Спешим поделиться с читателями и со всем учительским миром большою радостью, чрезвычайною: положение учителей гимназии, материальное обеспечение их и семей их будет совершенно изменено в теперешнюю же осень, в этот 1908 год! На этих днях было сообщено в газетах, что ‘в министерстве народного просвещения пересматриваются штаты’ учителей гимназии. Но оказалось, что эта ласточка щебечет не о той весне, которая уже наступила. Штаты, по приказанию министра просвещения А.Н. Шварца, уже рассмотрены в особой комиссии под председательством товарища министра г. Георгиевского, и этою комиссиею составлен законопроект о новых штатах, который вне очереди и в первую голову будет внесен на рассмотрение в Г. Думу и, вне всякого сомнения, получит без всяких дебатов и без малейшей критики ее полное и притом радостное одобрение.
На радостях, прежде всего ‘божественные’ цифры: за 12 нормальных недельных уроков учитель получает первые три года 900 руб. (при мне служба начиналась с 750 руб. оклада, но немного лет назад оклад был повышен до 900 руб.), и затем, через каждые три года службы, этот оклад повышается на 300 руб. Помня свою учительскую ‘безнадежную’ службу (ничего в будущем, никакого улучшения!), я воображаю совершенно новое чувство, совершенно новое самоощущение, с каким теперь бедные учителя поедут на уроки. Можно сказать, эта денежная перемена совершенно изменит весь нравственный дух преподавания, ибо перед учениками будет стоять и сидеть не злой учитель, а добрый учитель! Ангелы — они всегда сыты, и потому никогда не злы, но человек, как только он голоден, как только у него не хватает средств существования — становится непременно зол, и с этим ничего не может поделать сама божественная мудрость, которая в тщете ставит заповеди для голодного! Я поражался, будучи учеником гимназии преемственно в Костроме, Симбирске и Нижнем, — отчего во всех трех гимназиях учителя были явно злы, недоброжелательны, ничего не извиняли, ни с чем не мирились, и точно им удовольствие составляло делать зло нам, ученикам. И приписал, — как и все мои товарищи приписывали, — что в учителя идут только дурные люди, врожденно ни к чему не способные, ни к каким другим занятиям и должностям, а сюда идущие потому, что ‘учительство дает простор их злой натуре издеваться над незащищенными мальчиками’. И так я думал все годы ученичества, пока сам, став учителем, через 3-4 года сделался точь-в-точь таким же угрюмым, печальным, на всех и все сердитым учителем в мундире… Конечно, жалованье тут не составляет всего: есть другие обстоятельства, о которых можно исписать книгу. Но, однако, жалованье и в провинции составляло многое, а в столицах и даже вообще в людных, дорогих городах — оно составляет или все, или главное, для семейных и особенно многодетных — это, безусловно, есть все. Меня уверял один петербургский священник-законоучитель, что он знал учителей гимназии, которые кроме черного хлеба и щей ничего не видят у себя на столе, что приходский священник в Петербурге получает вчетверо больше учителя гимназии и что почти столько же, сколько учитель гимназии в Петербурге, получает обыкновенный сельский священник, всегда имеющий, по крайней мере, свой домик. Нельзя не считать вековым позором министерства просвещения, что оно главную свою опору, главных своих деятелей, главное свое представительство в стране, реальную и единственно нужно работающую силу довело до этого положения каких-то бездомных собак ‘на привязи’ у округа… Хороша была ‘педагогика’ в этих условиях… Начиная с прессы и кончая ревизиями от учебного округа, учителей все ‘били’, никогда никто о них не сказал — в прессе, обществе или ‘учреждениях’ -ласкового слова, греющего слова, даже извиняющего слова. И винить ли, винить ли, что эта ‘забитая собака’ кусала тех, ‘кто ближе’ — учеников?
Этого позора нельзя вспомнить! И неужели можно верить, что всему этому пришла могила?! Слава Богу.
Сколько исписано об учителях, о гимназиях, — и все ‘втуне’… Вся обширная педагогическая литература существует не для учителя, ему совершенно некогда читать. ‘Вот подвалила еще кипочка тетрадей’, — к этому сводится все, в этом состоит все. Дав пять уроков днем, учитель сейчас же после вечернего чая садится поправлять эти ‘тетрадочки’, которых все подбавляется и подбавляется, и нет им конца. Обдумать самому завтрашний урок, подготовить материал к нему, сосредоточиться на том, о чем рассказывать, что говорить, — нельзя или великий есть соблазн все это ‘послать к черту’, ибо голова — давно как чугун, душа — увяла, в изнеможении, ни к чему не способна, ‘висят мысли’, ‘висят желания’. Только учителя истории и Закона Божия, т.е. без ‘тетрадочек’, что-нибудь читают, бывают в гостях и принимают гостей, вообще несколько живут и сохраняют человеческий образ, учителя ‘с тетрадочками’ становятся могилою, безотзывчивою, глухою — во всяком случае, на 5-й год ‘существования’, не жизни. В новый законопроект о штатах, оттого, конечно, что он разрабатывался в департаменте министерства, где нет ‘тетрадочек’, — не вошла специальною частью забота об учителях ‘с тетрадочками’, и пока есть время, до внесения законопроекта в Думу — следует эту часть законопроекта пополнить, именно для учителей: 1) русского языка (диктант и сочинения), 2) математики (задачи домашние), 3) языков древних и новых — следует потребовать вознаграждения за поправление тетрадей в таком размере, чтобы число даваемых ими уроков могло быть уменьшено, сравнительно с другими преподавателями, и, во всяком случае, не заходило за 18 или 21 недельный урок. Тогда только они станут учителями ‘как нужно’… А то после 5 уроков днем и сидя вечером за тетрадями, да еще с недоплатою 21-го числа по лавочкам, мясной, зеленной и проч., в квартире сырой и только со щами за обедом, вечно без чтения, без всякого чтения, они физически не могут быть хорошими учителями…
Я начал со злого учителя перед глазами учеников, как ‘А’ старой педагогики: новая педагогика только тогда настанет, когда ученики увидят перед собою спокойного учителя, и нередко доброго, ласкового, приветливого! Никаких других реформ так не надо: ибо из одной этой проистекут бесчисленные перемены, с этою одною реформою преобразится все. И воспитание будет лучше, и успехи лучше, гораздо лучше. Ибо иначе будет даваться урок не переутомленным учителем. Да он и приготовиться к нему, обдумать его назавтра — будет иметь возможность.
Но договорю о цифрах законопроекта. ‘Пенсия’ — почти главное в положении учителей, ибо тут забота о том, ‘как они (дети и жена) будут жить после меня’. Законопроект увеличивает их вдвое: пенсия учителя — 1800 руб. за 25 лет службы (норма службы в учебном ведомстве), а если учитель оставлен будет еще на пятилетие, т.е. прослужит 30 лет, то нормальная прибавка к штату, 300 руб., остается и в пенсии, и семья будет получать 2100 в год пенсии, т.е. столько, сколько теперь учительская семья никогда почти не получает и при жизни и работе живого мужа и отца! Это совершенно успокаивает учителя насчет ‘будущности семьи’. И можно быть совершенно уверенным, что учителя, при этом совершенно изменяющемся положении их, все будут дослуживать до 30 лет: ибо это всего только 53 — 55 лет возраста, т.е. еще полная бодрость во всякой другой сфере! И нужно пожелать, чтобы учебное начальство не ‘гнало’ учителя после 25 лет, чему в прежнее время было очень и очень много примеров. ‘Подал прошение в округ об оставлении еще на пятилетие’… — ‘Округ отказал’. ‘Ты — кляча и нам более не нужен. Околевай на стороне’. Да и действительно, интересно бы сосчитать, сколько учителей не дослуживают и до 25 лет. Нигде, кажется, здоровье так не хрупко, как в этой нервной системе и тревоге.
Оставляя все другие области управления в стороне, нельзя не принести за эту специальную часть искренней благодарности и г. Шварцу, и г. Георгиевскому. Если бы это самое дело лет 20 назад провел в жизнь отец последнего, когда-то всемогущий А.И. Георгиевский, председатель ученого комитета при Д.А. Толстом и при И.Д. Делянове и настоящий вводитель у нас классической системы образования! Мы тогда не увидели бы многого из того горького и позорного, что пережили и увидели в учебной области за последние 20 лет. Ибо учителя ‘все бьют’, а он — ‘одного ученика’, а за это ‘со всеми’ расквитывается ‘свободный студент’, которому, впрочем, и ‘погулять’ только до служебной лямки. Как все это было отвратительно, зло и ложно!
Впервые опубликовано: ‘Новое Время’. 1908. 23 сент. N11686.