Новый элексир профессора Джибберна.
Новый элексир профессора Джибберна.
Рассказ Уэльса
Рассказ Уэльса
The New Accelerator, 1901.
Перевод с английского А. Т.
Новый элексир профессора Джибберна, Уэллс Герберт Джордж, Год: 1901
Время на прочтение: 17 минут(ы)
Источник: Вестник иностранной литературы (СПб.), 1902, No 11, с.229-240
Оптическое распознавание символов и вычитка: http://sobakabaskervilej.ru (Официальный сайт повести Артура Конан Дойла ‘Собака Баскервилей’).
Конечно, если можно про кого-нибудь сказать, что он в поисках за булавкой нашел гинею, то это про моего друга профессора Джибберна. Я не раз слышал о замечательных результатах, достигаемых исследователями, но все это было ничто в сравнении с данным случаем. Это нисколько не будет преувеличением, если я скажу, что он на этот раз открыл нечто такое, что неминуемо должно произвести переворот в жизни человечества. Произошло это совершенно случайно, в то время, как он работал над изобретением возбуждающего средства, которое могло бы дать слабым и малокровным надлежащие силы, чтоб не отставать от нашего нервного века. Я неоднократно на себе самом испробовал этот ‘эликсир’ и могу рассказать, какое он произвел на меня действие. Из этого вы увидите, что жаждущим новых ощущений предстоит узнать еще много удивительных вещей.
Профессор Джибберн, как известно, мой сосед по Фолькстону. Если я не ошибаюсь, то его портрет в разные времена появлялся в ‘Strand Magazine’, кажется, в конце 1899 г. Я не могу проверить это обстоятельство, так как одолжил кому-то этот номер журнала и обратно его не получил. Читатель, может быть, помнит высокий открытый лоб и необыкновенно большие черные брови, придающие его лицу такое мефистофельское выражение. Он живет в одном из этих хорошеньких особнячков смешанного стиля, придающих такой живописный вид западной части верхней Сандгэтской дороге, а именно в домике с фламандской остроконечной крышей и портиком в мавританском вкусе.
Когда он туда приезжает, то занимается в маленькой комнатке с нишей, в которой мы провели столько вечеров в курении и разговорах.
Он большой шутник, но любит также поговорить со мной о своих работах, он принадлежит к тем людям, которые в разговорах находят отдушину и стимул к занятиям, так что я имел возможность проследить за возникновением и развитием в его ему идеи о ‘новом элексире’. Само собою разумеется, что главные экспериментальные работы по этому вопросу производились им не в Фолькстоне, а в улице Говер, в прелестной новой лаборатории, недалеко от госпиталя, которую он первый обновил.
Всем известно или, по крайней мере, всем образованным людям хорошо известно, что профессор Джибберн приобрел большую и вполне заслуженную славу среди физиологов, благодаря своим исследованиям действия лекарств на нервную систему. Он один из лучших знатоков всяких снотворных успокаивающих и анестезирующих средств. Он также выдающийся химик, а что касается его исследований сети узловых нервных центров и нервных волокон, то ему удалось сделать некоторые маленькие открытия, имеющие большую ценность для науки, которые, наверное, до тех пор останутся недоступны для других, пока он не пожелает опубликовать свои работы. В течение последних лет он усиленно работал над вопросом о нервных возбудителях и еще до открытия ‘нового элексира’ ему удалось достичь в этой области значительных результатов. Медицина обязана ему открытием по крайней мере трех совершенно различных и вполне безопасных нервных возбуждающих, которые принесли людям несомненную пользу. Я уверен, что в случаях полного истощения этот так называемый ‘сироп В. Джибберна’ спас гораздо большее количество жизней, нежели спасательная лодка на нашем берегу.
— Все эти мелочи меня нисколько не удовлетворяют, — заметил он мне однажды, приблизительно год тому назад. — Они или усиливают центральную энергию, не производя никакого впечатления на нервы, или же увеличивают необходимую энергию, уменьшая в то же время проводимость нервов. К тому же действие их местное и бывает совершенно неодинаково. Заставляя работать сердце и внутренности, вы притупляете мозг, действуя же возбуждающим образом на мозг, вы вредите солнечному сплетению. Я же хотел бы — и если окажется хотя какая-нибудь возможность, то я намерен изобрести это — я хотел бы найти такой возбудитель, который мог бы усилить деятельность всего вашего организма, от головы до кончика ног, и заставил бы вас жить вдвое, нет, втрое сильнее, нежели все другие. Ну-с, вот чего я добиваюсь.
— Это будет слишком утомительно.
— Нисколько. Вы бы только стали есть и пить втрое больше, вот и все. Подумайте только, какое это будет иметь для всех громадное значение. Представьте себе, что у вас в руках такая склянка, — он взял небольшую зеленую бутылочку, — и что в этом драгоценном пузырьке заключается сила, которая может заставить вас думать вдвое быстрее, двигаться вдвое быстрее и делать в данное время вдвое большую работу, нежели при обыкновенных условиях.
— Неужели возможна подобная вещь?
— Я думаю, что да, если я ошибаюсь, то я потерял год работы. Например, препараты гипофосфата доказывают нечто подобное… Даже если это средство будет действовать в 1 Ґ раза сильнее, то и этого достаточно.
— Совершенно достаточно, — ответил я.
— Представьте себе, что вы государственный деятель, что время идет, а вам нужно совершить что-нибудь особенно важное, ну…
— Можно было бы угостить этим напитком своего личного секретаря, — предположил я.
— И тем выиграть время. Или вообразите себе, что вы, например, хотели бы скорее кончить книгу.
— Я, напротив, всегда сожалею о том, что начал читать книгу.
— А призванный к умирающему доктор, которому нужно сесть и собраться с мыслями, а юрист, а человек, начиняющий себя всякой всячиной к экзамену!
— Для подобных лиц каждая капля этой жидкости стоит гинеи и даже больше, — отвечал я.
— А во время дуэли, — продолжал Джибберн, — когда все зависит от скорости, с котором вы нажимаете собачку.
— А во время фехтования, — вторил я ему.
— Вы видите, — сказал Джибберн, — что если мне удастся этого достичь, то от этого никому решительно не будет вреда, разве что вы на самую малость приблизитесь к преклонному возрасту. А между тем, вы проживете два раза столько, сколько другие.
— Я полагаю, — продолжал я рассуждать, — что было бы не совсем честно применять это средство во время дуэли.
— Это дело секундантов, — отвечал Джибберн.
Я все-таки продолжал сомневаться.
— И вы в самом деле считаете, что это возможная вещь? — спросил я.
— Столь же возможная, — отвечал Джибберн, глядя из окна на какой-то предмет, промчавшийся мимом, — как и автомобиль. Собственно говоря… — Он замолчал и глядел на меня улыбаясь, медленно водя по конторке зеленой склянкой. — Мне кажется, что я уж знаю этот состав… у меня появилась идея! — Нервная улыбка на его лице свидетельствовала о важности этого сообщения. Он редко говорил о своей работе до ее окончания. — Кроме того, возможно, очень возможно, что средство это будет действовать сильнее, нежели в два раза.
— Это будет великое открытие, — решился сказать я.
— Да, я думаю, что это будет великое открытие.
И все-таки мне кажется, что он сам не подозревал, какое громадное значение может иметь его открытие.
С этого дня мы несколько раз разговаривали о новом средстве. Он называл его ‘новым элексиром’ и говорил о нем всякий раз все с большей и большей уверенностью. Иногда он горячо рассуждал о неожиданных физиологических результатах, к которым могло привести употребление нового средства, иногда же начинал тревожиться, иногда он просто смотрел на дело с практической точки зрения, и мы долго и подробно спорили о том, какую выгоду можно было извлечь из этого изобретения.
— Это хорошее дело, — говаривал Джибберн. — Это будет нечто замечательное. Я знаю, что делаю миру не малый подарок, и считаю справедливым, чтоб он мне за это заплатил. Это нисколько не умаляет науки, если все дадут на мой элексир монополию, скажем, на десять лет. С какой стаи только мясники будут пользоваться выгодами жизни!
С течением времени интерес, с которым я ожидал предстоящего открытия, нисколько не уменьшился. Я всегда имел склонность к метафизике и любил парадоксы насчет времени и пространства, так что мне казалось вполне возможным, что Джибберн находится на пути к открытию такого эликсира, который бы обладал способностью ускорять все жизненные функции. Представьте себе человека, который бы постоянно употреблял это средство. Жизнь его была бы необыкновенно деятельна и полна интереса, хотя в одиннадцать лет он был бы уже взрослым, в двадцать пять — пожилым, а в тридцать уж находился бы на пути к старости. Мне казалось, что Джибберн по отношению к людям, которые бы стали принимать его эликсир, играл ту же роль, что и природа в отношении евреев и обитателей Востока, которые делаются взрослыми людьми между десятью и пятнадцатью годами и стареют в пятьдесят лет, но зато в это короткое время успевают передумать и переделать гораздо больше, чем мы во всю нашу жизнь. Меня всегда поражала таинственная сила лекарств. Вы можете довести человека до безумия, сделать его необыкновенно сильным, успокоить одну страсть и возбудить другую, и все это при помощи лекарств! Теперь же ко всем этим бесчисленным склянкам, употребляемым докторами, присоединилась новая чудесная возможность. Впрочем, Джибберн был слишком занят технической стороной дела, чтоб стать на мою точку зрения.
7-го или 8-го августа он сообщил мне состав, от которого зависел успех или неудача его предприятия, а 10-го он мне объявил, что новый эликсир уже готов. Я встретил его на Сандгэтском холме, по пути в Фолькстон, куда я шел, кажется, с целью постричься, увидел его бегущим ко мне навстречу. Он, вероятно, направлялся к моему дому, чтоб сообщить мне скорее о своем успехе. Мне помнится, что лицо его было возбуждено, а глаза сильно блестели, и я тогда же заметил необыкновенную живость его движений.
— Дело сделано! — воскликнул он, хватая меня за руку и говоря очень быстро. — Оно более чем сделано. Пойдемте ко мне и вы увидите.
— Правда?
— Правда! — прокричал он. — Невероятно! Идите и посмотрите.
— И что же, его действие вдвое сильнее?
— Больше, гораздо больше. Я сам не ожидал. Идите и посмотрите мою жидкость. Попробуйте ее! Трудно себе представить что-нибудь подобное!
Он схватил меня за руку и так быстро зашагал, что мне пришлось бежать, чтоб не отстать от него. Он громко кричал, поднимаясь со мной по холму.
Мимо нас проехал шарабан, переполненный народом, и все они, мне кажется, обернулись и стали смотреть на нас. Был один из тех ясных, жарких дней, которые так хорошо знакомы Фолькстону, когда краски необыкновенно ярки и все контуры особенно рельефны. Несмотря на легкий ветерок, мне было ужасно жарко, и я взмолился о пощаде.
— Неужто я иду слишком скоро? — воскликнул Джибберн, стараясь замедлить свой ход и все-таки идя скорым маршем.
— Я уверен, что вы отведали вашего нового элексира, — выговорил я с трудом, стараясь отдышаться.
— Нет, — отвечал он. — Разве только каплю оставшейся в кувшине воды, которой я смывал следы этого вещества. Вы знаете, что я попробовал его прошлой ночью, но ведь это уж старая история.
— И что же, он действует вдвое сильнее? — спросил я, с чувством облегчения приближаясь к дому.
— В тысячу, в несколько тысяч раз сильнее! — воскликнул Джибберн, сопровождая свои слова драматическим жестом и распахивая настежь резную дубовую дверь своего дома.
— Ух! — отвечал я, следуя за ним.
— Я даже сам не знаю, какова сила его действия, — добавил он, держась за ручку двери.
— И вы…
— Благодаря ему, физиология нервной системы является нам в совершенно новом свете и призрачные теории получают осязаемую форму… Один Бог знает, какова его сила. Впоследствии мы все это узнаем, но прежде всего нам надо попробовать этот элексир.
— Попробовать? — спросил я, идя по коридору.
— Именно, — отвечал Джибберн, оборачиваясь ко мне у дверей своего рабочего кабинета. — Он находится в этой зеленой склянке. Конечно, если только вы не боитесь.
Я по натуре довольно непредприимчивый человек и люблю необыкновенные похождения только в теории. Признаюсь, что я боялся, но, с другой стороны, во мне заговорила гордость.
— Что ж… — проговорил я нерешительно. — Ведь вы говорите, что уж пробовали его?
— Я пробовал, и, как вы видите, со мной ведь ничего не случилось. Я себя нисколько от этого не чувствую хуже, и мне кажется…
— Дайте мне этого напитка, — отвечал я, садясь. — В наихудшем случае я буду избавлен от стрижки волос, то есть одной из наиболее ненавистных обязанностей цивилизованного человека. Как вы принимаете эту микстуру?
— Ч водой, — отвечал Джибберн, схватывая графин.
Я сидел в его кресле, а он стоял перед своей конторкой и смотрел на меня, в его манерах внезапно сказался специалист из улицы Гарлей.
— Ведь вы знаете, что сюда входит ром? — спросил он.
Я сделал неопределенный жест рукой.
— Прежде всего я должен вас предупредить, чтобы вы тотчас же закрыли глаза, как только вы проглотите эту жидкость, и осторожно бы открывали их, не раньше как через минуту или около того. От этого вы хуже не увидите. Чувство зрения зависит от продолжительности вибраций, а не от количества впечатлений, но при этом получается нечто вроде сотрясения сетчатой оболочки глаза, вызывающего неприятное чувство головокружения в ту минуту, когда открываешь глаза, поэтому надо подержать их закрытыми.
— Закрытыми? — отвечал я. — Хорошо.
— Затем оставайтесь неподвижны. Не следует двигаться, так как вы можете что-нибудь задеть. Помните, что все ваши движения будут в несколько тысяч раз быстрее обыкновенного, сердце, легкие, мускулы, мозг — все будет действовать быстрее, и вы можете сильно удариться, не замечая этого. Вы понимаете, что вы об этом не будете помнить. Вы будете себя чувствовать совершенно так же, как и теперь, только вам покажется, что все в мире происходит в несколько тысяч раз медленнее, чем теперь. В этом-то и заключается особенность этого элексира.
— Господи, — проговорил я, — и вы думаете…
— Вы увидите, — отвечал он, взяв небольшую мензурку. Он окинул быстрым взглядом стоявшие на конторке предметы. — Стаканы, — проговорил он, — вода, все тут. На первый раз не следует принимать слишком много.
Он накапал драгоценного содержимого зеленой склянки.
— Не забудьте же того, что я вам сказал, — говорил он, переливая жидкость из мензурки в стакан с тем же видом, с какими итальянский слуга отмеривает виски. — Сидите с крепко закрытыми глазами и абсолютно не двигайтесь в продолжение двух минут, пока я не заговорю, — сказал он.
Он долил в каждый стакан около дюйма воды.
— Между прочим, не ставьте вашего стакана на стол. Держите его в руке, а руку обоприте о колено. Вот так, а теперь…
Он поднял стакан.
— За успех ‘нового эликсира’, — сказал я.
— За успех ‘нового эликсира’, — отвечал он.
Мы чокнулись, выпили, и я тотчас закрыл глаза.
Вам, наверное, знакомо состояние небытия, в которое погружаешься под влиянием ‘газа’. Я на неопределенное время впал в это состояние. Затем, услышав голос будившего меня Джибберна, я задвигался и открыл глаза. Он стоял на том же месте со стаканом в руке. Вся разница заключалась в том, что стакан был пуст.
— Ну? — спросил я.
— Вы не чувствуете ничего особенного?
— Ничего. Пожалуй, легкое опьянение, больше ничего.
— Слышите звуки?
— Все тихо, — отвечал я. — Клянусь небом, да! Совершенная тишина, если не считать каких-то слабых, отдаленных звуков, напоминающих собой едва слышный шум дождя. Что это такое?
— Мне кажется, — отвечал он, — что это раздробленные звуки, впрочем, я не уверен. — Он взглянул на окно. — Случалось ли вам видеть оконные занавески, прикрепленные подобным образом?
Я последовал в направлении его взгляда и увидел занавеску, которая, казалось, застыла в воздухе с завернутым концом, в том положении, в которое ее привел легкий ветерок.
— Нет, — отвечал я, — как странно…
— Теперь смотрите сюда, — произнес он, разжимая руку, державшую стакан. Естественно, что я вздрогнул, ожидая, что стакан упадет и разобьется. Между тем, он не только не разбился, но, казалось, и не двигался. Он повис совершенно неподвижно в воздухе.
— Собственно говоря, — сказал Джибберн, — в наших широтах предметы должны падать со скоростью шестнадцать футов в первую секунду. Следовательно, стакан падает со скоростью шестнадцать футов в секунду. Дело в том, что он не падал еще и сотой части секунды. Это вам дает представление о скорости действия ‘моего эликсира’.
При этих словах, он продолжал водить рукой вокруг стакана, наконец, взял его за дно и с большими предосторожностями поставил на стол.
— Ну? — обратился он ко мне, смеясь.
— Кажется, все обстоит исправно, — отвечал я и начал потихоньку вставать с кресла.
Я чувствовал себя превосходно, легко и рассуждал вполне отчетливо. Я сознавал, что живу гораздо быстрее. Например, сердце мое делало тысячу ударов в секунду, но это мне не причиняло ни малейшего неудобства. Я выглянул в окно. Неподвижный велосипедист с наклоненной головой и застывшим в воздухе, позади его колеса, столбом пыли, тщетно пытался догнать застывший же на галопе шарабан. Я разинул рот от удивления при виде этого неожиданного представления.
— Джибберн, — воскликнул я, — как долго продолжается действие этого чертовского снадобья?
— Бог знает, — отвечал он. — Последний раз, когда я его принял, я с этим лег спать, и действие его прекратилось только во сне. Уверяю вас, что я даже испугался. Это должно было продолжаться всего несколько минут, а мне показалось, что прошло несколько часов. Впрочем, спустя некоторое время он, кажется, сразу перестает действовать
Я с гордостью сознавал, что не испытываю ни малейшего страха. Я приписываю это тому обстоятельству, что нас было двое.
— Почему бы нам не выйти? — спросил я.
— Правда, почему бы и не выйти?
— Они нас увидят.
— Только не они, вот уж нет. Мы будем идти в тысячу раз быстрее, нежели самый ловкий скороход. Идем же! Откуда мы выйдем, через окно или через дверь?
— Мы вышли через окно.
Из всех необыкновенных случаев, которые когда-либо случились со мной или которые я мог себе представить, а также из всех странных происшествий с другими лицами наша небольшая прогулка на Фолькстонском побережье под влиянием ‘нового эликсира’ была наиболее безумной и странной. Мы вышли через ворота на дорогу тотчас же в мельчайших подробностях заметили все, что происходило вокруг. Верхняя часть колес, ноги запряженных в шарабан лошадей, а также конец бича и нижняя челюсть только что начавшего зевать кондуктора были еще в движении, но все остальное казалось замедленным. И при этом полная тишина, кроме слабого шума, исходившего из нашего горла. А между тем, в этом как бы замерзшем экипаже находились и кучер, и кондуктор, и одиннадцать человек пассажиров. Впечатление, производимое на нас экипажем, было сперва довольно оригинальное, но вскоре нам сделалось неприятно. Перед нами находились подобные нам и в то же время не совсем такие, как мы, люди, застывшие в небрежных позах с неоконченными жестами. Молодая девушка и мужчина улыбались друг другу, и их неподвижная улыбка, казалось, никогда не кончится, женщина в капоре с развевающимися лентами облокотилась на перила и уставилась на дом Джибберна с неподвижной вечностью во взгляде, какой-то мужчина, похожий на восковую фигуру, гладил свои усы, а другой протягивал одеревеневшую руку с растопыренными пальцами за сорвавшейся шляпой. Мы глядели на них, смеялись над ними, делали им гримасы, наконец, с досадой повернули обратно и пошли навстречу велосипедисту, по направлению к берегу.
— Бог мой, смотрите сюда! — воскликнул Джибберн, указывая пальцем на летевшую пчелу.
Она слабо рассекала воздух крыльями и подвигалась так медленно, как ползает самая вялая змея.
Наконец, мы пришли на берег. Здесь все казалось еще более ненормальным. На эстраде играл оркестр, но до нас долетали только слабые хриплые звуки, похожие на продолжительный вздох, переходивший от времени до времени в шум, напоминавший медленное, глухое шипение каких-нибудь гигантских часов. Странные молчаливые люди, точно манекены, застыли во всевозможных положениях: одни из них стояли, другие же остановились среди прогулки в неустойчивых и неудобных позах. Я прошел мимо маленького пуделя, повисшего в воздухе на прыжке, и наблюдал за медленными движениями его ног по мере того, как он опускался на землю.
— Смотрите скорей сюда, — воскликнул Джибберн, и мы на секунду приостановились перед эффективным господином, одетым в белый полосатый фланелевый костюм, белые же башмаки и шляпу ‘панама’, который раскланивался с проходившими мимо двумя нарядными дама. Такой медленный поклон далеко не привлекателен, так как он лишен всякой жизни, а из-под полуопущенных век вы замечаете остановившиеся глаза и белый край белка.
— Дай Бог мне памяти, — воскликнул я, — и я никогда впредь не стану так кланяться!
— Или улыбаться, — добавил Джибберн, глядя на оскаленные зубы отвечавшей на привет лэди.
— Ну, и жарко же, — заметил я. — Не пойти ли нам помедленнее?
— Идем дальше, — отвечал Джибберн.
Мы пробирались между загромождавшими дорогу купальными креслами. Пассивные позы некоторых из сидевших в этих креслах казались почти натуральными, но зато на кривляющиеся фигуры музыкантов в ярко красных костюмах было положительно больно смотреть. Небольшой джентльмэн с багровым лицом застыл в борьбе ветром, развевавшим его газету, по всему было видно, что все эти господа должны были чувствовать довольно сильный ветер, тогда как для нас он положительно не существовал. Мы отошли несколько в сторону от толпы и, остановившись, стали наблюдать за нею.
Все эти люди, казалось, были внезапно превращены в неподвижные восковые фигуры и представляли из себя поистине удивительное зрелище. Все это было, конечно, бессмысленно, но я, те мне менее, преисполнился торжествующего сознания собственного превосходства. Подумайте только, сколько во всем этом заключалось чудесного!
Все, что я говорил, делал и думал с того момента, как это таинственное средство проникло в мои жилы, все это, говорю я, произошло в мгновение ока.
— Новый элексир… — начал было я, но Джибберн не дал мне досказать.
— Вот она, эта ужасная старуха! — воскликнул он.
— Какая старуха!
— Которая живет рядом со мной и держит лающую собаку. О, Боже, соблазн слишком велик.
Джибберн иногда бывает удивительно ребячлив и действует по первому побуждению. Не успел я вмешаться, как он бросился вперед, схватил несчастное животное и пустился с ним бежать по направлению к находившейся на берегу скале. Все это произошло самым необыкновенным образом. Несчастное существо не пыталось ни освободиться, ни лаять и не подавало никаких признаков жизни. Оно сохраняло свой вид полусонного спокойствия в то время, как Джибберн держал его за шиворот. Казалось, что он бегает с деревянной собачкой в руках.
— Джибберн, пустите ее! — закричал я ему вслед. — Если вы будете так быстро бегать, то, чего доброго, ваше платье загорится. Ваши полотняные панталоны и так уже начинают тлеть и приняли бурый оттенок!
Он приостановился и нерешительно хлопнул себя по колену.
— Пустите ееЈ Джибберн, — продолжал я кричать, догоняя его. — Я не могу вынести этой жары! Это все оттого, что мы так бежали! Шутка ли сказать, две или три мили в час! Надо принять в соображение трение воздуха!
— Что? — спросил он, разглядывая собаку.
— Трение воздуха! — кричал я. — Трение воздуха! Слишком быстрое движение! Вспомните о метеоритах и тому подобных вещах. Невыносимо жарко. И еще, Джибберн, Джибберн, я чувствую ужасный зуд во всем теле и страшную испарину. Публика начинает слегка двигаться… Кажется, ‘элексир’ перестает действовать. Пустите собаку.
— Ну? — спросил он.
— Перестает действовать, — повторил я. — Мы слишком согрелись, и ваше средство перестает действовать! Я промок насквозь!
Он поглядел на меня и на оркестр, музыка которого действительно становилась все слышнее и слышнее, затем сильно размахнулся и отбросил от себя собаку, которая, продолжая оставаться в том же бесчувственном состоянии, взлетела вверх и повисла в воздухе над сомкнутыми зонтиками небольшой группы болтавших людей. Джибберн схватил меня за локоть.
— Клянусь небом, — воскликнул он, — кажется, вы правы! Какой-то острый зуд и… этот человек в самом деле начинает шевелить своим носовым платком! Это ясно заметно. Надо спасаться!
Но мы не успели убраться во-время. Да оно, пожалуй, и к лучшему. Мы, вероятно, пустились бы бежать, а если бы мы побежали, то мы бы, наверно, загорелись. Я в этом почти уверен! Понимаете, ведь это ни одному из нас не пришло в голову… Но прежде чем мы успели об этом подумать, действие элексира вдруг прекратилось. Это было дело минуты, даже менее чем секунды. ‘Новый элексир’, как по мановению руки, внезапно перестал действовать. Занавес упал и представление кончилось.
Около меня раздался испуганный голос Джибберна.
— Скорей садитесь, — проговорил он, и я поспешил опуститься на траву.
На том месте, где я сидел, до сих пор виднеется пятно сожженной травы. При этом все вокруг меня внезапно вернулось к жизни, издаваемые оркестром беспорядочные звуки превратились в громкую музыку, гуляющие люди задвигали ногами и продолжали свою прогулку, флаги начали развеваться, улыбки перешли в слова, кланявшийся господин докончил свой поклон и учтиво прошел своей дорогой, и вся сидевшая публика задвигалась и заговорила.
Весь мир, казалось, снова пробудился к жизни и жил нисколько не быстрее, нежели мы, или, вернее, мы жили нисколько не быстрее, чем все остальные люди.
В продолжение одной или двух секунд мне казалось, что все вокруг меня закружилось, и я испытал легкое чувство тошноты, и только. Что касается маленькой собачки, которая, которая, казалось, повисла в воздухе, брошенная рукой Джибберна, то она вдруг с необыкновенной быстротой упала прямо сквозь зонтик одной из присутствующих лэди. Это было нашим спасением. Я сомневаюсь, чтобы кто-нибудь заметил наше появление, кроме плотного старого джентльмэна, сидевшего в кресле, который, без сомнения, нас видел и потом несколько раз окинул нас подозрительным взглядом и даже, кажется, сказал про нас что-то своей сиделке. Мы появились совершенно внезапно. Мы почти сразу перестали тлеть, хотя трава, на которой мы сидели, все еще казалась неприятно горячей. Внимание всех присутствующих, не исключая и оркестра попечительства об общественном развлечении, который впервые за все время своего существования, сбился с такта, было поглощено всем случившимся: странным лаем и волнением, вызванным удивительным и непонятным фактом, что изнеженная комнатная собачка, лежавшая справа от оркестра, провалилась сквозь зонтик дамы, сидевшей с левой стороны, причем шерсть собачки оказалась как будто слегка опалена — обстоятельство, которое объясняется необыкновенной быстротой ее движений в воздухе. И все это произошло в наше нелепое время, когда всякий из нас так глупо верит во все сверхъестественное и в предрассудки! Все повскакали с мест и натыкались друг на друга, стулья опрокидывались, полицейские суетливо бегали. Не знаю, как все это кончилось, мы были слишком озабочены, как бы выпутаться из этой истории и крыться с глаз старого джентльмэна в кресле, и потому пропустили много подробностей. Как только мы достаточно простыли и оправились от головокружения и дурноты, мы тотчас же вскочили и, обходя толпу, направились по дороге, пролегающей несколько ниже Метрополя, по направлению к дому Джибберна. Однако, среди окружавшего нас содома я отчетливо расслышал непозволительные слова и угрозы, с которыми господин, сидевший около дамы с пострадавшим зонтиком, обращался к одному из служителей, на фуражке которого красовалась надпись ‘надзиратель’.
— Если не вы бросили собаку, — говорил он, — то кто же это сделал?
Внезапно возобновившееся всеобщее движение и привычные знакомые звуки, равно как совершенно натуральный страх за самих себя (платье наше все еще было горячее, а спаленные белые панталоны Джибберна получили грязновато-коричневый оттенок), к сожалению, помешали нам сделать более подробные наблюдения. Собственно говоря, на обратном пути мне не удалось сделать ни одного дельного наблюдения. Пчела, конечно, уже улетела. Я искал глазами велосипедиста, но он скрылся из виду к тому времени, как мы подошли к верхней части Сандгэтской дороги, шарабан же, полный живых и двигающихся людей, быстро и с грохотом приближался уже к ближайшей церкви.
Мы, между прочим, заметили, что на подоконнике, на который мы ступили, выходя из дому, остались как бы прожженные отпечатки, следы же наших ног на дороге необыкновенно глубоко врезались в песок.
Таково было мое первое знакомство с ‘новым эликсиром’. Все, что мы видели, говорили и делали, произошло, в сущности, в промежуток времени приблизительно около одной секунды. Мы прожили полчаса в то время, как оркестр успел сыграть не более двух тактов. Нам же показалось, что во всем мире остановилась жизнь для того, чтобы нам дать возможность сделать свои наблюдения. Принимая все это в соображение, в особенности же скорость, с которой мы вышли из дому, все приключившееся могло причинить нам гораздо больше неприятностей, нежели это случилось на самом деле. Это нам показало, что Джибберну еще многое предстоит узнать, прежде чем средство его сделается удобоприменимым, но в то же время случай этот доказывает, какое оно может иметь громадное значение.
С тех пор он много думал над способами его применения, и я неоднократно и без всяких дурных для себя последствий принимал под его наблюдением определенные дозы ‘нового эликсира’. Я, впрочем, должен сознаться, что я, находясь под влиянием этого средства, ни разу еще не рискнул выйти из дому. Настоящая история записано мною в один присест без всякого перерыва, если не считать выпитой мною при этом чашки шоколада, именно благодаря этому чудесному ‘элексиру’. Я начал писать ровно в 6 час. 25 мин., и сейчас стрелка моих часов показывает почти 30 мин. Седьмого. Таким образом, это нисколько не будет преувеличенным, если я скажу, что ‘новый элексир’ дает нам полную возможность пользоваться неограниченным временем для работы среди самого занятого дня. В данное время Джибберн работает над урегулированием доз своего препарата, в зависимости от действия его на различные темпераменты. В противовес этому ‘элексиру-ускорителю’ он надеется также изобрести ‘замедлитель’, который мог бы нейтрализовать силу первого элексира. Действие замедлителя, конечно, будет обратное, Оно даст всякому возможность превратить несколько обыкновенных часов в несколько секунд и сохранить апатичную бездеятельность и ледяное спокойствие среди самой возбуждающей обстановки. Эти два средства, несомненно, произведут переворот во всем цивилизованном мире.
В то время, как ‘ускоритель’ даст нам возможность в любой момент сосредоточить все силы на данном предмете, требующем нашего полного внимания, ‘замедлитель’ позволит нам сохранить пассивное спокойствие при самых скучных и затруднительных обстоятельствах. Возможно, что я несколько оптимистически смотрю на этот ‘замедлитель’, который еще нужно изобрести, но зато насчет ‘ускорителя’ не может быть никакого сомнения. Его появление в торговле в удобном и приспособленном для приема виде — вопрос всего только нескольких месяцев. Он будет продаваться во всех химических и аптекарских складах, в небольших зеленых склянках, по довольно высокой, хотя, если принять в соображение его необыкновенные свойства, не слишком дорогой цене. Он будет известен под именем ‘нового элексира профессора Джибберна’, и мой друг думает продавать его в трех различных пропорциях: как эликсир, усиливающий жизненную энергию в 200, в 900 и в 2.000 раз. Соответственно этому они будут отличаться желтой, розовой и белой этикетками. Употребление этих элексиров сделает доступными многие вещи. Конечно, возможность при помощи их правильно замедлять и ускорять течение времени может, пожалуй, послужить подспорьем даже при совершении преступлений, но ведь всякое сильное средство неминуемо влечет за собой злоупотребления. Мы со всех сторон обсудили этот вопрос и решили, что это относится к области судебной медицины и нас совершенно не касается. Мы будем приготовлять и продавать ‘новый элексир’ и <,?>, выжидать результатов…