Новые книги, Ткачев Петр Никитич, Год: 1868 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 43 минут(ы)

НОВЫЯ КНИГИ.

1. Рабочіе классы въ Англіи. Соч. Работника. Въ трехъ частяхъ перев. съ англ. Денисіевъ. Москва 1868 г.

2. О современномъ состояніи и значеніи русской исторіи. Вступ. лекція, читая. въ Им. К. У. доц. Аристовымъ. Казань 1868 г.

3. Основанія науки Антропоэтнологіи или Законы отношеній между человкомъ и природою. Соч. Октавія Мильчевскаго. Москва 1868 г.

4. Общественное Воспитаніе въ Россіи (L’ducation publique en Russie.) соч. . Уманца. Dresde. Prix 1. thaler. 1867 г.

5. Восточный вопросъ и Болгарія. Соч. И. П. Липранди. Москва 1868 г.

У рабочихъ есть очень много самыхъ искреннихъ и преданныхъ друзей, особенно расплодились они въ послднее время: что ни писатель, что ни ораторъ — то и другъ рабочихъ, куда ни оглянешься, къ чему не прислушаешься — везд видишь и слышишь знаки трогательнаго участія, совты, нравоученія и похвалы, читаемыя на пользу или во славу рабочаго класса. При такомъ множеств друзей, и притомъ друзей такихъ искреннихъ, добродтельныхъ и краснорчивыхъ, казалось бы, рабочіе должны были какъ сыръ въ масл кататься, при такомъ множеств друзей — они, повидимому, никакъ не могутъ жаловаться на свое горькое положеніе. У нихъ столько защитниковъ! А между тмъ всему міру извстно, что, не смотря на самое искреннее участіе, на совты и нравоученія своихъ многочисленныхъ друзей, рабочіе не перестаютъ злобствовать, негодовать и горько жаловаться, всему міру извстно, что они и теперь, какъ прежде (когда еще у нихъ почти совсмъ не было друзей), ничего не имютъ и ничего не знаютъ. Почему же это? Заподозрить искренность ихъ друзей и наставниковъ, разумется, невозможно! Они такъ хорошо говорятъ, такъ неподдльно плачутъ! И къ чему имъ притворяться. Значитъ — причину этого страннаго явленія нужно искать въ собственномъ невжеств, тупоуміи и безнравственности рабочихъ, какъ многіе и думаютъ…. Если это дйствительно такъ (а можетъ ли это быть иначе?), то становится само собою понятно, почему на нихъ не дйствуютъ самыя трогательныя внушенія ихъ добрыхъ наставниковъ, почему они остаются глухи къ ихъ совтамъ и нравоученіямъ, почему они такъ равнодушны къ ихъ любви и участію? Они не понимаютъ ихъ, они не могутъ ихъ понять! Бдные люди, жалкіе люди! И стоитъ ли посл этого разсуждать съ ними? Стоитъ ли бисеръ разсыпать передъ свиньями? И т, которые разсыпаютъ его, не выказываютъ ли они этимъ самымъ свое собственное невжество и тупоуміе? Мы полагаемъ, что выказываютъ, и потому мы жалемъ, ихъ еще боле, чмъ рабочихъ, рабочіе уже, такъ сказать, самою судьбою обречены на невжество и тупоуміе, а они — они напротивъ предназначены судьбою быть и умными и образованными. Прошлый разъ намъ приходилось толковать объ одномъ изъ такихъ несчастныхъ субъектовъ, вздумавшемъ метать бисер, ныньче намъ приходится толковать о другомъ, этотъ другой еще чище перваго. Представьте себ, онъ называетъ себя работникомъ! Друзья рабочихъ выходятъ обыкновенно изъ среды патентованныхъ экономистовъ, членовъ разныхъ академій, профессоровъ, чиновниковъ, украшенныхъ орденами, и т. п. боле или мене высоко-поставленныхъ лицъ. Но до сихъ поръ мы еще ни разу не встрчали друга рабочихъ, который былъ бы въ тоже время и самъ рабочимъ. Мы даже думали, что друзья рабочихъ никогда и не могутъ сами быть рабочими. Рабочему слишкомъ хорошо долженъ быть извстенъ низкій уровень умственнаго и нравственнаго развитія своихъ собратьевъ для того, чтобы онъ ршился метать передъ ними бисеръ. Однакожъ Отыскался и среди нихъ такой метальщикъ, и среди нихъ нашелся такой другъ и совтчикъ, который вздумалъ признаваться въ любви къ рабочимъ, вздумалъ обучать ихъ уму-разуму и предостерегать ихъ отъ опасныхъ враговъ и дурныхъ вліяній. Правда, мы не имемъ никакихъ основаній предполагать, что сочиненіе ‘Рабочіе классы въ ‘Англіи’ написано работникомъ, кром собственныхъ завреній автора, правда также, что завренія эти мало оправдываются и ‘подтверждаются содержаніемъ всей книги,— тмъ не мене однако, такъ какъ въ подобныхъ случаяхъ всегда принято врить автору на слово — мы довримъ ему и допустимъ, что книга дйствительно написана работникомъ.

‘Я, говоритъ авторъ въ предисловіи, дйствительно простой работникъ, принадлежащій къ чумазой братіи, а книга мои безъискуственный плодъ личнаго опыта и наблюдательности. Вотъ почему, каковы бы ни были ея недостатки въ литературномъ отношеніи, они все-таки заслуживаютъ того вниманія, которое обращаютъ на себя явленія дйствительной жизни’.

Вполн допуская полную искренность авторскаго признанія, выраженнаго въ первой фраз, мы все-таки никакъ не можемъ согласиться съ этимъ ‘вотъ почему’, которое связываетъ ее со второй фразой. Изъ того, что книга написана рабочимъ, еще никакъ не слдуетъ, что критика должна забыть вс ея недостатки и обратить на нее ‘такое же вниманіе, какое обращаютъ на себя вс явленія дйствительной жизни’. Во-первыхъ далеко не вс явленія дйствительной жизни заслуживаютъ вниманія здравомыслящихъ людей, а во-вторыхъ, книга, написанная даже и рабочимъ, можетъ не давать ни малйшаго понятія о явленіяхъ жизни рабочаго люда или указывать на такія явленія, которыя ни для кого не могутъ представлять ни малйшаго интереса. А этимъ-то именно качествомъ и отличается произведеніе автора, работника ‘Рабочіе классы въ Англіи’.

Въ предисловіи къ своей книг авторъ слдующимъ образомъ объясняетъ ея назначеніе и цль:

‘Каждый, говоритъ онъ, кому дорого благосостояніе и прогрессъ родины — Не можетъ не стремиться къ разршенію крайне запутаннаго вопроса о рабочихъ классахъ! До первый, единственно-раціональный шагъ къ достиженію этой цли заключается въ близкомъ знакомств съ характеромъ, бытомъ и складомъ ума рабочаго люда. Вотъ почему типъ ‘англійскаго работника’ безчисленное множество разъ былъ воспроизводимъ, со всевозможныхъ точекъ зрнія, писателями самыхъ разнообразныхъ направленій и талантовъ. Многіе изъ этихъ литературныхъ типовъ очерчены мастерски. Но и по лучшимъ этого рода произведеніямъ самъ рабочій непремнно усмотритъ недостатокъ въ автор знакомства съ мелочами быта рабочихъ классовъ. А между тмъ безъ знакомства съ этими деталями, которыя ршительно неуловимы для людей другого слоя общества, нельзя составить себ мало-мальски врнаго понятія о быт рабочихъ классовъ. Пополнить сказанный проблъ, пролить нкоторый свтъ на закулисную жизнь работника,— вотъ цль предлагаемой книги…’

Осуществленію этой цли посвящены дв послднія книги сочиненія, первая же иметъ совершенно другое назначеніе, о которомъ авторъ не говоритъ впрочемъ ни слова въ предисловіи. А между тмъ эта первая книга только одна и заслуживаетъ коекакого вниманія. Въ ней, видите ли, авторъ предостерегаетъ и поучаетъ рабочихъ, предостерегаетъ отъ вредныхъ вліяній ‘мнимыхъ друзей рабочаго класса’,— поучаетъ истиннымъ принципамъ экономической науки, одобренной во всхъ академіяхъ и иныхъ ученыхъ собраніяхъ, принятымъ во всхъ университетахъ и коллегіяхъ, патентованнымъ и привелигированнымъ на вки вчные. Предостереженія стоятъ поученій, и поученія ничмъ не хуже предостереженій. Мы познакомимъ съ ними читателя въ.подлинник, потому что если мы начнемъ передавать ихъ своими словами, то онъ не повритъ намъ и обвинитъ насъ еще, пожалуй, въ умышленной клевет.

‘У работника, такъ философствуетъ авторъ-работникъ,— пропасть друзей и покровителей или, точне, своекорыстныхъ субъектовъ, хвастливо именующихъ себя друзьями народа’, ‘друзьями рабочихъ классов’ и т. д. Но если работникъ, вмсто того, чтобы врить на слово всмъ этимъ господамъ, постарается своимъ умомъ ршить, насколько они искренни и въ чемъ состоятъ мотивы ихъ дйствій, въ такомъ случа онъ часто будетъ имть основаніе сказать: ‘Избави Бргъ отъ этакихъ друзей’ (стр. 26).

Вы полагаете конечно, читатель, что здсь идетъ рчь о тхъ самыхъ ‘друзьяхъ, рабочихъ’, о которыхъ говорили и мы въ начал замтки, о тхъ друзьяхъ-экономистахъ, которые подобно Жюлю Муро, стараются примирить хозяина съ рабочими и доказать послднему, что онъ не наемникъ, а компаньонъ фабриканта, о тхъ друзьяхъ-моралистахъ, которые проповдуютъ рабочему воздержаніе, умренность и довольство своимъ заработкомъ, какъ бы малъ онъ ни былъ, о тхъ друзьяхъ просвтителяхъ, которые увряютъ его, будто вс его несчастія происходятъ отъ его невжества и дурнаго характера, о тхъ друзьяхъ политикахъ, которые учатъ его, ради его собственной пользы, отказаться отъ всякихъ надеждъ, возлагаемыхъ имъ на политическую власть, и всего ждать отъ собственной бережливости и добродушія капиталистовъ, о тхъ друзьяхъ счетчикахъ, которые утверждаютъ, будто нуль + нуль равенъ единиц, будто цлое равно части и т. д. Но, увы, читатель, вы ошибаетесь. По мннію автора, разбираемаго нами, эти-то именно господа и есть настоящіе, дйствительные друзья рабочихъ. Мнимые же, самозванные друзья — это т, которые учатъ ихъ… впрочемъ вотъ подлинныя слова, которыми онъ ихъ характеризуетъ:

‘Эти друзья увряютъ работника, что онъ существо униженное и оскорбленное, что противъ него вс классы общества, и что поэтому-то отъ нихъ только, отъ этихъ друзей, онъ можетъ ожидать совта и помощи. Во глав этихъ друзей народа стоитъ знаменитый издатель крайняго органа демократической журналистики, нкто Крешеръ. Его старйшій и самый популярный между рабочими классами журналъ ране всхъ отовсюду выказываетъ и громитъ наповалъ злоупотребленія, которыми попираются права рабочаго люда. Часто, нарушая правила печати, Крешеръ бывалъ не разъ въ опасности уступить свою почетную и выгодную роль другимъ органамъ журналистики, но каждый разъ ему удавалось оправдаться съ замчательнымъ искуствомъ, и въ настоящее время онъ съ полнымъ основаніемъ можетъ хвалиться громаднымъ успхомъ, который пріобрлъ въ скромномъ,, но далеко не ничтожномъ мірк. Такой успхъ сказаннаго ветерана англійской журналистики не удивитъ знакомыхъ съ дломъ. Этотъ журналъ, въ теченіи долгихъ лтъ, какъ одинокая звзда, мерцалъ въ обширномъ кругу рабочихъ классовъ, а заносистыя идеи, которыя издатель проводилъ еженедльно въ своихъ хлесткихъ статьяхъ, составляли душу убжденій не одного поколнія рабочихъ’. (Стр. 26).

Дале гибельныя и вредоносныя тенденціи этого журнала описываются еще боле мрачными красками.

‘Есть мастеровые, говоритъ авторъ, которые имли постоянную и выгодную работу и пользуясь притомъ завиднымъ здоровьемъ и счастьемъ въ семейномъ быту (а что же больше и нужно человку?), считаютъ себя относительно счастливыми людьми, но стоитъ имъ только попасть въ число читателей Крешера, и довольство своимъ положеніемъ не замедлитъ перейти въ тяжелое чувство безпомощности. Такой работникъ узнаетъ, что онъ — жертва кровожадной и порочной аристократіи, что онъ обремененъ сравнительно тяжелыми налогами, что у него закономъ отняты его естественныя права, словомъ, работникъ узнаетъ, что онъ чужой въ родной семь. Дале онъ узнаетъ, что главная цль капиталистовъ и вообще эксплуататоровъ труда состоитъ въ томъ, чтобы закабалить рабочихъ и попрать права труда’ и т. д. (стр. 27.)

Однимъ словомъ, онъ узнаетъ многое множество такихъ вещей, которыхъ онъ, по понятіямъ истинныхъ друзей рабочихъ, никогда не долженъ знать и существованія которыхъ не долженъ даже подозрвать, въ противномъ случа, его ‘довольство своимъ положеніемъ’ тотчасъ превратится въ тяжелое чувство безпомощности. А разв истинная дружба можетъ это выносить? Разв истинный другъ не долженъ всми силами стараться самоуслаждать рабочаго? Разв онъ не долженъ отгонять отъ него самымъ тщательнымъ образомъ всякія опасенія и сомннія? Разв онъ не долженъ, подобно нжной матери, постоянно утшать и развлекать его, поселяя въ его сердц миръ и любовь? Разв онъ не долженъ оберегать его ум отъ гибельныхъ знаній, а его сердце отъ злобы и ненависти? Конечно, долженъ, тысячу разъ долженъ. Всякій другой, а тмъ боле противуположный образъ дйствія несовмстенъ съ понятіемъ объ искренней дружб. Потому Крешеръ и вс подобные ему пасквилянты и злобствующіе пессимисты — не друзья, а враги рабочихъ, враги, надвшіе, для большаго удобства, маску друзей. Но какое же имъ отъ этого удобство, спроситъ, пожалуй, читатель? Авторъ-работникъ не затрудняется отвтомъ:

‘Они надваютъ эту маску, ршительно утверждаетъ онъ,— съ исключительною цлью набить себ потуже карманъ, (стр. 25).

Вотъ какъ! Однако, это довольно странная афера? Кто станетъ читать и слушать этихъ вчно негодующихъ и вчно озлобленныхъ людей, если все, что они не говорятъ, ложь и выдумка. Если рабочіе дйствительно находятся въ томъ положеніи ‘довольства’, о которомъ говоритъ авторъ-работникъ, — то неужели онъ станетъ платить за газету, въ которой ‘еженедльно’ доказывается, что онъ страдаетъ, что его стсняютъ, что онъ несчастливъ и т. п. Онъ не станетъ читать такого вранья, тмъ боле, ‘если это вранье портитъ праздничное расположеніе его духа. Крешеръ и вс ему подобные рисковали бы повидимому остаться безъ слушателей и читателей, если бы все то, что говорятъ истинные друзья рабочихъ, было сущею правдою. А если это неправда, если дйствительно положеніе рабочихъ не такъ утшительно, какъ увряютъ ихъ добрые совтники и наставники, то неужели искренняя дружба должна стараться скрывать отъ нихъ правду? Да, друзья рабочихъ отважно утверждаютъ, что открывать рабочимъ всю правду — значитъ поступать съ ними враждебно. И знаете почему? А вотъ слушайте, какъ объясняетъ это авторъ разбираемой книги:

‘Наслушавшись и начитавшись разныхъ Крешеровъ, рабочій привыкаетъ смотрть на себя, какъ на несчастнаго, всеми угнетаемаго члена общества, проникается глубокою ненавистью къ своимъ мнимымъ врагамъ ‘и потому’ составляетъ весьма ощутительный тормазъ соціальнаго прогресса рабочихъ классовъ’.

Вотъ что! Прекрасно. Но почему же рабочій, читая и слушая своихъ истинныхъ друзей (хоть бы автора разбираемой книги), не привыкаетъ смотрть на себя какъ на самаго счастливаго и всми уважаемаго члена общества, но проникается любовью и признательностью къ своимъ друзьямъ? Разв истинныхъ друзей меньше, чмъ мнимыхъ? Разв ихъ голосъ слабе, разв ихъ дятельность мене энергична? Разв они обладаютъ меньшими средствами? Или, разв чувство злобы и ненависти пріятне любви и признательности? Отчего это,— объясните, ради Бога, вы, великій знатокъ и экспертъ по части рабочаго вопроса,— отчего же это рабочіе такъ охотно и съ такой жадностью читаютъ разныхъ Крешеровъ, и съ такимъ равнодушнымъ презрніемъ относятся къ вамъ — истиннымъ друзьямъ рабочаго класса? Отчего же Крешеръ находитъ боле для себя выгоднымъ говорить рабочимъ о ихъ страданіяхъ и несчастьяхъ, чмъ о ихъ благополучіи и благоденствіи? Не потому ли, что говоря о первомъ, онъ попадаетъ въ тонъ съ ихъ собственными мыслями, онъ выражаетъ и уясняетъ ихъ собственныя чувства и желанія, тогда какъ толкуя о послднемъ, онъ идетъ въ разрзъ со всмъ ихъ міросозерцаніемъ, со всми ихъ взглядами, выработанными жизнью,— такъ разв тотъ, кто уясняетъ другому человку его мысли, желанія и побужденія, не можетъ быть названъ его другомъ? Оставьте въ сторон мотивы, которые заставляютъ его это длать и имйте въ виду одни результаты, результатъ же состоитъ въ томъ, что рабочій, благодаря Крешеру и ему подобнымъ, не только научается трезво смотрть на свое положеніе — онъ научается осмыслять свои желанія, онъ уясняетъ себ свои плохо-продуманныя мысли, уясняетъ цль, къ которой онъ долженъ стремиться и средства, которыми эта цль можетъ быть достигнута. Но впрочемъ, какъ мы уже сказали, истинные друзья рабочихъ это-то именно и поставляютъ въ вину Крешерамъ! Такова ужь у нихъ сообразительность! За то послушайте, какъ они сами умно и хорошо разсуждаютъ съ рабочими. Авторъ ‘Рабочихъ класовъ въ Англіи’ самымъ ршительнымъ образомъ отвергаетъ справедливость всхъ разсужденій мнимыхъ друзей рабочихъ по поводу ‘тиранніи капитала’ и ‘напыщенности аристократіи’. При этомъ онъ высказываетъ свои собственные взгляды на этотъ предметъ — взгляды, изобличающіе въ немъ такого великаго знатока рабочаго вопроса и такое ясное и врное пониманіе того, о чемъ онъ берется говорить, что мы приведемъ ихъ цликомъ, безъ всякихъ дополненій и толкованій.

‘Что за дичь, въ самомъ дл,— восклицаетъ авторъ,— эта любимая теорія работника о напыщенной аристократіи! Много ли настоящее поколніе рабочихъ, или субъекты, которые, къ крайнему сожалнію, разыгрываютъ роль его наставниковъ,— много ли, говорю я, эти люди знаютъ о напыщенной или какой бы то ни было аристократіи, чтобы осмысленно смотрть на аристократическій институтъ, какъ на элементъ враждебный интересамъ рабочаго класса (какой поражающій аргументъ)? Найдутся, конечно, аристократы, напыщенные до крайней, нашимъ временемъ, допускаемой степени, есть между ними и мелкіе плуты и люди скоре похожіе на разбойниковъ, чмъ на джентельменовъ, но есть и по истин достойные и полезные люди (какое глубокое пониманіе вопроса — какая осмотрительность!). Ни одно великое, національное или филантропическое дло, имющее цлью благо народа, не обходилось безъ того, чтобы боле или мене значительная часть аристократіи не приняла въ немъ живаго участія. Возьмемъ, напр., послдній хлопчато-бумажный кризисъ, вслдствіе котораго большинство рабочаго люда безъ всякой вины томилось въ страшной нищет,— разв аристократическая корпорація заявила къ нему, въ этомъ случа, меньше сочувствія, чмъ остальные классы? Чтобы убдиться въ противномъ, стоитъ лишь заглянуть хоть въ тогдашній списокъ ланкастерскаго капитала въ пользу бдныхъ, въ списк этомъ вы найдете знаменитыхъ людей Англіи, а въ соотвтствующей граф суммы столь же почтенныя, какъ имена только-что упомянутыхъ вкладчиковъ. Журналистика того времени свидтельствуетъ, что. участіе въ этомъ дл аристократіи не ограничивалось частными пожертвованіями, но что многіе изъ нихъ были рьяными адвокатами рабочихъ, въ пріисканіи практическихъ мръ къ облегченію ихъ трудной доли. Словомъ, заключаетъ авторъ,— рабочіе классы не имютъ основанія враждебно относиться къ аристократическому сословію’.

Какая послдовательность и сила въ аргументаціи! Рчь идетъ о принципахъ, боле или мене отвлеченныхъ экономическихъ положенімхъ, и авторъ сейчасъ же сводитъ дло на личности. Говоря т, что при трехчленномъ раздленіи продукта, доля рабочаго обратно-пропорціональна далямъ рентьера и капиталиста, а онъ, въ опроверженіе этого мннія, или правильне этой экономической аксіо, мы, начинаетъ разсказывать, какими филантропическими инстинктами отличаются нкоторые изъ аристократовъ и какъ много пожертвовали они въ пользу рабочихъ въ послдній хлопчато-бумажный кризисъ! Вотъ какова логика у истинныхъ друзей рабочихъ! А чтобы видть, какъ хорошо понимаютъ они сущность рабочаго вопроса, мы приведемъ еще слдующій отрывокъ:

‘Какой смыслъ заключаютъ въ себ слова ‘тираннія капитала’, о которой такъ, много толкуютъ завзятые агитаторы? вопрошаетъ себя этотъ завзятый другъ рабочихъ.— Изъ ста работниковъ,,’ъ глазахъ по крайней мр девятидесяти, ‘раза эта не иметъ никакого опредленнаго смысла (видите! какъ это однако утшительно!), остальные же десять толкуютъ ее каждый по своему. Что касается меня, то я думаю, что если эта фраза что нибудь и доказываетъ, такъ разв только то, что, что ни говори филантропы-теоретики о тождественности интересовъ капитала и труда,— интересы эти тмъ не мене діаметрально противуположны (и должны быть такими во вки вчные,— слдовало бы добавить автору) и потому пока капиталисты играютъ въ обществ первенствующую роль, до тхъ поръ они не перестанутъ всми силами стараться о томъ, какъ бы выжать изъ труда поболе соковъ. Съ этой точки зрнія, и капиталисты могли бы толковать о тиранніи труда, такъ какъ вдь и работникъ не упуститъ случая выжатъ когда можно сокъ изъ капитала. Вся разница заключается лишь въ томъ, что капиталисты, имя больше досуга для умственной работы, лучше понимаютъ и взаимную зависимость труда и капитала и потому умютъ занять боле выгодное положеніе. И еслибы рабочіе люди были настолько развитые, чтобы не имть надобности жить чужимъ умомъ, въ такомъ случа отношеніе труда къ капиталу не замедлило бы принять боле разумный и утшительный характеръ’ (стр. 9).

Итакъ, видите-ли, какъ просто разршается, повидимому, сложный вопросъ объ отношеніяхъ труда къ капиталу! Оказывается, что капиталъ въ настоящее время потому только первенствуетъ надъ трудомъ, что капиталисты прилежно изучаютъ курсъ политической экономіи, что они знакомы съ сочиненіями Бастіа, Сэя, Росси, Гарвье и др., а работники произведеній сихъ великихъ мужей не знаютъ и никогда не читали. Стоитъ имъ ихъ прочесть, стоитъ имъ только ‘понять взаимную зависимость капитала и труда’,— и права послдняго тотчасъ же возстановятся и отношеніе его къ капиталу ‘приметъ боле разумный и утшительный характеръ’. Разв это неразумно и не утшительно? И разв самый искреннйшій другъ рабочихъ можетъ выдумать что нибудь боле разумное и утшительное!

Таковы взгляды и мннія автора о рабочемъ вопрос и о друзьяхъ и врагахъ рабочихъ. Изъ приведенныхъ выписокъ читатель можетъ составить себ вполн точное понятіе объ его ум и добросовстности. Дальнйшее чтеніе книги еще боле укрпить и разовьетъ въ немъ это понятіе: каждая новая страница, каждая новая глава будутъ служить новымъ доказательствомъ, что авторъ ни боле, ни мене, какъ неискусный шарлатанъ, вздумавшій извлечь аферу изъ своего умнья писать и поддть публику на заманчивое заглавіе. Очень можетъ быть, что онъ дйствительно рабочій, но только такую книгу онъ могъ бы написать не только не будучи работникомъ и не имя среди нихъ ни друзей, ни знакомыхъ, но даже не заходя ни въ одну мастерскую и не живя въ Лондон, ее могъ бы даже написать самъ г. Денисьевъ. Прочтя ее, читатель будетъ знать о быт англійскихъ рабочихъ ровно столько*же, сколько онъ зналъ и нечитая ее, общаніе автора ‘пролить нкоторый свтъ на закулисную жизнь работника’, не только не осуществлено, но даже не сдлано ни малйшихъ попытокъ къ осуществленію его. Авторъ разсказываетъ какіе-то анекдотики, кого-то обличаетъ, на кого-то нападаетъ, но эти анекдоты, мелкія, обличенія и нападки нисколько не характеристичны и ни мало не занимательны, когда же онъ начинаетъ толковать вообще о препровожденіи времени и положеніи рабочихъ, онъ впадаетъ въ общія мста и разсказываетъ такія вещи, которыя извстны всему міру и безъ его разсказовъ. Для примра укажемъ на содержаніе нсколькихъ глазъ на выдержку.

Напримръ, вотъ глава съ заманчивымъ заглавіемъ: ‘Ассоціаціи и стачки рабочихъ’. Вы думаете, что авторъ знакомитъ въ ней читателей съ положеніемъ англійскихъ рабочихъ ассоціацій, съ устройствомъ стачекъ, съ результатами, къ которымъ они приводятъ, со взглядами на нихъ большинства рабочихъ и т. п. Ничуть не бывало: авторъ на десяти страничкахъ объясняетъ, что ассоціаціи вещь полезная не только для рабочихъ, но и для фабрикантовъ, и что хотя нкоторые агитаторы, эти мнимые друзья рабочихъ, пользуются ими для своихъ преступныхъ цлей, однако злоупотребленія эти не будутъ и не должны имть мста, когда рабочіе поймутъ и т. д. О стачкахъ авторъ говоритъ, что это средство весьма опасное и что къ нимъ слдуетъ прибгать только въ крайнихъ случаяхъ. Вотъ и все! Неправда ли весьма поучительно и полезно? И что бы для смху (только разумется для смху) хоть бы одинъ фактъ привести въ подтвержденіе всхъ этихъ пошлостей! Въ слдующей глав, ‘Нефилантропическіе обычаи филантропическихъ обществъ’, разсказывается, какъ члены одного общества взаимнаго вспомоществованія, въ которомъ участвовалъ авторъ, любили выпить и какъ вслдствіе этого въ сумм общества образовался дефицитъ. Не правда ли тоже весьма характеристично?

Дале, въ четырехъ главахъ описывается, какъ рабочіе проводятъ свои воскресные досуги, какъ они веселятся въ понедльникъ и какъ проводятъ вечеръ въ субботу. Изъ этихъ описаній вы узнаете, что англійскіе рабочіе проводятъ свои досуги точно также, какъ и вс вообще люди, на всемъ земномъ шар, т. е., что они или проводятъ день въ семейств, или ходятъ въ гости, или отправляются на какое нибудь partie de plaisir или пьянствуютъ въ трактирахъ и наслаждаются въ райк театра, или умудряются соединить вс эти удовольствія вмст и переиспытать каждое изъ нихъ порознь. Читатель, можетъ быть, скажетъ, что не виноватъ же авторъ, что англійскіе рабочіе веселятся, какъ и вс люди, и что въ ихъ удовольствіяхъ нтъ ничего оригинальнаго и своеобразнаго? Конечно, не виноватъ, но зачмъ онъ, ‘желая пролить нкоторый свтъ на закулисную жизнь работника’,— вздумалъ описывать такую именно сторону этой жизни, которая не представляетъ ровно ничего оригинальнаго и характеристичнаго для ‘закулиснаго быта рабочихъ’? Ужь если ему хотлось описывать только праздничныя и веселыя стороны рабочей жизни, то почему не выбралъ онъ какихъ нибудь національныхъ увеселеній, исключительно свойственныхъ только англійскимъ рабочимъ, отражающихъ въ себ хоть сколько нибудь ихъ индивидуальный характеръ?

Но кром того, что описанія эти не характеристичны, что он могли быть составлены и человкомъ никогда и въ глаза невидавшимъ англійскаго рабочаго и нисколько незнакомымъ съ его жизнію, он еще вдобавокъ и не врны съ дйствительностью, по нимъ можно аудитъ, какъ проводятъ свои досуги нсколько зажиточныхъ знакомыхъ автора, но совсмъ не большинство рабочихъ. Авторъ съ умысломъ (а можетъ быть и безъ умысла, такъ, просто по наивности) старается придать праздничному препровожденію времени рабочихъ какой то слишкомъ уже идилическій и приличный характеръ. Такъ могутъ веселиться только люди съ спокойною душою, люди, преисполненные ‘довольства своимъ положеніемъ’. А обыкновенные рабочіе веселятся совсмъ иначе, и въ англійской литератур можно найти не мало описаній ‘грубыхъ, грязныхъ’ наслажденій читателей и почитателей Крешера. Авторъ же, задавшись мыслью представить бытъ рабочаго по преимуществу только съ свтлой стороны, благоразумно обошелъ молчаніемъ увеселенія этого низшаго разряда, за то съ большею подробностью и обстоятельностью описалъ намъ, какъ рабочій, ‘солидный отецъ семейства, закуривъ трубку и усвшись у камина, погружается въ чтеніе газетъ’ или, какъ почтенные родители-работники чинно выходятъ на загородную прогулку съ своими дтьми-подростками, причемъ разумется подростокъ женскаго пола идетъ рядомъ съ подросткомъ мужского и т, и, Вообще, когда дло касается идиліи, авторъ не скупится на слова и разсказываетъ свои вымыслы съ такимъ умилительнымъ усердіемъ, какъ будто это не вымыслы, а дйствительные факты!

Впрочемъ, когда у него не хватаетъ матеріаловъ даже и для этого безцльнаго размазыванія, тогда онъ безъ малйшаго стсненія обращается къ собственной автобіографіи и повствуетъ удивленному читателю, о томъ, какъ онъ, будучи еще мальчишкою, въ театръ пошелъ и какъ былъ за это высченъ матерью, о томъ, какъ хотли его сдлать членомъ общества трезвости и т. п. Все это такъ не интересно и такъ мало соотвтствуетъ заглавію книги, что, прочтя эту дребедень, читатель пойметъ, какія побужденія заставили автора скрыть свое настоящее имя подъ псевдонимомъ ‘работника’. Даже онъ устыдился своего творенія, но г. Денисьевъ не устыдился перевести его на нашъ многострадальный, все выносящій языкъ, не устыдился предпослать ему коротенькое предисловіе, въ которомъ ршается уврять простодушныхъ читателей, будто авторъ книги ‘талантливый и простой работникъ, зная въ совершенств бытъ и характеръ своего брата рабочаго, вполн сочувствуя ему, мастерски и съ рдкимъ безпристрастіемъ рисуетъ полную картину общественнаго и семейнаго быта рабочихъ классовъ’. Какова Отважность! Какова беззастнчивость! Богиня стыдливости, неужели ты совсмъ покинула нашихъ издателей? Неужели благородное чувство стыда до того въ нихъ притупилось, что они перестали даже маскировать свои циническія спекуляціи на карманы публики сколько нибудь благовидными и правдоподобными предлогами? Хорошо еще, что издатель цну-то назначилъ невроятно высокую: за какихъ нибудь 19, 20 листовъ разгонистой печати 2 р. 50 к.,— какъ вамъ нравится? Авось хоть эта цна удержитъ публику отъ безполезной траты денегъ. Мы же, съ своей стороны, считаемъ непремннымъ долгомъ предостеречь нашихъ читателей отъ этой книги, заманчивое заглавіе которой можетъ пожалуй ввести ихъ въ соблазнъ.

——

Брошюрка съ пышнымъ заглавіемъ: ‘О современномъ состоянія и значеніи русской исторіи’ принадлежитъ перу г. Н. Аристова, уже имвшаго случай заявить публик свою совершеннйшую бездарность.

Г. Аристовъ начинаетъ свою брошюру весьма избитыми фразами о томъ, что матеріалы для русской исторіи еще совсмъ почти не разработаны, и что потому отъ русскаго историка вообще, и отъ него, Аристова въ частности нельзя много требовать. Обезопасивъ себя такимъ образомъ отъ излишнихъ требованій придирчивой критики, авторъ безбоязненно и безъ малйшей застнчивости начинаетъ сообщать своей слишкомъ великодушной публик, свои ученые взгляды на значеніе русской исторіи. По мннію этого просвтителя юношества изученіе русской исторіи необходимо для каждаго россіянина, какой бы дятельности онъ себя не посвящалъ, ибо, оно во-первыхъ,

‘отбиваетъ охоту къ либеральничанью и убиваетъ задорныя мечты, навянныя французскими и польскими поползновеніями (?!)’ (стр. 7), во-вторыхъ ‘исторія обличаетъ минувшія явленія въ своей жизненной несостоятельности (?!), несмотря пока на смсь заявленій чисто русской жизни и остатки иностранныхъ воззрній (?!)’ (стр. 9), въ-третьихъ, исторія содйствуетъ развитію народнаго самосознанія (?)’ и въ четвертыхъ ‘исторія показываетъ тотъ законный (?) идеалъ добра и истины, къ которому стремится народъ и побуждаетъ образованнаго человка твердыми шагами идти къ нему въ своей дятельности и самому содйствовать въ этомъ другимъ’ (стр. 10).

Можете ли вы, читатель, хотя приблизительно понять теперь всю громадность и великость послдствій, къ которымъ ведетъ изученіе русской исторіи и всю настоятельнйшую необходимость этого изученія? Но мы никакъ не можемъ понять, о какихъ такихъ поползновеніяхъ говоритъ здсь г. Аристовъ? И откуда берется у него такое обиліе словъ, лишенныхъ всякой мысли?

‘Исторія, говоритъ онъ, обличаетъ минувшія явленія въ своей жизненной Несостоятельности (??), несмотря пока на смсь заявленій чисто русской жизни (??) и остатки иностранныхъ воззрній (??)’.

Милліоны вопросительныхъ и восклицательныхъ знаковъ будутъ недостаточны для выраженія того удивленія и любопытства, которое мы испытывали, перечитывая эту фразу нсколько разъ въ подлинник. Мы не говоримъ уже о ея логическомъ смысл, мы просимъ читателя обратить вниманіе только на ея грамматическій смыслъ: исторія обличаетъ минувшія явленія… въ чемъ же обличаетъ? Въ своей жизненной несостоятельности! Можетъ быть, вмсто своей нужно читать ихъ? Но все-таки выходитъ безсмыслица: что значить обличать минувшія явленія въ ихъ жизненной несостоятельности? Минувшія, т. е. отжившія явленія никогда и не претендуютъ на жизненную состоятельность. Въ чемъ же ихъ обличаетъ исторія? И какой смыслъ можетъ имть это обличеніе? Вторая Часть фразы еще боле (если только это возможно) затемняетъ смыслъ первой, изъ нея оказывается, что исторія обличаетъ,

‘несмотря пока (что значитъ это пока?) на смсь заявленій чисто русской жизни, и остатки иностранныхъ воззрній’.

Какъ вамъ нравится вся эта чепуха! Понятне ли она для васъ ‘французскихъ и польскихъ поползновеній?’ Для насъ нисколько!

Также мало можемъ мы понять третью и четвертую причины, приводимыя г. Аристовымъ для доказательства необходимости изученія исторіи. Что такое значитъ содйствовать народному самосознанію? Что такое народное самосознаніе? Вдь это пустая фраза, невмющая никакого смысла, никакого опредленнаго значенія. Дале, возможно ли въ наше время слушать безъ смху наивное завреніе будто и исторія, показываетъ тотъ законный (опредляемый закономъ что ли? Но какимъ закономъ? Вдь законовъ много: есть законы уголовные, есть законы гражданскіе, и т. д.) идеалъ добра и истины, къ которому стремится народъ вообще и къ которому долженъ стремиться въ отдльности каждый честный человкъ. Во времена Карамзина были дйствительно такіе люди, которые смотрли на исторію съ этой точки зрнія и видли въ ней урокъ, поученіе, наставленіе. ‘Исторія’ говоритъ Карамзинъ ‘въ нкоторомъ смысл есть священная книга народовъ, главная, необходимая, зерцало ихъ бытія и дятельности, скрижаль откровенія и правилъ, завтъ предковъ къ потомству, дополненіе, изъясненіе настоящаго и примръ будущаго’ и т. д. (см. Предис. къ Ист. Госуд. Рос.). Но самъ г. Аристовъ сознается, что теперь такой взглядъ на исторію уже устарлъ и не соотвтствуетъ настоящимъ требованіямъ этой науки. И вдругъ, черезъ нсколько строчекъ, онъ самъ воспроизводитъ его и притомъ воспроизводитъ въ такой форм, что только его запутываетъ и затемняетъ. Мы можемъ не соглашаться съ Карамзинымъ, но мы все-таки понимаемъ, что онъ хотлъ сказать своимъ опредленіемъ: что же хотлъ сказать г. Аристовъ — мы этого ршительно не понимаемъ. Мы не понимаемъ, какъ возможно, изучая прошедшее народа, вывести изъ этого прошедшаго законный идеалъ истины и добра для будущаго! Вдь это такая безсмыслица, что ее даже совстно анализировать! И хоть сказалъ ба что нибудь другое, а то выдумалъ же идеалъ истины и добра! Будто этотъ идеалъ, не одинаковъ для всхъ народовъ, будто есть нсколько идеаловъ истины и добра! Въ самомъ дл, нужно отличаться огромнымъ запасомъ тупоумія, чтобы ршиться изркать афоризмы въ род слдующихъ:

Ужъ лучше имть свой умъ въ голов, какимъ бы ни наградила насъ природа, чмъ таскаться по западнымъ государствамъ и выпрашивать его въ займы’.— (Стр. 14). Или ‘воспитывая дтей на иностранный ладъ (т. е., давая имъ читать Бокля, Фохта, Молешота и другихъ). (Кто это другіе?), педагогъ заставляетъ ихъ жить чужимъ умомъ, лишаетъ личнаго характера (?) и уполномочиваетъ отличаться душевнымъ холопствомъ’ (?) Дале ‘только развитіе внутренняго самосознанія въ дух и характер народномъ. (?) способно дать силу и крпость педагогической дятельности и только тогда воспитываются молодые люди съ самостоятельнымъ взглядомъ и характеромъ’… (стр. 15).

Какъ вамъ нравятся эти афоризмы? Давать читать юнош Бокля, Фохта, Молешота и другихъ, — значитъ ‘уполномочивать его отличаться (какова грамотность-то!) душевнымъ холопствомъ’, значитъ ‘заставлять его жить чужимъ умомъ’. А хуже этого г. Аристовъ ничего и придумать не можетъ. Для него лучше остаться совсмъ первобытнымъ дуракомъ, чмъ жить чужимъ умомъ. Такая непонятная ненависть къ чужому уму въ значительной степени объясняетъ историко-соціальныя воззрнія г. Аристова. Чего же можно и требовать отъ человка, который открыто признается, что онъ предпочитаетъ имть лучше такой умъ, какимъ наградила его мать-природа, чмъ ‘таскаться по западнымъ государствамъ и выпрашивать умъ у другихъ’. О вкусахъ, разумется, спорить нельзя. По его воззрніямъ русская исторія идетъ совершенно особою, ей одной свойственною, дорогой и не иметъ ничего общаго съ исторіею западно-европейскаго человчества.

Ею управляютъ другіе законы, ея дятели и двигатели дйствуютъ по другимъ мотивамъ, чмъ вс остальные люди, являющіеся на исторической арен у другихъ народовъ. Русскій народъ, или, правильне, простонародье выработало себ свой особый строй жизни, свое особое міросозерцаніе, которое должно тщательно оберегать отъ всякихъ постороннихъ вліяній, особенно отъ пагубныхъ вліяній западной цивилизаціи. Всякая попытка противодйствовать началамъ выработаннымъ народомъ, всякая попытка видоизмнять и переформировать ихъ, сообразуясь съ идеалами, выработанными боле цивилизованными націями, боле возвышенными и широкими умами — есть величайшее преступленіе противъ народнаго генія и притомъ преступленіе безполезное, потому что, по увренію г. Аристова, народъ можетъ воспринять только то, что ‘выходитъ изъ глубины его созданія’. Отсюда само собою понятно, что г. Аристовъ относится недружелюбно къ преобразованіямъ Петра-и утверждаетъ, совершенно неизвстно на какихъ основаніяхъ, будто въ настоящее время наступаетъ конецъ періода насильственной ломки, начатой Петромъ,— ломки народнаго организма, который заставляли переработывать несродную ему пищу и претворять ее въ собственные соки. Впрочемъ, онъ находитъ, что современныя преобразованія, какъ он не благодтельны,

‘застали насъ въ расплохъ и будутъ прививаться туго, потому что ‘дятели преобразованій брали многое готовое изъ учрежденій иностранныхъ, нердко чуждыхъ русскому духу.’ (стр. 12).

Полемизировать противъ такихъ воззрній мы, разумется, здсь не станемъ, такъ какъ г. Аристовъ ухитрился выразить ихъ въ такой неопредленной и во всхъ отношеніяхъ неудовлетворительной форм, что относиться къ нимъ сколько нибудь серьезно нтъ никакой ни возможности, ни надобности. Кром того, он такъ стары и избиты, что толки объ нихъ давнымъ давно уже успли вроятно надость читателямъ. Оригинальное въ этихъ воззрніяхъ только то что г. Аристовъ, признавая какія-то особыя народныя начала, народный духъ, утверждаетъ дале, что только тотъ человкъ и можетъ быть полезенъ обществу, кто вполн проникся этимъ духомъ Какое бы поприще онъ не избралъ себ, вздумаетъ ли онъ посвятить себя воспитанію юношества, или политик, литератур или технологіи, юриспруденціи или естествознанію, философіи или математикъ, сельскому хозяйству или просто какому нибудь ремеслу, — на всхъ этихъ поприщахъ онъ только тогда и будетъ преуспвать, только тогда и будетъ исполнять, какъ слдуетъ, свое назначеніе, когда вполн проникнется ‘народнымъ духомъ’.

Только тогда каждый дятель, говоритъ г. Аристовъ, поведетъ свое дло ‘не по ложной дорог западныхъ теорій, а по истинному пути народной думы и чувства!’ (стр. 15), ‘только тогда, продолжаетъ онъ, онъ и получитъ твердую опору въ нравственной борьб съ пошлостью жизни’. Мало того, только тогда ‘онъ можетъ выработать себ самостоятельный взглядъ на вещи и самостоятельный характеръ’ (стр. 25).

Вотъ, что значитъ проникнуться народнымъ духомъ! Оказывается, что этотъ духъ обладаетъ чудными свойствами тхъ элексировъ, которые фабрикуются парижскими аптекарями и которые излечиваютъ обыкновенно не только отъ всхъ недуговъ и болзней, но даже отъ тлеснаго безобразія и уродства. Если вы хотите быть хорошимъ педагогомъ, проникнитесь народнымъ духомъ и не давайте дтямъ читать Бокля, Фохта, Молешота и др. (стр. 15). Если вы хотите быть хорошимъ юристомъ, проникнитесь народнымъ духомъ, а не думайте раціонализмомъ закона освщать первобытную простоту дикаго невжества (стр. 18). Если вы хотите быть хорошимъ писателемъ, проникнитесь народнымъ духомъ, потому что иначе невозможно изображать врно ни бытъ народа, ни его характеръ и

‘произведеніе словесности лишается значенія и поэтическаго достоинства, потому что въ немъ будутъ просвчивать ложныя черты и краски’ (стр. 16).

Если вы хотите быть спекуляторомъ и содйствовать умноженію народнаго богатства, проникайтесь народнымъ духомъ, потому что и самыя хорошія теоріи (экономическія), созданныя на основахъ, чуждыхъ русской жизни, окажутся и недолговчны и безполезны.

‘Мало этого, продолжаетъ г. Аристовъ,— исторія краснорчиво разсказываетъ намъ, что подобныя теоріи, введенныя для практическаго руководства, весьма часто порождали сотни задержекъ и препятствій естественному движенію труда и дятельности, сбивая ихъ съ настоящей дороги’ (стр. 17).

‘Если вы хотите быть хорошимъ агрономомъ — проникнитесь опять-таки народнымъ духомъ, потому что система раціональнаго сельскаго хозяйства западной Европы къ нашему хозяйству непримнима (стр. 17).

О, великій народный духъ, какія великія чудеса онъ можетъ творить! Не можетъ ли онъ кстати вылечивать отъ геморроя и не окрашиваетъ ли рыжіе волосы въ черные, подобно волшебному элексиру г-жи Феликсъ Сары? Не превращаетъ ли онъ дураковъ въ умныхъ, и невждъ въ образованныхъ людей? Какъ вы думаете объ этомъ, г. Аристовъ?

——

А вотъ и другой своеобразный сподвижникъ и воздлыватель вертограда ‘россійской науки’ г. Мильчевскій. Правда, г. Мильчевскій не сочинилъ еще (но сочинитъ, безъ сомннія сочинитъ!) особой науки, но за то даже ‘иностранную науку’ онъ ухитрился окрестить своеобразнымъ именемъ, правда, тоже иностраннымъ, однако, до него совсмъ неупотребительнымъ. А вдь и это чего нибудь да стоитъ, и не всякому человку въ голову придетъ. Г. Мильчевскій понимаетъ важность своего изобртенія и не безъ нкотораго довольства объясняетъ смыслъ его въ своемъ предисловіи. ‘Антропоэтнологія, говоритъ онъ, есть сложное, греческое слово, оно состоитъ изъ словъ: антропосъ — человкъ, этносъ — народъ и логосъ — рчь, значитъ рчь о человк и народ’. Прекрасно, мы просматриваемъ заголовки книги и оказывается, что по своему содержанію она соотвтствуетъ тому, что обыкновенно называется антропологіей, наукою о человк. Содержаніе этой посл днейнауки вообще еще довольно неопредленно и границы ея съ родственными и вспомогательными ей науками очерчены довольно неточно и неясно, однако, не смотря на всю эту неточность я неопредленность, для каждаго антрополога и теперь уже очевидно, что этнологія входитъ въ сферу его изслдованія, какъ одна изъ составныхъ частей антропологіи и что послдняя почти немыслима безъ первой, — поэтому называть антропологію антропоэтнологіею — это, по меньшей мр, безполезно. Но это не только безполезно, это даже неврно: этнологія въ такой же мр вспомогательная наука для антропологіи, въ какой и археологія, палеонтологія, психологія и т. п., вс эти науки даютъ ей извстный матеріалъ, совокупность этого матеріала и составляетъ ея содержаніе. Брать же названіе, опредляющее общее содержаніе науки и дополнять его названіемъ одной изъ частичекъ этого содержанія значитъ не понимать самой науки, не знать ея состава и ея границъ. Потому-то мы остановились на такомъ, повидимому, совершенно пустомъ обстоятельств, какъ заглавіе книги, это заглавіе, характеризуя съ одной стороны смшныя-претензіи автора — во что бы то ни стало чмъ нибудь отличиться, хоть Оригинальностью заголовка, съ другой, краснорчиво свидтельствуетъ о его полнйшемъ невжеств относительно объема и содержанія той науки, съ которой онъ взялся знакомить публику. По мннію г. Мальчевскаго, антропологія разсматриваетъ будто бы только ‘вліяніе вншняго міра на отдльныя личности’ и потому онъ противуполагаетъ ей этнологію, разсматривающую вліяніе вншняго міра на цлый народъ. Такъ разсуждать можетъ только человкъ, неимющій ни малйшаго понятія объ антропологій. Антропологія, какъ ее понимаютъ вс антропологи, совсмъ не ограничивается разсмотрніемъ вліянія вншняго міра на отдльныя личности, это. дло біографіи, типологіи, но не антропологіи. Антропологія же есть наука о человк вообще, какъ единичной личности и какъ собирательномъ лиц, этнологія опять таки не есть нчто ей противуположное, но она, какъ и типологія, входить въ ея составъ и относится къ ней какъ часть къ цлому.

Не понимая значенія слога антропологія, г. Мильчевскій естественно и не обратилъ вниманія на точное опредленіе границъ своего предмета. А между тмъ это было бы столь же необходимо для читателей, какъ и для него самого. Безъ точнаго уясненія границъ антропологіи, авторъ долженъ совсмъ растеряться въ безчисленномъ множеств матеріаловъ, имющихъ антропологическій характеръ и изложеніе его, такъ сказать, расплывется по всмъ отраслямъ человческаго знанія, по всмъ наукамъ, не имя въ себ необходимой сосредоточенности и опредленности. Общее опредленіе антропологіи, какъ науки о человк, слишкомъ еще недостаточно, есть множество наукъ предметомъ которыхъ является тоже человкъ, кром того при такомъ общемъ опредленіи она рискуетъ сдлаться какою-то всеобъемлющею наукою, совмщающею въ себя вс науки, вс человческія знанія, а такая всеобъемлемость лишаетъ ее всякаго научнаго’ характера, и превращаетъ въ аггрегатъ разныхъ наукъ, неимющій никакого опредленнаго, своеобразнаго содержанія. Однимъ словомъ, безъ точнаго опредленія предмета, антропологіи ей легче всего превратиться въ простую компиляцію. И дйствительно такою она и является въ книг г. Мильчевскаго. Г. Мильчевскій читалъ книжки по естественной исторіи и немножко по всеобщей исторіи, онъ прочелъ одну или нсколько книгъ по геологіи, зоологіи, химіи, физіологіи, анатоміи, даже по психологіи и философіи, сдлалъ изъ этихъ книгъ выписки, собралъ ихъ вс вмст, разбилъ на главы, издалъ отдльною книжкою и вообразилъ, будто онъ написалъ курсъ антропоэтнологіи! Выписки снабжены не критическою оцнкою предлагаемаго, а какими то веселенькими примчаніями, претендующими на нкоторое остроуміе. Для примра возьмемъ что нибудь, на выдержку. Случайно книга открылась на 46 стр., гд дло идетъ о мнніяхъ ученыхъ о значеніи видовъ и разновидностей.

‘Говорятъ, пишетъ г. Мильчевскій, что вс животныя одного вида произошли отъ общихъ родителей, впрочемъ, это говорятъ т&#1123,, которые думаютъ на выворотъ, задомъ напередъ, правильно же мыслящіе зоологи говорятъ иначе: виды такъ сходны между собою, что могли произойти отъ общихъ родителей, Значитъ могли и не произойти. А вотъ вамъ и ‘умыселъ’ сейчасъ открою: умыселъ былъ доказать зоологіею происхожденіе человчества отъ одной пары, если молъ человчество одинъ видъ, а видъ происходитъ отъ общихъ родителей, то и человчество происходите Отъ одной пары. Анъ нтъ-съ, оно и видъ, но видъ только вдь можетъ происходить отъ одной пары, потому что онъ видъ, а не потому онъ видъ, что произошелъ онъ отъ одной пары’ и т. д.

Не правда ли очень мило и популярно?

Этотъ тонъ милой популярности авторъ старается строго сохранить во всей книг, и оттого чтеніе ея должно крайне непріятно дйствовать на серьезнаго читателя. Но конечно слогъ и манера выражаться не суть еще важныя вещи, и мы бы не сказали объ нихъ ни слова, если бы они искупались серьезнымъ отношеніемъ автора къ предмету его изслдованія. Но, дло въ томъ, что эти отношеніе отличаются такимъ-же гаерствомъ, какъ и слогъ. Авторъ полагаетъ, будто гаэрничая и не кстати выкладывая передъ читателями свои либеральныя измышленія, онъ зарекомендуетъ себя съ хорошей стороны передъ извстною частью нашей читающей публики. Но онъ жестоко ошибается, та часть публики, ни вниманіе которой онъ вроятно расчитывалъ, уметъ относиться серьезно къ серьезнымъ вопросамъ, ее совсмъ не нужно завлекать, разными прибаутками и балаганнымъ кривляніемъ, изъ за фразъ она всегда съуметъ отличить дло и авторъ совершенно напрасно думаетъ подольститься къ ней своими шуточками.

Г. Мильчевскій упоминаетъ въ своей книг много именъ ученыхъ, но весьма сомнительно, чтобы онъ былъ основательно знакомъ съ ихъ трудами, сомнительно это потому, что знакомитъ онъ съ ихъ -взглядами очень поверхностно и легкомысленно, а иногда и совсмъ не знакомитъ, довольствуясь простымъ заявленіемъ, что ‘вотъ молъ такіе-то и такіе-то ученые держатся такого-то мннія’, но почему держатся, какія приводятъ основанія, насколько правильны эти основанія,— не говоритъ ничего. Иногда изъ разныхъ ученыхъ сочиненій ни съ того ни съ сего выдергиваются отдльныя фразы, а между тмъ существенные доводы оставляются или совсмъ неизвстными читателю или излагаются тмъ популярнымъ языкомъ, обращикъ котораго приведенъ выше. Вообще книга г. Мильчевскаго даже какъ компиляція составлена весьма неискусною и неумлою рукою, системы нтъ никакой, и хотя авторъ старается по возможности везд быть либеральнымъ, однако, и къ своимъ-то собственнымъ мыслямъ онъ относится такъ легкомысленно, что не постарался даже привести ихъ въ систему И сохранить сколько нибудь приличную послдовательность. Въ первой части своей книги, гд дла идутъ о такихъ существенно-научныхъ вопросахъ, на которые уже имется по нскольку отвтовъ, авторъ всегда старается заявить читателю, что онъ лично согласенъ съ отвтомъ наиболе подходящимъ подъ рамку реалистическаго міросозерцанія, въ конц же книги, гд приходится толковать о вопросахъ неимющихъ еще выясненныхъ ршеній, авторъ постоянно колеблется и часто высказываетъ мысли, неимющія ничего общаго съ міросозерцаніемъ трезваго реалиста. Такъ, напримръ, въ глав, которая названа ‘Исторія’, и въ которой неизвстно для чего и по какому поводу въ самомъ бгломъ и весьма дурно составленномъ очерк разсказывается всеобщая исторія и излагаются нкоторыя политическія соображенія собственнаго изобртенія г. Мильчевскаго, говорится о какихъ-то, ‘историческихъ идеяхъ’, ‘не простыхъ отвлеченностяхъ’ а ‘живыхъ силахъ’, которыя будто бы управляютъ человчествомъ и направляютъ его исторію къ извстнымъ цлямъ. Цли эти, по мннію г. Мильчевскаго различныя у разныхъ народовъ и зависятъ отъ того, какое народъ получилъ призваніе. При этомъ авторъ высказываетъ, между прочимъ, будто

‘Греки относятся, къ римлянамъ, какъ идеальное къ реальному, Намъ фантазія, создающая прекрасное, къ уму творящему полезное, какъ юность къ возмужалости’ (стр. 363), будто идея о могущественнйшемъ значеніи и важности духовной власти была бы въ состояніи создать порядокъ въ средневковомъ мір (стр. 375), будто Франція, сбивающій съ толку соблазнитель, котораго нужно остерегаться

и т. п. афоризмы. Вообще вся почти вторая часть, гд толкуется объ элементахъ человческой жизни, объ искуств, наук, религіи, исторіи и т. п. составлена изъ рукъ вонъ плохо и читатель съ большимъ удобствомъ для себя можетъ даже и не разрзывать этихъ главъ. Особенно прелестна послдняя глава ‘Типы человческихъ племенъ’. Глава эта въ каждой раціонально составленной антропологіи должна играть важную роль, такъ какъ типическое различіе племенъ и подробностей иметъ высокій антропологическій интересъ. Подъ типомъ, разумется, слдуетъ понимать не одну только физіологическую типичность, но и типичность психологическую, и если бы г. Мильчевскій хотя въ общихъ чертахъ постарался опредлить эту послднюю, то онъ могъ бы сообщить своимъ читателямъ много интереснаго и дйствительно полезнаго матеріала. Журналъ Лазаруса и Штейнталя (Vlkerspsichologie) могъ бы служить прекраснымъ источникомъ для этой главы. Но авторъ о психологическомъ тип не говоритъ ни слова, все, что онъ иметъ сказать по поводу нравственнаго и психологическаго характера народовъ, это то, что

‘Египтянинъ далъ намъ пирамиду и іероглифъ, Греки — Зевса олимпійскаго и Иліаду, Римляне — Цезаря и Юстиніана, монголъ и негръ сошлись, чтобы дать деспотизмъ и рабство, съ которыми не можетъ совладать даже ученый нмецъ, хбтя онъ и измыслилъ намъ философію’ (стр. 387).

Не правда ли, какъ все это остро и умно?

Вся глава наполнена краткими указаніями, которыя, впрочемъ, можно найти и въ географіи Ободовскаго, но физіологическо-зоологическія различія расъ занимаютъ всего 4 послднихъ странички въ книг. Между тмъ компиляція курса всеобщей исторіи, неизвстно какимъ образомъ, попавшая въ курсъ антропологіи, занимаетъ чуть не 1 ¹/₂ печатныхъ листа. Поэтому уже можно судить о соразмрности и прочихъ частей. Впрочемъ нельзя и требовать соразмрности отъ автора, неимющаго ни опредленнаго понятія о своей наук, ни ясной системы, ни общаго плана. Каждый антропологическій вопросъ разсматривается у него какъ-то особнякомъ, безъ всякой внутренней связи съ вопросами предъидущими и послдующими, о каждомъ вопрос онъ говоритъ то, что знаетъ, и только столько, сколько знаетъ, не смущаясь никакими соображеніями объ относительной важности этихъ вопросовъ для науки антропологіи. Потому назвать его книгу курсомъ, даже чисто компилятивнымъ курсомъ, мы не можемъ, нтъ, это не курсъ, это просто неудачная попытка компилировать мннія нкоторыхъ антропологическихъ вопросовъ. Вотъ все значеніе, которое можетъ имть эта книга. Впрочемъ и компиляція эта не его ума работа. Она составлена имъ и составлена, какъ мы сказали, очень плохо по извстной антропологіи Вайца и Перта. Если бы авторъ, не умя компилировать книгъ, и мало знакомый съ предметомъ, о которомъ идетъ въ нихъ рчь, ограничился бы скромною ролью переводчика, то, мы полагаемъ, дло вышло бы гораздо лучше. А теперь поневол припомнишь крыловское изрченіе: ‘Бда коль пироги начнетъ печи сапожникъ, а сапоги точать пирожникъ’,

——

Да, великая бда, или по крайней мр великая глупость. И новое (впрочемъ, совершенно излишнее) подтвержденіе этой старой мысли находимъ мы не только въ твореніяхъ нашихъ своеобразныхъ ученыхъ, въ род гг. Аристова, Мильчевскаго и ком., но даже, и даже по преимуществу, въ твореніяхъ нашихъ публицистовъ, разршающихъ ‘собственнымъ умомъ’ всякіе практическіе и не практическіе, возвышенные и не возвышенные вопросы. Книжка одного изъ такихъ публицистовъ (писавшаго когда-то, очень давно въ ‘Отечественныхъ запискахъ’) лежитъ передъ нами, и она-то навела насъ на эти мысли. Книжка называется ‘Общественное воспитаніе съ Россіи’. Заглавіе это, написанное вдобавокъ еще на двухъ языкахъ (по-французски и по-русски) можетъ возбудить во многихъ читателяхъ желаніе познакомиться съ самой книгой и введетъ еще пожалуй въ соблазнъ заплатить за нее 1 талеръ. Потому, особенно принимая во вниманіе нашъ низкій курсъ, мы, въ видахъ человколюбія, ршаемся сказать объ ней нсколько словъ, и спасти такимъ образомъ ихъ карманъ отъ лишней траты, и ихъ самихъ отъ лишней потери времени.

Г. Уманецъ — авторъ книги,— начинаетъ ее такимъ образомъ:

‘Часто, говоритъ онъ, слышны у насъ жалобы на недостатокъ энергіи и талантовъ въ русской жизни, на религіозный индиферентизмъ образованнаго класса, на шаткость нашихъ убжденій и на равнодушіе русскаго народа къ общественной дятельности. Во напрасно стали бы относить все это къ прирожденнымъ свойствамъ русскаго ума. Родина Петра В. и его сподвижниковъ не можетъ быть обвинена въ недостатк энергіи, народъ, ознаменовавшій свою исторію ‘вкомъ Екатерины’, не долженъ терпть недостатка въ талантахъ, народъ, воспитавшій поколнія Курбскаго, Острожскаго, Минина, нельзя обвинить ни въ религіозномъ индиферентизм, ни въ равнодушіи къ общественной дятельности. Ее заключается ли въ систем нашего общественнаго воспитанія одна изъ главныхъ причинъ современной, духовной нищеты нашей общественной и политической жизни?

На этотъ вопросъ авторъ отвчаетъ утвердительно.

‘Вс недостатки нашей общественной жизни, утверждаетъ онъ, коренятся въ школ.’ (Стр. 2).

Слдовательно, указавъ на несовершенства нашей школы и на средства раціонализировать наше общественное воспитаніе, авторъ тмъ самымъ будетъ способствовать развитію ‘энергіи и талантовъ въ русской жизни’, искорененію ‘религіознаго индиферентизма образованнаго общества’, ‘равнодушія русскаго народа къ общественной дятельности’ и образованію поколнія вполн достойнаго родины ‘Петра Великаго и его сподвижниковъ’, родины, ознаменовавшей себя ‘вкомъ Екатерины’, воспитавшей Курбскаго, Острсжскаго Минина и т. д. Такая блистательная перспектива можетъ соблазнить хоть кого, тмъ боле русскаго публициста, который вообще любитъ блистательныя перспективы и возвышенныя цли, и который уметъ открывать ихъ, съ ловкостью одному ему только доступною. Возьметъ онъ, обыкновенно, какой нибудь вопросикъ, ну, самого, повидимому пустяшнаго свойства, хоть, напримръ, объ искорененіи собакъ или объ очистк отхожихъ мстъ — и такъ онъ его съуметь поставить, что читатели тотчасъ же убдятся, что отъ ршенія этого вопроса зависитъ все ихъ счастіе и благополучіе, что не ршивъ его невозможно приступать ни къ одному сколько нибудь важному соціальному вопросу и что ршая его — ршаемъ не просто только вопросъ о собакахъ и отхожихъ мстахъ, а содйствуемъ развитію народнаго благосостоянія, двигаемъ впередъ прогрессъ и способствуемъ нравственному, политическому и религіозному преуспянію своихъ согражданъ. Такой ужь талантъ у русскаго публициста, онъ ничего не длаетъ спроста, у него всегда есть про запасъ великія цли, которыми онъ старается прикрыть жалкую мелочность своихъ задачъ. Отмтчики ‘Голоса’, въ глубин сердца, считаютъ себя гражданами столь же почти полезными, какъ и самъ Андрей Краевскій, а гг. Почтамскіе и Заблудные, вроятно, думаютъ о себ какъ о великихъ двигателяхъ русской мысли и хранителяхъ общественной нравственности. Конечно, такое самообольщеніе весьма понятно, и даже, до нкоторой степени утшительно. Оно показываетъ, что они сами инстинктивно сознаютъ пустоту и вздорность своей дятельности и стараются явиться передъ публикой въ маск, имющей боле благообразный видъ, чмъ ихъ собственная физіономія. Однако публика не должна на этотъ счетъ обманываться и должна твердо помнить, что за вопросомъ объ отхожихъ мстахъ и собакахъ не скрывается ровно ничего, кром разв надежды, со стороны публициста, получить за ихъ удовлетворительное и ни для кого не обидное разршеніе приличное вознагражденіе.

Хотя вопросъ объ общественномъ воспитаніи и отличается по вншнему, по крайней мр, виду, отъ вопросовъ объ отхожихъ мстахъ и собакахъ, однако и за нимъ скрывается также мало какъ и за послдними, и его удовлетворительное и безобидное разршеніе можетъ разсчитывать только на тотъ же результатъ, какой получается отъ удовлетворительнаго и безобиднаго разршенія этихъ послднихъ, т. е. на приличное вознагражденіе. Но позвольте, скажутъ намъ пожалуй, чмъ же тутъ виноваты публицисты, если ихъ никто не хочетъ слышать, если ихъ гласъ — гласъ вопіющаго въ пустын? О, разумется, не за то мы ихъ винимъ, мы никогда не ожидаемъ отъ древа ихъ знаній какого нибудь практическаго плода, но мы желали бы, и полагаемъ, что имемъ на это полное право, мы желали бы, чтобы по крайней мр оно приносило хоть теоретическіе плоды, вкушая которые, можно сдлаться хоть сколько нибудь умне, хоть сколько нибудь просвтить свою голову, мы желали бы, чтобы это древо не давало постоянно пустоцвтовъ… И только за эти, за одни эти пустоцвты и винимъ мы нашихъ публицистовъ. Но почему же оно даетъ постоянно пустоцвты? Намъ кажется, что происходитъ это отъ того, что наши публицисты имютъ обыкновеніе на все смотрть шиворотъ-на-выворотъ и принимать слдствія за причины, а причины за слдствія. Оттого и вопросы о собакахъ и отхожихъ мстахъ представляются имъ какими-то важными соціальными дилеммами, оттого и на вопросъ объ общественномъ воспитаніи они смотрятъ какъ на вопросъ, отъ котораго зависятъ и къ которому сводятся вс общественные недостатки и несовершенства.

Но отчего же зависитъ и на что же сводится тогда вопросъ объ общественномъ воспитаніи? Кто даетъ воспитанію то или другое направленіе? Кто ставитъ ему цли? Какія причины вызываютъ ту или другую воспитательную систему? Г. Уманецъ утверждаетъ что будто

‘недостатокъ энергіи въ образованномъ класс легко объясняется тмъ, что наша новйшая школа, ‘стараясь управлять воспитанникомъ, ничмъ не вызываетъ его индивидуальности’, что будто, ‘шаткость убжденій прививается шаткостью основаній нашего общественнаго воспитанія’, что будто ‘наше равнодушіе къ общественной дятельности, зависитъ отъ того, что современная русская школа не можетъ считаться общественнымъ учрежденіемъ’ и т. д.

Допустимъ, что все это такъ, но отчего наша школа не иметъ прочныхъ основаній, отчего же она, ‘не вызываетъ индивидуальности’ и не ‘считается общественнымъ учрежденіемъ?’ Прежде чмъ толковать объ общественномъ воспитаніи, намъ кажется, непремнно слдовало бы разршить именно эти вопросы, тмъ боле, что и ршаются-то они совсмъ не замысловато. Какъ вы полагаете, станутъ ли когда нибудь родители сознательно воспитывать своихъ дтей такимъ образомъ, чтобы сдлать изъ нихъ самыхъ несчастныхъ дтей въ мір? Конечно не станутъ, потому что это будетъ столько же невыгодно, для дтей, сколько и для нихъ самихъ. Слдовательно всякая существующая воспитательная система иметъ въ виду сдлать человка но возможности наиболе счастливымъ, живучесть ея опредляется тмъ, насколько она достигаетъ этой цли. Быть счастливымъ значитъ имть возможность удовлетворять своимъ потребностямъ, развитымъ воспитаніемъ. Слдовательно, воспитаніе тогда только можетъ сдлать человка счастливымъ, ‘когда разовьетъ въ немъ только такія потребности, которыя, при данныхъ условіяхъ его жизни, могутъ быть имъ удовлетворены. Если оно сообщитъ ему свденія, развивая которыя онъ можетъ удовлетворить какой нибудь своей потребности, если оно внушитъ ему нравственныя правила, слдуя которымъ онъ опять-таки можетъ разсчитывать на удовлетвореніе своихъ потребностей и т. д., оно даетъ ему возможность быть счастливымъ. Но если на оборотъ, человкъ вынесетъ изъ школы знанія, о которыхъ ему воспрещено будетъ говорить во вн школьной жизни, если ему внушены будутъ такія нравственныя правила, слдуя которымъ онъ долженъ будетъ стать въ ршительный разрзъ со всмъ окружающимъ,— то такая школа не сдлаетъ его счастливымъ и такая воспитательная система не устоитъ долго передъ практическими требованіями практической жизни. Нкоторые педагоги скажутъ пожалуй, что школа должна передлать жизнь, но вдь не нужно большой проницательности, чтобы понять всю нелпость подобнаго требованія. Школа есть только одинъ изъ позднйшихъ продуктовъ общественнаго развитія, она явилась для удовлетворенія извстныхъ общественныхъ потребностей, порожденныхъ данными житейскими отношеніями, она зависитъ отъ этихъ потребностей въ такой же степени въ какой ртуть термометра зависитъ отъ сгущенія и разнженія окружающаго воздуха. Можетъ ли искуственное поднятіе или опусканіе ртути сгустить или разрдить окружающій воздухъ? Можетъ ли сынъ сдлаться отцемъ своего отца? Можетъ ли слдствіе измнить свою причину? Мн кажется никто не затруднится отвчать на эти вопросы. Слдовательно, какое же право имемъ мы винить нашу школу за несовершенства нашей общественной жизни, за отсутствіе энергіи въ вашемъ образованномъ класс, за равнодушіе народа къ общественному длу за то, наконецъ, что наша родина перестала производить Курбскихъ, Острожскихъ, Мининыхъ и имъ подобныхъ? Г. Уманецъ, вмст съ очень многими публицистами, требуетъ самостоятельности для школы и негодуетъ на французское правительство, за то, что оно велитъ въ учебникахъ исторіи и др. наукахъ проводить мысли, долженствующія сдлать изъ питомцевъ врноподданныхъ гражданъ и преданныхъ сторонниковъ существующаго порядка. Но неужели же эти почтенные публицисты, которые придаютъ школ такое громадное значеніе, неужели они серьезно думаютъ, что люди, дорожащіе сохраненіемъ существующаго порядка, дозволятъ въ школ проповдывать идеи несообразныя съ этимъ порядкомъ? Напрасно по своей собственной наивности, они судятъ о наивности своихъ ближнихъ.

Но, говорятъ обыкновенно они, мы не хотимъ, чтобы въ школ велась какая бы то ни было пропаганда, мы желаемъ только, чтобы ученикамъ сообщалась одна истина. Истина! А что такое истина? Разв истина не иметъ ни малйшаго отношенія къ существующимъ, житейскимъ порядкамъ? Разв она всегда благопріятна имъ? Впрочемъ толковать съ такими дтски-наивными людьми не стоитъ труда, для всякаго здравомыслящаго человка очевидно, что, при существующихъ условіяхъ общественной жизни, самостоятельность школы — неосуществимая мечта. Но допустимъ, что мечта эта. можетъ осуществиться, допустимъ, что какія нибудь соображенія заставятъ власть устраниться отъ всякаго прямого вмшательства въ дло школы,— думаете ли вы, что она въ этомъ случа можетъ переформировать жизнь по своей програм? Взгляните на американскія школы, он не могутъ пожаловаться ни на какія стсненія со стороны политической власти, de jure он совершенно свободны, повидимому въ нихъ-то бы и долженъ былъ развиться духъ протеста, повидимому имъ-то всего было бы легче обновлять рутину жизни новыми силами. А между тмъ въ Америк какъ и на континент, въ свободной, какъ и въ несвободной школ, юноши воспитываются сообразно съ требованіями рутины практической жизни, школа везд является только отраженіемъ этой жизни, везд она учитъ своихъ питомцевъ только тому, изъ чего они могутъ извлечь вн школы какую нибудь пользу, везд она внушаетъ имъ такія только идеи и правила, которыя одобряются и уважаются вн ее. Потому всякая реформа общественнаго воспитанія только тогда возможна, когда ей предшествуетъ реформа общественныхъ отношеній’ Если вы хотите, чтобы она воспитывала въ своихъ питомцахъ духъ общественности, т. е. возбуждала въ нихъ интересъ къ общественному длу, если вы хотите, чтобы она развивала въ нихъ энергію и стойкость убжденій, если вы хотите, чтобы она выработывала въ нихъ самостоятельный характеръ и т. д.,— то оставьте школу, и обратитесь къ жизни. Уничтожьте въ ней причины, длающія человка вялымъ и апатичнымъ, заставляющія его равнодушно относиться къ интересамъ своихъ ближнихъ, отбивающія у него охоту трудиться надъ выработкою твердыхъ убжденій и т. п., и система общественнаго воспитанія измнится сама собою, ей даны будутъ новыя цли, новыя задачи, новыя программы, новая жизнь. Обновленная воспитательная система санктируетъ и упрочитъ общественную реформу. Школа всегда иметъ консервативный характеръ, она не реформируетъ — она только упрочиваетъ и сохраняетъ… Этого никогда не должно упускать изъ виду и если публицисты, толкующіе о воспитаніи, обратили бы на это свое вниманіе, они въ одинъ мигъ уразумли бы всю безплодность своихъ толковъ и всю нелпость своихъ надеждъ и ожиданій. Впрочемъ, наши русскіе публицисты въ свое оправданіе могутъ аппелировать къ общественнымъ реформамъ послдняго времени. Такъ они отчасти и длаютъ, такъ длаетъ и г. Уманецъ.

‘Начала децентрализаціи, самоуправленія и личной свободы, говоритъ онъ, вносимыя теперь въ жизнь русскаго народа, должны вызвать соотвтствующія явленія и въ систем русскихъ учебныхъ заведеній. Въ противномъ случа или общественное воспитаніе будетъ идти въ разладъ съ требованіями общественной жизни, или самая благодтельная реформа заглохнетъ среди неспособнаго поддержать ее общества’ (стр. 4).

Какія же это такія ‘соотвтствующія явленія’ должны внести послднія реформы въ наши учебныя заведенія? Вопросъ, поставленный такимъ образомъ, становится весьма интереснымъ и разршеніе его имло бы по меньшей мр ту пользу, что показало бы намъ истинное значеніе и дйствительный объемъ послднихъ реформъ. Потому мы не совсмъ безъ любопытства перелистали брошюрку г. Уманца — и что же оказалось? Оказалось, что для того, чтобы привести въ гармонію нашу школу съ нашимъ гражданскимъ прогрессомъ, чтобы споспшествовать развитію ‘энергіи и талантовъ въ русской жизни’, уничтожить ‘религіозный индиферентизмъ образованнаго класса’, чтобы сдлать наши убжденія твердыми и устойчивыми и т. д., что для всего этого нужно произвести слдующія измненія въ систем нашихъ учебныхъ заведеній и въ систем самого преподаванія. Между гимназіей и университетомъ слдуетъ образовать среднее училище, лицей. Это должно быть закрытое заведеніе и здсь молодые люди, окончившіе гимназическій курсъ должны были бы заканчивать свое общее образованіе. Цль закрытаго лицея

‘сохранить въ молодомъ поколніи физическія и нравственныя силы, разбудить въ немъ способность и охоту къ дятельности’ (стр. 31).

Мотивы, которыя обыкновенно приводятся въ защиту закрытыхъ заведеній для юношей, повидимому, весьма благовидны и похвальны:

‘выйдя изъ гимназіи, говорятъ защитники закрытыхъ заведеній,— юноша, внезапно освобожденный отъ всякихъ стсненій, внезапно очутившійся на полной свобод, не знаетъ что ему длать съ этою свободою и принимая простое увлеченіе, минутную прихоть за страсть и желая блеснуть передъ товарищами этимъ бурнымъ чувствомъ, широкая русская натура можетъ принять на свою душу много глупостей’ (стр. 34).

Все это можетъ быть, но бда въ томъ, что лекарство предлагаемое противъ этого зла, на практик всегда оказывается хуже самого зла. Если закрытое заведеніе и ‘сохраняетъ физическія и нравственныя силы молодаго поколнія’ за то оно почти всегда вредно дйствуетъ на его умственныя силы, отрывая юношу отъ жизни въ то время, когда онъ всего впечатлительне къ ея дурнымъ и безобразнымъ сторонамъ, закрытое заведеніе преждевременно не то что старетъ, а какъ-то опошляетъ человка, превращаютъ его въ холоднаго, апатическаго резонера. Въ рукахъ людей не безусловно честныхъ, или вообще одностороннихъ, оно можетъ сдлаться весьма опаснымъ орудіемъ для поголовнаго обезличенія и даже развращенія молодаго поколнія. Опытъ устройства подобныхъ заведеній на нашей почв показалъ, что при данныхъ условіяхъ нашей общественной жизни, отъ нихъ можно ждать гораздо больше вреда чмъ пользы. Опытъ показалъ также, что закрытое заведеніе не всегда даже предохраняетъ физическія и нравственныя силы молодаго поколнія отъ преждевременнаго истощенія, и что ихъ питомцы умютъ очень ловко и очень благовидно обходить бдительный надзоръ попечительнаго начальства. Стоитъ только сравнить юношу, кончившаго курсъ въ закрытомъ заведеніи, съ юношей, кончившимъ курсъ въ университет, чтобы понять все гибельное, деморализующее вліяніе закрытаго заведенія на здоровыя силы юнаго поколнія. Возрастъ ихъ почти одинаковъ, а между тмъ, посмотрите, насколько послдній развите перваго, посмотрите какъ бодро и отважно, какъ гуманно и человчно относится къ явленіямъ жизни одинъ, и какъ вяло, апатично, какъ близоруко и эгоистично относится другой!— Впрочемъ указываемый нами фактъ такъ общеизвстенъ, что намъ нтъ надобности долго останавливаться на немъ и мы переходимъ къ дальнйшимъ мрамъ, которыя, но предположенію г. Уманца, могутъ обновить нашу воспитательную систему. Не затрудняя вниманіе читателей деталями, неимющими серьезнаго значенія, укажемъ только на самое существенное. А самое существенное — это, по мннію г. Уманца, дать ршительный перевсъ классическому воспитанію надъ реальнымъ и возсоединить духовныя училища со свтскими такъ, чтобы

‘русская школа прежде всего опиралась на Православную церковь, на ея лучшіе гражданскіе инстинкты, и корпорація школы находила свое дополненіе въ великой церковной корпораціи.’ (стр. 197). ‘Этотъ союзъ, по мннію г. Уманца, съ одной стороны поднялъ бы значеніе православной церкви, съ другой онъ освятилъ бы нашу школу, далъ бы ей боле русское народное значеніе’ (стр. 198).

Въ подтвержденіе первого мннія, т. е. мннія о необходимости исключительнаго и повсемстнаго введенія классическаго образованія, — приводятся вс т старые и избитые аргументы, которые давнимъ давно и съ несравненно большею логикою размазывались въ передовыхъ статьяхъ ‘Московскихъ Вдомостей.’ Повторять ихъ, а тмъ боле полемизировать противъ нихъ — совершенно безполезно, — безполезно въ теоретическомъ отношеніи потому, что ихъ несостоятельность доказана логически и фактически,— безполезно въ практическомъ, потому, что говорить о нихъ теперь, почти тоже, что вопіять въ пустын. Т. Уманецъ не измыслилъ ни одного оригинальнаго довода въ защиту классицизма, кром разв того, что классическое воспитаніе потому еще слдуетъ предпочитать реальному, что оно отличается реалистическими свойствами боле самаго реализма. Какъ ни страненъ этотъ доводъ, однако, онъ иметъ по крайней мр прелесть оригинальности и потому мы отдаемъ ему предпочтеніе передъ всми другими. Впрочемъ реализмъ классицизма не доказывается, а только предполагается, какъ нчто уже совершенно доказанное. И это гораздо лучше, потому что то, что авторъ считаетъ за неоспоримыя доказательства, есть не боле какъ безсодержательныя фразы, ржущія уши и непроизводящія ни малйшаго вліянія на нормальнаго человка. Изъ снисходительности къ читателямъ, мы не станемъ даже подтверждать своихъ словъ выписками.

Кром реальности классицизма, авторъ изобрлъ еще прекрасное уподобленіе отличающееся гораздо большимъ остроуміемъ, чмъ уподобленіе г. Видемана. Г. Видеманъ, какъ можетъ быть помнятъ читатели, уподобилъ когда-то классическое воспитаніе молочной кашиц, а г. Уманецъ сравниваетъ его уже не съ молочной кашицей, а съ тмъ масломъ мудрыхъ двъ, о которомъ говорится въ притч о грядущемъ жених.

Необходимость соединенія духовнаго воспитанія со свтскимъ предполагается въ видахъ уничтоженія религіознаго индиферентизма и возвышенія значенія и вліянія церкви. Противъ этихъ цлей мы не можемъ ничего возражать, но средство, предлагаемое г. Уманцемъ для ихъ достиженія, не выдерживаетъ критики, такъ какъ опять таки опытъ доказалъ, что подобное соединеніе можетъ быть или только чисто формальнымъ, вншнимъ, или же поведетъ за собою полнйшее поглощеніе свтскаго воспитанія религіознымъ. Въ первомъ случа положеніе длъ останется тоже, что и теперь, во второмъ же, оно уклонится отъ своей главной педагогической цли — всесторонняго развитія ребенка, и разовьетъ одну только сторону его природы, въ ущербъ всмъ остальнымъ.

И такъ, вотъ т нововведенія, которыя должны, по мннію г. Уманца, обновить нашу воспитательную систему и поставить ее въ уровень съ гражданскими реформами послдняго времени. Закрытыя учебныя заведенія для юношей, окончившихъ гимназическій курсъ, повсемстное введеніе классицизма и изгнаніе реализма и, наконецъ, подчиненіе свтскаго образованія духовному. Можетъ быть, и дйствительно вс эти нововведенія необходимы для дальнйшаго преуспянія нашего гражданскаго прогресса, можетъ быть, благодаря имъ, и дйствительно, на нашей родин расплодятся таланты, и снова начнутъ произрастать поколнія Курбскихъ, Острожскихъ и Мининыхъ, можетъ быть, все это и правда,— да, только правду-то эту выдумалъ совсмъ не г. Уманецъ. Она выдумана задолго, до него, и не только выдумана, но даже началась примняться на практик. Что изъ этого выйдетъ, и въ какой степени эти воспитательныя реформы гармонируютъ съ реформами гражданскими — объ этомъ судить мы не имемъ права. Мы только хотли бы знать, зачмъ г. Уманецъ написалъ свою брошюру, а написавъ, зачмъ онъ такъ поторопился ее напечатать? Зачмъ онъ такъ спшилъ только что начавшуюся практику возводить въ теорію и санктировать логическою (логическою, конечно, только по вншнему виду, а не по сущности) аргументаціею?

——

Въ заключеніе еще объ одномъ публицист и еще объ одной брошюр. Брошюра эта, въ виду послднихъ политическихъ событій съ одной стороны, и наивныхъ увлеченій одной части нашего общества ‘славянскими братьями’ съ другой, — не лишена интереса и потому мы считаемъ нелишнимъ познакомить съ нею нашихъ читателей. Авторъ ея, г. Липранди, писалъ ее не на основаніи какихъ нибудь литературныхъ источниковъ, а на основаніи своего личнаго опыта и наблюденія.

‘Думаю не излишнимъ замтить, говоритъ онъ въ одномъ мст, — что я говорю объ областяхъ этихъ не изъ иноземныхъ книгъ, изъ коихъ ерунда часто переходитъ и въ нашу печать, а независимо, въ силу почти полувковаго особеннаго изученія ихъ исторіи, основываясь на долголтнихъ опытахъ.’ (стр. 121.)

Такое заявленіе длаетъ книгу его особенно любопытною, и даетъ намъ право ожидать отъ нея если не очень многаго, то по крайней мр подробнаго и обстоятельнаго знакомства съ тми странами и народами, о которыхъ пишетъ авторъ. Но къ несчастію содержаніе книги не удовлетворяетъ возбуждаемымъ ею ожиданіямъ. Можетъ быть, авторъ и дйствительно многое видлъ и наблюдалъ, но одно наблюденіе, безъ, умнья понимать наблюдаемое и систематизировать его, еще слишкомъ недостаточно для того, чтобы дать ясное представленіе о наблюдаемомъ предмет. Авторъ нисколько почти не знакомитъ насъ съ внутреннимъ бытомъ славянскихъ странъ и съ тамошними общественными отношеніями, его политическій взглядъ отличается крайнею наивностью, а его общія соображенія, (въ род напр. соображеній о высадк Гарибальди въ славянскія земли и т. п.) и по своей сущности и по форм выраженія, содержатъ въ себ такъ много комическаго, что говорить о нихъ можно разв только для увеселенія и забавы читателей. Но такъ какъ намъ уже надоло забавлять читателей чужими глупостями, то мы, проходя молчаніемъ комическую сторону творенія г. Липрйпди, познакомимъ ихъ съ тми его сторонами, на которыя дйствительно слдуетъ обратить вниманіе людямъ, интересующимся ‘славянскимъ вопросомъ.’

‘Теперь, такъ начинаетъ авторъ срою брошюру, когда журналы начали говорить о движеніи болгаръ, не только что въ опредленныхъ мстностяхъ, но, будто бы, дло идетъ и объ общемъ ихъ возстаніи, полагаю, въ настоящее время, не будетъ излишнимъ ознакомить общество съ Болгаріей и болгарами, тмъ боле, что изъ всего до днесь написаннаго видно неточное познаніе края и его обитателей. Печать терпла даже полное отрицаніе и самаго существованія болгарскаго племени на Балканскомъ полуостров. Между тмъ какъ оно одно, и положительно одно, изъ всхъ подвластныхъ христіанъ Турціи, какъ своею численностью (около пяти милліоновъ), такъ и существенными свойствами своцми, можетъ дать важный оборотъ такъ называемому Восточному вопросу’.

Въ другомъ мст авторъ выражается еще категоричне.

‘До тхъ поръ, говоритъ онъ, пока не возстанутъ болгары, вс попытки другихъ племенъ будутъ безуспшны. Племя болгаръ, трудолюбивйшее между всми другими, отличается своимъ положительнымъ характеромъ, не легко увлекается обожаніями, какъ сербъ или грекъ, но, разъ взявшись за оружіе, не положитъ его до окончанія предпринятаго дла. Ихъ не устрашитъ вмшательство и заступничество за османіевъ. Если уже однажды ршились они на борьбу, то едвали уже что заставитъ ихъ отказаться отъ оной безъ пріобртенія ими ожидаемыхъ плодовъ.’ (стр. 127.)

Но не смотря на эти благопріятныя условія, болгары, по увренію г. Липранди, мене всего помышляютъ о сверженіи такъ называемаго турецкаго ига.

‘Для нихъ, говоритъ авторъ, первое благо — спокойствіе для земледльческихъ занятій своихъ. Многія возстанія ихъ имли только одну цль, избавиться отъ частныхъ притсненій, и если достигали до того, то не помышляли боле ни о чемъ. Впрочемъ они привыкли къ духу турецкаго правительства и нужно много усилій, искуства и знанія ихъ свойствъ, чтобы перемнить ихъ образъ мыслей и дать онымъ другое направленіе.’ (стр. 33.)

Болгары привязаны къ семейной жизни, хлбопашеству, садоводству, скотоводству и вообще къ трудамъ ‘мирнымъ и безмятежнымъ.’ Вн круга семьи и поля, у нихъ нтъ никакихъ другихъ интересовъ. Только мстныя, частныя угнетенія служили всегда поводами къ возстаніямъ, но

‘коль скоро эти притсненія болгаръ, говоритъ г. Липранди, доходили до Порты, всегда почти черезъ посредство отправляемыхъ къ ней выборныхъ отъ возставшихъ, она удовлетворяла, большею частью, справедливымъ ихъ требованіямъ и, болгары, — вовсе не помышляя объ избавленіи себя отъ ига неврныхъ, возвращались къ мирнымъ, любимымъ своимъ занятіямъ.’ (стр. 81.)

Впрочемъ для защиты отъ частныхъ притсненій мстнаго Начальства, болгарамъ почти нтъ даже надобности прибгать къ поголовному возстанію, у нихъ существуетъ своего рода, какъ бы милиція, которая охраняетъ мирныхъ жителей отъ всякихъ посягательствъ со стороны турокъ и которую сами турки боятся и уважаютъ. Это, такъ называемые, гайдуки.

‘Притсненія или оскорбленія семейства, изъ котораго высылаются нсколько или одинъ гайдукъ въ долины,— разсказываетъ г. Липранди,— тотчасъ прекращаются, и турки начинаютъ оказывать оному уваженіе, ибо мщеніе непремнно найдетъ нарушителя ихъ правъ, потому что болгары никакъ не допускаютъ, чтобы длаемыя имъ притязанія происходили отъ Султана, а потому и говорятъ, что, дйствуя такъ, они только помогаютъ своему высшему правительству управлять государствомъ и искоренять зло, происходящее отъ неправильнаго исполненія обязанности тми, которые призываются къ этимъ должностямъ.’ (Стр. 64.)

Гайдуки всегда существуютъ въ большемъ или меньшемъ числ и раздляются на отряды или партіи, подъ управленіемъ особыхъ капитановъ,ъюя главная ихъ цль состоитъ въ защит своихъ соотчичей и въ отмщеніи за наносимыя имъ оскорбленія, однако, они не стсняются и сами нападаютъ и грабятъ попадающихся подъ руку иноврцевъ. Впрочемъ мирные путешественники и странники могутъ не бояться встрчи съ гайдуками, разбойничествомъ они занимаются только въ рдкихъ случаяхъ, и не обращаютъ этого занятія въ спеціальную професію, какъ это длаютъ у грековъ, албанцевъ,* сербовъ, босняковъ,— клефты, ускоки, ремпеи, араміи и др. Напротивъ, бдные турки всегда могутъ найти у нихъ ласковый пріемъ и обильную пищу, они снабжаютъ ею ихъ въ дорогу, и иногда для безопасности сани ихъ провожаютъ. Въ Турціи, съ словомъ гайдукъ, говоритъ г. Липранди, соединено нчто рыцарское. Каждый гайдукъ, удовлетворивши мщенію, возвращается совершенно безнаказанно къ мирнымъ занятіямъ семейства. Преслдованіямъ они никогда не подвергаются, турецкое правительство выказываетъ къ нимъ высочайшую терпимость.

Населеніе Болгаріи, какъ мы сказали, по преимуществу, или правильне исключительно земледльческое, и, какъ это обыкновенно бываетъ въ земледльческихъ странахъ, отличается крайнимъ консерватизмомъ, миролюбіемъ, неразвитостью и суевріемъ, духовенство иметъ на него огромное вліяніе, и, нтъ сомннія, что до тхъ поръ пока это духовенство не подыметъ знамя возстанія, народъ не шевельнется. А духовенство никогда этого не сдлаетъ, потому что оно предано турецкому правительству и пользуется отъ него большими привиллегіями и правами.

‘Турки,— говоритъ авторъ,— пріучили болгаръ не отдлять религіи отъ отечества, а имя въ рукахъ высшее духовенство, состоящее изъ подобострастныхъ Фанаріотовъ, Порта господствуетъ, взирая на духовенство какъ на орудіе правительства, которое, продавая дорогою цною мста духовныя, заставляетъ такимъ образомъ каждаго дорожить онымъ’. (Стр. 29.)

Нтъ сомннія, что отъ своихъ поповъ народъ терпитъ гораздо больше чмъ отъ турокъ, не смотря однако на это, онъ слпо повинуется имъ и рабски исполняетъ вс ихъ Требованія и предписанія. Епископы (по преимуществу изъ грековъ) не только позволяютъ себ наказывать прихожанъ до смерти. за неплатежъ произвольно налагаемыхъ сборовъ и податей, не только бьютъ ихъ изъ своихъ рукъ, внчаютъ отъ живыхъ мужей, заключая послднихъ въ темницы, — но они заводятъ даже у себя цлые гаремы и собирая къ себ со всей эпархіи молодыхъ двушекъ, подъ видомъ помщенія ихъ въ школу, насильно ихъ длаютъ своими наложницами.

Такимъ образомъ, орудіемъ порабощенія болгаръ является ихъ собственное, православное духовенство, и г. Липранди совершенно справедливо говоритъ, что всякія съ ихъ стороны попытки къ пріобртенію себ политической самостоятельности только тогда могутъ имть успхъ, когда они предварительно свергнутъ съ себя страшное иго своего собственнаго духовенства, когда они освободятся отъ домашняго рабства, отъ своихъ домашнихъ деспотовъ.

Кром этихъ, такъ сказать, внутреннихъ причинъ, препятствующихъ высвобожденію болгаръ изъ подъ турецкой ферулы,— есть еще и причины вншнія, заключающіяся въ страшной разрозненности и взаимной ненависти другъ къ другу, не только христіанскихъ племенъ подвластныхъ Турціи, но и племенъ чисто славянскихъ. Не только болгаръ питаетъ къ греку ненависть, несравненно большую чмъ къ турку и не иметъ ничего общаго ни съ молдованомъ, ни съ валахомъ, но онъ ненавидитъ точно также и точно также не хочетъ имть ничего общаго ни съ сербомъ, ни съ боснякомъ, ни съ черногорцемъ. Вотъ что говоритъ объ этомъ г. Липранди, на основаніи своего личнаго, полу-вковаго наблюденія:

‘Юго-западныя области, находящіяся нын боле или мене въ зависимо сти отъ турокъ и населенныя славянскими племенами, представляютъ ту особенность, что ни одна изъ нихъ не захочетъ уступить другой въ преимуществ надъ собою и никогда не, согласится дйствовать совокупно съ другою, не сохранивъ за собою первенства, или только самостоятельности, права распоряжаться, какъ пожелаетъ, какъ вздумается. Общаго начальника, общаго двигателя, руководителя или главнокомандующаго у нихъ быть не можетъ. Это не только такъ между болгаромъ, сербомъ, боснякомъ и т. п., но даже между сербомъ и черногорцемъ одного и того же племени, то есть, не можетъ существовать единомыслія въ дйствіяхъ къ общей польз. Я уже замтилъ, что черногорцы составляютъ осьмую только долю противъ сербовъ, и если бы хотли ихъ присоединить къ этимъ послднимъ, то они открыли бы съ ними войну на смерть и скоре переда лисъ ₍бы туркамъ. Тоже самое и у всхъ другихъ племенъ тутъ обитающихъ. Пусть вспыхнетъ въ нихъ общее возстаніе, поврьте, каждая область будетъ дйствовать отдльно и радоваться пораженію и неудачамъ сосдей, не поспшитъ къ ней на выручку и не соединитъ своихъ силъ съ нею. Все ограничится, и то только исключительно въ одной Сербіи, тмъ, что прогрессисты (?) будутъ кричать о патріотизм, о жестокостяхъ турокъ (часто очень преувеличенно), поощрять сосдственныя племена къ возстанію и все это съ цлью господства надъ возставшими. Не вдаваясь въ исторію, лтъ пять тому назадъ мы видли примръ такого, взаимнаго расположенія, когда черногорцы и часть герцеговинцевъ, подъ предводительствомъ воеводы Луки Вукаловача. въ одно время ополчились противъ турокъ и оба въ борьб этой имли блистательные успхи. Но едва об ополчившіяся стороны сблизились, чтобы дйствовать взаимно, какъ между княземъ черногорскимъ и герцеговинскимъ воеводою возгорлась вражда и каждый спшилъ предупредить одинъ другого сойтись съ турками, что и совершилось’. (стр. 123).

Въ другомъ мст авторъ говоритъ:

‘Не только, что подчиненія босняковъ и герцеговинцевъ сербамъ, но, повторяю, даже искренній союзъ между ними пока невозможенъ, еще боле невозможенъ подобный союзъ съ молдо-валахами, которыхъ все помянутыя племена презираютъ относительно ихъ мужества. Существуетъ даже пословица, что когда ржутъ молдавана, то онъ ‘кричитъ какъ жидъ’. Теперь же когда молдо-валахи, чуждаясь своего славянскаго происхожденія, ищутъ заявить себя латинами, конечно не измнитъ ихъ къ нимъ расположенія, а еще боле усилитъ существующее презрніе. Ихъ ожидаетъ прозвище Шокцевъ и Помоковъ. Но кром всего этаго, какой изъ воеводъ сербскихъ захочетъ подчинить себя спотарю валашскому или гетману молдавскому, даже самому князю и обратно? Все здсь одно другому противуположно и никакъ не можетъ быть улажено’.— ‘Каждое изъ славянскихъ племенъ сойдется скоре съ турками, чмъ съ сербами’. (стр. 129, 130).

Причину этой взаимной вражды и ненависти славянскихъ племенъ г. Липранди видитъ въ ихъ исторіи.

‘Каждая изъ этихъ славянскихъ областей, говоритъ онъ,— составляла нкогда отдльное государство съ самобытнымъ политическимъ значеніемъ. Государства эти существовали въ теченіи нсколькихъ вковъ съ своими природными царями и королями, были между собою въ безпрерывныхъ столкновеніяхъ и, опустошая взаимно другъ друга, облегчили возможность восточной имперіи покорить себя и потомъ вмст съ нею подчиниться туркамъ’.

Однако, этотъ историческій аргументъ, по нашему мннію, ничего не доказываетъ и не объясняетъ, потому во-первыхъ, что изъ него еще не видно, какія причины заставляли прежде, въ давнопрошедшія времена, эти народы враждовать между собою, во-вторыхъ, какъ-то плохо врится въ историческую преемственность племенныхъ отношеній. Если два народа, если два племени враждуютъ между собою, то конечно это происходитъ не отъ того, что ихъ отцы и прадды враждовали, а отъ того, что у нихъ самихъ есть какія нибудь реальныя причины, какія нибудь реальныя основанія для этой вражды. Эти причины, эти основанія, скрываются обыкновенно въ экономическомъ стро народной жизни и въ ихъ взаимныхъ политическихъ отношеніяхъ. Если у нихъ нтъ общихъ экономическихъ интересовъ, если хозяйственныя условія ихъ жизни различны, а тмъ боле противуположны, если ихъ политическое положеніе таково, что можетъ служить обильнымъ источникомъ для зависти и взаимныхъ подозрній,— то между ними не можетъ существовать ни дружбы, ни мира, ни согласія, ни любви. Въ такихъ именно условіяхъ и находятся въ настоящее время славянскія народности. У нихъ нтъ, никакихъ общихъ экономическихъ интересовъ, — между ними не существуетъ никакихъ экономическихъ отношеній, — самыя занятія народа и его образъ жизни у разныхъ племенъ различенъ, находясь на очень низкой степени общественнаго развитія, граничащей съ первобытномъ варварствомъ, они не имютъ и не могутъ имть никакихъ другихъ интересовъ, кром интересовъ своего семейства и дома, и все выходящее за узкій кругъ ихъ домашняго мірка, для нихъ совершенно чуждо и безразлично. При взаимныхъ столкновеніяхъ каждый естественно хлопочетъ только о себ, о своемъ пол, о своемъ дом, о своихъ друзьяхъ и знакомыхъ — отсюда постоянныя ссоры и столкновенія всякій разъ, когда обстоятельства соединяютъ ихъ для какого нибудь общаго предпріятія. Такимъ образомъ не историческія преданія, не историческая рутина, а просто крайняя неразвитость, отсутствіе общихъ экономическихъ интересовъ, экономическая замкнутость, и самыя условія ихъ хозяйственной дятельности,— вотъ причины, разъединяющія славянскія племена, раздробляющія славянскій міръ на множество отдльныхъ частичекъ, чуждыхъ другъ другу, неспособныхъ слиться во-едино, слпиться въ одно неразрывное цлое. И эта рознь и эта вражда будутъ существовать до тхъ поръ, пока будутъ существовать эти причины, а причины эти могутъ устраниться только тогда, когда устранятся внутреннія препятствія, задерживающія экономическій прогрессъ этихъ странъ, когда устранятся т неблагопріятныя хозяйственныя условія, въ которыхъ они теперь находятся.

Среди взаимныхъ непріязненныхъ отношеній, разъединяющихъ славянскія племена, есть однако одинъ пунктъ, на которомъ вс они сходятся, это — общее чувство ненависти къ грекамъ, которыхъ отождествляютъ съ фанаріотами.

‘Ненависть эта, говоритъ авторъ, существовала до появленія оттомановъ въ Европ. Вроломные поступки восточныхъ императоровъ въ отношеніи къ воинственнымъ славянскимъ племенамъ были поводомъ къ оной. Ненависть этихъ племенъ къ грекамъ столь сильно вкоренилась въ нихъ, что они приписываютъ имъ причины всхъ бдствій ихъ постигшихъ, съ самаго начала своего поселенія въ этихъ странахъ до настоящихъ временъ, она усилилась во время порабощенія страны сей оттоманами, она питается и до сихъ поръ’. (Стр. 130).

Греки, пресмыкаясь и раболпствуя предъ побдителями, захватили въ свои руки почетнйшія мста въ славянскихъ земляхъ и пріобрли почти безграничное вліяніе на начальствующихъ тамъ нашей, и визирей. Пользуясь своимъ положеніемъ и своимъ вліяніемъ, они тснили несчастный, народъ со всею злобою и ожесточеніемъ цивилизованныхъ деспотовъ, въ этомъ отношеніи они далеко оставляли за собою турокъ, которые отличались вообще добродушіемъ и терпимостью относительно побжденныхъ, когда же ихъ жестокости и насилія заставляли народъ браться за оружіе, они взваливали всю вину на турокъ и, подобно Пилату, умывали себ руки.

‘Изъ личныхъ, своекорыстныхъ видовъ, говоритъ г. Липранди, они содлывались измнниками, не упуская при этомъ тснить и давить народъ обоихъ княжествъ и другихъ славянскихъ областей, куда они, какъ откупщики. являлись всегда съ многочисленной стаею голодныхъ и голыхъ своихъ родственниковъ, долженствовавшихъ занимать прибыльнйшія мста при временномъ управленіи ихъ. Развращеніе нравовъ, въ обширномъ смысл этого слова, столь глубоко вкоренено ими въ туземныхъ жителей, славянъ Молдавіи и Валахіи, что не скоро еще изгладятся слды пагубнаго ихъ владычества. Въ оправданіе нарушенія греки выставляли всегда причиною религію, что не только навлекало неминуемо месть на области, но утверждало злобу магометанъ противъ всхъ вообще христіанъ, которыхъ они, не различая грековъ отъ славянъ, называли всхъ вообще неврными въ храненіи святости присяги’. (Стр. 131).

Отнятіе дтей, обращеніе ихъ въ мусульманство или наполненіе ими гаремовъ—были часто только слдствіями шпіонства и наушничанья грековъ. Каждый возгласъ славянъ на притсненія, говоритъ г. Липранди, служилъ Фанаріотамъ средствомъ къ новымъ утсненіямъ своихъ единоврцевъ. Казалось, будто частное благо каждаго славянина уменьшало благо всхъ грековъ.

Вотъ достаточныя причины совершенно естественной и справедливой ненависти славянскаго міра къ греческому, вотъ причины того равнодушія, съ которымъ славяне относятся къ борьб грековъ съ турками. Смлые подвиги героевъ Кандіи не возбуждаютъ и не радуютъ ихъ, точно также какъ успхи турокъ нисколько ихъ не огорчаютъ и не приводятъ въ уныніе, о союз ихъ съ греческими инсургентами для совокупной борьбы съ Турціею можно говорить только въ шутку.

Мы полагаемъ, что сдланныхъ здсь выписокъ достаточно для того, чтобы охладить неумренные порывы и надежды наивныхъ старцевъ и юношей, черезъ край уже увлекающихся нашими ‘славянскими братьями’ и, хотя совершенно невинно, но, тмъ не мене, глупымъ образомъ идеализирующихъ грубую дйствительность. Идеализацій всегда вредна потому, что она искажаетъ правильность и точность нашихъ представленій, но идеализація въ политическихъ и общественныхъ вопросахъ вдвойн вредна, потому что, искажая ваши понятія, она влечетъ за собою, крайне вредныя практическія послдствія, которыя могутъ подвергнуть весьма серьезной опасности не двухъ, не трехъ, а цлыя тысячи, сотни тысячъ людей. Лицамъ, для которыхъ приведенныя нами выписки покажутся недостаточными и неудовлетворительными, рекомендуемъ обратиться непосредственно къ брошюрк г. Липранди. Но пусть они не забываютъ того, что мы сказали объ ней въ начал нашей замтки: пользуясь наблюденіями автора, пусть они относятся съ большею осторожностью и недовріемъ къ его выводамъ и общимъ соображеніямъ. Въ противномъ случа они найдутъ въ книг столько нелпостей и противорчій, что непремнно бросятъ, не дочитавъ до конца.

П. Т.

‘Дло’, No 8, 1868

НОВЫЯ КНИГИ.

Читайте также: