НОВЫЯ КНИГИ.
НОВЫЯ КНИГИ.
——
——
——
П. Т.
——
‘Дло’, No 11, 1868
Новые книги, Ткачев Петр Никитич, Год: 1868
Время на прочтение: 28 минут(ы)
1. Очерки юридической энциклопедіи. Проф. Университета Св. Владиміра. Н. Ренненкампфа. Кіевъ. 1868 г.
2. Классическая система образованія, ея настоящее положеніе и значеніе въ воспитаніи, соч. Іосіи Джонса, директора коллегіи короля Вильгельма, на остров Менъ. Перев. съ англійск. съ критическими замтками редакціи ‘Учителя’. С.-Петербургъ. 1868 г.
3. Очерки Средней Азіи, Соч. А. Вамбери. Москва. 1868 г. Изд. Мамонтова.
4. Исторія восемнадцатаго столтія и девятнадцатаго до паденія Французской имперіи, съ особенно подробнымъ изложеніемъ хода литературы, соч. Ф. К. Шлоссера. Перев. съ 4-го исправ. изд. 2-е изд. С.-Петербургъ. Изд. книжнаго магазина Черкесова. 1868 г.
5. Самопомощь, какъ средство къ удешевленію книгъ и устраненію невыгодныхъ условіи умственнаго труда. Изслдованіе по законамъ экономической науки П. А. Мясодова, члена-сотрудника Императорскаго вольно-экономическаго общества. Спб. 1868 г.
Публика наша, вообще говоря, мало интересуется тмъ, что преподается и какъ преподается въ нашихъ якобы разсадникахъ высшаго образованія, въ университетахъ. Она толкуетъ о народныхъ школахъ, о реальныхъ и классическихъ гимназіяхъ, а объ университетахъ храпитъ глубокое молчаніе. Университеты ее занимаютъ только тогда, когда въ нихъ приключится какой нибудь скандалъ, — въ мирное же время оно о нихъ и не думаетъ. Между тмъ въ нихъ-то, въ этихъ разсадникахъ, фабрикуются и формируются ея ‘дятели и сятели’, ея интеллигенція, ея будущіе подвижники на поприщахъ администраціи, юстиціи, педагогики, науки, здсь эти подвижники черпаютъ т мысли и взгляды, которые впослдствіи имъ придется проводить въ жизнь, здсь складываются и образуются ихъ убжденія, ихъ міросозерцанія. Посторонніе источники, изъ которыхъ наше юношество могло бы черпать свою мудрость, помимо университета, весьма ограниченны и для большинства почти недоступны. Большинство остается съ тми знаніями, которыми оно запаслось въ университет, говоря о знаніяхъ, мы имемъ въ виду знанія теоретическія, научныя воззрнія на различныя явленія общественнаго и политическаго быта народа, а не т практическія свденія, правила и руководства, которыя пріобртаются и вырабатываются житейскою опытностью и чисто практическою дятельностью. Происходитъ это, во-первыхъ, оттого, что теоретическія занятія — особенно по предметамъ общественныхъ и политическихъ паукъ,— сопряжены у насъ съ большими трудностями, преодолть которыя одному частному лицу иногда совершенно не подъ силу соединеніе же нсколькихъ лицъ во многихъ отношеніяхъ представляетъ весьма серьезныя неудобства, во-вторыхъ, человкъ, перешедшій за тотъ возрастъ, когда всего легче усвоиваются общія теоретическіе взгляды, элементарныя основанія науки, не всегда съ охотою можетъ приняться за переучиваніе ихъ съизнова, въ третьихъ, если бы у него даже и была эта охота, то рдко бываетъ возможность: практическая дятельность поглощаетъ обыкновенно вс его досуги. Вс эти причины, какъ мы сказали, затрудняя для большинства юношей возможность самообразованія вн университета, длаютъ университетъ почти единственнымъ ‘кладеземъ мудрости’, доступнымъ для этихъ юношей.
Но дйствительно ли въ этомъ кладез заключается мудрость? И какая эта мудость? Та ли это истинная мудрость, которая, проясняя сознаніе человка, возвышая его надъ мелкою пошлостью рутины, даетъ ему возможность относиться самостоятельно и критически къ явленіемъ окружающей жизни?
Вопросы эти должны имть огромную важность для публики, и ей, вроятно, было бы весьма любопытно знать, какъ они разршаются въ дйствительности. Но въ ‘кладезь’ этотъ дозволяется заглядывать только лицамъ, имющимъ на то особое полномочіе, для прочихъ же онъ закрытъ непроницаемою завсою, завса эта приподнимается въ очень рдкихъ случаяхъ и въ очень незначительной степени, и притомъ это скромное поднятіе ея вполн зависитъ отъ самихъ же составителей и хранителей пойла мурдости. Къ счастію нашему, въ послднее время, нкоторые изъ хранителей этой завтной мудрости начинаютъ являться міру, благодаря имъ, таинственная завса мало-по-малу приподымается. Г. Аристовъ и г. Градовскій представили намъ, каждый по своей спеціальности, образцы университетской науки. Теперь передъ нами лежитъ новый образчикъ, стоющій двухъ первыхъ, мы считаемъ весьма поучительнымъ для читателей познакомиться съ нимъ, но такъ какъ сами они едва ли станутъ читать въ подлинник книгу, о которой мы говоримъ,— то мы возьмемъ на себя обязанность указать здсь, въ самыхъ общихъ, разумется, чертахъ, ея характеръ и значеніе.
У большинства нашихъ читателей съ понятіемъ о юридической энциклопедіи соединяется представленіе о чемъ-то крайне-скучномъ, схоластическомъ, нелпомъ, и въ практической жизни ни къ чему непригодномъ. И дйствительно, эта паука, какъ она преподается въ нашихъ университетахъ, вполн соотвтствуетъ подобнымъ представленіямъ. А между тмъ, стоить только ознакомиться съ тми общими вопросами, которые входятъ въ кругъ ея изслдованій, чтобы понять, какое важное значеніе могло бы оно имть для выработки теоретическихъ воззрній юношества на явленія окружающей ихъ общественной жизни, для уясненія ему его отношеній къ окружающимъ людямъ. Эта паука должна показать и объяснить ему истинное значеніе общества и государства, дать ему прочный критерій для опредленія права и не-права. Отъ сущности этого критерія, отъ правильности нашихъ воззрній на общество и государство зависитъ весь складъ нашего соціальнаго міросозерцанія, а послднее, какъ извстно, обусловливаетъ характеръ и направленіе нашей практической дятельности.
Слдовательно, вопросы, входящіе въ кругъ изслдованій юридической энциклопедіи имютъ огромное значеніе для общества, такъ какъ отъ того или другого ршенія зависятъ взгляды его будущихъ дятелей, могущіе имть самое сильное и непосредственное вліяніе на ихъ будущую практическую дятельность. Какое же ршеніе этихъ вопросовъ предлагается юношеству въ нашихъ разсадникахъ высшаго образованія? Отвтъ на этотъ вопросъ мы отчасти можемъ найти въ недавно вышедшей книг: ‘Очерки юридической энциклопедіи.’
‘Эти очерки, говоритъ авторъ, обнимай все содержаніе юридической энциклопедіи, отличаются отъ систематическаго курса (читаемаго въ университетахъ) только тмъ, что многіе вопросы, казавшіеся мн особенно важными въ теоретическомъ-или практическомъ отношеніи, получили обработку значительно большую.
Слдовательно, по нимъ можно составить нкоторое, боле или мене врное представленіе о томъ, какъ преподается эта наука въ нашихъ университетахъ, какія мысли и убжденія вселяютъ они въ головы своихъ питомцевъ, съ какимъ совтомъ и поученіемъ посылаютъ они ихъ на поприще практической дятельности. Конечно, мы не намрены разсматривать этого руководства во всей его подробности, — мы хотимъ только показать читателю, какъ ршаетъ оно, т. е. какъ ршаются въ нашихъ университетахъ вообще самые существеннйшіе вопросы общественной науки, что такое право, гд его критерій? что такое государство и какое должно быть его назначеніе?
Вопросъ о критеріи права давно уже интересуетъ человчество, едва только начало оно относиться боле или мене сознательно къ явленіямъ окружающаго его общественнаго порядка, оно пытается такъ или иначе разршить критерій права. Существующее везд и всегда имло столько несовершенствъ, что даже самое простое эгоистическое чувство личнаго интереса позволяло мыслящимъ людямъ относиться къ нему съ рабскою покорностью и облекать его санкціею правъ, какъ это длала безсознательная толпа, какъ это длали т ея учителя и наставники, которымъ выгодно было сохраненіе даннаго statu quo. Но если существующее не всегда существуетъ не по праву, то гд же искать этого права?— Человкъ сталъ искать его въ самомъ себ,— въ своихъ темныхъ чувствахъ, въ своемъ сознаніи, онъ сдлалъ свои личныя воззрнія мрою права и не-права, опираясь на этотъ чисто-личный субъективный критерій, онъ сталъ критиковать, отвергать или оправдывать все существующее, онъ создалъ понятія о прав естественномъ, и противупоставилъ его праву положительному, т. е. общественному порядку, освященному и утвержденному юридическимъ закономъ. Такимъ образомъ естественное право изъ права субъективнаго превратилось въ право объективное, т. е. право, независящее отъ личныхъ воззрній того или другого индивида, независящее отъ ихъ личнаго произвола, но для всхъ равно обязательное, постоянное и неизмнное. Однако, метаморфоза эта была только вншняя. Источники естественнаго права, по прежнему, носили на себ чисто-субъективный характеръ: оно выводилось или изъ неясно-сознаннаго чувства эгоизма, или изъ комбинаціи интеллектуальныхъ представленій, въ первомъ случа, люди называли его врожденнымъ чувствомъ права, во-второмъ, врожденною идеею права, слдовательно, и въ томъ и въ другомъ случа, они впадали въ заблужденіе, неизвинительное въ логическомъ и весьма извинительное въ психическомъ отношеніи, они воображали, будто ихъ личное чувство, ихъ личная идея имютъ характеръ всеобщности, что он абсолютно врны, необходимы и для всхъ обязательны, чтобы превратить эту ребяческую фантазію въ фактъ очевидный, и для всхъ осязательный, чтобы заставить поврить и другихъ въ то, во что они сами такъ искренно врили,— они старались, посредствомъ метафизическихъ тонкостей и разнаго рода искусно замаскированныхъ гипотезъ отыскать абсолютное въ преходящемъ и относительномъ, объективное — въ субъективномъ, всеобщее — въ частномъ, личномъ. Такимъ образомъ возникла метафизика права. Но эта метафизика въ самой себ носила смена своего разложенія. Объективный характеръ естественнаго права, въ томъ смысл, какъ его понимали юристы, былъ пустымъ миражемъ, естественное право оставалось, по своей сущности, правомъ чисто-субъективнымъ, произвольнымъ, чуждымъ всякихъ положи тельныхъ реальныхъ основъ. Отсюда образовалось безчисленное множество системъ естественнаго права,— системъ не только разнорчивыхъ, но часто даже совершенно противурчивыхъ, во имя одного и того же ‘естественнаго права’ одно и то же явленіе и признавалось, и отвергалось. Имъ пользовались антагонисты существующаго порядка для того, чтобы ниспровергнуть основные принципы этого порядка и доказать всю его неразумность и несправедливость, по имъ же старались и освятить этотъ порядокъ, доказать его разумность и справедливость. Къ нему аппелировалъ Code de la Nature, на него же опирался и Gode Franais, редижированный Наполеономъ. Такимъ образомъ метафизическое естественное право, благодаря своему субъективному характеру, было обоюдоострымъ орудіемъ, орудіемъ, которымъ съ одинаковымъ удобствомъ могли пользоваться и дйствительно пользовались либералы и консерваторы, друзья и враги человчества,— Морельи и Руссо, Людовикъ XIV и Наполеонъ I, конвентъ и внскій конгрессъ.
Рядомъ съ этимъ правомъ, опиравшимся на безсознательномъ чувств или интеллектуальныхъ представленіяхъ человка, — правомъ, то отвлеченно-метафизическимъ, то какимъ-то безсознательно-инстинктивнымъ, и въ обоихъ случаяхъ одинаково неудовлетворительнымъ,— рядомъ съ этимъ псевдо-естественнымъ нравомъ, по мр развитія и прогресса естественныхъ наукъ, въ особенности физіологіи и психологіи, въ умахъ людей стало возникать понятіе о другомъ прав, уже не мнимо, а реально-естественномъ. Критерій этого права стали искать не въ личныхъ воззрніяхъ и безсознательныхъ ощущеніяхъ, а въ реальныхъ, всмъ людямъ одинаково присущихъ, потребностяхъ, удовлетвореніе которыхъ и составляетъ то, что называется счастіемъ человка. Когда счастіе человка, понимаемое въ этомъ чисто-объективномъ смысл, сдлается критеріумомъ права, тогда естественное право утратитъ свой теперешній метафизическій, произвольный характеръ, свою теперешнюю эластичность, туманность, неопредленность, тогда подъ его знамя перестанутъ стекаться люди самыхъ противуположныхъ убжденій и интересовъ, тогда имъ нельзя будетъ пользоваться и для защиты и для пораженія, и для проклятія и для благословенія существующаго порядка. Оно получитъ точный, опредленный смыслъ, который невозможно будетъ перетолковывать вкривь и вкось, которымъ невозможно будетъ злоупотреблять, обманывая профановъ, ослпляя легковрныхъ.
Такимъ образомъ, естественное право, сведенное на реальную почву человческихъ потребностей, становится дйствительно правомъ объективнымъ, т. е. получаетъ одинаковое свойство съ правомъ положительнымъ, и потому оно можетъ быть принято за неизмнную объективную норму, къ осуществленію которой должно стремиться послднее.
Но юристы ненавидятъ все прямое и ясное, безъ метафизическихъ фикцій и гипотезъ они не могутъ дохнуть, потому что только этими фикціями и гипотезами они могутъ прикрывать непривлекательную наготу своего грубаго матеріализма. Однако, когда они замтили, что эти фикціи и гипотезы могутъ быть употребляемы противъ нихъ же самихъ, когда они поняли, что съ точки зрнія ‘естественнаго права’ можно не только оправдать, но и осудить данный юридическій порядокъ, они мало-по-малу стали отрекаться отъ своей прежней метафизики, стали издваться надъ самымъ понятіемъ о естественномъ прав. Когда они одни только владли и пользовались этимъ понятіемъ, они находили его вполн разумнымъ и необходимымъ, но когда къ нему же стали аппелировать и ихъ антагонисты, они поняли, что оно нелпо, произвольно, что оно опасно, что оно ведетъ къ общественнымъ смутамъ, что оно порождаетъ революціи. Но, отвергнувъ помощь естественнаго права, юристы должны же были озаботиться пріисканіемъ какихъ нибудь новыхъ основъ для своихъ теорій. Имъ казалось неловкимъ сразу признаться, что все, что существуетъ — существуетъ по праву, имъ казалось неприличнымъ отождествлять понятіе о прав съ понятіемъ о положительномъ закон. И вотъ, отъ фикціи естественнаго права, они перескочили къ другой фикціи — къ фикціи народнаго духа, неродного генія. Возникла такъ называемая историческая школа. Задача ея, какъ и задача метафизической школы, состояла въ томъ, чтобы доказать, что существующій порядокъ, со всми его несообразностями, необходимъ и неизбженъ, и что радикальны измненія въ немъ допущены быть не могутъ и не должны. Метафизическая школа доказывала это тмъ, что весь юридическій строй общества выводила изъ присущей человку идеи о прав, историческая съ этою цлью выводила его изъ свойствъ и характера народнаго духа. Право не есть произвольное созданіе законодателя, проповдывалъ глава этой школы Савиньи, и не заключается въ одномъ законодательств, оно возникаетъ невидимо для исторіи, вмст съ народною жизнію, изъ народной воли и народныхъ воззрній, которыя въ свою очередь дйствуютъ непроизвольно, но на основаніи данныхъ, вытекающихъ изъ внутреннйшаго существа самой націи и ея исторіи (см. его Zeitschr. fur geschieht Rechtswerf. 27).
Такимъ образомъ приличіе было соблюдено и грубый матеріализмъ спрятанъ подъ идеальную оболочку, какъ анатомическій уродецъ подъ стеклянный колпакъ. Но, увы, и историческая фикція оказалась скоро не вполн удобною. Съ одной стороны, она узаконила рабское отношеніе ко всему, что совершилось, и потому не всегда могла удовлетворить требованіямъ консервативной партіи, къ которой принадлежатъ юристы, съ другой, ограничивая, черезъ мру значеніе творческой дятельности человка, отнимая у него всякую самостоятельность въ образованіи даннаго правоваго порядка, она оправдывала историческій фатализмъ и давала могущественное орудіе въ руки людей, отвергающихъ произвольность человческихъ поступковъ, подчиняющихъ ихъ неизбжнымъ законамъ и подрывающихъ, такимъ образомъ, ученіе о нравственной вмняемости человка — этотъ краеугольный камень даннаго юридическаго порядка.
Положеніе, какъ видите, затруднительное. Что же было длать юристамъ, въ какой новой фикціи искать спасенія: какимъ новымъ идеаломъ прикрыть свой матеріализмъ? Нужно было, во что бы-то ни стало выдумать какую нибудь новую гипотезу и, принявъ ее за реальный фактъ, основать на немъ систему права? И они, дйствительно, выдумали ее, но эта выдумка уже показываетъ, какъ истощилась ихъ изобртательность. Вотъ какъ опредляется право профессоромъ Ренненкампфомъ, заимствующимъ въ этомъ случа свои мысли у Шталя. ‘Право, говоритъ онъ, есть только то, что существуетъ, какъ законъ, признанный обществомъ. Повидимому въ этомъ отождествленіи права съ положительнымъ закономъ, матеріализмъ юристовъ-философовъ доходитъ до самаго грубаго цинизма, повидимому, посл такого опредленія имъ бы слдовало отказаться напрямикъ отъ всякой философіи права и ограничиться простымъ коментированіемъ ‘сводовъ’ и ‘кодексовъ’. Но быть откровеннымъ — не въ природ юриста, открыто сознаться въ своемъ матеріализм и безъ утаекъ объявить профанамъ, что ихъ до сихъ поръ морочили и обманывали иллюзіями — не тактично и не безопасно. Однако, есть-ли надобность, есть-ли возможность носить маску, посл того, какъ юриспруденція обнаружила свою истинную сущность, въ только-что цитированномъ опредленіи права? Надобность-то вроятно есть, а что касается до возможности, то судите объ этомъ сами по нижеслдующему. Отождествивъ право съ закономъ, Ренненкампфъ чувствуетъ, что этимъ отождествленіемъ сказано слишкомъ много, и что его могутъ упрекнуть
‘въ томъ, что оно но даетъ высшаго мрила права, смшиваетъ добро и зло, такъ какъ въ существующимъ и въ существовавшихъ юридическихъ порядкахъ, одни и тже вопросы разршаются часто противуположно, а иногда и съ явнымъ заблужденіемъ, могутъ упрекнуть, что оно обращаетъ право въ порядокъ произвольный, зависящій отъ случали доброй воли законодателя'(стр. 126).
А юристы, какъ извстно, считаютъ подобныя воззрнія за непростительную ересь. Теперь же оказывается, что самихъ ихъ могутъ упрекнуть въ ней и упрекнуть совершенно основательно. Что же имъ длать? Очевидно, для того, чтобы оспаривать этотъ упрекъ, имъ нужно доказать, что хотя право и есть не боле какъ данный порядокъ существующихъ, неосвященныхъ закономъ, юридическихъ отношеній, но что самыя эти отношенія неизбжны, необходимы и разумны, и что, слдовательно, отождествляя ихъ съ правомъ, они не совершаютъ ни одного изъ тхъ проступковъ, въ которыхъ ихъ обвиняютъ ихъ антагонисты. Юристы именно такъ и поступили. Послушайте ихъ аргументацію. Сказавъ, что право и законъ одно и тоже, Ренненкампфъ сейчасъ же прибавляетъ:
‘Но, говоритъ онъ, право по есть простая логическая система предписаній, основаніемъ для него служатъ опредленныя отношенія. По справедливому выраженію Шталя: ‘въ естественномъ направленіи отношеній положено въ темныхъ очеркахъ то опредленіе, которое право должно возвесть въ ясность и опредленный образъ’. Эти отношенія имютъ свои законы, образуемыя природою и исторіею, и съ которыми человкъ долженъ сообразоваться. Они то и служатъ границею и руководствомъ для законодателя (видите, какъ удобно обходятъ юристы философы всякаго рода подводные камни и съ какою ловкостью они умютъ лавировать между самымъ грубымъ матеріализмомъ и самымъ туманнымъ идеализмомъ, — этими Сциллой и Харибдой). Законодатель можетъ сознавать эти законы, освобождать ихъ отъ временныхъ и мстныхъ недостатковъ и препятствій и направлять ихъ развитіе сообразно новымъ потребностямъ и боле разумно сознаннымъ цлямъ общежитія. И если природа отношеніи будетъ понята правильно, то юридическое опредленіе приведетъ къ истинной [цли права. Въ противномъ же случа, юридическое положеніе не только не даетъ желаемыхъ результатовъ, по послужитъ ко вреду и нарушенію общежитія. Такимъ образомъ природа отношенія сама охраняетъ себя, наказуя за непониманіе ея законовъ и побуждая къ исправленію заблужденій’ (стр. 27).
И такъ на выручку юристовъ явилась природа отношеній. Но что же это такое за природа? Кто можетъ быть ея толкователемъ? Гд тотъ критерій, по которому мы бы могли съ достоврностью распознавать, какія юридическія положенія сообразны съ нею и какія несообразны? Кто намъ скажетъ, что въ данномъ случа эта природа не искажается, а въ другомъ искажается? Самъ Ренненкампфъ сознается что и
‘не разъ природа человка — (теперь ужь видите, дло идетъ не о природ отношеній, а о природ человка,— какъ будто это одно и тоже!,) — подвергалась насиліямъ и извращенію въ теченіе долгихъ періодовъ. Рабство, спартанскіе браки, выбрашиванія дтей, продажа женъ, неуваженіе частной собственности, многія политическія и экономическія мры — (желательно было бы знать какія именно?) — въ 17 и 18 в.. и мн. под. служатъ тому достаточнымъ доказательствомъ’, (стр. 27).
О праведный Боже! какія страшныя сознанія вы длаете, г. Ренненкампфъ, вы допускаете, что природа отношеній, отождествляемая вами съ природою человка можетъ искажаться юридическими постановленіями въ теченіи длиннаго ряда не лтъ, а цлыхъ вковъ, но ктоже посл этого намъ поручится, что она и теперь не искажается? Кто намъ поручится, что черезъ пять, шесть вковъ, или вообще когда нибудь (потому что вдь не можетъ же время быть мриломъ права) существующія теперь юридическія отношенія будутъ признаны за искаженіе человческой природы, и замнены какими нибудь новыми, о которыхъ теперь мы даже и понятія не имемъ? И какъ же, наконецъ, согласить, то, что вы говорили о прав на 26 стр., съ тмъ, что вы говорите о немъ же на 27? На 26 стр. право отождествлялось съ закономъ, т. е. съ даннымъ юридическимъ порядкомъ, при чемъ длалось предположеніе, что законъ всегда соотвтствуетъ истинной природ человческихъ отношеніи. На 27 стр. оказывается, что законъ можетъ въ теченіи очень ‘долгихъ періодовъ’ противорчить этой природ, искажать ее. Будетъ ли же онъ и тогда правомъ или нтъ? Если будетъ — то значитъ право есть нчто случайное, произвольное, слпое, относительное, часто неразумное и нелпое. Если же право, есть только законъ сообразный съ природою человка, то можно ли назвать всякій положительный законъ правомъ — какъ это длаетъ Ренненкампфъ и вс вообще юристы-философы? Существовало-ли тогда право въ древнемъ мір, который признавалъ рабство, существуетъ ли право у восточныхъ народовъ, у которыхъ въ обыкновеніи продавать женъ и т. п.? И что такое природа человка? Что вы берете за ея мрило?— Очевидно, тутъ такая куча противорчій, что никакая искусная діалектика не въ состояніи ихъ примирить. Но, къ несчастію, г. Ренненкампфъ не обладаетъ не только искусною, но и вообще какою бы то ни было діалектикою, потому онъ не въ силахъ не только примирить ихъ, по даже и скрыть. Ему очень бы хотлось, чтобы юношество увровало вмст съ нимъ, что все, что существуетъ, есть право, но ему также весьма желательно было бы доказать, ч о право не есть случайный, часто противорчащій природ человка, порядокъ, но что оно всегда необходимо, разумно и абсолютно. И вотъ онъ запутался въ противорчіяхъ, оказалось, что первое положеніе разрушаетъ второе, а второе уничтожаетъ первое — какой же выводъ можетъ сдлать, однако, учащееся юношество изъ всей этой путаницы? Что энциклопедія — сборникъ чепухи, что философія права — величайшая нелпость изъ нелпостей? И разв оно будетъ не право, хотя, мы знаемъ, что вы же сами, шарлатанствующіе жрецы науки, обвиняете его за это въ неуваженіи къ своей богин (которую вы-то именно и компрометируете своимъ невжествомъ и глупостью), въ верхоглядств и незрлости. Но разв можно уважать науку, глашатаями которой вы являетесь? Разв можно серьезно заниматься ею, когда вы заставляете ее городить такія нелпости?— Но, это еще не все. Въ сущности говоря, для насъ совсмъ не важно то, что юношество, благодаря своимъ наставникамъ, возыметъ такія обидныя представленія о юридической энциклопедіи, для насъ важно, что это юношество благодаря все тмъ же наставникамъ, выступая на поприще практической дятельности, не снабжается никакимъ прочнымъ критеріумомъ для оцнки того, что право и что не-право. Не создавъ себ подобнаго критерія, оно скоро поддается могущественному вліянію практической жизни, и съ подлымъ раболпствомъ преклоняется передъ всмъ тмъ, передъ чмъ преклоняется цивилизованная, по невжественная толпа ‘практическихъ людей’. И первое, вбитое въ ихъ юношескія головы, положеніе такъ называемой философіи права — положеніе, гласившее, что ‘все, что существуетъ, есть право’, выступитъ въ ихъ міровоззрніи на первый планъ и подчинитъ себ ихъ дятельность, второе же положеніе, неимющее, какъ мы видли, никакой связи съ первымъ, невыясненное и неопредленное,— очень скоро забывается и пропадетъ для нихъ совершенно безслдно. Потому, глядя на этихъ юношей, съ такимъ удобствомъ уживающихся съ самою черною гадостію и подлостью,— на этихъ юношей, торгующихъ своею честью и своими убжденіями, продающихъ своихъ друзей и товарищей, обманывающихъ слабыхъ и ползающихъ передъ сильными, на этихъ юношей съ невозмутимымъ спокойствіемъ относящихся ко всякаго рода житейской нескладиц и восхищающихся всякой узаконенной нелпостью,— не осуждайте ихъ, не бросайте въ нихъ грязью, вы, строгіе жрецы науки. Вы сами ихъ сдлали такими, вы ихъ испортили, вы, своею мертвою и нелпою доктриною, забили и потушили въ нихъ то благородное негодованіе, которое когда-то такъ сильно волновало ихъ, при вид всего дурного и подлаго.
Очевидно, что при подобныхъ спутанныхъ понятіяхъ о прав и критеріи не могутъ быть ясно опредлены цль и значеніе государства. Въ ученіи о цли государства мннія ученыхъ расходятся: по одному воззрнію цль государства сливается съ цлями человка, со всми или нкоторыми, по другому — государство есть установленіе только юридическое, охраняющее юридическую сторону общежитія. Одни хотятъ, чтобы государство взяло на себя обязанность сдлать всхъ своихъ членовъ равно довольными и счастливыми, чтобы оно постоянно стремилось къ осуществленію этой задачи, дятельно вмшиваясь во вс сферы соціальной жизни, постоянно ее реформируя и двигая впередъ. Другіе же желаютъ, чтобы оно ограничилось только ролью юридической ширмы даннаго соціальнаго statu quo и, не вмшиваясь въ общественныя отношенія своихъ членовъ, предоставило имъ спокойно развиваться своимъ путемъ, въ предлахъ установленныхъ юридическихъ нормъ. Средины между этими двумя, діаметрально противуположными воззрніями быть не можетъ. Государство можетъ относиться къ раціональной жизни или пассивно или активно, пассивно-активное его отношеніе немыслимо. Но Рененкампфъ, съ голоса Моля,— подобно тому, какъ о прав онъ говорилъ съ голоса Шталя,— даетъ такое опредленіе цли государства, которое, по его мннію, должно составлять золотую середину двухъ указанныхъ нами крайностей.
‘Государство живетъ не для самого себя, государство не есть дятель, который долженъ заступить мсто человка и заботиться объ удовлетвореніи нуждъ его. Люди суть самостоятельные и отвтственные дятели, предназначенные трудиться и собственными силами достигать всхъ благъ. Государство есть средство для достиженія людьми своихъ цлей’ (стр. 56).
Ренненкампфъ, въ своей прискорбной наивности, воображаетъ, будто этотъ наборъ фразъ составляетъ точное опредленіе, а не пустую уловку избжать прямого отвта. Что государство должно помогать людямъ достигать ихъ цлей — въ этомъ совершенно согласны между собою и защитники и антагонисты активнаго государства. Весь вопросъ только въ томъ, какія это цли — и вотъ тутъ-то и расходятся ихъ воззрнія. Вдь и защитники пассивнаго государства, государства въ смысл чисто юридическаго установленія, признаютъ, что государство есть одно изъ необходимйшихъ средствъ для достиженія людьми ихъ жизненныхъ цлей, но это нисколько не сближаетъ ихъ со взглядами противниковъ. Опредляя дале обязанности государства, Ренненкампфъ, какъ и слдовало ожидать, опять-таки отдлывается фразами, неимющими никакого смысла.
‘Задача государства, говоритъ онъ, состоитъ въ установленіи права, въ управленіи государственнымъ союзомъ и въ содйствіи, по мр надобности и возможности, общеполезнымъ предпріятіямъ частныхъ лицъ’ (стр. 56).
Но мы хотли бы знать, въ чемъ заключается обязанность государства по установленію права, т. е. даннаго порядка общежитія? Значитъ-ли это, что государство создаетъ этотъ порядокъ, или что оно санктируетъ то, что существуетъ помимо его дятельности, что существовало до него! Точно также не опредлена фраза ‘управленіе государственнымъ союзомъ, Въ чемъ же состоитъ это управленіе? Вдь въ этомъ-то вся и суть.
Не умя справиться съ теоретическими опредленіями, бдный профессоръ бросается къ исторіи и современной практик и, изъ развитія государственной идеи въ западной Европ, хочетъ вывести истинное представленіе объ обязанностяхъ и задачахъ государства. Ему извстно изъ исторіи, что въ первый періодъ развитія западноевропейской общественной жизни, государственныя задачи ограничивались только охраненіемъ порядка внутри и защитою отъ нападенія извн, что, во второй періодъ, государство, энергически вмшиваясь въ соціальную жизнь народа, способствовало развитію промышленности, уничтожало привилегіи, устраивало пути сообщенія и т. и, и что, наконецъ, въ настоящее время оно ограничивается ролью ширмъ, и по отношенію къ экономической, хозяйственной сфер общественной жизни строго придерживается принципа laissez-passer, Зная все это, онъ и умозаключаетъ (и опять-таки не самъ — онъ далекъ до этого умозаключенія, а заимствовалъ его у Этвеша и Моля), что государственной дятельности ‘нельзя указать точныхъ и постоянныхъ границъ’, что все здсь зависитъ отъ времени, что съ теченіемъ времени задачи государства должны измниться, и что, слдовательно, объ нихъ невозможно сказать ничего опредленнаго Однако, разсматривая роль государства во второмъ період, онъ говоритъ: ‘въ это время (т. е. во второй періодъ) оно выходитъ изъ круга чисто-государственной сферы’, въ третьемъ же и послднемъ період государство, по его мннію, снова входитъ въ эту сферу и ‘постепенно съуживаетъ кругъ ему не подлежащихъ занятій’. Значитъ есть же какая-то спеціальная, постоянная, неизмнная сфера государственной дятельности, значитъ, государство, выходя изъ нея, уклоняется отъ своей задачи, значитъ его обязанности имютъ нкоторыя ‘точныя и постоянныя границы’. Но что же это за государственная сфера, гд ея, точныя границы? спрашиваемъ мы снова у г. Реппенкамифа. Вдь вы же сейчасъ только говорили, что ‘для дятельности государства нельзя указать точныхъ и постоянныхъ границъ’, а теперь вы увряете, что есть особая, постоянная сфера государственной дятельности’, и что, во второмъ період, она вышла изъ этой сферы? Что же это, вы въ шарады играете, или вы просто сами не понимаете, что говорите, или правильне, что переводите и списываете съ иностранныхъ книжекъ?
И эту-то безсвязную дребедень выдаютъ за науку, за философію, этою-то чепухою набиваютъ воспріимчивыя головы юныхъ слушателей. Бдные юноши, какой страшный сумбуръ долженъ образоваться въ вашихъ понятіяхъ, когда вы выходите изъ аудиторіи г. Ренненкампфа! Къ безсвязности и нелогичности мыслей прибавьте еще читатель, дубовый языкъ, неумнье выражаться, тяжелый слогъ, напоминающій плохіе переводы изданій г. Даманскаго. Хотя профессоръ и озаглавилъ ‘Очерки’ своимъ сочиненіемъ, но въ сущности (и это онъ долженъ принять себ за комплиментъ) въ нихъ очень мало оригинальнаго, это довольно плохая и поверхностная компиляція, существенная часть исторической стороны цликомъ почти взята изъ Моля, догматическая же отчасти изъ Шталя, отчасти опять-таки изъ Моля, потому, хотя мы согласны съ авторомъ, что паша юридическая литература очень не богата сочиненіями, излагающими основныя начала ‘права’, тмъ не мене, однако, его ‘посильный трудъ’ (какъ онъ называетъ свои озерки) не составитъ для нея дорогого пріобртенія и не послужитъ къ ея украшенію.
Споръ между классиками и реалистами разршенъ, какъ извстно, на практик въ пользу первыхъ. Извстно также, что этому практическому ршенію предшествовало ршеніе теоретическое,— ршеніе, которое (и въ этомъ должны сознаться вс безпристрастные люди), клонилось совсмъ не въ пользу классиковъ. Такимъ образомъ практика отвергла выводы теоріи и, наперекоръ имъ, протянула свою руку проигравшей сторон. Все это, въ порядк вещей и удивляться тутъ нечему, но еще мене слдуетъ молчать, если есть хотя какая нибудь возможность говорить. Стсненная на практик реальная система воспитанія можетъ, однако, торжествовать свою побду въ теоріи, и она должна ее торжествовать, пусть профаны, взирая на это торжество, проникаются печалью о существующемъ разлад теоріи съ практикою,— эта печаль не останется безплодною и, рано или поздно, приведетъ къ желанному результату. потому, появленіе такой книжки, какъ ‘Классическая система образованія’ мы считаемъ фактомъ весьма утшительнымъ и отъ всей души желаемъ ей возможнаго успха. Въ этой книг собраны вс доводы въ пользу классическаго образованія и, въ примчаніяхъ переводчика, каждый изъ этихъ доводовъ опровергнутъ самымъ удовлетворительнымъ и основательнымъ образомъ. Такимъ образомъ, на всхъ спорныхъ пунктахъ, реальная система является побждающею и торжествующею. При этомъ нужно замтить, что здсь защитники имли дло не съ какими нибудь доморощенными классиками, въ род г. Уманца, а съ человкомъ хорошо знакомымъ съ теоріей воспитанія и практически изучившимъ вс достоинства и недостатки классической системы. Со стороны редакціи ‘Учителя’ казалось бы даже нсколько отважно вступать въ полемику съ Джонсомъ, если бы она не имла подъ руками такой массы аргументовъ, которая дала ей возможность оспаривать у ученаго классика каждый шагъ и выбивать его побдоносно изъ каждой позиціи. Тактика ‘Учителя заслуживаетъ полнаго взиманія и одобренія, онъ понялъ, что самая блистательная побда есть та побда, которая одержана на непріятельской земл, потому, онъ выбралъ для перевода не книгу, которою доказывалась бы польза реальнаго образованія, а напротивъ книгу, въ которой доказывается польза классическаго воспитанія и сдлалъ изъ нея свой побдный трофей. На нее должны теперь съ торжествующимъ видомъ указывать противники классицизма, хотя въ ней, повидимому, классицизмъ является въ полномъ всеоружіи своей теоретической аргументаціи и практической опытности. Защитники реальнаго образованія смло могутъ распространить ее въ кругу своихъ слушателей и читателей, но мы сомнваемся, чтобы ‘Московскія Вдомости» ршились рекомендовать ее кому либо изъ родителей, желающихъ опредлить своихъ дтей въ воспитательный питомникъ гг. Каткова и Леонтьева. А между тмъ она написана Джонсомъ въ защиту классическаго воспитанія, въ ней собраны, съ этою цлью, вс аргументы, достойные вниманія, классицизму предоставлено въ ней первое слово, реализмъ же говоритъ только въ скромныхъ подстрочныхъ примчаніяхъ. И все-таки Катковъ не дастъ этой книги своему сыну, если только таковой у него имется, а Леонтьевъ не выпишетъ ее для библіотеки классическаго лицея.
Нельзя, впрочемъ, не сознаться, что торжеству реализма много способствовало въ этомъ случа еще и то обстоятельство, что Джонсъ не только хорошій, по и добросовстный классикъ. Онъ не злоупотребляетъ аргументами и не искажаетъ истины. Такъ, напримръ, несмотря на всю свою симпатію къ классицизму, онъ однако сознается, что классическое образованіе но можетъ быть навязываемо всмъ учащимся, и что, напримръ, о древнихъ языкахъ не можетъ быть и рчи въ учебныхъ заведеніяхъ для первоначальнаго воспитанія (стр. 117). Въ виду этого сознанія,— совершенно справедливо замчаетъ редакція Учителя,— весьма кажется позволительно сомнваться въ польз изученія древнихъ языковъ, и даже латинскаго, въ курс прогимназій и уздныхъ училищъ. Тоже самое можно. сказать и о первыхъ классахъ гимназіи, тмъ боле, что изъ дтей, поступающихъ въ наши гимназіи, только десятая часть ея заканчиваетъ въ нихъ курсъ, девять же десятыхъ — оставляютъ гимназіи гораздо ране, потому классическое воспитаніе пропадетъ для нихъ совершенно безслдно, такъ какъ, по признанію самыхъ же классиковъ, благотворныхъ результатовъ (если только они дйствительно могутъ получиться) можно ждать только отъ вполн законченнаго, основательно пройденнаго классическаго курса.
‘Могутъ возразить, замчаетъ редакція Учителя, что вольно же оставлять гимназію до окончанія курса? По зная, что оставленіе, гимназіи зависитъ вовсе не отъ пренебреженія къ результатамъ воспитанія, а отъ экономическихъ условіи, въ которыхъ стоятъ семьи выходящихъ изъ гимназій, слдуетъ сознаться, что классическая система образованія, если и соотвтствуетъ чьимъ либо интересамъ, то лишь десятой доли учащихся въ гимназіямъ’ (стр. 118 примч).
Еще одинъ примръ добросовстности Джонса. Наши классики имютъ обыкновеніе указывать на преобладаніе классической системы на Запад, какъ на фактъ, доказывающій, по ихъ мннію, самымъ безспорнымъ образомъ, внутреннее превосходство этой системы передъ всякою другою. Но Джонсъ не прельщается этимъ аргументомъ, а, напротивъ, совершенно разбиваетъ его, объясняя это господство классицизма чисто-историческими причинами. Въ назиданіе нашихъ отечественныхъ классиковъ, мы позволимъ себ привести здсь это объясненіе въ подлинник:
‘Нетрудно, говоритъ Джонсъ, объяснить себ то высокое положеніе, которое изученіе древнихъ языковъ и литературъ столь долго занимало въ нашей систем воспитанія. Съ оживленіемъ ученія въ XVI вк не было ни одной литературы, достойной этого названія, кром литературы грековъ и римлянъ. Средніе вка произвели нсколько людей, отличавшихся великими умственными способностями, но эти люди, но большей части, потратили свою энергію на богословскія или философскія тонкости, занятіе послдними могло дйствительно развить и изощрить логическую силу ума, но тонкости эти имли мало цны, какъ сами по себ, такъ и для общаго умственнаго развитія. Въ то время произошло столкновеніе между человческимъ разумомъ и авторитетомъ церкви, авторитетъ церкви провелъ черту, дале которой не должны были идти умственныя изслдованія, а человческій разумъ, дятельный и борющійся, по принужденный вншнею силою къ повиновенію, тратитъ свою энергію на мелочныя подробности въ указанной ему узкой сфьер дятельности. Разумъ человческій лишь рдко, можетъ быть, выказывалъ такую напряженную силу и остроту, какую онъ обнаружилъ въ трудахъ нкоторыхъ знаменитыхъ схоластиковъ, напримръ Ансельма и омы Аквинскаго, и рдко, можетъ быть, производилъ онъ столь ничтожные результаты, относительно умственнаго прогресса человчества. И такъ, схоластика не создала общечеловческой] литературы, и классическіе писатели Греціи и Рима были единственными авторами, которые могли сдлаться предметами общаго изученія, въ то время, когда разумъ человческій началъ освобождаться отъ узъ, такъ долго связывавшихъ его. Къ тому же, латинскій языкъ, какъ въ то время, такъ и въ продолженія столтій, былъ языкомъ церкви и языкомъ правовднія и медицины, вслдствіе чего не только не былъ мертвымъ языкомъ, но, напротивъ, былъ какъ бы роднымъ отечественнымъ языкомъ духовенства и ученыхъ. Такимъ образомъ, языкъ этотъ пріобрлъ себ то положеніе, котораго не легко было лишить его. Нужно помнить и то, что въ упомянутый періодъ времени, а также нсколько времени позже, древніе классики были для образованнаго человка естественнымъ и интереснымъ предметомъ мышленія и разговора, въ то время не было еще тхъ многочисленныхъ и увлекательныхъ темъ для разговора и мышленія, которыми снабжаютъ насъ богатство современнаго знанія, широко распространенная масса свденій, научныхъ, политическихъ, литературныхъ, и блестящія и обширныя литературы новйшаго времени. Дале, не нужно упускать изъ виду и того обстоятельства, что современно съ оживленіемъ ученія были основаны въ нашей стран и многія учебныя семинаріи, которыя, естественно, приняли классическіе языки, какъ единственные въ то время общіе предметы, достойные изученія. Такимъ образомъ и случилось, что древніе классики нераздльно завладли областью воспитаніи.’ (стр. 6)
Изученіе ихъ переходило по наслдству отъ поколнія студентовъ къ поколнію, древніе классики пользовались выгодою владнія и тмъ обаяніемъ, которое доставляется преданіемъ о долго продолжавшихся въ одномъ направленіи трудахъ, и потому, заключаетъ Джонсъ, нечего удивляться, что предметъ изученія какого либо поколнія, его отцевъ и праотцевъ, не можетъ быть сверженъ съ своего пьедестала иначе, какъ посл упорной и отчаянной борьбы. Но мы не должны забывать, что условія нашего времени рзко отличаются отъ условіи 16-го столтія. Тогда въ однихъ древнихъ классикахъ заключались философія, исторія, поэзія и краснорчіе, достойныя этого имени. Теперь же, опять таки совершенно справедливо замчаетъ Джонсъ, философія древнихъ поглощена боле глубокою и истинною философіею нашего времени, историческія сочиненія древнихъ классиковъ, если не совершенно вытснены, то не имютъ уже прежней цны, потому что современная исторія обнимаетъ большее количество фактовъ и излагаетъ ихъ съ большею научностью и основательностью, никто не станетъ въ наше время поучаться у древнихъ поэзіи и краснорчію. Потому, причины, обусловливавшія въ 16 вк необходимость изученія классическихъ языковъ, въ 19 вк не имютъ ни малйшаго значенія, а слдовательно и указывать на преобладаніе на Запад системы классическаго воспитанія, какъ на доказательство ея неоспоримаго достоинства,— нелпо и нелогично.
Читатели наши, вроятно, уже знакомы съ живымъ, увлекательнымъ разсказомъ Арминія Вамбери, потому, недавно вышедшее въ русскомъ перевод новое сочиненіе этого автора ‘Очерки Средней Азіи’, — едва-ли нуждается въ нашей рекомендаціи. Тотъ, кто читалъ его ‘Путешествіе по Средней Азіи’, непремнно захочетъ заглянуть и въ эту книгу, а разъ, заглянувъ въ все, онъ не оторвется, покуда не прочтетъ ее отъ начала до конца. Для русской публики, помимо своего общаго интереса, она иметъ еще и интересъ спеціальный, такъ какъ въ ней онъ найдетъ очень много любопытныхъ подробностей объ особенностяхъ жизни и характер народовъ, населяющихъ недавно пріобртенныя нами владнія въ Туркестан.
‘Очерки Средней Азіи’ составляютъ дополненіе къ ‘Путешествію по Средней Азіи’ — дополненіе, вызванное, какъ сознается самъ авторъ, упреками, которые длались ему за то, что онъ въ своемъ ‘Путешествіи’ сказалъ гораздо мене, чмъ бы могъ и долженъ былъ сказать. ‘Сознаюсь, говоритъ авторъ, что упреки эти были небезосновательны. Возвратясь изъ моихъ долголтнихъ странствованій по Азіи, я долго не могъ освоиться съ мыслію объ осдлой жизни, особенно же въ первые три мсяца моего пребыванія въ Лондон, когда я именно и написалъ мои воспоминанія. Мн все казалось, что скоро опять надо будетъ подниматься и пускаться въ путь съ моимъ караваномъ, а потому я сдлался нершителенъ и работалъ спшно. Не мудрено, слдовательно, что я выступилъ впервые на литературное поприще съ описаніемъ путешествія, о многомъ интересномъ сказалъ только вскользь и многое упустилъ вовсе, какъ мене интересное’. Чтобы поправить эту ошибку, авторъ написалъ настоящую книгу, состоящую изъ 17 главъ. Главы эти мало имютъ между собою общаго, но это отсутствіе общей связи, неизбжное по самому характеру книги, нисколько не вредитъ тому интересу, съ которымъ оно читается. Конечно, нельзя согласиться со всми выводами и соображеніями автора, но нельзя также не сознаться, что едва ли кто нибудь до него такъ хорошо и увлекательно умлъ изложить свое путешествіе и такъ тонко подмтить вс особенности быта и характеровъ тхъ народовъ, среди которыхъ онъ путешествовалъ. Извстно, что авторъ путешествовалъ подъ видомъ дервиша, это обстоятельство дало ему возможность ознакомиться съ пройденными имъ странами гораздо лучше и основательне, чмъ это длалось до ънего. И дйствительно, въ его книг можно найти не только множество интересныхъ свденій объ общественной и частной жизни азіятцевъ, объ ихъ одежд, привычкахъ, обращеніи, объ ихъ жилищахъ, дворцахъ и т. п., — онъ сообщаетъ въ высшей степени любопытныя данныя даже объ ихъ литератур. Этому предмету посвящена послдняя глава его книги. Недостатокъ мста, съ одной стороны, и обиліе интереснаго матеріала книги — съ другой, лишаютъ насъ возможности длать изъ нея выписки. Пожалуй намъ пришлось бы тогда переписать больше половины этой книги, а мы боимся подвергнуться за это опредленной въ закон отвтственности. Потому мы воздерживаемся отъ выписокъ, вполн убжденные, что читатели, читавшіе ‘Путешествіе по Средней Азіи’, или даже журнальныя компиляціи изъ нея, поврятъ намъ на слово, а не читавшіе, — не будутъ раскаяваться, если захотятъ проврить наши слова собственнымъ опытомъ, т. е. непосредственнымъ чтеніемъ самой книги.
Въ заключеніе не лишнимъ считаемъ сообщить нашимъ читателямъ о выход вторымъ изданіемъ первыхъ четырехъ томовъ ‘Исторіи восемнадцатаго столтія’ Шлоссера. Текстъ перваго изданія сохраненъ безъ перемнъ, только въ нкоторыхъ мстахъ онъ нсколько дополненъ по нмецкому подлиннику. Все изданіе будетъ состоять изъ 8 томовъ и къ одному изъ томовъ будетъ приложенъ портретъ ‘автора. Въ первомъ том помщено предисловіе, написанное переводчикомъ къ первому изданію, предисловіе это очень рельефно опредляетъ достоинство Шлоссера, какъ неподкупнаго, нелицепріятнаго, добросовстнаго историка и въ высшей степени честнаго человка, но оно ни слова не говоритъ о его недостаткахъ и отъ этого характеристика выходитъ крайне одностороннею и не вполн врною. Переводчикъ, по нашему мннію, черезъ чуръ увлекается Шлоссеромъ, онъ ставитъ ему въ величайшую заслугу не только брюзгливую небрежность въ изложеніи, но даже тотъ узкій, чисто нравственный критерій, которымъ нмецкій историкъ мряетъ всхъ историческихъ дятелей, на которыхъ основываетъ свои историческіе приговоры. Мы не можемъ съ этимъ согласиться. Но такъ какъ значеніе Шлоссера, какъ историка, не можетъ быть втиснуто въ узкія рамки библіографической замтки, то мы намрены посвятить этому вопросу особую статью, въ одномъ изъ ближайшихъ NoNo Дла.— Теперь же ограничимся только простымъ заявленіемъ о выход этого второго изданія и пожеланіемъ ему поскоре придти къ благополучному окончанію. Вышедшіе томы обнимаютъ періодъ времени до 1788 года.
Читателямъ уже извстно наше мнніе о проэкт г. Мясодова, подробно изложенномъ въ той брошюрк, названіе которой выписано въ заголовк. Поэтому, собственно говоря, мы могли бы пройти молчаніемъ названную брошюрку, потому что она весьма немногимъ полне того проекта г. Мясодова, который напечатанъ имъ въ газетахъ. Но такъ какъ мы уже общали познакомить читателей съ этой брошюркой и такъ какъ въ ней все-таки есть нкоторыя подробности, которыхъ не было въ газетномъ проэкт, то мы и скажемъ о ней нсколько словъ.
Признаемся, намъ было весьма непріятно отзываться неодобрительно о проэкт г. Мясодова. Во-первыхъ, цль его предпріятія весьма похвальная — возвысить цнность умственнаго труда, не обременяя потребителей, освободить авторовъ отъ эксплуатаціи капитала и т. д., Во-вторыхъ, принципъ, на которомъ желаетъ г. Мясодовъ построить свое предпріятіе, пользуется съ нашей стороны полнйшимъ уваженіемъ. Въ третьихъ, наконецъ, намъ пріятно видть, что въ числ людей, ^принадлежащихъ къ литературному кругу, находятся личности, которыя принимаютъ близко къ сердцу интересы литературы и желаютъ ей оказывать свое содйствіе. Но вс эти данныя, такъ располагающія насъ въ пользу г. Мясодова, все-таки не въ силахъ скрыть отъ нашихъ глазъ ту непрактичность и полное незнакомство съ литературнымъ дломъ, которыя обнаружилъ г. Мясодовъ. И почему бы ему прежде напечатанія своего проэкта, но посовтоваться хоть съ г. Краевскимъ, въ газет и типографіи котораго онъ печаталъ проектъ и брошюру? Г. Краевскій, какъ человкъ опытный, долгое время подвизающійся на издательскомъ поприщ и лучше другихъ знакомый съ условіями литературнаго труда въ Россіи, наврное, въ минуту откровенности, могъ бы сообщить г. Мясодову много практическихъ истинъ изъ литературнаго міра, которыя непремнно принесли бы немалую пользу автору ‘Самопомощи’. Но г. Мясодовъ понадялся на свои собственныя силы, на свою собственную опытность и выказалъ себя человкомъ, совершенно незнакомымъ съ тмъ дломъ, о которомъ взялся хлопотать.
Знакомство съ книжкой, о которой у насъ идетъ рчь, нисколько не измнило того мннія, которое мы (составили о проэкт г. Мясодова. Правда, въ своей книжк онъ нсколько подробне развилъ нкоторыя частности своего проекта, но сущность его, конечно, осталась та же, а такъ какъ мы въ прошлой книжк ‘Дла’ почти не касались частностей и говорили именно о сущности предпріятія, то намъ и нтъ причины мнять наше прежнее мнніе. Повидимому, самъ г. Мясодовъ, вдумываясь ближе въ свой проэктъ, замтилъ слабыя его стороны, что и заставило его серьозне обработать нкоторыя подробности, но такъ какъ онъ все-таки смотритъ на свое предпріятіе съ той же точки зрнія, съ которой смотрлъ и прежде, то и слабая сторона этого предпріятія нисколько не измнилась.
Главная ошибка г. Мясодова заключается въ томъ, что онъ ставитъ на одну доску такія предпріятія, какъ его ‘литературно-издательское общество’1, съ такими, какъ петербургская потребительная ассоціація ‘Бережливость’, или общество Рочдельскихъ Піонеровъ, или петербургское общество взаимнаго кредита, или кредитное общество въ Делич, или ссудо-сберегательная общественная касса въ Герсфельд и т. п. Удачными операціями всхъ этихъ обществъ г. Мясодовъ думаетъ убдить своихъ читателей, что и его предпріятіе, какъ основанное на тхъ же самыхъ началахъ, должно имть такой же успхъ. Между тмъ разница здсь очевидная и настолько рзкая, что ее трудно не замтить. Во всхъ тхъ ассоціаціяхъ, на которыя ссылается г. Мясодовъ, участвуютъ лица, трудъ которыхъ считается не только полезнымъ, но даже необходимымъ въ государств. Всякому нужны каменьщики, столяры, портные, всякій нуждается въ хлб, мяс, ча, сахар и т. д.— но вдь далеко не всякому, а особенно у насъ въ Россіи, нужны книги. Этотъ предметъ производства въ громадномъ большинств населенія считается роскошью, какимъ же образомъ можно его класть въ основаніе кооперативнаго общества? Г. Мясодовъ, очевидно, заблуждается, думая, что производительная ассоціація, какъ форма труда, до такой степени всемогуща, что можетъ удовлетворить всякому содержанію. Между тмъ, ему стоило бы задать себ такой вопросъ: можетъ ли быть предметомъ ассоціаціи производство, напримръ, жетоновъ или другихъ подобныхъ вещей, неимющихъ постояннаго, правильнаго расхода, и поразмысливъ на эту тэму, онъ непремнно убдился бы, что учрежденіе въ Россіи ‘кооперативнаго издательскаго общества’ слишкомъ преждевременно, а потому и не можетъ расчитывать на успхъ.
Просматривая дале брошюрку г. Мясодова, мы замчаемъ, что онъ гораздо тщательне обработалъ ту часть своего проэкта, въ которой говорится ‘объ устраненіи риска при изданіи обществомъ сочиненій своихъ членовъ’, по не смотря на все стараніе, обнаруженное г. Мясодовымъ при обсужденіи этой части, все-таки легко убдиться, что онъ смотритъ совсмъ не въ ту сторону, въ какую слдуетъ смотрть. Приведемъ, напримръ, то мсто изъ его брошюрки, гд именно говорится объ устраненіи риска при изданіи сочиненій.
По указаніямъ науки, разсуждаетъ г. Мясодовъ, цнность всякаго предмета измряется слдующими тремя главными факторами: 1) полезностью предмета или, другими словами, степенью удовлетворенія имъ потребностямъ вообще, 2) количествомъ и качествомъ приложеннаго къ нему труда и 3) степенью, въ которой онъ удовлетворяетъ потребностямъ данной минуты.
Переходя, на основаніи этихъ положеній, къ практическимъ средствамъ — устранить рискъ при изданіяхъ обществомъ книгъ, г. Мясодовъ продолжаетъ:
1) Опредленіе полезности умственнаго произведенія не можетъ встртить затрудненій, если его оцнка будетъ производима не самимъ авторомъ, смотрящимъ, обыкновенно, пристрастно на свой трудъ, а третьими лицами, достаточно просвщенными и образованными, чтобы быть вправ судить объ умственныхъ потребностяхъ населенія, или извстной его части. 2) Количество и качество приложеннаго къ произведенію груда могутъ быть опредляемы только лицемъ, спеціально изучившимъ предметъ, о которомъ трактуетъ сочиненіе, и 3) для опредленія степени удовлетворенія произведеніемъ потребности данной минуты (сюда относятся преимущественно сочиненія о современныхъ переводящихъ явленіяхъ, требуется, главнымъ образомъ, ма nie чисто практическихъ людей, слдящихъ за вопросами дня. Чмъ больше въ этомъ случа мнній, тмъ легче можетъ выясниться истина. Соблюденіе на практик всхъ этихъ условій вполн достижимо, если вообще разсмотрніе и оцнка рукописей будетъ поручаема не отдльнымъ лицамъ, а коллегіальному учрежденію, составленному изъ представителей, спеціалистовъ для каждой отдльной отрасли знанія. Въ такомъ случа рукопись, первоначально разсмотрнная надлежащимъ, но ея содержанію, числомъ спеціалистовъ, представлялась бы ими на заключеніе всего учрежденія, по большинству голосовъ опредляющаго ея достоинства и цнность. Тутъ могутъ быть приняты къ руководству приведенные научные факторы, съ помощію которыхъ комитетомъ, но первыхъ, ршается въ принцип вопросъ о возможности принятія къ изданію предложеннаго произведенія по отношенію къ его достоинству, а во вторыхъ, въ случа ршенія въ пользу его изданія, комитетъ опредляетъ цнность труда установленіемъ цны съ печатнаго листа, вообще безразлично къ числу экземпляровъ, имющихъ быть отпечатанными.
Вниманіе, съ какимъ обсуждаетъ г. Мясодовъ едва-ли не самую важную часть своего проекта, именно — устраненіе риска при операціяхъ общества — показываетъ, что авторъ не относится къ нему легкомысленно и, повидимому, не заслуживаетъ упрека въ непониманіи дла, но таже самая выписка, вмст съ тмъ, обнаруживаетъ въ г. Мясодов полное незнакомство съ издательскими операціями. Понимая) повидимому, совершенно ясно, какъ важно для общества устраненіе риска, г. Мясодовъ, для достиженія этой цли, прибгаетъ къ такимъ средствамъ, которыя въ настоящемъ случа не имютъ ровно никакого значенія. Каждый издатель и каждый авторъ знаютъ, что ‘полезность’ извстнаго сочиненія, при самой добросовстной его обработк, никакъ не можетъ служить ручательствомъ успха изданія, а между тмъ г. Мясодовъ вполн убжденъ, что если какое нибудь сочиненіе полезно само по себ и добросовстно составлено, то оно непремнно будетъ имть успхъ, то есть изданіе его не сопряжено ни съ какимъ рискомъ. Правда, г. Мясодовъ считаетъ весьма важнымъ и мнніе ‘чисто-практическихъ людей’ но это условіе онъ считаетъ необходимымъ только относительно такихъ изданій, которыя трактуютъ ‘ о современныхъ переходящихъ явленіяхъ’. Вотъ эти-то разсужденія г. Мясодова и обличаютъ полное незнакомство его съ дломъ.
Мы уже не говоримъ о томъ, какъ различно понимается у насъ слово ‘полезность’ въ примненіи къ произведеніямъ умственнаго труда. Мы напримръ, можемъ, считать такую-то книгу въ высшей степени полезною, а, напримръ, г. Скарятинъ признаетъ ту же книгу необычайно вредною, и наоборотъ Мы. также не станемъ вдаваться въ перечисленіе тхъ мелкихъ неудобствъ, которыя непремнно явятся при оцнк произведенія комитетомъ ‘спеціалистовъ,’ потому что этихъ неудобствъ можно бы насчитать многое множество. Но мы, даже становясь на точку зрнія г. Мясодова и допуская возможность полнаго соглашенія относительно оцнки извстной рукописи, все-таки должны признать, что самая наиполезнйшая книга можетъ потерпть полную неудачу, точно также и наоборотъ: самая нахальная спекуляція можетъ имть блистательный успхъ въ публик. Наши слова подтвердилъ бы всякій книгопродавецъ, еслибъ только г. Мясодовъ обратился къ кому нибудь изъ нихъ за справками.
Въ виду того, что нами уже сказано въ прошлой книжк ‘Дла’ о проэкт г. Мясодова, мы считаемъ излишнимъ входить въ дальнйшее разсмотрніе подробностей разбираемой нами брошюры, тмъ боле, что эти подробности не имютъ ровно никакого значенія, какъ только мы признали, что учрежденіе въ Россіи ‘литературно-издательскаго кооперативнаго общества’, по самой сущности этого предпріятія, должно считаться преждевременнымъ. Поэтому мы лучше скажемъ нсколько словъ объ истинныхъ причинахъ того дйствительно прискорбнаго явленія, которое главнымъ образомъ и подало г. Мясодову мысль составить свой проэктъ, именно — о дороговизн въ Россіи произведеній умственнаго труда. Что книги у насъ дороги — это всмъ извстно, по почему именно он дороги, этого не знаютъ ни публика, ни даже люди, такъ близко интересующіеся литературно-издательскимъ дломъ, какъ интересуется имъ г. Мясодовъ. А между тмъ причина здсь очень проста и заключается единственно въ незначительности спроса на книги со стороны общества. Понятно, что если бы я могъ печатать извстное сочиненіе въ десяти или даже въ пяти тысячахъ экземпляровъ, то я назначилъ бы цну вдвое или втрое меньше той, какую у насъ обыкновенно назначаютъ, но такъ какъ мн извстно, что у насъ можно по пальцамъ пересчитать книги, печатавшіяся въ количеств боле трехъ тысячъ экземпляровъ (не говоря, конечно, объ учебникахъ), то это число я имю полное право считать самой высшей цифрой, которой могутъ достигать самыя смлыя мечты издателя. Поэтому я беру для своихъ разсчетовъ среднюю и наиболе врную цифру, именно 1200 экземпляровъ, и по ней назначаю цну каждому экземпляру. Разойдется изданіе въ большемъ количеств экземпляровъ — значитъ, мое счастье. Но длая основаніемъ своихъ разсчетовъ такую мизерную цифру, какъ 1,200 экземпляровъ, я все-таки не могу быть вполн увренъ, что не понесу убытковъ отъ своего изданія, то есть, что оно разойдется въ томъ количеств, при которомъ можно свести концы съ концами. Отсюда-то, какъ необходимое слдствіе, и проистекаетъ та дороговизна книгъ, на которую у насъ вс жалуются. Но изъ того, что сейчасъ нами сказано, видно, на сколько тутъ виноваты сами авторы или издатели, тутъ они — лица далеко не самостоятельныя и ихъ личный произволъ не иметъ здсь почти никакого значенія.
Конечно, говоря, что дороговизна книгъ непосредственно зависитъ отъ самого общества, мы вовсе не думаемъ считать его единственной или основной причиной такого положенія умственнаго труда въ Россіи. Незначительное развитіе у насъ потребности въ чтеніи представляетъ, въ свою очередь, слдствіе другихъ, боле общихъ причинъ, о которыхъ, однакоже, въ краткой библіографической замтк говорить не совсмъ удобно. Но во всякомъ случа ближайшая причина дороговизны книгъ и плохой вознаградительности умственнаго труда въ Россіи никакъ не зависитъ отъ произвола авторовъ или эксплуатаціи издателей. А если это справедливо, то справедливо также и то, что литературно-издательское кооперативное общество нисколько не поможетъ длу.
Въ заключеніе, мы не можемъ не замтить, что самъ г. Мясодовъ собственной своей брошюрой доказалъ, въ какой степени назначеніе книжныхъ цнъ зависитъ отъ воли издателя. Что свою брошюру онъ считалъ полезной — это не подлежитъ сомннію, что онъ положилъ на нее не мало труда — это также несомннно. И однакоже, не смотря на присутствіе этихъ двухъ условій, обезпечивающихъ, по мннію г. Мясодова, успхъ всякаго изданія, онъ назначилъ ей слишкомъ высокую цну, именно, 35 к. за три листа очень маленькаго формата Придерживаясь тхъ самыхъ цифръ, которыя приводитъ въ своей брошюр г. Мясодовъ, мы заключаемъ, что онъ, издавая свой проектъ отдльной книжкой, разсчитывалъ на очень скромную цифру покупателей и былъ увренъ въ распродаж не боле 300 экземпляровъ, сообразно съ чмъ и назначилъ ей продажную цну. Мы, конечно, могли бы предполагать, что при назначеніи этой цны, г. Мясодовъ разсчитывалъ на спекуляцію, но такое предположеніе было бы слишкомъ оскорбительно для человка, ратующаго за пониженіе книжныхъ цнъ, къ тому же и сборъ отъ продажи своей брошюрки г. Мясодовъ назначилъ на покрытіе первыхъ издержекъ по образованію литературно-издательскаго общества. Но такъ какъ деньги, употребленныя на изданіе брошюрки, г. Мясодовъ намренъ, конечно, возвратить изъ сборовъ отъ ея продажи, то ему и важно было прежде всего опредлить ту цифру сбыта, которую можно считать вполн врною. Такою цифрою оказалось, по его разсчетамъ, не больше какъ 300 человкъ покупателей, то есть цифра весьма ничтожная. Такимъ образомъ, г. Мясодовъ самъ, на собственномъ примр, могъ убдиться, въ какой степени назначеніе книжныхъ цнъ находится во власти издателей или авторовъ, и въ какой степени эти цны зависятъ отъ самого общества.