НОВЫЯ КНИГИ.
НОВЫЯ КНИГИ.
——
——
П. Т.
‘Дло’, No 7, 1868
Новые книги, Ткачев Петр Никитич, Год: 1868
Время на прочтение: 29 минут(ы)
1. ‘Иллюстрированная Библіотека’ знаменитыхъ уголовныхъ процессовъ всхъ странъ. С.-Петербургъ. 1868 г. Вып. 1, 2 и 3.
2. Уголовная лтопись (Les annales criminelles). Процессы всхъ странъ. T. I. Verlags-Buchhandlung. М. Руштsius. Dresden. 1868.
3. Задльная плата и кооперативныя ассоціаціи, соч. Жюля Муро. Пер. и изд. Ф. И. Соллогуба. Москва. 1868 г.
4. О воспитаніи и обученіи или педагогическіе цвты, соч. Карла Пильца. Пер. съ нмец. С. Протопопова. Москва. Изд. братьевъ Силаевыхъ. 1868 г.
5. Исторія чешскаго королевства, соч. Томка, пер. съ чеш. подъ ред. Яковлева. С.-Петербургъ. 1868 г. Изд. Звонарева.
Читали ли вы такой-то процессъ? Были ли вы въ такомъ-то засданіи суда? Слышали ли вы о такомъ-то уголовномъ дл? Какъ вамъ нравится рчь защитника NN? и т. д.— Вотъ вопросы, составляющіе животрепещущій интересъ дня. Въ каждомъ No любой газеты непремнно встртите отчетъ о какомъ нибудь процесс. ‘Судебный Встникъ’, несмотря на свою полнйшую косность, читается въ кофейняхъ, въ библіотекахъ, на пароходахъ, въ дилижансахъ и на всхъ другихъ сухопутныхъ и водяныхъ путяхъ сообщенія,— читается единственно потому, что тамъ печатаются процессы. Но не только вс съ жадностью читаютъ процессы, каждый теперь норовитъ либо самъ съ кмъ нибудь затять процессъ, либо принять участіе въ процесс своего ближняго, въ качеств обвинителя или защитника. Что вы думаете длать? спрашиваете вы у своего пріятеля.— Да вотъ началъ ходатайствовать.— Гд, у кого?— У мировыхъ судей да въ окружномъ суд.— А вы? спрашиваете вы другого пріятеля. — Записался кандидатомъ къ такому-то суду,— получаете отвтъ.— А вы?— спрашиваете третьяго.— Занимаюсь у такого-то адвоката или у такого-то прокурора.— А вы, что вы думаете длать? спрашиваете, наконецъ, четвертаго, только-что оперившагося юношу. — Я, я думаю заняться судебною практикою и т. д. Такимъ образомъ, судебная практика — теперь любимйшая мечта и безбородыхъ юношей и сдовласыхъ старцевъ, и либераловъ и консерваторовъ, и бдныхъ и богатыхъ, и образованныхъ и необразованныхъ. Каждый думаетъ поправить свои длишки насчетъ глупости и невжества своихъ согражданъ, каждый хочетъ получить свою долю изъ того огромнаго налога, который собирается съ человческихъ кляузъ, подъ видомъ ‘законнаго вознагражденія адвоката’, каждый торопится сдлаться однимъ изъ колесъ этой удивительной машины, которая называется на язык юристовъ человческимъ правосудіемъ.— Такое настроеніе россійскихъ гражданъ съ одной стороны глубоко насъ радуетъ, съ другой — глубоко огорчаетъ. Мы радуемся, потому что видимъ въ немъ примиреніе либераловъ съ консерваторами, молодого поколнія съ старымъ, отцевъ съ дтьми. Въ самомъ дл, встрчаясь постоянно въ камерахъ суда, постоянно работая надъ разршеніемъ однихъ и тхъ же вопросовъ, постоянно волнуясь одними и тми же чувствами и интересами,— могутъ ли либералы и консерваторы, отцы и дти продолжать питать другъ къ другу злобу и ненависть? Могутъ ли они не понимать другъ друга? Могутъ ли относиться другъ къ другу свысока? Могутъ ли теперь дти сказать отцамъ: интересы ваши чужды намъ, у насъ есть свои собственные интересы, свое собственное дло? Могутъ ли, въ свою очередь, отцы сказать дтямъ: дти, вы бездльничаете, вы болтаете глупости, тогда какъ мы, и только мы одни серьезно трудимся? Нтъ, они теперь не могутъ этого сказать: камера суда помирила ихъ и объединила ихъ интересы: отецъ хлопочетъ о томъ же, о чемъ хлопочетъ и сынъ, а сынъ хлопочетъ о томъ, о чемъ хлопочетъ отецъ. Такимъ образомъ, судебная камера можетъ быть названа теперь не только храмомъ правосудія, но и храмомъ примиренія. Такой оборотъ длъ въ высшей степени пріятенъ, какъ мы сказали уже, нашему патріотическому сердцу, но въ тоже время наше патріотическое сердце не можетъ не огорчаться и невозмущаться при вид такой огромной массы желающихъ эксплуатировать тупость и невжество своихъ ближнихъ. Если такъ много желающихъ жить насчетъ судебной практики, то не служитъ ли это очевиднйшимъ доказательствомъ, что неумнье нашихъ согражданъ жить своимъ умомъ, безъ суда и адвоката, безпримрно велико, и что налогъ, собираемый съ нихъ за это неумнье, долженъ быть тоже безпримрно великъ?— Только на поле, общающее много работы, сходится много работниковъ. Если, по первому сигналу, является такъ много охотниковъ жить доходами съ человческой глупости, то не ясно ли отсюда, что возможность существованія огромнаго числа нашихъ согражданъ обусловливается единственно ихъ крайней недалекостью?
Эти прискорбныя соображенія до нкоторой степени отравляютъ нашу радость, при вид трогательнаго примиренія отцевъ съ дтьми въ камерахъ мировыхъ и окружныхъ судовъ. Но одни эти соображенія, несмотря на все ихъ грустное свойство, не могли бы пересилить нашей радости, если бы къ нимъ не присоединились еще новыя обстоятельства. Сограждане наши находятся въ настоящее время, какъ мы сказали, въ какомъ-то юридически-сутяжническомъ настроеніи, Это весьма хорошо и похвально, потому что это примирило отцевъ съ дтьми, но, примиривъ отцевъ съ дтьми, оно породило и другое явленіе, неимющее съ первымъ ничего общаго. Злые люди, воспользовавшись благопріятною минутою, вздумали эксплуатировать проявившееся въ публик влеченіе въ чтенію процессовъ. Нельзя сказать, чтобы вкусъ къ чтеніямъ подобнаго рода проявился именно ныньче, посл судебной реформы, публика всегда чувствовала къ нему нкоторое пристрастіе, особенно если рчь шла о таинственныхъ убійствахъ, если открытіе ихъ было сопряжено съ большими препятствіями и затрудненіями, если на сцену являлись ножи, кинжалы, ядъ, маски и т. п. Такое чтеніе, возбуждая въ читател то чувство страха, то удовольствія, служило весьма пріятнымъ препровожденіемъ времени и нисколько не утомляло его мыслительныхъ способностей. Потому услужливые книгопродавцы давно уже потшаютъ насъ изданіями книжонокъ, въ которыхъ повствуется о похожденіяхъ разныхъ Картушей, Дюмоларовъ и т. п.— Книжонки раскупаются бойко и читаются съ большимъ апетитомъ. Иногда издатели (за-границею), желая расширить кругъ читателей своихъ изданій,— стараются придать имъ боле или мене научный характеръ, и предпосылаютъ имъ предисловія, въ которыхъ доказывается, какъ во всхъ отношеніяхъ полезно, поучительно и благотворно чтеніе уголовныхъ процессовъ. Уловка эта часто имъ удается, и ихъ сборники находятъ себ доступъ и распространяются въ такихъ слояхъ читающей публики, которые повидимому, не должны бы было интересоваться подобнымъ ученіемъ. Успхъ, разумется, ободряетъ предпринимателей-промышленниковъ, и потому нтъ ничего удивительнаго, что за-границею (особенно во Франціи и Германіи) подобныхъ сборниковъ не мало. Наши отечественные промышленники, усмотрвъ, что наша публика начинаетъ слдить съ нкоторымъ участіемъ за производствомъ длъ въ новыхъ судебныхъ учрежденіяхъ,— ршились воспользоваться этимъ участіемъ въ свою пользу. И вотъ, какъ дождь съ неба, посыпались на насъ сборники разнаго рода процессовъ ‘любопытнйшихъ’, ‘новйшихъ’, ‘иллюстрованныхъ’, ‘знаменитыхъ’, ‘избранныхъ’ и т. п. Одинъ г. Любавскій издалъ такое множество томовъ своихъ ‘уголовныхъ процессовъ’, что мы и счетъ имъ потеряли. Въ послднее время почти за разъ вышли еще два новые сборника процессовъ, изъ которыхъ одинъ изданъ въ Петербург, а другой въ Дрезден. Оба сборника хотятъ сдлаться непрерывными, т. е. хотятъ выходить постоянно, по мр, какъ говорятъ издатели, накопленія матеріаловъ. А такъ какъ оба они на матеріалъ не особенно разборчивы, то, надо полагать, что съ этой стороны препятствій и остановокъ не будетъ. Уже первый изъ этихъ сборниковъ вышелъ тремя выпусками. Разумется, сборники эти, вроятно, хорошо расходятся, потому что въ противномъ случа они не появлялись бы въ такомъ количеств. Если же они хорошо расходятся, значитъ — у нихъ обширный кругъ читателей, значитъ — они служатъ умственною пищею для значительной массы читающаго люда. Потому, мы не можемъ относиться къ нимъ индиферентно),— мы должны оцнить здсь, насколько полезно ихъ чтеніе, насколько благотворна та пища, которую она даютъ уму, и какимъ условіямъ должна удовлетворять эта пища для того, чтобы принести какую нибудь дйствительную пользу.
Въ предисловіи къ первой книжк ‘Уголовной Лтописи’ издатели слдующимъ образомъ объясняютъ пользу и необходимость подобныхъ изданій:
‘Само преступленіе — задача, форма ея ршенія — судъ, общее цлое — фактъ, или иначе уголовный процессъ Вызванный несовершенствомъ человческой натуры, потребностями такого общества, въ которомъ совершается или уже совершился, юридическою жизнію своего времени, онъ близокъ каждому и не можетъ не возбуждать серьезнаго интереса. Разсказанный отдльно, онъ указываетъ на возможную степень паденія человка, причины этого паденія, даетъ отчетъ въ томъ, какимъ путемъ и какой формой въ данномъ случа дознана виновность одного или нсколькихъ лицъ, въ связи же съ другими, расположенными въ извстномъ порядк, кром всего этого получаетъ и историческое значеніе’.
Изъ этого не совсмъ грамотнаго и удобопонятнаго объясненія слдуетъ, что изданіе сборниковъ процессовъ полезно и необходимо въ историческомъ, юридическомъ и психологическомъ отношеніяхъ. Посмотримъ, насколько это справедливо, и какимъ условіямъ долженъ удовлетворять сборникъ, имющій претензію быть полезнымъ для историка, юриста и психолога.
Нтъ сомннія, что явленія современнаго намъ быта составляютъ историческій матеріалъ, но нтъ также сомннія и въ томъ, что далеко не вс изъ этихъ явленій могутъ дать историку одинаково пригодный, одинаково полезный матеріалъ. Данное явленіе будетъ тмъ пригодне для историческаго матеріала, чмъ характеристичне оно для современной эпохи, чмъ боле оно зависитъ и обусловливается строемъ современной жизни. Въ какомъ же отношеніи уголовный процессъ можетъ е тужить типичнымъ выраженіемъ современной жизни? Въ каждомъ уголовномъ процесс слдуетъ различать дв стороны: сторону, такъ сказать, внутреннюю, психологическую, и сторону — вншнюю, формальную, юридическую. Первая относится къ самому факту совершенія преступленія, къ мотивамъ, руководившимъ преступникомъ, къ способу совершенія преступленія и т. п. Вторая — къ формальному разбирательству дла, къ процессу слдствія и суда. Очевидно, что первою своею стороною уголовный процессъ не можетъ оказать никакой существенной пользы для историка (если только не брать въ разсчетъ какіе нибудь рдкіе, исключительные случаи). Въ XIX вк люди ржутъ, грабятъ и воруютъ подъ вліяніемъ почти тхъ же самыхъ побужденій, какъ и въ IX или X, въ XIX вк бдность и невжество доводятъ ихъ тмъ же путемъ до преступленія, какъ доводили и десять вковъ тому назадъ. Психологическая сторона преступленія, какъ общаго родового понятія, неизмнна, и потому не можетъ служить годнымъ средствомъ для характеристики особенностей даннаго времени. Что же касается до его процессуальной стороны, то и она едва ли можетъ принести историку какую нибудь пользу. Правда, уголовный процессъ знакомитъ отчасти съ формами юридическаго быта народа въ данное время, съ его юридическими взглядами и пріемами, но знакомство это крайне отрывочно, случайно и несистематично. Гораздо основательне и систематичне можно ознакомиться съ юридическимъ бытомъ и воззрніями страны, изучая ея уголовное законодательство и уголовную статистику. На ряду съ этими двумя историческими источниками — сборники уголовныхъ процессовъ не имютъ почти ровно никакого историческаго значенія И едва ли хотя одинъ осторожный историкъ захочетъ ими пользоваться.
Что касается до юридическаго значенія сборниковъ уголовныхъ процессовъ, то хотя его и нельзя отрицать безусловно, однако оно такъ ничтожно, что ради его едва ли стоитъ тратить столько денегъ, сколько тратится ежегодно на изданіе этихъ сборниковъ. Съ формами процесса гораздо лучше и разумне знакомиться прямо черезъ посредство кодекса,— чмъ изъ чтенія разсказовъ о томъ какъ судилось тогда-то и тогда-то то или другое лицо. Кодексъ даетъ общія начала, голыя правила, незатемненныя, никакими подробностями, неспутанныя никакими отступленіями, а потому усвоить ихъ гораздо легче, чмъ читая процессъ. Тутъ нужно самому находить общія начала, умть отдлять важное отъ неважнаго, существенное отъ несущественнаго, случайное отъ постояннаго. Большинству читателей, пробгающихъ процессы, не хватаетъ ни охоты, ни сосредоточенности для подобной работы, потому изъ чтенія процессовъ они никогда почти не выносятъ никакого юридическаго поученія. Издатели очень хорошо это понимаютъ и потому обыкновенно процессуальную часть дла стараются, по возможности, сократить. Они очень подробно описываютъ самый актъ совершенія убійства, обстоятельства, предшествующія ему, и сопровождавшія его, производство слдствія излагается уже въ значительно сокращенномъ вид, а производство. самого судебнаго процесса разсказывается въ форм весьма неполнаго и короткаго отчета. Такъ поступаютъ французскіе издатели-промышленники, хорошо понимающіе вкусы публики,— такъ поступаютъ и наши русскіе подражатели французскимъ образцамъ. Издатели ‘Уголовной Лтописи,’ хотя и заявили въ предисловіи, будто цль ихъ сборниковъ будетъ состоять между, прочимъ и въ ознакомленіи съ формами судебнаго разбирательства, однако, въ каждомъ процесс, помщенномъ въ -мъ выпуск, объ этихъ формахъ говорится ровно столько, сколько нужно, чтобы читатель не могъ составить объ нихъ ни малйшаго понятія. Той же системы держатся и издатели ‘Иллюстрированной библіотеки замчательныхъ уголовныхъ процессовъ’.
О производств суда и слдствія почти ничего не говорится, за то драматической сторон дла посвящается, по возможности, очень много мста. И нтъ сомннія, что если бы издатели поступили иначе, публика не стала бы покупать и читать ихъ книги такъ какъ знакомиться съ судоустройствомъ и судопроизводствомъ, по процессу, крайне скучно и утомительно. И не только скучно и утомительно, иногда даже и крайне опасно: общія правила при ихъ конкретномъ примненіи часто подвергаются, вслдствіе какихъ нибудь случайныхъ обстоятельствъ, разнымъ видоизмненіямъ и искаженіямъ. Потому, читая разсказы о частныхъ случаяхъ примненія общихъ началъ судопроизводства, легко можно впасть въ ошибки и придти къ ложнымъ заключеніямъ. Если бы сборники процессовъ исключительно предназначались для юристовъ-спеціалистовъ, тогда другое дло: юристъ всегда будетъ знать, гд дйствуетъ правило, и гд иметъ мсто уклоненіе отъ него, для юриста такіе сборники дйствительно полезны, но и то только въ томъ случа, когда въ нихъ обращено главное вниманіе на процессуальную сторону дла, драматическая же, анекдотическая форма, по возможности, совсмъ выброшена или значительно умалена. Сборникъ процессовъ получитъ тогда видъ сборника стенографическихъ отчетовъ и судебныхъ протоколовъ.
Такимъ образомъ, сборники уголовныхъ процессовъ, въ томъ вид, въ какомъ они теперь издаются, и въ какомъ они только и могутъ издаваться, не имютъ никакого юридическаго значенія. Могутъ ли же они имть,— По крайней мр, хоть значеніе психологическое? Иными словами, даетъ ли уголовный процессъ достаточно фактовъ для психологическаго анализа? Уголовный процессъ, во всхъ точкахъ своего развитія, преслдуетъ одну только цль: изобличить во что бы то ни стало подозрваемое лицо, собрать противъ него такую массу уликъ, при которой можно было бы, не оскорбляя слишкомъ явно общественнаго мннія, отправить его на галеры и послать на эшафотъ. До внутреннихъ психическихъ мотивовъ, побудившихъ человка убить или обокрасть своего ближняго, суду, въ сущности говоря, мало дла. При ршительномъ преобладаніи объективнаго воззрнія на преступленіе надъ субъективнымъ, психологія, очевидно, не можетъ играть никакой существенной роли въ уголовномъ процесс. Говорятъ обыкновенно, будто съ введеніемъ института присяжныхъ, и допущеніемъ такъ называемаго ‘суда по совсти’ — уголовная юстиція должна измнить свой характеръ, будто судъ станетъ обращать боле вниманія на внутреннюю сторону преступленія и т. п. Однако, съ этимъ нельзя вполн согласиться. Присяжные только въ самыхъ рдкихъ, выдающихся случаяхъ ршаются отступить отъ буквы закона и объявить невиннымъ человка, фактически совершившаго преступленіе, для нихъ тоже на первомъ план всегда стоитъ формальное нарушеніе права, мотивы, же вызвавшіе его, на второмъ и самомъ послднемъ. Вншняя сторона преступленія и теперь, какъ и прежде, опредляетъ наказуемость его, внутренняя же сторона можетъ оказывать вліяніе только на признаніе подсудимаго ‘по обстоятельствамъ дла заслуживающимъ снисхожденія’. Но снисхожденіе это бываетъ обыкновенно такъ ничтожно, что объ немъ хлопочутъ только весьма посредственные и нерадивые адвокаты, и то только въ тхъ случаяхъ, когда преступленіе доказано до послдней очевидности. Самая же употребительная тактика адвоката состоитъ въ томъ, чтобы доказать невинность своего кліента не съ точки зрнія психологическихъ соображеній, которыхъ законъ не признаетъ, а съ точки зрнія недостаточности формальныхъ уликъ. Разорвать ту цпь обвиненій, которою опутали подсудимаго слдователь и прокуроръ, доказать неполноту вншняго состава преступленія — вотъ его главная цль, вотъ центръ тяжести его защиты. Ему не нужно быть опытнымъ психологомъ, ему нужно быть только ловкимъ казуистомъ, отъ него требуется не спокойный анализъ, а умнье на все смотрть односторонне и пристрастно. Тмъ же самымъ условіямъ долженъ удовлетворять и обвинитель, такова логика состязательнаго процесса: пристрастный защитникъ, пристрастный обвинитель и судья, умющій находить средину между этими двумя противоположными пристрастіями — вотъ его идеалъ.’ При этомъ вопросъ о томъ, въ силу какихъ причинъ, подъ вліяніемъ какихъ побужденій совершено преступленіе — для него, какъ мы сказали выше, неваженъ и несущественъ, для него важенъ и существенъ только вопросъ о томъ: дйствительно ли совершено преступленіе и дйствительно ли совершило его то лицо, на которое пало подозрніе? Если же, въ рдкихъ случаяхъ, и заходитъ рчь о мотивахъ, если иногда психологія и вызывается на сцену, то и тутъ серьезный психологъ мало найдетъ для себя подходящаго матеріала. Оба противника стараются подогнать факты внутренней стороны преступленія подъ свой предвзятый и односторонній взглядъ, каждый пытается найти въ нихъ поддержку для своего собственнаго пристрастнаго мннія, ни мало не заботясь объ интересахъ истины, факты неподходящіе забываются или искажаются, факты подходящіе преувеличиваются, прикрашиваются и т. п. О спокойномъ анализ тутъ и рчи не можетъ быть. Да его и требовать нельзя, вспомнимъ, что здсь дло идетъ о жизни и чести человка. Чтобы спасти ихъ, кто не ршится пожертвовать своимъ научнымъ безпристрастіемъ, особенно, если здсь замшано еще личное честолюбіе, эгоистическое тщеславіе?
При такой задач уголовнаго процесса и при такихъ его свойствахъ, очевидно, онъ можетъ дать психологу только весьма посредственный и неполный матеріалъ, и то не всегда, а только въ рдкихъ, исключительныхъ случаяхъ. Въ большинств же случаевъ онъ не даетъ никакого психологическаго матеріала,— частью потому, что мотивъ преступленія остается невыясненнымъ или умышленно искаженнымъ, частью потому, что онъ до того простъ и несложенъ, что не представляетъ ни малйшаго психологическаго интереса. Слдовательно, при составленіи сборника, преслдующаго психологическія задачи, нужно быть крайне осторожнымъ и осмотрительнымъ насчетъ выбора матеріала: въ сборникъ должны войти только такія уголовныя дла, въ которыхъ мотивъ преступленія выясненъ вполн и безпристрастно, и притомъ представляетъ психологическій интересъ.
Кром цлей историческихъ, юридическихъ и психологическихъ сборники уголовныхъ процессовъ иногда преслдуютъ и другія, боле или мене одностороннія и побочныя цли, сообразно съ которыми долженъ опредлиться и ихъ составъ. Такъ какъ цли эти могутъ быть различны до безконечности, и такъ какъ вообще сборники задаются ими очень рдко, то намъ и нтъ надобности говорить здсь объ нихъ.
Разобравъ такимъ образомъ вс т случаи, когда могутъ быть достигнуты цли, приводимыя обыкновенно издателями сборниковъ въ оправданіе своихъ изданій, мы приходимъ къ тому заключенію, что, въ большинств ихъ, цли эти или совсмъ неосуществимы, или требуютъ для своего осуществленія, особыхъ, чрезвычайныхъ условій. Насколько удовлетворяютъ этимъ условіямъ наши русскіе сборники — объ этомъ будетъ рчь впереди, теперь же укажемъ еще на одну задачу, о которой рдко упоминаютъ издатели, но которая, по нашему мннію, одна только и можетъ (если она дйствительно имется въ виду) оправдать изданіе сборниковъ процессовъ. Задача эта по плечу сборникамъ и разршеніе ея не представляетъ для издателя особыхъ затрудненій, отъ него потребуется только самая небольшая доза осмотрительности и здраваго смысла.
Чтеніе процессовъ можетъ оказывать на читателей гуманизирующее вліяніе, осмысляя и облагораживая ихъ взглядъ на преступника: Повсть преступленія, въ большей части случаевъ, производитъ умиротворяющее впечатлніе: преступникъ перестаетъ ужасать и возбуждать ненависть, ему невольно начинаютъ сострадать и сочувствовать. Быть можетъ, многіе присяжные моралисты и хранители общественной нравственности найдутъ неприличнымъ и без- нравственнымъ возбуждать подобныя гуманныя чувствованія къ врагамъ- общественнаго порядка и спокойствія. Но эти господа не понимаютъ, что только при такомъ отношеніи къ этимъ врагамъ общественнаго порядка и можно устранить причины, вызывающія ихъ. Для того, чтобы сборникъ могъ имть гуманизирующее вліяніе необходимо, чтобы въ немъ помщались по преимуществу такіе процессы, въ которыхъ всего рельефне выступаетъ слабость и безпомощность. отдльнаго человка въ борьб съ роковою силою окружающихъ его обстоятельствъ, или въ которыхъ преступленіе является необходимымъ продуктомъ побужденій, по своему характеру ничуть, непреступныхъ, а напротивъ вполн Существенныхъ и нормальныхъ.
Вотъ т требованія, которымъ долженъ удовлетворять сборникъ процессовъ, если онъ хочетъ быть дйствительно полезенъ или историку, или юристу, или психологу, или вообще всякому читателю, непретендующему ни на какое ученое званіе.
Посмотримъ теперь, насколько удовлетворяютъ хотя какому ни, будь изъ этихъ требованій сборники, названія которыхъ выписаны въ заглавіи нашей замтки. Начнемъ хоть съ ‘Иллюстрированной Библіотеки знаменитыхъ уголовныхъ процессовъ’. Въ вышедшихъ трехъ выпускахъ помщено девять процессовъ. Ни одинъ изъ этихъ процессовъ не удовлетворяетъ тмъ условіямъ, о которыхъ мы говорили выше. Въ юридическомъ отношеніи они не представляютъ ни малйшаго интереса, такъ что даже излагать ихъ въ форм процесса нтъ ни малйшаго основанія. Издатели, кажется, сами это понимаютъ, и потому постарались выкинуть изъ изложенія всякія подробности о суд и слдствіи, Такъ, напримръ, въ процесс ‘Военный почтальонъ’ самымъ судебнымъ процессомъ и слдствіемъ занято мене пол-страницы, въ процесс ‘Дюмоларъ’ — страница, въ процесс ‘Семейство мельника’ тоже не боле страницы и т. д., такъ что, въ сущности говоря, названіе ‘процессы’ нисколько не характеризуетъ содержанія этого сборника: это просто собраніе нсколькихъ уголовныхъ случаевъ, разсказанныхъ не въ форм процесса, а въ форм анекдота. Судебныя же резолюціи приклеены къ этимъ анекдотамъ для того только, чтобы показать читателю, что анекдоты не вымышлены досужею фантазіею издателей, а дйствительно случились съ живыми людьми. Какъ на исключеніе можно указать только на одинъ процессъ Колласа. Но процессъ этотъ уже былъ переведенъ на русскій языкъ (въ ‘Судебныхъ ошибкахъ’) и потому издатели поступили бы гораздо благоразумне, если бы они для характеристики правосудія того времени выбрали что нибудь другое,— тмъ боле, что при веденіи этого дла допущена нкоторая поспшность, нкоторое отступленіе отъ формъ, и потому онъ не можетъ имть большого значенія для характеристики тогдашняго судопроизводства. Если же, помщая его въ свой сборникъ, издатели имли туже цль, какъ и редакторъ ‘Судебныхъ ошибокъ’, въ такомъ случа имъ слдовало бы нсколько измнить самую форму изложенія и значительно поотступить отъ французскаго образца. Но они этого не сдлали, и потому мы ршительно не понимаемъ, съ какою цлью помщенъ этотъ процессъ на страницахъ ихъ сборника. Вроятно, потому же, почему, помщены и процессы ‘Военный почтальонъ’, ‘Убіеніе генерала Ауэрсвальда и князя Лихновскаго’, ‘Семейство чернаго мельника’ и т. п., какъ боле или мене интересный анекдотъ.
Но если вс’ эти анекдоты не имютъ никакого юридическаго значенія, то не имютъ ли они, по крайней мр, значенія психологическаго? Изъ всхъ процессовъ только одинъ процессъ (Дюмолара) представляетъ случай въ высшей степени интересный въ психологическомъ отношеніи. Но онъ разработанъ, или правильне, изложенъ (такъ какъ разработки-то именно и нтъ никакой) до того дурно, до того небрежно и безсмысленно, что ршительно не понимаешь, чему удивляться: невжеству или недобросовстности издателей? Дюмоларъ былъ человкъ умственно разстроенный, больной,— при изложеніи его процесса необходимо было какъ можно рельефне выставить логическія несообразности его поведенія и самыхъ его преступленій) такъ чтобы для читателей ясно было, кто такой этотъ ‘извергъ’ рода человческаго — какъ называютъ его издатели. Однако издатели умудрились такъ ловко избжать всякихъ психологическихъ соображеній и анализа и такъ глупо разсказали повсть преступленій Дюмолара, что большинству читателей онъ и дйствительно покажется какимъ-то ‘извергомъ’, и они не извлекутъ изъ его жизни никакого психологическаго поученія. А между тмъ жизнь его именно и поучительна въ психологическомъ или, правильне, психіатрическомъ отношеніи.— Другіе процессы не представляютъ никакого особеннаго психологическаго интереса и изложены точно также крайне дурно и небрежно. Вообще видно, что при составленіи своего сборника издатели не задавались никакими — ни юридическими, ни психологическими цлями. Не желали-ли они, покрайней мр, своимъ сборникомъ гуманизировать взгляды читателей, примирить ихъ съ преступникомъ, показать имъ въ немъ человка? Если бы это было такъ, мы охотно простили бы имъ и дурную редакцію, и дурной переводъ (или правильне передлку съ французскаго), и дурныя виньетки. Но увы!— при всей нашей снисходительности, мы не можемъ усмотрть въ ихъ сборникахъ и этой тенденціи. Напротивъ, въ нкоторыхъ процессахъ (напр. въ процесс Дюмолара и въ процесс ‘Военный почтальонъ’) проглядываетъ даже противоположная тенденція. Эти процессы совершенно нейтрализируютъ то впечатлніе, которое могли бы произвести на читателя процессы съ гуманною тенденціею (какъ напр. процессъ Моріинера или процессъ ‘Заживо похороненное дитя’), если бы только послдніе были хотя сколько нибудь удовлетворительно изложены. Могутъ-ли гуманизироваться отношенія читателя къ преступникамъ, когда ему рисуютъ ихъ обыкновенно въ вид страшныхъ Картушей, Машэ, Дюмоларовъ, Антонини (въ процесс Военный почтальонъ) и т. п.? Конечно нтъ’, тмъ боле, что рисовальщики, по невжеству или по недобросовстности, не скупятся на черныя краски и не стыдятся даже и больныхъ людей длать извергами рода человческаго, такъ что сборникъ, вмсто того чтобы воздйствовать на читателя примиряющимъ или умиротворяющимъ образомъ долженъ произвести на него совершенно противуположное впечатлніе. Потому мы и считаемъ его не только вполн и безусловно безполезнымъ, но даже и вреднымъ. Впрочемъ, послднее его качество нейтрализируется крайне неумлымъ изложеніемъ. Эта неумлость лишаетъ сборникъ той пикантной интересности, которою обыкновенно отличаются изданія подобнаго рода, особенно французскія. Мы съ полною увренностью можемъ сказать, что онъ не удовлетворитъ ничьему вкусу — даже вкусу читателей Петербургскихъ Трущобъ, Записокъ сыщика, и тому подобныхъ произведеній лубочной литературы, потому мы надемся и отъ душй желаемъ, чтобы изданіе это прекратилось на третьемъ же выпуск.
Что касается до другого сборника ‘Уголовной Лтописи’, то онъ, хотя во многихъ отношеніяхъ и лучше ‘Иллюстрированной библіотеки’,— однако все-таки мы не можемъ признать составъ его удовлетворительнымъ. Издатели, при составленіи своего сборника имли въ виду, по ихъ словамъ, приведеннымъ выше,— доставить полезное чтеніе юристу, психологу и даже историку.. Это обыкновенно говорится всми предпринимателями подобныхъ изданій. Но ни одинъ изъ нихъ,— насколько намъ знакома литература этого предмета,— нисколько не выполняетъ тхъ условій, о которыхъ говорено было выше, и безъ соблюденія которыхъ сборники едва ли могутъ принести кому бы то ни было хотя какую нибудь пользу: Составители ‘Уголовной Лтописи’, въ несчастію, не составляютъ въ этомъ случа исключенія, изъ шести процессовъ, помщенныхъ въ 1-ой книжк 1-го тома, только два (процессы Машэ и Линднера) могутъ имть нкоторое значеніе въ психологическомъ отношеніи. Но процессъ Машэ разработанъ весьма плохо. Остальные же процессы (не исключая и процесса г-жи Урсинусъ,— въ которомъ недостаточно выясненъ самый фактъ преступленія) попали въ сборникъ просто ради своей пикантности, хотя, впрочемъ, процессъ, напр., Ходонна не отличается даже и пикантностью. Юридическаго интереса процессы не имютъ никакого, впрочемъ, юридическая сторона дла отодвинута на задній планъ (исключеніе составляетъ процессъ Линднера), и все вниманіе составителей обращено по преимуществу на сторону анекдотическую. Изложеніе гораздо живе и занимательне, чмъ въ ‘Иллюстрированной библіотек’,— издатели старались держаться какъ можно ближе къ иностраннымъ подлинникамъ, къ несчастію, только переводъ очень плохъ. Хорошо бы было, если бы они, при слдующихъ выпускахъ (если уже непремнно хотятъ продолжать свое изданіе), редактировали бы его съ большею тщательностью и выкидывали бы изъ него разныя патетическія и безсмысленныя фразы, до которыхъ такіе охотники французы.
Въ предисловіи издатели общаютъ помщать въ конц каждаго тома ‘въ форм популярнаго изложенія’ статьи ‘по европейскому уголовному праву, судопроизводству и судебной медицин’. И въ исполненіе этого общанія къ первой книжк перваго тома приложена статья подъ заманчивымъ заглавіемъ: ‘Отношеніе психологіи къ праву и судопроизводству’. Заглавіе это, повидимому, общаетъ или очень многое или очень малое, объемъ статьи (всего 10 1/2 страничекъ разгонистой печати) заставляетъ скоре надяться на послднее, чмъ на первое. И дйствительно: читатель, вздумавшій пробжать эти 10 1/2 страничекъ, горько раскается въ потерянномъ времени, хотя онъ потеряетъ не боле пяти минутъ. Онъ не найдетъ въ ней ничего такого, что бы онъ могъ ожидать (какъ бы ни скромны были его ожиданія) найти въ ней, судя по заглавію, онъ увидитъ только массу фразъ, частью патетическихъ, частью ребячески-наивныхъ, частью просто глупыхъ и безсмысленныхъ, но, во всякомъ случа, безграмотныхъ,— фразъ по поводу новой судебной реформы и процессовъ, напечатанныхъ въ этой первой книжк перваго тома. Если издатели и при послдующихъ томахъ намрены прилагать подобныя же статьи,— то мы посовтывали бы имъ, въ видахъ интересовъ читателей и ихъ собственныхъ,— пришивать къ книжкамъ вмсто статей простые блые листы ‘для отмтокъ’, какъ это длается въ календаряхъ и памятныхъ книжкахъ {Когда отзывъ этотъ былъ уже-написанъ, мы получили 2-ю книжку 1-го тома Уголовной Лтописи’. Въ ней помщено два процесса и дв статьи. Изъ процессовъ одинъ (Жакъ Леснье), давно уже переведенный на русскій языкъ, представляетъ одинъ изъ поразительнйшихъ примровъ судебной ошибки, и потому помщеніе его въ сборник уголовныхъ процессовъ мы находимъ весьма полезнымъ и практичнымъ. Другой процессъ (Георгъ и Марія Маннингъ )важенъ въ томъ отношеніи, что знакомитъ довольно подробно съ Формою англійскаго слдствія и суда. Изложенъ онъ очень удовлетворительно. Что касается до ученыхъ статей, то он, хотя и значительно лучше статья, приложенной къ первой книжк, однако не могутъ представлять для русскаго читателя никакого особеннаго интереса. Въ первой изъ нихъ (Суды присяжныхъ въ Англіи и Франціи) толкуется о предмет, уже слишкомъ избитомъ и хорошо извстномъ читателямъ, интересующимся этимъ вопросомъ, и толкуются притомъ все старыя и избитыя вещи. Вторая статья (Къ вопросу о смертной казни) тоже не сообщаетъ ничего новаго и поучительнаго о томъ вопрос, къ разъясненію которого должна служить. Пренія, происходившія въ англійскомъ парламент по поводу смертной казни, не представляютъ никакого особеннаго интереса, потому что ораторы противупоставляли другъ другу довольно старые и весьма избитые аргументы. Къ концу книги приложена хроника современныхъ уголовныхъ процессовъ, въ которой помщенъ краткій отчетъ объ интереснйшихъ уголовныхъ процессахъ, разсматривавшихся въ англійскихъ судахъ за январь, февраль и мартъ ныншняго года.}.
Можно ли написать книгу до того безполезную и нелпую, чтобы она не нашла себ издателя въ нашемъ отечеств? Можно ли найти за-границею писателя до того тупоумнаго и невжественнаго, чтобы онъ не встртилъ ни одного читателя и почитателя среди нашихъ согражданъ? Слдя уже нсколько лтъ за нашею переводною литературою, мы, съ полнымъ убжденіемъ, должны отвтить на эти вопросы отрицательно. Мы ршительно не въ состояніи опредлить границъ, до которыхъ можетъ дойти наша добродушная снисходительность къ чужой глупости и чужому невжеству, мы гоняемся за чужою глупостью, какъ гончія собаки за дичью, какъ голодный за кускомъ хлба, мы гоняемся за нею не только тогда, когда она можетъ пригодиться въ нашемъ домашнемъ обиход, но даже и тогда, когда намъ не предстоитъ въ ней, ни малйшей надобности. Каждый мсяцъ намъ приходится сообщать если не объ 3, 2, то покрайней мр объ одной переводной книг или крайне безполезной, или глупой или вредной, или и то и другое вмст. И ныншняя хроника не будетъ исключеніемъ: передъ вами лежатъ дв книги, приводящія насъ въ ршительное недоумніе. Мы недоумваемъ, чему надо удивляться: глупости ли и тупоумію людей, ршившихся написать ихъ, или глупости и тупоумію людей, вздумавшихъ перевести ихъ на русскій языкъ? Об же книги, до нкоторой степени, тождествены по своему характеру и по своей тенденціи: одна поучаетъ рабочихъ и хозяевъ, другая — матерей и воспитателей (об значитъ имютъ характеръ дидактическій), одна, толкуя на каждой страниц о счастіи и благополучіи рабочаго, старается въ тоже время надуть его и сдлать несчастнымъ и неблагополучнымъ, другая — разыгрываетъ туже самую комедію съ ребенкомъ. По наивности своей и несообразительности, авторы обихъ книгъ могутъ быть приняты за одно и тоже лицо, или покрайней мр за братьевъ — двойниковъ. Авторъ первой нкто Жюль Муро, переводчикъ и издатель ея нкто Ф. П. Соллогубъ, мсто изданія — первопрестольный городъ Москва.
Жюль Муро вообразилъ себ, будто онъ додумался до разршенія соціальной задачи, будто его духовнымъ очамъ открылась причина всхъ соціальныхъ золъ и бдствій, разъдающихъ современное общество, и будто онъ, Жюль Муро, призванъ провидніемъ устранить, если не совсмъ, то покрайней мр въ значительной степени, эту причину, и примирить два вчно враждующіе между собою класса: рабочихъ и хозяевъ. Чтобы вообразить все это, нужно имть, конечно, очень пламенную фантазію, но то ли еще бываетъ! Воображаютъ же себя люди богами, небесными свтилами, пророками и т. п., отчего Жюлю Муро не вообразить себ было, что Онъ предназначенъ судьбою примирить враждующіе общественные элементы? И наконецъ разв это такая мудреная задача? Разв это такое трудное дло? Оно кажется такимъ только для умовъ обыкновенныхъ и посредственныхъ, а для такого избраннаго ума, каковъ умъ Жюля Муро, оно такъ просто и нехитро, что и усилій-то даже особенныхъ не потребуетъ. Стоитъ только написать маленькую книжку, стоитъ только въ этой маленькой книжк популярно изъяснить взаимныя права и обязанности хозяевъ съ одной стороны, рабочихъ съ другой — и все дло въ шляп. Вы думаете, читатель, что мы говоримъ все это шутя, что никогда ни одинъ даже полуграмотный человкъ не дойдетъ до такой нелпости. А вотъ дошелъ же, послушайте:
‘Со времени, когда хозяева и рабочіе поймутъ сущность ихъ взаимныхъ правъ, когда они съумютъ различить ту часть, которая во всякомъ произведеніи рукъ человческихъ принадлежитъ усиліямъ работника съ одной стороны и имуществу капиталиста — съ другой, съ этого времени теперь еще обильный источникъ великихъ бдствій будетъ близокъ къ уничтоженію’ (стр. 7).
Прекрасно, все дло, какъ видите, сводится къ тому, чтобы вразумить хозяевъ и рабочихъ относительно ‘сущности ихъ взаимныхъ правъ’. Кто же возметъ на себя эту педагогическую задачу? Ее беретъ на себя Жюль Муро, предназначенный къ тому провидніемъ.
‘Мы’ — говоритъ онъ во введеніи — ‘хотимъ посвятить слдующія страницы разоблаченію идеи справедливости, которая должна управлять разумнымъ распредленіемъ богатствъ, созданныхъ рабочимъ и владльцемъ капитала’.
Итакъ, Жюль Муро открылъ идею, ‘которая должна управлять разумнымъ распредленіемъ богатствъ’, и, открывъ ее, ршился посвятить ея разоблаченію нсколько страницъ. Посл такого открытія и такого разоблаченія, рабочіе и хозяева, конечно, не будутъ боле упорствовать въ непониманіи ‘сущности своихъ взаимныхъ правъ’ и, слдовательно, ‘обильный источникъ’ соціальныхъ бдствій, если не совсмъ, то отчасти устраненъ. Но какъ же это умудрился Жюль Муро открыть-то ‘идею справедливости, которая должна управлять’ и т. д.? Въ сновидніи, что ли? О, нтъ, онъ открылъ ее весьма просто и совсмъ не сверхъестественно, онъ открылъ ее, развернувъ политико-экономическіе курсы ‘лучшихъ’ — какъ онъ выражается,— ‘представителей этой науки’, а подъ ‘лучшими представителями этой науки’ онъ подразумваетъ Росси, Батби, Бастіа и Гарнье. ‘Мы надемся — съ увренностью утверждаетъ онъ,— руководствуясь лучшими представителями науки (т. е. вышеуказанными авторитетами), провести въ. умъ хозяевъ и рабочихъ, которымъ, по преимуществу, и назначается это сочиненіе, нкоторыя неоспоримыя истины, которыя должны безпрестанно управлять ихъ взаимными отношеніями’.— Допустимъ, что дйствительно въ сочиненіяхъ указанныхъ авторовъ, Жюль Муро почерпнулъ истины для себя неоспоримыя,— но неужели онъ не могъ сообразить, что сочиненія эти написаны давнымъ давно, что они раскупаются читающимъ людомъ въ огромнйшемъ числ экземпляровъ, что по нимъ учатъ нашу молодежь, что ихъ популяризируетъ и распространяетъ во всхъ слояхъ общества многое множество разныхъ газетъ и брошюръ, и что несмотря на все это, вражда и рознь между работодателями и работопринимателями не умаляется, а напротивъ все боле и боле увеличивается. Неужели, въ виду этого простого и для каждаго очевиднаго факта, въ немъ не поколебалась увренность въ разумности и полезности его призванія и его дятельности? Изъ предъидущей выписки вы видли, читатель, что не поколебалась нисколько. Но это еще простительно: разъ вообразивъ себя пророкомъ и примирителемъ, трудно разочаровываться въ своей роли. Непростительно только то, что т ‘неоспоримыя истины’ — о которыхъ сейчасъ Только говорилъ Жюль Муро,— при дальнйшемъ знакомств съ ними, окажутся совсмъ не истинами, а шарлатанствомъ, и притомъ шарлатанствомъ самаго дурного свойства, потому что оно производится не по легкомыслію и невденію, а обдуманно и сознательно. Да, обдуманно и сознательно, потому что ни одинъ человкъ мало-мальски знакомый съ произведеніями ‘лучшихъ представителей’ экономической науки, не можетъ, безъ особеннаго намренія, безъ особой задней мысли относиться къ экономическимъ фактамъ съ такимъ страннымъ непониманіемъ ихъ, какъ это длаетъ Жюль Муро. Въ доказательство нашихъ словъ мы приведемъ образчикъ, и образчикъ этотъ будетъ такъ характеренъ, что дастъ читателю самое полное понятіе о глубокомысліи и добросовстности автора разбираемой книги.
Приступая къ выполненію своей соціально-педагогической миссіи, Жюль Муро считаетъ своею обязанностью вразумить прежде всего рабочихъ относительно истинной сущности задльной платы, По его мннію, взгляды на этотъ предметъ, существующіе у обыкновенныхъ людей, крайне нелпы и превратны, и слушать одною изъ главныхъ причинъ вковой вражды работодателей съ работопринимателями.
‘Для массы умовъ,— говоритъ съ прискорбіемъ Жюль Муро,— съ выраженіемъ ‘задльная плата’ соединяется мысль о вознагражденіи за услуги, оказанныя какимъ нибудь образомъ и впродолженіи извстнаго времени, вознагражденіи, величина котораго зависитъ отъ благоволнія человка, дающаго работу, къ работающему. И такъ, смотря по большему или меньшему благородству или корыстолюбію капиталиста, плата, поэтому взгляду, будетъ высока или низка, ея такса будетъ управляться волею капиталиста…’ ‘По мннію же нкоторыхъ задльная плата выражаетъ собою мысль найма работы’.
Эти различные взгляды на задльную плату вытекаютъ,— по мннію Жюля Муро совсмъ не изъ данныхъ фактовъ экономической практики, а
‘изъ извстныхъ преданій, предвзятыхъ мыслей, по которымъ трудъ рабочаго сравниваютъ съ работою быка или лошади, которыхъ трудъ дйствительно нанимается. Эти хоть и объяснимые взгляды, продолжаетъ онъ,— совершенно несправедливы относительно рабочаго, котораго они лишаютъ способности рзко отличающей человка отъ животнаго, въ силу которой онъ можетъ располагать произведеніями своей дятельности, промнять ихъ, продать, свободно опредляя условія продажи и мны’ (стр. 13).
Дйствительно взгляды весьма неделикатные, и можно даже сказать грубые: ставить на одну доску трудъ свободнаго человка и трудъ какого нибудь быка или лошади! Но что же длать, если таковы факты? Что же длать, если эти факты такъ очевидны и недвусмысленны, что ихъ нельзя ни перетолковать въ другую сторону, ни скрыть? Но чего нельзя перетолковать въ другую сторону, чего нельзя извратить и утаить ловкому человку? А такимъ именно ловкимъ человкомъ и является въ настоящемъ случа Жюль Муро. Онъ отвергаетъ факты, или, лучше сказать, такъ глубокомысленно изъясняетъ ихъ, что они получаютъ совсмъ другое значеніе, чмъ то, какое имютъ въ дйствительности. Это искаженіе фактовъ онъ называетъ ‘глубокимъ анализомъ’. Съ помощью ‘глубокаго анализа’, говоритъ онъ, можно надяться искоренить нелпый предразсудокъ будто задльная плата есть наймъ, покупка работы, и утвердить въ умахъ рабочихъ ту истину, что заработная плата есть результатъ ассоціаціи, свободнаго соглашенія между хозяиномъ и рабочимъ, въ виду одной общей цли производства. Въ доказательство, или правильне къ уясненію истины, возвщаемыя Жюлемъ Муро, такъ очевидны, что не нуждаются ни въ какихъ доказательствахъ) этого безспорнаго положенія приводится слдующее гипотетическое разсужденіе:
‘По естественному (?) ходу вещей,— философствуетъ Жюль Муро,— капиталистъ, начиная производство, говоритъ работнику: сукно, напримръ, есть товаръ, производство котораго можетъ дать нкоторую прибыль, я имю деньги, у меня есть машины обыкновенно употребляемыя при этомъ производств и удобное помщеніе. Но у меня нтъ рукъ, необходимыхъ для управленія этими машинами и для переработки сырого матеріала въ ткань. Желаешь ли ты помочь мн своими силами и познаніями? Окончивъ работу мы раздлимъ прибыль, по мр нашихъ относительныхъ вкладовъ, которые состоятъ для тебя въ твоихъ познаніяхъ и труд, для меня въ моихъ познаніяхъ, также и въ моихъ капиталахъ. Если ты желаешь работать со мною, ты будешь моимъ товарищемъ, подвергнешься удачамъ и неудачамъ дла, но я ничего не дамъ теб впередъ… нужно будетъ годъ или два, чтобы превратить, въ деньги результаты нашего предпріятія’.
Когда капиталистъ дойдетъ до этого пункта въ условіи, работникъ, какъ увряетъ Жюль Муро,— прерветъ его и поспшитъ обратиться къ нему съ слдующими словами:
‘Заключимъ контрактъ, я вамъ продаю мою долю въ произведеніи и продаю ее теперь же за извстную цну… Мы сдлаемъ сукно, въ конц года на мою долю придется столько-то сукна, оно продается за извстную цну, но до этого времени дайте мн столько-то за аршинъ или въ день,— и потомъ весь результатъ будетъ принадлежать вамъ’.
Такъ устанавливается — говоритъ Жюль Муро — задльная плата.
‘Здсь, продолжаетъ онъ, ни прежде, ни посл заключенія контракта не иметъ мста уплата или вознагражденіе. Теперь, какъ до предложенія капиталиста.— если оно было принято — рабочій разсматривается, какъ постоянный его товарищъ, съ тою только разницю, что вмсто риска, при производств, онъ условливается гуртомъ (?) и свободно разсматриваетъ условія контракта’ (стр. 16).
И такъ работникъ не наемникъ, а компаньонъ, товарищъ, капиталиста. Но какой товарищъ, какой компаньонъ? Жюль Муро говоритъ, будто равноправный, Жюль Муро утверждаетъ, будто договоръ его съ хозяиномъ совершенно свободенъ и доброволенъ, будто самъ рабочій назначаетъ себ плату, будто онъ говоритъ фабриканту суконщику: сдлаемъ сукно, въ конц года на мою долю придется столько-то и столько-то, оно будетъ продано за такую-то цну, я уступаю вамъ свою долю, съ тмъ, чтобы вы мн дали впередъ столько-то за аршинъ или въ день’. Гд, когда и на какой фабрик подслушалъ Жюль Муро подобные договоры? Конечно, эту фабрику онъ видлъ не на яву, а во сн, р вроятно въ томъ самомъ сновидніи, въ которомъ услышалъ голосъ, призывающій его спасать общество. На яву же онъ слышалъ совсмъ другія вещи, по наивности, свойственной вообще визіонерамъ, онъ самъ проговаривается объ этихъ вещахъ. На яву онъ слышалъ, что рабочій не самъ предлагаетъ условія своего компаньонства,— а что ему ихъ предписываютъ постороннія лица, и что отъ этихъ условій отказаться онъ ни въ какомъ случа не можетъ, какъ бы мало онъ ни былъ ими доволенъ. Если же онъ вздумаетъ отказаться и потребовать себ больше, чмъ сколько даетъ ему хозяинъ, то онъ умретъ голодною смертью. Если такую штуку вздумаютъ сыграть нсколько рабочихъ за разъ, то они только раззорятся и цли своей никогда не достигнутъ. Это весьма подробно и обстоятельно доказываетъ самъ же Жюль Муро во глав, о стачкахъ. Слдовательно, согласіе ихъ на предложенія хозяина можетъ быть названо настолько же добровольнымъ, насколько, напримръ, добровольное согласіе ломовой лошади таскать тяжести въ сообществ съ извощикомъ. Пожалуй и лошадь, съ точки зрнія Жюля Муро, можно разсматривать, какъ компаньона извощика. Но неужели, въ такомъ компаньонств есть для нея что нибудь утшительное или отрадное? Неужели Жюль Муро такого низкаго мннія о сообразительности рабочихъ, для которыхъ написана его книга, что онъ ршается такъ нагло дурачить ихъ словами, что онъ осмливается съ такою невроятною дерзостью искажать факты и такъ цинически издваться надъ ихъ положеніемъ! Это уже даже и не подло, потому что онъ этимъ никого не поймаетъ на свою удочку — это просто тупоумно, безпредльно тупоумно!
Увривъ (какъ онъ полагаетъ) рабочихъ, будто задльная плата ‘есть результатъ ассосіаціи, свободнаго условія между хозяиномъ и рабочимъ, въ виду одной общей цли производства’, онъ уже съ развязностью, ничмъ нестсняющеюся, приступаетъ къ изложенію тхъ безспорныхъ истинъ, которыя должны, по его мннію, примирить враждующіе элементы общества и водворить гармонію въ -экономическихъ отношеніяхъ. Истины эти давнымъ давно жуются и пережевываются во всхъ экономическихъ учебникахъ, и рабочимъ они извстны гораздо лучше, чмъ самому автору. Рабочіе на опыт извдали вс благотворныя вліянія конкуренціи, рабочіе очень хорошо понимаютъ, какими факторами опредляется размръ ихъ заработковъ, и какое отношеніе къ этимъ заработкамъ иметъ хозяйская прибыль, рабочіе весьма ясно сознаютъ къ какимъ послдствіямъ ведетъ распутство, пьянство, и невоздержность, и какъ невыгодно имть большую семью. Все это рабочіе знаютъ и понимаютъ, хотя, можетъ быть, они и не читали ни Гарнье, ни Росси, ни даже Бастіа, ихъ научила всему этому ихъ собственная практика, ихъ собственный опытъ, опытъ ихъ отцевъ и ддовъ. И несмотря на это знаніе-они все-таки не могутъ примириться съ своимъ положеніемъ, они все-таки недовольны! Подите же, какіе странные! Мало того, чмъ боле они знаютъ,— тмъ боле возрастаетъ ихъ недовольство. Чего же вы суетесь съ своими разъясненіями? Кому они нужны? Кто ихъ будетъ читать, кого он могутъ ввести въ заблужденіе! На всемъ земномъ шар, во всемъ читающемъ люд, он могутъ пригодиться только одному человку, только одинъ человкъ можетъ вообразить, что въ нихъ есть что нибудь, кром глупости и шарлатанства, только одинъ человкъ можетъ быть введенъ ими въ мистификацію. Этотъ одинъ человкъ есть нашъ согражданинъ, жительствующій въ Москв, Ф. П. Соллогубъ, издавшій и переведшій книжонку Муро на русскій языкъ. Ставить здсь вопросъ о томъ: съ какою цлью предпринятъ переводъ этого изданія — безполезнато даже и во Франціи,, не только что у насъ,— мы считаемъ здсь совершенно излишнимъ. Изъ предисловія издателя-переводчика видно, что онъ дйствовалъ безъ всякаго ‘разумнія’ и потому вмненію подлежать не можетъ. Г. Соллогубъ, очевидно, не только не понималъ, но даже и не зналъ, что онъ переводитъ. Иначе онъ не могъ бы сказать, что ‘всегда и везд рабочимъ преимущественно вредитъ недостатокъ солидарности и общности интересовъ и т. д.’ Вдь у того же Жюля Муро представлены самые очевидные и несомннные факты,-доказывающіе совершенно противное. Неужели г. Соллогубъ, переводя VII, VIII, IX главы, гд говорится о современныхъ успхахъ кооперативнаго движенія среди рабочихъ, не понималъ, что онъ переводитъ? Можно ли отъ человка, зарекомендовавшаго себя такимъ безпримрнымъ непониманіемъ, требовать серьезнаго отчета и объясненія въ томъ, что онъ длаетъ? Намъ кажется, что это будетъ, по меньшей мр, безполезно.
Отъ экономическихъ цвтовъ, связанныхъ въ такой восхитительный букетъ Жюлемъ Муро,— перейдемъ теперь къ букету ‘педагогическихъ цвтовъ’, собранныхъ нмецкимъ педагогомъ Карломъ Пильцемъ, и переведенныхъ на россійскій языкъ нкіимъ С. Протопоповымъ. Мы не знаемъ, которому изъ этихъ двухъ букетовъ отдать предпочтеніе: оба одинаково благоухаютъ, оба одинаково роскошны, оба одинаково изящны. Пильцъ только тмъ отличается отъ г. Муро, что онъ искренне его и чистосердечне, и что онъ старается излагать свои мысли не въ форм обыкновенной логической рчи, а въ форм торжественныхъ воззваній, обращеній, восклицаній и т. п., особенно любитъ онъ образный способъ выраженій, для примра, послушайте хоть слдующую тираду по поводу материнскаго сердца:
‘Сердце матери, восклицаетъ Пильцъ,— исправительный домъ для дтскаго чувства, сотни телеграфовъ идутъ отсюда къ душ дитяти, и потому неоспоримо, что большая часть людей носятъ на себ боле или мене слды своихъ матерей (?). При каждомъ веселомъ смх матери звучатъ гармоническіе колокольчики радости (?) и въ душ дитяти, съ каждымъ привтливымъ словомъ матери, выростаетъ новая втка силы и способности говорить и думать (?) и т. д.’.
Но, за исключеніемъ искренносъ и способа выраженій, г. Пильцъ во всемъ похожъ на г. Муро, особенно похожъ онъ на него своею наивностью. Дтская наивность, составляющая основную черту въ характер обоихъ писателей, доходитъ у нихъ до высокаго комизма. Оба они воображаютъ, будто открываютъ свту очень новыя и оригинальныя мысли, долженствующія произвести поразительные результата въ практической жизни, а между тмъ оба они, сами того не замчая, пережевываютъ много разъ уже пережеванную жвачку и толкутъ воду въ ступ. Весь глубокій смыслъ Педагогическихъ поученій и совтовъ Пильца исчерпывается двадцатью пятью библейскими изрченіями Втхаго и Новаго Завта о ‘воспитаніи и обученіи дтей’, изрченія эти давнимъ давно извстны всмъ матерямъ и наставникамъ, и давнимъ давно даже прилагаются къ педагогической практик. О чемъ же вы хлопочете, г. Пильцъ? Кто не знаетъ, что ‘глупость насаждается въ сердц ребенка, а удары розги изгоняютъ ее оттуда?’ Или, что ‘кто любитъ свое дитя, тотъ часто наказываетъ его?’ Кто сомнвается въ истинности изрченій Соломона: ‘наказывай твоего сына и онъ утшитъ тебя и успокоитъ тебя’, ‘или: къ чему пріучатъ ребенка, отъ того онъ и не отстанетъ?’ Кто, наконецъ, не знаетъ, что истинное воспитаніе дитяти должно состоять ‘въ наставленіи и воспитаніи его въ вр, любви и освященіи? Вс эти совты, и множество другихъ имъ подобныхъ, такъ ясны, очевидны и убдительны, что ршительно не нуждаются ни въ какихъ коментаріяхъ и дополненіяхъ. Къ чему же нмецкій педагогъ точитъ понапрасну свой языкъ, тратитъ свое драгоцнное время и расходуется на бумагу и чернила?
Впрочемъ, мы будемъ несправедливы въ г. Пильцу, если скажемъ, что его педагогическія умствованія только коментируютъ и дополняютъ библейскія изрченія, нтъ, мы не хотимъ утаить отъ читателя, что иногда онъ берется мыслить самостоятельно, но попытки эти никакъ ему не удаются, и онъ постоянно сбивается на старую колею. Какъ на фактъ оригинальнаго мышленія можно указать на его педагогическій совтъ примнить въ воспитанію извстное правило ‘подобное подобнымъ’, или ‘клинъ слдуетъ выбивать клиномъ же’. Чтобы исправить дтей отъ дурныхъ наклонностей, онъ предлагаетъ родителямъ и воспитателямъ дозволять дтямъ удовлетворять эти наклонности до пресыщенія (стр. 120, 121), совтъ очень глубокомысленъ, еслибъ только онъ былъ практически осуществимъ и если бы пресыщеніе всегда убивало дурныя наклонности. Но въ томъ-то и бда, что постоянно удовлетворяя обжорству или какому нибудь капризу ребенка, вы никогда не сдлаете его воздержнымъ и добронравнымъ, — пресыщеніе даже и взрослыхъ людей не исправляетъ, а вы рекомендуете его, какъ педагогическое средство для исправленія дтей!
Чтобы дать читателю если не полное, то, по крайней мр, приблизительное понятіе, о педагогическомъ букет г. Пильца, приведемъ хотя взглядъ его на воспитаніе женщины вообще, и на преподаваніе ей исторіи, въ частности.
‘Чего требуетъ отъ женщины жизнь?— вопрошаетъ себя нмецкій педагогъ,— ‘головы ли, наполненной лтосчисленіемъ, именами и проч., проницательности ли въ длахъ политическихъ народа? Изображенія ли героевъ войны и битвъ, болтанья ли о событіяхъ, составляющихъ загадку и для самого историка испытателя? Всего этого можетъ требовать отъ женщины только безразсудство, но никогда не жизнь. При этомъ приходятъ мн на память слова Фенелона: двочекъ непремнно нужно отъучать отъ желанія блистать умомъ. Если ихъ не предохранять отъ этого, то он, при малйшей въ нихъ живости, вмшиваются во все, говорятъ о длахъ, которыхъ совсмъ не понимаютъ, и длаютъ это какъ бы отъ скуки (?) отъ избытка нжныхъ чувствъ (??). Двица должна говорить только о томъ, о чемъ ее дйствительно спросятъ, и притомъ, съ нкоторою недоврчивостью къ самой себ. Она никогда не должна говорить о вещахъ, которыя выходятъ изъ обыкновеннаго кругозора женщинъ, хотя бы и хорошо и хорошо знала эти вещи (?) Для дома и жизни нужна женщина, которая бы господствовала въ нихъ скромнымъ и честнымъ умомъ, которая бы все устраивала и распредляла, которая бы длала домъ храмомъ красоты и счастія, мужу нужна супруга, которая бы не наскучала ему своимъ ученымъ легкомысліемъ, которая бы изъ-за книгъ, не забывала ни объ немъ, ни объ семейств, которая бы веселостью и беззаботностію своего нрава ободряла бы мужа, когда сильно налягутъ на него заботы его призванія и т. д. (стр. 192 )
По этому телячьему воззрнію на призваніе и назначеніе женщинъ, можно заране уже догадаться, въ какой форм должна, по совту нильца, преподаваться исторія въ женской школ. Исторія должна представить женщин образцы тхъ мудрыхъ и благочестивыхъ женъ, которыя ‘умютъ превратить свой домъ въ храмъ красоты и счастія’, которыя ‘не наскучаютъ мужу ученымъ легкомысліемъ, и не забываютъ изъ-за книгъ о немъ и о семейств’, которыя и т. д. по вышеприведенному рецепту. Ни о чемъ и ни о комъ другомъ не должны знать благонравныя двицы, такъ какъ все прочее всходитъ изъ предловъ женскаго кругозора.
‘Изъ смси исторіи войнъ, странныхъ похожденій героевъ, изъ лабиринта достопримчательностей, именъ, чиселъ и проч., говоритъ Пильцъ — юность (т. е. юность женскаго пола) не извлекаетъ ни одной капли, которая бы освжала ея бодрость, укрпляла ея сердце. Но совсмъ иное бываетъ, если ему приходитъ на мысль женщина, паор. мудрая, благочестивая Матильда, супруга Генриха I, которая, будучи исполнена любвъ къ своимъ, вс обиды превозмогала благородствомъ духа и терпніемъ, а своимъ обхожденіемъ производила истинное очарованіе, или какова благочестивая Моника, которая не смогря на свои огорченія неустанно работала надъ исправленіемъ своего сына, укрпляясь молитвою и упованіемъ на Бога’ (стр, 19а).
Такимъ образомъ всеобщая исторія, преподаваемая въ женскихъ школахъ, должна обратиться въ исторію благочестивыхъ и мудрыхъ Матильдъ, Моникъ и т. и:, тогда только освжатъ она и ободритъ сердца юныхъ слушательницъ, тогда только она подготовитъ ихъ къ жизни, разовьетъ ихъ умъ, и преподастъ имъ много поучительныхъ уроковъ и дастъ много достойныхъ образцовъ для подражанія. Чего же лучще!
Каковъ цвтокъ! Судите по немъ читатель о всемъ букет, разсматривать каждый изъ нихъ по одиначк ни у васъ, ни у насъ, разумется, не хватитъ самоотверженія, ужь такъ хорошо они благоухаютъ! Бдные родители, бдные дти,— долго ли еще будутъ пичкать ваши, старыя и юныя головы всевозможнымъ вздоромъ, подъ видомъ здравыхъ правилъ педагогіи. И долго-ли это всякая нелпость будетъ выдаваться за педагогику?
Восьми-томное сочиненіе чешскаго историка Томки ‘Исторія чешскаго королевства’ живо напоминаетъ собою хорошо знакомый всмъ учащимся краткій учебникъ русской исторіи г. Устрялова. Вся разница только въ томъ, что объемъ исторіи Чешскаго королевства нсколько обширне руководства въ русской исторіи, и что политическія воззрнія Томки имютъ нсколько боле либеральный оттнокъ, чмъ взгляды нашего почтеннаго исторіографа Въ остальномъ нтъ никакой разницы. Уже самое-заглавіе показываетъ, что авторъ имлъ въ виду исключительно вншнюю государственную жизнь народа, но жизнь внутренняя, экономическая и интеллектуальная не входила въ его программу. И дйствительно онъ касается этихъ сторонъ народнаго быта только мелькомъ, крайне поверхностно и неудовлетворительно. За то онъ не пропускаетъ ни одного князя и ни одного короля, управлявшаго Чехіею, какъ бы ничтожно, пусто и безцвтно небыло его царствованіе. Вся исторія чешскаго народа раздлена на части, отличаемыя тмъ или другимъ государственнымъ событіемъ. При такой группировк матеріала читатель не удивится, если мы скажемъ, что Гуссу, изъ 898 стр., на которыхъ изложена вся исторія, посвящено не боле двадцати страничекъ. Вообще все гусситское движеніе и великое соціально-религіозное броженіе, наполнявшее собою исторію Чехіи въ!XV в., изложены крайне поверхностно и притомъ касаются по преимуществу только вншней стороны. Отношенія сословій и историческое развитіе этихъ отношеній почти нисколько не выяснено. Лучшія и наиболе возбуждающія сочувствіе стороны народной жизни оставлены историкомъ въ тни, а на первый планъ выдвинуты такіе факты, которые въ глазахъ всякаго безпристрастнаго и здравомыслящаго человка не имютъ никакого особенно-важнаго значенія, вслдствіе этого трудъ Томки даетъ весьма неясное понятіе о роли, принадлежащей чехамъ въ общемъ историческомъ развитіи западно-европейскаго человчества, о характер и значеніи ихъ культурной дятельности. Хотя авторъ везд старается остаться строго-врнымъ своей узко-національной точк зрнія, однако его національныя симпатіи, какъ и его политическія убжденія, отличаются умренностью и благонамренностью. Патентъ 20 октября 1860 г., даровавшій землямъ австрійской имперіи нкоторую самостоятельность и нкоторое самоуправленіе, считается имъ чуть не идеаломъ государственнаго устройства австрійской имперіи, новою ‘эрою самостоятельнаго развитія земли и народа чешскаго, въ не разрывности съ другими землями имперіи’. Послднія событія служатъ настолько сильнымъ опроверженіемъ оптимистическихъ иллюзій чешскаго историка, что мы не считаемъ даже нужнымъ распространяться о несостоятельности его историческихъ предсказаній. Замтимъ здсь только, что вообще отношенія Чехіи въ Австріи обрисованы у Томки весьма неудовлетворительно, и тоже только съ вншней стороны. Говоря объ этихъ отношеніяхъ, онъ почти нигд не длаетъ различія между сословіями, а говоритъ о всемъ народ огуломъ. Между тмъ очевидно, что чешскіе крестьяне иначе должны были смотрть на австрійское правительство, облегчавшее ихъ барщинную зависимость, чмъ чешскіе помщики, отъ которыхъ это правительство безжалостно отнимало ихъ самыя существенныя права. Эта рознь во взглядахъ и двусмысленная, предательская политика внскаго кабинета особенно рельефно высказались, въ извстномъ эпизод по поводу такъ называемаго рабочаго патента (въ 1775 г.), уменьшившаго почти на половину крестьянскую барщину. Но этотъ, въ высшей степени характеристичный эпизодъ разсказанъ у Томки такъ поверхностно (стр. 761 и 762), что едва ли остановитъ на себ вниманіе даже и очень прилежнаго читателя. Вообще Томка, какъ мы уже сказали, старается тщательно избгать анализа общественныхъ отношеній своего народа, и потому его исторія является простымъ перечнемъ боле или мене достопримчательныхъ государственныхъ событій, правительственныхъ дятелей, битвъ, договоровъ и т. п., перечнемъ изложеннымъ — что подразумвается само собою — крайне скучно и утомительно. Называть подобные перечни исторіею значитъ, уже слишкомъ злоупотреблять этимъ названіемъ, слишкомъ унижать достоинство историческаго труда, и слишкомъ снисходительно относиться къ обязанностямъ историка.
Переводъ не особенно удовлетворителенъ, слог вполн гармонируетъ съ содержаніемъ: онъ тяжелъ и сильно напоминаетъ слогъ учебниковъ Устрялова и Смарагдова. Только за эту гармонію мы и можемъ поблагодарить переводчика,