Новые книги, Ткачев Петр Никитич, Год: 1868 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 49 минут(ы)

НОВЫЯ КНИГИ.

Исторія девятнадцатаго вка отъ времени внскаго конгресса. Соч. Г. Гервинуса.— Введеніе въ исторію девятнадцатаго вка.— T. V. Возстаніе и возрожденіе Греціи. Изд. О. И. Бакста. Спб. 1868 г.

Нравственная философія. Соч. Ральфа Уальда Эмерсона. Два т. перев. съ англ. Елисаветы Ладыженской. Спб. 1868 г.

Земля и воля, П. Л. I. Русская деревня въ 1868 г. II. Земскія и судебно-мировыя учрежденія. Спб. 1868.

Радищевъ и его книга ‘Путешествіе изъ Петербурга въ Москву’, изд. въ 1790 году. Спб. 1868.

Въ прошлый разъ мы говорили объ историческомъ оптимизм, нынче вамъ опять приходится имть дло съ однимъ изъ выдающихся представителей этого сорта историковъ. Прежде чмъ мы познакомимъ читателя съ только что вышедшимъ V-мъ томомъ ‘Исторіи девятнадцатаго вка’, считаемъ нелишнимъ напомнить здсь ему общіе историческіе взгляды Гервинуса, весьма подробно и обстоятельно изложенные имъ въ его введеніи къ ‘Исторіи девятнадцатаго вка.’ Считаемъ мы это нелишнимъ потому, что знакомство съ этими взглядами даетъ возможность весьма наглядно объяснить существенныя достоинства и недостатки его ‘Исторіи девятнадцатаго вка’ вообще и пятаго тома (о которомъ мы здсь только и будемъ говорить) въ особенности.

Оптимистическое воззрніе на историческія событія, о характер и значеніи котораго мы говорили прошлый разъ и которое Цимерманнъ пытался примнить къ одному только частному историческому эпизоду, — Гервинусъ въ своемъ ‘Введеніи’ старается провести черезъ вело исторію европейскаго человчества. Въ предисловіи къ этому введенію онъ прямо говоритъ, что оно написано съ цлью отучить читателей отъ слишкомъ пламенныхъ ожиданій, и въ то-же время доставить имъ ‘утшеніе и поддержку’, и хотя изученіе исторіи, продолжаетъ онъ, заставляетъ отказаться отъ нетерпливыхъ ожиданій быстрыхъ политическихъ результатовъ, однако, вмст съ тмъ оно научаетъ смотрть съ улыбкою состраданія на мимолетные успхи и суетное торжество господствующихъ партій, заставляетъ отказаться отъ убжденія, что событія міра зависятъ отъ каприза нсколькихъ лицъ и образуются ихъ произволомъ’.— Какъ посл этого не поощрить историковъ, когда они открыто объявляютъ, что у нихъ есть могущественный талисманъ, способный сдлать всхъ насъ до того олимпійски-равнодушными и спокойными, что даже торжество и успхи партій, намъ противоположныхъ и крайне вредныхъ, вызовутъ въ насъ только ‘улыбку состраданія.’ И чего, въ самомъ дл безпокоиться и выходить изъ себя, когда историки увряютъ насъ, что исторія,

‘созерцаемая въ цломъ, въ обширномъ теченіи вковъ, представляетъ постоянное стремленіе по одному опредленному направленію (по направленію къ свобод и счастію, разумется) — совершенно несомннный прогрессъ господствующей идеи (опять таки идеи свободы, во всхъ отношеніяхъ)’.

Какія хитрости и уловки употребляютъ они для того, чтобы вкоренить въ насъ несомннную увренность въ этотъ несомннный и неуклонный прогрессъ, это всего наглядне и рельефне представляетъ намъ Гервинусъ въ своемъ введеніи.

Въ этомъ введеніи вся исторія человчества представляется какою-то искусно составленною комедіей, ирод тхъ, которыя даются на Александрійскомъ театр и пишутся гг. Дьяченсками съ К^о. Акты и явленія съ удивительнымъ порядкомъ слдуютъ одно за другимъ, дйствующія лица не сбиваются въ своихъ роляхъ, за трагическою завязкой всегда слдуетъ утшительная развязка, ничего здсь нтъ лишняго, ненужнаго, все здсь связано единствомъ мысли и плана, все подчинено законамъ театральнаго искуства. Комедію эту Гервинусъ озаглавилъ ‘историческій прогрессъ’ или ‘все къ лучшему’, содержаніе-же ея. въ общихъ чертахъ, представляется въ слдующемъ вид. Занавсъ поднимается и на сцену является грубый деспотизмъ (дйствующее лицо No 1), аристократія (дйствующее лице No 2) и народъ (дйствующее лицо No 3). Въ первомъ дйствіи деспотизмъ всхъ мучитъ и утсняетъ, аристократія негодуетъ, народъ безмолствуетъ. Во второмъ дйствіи деспотизмъ побждается и посрамляется, — аристократія торжествуетъ, — народъ безмолствуетъ. Въ третьемъ дйствіи, на сцену появляется новое дйствующее лицо ( No 4) неаристократическое богатство. Между нимъ и дйствующимъ лицомъ No 2 завязывается борьба, No 1 принимаетъ въ нея участіе, побждаетъ No 2, возвышаетъ и возвеличиваетъ No 4, народъ продолжаетъ безмолствовать. Начинается четвертое дйствіе, No 4, возвеличенный и возвышенный, вступаетъ въ борьбу съ возвысившимъ его No 1 призываетъ на помощь до сихъ поръ безмолствовавшій No 3, одолваетъ врага и обманываетъ союзника. No 3, начинаетъ негодовать. Въ пятомъ дйствіи онъ смиряетъ гордость No 4 и торжествуетъ надъ всми дйствующими лицами: No 1, 2 и 4 сливаются съ нимъ воедино. Всеобщая радость и пснопнія. Апофеозъ правды, справедливости и свободы. Занавсъ падаетъ при шумныхъ аплодисментахъ зрителей. Впрочемъ историки, желая сообщить повствованіямъ большую солидность и серьезность, пренебрегаютъ обыкновенно этою драматическою формой разсказа и предпочитаютъ форму повствовательную. Но это нисколько не измняетъ сущности дла. Чтобы убдиться въ этомъ, пусть читатели сравнятъ приведенное здсь драматическое повствованіе съ слдующимъ — описательнымъ: ‘Исторія европейскихъ государствъ христіанской эпохи, говоритъ Гервинусъ, составляетъ такое-же общее цлое, какъ въ древности представляла исторія группы государствъ греческаго полуострова и ихъ колоній. Въ ту и другую эпоху, въ ход внутренняго развитія обнаруживается одинаковый порядокъ и одинъ и тотъ же законъ. И этотъ законъ есть тотъ самый, который мы видимъ въ цлой исторіи человчества. Отъ деспотическаго устройства восточныхъ государствъ до аристократическаго, основаннаго на рабств и крпостномъ прав, устройства государствъ древняго міра и среднихъ вковъ и отъ нихъ до современнаго, еще не выработавшагося окончательно, политическаго состоянія, — везд мы видимъ правильный прогрессъ свободы духовной и гражданской, которая сначала принадлежитъ только нсколькимъ личностямъ, потомъ распространяется на большее число ихъ и наконецъ достается многимъ’ (стр. 9). На слдующихъ страницахъ авторъ разсказываетъ, какъ постепенно появлялись на сцену дйствующія лица No 1, 2, 3 и 4 и какъ Л, No 3 и 4, при помощи No 1, постепенно одолваютъ и посрамляютъ А, 2. Мы не будемъ слдить за этимъ разсказомъ, потому что читатели должны уже напередъ знать, что они не найдутъ въ немъ ничего, кром апологіи всему совершившемуся. Каждое историческое событіе изъясняется и истолковывается въ смысл историческаго прогресса, и потому, каждое новое лицо, являющееся на исторической сцен, встрчается аплодисментами. Когда на сцен свирпствуютъ и бушуютъ дикіе и невжественные феодалы,— историкъ радуется и говоритъ: эта внутренняя раздробленность, разобщенность, этотъ партикуляризмъ необходимъ для того, чтобы парализировать всепоглощающее стремленіе Рима къ универсализму. Когда на сцен является холодная, жестокая, неумолимая тираннія абсолютизма,— историкъ тоже радуется и видитъ въ торжеств этой тиранніи фатальный проводникъ идеи равенства, безсознательнаго предтечу народной свободы. Когда сцена оглашается побдными криками мщанства — историкъ снова вн себя отъ восторга, онъ опять видитъ въ этой побд ступень къ торжеству народа. Но что же длаетъ во все это время народъ,— народъ, для торжества котораго такъ мудро и искусно разыгрываются и складываются вс историческія событія? No 3 по прежнему безмолвствуетъ, но прежнему отдаетъ вс свои силы и весь свой трудъ въ усладу и утшеніе тхъ NoNo 1, 2 и 4, которые, но увренію историковъ, подготовляютъ ему въ будущемъ торжество нескончаемое и счастіе неописанное. Онъ все ждетъ своего апофеоза, а историки все продолжаютъ заврять его, что ждать ему придется не долго, и что

‘степень политическаго развитія, на которой стоитъ все, такъ называемое въ тсномъ смысл,— новое время (съ паденія Византійской имперіи до нашихъ дней) есть переходъ ось господства нсколькихъ къ господству массъ’ (стр. 1,4)

Такимъ-то яркимъ свтомъ оптимизма освщаетъ Гервинусъ вс историческія событія новой исторіи, и въ каждомъ изъ нихъ отыскиваетъ что нибудь пріятное и утшительное. Храмъ свободы (выражаясь языкомъ нкоторыхъ историковъ), созданный французскою революціею, былъ разоренъ и разрушенъ тотчасъ посл его созданія. Гервинусъ совершенно доволенъ этимъ, находя, что онъ былъ построенъ слишкомъ необдуманно и поспшно. Вмсто него воздвигся храмъ военнаго абсолютизма, Гервинусъ опять доволенъ, потому что рукою этого абсолютизма ‘разнесены били но Европ смена скоросплыхъ плодовъ французскаго переворота’, потому что ‘даже угнетеніе Наполеона благопріятствовали общей свобод’.

Это желаніе видть исторію человчества въ розовомъ свт, вызываемое общими историческими взглядами Гервинуса, развитыми имъ въ его ‘Введеніи’, вполн можно оправдать и подтвердить на его ‘Исторіи девятнадцатаго вка’. И мы попытаемся это сдлать, когда выйдутъ общанные издателемъ 4 и 6-ой томы. Теперь передъ нами лежитъ V т., заключающій въ себ описаніе ‘Возстанія и Возрожденія Греціи’. Общіе историческіе взгляды автора естественно должны опредлить и его отношенія къ этому частному историческому эпизоду. Гервинусъ не могъ не отнестись сочувственно и одобрительно къ возставшимъ грекамъ, укорительно и гнвно къ угнетавшимъ ихъ туркамъ. Въ его глазахъ, вс греки слились въ одну безразличную массу, борющуюся за свободу, національность, за западно-европейскія начала цивилизаціи. Точно также и турки представлялись ему такою-же безразличною массою тиранновъ и угнетателей. При такомъ обобщеніи, весьма удобно и легко прикрывать буржуазныя тенденціи и буржуазную точку зрнія такими неопредленными и эластическими словами, какъ народъ, свобода и т. п. Но Гервинусъ ничего не говоритъ объ экономическомъ положеніи греческаго народа, объ его отношеніяхъ къ клефтамъ, армотоламъ, фанаріотамъ, приматамъ и вообще къ высшимъ слоямъ греческаго населенія. Ничего онъ также не говоритъ и о положеніи турецкаго народа, взятаго, въ отдльности отъ турецкой администраціи и аристократіи. У Гервинуса интересы греческаго народа совершенно сливаются съ интересами клефтовъ, арматоловъ и приматовъ. Только въ одномъ мст онъ намекаетъ на какую-то рознь между греческою аристократіею, стоявшею во глав національнаго движенія, и греческимъ народомъ. Но намекъ этотъ бросается мимоходомъ, и потому изъ него нельзя вывести никакихъ положительныхъ заключеній.

‘Въ Идр, говоритъ Гервинусъ, аристократія опять пріобрла полное расположеніе народа, съ тхъ поръ, какъ ршительно приступила къ національному длу, и теперь хотла воспользоваться этимъ, чтобы низвергнуть демократа Экономо, когда вспыхнулъ этотъ переворотъ, вс важнйшіе моряки Кріози, Шомбати, Сохтура стали противъ демократа, который принужденъ былъ бжать и посл разныхъ приключеній лишился въ Ахаіи свободы, а, убжавъ оттуда, лишился и жизни въ Арголид’ (стр. 129).

Какъ ни бдно и лаконично это сообщеніе, однако оно даетъ, намъ право сдлать два или даже цлыхъ три предположенія: вопервыхъ, городская аристократія (приматы) эксплуатировала народнымъ движеніемъ для своихъ собственныхъ выгодъ и подъ шумокъ запирала въ тюрьмы и вздергивала на вислицы представителей и вождей народа, во-вторыхъ, демократическія начала преслдовались на возставшихъ островахъ весьма ревностнымъ образомъ и Экономо не могъ найти себ безопаснаго убжища ни въ Ахаіи, ни въ Арголид, въ-третьихъ, наконецъ, предводители морской силы возставшихъ тянули не на сторону народа, а на сторону аристократіи. Можетъ, эти предположенія слишкомъ смлы и не врны, можетъ быть, между разнообразными элементами греческой общественности существовали совершенно другія отношенія, но Гервинусъ объ этомъ ничего не говоритъ, а потому всякій читатель воленъ строить какія ему угодно гипотезы. Точно такимъ же молчаніемъ проходитъ Гервинусъ и отношенія осдлаго чернорабочаго народа къ дикимъ, кочующимъ шайкамъ арматоловъ и клефтовъ, которыя, какъ извстно, составляли главную силу греческаго возстанія. Спеціальное занятіе ихъ было разбой и грабежъ, въ самый разгаръ національной борьбы, лучшіе изъ ихъ вождей (какъ напримръ Одиссевсъ и Колокотрони, о которыхъ мы еще будемъ говорить ниже) выказали такъ мало искренняго патріотизма и любви къ своему народу, что едва-ли можно допустить, чтобы они и въ мирное время относились къ осдлому греческому населенію слишкомъ гуманно и снисходительно. То обстоятельство, что народъ восплъ многихъ изъ ихъ вождей въ своихъ псняхъ, еще ничего не доказываетъ, народные барды имютъ обыкновеніе не только въ Греціи, но и везд, воспвать удалыхъ разбойниковъ и ихъ геройскіе подвиги. Но изъ этого нельзя еще заключать, что разбойники — друзья народа, что народъ любитъ ихъ и сочувствуетъ имъ, Онъ просто только увлекается вншнею стороною ихъ дятельности, и въ минуты этихъ увлеченій забиваетъ на время все то горе и страданія, которыя онъ вынесъ изъ-за нихъ. Что и мирный, осдлый, чернорабочій греческій народъ не относился дружелюбно къ клефтамъ и армотоламъ, что и онъ не отождествлялъ ихъ интересовъ съ своими собственными — это можно видть изъ того, что въ борьб ихъ съ городскими приматами, народъ никогда не принималъ ихъ сторону, и ихъ партію Гервинусъ нигд не называетъ демократическою, а только военною. Но опять таки это только предположеніе, потому что нмецкій историкъ тщательно избгаетъ говорить о народ, г.се его вниманіе поглощается игрою главныхъ актеровъ, а на безмолвствующую толпу онъ почти и не удостаиваетъ взглянуть. Главными же актерами, то стороны Греціи, здсь являются, во первыхъ, греческіе разбойники — мало чмъ, разумется, отличавшіеся отъ турецкихъ, и городская буржуазія. Такъ какъ Гервинусъ весьма обстоятельно излагаетъ ихъ дятельность и ихъ взаимныя отношенія, и такъ какъ эта дятельность и эти отношенія проливаютъ довольно яркій свтъ на это якобы. народное движеніе, то мы познакомимъ здсь вкратц читателя съ этимъ интереснымъ предметомъ.

Гервинусъ, проходя молчаніемъ отношенія народа къ высшимъ и среднимъ классамъ общества, точно также проходитъ молчаніемъ и отношенія народа къ возстанію. Мы узнаемъ только отъ него, что иниціатива возстанія шла изъ городовъ, и что при самомъ начал его образовались дв господствующія партіи, около которыхъ еосредо’гочивалось все движеніе, это были: партія городскихъ приматовъ, архонтовъ и вообще городской буржуазіи — и партія клефтовъ и армотоловъ — солдатская, военная партія. Во глав первой, стояли Маврокордато, Займи, Негри и другіе богатые и вліятельные приматы, отличавшіеся крайнею умренностью и осторожностью. Во глав второй партіи стояли капитаны арматоловъ, дикіе, необузданные клефты въ род Колокотрони, Одиссевса и другихъ. Въ первый годъ возстанія, когда оно велось крайне не систематично. безъ общаго плана и единства въ дйствіяхъ, когда возставшіе еще не успли, такъ сказать, смрить своихъ собственныхъ силъ, противоположныя стремленія обихъ партій не выступали еще наружу съ тою рзкостью, съ какою они выступили впослдствіи. Однако, и въ этотъ первый годъ, взаимныя интриги и, хотя не рзкія, но все-таки довольно частыя столкновенія значительно вредили длу и парализировали силы возстанія.

‘Изъ-за общей войны, говоритъ Гервинусъ, уже очень рано стала выглядывать гражданская война, и несогласіе съ самаго начала вредило мрамъ общей войны.. Румеліецъ ненавидлъ морейца, мореецъ ненавидлъ маніата и такъ дале, каждый своего ближайшаго сосда, потому только въ самыхъ крайнихъ обстоятельствахъ могла быть рчь объ искренней, систематической взаимной помощи для блага общаго дла’ (238).

Очевидно, что каждый шелъ на войну ради какихъ нибудь чисто-личныхъ побужденій, весьма мало заботясь о торжеств тхъ отвлеченныхъ началъ, о которыхъ такъ любятъ распространяться историки-оптимисты.

Въ конц первого года, когда турки бытли уже во многихъ мстахъ разбиты и Триполица находилась въ рукахъ грековъ, почувствовалась потребность въ объединеніи возстанія и въ признаніи всего совершившагося установленіемъ какой нибудь центральной правительственной власти. Мстные аристократическіе ареопаги или сенаты, образовавшіеся при начал возстанія въ Триполиц, Солон и Месалонги были теперь недостаточны. И вотъ, къ 1 января 1822 года созвало было общее собраніе депутатовъ отъ всего греческаго народа. Но, разумется, народъ тутъ былъ упомянутъ только для краснаго словца. Въ сущности, о народныхъ депутатахъ и народныхъ интересахъ здсь думали столько же, сколько и въ Константинопол. Депутаты съхались сначала въ Аргосъ, а потомъ переведены были (во избжаніе вліянія капитановъ, стоявшихъ подъ Навпліею въ Піаду. При первой же встрч немедленно обнаружился антагонизмъ военной и буржуазной партіи. Судя по тому значенію, какое получила военная партія со времени паденія Триполицы, ей можно было, повидимому, пророчить здсь главное вліяніе.

‘Но, говоритъ Гервинусъ, по численности своей, она все-таки не могла сравниться въ Пелопонез съ городскими приматами. На материк военная каста еще до возстанія была сильне городской партіи, а потому, во время войны, стала еще ршительне. Въ Пелопонез же, напротивъ, до возстанія почти вовсе не было никакой военной касты, вся власть и все вліяніе принадлежали городскимъ начальникамъ общинъ и епархій, и если въ Румеліи возстаніе подняли и вели капитаны арматоловъ, то въ Пелопонез, ‘та заслуга вполн принадлежала архонтамъ’.

Главный предметъ раздора между двумя партіями, буржуазной и солдатской олигархіи, было тотъ, что капитаны хотли взять въ свои руки все распоряженіе войною, а архонтамъ хотли предоставить только заготовленіе средствъ, напротивъ, архонты предъявляли совершенно противоположныя притязанія. Къ этому частному разногласію присоединилось еще то естественное чувство озлобленія, негодованія и презрнія, которое должны были питать другъ къ другу люди съ такими рзко-противоположными интересами, взглядами и потребностями, какъ мирные достаточные горожане съ одной стороны, кочующія, почти ничего неимющія, грубыя и свирпыя шайки разбойниковъ — съ другой. Однако, такъ какъ на сторон приматовъ былъ численный перевсъ, то въ этомъ первомъ законодательномъ собраніи вопросы правленія и администраціи были улажены, сообразно съ желаніями и намреніями буржуазіи, Избрано было временное правительство изъ пяти членовъ (по большей части богатыхъ буржуа), подъ предсдательствомъ Мавронордато, богатаго и ограниченнаго фанаріота, считавшаго врагами Греціи не только турокъ, по и тхъ народныхъ вождей, которые имли странную глупость ‘мечтать о древнихъ греческихъ республикахъ’. Полномочіе новаго правительства было ограничено годичнымъ срокомъ. Разумется военные люди, устраненные отъ уча* етія въ управленіи, не имли ни малйшей охоты преклонить покорно свои гордыя головы подъ толстыя руки купцовъ и помщиковъ. Съ самаго же начала главные представители военной партіи объявили себя ршительными противниками новаго правительства, и когда къ одному изъ нихъ, Однесевсу, ареопагъ послалъ двухъ депутатовъ, для того чтобы вытребовать его къ отвту, Одиссевсъ арестовалъ ихъ и отдалъ своимъ солдатамъ на разтерзаніе. Солдаты убили ихъ. Ипсиланти и Колокотрони тоже постоянно пикировались и ссорились съ новыми правителями. Наконецъ, къ концу срока полномочія временнаго правительства, дло дошло до открытаго возстанія, до междуусобной войны. Къ концу года центральное правительство утратило почти всякое значеніе и лишилось даже того крошечнаго вліянія, которымъ пользовалось прежде.

‘Въ восточной Эллад, говорить Гериннусь, образовалось отдльное правительство, во глав котораго стоялъ Одиссевсъ, открыто враждовавшій съ центральною властью. На запад капитаны аринтоловъ враждовали между собою, и мстный сенатъ, составившійся изъ представителей городской буржуазіи, былъ распущенъ. Только пелопонезскій сенатъ, вошедшій въ соглашеніе съ вождями военной партіи, въ особенности съ Колокотрони, пріобрлъ столько же силы и значенія, сколько центральное правительство потеряло ихъ’.

Притязанія этихъ буржуа дошли даже до того, что они назначили Колокотрони главнокомандующимъ всхъ силъ возстанія. Но это мсто было уже ране занято Нетробеемъ, избраннымъ центральнымъ правительствомъ, не смотря однако на это, правительство ничего не могло сдлать для того, чтобы помшать смлому клефту дйствовать въ качеств’ главнокомандующаго. Чтобы выйдти изъ своего жалкаго положенія, оно было сдлало попытку, по примру пелононезскаго сената, сблизиться съ своими противниками. Но противники требовали прежде всего удаленія наиболе враждебныхъ имъ членовъ правительства. А согласиться на такое требованіе — это было бы равносильно самоубійству.

Среди всхъ этихъ распрей и волненій окончился наконецъ къ общему удовольствію годичный срокъ правительственныхъ полномочій. Вс, да и само правительство, желали перемны. Къ концу года законодательное распоряженіе созвало новыхъ депутатовъ въ Астро, но никто туда не явился. Вслдствіе этого, новымъ законодательнымъ распоряженіемъ, имвшимъ въ то же время цлью ускорить выборы, перемна правительства была отсрочена до конца февраля, а такъ какъ и на это второе приглашеніе депутаты являлись не вдругъ, то было ршено продолжить срокъ дйствія стараго правительства и перенести его въ Навплію. Мало-по-малу новые депутаты собрались однако въ Астро, и притомъ въ такомъ количеств, что жалобы на ихъ изобиліе превзошли прежнія опасенія объ ихъ недостатк. Вслдствіе выборовъ противоположныхъ партій, въ епархіяхъ, образовались два разряда депутатовъ отъ однихъ и тхъ же мстъ, другіе выбрали себя сами, иные явились представителями частей войскъ, даже члены прекратившихъ свое дйствіе законодательнаго собранія и правительства снова явились депутатами и также были приняты. Такимъ образомъ, собраніе въ Астро оказалось втрое многочисленне собранія въ Піад, и насколько въ этомъ послднемъ преобладалъ порядокъ, на столько собраніе въ Астро отличалось безурядицей. Дв партіи — горожанъ и капитановъ — выступили теперь одна противъ другой рзче, чмъ когда либо, первая тмъ сильне желала установленія законнаго правительства, чмъ порывисте вторая стремилась раздлить страну на военные округи и утвердить въ ней господство своихъ отрядовъ. Во глав этой партіи стояли въ Пелопоннез Колокотрони, въ восточной Эллад Одиссевсъ и

‘Къ намъ, говоритъ Гервинусъ, имлъ глупость присоединиться Ипсиланти, пошедшій по этой ложной дорог вслдствіе своихъ гетеристскихъ или русскихъ заднихъ мыслей.’

Парламентскій отдлъ военной партіи собрался сначала въ Навпліи, главной квартир Колокотрони, между тмъ какъ партія горожанъ находилась въ Астро. Но какъ разъ въ это время появился Маврокордато съ нсколькими румелійскими капитанами и со 100 вооруженными людьми, это дало гражданской партіи нкоторую возможность противодйствовать военному тріумвирату и поколебало единство въ военной партіи, державшейся и безъ того не слишкомъ прочно. Нчто въ род середины между обими этими партіями составляли островитяне, изъ которыхъ Контуріоти и Орландо содйствовали также тому, что депутаты, принадлежавшіе къ военной партіи, ршились однако отправиться изъ Навпліи въ Астро. Впрочемъ, об партіи расположились здсь одна противъ другой, точно два военные лагеря, въ двухъ отдльныхъ группахъ зимнихъ шалашей, раздленныхъ между собою небольшимъ источникомъ. Парламентскія работы производились не сообща, гражданская партія совщалась отдльно и потомъ предлагала свои ршенія на усмотрніе партіи военной. Число, положеніе и сила обихъ партій обнаружились съ перваго же дня совщаній, здсь, какъ и прежде въ Піад, гражданская партія ршительно превосходила вліяніемъ военную. Петробей былъ избранъ президентомъ, епископъ Феодоритъ — вице-президентомъ, Негри — секретаремъ, вс они были сторонники интересовъ буржуазіи. Предметомъ споровъ были здсь, какъ и въ Піад, не столько дла, касавшіяся государственнаго устройства, сколько вопросы интересовъ личныхъ и интересовъ партій. Собраніе назначило множество генераловъ и, лишивъ Колокотрони званія главнокомандующаго и потребовавъ отъ него сдачи крпости Навпліи и возвращенія нкоторыхъ бумагъ, подвергло этимъ испытанію послушаніе диктатора. Онъ сдалъ бумаги и удержалъ крпость, отдляя гражданскія дла отъ военныхъ на такомъ основаніи, что вся военная партія соглашается съ парламентскими рчами и дйствіями политиковъ, но не допускаетъ вмшательства въ ея нрава, какъ напримръ объявленіе рекрутскаго набора. Когда собраніе, при закрытіи своемъ, приступило къ выбору новаго правительства, вліяніе городской партіи (политиковъ — какъ ихъ называли) и здсь оказалось положительно преобладающимъ. Петробей былъ сдланъ президентомъ, въ числ другихъ членовъ находились Сотири Харолампи и Андрей Займи, къ нимъ присоединили интригана А. Метаксу, чтобы этимъ сблизиться съ его другомъ, Колокотрони, пятое мсто держали въ запас для какого нибудь островитянина. Хитрый и деспотическій Колокотрони, который притворился, что согласенъ повиноваться, когда Займи обратился съ призывомъ къ его патріотизму, воспользовался этимъ неловкимъ соединеніемъ партій для того, чтобы нарушить единодушіе политиковъ и самому втереться въ составъ правительства, въ ту самую поліархію, которая постоянно служила для него предметомъ порицаній. Этотъ правительственный составъ оскорбилъ румелійцевъ, которые при этомъ были забыты, онъ оскорбилъ и маленькую партію Ипсиланти, оставшуюся совершенно въ сторон, партію Маврокордато, которому дали только второстепенную должность статсъ-секретаря, и злого Негри, который занималъ прежде эту должность, и котораго такая перемна побудила перейти на сторону военной партіи, къ прежнимъ его врагамъ. Вслдствіе этого онъ началъ интриговать вмст съ Колокотрони, чтобы устроить другой противодйствующій конгрессъ, и военная партія держала совщанія но этому предмету въ Силимп. Устранить эту опасность слабое правительство могло только тмъ, что чрезъ посредство Делигіанни предложило Колокотрони пятое мсто въ своей сред, остававшееся пока вакантнымъ, и Колокотрони согласился на это предложеніе опять ‘ради любви къ отечеству.’ Но если этою уступкою надялись разъединить клефта съ его партіею, то послдствія не оправдали этого ожиданія. Напротивъ того, ему удалось произвести большое разъединеніе въ гражданской партіи. Онъ привлекъ на свою сторону фамилію Делигіанни, долго бывшую съ нимъ во вражд, обручивъ своего девятилтняго сына Константина съ единственною дочерью Канело Делигіанни, и подстрекнувъ главу родственной имъ фамиліи Анагности объявить притязаніе на должность президента въ законодательномъ собраніи. При этомъ главнымъ стремленіемъ его было — укрпить и расширить пріобртенную имъ власть. Онъ твердо ршился не покидать Пелопонеза, бывшаго средоточіемъ его вліянія, и вялая война того года позволила ему исполнить это намреніе, тутъ онъ почти присвоилъ себ положеніе военнаго министра и занимался формированіемъ войскъ и ихъ продовольствіемъ. Когда правительство, для противодйствія военнымъ плачамъ турокъ въ восточной Эллад, послало своихъ членовъ, Харалампи въ Мегару, а Займи и Метаксу въ Натру, Метакса, приверженецъ Колокотрони, самовольно отдлился въ Калаврит отъ Займи и послдовалъ за посланнымъ въ Мегару. Колокотрони, повидимому, хотлъ имть его ближе къ себ, потому что правительство перенесло теперь свое мстопребываніе въ Саламинъ, подъ предлогомъ, что оно желало наблюдать за походомъ войскъ, отправленныхъ за перешеекъ подъ предводительствомъ Никиты, а на самомъ дл для того, чтобы высмотрть случай завладть афинскимъ акрополемъ, который членамъ правительства очень не хотлось оставить въ рукахъ Гураса или Одиссевса. По отъзд правительства, въ Триполиц, которая снова выбрана была мстопребываніемъ правительственныхъ властей, внутреннія смуты при выбор президента законодательнаго собранія на мсто Петробея, назначеннаго президентомъ правительства, дошли до послдней степени. Сначала хотли вознаградить островитянъ выборомъ кого нибудь изъ ихъ среды, но такъ какъ островитяне не могли согласиться между собою на счетъ лица, подлежавшаго этому избранію, то кандидатомъ на президентскую должность выступилъ Анагности Делигіанни, поддерживаемый всмъ вліяніемъ Колокотрони, который тотчасъ же поспшилъ самъ пріхать изъ Саламина. Но собраніе (которое, чтобы избавиться отъ Анагности, придумало даже для него порученіе въ Португалію — выпросить тамъ короля для Греціи) выбрало Маврокордато. Анагности пришелъ въ бшенство и вышелъ изъ собранія, грозя отомстить ему оружіемъ. Колокотрони также въ самыхъ рзкихъ выходкахъ возсталъ противъ Маврокордато. О сценахъ, происходившихъ въ эти дни, самъ Колокотрони разсказываетъ въ своей автобіографіи совершенно откровенно:

‘Однажды его (Колокотрони) пригласили, вмст съ значительнымъ числомъ депутатовъ, на совщаніе о посылк Апагности въ Португалію. Онъ свелъ рчь на выборъ Маврокордато и обмнялся рзкими словами съ епископомъ артскимъ, на котораго онъ былъ особенно золъ за то, что епископъ, бывшій до того времени врагомъ президента, сдлался именно теперь его другомъ и избирателемъ. Епископъ, въ оправданіе выбора Маврокордато, приводилъ нужды собранія, образованность новаго президента.— Да вдь вы еще недавно сказалъ Колокотрони, такъ сильно возставали противъ него, какимъ же образомъ теперь онъ вдругъ сталъ такъ хорошъ?

— И хорошее кажется иногда дурнымъ, отвчалъ епископъ.

— Ну, если ты находишь его хорошимъ, продолжалъ Колокотрони, такъ убирайся къ себ въ Арту и не топай тутъ на меня ногами, а не то, я стукну мечемъ а снесу теб голову. Епископъ поспшилъ удалиться, вечеромъ того же самаго дня Колокотрони спустилъ и Маврокордато, котораго онъ, вмст съ Анагности, призвалъ къ себ для объясненія. Маврокордато ‘съ своею обыкновенною усмшкой’ оправдывалъ свой переходъ изъ должности статсъ-секретаря въ президентство тмъ, что законодательное собраніе полезне для народа, чмъ исполнительное. ‘Но я теб говорю, закричалъ Колокотрони, что ты не будешь президентомъ, потому что я стану преслдовать тебя и забросаю лимонными корками вотъ этотъ фракъ, въ которомъ ты пришелъ!’ Посл этихъ словъ онъ ушелъ, но оставшійся Анагности подбавилъ къ происшедшей сцен еще своего яду, сказавъ президенту, что не будь здсь его, Анагности, Колокотрони убилъ бы его’ (стр. 106).

Въ эту же ночь Маврокордато ухалъ въ Идру, къ островитянамъ, которые приняли его съ почетомъ, отступились отъ правительства и признали достойнымъ нкотораго доврія только законодательное собраніе. Это послднее, не смотря на удаленіе Маврокордато, все-таки продолжало считать его своимъ президентомъ и только временно поручило исполненіе его должности Пануцо Лотар. Распря между двумя правительственными отдлами сдлалась совершенно открытою. Колокотрони убждалъ правительство перемнять Сяламинъ на Навилію: тамъ, въ крпости, онъ надялся легко забрать въ свои руки собраніе. Правительство склонилось на его увщанія и переселилось въ Навплію, но законодательное собраніе не попалось въ эту западню. Оно нершительно послдовало за правительствомъ на материкъ, но остановилось въ Аргос и приглашало правительство переселиться тудаже, между тмъ какъ это послднее звало его въ Навплію. За этими распрями послдовалъ вскор полный разрывъ.

‘Въ епархіяхъ партіи дошли до открытаго разрыва. Сиспни всталъ съ оружіемъ въ рукахъ противъ обоихъ ‘Андреевъ’ (два сторонника городской партіи Займи и Лапти), которые хотли привлечь Элиду въ свой аханскій союзъ. Правительство собрало противъ нихъ войско подъ начальствомъ Колокотрони и Плапуты, танъ что гражданская война повидимому уже началась. Къ счастію, вооружившіеся противъ Сисини разсорились между собой и отступили, Займи въ Калавриту, а Ланто въ Востицу.

‘Въ то время, когда Плапута двинулся на помощь къ Сисини, многіе епархіаты собрались на площади въ Димицан, гд одинъ изъ делигіанни былъ раненъ въ ссор. Его родственники тотчасъ застрлили нанесшаго рану, одного товарища Плапуты, обрзали волосы его жен и осадили Палумму, мстопребываніе семейства Плапуты, который поспшно вернулся изъ своего похода противъ Займи и встртился съ осаждающими при Акови. Смущенный этою внезапною распрей между двумя фамиліями правительственной партіи. Колокотрони, новый родственникъ фамиліи Делигіанни, поспшилъ въ Картину, для посредничества приглашенъ былъ также и, съ согласія правительства, явился и Метакса. За удаленіемъ ихъ обоихъ, правительство ограничило число своихъ наличныхъ членовъ двумя (Мавромихаіи и Сотри Харалампа) и такъ какъ оно въ этомъ состав продолжало приминать правительственныя мры, въ противность закону, который требовалъ присутствія трехъ членовъ, то законодательное собраніе воспользовалось этимъ поводомъ, чтобы смнить Метаксу и назначить на его мсто Коллетти. Два члена правительства, несмненные законодательнымъ собраніемъ, хотя они были столько же виновны въ удаленіи Метаксы, воспользовались теперь тмъ же предлогомъ, какой собраніе употребило противъ исполнительной власти, противъ самаго законодательнаго собранія: они объявили собраніе юридически неправильнымъ, такъ какъ въ немъ нтъ полнаго законнаго числа двухъ третей членовъ,— хотя прежде на это и не обращалось строгаго вниманія. Они не признавали Метаксы смненнымъ и не принимали въ свою среду Колетта, они отразили одинъ coup d’tat другимъ и послали Пано Колокотрони, Никиту и др. въ Аргосъ, чтобы распустить собраніе и схватить главныхъ виновныхъ. Посланные, съ 299 человкъ, вступили въ домъ собранія, разогнали депутатовъ, разграбили ихъ жилища и взяли съ собой архивъ. Но такъ какъ они такимъ образомъ не сдлали ничего, чтобы помшать представителямъ собраться вновь, то эти послдніе тайно уйти сухимъ путемъ и моремъ въ Крапиди, гд они были невдалек отъ дружественныхъ имъ острововъ, архивъ ловко похищенъ былъ у Никиты его же родственникомъ Захаропуло и возвращенъ. Островитяне съ радостію приняли прокламацію собранія, въ котортй оно объявляло о причинахъ своего перемщенія, и обратившись къ нему письменно, вызывали собраніе отставить и прочихъ членовъ правительства. Это было сдлано, вслдствіе этого немногіе (около 25) изъ членовъ собранія, врные правительству, отдлились въ мсто пребыванія стараго правительства, Навплію. Вмст съ тмъ, законодательное собраніе составило новое правительство исключительно изъ людей своего образа мыслей: президентомъ назначенъ былъ Георгій Контуріоти, затмъ Ботази (другой ндріецъ), Никол. Лонто, Колетти, изъ прежняго состава правительства удержали одного Займи, котораго впрочемъ замнилъ потомъ Спиліотаки, потому что Займи, повидимому, считался боле полезнымъ вн правительства. Епархіи, представители которыхъ вышли изъ собранія, приглашены были къ новымъ выборамъ Старое правительство въ Навпліи съ своей стороны также предписало новые выборы въ другое народное собраніе и перенесло свое мстопребываніе въ Триполицу’ (стр. 12).

Такимъ образомъ оказывалось два правительства, которыя порицали другъ друга, какъ незаконныя, горожане называли своихъ противниковъ клефтами, что было теперь ругательнымъ названіемъ, солдаты съ своей стороны называли ихъ фанаріотами, напоминая ихъ ненавистную роль въ качеств коджабашей, но имя мятежниковъ оставалось за военной партіей. Собраніе и новое правительство имли на своей сторон островитянъ и черезъ это флотъ, единственную вещь, которая могла дать въ Греціи силу. У Колокотрони было только оружіе небольшаго числа сомнительныхъ приверженцевъ и помощь сомнительнаго соперника, Петробея, который неестественно перешелъ отъ городской партіи на его сторону. Въ рукахъ его приверженцевъ были крпости Навилія и Акрокоринфъ, и къ нимъ онъ старался еще пріобрсти подкупомъ Мемвасію, но это ему не удалось. Онъ просилъ о посредничеств Ипсиланти, который жилъ, удалившись отъ длъ, въ Триполиц, но сліяніе, предложенное имъ въ Краннди, было отвергнуто. Старое правительство не было безопасно даже въ своемъ мстопребываніи, Триполиц, одно тайное братство, состоявшее большей частью изъ ремесленниковъ, пыталось даже, хотя безуспшно, поднять противъ него возстаніе. Между тмъ, собраніе, находившееся въ Краииди, напало на своего противника въ самомъ мстопребываніи его силы: оно провозгласило Насилію резиденціей правительства, отплыло къ мельничной деревн, разогнало тамошній гарнизонъ своими пушками и потребовало отъ Пано Колокотрони, чтобы онъ сдалъ городъ и крпость. Когда онъ отказался, собраніе объявило его государственнымъ измнникомъ, заперло его въ город блокадой вмст съ Метаксой и его тещей Боболиной, заняло Аргосъ, достигло сдачи Акрокоринфа отъ его коменданта Хеліоти, который не имлъ покоя отъ своихъ людей, требовавшихъ неуплаченнаго жалованья, и выступило противъ Триполицы. Тамъ стоялъ Колокотрони, и врные, числомъ до 3,000 человкъ, подъ начальствомъ, Лонто, Займи, Нотары, потрако и Кефали выступили противъ нихъ, заняли предмстья и начали схватку съ Гривасомъ. Черезъ Петробея и Илануту мятежники получили подкрпленіе изъ 1,000 аркадіицевъ, при первомъ столкновеніи посл ихъ прибытія, многіе опасались большаго кровопролитія, но убитъ былъ только одинъ, люди капитановъ, считавшіе, что раздоры послднихъ не стоятъ капли крови, воспользовались гражданской войной только для стрльбы, какъ на праздник. Въ самомъ лагер въГриполиц, Петробей и Колокотрони были не совсмъ согласны, поэтому, скоро начались переговоры, но которымъ мятежники получили свободное отступленіе.

Среди этихъ междуусобій и гражданскихъ смутъ прошли первые два года возстанія, здсь и оканчивается первый вышедшій томъ ‘Возстанія и Возрожденія Греціи.’ При выход послдующихъ томовъ, мы постараемся обрисовать отношеніе къ греческому возстанію европейской дипломатіи и турецкаго правительства. Теперь мы хотли представить только бглый очеркъ положенія и взаимныхъ отношеній тхъ партій, которыя фигурируютъ на первомъ план во все время борьбы, которыя руководятъ и управляютъ всмъ движеніемъ отъ начала до конца. Но изъ этого бглаго очерка, мы полагаемъ, читатель можетъ убдиться въ справедливости высказаннаго нами выше мннія объ общемъ характер и значеніи историческихъ взглядовъ Гервинуса. Историкъ весьма подробно и обстоятельно раскрываетъ передъ нами главныя пружины возстанія и рельефно обрисовываетъ борьбу и антагонизмъ его главныхъ дятелей. Но какую же роль во всемъ этомъ играетъ народъ, кто стоитъ за его интересы? Кто думаетъ о его дйствительныхъ нуждахъ и потребностяхъ? Какъ относятся къ нему городская буржуазія и военная партія? Какъ относится онъ къ нимъ? Какое участіе принимаетъ онъ въ ихъ борьб? Объ этомъ у Гервинуса не говорится ни слова. Читая его, можно подумать, что въ Греціи въ то время только и было два рода людей: солдаты, да мщане. Только въ одномъ мст Гервинусь длаетъ намекъ, что кром этихъ почтенныхъ ‘борцевъ на свободу’, было и еще какое-то третье ‘нчто’. Но опять объ этомъ ‘нчто’ говорится только вскользь, мимоходомъ. Именно, упоминая о гражданской войн, вспыхнувшей между военною партіею и буржуазіей), вооружившеюся подъ предводительствомъ Займи и Лонто, онъ говоритъ: ‘вскор обнаружилось при этомъ, что народъ, совершенно неучаствовавшій въ интригахъ своей честолюбивой знати, не имлъ ни желанія, ни интереса рзаться изъ-за нея’. (Стр. 420). И только,— больше о народ ни слова. А между тмъ, чуть только является необходимость опредлить значеніе греческаго возстанія въ общемъ цикл историческаго прогресса, народъ сейчасъ же является на сцену, и его именемъ пользуется историкъ-оптимист, какъ заманчивою вывскою, какъ какою-то парадною одеждою для прикрытія и замаскированія своихъ буржуазныхъ тенденцій.

——

Ральфъ Уальдо Эмерсонъ родился въ Массачусетс, отъ родителей американцевъ. Нкоторое время онъ былъ пасторомъ унитаріевъ, но, разошедшись съ ними въ убжденіяхъ, посвятилъ себя исключительно литературной дятельности и сталъ издавать газету ‘the Diae’ (Циферблатъ). Въ 40-хъ годахъ онъ поддерживалъ дло аболиціонеровъ и писалъ объ ‘освобожденіи негровъ’, но вообще онъ тщательно устранялся отъ всякой политической дятельности и предпочиталъ (и теперь предпочитаетъ) созерцательное и спокойное уединеніе бурямъ и треволненіямъ общественной жизни. Поселившись въ своемъ загородномъ дом близь Конкорда, сообщаетъ его издательница и переводчица г-жа Лодыженская, онъ живетъ ‘какъ истинный мудрецъ, своеобычно, до не странно’, пишетъ, печатаетъ, много гуляетъ по окрестностямъ, занимается всмъ, слдитъ за современными вопросами и въ случа надобности, появляется иногда на кафедрахъ Бостона. Въ Америк, по словамъ той же г-жи Лодыжеиской, Эмерсонъ пользуется ‘не только всеобщимъ уваженіемъ, но и благоговйнымъ почтеніемъ, путешественники здятъ къ нему на поклоненіе.’ При появленіи его ‘Опытовъ,’ приверженцы его провозгласили его пророкомъ временъ лучшихъ и сожалли, что его вліяніе не распространилось мгновенно. Онъ слишкомъ выше своихъ согражданъ, говорили они (если врить г-ж Лодыженской), выше своего времени, и не можетъ быть понятъ тотчасъ и вполн, однако мысли его прорзываютъ глубокій слдъ, и кругъ его почитателей расширяется съ каждымъ годомъ. Вліяніе его въ будущемъ несомннно!

‘Съ тхъ поръ, какъ это было произнесено, продолжаетъ г-жа Лодыженская, мы найдете творенія американскаго мудреца въ рукахъ людей всхъ возрастовъ и половъ, почти въ каждомъ дом Бостона, Нью-орка, Филадельфіи и, кром городовъ, даже въ отдаленныхъ, полудостроенныхъ хижинахъ поселенцевъ Новаго-Свта.’

Все это говоритъ г-жа Лодыженская. Но показанія г-жи Лодыженской слдуетъ принимать въ этомъ случа съ крайнею осторожностью. Во-первыхъ, сама она не только не посщала отдаленныхъ и полудостроенныхъ хижинъ поселенцевъ Новаго-Свта, но даже не была ни въ Бостон, ни въ Нью-орк, ни въ Филадельфіи, что видно изъ собственнаго же ея признанія: она говоритъ, что знакомствомъ съ ‘Опытами’ Эмерсона она обязана одной своей пріятельниц, рдкой любительниц хорошихъ книгъ и частой постительниц ‘столицы міра’, если же сама г-жа Лодыженская была бы въ Бостон, Нью-орк и т. д., и если бы дйствительно ‘Опыты’ Эмерсона находились въ каждомъ дом Бостона, Нью-орк и т. д. въ такомъ случа, посредничество этой рдкой любительницы хорошихъ книгъ и частой постительницы ‘столицы міра’ оказалось бы совершенно излишнимъ. Во-вторыхъ, неумренное пристрастіе издательницы къ несравненному уму автора издаваемыхъ ею твореній, пристрастіе, доходящее до комизма, длаетъ весьма сомнительнымъ все, что она говоритъ объ его величіи, слав и необъятномъ вліяніи на американцевъ. Г-жа Лодыженская относится къ Эмерсону съ такимъ беззавтнымъ, ребяческимъ энтузіазмомъ, и высказываетъ этотъ энтузіазмъ въ такихъ наивныхъ формахъ, нечуждыхъ впрочемъ нкоторой комической напыщенности и безграмотности, что намъ не хочется даже смяться надъ нею. Она вритъ чистосердечно, что онъ дйствительно какой-то пророкъ будущаго.

‘Намъ, говоритъ она, можно на долгое время удовольствоваться образомъ воззрній Эмерсона, и идти ему во слдъ, въ полной увренности, что пройдутъ вка и онъ не будетъ превзойденъ.’

Въ другомъ мст она отзывается о немъ еще восторженне:

‘Благодтельныя смена разсяны его рукою по всмъ скромнымъ стезямъ, по всмъ широкимъ поприщамъ, по всмъ заоблачнымъ высямъ земнаго существованія (??). Возвышенныя думы Эмерсона, предупредившія боле, чмъ за пятнадцать лтъ астрономическія доказательства Фламмаріона, превосходныя компиляціи Пеззани и одновременныя съ ‘Землею и Небомъ’ Жака Реклю, не безполезны для перспективъ, которыя передъ нами раздвигаются (?). Главная же его заслуга состоитъ въ томъ, что онъ изъ насъ, слпорожденныхъ, можетъ сдлать зрячихъ и просто и прямо говоритъ…

Затмъ слдуетъ нсколько выписокъ изъ Эмерсона, выписокъ, которыя, но мннію г-жи Лодыженской, должны показать, какимъ образомъ и посредствомъ какихъ магическихъ словъ американскій мыслитель превращаетъ ‘насъ, слпорожденныхъ, въ зрячихъ’. Но выписки оказываются до того нелпыми и нескладными, что, сдлавъ ихъ, г-жа Лодыженская спшитъ добавить:

‘Прошу васъ объ одномъ: по этимъ выпискамъ не торопитесь провозглашать его мистикомъ, онъ не мистикъ, не проповдникъ, не философъ (Вотъ теб на!— даже и не философъ.). Онъ не изъ числа тхъ рдкихъ пламенныхъ, почти полуумныхъ прозорливцевъ — какъ онъ относится (вроятно переводчица хотла сказать: отзывается) объ мистикахъ, глубоко, впрочемъ, уважая ихъ и вря ихъ правдивости, изнемогающихъ подъ необъятностью идеи. Онъ свободно распоряжается всми своими великолпными идеями, такъ сказать играетъ ими, представляя ихъ намъ въ форм случаевъ и предметовъ обыденной жизни (??). Онъ не обрамленъ никакою системою, не настроенъ тономъ поучительнымъ, не омраченъ ни одною тнью догматической сухости. Онъ просто человкъ по всей сил слова и человкъ самый натуральный (?). О возвышенномъ говоритъ возвышенно, о плнительномъ — плнительно, о комическомъ — съ самымъ непринужденнымъ юморомъ’.

Весьма краснорчиво! Если бы къ этому краснорчію присоединить еще нкоторую дозу грамотности, то вышло бы даже и ‘возвышенно’ а ‘плнительно’. Но къ несчастію послдняго-то качества и не достаетъ почтенной издательниц, способность ея выражаться грамотно обратно пропорціональна способности ея выражаться краснорчиво, и чмъ она хочетъ бить краснорчиве, тмъ она становится безграмотне.

Въ доказательство, что Эмерсонъ ‘о возвышенномъ говорятъ возвышенно, о плнительномъ — плнительно’, г-жа Лодыженская приводитъ безчисленное множество выписокъ изъ той самой книги, которую она издаетъ. Такимъ образомъ, читатель приглашается вкусить премудрость Эмерсона въ двойной порціи, такъ что плнительное длается приторнымъ, а возвышенное скучнымъ. Впрочемъ все это, быть можетъ, длается ради одного невиннаго увлеченія… Пусть, однако, читатель не поддается этому увлеченію и не подкупается американскою и отчасти европейскою извстностью Эмерсона. Очень можетъ быть, что кругъ его американскихъ читателей такъ обширенъ, какъ объ этомъ заявляетъ г-жа Лодыженская, очень можетъ быть, что его почитатели считаютъ его пророкомъ будущаго,— во всемъ этомъ нтъ ничего удивительнаго и неправдоподобнаго, но все это еще ничего не говоритъ ни объ обширности и глубин его идей, ни о сил его таланта, ни о полнот и всеобъемлемости его міросозерцанія. Къ несчастію мы знаемъ, да и г-жа Ладыженская должна это знать, что для того, чтобы имть читателей и почитателей, совсмъ не нужно быть ни пророкомъ будущаго, ни носителемъ великихъ и глубокихъ идей. Мало образованные и не особенно развитые люди любятъ обыкновенно читать и увлекаться поученіями и проповдями, оттого сочиненія этого рода расходятся всегда съ неимоврною быстротою и въ огромномъ количеств экземпляровъ. И это весьма понятно. Проповдь дйствуетъ импонирующимъ образомъ на умъ читателя, она не возбуждаетъ, а напротивъ, усыпляетъ и успокоиваетъ его мозговую дятельность. Вниманіе его исключательно сосредоточивается на вншней ея сторон. Читатель увлекается изящными, хорошо обточенными фразами, кудреватыми періодами, ораторскимъ пафосомъ’, увлекается точно также, какъ бы онъ увлекался хорошо выточенною фигуркою, или хорошо нарисованною картинкою, хотя бы ни фигурка, ни картинка не имли никакого внутренняго содержанія и даже смысла. Этимъ-то именно обстоятельствомъ и можно объяснить себ успхъ такихъ произведеній, какъ, напримръ, ‘Опыты’ Эмерсона. Эмерсонъ хотя уже давно прервалъ свои сношенія съ унитаріями, хотя уже давно промнялъ роль пастора на роль философа и публициста, однако эта перемна была чисто-вншняя: въ новой роли публициста и философа онъ остался все тмъ же благочестивымъ и словоточивымъ пасторомъ. ‘Опыты’ есть ничто иное, какъ проповди, только не на темы теологическаго характера, а на какія нибудь боле или мене общественныя, боле или мене избитыя свтскія темы, въ род, напримръ, любви, дружбы, твердости характера и т. н. Мысли, высказываемыя въ этихъ проповдяхъ, не отличаются особенною глубиною и оригинальностью, но иногда он не чужды нкоторой фантастичности и нелпости.

Г-жа Ладыженская увряетъ своихъ читателей, будто

‘истины Эмерсона до того истинны, что поминутно пристыжая нашу недогадливость и несмысліе, он потрясаютъ насъ будто учащенными электрическими ударами. Сверхъ того онъ такъ щедро разсыпаетъ сокровищницу своихъ животворныхъ, всеобновляющихъ вдохновеній, что при первомъ чтеніи съ нкоторою острасткою (?) спрашиваешь себя: что это? ересь? мятежъ? новая закваска для новыхъ и безъ того невыносимыхъ броженій? Между тмъ молніи его мыслей ощутительно проникаютъ въ нашу голову, будятъ умъ отъ застоя и увлекаютъ его поближе подойти къ этому вщателю новаго слова’ (стр. X).

Эту восторженную тираду мы охотно отнесли бы на счетъ неумреннаго энтузіазма увлекающейся издательницы, если бы только она сама не изъяснила намъ на той же самой страниц, что причину всхъ этихъ восторговъ и увлеченій слдуетъ искать въ ея тугомъ пониманіи. Только при этомъ своемъ качеств она и могла принять ‘общія мста’, размазываемыя Эмерсономъ, за ‘сокровищницу животворныхъ и всеобновляющихъ вдохновеній, его напыщенныя и часто безсмысленныя фразы — за какія-то удивительныя молніи, ‘потрясающія насъ учащенными электрическими ударами’ и пристыжающими нашу ‘недогадливость и несмысліе’. До, только при весьма тугомъ пониманіи можно утверждать, какъ она это длаетъ, будто ‘высокія начала ученія Эмерсона’ не могутъ быть поняты съ первого взгляда, а требуютъ долгаго и глубокаго изученія. Въ сущности же, эти якобы ‘высокія начала’, эта ‘сокровищница животворныхъ и всеобновляющихъ вдохновеній’ исчерпывается такими сентенціями и поученіями, большую часть которыхъ можно безъ труда найти въ любыхъ прописяхъ. Такъ, въ первомъ опыт (‘о довріи къ себ’), Эмерсонъ поучаетъ насъ врить въ собственныя силы, въ собственное призваніе, и еще въ какое-то наитіе свыше, не подлаживаться подъ чужое мнніе и рутинные обычаи, быть всегда тмъ, чмъ мы есть на самомъ дл, держаться везд прямого и откровеннаго образа дйствій, говорить всмъ правду и т. п. Въ послдующихъ опытахъ, авторъ съ неумреннымъ обиліемъ изливаетъ слова по поводу ‘благоразумія’, ‘героизма’, ‘любви’, ‘дружбы’ и т. п. При этомъ благоразумію дается такое опредленіе.

‘Благоразуміе есть добропорядочность вншнихъ чувствъ, изученіе наружнаго, видимаго. Это самое объективное дйствіе нашей души, это — божество, промышляющее о животномъ’ и т. д. (стр. 34)

Потомъ доказывается, что законное благоразуміе должно ставить предлы чувственности, и не должно идти на перекоръ природ. Неправда ли, какъ все это ново и глубокомысленно? Такъ же новы и глубокомысленны ораторскія упражненія автора на счетъ героизма, который онъ опредляетъ, какъ

‘бодрую осанку души’ (стр. 49), а первою ступенью къ нему считаетъ ‘пренебреженіе приволія и безопаснаго мстечка’ (стр. 49).

Но, вроятно, всего глубокомысленне говоритъ авторъ о любви:

‘Каждая душа,— такъ начинаетъ онъ свою проповдь на эту тему — небесная несходная звзда другой души. У сердца есть дни свои субботніе, свои юбилеи, въ продолженіи ихъ весь міръ кажется ему брачнымъ пиршествомъ, въ которомъ и шелестъ листьевъ и журчанье водъ и голоса птицъ напваютъ ему свои эпиталамы. Любовь присуща всей природ какъ побужденіе и какъ награда. Любовь — высшее выраженіе изъ всего дара слова человка. Любовь — это синонимъ Бога’ и т. д.

Въ такомъ дух, въ такомъ тон и такимъ слогомъ исписывается цлый печатный листъ. Вы думаете, быть можетъ, что авторъ иметъ въ виду психологически анализировать это чувство и указать на причины, возбуждающія его. Ничуть. На цломъ печатномъ лист онъ только умиляется, удивляется и ставитъ безчисленное множество восклицательныхъ и вопросительныхъ знаковъ.

‘Кто изъяснитъ намъ, вопрошаетъ онъ себя съ умиленіемъ, это непостижимое, трудное (?) дйствіе, которое при вид такого-то лица, такой-то осанки, поражаетъ насъ, какъ внезапный лучъ свта? Мы проникнуты радостью, нжностью и не знаемъ сами, откуда взялось это сладостное умиленіе, откуда сверкнулъ этотъ лучъ? И дйствительность, и воображеніе запрещаютъ намъ приписывать такое ощущеніе вліянію организма, не проистекаетъ оно и изъ тхъ поводовъ къ любви и дружб, которые извстны свту и общеприняты въ немъ. Какъ мн кажется оно ветъ на насъ изъ среды прелести и нжности неземной, изъ сферы несходной съ нашею и для насъ недоступной, изъ того края волшебствъ, которому здсь служатъ символомъ розы, фіалки, лиліи, возбуждая въ насъ о немъ предчувствіе’ (стр. 70).

Каково глубокомысліе, какова ‘сокровищница животворныхъ и всеобновляющихъ вдохновеній’! И эта-то невроятная и фантастическая белиберда выдается нашей наивной публик за какую-то новую и оригинальную философію,

‘истины которой до того истинны, что, поминутно пристыжая нашу недогадливость и несмысліе, потрясаютъ насъ будто учащенными ударами электричества’.

Дйствительно, эти истины пристыжаютъ нашу недогадливость, пристыжаютъ ее поминутно. Кто изъ насъ,— предполагая, что вс мы находимся въ здравомъ ум,— когда нибудь могъ догадаться, что розы, фіалки и лиліи служатъ символами какого-то неземного міра волшебствъ, и что изъ этого-то міра волшебствъ и проистекаетъ чувство любви!

Нужно ли еще приводить образцы эмерсоновскаго глубокомыслія? Не постигъ ли уже читатель вполн и теперь всю прелесть и благоуханіе сей ‘сокровищницы’? Полагаемъ, что не совсмъ еще, приведенныя выписки знакомятъ только съ одной стороною его глубокомыслія, фантастическою, совершенно, впрочемъ, невинною и безвредною, но есть и другая, уже не фантастическая и не невинная. Вотъ образчикъ:

‘Теперь, скорбитъ въ одномъ мст Эмерсонъ, всякій съ измала терзается надъ ршеніемъ богословскихъ задачъ о первородномъ грх, о происхожденіи зла, о предназначеніи, и надъ прочими подобными умозрніями, которыя на практик не представляютъ никакихъ затрудненіи и ни мало не затмваютъ пути тхъ, которые для такихъ поисковъ не сбиваются съ своего. Многіе умы должны предложить себ на разршеніе и такіе вопросы, они въ нихъ тоже, что корь, золотуха и другія дкія мокроты, которыя душа должна выбросить наружу для того, чтобы посл наслаждаться отличнымъ здоровьемъ и предписывать цлебныя средства и другимъ. Простымъ натурамъ подобныя сыпи не необходимы. Нужно имть рдкія способности для того, чтобы самому себ отдать отчетъ въ своемъ врованіи и выразить другимъ свои воззрнія, касательно свободнаго произвола и его соглашенія съ судьбою человка. Для большинства же людей, въ замнъ наукообразной пытливости весьма достаточно имть нсколько врныхъ инстинктовъ, немного удобопонятныхъ правилъ и честную, здравую природу.

Едва ли даже и у насъ найдутся мыслители (если только не считать мыслителемъ г. Аскоченскаго), которые ршились бы съ такою наивною откровенностью высказывать такія глубокомысленныя истины, такъ остроумно сравнивать пытливость человческаго ума съ корью, сыпью и ‘другими дкими мокротами’. Не правы ли мы были, сказавъ, что Эмерсонъ, сдлавшись во виду философомъ и публицистомъ, въ сущности не пересталъ быть пасторомъ. Пасторскій духъ господствуетъ надъ его мыслями и проявляется даже, какъ мы сказали, во вншней форм выраженія этихъ мыслей. Иногда онъ до того забываетъ свою роль, какъ философъ, что, пиша ‘философскій опытъ, онъ вдругъ начинаетъ длать воззванія гор и обращается къ своимъ читателямъ съ словами: ‘о, друзья мои!’ ‘о, братія мои!’

Вотъ эту-то безсвязную совокупность философскихъ, теологическихъ, дтскихъ и старческихъ мыслишекъ, изложенныхъ крайне аффектированнымъ и напыщеннымъ тономъ, переведенныхъ безграмотнымъ, почти не русскимъ языкомъ, и предлагаетъ г-жа Лодыженская россійской публик, подъ пышнымъ заглавіемъ ‘Нравственной философіи’. Первый томъ заключаетъ въ себ ‘Опиты’ ‘о довріи къ себ’, ‘благоразуміи’, ‘дружб’, ‘героизм’, ‘любви’ и т. п. Изъ приведенныхъ выписокъ, мы полагаемъ, читатели уже на столько хорошо могли ознакомиться съ характеромъ и содержаніемъ его, — что едва ли пожелаютъ читать его въ подлинник. Что касается до второго томика,— то въ немъ содержатся лекціи автора, читанныя въ Англіи о Представителяхъ человчества. Лекціи уже давно были переведены на русской языкъ, давно уже прочтены и забыты. Воспроизводить ихъ снова въ памяти читателей нтъ ни малйшей надобности. И ‘Опыты и ‘Представители человчества’ переведены отвратительно дурно.— ‘Сокровищница животворныхъ, всеобновляющихъ вдохновеній’ не вдохнула, однако, въ г-жу Лодыженскую знаніе англійскаго языка и русской грамматики.

——

Небольшая книжка, вышедшая въ свтъ подъ страннымъ названіемъ ‘Земля и поля’, названіемъ, которое, по оффиціальнымъ извстіямъ временъ польскаго возстанія, обозначало собою какое-то революціонное общество и его прокламаціи, невольно обращаетъ на себя вниманіе. Случайное ли это сходство въ названіяхъ, или оно сдлано съ какою нибудь цлью? И какая тутъ можетъ быть цль? Или это спекуляція на счетъ пикантной клички, въ надежд на простодушіе нкоторыхъ любознательныхъ читателей, которые, пожалуй, вообразятъ, что правительство разршило теперь издать нчто въ род сборника тхъ возмутительныхъ прокламацій, которыя попали въ его руки во время возстанія, какъ разршило оно издать свденія объ Огрызк и Сраковскомъ? Или это, наконецъ, пародія, политическій памфлетъ, каррикатура? Эти вопросы невольно пришли намъ къ голову, когда мы взяли въ руки небольшую, но старательно изданную книжку г. П. Л. Первое впечатлніе, произведенное на насъ нкоторыми главами этой книжки, было нсколько тревожное, мы сразу замтили въ автор разрушительныя стремленія, желаніе поколебать весь общественный строй русской жизни — суды, земство, крестьянское положеніе, словомъ, расшатать, какъ говорятъ нкоторые, главнйшія основы государства. Это заставило насъ внимательне всмотрться въ произведенія г. П. Л.

Еслибъ мы не читали газетъ, то ‘Земля и воля’ дала бы намъ случай написать обширную статью — до такой степени эта книга выходитъ изъ ряду всего, что являлось до сихъ поръ въ литератур, до того оригинально ея содержаніе. Но такъ какъ мы имемъ несчастіе читать вс русскія газеты, въ томъ числ и газету ‘Всть’, то мы скоро узнали, что книжка г. П. Л. есть ничто иное, какъ собраніе статей изъ ‘Всти’, печатавшихся тамъ подъ скромнымъ названіемъ: ‘Современное положеніе сельскаго хозяйства въ Россіи’. Почему автору этихъ статей вздумалось издать ихъ отдльной книгой, а тмъ боле окрестить другимъ именемъ — это остается для насъ тайной. Но врядъ ли деликатно со стороны крупнаго землевладльца прибгать къ такимъ мелкимъ уловкамъ и вводить въ заблужденіе читателей ‘Всти’, изъ которыхъ многіе, конечно, купятъ эту книжку, уже прежде читанную ими въ газет. Въ такихъ случаяхъ, т. е., когда какая либо статья, напечатанная уже въ газет, является отдльнымъ изданіемъ, обыкновенно длается оговорка, если не въ объявленіяхъ, то по крайней мр на самой книжк, но подобная оговорка становится безусловно обязательной для автора, когда его изданіе является въ свтъ подъ другой кличкой. Иначе все дло представляется ловкой аферой, которая въ настоящемъ случа тмъ рзче бросается въ глаза, что прикрыта названіемъ, очевидно разсчитаннымъ на эффектъ.

И такъ, разбирая книжку ‘Земля и воля’, мы, собственно говоря, должны разбирать газету ‘Всть’, ибо каждая строка, появляющаяся въ этой газет, есть однообразное гудніе въ одну и ту же трубу, ненарушаемое никакимъ постороннимъ звукомъ. Послдовательность г. Скарятина и врность разъ принятому направленію можно бы было поставить въ заслугу редакціи, еслибъ только преслдуемые ею интересы, въ силу своей мизерности и ограниченности, не исключали всякой возможности уклониться въ сторону. Въ то время, когда г. Краевскій, напримръ, усплъ измниться разъ пять, преслдуя какую-то неуловимую идею для своей газеты и поперемнно стараясь сдлать ее органомъ патріотическаго, панславистскаго, либеральнаго и другихъ направленій, во все это время г. Скарятинъ постоянно твердилъ одно и то же: вн крупнаго землевладнія нтъ спасенія, и съ этой точки относился къ каждому вопросу. Оказывается ли онъ въ пользу крупныхъ землевладльцевъ — г. Скарятинъ его превозноситъ, оказывается онъ противъ — его безусловно порицаютъ, какія бы въ немъ достоинства ни заключались. Такимъ образомъ, говоря проще, интересы, преслдуемые газетою ‘Всть’, суть интересы карманные, и философія ея есть чисто-карманная. Изъ этого вовсе не слдуетъ, чтобы нкоторые другіе органы нашей печати были чужды карманныхъ интересовъ, но т преслдуютъ ихъ помощію разработки какихъ нибудь общихъ идей, при чемъ очень легко сбиться съ пути и провраться, тогда какъ газета ‘Всть’ преслдуетъ эти интересы сами по себ и вполн непосредственно. Она прямо говоритъ, что безъ людей съ туго-набитыми карманами и кром того непремнно принадлежащихъ къ извстному сословію, не можетъ существовать государство. И такъ, да здравствуютъ туго-набитые карманы!— вотъ крайній идеалъ и цль всхъ стремленій газеты ‘Всть’. Очевидно, что при такой задач, имя нкоторую снаровку, почти невозможно сдлаться непослдовательнымъ: сама задача ведетъ человка за носъ и указываетъ ему дорогу. Слдовательно, врность одному и тому же направленію не можетъ быть поставлена въ особенную заслугу ‘Всти’.

Во всякомъ случа, къ силу этой послдовательности, достаточно сказать человку, знакомому съ ‘Встью’, что книжка ‘Земля и воля’ печаталась сперва въ этой газет,— и онъ уже будетъ имть о ней полное понятіе. Но такъ какъ далеко не вс же читаютъ ‘Всть’, и такъ какъ, собственно говоря, мы не имемъ нрава, въ качеств рецензента, говорить о книг, выходя за предлы ея непосредственнаго содержанія, то это и налагаетъ на насъ обязанность сказать нсколько словъ о произведеніи г. П. Л.

Первая и главнйшая часть книги ‘Земля и воля’ занимается предметомъ весьма интереснымъ, ‘русской деревней въ 1868 году’. По содержаніе этой части нисколько не соотвтствуетъ ея названію. Читатель вправ ожидать отъ такого названія серьезнаго и всесторонняго знакомства съ русской деревней, но съ первыхъ же страницъ онъ видитъ, что авторъ задается совсмъ иными цлями, онъ даже самъ заявляетъ, что иметъ въ виду изобразить слабыя стороны сельскаго быта, развившіяся подъ вліяніемъ разныхъ несовершенствъ и пропусковъ въ крестьянской и земской реформ. Такимъ образомъ, это уже не ‘русская деревня’, а ‘слабыя стороны русской деревни’, что, конечно, далеко не одно и тоще. Вообще авторъ, какъ видно, человкъ далеко не щекотливый.

Цль какъ этой части, такъ и всей книжки заключается въ томъ, чтобы изобразить бдственное положеніе русскаго народа, разореннаго крестьянской реформой. Но такъ какъ авторъ эту реформу называетъ все-таки ‘великимъ дломъ освобожденія крестьянъ)), то онъ, конечно, и не помышляетъ о томъ, чтобы крпостное право могло быть возстановлено въ своихъ старинныхъ формахъ, онъ очень хорошо понимаетъ вс неудобства такой рискованной операціи и потому прямо къ ней не ршается взывать. За то онъ рекомендуетъ рядъ мръ, которыя бы могли снова сблизить крестьянина съ помщикомъ, такъ разобщенныхъ теперь другъ съ другомъ. Какимъ образомъ должно произойдти это сближеніе, авторъ прямо не указываетъ, но во многихъ мстахъ своей книжки онъ развиваетъ мысль о необходимости признать офиціально крупныхъ землевладльцевъ хозяевами въ земскихъ и крестьянскихъ длахъ ихъ уздовъ. ‘Нужно, говоритъ онъ, чтобы крупныя деревья твердыми корнями своими обхватили и утвердили на мст, движимый всякимъ втромъ, песчаный холмъ демократическаго большинства, иначе имъ засыплется и подъ нимъ заглохнетъ всякая растительность’. Вотъ какую поэтическую картину рисуетъ автору его пылкое воображеніе, вотъ въ какомъ вид представляется ему идеалъ русскаго народнаго быта.

Съ цлью сдлать этотъ идеалъ и для другихъ столь же заманчивымъ, авторъ старается доказать, что при крпостномъ прав, хотя уничтоженіе его есть и ‘великое дло’, крестьяне были несравненно боле обезпечены, чмъ теперь, хозяйство у нихъ шло лучше, неурожаи не дйствовали такъ губительно, запасы хлба всегда были въ достаточномъ количеств, и все это происходило отъ того, что ‘крупныя деревья’ держали ихъ въ своихъ объятіяхъ. Для автора несомннно, чтобъ настоящее время, когда крестьянинъ вышелъ ‘изъ подъ опеки’,— ‘уровень энергіи труда значительно понизился но всмъ направленіямъ и во всхъ видахъ’, потому что ‘крестьянинъ не будучи боле обязанъ трудиться по требованію своего бывшаго опекуна, сталъ трудиться мене’. Къ тому же, прежде, когда земли принадлежали помщикамъ, а крестьянинъ былъ только работникомъ, такое взаимное ихъ отношеніе было совершенно нормальнымъ, ибо крестьянинъ способенъ только обработывать землю, но никакъ не владть ею, поэтому, положеніе о крестьянахъ жестоко ошибается, думая, что ‘улучшеніе быта крестьянъ’ есть ‘освобожденіе ихъ съ надломъ землею’. Это два понятія совершенно разнородныя и неимющія между собою ничего общаго. Надленіе крестьянъ землею никакъ не можетъ быть названо улучшеніемъ ихъ быта, потому что они ршительно не въ силахъ ‘вынести на своихъ плечахъ поземельную собственность.’ Къ тому же, владніе землею совсмъ не пристало крестьянамъ, потому что въ крестьянскомъ ‘мір’ кроется ‘зародышъ чисто-демократическихъ нравовъ и воззрній,’ которые, въ соединеніи съ общиннымъ владніемъ землею, ‘получаютъ иногда чисто-соціалистическій оттнокъ, между тмъ ‘владніе землею есть самый высокій и благородный видъ собственности, оно служитъ основаніемъ всякой истинной аристократіи, этой надежнйшей связи государственнаго строя.’ Справедливость этого положенія доказывается несомннно исторіей, лучшіе умы Европы пришли къ заключенію, что ‘мстное, самоуправленіе только въ такомъ случа можетъ обладать достаточною сдержанностью, послдовательностью и самостоятельностью — этими тремя необходимыми качествами всякого правильнаго органическаго развитія — когда оно основано на начал аристократическомъ.’ Между тмъ у насъ начало аристократическое, къ явному ущербу государственныхъ интересовъ, ршительно гибнетъ. По неудобству жить въ деревняхъ, не имя прежней власти, помщики начинаютъ чувствовать чуть не отвращеніе къ своей почетной собственности. Прежде помщикъ могъ, по крайней мр, распоряжаться съ крестьянами какъ ему угодно, не обращаясь ни къ какимъ властямъ, и въ случа какихъ либо проступковъ со стороны крестьянъ, наказывать ихъ по своему собственному усмотрнію. Теперь совсмъ не то, теперь тебя могутъ обманывать, обворовывать а ты ‘каждый разъ кланяйся, пиши, позжай къ мировому судь или посреднику, къ становому приставу или даже волостному старшин, большею частію за нсколько десятковъ верстъ.’ Все это стсняетъ помщиковъ, обременяетъ ихъ излишними заботами, отчего аристократія мало-по-малу гибнетъ. Прежде помщикъ сосредоточивалъ въ своемъ лиц всевозможныя власти относительно крестьянскаго населенія: судебную, полицейскую, административную. Выгода этого заключалась въ томъ, что помщику никуда не нужно было здить жаловаться, да и крестьяне боялись близкой власти и. скораго суда, а судъ былъ ужь во всякомъ случа скоре даже ныншняго, хотя ныншній и называется ‘судъ скорый.’ Къ тому же, эта власть, строгая, быстрая и ршительная, ничего не стоила государству. Посмотрите, какое множество начальства у крестьянъ: уздное полицейское управленіе, мировые посредники, мировые судьи, земскія управы, ‘вс эти власти, дйствуя на чистобюрократическихъ началахъ, стоитъ весьма дорого, замнивъ собою, относительно временно-обязанныхъ крестьянъ, даровую помщичью власть, дйствовавшую непосредственно, помимо всякихъ формальностей’. При этомъ условіи, можно ли, кажется, колебаться въ выбор? Что помщикъ очень часто не только не злоупотреблялъ своею властью, а напротивъ, благодтельствовалъ крестьянъ, не жаля даже собственныхъ денегъ, можно видть, напримръ, изъ слдующаго факта: одинъ помщикъ петергофскаго узда здшней губерніи былъ глубоко убжднъ во вред для крестьянъ общиннаго быта. Поэтому онъ, еще до 19 февраля 1861 года, раздлилъ землю, находившуюся въ пользованіи крестьянъ, на отдльные участки и перенесъ усадьбы каждаго крестьянина на свой участокъ. ‘Операція эта произведена была, противъ желанія самихъ крестьянъ, помщикомъ, на собственный его счетъ, съ единственною цлью облагодтельствовать своихъ подвластныхъ.’ По крестьяне до такой степени плохо понимали свои интересы, что едва только освободились изъ-подъ помщика и получили волю, какъ сейчасъ же выразили непреодолимое желаніе ввести опять общинное владніе съ перенесеніемъ усадебъ на прежнія мста, это дйствительно и осуществлено было вслдствіе настоятельныхъ требованій крестьянъ, къ великой ихъ радости и не смотря на значительныя издержки, съ которыми сопряжено было для крестьянъ обратное ихъ переселеніе, введеніе вновь общиннаго владнія сопровождалось радостными празднествами всего околотка’. Таково упорство и необразованность русскаго крестьянина. Удобно ли ему существовать на свт безъ опеки) Впрочемъ, авторъ разбираемой нами книжки не одобряетъ подобныхъ насильственныхъ средствъ, ведущихъ къ уничтоженію общины, а рекомендуетъ боле тонкія мры, которыя могли бы привести къ той же цли врне, хотя и медленне.

Справедливость требуетъ сказать, что длая вышеприведенныя выписки изъ книги ‘Земля и воля’, мы порхали по всей книжк и исчерпали такимъ образомъ все ея содержаніе. Но сведеніе выдержекъ, взятыхъ на разныхъ страницахъ, въ одно цлое, не только не измнило главныхъ мыслей автора, и не придало имъ чуждаго значенія, но напротивъ представило ихъ боле рельефно въ интересахъ самого автора. Показавъ неудовлетворительность и крайнее разстройство современнаго сельскаго хозяйства и переходя къ разсмотрнію отдльныхъ предметовъ, имвшихъ вліяніе на такое разстройство, г. П. Л., правда,-останавливаетъ свое вниманіе на разныхъ причинахъ, устраненіе которыхъ могло бы способствовать улучшенію и даже процвтанію хозяйства, но дло въ томъ, что ни одна изъ разбираемыхъ имъ мръ, рекомендуемыхъ разными публицистами, не оказывается годною безъ участія крупныхъ поземельныхъ собственниковъ.,

Въ самомъ дл возьмемъ, напримръ, общинное устройство крестьянъ, которое авторъ называетъ ‘новымъ крпостнымъ правомъ’. Уничтоженіе его, по мннію г. П. Л., дйствительно могло бы значительно улучшить крестьянскій бытъ, ибо община гораздо тягостне для крестьянина, ‘чмъ прежняя, безотвтственная передъ закономъ, но связанная нравственными узами и руководимая экономическими разсчетами единоличная власть помщика’. Но дло въ томъ, что насильственнымъ образомъ общину невозможно уничтожить, крестьяне будутъ ее горячо отстаивать. Она бы могла уничтожиться сама собою только подъ дйствіемъ родительскихъ объятій ‘крупныхъ деревьевъ’. Вн этого вліянія, благодтельное дйствіе уничтоженія общины становится безсильнымъ.

Дале, положеніе крестьянъ могло бы значительно улучшиться посредствомъ уменьшенія податей и повинностей. Но, спрашиваетъ г. П. Л., изъ какихъ источниковъ пополнить тотъ недостатокъ, который вслдствіе такого пониженія откроется въ государственныхъ доходахъ? Вотъ первое и самое важное затрудненіе. Можно бы понизить оброки, вносимые крестьянами въ пользу помщиковъ, но эта мра ‘повлечетъ за собою нарушеніе права собственности’. Наконецъ, можно бы облегчить крестьянъ, переложивши подати съ лица на землю, но въ настоящее время и при ныншней организаціи сельскаго быта, эта мра ‘преждевременна’. А извстно, что ‘преждевременное движеніе къ цли можетъ повести лишь къ напрасной трат силъ, безъ всякой существенной пользы, а въ нкоторыхъ случаяхъ даже къ разрушительнымъ экономическимъ и политическимъ потрясеніямъ’. Слдовательно, и уменьшеніе податей или переложеніе ихъ на землю представляется средствомъ хотя и хорошимъ, но недостижимымъ. Еслибы вся земля принадлежала помщикамъ, а крестьяне были бы только работниками — тогда другое дло.

Крестьянское самоуправленіе, по словамъ г. П. Л., оказываетъ на крестьянъ самое гибельное вліяніе, и ограниченіе его, или даже полное уничтоженіе могло бы благодтельно подйствовать на улучшеніе ихъ быта. Но и здсь является затрудненіе, ограничивать крестьянское и земское самоуправленіе ‘вншнимъ, чистоформальнымъ’ образомъ неудобно и безполезно. Для достиженія этой цли слдовало бы издать ‘цлый рядъ органическихъ законовъ’, направленныхъ къ тому, чтобы аристократическое начало везд и во всемъ получило ршительное и безусловное вліяніе.

Можно бы было устроить правильнымъ образомъ поземельный кредитъ и на него возложить надежды относительно улучшенія крестьянскаго быта. Мра прекрасная — но опять-таки къ намъ, при нашихъ теперешнихъ обстоятельствахъ, ршительно неприпожимая. Чтобы пользоваться выгоднымъ кредитомъ, надо имть земли хорошо обработанныя, а это условіе можетъ существовать только тогда, когда земли представляютъ крупныя, а не мелкія единицы, принадлежащія крупнымъ, а не мелкимъ собственникамъ.

Наконецъ, можно улучшить крестьянскій бытъ ‘посредствомъ распространенія грамотности и учрежденія народныхъ школъ, доступныхъ всмъ и каждому’, что будетъ имть несомннное вліяніе на ‘поднятіе нравственнаго и умственнаго уровня народа’. Мра также вполн прекрасная. Но во-первыхъ, ‘возможно ли въ короткое время поднять установившійся вками духовный уровень народной массы 70-миліоннаго населенія?’ А во-вторыхъ, ‘такъ какъ для распространенія просвщенія необходимы матеріальныя средства’, то прежде всего слдуетъ желать, чтобы народъ сдлался ‘трудолюбиве, бережливе, сдержанне и богаче’, достиженіе чего только и возможно тогда, когда ‘крупныя деревья твердыми корнями своими…’ и т. д.

Не нужно ни малйшихъ толкованій для того, чтобы уразумть истинный смыслъ всего вышеизложеннаго. Г. П. Л. прямо и открыто, ничмъ не стсняясь, заявляетъ, что настоящее состояніе должно быть бъ самоскорйшемъ времени измнено въ интересахъ крупныхъ землевладльцевъ, что наше сельское хозяйство гибнетъ, государство распадается, общественныя основы колеблются — и все оттого, что крупная собственность испытала нкоторыя неудобства. Для выхода изъ этого тревожнаго состоянія есть способы, но они неприложимы до тхъ поръ, пока крупные собственники не получатъ въ свои руки обширную власть надъ крестьянскимъ населеніемъ.

Не понимаемъ, для кого и для чего издаются книги съ подобнымъ содержаніемъ. Еслибъ у насъ не было ‘Всти’, тогда еще другое дло, но авторъ разбираемой нами книжки не только зналъ о существованіи этой газеты, но даже, какъ уже извстно читателямъ, предварительно напечаталъ въ ней свои измышленія. Для кого же предназначалъ онъ ихъ, издавая отдльной книжкой? Если онъ разсчитывалъ сдлать принципы ‘Всти’ извстными людямъ, нечитающимъ этой газеты, и такимъ образомъ пріобрсти себ нсколькихъ новыхъ прозелитовъ, то, конечно, онъ ошибся въ своемъ разсчет. Книжку его станутъ читать только т, у которыхъ уже была крпостная жилка и которые только ради собственнаго удовольствія и пріятнаго щекотанія нервовъ станутъ штудировать произведеніе г. II. Л. отъ первой его страницы до послдней. Людей же, питающихъ отвращеніе къ крпостному нраву, эта книжка не сдлаетъ крпостниками. Они бросятъ эту книжку съ первыхъ же строкъ — и, вроятно, съ такими простыми, но вскими словами: ‘что вы намъ толкуете о добродтельныхъ помщикахъ, о выгодахъ подневольнаго быта, о распущенности крестьянъ, объ угрожающихъ государству опасностяхъ. Можетъ быть, вы и нравы въ томъ отношеніи, что теперь далеко еще не все установилось нормальнымъ образомъ, что во многихъ мстахъ происходятъ недоразумнія, которыхъ не было при крпостномъ прав. Но вы не хотите вспомнить, что тогда бывало нчто посерьезне какихъ нибудь ‘недоразумній’, вы забываете, что тогда въ Россіи была смердь, а теперь народъ. Наконецъ, вы забываете самое главное, что крпостное право длилось сотни лтъ, а со времени уничтоженія его не прошло еще и десятка. Какое же сравненіе! И какая съ вашей стороны наивность, безсильная и жалкая оппозиція, думать, что вы своими дешевыми соображеніями можете произвести контръ-переворотъ въ нашемъ общественномъ быту! И всякій читатель, съ простымъ, здравымъ смысломъ, не захочетъ входить даже въ обсужденіе того, что построено на ложномъ начал, отвергая это начало, онъ отвергаетъ тмъ самымъ и вс изъ него выводы.

Такимъ образомъ, мы за одинъ разъ сдлали двойную работу: познакомили читателей и съ книжкой г. П. Л. во всемъ ея полномъ состав, и съ газетой ‘Всть’ во всхъ подробностяхъ ея карманной философіи. Но спрашиваемъ въ заключеніе, что же общаго между содержаніемъ этой книжки и названіемъ ‘Земля и воля’? Ужь если прибирать подходящее названіе, то скоре слдовало бы остановиться на кличк ‘безземельная воля’, чмъ ‘Земля и воля’.

——

Вышедшее недавно изданіе подъ заглавіемъ: ‘Радищевъ и его книга: ‘Путешествіе изъ Петербурга въ Москву ‘есть извлеченіе изъ подлинника, отпечатаннаго еще при Екатерин II, въ 1790 году, и вышедшаго въ свтъ въ самомъ незначительномъ количеств экземпляровъ — не боле тридцати, которые, впрочемъ, почти вс были немедленно конфискованы, остальная же часть экземпляровъ, около 500, не выходившихъ изъ квартиры автора, была сожжена имъ самимъ, вслдствіе обстоятельствъ, о которыхъ будетъ сказано ниже. Составляя такимъ образомъ величайшую библіографическую рдкость, книга Радищева какъ оставалась, такъ и до сихъ поръ остается тайной не только для публики, но даже для большинства людей, спеціально занимающихся русской литературой. Офиціальнымъ образомъ содержаніе ея было извстно только изъ обстоятельствъ, сопровождавшихъ появленіе въ свтъ этой книги и дальнйшую судьбу ея автора, понятно, что знакомство съ книгой черезъ посредство этихъ обстоятельствъ не можетъ быть сколько нибудь полнымъ, а ограничивается лишь нсколькими общими чертами. Къ сожалнію, и вышедшее теперь въ свтъ изданіе также не можетъ дать полнаго понятія о книг Радищева. Правда, оно знакомитъ читателя съ литературными достоинствами этой книги, даетъ понятіе о характер ея изложенія, оно даже заключаетъ въ себ нсколько интересныхъ мстъ относительно взглядовъ автора на крпостное право и нкоторые другіе недостатки тогдашней общественной жизни, но вс эти мста только отчасти знакомятъ читателя съ подлиннымъ сочиненіемъ Радищева, которое, такимъ образомъ, все еще остается сокрытыми, отъ глазъ русской публики, хотя со времени его изданія прошло уже почти восемьдесять лтъ. Намъ кажется, что еслибъ мы намревались издавать теперь въ свтъ это сочиненіе, и еслибъ цензурная власть сочла такое изданіе еще преждевременнымъ, то мы предпочли бы вовсе отказаться отъ своего намренія, чмъ налагать руку на такой важный историко-литературный памятникъ, какова книга Радищева. И мы думаемъ, что точно также поступилъ бы всякій, кто не руководствовался бы, принимаясь за это предпріятіе, исключительно коммерческими разсчетами. Поэтому намъ кажется, что на книжк, о которой идетъ теперь рчь, лежитъ печать худо-скрытой спекуляціи, разсчитанной на заблужденіе публики, такъ какъ она легко можетъ принять эту книжку за перепечатку подлиннаго сочиненія Радищева. Поэтому считаемъ нелишнимъ замтить, что настоящая наша статья совершенно избавитъ читателя отъ необходимости знакомиться съ полнымъ сочиненіемъ Радищева въ томъ вид, въ какомъ оно вышло теперь въ свтъ: мы приведемъ изъ нея вс наиболе интересныя мста Личность Радищева чрезвычайно интересна, какъ и то время, когда онъ жилъ. Родившись въ 1749 году, онъ семнадцати лтъ, въ званіи пажа, часто прислуживалъ за столомъ императрицы въ самую лучшую нору ея дятельности. Разные великіе планы о преобразованіи Россіи, казалось, зрли въ ея голов, она, повидимому, только искала людей для ихъ выполненія. На сколько эти планы совершенна, на сколько сама императрица, высказывая ихъ, считала удобнымъ, возможнымъ и необходимымъ приложить ихъ къ длу, на сколько, наконецъ, было искренне ея собственное отношеніе къ своимъ планамъ — это вопросъ совершенно посторонній и въ настоящемъ случа къ длу неидущій. По крайней мр, вншняя сторона ея дятельности была блестяща и многимъ давала поводъ ожидать великихъ результатовъ въ будущемъ. Радищевъ, присутствуя во дворц семнадцатилтнимъ юношей, не могъ, конечно, испытывать на себ непосредственнаго вліянія- либеральныхъ плановъ, но несомннно, что спустя нсколько лтъ, вліяніе это отразилось на немъ замтнымъ образомъ, чему, конечно, много способствовали четырехъ-лтнее пребываніе за границей, въ лейпцигскомъ университет, куда былъ онъ отправленъ въ числ двнадцати человкъ, по распоряженію самой Екатерины. Серьезная общественная его дятельность началась уже въ 1780 году, спустя десять лтъ по возвращеніи изъ-за границы, когда ему дали мсто при петербургской таможн и поручили составить проэктъ новаго тарифа. Въ этой работ Радищевъ выказалъ себя горячимъ приверженцемъ свободной торговли, онъ, не стсняясь, писалъ, что еслибъ у него находилась въ рукахъ власть, то онъ немедленно уничтожилъ бы вс таможни. Спустя нсколько лтъ, Радищевъ былъ назначенъ директоромъ таможни и сдлался лицомъ очень замтнымъ и лично извстнымъ императриц. Въ это-то время онъ началъ писать свое ‘Путешествіе изъ Петербурга въ Москву’.

Трудно предположить, чтобы человкъ сорока лтъ, съ семьею на рукахъ, занимая самостоятельное мсто и не имя никакихъ средствъ, кром жалованья и небольшаго имнія, рискнулъ безъ достаточныхъ основаній высказывать т мысли, которыя причинили ему столько страданій. Хотя мы и знаемъ Радищева за чрезвычайно честнаго человка, который даже среди соблазновъ, соединенныхъ съ должностью директора таможни, ограничивался однимъ жалованьемъ и не оставилъ никакого состоянія дтямъ, но одной честности слишкомъ мало для того, чтобы мужественно идти на встрчу опасности, брать на себя иниціативу какого нибудь великаго дла и упорно ломиться впередъ, не смотря ни на какія препятствія. Напротивъ, какъ оказалось впослдствіи, мужества у Радищева было слишкомъ мало, такъ что, ршаясь выпустить въ свтъ свое ‘Путешествіе’, онъ, конечно, и не думалъ о предстоявшихъ ему опасностяхъ. Онъ, вроятно, разсчитывалъ, что его смлыя, но честныя мысли, если и будутъ встрчены недружелюбно тми, на кого онъ нападалъ, то во всякомъ случа найдутъ защиту у императрицы. Конечно, Радищевъ упустилъ изъ виду, что всякимъ, и самымъ честнйшимъ, стремленіямъ должны быть поставлены извстные предлы, потому что въ противномъ случа эти стремленія легко могутъ быть названы злонамренными, конечно, онъ могъ не знать, что очень часто безпощадная логика идеалиста ведетъ его къ погибели, но, повторяемъ, печатая свою книгу, онъ никакъ не думалъ, что совершаетъ этимъ государственное преступленіе, а цензурное дозволеніе, полученное имъ еще раньше, повидимому, окончательно гарантировало его отъ всякихъ непріятныхъ случайностей. Распространяясь въ своей книг, напримръ, о злоупотребленіяхъ помщичьей власти и приводя въ подтвержденіе факты, Радищевъ, конечно, надялся этимъ оказать услугу самому правительству, которое высказывало одно время довольно ясное стремленіе обуздать помщичій произволъ. И если впослдствіи, отвчая на вопросный пунктъ о томъ, съ какою цлью написана имъ эта книга, Радищевъ отвчалъ, что единственно только для того, ‘чтобы прослыть писателемъ и заслужить въ публик гораздо лучшую репутацію, нежели какъ объ немъ думали’, то этимъ, очевидно, онъ клеветалъ на самого себя, клеветалъ онъ и тогда, когда сознавался, что понялъ самъ, какими ‘гнусными, дерзкими и развратными выраженіями наполнена его книга’. Спустя нсколько времени, въ своемъ извстномъ ‘завщаніи’ онъ прямо говоритъ слдующее: ‘въ проэкт объ освобожденіи крестьянъ помщичьихъ, я мечталъ, признаюсь, какъ можетъ быть оно постепенно, ибо увренъ въ душ моей, что запретившей покупку деревень къ заводамъ, фабрикамъ, закоположниц, что начертавшей перстомъ мягкосердія мру работъ приписанныхъ къ заводамъ крестьянъ, что давшей крестьянину судію изъ среды его, мысль освобожденія крестьянъ помщичьихъ если не исполнена, то потому, что вящія тому препятствуютъ соображенія.’ Дале, если я писалъ противъ цензуры, то думалъ, что творю доброе, думалъ, что она не нужна, и если не будетъ существовать, то, обязанный всякъ самъ отвтствовать, на цензуру полагаться не будетъ.’ Въ одномъ мст своего ‘завщанія’ онъ прямо высказываетъ мысль совершенно противоположную тмъ, какія мы находимъ въ его отвтахъ на вопросные пункты: ‘могъ ли я когда либо подумать, говоритъ онъ, могъ ли я бы себ вообразить хоть на одну минуту, что вменюся во преступника! Гражданинъ миролюбивый, подданный, живущій въ столиц законовъ, ревнитель Высочайшихъ Ея императорскаго величества повелній, сынъ почтительный къ родителямъ, человкъ, протекшій уже бурное время страстнаго колебанія, отецъ чадолюбивый — колико вещей, за меня глаголющихъ!’ Тогда какъ въ своихъ отвтахъ слдователю онъ сознается въ своей полной вин и проситъ одного только — милосердія и милосердія. Какъ бы то ни было, но несомннно, что Радищевъ, выпуская свою книгу, никакъ не думалъ совершать гражданскаго подвига и нести за него всякое наказаніе. Намъ онъ просто представляется честнымъ идеалистомъ, который думалъ быть послдовательне другихъ и сказать то слово, подл котораго другіе только безполезно вертлись. Онъ очевидно надялся, что окружающія обстоятельства вполн ему благопріятствуютъ и что сами даже вызываютъ на откровенную критику существующаго порядка. Но скоро Радищевъ горькимъ опытомъ убдился въ неосновательности своихъ свтлыхъ надеждъ и идеальныхъ разсчетовъ.

Едва книга ‘Путешествіе изъ Петербурга въ Москву’ была отпечатана и нсколько экземпляровъ ея было разослано знакомымъ Радищева, какъ нашъ ‘великій поэтъ’ Державинъ немедленно представилъ ее самой императриц, съ подробнымъ доносомъ на автора. Екатерина прочла книгу, замтила, что ‘тутъ разсяніе заразы французской’, что ‘авторъ мартинистъ, бунтовщикъ, хуже Пугачева: онъ хвалитъ Франклина’, и черезъ нсколько дней посл того приказала арестовать Радищева и предать его суду. Слдствіе надъ нимъ было поручено извстному Шишковскому, и это назначеніе такъ подйствовало на Радищева, что онъ, какъ только узнали’ о немъ, упалъ въ обморокъ. Радищева заковали въ кандалы и посадили въ крпость. Родственники его всми способами старались умилостивить лютаго слдователя и постоянно давали ему взятки, которыя тотъ охотно принималъ, утшая приносившихъ словами: ‘все слава Богу благополучно, не извольте безпокоиться’. А между тмъ строжайшее слдствіе продолжалось.

Радищеву было предложено множество вопросныхъ пунктовъ, касавшихся обстоятельствъ составленія и выпуска въ свтъ его книги, эти вопросы большого частію были составлены на основаніи собственноручныхъ замчаній императрицы, сдланныхъ ею на поляхъ книги, доставленной ей нашимъ великимъ поэтомъ. Отвчая на эти вопросы, Радищевъ не ршался оправдывать своего сочиненія ссылками на разныя правительственныя мры, какъ это онъ длалъ въ своемъ ‘завщаніи’, уже по окончаніи слдствія. Онъ понималъ, что самый фактъ преданія его суду по повелнію императрицы лишаетъ его возможности оправдываться, или, по меньшей мр, длаетъ всякія оправданія безполезными. Поэтому, какъ мы уже сказали, онъ просилъ только милосердія и милосердія, добровольно сознаваясь во всемъ: и въ томъ, что о многомъ онъ не имлъ никакого ‘права судить своимъ несовершеннымъ умомъ, и въ томъ, что писалъ вообще дерзко ‘по сумасшествію на то время и сумасбродству своему’ или по ‘сродной человку слабости’, и въ томъ, что клеветалъ на помщиковъ, тогда какъ ‘у хорошаго помщика крестьяне благоденствуютъ больше, нежели гд либо’, и въ томъ, что нападенія его на цензуру были совершенно неосновательны, что онъ самъ теперь ‘изъ своего собственнаго опыта’ убдился, что она полезна, ‘потому боле, что если она будетъ существовать, то подлинно спасетъ многихъ, подобно ему заблужденію мыслящихъ, отъ таковой погибели, въ которую онъ себя ввергнулъ истинно отъ слабости своего разсудка’. Таковы были почти вс показанія Радищева, которыя онъ заканчивалъ надеждою ‘на матернія ея величества щедроты я человколюбія’ и просьбами ‘отпустить ему его прегршенія и спасти погибающаго со всею своею семьею’. ‘Я вижу теперь очень ясно, заключилъ Радищевъ свои отвты, что оная моя книга наполнена столь гнусными, дерзкими и развратными выраженіями, что почитаю себя достойнйшимъ всякаго отъ правосудія Государыни истязанія, и не принося никакихъ оправданій, ожидаю и прошу единственно матерняго ея, если не для меня, то, по крайней мр, ради престарлыхъ моихъ родителей и ради малолтнихъ дтей, коихъ четверо, помилованья’.

Нкоторые упрекаютъ Радищева за ту легкость, съ какою онъ отказывался отъ своихъ убжденій, такъ рзко высказанныхъ въ ‘Путешествіи’, я отсюда выводятъ заключеніе, что слдовательно его убжденія были черезъ-чуръ поверхностны и не глубоки. Но подобные упреки и выводы совершенно неосновательны. Во-первыхъ, слдствіе и судъ, которыхъ никогда не ждалъ Радищевъ, такъ сильно потрясли его, а долгое пребываніе въ мрачномъ каземат петропавловской крпости такъ его разслабило, что онъ необходимо долженъ былъ смотрть на себя, какъ на страшнаго преступника, во-вторыхъ, Радищевъ, какъ мы сказали, ясно видлъ, что отстаиваніе своихъ убжденій передъ Шишковскимъ и даже передъ самой Екатериной не только не облегчитъ, но скоре ухудшитъ его судьбу, потому что сама императрица читала его книгу и сама назначила слдствіе: оставалось одно средство защиты — взывать къ высочайшему милосердію. Къ тому же, нкоторые вопросные пункты были составлены такимъ образомъ, что на нихъ только и могъ быть одинъ отвтъ. Съ другой стороны, совершенно ясно видно, что Радищевъ и не думалъ измнять тому, во что врилъ, это доказывается какъ нкоторыми мстами въ его ‘завщаніи’, такъ и позднйшею его дятельностью, о которой мы упомянемъ ниже.

По окончаніи слдствія, былъ назначенъ судъ, и Радищевъ былъ приговоренъ Сенатомъ къ смертной казни: но императрица смягчила ему наказаніе. ‘Хотя, сказано въ окончательномъ приговор, по роду толь важныя вины, заслуживаетъ онъ сію казнь по точной сил законовъ, но мы, послдуя правиламъ нашимъ, чтобы соединять правосудіе съ милосердіемъ для всеобщей радости, которую врные подданные наши раздляютъ съ нами въ настоящее время, когда Всевышній увнчалъ наши неусыпные труды во благо имперіи, отъ него намъ ввренной, вождленнымъ миромъ съ Швеціей, освобождаемъ его отъ лишенія живота и повелваемъ вмсто того, отобравъ у него чины, знаки ордена св. Владиміра и дворянское достоинство, сослать его въ Сибирь, въ Илимскій острогъ, на десятилтнее безъисходное пребываніе’. Радищева отправили въ Сибирь и за нимъ послдовала вся его семья. Жизнь его въ Илимскомъ острог не была особенно стснена, благодаря покровительству графа Воронцова. Онъ читалъ газеты, какъ русскія, такъ иногда и иностранныя, занимался химіей, училъ дтей, охотился и лечилъ крестьянъ. Черезъ годъ ему позволили возвратиться на родину и жить у себя въ деревн. Этимъ онъ былъ обязанъ все тому же графу Воронцову.

Императоръ Александръ I, вступивъ на престолъ, тотчасъ же вызвалъ Радищева въ Петербургъ, возвратилъ ему чины, орденъ и дворянское достоинство. Люди, подобные Радищеву, были нужны въ. первые годы царствованія Александра, который, какъ извстно, хотлъ основать свое царствованіе на самыхъ либеральныхъ началахъ. Радищева назначили въ комиссію для составленія законовъ, и онъ горячо принялся за работу. Въ этой комиссіи господствовали главнымъ образомъ два мннія: Сперанскій стоялъ на томъ, что дятельность комиссіи должна ограничиться пересмотромъ и исправленіемъ старыхъ законовъ, тогда какъ Радищевъ требовалъ радикальныхъ перемнъ. И въ самомъ дл, въ составленномъ имъ проэкт гражданскаго уложенія онъ предлагалъ самыя радикальныя мры, доказывавшія, что въ Радищев ожилъ духъ автора ‘Путешествія изъ Петербурга въ Москву’. Онъ, между прочимъ, требовалъ уничтоженія тлеснаго наказанія и различія состояній по табели о рангахъ, введенія гласнаго судопроизводства, полной вротерпимости, свободы совсти, свободы печати, уничтоженія крпостной зависимости и подушной подати, введенія свободной торговли и т. д. Подобный радикализмъ могъ нравиться молодому царю, но, очевидно, долженъ былъ возбуждать негодованіе въ старыхъ его приближенныхъ. Дйствительно, предсдатель комиссіи былъ первымъ противникомъ Радищева и однажды прямо замтилъ ему, что такой радикализмъ не доведетъ его до добра, при чемъ однажды даже упомянулъ слово ‘Сибирь’. Одного этого намека было совершенно достаточно, чтобы зародить въ голов Радищева цлый рядъ безпокойныхъ мыслей. Вспомнилъ онъ недавній свой горькій опытъ, вспомнилъ перенесенныя имъ лишенія и тревога, вспомнилъ все постигшее его наказаніе за то, что онъ давалъ волю своимъ врованіямъ — и его охватило чувство необыкновеннаго страха. ‘Что, если опять тмъ же кончится? думалось ему. Скажутъ — до сихъ поръ не исправился, до сихъ поръ все тотъ же. А я уже усплъ высказаться, на меня уже смотрятъ враждебно, длаютъ замчанія. Въ случа бды, даже отговариваться уже нельзя’. Запавшее въ душу недовріе не проходило, а съ каждымъ днемъ все больше усиливалось. Однажды Радищевъ, подъ вліяніемъ охватившей его тоски, схватилъ бритву и хотлъ зарзаться, но ему помшали, тогда онъ выпилъ разомъ большой стаканъ крпкой водки и умеръ въ страшныхъ мученіяхъ, на 53-мъ году отъ роду.

Переходя теперь къ самой книг Радищева, мы, конечно, должны говорить не о той, которая была издана въ 1790 году, а о той, которая издана теперь. Ту часть книги, которая пощажена рукою неизвстнаго издателя и выпущена теперь въ свтъ, можно раздлить на два отдла, хотя они и перемшаны между собою. Первый отдлъ посвященъ картинамъ изъ крпостнаго быта, второй представляетъ общія обличенія, касающіяся разныхъ, какъ мелкихъ, такъ и крупныхъ, злоупотребленій и несовершенствъ нашей общественной жизни. Напримръ, авторъ говоритъ о какомъ-то начальник, до того дорожащимъ своимъ собственнымъ спокойствіемъ, что солдаты не ршились его разбудить, чтобы испросить позволеніе на отправку лодки для спасенія двадцати погибающихъ человкъ. Въ другомъ мст описывается какой-то ‘намстникъ’, питавшій необыкновенную страсть къ устрицамъ. Живя вдали отъ Петербурга, этотъ ‘намстникъ’ очень часто посылалъ гонцевъ на казенный счетъ въ Петербургъ для покупки за баснословныя цны устрицъ и затмъ представлялъ къ наградамъ точныхъ и усердныхъ исполнителей его столь важныхъ ‘порученій’. Дале, устами одного семинариста, авторъ протестуетъ противъ забиванья молодыхъ головъ классическими языками, ‘когда, говоритъ онъ, сравню знаніе семинаристовъ съ тмъ, что я имлъ случай по счастію моему узнать, то почитаю училище наше принадлежащимъ къ прошедшимъ столтіямъ’. Дале, авторъ горячо возстаетъ противъ закона о векселяхъ и преслдованій неплатящихъ должниковъ. Нарисовавъ картину, весьма впрочемъ нехитрую, какъ недобросовстные должники находятъ средства выходить изъ воды сухими, тогда какъ другіе испытываютъ на себ всю тяжесть строгаго закона, авторъ заканчиваетъ ее слдующими интересными размышленіями:

‘Введенное повсюду вексельное право, т. е. строгое и скорое но торговымъ обязательствамъ взысканіе почиталъ и досел охраняющимъ довріе законоположеніемъ, почиталъ счастливымъ новыхъ временъ изобртеніемъ для усугубленія быстраго въ торговл обращенія, чего древнимъ народамъ на умъ не приходило. Но отчего же, буде нтъ честности въ дающемъ вексельное обязательство, отчего она тщетная только бумажка? Если бы строгаго взысканія но векселямъ не существовало, уже ли бы торговля изчезла? Не заимодавецъ ли долженъ знать, кому онъ довряетъ? О комъ законоположеніе боле пещися долженствуетъ, о заимодавц ли или о должник? Кто боле въ глазахъ человчества заслуживаетъ уваженія, заимодавецъ ли, теряющій свой капиталъ, для того что не зналъ, кому доврялъ, или должникъ въ оковахъ и въ темниц? Съ одной стороны легковрность, съ другой, почти воровство. Тотъ поврилъ, надялся на строгое законоположеніе, а сей…

А если бы взысканіе по векселямъ не было столь строгое? Не было бы мста легковрію, не было бы, можетъ быть, плутовства въ вексельныхъ длахъ’.

Слдуетъ, впрочемъ, замтить, что т главы ‘Путешествія,’ изъ которыхъ мы сдлали вышеприведенныя выдержки, не прибавляютъ ничего къ нашему короткому и бдному подробностями описанію, о ни не заключаютъ въ себ ни поэтическихъ достоинствъ, ни оригинальныхъ мыслей, словомъ, ничего, кром тхъ фактовъ, которые лежатъ въ основаніи ихъ и которые мы привели выше. Они интересны только этими фактами, а окаймляющія ихъ рамки сдланы на живую руку и не имютъ никакого значенія.

Гораздо серьезне та глава, гд добрый отецъ, отпуская отъ себя своихъ взрослыхъ дтей, даетъ имъ наставленіе, какъ жить въ свт. Хотя это наставленіе и отличается непомрною длиннотою и сухостью, но въ немъ высказываются мысли весьма полезныя не только для тогдашняго времени. Отецъ признается своимъ дтямъ, что для нихъ пришла пора выйдти изъ-подъ родительскаго надзора и попробовать жить самостоятельно. Онъ говоритъ, что имя нкоторое состояніе, онъ все-таки не истощалъ ихъ тла излишними нжностями, что имъ часто приходилось ходить босыми, въ ныли и въ грязи, они не умютъ плясать, за то отлично бгаютъ, умютъ ходить за сохой, владть косой и топоромъ, стругомъ и долотомъ, умютъ здить верхомъ и стрлять. Онъ не училъ ихъ музык, ‘ибо музыка, производя внутренность въ движеніе, мягкосердіе длаетъ въ насъ привычкою,’ онъ училъ ихъ искуству владть мечемъ, ‘но сіе искуство, замчаетъ старикъ, да пребудетъ въ васъ мертво, докол собственная сохранность того не востребуетъ,’ онъ научилъ ихъ доить корову, варить щи и кашу, жарить мясо. Онъ не набивалъ ихъ голову никакими теоріями, онъ давалъ имъ только основательныя элементарныя свденія, на основаніи которыхъ они уже сами будутъ совершенствоваться, ‘докол силы разума не были въ нихъ дйствующими,’ не давалъ онъ имъ никакого понятія о всевышнемъ существ, а тмъ боле объ откровеніи, ‘або то, что вы бы познали прежде, нежели были разумны, было бы въ васъ предразсудокъ и разсужденію бы мшало.’ Теперь онъ отпускаетъ ихъ отъ себя и преподаетъ имъ правила жизни. Совтуя воздерживаться отъ излишества въ страстяхъ, онъ однакоже предостерегаетъ ихъ отъ нападеній на самый корень страстей, ‘ибо онъ благъ и основанъ на нашей чувствительности самой природой’. Человкъ безъ страстей — глупецъ и ни на что негодный истуканъ: онъ неспособенъ ни на добро, ни на зло. Уважайте, говоритъ старикъ, законъ, ‘если бы самъ Государь веллъ теб нарушить законъ, не повинуйся ему, ибо онъ заблуждается себ и обществу по вредъ’. Ни передъ кмъ не раболпствуйте, въ обществ есть обычай посщать но утрамъ въ праздники знатныхъ господъ, не повинуйтесь ему, ‘ибо это обычай скаредный, ничего незначущій, означающій въ постителяхъ духъ робости, а въ посщенномъ духъ надменности и слабый разсудокъ,’ и т. д.

Противъ крпостнаго права авторъ вооружается всми своими силами, онъ затрогиваетъ этотъ вопросъ при каждомъ удобномъ и неудобномъ случа, старается дйствовать на мысль и на чувство, то рисуя самыя возмутительныя картины крестьянской нищеты и злоупотребленій помщиковъ, то разражаясь полными негодованія рчами, то указывая всю невыгодность такихъ порядковъ въ экономическомъ отношеніи. То онъ говоритъ объ отдльномъ какомъ нибудь факт, разсказанномъ ему крестьяниномъ или виднномъ имъ лично, то, но случаю куска сахара, выпрошеннаго у него крестьянской двочкой, обращается ко всему богатому народу съ такими словами:

Вы, о жители Петербурга, питающіеся избытками изобильныхъ краевъ отечества вашего, при великолпныхъ пиршествахъ, или на дружескомъ пиру, или на един, когда рука ваша вознесетъ первый кусокъ хлба, опредленный на ваше насыщеніе, остановитесь и помыслите. Не потомъ ли, не слезами ли и стенаніемъ утучнятся нивы, на которыхъ оный возросъ! Блаженны, если кусокъ хлба, вами алкаемый, извлеченъ изъ классовъ, родившихся на пив, казенною называемой, или по крайней мр на нив оброкъ помщику своему платящей. Но горе вамъ, если растворъ его составленъ изъ зерна, лежавшаго въ житниц дворянской. На немъ почили скорбь и отчаяніе, на немъ зшшеновалося проклятіе Всевышняго, егда во гнв своемъ ре къ: проклята земля въ длахъ своихъ. Блюдите, да не отравлены будете вожделнною вами пищею. Горькая слеза нищаго тяжко на ней возлегаетъ. Отрините ее отъ устъ вашихъ, поститеся, се истинное и полезное можетъ быть пощеніе.

Но оставимъ область общихъ восклицаній, которыхъ не мало въ книг Радищева, особенно по поводу крпостнаго права, и посмотримъ на нкоторыя картины, нарисованныя авторомъ. Вотъ передъ нами крестьянинъ, пашущій землю. Празничный день и жаркое время. Крестьянинъ работаетъ съ большимъ усердіемъ — нива, очевидно, не господская. Вроятно, это раскольникъ, если работаетъ въ праздникъ.

— Ты раскольникъ? спрашиваетъ авторъ крестьянина.

— Нтъ, баринъ, я прямымъ крестомъ крещусь.

— Разв теб во всю недлю нтъ времени работать, что ты и воскресенью не опускаешь, да еще въ самый жаръ?

— Въ недл то баринъ шесть дней, а мы шесть разъ въ недлю ходимъ на барщину, да подъ вечерокъ возимъ оставшееся въ лсу сно на господскій дворъ, когда погода хороша, а бабы и двки для прогулки ходятъ по праздникамъ въ лсъ по грибы да но ягоды. Дай Богъ, чтобъ подъ вечеръ сегодня дождикъ пошелъ. Баринъ, коли есть у тебя свои мужички, такъ они тоже у Господа молятъ.

— Такъ ли ты работаешь и на господина своего?

— Нтъ, баринъ: гршно бы было также работать., у него на пашн сто рукъ для одного рта, а у меня дв для семи ртовъ — самъ ты щетъ знаешь.

Страшись, помщикъ жестокосердый, замчаетъ авторъ, на чел каждаго изъ твоихъ крестьянъ всюду твое осужденіе.

Вотъ другая картина. Кутила помщикъ промоталъ все свое состояніе, послднее его имущество продается съ молотка. Вмст съ мебелью и разными вещами стоитъ крестьянская семья, продаваемая въ раздробь. Куда пойдетъ отецъ, куда дочь, куда мать — никто не знаетъ. Осьмнадцатилтняя молодица, обольщенная помщикомъ и насильно выданная за немилого, стоитъ и горько плачетъ, черезъ нсколько минутъ ударъ молотка ршитъ ея судьбу и, можетъ быть, далеко прогонитъ отъ родительскаго крова, гд она находила хоть какое нибудь утшеніе въ своемъ гор. Мужъ ея, также обманутый бариномъ, стоитъ тутъ же, зврство и мщеніе въ его глазахъ, ‘въ карман его ножъ, онъ его схватилъ крпко, мысль его отгадать нетрудно’.

Едва ужасоносный молотъ испустилъ тупой свой звукъ — и четверо несчастныхъ узнали свою участь. Слезы, рыданіе, стонъ пронзили уши всего собранія. Наитвердйшіе были тронуты. Окаменлыя сердца, почто безплодное соболзнованіе! О квакеры, еслибы мы имли вашу душу, мы бы сложилися и, купивъ сихъ несчастныхъ, даровали бы имъ свободу. Живъ многія лта въ объятіяхъ одинъ другаго, несчастные сіи къ поносной продаж восчуствуютъ тоску разлуки… Сердце мое столь было стснено, что выскочивъ изъ среды собранія и отдавъ несчастнымъ послднюю гривну изъ кошелька, побжалъ вонъ.

Вотъ портретъ помщика, пріобртшаго себ состояніе всякими неправдами, онъ жестокъ, скупъ, корыстолюбивъ. Крестьяне измучены до послдней степени. Онъ ихъ счетъ розгами, плетьми, батожьемъ, кошками, дти его раздляютъ съ нимъ эти труды. Нкоторымъ надваютъ колодки, кандалы, а на шею рогатки. Лошадей своихъ не держитъ, всегда здитъ на рабочихъ крестьянскихъ лошадяхъ, Дти кром того безобразничаютъ и творятъ всякія насилія надъ двками и бабами, здсь имъ нтъ никакого удержу, что хотятъ, то и длаютъ. Съ этимъ-то помщикомъ былъ однажды такой случай. Въ деревн его была хорошенькая крестьянская двушка, сговоренная за молодаго парня. Она понравилась одному изъ сыновей помщика, который хотлъ прельстить ее, но двушка не поддавалась. Между тмъ уже былъ назначенъ день свадьбы. Отецъ жениха съ сыномъ пошли на господскій дворъ и понесли два пуда меду передъ свадьбой. Въ эту-то минуту молодой барчевокъ, взявъ съ собою двухъ братьевъ, напалъ на невсту и потащилъ ее въ клть, зажавши ротъ. Онъ уже началъ было совершать надъ нею насиліе, какъ вдругъ въ клть ворвались женихъ съ отцемъ. Женихъ схватилъ колъ и ударилъ имъ по голов барчонка. Дти бросились съ жалобами къ отцу. Раздраженный до бшенства, помщикъ веллъ сейчасъ же привести къ себ жениха съ отцемъ и невстой, объявилъ имъ, что свадьбы у нихъ не бывать, взялъ невсту къ себ во дворъ, а жениха веллъ счь кошками и отдать въ полное распоряженіе сыновей. Мужественно переносилъ парень наказаніе, но когда увидлъ, что невсту его берутъ на господскій дворъ — бросился къ ней, выхватилъ ее изъ чужихъ рукъ и оба побжали со двора. Сыновья кинулись за ними въ погоню, женихъ схватилъ заборину и сталъ защищаться.

Между тмъ шумъ привлекъ другихъ крестьянъ ко двору господскому. Они, соболзнуя объ участи молодого крестьянина и имя сердце озлобленное противъ своихъ господъ, его заступили. Видя сіе, помщикъ, подбжавъ самъ, началъ ихъ бранить, и перваго кто встртился ударилъ своею тростью столь сильно, что тотъ упалъ безчуственъ на землю. Сіе было сигналомъ къ общему наступленію. Они окружили всхъ четверыхъ господъ и, коротко сказать, убили ихъ до смерти на томъ же самомъ мст. Только ненавидли ихъ они, что ни одинъ не хотлъ миновать, чтобы не быть участникомъ въ томъ убійств, какъ то они сами призналися.

Еще одна, и уже послдняя, картина. Авторъ описываетъ рекрутскій наборъ. Изъ одной толпы слышны громкіе вопли и рыданія, это мать прощается съ своимъ сыномъ. И мать, и сынъ, и окружающія ихъ знакомыя — экономическіе крестьяне, имъ жаль разставаться, потому что они жили все-таки счастливо. Совсмъ иной видъ представляетъ другая толпа, окружившая молодого парня, бойко и весело смотрвшаго вокругъ себя. Это крестьяне помщичьи. Царская служба представляется имъ раемъ въ сравненіи съ деревенскимъ житьемъ. Авторъ-спрашиваетъ парня, отчего онъ такъ веселъ.

Еслибы, государь мои, отвчаетъ парень, съ одной стороны поставлена была вислица, а съ другой глубокая рка, и стоя между двухъ гибелей, неминуемо должно бы было идти на право или на лво, въ петлю или въ воду, что, избрали бы вы, чего бы заставилъ желать разсудокъ и чувствительность? Я думаю да и всякій другой, избралъ бы броситься въ рку, въ надежд, что, переплывъ на другой берегъ, опасность уже минется. Никто не ршится испытать, тверда-ли петля, своей шеей. Таковъ мой былъ случай. Хорошо бы и го, когда бы тмъ и конецъ былъ, но умирать тошною смертью, подъ батожьемъ, подъ кошками, въ кандалахъ, въ погреб, пату, босу, алчущу, жаждущу, при всегдашнемъ поруганіи. Государь мой, хотя холопей считаете вы своимъ имніемъ, нердко хуже скотовъ, по къ несчастію ихъ горчайшему, они чувствительности не лишены. Вамъ удивительно, вижу я, слышать таковыя слова въ устахъ крестьянина, но, слышавъ ихъ, для чего не удивляетесь жестокосердію своихъ собратій дворянъ.

Таково содержаніе книги Радищева въ томъ вид, въ какомъ она вышла теперь въ свтъ. Взаключеніе скажемъ нсколько словъ неизвстному издателю. Ужъ если ему непремнно и во что бы то ни стало хотлось выпустить ‘Путешествіе’ Радищева, то ему слдовало, по крайней мр, спрятать свои мннія о личности автора куда нибудь подальше, а не выставлять ихъ на первой страниц книги. Издатель, видите-ли, обвиняетъ Радищева за то, что онъ принадлежалъ къ числу тхъ людей, которые не довольствуются окружающею ихъ обстановкою и желаютъ лучшей. По мннію издателя, такіе люди берутъ на себя непринадлежащее имъ право искоренять злоупотребленія и предлагать способы для улучшенія общественной жизни. Издатель полагаетъ, что такое право принадлежитъ безусловно правительству. Прежде, дйствительно, такъ и думали. Но теперь, когда само правительство желаетъ критики существующихъ законовъ, лишь бы эта критика не выходила изъ указанныхъ предловъ, подобныя разсужденія оказываются ужъ слишкомъ очевидно нелпыми, и безъ нужды усердными.

‘Дло’, No 5, 1868

НОВЫЯ КНИГИ.

Читайте также: