Р. Киплингъ.
Р. Киплингъ.
Новый мостъ.
(Переводъ съ англійскаго А. Анненской).
Новый мостъ.
(Переводъ съ англійскаго А. Анненской).
Новый мост, Киплинг Джозеф Редьярд, Год: 1893
Время на прочтение: 37 минут(ы)
Самое меньшее, на что разсчитывалъ Финдлейсонъ, инженеръ министерства общественныхъ работъ, было званіе Г. И. И. (Главнаго инженера Индіи), друзья же увряли его, что онъ заслужилъ гораздо больше.
Три года переносилъ онъ жаръ и холодъ, разочарованія, неудобства, опасности, болзни, отвтственность, едва ли не слишкомъ тяжелую для одной пары плечъ, и за все это время день за днемъ большой мостъ Каши черезъ Гангъ росъ и росъ подъ его завдываніемъ. Теперь, если не случится ничего дурного, черезъ три мсяца его свтлость, вице-король, торжественно откроетъ мостъ, архіепископъ освятитъ его, первый поздъ съ солдатами пройдетъ по немъ, и присутствующіе произнесутъ нсколько приличныхъ случаю спичей.
Финдлейсонъ сидлъ на своей дрезин среди строющейся линіи желзной дороги, проходившей по одной изъ широкихъ насыпей, передъ его глазами тянулись на три мили къ сверу и къ югу обложенные камнями берега рки, и онъ позволялъ себ мечтать объ окончаніи своей работы. Его постройка со всми апрошами имла милю и три четверти длины, мостъ съ ршетчатыми раскосами, системы фирмы Финдлейсона, стоялъ на 27 кирпичныхъ быкахъ. Каждый изъ этихъ быковъ имлъ 24 фута въ діаметр, былъ обложенъ краснымъ камнемъ изъ Агры и опускался на 18 футъ въ зыбучій песокъ, составляющій дно Ганга. Надъ ними шло желзнодорожное полотно въ 15 футовъ ширины, а еще выше прозжая дорога въ 18 футовъ съ пшеходными дорожками по бокамъ. Съ каждой стороны моста возвышались башни изъ краснаго кирпича съ окошками для ружейной стрльбы и съ амбразурами для большихъ пушекъ, насыпь дороги подходила къ самому подножію яхъ.
Недостроенныя части насыпи кишли осликами, которые изъ глубокой рытвины тащили вверхъ мшки, нагруженные землей и камнями, въ жаркомъ полуденномъ воздух стоялъ шумъ отъ топота копытъ, отъ хлопанья бичей и отъ грохота сваливаемыхъ камней. Вода въ рк обмелла, и на ослпительно бломъ песк, между тремя центральными быками, стояли толстые ящики, сколоченные изъ желзнодорожныхъ рельсовъ, обмазанные снаружи и наполненные внутри глиною, они поддерживали послдніе раскосы, которые еще нужно были укрпить. Надъ боле глубокимъ мстомъ рки, не пересохшимъ отъ жары, дйствовалъ, то опускаясь, то поднимаясь, высокій кранъ, который подбрасывалъ куски желза, кряхтя и фыркая, точно слонъ, работающій на лсномъ двор.
Сотни рабочихъ суетились около боковыхъ ршетокъ и на крыш желзнодорожнаго пути, висли на какихъ-то невидимыхъ перекладинахъ, копошились вокругъ быковъ, сидли верхомъ на пилярсахъ. Огненныя искры, слдовавшія за каждымъ ударомъ ихъ молотковъ, казались желтыми пятнами при яркомъ сіяніи солнца. Съ запада и съ востока, съ свера и съ юга рабочіе позда съ шумомъ и свистомъ везли по насыпи платформы съ кучами темнаго и благо камня, боковыя стнки этихъ платформъ открывались, съ трескомъ и грохотомъ валились съ нихъ все новыя и новыя тысячи тоннъ матеріала, предназначеннаго сдерживать рку въ ея берегахъ.
Финдлейсонъ повернулся на своей дрезин и окинулъ взглядомъ всю мстность, которую онъ измнилъ на семь миль въ окружности. Посмотрлъ назадъ себя, на мирное поселеніе съ пятью тысячами рабочихъ, вверхъ и внизъ по рк, на ряды насыпей и песчаныхъ холмовъ, на противоположный берегъ, гд послдніе быки моста терялись въ туман, на сторожевыя башни — онъ одинъ зналъ, насколько он прочны,— и со вздохомъ облегченія призналъ, что его работа была хорошо выполнена. Передъ нимъ, освщенный лучами солнца, стоялъ его мостъ, для окончанія котораго требовалось всего нсколько недль работы, только укрпить раскосы около трехъ среднихъ быковъ — его мостъ, грубый и некрасивый, какъ первородный грхъ, но ‘пукка’ — прочный, такой прочный, что онъ переживетъ самую, память о строител и даже о великолпной фирм Финдлейсона. Въ сущности, работу можно считать уже оконченной.
Гичкокъ, его помощникъ, халъ по полотну на маленькомъ длиннохвостомъ кабульскомъ пони, который такъ привыкъ ко всякимъ дорогамъ, что могъ безопасно прохать по узенькой перекладин.
— Почти совсмъ готово,— сказалъ онъ съ улыбкой, кивнувъ головой своему начальнику.
— Я и самъ сейчасъ объ этомъ думалъ,— отвчалъ Финдлейсонъ.— Недурная работа для двухъ человкъ, какъ вы находите?
— Для одного съ половиной. Помните, какимъ я былъ еще молокососомъ, когда пріхалъ на работу?
Гичкокъ чувствовалъ, что очень постарлъ за послдніе три года, которые путемъ горькаго опыта научили его управлять другими и нести на себ ответственность.
— Да, вы были порядочнымъ втрогономъ,— сказалъ Финдлейсонъ.— Какъ-то вамъ понравится опять приниматься за канцелярскую работу когда наша постройка кончится!
— Я ненавижу канцелярскую работу!— вскричалъ молодой человкъ. Глаза его послдовали за направленіемъ взгляда Финдлейсона.
— Разв не правда, что все это чертовски хорошо!— вскричалъ онъ.
— Я думаю, мы будемъ вмст служить,— сказалъ самъ себ Финдлейсонъ.— Такого славнаго юношу жаль уступить другому. Правда, ты былъ молокососъ, но теперь ты сталъ отличнымъ помощникомъ. Ты будешь моимъ помощникомъ, и мы передемъ въ Симлу, если эта работа доставитъ мн какое либо вліяніе.
Дйствительно, вся тяжесть работы легла на Финдлейсона и на его помощника, молодого человка, котораго онъ выбралъ за его аскетическое отношеніе къ собственнымъ потребностямъ.
У нихъ было до полсотни подрядчиковъ и мастеровъ европейцевъ, взятыхъ изъ желзнодорожныхъ мастерскихъ, да штукъ двадцать блыхъ и полублыхъ приказчиковъ, которые подъ ихъ вдніемъ управляли толпою рабочихъ, но никто не зналъ лучше ихъ двухъ, доврявшихъ другъ другу, какъ мало можно было доврять всмъ этимъ подчиненнымъ распорядителямъ. Эти люди много разъ подвергались испытаніямъ при разныхъ внезапныхъ катастрофахъ, врод уплывшаго плота, лопнувшаго каната, испортившагося крана, разбушевавшейся рки, но ни одинъ случай не выдвинулъ человка, про котораго Финдлейсонъ и Гичкокъ могли бы сказать, что онъ работаетъ такъ же безупречно, какъ они сами. Финдлейсонъ сталъ припоминать, какъ шло все дло съ самаго начала: цлые мсяцы канцелярской работы сразу пропали, когда въ послднюю минуту индійское правительство вздумало увеличить на два фута ширину моста,— точно будто мосты вырзаются изъ бумаги,— и такимъ образомъ уничтожило чуть не полъ десятка сложныхъ вычисленій, Гичкокъ, въ то время еще не привыкшій къ разочарованіямъ, закрылъ голову руками и заплакалъ, потомъ пошли безконечныя отсрочки по исполненію контрактовъ въ Англіи, потомъ безполезная переписка, въ которой длались намеки на щедрыя коммиссіонныя, если одна, только одна нсколько сомнительная накладная будетъ принята, слдствіемъ отказа явилась война, посл войны начали всплывать всевозможныя препятствія, на которыя указывалось въ самой вжливой, деликатной форм, наконецъ, молодой Гичкокъ не вытерплъ: онъ взялъ двухмсячный отпускъ, прихвативъ 10 дней изъ отпуска Финдлейсона, и истратилъ свои скудныя годовыя сбереженія на поздку въ Лондонъ, тамъ онъ, какъ самъ уврялъ и какъ доказали слдующія поставки, внушилъ страхъ Божій одному человку, который стоялъ такъ высоко, что до тхъ поръ не боялся никого, кром парламента, по крайней мр, онъ самъ говорилъ это про себя, пока Гичкокъ не напалъ на него за его собственнымъ обденнымъ столомъ, посл этого онъ сталъ бояться моста Каши и всякаго, кто произносилъ эти слова. Затмъ, однажды ночью въ деревн, гд жили рабочіе, появилась холера, за холерой послдовала натуральная оспа. Лихорадка была ихъ постоянной гостьей. Ради лучшаго управленія рабочими, Гичкокъ былъ назначенъ надъ ними судьей третьяго разряда, съ правомъ приговаривать къ тлесному наказанію, и Финдлейсонъ замчалъ, какъ умренно пользовался онъ своею властью, пріучаясь на одно смотрть сквозь пальцы, за другое строго преслдовать.
Онъ долго сидлъ, поглощенный своими воспоминаніями, передъ нимъ проносились бури, внезапныя наводненія, смерть во всхъ видахъ, страшная злоба противъ рутиннаго формализма, способнаго свести съ ума человка, у котораго голова занята серьезнымъ дломъ: санитарныя мры, денежные расчеты, засуха, родины, свадьбы, похороны и ссоры въ поселк, гд собирались представители двадцати враждебныхъ другъ другу сектъ, разбирательства, уговоры, убжденія и мрачное отчаяніе человка, который, ложась спать, радуется, что его ружье лежитъ не заряженое въ футляр. На фон всего этого выступалъ черный остовъ моста Каши доска за доской, раскосъ за раскосомъ, пролетъ за пролетомъ, и каждая часть его напоминала Гичкока, этого вездсущаго человка, который былъ его врнымъ, неизмннымъ помощникомъ отъ начала и до конца.
Да, мостъ былъ дломъ двухъ людей, если не считать въ числ строителей Перу, хотя Перу несомннно считалъ самого себя.
Это былъ ласкарецъ, карвасъ изъ Бульзара, отлично знакомый со всякимъ портомъ между Рокгемптономъ и Лондономъ, онъ дослужился до званія штурмана на судахъ англо-индійской компаніи, но ему надоло подчиняться дисциплин и носить чистое платье, онъ бросилъ морскую службу и вернулся на родину, гд люди его пошиба всегда могутъ найти себ работу. Перу былъ такой знатокъ въ подъемныхъ машинахъ и во всемъ, касающемся передвиженія тяжестей, что могъ бы получать очень большое жалованіе, но обычай опредлялъ, какую плату слдовало получать приказчику, и вс заслуги Перу оцнивались нсколькими серебряными монетами. Его не смущало ни быстрое теченіе рки, ни высота подъема, а какъ бывшій штурманъ, онъ умлъ заставить повиноваться себ. Какъ ни былъ великъ или неудобно положенъ кусокъ желзу, Перу всегда могъ придумать снарядъ, чтобы поднять его, куда слдуетъ, нескладный, кривой, шатающійся снарядъ, который приводился въ дйствіе среди безконечныхъ разговоровъ, но всегда отвчалъ своему назначенію. Перу спасъ раскосъ быка No 7, когда новый проволочный канатъ застрялъ въ петл на кран, и тяжелая платформа накренилась на бокъ, грозя соскользнуть въ сторону. Въ то время туземные рабочіе совсмъ потеряли головы и разбжались съ громкимъ крикомъ, правую руку Гичкока сломало свалившейся доской, онъ спряталъ ее на груди подъ застегнутымъ сюртукомъ, на нсколько минутъ потерялъ сознаніе, потомъ пришелъ въ себя и распоряжался работами цлыхъ четыре часа, пока Перу съ верхушки крана не объявилъ: ‘готово!’ и платформа не стала на свое мсто.
Никто лучше Перу не умлъ связывать, развязывать и оттягивать канаты, управлять маленькими паровиками, вытащить изъ ямы свалившійся туда локомотивъ, раздться и нырнуть въ воду, чтобы посмотрть, насколько бетонные загороди вокругъ быковъ противостоятъ гнву матушки Гунги, или проплыть бурною ночью вверхъ по рк и доложить о состояніи насыпей. Во время самыхъ серьезныхъ совщаній Финдлейсона и Гичкока онъ, ни мало не смущаясь, врывался къ нимъ и начиналъ толковать имъ что-нибудь на своемъ удивительномъ англійскомъ язык или еще боле удивительномъ lingua-franca, смси португальскаго съ малайскимъ, онъ говорилъ и говорилъ, пока, наконецъ, у него не хватало словъ, тогда онъ бралъ веревку и показывалъ, какого рода узелъ совтовалъ бы сдлать. Онъ самъ наблюдалъ за своей партіей рабочихъ, состоявшихъ съ нимъ въ какомъ-то таинственномъ родств, мнявшихся каждый мсяцъ и работавшихъ страшно много. Никакія соображенія родства или дружбы не могли заставить Перу держать въ числ рабочихъ человка слабосильнаго или легкомысленнаго.— Моя честь — это честь моста,— говорилъ онъ, давая разсчетъ удаляемому.— До твоей чести мн нтъ дла. Иди и работай на пароход. Ты ни на что другое не способенъ.
Группа хижинъ, въ которыхъ жилъ онъ и его партія рабочихъ, ютилась вокругъ полуразвалившагося домика священника, этотъ священникъ никогда не бывалъ на мор, но его избрали своимъ духовнымъ руководителемъ два поколнія матросовъ, ни мало не затронутыхъ ученіями миссіонеровъ разныхъ сектъ, которые съ береговъ Темзы разъзжаются по портовымъ городамъ всего свта, съ цлью улавливать души моряковъ. Священникъ ласкарцевъ не имлъ ничего общаго ни съ ихъ сектой, ни вообще съ какой-либо сектой. Онъ лъ то, что приносила ему его паства, спалъ, курилъ и снова спалъ.— ‘Это потому, что онъ очень святой человкъ,— говорилъ Перу, который привезъ его за тысячу миль изъ глубины страны,— Ему все равно, что вы дите, только не шьте мяса, и это очень хорошо, потому что у себя дома мы, карвасы, поклоняемся Шив, а на мор, на компанейскихъ пароходахъ, мы должны строго исполнять приказанія бурра малума (шкипера). Здсь же, на мосту, мы слушаемся Финлинсона сагиба’.
Финдлейсонъ сагибъ веллъ въ этотъ день снять лса со сторожевой башни на правомъ берегу, и Перу со своими товарищами отколачивалъ и спускалъ внизъ бамбуковыя бревна и доски съ тою же быстротою, съ какою онъ въ прежнее время разгружалъ каботажное судно.
Съ своего мста Финдлейсонъ могъ слышать серебряный свистокъ приказчика, скрипъ и визгъ блоковъ. Перу стоялъ на самой верхушк башни въ своей старой, форменной куртк моряка, и, когда Финдлейсонъ замтилъ ему, чтобы онъ былъ осторожне, не рисковалъ своею полезною жизнію, онъ схватилъ послдній шестъ и, приложивъ руку къ глазамъ, какъ длаютъ на корабл, прокричалъ, передразнивая вахтеннаго: ‘Хамъ декхта хаи!’ (Гляжу впередъ!). Финдлейсонъ засмялся, а потомъ вздохнулъ. Какъ давно не видалъ онъ парохода и какъ стосковался по родин! Когда его дрезина прозжала подъ башней, Перу спустился внизъ по веревк, точно обезъяна, и закричалъ:
— Что, красиво теперь, сагибъ? Нашъ мостъ почти готовъ. Какъ вы думаете, что скажетъ матушка Гунга, когда по немъ покатятъ позда?
— До сихъ поръ она почти ничего не говорила. Наши работы задерживала совсмъ не матушка Гунга.
— Она свое время найдетъ, всетаки иногда и отъ нея бывали задержки. Разв сагибъ забылъ наводненіе прошлою осенью, когда потопило лодки съ камнемъ? Бда вдругъ налетла, за полъ-дня все было спокойно.
— Да, но теперь нужно слишкомъ большое наводненіе, чтобы повредить намъ. На западномъ берегу обложка крпко держится.
— Матушка Гунга много можетъ състь. Слдовало бы еще прибавить камней. Я это говорилъ Чота сагибу,— онъ подразумевалъ Гичкока,— а онъ смется.
— Ничего, Перу. На будущій годъ вы сами въ состояніи будете построить мостъ, по собственному плану.
Ласканецъ засмялся.— Ужъ я построю не такъ, какъ этотъ, у меня не будетъ каменныхъ столбовъ подъ водой. Мн больше нравятся… висящіе мосты, переброшенные съ одного берега на другой, однимъ смлымъ взмахомъ, точно дощечка для перехода. Такіе мосты вода не можетъ разрушить. Когда прідетъ лордъ сагибъ открывать мостъ?
— Черезъ три мсяца, когда будетъ не такъ жарко.
— Го! го! Онъ совсмъ такой же, какъ бурра малумъ. Онъ спитъ себ въ кают, пока длается работа, потомъ является на палубу, трогаетъ пальцемъ и говоритъ: ‘Это не чисто! Проклятый jiboonwallah!’
— Но вдь лордъ сагибъ не называетъ меня проклятымъ jiboonwallah’омъ, Пору.
— Конечно, нтъ, сагибъ, но онъ не выходитъ на палубу, пока работа не кончена. Даже самъ бурра малумъ съ ‘Нербудды’ сказалъ одинъ разъ въ Тутикарин….
— Ну, хорошо, проходите! мн некогда.
— Мн тоже некогда,— отвчалъ Перу, не смущаясь.— Можно мн теперь взять маленькую лодочку и прохать вдоль загражденій?
— Попробовать поддержать ихъ руками? Они, кажется, достаточно тяжелы.
— Нтъ, сагибъ. Дло въ томъ, что на мор насъ трепало втромъ на полномъ простор. А здсь простора нтъ. Посмотрите, мы ввели рку въ доки и засадили ее между каменными стнами.
Финдлейсонъ улыбнулся при этомъ: ‘мы’!
— Мы ее взнуздали и осдлали. Она теперь не то, что море, которое можетъ биться сколько хочетъ по мягкому берегу. Матушка Гунга закована въ цпи.
При этихъ словахъ голосъ его понизился до шопота.
— Перу, вы, пожалуй, еще больше моего видали свтъ. Скажите мн, только правду: въ глубин души врите вы въ матушку Гунгу?
— Я врю всему, что говорятъ наши священники. Лондонъ есть Лондонъ, сагибъ, Сидней есть Сидней, и портъ Дарвинъ — портъ Дарвинъ. Такъ и матушка Гунга есть матушка Гунга, и, когда я возвращаюсь на ея берега, я это помню и поклоняюсь ей. Въ Лондон я кланялся большому храму на берегу рки, потому что въ немъ живетъ Богъ… Нтъ, я не возьму подушекъ въ лодку.
Финдлейсонъ слъ на лошадь и похалъ къ тому бунгало, которое онъ занималъ вмст со своимъ помощникомъ. Это помщеніе стало его роднымъ домомъ за послдніе три года. Подъ его грубою тростниковою крышею жарился онъ знойнымъ летомъ, мокъ во время дождей, дрожалъ отъ приступовъ лихорадки. Выбленная стна за дверью была покрыта его небрежно набросанными рисунками и математическими выкладками, а слды, протоптанные на циновкахъ веранды, указывали то мсто, по которому онъ одиноко расхаживалъ взадъ и впередъ.
Для инженеровъ нтъ 8 часового рабочаго дня, и они съ Гичкокомъ даже ужинали не иначе, какъ готовые по первому призыву отправиться къ исполненію своихъ обязанностей. Отдыхая съ сигарами во рту, они прислушивались къ жужжанію голосовъ въ поселк, возроставшему по мр того, какъ партіи рабочихъ уходили съ берега и огоньки зажигались въ домахъ.
— Перу похалъ въ вашей лодк вверхъ по рк. Онъ взялъ съ собою своихъ двухъ племянниковъ, сидитъ на рул и командуетъ, точно капитанъ парохода,— сказалъ Гичкокъ.
— Это хорошо. Онъ послднее время что-то не спокоенъ. Повидимому, десять лтъ службы на британскихъ и индійскихъ судахъ должны бы выбить изъ него большую часть его религіозныхъ представленій.
— Да такъ оно и есть,— смясь, сказалъ Гичкокъ.— На-дняхъ я слышалъ, какъ онъ высказывалъ своему толстому гуру весьма атеистическіе взгляды. Перу отрицалъ дйствительность молитвы, онъ приглашалъ гуру прокатиться съ собой по морю въ бурю и посмотрть, сможетъ-ли онъ остановить муссонъ.
— А между тмъ, попробуйте прогнать его гуру, и онъ тотчасъ же уйдетъ отъ насъ. Онъ сейчасъ разсказывалъ мн, что, когда былъ въ Лондон, то молился собору св. Павла.
— А мн онъ разсказывалъ, что, когда былъ мальчикомъ и первый разъ вошелъ въ машинное отдленіе парохода, то сталъ молиться цилиндру низкаго давленія.
— Не дурной предметъ для поклоненія во всякомъ случа. Теперь онъ молится своимъ роднымъ богамъ и все безпокоится, что подумаетъ матушка Гунга, когда увидитъ перекинутый черезъ нее мостъ. Кто тамъ?— Темная фигура появилась въ дверяхъ и передала Гичкоку телеграмму.
— Она, я думаю, уже привыкла смотрть на вашъ мостъ. Всего одинъ листокъ. Это врно отвтъ Ралли по поводу новыхъ заклепокъ… Господи, Боже!— Гичкокъ быстро вскочилъ.
— Что такое? спросилъ Финдлейсонъ и взялъ листокъ.— Да, такъ вотъ что думаетъ матушка Гунга,— сказалъ онъ, прочитавъ телеграмму.— Успокойтесь, юноша. Подумаемъ, что намъ длать. Линія Муиръ, полчаса тому назадъ. ‘Наводненіе въ Рамгунг. Примите мры’. Ну-съ… часъ, два… въ девять съ половиной наводненіе дойдетъ до Мелипуръ Гхоута и еше черезъ семь, значитъ черезъ шестнадцать съ половиной, до Латоди, часовъ черезъ пятнадцать оно будетъ у насъ.
— Проклятіе этой Рамгунг. Въ нее, какъ въ водосточную трубу, вчно льется вода съ горъ! Финдлейсонъ, этого можно было ждать не раньше, какъ черезъ два мсяца, а лвый берегъ еще не укрпленъ камнями. На цлыхъ два мсяца раньше времени!— Да и отчего это случилось, скажите пожалуйста? Я всего только 25 лтъ знакомъ съ индійскими рками и ничего не понимаю. Вотъ другая телеграмма.
Финдлейсонъ развернулъ телеграмму. Кокренъ, каналъ Ганга. ‘Здсь сильные дожди. Плохо’. Могъ бы и не прибавлять послдняго слова! Ну, больше намъ ничего не нужно знать. Мы должны заставить рабочихъ работать всю ночь и очистить рку. Возьмите на себя восточный берегъ, а на середин мы встртимся. Все, что волны могутъ унести, надобно поставить ниже моста. По теченію къ намъ и безъ того принесетъ много мелкихъ судовъ, бда, если барки съ камнями навалятся на быки моста. Что надобно убрать у васъ на восточномъ берегу?
— Понтоны, большое понтонное судно съ подъемнымъ краномъ. На другомъ старомъ понтон подъемный кранъ, обшивку для трехъ быковъ, съ 20 и 23-го, дв партіи рельсовъ и шестерню. Съ огражденіями будь, что будетъ.
— Отлично. Увезите все, что только успете.
— Подождемъ еще пятнадцать минутъ, пусть рабочіе кончатъ ужинать.
Около самой веранды помщался большой ночной гонгъ, который употреблялся только въ случа наводненія или пожара въ деревн. Гичкокъ веллъ подать себ свжую лошадь и уже халъ на свою сторону моста, когда Финдлейсонъ взялъ палку, обмотанную полотномъ, и принялся изо всей силы колотить въ металлическую доску.
Гораздо раньше, чмъ послдній звукъ замеръ, вс ночные гонги въ деревн подхватили его. Къ нимъ присоединился хриплый визгъ раковинъ въ маленькихъ храмахъ, дробь барабановъ и томтомовъ, а изъ европейской части поселенія, гд жили заклепщики, отчаянный вопль трубы М’Картнея.
Одинъ паровозъ за другимъ, возвращаясь по насыпи на покой посл дневной работы, посылалъ отвтный свистокъ, и свистки эти замирали въ отдаленіи. Затмъ раздались три удара въ большой гонгъ, чтобы показать, что дло идетъ не о пожар, а о наводненіи, раковины, барабаны и свистки повторили этотъ звукъ и вся деревня задрожала отъ топота голыхъ ногъ по земл. Всмъ отдано было приказаніе идти на мсто обычныхъ работъ и ждать распоряженій. Толпы рабочихъ высыпали на темную улицу. Отдльныя фигуры останавливались, чтобы завязать поясъ или прикрпить сандалію. Приказчики, стоя у входа въ кладовыя, кричали на своихъ пробгавшихъ мимо подчиненныхъ или останавливали ихъ и раздавали имъ мешки и ломы, локомотивы врзались прямо въ толпу, и темный людской потокъ исчезалъ на мрачномъ берегу рки, бжалъ къ сваямъ, разливался вдоль ршетокъ, собирался вокругъ крановъ и вдругъ остановился, причемъ каждый человкъ очутился на своемъ мст.
Посл этого тревожные удары гонга разнесли приказаніе убрать все, что находилось ниже значка, обозначающаго самый высокій уровень воды, а на мосту между желзными перекладинами загорлись сотни яркихъ фонарей, освщая заклепщиковъ, которые бодро принялись за ночную работу въ надежд перегнать приближавшееся наводненіе.
Раскосы трехъ центральныхъ быковъ, державшихся еще на подпоркахъ, не были установлены на мста. Ихъ надобно было какъ можно крпче приклепать, такъ какъ волны наврно смоютъ подпорки и повалятъ желзныя части, если он не будутъ прикрплены. Сотни ломовъ застучали по рельсамъ временной желзной дороги, подвозившей матеріалъ къ неоконченнымъ быкамъ. Ихъ подняли, навалили на платформы, и шипящіе паровозы отвезли ихъ подальше отъ берега, въ такре мсто, до котораго наводненіе не могло достигнуть.
Навсы, подъ которыми хранились разные инструменты, быстро исчезали подъ напоромъ шумныхъ отрядовъ, а съ ними вмст исчезали и вс, въ порядк уложенные, запасные матеріалы: обитые желзомъ ящики съ заклепками, клещами и топорами, дубликаты разныхъ частей машинъ, запасныя помпы и цпи. Большой кранъ предполагалось перевезти послднимъ, такъ какъ пока съ помощью его поднимали на. мостъ разныя тяжести. Камни и бетонъ валились въ воду въ глубокихъ мстахъ для охраны быковъ, а пустыя барки сплавлялись внизъ по рк и ставились ниже моста. Здсь поминутно раздавался громкій свистокъ Перу. При первыхъ ударахъ гонга, его лодка быстро вернулась назадъ, и теперь онъ вмст со своими полунагими рабочими трудился ради чести, которая дороже жизни.
— Я зналъ, что она заговоритъ,— кричалъ онъ.— Я зналъ, но телеграфъ во время извстилъ насъ.— Эй вы, сыновья невообразимой нищеты, дти неописуемаго позора, разв насъ сюда позвали сидть сложа руки и глядть!— Держа кусокъ проволочнаго каната, разсученнаго на концахъ, Перу съ удивительною ловкостью перепрыгивалъ съ борта одной барки на бортъ другой и при этомъ кричалъ и бранился, какъ настоящій морякъ.
Финдлейсона всего больше тревожили суда, нагружены камнемъ. М’Картней со своими рабочими укрплялъ концы трехъ не вполн прочныхъ пролетовъ, но въ случа высокой воды теченіе снесетъ суда, и они могутъ повредить раскосы, а между тмъ цлая флотилія этихъ судовъ стояла въ узкомъ фарватер.
— Заведите ихъ за выступъ, сторожевой башни,— кричалъ онъ Перу.— Тамъ будетъ мертвая вода. Спустите ихъ ниже моста.
— Акча! Очень хорошо! Я знаю, что длать. Мы ихъ привязываемъ канатами,— раздалось въ отвтъ — Ге! слышите Чата сагиба? Онъ здорово работаетъ.
Съ другого берега рки доносился почти немолчный свистъ локомотивовъ, вмст съ грохотомъ падающихъ камней. Гичкокъ въ послднюю минуту употреблялъ запасы Таракисскаго камня для укрпленія своихъ откосовъ и насыпей.
— Мостъ хочетъ бороться съ матушкой Гунгой,— сказалъ Перу, смясь.
— Но, когда она заговоритъ, я знаю — чей голосъ окажется громче.
Цлые часы голые люди работали при свт фонарей, оглашая окрестность криками. Ночь была жаркая, безлунная. Къ концу ея небо покрылось тучами и поднялся втеръ, который сильно встревожилъ Финдлейсона.
— Она двигается!— сказалъ Перу передъ разсвтомъ.— Матушка Гунга проснулась! Слушайте!— Онъ опустилъ руку за борть лодки, и струя съ ропотомъ пробжала между пальцами. Маленькая волна съ сердитымъ плескомъ лизнула стнку быка.
— За шесть часовъ раньше срока,— сказалъ Финдлейсонъ, озабоченно морща лобъ.— Теперь ни за что нельзя ручаться. Надобно отозвать рабочихъ отъ рки.
Снова прозвучалъ большой гонгъ, снова раздался топотъ голыхъ ногъ по земл и звяканье желза, стукъ работъ прекратился. Среди наступившей тишины слышенъ былъ сердитый шопотъ воды, приближавшейся по истомленному жаждою песку.
Уходя, приказчики одинъ за другимъ прокричали Финдлейсону, который стоялъ около сторожевой башни, что ихъ участки рки очищены, и, когда смолкъ послдній голосъ, Финдлейсонъ поспшилъ на мостъ. Онъ дошелъ до того мста, гд прочная настилка смнялась досками, положенными для временнаго употребленія надъ тремя центральными быками, и тамъ встртилъ Гичкока.
— Все-ли чисто съ вашей стороны?— спросилъ Финдлейсонъ.
— Да, и восточный каналъ уже наполняется. Вс наши разсчеты сбиты. Когда дойдетъ до насъ самое наводненіе?
— Ничего нельзя знать. Она поднимается удивительно быстро. Смотрите!— Финдлейсонъ указалъ на доски внизу, подъ тмъ мстомъ, гд онъ стоялъ: песокъ, раскаленный змоемъ, загрязненный работами послднихъ мсяцевъ, начиналъ шипть и тихо журчать.
— Какія будутъ распоряженія?
— Сдлайте перекличку, составьте счетъ запаснымъ матеріаламъ, сидите и молитесь за мостъ. Это все, что я могу придумать. Не рискуйте жизнью, стараясь спасать то, что унесетъ вода.
— О я буду такъ-же остороженъ, какъ вы. Доброй ночи! Господи, какъ она прибываетъ! А вотъ и дождь пошелъ по настоящему!
Финдлейсонъ вернулся на свой берегъ, прогнавъ послднихъ заклепщиковъ М’Картнея. Рабочіе стояли на насыпи, не смотря на дождь и утренній холодъ, и ждали наводненія. Одинъ только Перу еще держалъ свою партію за выступомъ сторожевой башни, гд стояли суда, привязанныя канатами, проволочными веревками и цпями.
Пронзительный крикъ пронесся по всей линіи и превратился въ вопль не то страха, не то удивленія: вся поверхность рки, отъ одного обшитаго камнями берега до другого, вдругъ поблла и дальніе откосы исчезли подъ брызгами блой пны. Матушка Гунга быстро поднялась въ уровень съ берегами, посылая впередъ цлую стну воды шоколаднаго цвта. Среди шума волнъ послышался какой-то рзкій звукъ, то былъ стонъ опустившихся арокъ, такъ какъ потокъ унесъ подпорки, поддерживавшія ихъ основанія. Суда съ камнями ворчали и толкали другъ друга среди прибоя волнъ, омывавшаго каменные устои, и ихъ толстыя мачты поднимались все выше и выше къ неясной линіи неба.
— Пока она не была заперта между этими стнами, мы знали, что она сдлаетъ. Теперь, когда она такъ закована, одному Богу извстно, что будетъ,— сказалъ Перу, наблюдая за бшенымъ водоворотомъ вокругъ сторожевой башни.— Ого! Битва началась! Бейся изо всхъ силъ, такъ скорй устанешь!
Но матушка Гунга не желала биться такъ, какъ хотлъ Перу. Посл перваго приступа съ верховья не надвигалось больше водяныхъ стнъ, но вся рка, словно змя, которая, напивается въ жаркое лто, какъ-то пучилась, она пробиралась все выше и выше по каменной кладк и вздымалась около быковъ, такъ, что даже Финдлейсонъ началъ сомнваться въ прочности своего произведенія.
Когда настало утро, поселокъ открылъ ротъ отъ изумленія.
— Еще вчера вечеромъ,— говорили другъ другу рабочіе,— на дн рки стоялъ цлый городъ! А посмотрите-ка сегодня!
И они съ удивленіемъ глядли на глубокую воду, на бгущія волны, которыя лизали головы быковъ. Противоположнаго берега не было видно, дождь закрывалъ его словно завсой, подъ которой исчезала и часть моста, вверхъ по рк каменные откосы берега можно было отличить только по прибою волнъ и по пн, кружившейся около нихъ, а ниже рка, освобожденная отъ сковывавшихъ ее оградъ, разлилась словно море, до самаго горизонта. Потокъ приносилъ отъ времени до времени то трупъ человка или быка, то обломокъ тростниковой крыши, которая стукалась о быкъ моста и исчезала.
— Высока вода,— сказалъ Перу, и Финдлейсонъ кивнулъ, въ отвтъ. Вода была боле высока, чмъ ему этого хотлось. Его мостъ устоитъ противъ того напора волнъ, какой ему приходится переносить теперь, но устоитъ-ли онъ противъ боле сильнаго? Если изъ тысячи шансовъ есть хоть одинъ, что каменная облицовка слаба, матушка Гунга унесетъ въ море его честь вмст со всмъ прочимъ. Хуже всего то, что ничего, нельзя сдлать, приходится сидть и ждать, и Финдлейсонъ сидлъ, завернутый въ своемъ макинтош, пока капюшонъ, покрывавшій его голову, совсмъ размякъ, а сапоги его ушли въ грязь выше щиколокъ. Онъ не соображалъ времени, рка за него отмчала часы, дюймъ за дюймомъ, футъ за футомъ поднимаясь все выше по каменной облицовк, и онъ прислушивался, голодный и оцпенлый, къ стуканью барокъ съ камнемъ, къ глухому ропоту волнъ подъ быками, къ сотн тхъ звуковъ, соединеніе которыхъ, составляетъ музыку наводненія. Какой-то насквозь промокшій слуга принесъ ему пищу, но онъ ничего не могъ сть, одинъ разъ ему показалось, что онъ слышитъ слабый стукъ локомотива на противоположномъ берегу, и онъ улыбнулся. Провалъ моста не причинитъ никакого особеннаго вреда его помощнику: Гичкокъ молодъ и въ будущемъ ему еще могутъ предстоять работы. Но для него этотъ провалъ значитъ все — все, изъ за чего стоитъ трудиться въ жизни. Они скажутъ…— его товарищи по профессіи — онъ помнилъ свои собственные полусострадательные отзывы, когда большой водопроводъ Локгарта лопнулъ и превратился въ кучу камней и грязи, а самъ Локгартъ не выдержалъ и умеръ. Онъ помнилъ, что говорилъ онъ самъ, когда Самаоскій мостъ погибъ во время сильнаго циклона на мор, живо помнилъ онъ лицо бднаго Гартрона три недли спустя, когда безчестіе положило на него свою печать. Его мостъ вдвое больше моста Гартрона, на немъ изобртенные имъ, Финдлейсономъ, ферма и подковы быковъ. Для него не было никакого оправданія. Правительство, можетъ быть, выслушаетъ его, но товарищи будутъ судить его по тому, устоитъ или рухнетъ его мостъ. Онъ сталъ перебирать въ ум всю постройку, доску за доской, бревно за бревномъ, камень за камнемъ, свая за сваей, вспоминая, сравнивая, провряя вс вычисленія, не вкралась-ли въ нихъ ошибка, и во время этихъ долгихъ часовъ, среди тучи формулъ, кружившихся и, плясавшихъ передъ нимъ, вдругъ леденящій ужасъ охватывалъ его сердце. Съ его стороны разсчетъ сдланъ безспорно врно, но что знаютъ люди о разсчетахъ матушки Гунги? Можетъ быть, въ ту самую минуту, когда онъ все провряетъ по таблиц умноженія, рка роетъ ямы у самаго основанія одного изъ 18 футовыхъ быковъ, на которыхъ держится его репутація. Снова явился слуга и принесъ ему пищу, но у него все пересохло во рту, онъ могъ только напиться и затмъ вернулся къ своимъ вычисленіямъ. А рка продолжала подниматься. Перу, завернувшись въ плащъ изъ циновокъ, лежалъ у его ногъ и молча наблюдалъ то за нимъ, то за ркой.
Наконецъ ласкарецъ всталъ и побрелъ по грязи въ деревню, оставивъ одного изъ своихъ родственниковъ присматривать за судами.
Черезъ нсколько минутъ онъ вернулся, весьма непочтительно таща за собой толстаго старика священнослужителя своей секты, сдая борода его разввалась по втру, а мокрый плащъ билъ его по плечамъ. Трудно было найти боле жалкаго гуру.
— Къ чему служатъ вс наши жертвы и керосиновыя лампочки и крупа,— кричалъ Перу,— если ты умешь только сидть на корточкахъ въ грязи? Ты дома разговаривалъ съ богами, пока они были довольны и благожелательны. Теперь они сердятся. Поговори-ка съ ними теперь!
— Что можетъ человкъ противъ гнва боговъ?— жалобнымъ голосомъ отвчалъ священникъ, вздрагивая при каждомъ порыв втра.— Пусти меня въ храмъ, я тамъ буду молиться имъ.
— Отродье свиньи, молись здсь! Неужели наша соленая рыба, и наша крупа, и нашъ сушоный лукъ пропадутъ даромъ? Кричи громко! Скажи матушк Гунг, что ей пора перестать. Попроси ее успокоиться къ ночи. Я не умю молиться, но я служилъ на компанейскихъ пароходахъ и, когда матросы не слушали моихъ приказаній…— вмсто окончанія рчи онъ замахнулся веревкой, и священникъ, вырвавшись изъ рукъ своего духовнаго сына, убжалъ въ деревню.
— Толстая свинья! Посл всего, что мы для него длали! Какъ только кончится наводненіе, я постараюсь отыскать новаго гуру. Финлинсонъ сагибъ, уже темнетъ, скоро ночь, а вы со вчерашняго дня ничего не ли. Будьте благоразумны, сагибъ.. Ни одинъ человкъ не можетъ перенести безсонницу и тревожныя мысли на пустой желудокъ. Идите спать, сагибъ. Рка сдлаетъ то, что хочетъ сдлать.
— Мостъ мой, я не могу оставить его.
— Такъ неужели вы хотите удержать его своими руками?— сказалъ Перу, смясь. Я тоже очень безпокоился о своихъ судахъ и якоряхъ, прежде чмъ началось наводненіе. Теперь мы въ рукахъ боговъ. Сагибъ не хочетъ ни сть, ни лечь спать? Ну, такъ возьмите проглотите вотъ это. Это и пища, и вино въ то же время, они убиваютъ всякую усталость, уничтожаютъ даже лихорадку во время дождей. Я сегодня весь день только ни и питался.
Онъ вытащилъ изъ-за пояса небольшую табакерку и сунулъ ее въ руку Финдлейсона, говоря:
— Нтъ, не бойтесь. Это просто опіумъ, самый чистый опіумъ.
Финдлейсонъ взялъ въ руку дв или три темнобурыя лепешечки и полубезсознательно проглотилъ ихъ. Это было во всякомъ случа хорошее средство противъ лихорадки — противъ лихорадки, которая поднималась изъ мокрой почвы и начинала охватывать его,— вдь онъ видалъ раньше, что могъ длать Перу среди убійственныхъ осеннихъ тумановъ посл одного пріема лкарства изъ своей табакерки.
Перу кивнулъ головой, и глаза его заблестли.— Скоро, очень скоро сагибъ увидитъ, что онъ опять станетъ думать, какъ слдуетъ.— Я тоже… онъ взялъ щепотку изъ своего драгоцннаго ящичка, снова покрылъ голову своимъ дождевымъ плащемъ и спустился внизъ, чтобы посмотрть, что длается съ судами. Было такъ темно, что ничего нельзя было различить дальше перваго быка моста, и ночь, повидимому, придала новую силу рк. Финдлейсонъ стоялъ, опустивъ голову, и думалъ. Одного вопроса относительно одного быка — седьмого, онъ никакъ не могъ разршить. Цифры являлись передъ глазами по одиночк и черезъ большіе промежутки времени. Въ ушахъ его стоялъ какой-то звукъ, могучій и пріятный, врод самой низкой ноты контръ-баса, очаровательный звукъ, къ которому онъ, кажется, прислушивался уже много часовъ. Затмъ около него очутился Перу, который кричалъ, что проволочный канатъ лопнулъ, и суда съ камнемъ оторвались. Финдлейсонъ видлъ, что флотилія освободилась, суда разставились въ форм вера и двигаются впередъ.
— Обрубокъ дерева толкнулъ ихъ. Они вс уйдутъ,— кричалъ Перу.— Главный канатъ лопнулъ. Что вы длаете, сагибъ?
Въ высшей степени сложный планъ вдругъ мелькнулъ въ ум Финдлейсона. Онъ видлъ, что канаты переходятъ съ одного судна на другое, образуя линіи и углы, причемъ каждый канатъ горитъ блымъ огнемъ. Но одинъ канатъ былъ самый главный. Онъ отлично видлъ этотъ канатъ. Если ему удастся схватить и потащить его, то математически и абсолютно врно, что пришедшій въ безпорядокъ флотъ соединится въ затон за сторожевою башнею. Онъ одного не понималъ: почему Перу такъ отчаянно удерживалъ его за платье, когда ему надобно какъ можно скоре идти по берегу? Надобно оттолкнуть ласкарца тихонько и осторожно, потому что, во первыхъ, необходимо спасти лодки, во вторыхъ, доказать удивительную легкость задачи, которая кажется такою трудною. Затмъ — но это, повидимому, не имло никакого значенія — проволочная веревка скользнула по его рук и обожгла ее, высокій берегъ исчезъ и съ нимъ вмст исчезли вс отдльныя данныя задачи. Онъ сидлъ въ темнот, подъ дождемъ, сидлъ въ лодк, которая кружилась словно волчокъ, а Перу стоялъ надъ нимъ.
— Я забылъ,— вполголоса проговорилъ ласкарецъ,— что натощакъ и для непривычнаго человка опіумъ хуже всякаго вина. Кто тонетъ въ Гунг, тотъ идетъ къ богамъ. Но у меня нтъ желанія предстать передъ столь великими господами. Сагибъ, умете вы плавать?
— Зачмъ? Онъ уметъ летать, летать съ быстротою втра!— отвчалъ Финдлейсонъ.
— Онъ помшался!— пробормоталъ Перу.— Онъ вдь оттолкнулъ меня, словно кусокъ навозу. Онъ самъ не знаетъ, гд его ждетъ смерть. Эта лодка не продержится и часа, даже если она ни съ чмъ не столкнется. Непріятно смотрть прямо въ глаза смерти.
Чтобы освжить свои мысли, онъ снова прибгнулъ къ своей жестяной коробочк, опустился на корточки и сидлъ неподвижно, пристально глядя на туманъ, сквозь который ничего не было видно. Теплота и сонливость охватили Финдлейсона, главнаго инженера, который по обязанности службы долженъ, былъ оставаться около своего поста. Тяжелыя капли дождя хлестали его тысячью звенящими ударами, и тяжесть всхъ временъ съ самаго начала міра налегла на его вки.
Ему казалось, онъ былъ убжденъ, что находится въ полной безопасности, такъ какъ вода настолько тверда, что человкъ, конечно, можетъ ходить по ней, надобно только,— и это всего важне — разставить ноги для поддержанія равновсія — и тогда очень скоро и спокойно перенесешься на берегъ. Но тутъ у него возникъ еще лучшій планъ. Нужно только нкоторое усиліе воли, и душа перенесетъ тло на землю, подобно тому, какъ втеръ переноситъ бумагу, она его подниметъ и переброситъ на берегъ, какъ бумажнаго змя.
А посл — лодка продолжала страшно кружиться — что если втеръ подхватитъ это свободное тло? Поднимется ли оно, какъ бумажный змй, и опустится тамъ, на далекихъ пескахъ, или будетъ летать безъ удержу цлую вчность? Финдлейсонъ схватился за бортъ лодки, чтобы удержаться, такъ какъ ему казалось, что онъ уже начинаетъ свой полетъ, прежде чмъ окончательно ршилъ планъ дйствій.
Опіумъ сильне дйствовалъ на благо человка, чмъ на чернаго. Перу просто только равнодушно относился ко всему окружающему.
— Она не можетъ жить,— бормоталъ онъ,— ея швы уже расползлись. Если бы это была лодка съ веслами, мы бы еще могли догрести, но дырявый ящикъ ни къ чему не годится Финлинсонъ сагибъ, она течетъ.
— Акча! Я ухожу. Иди и ты также.
Душею Финдлейсонъ уже сошелъ съ лодки И кружился высоко въ воздух, ищ,а опоры для подошвы ногъ. Тло его — онъ очень скорблъ о его грубой безпомощности — лежало въ лодк, и вода покрывала его до колнъ.
— Какъ смшно!— говорилъ онъ самъ себ, продолжая летать по воздуху,— это — Финдлейсонъ, строитель моста Каши. Бдная скотина сейчасъ потонетъ. Потонетъ около самаго берега! Я, я уже на берегу. Отчего онъ нейдетъ ко мн?
Къ своему величайшему неудовольствію, онъ замтилъ, что душа его вернулась къ тлу, а это тло брызгалось и дрожало въ вод. Возсоединеніе души и тла вызвало острое страданіе, но необходимо было бороться и за сохраненіе тла. Онъ сознавалъ, что отчаянно хватается за сырой песокъ и съ усиліемъ длалъ большіе шаги, какъ шагаютъ во сн, чтобы удержаться среди крутящейся воды, пока, наконецъ, ему удалось вырваться изъ объятій рки, и онъ, ослабвъ, упалъ на мокрую землю.
— Нтъ, не въ эту ночь,— говорилъ Перу ему на ухо. Боги спасли насъ!
Ласкарецъ осторожно подвигалъ ногами, и они наткнулись на сухіе стебли.— Это наврно какой нибудь островъ, на которомъ росло въ прошломъ году индиго,— продолжалъ онъ.
— Здсь нтъ ни одного человка, но берегитесь, сагибъ: наводненіемъ согнало сюда всхъ змй съ окрестности. А вотъ и молнія, ее принесъ втеръ на своихъ крылахъ. Теперь мы можемъ оглядться, только ступайте осторожно.
Финдлейсонъ былъ неизмримо далекъ отъ того, чтобы опасаться змй и вообще испытывать какое либо безпокойство, свойственное человку. Стеревъ съ глазъ воду, онъ сталъ все видть удивительно ясно и шелъ, какъ ему казалось, громадными шагами. Когда-то, въ ночи временъ, онъ строилъ мостъ — мостъ, который тянулся по безграничной поверхности блестящихъ морей, но потопъ смылъ его, и на всей земл остался только одинъ этотъ островъ для Финдлейсона и его сотоварища, единственныхъ людей, спасшихся отъ потопа.
При свт безпрерывной молніи, прорзавшей небо синей змйкой, можно было видть все, что находилось на клочк земли, окруженномъ водой — кустъ терновника, кустъ шелестящаго двигающагося бамбука и срый сукъ дерева, оснявшаго индусскій храмъ, на крыш котораго разввался изорванный красный флагъ. Святой человкъ, проводившій здсь лто, давно оставилъ его, и втеръ разбилъ вымазанное красной краской изображеніе божества. Финдлейсонъ и его спутникъ наткнулись на очагъ, выложенный изъ кирпичей, и упали подъ снь втвей, между тмъ какъ дождь и рка вмст шумли и бурлили.
Стволы индиго затрещали, послышался запахъ хлва, и высокій, жирный браминскій волъ выступилъ изъ чащи. При блеск молніи ясно можно было различить знакъ Шивы на его боку, его гордо поднятую голову и хвостъ, его большіе круглые глаза, лобъ его, увнчанный цвтами златоцвта и мягкій подгрудникъ его, почти касавшійся земли. Сзади него слышался шумъ шаговъ другихъ животныхъ, пробиравшихся черезъ кустарники со стороны воды, шумъ тяжелыхъ ногъ и глубокаго дыханья.
— Здсь есть кто-то, кром насъ,— спокойно замтилъ Финдлейсонъ, прислоняя голову къ дереву и глядя полуоткрытыми глазами.
— Правда, серьезно отвчалъ Перу,— и не маловажныя особы.
— Кто же такой? я что-то плохо вижу.
— Боги. Кто же иначе? смотрите!
— Ахъ, въ самомъ дл! боги! Конечно, боги!— Голова Финдлейсона упала на грудь и онъ улыбнулся. Перу несомннно нравъ. Посл потопа, кто же можетъ остаться въ живыхъ, кром боговъ, которые создали эту землю, тхъ боговъ, которымъ каждую ночь молятся въ его поселк, имена которыхъ у всхъ на язык, которые принимаютъ участіе во всхъ длахъ людей? Онъ не могъ ни поднять головы, ни шевельнуть пальцемъ, такое оцпенепіе овладло имъ, а Перу безсмысленно улыбался, глядя на молнію.
Быкъ остановился передъ храмомъ, его голова склонилась до самой сырой земли. Зеленый попугай, сидя на втвяхъ, дерева, чистилъ свои мокрыя перья и кричалъ, разбуженный шумнымъ приближеніемъ животныхъ, колеблющіяся тни которыхъ окружили дерево. Сзади быка выступалъ черный олень, такое чудное животное, какого Финдлейсонъ никогда не видалъ на яву въ своей давнопрошедшей жизни, съ гордо поднятой головой, съ черной спиной, серебристымъ животомъ и блестящими прямыми рогами. Сзади него, склонивъ голову до земли, выступала толстая тигрица, сверкая зелеными глазами подъ нависшимъ лбомъ и безпокойно хлопая хвостомъ по сухой трав.
Быкъ улегся около храма, и тогда изъ тьмы выступила громадная срая обезьяна, она сла, точно человкъ, на мсто свалившагося идола, и капли дождя падали, словно алмазы, съ ея головы на шею и плечи.
Другія тни приходили и уходили, между прочимъ, пьяный человкъ, размахивавшій палкой и бутылкой. Низко надъ самой землей раздался хриплый голосъ:
— Наводненіе уже уменьшается,— говорилъ онъ,— съ каждымъ часомъ вода спадаетъ, ихъ мостъ устоитъ!
— Мой мостъ,— сказалъ самъ себ Финдлейсонъ.— Это должно быть уже очень древняя постройка. Что за дло богамъ до моего моста?
Его глаза устремлялись въ темное пространство, въ ту сторону, откуда слышался шумъ. Крокодилъ, тупоносый Муггеръ Ганга, медленно выдвинулся изъ ряда животныхъ, свирпо махая на право и на лво своимъ хвостомъ.
— Они слишкомъ крпко выстроили его. Во всю сегодняшнюю ночь я могъ сорвать всего нсколько досокъ. Стны стоятъ! Башни стоятъ! Они заковали мою воду, моя рка лишилась свободы! Небожители! снимите эти оковы! Возвратите мн свободную воду отъ одного берега до другого! Это говорю я, мать Гунга. Правосудіе боговъ! Окажияте мн правосудіе боговъ!
— Не правду ли я говорилъ?— шепнулъ Перу.— Это настоящій совтъ боговъ. Теперь мы знаемъ, что весь свтъ погибъ, кром васъ и меня, сагибъ.
Попугай опять закричалъ и замахалъ крыльями, а тигрица, прижавъ уши къ голов, злобно ворчала. Гд-то въ тни задвигался большой хоботъ и блестящіе клыки, тихое бурчанье прервало тишину, послдовавшую за ропотомъ крокодила.
— Мы здсь,— проговорилъ низкій голосъ. Мы — великіе. Единое и множество. Шива, отецъ мой, здсь вмст съ Индрой. Каши уже сказалъ свое слово. Ганумэнъ тоже слушаетъ.
— Сегодня Каши явилась безъ своего Котваля,— закричалъ человкъ съ бутылкой, бросая на землю свою палку, между тмъ какъ островъ огласился лаемъ собакъ.
— Окажите ей правосудіе боговъ!
— Вы видли, какъ они оскверняли мои воды,— ревлъ огромный крокодилъ.— Вы ничмъ себя не проявили, когда рка моя была заключена въ стны. У меня не было другого прибжища, кром моей силы, и эта сила измнила мн… Сила матери Гунги измнила ей, не устояла противъ ихъ сторожевыхъ башенъ! Что мн было длать? Я сдлала все, что могла. Вы должны докончить, о небожители!
— Я принесъ смерть, я переносилъ пятнистую болзнь съ одной хижины въ другую, отъ одного рабочаго къ другому, но они всетаки не прекращали своихъ работъ.
Оселъ съ расщепленнымъ носомъ, съ ободранной шкурой, хромой, озлобленный, съ растопыренными ногами, выдвинулся впередъ.— Я пускалъ на нихъ смерть изъ своихъ ноздрей, но они не прекращали работъ.
Перу хотлъ было уйти, но опіумъ крпко держалъ его.
— Ба!— сказалъ онъ, отплевываясь.— Здсь сама Сигала Мата — оспа. Нтъ ли у сагиба платка, чтобы прикрыть лицо?
— Ничего не помогло! Они кормили меня трупами цлый мсяцъ, и я выбрасывала ихъ вонъ на свои песчаныя отмели, но ихъ дло продолжалось. Они демоны и сыновья демоновъ! А вы оставили мать Гунгу безъ помощи и они уже собираются посылать свои огненные экипажи въ насмшку надъ нею. Правосудіе боговъ надъ строителями моста!
Быкъ поворотилъ во рту жвачку и отвчалъ неторопливо:
— Если правосудіе боговъ коснется всхъ, кто насмхается надъ священными предметами, въ стран останется много темныхъ алтарей, мать.
— Но это уже не простая насмшка,— сказала тигрица, выставляя впередъ лапу съ выпущенными когтями.— Ты знаешь, Шива, и вы тоже знаете, небожители, что они обезчестили Гунгу. Они непремнно должны предстать передъ Разрушителемъ. Пусть Индра разсудитъ.
Олень продолжалъ стоять неподвижно и спросилъ:
— Давно-ли продолжается все это зло?
— Три года по счету людей,— отвчалъ Муггеръ, лежавшій вытянувшись на вемл.
— Такъ разв мать Гунга умретъ черезъ годъ, что она спшитъ скорй отомстить? Глубокое море было тамъ, гд она течетъ всего со вчерашняго дня, и завтра море снова покроетъ ее, завтра по счету, какой боги ведутъ тому, что люди называютъ временемъ. Разв можетъ кто нибудь сказать, что ихъ мостъ простоитъ до завтра?— сказалъ олень.
Послдовало продолжительное молчаніе, буря утихла, и полная луна озарила мокрыя деревья.
— Судите, какъ знаете,— мрачно проговорила рка.— Я разсказала свой позоръ. Вода убываетъ, я не могу сдлать ничего больше.
— Что до меня касается,— раздался голосъ большой обезьяны, сидвшей въ храм,— мн очень пріятно наблюдать за этими людьми. Я помню, что и я строила не малые мосты, когда міръ былъ еще молодъ.
— Говорятъ,— шипла тигрица,— что эти люди остатки твоихъ ратей, Гануменъ, что, слдовательно, ты помогалъ…
— Они работаютъ, какъ моя рать работала въ Ланк, и воображаютъ, что ихъ работа долго просуществуетъ. Индра живетъ слишкомъ высоко, а ты, Шива, ты знаешь, какой опасности они подвергаютъ страну своими огненными экипажами.
— Да, я знаю,— сказалъ быкъ.— Ихъ боги. научили ихъ длать это.
Смхъ раздался среди присутствовавшихъ.
— Ихъ боги! Разв ихъ боги знаютъ что нибудь? Они родились вчера, и т, кто ихъ сдлалъ, еще не усплъ остыть,— сказалъ Муггеръ.— Завтра ихъ боги умрутъ.
— Го, го!—проговорилъ Перу.— Мать Гунга врно говоритъ.— Я сказалъ то же самое падру сагибу, который проповдивалъ на ‘Момбасс’, а онъ попросилъ бурра малума заковать меня въ наказаніе за грубость.
— Они наврно длаютъ все это въ угоду своимъ богамъ,— снова заговорилъ быкъ.
— Не совсмъ то,— проревлъ слонъ.— Они больше стараются ради выгоды моихъ магаюнсовъ, моихъ толстыхъ банкировъ, которые поклоняются мн каждый годъ, когда ставятъ мое изображеніе на заголовк своихъ счетныхъ книгъ. Глядя черезъ ихъ плечо, при свт лампы, я вижу, что въ эти книги вписываются имена людей, которые живутъ въ отдаленныхъ странахъ, ибо вс города соединены между собой огненными каретами, и деньги быстро приходятъ и уходятъ, а счетныя книги становятся такими же толстыми, какъ я самъ. А я, Ганешъ, богъ удачи, я благословляю своихъ поклонниковъ.
— Они измнили видъ той земли, которая составляетъ мою собственность. Они совершали убійства, настроили новыхъ городовъ на моихъ берегахъ.
— Это просто перенесеніе кучекъ грязи съ одного мста на другое,— отвчалъ слонъ.— Пусть грязь роется въ грязи, если такъ хочется грязи.
— А дальше что?— спросила тигрица.— Дальше они скажутъ, что мать Гунга не можетъ отомстить ни за какое оскорбленіе, и они сначала забудутъ ее, а потомъ и всхъ насъ, одного за другимъ. Въ конц концовъ, Ганешъ, мы останемся съ пустыми алтарями.
Пьяный человкъ поднялся на ноги и икнулъ прямо въ лицо собравшимся богамъ.
— Кали говоритъ неправду. Моя сестра говоритъ неправду. Вотъ эта палка — это Котваль Каши, и онъ по ней отмчаетъ число моихъ поклонниковъ. Когда приходитъ время поклоняться Бхайрону, а это время всегда приходитъ — огненныя кареты двигаются одна за другой, и каждая привозитъ мн тысячу пилигримовъ. Они не приходятъ, какъ прежде, пшкомъ, а катятъ на колесахъ, тмъ больше для меня почета.
— Гунга, я видлъ русло твое въ Пріяг: оно было все черно отъ погружавшихся въ воду пилигримовъ,— сказала обезьяна, высовываясь впередъ,— если бы не было каретъ, они приходили бы медленно и въ меньшемъ количеств. Помни это.
— Ко мн они приходятъ постоянно,— грубо заговорилъ Бхайронъ.— Днемъ и ночью молятся они мн, вс эти простые люди, работающій на поляхъ и на дорогахъ. Кто нынче сравняется съ Бхайрономъ? Чего тутъ говорить о перемн вры? Разв мой жезлъ Котваля Каши ничто? Онъ отмчаетъ счетъ, и онъ говоритъ, что никогда не было столько алтарей, сколько нынче, и огненныя кареты способствуютъ этому. Я, Бхайронъ, Бхайронъ простонародія, я въ настоящее время главный изъ небожителей. Итакъ, мой жезлъ говоритъ…
— Замолчи ты!— проревлъ быкъ.— Мн поклоняются ученые, они разговариваютъ очень умно и обсуждаютъ: одинъ ли я или насъ много, и мои поклонники радуются, ты вдь знаешь, что я такое. Кали, жена моя, ты это тоже знаешь?
— Да, я знаю,— отвчала тигрица, опустивъ, голову.
— Я сильне, чмъ Гунга. Вдь вы знаете, кто настроилъ умы людей такъ, что они считаютъ Гунгу святою ркою. Кто умираетъ въ ея водахъ — говорятъ люди, тотъ избгнетъ нашего наказанія, и Гунга знаетъ, что огненныя кареты породили много и много сотенъ людей, которые стремятся къ этому, и Кали знаетъ, что она справляетъ свои главныя празднества среди пилигримовъ, привозимыхъ огненными каретами. Кто въ Пур поразилъ смертью, подъ ея изображеніемъ, въ одни сутки цлую тысячу людей и привязалъ болзнь къ колесамъ огненныхъ каретъ, чтобы он развезли ее съ одного конца страны до другого? Кто, если не Кали? Пока не явились огненныя кареты, приходилось много трудиться. Огненныя кареты оказали теб хорошую услугу, теб, мать смерти. Но я говорю о своихъ собственныхъ алтаряхъ. Я не Бхайронъ, богъ простолюдиновъ, я Шива. Люди ходятъ взадъ и впередъ, выдумываютъ какія-то слова, разсказываютъ исторіи о какихъ-то чужихъ богахъ, и я слушаю. Среди моего народа въ школахъ одна вра смняетъ другую, а я не сержусь, когда они выскажутъ вс новыя слова, переговорятъ вс новые разговоры, они вдь, въ конц концовъ, вернутся къ Шив.
— Врно. Это все врно,— проговорилъ Гануменъ.— Они, мать, возвращаются къ Шив и къ другимъ. Я пробираюсь въ разные храмы на свер, гд они поклоняются одному богу и его пророку, и теперь во всхъ этихъ храмахъ остались только мои изображенія.
— Очень благодаренъ,— проговорилъ быкъ, медленно поворачивая голову,— вдь я и есть этотъ богъ и его пророкъ.
— Именно такъ, отецъ,— сказалъ Гануменъ.— Я иду и на югъ, гд я оказываюсь старйшимъ изъ боговъ, извстныхъ человку, я пробираюсь въ храмы новой вры, и въ храмы той женщины, которая изображается съ двнадцатью руками.
— Очень благодарна, братъ,— сказала тигрица,— я и есть та женщина.
— Именно такъ, сестра, и я иду на затмъ къ огненнымъ каретамъ и являюсь строителямъ мостовъ подъ разными видами, и ради меня они мняютъ свою вру и становятся очень умными. Го, го, на самомъ дл я строитель мостовъ, мостовъ между тмъ и этимъ, и каждый мостъ, въ конц концовъ, приводить къ намъ.
— Будь довольна, Гунга. Ни эти люди, ни т, которые явятся посл нихъ, нисколько не смются надъ тобой.
— Я, значитъ, всми покинута, небожители? Я, можетъ быть, должна смирить свои волны, чтобы какъ нибудь нечаянно не повредить ихъ стнъ? Можетъ быть, Индра изсушитъ мои истоки въ горахъ, заставитъ меня смиренно пробираться между ихъ набережными? Можетъ быть, я должна зарыться въ песокъ, чтобы какъ нибудь не обидть ихъ?
— И все это изъ за маленькой желзной перекладины съ огненной каретой на верху ея! Право, мать Гунга остается вчно молодой!.— сказалъ Ганешъ, слонъ.— Ребенокъ не могъ бы говорить глупе. Пусть прахъ роется въ прах, пока вернется къ праху. Я знаю одно только, что мои поклонники становятся богатыми и прославляютъ меня. Шива сказалъ, что ученые люди не забываютъ его, Бхайронъ доволенъ своею толпою простолюдиновъ, а Гануменъ смется.
— Понятно, я смюсь,— отвчала обезьяна.— У меня мало жертвенниковъ сравнительно съ Ганешемъ или Бхайрономъ, но огненныя кареты привозятъ мн поклонниковъ изъ за синяго моря, Людей, которые думаютъ, что ихъ богъ это — трудъ. Я бгу имъ на встрчу, маню ихъ, и они становятся послдователями Ганумена.
— Ну, такъ дай имъ работу, какую они хотятъ,— сказала рка.— Устрой запруду посреди моихъ водъ и отбрось волны назадъ на мостъ. Когда-то ты былъ силенъ въ ломк, Гануменъ Подними мое дно!
— Кто даетъ жизнь, можетъ и отнять жизнь.— Обезьяна водила своимъ длиннымъ пальцемъ по грязной земл.— Но кому принесетъ пользу это убійство? А погибнутъ очень многіе.
Съ берега раздался отрывокъ нжной псни, той псни, какую поютъ пастухи въ полуденные часы ясныхъ, весеннихъ дней. Попугай весело закричалъ, склонился на бокъ и опустилъ голову, когда псня стала громче, и въ полос яркаго луннаго свта явился молодой пастухъ, идеалъ мечтательныхъ двъ и матерей, ожидающихъ рожденія ребенка,— Кришна многолюбивый. Онъ остановился, чтобы закрутить свои длинные, мокрые волосы, и попугай слъ къ нему на плечо.
— Веселье и псни, псни и веселье,— проворчалъ Бхайронъ.— Изъ за этого ты, братъ, и на совтъ опоздалъ.
— Ну, такъ что же?— сказалъ Кришна, смясь и отбрасывая назадъ голову.— Вы мало можете сдлать безъ меня и безъ Кармы.
Онъ погладилъ попугая и снова засмялся.— Что вы тутъ собрались, о чемъ разговариваете? Я слышалъ, как мать Гунга ревла въ темнот и поспшилъ придти изъ одной хижины, гд мн было тепло лежать. Что вы сдлали съ Кармой, отчего онъ такой мокрый и молчаливый? И что здсь длаетъ мать Гунга? Неужели на неб стало такъ тсно, что вамъ приходится топтаться въ грязи, точно скотамъ? Карма, что они тутъ длаютъ?
— Гунга требовала отмщенія строителямъ моста, и Кали съ нею вмст. Теперь она проситъ Ганумена залить водой мостъ, чтобы ея могущество возросло,— прокричалъ попугай.— Я ждалъ здсь, зная, что ты придешь, о мой господинъ!
— И небожители ничего не возражали? Неужели мать Гунга и мать Печали переспорили ихъ? Неужели никто не заступился за моихъ людей?
— Нтъ,— сказалъ Ганешъ, смущенно переминаясь съ ноги на ногу,— я сказалъ, что все это прахъ, и намъ нтъ надобности топтать его.
— Я былъ очень доволенъ, что они работаютъ, очень доволенъ,— сказалъ Гануменъ.
— Какое мн дло до гнва Гунги?— проговорилъ олень.
— Я Бхайронъ, богъ простого народа, и мой жезлъ есть Котваль всего Каши. Я говорилъ за простой народъ.
— Ты?— глаза молодого бога засверкали.
— Разв не чаще всхъ другихъ боговъ поминаютъ они меня нынче?— возразилъ Бхайронъ, не смущаясь.— Въ защиту простого народа я сказалъ… очень много умныхъ вещей, которыя я теперь забылъ… но этотъ жезлъ…
Кришна съ досадой отвернулся, увидлъ Муггера у своихъ ногъ и, ставь на колни, обвилъ одной рукой холодную шею.
— Мать,— кротко сказалъ онъ,— иди назадъ въ свои воды. Это не твое дло. Какъ можетъ твоя честь пострадать отъ этого живого праха? Ты изъ года въ годъ оплодотворяешь ихъ поля и твои воды придаютъ имъ силу. Въ конц концовъ, вс они приходятъ къ теб. Къ чему же убивать ихъ теперь же? Будь милостива, мать, потерпи еще недолго.
— Если недолго…— начало неповоротливое животное.
— Да разв же они боги?— со смхомъ отвчалъ Кришна, устремивъ глаза на мутные глаза Рки.— Будь уврена, что недолго. Небожители слышали тебя и окажутъ справедливость. Иди теперь, спать, назадъ къ своей рк. Люди и стада стоятъ въ вод. Берега обваливаются, деревни погибаютъ изъ-за тебя.
— Но мостъ, мостъ стоитъ!— Муггеръ, ворча, скрылся въ кустахъ, когда Кришна всталъ.
— Все кончено,— злобно замтила тигрица.— Отъ небожителей нечего больше ждать справедливости. Вы потшались, вы насмялись надъ Гунгой, которая просила себ всего нсколько сотъ жизней.
— Жизней моихъ людей, людей, что ютятся подъ тростниковыми крышами той деревни, молодыхъ двушекъ и молодыхъ парней, что въ ночной тиши поютъ псни, ребенка, который долженъ родиться завтра, того, что родился сегодня,— сказалъ Кришна.— И если бы ея желаніе было исполнено, какая въ томъ польза? Завтра же они снова примутся за работу. Если вы даже разрушите весь мостъ съ одного конца до другого, они выстроятъ новый. Послушайте меня! Бхайронъ вчно пьянъ. Гануменъ насмхается надъ своими поклонниками, задавая имъ все новыя загадки.
— Какое, новыя! все т же старыя,— засмялась обезьяна.
— Шива слушаетъ болтовню ученыхъ и бредни монаховъ, Ганешъ ни о комъ не думаетъ, кром своихъ жирныхъ торговцевъ. А я, я живу съ моимъ народомъ, я не требую у него даровъ, а онъ ежечасно подноситъ мн ихъ.
— И ты очень нжно относишься къ этому своему народу,— замтила тигрица.
— Да вдь они мои. Когда старуха ворочается на постели, она видитъ во сн меня, двушки ищутъ меня глазами, прислушиваются къ моимъ шагамъ, когда идутъ къ рк со своими сосудами. Я хожу около молодыхъ людей, когда они въ сумеркахъ ждутъ за воротами, и нашептываю слова одобренія блобородымъ старикамъ. Вы знаете, небожители, что изъ всхъ насъ я одинъ постоянно хожу по земл и не хочу находить удовольствія на нашихъ небесахъ, пока хоть одна зеленая былинка выростаетъ изъ земли, пока хоть одна парочка шепчется въ сумеркахъ подъ снью рощи. Вы мудры, но вы живете слишкомъ далеко, вы уже забыли, откуда произошли. А я не забылъ. Вы говорите, что огненныя кареты питаютъ ваши храмы? Что огненныя кареты привозятъ сотни пилигримовъ туда, куда въ прежнее время приходили лишь десятки? Это правда. Это правда на сегодня.
— А завтра они умрутъ, братъ,— сказалъ Ганешъ.
— Молчи!— закричалъ быкъ, видя, что Гануменъ снова выдвигается впередъ.— А завтра, возлюбленный, что же будетъ завтра?
— Вотъ что. Новыя слова прокрадываются въ рчи простого народа, слова, которыя ни боги, ни люди не могутъ задержать,— дурныя, бездльныя слова (неизвстно, кто первый пустилъ ихъ въ ходъ): будто они устали поклоняться вамъ, небожители.
Вс боги тихонько разсмялись.— Ну, а дальше что, возлюбленный?— спросили они.
— Чтобы скрыть эту усталость, они, мои люди, станутъ сначала приносить теб, Шива, и теб, Ганешъ, боле щедрыя жертвы, будутъ громче славословить васъ. Но слова расходятся все дальше, и скоро они станутъ меньше давать вашимъ жирнымъ браминамъ. Посл этого они забудутъ ваши жертвенники, но это будетъ длаться постепенно, такъ что никто не скажетъ, когда именно началось это забвеніе.
— Я такъ и знала, я такъ и знала! Я то же самое говорила, но они не хотли меня слушать,— сказала тигрица.— Мы должны были убивать, мы должны были убивать.
— Теперь уже поздно. Вы должны были убивать съ самаго начала, когда люди, пришедшіе изъ-за моря, еще ничему не учили мой народъ! Теперь мой народъ видитъ, что они длаютъ, и это заставляетъ его думать. Онъ думаетъ не о небожителяхъ. Онъ думаетъ объ огненныхъ каретахъ и о другихъ вещахъ, которыя сдлали строители мостовъ, и когда ваши жрецы протягиваютъ руку и просятъ милостыни, онъ даетъ неохотно и мало. Этимъ начинается у одного, у двухъ, у пяти, или у десяти, а я, живя среди своего народа, знаю, что длается въ сердцахъ людей.
— А въ конц концовъ, утха боговъ? Что будетъ въ конц?— спросилъ Ганешъ.
— Въ конц будетъ то, что было въ начал, о, лнивый сынъ Шивы! Пламя угаснетъ на жертвенникахъ и слова молитвы на устахъ, и вы снова сдлаетесь мелкими божками, божествами джунглей, имена которыхъ крысоловы и собаколовы шепчутъ, охотясь въ кустахъ и въ ямахъ, бдными богами, богами дерева, богами деревенской межи, какъ вы были вначал. Таковъ будетъ твой конецъ, Ганешъ, и твой, Бхайронъ, отъ простонародья.
— Это еще очень не скоро будетъ,— проворчалъ Бхайронъ.— Значитъ, это неправда.
— Многія женщины цловали Кришну. Он разсказали ему все это, чтобы развеселить собственныя сердца, когда на головахъ ихъ появились сдые волоса, а онъ передаетъ намъ эти сказки,— пробормоталъ быкъ.
— Ихъ боги пришли и мы подмнили ихъ, мы можемъ передлать всхъ ихъ боговъ,— сказалъ Гануменъ.
— Ихъ боговъ! Дло вовсе не въ ихъ богахъ. Дло въ народ. Народъ двигается, а вовсе не боги мостостроителей.
— Пусть будетъ такъ. Я заставилъ одного человка поклоняться огненной карет, когда она стояла и пускала дымъ. Онъ и не подозрвалъ, что поклоняется мн,— сказалъ Гануменъ, обезьяна.
— Они только немножко перемнятъ имена своихъ боговъ, вотъ и все. Я буду по прежнему руководить мостостроителей, Шив будутъ поклоняться въ школахъ вс т, кто сомнвается и презираетъ своихъ ближнихъ, Ганешу будутъ принадлежать его магаюнсы, а Бхайрону погонщики ословъ, пилигримы и продавцы игрушекъ. Возлюбленный, они только перемнятъ имена… а это мы видали тысячу разъ.
— Конечно, они только перемнятъ имена,— повторилъ и Ганешъ,— но видно было, что боги не спокойны.
— Они перемнять не одни только имена. Только меня одного они не могутъ убить, пока двушка и мужчина ищутъ встрчи, пока весна слдуетъ за зимними дождями. Небожители, я не напрасно ходилъ по земл. Мои люди теперь еще не знаютъ, что они знаютъ, но я, живущій среди нихъ, я читаю въ ихъ сердцахъ. Великіе владыки, начало конца настало. Огненныя кареты кричатъ имена новыхъ боговъ, и это вовсе не старые боги подъ иными именами. Пейте и шьте, какъ можно больше! Наслаждайтесь дымомъ жертвенниковъ, пока они не остыли! Берите приношенія, слушайте музыку барабановъ и кимваловъ, небожители, пока вамъ еще приносятъ цвты и пснопнія. По тому, какъ люди считаютъ время, конецъ еще не близокъ, но по тому, какъ разсуждаемъ мы, всевдующіе, онъ придетъ сегодня. Я сказалъ.
Молодой богъ умолкъ, и его собратья переглядывались въ молчаньи.
— Этого я никогда прежде не слыхалъ,— прошепталъ Перу на ухо своему товарищу.— А все-таки иногда, когда я мазалъ масломъ машину на ‘Гурко’, мн приходило въ голову, неужели наши жрецы въ самомъ дл ужъ такіе умные, такіе умные? Скоро разсвтетъ, сагибъ. Они уйдутъ передъ утромъ.
Желтоватый свтъ разлился по небу, и съ исчезновеніемъ темноты шумъ рки измнился.
Вдругъ слонъ громко заревлъ, точно будто человкъ ударилъ его.
— Пусть Индра разсудитъ. Отецъ всхъ, говори! Скажи свое слово о томъ, что мы сейчасъ слышали? Лжетъ Кришна или…
— Вы знаете,— сказалъ олень, поднимаясь на ноги,— вы знаете загадку боговъ. Когда Брама перестанетъ грезить, и небо, и адъ, и земля исчезнутъ. Будьте довольны. Брама еще грезитъ. Сонныя грезы приходятъ и уходятъ, содержаніе грезъ мняется, но Брама еще грезитъ! Кришна слишкомъ долго ходитъ по земл, но я еще больше полюбилъ его за то, что онъ сейчасъ разсказалъ. Вс боги мняются, возлюбленный, вс, кром одного!
— Да, кром одного, кром того, кто сетъ любовь въ сердца людей,— сказалъ Кришна, завязывая свой поясъ.— Подождите немного, и вы увидите, солгалъ-ли я.
— Правду ты говоришь, надо немного подождать, и мы узнаемъ. Возвращайся къ своимъ мужикамъ, возлюбленный, и распространяй веселье среди молодежи, ибо Брама еще грезитъ. Идите, дти! Брама грезитъ, а пока онъ не проснется, боги не умрутъ.
— Куда они ушли?— сказалъ ласкарецъ, дрожа отъ холода и охватившаго его ужаса.
— Богъ знаетъ!— отвчалъ Финдлейсонъ.
Рка и островъ были теперь озарены яркимъ дневнымъ свтомъ, и на сырой земл подъ деревомъ не видно было никакихъ слдовъ, ни копытъ, ни лапъ. Только попугай кричалъ въ втвяхъ его и махалъ крыльями, сбрасывая цлые потоки воды.
— Вставайте! мы окоченли отъ холода! Прошло дйствіе опіума? Можете вы двигаться, сагибъ?
Финдлейсонъ поднялся на ноги и стряхнулся. Голова его болла и кружилась, но дйствіе опіума прошло и, помочивъ себ лобъ водою изъ лужи, главный инженеръ моста Каши сталъ въ недоумніи раздумывать, какъ онъ попалъ на этотъ островъ, какъ ему выбраться съ него и, главное, что сталось съ его мостомъ.
— Перу, я какъ-то не все помню. Я былъ около сторожевой башни и смотрлъ на рку, а потомъ… неужели насъ снесло водой?
— Нтъ. Барки отвязались, сагибъ, и (если сагибъ забылъ про опіумъ, Перу, конечно, не станетъ напоминать ему), когда мы старались привязать ихъ, мн кажется,— въ темнот плохо было видно,— какая-то веревка задла сагиба и сбросила его въ лодку. Я подумалъ, что вдь мы съ вами вдвоемъ, ну, не вмст съ Гичкокъ сагибомъ, конечно, строили мостъ, и тоже вскочилъ на эту лодку. Лодку понесло водой прямо на носъ этого острова и здсь насъ выбросило на землю. Я громко закричалъ, когда лодка вышла изъ вагона, наврно Гичкокъ сагибъ прідетъ за нами. А что касается моста,— такъ много людей умерло при постройк его, что онъ не можетъ рушиться.
Посл бури на неб засіяло яркое солнце, подъ лучами котораго поднялись самые разнообразные запахи изъ смоченной земли, при свт его исчезли вс призраки мрачной ночи. Финдлейсонъ смотрлъ вверхъ по рк черезъ блествшія струи воды, пока у него не заболли глаза. Берега Ганга исчезли, не видно было ни малйшаго признака моста.
— Насъ унесло далеко по теченію,— проговорилъ онъ.— Удивительно, какъ мы сто разъ не потонули.
— Это еще не большое чудо, ни одинъ человкъ не умираетъ раньше положеннаго ему времени. Я видалъ Сидней, и видалъ Лондонъ и десятки большихъ портовъ, но —Перу глянулъ въ темный обветшалый храмъ подъ деревомъ — никто изъ людей не видалъ того, что мы здсь видли.
— Что такое?
— Разв сагибъ забылъ? или разв только мы, черные, видимъ боговъ?