Онъ чувствовалъ себя раздавленнымъ долгомъ, который онъ никогда не будетъ въ состояніи ей заплатить. Онъ ни въ чемъ ее не винилъ и ему хотлось сказать ей, насколько онъ привязанъ къ ней, несмотря ни на что, но не находилось словъ для выраженія его чувствъ. Притомъ онъ зналъ, что дороже всего ей было бы какое-нибудь простое выраженіе его любви: нсколько обычныхъ словъ, самая простая ласка… Сразу бы она ожила душой и тломъ. Но онъ не могъ принудить себя къ такой ласк, все его существо возмущалось противъ этого, онъ былъ безсиленъ противъ непобдимаго отвращенія, которое теперь чувствовалъ ко всякимъ ласкамъ. И онъ глубоко страдалъ, сознавая, что не можетъ ей дать даже этого, хотя бы для спасенія ея жизни…

Мелодія затихла. Послышался звукъ захлопнутой крышки рояля и зашелестло ея платье: она кончила играть и приближалась къ камину. Она опустилась неподалеку отъ него на кресло, но не прикоснулась къ нему и не сразу заговорила. Теперь она всегда приближалась къ нему съ этой робостью, опасаясь чмъ-нибудь вызвать его раздражительность. Онъ не смотрлъ на нее. Онъ зналъ, что, помолчавъ, она непремнно спросить его о чемъ-нибудь и впередъ уже раздражался и силился успокоиться.

— О чемъ ты думаешь?— спросила она по привычк. Ея голосъ былъ усталый и печальный.

— Я думалъ о своей жизни,— отвтилъ онъ тихо.

— Что же ты думалъ о своей жизни?

— Я видлъ передъ собою молодого человка, который мечталъ однажды выполнить очень много — въ любви, какъ и въ труд, но у котораго вотъ уже начала пробиваться сдина и который быстро скользитъ теперь во второй половин жизни книзу, не выполнивъ ничего, о чемъ бы онъ могъ сказать: это была цль моей жизни.

Оба довольно долго молчали.

— Когда-то ты считалъ достаточнымъ жить для любви и для счастія той, которую ты любилъ!— протянула она.

Онъ кивнулъ головой и печально усмхнулся.

— Да, конечно, — сказалъ онъ.— Было это однажды, было… Этими словами начинаются многія прекрасныя сказки. Но сказки сочиняются для дтей. Приходитъ другой возрастъ, и он уже не годятся.

— Видно такъ! Мы, женщины, одарены способностью весь вкъ оставаться во многихъ отношеніяхъ дтьми…

— И весь вкъ играть куклами? Сначала куклами изъ дерева и воска, потомъ — изъ плоти и крови? Такъ, что ли? Мужчина, надо полагать, бываетъ созданъ, чтобы кое-что выполнить въ жизни, но для женщины онъ не что иное, какъ кукла, которая ей необходима для заполненія пустоты въ ея существованіи.

Дв большія слезы медленно скопились и задрожали на рсницахъ Гедвиги.

— Ты говоришь это съ такой горечью…

— Прости меня! Я не хотлъ тебя огорчить, Гедвига!

На этотъ разъ онъ оказался въ силахъ протянуть ей руку и ласково пожать ея руку.

— Да, да!— пробормотала она.— Конечно, можно пожалть тебя. Но надо пожалть и меня…

Онъ сдлалъ новое усиліе и поцловалъ ея руку.

— Разв я этого не сознаю!— сказалъ онъ искренно.— Но стованьями тутъ ничему не поможешь. Жизнь извивается между радостями и печалями. Когда люди, какъ мы, добивались и добились величайшихъ радостей, они должны быть приготовлены къ большимъ огорченіямъ, къ которымъ жизнь ихъ неминуемо кинетъ. И все-таки, если бы пришлось не режить все съизнова, разв мы не повторили бы сдланной ошибки? Средній путь, путь крошечныхъ удовольствій и маленькихъ огорченій — бдныхъ и ничтожныхъ, какъ трава на прозжей дорог,— мн противенъ. Я предпочитаю крайности… Я былъ очень счастливъ и за это готовъ заплатить соотвтственнымъ горемъ. Было бы позорно торговаться.

Она усмхнулась.

— Такъ ты не забылъ тхъ дней, когда былъ счастливъ?— спросила она.

— Такихъ вещей не забываютъ, особенно, когда жизнь, какъ моя, пошла самымъ тихимъ ходомъ, точно съ поломанной машиной!

Онъ помолчалъ, потомъ вдругъ прибавилъ горячо:

— Помню ли я! Вдь я тоскую даже по страданіямъ того времени!

Теперь они были въ одинаковомъ настроеніи, оба съ напряженіемъ припоминали прошлое. Только каждый припоминалъ т же обстоятельства по своему.

— Помнишь то утро, — начала Гедвига неровнымъ голосомъ, — когда ты пришелъ сказать, что узжаешь?..

Онъ закивалъ головою, не отрывая взгляда отъ огня. Гедвига продолжала, откидываясь въ кресл:

— Никогда я не чувствовала себя такой покинутой, никогда я не была въ такомъ безъисходномъ гор, какъ тогда! Къ тому же еще, день былъ такой срый, ненастный… Помню, какъ втеръ завывалъ… такъ сильно, что казалось, вотъ-вотъ онъ ворвется въ комнаты… Передъ самымъ окномъ втромъ сломило верхушку ели. Эта верхушка повисла и, глядя на сломанное дерево, я представляла себ, что это символъ моей сломленной жизни. Что мн оставалось? Постепенно увядать, какъ это дерево! Мн стало такъ тяжело, что я не могла устоять на ногахъ и бросилась на кушетку…

— Да, помню! Я увидлъ тебя тамъ, когда вернулся.

— Припоминаю все, что тогда я продумала!— продолжала она мечтательно.— Стало быть, ничего въ дйствительности не было изъ всего, что я вообразила!— проносилось въ моей голов.— Изъ прихоти онъ однажды прижалъ меня къ своей груди, и никакого чувства тутъ не было! Вдь онъ узжаетъ!— Господи, какъ я была несчастна! Я не могла даже плакать и только вся извивалась отъ душевной боли! Я вдь была такъ ужасно одинока, для чего было жить? Помню, какъ сердце билось, точно въ лихорадк, и голова пылала… Я обхватила рукой мраморную тумбу и приложила къ ней голову: такъ славно холодилъ камень…

— Я и теперь точно вижу тебя тогда, на кушетк!— подхватилъ онъ.— Ты была точно кающаяся Магдалина. Твои волосы распустились, твое платье смялось и мягки облегало тебя неправильными складками. Дйствительно, въ теб было что-то сломленное… и точно бдное… Оттого то я тогда вдругъ поврилъ твоей любви. И вдругъ вс сомннія покинули меня… я бросился къ теб…

Онъ проговорилъ это, полузакрывъ глаза, но посл послднихъ словъ открылъ глаза и окинулъ жену горячимъ взглядомъ.

— А когда я увидла твое лицо надъ собою, какъ я испугалась… Мн хотлось провалиться сквозь землю отъ стыда!.. Но радость все покрыла, все унесла…

Онъ улыбался. Въ немъ не оставалось и тни того, что мучило его за нсколько минутъ передъ тмъ. Его голосъ окрпъ и оживился, когда онъ проговорилъ, какъ бы продолжая ея слова:

— Ты откинула прядь волосъ съ лица и посмотрла на меня… О, какъ ты была хороша! Ты была блдна, и страданье наложило легкія тни вокругъ твоихъ глазъ. Зато какъ прекрасны и велики были эти глаза! Сколько души было въ твоемъ взгляд! Я смотрлъ въ твои глаза и мн казалось, что я смотрю въ огромную глубь, гд на самомъ дн была цлая жизнь. Мн казалось, что я понималъ тогда вс твои мысли и чувства… не только понималъ, но видлъ все это въ глубин твоего взгляда… О, чего не видишь въ глазахъ возлюбленной, когда глаза прекрасны, а самъ еще молодъ и влюбленъ!

Она не слышала его словъ. Она жила въ грезахъ прошлаго. Тихо прошептала она, точно говоря во сн:

— Я почувствовала твою руку, которой ты обнялъ меня… Потомъ ты былъ на колняхъ передо мною. Сколько мужественной силы было во всей твоей фигур. Твои глаза такъ и горли. Ты былъ хорошъ, Томъ!

— Да, я былъ тогда у цли своихъ желаній, я былъ такъ счастливъ…

Его голосъ былъ такъ мягокъ, что она увлеклась и сдлала величайшую ошибку. Она вдругъ вообразила, что въ немъ можетъ еще возродиться прежнее могучее чувство во всей сил. Ей представилось, что это чудо уже совершилось. И вдругъ она заглянула ему въ лицо, потомъ ооу стилась возл него на колни и съ мольбою протянула къ нему руки.

— Томъ!

Она позвала его тихо, страстно, точно будила его. Но въ его сердц не нашлось отклика ея призыву. Наоборотъ, она сразу вернула его къ дйствительности и ко всему, что отравляло ихъ жизнь.

Въ его лиц появилось выраженіе тревоги. Во взгляд, которымъ онъ окинулъ ее, былъ испугъ. Онъ только-что забылся въ воспоминаніяхъ о прошломъ, а вотъ дйствительность вставала передъ нимъ и снова просила у него того, чего у него не было и растравляла его раны и опять начинались угрызенія совсти. Ему нечего было дать, и это злило его.

— Да, да,— произнесъ онъ, какъ бы уклоняясь отъ чего-то.— Такія минуты не переживаются во второй разъ…

Она встала смущенная, глубоко расхоложенная. Это было унизительно! И горечь, а не любовь послышалась въ голос, которымъ она кинула ему слова:

— Да, противоположность настоящаго прошлому рзка!

Онъ сдвинулъ брови. Ей не слдовало такъ неосторожно касаться въ немъ наболвшаго мста. Не на другихъ, а на нее онъ расточилъ все, чего въ немъ теперь недоставало! И онъ сдлался безжалостенъ.

— Ты права,— сказалъ онъ, — контрастъ великъ! Тогда я любилъ тебя, но не былъ обязанъ любить тебя. Тогда мое чувство было свободно. Теперь я твой мужъ и въ мои обязанности входитъ ежедневно проявлять теб чувство любви…

— Помнится, когда-то такія проявленія любви, которыми ты теперь гнушаешься, были для тебя величайшимъ счастіемъ.

Онъ кивнулъ головой въ знакъ согласія и прошепталъ:

— Это было самое счастливое время въ моей жизни.

— Почему?

— Потому что тогда ты еще не была моею и то, о чемъ ты говоришь, имло для меня всю прелесть, всю чистоту недостигнутой мечты.

Гедвига пожала плечами.

— Такихъ утонченностей я не понимаю,— проговорила она небрежно.— Это слишкомъ мудрено для меня.

— Охотно врю…

Онъ проговорилъ это съ усмшкой, въ которой было больше сожалнія, чмъ ироніи. Помолчавъ, онъ прибавилъ спокойне:

— Вначал, когда еще не миновало опьяненіе, брачная жизнь не разочаровываетъ. Тогда она похожа на сновидніе… Но отъ сновидній раньше или позже приходится пробудиться.

— Приходится пробудиться… да!— согласилась она тихо.

— Неминуемо! И тогда приходится согласиться, что сновидніе было прекрасно, но въ жизни составило не боле, какъ красивый мыльный пузырь. Искренно любящимъ другъ друга людямъ никогда не слдовало бы вступать въ бракъ.

— Довольно странная теорія!

— Не правда ли? Если бы у меня оставались еще силы, я занялся бы разработкой этой мысли. Счастье человка больше всего зависитъ отъ его надеждъ и желаній. Только надежды и желанія даютъ смыслъ жизни. Когда все достигнуто и воображенію нечего уже длать, любовь утрачиваетъ всю свою духовную сторону. Конечно, нкоторое время можно еще жить ожиданіемъ ея возрожденія и матеріальною дйствительностью. Но въ конц концовъ…

— Въ конц концовъ?..

Въ свою очередь, онъ пожалъ плечами.

— Съ годами поневол утрачиваешь даже это,— сказалъ онъ.— Надо довольствоваться тогда мене возвышенными требованіями отъ жизни. Иному приходится волей-неволей сократить вс свои запросы до наименьшаго: хорошо сть, имть кое-какія удобства, пить добрыя вина, удовлетворять потребностямъ мелкаго тщеславія… Конечно это скудно, но нельзя привередничать… Вотъ только, когда и это все достается даромъ, когда и житейскія блага даны какъ бы въ подарокъ, тогда, конечно, раскиснешь. Жизнь становится растительной! Положимъ, и такаа жизнь можетъ имть свои хорошія стороны… гм! Я не жалуюсь!

— Это ужасно!— вскричала она содрогаясь.— Не имть никакихъ цлей въ жизни… Куда же двался твой юношескій энтузіазмъ?

— И это спрашиваешь ты, Гедвига, ты, старательно убивавшая во мн этотъ энтузіазмъ!— сказалъ онъ съ горечью.

— Чмъ же я убивала твой энтузіазмъ?

— Излишествами, жизнью для себя, любовью.

— Любовью? Разв ты не говорилъ когда-то, что полное развитіе жизни только въ любви? Соединеніе двухъ душъ въ стремленіи къ той же цли, усиленіе пламени одной души пламенемъ другой — все это твои слова, Томъ!

— Конечно, конечно. Такія слова произносятся во сн. Потомъ, когда пробуждаешься… Русскій великій писатель, пожалуй, правь: вся бда въ томъ, что соединяются не одн души.

Онъ произнесъ это многозначительно и сурово. Ей его слова показались оскорбительными, а подъ его взглядомъ она почувствовала себя еще хуже, точно онъ ударилъ ее. Она сильно покраснла.

— Кто возьмется ршить, въ чемъ тутъ бда,— сказала она черезъ минуту съ ледяной холодностью.— Однако, пожалуй дйствительно пришло время объясниться намъ откровенно. Все предпочтительне неопредленности.

Онъ вздрогнулъ, точно холодныя струйки пробжали у него по спин. Вотъ оно неизбжное — наступало! По ея голосу, звучавшему какъ натянутая сталь, и по выраженію ея лица онъ видлъ, что она не удовольствуется уклончивыми отвтами.

Она поднялась съ кресла и остановилась передъ нимъ, гордо закинувъ голову назадъ. Онъ тоже всталъ и, самъ не зная для чего, надавилъ регуляторъ электрическаго освщенія комнаты. Вс лампы вспыхнули разомъ, въ комнат стало ослпительно свтло. Когда онъ обернулся, Гедвига стояла у камина въ прежнемъ положеніи, блдная, какъ покойница, но съ выраженіемъ непреклонной воли на лиц.

— Я желаю выяснить наши отношенія!— снова потребовала она.— Я хочу знать, осталось ли въ теб хоть сколько-нибудь чувства ко мн. Отвчай мн, какъ честный человкъ.

— Я велъ себя относительно тебя такъ, что ты имешь поводъ сомнваться въ этомъ?— спросилъ онъ глухо.

— И да и нтъ! До настоящаго времени я не имла причинъ жаловаться на твое обращеніе. Ты ласково здороваешься со мною по утрамъ и цлуешь мн руку, когда уходишь отсюда вечеромъ. Но разв это любовь? И разв въ этомъ есть какой-нибудь смыслъ, если оно не идетъ отъ души? Я хочу знать, какое значеніе придавать твоимъ любезностямъ.

— Какое значеніе?— повторилъ онъ сурово.

— Да. Теперь я хочу знать простую истину. Не въ силахъ я дольше переносить вс эти сомннія. Если ты меня разлюбилъ… У насъ вдь нтъ дтей, стало быть, ничто не мшаетъ намъ разъхаться.

Она пыталась говорить спокойно, но видно было, чего это ей стоило.

Чтобы не покачнуться, она держалась рукой за спинку ближайшаго стула, и ея рука съ такой силой сжимала дерево, что вся поблла, точно отмороженная. Но взглядъ ея былъ безстрашно устремленъ на мужа и требовалъ отвта.

Но онъ усплъ овладть собой.

— Между нами всегда останется нчто,— сказалъ онъ тихо, не глядя на нее.— Это нашъ долгъ, наши обязательства…

Она содрогнулась всмъ тломъ, какъ бы отъ сильнйшаго отвращенія.

— Долгъ? Обязательства?— вскричала она съ негодованіемъ.— Только-то?— такія условности? Данное слово не можетъ помшать чувству умереть!

— Остерегись, Гедвига!— остановилъ онъ ее.— Не пренебрегай долгомъ… Въ нашихъ отношеніяхъ это вдь путеводная нить.

Въ порыв великодушія онъ окончательно поборолъ въ себ всякое враждебное чувство и подошелъ къ ней.

— Перестань, Гедвига!— сказалъ онъ примирительно.— Ты теперь возбуждена и не обдумываешь того, что говоришь… Отложи до другого раза это объясненіе. Вспомни, что у васъ канунъ новаго года… Успокойся же!

Говоря это, онъ улыбнулся и протянулъ ей руку, но она отстранилась отъ него.

— Нтъ! Никогда я не успокоюсь, никогда… пока я не добьюсь правды!— вскричала она. Но въ слдующее же мгновеніе она сама сдлала движеніе впередъ, овладла его рукой и, пытливо заглянувъ ему въ лицо, сказала:

— Томъ! Скажи мн правду!

— Ты моя жена — о чемъ ты спрашиваешь?— проговорилъ онъ беззвучно.— Какъ ты можешь сомнваться въ моей привязанности?

Она засмялась жестко, почти истерично.

— Я просила у тебя хлба, а ты подаешь мн камень,— сказала она.— Спасибо! Спасибо за привязанность!— повторила она съ презрніемъ и снова засмялась.

— Я теб отдаю все, что у меня есть, Гедвига. Подумай, что не вс жены имютъ даже это…

— Я-то никогда не удовольствуюсь этимъ!— вскричала она гнвно.— О, я вдь и то замчала… До смерти надола мн вся эта комедія! Нтъ, лучше срази меня однимъ ударомъ: скажи правду! Если ты когда-нибудь любилъ меня, скажи мн теперь правду всю, какова бы она ни была.

Никогда еще она не бывала въ такомъ возбужденномъ состояніи, какъ въ этотъ разъ. Она вся дрожала и смотрла на него такимъ безумнымъ взглядомъ, что ему стало страшно за нее. Онъ подумалъ, что волей-неволей долженъ успокоить ее, хотя бы цною неправды. Онъ тоже былъ возбужденъ, и возбужденіе давало ему силы владть собою. Тихонько наклонясь къ ней, онъ поцловалъ ея руку.

— Что значатъ слова?— сказалъ онъ мягко. Ты знаешь, что несмотря ни на что, чувство еще живо…

И помолчавъ, онъ прибавилъ тихо:

— Довольна ты теперь?

Она смотрла на него съ напряженіемъ точно старалась прочесть въ выраженіи его лица все, что онъ не договорилъ.

— О, если бы это была правда!— проговорила она съ робостью, сама пугаясь настойчивости, съ какой добивалась отъ него правды.

— Это правда, Гедвига!

Еще мгновеніе она смотрла на него съ прежней пытливостью, и вдругъ выраженіе ея лица смягчилось: она отказывалась отъ дальнйшей борьбы, она соглашалась поврить ему. Съ усталой улыбкой на губахъ она сказала уже совсмъ другимъ голосомъ:

— Благодарю тебя, мой милый! Благодарю! Конечно, я довольна… Вдь, стало быть, мн и желать нечего…

Что было ему сказать на это? Въ душ онъ глубоко страдалъ: его точно жгло сознаніе своего лицемрія, и силы быстро падали въ непосильной борьб съ самимъ собою. Хотлось крикнуть ей, что онъ солгалъ изъ состраданія къ ней, по нершительности… Но это было бы слишкомъ жестоко! И онъ еще разъ поборолъ себя и вмсто отвта запечатллъ на ея лбу іудинъ поцлуй.

IX.

Измученная пережитымъ потрясеніемъ, Гедвига опустилась въ кресло. Вокругъ ея глазъ появились темные круги, среди которыхъ лихорадочно сверкали чрезмрно расширенные зрачки.

— Садись, Томъ, здсь, у моихъ ногъ, какъ бывало прежде!— позвала она мужа.— Когда-то ты любилъ класть голову мн на колни. О, какъ я утомлена! Но на душ у меня теперь спокойно. Я такъ мучилась отъ моей болзненной мнительности. Мн приходило въ голову, что ты разлюбилъ меня и, можетъ быть, думаешь о другой женщин… Подозрвать въ теб притворство, ложь — это вдь просто невыносимо. Пожалуй это даже хуже того, что ты могъ бы разлюбить меня. Слава Богу, теперь это прошло! Иди же, садись здсь и положи голову ко мн. Я буду смотрть на тебя и воображать, что продолжается еще первый годъ нашей брачной жизни… То было лучшее время въ моей жизни!

Онъ послушно приблизился и опустился на скамейку у ея ногъ. Но голову онъ опустилъ себ на руки, а не на ея колни.

— Я тоже утомленъ, ужасно утомленъ!— пробормоталъ онъ.— Оставь меня здсь. Мн надо успокоиться.

Но она привыкла повиноваться только своимъ побужденіямъ. Она сама соскользнула съ кресла прямо на коверъ, обвила его шею руками и прижала его голову къ своей груди. Когда ей хотлось приласкать его, она относилась къ нему, какъ къ неимющему своей воли ребенку.

— Бдный мой Томъ!— говорила она.— Ты такъ усталъ? Ты не совсмъ здоровъ? Но все это пройдетъ, пройдетъ… Въ послднее время насъ разъединяла твоя болзненная раздражительность.

Говоря это, она судорожно сжала его въ своихъ объятіяхъ, точно кто-то отнималъ его, и надо было удержать его силой.

— Ты вдь любишь меня? Ты самъ сказалъ, что еще любишь меня! Да? Мн такъ трудно поврить этому вполн. Вдь ты сказалъ правду?

— Да, да… я вдь сказалъ!

Онъ выговорилъ эти слова съ величайшимъ усиліемъ и нервно освободился изъ ея объятій. Онъ съ трудомъ переводилъ духъ. Лицо его выражало муку.

Она поняла только, что онъ слабъ, и боленъ, и страдаетъ. Въ ней пробудились къ нему чисто материнскія чувства. Бдный Томъ! Всегда теперь такой усталый и печальный!.. Она встала, подошла къ дивану и переложила на немъ мягкія подушки.

— Иди сюда, Томъ!— опять позвала она его.— Ложись здсь на диванъ. Я обложу тебя такъ удобно подушками и сама буду сидть неподвижно. Ты такъ славно отдохнешь! Иди сюда…

— Нтъ — оставь меня здсь!

Онъ старался проговорить эти слова какъ можно мягче, чтобы не оскорбить ея. Но, помимо его воли, слова прозвучали раздражительно, и голосъ его дрожалъ, точно ему было холодно.

— Бдный Томъ!— сказала она, возвращаясь къ нему и останавливаясь въ нершительности.— Я вижу, у тебя опять разстроены нервы, а я мучила тебя. Прости меня.

— Ничего, ничего, — пробормоталъ онъ.

Ей и въ голову не пришло оставить его въ поко.

— На тебя опять нашло такое мрачное настроеніе. Когда-то, если теб бывало не по себ, ты ложился на диванъ, а я садилась возл тебя и поглаживала твои волосы, пока хандра не покидала тебя. Оттого-то я и зову тебя на диванъ.

Онъ всталъ и слегка пошатываясь, направился къ дверямъ. Надо было поспшить прочь отсюда… Онъ чувствовалъ, что не въ силахъ больше выдержать и одной минуты. Онъ уходилъ инстинктивно, чтобы не надлать ей зла…

— Я иду къ себ,— проговорилъ онъ, запинаясь.— Въ уединеніи я сейчасъ успокоюсь…

— Томъ! Прежде ты не уходилъ отъ меня, когда теб нездоровилось!— проговорила она съ упрекомъ, но тотчасъ же спохватилась:— Нтъ, нтъ, прости меня! Я такая эгоистка! Иди, если это теб пріятно. Только поцлуй меня, какъ бывало прежде, чтобы я ни о чемъ не тревожилась.

Она послдовала за нимъ, догнала его у дверей и обняла его.

Едва она прикоснулась къ нему, какъ въ немъ точно разрядился сильный зарядъ электричества. Онъ даже покачнулся отъ толчка. Въ немъ не оставалось ни малйшаго самообладанія. Его лицо все искривилось, точно отъ сильной боли или отъ гадливости, онъ рзко высвободился изъ ея объятій и вскричалъ, задыхаясь:

— Нтъ, силъ моихъ нтъ выносить это! Неужели ты не видишь, что я замученъ до тошноты, до омерзнія твоими вчными ласками! Точно я твое любимое животное, твоя собаченка…

Передъ этой вспышкой она отступила въ испуг. Она даже не поняла, чмъ раздражила его. Но взглядъ, которымъ онъ поглядлъ на нее, она поняла: въ этомъ взгляд была почти ненависть! И она глубоко оскорбилась. Гордо подняла она голову, въ ея глазахъ тоже загорлся недобрый огонь, ноздри вздулись.

— Вотъ оно что!— сказала она холодно и жестко.— Наконецъ-то я поняла тебя… Вся твоя любовь ко мн было притворство, лицемріе — недостойная, подлая комедія! Ты выдалъ себя наконецъ… И подумать, что я теб такъ врила.

Итакъ, свершилось то, чего онъ давно уже страшился! Теперь уже нечего было поправлять, да и не нашлось бы для этого новыхъ силъ! Стало быть, это должно было случиться!

На него нашло ледяное спокойствіе. Онъ не ощущалъ ни радости, ни печали. Онъ зналъ только, что теперь ихъ судьба была ршена.

Гедвига сама облегчала его положеніе. Она стояла передъ нимъ озлобленная, непреклонная, думая только о его вин передъ нею. Она говорила со злобой и съ презрніемъ… По крайней мр, онъ не сбивался теперь съ прямого пути состраданіемъ къ ней!

— Я просила у тебя правды!— говорила она рзко.— Я просила этой правды на колняхъ… А ты солгалъ! Ты зналъ, что все мое счастіе зависло отъ твоего слова, и все-таки ты солгалъ! Это было подло! Это было низко и трусливо!

— Я хотлъ пощадить тебя!— возразилъ онъ спокойно.— Простая честность побуждала меня щадить тебя до послднихъ силъ…

— Не высоко я цню такую честность!— кинула она ему съ презрніемъ.— Ты укралъ у меня всю мою жизнь. Ты укралъ даже прошлое, потому что вс воспоминанія теперь у меня отравлены! Ничего у меня не осталось! Если бы ты просто разлюбилъ меня, это я, пожалуй, простила бы. Мы бы разстались безъ горечи, если бы ты отвтилъ мн честно, когда я спрашивала тебя. Но ты лгалъ и лицемрилъ! Стало быть, ты трусъ!.. Ты нечестенъ! Ты, вроятно, всегда меня обманывалъ… Я презираю тебя.

Въ немъ началъ подниматься гнвъ. Но онъ остался съ виду спокоенъ, и только голосъ его дрожалъ немного, когда онъ проговорилъ въ отвтъ:

— Неправда. Я люблю тебя, и потому-то я былъ какъ воскъ въ твоихъ рукахъ. Ты обвиняешь меня несправедливо. Ты говоришь, что я у тебя укралъ счастіе, когда я только и желалъ твоего счастія. Но ты сдлала хуже: ты убила во мн человка! Твое богатство и твоя чувственная любовь сдлали изъ меня жалкое существо, которое я самъ презираю.

Она принужденно засмялась.

— Ну конечно, конечно!.. Ты сваливаешь на меня всю отвгственность. Продолжай! Это къ лицу такому рыцарю, какъ ты.

— Теб не слдуетъ смяться надъ этимъ!— сказалъ онъ, понижая голосъ.— Ты хорошо знаешь, что прежде я былъ не таковъ, какъ теперь Я боролся за существованіе и жилъ. Я жилъ въ труд, честно… Но вотъ судьба привела меня къ теб…

Онъ умолкъ и прислонился къ дверному косяку. Немного погодя, онъ продолжалъ уже безъ гнва, но печально.

— Ты дала мн все: любовь, богатство, счастіе… Что я могъ еще требовать? Жизнь превратилась для меня въ длинный рядъ сплошныхъ наслажденій. Я вдь любилъ тебя, и твоя любовь скрашивала для меня все. Могъ ли я роптать, когда за все, что ты мн давала, ты взяла отъ меня только одно: мой трудъ честнаго человка. Ты взяла этотъ трудъ и отбросила его прочь, чтобы онъ не мшалъ твоимъ наслажденіямъ… Трудъ бднаго инженера, заработывавшаго свой насущный хлбъ — стоило ли разговаривать объ этомъ?— такъ ты полагала. Только ты не понимала, что этотъ трудъ былъ воздухомъ, въ которомъ жили вс мой лучшія чувства. Трудъ для бднаго человка, это то, что даетъ ему чувство собственнаго достоинства, и независимость, и душевное равновсіе. И этого у меня не стало! Взамнъ, ты опрокинула надо мною рогъ изобилія и приглашала наслаждаться. И я повиновался… о, охотно, безъ колебаній! Вдь я любилъ тебя! Все озарялось для меня сіяніемъ этой любви, какъ солнцемъ, а воображеніе подгоняло впередъ, и было столько новаго, заманчиваго, и я вошелъ во вкусъ, требовалъ еще, и еще, и еще… Ну, такъ могло продолжаться недолго: пришло время, когда не оставалось уже ничего новаго, и тогда я почувствовалъ… пресыщеніе.

Она смотрла на него широко раскрытыми глазами.

— Это относится и ко мн… лично?— спросила она хриплымъ голосомъ.

— Ко всему. Иначе не могло быть. Энергія поддерживается трудомъ, борьбой за существованіе. Но я вдь отдалъ теб свое право на трудъ, а стало быть, и все свое мужество… Это былъ мой свадебный подарокъ! О, конечно, очень скудный, но все-таки гораздо больше, чмъ человку позволительно отдавать, потому что съ этимъ отдается честь и человческое достоинство. Но такъ весело было отдать любимой женщин все, что имешь! А потомъ я началъ погрязать, и опять было очень весело, хотя я погрязалъ все глубже и глубже въ омутъ однихъ чувственныхъ наслажденіи. Да и можно ли было о чемъ-нибудь думать? Ты стерегла меня и ласками отгоняла отъ меня всякій проблескъ человческой мысли.

Онъ провелъ рукой по лбу и продолжалъ боле сухимъ голосомъ.

— Ну, теперь все это кончено. Я не въ силахъ доле переносить существованіе сластолюбца… Надоло мн быть твоей любимой собаченкой! Надоли мн твои ласки! Если бы ты знала, что чувствуетъ человкъ, сознавая, что утратилъ свое человческое достоинство, что не можетъ имть достойныхъ цлей жизни, что ему даже жить не для чего! Мы загрязнили свои отношенія, унизили свой бракъ чувственностью. Въ ней потонули наши лучшія чувства и смыслъ самой любви. Разв намъ знакомы такія минуты, когда сливаются души супруговъ и когда бываетъ больше сближенія, чмъ въ самыхъ горячихъ ласкахъ? Этого ты никогда не понимала. Вотъ почему наши пути расходятся…

Онъ открылъ дверь и хотлъ выйти. Она остановила его. Ея лицо было теперь точно каменное.

— Куда ты идешь?— спросила она беззвучно, точно во сн.

— Прочь отсюда! Не все ли равно куда? Я долженъ удалиться сегодня же…

— Но куда ты направишься?

— Куда придется, туда, гд найдется для меня трудъ, гд найдутся препятствія, которыя надо побороть, борьба, въ которой стоитъ принять участіе. Можетъ быть, во мн осталось достаточно силъ, чтобы начать честную жизнь. Потомъ, въ труд, я буду отвоевывать свое человческое достоинство по крупицамъ. Бднякомъ я вошелъ въ этотъ домъ, ухожу такимъ же бднякомъ, еще бдне. Спасибо теб за все, что ты мн дала въ жизни. Во всякомъ случа, ты не хотла мн зла и дала все, что имла… гораздо больше, чмъ я заслуживалъ.

Вдругъ она вся задрожала и съ энергіей отчаянія ухватилась за его руку.

— Не смй уходить!— вскричала она, стараясь удержать его.— Я тебя не пущу.

— Поневол пустишь!— возразилъ онъ глухо.— Ты сама порвала послднюю нить. Вдь и мн надола комедія. Ты объявила, что долгъ простая условность, ты сказала, что обязательства не могутъ помшать чувству умереть… Ты сказала, что я трусъ и подлъ… Теперь я попытаюсь поступить, какъ подобаетъ человку!

Онъ освободился отъ ея руки, но не грубо, и даже отвелъ ее до ближайшаго кресла. Она опустилась въ кресло, точно подкошенная. Послднее напряженіе истощило вс ея силы…

— Ну, прощай!— сказалъ онъ, отходя.— Прости, что причиняю теб столько зла… Я не могу поступить иначе…

Онъ вышелъ и заперъ за собою дверь.

Въ прихожей онъ вдругъ почувствовалъ страхъ, что самъ не устоитъ или его принудятъ вернуться. Тогда онъ бгомъ направился къ своей комнат. Онъ былъ въ величайшей тревог, онъ походилъ на убійцу, который сознаетъ, что жизнь его зависитъ отъ того, успетъ ли онъ бжать изъ дома, въ которомъ совершилъ преступленіе. Возврата вдь не было! Страшно было даже подумать о возвращеніи и о томъ, чтобы взглянуть на нее теперь, когда ударъ былъ нанесенъ!

Придя въ свою комнату, онъ позвонилъ и приказалъ сейчасъ же запрягать лошадей. Въ то же время онъ поспшно сталъ укладывать кое-какія вещи въ чемоданъ. Когда все было готово, онъ поспшилъ опять наверхъ къ комнат тети Виви.

Старуха встала и приняла самый привтливый видъ, когда увидла его.

— Какого рдкаго гостя мн посылаетъ Господь въ канунъ Новаго Года!— проговорила она, улыбаясь.

Онъ быстро приблизился къ ней и и взялъ ее за руку.

— Я пришелъ проститься,— сказалъ онъ.— Я сейчасъ узжаю.

— Узжаешь? Въ такой вечеръ и когда уже накрываютъ къ ужину?— вскричала она.— Неужели такъ необходимо? И когда это успли ршить? Когда, ты вернешься?

— Позаботься, тетя, о Гедвиг… а хочу сказать, присмотри за нею, чтобы она лчилась. Попроси доктора уговорить ее хать на югъ… какъ можно скоре…

Волненіе прескло его рчь. Онъ наклонился, поцловалъ старух руку, и прибавилъ только:

— Прощай, прощай, тетя Виви!

— Но, что же это значитъ, Томъ?— лепетала она растерянно.— Объясни же! Томъ, Томъ, куда ты?

Его уже не было въ комнат.

——

Повозка быстро скользила по зимней дорог черезъ болота и озера.

Укутанный въ свою шубу Томасъ Галль сидлъ откинувшись къ спинк повозки и глядлъ вверхъ, на испещренное сверкавшими звздами холодное небо. Морозный втерокъ точно ласкалъ его пылавшее лицо.

Вотъ впереди что-то темное стало приближаться. Это былъ лсъ, перескавшій болото. Вотъ они похали лсомъ. Дерево за деревомъ мелькали мимо саней, точно какія-то тни, испуганныя звономъ колокольцевъ и разбгавшіяся безконечной вереницей, и вс он бжали назадъ… домой… въ Бьерне. Онъ мысленно послдовалъ за ними. Тонкими, очень тонкими, но крпкими нитями онъ былъ привязанъ тамъ! Вотъ и теперь, какъ ни быстро уносятъ его сани прочь, въ пространство, куда глаза глядятъ, а нити только вытягиваются, но не разрываются,

Въ груди его точно тлло что-то, и разгоралось, и жгло, больно жгло его. Отъ того то у него начиналась настоящая лихорадка и въ вискахъ такъ больно стучало. Отъ того то, вроятно, ему такъ нездоровилось, и тошнило, и казалось по временамъ, что его душитъ нестерпимый чадъ, точно отъ сожженнаго на огн мяса. Во ясне всего чувствовалась подавляющая усталость… О, какъ все ему надоло, самая жизнь надола, опротивла до отвращенія!

Онъ сжалъ зубы и закрылъ глаза. Теперь ему становилось холодно и душно. Холодный потъ выступилъ у него на лбу. Ему стало жутко. Что это такое? Точно скользнуло что-то тамъ въ лсу? Слышались точно легкіе, легкіе шаги и невидимые существа толпились въ чащ поглядывая на него. Вотъ пронеслось надъ нимъ что-то въ воздух. Тяжело и беззвучно пошевеливались надъ нимъ какія то темныя крылья. Вотъ что-то прозвучало въ дали… Точно голосъ произносившій: Каинъ, Каинъ!

— Каинъ?

Томасъ Галль пожалъ плечами. Можно было расхохотаться надъ такой фантазіей! То прокричалъ: церецъ или куница, а онъ уже готовъ воображать все, что угодно. Онъ попытался принудить себя къ боле трезвымъ размышленіямъ. Но это не удалось: имъ овладли мечты.

Ему представилась великая борьба, кипвшая теперь въ столиц между партіями, борьба за счастіе и благоденствіе человчества. И онъ въ этой борьб горячій участникъ, одинъ изъ самыхъ смлыхъ борцовъ. Ему вдь надо научиться опять увлеченіямъ, въ борьб онъ разогретъ свои заглохшія чувства, въ борьб опять окрпнутъ и закалятся его душевныя силы, въ борьб онъ научится съизнова трудному искусству жить на свт человкомъ, и желать блага, и добиваться исполненія своихъ благихъ желаній.

Въ мечт онъ создалъ симпатичный образъ человка, ослабвшаго душой, но снова возрождавшагося и очищавшагося въ труд на благо людей. Этимъ образомъ онъ любовался теперь съ чисто эстетическимъ увлеченіемъ. Этотъ образъ олицетворялъ его будущность!

Вотъ померещились ему нужда и всевозможныя лишенія. Это тоже было заманчиво! Нужда великій другъ человка, нужда порождаетъ силы и обостряетъ умъ… Привтъ ей!

Вотъ представились ему неудачи и всякія препятствія. И они были заманчивы! Въ неудачахъ испытывается и закаляется выдержка.

Его станутъ презирать. Его будутъ считать безумцемъ. Тмъ лучше! Никто не чувствуетъ своего собственнаго достоинства такъ хорошо, какъ несправедливо презираемый!

Ему наврное и очень скоро придется испытать опять голодъ и холодъ. Такъ вдь къ этому онъ и бжалъ: это было бы теперь счастіемъ. Какъ сладко будетъ обогрться, заработавъ себ пріютъ, и какъ вкусенъ будетъ кусокъ простого хлба посл голодовки!

Все впереди было хорошо и заманчиво!

Томасъ Галль уже не страдалъ. Наоборотъ, теперь ему стало хорошо и весело на душ. Онъ полной грудью перевелъ духъ. Сознаніе возвращенія къ свобод очищалось и: расло въ немъ. Поднималось восторженное чувство, какъ посл трудно достигнутой и много стоившей побды. Усталости какъ не бывало.

Онъ прислушивался къ звону колокольцевъ. Они точно пли о чемъ-то. Понемногу онъ сталъ точно слышать въ ихъ ровныхъ звукахъ слова. Это припомнилась ему легенда о Тангейзер, которую онъ теперь повторялъ подъ ихъ звуки.

Онъ не могъ припомнить, гд и когда затвердилъ эти стихи. Во всякомъ случа въ нихъ вполн была выражена его судьба…

X.

Прошла зима, миновало лто. Была уже глубокая осень. Ненастный день закончился непривтнымъ ненастнымъ вечеромъ. Глубокая тьма окутывала землю.

На свер уже начались морозы. Но въ столиц еще только пожелтли и частью осыпались листья на деревьяхъ. Цлый день лили проливные дожди. Теперь дождя не было, но тучи по прежнему нависали надъ городомъ, воздухъ былъ пропитанъ сыростью и дулъ холодный, до костей пронизывающій втеръ.

Давно уже горли уличные фонари, но на улицахъ было еще людно, какъ днемъ, а передъ домами, въ которыхъ помщались избирательныя присутствія различныхъ округовъ столицы, стояла толпа. Длинными рядами, выстроенные гуськомъ, стояли избиратели со своими листками въ рукахъ и терпливо дожидались на холодномъ втр каждый своей очереди подать голосъ. Особенно людно было передъ помщеніями избирательныхъ округовъ въ фабричныхъ частяхъ города. Тамъ то и дло прибывали цлыя толпы только что смнившихся на работ избирателей. Имъ торопливо раздавали листки. Незнакомые люди, оказываясь одной партіи, горячо жали другъ другу руку и разсуждали, какъ старые пріятели. Общая цль мгновенно сближала самыхъ разнородныхъ людей.

Въ помщеніяхъ редакцій газетъ было ярко освщено. Люди входили и выходили толпами. Въ воздух чувствовалась горячка борьбы и вс были въ напряженіи. Поздно вечеромъ стали получаться свднія объ исход выборовъ въ различныхъ округахъ. Эти свднья сообщались публик помощью большихъ транспарантовъ, выставленныхъ въ окнахъ редакцій. Уличная толпа привтствовала извстія то восторженными криками, то ропотомъ и свистками.

Въ скромномъ помщеніи редакціи ‘Работника’ тоже были зажжены вс лампы и тоже тснилась толпа. Наружныя двери были открыты настежъ. Рабочіе частью толпились на улиц, частью въ сняхъ и въ главной комнат редакціи. Было очень шумно. Мннія высказывались громогласно, въ крпкихъ и грубыхъ выраженіяхъ, произносились угрозы, сжимались мозолистые кулаки. Оба младшіе сотрудника газеты, сидвшіе какъ всегда у большого стола, другъ противъ друга, ничего не могли длать, но не могли и выйти: ихъ окружало плотное кольцо сторонниковъ газеты, которые бурно обсуждали положеніе партіи и отъ времени до времени подкрпляли свое мнніе тяжеловснымъ ударомъ кулака по столу или проклятіемъ.

Дверь въ кабинетъ редактора была замкнута. Тамъ сидли Густавъ Кеслеръ и Сигна, съ напряженіемъ ожидавшіе исхода выборовъ. О томъ, что длалось въ округахъ, имъ сообщали по телефону.

‘Опасный’ казался мене укрощеннымъ, чмъ когда-либо. Онъ сидлъ, положивъ локти на свой жиденькій столъ, который ходуномъ ходилъ подъ его тяжестью. Его львиная грива была взлохмачена боле обыкновеннаго, выраженіе лица, казавшагося изваяннымъ изъ грубаго камня, было непреклонное. Но въ его дтскихъ глазахъ было уныніе.

Сигна еще дома подмтила это выраженіе унынія въ глазахъ мужа. Потому-то она и была здсь и не хотла уходить. Ея медвдь нуждался теперь въ поддержк своего лучшаго друга.

— Ну, ясно, что все пошло прахомъ!— ворчалъ редакторъ.— Я давно чувствовалъ, что вс послдніе годы мы плывемъ противъ втра и теченія. Противъ насъ вс народныя привычки, и поврья, и предразсудки! Никогда мы не подвинемся впередъ съ ныншнимъ поколніемъ. До сихъ поръ мы хоть удерживались на своемъ мст и не отбрасывались назадъ. Но теперь, въ этой избирательной борьб мы истощили вс свои силы… Если мы понесемъ пораженіе, что боле чмъ правдоподобно, насъ унесетъ назадъ… пожалуй, даже выброситъ вонъ изъ государства… къ чорту. Здсь, въ Швеціи, у насъ нтъ будущности!

Сигна кивнула головой, вполн соглашаясь съ нимъ, но въ то же время улыбнулась смло и ободрительно. До сихъ поръ она всегда относилась скептически, когда рчь заходила о шансахъ на побду партіи ея мужа. Но теперь, когда она чувствовала, что ему нужне всего ободреніе, она оказывалась преисполненной самыхъ свтлыхъ надеждъ.

— Однако, еще неизвстно, чмъ окончатся выборы!— замтила она спокойно.— Во всякомъ случа, ничего не утрачено.

— То-то и есть,— сказалъ онъ мрачно,— что утрачено очень много. Я знаю, что все потеряно… Я чувствую, что наше дло проиграно… вообще. Замть, что мы попали въ меньшинство даже среди рабочихъ. Наши заботы объ отдаленномъ будущемъ большинству непонятны — выходятъ далеко за предлы кругозора простыхъ людей. А наши противники умны и лукавы: они знаютъ, чмъ можно увлечь толпу и пустили въ ходъ суеврія и практическія приманки. Мы начали съ попытокъ развивать и облагораживать темныхъ людей. Это было непрактично: они развились лишь настолько, что поняли, насколько имъ выгодне заботиться о себ, а не о своемъ потомств, свободолюбіе же у нихъ превратилось въ стремленіе къ безначалію и прежде всего исчезла дисциплина въ нашей же партіи. Всякій хочетъ указывать, никто не желаетъ повиноваться… Наша борьба выродилась: вмсто спокойнаго стремленія къ общему великому будущему, каждый хочетъ дйствовать кулаками, притомъ по личнымъ побужденіямъ, противъ личныхъ противниковъ. Нтъ, нтъ! Въ нашемъ отечеств ничего не подлаешь!

Онъ насупился и опустилъ голову.

— Увидишь,— прибавилъ онъ помолчавъ,— что по всей линіи побдителями окажутся сектанты, проповдники трезвости и члены арміи спасенія.

— Ну, если мы въ самомъ дл будемъ побиты, что ты предпримешь, мой медвдь?— спросила она по прежнему спокойно и весело.

— Гм! Разумется, буду продолжать, что началъ, пока могу!— проворчалъ онъ нехотя.— Только это не очень-то утшительно! Бороться за идею, торжество которой самъ считаешь невозможнымъ!.. Гм!

Онъ всталъ и началъ прохаживаться по комнат. Немного погодя онъ остановился передъ женой, и проговорилъ уже гораздо бодре:

— Не правда ли? Мы выполнимъ свою задачу до конца? Мы останемся послдними въ борьб, въ которую вступили первыми!.. По крайней мр идея не заглохнетъ къ тому времени, когда намъ на смну явится лучшее поколніе!

Она улыбнулась ему.

Въ это время рзко затрещалъ звонокъ телефона. Густавъ Кеслеръ отошелъ къ аппарату.

— Первый ударъ!— проговорилъ онъ черезъ минуту, опуская трубку аппарата, и, возвращаясь къ столу, онъ сообщилъ исходъ выборовъ въ одномъ изъ округовъ.

— Разв я не говорилъ?— закончилъ онъ.— Впередъ можно было сказать, что побдитъ ханжа! Суевріе и подкупъ открыто признаются простымъ оружіемъ въ политической борьб… Хо, хо! Прежніе наши противники — правая — были по крайней мр честны. Но теперешніе — это худшіе соки народа. Почитайка ихъ статьи по случаю выборовъ: пустыя слова и грязная клевета въ перемежку плаваютъ въ жиж величайшаго невжества! Но зато они понятны невжественной толп: они ей сродни.

Сигна встала и подошла къ окну.

— Мн послышался стукъ колесъ на улиц. Ужъ не Томъ ли это?

— Врядъ ли. Онъ не вернется, пока дло не выршится окончательно. Выборы-то окончены, но потребуется порядочно времени для подсчета голосовъ.

Она вернулась на свое мсто и посмотрла на мужа серьезно, съ видомъ озабоченности.

— Объясни мн, что творится съ Томасомъ?— спросила она.

— Что ты собственно спрашиваешь?— переспросилъ онъ, озадаченный ея вопросомъ.

— Я давно замчаю, что онъ живетъ въ какомъ-то неестественномъ возбужденіи, точно въ непрерывной лихорадк. Его сжигаетъ какой-то внутренній огонь. Притомъ онъ сталъ капризенъ и непослдователенъ, какъ истеричная женщина… Иногда онъ мн кажется просто-на-просто душевно больнымъ…

Густавъ Кеслеръ задумчиво кивнулъ головой.

— Да, оно неладно,— сказалъ онъ.— Помнишь, какъ онъ упалъ въ обморокъ съ недлю тому назадъ на сходк?.. Я вдь теб разсказывалъ…

— Да, мелькомъ. Съ этими выборами ни на чемъ нельзя сосредоточиться. Разскажи подробно, какъ это было?

— Онъ говорилъ избирателямъ рчь, вдругъ одинъ изъ главарей читальщиковъ на всю залу прокричалъ, что ораторъ переодтый капиталистъ, крупный заводчикъ, который для чего-то здсь мутитъ рабочихъ, а у себя въ Порботен выжимаетъ изъ своихъ рабочихъ все, что можетъ. Поднялся ужасный шумъ: одни свистали, другіе топали ногами, третьи кричали всякія ругательства… Томъ долго не могъ сказать ни одного внятнаго слова въ свою защиту. Видъ у него былъ просто страшный: волоса на немъ ощетинились, глаза горли, какъ раскаленные уголья, ротъ судорожно передергивало… Онъ пробовалъ говорить, но голосъ былъ хриплый и ничего не было слышно. Вдругъ онъ весь ссунулся и повалился съ каедры, точно мертвый. По счастью, возл каедры толпились люди, одинъ здоровякъ рабочій подхватилъ его на руки и хоть не далъ ему расшибиться объ полъ…

— Положительно, съ нимъ творится что-то неладное!— сказала Сигна.— Но что съ нимъ, понять нельзя. Вотъ, напримръ, почему онъ совсмъ пересталъ насъ посщать?..

Густавъ Кеслеръ только покачалъ головой.

— Вдь сначала, когда онъ прибылъ изъ Бьерне, онъ относился къ намъ хорошо и вообще былъ нормаленъ. Странный и нервный онъ всегда вдь былъ, а посл ссоры съ Гедвигой — изъ за чего бы они тамъ ни поссорились — весьма понятна была въ немъ нкоторая взвинченность. Но въ остальномъ онъ былъ какъ всегда. Теперь же… И знаешь что?— прибавила она задумчиво.— Мн сдается, онъ избгаетъ главнымъ образомъ Тони!

— Что за вздоръ! Они всегда были такими закадычными друзьями. Да и теперь, сколько я могу судить по ея словамъ, Тони самая восторженная поклонница своего дяди Тома.

— Такъ-то такъ, да онъ-то перемнился къ ней: онъ точно за что-то недоволенъ ею. Я замтила, что онъ началъ хмуриться и умолкать, какъ только она появляется въ комнату. Тони сама ничего не понимаетъ, я спрашивала ее, не было-ли чего-нибудь такого, что могло разсердить дядю Тома, но она говоритъ, что они ни разу даже не поспорили. Богъ знаетъ, что съ нимъ творится и откуда вс его прихоти! Не могу даже приблизительно угадать, изъ за чего они могли не поладить съ Гедвигой… И почему Гедвига не пишетъ, не отвчаетъ на наши письма? Мы-то ей ничего не сдлали! Ахъ, все это такъ непріятно… Лучше бы Томъ не прізжалъ сюда! Не думаю, чтобы онъ вамъ приносилъ большую пользу…

— Какая отъ него польза! Наоборотъ… Его сотрудничество въ послднее время намъ столько повредило, что у меня духу не хватаетъ сказать ему всю правду. Статьи его плохи, безжизненны. А личность его… Наши враги всякій разъ упоминаютъ его имя, когда хотятъ вызвать противъ насъ подозрительность и недовріе народа, и хуже всего, что это имъ всегда удается: слишкомъ неестественны его выходки противъ крупныхъ собственниковъ, когда самъ онъ во всякомъ адресъ-календар значится главою одной изъ богатйшихъ фирмъ страны. Конечно, жаль его! Мы-то вдь знаемъ, какой это честный малый и какъ искренно онъ желаетъ длать только добро, но другіе этого не знаютъ, и нельзя отрицать, что ему нынче ничего не удается. Я думаю, его способности разрушены дурной привычкой постоянно мечтать, у него не осталось ни силы воли, ни твердости, ни жизненныхъ силъ, онъ похожъ на спившагося человка. Самъ онъ, кажется, отлично сознаетъ это и сильно страдаетъ, Этимъ можно объяснить его странности. Боюсь, онъ очень тяжело приметъ наше пораженіе на выборахъ, особенно если кто-нибудь ему скажетъ, что побиты отчасти изъ за него… Конечно, если мы будемъ побиты, въ чемъ я не сомнваюсь!..

— Да, трудно сказать, какъ это на немъ отразится. Во всякомъ случа, не хорошо… Онъ всегда ставитъ всю свою жизнь на одну карту, если карта побита, трудно найти что-нибудь новое, чтобы поддержать его. У насъ съ тобой не то: что бы ни случилось, у насъ всегда остаются наша дружба и наши дти! Не правда ли. мой медвдь?

Она подошла къ нему, ласково потрепала его окладистую бороду и прибавила, заглядывая ему въ глаза.

— Этого не надо забывать сегодня! Выборы дло важное, но если исходъ будетъ плохой, у насъ вдь остается нашъ мирный уголокъ, въ которомъ всегда успемъ собраться съ силами къ слдующей битв. Сознаніе объ этомъ даетъ твердость духа…

Опять подъ окнами прогремли колеса извозчичьей пролетки. Экипажъ остановился у подъзда.

— На этотъ разъ, это онъ!— сказала Сигна, встрепенувшись.

Густавъ Кеслеръ всталъ. Онъ пошелъ къ дверямъ и заглянулъ въ пріемную комнату. Оттуда, въ полуотворенную дверь, ворвался гулъ голосовъ, топота, движенія. Неслись рзкія слова: кто-то старался перекричать другихъ и ударялъ чмъ-то по столу. Вдругъ шумъ сразу смолкъ: замтили въ дверяхъ фигуру Густава Кеслера. Къ нему проталкивался черезъ толпу Томасъ Галль.

Кеслеръ пропустилъ его мимо себя въ кабинетъ и снова замкнулъ дверь. Толпа эашумла пуще прежняго.

Между тмъ Томъ подошелъ къ столу и въ изнеможеніи опустился на стулъ.

— Ну?— спросилъ Густавъ Кеслеръ.

— Полное пораженіе!

Свтъ отъ подвшенной къ потолку большой лампы ярко освщалъ лицо Томаса Галля, оно было блдно и выражало только величайшее утомленіе. Въ отросшихъ за послдніе мсяцы бород и волосахъ было много сдины, платье на немъ было потертое, воротнички — не свжіе. Во всей его наружности было не только полное равнодушіе къ тому, какъ онъ выглядитъ, но даже какая-то обветшалость, дававшая представленіе о такомъ же внутреннемъ упадк. То же выражалось въ его растерянномъ взгляд.

— Разсказывай же?— потребовала Сигна.

— Да въ сущности и разсказывать нечего. Мы разбиты — вотъ и все. Вся наша партія выразилась въ нсколькихъ сотняхъ голосовъ. Вс перешли на сторону сектантовъ и общества трезвости. Нтъ, Густавъ, не бывать теб, видно, въ риксдаг!

— Ну это мы еще посмотримъ!— проворчалъ Опасный, расправляя свои могучіе члены.— Посмотримъ еще, что скажетъ будущее. На этотъ разъ мы разбиты, можетъ быть, не такъ далеко время, когда мы будемъ бить. Во всякомъ случа, я не сдаю еще игры.

Томасъ Галль нервно разсмялся.

— Что же, могу только подивиться твоей вр въ осуществимость невозможнаго! И я завидую теб. Эта вра и придаетъ теб столько силы. Что до меня касается, мн надоло притворяться. Смысла нтъ работать для недостижимаго! Благоденствіе человчества? Ха, ха! Что такое счастіе, въ чемъ благоденствіе?— вотъ что надо сначала узнать! Все вдь только отвлеченности, химеры, порожденія нашихъ личныхъ стремленій! И что такое человчество? Толпа живыхъ существъ, борющихся изъ за пищи и преобладанія другъ передъ дружкой — самое обычное явленіе въ природ. Всякаго тянетъ туда, гд, по его мннію, легче всего захватить кусокъ побольше и оказаться затмъ самымъ сильнымъ среди такихъ же. Все мн надоло, опротивло, въ особенности люди, а изъ нихъ больше всего я самъ. Хотлось бы мн найти спокойный уголокъ, чтобы дожить въ поко. Хотлось бы мн вернуться къ моимъ дтскимъ врованіямъ, къ Богу… Что мн представляется, когда я оглядываюсь на свою жизнь? Цлый рядъ сброшенныхъ въ грязь кумировъ! Къ каждому изъ нихъ я въ свое время пробивался всми силами, и каждый валился въ прахъ прежде, чмъ я оказывался возл него. Къ Богу влечетъ меня, къ Богу моего дтства, къ Богу моей матери. Противно мн стало жить безъ врованій. Съ тхъ поръ, какъ я вообразилъ, что небо пусто, мое сердце не оттаявало. Моя мать лежала въ могил, самъ я голодалъ — тогда-то я встртился съ тобою. Ты далъ мн кусокъ хлба и утшилъ мое горе, указавъ свой кумиръ. Твои мечтанія о будущемъ благоденствіи человчества были красивой сказкой, я сдлалъ себ религію изъ этой сказки и, можетъ быть, ея хватило бы мн на всю жизнь. Но самъ ты удалилъ меня изъ ея храма, а въ далекой стран, гд жизнь текла, не заботясь о сказкахъ, она разсялась передо мною. Я нашелъ себ новый кумиръ въ образ женщины. Ухъ, какъ настойчиво я рвался къ ней! Точно дло шло о моей жизни!.. Ну, идеалы вдь недостижимы, а я хотлъ идеала… Въ конц концовъ я покинулъ этотъ кумиръ и снова вернулся къ теб. Я взялся за прежнее служеніе въ твоемъ храм, я всячески старался зажечь въ себ прежнее увлеченіе, я передлалъ для себя твою сказку, стараясь придать ей величіе въ томъ, въ чемъ она казалась ничтожною, мн даже удавалось по временамъ убждать себя, что въ ней былъ глубокій смыслъ. Всякій вдь пытается ухватиться за что-нибудь, когда тонетъ, и я всми силами ухватывался за твои иллюзіи, чтобы не пойти ко дну. Мн хотлось, по крайней мр, врить, что было что-то великодушное въ иде, которой я теперь жилъ. Слишкомъ много я пожертвовалъ ей, чтобы легко примириться съ очевидностью… А съ каждымъ днемъ становилось очевидне только то, что идея наша мелка, ничтожна, никому не нужна! Если бы мы даже остались побдителями на этихъ выборахъ — что изъ того? Разв это хоть сколько-нибудь объяснило бы осуществимость поставленныхъ нами колоссальныхъ до нелпости, до комизма, задачъ? Нтъ, не будемъ больше дурачиться! Все это вздоръ.

Томасъ Галль всталъ и началъ ходить по комнат мелкими, нетвердыми шагами. Онъ весь дрожалъ, точно пугливая лошадь въ грозу. Дрожалъ и голосъ, которымъ онъ продолжалъ:

— Подумать, что я разбилъ счастье другого существа ради возвращенія къ этой иде! Подумать, что я все разбилъ и принесъ въ жертву этому послднему увлеченію, такъ что оглядываться жутко! А самъ я чувствую себя такъ, точно пробудился посл тяжелаго гипнотическаго сна — сознаніе и память возвращаются — стыдно… Жалко… О, Господи! Что я надлалъ, что я надлалъ!

Онъ остановился передъ Кеслерами и добавилъ хрипло:

— Ну-съ, я, вроятно, надняхъ уду на западъ, за океанъ. Тамъ у меня есть въ виду утолъ… Только хотлъ бы я до отъзда… Скажи, Сигна, возможно ли, что за все это время у тебя не было ни малйшихъ извстій о Гедвиг?

Онъ посмотрлъ на нее пылающимъ взглядомъ.

— Нтъ, не было.

— Это… правда?

— Конечно, правда! Ты самъ знаешь, что я писала ей письмо за письмомъ, но не получила въ отвть ни строчки. Ея упрямое молчаніе причинило мн не мало горя и тревоги.

— Ну, я самъ напишу ей сегодня же! сказалъ онъ глухо.— Здсь я врядъ ли на что могу сегодня пригодиться… Передовую статью о выборахъ ты напишешь, Густавъ, самъ?.. Ну, такъ покойной ночи, Сигна! Покойной ночи, Густавъ!

Онъ направился къ дверямъ, но остановился, постоялъ съ минуту, понуривъ голову, и прибавилъ со слезами въ голос:

— Прощайте мои послднія иллюзіи!

XI.

Томасъ Галль сидлъ у своего скромнаго письменнаго стола въ бдной меблированной комнат, которую занималъ съ прізда въ столицу. Передъ нимъ горла плохонькая лампа подъ блымъ стекляннымъ абажуромъ, который при всякомъ движеніи въ комнат колебался и позвякивалъ, точно кто-то дрожалъ и стучалъ зубами. Томасъ Галль тупо смотрлъ на листъ почтовой бумаги, на которомъ все еще не было ни строчки, хотя прошло уже больше часа, какъ онъ положилъ этотъ листъ передъ собою и взялъ перо.

Съ чего было начать? Чмъ было кончить письмо? Мысли толпою кружились въ его мозгу, но вс он были отрывочны, какъ клочки разорванныхъ бурей облаковъ, и неслись такъ быстро, быстро въ пылавшей голов, что ни одной нельзя было уловить. Тутъ же на стол тихонько позвякивали карманные часы. Время проходило маленькими, но быстрыми шажками, точно спшившій куда-то учитель танцевъ. На улиц давно уже затихло всякое движеніе, но часы усердно тиликали. Впередъ! Время, небойсь, не знаетъ отдыха! Томъ озлобленно поглядывалъ на стрлку часовъ, приближавшуюся уже къ тремъ. Надо же было какъ-нибудь начать. Поздъ уходилъ утромъ довольно рано…

Онъ обмакнулъ перо, еще мгновеніе поколебался и вдругъ началъ писать, не раздумывая, не зная, что напишетъ на слдующей строчк.

‘Гедвига!

‘Я хотлъ бы назвать тебя иначе, боле сердечно, но я не ршаюсь, я не ршаюсь даже назвать тебя своею женою. Я самъ утратилъ право называть тебя такъ. Все-таки прочти это письмо и напиши мн изъ великодушія нсколько строкъ въ отвтъ.

‘Я сижу передъ листомъ бумаги уже боле часа. Я самъ не знаю, что скажу теб. Мн кажется, что ты не услышишь, не прочтешь моихъ словъ. Точно я собираюсь говорить въ темное пространство. А все же я долженъ высказаться: я долженъ сказать, что чувствую теперь, когда еще одна пелена свалилась съ моихъ глазъ. Да, опять лопнулъ передъ моими глазами мыльный пузырь, которымъ я такъ увлекался, и опять я подобенъ человку, очнувшемуся посл гипнотическаго сна. Въ такомъ сн человкъ могъ украсть, не сознавая этого, онъ могъ убить, онъ могъ совершить всякія преступленія и опозориться, даже не подозрвая этого. Онъ счастливе меня, потому что я хорошо знаю, что надлалъ. Это сознаніе и гнететъ мою душу. Изъ-за этого я и сажусь писать, чтобы выпросить у тебя облегченія моей совсти. Я готовъ у ногъ твоихъ молить о прощеніи. Жжетъ меня воспоминаніе о своей вин. И весь я обваливаюсь, какъ дерево съ выжженными корнями.

‘Сегодня обстоятельства пробудили меня окончательно: послднія иллюзіи рухнули, дло, которому служилъ, опротивло. Предполагаю покинуть отечество и доживать гд-нибудь въ тиши. Но духу не хватаетъ ухать, не выпросивъ твоего прощенія, не выяснивъ, что длается съ тобою. Какъ ты устроилась? Какъ ты прожила этотъ безконечный годъ? Напиши. Самое коротенькое извстіе отъ тебя утшитъ меня и уменьшитъ мои мученія. Каждое твое слово будетъ мн дорого, прошу отвта во имя любви, которой я не стоилъ, по которой ты все-таки дарила меня.

‘Разсказать теб обо мн? Можетъ-ли это интересовать тебя? Передъ людьми мы все еще супруги, но въ дйствительности, покидая тебя, я воздвигъ между нами стну, которая прочне всякаго законнаго развода. Я вдь все это хорошо сознаю: разв не собственными руками я отбросилъ отъ себя тихое счастіе, которымъ могъ бы пользоваться до самой смерти, если бы не былъ безумнымъ мечтателемъ.

‘Мое письмо полно жалобъ. Это потому, что душа моя изныла отъ тоски, а силъ и мужества нтъ. Приближается утро. За окномъ слышу пробужденіе города, раздаются шаги первыхъ пшеходовъ на темныхъ улицахъ. Пора бы кончить письмо, но не могу… Теперь я чувствую, что приблизился-было къ дорогому существу, и что оно меня слушаетъ, и что я могъ бы нэлить душу, отдохнуть отъ своего жалкаго одиночества, но словъ не нашлось и до этой строки изъ письма моего въ сущности ничего не вышло. Позволь мн разсказать, что случилось со мною съ тхъ поръ, какъ мы разстались? Сперва попытаюсь объяснить теб, какъ я самъ себ теперь объясняю причины моего страннаго удаленія отъ тебя.

‘Я вдь сынъ алкоголика, вотъ почему въ моей нервной систем никогда не бывало равновсія и полнаго порядка. Не оказывалось у меня и точекъ опоры въ характер. Меня носили всякіе втры, какъ перекати-поле. Всякая страсть увлекала меня всецло и заносила всегда далеко за предлы дйствительности, а потомъ вдругъ я получалъ способность видть дйствительность просто, и тогда я возмущался: она оказывалась точно подмненной, хотя, можетъ быть, была лучше моихъ безпочвенныхъ мечтаній. Мое воображеніе вчно бывало въ погон за чмъ-нибудь новымъ и необыкновеннымъ, желанія всегда бывали чрезмрны и травили меня, какъ звря.

‘Въ нашемъ счастіи, какъ только я убдился, что получилъ все, меня кинуло въ противную сторону: мн захотлось необычайныхъ страданій и мн стало казаться, что мое счастье лишь оковы моей свободы. Вся вина была на моей сторон: вдь это я даже не пытался сблизиться съ тобою, какъ съ человкомъ, а всегда видлъ въ теб возлюбленную женщину. Ты поступала наоборотъ, но я не мшалъ теб. Теперь, когда я оглядываюсь назадъ, это такъ ясно. Теперь я могу судить объ этомъ хотя бы по тому, что и въ настоящее время мало знаю о твоихъ мысляхъ, о твоей душ, хотя много лтъ былъ твоимъ мужемъ. Зато я вижу тебя точно живую передъ собою: твою красоту, движенія, слова, всю наружную оболочку твоей дйствительной личности. Припоминаю самыя незначительныя твои слова, даже выраженіе, съ какимъ ты ихъ произносила, но не вижу твоей души. Значитъ, я всегда, всегда смотрлъ на тебя только глазами влюбленнаго. И вотъ почему я не понималъ тебя, не могъ длить съ тобою мысли, побужденія. Когда я судилъ о твоихъ поступкахъ, я могъ говорить только о наружныхъ проявленіяхъ, а побужденія имъ придавалъ свои собственныя. Вотъ и получались противорчія! Я видлъ лишь твою ненасытность въ любви — самъ я былъ ненасытенъ, а не ты!— и приходилъ въ отчаяніе, что не могу чувствовать такъ же горячо, и вымещалъ свое раздраженіе на теб обвиненіемъ въ лишеніи меня свободы. Теперь мн кажется, что если бы я хоть разъ взглянулъ на твою любовь иначе — глубже и не придавая теб собственной души,— я открылъ бы великое сокровище, а жизнь наша потекла бы совсмъ иначе.

‘На это меня не хватило: я не понялъ тебя. Сердце сжимается отъ боли, когда соображаю это и замчаю, какъ несправедливъ былъ къ теб! Не будь этого, какъ полно могло быть наше счастіе. Въ теб вдь должно быть все, чего я самъ лишенъ: душевное равновсіе, спокойствіе духа, трезвость мысли. Вотъ что я долженъ былъ брать у тебя для своего счастія. Никогда я не сомнвался въ твоей любви, хотя и не умлъ понять ея такъ, какъ понимаю теперь, когда обсуждаю невозвратимое. Знаю я также, что ты единственная женщина, которую я любилъ. Но это увреніе для тебя, конечно, безразлично, потому что своей любовью я принесъ теб не счастіе, а только горе. Прости меня, если можешь. Я сгубилъ твою жизнь, но будь уврена, что этимъ я сгубилъ и свою.

‘Какъ я разскажу то, что было со мною посл нашей разлуки? Потребовались бы года, чтобы полностью объяснить все, что я пережилъ, перечувствовалъ, передумалъ. Мечталъ я здсь о теб, Гедвига. По ночамъ я лежалъ безъ сна, тоскуя по нашему гнзду въ Бьерне, утшеніемъ было мечтать, что ты опять со мною, что ничего не случилось… Разв не странно, что я никогда не могъ наслаждаться дйствительнымъ счастіемъ, и оцнивалъ его только потомъ, когда оно лишь рисовалось въ воспоминаніяхъ, или впередъ, угадывая это счастіе въ мечт? Когда я узжалъ отъ тебя, я любилъ мечтать объ одномъ ребенк, въ которомъ олицетворялъ свою свободу, дятельность и все такое. Черезъ мсяцъ я не могъ уже спокойно переносить ея присутствія, ибо мысли мои опять были съ тобою и я зналъ, что всми корнями своего сердца я привязанъ лишь къ теб. Я знаю, что къ ней я былъ несправедливъ. Но, по обыкновенію, я оказался не властенъ надъ своими нервами, и она стала мн антипатична. Мое сердце озлоблено противъ нея, мн противно быть въ одной комнат съ нею… Конечно, въ этомъ мало мужества и великодушія. Но я вдь душевно разрушенный человкъ!.. Теперь я знаю еще, что ушелъ отъ тебя именно потому, что попрежнему любилъ тебя и въ своей погон за страданіемъ инстинктивно уходилъ отъ тебя, такъ какъ большаго зла причинить себ не могъ. Это былъ поступокъ самоистязателя.

‘Ну, страданій я получалъ вволю! Волей-неволей пришлось испить чашу до дна, хотя не безъ горькой усмшки надъ собою. Говорятъ, желанія человка создаютъ ему рай. Мои желанія, въ приладк безумной прихоти, создали мн адъ, въ которомъ я теперь корчусь. Ты можешь уменьшить мои страданія однимъ словомъ прощенія. Напиши же мн изъ состраданія!

‘Теперь мн кажется, что я топтался цлый годъ въ глубокой грязи: такъ мн стало противно дло, которому я служилъ, которому хотлъ посвятить цлую жизнь. Бороться съ мелкими, личными страстями, бороться безъ надежды на успхъ, безплодно, ради химеры! И этому я принесъ въ жертву счастье, спокойствіе, совсть!..

Томасъ Галль’.

——

Пять дней спустя Томасъ Галль одновременно получилъ дв телеграммы изъ Бьерне. Одна была слдующаго содержанія:

‘Дорогой! Прізжай. Я больна, но твое письмо оживило меня. Я тоскую по теб и попрежнему твоя жена — до конца. Ты отлучился и вернешься, не правда ли? Я всегда думала, что ты вернешься. Не отвчала на письмы Сигны, чтобы ты чувствовалъ себя совсмъ свободнымъ. Ничмъ не хотла вліять на тебя. Ты вернулся бы самъ. Теперь я такъ спокойна и счастлива.

Твоя Гедвига’.

Прочитавъ телеграмму, онъ благоговйно поцловалъ ее. Потомъ онъ вскрылъ вторую телеграмму. Она была отъ тети Виви:

‘Гедвига очень больна. Хуже, чмъ она думаетъ. Докторъ въ январ посылалъ на югъ. Не захотла. ‘Жду возвращенія Тома’, говорила. Теперь, пожалуй, не помочь. Гедвига ужасно кашляетъ и въ постоянной лихорадк. Скоротечная чахотка. Прізжай’.

Бумага вывалилась изъ его рукъ, порхнула въ воздух, какъ мотылекъ, и тихо упала на полъ. Томасъ Галль весь съежился, его зубы стучали, какъ въ сильнйшей лихорадк, ему было ужасно холодно.

Въ мозгу шевелилась лишь одна мысль: Что теперь надо длать? Но отвта на нее не было: разсудокъ отказывался служить, воли не было. Онъ пытался припомнить, почему ему всегда, и за минуту передъ этимъ, казалось, что вернуться было немыслимо. Память отказывалась служить…

Утромъ онъ сидлъ въ вагон, быстро уносившемъ его къ сверу. На четвертый день онъ уже подъзжалъ къ дому въ Бьерне. Ему такъ и не удалось припомнить, почему возвращеніе еще недавно было немыслимо.

Во всхъ окнахъ большого господскаго дома былъ свтъ. Когда сани выхали изъ темной аллеи и передъ глазами Томаса Галля сверкнули эти освщенныя по праздничному окна, онъ опять задрожалъ. Его сердце билось съ такой силой, что онъ едва переводилъ духъ.

Тетя Виви встртила его на крыльц. Онъ схватился за перила и нсколько разъ открывалъ ротъ, чтобы заговорить, но изъ его устъ вырывалось только учащенное дыханіе. Наконецъ, онъ могъ произнести:

— Гедвига?

— Она наверху… Ждетъ тебя. Она разсчитала, что сегодня ты непремнно прідешь. Успокойся же, милый Томъ… ради Бога, успокойся! На тебя страшно смотрть!

Онъ взбжалъ по лстниц, сбросилъ шубу на полъ и порывисто открылъ дверь въ гостиную, но дале пошелъ тихо, стараясь не шумть и задерживая свое свиствшее дыханіе.

Она стояла на порог своего будуара, прислонясь къ дверямъ. Господи, какъ она измнилась!

— Томъ!

Все ея лицо просіяло. Въ глазахъ засвтилось что-то такое, что у бываетъ у человка только, когда дни его уже сочтены. Но вдь это могло быть просто отъ радости! Разв не жизнь давала столько огня ея темнымъ глазамъ? Разв не жизнь окрашивала ея впалыя шеки нжнымъ румянцемъ? Конечно такъ! Она будетъ жить… Жить…

Такія мысли проносились въ его голов съ быстротою молніи, пока онъ приближался къ ней съ простертыми руками. Потомъ, когда она уже была у его груди, онъ ни о чемъ не думалъ: онъ только прижималъ ее къ себ все крпче, судорожне…

— О, Томъ! Томъ!— бормотала она.

И вдругъ она сдлалась въ его рукахъ необыкновенно тяжела. Лицо ея стало точно восковое, голова безсильно откачнулась назадъ.

Смерть? Неужели она умерла? Неужели смерть ее взяла именно теперь, когда онъ вернулся… и прежде, чмъ онъ усплъ вымолить себ ея прощеніе?.. Нтъ, нтъ… это невозможно! Не теперь же! Хоть мсяцъ, хоть недлю, хоть день она должна прожить еще!

Онъ приложилъ ухо къ ея груди. Нтъ! Не было никакихъ признаковъ жизни въ этомъ отяжелвшемъ тл, которое онъ попрежнему держалъ въ своихъ объятіяхъ. Комната быстро понеслась вокругъ него, въ глазахъ становилось все темне… Онъ усплъ только хрипло прокричать о помощи.

Тетя Виви изъ другихъ комнатъ услышала этотъ крикъ, потомъ звукъ отъ паденія на коверъ чего-то тяжелаго. Она прибжала въ ужас.

XII.

Часъ спустя Томасъ Галль сидлъ у постели больной жены. Онъ держалъ ея руку и тихонько ласкалъ эту руку. Говорить онъ не могъ. Рыданія спирались въ его горл, все вокругъ него было точно въ туман.

Вотъ онъ увидалъ блыя полоски въ ея волосахъ… Такихъ полосокъ прежде не было… Неужели сдина? Неужели горе можетъ такъ быстро раздавить человка?

Неужели горе можетъ такъ изможжить? Господи, какъ она исхудала и осунулась! А вдь выраженіе ея лица теперь радостное. Вся жизнь, какая въ ней оставалась, сосредоточилась теперь въ ея неестественно большихъ и неестественно горвшихъ глазахъ. Она не переставала разглядывать его съ тхъ поръ, какъ очнулась. Она улыбалась, и ея улыбка скрашивала разрушеніе, произведенное въ ея лиц болзнью.

Ея голосъ былъ очень слабъ. Но все-таки она говорила:

— Прости меня, что я не писала! Я не хотла ни единымъ словомъ напоминать о себ. Конечно, я длала это не безъ разсчета: мн казалось, что чмъ меньше я буду надодать теб, тмъ скоре ты соскучишься по мн. Я знала, что въ конц-концовъ ты все-таки вернешься…

Она слабымъ движеніемъ протянула руку, но у нея не хватило силъ достичь его и она провела рукой по уголку своей подушки, какъ бы лаская что-то.

— Иногда, по ночамъ,— продолжала она, — когда бывали сильные морозы и въ углахъ раздавался сухой трескъ, мн слышались твои шаги въ сосдней комнат… Какъ я ждала тебя!

Да, теперь, когда, лежа на смертномъ одр, она разсказывала ему, какъ тосковала по немъ, онъ могъ понять ея любовь. Теперь онъ зналъ, что вс наружныя проявленія ея нжности, т самыя проявленія, которыя онъ приписывалъ чувственности, были выраженіями глубокой, сердечной привязанности. Не мужчину она въ немъ любила — не много въ немъ вдь оставалось мужественной прелести — а человка, со всми его качествами и недостатками, каковъ онъ былъ, не обсуждая. Теперь онъ зналъ и то, что въ продолженіи семи лтъ брачной жизни, не смотря за его хандру и брюзжаніе, онъ слился съ нею душою такъ, что посл нея должна была остаться ничмъ незаполнимая пустота. Онъ не могъ себ представить ея смерть, не ощущая въ самомъ себ холода смерти.

Прошла недля.

Эта недля прошла въ непрерывной борьб со смертью. Боролась воля больной, не хотвшей отдавать жизни теперь, когда опять могли быть счастливые дни. Но недугъ былъ сильне. Нсколько разъ тлвшая въ ней искра жизни разгоралась и начинала пылать, но всякій разъ недугъ ее грубо погашалъ. Нсколько разъ жизнь возставала противъ неумолимой судьбы и на мгновеніе освобождалась отъ когтей подстерегавшей ее смерти. Въ такія минуты лицо больной преображалось: она вдругъ молодла и становилась радостна, какъ невста, ея глаза сверкали, ея щеки разгорались, она начинала врить въ свое исцленіе… Но минуту спустя борьба возобновлялась, грудь потрясалъ жестокій кашель, глаза мутились и становились точно стеклянными, лицо увядало, а когда Томъ прикладывалъ затмъ руку къ ея груди, онъ еле ощущалъ неправильное глухое біеніе ея сердца.

Подолгу просиживалъ онъ съ мучительнымъ напряженіемъ прислушиваясь къ ея затрудненному дыханію, и всякій разъ, когда слышался хрипъ, онъ судорожно вздрагивалъ и волосы вставали у него дыбомъ. Капли холоднаго пота собирались и медленно катились по его лбу. Всякій звукъ его пугалъ. Когда раздавался подъ окнами скрипъ промерзшаго снга подъ ногами пшехода, ему казалось, что скрипитъ что-то въ груди больной, что наступаетъ конецъ… Когда скребли на двор намерзшій за ночь ледъ, ему чудилось, что гд-то точатъ косу. Вдь смерть, смерть поджидала свою жертву!

Когда она въ тяжеломъ припадк стонала и металась отъ страданія,— ему бывало ясно, что жить она уже не можетъ и въ своемъ отчаяніи онъ призывалъ ненавистную смерть, чтобы хоть скоре больная избавилась отъ мученій. Но какъ только къ Гедвиг возвращалась хоть тнь жизни, онъ начиналъ молить Бога о чуд, о ея выздоровленіи. И въ немъ снова пробуждалась надежда, за которую онъ ухватывался, какъ на смерть подстрленная птица, чтобы не упасть къ ногамъ охотника, ухватывается клювомъ за собственное перо.

Врачъ прізжалъ ежедневно, но не подавалъ надежды. На вс робкіе вопросы Томаса Галля онъ неизмнно отвчалъ:

— Ея дни сочтены, можетъ быть, даже часы. Вамъ лучше приготовиться къ неизбжному удару.

Томасъ Галль сидлъ у постели умирающей дни и ночи. Однажды ночью, когда она была спокойне, чмъ обыкновенно, измученный отъ усталости, онъ уснулъ въ кресл, и его голова склонилась на край подушекъ. Вдругъ его разбудило прикосновеніе холодной и тяжелой руки къ его лицу. Со сна онъ вскочилъ въ ужас: ему приснилось, что его хватаетъ какое-то чудовище. Но въ слдующее мгновеніе онъ окончательно пробудился и, замтивъ, что его лица коснулась лишь рука Гедвиги, тихо взялъ и поцловалъ эту руку. Рука была безжизненна и необыкновенно холодна. Опять онъ почувствовалъ ужасъ и склонился надъ женой. Она начала хрипть.

Черезъ часъ ея не стало.

——

По широкимъ блымъ полянамъ опять извивалась похоронная процессія отъ господскаго дома въ Бьерне къ приходскому кладбищу. Въ первыхъ саняхъ позади дрогъ съ усыпаннымъ цвтами гробомъ сидлъ Томасъ Галль возл священника. Священникъ былъ старикъ съ совершенно блыми отъ сдины волосами, спадавшими на воротникъ его шубы. Въ его лиц было выраженіе доброты и сочувствія. Онъ не переставалъ тихо произносить слова утшенія.

Томасъ Галль ничего не понималъ. Съ той минуты, какъ онъ убдился, что Гедвига умерла, онъ сдлался совершенно спокоенъ, только спокойствіе его было спокойствіемъ неодушевленнаго предмета. Онъ походилъ на механическую куклу, которая можетъ двигаться и даже произносить отдльныя слова, не зная для чего она это длаетъ.

Передъ тмъ онъ долго не хотлъ поврить, что душа ея уже отлетла. Часъ за часомъ онъ сидлъ возл умершей и терпливо дожидался, что сердце ея опять начнетъ биться. Но оно не билось, и сознаніе дйствительности точно подползло къ нему и вдругъ овладло имъ. Съ этой минуты онъ самъ угасъ: ни думать, ни чувствовать онъ уже не могъ. Онъ не проронилъ ни единой слезы, источники слезъ въ немъ замерзли. Да и самъ онъ былъ точно тнью застывшаго для жизни человка.

Вотъ они на кладбищ. Когда они успли дохать?

Вотъ гробъ медленно опущенъ въ могилу. Гулко раздаются въ могил звуки ударившихся о крышку гроба комьевъ мерзлой земли. Томасъ Галль оглядывался съ недоумніемъ. Ему казалось, что засыпаютъ мерзлой землей его самого. Онъ даже чувствовалъ, какъ отдавались въ его груди удары падавшихъ комьевъ.

XIII.

Была майская ночь. Луна ясно свтила на пустынномъ неб и проливала свой блдный свтъ на холодную страну. Всюду были лса, перерзанные болотистыми полянами. Вся поросшая лсомъ поднималась гора, очертанія которой мягко выдлялись на неб. Только что протаявшая дорога змей извивалась на эту гору между лсами. Въ долин поднимался туманъ, густой, неровными клубьями, точно паръ надъ, исполинскимъ котломъ. Въ сторон гудлъ водопадъ.

На самомъ краю обрыва надъ водопадомъ виднлась неподвижная черная фигура. Приблизившись, всякій бы разглядлъ въ ней лежавшаго человка, но никто бы не могъ сказать, живъ онъ или нтъ.

Вотъ прокричала въ лсу сверная сова. Томасъ Галль содрогнулся всмъ тломъ и поднялъ голову. Онъ съ дикимъ ужасомъ вперилъ взглядъ въ ту часть лса, откуда послышался крикъ совы. Но крикъ не повторялся, и черезъ нсколько времени онъ точно успокоился: онъ снова отвернулся къ водопаду и опять уставился взглядомъ на пнившійся далеко внизу потокъ.

Опять точно хороводомъ закружились въ его мозгу неясныя мысли. Ему стало казаться, что голова его начала быстро раздуваться въ какой-то огромный пузырь, и въ этомъ пузыр гулко отдается грохотъ водопада и всякій звукъ въ лсу. Въ глубин ущелья пнистыя пучины несутся, и крутятся, и скрываются въ тни. Но изъ пны все мелькаютъ искаженныя отъ ужаса черты утопающаго человка, Его руки простираются кверху. Страшно! А все-таки что-то манитъ туда, и слышатся голоса, которые зовутъ:

— Томасъ Галль! Тамъ внизу можно успокоиться! Тамъ внизу можно найти забвеніе, покой! Тамъ внизу можно искупить свою жизнь!

Вдь всего одинъ шагъ, одно движеніе, и долгъ будетъ выплаченъ. Что ему отдать, если не жизнь, для искупленія зла, причиненнаго людямъ? Одно движеніе, и равновсіе на всахъ справедливости возстановится!

Гудитъ, гудитъ водопадъ. Потокъ поетъ свою грозную пснь. Славно бы уснуть, уснуть навки, подъ звукъ этой псни, среди пучинъ!

Томасъ Галль закрываетъ глаза и ниже склоняется надъ обрывомъ. Но вдругъ онъ длаетъ движеніе назадъ.

Гедвига!

Всякій разъ его останавливаетъ одна и та же мысль, которую онъ потомъ забываетъ, но которая въ послднюю минуту неизмнно возвращается: Что, если, налагая на себя руки, онъ навсегда лишатся возможности соединиться съ умершей? Какъ отказаться отъ надежды снова ее увидть?

Эти надежда привязываетъ его къ постылой жизни…

Онъ встаетъ и, содрогаясь, отходитъ отъ обрыва. Затмъ онъ медленно бредетъ въ долину къ своему дому.

Посл похоронъ Гедвиги разсудокъ постепенно вернулся въ Томасу Галлю, но съ большими недочетами. Сначала это имло видъ неимоврной тоски, которая подтачивала въ немъ вс жизненныя силы. Онъ ежедневно повторялъ себ, что жить уже не стоитъ, да и силъ нтъ. И онъ быстро увядалъ, точно часть его самого была зарыта въ землю вмст съ Гедвигой, а то, что оставалось спшило тоже разрушиться и соединиться съ землею.

Въ большихъ опуствшихъ для него комнатахъ бьернинскаго дома онъ безпокойно бродилъ, какъ потревоженный духъ. По ночамъ слуги изъ своего флигеля черезъ дворъ часто видли огонекъ, переходившій отъ окна къ окну въ комнатахъ верхняго этажа. Иногда огонь останавливался, и большая тнь человческой головы ложилась на снгу противъ освщеннаго окна. Стали поговаривать, что тнь покойной барыни бродить въ дом и что самъ Томасъ Галль не страшится ходить на свиданія съ этой тнью.

Когда слухи дошли до него, Томасъ Галль сейчасъ же поврилъ возвращенію духа Гегвиги. Его только огорчало, что слухи не вполн врны и что ему не удается встрчаться съ ея духомъ. Тогда онъ занялся тщательнымъ просмотромъ бумагъ покойной жены, надясь найти какое-нибудь указаніе, чего она желала отъ него въ случа своей смерти. И онъ сдлалъ важную находку: онъ нашелъ тетрадь, въ которой Гедвига когда-то вела дневникъ, а потомъ отъ времени до времени записывала свои впечатлнія. Съ жадностью накинулся онъ на эту тетрадь. Наконецъ-то онъ поговорить съ нею по душ, узнаетъ вс ея мысли!..

Двичій дневникъ былъ написанъ ребячливо, въ наивныхъ и неясныхъ выраженіяхъ. Но дале замчался постепенно пріобртаемый навыкъ облекать мысли въ слова, да и самыя мысли становились глубже, ясне. Вотъ она вышла замужъ за своего перваго мужа. Какъ не веселы и не радостны стали ея замтки въ дневник! Въ каждой строк были жалобы на ненаполнимую пустоту ея жизни. Самыя замтки стали коротки и безсодержательны: не о чемъ было писать, жизнь была безотрадно сра и однообразна, ни радостей, ни горя… Такова она была до появленія въ Бьерне Томаса Галля…

Но вдругъ что-то измнилось: замтки ожили и прониклись лирической восторженностью. Дале появились и откровенныя признанія: она не могла устоять передъ соблазномъ изложить въ своихъ замткахъ восторгъ, который охватывалъ ее при каждомъ новомъ для нея движеніи сердца. Врно отражали листки тетради постепенное развитіе ея глубокой любви къ Томасу Галлю. Потомъ начались и терзанія: она сознавала, что ея любовь, хотя и затаенная въ глубин души, преступна, въ каждомъ ея слов стала замтна сильная борьба между всевластнымъ чувствомъ и сознаніемъ долга, терзанія совсти отравляли ей всякое движеніе души.

Егермейстера не стало. Ужъ не попали ли ему въ руки эти замтки? Онъ былъ слишкомъ гордъ, чтобы оставить объ этомъ хоть малйшій слдъ. Не въ его натур было идти на уступки или мнять жизнь въ угоду другому, еще мене онъ былъ способенъ примириться съ возможностью позора… Онъ устранился, не сказавъ ни слова — вотъ и все! Такое предположеніе объяснило бы все загадочное въ его гибели.

Гедвиги такое подозрніе, повидимому, не коснулось. И все-таки ея угрызенія совсти превратились посл внезапной смерти мужа въ настоящее отчаяніе. Черной нитью связывало это мрачное чувство вс ея помыслы вплоть до возвращенія изъ заграничнаго путешествія. Вотъ описаніе ея потрясенія при неожиданномъ появленіи Томаса Галля на пароход, пробивавшемся во льду. Вотъ и цлый рядъ замтокъ того времени, когда оба они подтачивались сомнніями и недоразумніями… Теперь онъ на все смотрлъ ея глазами и не понималъ своихъ собственныхъ поступковъ! И вдругъ замтки обрывались на продолжительное время. Жизнь бдной Гедвиги стала слишкомъ полна, чтобы оставалась охота что-либо записывать.

О первыхъ двухъ годахъ ея жизни во второмъ брак была только одна замтка въ два слова: ‘я жила!’ Эти слова были написаны твердымъ почеркомъ поперекъ страницы. Но дале опять стали появляться длинныя замтки. Опять прокралось къ ней впечатлніе одиночества, почти какъ въ первомъ брак. Опять ея дни были не веселы, ея часы очень долги. Опять дневникъ сдлался ей необходимымъ, чтобы отводить душу. Но это были замтки честной, великодушной женщины, она ни на кого не сваливала вины за отсутствіе радостей въ ея жизни. О Томас Галл она неизмнно говорила съ величайшей любовью, недоумвая только, чмъ бы ободрить его и какъ его вывести изъ болзненнаго бездйствія, которое такъ худо отражалось на немъ…

Таковы были эти замтки. Сутки за сутками Томасъ Галль проводилъ у маленькаго письменнаго стола Гедвиги, изучая ея дневникъ. Все ясне и ясне вставалъ передъ нимъ ея новый образъ. Неужели такова была его покойная жена? Ему казалось, что онъ впервые знакомился съ нею. Съ такою-ли женщиной было не слиться душой! И ее-то, эту новую Гедвигу, ему не суждено было никогда увидть на яву!

Его глаза горли отъ слезъ, но плакать онъ не могъ. Его мучили какое-то неопредленное безпокойство, какой-то безпредметный страхъ. И тоска, тоска, которой ни въ чемъ не было исхода! Любилъ ли онъ Гедвигу? Никогда не переставалъ онъ ее любить, а теперь любилъ сильне, чмъ когда-либо. Теперь онъ полюбилъ еще душу ея, которую узналъ только по замткамъ дневника!

Имъ овладла безумная потребность во что бы то ни стало снова приблизиться къ ней. Смерть разверзла между нимъ и ею темную пропасть. Не видно было ни малйшей возможности перебраться черезъ пропасть, не теряя возможности соединиться съ умершей… если тамъ, за мракомъ соединеніе было возможно.

И все-таки разв, читая ея дневникъ, онъ не чувствовалъ, что она становилась въ это время ближе, разв не случалось, что онъ даже забывался и оборачивался сказать ей что-нибудь, — до такой степени ясно чувствовалось, что она тутъ присутствовала? Онъ утратилъ свои врованія давно, но теперь ему казалось невозможнымъ, чтобы душа, говорившая съ нимъ на страницахъ дневника, могла быть уничтожена смертью, какъ тло. Вопросъ былъ въ томъ, гд была теперь ея душа?

Онъ раздумывалъ, раздумывалъ… Ему хотлось найти что-нибудь такое, что уясняло бы вопросъ о душ, не противорча его воззрніямъ позитивиста. День за днемъ, ночи напролетъ раздумывалъ онъ, всматриваясь въ потемки того, что могло быть за могилой, и понемногу пустота начала для него чмъ-то наполняться, а густая тьма равсяваться. Загробный міръ рисовался ему въ какихъ то неопредленныхъ очертаніяхъ, которыхъ онъ никакъ не могъ уловить. Во всякомъ случа, это былъ загробный міръ, то-есть, существованіе душъ посл смерти тла.

Онъ жилъ въ страшномъ напряженіи, почти не спалъ, лъ очень мало. Тмъ не мене, онъ не чувствовалъ себя больнымъ, а иногда, при чтеніи дневника и старыхъ писемъ Гедвиги, имъ овладвало какое-то странное чувство успокоенія и неопредленнаго довольства. Ему становилось тепло, точно живое существо прижималось къ нему, нервы успокоивались, точно любимое существа брало его за руку и утшало. Въ то же время воображеніе начинало работать необыкновенно сильно и все, что ему приходило въ голову, точно нашептывалось какими-то незримыми существами вокругъ него..

Ему пришло на мысль, что, можетъ быть, разгадка всего, о чемъ онъ думалъ съ такимъ напряженіемъ, въ спиритизм. Тотчасъ же онъ началъ читать, о спиритизм, потомъ сталъ продлывать опыты вызыванія духовъ. Опыты удались настолько, что онъ уже не сомнвался въ возможности явленія духовъ… Но отвтовъ на свои вопросы онъ отъ нихъ не получилъ.

Тогда онъ пошелъ дальше въ изученіе всего, что нашлось въ его обширной библіотек по части мистическихъ ученій, и съ особеннымъ интересомъ остановился на ученіи буддистовъ въ переложеніи этого ученія современными теософами. Переселеніе душъ въ постепенномъ совершенствованіи пришлось ему по сердцу. Тотчасъ же онъ сталъ передлывать все ученіе по своему и подыскивать доказательства врности ученія. Онъ говорилъ себ, что, какъ учила біологія, ткани человческаго тла постоянно уничтожаются и замняются новыми, такъ что въ извстное число лтъ все тло бываетъ обновлено. Стало быть, даже въ теченіи одной жизни душа по нскольку разъ перемняетъ свою оболочку. Почему не допустить продолженія того же и посл смерти? Притомъ, онъ часто замчалъ въ своей жизни что-то въ род неясныхъ воспоминаній о какомъ-то иномъ существованіи. Почти все, что ему приходилось видть впервые, мало поражало его, точно уже нчто хорошо знакомое, нердко онъ даже спрашивалъ себя, гд я это видлъ?— хотя, наврное, видлъ предметъ въ первый разъ въ своей жизни. Теперь для него казалось вполн понятнымъ, почему полярная природа мало удивила его, почему въ Америк онъ никогда не бывалъ пораженъ удивленіемъ передъ новизною всего, что онъ тамъ встрчалъ, почему въ путешествіяхъ онъ всегда испытывалъ такое чувство, точно не видитъ ничего новаго, а только припоминаетъ давно забытое…

Все дальше и дальше заходили его размышленія въ этомъ направленіи. Сосредоточиваясь въ самомъ себ и тщательно припоминая что-то неопредленное, онъ старался уяснить себ прошлое своихъ различныхъ существованій, въ которыя теперь врилъ.

Передъ окномъ на втк дерева сидлъ нахохлившись воробей. Онъ сильно зябнулъ на мороз и втягивалъ въ себя голову, чтобы согрться. Вдругъ, глядя на эту озябшую птичку, Томасъ Галль ясно припомнилъ, что когда-то, можетъ быть, много столтій тому назадъ, онъ самъ былъ такимъ воробьемъ и тоже страдалъ отъ мороза, даже однажды ночью въ большую стужу не былъ въ силахъ улетть, когда къ нему опустилась сова, и испустилъ духъ въ ея острыхъ когтяхъ. Поздне, какъ ему теперь припоминалось все ясне и ясне, онъ былъ собакой, которая погибла отъ тоски по своей хозяйк. Въ томъ город, гд протекло его дтство, на кладбищ былъ памятникъ, украшенный барельефами изъ мрамора. На одномъ изъ барельефовъ была изображена распростертая на могил собака, и говорили, что до постановки памятника на этой самой могил издохла собака погребенной тутъ двушки. Теперь Томасъ Галль зналъ, что то былъ онъ самъ въ образ собаки…

Вскор онъ припомнилъ еще многое, между прочимъ, какъ онъ былъ индйцемъ и жилъ въ двственныхъ лсахъ Новаго Свта. Ему припоминались мельчайшія подробности его смерти, послдовавшей тогда отъ ‘огненной воды’, которой его снабдили блолицые. Онъ умеръ въ крытой звриными шкурами кибитк на берегу Атапаски, напрасно призывая помощь великаго духа.

Въ послдующія существованіи онъ поклонялся тому же великому духу, но уже называя его Брамой. Удивительно ярко всплывалъ въ его памяти цвтокъ лотоса, медленно плывшій на поверхности воды, когда самъ онъ, будучи тогда факиромъ, умиралъ на берегу священной рки на ‘вчной молитв’…

Многаго онъ не могъ припомнить. Стало быть, онъ не достигъ еще высшей формы, и ему предстояли еще многія существованія… Смутно угадывалъ онъ дальнйшую судьбу своей души. Ясно, что для уравновшенія, въ слдующемъ существованіи онъ будетъ безумно любить свою жену… по всмъ вроятіямъ, новое воплощеніе души Гедвиги, но та будетъ къ нему холодна и замучаетъ его своимъ стремленіемъ прочь отъ него… Это будетъ ему возмездіемъ. Чтобы смягчить свою участь, ему оставалось только употребить остатокъ своихъ дней на искупленіе своей вины. Непремнно надо было сдлать какое-нибудь доброе дло и жить безупречно. Но какое доброе дло совершить и какъ жить? Объ этомъ онъ раздумывалъ такъ, что голова болла…

Иногда онъ на короткое время забывалъ свои размышленія о переселеніи душъ. Тогда онъ замчалъ, что голова его пылаетъ, какъ огонь, и въ груди что-то жжетъ. Ужъ не тлетъ ли его мозгъ… или сердце?— спрашивалъ онъ себя озабоченно.

Встрчаться съ людьми онъ не любилъ, онъ выходилъ изъ себя, если кто-нибудь смотрлъ на него пристально. Попеченія заботливой тети Виви онъ сначала переносилъ довольно терпливо. Но скоро онъ замтилъ, что она старалась отвлечь его отъ серьезныхъ размышленій, очевидно, она намревалась ограничить его свободу! Онъ сталъ относиться къ ней подозрительно. Свобода была ему нужне всего. Теперь его часто озаряли блестящія идеи, и не слдовало себя ничмъ связывать, чтобы имть возможность тотчасъ же приступить къ выполненію, если идея того потребуетъ. Еще опасне казался ему инженеръ Вибель. У того во взгляд было что-то особенное, и не даромъ же онъ повадился ежедневно заходить къ тет Виви. Его слдовало остерегаться, какъ врага.

Томасъ Галль сталъ запираться въ своей комнат или въ верхнихъ комнатахъ покойной жены. Не то онъ по цлымъ днямъ бродилъ на лыжахъ въ лсу. Когда встрчались люди, онъ уходилъ отъ нихъ въ сторону. Этакъ было врне, да и не желалъ онъ, чтобы его разсивали въ его размышленіяхъ.

По ночамъ, какъ мы уже видли, онъ прокрадывался къ водопаду. Его сильно манили голоса, доносившіеся изъ пропасти. Почему-то онъ забывалъ вс свои размышленія, когда наступало время идти къ водопаду, и потому онъ могъ соблазняться призывомъ успокоиться въ пучинахъ, Но онъ былъ твердъ! Онъ всегда спохватывался во время и не подавался искушенію!

Когда онъ начиналъ бродить, онъ нигд не находилъ покоя. Притомъ онъ не переставалъ испытывать такое чувство, точно забылъ что-то важное, отъ чего зависла вся его судьба, но ему не удавалось припомнить, что это, и оттого его безпокойство становилось нестерпимымъ.

Потомъ вдругъ онъ вспоминалъ: Да, вдь ему надо добиться соединенія съ Гедвигой! Но гд и какъ? Надо было выяснить это вполн опредленно, чтобы не продолжать свою ненавистную жизнь на авось, можетъ быть, попусту.

Однажды въ ма въ Бьерне пріхалъ врачъ и пожелалъ сдлать визитъ владльцу. Тотчасъ же Томасъ Галль догадался, что ему разставляютъ ловушку. Въ дом оказывался, видно, предатель. Тмъ не мене, онъ счелъ благоразумнымъ принять доктора какъ можно любезне и не подавать вида, что заподозрилъ ловушку. И дйствительно, онъ встртилъ врача преувеличенною любезной улыбкой, на вс его вопросы отвчалъ очень охотно и былъ необыкновенно привтливъ. Только вс его отвты были какъ-разъ противоположны истин, и онъ съ злорадствомъ замчалъ недоумніе сбитаго съ толку доктора.

Когда тотъ ухалъ, Томасъ Галль съ бшенствомъ напустился на тетю Виви:

— Ты посылала за этимъ слугой Эскулапа? Попробуй-ка еще запираться!

Старуха была чуть жива отъ страха.

— Милый Томъ,— бормотала она,— я… я думала… я хотла…

— Предупреждаю тебя, если это случиться еще разъ, будетъ плохо!— перебилъ онъ.— Понимаешь? Я хочу, чтобы меня оставили въ поко!

Съ этого дня она уже не ршалась въ чемъ-нибудь перечить ему. Она стала сама избгать всякой встрчи съ нимъ.

Тмъ не мене, Томасъ Галль уже не чувствовалъ себя въ безопасности въ Бьернинскомъ дом, да и размышленія его уже какъ-то не удавались. Онъ ршился удалиться въ уединеніе, куда-нибудь въ лсъ, чтобы тамъ, вдали отъ мірской сутолоки, посвятить жизнь созерцанію и размышленіямъ. Во время своихъ длинныхъ прогулокъ по лсу онъ однажды нашелъ заброшенную избушку миляхъ въ трехъ отъ Бьерне. Эта избушка стояла далеко отъ деревень въ лсной глуши и очень ему понравилась. Ее онъ веллъ поправить и туда ршился переселиться, чтобы жить тамъ строго по завтамъ мудраго Будды.

Однажды въ послднихъ числахъ мая онъ простился съ тетей Виви и направился въ лсъ. Она смотрла ему вслдъ и печально покачивала сдой головой. Она не смла останавливать его и сама распорядилась, согласно его приказанію, чтобы еженедльно въ лсную избушку доставлялась коврига чернаго хлба… Въ душ она надялась, что лсной воздухъ и тишина въ самомъ дл принесутъ Тому пользу и что онъ вскор вернется.

Прошло лто, а онъ не возвращался. Тетя Виви написала ему письмо, но не получила отвта. Не зная, что предпринять и не считая возможнымъ оставить больного на зиму въ лсу, она обратилась за совтомъ къ священнику.

Это былъ еще совсмъ молодой человкъ, только что прибывшій на мсто стараго пробста, который уже не въ силахъ былъ продолжать свою службу. О немъ говорили, какъ о человк, умвшемъ сильно вліять на людей. Сама тетя Виви испытала это на себ, слушая его первую проповдь въ церкви: необыкновенное успокоеніе духа и порывъ дтскаго доврія къ источнику всякой жизни вселяли его слова.

Онъ былъ сынъ мужика, много страдалъ въ дтств и зналъ, какъ надо было говорить со страждущими. Притомъ онъ былъ образованный человкъ, зналъ вс теченія времени и умлъ ихъ разъяснять.

Тетя Виви просила его навстить больного въ лсу и попытаться вернуть его домой. Они сама не понимала душевнаго состоянія Тома, но инстинктъ ея заботливой и доброй натуры подсказывалъ ей, что помочь больному скоре могъ священникъ, чмъ врачъ.

XIV.

Избушка въ которой проживалъ теперь Томасъ Галль, находилась въ дремучемъ лсу и была прежде лсной сторожкой. Въ ней была одна жилая комнатка. Убранство составляли сколоченный изъ досокъ столъ и два стула. Кровати не было: ложемъ служила лавка, на которой даже не было постели.

Томасъ Галль сидлъ у стола передъ единственнымъ окошкомъ избы. Онъ опустилъ голову на руки и былъ погруженъ въ глубокое раздумье. Его волосы, спадавшіе на плечи, были совсмъ блы, сильно разросшаяся борода тоже была почти сдая. На лавк возл стола виднлась початая коврига чернаго хлба, рядомъ стояла глиняная кружка съ водою.

Томасъ Галль поднялъ голову и уставился черезъ свое оконце взглядомъ на небо. День былъ солнечный, одинъ изъ тхъ осеннихъ дней, когда воздухъ особенно прозраченъ и по темносинему небу величаво плывутъ ярко освщенныя солнцемъ облака. Въ это утро Томасъ Галль любовался первымъ инеемъ въ томъ году. На втвяхъ елей иней сверкалъ, какъ только что отчеканенное серебро, потомъ солнце пригрло лсъ и иней исчезъ, опять стало точно лтомъ…

Все было тихо кругомъ. Только сорока протрещала гд-то вдали, да блка возилась на дерев передъ нэбушкой, перескакивая съ втки на втку. Вдругъ она остановилась въ своей игр, услась на суку и навострила уши. По временамъ она наклонялась и что-то высматривала въ лсу, округляя свои темные, удивленные глаза. Видно, ее обезпокоилъ какой-то человкъ, приближавшійся черезъ полянку, прямо къ изб.

Томасъ Галль увидлъ его и сдвинулъ брови.

Раздался стукъ въ двери. Онъ не отозвался, тмъ не мене, дверь открылась и незнакомецъ вошелъ.

— Благословенъ Господь!— произнесъ молодой человкъ по мстному крестьянскому обыкновенію.

Томасъ Галль ничего не отвтилъ. Но къ его плечу прикоснулась рука и, поневол обернувшись, онъ увидлъ устремленный на него взглядъ добрыхъ и честныхъ голубыхъ глазъ.

— Позвольте мн отдохнуть здсь, и не дадите-ли мн стаканъ воды?— сказалъ незнакомецъ тихо.

Томасъ Галль съ неохотой всталъ и подалъ свою кружку.

— Вотъ, если не брезгаете. Стакана у меня нтъ.

Молодой человкъ, опустившійся на свободный стулъ, съ видимымъ наслажденіемъ утолилъ свою жажду. Напившись, онъ отдалъ кружку и оглянулся въ изб. На его блдномъ лиц не было ни усовъ, ни бороды, тмъ не мене, это молодое лицо носило уже отпечатокъ страданій, тяжелыхъ размышленій и постоянныхъ лишеній. И все-таки взглядъ его глазъ былъ ясенъ и спокоенъ. Полной противоположностью этому взгляду было выраженіе лица Томаса Галля — нервное, тревожное, подозрительное.

— Кто вы?

— Мое имя — Ренмаркъ. Я священникъ.

— Зачмъ вы пришли сюда?

— Я обманулъ бы васъ, если бы сказалъ, что пришелъ случайно…

— Ага! Вы хотите обратить меня? Такъ вдь? Предупрежіаю васъ, что вы даромъ потратите свое время.

— Я много слышалъ о валъ, Томасъ Галль, и очень желалъ познакомиться съ вами. Мн хотлось обмняться съ вами нкоторыми мыслями… Но если вы потребуете, я уйду отсюда, не проронивъ ни слова о томъ, что мн дороже всего.

Томасъ Галль опустился на лавку и былъ въ нершительности. Три мсяца онъ не слышалъ человческаго голоса и самъ не произнесъ ни слова… Теперь ему доставляло удовольствіе говорить съ этимъ молодымъ священникомъ.

— Извольте, я выслушаю все. что вы имете мн сказать,— произнесъ онъ наконецъ.

Въ свою очередь, священникъ помолчалъ.

— То, что я хотлъ вамъ сказать — старыя, очень старыя истины!— началъ онъ тихо.— Эти истины вамъ извстны такъ же хорошо, какъ Богъ, которому я служу…

— Я не врю въ вашего Бога!— мрачно отвергъ Томасъ Галль.

— Вы такъ полагаете! Но положите руку на сердце и скажите по совсти, не осталось-ли въ вашей душ чего-то, что противорчитъ вашимъ словамъ?

— Вы намекаете на мою смутную потребность загробной жизни?

— Если хотите, да… Я бы назвалъ это просто потребностью религіозныхъ врованій…

Томасъ Галль насупился я качнулъ головой.

— Правда, во мн есть эта потребность… Но путь къ вашему Богу для меня, во всякомъ случа, закрытъ. Давно уже мои дтскія врованія разсыпались въ прахъ среди житейскихъ невзгодъ. Я утратилъ иллюзіи, я разучился допускать что-либо сверхъестественное. Никакъ не могу допустить существованіе Бога, какъ личности.

— Скажите, что васъ побуждаетъ жить здсь въ пустын?— спросилъ священникъ.

— Я уединился здсь, чтобы ничто не мшало моимъ размышленіямъ. Живу сообразно предписаніямъ мудраго Будды. Я стараюсь не угашать жизнь въ чемъ бы то ни было, не красть, не лгать, не покупать и не продавать, не употреблять грубыхъ выраженій, не быть посредникомъ между людьми. Я не вижу женщинъ, не омрачаю своего ума спиртными напитками, не мъ ради наслажденія, не украшаю своего жилища, не имю покойнаго и широкаго ложа… Все свое время я посвящаю размышленію о важнйшей загадк жизни и стараюсь уяснить себ истину…

— Поврьте, на вс ваши вопросы есть отвтъ въ Евангеліи…

Томасъ Галль потрясъ головой.

— Нтъ, это не то. Ваша религія отживающее свой вкъ культурное учрежденіе. Много ли истинныхъ христіанъ,— не на словахъ, а на дл,— найдется на свт!

— Гораздо больше, чмъ вы полагаете!

— Сомнваюсь. Заканчивается тяжелый вкъ и люди измучены сомнніями. Новое столтіе принесетъ, можетъ быть, новыя врованія… Но мы, люди стараго вка, такъ и умремъ со своими недоумніями…

Томасъ Галль поднялся и началъ ходить по изб. Онъ говорилъ горячо, съ сильной жестикуляціей. Давно уже онъ не бывалъ въ такомъ возбужденіи.

— Впрочемъ, о чемъ толковать,— продолжалъ онъ.— Я не врю въ существованіе дйствительной смерти, такъ какъ вижу въ жизни и смерти лишь постоянное возобновленіе. Цвты умираютъ каждую осень, но всякую весну снова расцвтаютъ. Душа для меня во всемъ… Когда я чувствую запахъ цвтовъ, мн кажется, что и у нихъ есть своя чуткая душа… Кстати, есть цвты въ вашемъ ра?

Онъ остановился передъ гостемъ и смотрлъ на него растеряннымъ взглядомъ.

Священникъ всталъ. Онъ заговорилъ голосомъ, который дрожалъ отъ искренняго чувства.

— Вы слишкомъ много страдали… Но если хотите, я укажу вамъ путь къ великому утшенію…

— Такого пути нтъ!

— Есть, увряю васъ. Напрасно вы думаете, что христіанство лишь культурное учрежденіе и что оно отжило… Наоборотъ! Именно теперь, когда борьба за существованіе такъ ужасно обострилась, стремленіе къ религіозному утшенію стало сильне у людей. По себ можете судить! Ни жить, ни умереть спокойно вы не можете съ вашими сомнніями. Вы шарите впотьмахъ, ищете, ищете, и воображаете, что нашли что-то цнное въ старыхъ индійскихъ врованіяхъ. Но разв это дало вамъ то, чего вы жаждете? Сами скажите, разв вы покинули надежду на жизнь загробную, на соединеніе съ усопшими?

Томасъ Галль стоялъ нсколько секундъ молча. Вдругъ слезы покатились изъ его глазъ.

— Не хочу… не могу отказаться отъ этой надежды!— вскричалъ онъ въ отчаяніи. Оставьте мн ее… дайте мн ее. Безъ этого мн страшно: такъ темно, такъ безотрадно. Послушайте, можете вы научить меня врить, какъ я врилъ въ дтств?

Лицо священника просіяло.

— Могу, если вы сами того захотите!— сказалъ онъ съ увренностью.

— Да, да, я хочу врить…

— Но вамъ нужны попеченія. Вы больны тломъ, не только душою. Пойдемте отсюда со мною…

— Куда?

— Къ вамъ домой.

Томасъ Галль покачалъ своей сдой головою. Его зрачки расширились, взглядъ принялъ испуганное выраженіе.

— У меня нтъ дома!— сказалъ онъ, содрогаясь.

— А Бьерне?

— Нтъ, нтъ… не туда! Туда я боюсь идти. Не могу я жить съ нею, хотя люблю!

— Съ кмъ?

— Съ Венерой! Я слишкомъ ее люблю, понимаете?

Его голосъ понизился до шепота, но слова звучали отчетливо, какъ постукиванье кости о кость.

— Я страстно люблю ее. Но это огонь… огонь… огонь, въ которомъ сгорло во мн все.. все! Сгорло, говорю я вамъ,— повторилъ онъ, прикладывая руку къ груди.— Тутъ пусто. И въ пустот сидитъ дроздъ… и поетъ!.. Хо, хо! Онъ поетъ такъ печально, что я не могу удержать слезъ…

Молодой священникъ тихо взялъ его за руку.

— Вы больны. Пойдемте со мною.

— Хорошо, я пойду съ вами, если вы меня не оставите! Когда я былъ воробьемъ и сова вонзила свои когти мн въ сердце… понимаете?

Священникъ надлъ ему на голову шапку и взялъ его подъ руку.

— Пойдемте отсюда.

— Да, да… Пойдемте!

Они вышли рука-объ-руку и тихо направились лсной дорогой къ долин.

Конецъ.

‘Міръ Божій’, NoNo 7—11, 1898

НОВЫЙ ТАНГЕЙЗЕРЪ.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ.

I.

II.

III.

IV.

V.

VI.

VII.

VIII.

IX.

X.

XI.

XII.

XIII.

XIV.

XV.

XVI.

XVII.

XVIII.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ.

I.

II.

III.

IV.

V.

VI.

VII.

VIII.

IX.

X.

XI.

XII.

XIII.

XIV.

Читайте также: