НОВЫЕ КНИГИ.
НОВЫЕ КНИГИ.
——
——
——
П. Т.
‘Дло’, No 9, 1868
Новые книги, Ткачев Петр Никитич, Год: 1868
Время на прочтение: 35 минут(ы)
1. Исторія кабаковъ въ Россіи, въ связи съ исторіею русскаго народа. Соч. Ивана Прыжова. Изд. М. О. Вольфа. Спб. 1868 г.
2. Преступленіе и сумасшествіе, пособіе и діагностика сомнительныхъ случаевъ душевныхъ болзней. Для лекарей, психологовъ и судей. Соч. д-ра Зальбрига. Изд. Д-ра Шульца. С.-Петербургъ 1868 г.
3. О вліяніи суда на приговоръ присяжныхъ. Соч. Юлія Глозера. Изд. Даманскаго. С.-Петербургъ 1868 г.
4. Сверный полюсъ и земля Ямалъ. Путевыя записки. Соч. Ю. И. Кушелевскаго. С.-Петербургъ 1868 г.
Сочиненіе г. Ивана Прыжова ‘Исторія кабаковъ въ Россіи въ связи съ исторіею русскаго народа’ не отличается никакими литературными достоинствами и неудовлетворяетъ ни одному изъ тхъ условій, которыя могли бы сдлать его общедоступнымъ и интереснымъ для большинства читателей. За то оно удовлетворяетъ почти всмъ тмъ условіямъ, которымъ должна удовлетворять книга, предназначенная для спеціалиста, любящаго архивныя изысканія и выписки изъ старыхъ документовъ. Вообще книга г. Прыжова представляетъ собою только сборникъ сырого матеріала, собраннаго изъ разныхъ литературныхъ и нелитературныхъ источниковъ, матерьяла, совсмъ почти необработаннаго и несистематизированнаго. Такъ что называя трудъ г. Прыжова его сочиненіемъ, мы допускаемъ нкоторую литературную вольность, и длаемъ автору комплиментъ, котораго онъ ни мало не заслуживаетъ. Г. Прыжовъ ничего не сочинилъ, понимая подъ этимъ словомъ самостоятельную, творческую работу автора надъ сырымъ матеріаломъ и его критическое отношеніе къ сгруппированнымъ фактамъ. Онъ выписываетъ и распредляетъ выписанное подъ извстныя рубрики. Этимъ ограничивается весь его трудъ, достойный, конечно, лучшей участи.
Несмотря, однако, на вс эти недостатки, книга г. Прыжова заслуживаетъ полнаго вниманія, какъ по своему предмету, такъ и по обилію содержащагося въ ней сырого матеріала. Потому мы считаемъ не лишнимъ остановиться на ней нсколько подольше и ознакомить читателя съ ея содержаніемъ, ознакомить, разумется, въ самыхъ общихъ чертахъ, насколько это позволяютъ предлы библіографической замтки, надясь, что въ одной изъ послдующихъ книжекъ нашего журнала появится, по поводу ея боле подробная и обстоятельная статья.
Исторія кабаковъ есть, безъ всякаго сомннія, одна изъ интереснйшихъ и вмст съ тмъ печальнйшихъ страницъ въ исторіи Россіи. Кабакъ былъ главнымъ источникомъ фиска, и на отношеніи его къ народу отразился весь строй политическаго быта страны и отразился такимъ образомъ, что вс существеннйшія стороны этого быта раскрылись здсь съ особенною откровенностью и рельефностью. Потому на этихъ отношеніяхъ стоитъ остановиться, но мы не будемъ упрекать г. Прыжова, за то, что онъ всю свою ‘исторію кабаковъ’ почти исключительно ограничилъ изслдованіемъ однихъ только этихъ отношеній, совершенно упуская изъ виду другія стороны вопроса.
Русскій народъ часто упрекаютъ въ пьянств, его укоряютъ за его невоздержность и неразсчетливость, — негодуютъ за его безпечность, стыдитъ огромнымъ числомъ лицъ, ежегодно длающихся жертвою спиртныхъ напитковъ. И на вс эти укоры и упреки, длаемые разными экономистами-фельетонистами бдному народу ничего не остается возразить, какъ только чистосердечно покаятся въ своей несчастной слабости и просить у гг. фельетонистовъ и экономистовъ милостиваго снисхожденія. Но мы сомнваемся, чтобы гг. экономисты и фельетонисты смиловались надъ нимъ. Шутка ли до 40 милліоновъ ведеръ полугара ежегодно выпиваемъ, ежегодно несетъ въ кабаки до 300 милліоновъ рублей, и позволяя себ такую роскошь еще жалуется на свою бдность, ропщетъ на голодъ, ропщетъ на повинности, кто же виноватъ въ этой бдности, въ этомъ голод, кто мшаетъ ему платить исправно повинности? Пьянство, одно пьянство. Не пьянствуй онъ — у него ежегодно въ карман 300 милліоновъ оставалось бы! И хлбъ бы подешевлъ, и недоимокъ не было бы, и начальство не сердилось бы, и все пошло бы, какъ по маслу: селянинъ спокойно наслаждался бы подъ снью если не смоковницы, то, по крайней мр, соломенной крыши, плодами рукъ своихъ, и съ аккуратностью нмецкаго булочника вносилъ бы въ установленные сроки установленные платежи. Да, гг. фельетонисты и экономисты, все это, дйствительно, быть можетъ и могло бы случится, еслибы не пьянствовалъ нашъ народъ, но онъ пьянствуетъ, горько пьянствуетъ, пьянствуетъ до смерти, пропиваетъ послднюю полушку, послднюю коровенку, пропиваетъ жену, дтей, пропиваетъ свою жизнь. Говорятъ, будто онъ такъ пьянствуетъ отъ горя да нужды. Но гг. фельетонисты и экономисты не придаютъ никакого значенія подобнымъ аргументамъ: по ихъ логик, пьянствуютъ совсмъ не отъ горя и нужды, а наоборотъ горе и нужда являются вслдствіе пьянства. Такъ какъ логика эта до того крпко врзалась въ ихъ умы, что безъ нея они и шага не сдлаютъ на своемъ фельетонно-экономическомъ поприщ, такъ какъ логика эта кормитъ ихъ и питаетъ, то мы считаемъ совершенно безразсуднымъ требовать у нихъ, чтобы они отказались отъ нея, начали разсуждать по общепринятой, человческой логик. Потому, мы становимся на ихъ точку зрнія и вмст съ ними утверждаемъ, что большая часть горя и нужды русскаго народа происходитъ отъ его. непомрнаго пьянства. Ставъ на эту, во всхъ отношеніяхъ благонамренную, точку зрнія, мы все же не можемъ придти къ тому утшительному выводу, къ которому давно уже пришли гг. фельетонисты и экономисты, мы все же не можемъ согласиться съ ними, будто во всемъ своемъ гор и нужд виноватъ одинъ только народъ. Гг. фельетонисты и экономисты усмотрятъ въ этомъ противорчіе съ только что высказанною нами мыслію о значеніи пьянства. Но противорчіе тутъ было, бы только тогда, когда бы мы наклонность народа къ пьянству приписывали исключительно только его доброй, свободной вол, его свободному самоопредленію. Но мы думаемъ и полагаемъ, что съ нами въ этомъ случа согласятся гг. фельетонисты и экономисты, мы думаемъ, что воля народа не вполн свободна, что самоопредленіе его не вполн самостоятельно. Мы говоримъ, здсь, разумется не о гнет окружающей его обстановки, не о вліяніи матеріальныхъ и нравственныхъ условій его жизни, нтъ, мы согласны съ экономистами, и фельетонистами, что человкъ — царь міра, и что, облеченный въ этотъ высокій рангъ, онъ долженъ господствовать надъ окружающими его условіями, что воля его свободна, что она опредляется не вншними причинами, а зависитъ сама отъ себя и т. д., но мы знаемъ, что гг. экономисты и фельетонисты питаютъ къ исторіи глубокое уваженіе, что они вруютъ въ историческое преемство не только идей, но нравовъ и привычекъ, вотъ объ этомъ-то историческомъ преемств мы и говоримъ. Мы говоримъ, что воля даннаго поколнія опредляется его нравами и привычками, а эти нравы и привычки обусловливаются, въ свою очередь, нравами и привычками поколній предшествующихъ. Говоря это, мы ничего боле не длаемъ, какъ только повторяемъ одну изъ любимйшихъ вокабулъ любого экономиста, любого историка, любого фельетониста. Потому мы надемся, что ни одинъ изъ этихъ почтенныхъ воздлывателей вертограда отечественной науки и литературы не станетъ насъ оспаривать, а напротивъ вс они, въ одинъ голосъ, закричатъ, что они сами всегда это утверждали и намрены утверждать до скончанія вка. Прекрасно. Теперь, слдовательно, остается только обратиться къ исторіи и освдомиться у нея, не записано ли на ея страницахъ какихъ нибудь такихъ обстоятельствъ, которыя, совершенно помимо и даже наперекоръ народной вол и народному желанію, развили въ немъ наклонность къ пьянству, наклонность преемственно переходящую отъ рода къ роду, отъ поколнія къ поколнію, факты, собранные въ книг г. Прыжова, даютъ на этотъ вопросъ самый обстоятельнй и недвусмысленный отвтъ.
Въ древнйшій періодъ русской исторіи, — въ тотъ періодъ, когда, по понятімъ славянофиловъ, отчасти раздляемыхъ г. Прыжовымъ, русскій ‘міръ’ пользовался вчевою свободою и самоуправленіемъ, когда онъ составлялъ одну, тсно-сплоченную семью, съ княземъ-отцемъ въ глав, когда въ немъ не было ни розни сословной, ни бюрократическихъ предковъ, когда у него всего было вдоволь, и т. д., — тогда приготовленіе хмльныхъ напитковъ, меда, пива, а впослдствіи (съ XIII в.) и водки, не стснялось и не регулировалось правительственнымъ вмшательствомъ, а было предоставлено свободной дятельности частныхъ лицъ. Они, уплачивая извстныя бортныя, медовыя и др. подати, варили медъ и пиво, гнали водку въ такомъ количеств, въ какомъ требовалось для ихъ домашняго обихода, иногда и на продажу, которая также была свободна и которую никто не монополизировалъ. Съ развитіемъ княжеской масти, съ развитіемъ московской централизаціи и бюрократіи положеніе длъ стало измняться, государство потребовало большихъ доходовъ. Нужно было достать ихъ, возложивъ на народъ уплату всхъ расходовъ, составлявшихъ бюджетъ московскаго государства. Тогда возникла мысль объ обложеніи налогомъ предметовъ народнаго потребленія, со всего, что продавалось и покупалось на рынк, стали взиматься пошлины подъ различными названіями. Крпкіе спиртные напитки не избгли общей участи, только на нихъ фискъ налегъ съ особеннымъ усердіемъ и полнйшею безцеремонностію. Употребленіе хмльныхъ напитковъ съ одной стороны было очень распространено, — съ другой, оно отнюдь не составляло первой, насущной потребности человческаго организма, потому обложеніе его высокою податью могло быть и очень выгоднымъ, и совершенно безопаснымъ. Но для того, чтобы извлекать изъ хмльнаго промысла всю ту выгоду, которую изъ него можно было извлечь, — необходимо было монополизировать его, воспретить заниматься имъ частнымъ лицамъ, сдлать его казеннымъ промысломъ, казенною регаліею. Такъ и поступило правительство. Оно воспретило частнымъ людямъ заниматься приготовленіемъ и продажею медовъ и водки. Въ селахъ и городахъ появился удреи кабакъ. Запретили курить вино и сказали, чтобы ‘среднимъ и молодшимъ людямъ пиво варить и меду ставить отнюдь никому не давать и вина горячаго, и лучшимъ людямъ курить не давать’. Вино велно было покупать въ кабак. Сперва народъ и духовенство просили снести кабаки, потому что, какъ говорили они, ‘подл государева кабака жить не мочно’,— но потомъ они и просить перестали и, волею неволею, должны были подчиниться новому порядку вещей. А порядокъ этотъ, стсняя и обременяя народъ, старался въ то же время привить къ нему необузданную наклонность къ пьянству. На каждый кабакъ былъ наложенъ извстный окладъ, опредляемый доходами предъидущихъ лтъ, откупными умами и другими обстоятельствами. Головы и цловальники, завдывавшіе кабацкимъ дломъ, обязаны были собирать и представлять въ Москву эти ‘кабацкія деньги’ съ прибылью противъ прошлыхъ лтъ.
‘Для этого’, говоритъ г. Прыжовъ, ‘цловальникамъ было дозволено дйствовать безстрашно (А. А. Э. III, 143), за прибыль ожидать государевы милости и въ томъ прибор никакою себ опасенія не держатъ, а главное питуховъ не отгонятъ’ (А. А. Э. IV, 59).— Цловальники такъ и поступали, они ничего не жалли, ничмъ не гнушались (лишь бы соблюсти царевъ указъ, и продать вина какъ можно больше. ‘Я, государь,— доносилъ Михаилу едоровичу въ 1110 году Андрей Образцовъ, ‘я, государь никому не наровилъ, правилъ твои государевы доходы нещадно, побивалъ по смерть’ (стр. 79).
Но, если не смотря на все стараніе головъ и цловальниковъ, все-таки случался недоборъ, то казна не принимала никакихъ оправданій: ни того, что народъ пить не хочетъ, ни того, что ему пить не на что, и настоятельно требовала недобранныхъ суммъ. Сперва всякій недоборъ ставился въ вину головамъ и цловальникамъ, и они ставились на правежъ. Когда же съ нихъ взять бы по нечего, то правежъ обращался на выбравшихъ ихъ земскихъ людей, городскихъ и крестьянъ. Впослдствіи выборные постоянно старались взвалить вину на міръ, и съ міра выжимались недобранныя кабацкія деньги. Въ виду такой перспективы крестьяне, городскіе и вс земскіе люди спшили нести въ кабакъ свои послдніе гроши, они совершенно правильно разсуждали, что уже если непремнно нужно заплатить казн такую-то сумму, то лучше уплатить ее въ вид платы за водку и пиво, чмъ въ вид казенной недоимки, взамнъ которой они ничего не могли надяться получить, кром кнута и батожья. Недоборы падали обыкновенно на самыхъ бдныхъ, наимене зажиточныхъ людей, какъ это видно, напримръ, изъ слдующей челобитной:
‘Среднихъ и мелкихъ’ людей города Пскова,— на зажиточныхъ посадскихъ, которые вс недоборы съ нихъ, хотятъ взять и при обыскахъ ихъ однихъ во всемъ винятъ. При этихъ обыскахъ, говорится въ челобитной, ‘волочатъ стрльцами насъ сиротъ изъ домишекъ нашихъ за батогами, и сказывать велятъ въ сказкахъ, что ихъ же братья, прожиточные люди сказываютъ, и во всякихъ недоборахъ т изможные прожиточные люди насъ бдныхъ сиротъ выдаютъ, и бьютъ на правеж жь большимъ боемъ и мы бдные т недоборы платимъ изъ своихъ домишекъ и изъ станчимковъ’ (Д. А. И. No 1, 23, 25).
И такъ самою главною обязанностью головъ и цловальниковъ было блюсти объ умноженіи кабацкихъ доходовъ, т. е. о развитіи въ народ пьянства. Другая ихъ обязанность состояла въ преслдованіи корчемства. Народу, какъ мы сказали выше, запрещено было курить вино, варить пиво онъ могъ только по какому нибудь важному особенному случаю и притомъ испрашивая на то каждый разъ спеціальное разршеніе. Если крестьянину приходила нужда, говоритъ г. Прыжовъ,
‘сварить пивца къ празднику или къ свадьб, или къ родинамъ ил къ крестинамъ, словомъ, какъ выражался самъ народъ, — ‘помолиться’, онъ долженъ былъ идти въ съзжую избу, къ кабацкому голов и цловальникамъ и платить явку, впослдствіи подавать имъ челобитныя, да т челобитный подписывать, именно на сколько дней того питья дадутъ и печатать т челобитныя великаго государя печатью. Въ 1705 году въ знакъ явки въ Москв давали позволительные виды изъ Ратуши, а въ городахъ и уздахъ Изъ земскихъ избъ на гербовой бумаг ярлыки’ и т. д. (стр. 84.)
Наваренное пиво и медъ предписывалось обыкновенно выпить все не доле какъ въ три, въ четыре дня и дольше въ домахъ не держать.
‘Чтобы выпить скоре этотъ наваренный напитокъ,— говоритъ Ю. Крыжаничъ, люди пьютъ Черезъ силу и упиваются, а сосди, которымъ нечего выпить дома, и негд купитъ напитка, сидятъ безъ стыда и не отходятъ отъ этого пива, пока чаютъ хоть одну каплю его. Дальше люди мелкаго счастіи не въ состояніи изготовить дома вина или пива, а корчмы нтъ, гд бы они могли иногда выпить, кром корчмы царской, гд и мсто и посуда хуже всякаго свинаго хлва, и питье самое отвратительное (питье само прибридко) и продается по бсовски дорогой цн. Кром того и эти адскіе кабаки не подъ рукани у народа, но въ каждомъ большомъ город одинъ или два только кабака. Поэтому, говорю я, мелкіе люди чуть ли не всегда лишены напитковъ и оттого длаются чрезмрно жадны на питье, безстыдны и почти бшены, такъ что какую не подашь большую посуду съ виномъ, они считаютъ за заповдь божію и государеву выпить ее въ одинъ духъ. И когда они соберутъ нсколько деньженокъ и придутъ въ кабачный адъ, тогда сбсятся въ конецъ и пропиваютъ и рухлядь какая есть дона, и одежду съ плечь. И такъ, всякія злости и неподобіе и грхоты и тщеты и остуды Всего народа исходятъ изъ проклятаго корчемнаго самоторжія’ (т. е. правительственной монополіи кабаковъ стр. 116).
И такъ съ одной стороны, постановленія о кабацкихъ недоборахъ заставляли народъ, подъ угрозою правежа и ‘нещаднаго битья кнутомъ’,— нести въ кабакъ послднюю полушку, съ другой запрещеніе варить дома медъ и пиво, и централизированіе кабаковъ въ городахъ, вдали отъ крестьянскаго жилья, длали крестьянъ, по выраженію Крыжанича, ‘чрезмрно жадными на питье, безстыдными и почти бшеными’. Долго сдерживаемая потребность, при первой возможности удовлетворенія, проявлялась съ утроенною силою, и придя въ кабакъ крестьянинъ хотлъ за разъ вознаградить себя и за свое воздержаніе, и за свое далекое путешествіе, и за свои расходы, и онъ уже не выходилъ изъ него, пока не пропивалъ ‘и рухлядь, какая есть дома, и одежду съ плечь’. Мшать этому буйному разгулу никто не имлъ права. При Иван Грозномъ, говоритъ англійскій посолъ Флетчеръ, било запрещено, подъ страхомъ строгаго наказанія, отцу визывать изъ кабака своего сина, брату — брата. Попавшій въ кабакъ билъ неприкосновенною личностію до тхъ поръ, пока не пропивалъ съ себя все до послдняго лохмотья и не изгонялся цловальникомъ, когда уже не было ничего пропивать. Потому нтъ ничего удивительнаго, что при такихъ условіяхъ пьянство развивалось въ русскомъ народ до чудовищныхъ размровъ. Во второй половин 17-го вка (1660—4668 г.) Ю. Крыжаничъ писалъ:
‘Объ пьянств нашемъ, что треба говорить! Да ты бы весь широкій свтъ кругомъ обошелъ, нигд бы не нашелъ такого мерзкаго, гнуснаго и страшнаго пьянства, яко здсь на Руси’.
Но правительственныя постановленія, съ одной стороны, требующія отъ народа, чтобы онъ пьянствовалъ и грозящія ему за его ослушаніе правежомъ, съ другой, воспрещающія вольную продажу вина,— очевидно впадали въ самопротиворчіе, требовали невозможнаго, противоестественнаго. Потому они должны были встртить противодйствіе въ самой жизни, они должны были возбудить противъ себя реакцію, и дйствительно противодйствіе было и реакція не заставила себя ждать.
‘Весь этотъ бытъ съ кабаками и цловальниками,— говоритъ г. Прыжовъ,— съ подъячими въ кабакахъ, съ явкой питей, съ записываніемъ въ книги, сколько и когда выпито пива,— все это было ново для народа, привыкшаго жить въ теченіи длиннаго ряда вковъ, при свободномъ пользованіи напитками, составлявшими такую же насущную потребность жизни, какъ и хлбъ. Народъ никакъ не могъ примириться съ этимъ новымъ положеніемъ длъ и принималъ вс мры жить своей старой корчемной жизнью, хотя этотъ порядокъ жизни считался противузаконнымъ, сдлался преступленіемъ, недопускающимъ никакой милости. Поэтому, вдругъ вся русская земля оказалась повинною въ корчемств и казнь за корчемство несла въ теченіи трехъ сотъ лтъ’, (стр. 84),
За корчемство брали тяжелые штрафы, били кнутомъ, пытали, отскали руки и ссылали въ Сибирь. Облагали штрафами, пытали и били не только лицъ, уличенныхъ въ корчемств, но и ихъ ближайшихъ сосдей, за ‘недоносъ’. Если провинившіеся не могли заплатить штрафа, ихъ ставили на правежъ. А такъ какъ вся тяжесть ‘корчемныхъ выемокъ’ падала на простой народъ, — на народъ обнищавшій и раззорнный всяческими поборами, — народъ, у котораго не было ничего, кром черстваго куска хлба для утоленія голода, и жалкаго рубища для покрытія своей наготы, то понятно, что онъ не могъ платить тяжелыхъ штрафовъ и шелъ на правежъ. Правежъ совершался слдующимъ образомъ. Являлись стрльцы съ батогами, брали несостоятельнаго должника, босого ставили у приказа, передъ пріздомъ туда судей, и отпускали не прежде ихъ выхода. Правезчикъ, стоя возл должника, билъ его по голой ног безо всякаго милосердія, гибкой тростью, длиною локтя съ полтора. За расправой наблюдалъ изъ окна судья, расправа производилась ежедневно, кром праздниковъ, отъ восхода солнца идо 10,или 11 часовъ утра и каждый должникъ подвергался правежу по, часу въ день, пока не выплачивалъ долга, впрочемъ, очень часто должниковъ били цлый день отъ утра и до ночи. Олеарій, бывшій въ Москв въ 1633 и 1639 гг., приложилъ къ описанію своего путешествія картинку, изображающую правежъ и битье батогами и кнутомъ. Картина эта изображаетъ московскій Кремль, передъ которымъ обширная площадь и на ней множество людей, которыхъ, по словамъ Олеарія,
‘Бьютъ по колнамъ гибкими палками, толщиною въ мизинецъ, такъ сильно, что несчастные изнемогая отъ жестокой боли, испускаютъ громкіе крики и стоны, ‘или же бьютъ кнутомъ по обнаженной снин, спустивъ руки несчастнаго на шею палача и ноги вытянувъ за привязанную къ нимъ веревку. Недовольствуясь правежомъ, корчемниковъ наказывали ‘нещаднымъ біеніемъ’ батогами и кнутомъ’.
Занимающимся запрещенною продажею водки, говоритъ Олеарій,
‘Прившиваютъ ‘ляжку съ водкой и водятъ попарно отъ площади до кремля и обратно, въ сопровожденіи двухъ помощниковъ палача и все это время бьютъ кнутомъ’.
Правежъ жилъ съ кабакомъ до самаго XVIII в. Указомъ 1717 года велно было всхъ людей, находившихся подъ взысканіямъ по откупамъ, по питейнымъ сборамъ, а ‘если они помрутъ, то поручителей по нимъ, женъ ихъ и дтей’, на правежъ не ставить, а отсылать ихъ всхъ на каторгу.
‘Но, говоритъ г. Прыжовъ,— правежъ не прекращался. При Бирон, когда недоимки возросли до нсколькихъ милліоновъ, тогда, по словамъ Болтина, лучшихъ людей, забирая подъ караулъ и каждый день ставя розутыми на снгъ, били по щеколоткамъ и по пяткамъ палками, сіе повторяли ежедневно, пока не выплатятъ недоимку. По деревнямъ, продолжаетъ онъ, слышенъ былъ стукъ ударовъ палочныхъ по ногамъ, крикъ сихъ мучимыхъ, и рлачъ женъ и дтей, томимыхъ голодомъ и жаждою’… (стр. 114).
Рядомъ съ царскими кабаками распространились по городамъ и кабаки боярскіе. Кабаками цари жаловали своихъ лучшихъ бояръ,, и бояре скоро поняли, что это ‘жалованье’ для нихъ по! прибыльне будетъ всякихъ вотчинъ и помстій. Кабакъ давалъ
j имъ право монополизировать въ свою пользу народную страсть къ спиртнымъ напиткамъ, страсть, дошедшую въ это время, благодаря указаннымъ выше постановленіямъ, до гигантскихъ размровъ. Поняло и московское правительство, какую выгоду доставляетъ эксплуатація этой страстью и вотъ оно начинаетъ не только жаловать кабаками, но и отдавать ихъ на откупъ. Откупъ представлялъ для него то удобство, что, во-первыхъ, деньги въ казну поступали впередъ, во-вторыхъ, съ его плечъ снималась непріятная обязанность усчитывать и контролировать изворовавшуюся кабацкую администрацію. Зато народу отъ откупа стало не легче, откупщикъ, заплативъ казн большія суммы, старался наверстать ихъ съ прибылью и выжималъ изъ народа его послдніе соки.
Безсовстная эксплуатація откупщиковъ вызывала часто народные бунты и нсколько разъ правительство было вынуждено отмнять откупную систему и снова возстановлять единый царскій кабакъ. Но и этотъ кабакъ, какъ мы видли, былъ ничмъ не лучше откупа: только тамъ дйствовало грубое насиліе, пускались въ ходъ кнуты и батожья, а здсь хитрость, соблазны, обманъ, воровство и всякаго рода ухищренія. Потому народъ имъ былъ недоволенъ, такъ что, наконецъ, правительство сочло за лучшее — его голоса въ этомъ дл не принимать въ расчетъ и поступать такъ какъ будетъ для него удобне.. Откупная система представляла для него гораздо больше удобствъ, хотя и мене выгодъ,— (потому со второй половины XVIII вка ей отдается ршительное преимущество передъ казенною продажею. Какъ тяжко приходилось отъ нея народу, это можно видть изъ знаменитаго доноса, поданнаго Анн Ивановн на откупщиковъ и компанейщиковъ, разхищающихъ казну и спаивающихъ народъ. Въ этомъ донос говорилось, между прочимъ:
‘И оные откупщики и компанейщики являются своимъ промысломъ, якобы великіе доброхоты и исполнители интересу В. И В., а они злодйствомъ своимъ и великимъ пронырствомъ длаютъ великіе ущербы В. И. В.. вникнули въ народъ, яко ядовитыя зміи, пресыщающіе лестью, гоняще народъ къ великой нищет и вчной погибели такими видами, какъ въ Москв, такъ и во многихъ городахъ, расширяютъ и умножаютъ множество кабаковъ, такъ въ селахъ и въ деревняхъ, для своихъ плутовскихъ и великихъ прибытковъ. Первая язва отъ того пьянство: облнилося множество народу, вступили въ блудъ, во всякую нечистоту, въ тяжбы, въ убивство, въ великіе разбои и ослпоста пребезконечно, начаша творити блудъ содомскій, не знающе ни воскреснаго дня, ни господскихъ праздниковъ, и отъ того уродяся к множится смя нечестивое, отъ того многія тысячи дльныхъ и годныхъ людей на всякія службы, смертью казнены, и другихъ множество народу бьютъ кнутомъ и посылаютъ на вчную работу въ каторгу, иныхъ множество простаго народу въ пьянств умираютъ безвременно’ и т. д. (стр. 258.)
Хотя доносъ и преувеличиваетъ зло откупа, приписывая ему вс бдствія русскаго народа, вс его пороки и злодянія, однако ало это должно было быть очень велико, если ему можно было все это приписать. Само правительство не сомнвалось во всей вредности откупной системы и при Екатерин II назначена (въ 1764 г.) особая коммисія, подъ предсдательствомъ графа фермора, для пріисканія средствъ къ улучшенію питейныхъ сборовъ. Но коммисія ничего не могла пріискать и объявила, что считаетъ за лучшее ‘по обстоятельствамъ времени’ продолжить откупное содержаніе съ тмъ только измненіемъ, чтобы подрядъ на поставку вина принадлежалъ непосредственно самому правительству.
Народъ протестовалъ какъ могъ и умлъ: писалъ доносы и челобитныя, потомъ когда челобитныя перестали принимать, а подателей начали нещадно наказывать кнутомъ, народъ сталъ грабить кабаки, разбивать посуду и во многихъ мстахъ отказывался даже пить. Но и за это его били кнутомъ и батогами, рвали ноздри и ссылали въ каторожныя работы. Откупщики строго наблюдали, чтобы никто не отваживалъ народа отъ кабака, и даже, когда народъ, по собственной иниціатив, отказывался пить,— они всегда умли найти ‘наушниковъ’ и ‘подстрекателей’, на которыхъ и вымещали вс свои убытки. Начальство, въ этомъ случа, всегда ихъ поддерживало и строго наказывало дерзкихъ бунтовщиковъ, осмливавшихся противодйствовать интересамъ откупа. Тутъ уже ничто не помогало: ни высокій санъ, ни почетное положеніе въ обществ, не принимались никакія оправданія, — не щадились ничьи интересы, кром интересовъ откупщиковъ. Такъ, напримръ, въ 1765 году, откупщики донесли, будто епископъ воронежскій преосвященный Тихонъ смущаетъ народъ, учитъ его не пить водки и тмъ подрываетъ казенный доходъ. Вслдстіе этого доноса епископъ былъ отршенъ отъ своей епископіи и удаленъ на покой. Если такъ безцеремонно расправлялись съ епископами, заподозриными въ противодйствіи откуду, то какъ же поступали съ простыми смертными?
Преслдуя всевозможными карами, батогами, кнутами, каторгою и Сибирью протестъ народа противъ откупной системы, спаивавшей, развращавшей его, власти съ такою же энергіею преслдовали и корчемство — этотъ неизбжный, логическій результатъ монополіи виннаго промысла. Чмъ боле усиливалась монополія, тмъ сильне развивалось корчемство. Екатерина II въ секретномъ постановленіи Вяземскому признавалась, что ‘въ корчемств столько виновныхъ есть, что и наказывать ихъ почти невозможно, понехои цлыя провинціи себя оному подвергли’. Такъ, что преслдованіе корчемниковъ превращалось въ настоящую междоусобную войну: полковые и съзжіе дворы получали предписаніе ‘чинить вспоможенія откупщикамъ для поимки корчемниковъ’, при выемкахъ совершились очень часто смертоубійства и раны.
Въ 1817 году правительство, наконецъ, ршилось, по настоянію графа Гурьева, отмнить откупа и ввело снова казенную продажу вина. Повторилась прежняя исторія. Вмсто откупщиковъ, народъ начали спаивать кабачники и чиновники, число кабаковъ увеличивалось, возрастали недоимки и недоборы.
‘Питейные чиновники, говоритъ г. Прыжовъ, черезъ подставныхъ лицъ брали себ лучшіе питейные дома, раздачу кабаковъ обратили въ торговлю и сидльцы по кабакамъ, обремененные поборами, совершенно замняли собою откупщиковъ. Народъ пьянствовалъ но прежнему’ (стр. 272).
Черезъ 10 лтъ, именно въ 1827 г. нашли необходимымъ уничтожить казенную продажу и опять возстановить откупа. Старыя злоупотребленія повторились съ новою силою, пьянство и обнищаніе народа, корчемство и недоимки возростали съ каждымъ годомъ въ геометрической прогрессіи. Народъ протестовалъ безпорядками и волненіями, но эти безпорядки и волненія ни къ чему не приводили, какъ только къ усиленію гнета откупщиковъ. Возставшихъ усмиряли и строго наказывали и откупщики еще боле возвышали цну на вино и еще боле разбавляли его водою. Въ отчет за 1860 г. министра внутреннихъ длъ говорится, что во многихъ мстностяхъ откупщики продавали вмсто вина ‘грязную, разведенную разными припасами жидкость’ по цн отъ 12 до 20 р. с. за ведро. Чтобы заставить народъ, во что бы то ни стало пить, откупщики соблазняли его разными слухами и надеждами: его ув. ряли будто по цлковому отъ каждаго выпитаго имъ ведра пойдетъ на выкупъ земли и уплату недоимокъ. Но народъ не могъ доле выдержать, тяжесть была слишкомъ велика и слишкомъ повсемстна, потому и протестъ былъ твердъ и единодушенъ. Наученый горькимъ опытомъ, онъ сталъ воздерживаться отъ противузаконныхъ демонстрацій, онъ ршился не пить. И вотъ по всей земл русской, точно по волшебству какому, стали возникать и распространяться общества трезвости. Сперва они появились въ западныхъ губерніяхъ гродненской и виленской, потомъ перешли въ Великороссію, въ губерніи рязанскую, тульскую, орловскую, Владимірскую, калужскую, московскую, самарскую, казанскую, пензенскую, нижегородскую, костромскую, ярославскую и др. Зароки не пить повсюду сообщались съ удивительною быстротою, съ ослушниковъ брали штрафы и подвергали ихъ даже тлесному наказанію.
‘Послдствія этого, говоритъ г. Прыжовъ, были самыя благодатныя, пили только когда нужно, пьяныхъ не было, цна жизненнымъ припасамъ понижалась, повинности уплачивались исправно’ (стр. 291).
Радужныя мечты фельетонистовъ и экономистовъ стали осуществляться во очію. Но, помните ли вы, гг. фельетонисты и экономисты, чмъ все это кончилось?
Откупщики струсили и прибгли къ обыкновенной своей тактик, сперва они начали задабривать народъ, значительно понизили цну на водку, даже стали раздавать ее даромъ, во многихъ мстахъ приняли на себя уплату недоимокъ, распускали разные обольстительные слухи, — подстрекали народъ, нарочно, ко всевозможнымъ безпорядкамъ, для того, чтобы придать политическое значеніе ихъ воздержанію и вызвать вмшательство власти. Наконецъ когда и это не помогло, они обратились къ доносу. Здсь мы будемъ говорить словами г. Прыжова, который, имя подъ руками множество матеріаловъ, относящихся къ этому интересному періоду, излагалъ только то, что фактически достоврно. Пусть вс т господа, у которыхъ поворачивается языкъ корить нашъ народъ въ пьянств, прочтутъ со вниманіемъ слдующую выписку и пусть они усладятся своей легкомысленной опрометчивости.
‘Прежде всего, утверждаетъ г. Прыжовъ, откупщики шли поклониться исправнику. Исправникъ прізжалъ и начиналъ прицпляться, нтъ ли безпаспортныхъ, вс ли внесены повинности, отчего дурна дорога и потомъ мало по малу дло шло дальше. Вотъ мужики не пьютъ вина, а масляная приближается. Откупщикъ опять идетъ объясняться съ исправникомъ. Исправникъ, не желая дйствовать прямо въ пользу откупа, передаетъ дло во временное отдленіе, снабдивъ его надлежащими совтами. Временное отдленіе, прибывъ въ имніе одного графа, начинаетъ убждать мужиковъ, чтобы они пили водку. Начальство собираетъ крестьянъ’, т. д. и т. д. Исторія всмъ понятная и знакомая. Наконецъ въ іюл 1859 г., откупщики жаловались М. В. Д. и доносили ему на православныхъ священниковъ, удерживающихъ народъ отъ пьянства. Министръ сообщилъ объ этомъ оберъ-прокурору святйшаго синода, но святйшій синодъ отвчалъ ему на это, что и онъ благословляетъ священнослужителей ревностно содйствовать возникновенію въ нкоторыхъ городскихъ и сельскихъ сословіяхъ благой ршимости воздержанія отъ употребленія вина’. Отвтъ этотъ пришелся совсмъ не по душ ни откупщикамъ, ни свтскому начальству, которое имло на этотъ вопросъ свои особые взгляды, весьма мало гармонировавшіе со взглядами святйшаго сипода. Въ возраженіе на отвтъ синода министръ финансовъ писалъ ему, ‘что совершенное запрещеніе горячаго вина посредствомъ сильно-дйствующихъ на умы простаго народа религіозныхъ угрозъ и клятвенныхъ общаній не должно быть допускаемо, какъ противное не только общему понятію о польз умреннаго употребленія вина, (и это и было самое главное) и тмъ постановленіямъ, на основаніи которыхъ правительство отдало питейные сборы въ откупное содержаніе’ (сгр. 295, свод. о пит. сбор II, 240).
Затмъ министръ финансовъ сдлалъ распоряженіе, чтобы приговоры городскихъ и сельскихъ обществъ о воздержаніи уничтожить и впредь городскихъ собраній и сельскихъ сходокъ для сей цли не допускать.
Посл этого всякое дальнйшее упорство со стороны народа относительно воздержанія, было совершенно невозможно и онъ долженъ былъ отказаться отъ обществъ трезвости, такъ какъ эти общества получили теперь значеніе непозволительной демонстраціи.
Въ 1863 году откупа наконецъ опять были уничтожены и новая, понын существующая акцизная система открыла свои дйствія. Анализировать и разбирать достоинства и недостатки акцизной системы здсь не мсто. Достаточно только указать на ея главнйшіе результаты, какъ относительно увеличенія питейныхъ доходовъ казны, такъ и относительно развитія въ народ пьянства вообще.
Вотъ нкоторыя статистическія данныя, представленныя г. Прыжовымъ. Въ 1863 году, въ первый годъ акцизной системы чистый доходъ правительства съ виннаго промысла увеличился на 2,2% сравнительно съ доходами его при откупной систем. Въ томъ же 1863 г. народомъ издержано на вино боле чмъ на 300 милліоновъ противъ 1862 г. Количество выпитаго алкоголя въ великороссійскихъ губерніяхъ увеличилось на 101%, въ сибирскихъ — на 134%. Послдствіемъ этого было чрезмрное увеличеніе числа умершихъ отъ употребленія вина и опившихся до смерти. Въ 1842 году умерло отъ употребленія крпкихъ напитковъ, или, по выраженію одного отчета, захлебнулосъ виномъ 939 человкъ. По исчисленію Заблоцкаго опившихся въ теченіи періода съ 1842—1852 г. было 7,562 чел., что составляетъ въ годъ среднимъ числомъ 756 чел., въ 1855 число опившихся было 1,423, въ 1856—1,535, въ 1857—1,713, въ 1858—1,774, въ 1859—1,713, число же опившихся въ 1863 году и счесть трудно, говоритъ г. Прыжовъ. По свденіямъ Сверной Почты, число жертвъ преждевременной смерти за первую половину этого года равнялось 7,155 чел., въ томъ числ отъ пьянства ежедневно умирало семь человкъ, что составитъ въ полгода 1,274, а въ цлый годъ 2,548 чел. Въ Москв, по отчету оберъ-полиціймейстера за 1842 годъ, взято за пьянство мужчинъ и женщинъ — всего 7,224 чел., по отчету же за 1863 г. — 21,794 чел. Въ рязанской губерніи число умиравшихъ отъ пьянства было: въ 1854 — 17 чел., въ 1855 — 24 чел., въ 1856 — 26 чел., въ 1857 — 28, въ 1858 — 32, въ 1859 — 23, въ 1863 — 98, въ 1864 — 117 чел., тоже самое повторялось и въ другихъ губерніяхъ, такъ, напримръ, въ тверской губ. опившихся въ 1860 г. было 35 чел., въ 1862 — 48 чел., въ 1863 — 125 чел., въ 1864— 132 чел., въ Самар въ 1862 г. опившихся было 48 чел., въ 1863 — 198 чел., въ Костром въ теченіи 1842—53 годовъ, опившихся было больше всего въ 1850 г.— именно 37 чел., затмъ были годы когда опившихся было не боле 7 (1852), 8 чел. (1853 г.), но въ 1863 число ихъ дошло по 179 чел. и т. д. и т. д.
Цифры эти слишкомъ поучительны, и значеніе ихъ слишкомъ ясно само по себ, такъ что он не нуждаются ни въ какихъ объясненіяхъ и коментаріяхъ съ нашей стороны. Ими мы и покончимъ съ книгою г. Прыжова. Знакомя читателя съ общимъ духомъ и направленіемъ, характеризующими отношенія административной власти къ кабаку и винному промыслу, мы, по недостатку мста, не могли вдаваться въ подробности и детали, несмотря на то, что эти подробности, во многихъ отношеніяхъ, крайне интересны и поучительны. Особенно любопытны подробности, касающіяся распоряженій относительно инородцевъ, имъ посвящена по преимуществу IX глава книги и мы рекомендуемъ обратить на нее вниманіе тмъ изъ нашихъ моралистовъ и политико-экономовъ, которые имютъ обыкновеніе укорять инородческія племена въ излишнемъ пристрастіи къ спиртнымъ напиткамъ.
Длинное и ученое заглавіе маленькой брошюрки док. Зольбрига не должно смущать и пугать даже и тхъ изъ нашихъ читателей, которые считаютъ себя совершеннйшими профанами по части психологіи и психіатріи. Въ этой брошюрк они не встртятъ ничего такого, что бы могло заставить ихъ пожалть о своемъ невжеств, звать и скучать. Нтъ, это весьма популярное, весьма интересное и весьма поверхностное указаніе нкоторыхъ діагностическихъ признаковъ одного изъ видовъ сумасшествія, извстнаго въ англійской практик, подъ именемъ moral insanity, т. е. безнравственнаго сумасшествія — сумасшествія, обусловливаемаго развитіемъ въ человк порочныхъ, безнравственныхъ наклонностей. Не смотря на свою поверхностность, книжка эта можетъ быть очень полезна не только для нашихъ ‘лекарей, психологовъ и судей’, для которыхъ она спеціально предназначается, но и для большинства нашей публики, изъ среды которой выходятъ присяжные засдатели. Потому мы считаемъ полезнымъ познакомить вкратц нашихъ читателей съ ея не особенно обильнымъ содержаніемъ.
Разсматривая историческое развитіе уголовнаго законодательства, нельзя не замтить въ немъ рзко выдающейся тенденціи дать ршительный перевсъ субъективному взгляду на преступленіе надъ объективнымъ. Было время, и время это было не слишкомъ давно,— когда обращали исключительное вниманіе только на одну объективную сторону преступленія, совершенно упуская изъ виду субъективную, т. е. т мотивы, т побужденія, которыя вызвали его, которыя направили дятельность человка ко вреду его ближнихъ. Уголовное правосудіе знало одинъ только этотъ вредъ и ни о чемъ другомъ не заботилось. Кто бы, при какихъ бы условіяхъ не совершилъ его — для него это было безразлично. Оно карало съ одинаковою жестокостью и дтей, и больныхъ, и сумасшедшихъ, и даже предметы неодушевленные. Оно дйствовало тогда какъ ребенокъ или какъ неразвитый слпецъ, непонимающій и незнающій, кто и что причиняетъ ему боль и дйствующій совершенно безсознательно противъ ея самой ближайшей и непосредственной причины. Это была тупая, дтская месть, это была инстинктивная, безсмысленная реакція, она могла существовать только при господств дтскихъ, крайне узкихъ и неправильныхъ взглядовъ на явленія общественной жизни, и на человческую природу вообще. По мр прогресса человческой мысли — прогресса всегда опережающаго на нсколько столтій прогрессъ законодательства,— такое воззрніе на преступленіе является чистйшимъ анахронизмомъ, анахронизмомъ столько же нелпымъ, сколько и вреднымъ. Маленькое дитя, безсознательно ударяя своими маленькими руками по всему, что ему причиняетъ боль, только по напрасну отбиваетъ себ руки, нисколько не устраняя настоящихъ причинъ зла. Точно также и общество, карая безразлично всхъ и каждаго, причинившихъ ему зло — только по напрасну издерживается на карательныя мры, нисколько не упрочивая и не ограждая своей безопасности на будущее время. Чтобы бороться противъ зла, нужно понимать его истинныя причины,— только тогда можно расчитывать на успхъ. Это тривіальное положеніе, боле ясное, чмъ дважды два четыре, и боле безспорное, чмъ любая геометрическая аксіома, — не смотря на свою ясность и безспорность, въ теченіи длиннаго ряда вковъ, упорно отрицалось въ сфер уголовнаго права, даже и теперь справедливость его подвергается сомнніямъ и встрчаетъ разнаго рода возраженія. Однако, общее направленіе нашихъ знаній, общій прогрессъ нашей мысли не могли не отразиться на отношеніяхъ законодательства къ преступленію, тмъ боле, что вковый опытъ краснорчиве всякой философіи доказывалъ ему всю несостоятельность, всю вредоносность его прежнихъ взглядовъ на этотъ предметъ. Оно начинаетъ мало по малу понимать, что только тогда возможна успшная борьба съ преступленіемъ, когда непосредственно поражаются и устраняются самыя причины, порождающія его. А для этого прежде всего нужно уяснить себ эти причины, а чтобы уяснить ихъ себ, нужно раскрыть мотивы преступленія, проникнуть въ т побужденія, мысли и желанія, подъ вліяніемъ которыхъ дйствовалъ преступникъ, — анализировать общественныя и физіологическія условія его существованія. Поэтому существеннымъ вопросомъ для уголовнаго правосудія долженъ быть вопросъ не о факт преступленія, не объ его объективной сторон, а о его мотивахъ, о его внутреннемъ субъективномъ состав. Уголовное правосудіе современныхъ намъ законодательствъ далеко еще не возвысилось до такого раціональнаго пониманія своей задачи, преданія рутины, неосмысленныя требованія неразвитаго большинства, грубые инстинкты массы, понятія и взгляды, унаслдованныя отъ давно прошедшихъ временъ, давятъ и гнетутъ его, и оно не можетъ освободиться отъ ихъ тягостнаго вліянія даже и въ самыхъ цивилизованныхъ странахъ Европы. Но несмотря на это, оно, хотя и медленно, но все же движется впередъ по тому пути, который оказываетъ ему прогрессъ человческой мысли, человческихъ знаній, — этотъ путь ведетъ, какъ мы показали, къ тому, чтобы доставить исключительное господство субъективному взгляду на преступленіе надъ объективнымъ, чтобы превратить судъ изъ учрежденія чисто-карательнаго въ учрежденіе чисто-охранительное и, такъ сказать, нравственно-медицинское. Съ каждымъ новымъ шагомъ по этому пути задача суда будетъ существенно измняться и вмст съ этимъ будутъ измняться и самыя его функціи. Въ конц этого логическаго, и теперь уже неизбжнаго процесса видоизмненія задачи и функцій суда,— судъ совершенно преобразуется по своей форм и сущности, и усвоитъ себ такіе аттрибуты и такого рода дятельность, которыя не будутъ имть ничего общаго съ аттрибутами и дятельностью современнаго, суда. Это не мечтательное пророчество, не пустая фантазія,— это логическій выводъ изъ данныхъ отношеній, это неизбжное послдствіе субъективнаго взгляда на преступленіе,— взгляда, являющагося въ свою очередь, необходимымъ выводомъ прогресса человческихъ знаній, Субъективный взглядъ требуетъ анализа, и вниканія, анализъ и вниканіе несовмстны съ караніемъ, кто все анализируетъ и во все вникаетъ, тотъ всепрощаетъ. Каранье обусловливается недостаточностью анализа и неполнымъ пониманіемъ причинъ человческихъ поступковъ: кто всхъ меньше анализируетъ, тотъ всхъ строже относится къ своимъ ближнимъ. Положеніе это безспорно врно, исторія уголовныхъ законодательствъ и простой житейскій опытъ представляютъ обильныя тому доказательства. Когда люди не умли еще анализировать окружающихъ ихъ явленій, не умли длать наблюденій ни надъ собою, ни надъ своими ближними, когда они совершенно не понимая и не догадываясь объ истинныхъ причинахъ и мотивахъ своихъ поступковъ, приписывали ихъ какой-то, имъ самимъ неясной врожденной сил, и придавали этой силі безусловную свободу и самоопредленность, тогда законы ихъ отличались чудовищною суровостью и абсолютностью: они карали жестоко и карали всхъ безъ исключенія. Но когда они начали наблюдать и вникать, когда они стали анализировать свои и чужіе поступки, когда умъ ихъ началъ обогащаться и психологическими и физіологическими знаніями, — они поняли неразумность своего прежняго образа дйствія и устыдились своей прежней грубости, своему прежнему невжеству, и законы ихъ начали прогрессивно смягчаться и понятіе о юридической невмняемости стало расширяться все боле и боле. Прежде, какъ мы видли, даже и неодушевленные предметы считались субъектами вмненія, о невмняемости существъ одушевленныхъ и рчи не могло быть. Теперь же воззрнія на человческіе поступки такъ радикально измнились, что вмненіе ихъ перестало предполагаться, какъ нчто совершенно неизбжное, а напротивъ требуетъ спеціальнаго доказательства для каждаго отдльнаго случая. Правда, юридическая практика, еще далеко не отршилась отъ рутинныхъ взглядовъ на этотъ вопросъ, но психологія, опирающаяся не на метафизическія умозрнія, а на. опытъ и физіологію, стремится съузить до возможной степени: кругъ вншнихъ дйствій и степенью этого съуженія опредляется ея прогрессъ. Всего наглядне выражается эта тенденція современной психологіи — въ области психіатріи, психіатрія, же съ каждымъ новымъ шагомъ впередъ все боле и боле расширяетъ кругъ человческихъ дйствій, подлежащихъ ея вднію и пользованію, а расширеніе этого круга находится, какъ извстно, въ обратномъ отношеніи къ разширенію круга вмняемыхъ дйствій. Дйствія, считавшіяся еще недавно, совершенно нормальными, вполн соотвтствующими съ здоровымъ состояніемъ организма, теперь, при ближайшемъ ихъ разсмотрніи, оказываются патологическими, ненормальными и потому невмняемыми. Понятіе о сумасшествіи — разумя подъ этимъ словомъ всю совокупность душевныхъ болзней, — раздвигается и расширяется до такой степени, что становится даже трудно опредлить границы, отдляющія дйствія съ явно патологическимъ характеромъ отъ дйствій здороваго человка. Поэтому вопросъ о вмняемости, по мр развитія психіатріи, усложняется все боле и боле и даже и теперь уже онъ не можетъ быть сколько нибудь основательно ршенъ безъ участія опытныхъ психіатровъ. Но, къ несчастію, и въ этомъ случа юридическая практика упорно держится старой рутины и оставляетъ почти ‘безъ всякаго вниманія требованія и указанія современной психіатріи, потому судьи юристы не особенно затрудняются при ршеніи одного изъ труднйшихъ вопросовъ для всякаго понимающаго дло спеціалиста — вопроса о томъ: нормально или ненормально каждое преступное дйствіе, т. е. совершено ли оно въ здравомъ ум или въ сумасшествіи. Руководствуясь пріемами отжившей практики и постановленіями кодекса, постановленіями чуждыми пауки и составленными въ то еще время, когда психіатрія совсмъ не существовала, — судьи не стсняются при опредленіи признаковъ сумасшествія. Если человкъ несетъ чепуху невообразимую, если вс его дйствія безцльны, а мысли несообразны съ обыкновенною человческою логикою, — образцомъ которой судьи считаютъ свою логику если въ немъ замтно ослабленіе физическихъ силъ, или какое нибудь патологическое измненіе въ его тлесномъ организм, тогда и только тогда ршаются они признать человка сумасшедшимъ и дйствія его невмняемыми. Иногда законъ еще тсне ограничиваетъ кругъ признаковъ, характеризующихъ, по его мннію, патологичность, т. е. невмняемость человческихъ дйствій, такъ, напримръ, нашъ законъ только то дйствіе считаетъ совершеннымъ въ припадк безумія или сумасшествія, относительно котораго нтъ сомннія, что совершая его, преступникъ не могъ имть понятія ‘о противозаконности и самомъ свойств своего дянія’. Между тмъ психіатрія доказывала давно, что сумасшедшій можетъ не проявлять ни одного изъ тхъ патологическихъ симптомовъ, которые требуются рутинною практикою, какъ необходимыя sine qua non условія сумасшествія, что онъ можетъ и думать и говорить совершенно логично, что онъ можетъ имть совершенно ясное понятіе о свойств своего дйствія, и все-таки это нисколько не помшаетъ ему быть человкомъ умственно разстроеннымъ и, слдовательно, не подлежать вмненію. Очень часто мы можемъ встртить на скамьяхъ подсудимыхъ — людей, обвиняемыхъ въ тяжкихъ и весьма сложныхъ преступленіяхъ, требующихъ много искуства и времени, и совершившихъ эти преступленія полнымъ сознаніемъ, съ логическою послдовательностью и поразительною систематичностью. Юристъ увидитъ въ нихъ только людей порочныхъ, развратныхъ, вредныхъ, и пропишетъ имъ въ видахъ исправленія каторгу или тюрьму, — тогда какъ психіатръ признаетъ ихъ сумасшедшими, невмняемыми и потому, отнюдь не подлежащими ни заключенію въ тюрьм, ни ссылк въ каторгу. По мннію юриста въ дйствіяхъ этихъ преступниковъ проявилось только преступное настроеніе ихъ воли, между тмъ, по мннію психіатра, это постоянное, упорное преступное настроеніе воли есть именно симптомъ, если и не прямо доказывающій сумасшествіе, то, по крайней мр, дающій возможность допустить сильное предрасположеніе къ нему, предрасположеніе, требующее заботливаго леченія, а не каранія и публичнаго посрамленія.
‘Нтъ никакого сомннія въ томъ, говоритъ д-ръ Зольбригъ, что чисто моральный недостатокъ, преступное настроеніе и привычки сами по себ могутъ сильно предрасполагать къ помшательству и способствовать его проявленію. Фактъ, подтвержденный множествомъ примровъ, что человкъ, погрязшій въ страстяхъ и порокахъ, тмъ самымъ приводитъ волокна своего мозга и нервовъ въ такое ненормальное состояніе возбужденія, поддерживаетъ ихъ въ этомъ состояніи и способствуетъ такимъ разстройствамъ питанія въ нервныхъ центрахъ, которыя становятся ближайшею причиною умственнаго разстройства. Въ такихъ случаяхъ, при дальнйшемъ ход этаго разстройства моментъ безнравственности долженъ занять специфическое мсто, даже опредляющее самый видъ болзни, это состояніе, которое мы хотимъ назвать ‘преступнымъ сумасшествіемъ’, названіе, по нашему мннію, крайне неудачное, потому что не выражаетъ правильно то понятіе, которое авторъ хотлъ имъ выразить и соединяетъ кром того, съ сумасшествіемъ такое прилагательное, которое никоимъ образомъ не можетъ быть съ нимъ соединено, понятіе ‘сумасшествіе* не совмстно съ понятіемъ ‘преступное’ и которое англичане опредляютъ выраженіемъ moral insanity, можетъ проявиться весьма разнообразно, можетъ развиться во всхъ возрастахъ, у лицъ обоего пола, всякаго класса и всякой степени образованія’ (стр. 5).
Если же moral insanity сопровождается симптомами, свойственными неистовству или меланхоліи (острой или хронической), или этотъ видъ психическаго разстройства подходитъ къ слабоумію, или сопровождается какими нибудь особыми нервными осложненіями, напримръ, мнимо-ощущеніями (галлюцинаціями), эпилептическими припадками и т. п., въ такомъ случа вопросъ о вмняемости не представляетъ особыхъ затрудненій, и человкъ, даже совершенно невжественный въ психіатріи, какъ большинство юристовъ, не колеблясь признаетъ невмняемымъ лицо, страждущее подобнымъ психическимъ разстройствомъ. Но бда въ томъ, что этотъ родъ психическаго разстройства очень рдко сопровождается указанными выше признаками. Въ большей части случаевъ лицо, страждущее moral insanity, дйствуетъ повидимому совершенно благоразумно, логически и послдовательно защищаетъ свои поступки и свои теоретическія воззрнія, въ немъ не бываетъ замтно никакихъ сильныхъ аффектовъ, никакого разстройства въ нервной систем или въ другихъ существенныхъ органахъ тла. И вотъ въ этихъ-то случаяхъ, которые составляютъ большинство, юристы обыкновенно и попадаются въ просакъ. Съ самоувренностью неучей разршаютъ они глубочайшіе и труднйшіе вопросы новйшей психіатріи и безъ малйшаго колебанія, безъ всякой тни даже сомннія, больныхъ отсылаютъ на галеры, сумасшедшихъ запираютъ въ тюрьмы. Въ поученіе и назиданіе юристовъ невждъ и всхъ тхъ, которые содйствуютъ имъ или одобряютъ ихъ образъ дйствій, мы приводимъ здсь мысли психіатра Зольбрига относительно тхъ признаковъ, считаемыхъ обыкновенно невждами за самый врный и надежный критерій оцнки подлинности сумасшествія.
По мннію Зольбрига, сохраненіе вншняго присутствія духа и, благоразумія не только не несовмстно съ разбираемымъ здсь видомъ психическаго разстройства, но, что, напротивъ, оно даже почти всегда свойственно многимъ помшаннымъ. Эти помшанные очень хорошо знаютъ, что вокругъ нихъ происходитъ, знаютъ лица и вещи, взятыя порознь, и вообще могутъ обсуждать ихъ совершенно врно, если только они не приходятъ въ столкновеніе съ системою своихъ ложныхъ идей.
‘Хотя,— говоритъ Зольбригъ,— вс почти помшанные, страдающіе сумасшествіемъ (Wahnsinn), тщеславны, расположены къ спорамъ и легко раз сражаются, однако же многіе умютъ сдерживать на время свои аффекты, нердко умютъ вполн хорошо притворяться и нужно долговременное обращеніе съ подобными личностями, чтобы врно разглядть ихъ во всхъ отношеніяхъ, нердко нужно даже громадное терпніе, чтобы разсматривать и обсуждать ихъ хитрость, ихъ злостность и лукавство, не въ отдльности, какъ таковыя, а въ дйствительной связи съ болзненно-измненнымъ родомъ представленій и побужденій. Нравственная испорченность, грубый, шумливый эгоизмъ, подстрекающій къ униженію, подозрнію, оскорбленію другого, даже къ насилію, нердко выступаетъ при сумасшествіи такъ методически и повидимому самостоятельнымъ образомъ, что даже въ донахъ для помшанныхъ спеціалистъ-наблюдатель иной разъ удивляется, а иногда введенный въ заблужденіе, основываетъ свой приговоръ преимущественно на соображеніяхъ нравственныхъ’ (стр. 14).
Точно также глубоко ошибаются т, которые полагаютъ, будто сумасшедшій не можетъ думать логично. Напротивъ, онъ думаетъ нердко гораздо логичне здоровыхъ людей, только посылки, изъ которыхъ онъ развиваетъ свои идеи, бываютъ ложны по своей основ. Но открыть это коренное заблужденіе сумасшедшихъ до крайности трудно и для неопытнаго наблюдателя даже невозможно, потому что они умютъ часто съ необыкновенною послдовательностью развивать систему своихъ ложныхъ понятій, и съ необыкновеннымъ искуствомъ и діалектическою тонкостью разбивать вс противуставляемыя имъ возраженія. Въ сущности говоря, они по свойству и состоянію своего ума ничмъ не отличаются отъ разнаго рода метафизирующихъ философовъ и юристовъ. Только у послднихъ ложная идея лежитъ въ основаніи ихъ взглядовъ на окружающія явленія, а у первыхъ въ основаніи ихъ отношеніи къ окружающимъ явленіямъ, т. е. у послднихъ она относится къ категоріи понятій опредляющихъ теоретическое міросозерцаніе человка, а у первыхъ — къ категоріи понятій, опредляющихъ его практическое, нравственное міросозерцаніе. Потому философы-метафизики только думаютъ глупо, сумасшедшіе же — дйствуютъ глупо, первые наносятъ ущербъ только умственному капиталу человчества, прогрессу его мысли и знаній, — вторые же посягаютъ на матеріальное благосостояніе, на юридическія права своихъ ближнихъ. А такъ какъ права, на которыя посягали метафизики, цнятся гораздо ниже тхъ правъ, на которыя обыкновенно посягаютъ сумасшедшіе,То вотъ почему первые терпятся и даже иногда уважаются, — тогда какъ вторые запираются въ лечебницы и обливаются холодною водою.
Итакъ, сумасшедшіе отличаются отъ философовъ и юристовъ метафизиковъ не по сущности своего психическаго разстройства, которое какъ у тхъ, такъ и другихъ совершенно одинаково, а по свойству и характеру своихъ ложныхъ представленій.
‘Ошибка какъ великихъ доктринеровъ всемірной исторіи, такъ и малыхъ доктринеровъ, обитателей домовъ для помшанныхъ, говоритъ Зольбригъ, заключается именно въ томъ, что т и другіе забываютъ, какъ необходимо всякій разъ снова проврять справедливость основного положенія и въ случа надобности исправлять его. При такомъ самонебреженіи и случается, конечно, что окончательное заключеніе выводовъ, не смотря на всю логику, здсь ведетъ къ утопіи, тамъ къ чудовищному и смшному, смотря по обстоятельствамъ’ (стр. 13.).
Логичность мыслей сумасшедшаго обусловливаетъ логичность, систематическую послдовательность его дйствій. Сумасшедшіе, по наблюденіямъ Зольбрига,— умютъ выбрать время и случай, чтобы устранить, часто съ хитрымъ расчетомъ, препятствія, которыя встрчаются и достичь того, для чего обыкновенный путь кажется имъ неврнымъ. Ихъ искуство притворяться идетъ иногда такъ далеко, что оно обманываетъ даже врачей-психіатровъ, и ихъ выпускаютъ изъ больницы, считая выздороввшими.
Точно также не выдерживаетъ критики мысль, будто разстройство нервной системы, или другихъ боле или мене важныхъ органовъ тла, можетъ служить надежнымъ критеріумомъ при разршеніи вопроса о дйствительности сумасшествія.
‘Съ тхъ поръ, говоритъ Зольбригъ,— какъ о род происхожденія психической болзни начался споръ между исключительными спиритуалистами и физіологами, и всюду принято было основное положеніе, что ближайшей причины умственнаго разстройства надо искать въ болзненномъ измненіи существа мозга, и что другія тлесныя болзни также могутъ подготовить умственное разстройство или способствовать вншнему его проявленію,— съ тхъ поръ, говорю я, только несвдущія въ психіатріі (адвокатъ, судья, присяжный, свидтель) способенъ, соглашаясь со многими неспеціалистамиврачами, придавать большее значеніе тлесному страданію различныхъ органовъ тла. Въ сомнительномъ случа ему стоитъ только указать на эти страданія, чтобы въ приговор своемъ онъ склонился къ предположенію существованія умственнаго разстройства. Но это требованіе указанія тлеснаго разстройства совершенно нецлесообразно, оно отчасти вовсе не можетъ быть выполнено, но и выполненіе его не въ состояніи ничего доказать ни за, ни противъ существованія разстройства умственнаго. Все это основывается на слдующемъ:
Тончайшіе физическіе и химическіе процессы въ мозговой и нервной субстанціи, т молекулярныя жизненныя движенія и питательныя измненія, съ которыми соединена психическая дятельность, не допускаютъ вообще никакого точнаго контроля, особенно надъ живымъ субъектомъ. Даже т патологическіе процессы, которые, посл психическихъ болзней, весьма за малыми исключеніями, можно доказать, при вскрытіи, мокро — и микроскопически, только въ самыхъ рдкихъ случаяхъ представляютъ и относительно живого человка такія несомннныя, вншнія діагностическія данныя, на основаніи которыхъ можетъ быть доказана каждая степень,— всякое усиленіе органической болзни мозга, послдствіемъ которой было притомъ психическое разстройство. Но, по большей части, наоборотъ, не изъ специфическихъ тлесныхъ симптомовъ врачъ можетъ заключить объ опредленномъ умственномъ разстройств, но изъ психическихъ симптомовъ заключаетъ онъ о степени и ход измненія питанія мозга и нервной системы. Это именно иметъ мсто при такихъ хроническихъ и вторичныхъ формахъ, гд вншнее проявленіе душевной жизни у больного мало или совсмъ не измняется, а вмст съ тмъ существованіе умственнаго разстройства длается для наблюдателя сомнительнымъ’ (стр. 11).
Специфическіе нервные припадки, эпилепсія, конвульсіи, анестезія, генезистезія, параличъ, нарастезія и др., сопровождая очень часто легкое разстройство мозга, очень рдко сопровождаетъ систематическое, укоренившееся умопомшательство. Такъ что для опредленія факта душевной болзни вообще, и въ особенности формы сумасшествія, признакъ опредленныхъ нервныхъ явленій вовсе не можетъ считаться безусловнымъ требованіемъ діагностики, а слдовательно и законъ не долженъ связывать имъ руки судей.
Если умственное разстройство не всегда отражается на отправленіяхъ нервной системы, то еще рже отражается оно на отправленіяхъ другихъ органовъ тла, неимющихъ такого непосредственнаго соприкосновенія съ психическою дятельностью человка, какъ нервы. Хотя, конечно, психическая дятельность и обусловливается отчасти дятельностью органовъ пищеваренія и кровообращенія, — однако новйшая психіатрія доказываетъ, что, во-первыхъ, разстройство этихъ органовъ рдко сопровождаетъ душевныя болзни, во-вторыхъ, оно очень часто является, не пріводя психическую жизнь человка въ ненормальное положеніе. Поэтому и этотъ критерій, какъ и вс предыдущіе, не можетъ быть признанъ не только вполн, но даже и сколько нибудь надежнымъ и основательнымъ.
Есть еще одинъ критерій, къ которому имютъ обыкновеніе прибгать судьи, въ сомнительныхъ случаяхъ,— это именно общественная молва,— та репутація, которою пользовался подсудимый до совершенія своего преступленія. Хорошая репутація служитъ признакомъ, дающимъ право предполагать ненормальность, патологическій характеръ преступнаго дйствія. Напримръ, еслибы вдругъ человкъ пользующійся репутаціею хорошаго отца семейства, убилъ, безъ всякаго повода, своего ребенка,— или человкъ, извстный а честнаго, смирнаго и миролюбиваго, посягнулъ на чужую собственность или на общественный порядокъ и спокойствіе — то, очевидно, весьма естественно было бы допустить, что, совершая преступленіе, онъ дйствовалъ въ ненормальномъ, болзненномъ состояніи дуй, дйствовалъ безсознательно, и потому не можетъ подлежать измненію. Такъ что, въ сомнительныхъ случаяхъ умопомшательства, добрая слава можетъ имть ршающее значеніе и всегда должна служить въ пользу предположенія о психическомъ разстройств. Но глубоко заблуждаются юристы, выводя отсюда, по аналогію будто дурная слава иметъ тоже значеніе, какъ и добрая только въ обратномъ смысл, и какъ первая говоритъ за предположеніе о невмняемости, такъ вторая противъ нее. Совсмъ нтъ, въ большей части случаевъ, дурная слава о предшествующей жизни преступника должна служить не опроверженіемъ предположенія о его умственномъ помшательств, а напротивъ подтвержденіемъ потому что, какъ было уже выше сказано, нравственная испорченность является обыкновенно могущественнымъ, предрасполагаютъ моментомъ для умственнаго разстройства. Прокуроры, судья, присяжные не обращаютъ должнаго вниманія на это реально-психологическое отношеніе нравственной испорченности съ умственнымъ разстройствомъ, и потому черезъ-чуръ склонны придавать дурной слав безусловное значеніе ко вреду обвиняемаго.
Будемъ остерегаться отъ подобныхъ ошибокъ, — заключаетъ Зольбргъ свой психологическій анализъ критеріумовъ,— противопоставимъ имъ правило которое выражается такимъ положеніемъ, что при обсужденіи противозаконнаго дянія, совершеннаго лицомъ, котораго вмняемость подлежитъ сомннію, признакъ существованія безнравственныхъ и преступныхъ привычекъ вовсе не составляетъ основательнаго критерія противъ признанія умственнаго разстройства, такъ какъ существуетъ также и преступное сумасшествіе (moral insanity, и его можно предположить везд, гд вмст съ преступнымъ дяніемъ являются я симптомы сомнительнаго умственнаго состоянія’ (стр. 20).
Еще книжка, которую можно рекомендовать читателямъ — юристамъ по спеціальности. Это сочиненіе внскаго профессора Гловера: ‘О вліяніи суда на приговоръ присяжныхъ’. Вопросъ объ отношеніяхъ судей къ присяжнымъ есть одинъ изъ самыхъ существеннйшихъ вопросовъ современнаго суда. Отъ того или другого ршенія его зависитъ характеръ и направленіе этого суда. По теоріи, по основной сущности состязательнаго процесса, роль судьи должна быть чисто пассивною и присяжные должны постановлять, свой приговоръ единственно на основаніи того впечатлнія, которое вынесли они изъ преній сторонъ. Чуть только судья вздумаетъ выйти изъ этой роли, чуть только вмсто простого датированія фактовъ захочетъ направлять присяжныхъ и предраспологать ихъ къ тому или другому ршенію, принципъ состязательнаго процесса нарушается, извращается его смыслъ и самый судъ присяжныхъ становится только излишнею, обязательною формальностью. Состязательный процессъ прежде всего требуетъ полнаго равенства сторонъ, судья же, излагающій аргументы сторонъ съ тайнымъ или явнымъ предрасположеніемъ въ пользу одной изъ нихъ, уничтожаетъ это равенство и, слдовательно, подрываетъ въ корн основную идею процесса. Суды присяжныхъ только тогда и имютъ какой нибудь смыслъ, когда ихъ приговоръ вытекаетъ изъ непосредственнаго впечатлнія, сложившагося въ нихъ подъ вліяніемъ того равноправнаго, словеснаго состязанія, при которомъ они присутствовали въ качеств простыхъ свидтелей. Если же они поставлены въ необходимость давать свое заключеніе подъ вліяніемъ третьяго лица, если это лицо облечено въ отношеніи къ нимъ импонирующимъ авторитетомъ, въ такомъ случа ихъ заключеніе совсмъ не будетъ выводомъ изъ состязанія сторонъ, эхомъ съ чужого голоса, и голоса въ этомъ дл совсмъ не компетентнаго. потому что судья, по своему положенію и по своимъ отношеніямъ къ тяжущимся, не можетъ быть тмъ безпристрастнымъ свидтелемъ, какимъ долженъ быть присяжный.
Итакъ логика процесса требуетъ полной самосостоятельности и независимости присяжныхъ по отношенію къ судьямъ. Всякое, слдовательно, стсненіе ихъ свободы, всякое насиліе ихъ совсти, всякое посягательство на независимость ихъ мысли нелогично, нелпо и, какъ все нелогичное и нелпое, должно повлечь за собою и вредныя практическія послдствія. Однако логика рдко уважается въ жизни и при практическомъ ршеніи вопроса объ отношеніяхъ судей къ присяжнымъ, объ удовлетвореніи ея требованіямъ думаютъ весьма мало, и эти отношенія опредляются не на основаніи какихъ нибудь раціональныхъ соображеній, а просто обусловливаются политическимъ строемъ даннаго общества, сложившимся опять таки подъ вліяніемъ чисто случайныхъ, и далеко не всегда разумныхъ факторовъ. Въ Англіи, напримръ, и Америк присяжные пользуются относительно свободою и независимостью, благодаря нкоторому либерализму англійскихъ и американскихъ государственныхъ учрежденій. Во Франціи — на оборотъ, свобода присяжныхъ — мифъ, которымъ морочатъ глаза непосвященныхъ профановъ. Поэтому казалось бы, что всякія теоретическія препирательства на счетъ этого вопроса, по меньшей мр, безплодны и не могутъ имть никакого серьезнаго, практическаго значенія. Отчасти это и правда, но только отчасти. Дло въ томъ, что политическій строй страны опредляетъ только общую формулу практическихъ отношеній судей и присяжныхъ. Формула эта при примненіи ея къ жизни, нуждается въ боле частномъ, и подробномъ опредленіи, въ боле точномъ уясненіи, въ боле удобопримнимомъ редижированіи. Безъ этого она останется неприложимою на практик, мертвою буквою, отвлеченою формою, чуждою всякаго содержанія. Напримръ, законъ постановляетъ, что присяжное, не приступая къ обсужденію разсматриваемаго передъ ними дла, обязаны выслушать заключительную рчь судьи, въ которой послдній долженъ объяснить имъ ихъ обязанности, указать на подлежащіе законы, относительную, юридическую силу доказательствъ и т. п. Все это судья можетъ сдлать такимъ образомъ, что посл его рчи присяжные уже не будутъ ‘смть свое сужденіе имть’ и вполн и безусловно подчинятся его вліянію, но это же самое можетъ быть изложено и безъ всякаго посягательства на ихъ свободу и самостоятельность. Такимъ образомъ, эти общія границы, въ которыхъ должны вращаться, по формул закона, отношенія судьи и присяжныхъ, могутъ быть боле или мене съужены и раздвинуты, смотря потому какъ понимается и прилагается эта формула. Или въ закон, положимъ, установилась формула, опредляющая взаимныя отношенія судей и присяжныхъ такимъ образомъ, что присяжные должны оцнивать съ своемъ вердикт вопросъ о факт, а судья вопросъ о прав. Теперь на практик возникаетъ затрудненіе, какъ возможно фактическій вопросъ отдлить отъ юридическаго, т. е. какъ слдуетъ понимать значеніе обоихъ этихъ вопросовъ, для того, чтобы дятельность судей не сливалась съ дятельностью присяжныхъ, чтобы ни первые не зазжали въ область вторыхъ, ни вторые въ область первыхъ. Опять и здсь требуются практическія и теоретическія указанія и объясненія. Такія-то именно указанія и объясненія читатель найдетъ въ книг Глозера. Глозеръ разсматриваетъ въ ней, собственно говоря, три слдующіе вопроса: въ чемъ именно заключается задача судей и въ чемъ состоитъ задача присяжныхъ? Какимъ образомъ дятельность одного изъ этихъ факторовъ суда переходитъ за предлы дятельности другого? Какія приняты мры предосторожности къ сохраненію на практик раздльной черты между функціею судей и функціею присяжныхъ? Матеріалъ для ршенія этихъ вопросовъ черпаетъ онъ почти исключительно изъ англійскаго права и изъ англійскаго судопроизводства. Теоретическія разсужденія иллюстрированы примрами изъ англійской же судебной практики. Эта иллюстрація сообщаетъ книг нкоторую занимательность, которая, однако, далеко не выкупаетъ сухости и вялости ея изложенія. По спеціальности своего предмета, по сухости изложенія книга эта можетъ быть доступна только лицамъ спеціально занимающимся юриспруденціей, для нихъ она будетъ полезна, но полезна не по теоретитескимъ возрніямъ автора, а по количеству сырого матеріала, взятаго по большей части изъ англійской практики и представляющаго не Пало поучительныхъ данныхъ для боле основательнаго ршенія вопросовъ, поставленныхъ авторомъ, чмъ онъ ршаетъ ихъ самъ.
Книга, появившаяся недавно въ окнахъ книжныхъ магазиновъ и обращая вниманіе прохожихъ своею обложкою, разукрашенною вычурными виньетками, на фон которыхъ начертано славянскими буквами: ‘Сверный полюсъ и земля Ялмалъ’, могла бы съ такимъ же точно правомъ быть озаглавлена: ‘Ю. И. Кушелевскій или человкъ рдкихъ достоинствъ’, потому что о Сверномъ полюс и земл Ялмалъ въ ней говорится почти столько же, сколько и о прекрасныхъ свойствахъ и качествахъ г. Ю. И. Кушелевскаго. Прочтя ее, по обязанности рецензента, мы не узнали ничего такого особенно важнаго и новаго о Сверномъ полюс и самодахъ, чего бы не знали и до нея, хотя признаемся,— наши географическія и этнографическій познанія очень необширны и не переступаютъ за средній уровень. За то мы вынесли изъ этого чтенія много въ высшей степени интересныхъ и драгоцнныхъ свденій о личности самого автора, г. Ю. И. Кушелевскаго. Мы узнали, что онъ до такой степени одержимъ желаніемъ быть полезнымъ своимъ согражданамъ, что если потребуется, то и умереть за нихъ готовъ. Подъ вліяніемъ этого страшнаго желанія, какъ объясняетъ онъ на 7 и 8 стр., и предпринялъ онъ свою экспедицію къ Сверному полюсу. ‘Признаюсь, говоритъ онъ, мн хотлось сдлать хотя одно (и неужели, будто бы и въ самомъ дл только одно! Вы врно скромничаете?) истинно полезное дло въ жизни и заслужить спасибо отъ благомыслящихъ людей’. Какъ скромно и какъ похвально! Вотъ это-то и есть искренное благородство чувствъ: ничего кром ‘спасибо’ отъ ‘благомыслящихъ людей’. Кто только тутъ подразумвается подъ ‘благомыслящими людьми’? Мы полагаемъ, что генералы, потому что къ генераламъ г. Кушелевскій чувствуетъ необыкновенное почтеніе и одинъ видъ особы, носящей генеральскія эполеты, ободряетъ и укрпляетъ его душевную энергію. При начал, второй экспедиціи съ нимъ приключились разнаго рода несчастія и его встртили разнаго рода препятствія, которые, говоритъ онъ, имли вредное вліяніе на его здоровье, а слдовательно и на его энергію. Но въ Тобольск онъ увидлъ генерала Лутковскаго и это снова возвратило ему бодрость и ‘усилило мое желаніе — выражаясь его словами непременно осуществить свои планы’ (стр. 10). Вотъ какое магическое дйствіе производитъ генеральское кепи на такихъ прекрасныхъ ‘во всхъ отношеніяхъ’ людей, какимъ рисуетъ себя г. Кушелевскій.
Но г. Кушелевскій не только тмъ замчателенъ, что онъ одержимъ желаніемъ сдлать ‘одно истинно-полезное дло въ жизни’ и что онъ уважаетъ генераловъ, онъ замчателенъ еще и какъ патріотъ, притомъ патріотъ краснорчивый. На одномъ изъ острововъ, около которыхъ лежалъ его путь, нашелъ онъ остяковъ, которые были настолько грубы и невжественны, что не имли никакого понятія о русскихъ, не записывались въ ревизію и не платили ясака.
‘Увидвъ ихъ, повствуетъ г. Кушелевскій, а сталъ внушать имъ, что они нехорошо длаютъ, что по настоящее время остаются неизвстными правительству. Я убждалъ ихъ подчиниться законной власти’ (стр. 25).
И внушалъ онъ имъ и убждалъ ихъ такъ, вроятно, внушительно и убдительно, что они
‘не говоря ни слова, отправились на свой островъ и, возвратись оттуда, привезли трехъ лисицъ въ оброкъ за три года. Сверхъ сего привезли съ собою рыбьаго жиру и ворвани для продажи, съ тмъ, чтобы заплатить за себя и повинности’. ‘При этомъ, продолжаетъ г. Кушелевскій, они дали мн слово, что будутъ каждый годъ сами прізжать для положеніи ясака въ Обдорск’ (стр. 26).
Вотъ что значитъ сила краснорчія, — даже самоды и т не въ силахъ противиться его чарующему вліянію. Конечно, за такой патріотическій подвигъ г. Кушелевскій получилъ ‘спасибо’ отъ благомыслящихъ людей’ и генералъ Лутковскій благодарилъ его въ глубин души своей.
Но г. Кушелевскій не только патріотъ, онъ еще притомъ и поэтъ, философъ и человкъ вообще очень благочестивый. Онъ разсказываетъ намъ, что каждый разъ, когда онъ сидлъ на скал Урала и любовался свернымъ сіяніемъ, въ его сердце
‘врывались неисповдимые чувства къ Богу, что тотъ Его можетъ понять, что Онъ есть и Единый, кто можетъ созерцать его мірозданіе, всмъ нравящееся, всхъ поражающее, и вмст съ тмъ никому непонятное!… стр. (44).
Смотря на снжныя скалы Урала, которыя онъ называетъ ‘ддами’, — г. Кушелевскій вопрошаетъ себя: что сдлалъ чловкъ во все то время, пока стоятъ эти скалы? И на этотъ глубокомъ!’ елейный вопросъ отвчаетъ слдующимъ, не мене глубокомысленнымъ образомъ:
‘Съ той минуты какъ принялся онъ за изученіе природы, находя многое для себя непонятнымъ и блуждаясь въ сокровенностяхъ, составляетъ точное разузнаніе всего въ удлъ своему потомству. Такъ (какъ же такъ?) проходили дни и годы и дды-то не перестаютъ трудиться и незамтно уничтожая одно, созидаютъ другое. Человкъ же на все это смотритъ, осязаетъ даже, и все-таки не понимаетъ ддовскаго труда, и созналъ только ту одну для своей жизни усладу, что начало всему есть мудрость — Богъ!’ (стр. 45).
Не мудренно, что такое краснорчіе должно было возымть благотворное дйствіе на грубыхъ и невжественныхъ самодовъ.
Мы могли бы привести и еще нсколько отрывковъ и эпизодовъ изъ ‘путешествія’ г. Кушелевскаго, мтко характеризующихъ прекрасныя свойства его души,— но полагаемъ, что читатели и теперь уже несомнваются, что авторъ — отличный человкъ во всхъ отношеніяхъ и примрный гражданинъ. Поэтому намъ хотлось бы лучше сообщить имъ кое-что и о самодахъ, о которыхъ авторъ толкуетъ, повидимому, очень подробно на нсколькихъ печатныхъ листахъ. Но увы! то что онъ говоритъ о самодахъ, гораздо мене заслуживаетъ вниманія, чмъ то, что онъ говоритъ о самомъ себ. Говоря лично о своей особ и желая похвалить себя, онъ не утверждаетъ голословно — я-молъ — хорошій человкъ, нтъ онъ приводитъ просто нкоторые факты и изъ нихъ уже читатель самъ невольно выведетъ заключеніе, что г. Кушелевскій дйствительно долженъ быть хорошимъ человкомъ. Когда же онъ говоритъ о самодахъ, онъ становится крайне лаконичнымъ и голословнымъ въ своихъ опредленіяхъ. Послушайте, какіе у нихъ физическія и нравственныя особенности!
‘Сила умренная, терпливы, скрытны къ постороннимъ, молчаливые, постоянные въ слов, (это все хорошія свойства, вотъ сейчасъ пойдутъ дурныя), неопрятные, лнивые, обжорливые, невоздержные, способности неразвиты (какія?), но не лишены здраваго смысла, довольно сострадательны къ нуждамъ ближняго, но расчетливые, корыстолюбивые, завистливые, властолюбивые и мстительные’ (стр. 59).
Однимъ словомъ, оказывается, что самоды обладаютъ почти всми общечеловческими свойствами. Характеристика весьма точная и опредленная. Кром нее авторъ сообщаетъ еще интересныя свденія о нкоторыхъ самодскихъ обычаяхъ, свденія, показывающія, что авторъ много наблюдалъ и умлъ выбирать предметы для своихъ наблюденій. Такъ, напримръ, онъ весьма подробно описываетъ, какъ самодки вылавливаютъ вшей, не женируясь присутствіемъ постороннихъ лицъ, и какъ он рвутъ и раскусываютъ ихъ зубами. Это до того заинтересовало любознательнаго автора, что онъ даже освдомился у самодокъ: какой вкусъ иметъ вошь? На это и получи іъ отвтъ: что длинныя вши сладки, но противнаго вкуса не имютъ (стр. 73). Остается неизвстнымъ, проврилъ ли авторъ собственнымъ опытомъ показаніе самодки или удовольствовался однимъ ея завреніемъ. Большая часть наблюденій автора отличается точно такимъ же вшивымъ характеромъ, и потому мы считаемъ излишнимъ знакомить съ ними нашихъ читателей, вполн увренные, что и сами читатели не пожелаютъ подобнаго знакомства. Оберточныя виньетки и лубочныя картинки, которыми авторъ разукрасилъ свое ‘путешествіе’, вполн соотвтствуютъ тексту, и мы надемся, что они никого не введутъ въ соблазнъ и никто, ради нихъ, не захочетъ купить этой книги. Эта надежда насъ нсколько утшаетъ и примиряетъ съ нею.