НОВЫЯ КНИГИ.
НОВЫЯ КНИГИ.
——
——
——
——
П. Т.
‘Дло’, No 1, 1868
Новые книги, Ткачев Петр Никитич, Год: 1868
Время на прочтение: 21 минут(ы)
1. Міръ мошенниковъ, физіологія міра мошенниковъ. Соч. Л. М. Моро-Кристофа. Перев. со 2-го франц. изданія Л. Д. Москва 1867 г.
2. О значеніи и успхахъ новйшаго международнаго права. Соч. I. Блунчли, проф. гейдельбергскаго университета. С.-Петербургъ, изд. Даманскаго.
3. Антропологическіе очерки ученій о прав и государств. Соч. I. К. Блунчли. С.-Петербургъ, изд. Даманскаго 1867 г.
4. Картины средневковой жизни. Соч. Густава Фрейтага. съ 5-го нмец. изд. перев. Корсака. Москва 1867 г.
5. Оправданные, осужденные и укрывшіеся отъ суда. B. Н. Леонтьева. С.-Петербургъ 1868 г.
‘Міръ мошенниковъ’ Моро Кристофа, извстнаго французскаго моралиста, служившаго нкогда въ полиціи и слдовательно, человка, ex oflicio нравственнаго, въ свое время надлалъ не малаго шуму. Книгу эту читали съ жадностію, въ короткое время она выдержала два изданія и, наконецъ, удостоилась русскаго перевода. Простодушный читатель, пожалуй, подумаетъ, что сочиненіе Моро-Кристофа дйствительно заслуживаетъ вниманія, такъ какъ успхъ ея надо же чмъ нибудь объяснить. Но если читатель вспомнитъ, что и ‘Петербургскія Трущобы ‘ русскаго моралиста, г. Крестовскаго, чуть не поравнялись своимъ успхомъ съ календаремъ Гоппе и Корнфельда, то, вроятно, онъ сообразитъ, что успхъ книги еще не доказываетъ ея внутренняго достоинства. Но чему же она обязана, спроситъ любопытный читатель, своимъ шумнымъ появленіемъ на свтъ?—Во-первыхъ, своей нелпости, потому что всякая нелпость, доведенная до пошлости, иметъ свою знаменитость, а во-вторыхъ, соблазнительному заглавію, которое общаетъ ввести насъ въ такой міръ, который всегда и везд подстрекалъ человческое любопытство. Благодаря этимъ же обстоятельствамъ, сочиненіе Моро-Кристофа издано въ Москв, потому что всякая нелпость должна быть издана непремнно въ Москв. Это ужь такъ водится изстари. Жалко только, что скромный издатель скрылъ подъ буквами Л. Д. свое почтенное имя и тмъ лишилъ насъ удовольствіи воздать его подвигу должную хвалу….
Моро-Кристофъ начинаетъ свою книгу полемикой съ знаменитымъ авторомъ: ‘Les Misrables, В. Гюго. Онъ несогласенъ и, Гюго относительно его взгляда на преступленія. Гюго, какъ и люди его партіи, видятъ причину преступленій въ народной бдности и невжеств.— Совсмъ нтъ, отвчаютъ имъ моралисты, подобные Моро-Кристофу, причина преступленій — не бдность и не невжество, а нравственная испорченность. Въ подтвержденіе этого мннія они приводятъ слдующіе доводы устами Моро-Кристофа.
‘Когда мы посщаемъ тюрьмы или засданія исправительныхъ и уголовныхъ судовъ, то видъ этихъ несчастныхъ въ рубищахъ, которыхъ мы тамъ встрчаемъ, можетъ внушить намъ мысль о томъ, что бдность главная поставщица въ тюрьмы и суды. Но когда развернемъ эти рубища и осмотримъ, что прикрывается ими, то придемъ къ тому заключенію, что рубища служатъ скоре причиною пороковъ и безнравственности, чмъ бдности. Сверхъ того эти рубища не су гь единственная одежда, которою при врываются преступленія: весьма часто преступленіе, особенно воровство, совершаются людьми, изящно одтыми.’
Въ доказательство этой мысли Моро-Кристофъ совтуетъ Виктору Гюго справиться съ ‘великолпнымъ сочиненіемъ,’ его ученаго друга. ‘Сравнительная статистика Англіи и Франціи, (Statistique morale de l’Angleterre compare avec celle de la France). Изъ этого сочиненія, равно какъ и изъ отчетовъ уголовныхъ французскихъ судовъ, либералы должны усмотрть слдующее:
1) Наибольшее число преступленій противъ собственности, т. е. воровство, совершается въ самыхъ богатыхъ департаментахъ.
2) На 22,000 ежегодно-обвиняемыхъ изъ девяти классовъ общества, почти 21,000 приходится на долю первыхъ восьми классовъ, которые имютъ постоянныя средства къ существованію, между тмъ какъ только 1200 обвиняемыхъ приходится на долю девятаго класса, къ которому причисляются бродяги, нищіе, развратныя женщины, несчастныя.
3) Изъ освобожденныхъ чаще всего впадаютъ въ новыя преступленія т, которые выходили изъ мстъ заключенія съ наибольшимъ запасомъ денегъ и которые, во время заключенія, казались наилучшими работниками.
4) Наконецъ, наибольшее число преступленій противъ собственности, и вообще всякаго рода преступленій, совершается въ такомъ возраст, когда преступникъ владетъ всми силами тла, ума и воли, т. е. въ возраст до 30 лтъ’.
‘Итакъ’, выводитъ отсюда великій статистикъ Моро-Кристофъ,— бдность не есть мать преступленія’ (стр. 10).
Но послдуемъ дальше за великимъ моралистомъ, служившимъ въ парижской полиціи. Желая опровергнуть теорію своихъ противниковъ, видящихъ въ невжеств главный источникъ преступленія, Моро-Кристофъ разсуждаетъ такъ:
‘Между самыми образованными и самыми богатыми странами новаго времени, безспорно Англія, Франція, Бельгія и Соединенные Штаты занимаютъ первыя мста. Однако, доказано, что въ этихъ странахъ преступленіе, съ удивительнымъ постоянствомъ и роковою правильностью, слдуетъ прогрессивному движеніи) промышленности и просвщенія. Что касается до Франціи, то въ ту самую эпоху, про которую говоритъ Гюго, именно въ періодъ времени между 1825—1836 годами, ни въ одной стран промышленность и просвщеніе не были въ такомъ цвтущемъ состояніи, какъ въ ней. Однако, въ этотъ же самый періодъ времени, общее число обыкновенныхъ преступленій возрасло здсь до 40% вмсто 37.600 ихъ было до 70,000 Въ то arc время число вторичныхъ преступленія почти удвоилось (стр. 21).
Такимъ образомъ, по мннію Моро-Кристофа, образованіе увеличиваетъ сумму преступленій, и слдов. оно развращаетъ, а не совершенствуетъ человка. Такъ думаютъ моралисты, служащіе въ парижской префектур. Но кого же хочетъ обмануть Моро-Кристофъ своими статистическими цифрами? И кто же не догадается, что онъ беретъ для своихъ выводовъ эпоху самой тяжелой реакціи, эпоху мрака и отупнія Франціи, которая продолжалась нсколько лтъ и посл 30-го года? А когда эпоха реставраціи кончилась, статистика представляетъ совершенно другіе факты. Съ 1836 года число преступленій значительно уменьшилось, потому что образованіе и богатство прогрессивно увеличились.— Однако,— великій статистикъ Моро-Кристофъ, которому все это очень хорошо извстно, нисколько этимъ не смущается.
‘Правда’, говоритъ онъ, ‘преступленія за послднее время уменьшились, но причину такого уменьшенія слдуетъ искать въ лучшемъ устройств полиціи и въ большей строгости наказаній’ (стр. 22).
Только совершеннымъ непониманіемъ смысла статистическихъ фактовъ можно оправдать подобное объясненіе. Уголовная статистика всхъ странъ и народовъ совершенно осязательно доказываетъ, что строгость наказаній никогда не уменьшаетъ, а скоре увеличиваетъ число преступленій. Что же касается до благоустроенной полиціи, то и это мнніе давно потеряло свой кредитъ: чмъ лучше устроена полиція, чмъ больше открытыхъ преступленій, слдовательно, съ улучшеніемъ полиціи, число преступниковъ, помщаемыхъ въ оффиціальныхъ отчетахъ, должно бы было увеличиться, а никакъ не уменьшиться.
Впрочемъ Моро-Кристофъ, какъ бы инстинктивно чувствуя, что его статистическіе доводы не принадлежатъ къ числу безспорныхъ, старается подкрпить ихъ собственными своими наблюденіями.
‘Наблюденія, говоритъ онъ, ‘показали, что самые наглые азъ арестантовъ суть т, которые получили какое нибудь образованіе въ школахъ. Тоже замчаемъ и въ парижскихъ тюрьмахъ, гд малое число глупыхъ арестантовъ совершенно незамтно среди значительнаго большинства смышленыя’.— Вс почти директоры центральныхъ тюремъ единогласно утверждаютъ, что они, изучая вліяніе образованіи на нравственность арестантовъ, замтили вредное дйствіе его на порядокъ и нравственность’ (стр. 12).
Но что же понимаютъ моралисты, служащіе и неслужащіе въ полиціи, подъ словомъ нравственность? Основное правило ихъ морали состоитъ въ слдующемъ: ‘поступай относительно другихъ такъ, какъ ты хочешь, чтобы другіе поступали относительно тебя: т. е. пользуйся тмъ, что теб законно принадлежитъ и не посягай на чужое’.— Слдовательно, ихъ нравственность немыслима безъ умнья регулировать свои желанія, соразмрять свои потребности съ законными — въ обширномъ смысл этого слова — средствами къ ихъ удовлетворенію. Превосходно! На соразмрятъ значитъ сравнивать, считать, разсуждать. А сравненіе, счетоводство, разсужденіе суть чисто умственные процессы, слдовательно ихъ правильность и. точность зависитъ отъ умственнаго развитія человка.
Посл неудачныхъ попытокъ опровергнуть своихъ противниковъ относительно ихъ взглядовъ на причины преступленій, Моро-Кристофъ торжественно объявляетъ, будто онъ, инспекторъ французскихъ тюремъ, юристъ, публицистъ, статистикъ, философъ, хиромантикъ и магъ, — открылъ причину всхъ соціальныхъ недуговъ, въ томъ числ и преступленій, — что онъ разгадалъ общественную загадку, которую до него никто не могъ разгадать. Причина всего зла-нравственная бдность, т. е. отсутствіе ‘добродтелей и хорошихъ качествъ сердца’. Нравственная бдность — вотъ разъясненіе общественной загадки, которую безъ этого слова никто не съумлъ бы разгадать, вотъ ршеніе задачи, которую никто не могъ бы ршить безъ этого слова.’ (стр. 25). Каково открытіе! И какъ все это просто, а поди ты, вдь до него никто этого не выдумалъ. Такъ, по крайней мр, говорить онъ самъ:
‘Достойно удивленіи (ужь по истин достойно!) то постоянство и стараніе, съ которымъ экономисты, философы, романисты и правительство въ продолженій цлыхъ вковъ стремились отыскать причину богатства и бдности тамъ, гд не могли найти ея. Ни одинъ изъ нихъ (бдняжки!) не могъ дойти до той истины, что общество бываетъ настолько богато или бдно въ матеріальномъ отношеніи, насколько оно богато или бдно нравственно’ (стр. 26).
А великій магъ и хиромантикъ Моро-Кристофъ дошелъ до этой истины, открылъ такъ сказать, новую Америку, — теперь соціальный вопросъ ршенъ и якорь общественнаго спасенія брошенъ.
Разгадавъ общественную загадку такимъ ‘новымъ и остроумнымъ способомъ, ‘какъ думаютъ русскіе издатели Моро-Кристофа, онъ приступаетъ къ характеристик своего ‘міра мошенниковъ. Прежде всего здсь является вопросъ: есть ли на самомъ дл особенный міръ мошенниковъ, и чмъ этотъ міръ, если онъ, дйствительно, существуетъ, отличается отъ обыкновеннаго міра? На этотъ вопросъ, еще ране Моро-Кристофа, нкоторые мыслители дали положительный отвть. Такъ, напримръ, Викторъ Гюго, ршительно признаетъ существованіе какого-то особеннаго міра мерзавцевъ и мошенниковъ, и описываетъ этотъ міръ въ своемъ знаменитомъ роман слдующими поэтическими красками:
‘Всякое человческое общество’, угверждаетъ онъ, ‘иметъ въ своей сред такъ называемую третью низшую категорію людей (le troisiè,me dessous). Общественная почва вся покрыта подковами для добра или для зла, которые всегда существуютъ другъ возл друга. Есть подкопы верхніе и нижніе, которые иногда обрушиваются подъ тяжестью цивилизаціи, и которые наше равнодушіе и наша безпечность часто топчутъ ногами, не замчая ихъ.— Ниже, въ самомъ омут, безъ всякой связи съ верхними этажами, существуетъ послдній подкопъ — inferi. Это яма мрака — страшное мсто. Общественный Уголино живетъ въ этомъ омут. Это великій вертепъ зла. Эта пещера ниже всхъ и есть врагъ всхъ. Это отвращеніе абсолютное. Этотъ омутъ не знаетъ философовъ, его мечъ никогда не чинитъ перьевъ. Его чернота не иметъ ничего общаго съ чернотою чернилъ. Никогда пальцы мрака, которые корчатся подъ этимъ удушающимъ потолкомъ, не перелистывали книги и не касались ни до одного журнала. Этотъ омутъ иметъ цлью ломку всего, онъ подкапываетъ не только общественный порядокъ, но и философію, науку, и право, и мысль человческую, и цивилизацію, и революцію, и прогрессъ. Онъ — мракъ, и представляетъ собою хаосъ. Поддерживающіе его своды суть произведенія невжества. Его имя — воровство проституція, разбой, убійство’.
Все это очень ужасно и очень поэтично, по гршитъ противъ правды и логики. Даже самъ Моро-Кристофъ — который, по словамъ русскаго издателя, можетъ сказать о себ: ‘никогда никто не вникалъ глубже меня въ свой предметъ, не разсматривалъ его старательне меня и не достигалъ предположенной себ цли точне и полне меня,— даже этотъ Моро-Кристофъ — такъ досконально изучившій міръ ‘мошенниковъ,’ — и онъ несогласенъ съ Гюго. По его мннію, міръ мошенниковъ, какъ нчто совершенно отдльное отъ прочаго міра, хотя и дйствительно существуетъ, но онъ все же не такъ исключителенъ и не такъ далекъ отъ прочаго міра, какъ это полагаетъ французскій романистъ.
‘Викторъ Гюго’, говоритъ Моро-Кристофъ,— ‘заблуждается, допуская, будто нтъ ничего общаго между этимъ послднимъ разрядомъ людей, между inferi и другими высшими этажами. Міръ мошенниковъ,— продолжаетъ этотъ великій мыслитель, — состоитъ изъ всякаго рода дурныхъ людей, которые свергли съ себя иго закона честныхъ людей, и которые не будучи въ состояніи найти удовлетворенія своимъ страстямъ, при условіяхъ честной жизни, принужденъ искать въ преступленіи того, что преступленіе только и можетъ имъ доставить'(стр. 32).
Итакъ міръ мошенниковъ — міръ подземный. Прекрасно: значитъ, мстопребываніе его найдено. Чмъ же теперь отличается этотъ міръ отъ обыкновеннаго? Во-первыхъ, говоритъ Моро-Кристофъ, ‘онъ свергъ съ себя иго закона честныхъ людей’. Но разв въ обыкновенномъ мір, въ мір другихъ людей, въ томъ мір добродушныхъ моралистовъ и самодовольныхъ буржуа, среди которыхъ вращается Моро-Кристофъ, изъ которыхъ онъ выбираетъ себ друзей и знакомыхъ,— разв въ этомъ мір иго закона честныхъ людей ‘никогда не свергается, никогда не нарушается?’ Если ваши знакомые были бы вполн откровенные люди, г. Моро-Кристофъ, и если бы вы попросили ихъ порасказать вамъ ихъ біографіи, то вы убдились бы, что и въ обыкновеномъ мір люди очень мало стсняются ‘игомъ закона честныхъ людей’ и что т немногіе, которые подчиняются ему съ рабскою покорностію, часто слывутъ за дураковъ. Вы увидли бы дале, что даже и самые закоснлые мошенники вашего міра не вполн эмансипировали себя отъ ига этого закона. Впрочемъ вы и сами это признаете, допуская, что мошенники отличаются обыкновенно въ своихъ взаимныхъ сношеніяхъ необыкновенною честностью,— честностью, доходящею часто до геройства. Итакъ первый признакъ, отличающій міръ мошенниковъ отъ міра честныхъ людей, несостостоятеленъ. Нтъ ли же какихъ нибудь другихъ признаковъ, боле рзкихъ?
‘Въ мір мошенниковъ’, говоритъ Моро-Кристофъ,’выработался свой особенный языкъ, своя особенная терминологія,— дьявола, напримръ, они называютъ не ‘diable’ а ‘boulanger’, тюрьму — не ‘prison’, а ‘college’, исповдника — не ‘confesseur’, а ‘babillard’, полицейскаго коммиссара не ‘couiissaire’ de police’, а ‘cardeuil’ и т. п.
Но вдь эту терминологію, этотъ argot употребляютъ далеко не вс мошенники, — онъ распространенъ только въ ихъ низшихъ слояхъ, и, слдовательно, не можетъ быть принять за отличительный признакъ всего мошенническаго міра. Моро-Кристофъ не затрудняется и выставляетъ еще третій признакъ:
‘Міръ мошенниковъ’, говоритъ онъ, ‘есть огромная ассоціація многихъ классовъ преступниковъ, имющихъ свою аристократію, свою іерархію, свои права, свои степени знатности, свой пролетаріатъ и живущихъ подъ властью одного общаго закона’ (стр. 33).
Вотъ какъ. Какой же это такой законъ? ‘Законъ этотъ ‘ поясняетъ Моро-Кристофъ, — ‘состоитъ въ томъ, чтобы жить на счетъ тхъ, кто честно владетъ собственностію… Слово честно, подчеркнутое въ подлинник, очевидно вставлено сюда только для вящаго униженія мошенниковъ, потому что, конечно, Моро-Кристофъ не станетъ доказывать нелпаго парадокса, будто мошенники обворовываютъ, обманываютъ и убиваютъ только честныхъ людей, и что ихъ руки никогда не подымаются на. негодяевъ, подобныхъ имъ…. Но вотъ, наконецъ, Моро-Кристофъ находитъ признакъ, ршительно отличающій людей открытаго имъ міра отъ обыкновенныхъ людей:
‘Они’ разсказываетъ онъ, на 24 стр.— ‘братья по Вельзевулу’.
Ну, теперь мы согласны, что мошенники совсмъ не похожи на обыкновенныхъ людей, потому что никто изъ обыкновенныхъ людей, насколько мы ихъ знаемъ, не состоятъ ни въ какомъ родств съ Вельзевуломъ. Можетъ быть, конечно, мы ошибаемся, можетъ быть, насъ обманываетъ человческое лицемріе, можетъ быть, на самомъ дл, родственныя отношенія съ Вельзевуломъ существуютъ и среди обыкновенныхъ людей, но только они тщательно скрываются и маскируются, однако все же, я думаю, было бы замтно: вдь шила въ мшк не утаишь, какъ говоритъ пословица. Интересно бы было знать, какимъ именно образомъ, открылъ это родство Моро-Кристофъ въ мір мошенниковъ, быть можетъ, этотъ способъ можно бы было примнить и къ нашему ‘неподземному’ міру. Сами ли мошенники ему въ этомъ сознались, сновидніе ли ему такое приснилось, или это сообщилъ ему ‘его ученый другъ ‘ Герри, или ему тутъ помогла хиромантія — все это пока остается загадкою, которую, вроятно, никто не разгадаетъ кром его самого.
Но Моро-Кристофъ не шутитъ, онъ не думаетъ пугать насъ своимъ Вельзевуломъ, какъ маленькихъ дтей пугаютъ ягой-бабой, онъ дйствительно убжденъ въ родственныхъ связахъ мошенниковъ съ Вельзевуломъ, такъ что мы не знаемъ наврное, ужъ не съ хвостомъ ли они? И какой ужасъ — эти циники, атеисты — живутъ среди насъ, ежедневно, быть можетъ, встрчаются съ нами, даже говорятъ, и мы ихъ неузнаемъ, и мы ихъ терпимъ. Въ одной Франціи число такихъ лицъ, ежегодно открываемыхъ правосудіемъ, доходитъ до 200,000. Представьте же теперь, въ какомъ страшномъ омут мы живемъ, въ какомъ ужасномъ обществ мы вращаемся!
Посл такой мткой и опредленной характеристики міра мошенниковъ, которая обличаетъ въ Моро-Кристоф великаго знатока этого міра, — онъ переходитъ изъ области своихъ статистическихъ и психологическихъ наблюденій въ боле свойственную ему сферу краніоскопіи, физіономистики и хиромантіи. И въ этой сфер онъ, дйствительно, чувствуетъ себя, какъ дома. Здсь для него все знакомо и нтъ никакихъ тайнъ. По вашимъ волосамъ, глазамъ, лбу, рту, по вашей улыбк, по вашимъ ушамъ и морщинамъ, онъ сейчасъ же объяснитъ вамъ, что вы такой-то человкъ и какой у васъ характеръ. Если, напримръ, у васъ лоснящійся лобъ, то это явный признакъ холодной души и легкости характера, если морщины на вашемъ лбу идутъ горизонтально, параллельно бровямъ, то, значитъ, вы глубокомысленны, если же, на оборотъ, он идутъ вертикально, между бровями, значитъ вы мстительны и склонны къ ненависти. Если у васъ густые и прямые волосы, значитъ у васъ грубый и тупой умъ. Рыжіе же волосы указываютъ или на чрезмрную злость или на чрезмрную доброту, каштановые или черные обнаруживаютъ энергію, пылкія страсти и сладострастность, блокурые — чувствительность и нжность (стр. 84, 85). Затмъ авторъ раскрываетъ передъ нами таинства хиромантіи и древней магіи. Къ той и другой наук онъ относится съ большимъ уваженіемъ и говоритъ о нихъ совершенно серьезно.
‘Хиромантія’, разсуждаетъ онъ, ‘основателемъ которой былъ Арпентиньи, иметъ своимъ предметомъ форму рукъ и характеристическіе знаки или линіи рукъ. Хиромантія, тайны которой намъ открылъ Дебародль (сочиненіе этого великаго мага, кажется, переведено на русскій языкъ и издано также московскимъ книгопродавцемъ) иметъ своимъ предметомъ узнать инстинкты и судьбу человка, по расположенію бугорковъ и линій рукъ, эта наука (для него, видите, это наука) была въ древности предметомъ магіи. По моему мннію первая часть этой науки достойна изученія, но и второю не должно совсмъ пренебрегать’.
За этимъ вступленіемъ слдуетъ подробное изложеніе хиромантической и кабалистической доктрины. Для васъ пока еще, читатели, это terra incognita, и потому я полагаю, вамъ будетъ не безъинтересно познакомиться съ исто хотя издали, а о боле подробномъ ознакомленіи похлопочутъ ваши московскіе друзья вкуп съ московскими книгопродавцами. Слушайте и воспринимайте великія тайны, которыя вамъ откроетъ великій магъ и статистикъ Моро-Кристофъ.
‘Люли раздляются на семь категорій, соотвтственно семи главнымъ небеснымъ свтиламъ: солнцу, лун, юпитеру, сатурну, меркурію, марсу и венер, — каждая изъ этихъ категорій, подвергаясь боле сильному вліянію одной главной планеты, можетъ также подвергаться вліянію второстепенныхъ планетъ, откуда, черезъ безчисленное смшеніе, происходитъ безконечное разнообразіе человческаго рода. Слдовательно, черезъ вліяніе господствующей небесной планеты, особенно притягивающей, люди получаютъ отличіе, какъ предметъ цвта’ — ‘Законы симпатіи, которые заставляютъ землю говоритъ и приводить въ соединеніе людей, своихъ дтей,— обобщаютъ безчисленные міры твореніи. Такимъ образомъ человкъ находится въ зависимости отъ планетъ черезъ цпь всеобщаго согласія. Равнымъ образомъ это относится и къ тому, что магнетическое отраженіе небесной тверди можетъ надлять человка, подобно феямъ нашихъ сказокъ, при его рожденіи, добрыми или гнусными качествами, смотря по вліяніямъ планеты, надъ которой тяготетъ въ этотъ моментъ вращеніе міровъ. Въ центр земли есть фокусъ планетнаго свта, вдыхающій и выдыхающій всеобщую жизненность, безирсстапно поддерживаемый питаніемъ солнца, которое постоянно идетъ отъ него, чтобы снова возвратиться къ псму. Самъ человкъ иметъ то центральное начало, которое влечетъ его къ водовороту свта подобно тому, какъ каждая планета иметъ ядро, соединяющее ее съ други мы такими же планетами. Человкъ есть микрокосмъ, судя ни аналогіямъ выходитъ, что все, происходящее въ большомъ мір замчается въ маломъ. Но рука есть результатъ (?!) человка, его активный микрокосмъ. Слдовательно, когда аналогіи точны между идеями и формами, переходя отъ степени къ степени, отъ великаго къ малому, отъ вселенной къ человку, отъ человка къ рук, мы выводимъ, что на рук отпечатлваются признаки вселенной, равно изъ этого слдуетъ я то, что роковое назначеніе человка находится въ согласіи съ всеобщею гармоніею, рука должна носить знаки этой гармоніи, которой она также не чужда’ (стр. 108—110).
Вотъ вамъ читатель въ экстракт хиромантическая теорія кабалистики. основанная еще въ глубокой древности, во времена младенческой безпомощности человческаго ума. Тогда она была весьма понятна и нисколько не удивительна. Но что вы скажете о мыслител, который въ настоящее ‘время, въ этотъ вкъ положительныхъ знаній и развитія естественныхъ наукъ, считаетъ ее чмъ-то очень серьезнымъ и достойнымъ уваженія, примняетъ ее къ своимъ наблюденіямъ, пропагандируетъ и распространяетъ въ печати?.. Очевидно, это — наглый шарлатанъ. Судите какъ хотите. А что вы скажете, также о почтенныхъ издателяхъ, которые переводятъ на русскій языкъ всю эту галиматью, да еще выдаютъ ее за нчто очень умное и оригинальное?!..
Отъ кабалистики хиромантиковъ легко перейдти къ кабалистик юристовъ. Это тоже великіе маги, только нсколько въ другомъ род. Свои науки они создаютъ такъ легко, скоро и основательно, какъ и первые. Для хиромантика достаточно нсколькихъ линій и бугорковъ на ладони человческой руки, чтобы, на основаніи этихъ линій и бугорковъ, создать цлую науку. Для юриста достаточно нсколькихъ клочковъ исписанной бумаги для того, чтобы на основаніи этихъ клочковъ создать цлую систему права. Самымъ поразительнымъ образчикомъ этой удивительной способности служитъ созданная ими, такъ называемая наука международнаго права. Подъ этимъ именемъ издаются обыкновенно сборники трактатовъ и обычаевъ, соблюдаемыхъ народами въ ихъ взаимныхъ отношеніяхъ другъ къ другу, Когда эти трактаты излагаются цликомъ безъ всякихъ комментаріевъ или съ комментаріями, имющими чисто историческій или казуистическій характеръ, тогда они такъ просто и называются сборниками или положительнымъ международнымъ правомъ. Когда же они излагаются не цликомъ или не въ подлинник, а въ экстракт или своими словами, и когда къ каждому изъ нихъ прибавляется разсужденіе, въ которомъ доказывается, что правило, изложенное въ данномъ трактат, есть не только простой фактъ, но фактъ разумный, необходимый и вполн согласный съ требованіями правды и справедливости, — тогда эти сборники называются уже не сборниками, а наукою или теоріею международнаго права. И что это за податливая и на вс руки способная теорія! Вчера она признавала за частными лицами право морскаго корсарства въ военное время, сегодня она считаетъ это право незаконнымъ, и въ тоже время разршаетъ партизанскую войну на суш. Вчера она считала неприкосновеннымъ непріятельскій грузъ подъ нейтральнымъ флагомъ, сегодня же она объявляетъ, что нейтральный грузъ неприкосновененъ подъ какимъ бы флагомъ онъ ни шелъ: завтра, быть можетъ, она возвратится къ старымъ началамъ и признаетъ за лучшее реставрировать морскіе ордонансы Людовика XIV. Сегодня она считаетъ военною контрабандою такіе-то и такіе-то предметы, а, вчера, совсмъ другіе, а завтра, быть можетъ, ея взглядъ еще разъ измнится. Все здсь подчиняется и все зависитъ отъ личныхъ соображеній юристовъ-хиромантиковъ… Посл этого казалось бы трудно создать что нибудь постоянное и опредленное, но нтъ, — юристы придумали особенную науку.
Впрочемъ, сами юристы такъ мало уврены въ прочности фундамента этой науки, что всегда почти начинаютъ доказательствомъ возможности ея существованія и опроверженіемъ доводовъ, приводимыхъ обыкновенно противъ этой возможности. Разумется, доводы выбираются нарочито глупые и опровергаются съ истинно восхитительною легкостью. Посл этого торжествующій юристъ, очистивъ свою совсть отъ тяготвшаго на ней бремени, очень развязно приступаетъ къ изложенію содержанія важнйшихъ трактатовъ по международному праву, и къ каждому трактату прибавляетъ, конечно, поясненіе, изъ котораго слдуетъ, что разбираемый трактатъ представляетъ значительный шагъ развитія въ сравненіи съ своимъ прецедентомъ, и что онъ совершенно соотвтствуетъ правд и справедливости. Этому изложенію частію предпосылается еще краткій очеркъ развитія и успховъ международнаго права, изъ котораго опять таки становится яснымъ, какъ день, что наука эта постоянно развивается и что въ будущемъ ей предстоитъ совершать великія дла и занять весьма почетное и видное мсто въ сред прочилъ общественныхъ наукъ.’
Таковъ общій рецептъ для составленія трактатовъ и руководствъ по международному праву, и книжка Блунчли ни на іоту не отступаетъ отъ этого рецепта, хотя, надо сознаться, исполняетъ его крайне небрежно и поверхностно. Начинается она, какъ водится, съ доказательствъ, что международное право, какъ теорія, какъ наука, существуетъ, и что оно основывается, будто бы на чувств правды и справедливости, врожденныхъ человку. При этомъ Блунчли, неизвстно съ какою цлью, полагаетъ, будто понятіе о прав ясне представляется уму мужчины, нежели женщины, за то, взамнъ этого, онъ надляетъ обиженную имъ женщину боле инстинктивнымъ чувствомъ справедливости. Подливъ, такимъ образомъ, полюбовно правду и справедливость между людьми, онъ уже, безъ дальнйшихъ околичностей, прямо приступаетъ къ обоснованію международнаго права.
‘Принимая’, говоритъ онъ, за несомннную истину, что человку врожденно чувство справедливости и способность къ развитію въ себ понятія о прав, необходимо слдуетъ признать ‘вы полагаете? не на основаніи ли хиромантіи?) что международное право иметъ прочную основу и глубокій корень въ природ человка. Международное право есть законно-необходимый сознанный всми порядокъ, опредляющій отношенія государствъ между собою’ (стр. 2).
Законно-необходимый! Можно ли до того злоупотреблять словами? Тамъ, гд все опредляется выгодами и интересами сильнйшихъ, гд за каждымъ признано право войны, слдов. право нарушать трактаты въ случа, если они окажутся, почему нибудь, невыгодными,— тамъ понятіе о законной необходимости совершенно даже и немыслимо, оно находится въ совершенномъ противорчіи съ этимъ правомъ войны. Вся исторія Европы, съ самыхъ древнйшихъ и до самыхъ новйшихъ временъ, служитъ блистательнйшимъ опроверженіемъ этой фантастической теоріи законно-необходимаго въ сфер международныхъ отношеній, — и обличаетъ иллюзію юристовъ съ большею даже очевидностью, чмъ современная паука обличаетъ шарлатанство маговъ и хиромантиковъ. Но оставимъ даже исторію,— обратимся къ современной дйствительности: неужели даже пушки подъ Кениггрицомъ, неужели мексиканская экспедиція, прусско-австрійско-датская война, неужели Ментана не разбиваютъ въ прахъ теорію законной необходимости,— неужели Пруссія отнимаетъ отъ Даніи Шлезвигъ подъ вліяніемъ чувства справедливости, врожденнаго пруссакамъ,— неужели врожденное французамъ чувство правды и справедливости требовало раззоренія и опустошенія Мексики и ментанскаго побоища?.. Странное же это, однако, чувство справедливости, — какія удивительныя требованія оно предъявляетъ, и какъ любитъ оно упиваться человческою кровью. И добро бы, если бы еще на престолахъ Пруссіи и Франціи сидли женщины,— ну, тогда понятно: у женщинъ, по теоріи Блунчли, сознаніе права не должно быть такъ ясно, какъ у мужчинъ, — а то вдь нтъ: и Вильгельмъ и Наполеонъ принадлежать къ мужскому полу,— и министры у нихъ все мужчины. Но, можетъ быть, Наполеонъ, декретируя итальянскую и мексиканскую экспедиціи, дйствовалъ подъ вліяніемъ своей супруги, Евгеніи, и Бисмаркъ, присоединяя датскія провинціи къ Пруссіи и объявляя войну Австріи. находился подъ вліяніемъ очаровательной сеньоры Лукки? Если это дйствительно было такъ, то международное право, какъ наука, спасено, и мы преклоняемся передъ геніемъ великаго Блунчли, который своею теоріею распредленія правды и справедливости между двумя полами, такъ кстати выручилъ юристовъ изъ ихъ затруднительнаго положенія.
Оказавъ эту услугу своей компаніи, Блунчли уже съ совершенною развязностью приступаетъ къ опроверженію скептическихъ воззрній нкоторыхъ юристовъ, утверждавшихъ, что международное право, въ смысл права, науки, не существуетъ, — опроверженія его очень курьезны и очень убдительны, для примра укажемъ хотя на одно изъ нихъ. Противники международнаго права, говорятъ, между прочимъ, что это такое за удивительное право, которое существуетъ безъ законодательства и суда, гд все ршаетъ одна сила (стр. 3).
‘Если кто нибудь заявляетъ притязаніе на вещь, находящуюся но владніи другого, если кредиторъ требуетъ уплаты отъ должника,— то об стороны найдутъ въ государств судью, который можетъ разршить ихъ споръ на основаніи закона. Въ случа похищенія собственности или личнаго оскорбленія, на защиту обиженнаго является прокуроръ или адвокатъ, присяжные ршаютъ вопросъ о виновности, судьи объявляютъ приговоръ, а государственная власть приводитъ его въ исполненіе. Когда же одно государство заявляетъ притязаніе на области, принадлежащія другому, или требуетъ удовлетворенія за нарушеніе своихъ интересовъ или само нагло нарушаетъ миръ и права другого государства, гд судъ, къ которому могъ бы обратиться обиженный, кто удержитъ насиліе, возстановитъ право, защититъ слабаго противъ сильнаго? Обиженному государству остается единственное крайнее средство для защиты своихъ правъ,— война, и въ войн дло ршается превосходствомъ матеріальныхъ силъ одной изъ борющихся сторонъ’, (стр. 10, 119).
Такъ разсуждаютъ нкоторые юристы и разсуждаютъ они, какъ видите, совершенно справедливо. Но степенные юристы не одобряютъ такого нигилизма, и чтобы увернуться отъ его стрлъ, какъ вы думаете,— какую штуку они выдумали?— Они начинаютъ доказывать, будто на войн правая сторона всегда побждаетъ. Какъ? они осмливаются сказать, что право есть сила и сила право! О, великое еретичество! Какъ могъ повернуться ихъ языкъ на такое невроятное правохульство. Нтъ, успокойтесь! Юристы степенные, побивающіе юристовъ-скептиковъ, никогда не договаривались до такой ереси: на войн побждаетъ правда не потому, что право есть сила и сила есть право, а потому, видители, что ‘увренность въ правот своего дла подкрпляетъ и ободряетъ войска, сознаніе же своей несправедливости вселяетъ въ нихъ смущеніе и робость’ (стр. 11). О, великій Блунчли, о великіе юристы, кто. кром васъ, могъ бы выдумать такую удивительную штуку?!— Право это стоитъ ‘фокуса планетнаго свта, вдыхающаго и выдыхающаго всеобщую жизненность и безпрестанно поддерживаемаго питаніемъ солнца’, — о которомъ съ такою увренностью повствуетъ великій магъ Моро-Кристофъ.
Доказавъ такимъ кабалистическимъ способомъ неосновательность возраженій, приводимыхъ противъ международнаго права, Блунчли, по общему рецепту, разсматриваетъ историческое развитіе какой-то идеи международнаго права, и сулитъ ему въ будущемъ блистательную перспективу. Затмъ слдуетъ очень краткое и очень поверхностное обозрніе главнйшихъ фактовъ изъ международныхъ отношеній, и въ заключеніе этого обозрнія г. Блунчли проситъ своихъ читателей убдиться, что международное право сдлало въ послднее время большіе успхи. А почему же и не убдиться? Но только если читатель убдится, то, конечно, онъ убдится единственно изъ любезности къ г. Блунчли, и ужь никакъ не потому, что прочелъ его книжку. Изъ этой книжки онъ не узнаетъ ршительно ничего такого, чего бы не зналъ и до нее. Зачмъ г. Блунчли изволилъ утруждать себя писаніемъ ея, зачмъ онъ для такого вздора отрывался отъ своихъ серьезныхъ занятій — это вопросъ, весьма мало насъ интересующій, и отвчать на него мы не беремся. Но зачмъ г. Даманскій перевелъ и издалъ этотъ вздоръ — это вопросъ весьма интересный и съ психологической, и со всякой другой точки зрнія. Когда, наконецъ, этотъ издатель перестанетъ мистифицировать нашу несчастную публику? И неужели онъ мало угодилъ ей своимъ Лабулэ? Бдная публика,— твои услужливые издатели скоро совсмъ отобьютъ у тебя охоту тратить деньги на книги. Въ самомъ дл, какъ ты ни терплива и ни вынослива, а все же можетъ лопнуть и твое терпніе: что ни книга — то глупость и глупость, раскроешь одну — разсуждаетъ о хиромантіи, — раскроешь другую — натыкаешься на разсужденіе о распредленіи правды и справедливости между полами, — раскроешь третью — колоссальное невжество. Когда же, наконецъ, все это кончится?
Вмст съ брошюркою Блунчли ‘О значеніи и успхахъ новйшаго международнаго права’ тотъ же г. Даманскій, — и тоже неизвстно для чего,— издалъ другую брошюрку того же автора:, антропологическіе очерки о прав и государств‘, въ которой весьма поверхностно и неудовлетворительно излагается воззрніе на право и государство Гуго Греція и Томазія, вся брошюрка занимаетъ какихъ нибудь 1 1/2 печатныхъ листовъ, и по своей ничтожности не заслуживаетъ ни малйшаго отзыва. Все, что мы можемъ сдлать по поводу ея, — это предостеречь читателя отъ непроизводительной траты денегъ на ея покупку.
Сочиненіе Фрейтата: ..Картины средневковой жизни’ заслуживаетъ полнаго вниманія со стороны читателей, необладающихъ большимъ запасомъ историческихъ свденій. Въ весьма легкой и удобочитаемой форм она знакомитъ ихъ съ важнйшими событіями европейской исторіи, начиная съ конца древняго міра и до реформаціоннаго періода.
‘Предлагаемая книга’, говоритъ переводчикъ въ предисловіи, ‘есть по словамъ автора, самостоятельное цлое и въ тоже время первая часть боле обширнаго сочинскія, названнаго ‘Картинами изъ прошлаго Германіи’ Bilder aus der deutschen Vergangenheit). Второй томъ его заключаетъ періодъ Габсбурговъ и реформаціи,— третій переворотъ и реформы семнадцатаго вка, четвертый вкъ, Фридриха Великаго и новое время. Хотя авторъ въ своихъ картинахъ иметъ въ виду преимущественно исторію Германіи, но настоящая книга касается міровыхъ событій, каковы: переселеніе народовъ, монархіи Карла Великаго, крестовые походы и проч.’
Въ изложеніи Фрейтага хотя и пробивается нсколько нмецкій патріотизмъ, — однако онъ смотритъ на прошлое трезвыми глазами и не морочитъ ни себя, ни другихъ несбыточными иллюзіями добраго стараго времени.
‘Напрасно,’ говоритъ онъ на первой же страниц, ‘стали бы мы искать добраго стараго времени. Даже ханжа, осуждающій Гегеля и Гумбольдта, какъ великихъ безбожниковъ, даже консервативный землевладлецъ, ратующій съ властями настоящаго времени за привилегіи своего сословія, даже и они, переносясь въ прошлыя столтія, сначала придутъ въ крайнее удивленіе, а йогомъ въ ужасъ при вид ихъ окружающаго.’
Затмъ, онъ рисуетъ въ весьма живой и увлекательной картин бытъ германскаго землевладльца въ половин XVI вка, и проводитъ параллель съ бытомъ того же землевладльца въ половин XVII вка, спустя двнадцать лтъ посл окончанія великой германской войны,— когда средневковыя основы народной жизни были окончательно расшатаны, но порядокъ еще не возстановился и жизнь не вошла въ свою обыденную мщанскую колею.
‘Стны древняго господскаго замка развалились, нердко въ нихъ гостило чужеземное войско: пламя закоптило кучи развалинъ, неистовство опусти шило погреба и сундуки, домашнее хозяйство разрушено. Изъ камней стараго зданія землевладлецъ выстроилъ новый бдный домъ, съ толстыми стнами безъ украшеній. Большія окна смотрятъ внизъ на жалкую деревню, хижины которой лишь отчасти отстроены, и на поле, которое только нсколько лтъ тому назадъ вошло въ прежній свооборотъ. Стадо овецъ кое-какъ пополнено, но лошадей еще мало, — поселяне научились пахать коровами. Владлецъ замка не содержитъ боле всадниковъ и верховыхъ лошадей, подъ дырявымъ навсомъ стоитъ карета,— неудобный ящикъ на кожаныхъ ремняхъ, составляющій тмъ не мене фамильную гордость, Домъ все еще окружаютъ стны и рвы съ подъемными мостами, входы защищены желзными замками и желзными запорами, страна еще не безопасна. Вблизи скрываются цыгане и шайки разбойниковъ, ежедневные разговоры идутъ о нападеніяхъ и страшныхъ убійствахъ, совершаемыхъ людьми съ вымазанными черной краской лицами. Въ дом больше спокойствія и порядка, въ деревн тишина. Чувство порядка усилилось, и землевладлецъ самъ строго надзираетъ за дтьми, прислугой, крестьянами. Сельская школа въ жалкомъ упадк, бдный кандидатъ обучаетъ дтей землевладльца. На двор замка еще встрчаются какія-то дикія лица, но уже не верховые наемники, а отпускные солдаты, вступившіе въ мирныя гражданскія должности лсниковъ, разсыльныхъ при судахъ и тлохранителей владльца. Когда хозяинъ уходитъ изъ дому, съ головы его надаютъ большими локонами густые волосы, вмсто рыцарскаго меча на боку у него виситъ длинная и тонкая шпага, движенія и рчи его неуклюжи и сухи, кань будто онъ играетъ роль, ‘ваша милость’— называютъ его граждане, незамужняя его дочь сдлалась Fruein и demoiselle. Госпожа замка все еще носитъ на боку связку ключей, сильна въ рецептахъ и суеврныхъ домашнихъ средствахъ теченія, и страдаетъ отъ привидній въ старой башн замка, пережившей войну. Но въ ожиданьи чьего-либо визита прялка уносится, наскоро надвается нарядное платье, на стол является скудное фамильное сокровище — серебряные кубки и кружки, конюхъ или лакей, уполномоченный отдать поклонъ, одвается въ ливрею и въ комнат курятъ благовонія. Поститель является моднымъ любезникомъ, въ галунахъ и парик, и обмнивается съ думскимъ поломъ многорчивыми комплиментами, онъ преданнйшій рабъ храброй и знатной дамы, восхваляетъ ея дочку, побдительницу сердецъ, за ея ангельскую красоту и слушаетъ ее недостойными ушами, но эти выточенные комплименты — плохая маска грубыхъ нравовъ, — нердко прерываются пошлостями конюшни и бранью, когда истощились комплименты, и разговоръ становится непринужденне, то больше всего онъ обращается на вещи уже не двусмысленныя, женщины привыкли слушать и отвчать, не съ наивнымъ простодушіемъ прежняго времени, но съ тайнымъ удовольствіемъ отъ вольности такого разговора, разсказывать грязные анекдоты или приводить въ притворное смущеніе женщинъ загадочными вопросами и ихъ неприличнымъ разршеніемъ было тогда въ мод. Но надолъ и этотъ разговоръ, между тмъ вино производитъ свое дйствіе: веселость становится шумне, и въ конц концевъ наступаетъ здоровый кутежъ на старый нмецкій ладъ…’ (Стр. 7—8).
Изъ этого отрывка читатель можетъ составить себ полное понятіе о томъ, какъ относится Фрейтагъ къ описываемому имъ предмету. Въ живой картин онъ представляетъ намъ жизнь землевладльца средней руки, отъ половины XVII стол.,— его домашнее хозяйство, его время провожденіе и т. д. Такимъ же точно увлекательнымъ языкомъ написана и вся книга. Правда, въ ней читатель не найдетъ глубокихъ соображеній и новыхъ мыслей, оригинальныхъ сужденій и сопоставленій,— но онъ найдетъ живой серьезный, картинный разсказъ-о различныхъ сторонахъ германской народной жизни, разсказъ,— который не только его позабавитъ, но и дастъ ему хорошій запасъ полезныхъ историческихъ свденій.
Въ самыхъ воззрніяхъ Фрейтага на народную жизнь, которую онъ желаетъ оживить передъ нами въ этихъ картинахъ, проглядываетъ ветхій идеализмъ отжившихъ теорій, но этимъ воззрніямъ не слдуетъ придавать никакой важности, потому что он нисколько не портятъ впечатлнія, производимаго его живыми разсказами и нисколько не подкупаютъ безпристрастіе разскащика.
Книжка г. Леонтьева явилась весьма кстати и заслуживаетъ серьезнаго вниманія не одной только публики. Цль книги — представитъ несоотвтствіе нашего теперешняго слдственнаго порядка, пропитаннаго во многихъ отношеніяхъ преданіями старой рутины, съ новымъ процессомъ, введеннымъ уставами 20 ноября 1864 г. Авторъ подвергаетъ критическому анализу предварительныя слдствія, произведенныя по замчательнйшимъ уголовнымъ процессамъ изъ практики новыхъ судовъ. Анализъ этотъ приводитъ къ тому выводу, что въ большинств случаевъ предварительное слдствіе производилось съ одной стороны, крайне небрежно,— что вредитъ уголовному правосудію и ослабляетъ силу уголовной репрессіи, съ другой,— крайне односторонне, подъ вліяніемъ предвзятыхъ идей,— отчего страдаютъ невинные и подрывается авторитетъ судебной власти. Кром того не вывелись еще изъ моды пріемы стараго слдствія: запугиваніе, наушничанье и т. п. Примровъ мы не будемъ приводить, потому что въ книг Леонтьева читатель найдетъ ихъ въ изобиліи. Въ предисловіи авторъ указываетъ на нкоторыя особенно темныя стороны нашего слдствія, напр. слишкомъ поспшные аресты, наушничанье и т. п. и развиваетъ при этомъ нсколько справедливыхъ мыслей о томъ, какія по закону должны быть обязанности судебнаго слдователя, указывая на рутинные пріемы нашихъ новыхъ слдствій, онъ останавливается въ особенности на двухъ изъ этихъ пріемовъ, крайне стснительныхъ для свободы гражданъ — именно на легкости, съ которую заподозрнная личность подвергается тюремному заключенію, безъ достаточныхъ основаній, уликъ, и на домашнемъ обыск. Относительно послдняго г. Леонтьевъ говоритъ слдующее:
‘Есть и еще одинъ изъ пріемовъ, употребляемыхъ при слдствіи безъ строгой разборчивости, вытекающій очевидно изъ слабаго сознанія того, какимъ униженіемъ должно пользоваться жилище частнаго лица и его спокойствіе. Пріемъ этотъ — обыски и такъ называемыя выемки въ домахъ. Нужно-ли говорить, какъ мы далеки еще отъ того высокаго идеала, до котораго дошелъ въ этомъ отношеніи англійскій народъ… Домъ англичанина, по выраженію лорда Чатама, называется его крпостью. Почему? Потому-ли что его окружаетъ ровъ, защищаетъ валъ? Нтъ. Домъ этотъ можетъ быть прыгая соломою хижина… Въ него можетъ проникать дождь, ни король не можетъ этого сдлать’.
Послднія слова, конечно, должны быть поняты, какъ метафора, но, извстно, что министерство Пальмерстона. лишилось доврія палаты за то, что дозволило произвести обыски въ нкоторыхъ частныхъ домахъ по поводу покушенія Орсини противъ французскаго императора.
‘Судебная, и только одна судебная власть иметъ право въ Англіи разршить произвести домовый обыскъ. Наши судебные слдователи — члены суда, и потому мы, въ отношеніи вншней стороны дла, какъ бы пользуемся одинакимъ огражденіемъ, какъ и англійскіе подданные, на основаніи же 254 ст. ус. уг. судопр. полиціи при дознаніяхъ и собираніи свдній воспрещается длать обыски и выемки въ домахъ. Но, во первыхъ, для той же полиціи сдлано исключеніе: по стать 258, ‘въ тхъ случаяхъ, когда полиціею застигнуто совершающееся или только что совершившееся преступное дяніе, и также когда до прибытія судебнаго слдователя слды преступленія могла бы изгладиться…’ Въ такихъ случаяхъ полиція замняетъ судебнаго слдователя, во всхъ его слдственныхъ дйствіяхъ, не требующихъ отлагательства, въ томъ числ ‘въ обыскахъ и выемкахъ’. Это уже значительно ослабляетъ гарантію частнаго лица отъ того, что оно не будетъ потревожено безъ особой, крайней необходимости, такъ какъ извстно, что низшіе агенты полиціи, особенно въ провинціи, люди, не настолько подготовленные образованіемъ, чтобы понимать, какимъ уваженіемъ должно пользоваться жилище частнаго человка. Во-вторыхъ, въ виду того, что семейное спокойствіе, домашняя, внутренняя жизнь частнаго лица должны пользоваться такимъ же, если не большимъ уваженіемъ, какимъ по новымъ уставамъ пользуется и его личность, въ высшей степени полезно было бы, чтобы обыски въ частныхъ домахъ производились судебными слдователями не иначе, какъ по особымъ предварительнымъ постановленіямъ, подобно тому, какъ это предписываютъ новые судебные уставы для задержанія подозрваемаго лица. Такимъ образомъ, уваженіе частнаго жилища было бы опредлено закономъ ясно и отчетливо, прямымъ слдствіемъ этого было бы то. что не только полиція, но и судебный слдователь остерегался бы тревожить домашній очагъ частныхъ людей съ такою легкостью, съ какою это длается теперь, хотя законъ, повидимому, и не одобряетъ такого образа дйствій. По отношенію ко всему, что касается уваженія правъ, гражданъ агентами власти и также предупрежденія нарушенія этихъ правъ, въ закон полезно, и даже необходимо, какъ говорится, ставить точки надъ о. Власть сама но себ иметъ столько силы и столько средствъ заставить уважать себя, что никакое постановленіе, обезпечивающее гражданъ отъ произвола и увлеченій агентовъ власти, не можетъ считаться ни лишнимъ, ни чрезмрно строгимъ, но отношенію къ этимъ агентамъ’ (стр. 36).