НОВЫЙ НЕСТОР ЛЕТОПИСЕЦ
НОВЫЙ НЕСТОР ЛЕТОПИСЕЦ
|
|
|
От издателя:
От издателя:
I
II
III
IV
V
VI
VII
VIII
IX
* * *
КОММЕНТАРИИ
КОММЕНТАРИИ
Новый Нестор летописец, Аверченко Аркадий Тимофеевич, Год: 1917
Время на прочтение: 5 минут(ы)
Аверченко А.Т. Собрание сочинений: В 13 т.
Т. 10. В дни Содома и Гоморры
М.: Изд-во ‘Дмитрий Сечин’, 2017.
Однажды ночью пишущий эти строки, обманув бдительность стражи, стерегущей бывшего царя, пробрался в царскосельский дворец и, подобрав ключ к ящику письменного стола, попросту говоря, утащил рукопись, озаглавленную: ‘История моего царствования’.
Вот подлинный текст этой ‘истории’:
Наконец-то я собрался описать историю моего царствования. Раньше было некогда: то то, то се мешало. Надо признаться, времени на царствование уходит уйма: то тех прими, то тем скажи речь, то бумаги подписывай. Бывают такие дни, что и минутки не урвешь посидеть на троне. А какой же это царь, который не сидит на троне. Я сам понимаю свои обязанности перед народом и жалованье по цивильному листу недаром получаю… Обязанностей у царя масса, а удовольствие — какое? Только и всего, что подданные при каждом подходящем и неподходящем случае ‘Боже, царя храни’ орут.
Вот надоела песня! А приходится слушать да еще делать веселое лицо.
Вот тебе и ‘Боже, царя храни!’
Сколько ни пели, все-таки не сохранил меня Бог… Сорвалось.
Впрочем, не буду забегать вперед.
Ну-с… Итак, с чего же начать? Начну с детства.
Помню себя мальчиком. Папа у меня был большой, толстый, с рыжей бородой и пил довольно сильно.
У каждого монарха, по-моему, есть своя излюбленная историческая фраза…
У моего коллеги Генриха IV было изречение насчет курицы в супе, у Людовика ‘Государство — это я’, у другого Людовика ‘После меня хоть потоп’, а у моего папы была тоже своя фраза:
‘По одной не закусывают’.
Я хотел даже на его памятнике эту фразу высечь, но мама меня отговорила.
Сочинил и я себе собственную историческую фразу:
‘Прочел с удовольствием’.
Много мне огорчений доставили эти три проклятых слова! Бывало, какую дрянь ни прочтешь, все твердишь: прочел с удовольствием, прочел с удовольствием. Один раз так мне надоело, что я даже хотел стянуть у отца другую его историческую фразу, чтобы писать ее на всех докладах моих министров:
‘Уберите от меня эту свинью’.
Гораздо больше она подходила.
И зачем я пошел в наследники — не понимаю. Однажды целый день проплакал.
Зовет меня к себе папа и говорит:
— Тебе нужно жениться.
Я очень сконфузился и говорю:
— Ну, хорошо. У меня уже и невеста на примете есть — одна фрейлина.
Папа чуть в обморок не упал.
— Что ты, что ты! — кричит. — Разве русскому царю можно на русской девушке жениться?! Обязательно надо, чтобы немка была!
— Да мне русская нравится, папа!
— Мало ли, что нравится. Нельзя. Нужно соблюдать чистоту крови. Признали мы за благо посватать тебе принцессу Алису Гессенскую.
Я за словом в карман не полез:
— А я признал за благо не жениться на ней. Тоже, важное кушанье — немка!
— А я тогда признаю за благо лишить тебя престола! — воскликнул разгневанный отец.
Поплакал я после этого, поплакал, но признал за благо жениться на Алисе.
Познакомились. Немка как немка. Лицо приятное, чистое, но злое. Вот, наверное, будет пилить меня!
Так и было.
Впрочем, и я придумал, чем ей насолить: ввязался в войну с немцами. Вот-то бесится.
Но не буду забегать вперед.
Ну-с — короновался я на царство. Дело произошло в Москве 14 мая.
Все, кому приходилось короноваться, знают, что это за сахар, — устанешь и измучишься так, что ног под собой не слышишь.
Тогда же в первый раз надел шапку Мономаха. Действительно, тяжелая — фунта 4 весу. Правду сказал поэт:
О, тяжела ты, шапка Мономаха!
И откуда поэт это узнал? Неужели сам надевал? Странно.
Если бы кто знал, как трудно в парадном царском платье сохранить царственный вид: в одной руке скипетр, в другой держава, корона на глаза лезет, а в горностаевой мантии запутался и чуть не упал.
Трудно быть Помазанником Божиим.
По цивильному листу получаю жалованья 24 миллиона в год.
Немного это, конечно, но жить можно.
В этой главе хочу записать, какие вел войны.
Ну, первая совсем маленькая. Вел я ее, когда еще был наследником, — с Японией. Война была неудачная: за оскорбление каких-то религиозных святынь был под Отсу разбит наголову. Долго мечтал о реванше…
Вторая война… Ну, это тоже не война, а так себе, пустяк. Одна только и была битва: под Ходынкой. Здесь никто не победил.
Третья… Наконец-то я дорвался до настоящей войны — с японцами! Вспомню я вам Отсу! Повоевал. Война окончилась, к сожалению, вничью. Японцы получили Порт-Артур, а мы — пол-Сахалина. Впрочем, с Сахалином произошла какая-то путаница. Насколько я помню, он до войны был наш. Ну, да не жалко. Как говорится: владей, Фаддей, моей Маланьей. Все равно там ни удельных, ни кабинетских земель нет.
Четвертая война была самая для меня удачная: 9 января 1905 года враг был разбит наголову и позорно бежал. Я стоял у окна своего дворца и сам руководил битвой. Ночью мне снился Наполеон. Будто пришел с треуголкою, снял ее и говорит: ‘Здравствуй, победоносный коллега!’. Я, признаться, даже во сне разговаривал с ним неохотно: во-первых, не Помазанник, а во-вторых, паренек подозрительных кровей. Не люблю разночинцев.
Пятая моя война — с немцами. Между нами говоря, я и ввязался-то в нее только потому, чтобы насолить моей жене. Пусть позлится. А то она такой верх взяла, что прямо дышать нельзя. Повоюем, повоюем. Я хочу сам быть главнокомандующим. Надо же и поработать. Недаром же я жалованье свое получаю.
Ну, вот и стал главнокомандовать.
Конечно, в этом деле не только розы, но и шипы есть. Недавно, например, сообщают:
— Сухомлинов оказался изменников.
— Быть не может, — удивился я. — Он так хорошо анекдоты рассказывает.
Оказывается, правда. Вот тебе и анекдоты.
Огорчился я, получив это тяжкое сообщение, но нечего делать, написал на докладе:
‘Прочел с удовольствием’.
Ну и выдумал себе фразочку…
В области внутренних реформ мною тоже сделано немало.
Об евреях заботился, как никто другой. Только почему русский народ им все погромы устраивает? То Кишинев, то Одесса, то Гомель. Будто бы главное занятие моих верноподданных не хлебопашество, а добывание пуха из еврейских перин.
Даже в Минске был погром.
Прочел с удов… Тьфу ты, вот навязалось!
Главная же моя реформа — это конституция. Дал я ее после некоторых неприятностей, но потом постепенно стало все успокаиваться. Бывало, каждый день печатались телеграммы: в Киеве успокоилось 7, в Одессе 14, в Варшаве 5…
Прочел с удоволь… Гм!
В настоящее время чувствую такую усталость, что решил отречься от престола. Да право! Надоело царствовать.
Так и написал в манифесте: ‘Признали мы за благо’.
Все меня упрашивали, на коленях стояли, а я говорю: ‘Нет. Будет. Поцарствовал и довольно’.
Народ и армия, конечно, впали в глубокое уныние: в знак траура надели красные повязки и играли похоронный марш, ‘Марсельезу’.
И так мне их, беспризорных, жалко сделалось, что втайне решил: если еще начнут просить вернуться — вернусь. Все-таки они хороший народ.
Пока что признал я за благо жить в царскосельском дворце. Ехать никуда не хочется. Дороги плохие.
Вру я все! И чего я вру, прости меня, Господи. Это тоже вроде моего: ‘Прочел с удовольствием’.
Правду сказать? Не я сам отрекся и ничего я не ‘признавал за благо’, а просто приехал Гучков и рассчитал меня. И как некрасиво рассчитал: даже за две недели не
предупредил, как полагается. Или заплати мне за месяц вперед, раз ты служащего человека рассчитываешь.
Хотел ехать в Англию — не пускают!
Какая же это свобода? Это уже черта оседлости!
Сейчас перечел все написанное. Грустно.
Прочел с удовольствием.
Признал за благо подписаться:
Самодержец Всероссийский, Царь Польский, Великий Князь Финляндский и прочая.
Эх, Гриша! Эх, Саша!
Впервые: Новый Сатирикон. 1917. No 13.
В фельетоне скомпилированы расхожие и зачастую искаженные представления, бытовавшие в обществе, о личности Николая II и некоторых событиях, сопровождавших его царствование. Они оставлены без комментариев, так же как и общеизвестные либо представляющие узкий интерес исторические реалии.
…я даже хотел стянуть у отца другую его историческую фразу…: ‘Уберите от меня эту свинью’. — Эта или подобная ей фраза, точнее, резолюция была начертана Александром III на докладе, касавшемся обвинения директора Департамента полиции Петра Николаевича Дурново (1845-1915) в нарушении экстерриториальности квартиры бразильского посла, хищении интимных документов и использовании им служебного положения в личных целях.
Тогда же в первый раз надел шапку Мономаха. — Церемониал Священного коронования еще со времен Екатерины II предусматривал использование не шапки Мономаха, а Большой Императорской короны весом более 5 фунтов.
…а в горностаевой мантии запутался и чуть не упал. — Едва ли. Современниками было отмечено лишь одно сходное происшествие: тяжелая цепь ордена Андрея Первозванного расстегнулась и упала, что было сочтено дурным предзнаменованием.