НОВЫЯ КНИГИ.
НОВЫЯ КНИГИ.
П. Т.
‘Дло’, No 3, 1868
Новые книги, Ткачев Петр Никитич, Год: 1868
Время на прочтение: 20 минут(ы)
1. Адамъ Смитъ. Изслдованія о природ и причинахъ богатства народовъ, съ примчаніями Бентама, Бланки, Бьюканана, Гарнье и др. Перев. П. А. Бибикова. Три тома. С.-Петербургъ. 1867 г.
2. Теорія нравственныхъ чувствъ или опытъ изслдованія о законахъ, управляющихъ сужденіями, естественно составляемыми нами сначала о поступкахъ прочихъ людей, а затмъ о нашихъ собственныхъ. Съ письмами М. Кондорсе къ Кабанису о симпатіи. Перев. П. А. Бибикова. С.-Петербургъ. 1867 г.
Въ прошлой книжк нашего журнала мы говорили о значеніи психологіи въ дл воспитанія, теперь мы опять намрены довести рчь о той же психологіи, но только не въ примненіи къ воспитаніи’, а къ политической экономіи и нравственной философіи. Передъ нами два классическихъ сочиненія одного изъ замчательнйшихъ мыслителей прошлаго столтія,— сочиненія, снабженныя весьма полезными коментаріями, объясненіями и дополненіями другихъ также боле или мене замчательныхъ мыслителей и переведенныхъ на русскій языкъ нашимъ трудолюбивымъ издателемъ И. А. Бибиковымъ. Повидимому, оба эти сочиненія, по предметамъ своихъ изслдованій, не имютъ ничего общаго между собою. Однако, это только повидимому, Бокль весьма справедливо замтилъ, что для правильной оцнки каждаго имъ нихъ, нужно разсматривать ихъ въ совокупности, какъ одно цлое.
‘Потому что, какъ говоритъ онъ (см. его Ист. Цивил. въ Англ., т. II, стр. 366), это въ сущности дни отдла одного и того же предмета. Въ Теоріи нравственныхъ чувствъ авторъ преслдуетъ сочувственную сторону человческой природы, въ Богатств народовъ — своекорыстную ея сторону’.
Это совершенно врно, и всякій, прочитавшій оба яти творенія, согласится, что въ ‘Богатств народовъ’ Смитъ исходитъ изъ той гипотезы, что человкъ, въ своей экономической дятельности, всегда руководствуется соображеніями личной выгоды, стремленіемъ къ личному обогащенію, независимо отъ того, какъ отражается это стремленіе на судьб его ближнихъ, содйствуетъ ли оно ихъ благополучію или увеличиваетъ ихъ страданія. Напротивъ, въ своей ‘Теоріи нравственныхъ чувствъ ‘— почти вс человческіе поступки и добродтели онъ выводитъ изъ чувства симпатіи, которое, по его категорическому утвержденію, не иметъ ничего общаго не только съ грубымъ своекорыстіемъ торгаша-лавочника, но даже вообще и любовью къ самому себ.
Такимъ образомъ Смитъ рзко отличаетъ симпатію отъ себялюбія. Насколько справедливъ этотъ взглядъ, мы увидимъ ниже, теперь же нимъ необходимо ршить вопросъ другого рода. Если человкъ, какъ предполагаетъ Смитъ, дйствительно одаренъ какою-то возвышенною симпатіею, которая заставляетъ его проливать слезы надъ чужими страданіями и сочувствовать чужому горю, то какимъ же это необъяснимымъ чудомъ тотъ же самый человкъ, попавъ на фабрику или ставъ за банкирскую конторку, внезапно превращается въ какое-то черствое и жестокосердое существо, смющееся надъ человческими страданіями и радующееся человческому горю? Неужели промышленная дятельность людей, по самой природ своей такова, что она непремнно должна развращать людей, уродовать и искажать ихъ благородную натуру? Если это такъ, то тунеядные патриціи древности были совершенно правы въ своей ненависти ко всякому промышленному труду. Что можетъ быть, въ такомъ случа, хуже и отвратительне его?
Поэтому Смитъ, влагая въ человка два противоположныя стремленія и, объясняя однимъ изъ нихъ его промышленную, комерческую дятельность, направленную къ производству накопленія и распредленія богатствъ, а другимъ — его дятельность нравственную, направленную къ осуществленію нравственныхъ добродтелей, вводитъ насъ въ заколдованный кругъ неисходныхъ противорчій и недоумній. Свой методъ всесторонняго изученія человка и его дятельности вообще онъ основываетъ на произвольномъ раздвоеніи человческой природы. Чтобы объяснить проявленія человческой дятельности въ одной сфер, онъ принимаетъ гипотезу грубаго своекорыстія, въ другой — прибгаетъ къ совершенно противной гипотез нжной симпатіи. Бокль, указавъ на этотъ оригинальный пріемъ изслдованій Смита, находитъ его очень удовлетворительнымъ.
‘Смитъ, говоритъ онъ въ томъ же мст, которое мы цитировали выше,— имлъ несомннное право употребить въ дло этотъ пріемъ, который состоитъ въ слдующемъ: Если какой либо предметъ недоступенъ для индуктивнаго изслдованія, но невозможности ли произвести надъ нимъ опытъ, по крайней ли своей сложности, или но огромному числу далеко отвлекающихъ подробностей, связанныхъ съ нимъ, мы можемъ мысленно подраздлить недлимые факты и разсуждать на основаніи цлаго ряда явленій, не имющихъ дйствительнаго и независимаго существованія и присущихъ только уму изслдователя. Результатъ получаемый такимъ образомъ,— продолжаетъ знаменитый авторъ исторіи цивилизаціи,— не можетъ быть строго вренъ, но, если мы мыслили правильно, онъ будетъ также близокъ къ истин, какъ близки къ ней посылки, изъ которыхъ онъ добытъ.’
Какъ примръ успшнаго примненія такого метода онъ приводитъ геометрію. Цль геометра обобщить законы пространства, т. е. получить общія и постоянныя отношенія его различныхъ частей, Чтобы достигнуть этой дли онъ искуствеино раздляетъ его на присущіе ему элементы и разсматриваетъ каждый изъ этихъ элементовъ въ отдльности, хотя онъ очень хорошо знаетъ, что въ отдльности ни одинъ изъ нихъ не существуетъ и существовать не можетъ. Такъ, напримръ, всякая линія пространства, существующая въ дйствительности, иметъ извстную длину и ширину. Но геометръ ни на шагъ бы не подвинулся въ своихъ изслдованіяхъ, если бы онъ одарилъ свою отвлеченную линію обими свойствами, присущими линіи дйствительной, потому онъ искуственно устраняетъ одно изъ этихъ свойствъ и утверждаетъ будто линія иметъ одну только длину безъ ширины. Такъ точно поступаетъ и Смитъ: чтобы объяснить явленія экономическаго міра, онъ подобно геометру, устраняетъ понятіе о сложности мотивовъ, руководящихъ человкомъ въ его промышленной дятельности и утверждаетъ, будто вся эта дятельность вытекаетъ изъ одного своекорыстнаго мотива. При объясненіи явленій нравственнаго міра, онъ, наоборотъ, устраняетъ своекорыстный мотивъ и все относитъ къ врожденной человку симпатіи. Такимъ образомъ задача Смита значительно упрощается, и ему удается почти также удовлетворительно раскрыть законы накопленія и распредленія богатствъ, какъ геометру удается съ помощью его отвлеченныхъ линій раскрыть законы пространства.
Вотъ аргументы, приводимые Боклемъ и другими сторонниками экономистовъ въ защиту Смитовскаго метода, усвоеннаго посл него всми экономистами вообще. По крайней мр, одинъ изъ самыхъ новйшихъ и глубокомысленныхъ представителей экономической школы считаетъ этотъ методъ наиболе свойственнымъ или, правильне сказать, единственно соотвтствующимъ истиннымъ задачамъ политической экономіи.
‘Политическая экономія, говоритъ Джопъ Стюартъ Милль, въ своей логик,— иметъ характеръ науки абстрактной, ея методъ есть методъ конкретно-дедуктивный, она разсматриваетъ только дйствія людей, вытекающія изъ желанія пріобрсти богатство, она принимаетъ человка за существо, постоянно стремящееся совершить то, что можетъ доставить ему наибольшее богатство, посредствомъ наименьшаго количества труда и лишеній. Псходя изъ такого предположенія она, при вывод своихъ законовъ, не принимаетъ во вниманіе другихъ человческихъ чувствъ и мотивовъ, исключая двухъ противодйствующихъ побужденій: отвращенія къ труду и желанія пріобрсти себ возможно большее количество цнностей.
И такъ основной методъ политической экономіи,— методъ, которымъ такъ восхищается Бокль и который такъ ясно формулируетъ Милль, состоитъ въ томъ, что она старается вывести законы экономическихъ явленій, основываясь на психологической гипотез, по которой человкъ есть существо исключительно своекорыстное, или правильне, исключительно корыстное, въ самомъ вульгарномъ значеніи этого слова. Если бы она, дйствительно, ограничивалась только объясненіемъ этихъ законовъ, т. е. если бы она только раскрывала намъ существующія экономическія отношенія — и больше ничего не длала, тогда мы ничего не могли бы возразить противъ ея метода. Для объясненія даннаго явленія всякій воленъ выбирать себ какую ему угодно гипотезу,— если эта гипотеза дйствительно объясняетъ дло вполн удовлетворительно, то значитъ она полезна и цлесообразна. Не нужно однако забывать, что это все-таки еще только гипотеза, въ противномъ случа, забывчивый человкъ рискуетъ впасть въ самыя горькія заблужденія. Представьте себ, что случилось бы съ геометромъ-архитекторомъ, если бы онъ серьезно вообразилъ себ, что въ дйствительности можетъ существовать линія безъ ширины? Къ счастію, вс математическія понятія имютъ такія свойства, которыя длаютъ ихъ совершенно недоступными для подобной иллюзіи, потому математическая дедукція неопасна для слабыхъ умовъ. Ни одинъ человкъ ни на одно мгновеніе неможетъ представить себ, чтобы въ дйствительной природ могла существовать математическая точка или линія. Совсмъ не то съ дедукціею политико-экономической школы, она весьма легко и удобно можетъ совершенно сбить съ толку умъ доврчиваго человка, и съ этою-то именно цлью политико-экономы пользуются ею. Они не удовлетворяются однимъ только объясненіемъ, они идутъ дальше: они пророчествуютъ, предсказываютъ, и гипотезу, выдуманную для удобства и легкости объясненія существующаго, они возводятъ въ какой-то неопровержимый фактъ, въ какой-то непреложный законъ. Вотъ въ этомъ-то и заключается роковая ошибка всхъ ихъ умствованій,— ошибка, влекущая за собою крайне вредныя практическія послдствія. Разъяснивъ съ помощью принципа своекорыстія основную сущность данныхъ экономическихъ отношеній, экономисты на этомъ не останавливаются, они переводятъ гипотезу въ фактъ и на немъ строятъ всю свою теорію, такъ какъ, говорятъ они, данныя отношенія объясняются и вытекаютъ изъ основнаго свойства человческой природы, такъ какъ человкъ въ экономической сфер всегда будетъ дйствовать подъ вліяніемъ корыстныхъ мотивовъ, всегда будетъ руководствоваться желаніемъ, какъ можно меньше трудиться и какъ можно больше пріобрсти, такъ какъ онъ никогда не въ силахъ будетъ выйдти изъ прирожденной ему роли лавочника и барышника, то, слдовательно, данныя отношенія въ обихъ чертахъ неизмнны и, такъ сказать, вчны. Чтобы примирить своихъ слушателей съ этимъ выводомъ, они стараются, дале, найти гармонію въ этихъ отношеніяхъ и дйствительно находятъ ее въ томъ, что своекорыстные мотивы различныхъ индивидуумовъ, различныхъ классовъ общества взаимно сдерживаютъ себя и, нейтрализируя такимъ образомъ -свои вредныя послдствія, приводятъ, въ конц концовъ, къ общему счастію и благополучію. Но для достиженія этого результата, продолжаютъ экономисты, необходима полная, безграничная и ничмъ ненарушимая свобода борьбы своекорыстныхъ мотивовъ. Безъ этой свободы общество погибнетъ, и люди превратятся или въ рабовъ-или въ тирановъ. Путемъ такихъ, то ухищреній и застращиваній хотятъ доказать экономисты великую разумность своего принципа laissez faire и великую неразумность вмшательства общественной власти въ сферу экономическихъ отношеній. Такова, въ общихъ чертахъ, логическая послдовательность экономической доктрины, основывающей свои посылки на указанной выше психологической гипотез. Важность послдствій, къ которымъ привела экономистовъ эта гипотеза, то употребленіе, которое они длаютъ изъ нея, не даетъ намъ права относиться къ ней такъ, какъ мы относимся, напримръ, къ гипотез притяженія тлъ землею. Гипотеза эта объясняетъ намъ интересующія насъ физическія явленія, объясняетъ ихъ вполн удовлетворительно, и съ насъ этого совершенно достаточно. Мы не считаемъ нужнымъ мучить себя мыслію относительно ея вроятности и охотно принимаемъ ее какъ нчто вполн доказанное. Въ сущности, создавъ ее, мы ничего боле не сдлали, какъ только выразили цлый рядъ извстныхъ намъ фактовъ одною общею формулою, которая только повторяетъ эти факты, не прибавляя къ нимъ ничего такого, чего не содержится въ ихъ природ. Такой безобидный характеръ этой гипотезы даетъ нимъ нкоторое право относиться къ ней боле или мене индеферентно. Совершенно инымъ характеромъ отличается гипотеза экономистовъ. Эта гипотеза, какъ мы видли, содержитъ въ себ не простое обобщеніе цлаго ряда единичныхъ фактовъ, какъ мы наблюдаемъ ихъ въ дйствительной жизни. Нтъ, они искуственно видоизмнены и въ этой видоизмненной форм возведены въ общее гипотетическое правило, потомъ это общее гипотетическое правило провозглашено абсолютнымъ закономъ, безспорною аксіомою. Бастія, напримръ, прямо говоритъ, что
‘всякое стремленіе ввести въ сферу экономическихъ отношеніи элементъ доброжелательства (симпатію) не только безполезно, но даже и вредно.’
Газъ допустивъ этотъ элементъ,— аргументируетъ этотъ неумренный защитникъ интересовъ лавки,— мы не знали бы гд положить границу осуществленію этого начала въ народномъ хозяйств. Только одно своекорыстіе должно руководить нашею экономическою дятельностью, только личный интересъ и соперничество управляютъ всмъ строемъ нашей экономической жизни, и только, благодаря имъ однимъ, гармонія водворяется къ нашихъ взаимныхъ общественныхъ отношеніяхъ (ем. его Harionies economiques, 6 t., его Oeuvres complè,tes). Даже т экономисты, въ умахъ которыхъ совершенно ясно представляется существенный характеръ экономическаго метода, приходятъ въ конц-концовъ къ тмъ же выводамъ, какъ и Гастіа, хотя разумется, немногіе изъ нихъ осмливаются высказать ихъ съ почти невроятнымъ лавочлическимъ цинизмомъ знаменитаго корифея французской буржуазной школы. Вс они, отъ Смита и до Милля, отъ Сея и до Бастіа, съ легкомысленною забывчивостью возводятъ свою условную гипотезу въ безусловный фактъ и изъ этого факта не только стараются вывести объясненія существующаго, но и предсказанія на счетъ будущаго и практическіе совты на счетъ настоящаго. Всего рзче обозначалась эта тенденція въ ихъ спор съ противниками ихъ школы, которыхъ они обыкновенно называютъ утопистами, т. е. людьми, строющими свои величественныя зданія на песчаномъ фундамент. Въ этомъ слов утопистъ выливается, такъ сказать, наружу вся душа экономической доктрины.
Доктрина считаетъ чистйшею утопіею предположеніе, будто человкъ можетъ дйствовать когда нибудь несвоекорыстно, хотя она великодушно допускаетъ, что бываютъ такіе рдкіе примры, но они смотрятъ на эти примры, какъ на исключенія.
Но какой же выводъ длаютъ изъ этой несомннно-врной посылки защитники лавочки, вчно своекорыстной и вчно враждующей съ человческими интересами? Мы уже указали на этотъ выводъ выше, устами Бастіа ou и провозглашаютъ своекорыстіе единственнымъ мотивомъ, двигающимъ человка въ сфер его экономической дятельности. Такимъ образомъ, они смшиваютъ принцыпъ себялюбія съ принципомъ своекорыстія. Эта глубокая психологическая ошибка, положенная въ основу всхъ ихъ политико-экономическихъ выводовъ, обусловливается въ свою очередь другою психологическою ошибкою, состоящею въ томъ, что будто бы симпатія (доброжелательство) и себялюбіе — два противоположные полюса человческой природы. Если симпатія противоположна себялюбію, если себялюбіе никогда не можетъ проявляться въ симпатіи, то, разумется, такое себялюбіе тождественно съ своекорыстіемъ, но если между тмъ и другою нтъ антагонизма, если симпатія есть ничто иное, какъ только одна изъ формъ, одно изъ проявленій себялюбія, то, значитъ, между себялюбіемъ и своекорыстіемъ нтъ тождества, значитъ, своекорыстіе,— подобно симпатія, не совпадаетъ, а только выражаетъ одно изъ проявленій себялюбія. Такимъ образомъ мы приходимъ къ’ тому выводу, что для проврка и оцнки выводовъ экономической доктрины нужно прежде всего ршить психологическій вопросъ: тождественна или нтъ симпатія съ себялюбіемъ, другими словами, что такое симпатія?
Такой именно путь изслдованія избралъ Смитъ, разумется, онъ сдлалъ это совершенно безсознательно, въ противномъ случа онъ, во-первыхъ, тщательне анализировалъ бы чувство человческой симпатіи, во-вторыхъ, самъ постарался бы выяснить связь своихъ психологическихъ наблюденій съ своими экономическими выводами. Но, онъ нигд даже и не намекаетъ на эту связь, дале, онъ не только не анализируетъ тщательно чувство симпатіи, но даже во все его не анализируетъ, — онъ просто принимаетъ его за нчто готовое, данное въ самой природ человка, за нчто простое первоначальное, неразложимое.
‘Какую бы степень эгоизма мы не предположили въ человк, такъ начинаетъ онъ свою теорію нравственныхъ чувствъ, ‘природ его очевидно свойственно участіе къ тому, что случается съ другими,— участіе, вслдствіе котораго счастіе ихъ необходимо для него, хотя бы оно состояло только въ удовольствіи быть его свидтелемъ. Оно-то и служитъ источникомъ жалости или состраданія и различныхъ ощущеній, возбуждаемыхъ въ насъ несчастіемъ постороннихъ, увидимъ ли мы его собственными глазами или представимъ себ насильственно (?). Намъ слитномъ часто приходится страдать страданіями другаго, чтобы такая истина требовала доказательствъ. Чувство это, подобно прочимъ страстямъ, присущимъ нашей природ, обнаруживается не только въ людяхъ, отличающихся особеннымъ человколюбіемъ и добродтелью, хотя безъ всякаго сомннія они испытываютъ его самымъ нжнымъ и глубокимъ образомъ, оно существуетъ до извстной степени въ сердц самыхъ великихъ злодевъ, людей, самымъ дерзкимъ образомъ нарушившихъ общественные законы’ (стр. 15, 16).
Такимъ образомъ Смитъ приступаетъ къ своимъ психолого-нравственнымъ изслдованіямъ съ заране составленною гипотезою. До начала изслдованій онъ уже предложилъ вопросъ объ антагонизм между симпатіею и себялюбіемъ. Какую бы степень эгоизма, говоритъ онъ, мы не предположили въ человк, очевидно, что онъ всегда бываетъ одаренъ и нкоторою долею симпатическаго чувства, присущаго его природ подобно прочимъ страстямъ. Эта истина, продолжаетъ онъ, до того ясна, что она не требуетъ даже доказательствъ. Посл такого категорическаго заявленія своего взгляда на симпатію, онъ уже безъ дальнихъ разсужденій относитъ къ ней вс т человческіе поступки и побужденія, которые нельзя прямымъ и непосредственнымъ образомъ вывести изъ чувства эгоизма. Ею онъ объясняетъ раздленіе нашихъ дйствій на порочныя и добродтельныя. наше сочувствіе къ послднимъ и отвращеніе отъ первыхъ, къ ней онъ относитъ вс т случаи, когда мы, повидимому, лично нисколько незаинтересованные въ судьб нашихъ ближнихъ, радуемся и сочувствуемъ ихъ радости, скорбимъ и печалимся о ихъ гор. Постараемся же хотя въ общихъ чертахъ, анализировать эти случаи, потому что только такимъ путемъ мы можемъ оцнить достонрпостъ Смитовой гипотезы, а затмъ уже намъ легко будетъ проврить и то, насколько состоятельны или нтъ экономическія воззрнія какъ самого Смита, такъ и его послдователей экономистовъ.
Намъ слишкомъ часто приходится страдать страданіями другаго, чтобы такая истица требовала доказательствъ, говоритъ Адамъ Смитъ. Однако, если этотъ общеизвстный фактъ, приводимый Смитомъ, и не требуетъ доказательствъ, то во всякомъ случа потребуетъ глубокаго анализа — какъ не многоразличны проявленія чувства доброжелательства или симпатіи, но все-таки ихъ весьма удобно можно подвести подъ дв слдующія категорія: 1) мы сочувствуемъ и радуемся радости нашихъ ближнихъ и скорбимъ объ ихъ гор, 2) всякое сильное проявленіе радости или скорби со стороны людей, даже намъ незнакомыхъ, мгновенно и часто совершенно неожиданно, вызываютъ въ насъ сочувственное ощущеніе радости или горя. Смитъ весьма врно замчаетъ, что часто мы, когда видимъ ударъ, направленный противъ кого нибудь, готовый поразить его руку или ногу, быстро отдергиваемъ свою собственную руку и ногу, а когда ударъ нанесенъ, то мы въ нкоторомъ род ощущаемъ его. При взгляд на увчья и раны многіе не могутъ удержаться отъ слезъ, крики боли и страданія дйствуютъ обыкновенно на людей съ такою неотразимою силою, что, въ большей части случаевъ, они бываютъ не въ силахъ долго выслушивать ихъ, они затыкаютъ уши, часто даже падаютъ въ обморокъ или доходятъ до истерики. Эти факты слишкомъ общеизвстны, и потому подлиность ихъ не нуждается ни въ какихъ доказательствахъ. Но нужно ли для объясненія ихъ прибгать къ изобртенію какого нибудь особаго, специфическаго свойства, будто бы вражденнаго человку и называемаго симпатіею? Разв вс горестныя и радостныя ощущенія, вызываемыя въ насъ физическими проявленіями горя и радости окружающихъ насъ людей, не носятъ на себ чисто рефлективнаго характера, разв они не возбуждаются въ насъ чисто механическимъ образомъ? Съ извстными представленіями мы привыкли сочетать извстныя ощущенія, и вотъ какъ только возникаетъ въ насъ, подъ вліяніемъ вншней возбуждающей причины, это извстное представленіе, сейчасъ же является и соотвтствующее ему ощущеніе. Мысль эту можно подкрпить безчисленными примрами и наблюденіями,— мы ограничимся здсь однимъ только соображеніемъ: если бы гипотеза Смита относительно симпатіи была справедлива, — въ такомъ случа каждый человкъ при взгляд на страданія ближняго долженъ бы былъ страдать, при взгляд на его радости — радоваться. Но опытъ убждаетъ насъ въ противномъ, онъ показываетъ намъ, что есть много людей, которые могутъ смотрть на человческія страданія и выслушивать человческіе стоны совершенно равнодушно, что есть даже и такіе люди, которые находятъ въ этомъ своего рода наслажденіе. Очевидно, что у этихъ людей представленія о томъ или другомъ проявленіи человческихъ страданій не связаны ни съ какими непріязненными ощущеніями, а напротивъ связаны съ ощущеніями пріятными. А почему у одного человка при извстномъ представленіи вызывается одно ощущеніе, у другого, ври томъ же представленіи,— другое, или тоже, но въ несравненно меньшей степени,— это зависитъ отъ воспитанія человка, отъ окружающей его обстановки, отъ большей или меньшей его воспріимчивости. Такимъ образомъ, вс т случаи, въ которыхъ будто бы проявляется симпатія, и которые относятся ко второй категоріи, весьма удовлетворительно могутъ быть объяснены безъ всякаго вмшательства симпатіи.
Что касается до случаевъ, относимыхъ къ первой категоріи, то и здсь симпатія остается не причемъ, потому что вс эти случаи съ большимъ правдоподобіемъ могутъ быть объяснены безъ нея, чмъ посредствомъ ея. Прежде всего положеніе, высказываемое Смитомъ относительно нашего сочувствія, всякому чужому страданію или чужому горю,— само по себ неврно, мы сочувствуемъ совсмъ не всякому чужому горю, не всякой чужой радости. Если, напримръ, вы узнаете, читатель, что сегодня какой нибудь неизвстный Х. выигралъ 200,000 руб., то это нисколько не порадуетъ васъ, и вы останетесь совершенно равнодушны къ этому факту. Точно также, если, напримръ, вы прочтете въ газетахъ, что такой-то отравился, такого-то обокрали, такого-то измучили и убили, вы тоже не воспылаете ни малйшею любовью ни къ X, ни къ Z, ни къ Y и останетесь совершенно безучастны къ ихъ скорбямъ и несчастіямъ. Слдовательно наше сочувствіе человческому горю или радости ограничивается только кругомъ нашихъ знакомыхъ, нашихъ близкихъ, нашихъ родственниковъ и друзей. Этимъ лицамъ мы дйствительно сочувствуемъ, потому что принимаемъ участіемъ ихъ судьб. Почему же мы принимаемъ участіе въ ихъ судьб? Потому, что наша собственная судьба, нате собственное благополучіе находятся всегда въ зависимости отъ судьбы и благополучія лицъ, близко насъ окружающихъ. Когда они счастливы и довольны они становятся снисходительне и уступчиве къ намъ, когда удовлетворены ихъ наиболе сильныя желанія и потребности, они охотно готовы удовлетворять, но мр своихъ силъ, и наши потребности, потому что и наша судьба должна интересовать ихъ въ той же степени, въ какой ихъ судьба интересуетъ насъ. Такимъ образомъ наше сочувствіе къ ихъ горю и страданію объясняется простою солидарностью нашихъ общихъ выгодъ и интересовъ. Конечно, нельзя думать, чтобы въ каждомъ частномъ случа, мы ясно понимали и сознавали эту солидарность, въ первый моментъ мы объ ней никогда даже и не думаемъ, мы радуемся или скорбимъ по привычк, т. е. мы привыкли сочетать пріятныя ощущенія съ представленіями объ успхахъ нашихъ близкихъ, непріятныя — съ представленіями объ ихъ неудачахъ. Потому, когда до насъ достигаетъ всть о первыхъ, мы въ тотъ же моментъ ощущаемъ радостное чувство и наоборотъ, когда до насъ доходитъ всть о послднихъ, мы также моментально ощущаемъ скорбь. Эта моментальность, эта, такъ сказать, непосредственность нашихъ ощущеній и дала нкоторымъ психологамъ поводъ изобрсти совершенно особое чувство симпатію. Но вы видите, что эта привычка радоваться чужой радости и скорбть о чужомъ гор образовалась въ насъ подъ вліяніемъ соображеній о личной выгод, подъ вліяніемъ простаго себялюбиваго разсчета. Слдовательно, въ конц концовъ, симпатія является однимъ изъ проявленій себялюбія.
Есть еще особая третья категорія случаевъ, при которыхъ въ насъ опять проявляется чувство симпатіи. Мы не только способны радоваться и скорбть, слушая разсказы о радостяхъ и скорбяхъ нашихъ близкихъ, мы не только способны страдать при вид чужихъ страданій, но мы способны даже сочувствовать страданіямъ людей, о которыхъ мы ничего не знаемъ, которыхъ мы не видимъ и съ которыми мы ни въ чемъ не имемъ ни малйшей солидарности. Какъ объяснить этотъ новый случай, не прибгая къ симпатіи? Его прекрасно объясняетъ г-жа Кондорсе въ своихъ письмахъ къ Кабанису, весьма кстати приложенныхъ г. Бибиковымъ къ русскому переводу Смитовской теоріи нравственныхъ чувствъ. Вотъ что она говоритъ по этому поводу:
‘Такъ какъ общее ощущеніе страданія возобновляется въ нашихъ органахъ при вид страданія или при одномъ воспоминаніи о немъ (причину этого явленія мы уже объяснили выше, говоря о случаяхъ второй категоріи), то оно можетъ быть воспроизведено и отвлеченнымъ представленіемъ о страданіи, а слдовательно и представленіемъ о сопровождающихъ сто обстоятельствахъ к положеніи, неизбжно его вызывающихъ. Хотя ощущеніе въ такомъ случа бываетъ боле смутно и неопредленно (такъ какъ отвлеченное представленіе о страданіи слабо дйствуетъ въ насъ), тмъ не, мене, если представленіе это порождаетъ сочетаніе новыхъ и чрезвычайныхъ страданій, то оно можетъ произвести дйствіе равносильное дйствительному страданію. Этимъ объясняется тягостное ощущеніе, испытываемое нами, безъ представленія именно того или другого лица, при мысли о цломъ класс людей, страдающихъ подъ бременемъ тяжкаго труда и нищеты, или даже со страхомъ только ожидающихъ подобныхъ бдствій, или болзненное ощущеніе при извстіи (тоже независимо отъ представленія о какомъ либо опредленномъ страданія) о несчастій, постигшемъ человка или угрожающемъ ему вслдствіе неожиданнаго поворота судьбы’. (Стр. III, пис. II).
Такимъ образомъ анализъ всхъ тхъ случаевъ, въ которыхъ, по мннію Смита, обнаруживается дйствіе симпатіи, приводитъ къ тому убжденію, что эта симпатія, какъ особое, специфическое чувство, есть чистйшая иллюзія, и притомъ иллюзія совершенно безполезная, такъ какъ и безъ нея весьма легко обойтись при объясненіи тхъ психическихъ процессовъ, которые повидимому не имютъ ничего общаго съ своекорыстіемъ. Если же симпатіи, какъ особаго, специфическаго чувства, не существуетъ, если т человческіе мысли и поступки, которые мы приписываемъ обыкновенно ей, объясняются однимъ только себялюбіемъ, то слдовательно, себялюбіе можетъ проявляться не въ одномъ только своекорыстіи, а потому экономисты, утверждающіе, подобно Бастіа, о необходимости господства въ сфер экономическихъ отношеній личнаго интереса, личнаго эгоизма, имютъ въ виду, собственно говоря, не личный интересъ, не личный эгоизмъ, а одну только изъ самыхъ грубйшихъ и отвратительнйшихъ формъ его проявленія. Напрасно думаютъ экономисты, будто ихъ противники хотятъ превратить людей въ какихъ-то безплотныхъ ангеловъ, чуждыхъ всякихъ личныхъ расчетовъ и эгоистическихъ соображеній,— нисколько: они, подобно имъ, признаютъ необходимость господства личнаго интереса въ сфер экономическихъ отношеній, они полагаютъ только, что этотъ личный интересъ долженъ проявляться въ формахъ боле сообразныхъ съ нормальными условіями человческаго общежитія, чмъ т формы, въ которыхъ онъ проявляется теперь. Что такое, такъ сказать, доброжелательное (въ отличіе отъ корыстнаго) проявленіе себялюбія весьма возможно, это доказалъ намъ Смитъ въ своей ‘Исторіи нравственныхъ чувствъ,’ а въ своемъ слдованіи ‘О природ и причинахъ богатствъ народовъ’ онъ указалъ очень много поучительныхъ фактовъ, весьма краснорчиво рисующихъ вс т ужасныя послдствія, къ которымъ приводитъ грубое господство грубаго своекорыстія въ сфер экономическихъ отношеній, и весьма убдительно доказывающихъ необходимость замнить это начало, какимъ нибудь другимъ, боле удовлетворяющимъ требованіямъ общественнаго спокойствія и благополучія. Возьмемъ для примра хоть одинъ изъ такихъ фактовъ, проанализированныхъ Смитомъ съ необыкновенною проницательностью и точностью. Посмотрите, съ какою поразительною врностью опредляетъ онъ отношенія хозяевъ къ рабочимъ, существовавшія въ его время въ Англіи,— мы позволимъ себ привести здсь, съ нкоторыми сокращеніями эти прекрасныя мста, такъ какъ, но нашему мннію, они имютъ важное значеніе для оцнки той самой экономической теоріи, отцемъ которой но справедливости считается Смитъ. Вотъ что онъ говоритъ объ этомъ предмет:
‘Величина заработной платы опредляется обыкновенно взаимными условіями обоихъ этихъ лицъ (т. е. хозяина и работника), выгоды которыхъ совершенно противоположны какимъ бы страшнымъ гоненіямъ подвергся за эту фразу Смитъ, если бы онъ жилъ въ наше время: великій Бастіа и великій Шульце Деличъ провозгласили бы его опаснымъ соціалистомъ и смутителемъ общественнаго спокойствія)! Работники стараются выговорить какъ можно больше, хозяева дать какъ можно меньше, первые расположены къ стачк для повышенія заработной платы, вторые — къ стачк для пониженія ея’.— Нетрудно предвидть, на чьей сторон, при обыкновенныхъ обстоятельствахъ, должны оказаться преимущества въ борьб и какой изъ нихъ удастся насильственно предписать другой свои условія. Хозяевамъ, по меньшему числу ихъ, гораздо легче стакнуться, къ тому же, законъ дозволяетъ имъ заключать условія или, по крайней мр, не запрещаетъ имъ этого, между тмъ какъ онъ строго преслдуетъ стачки рабочихъ (въ настоящее время законы противъ добровольныхъ стачекъ рабочихъ отмнены).— Въ борьб такого рода хозяева могутъ упорно держаться доле. Поземельный собственникъ, фермеръ, фабрикантъ или купецъ могутъ, вообще не нанимая ни одного рабочаго, прожить годъ или два на полученную уже выгоду. Большая часть работниковъ не можетъ просуществовать безъ работы недля, небольшое число проживетъ мсяцъ, и врядъ ли найдется одинъ, который былъ бы въ состояніи пробиться годъ.— Противъ этого возражаютъ, что никогда ничего не бываетъ слышно о стачкахъ хозяевъ, между тмъ какъ о стачкахъ рабочихъ можно слышать ежедневно. Воображать, что хозяева рдко сговариваются между собою, значитъ не знать ни свойствъ этого предмета, ни условій жизни. Хозяева везд и всегда находятся хотя и въ не явной, но тмъ не мене неизмнной и постоянной стачк, имющей цлью не подымать заработной платы выше существующей цны на нее… Нердко, впрочемъ, такого рода особеннымъ заговорамъ работники противопоставляютъ въ свою защиту собственныя стачки, иногда случается даже, что безъ какого бы то ли было вызова, они сами собою сговариваются поднять цну на свой трудъ. Обыкновеннымъ оправданіемъ ихъ въ такомъ случа бываетъ то высокая цна на хлбъ, то непомрная прибыль, выручаемая съ ихъ труда хозяевами. Будетъ ли стачка ихъ имть наступательный или оборонительный характеръ она всегда сопровождается шумомъ, стараясь окончить дло какъ можно поспшне, работники прибгаютъ къ громкому ропоту, а иногда ршаются даже на насиліе и буйство. Къ отчаяніи они дйствуютъ съ безуміемъ и жестокостью несчастныхъ людей, доведенныхъ до безвыходнаго положенія, вслдствіе котораго они должны обрекать себя или на голодную смерть или путемъ насилія вырывать у своихъ хозяевъ, какъ можно скоре, согласіе на свои требованія. Съ своей стороны, хозяева поднимаютъ неменьшій шумъ, всми силами они требуютъ вмшательства правительственной власти и самаго строгаго исполненія законовъ противъ стачекъ рабочихъ, прислуги и поденщиковъ. Вслдствіе этого рдко случается, чтобы работники могли облегчить, хотя сколько нибудь, свою участь этими насильственными попытками, которыя, какъ по причин вмшательства правительственной власти, такъ и по причин большей строгости хозяевъ и необходимости для рабочихъ уступить, чтобы не остаться безъ куска хлба, оканчиваются обыкновенно только наказаніемъ и раззореніемъ коноводовъ возстанія’. (Кн. I, стр, III — 103).
Вотъ картина такъ называемой гармоніи экономическихъ отношеній, восптой разными бардами, въ род Бастіа, экономическаго statu quo. Тмъ поучительне для насъ эта картина, что она начертана рукою того самого Смита, который положилъ краеугольный камень теоріи экономистовъ, который возвелъ своекорыстіе и соперничество въ неизмнныя начала экономическаго процесса, длающія совершенно ненулевымъ и даже вреднымъ всякое вмшательство законодательства въ сферу экономическихъ отношеній. Но желательно было бы знать, какимъ образомъ эти неизмнныя начала водворятъ дйствительную, а не придуманную праздной фантазіей, гармонію въ только-что описанныя Смитомъ отношенія англійскихъ рабочихъ къ хозяевамъ? Но теорій экономистовъ, два воюющія своекорыстія должны въ конц концовъ уравновсить другъ друга, т. е. придти въ гармонію. Въ чемъ же состоитъ эта гармонія? А вотъ въ чемъ:
‘Однакоже, говоритъ Смитъ, хотя хозяева постоянно одерживаютъ верхъ въ своихъ спорахъ съ работниками, тмъ не мене существуетъ граница, дале которой невозможно понизить насколько побудь предолжительное время обыкновенную заработную плату, даже самаго нисшаго рода труда. Самою необходимостію обусловливается, чтобы человкъ жилъ своимъ трудомъ и чтобы заработная плата была достаточна, по крайней мр, для поддержанія существованія, обыкновенно же необходимо нсколько больше, въ пролитомъ случа работнику польза будетъ имть семьи, и тогда родъ его ограничился бы однимъ поколніемъ. Какъ бы то ни было, кажется, но подлежитъ сомннію, что для воспитанія семьи въ самомъ нисшемъ даже класс простыхъ чернорабочихъ, необходимо, чтобы трудъ мужа и жены доставлялъ имъ нсколько боле того, что необходимо для ихъ собственнаго существованія, но въ какомъ размр? Я не могу принять на себя ршенія этого вопроса. Мало утшительнаго въ судьб человка, неимющаго другого средства своею существованія кром своего труда (стр. 197)’.
Вотъ въ чемъ состоитъ эта гармонія, своекорыстіе однихъ обуздывается голодомъ, своекорыстіе другихъ — границею minimum’а человческихъ потребностей. Но при боле тонкомъ анализ экономическихъ явленій и эта гармонія есть чистйшая илюзія: minimum человческихъ потребностей далеко не всегда служитъ границею пониженія рабочей платы, она можетъ упасть и гораздо ниже его, тмъ боле, что самое понятіе о minimum’ весьма условно и неопредленно.
Переводя насъ изъ фабрики на рынокъ, Адамъ Смитъ, хотя не такъ ясно и рельефно, но все же довольно врно, рисуетъ намъ снова картину войны и антагонизма, раздляющихъ на два враждебные лагеря купцевъ и покупателей, производителей и потребителей. Онъ, одинъ изъ первыхъ, точно опредлилъ, въ чемъ должна состоять настоящая и справедливая цна всякаго предмета.
‘Дйствительная цна всякой вещи, то есть то, что на самомъ дл стоитъ вещь тому, кто желаетъ пріобрсть ее,— это трудъ и усилія, какія необходимо употребить для пріобртенія ея. А дйствительная цнность вещи тому, кто пріобрлъ ее и желаетъ сбыть или промнять ее за другую вещь,— это трудъ и усилія, которыя могутъ быть сберегаемы обладаніемъ ею или которыя могутъ быть получены отъ другихъ людей при ей содйствіи (136). Слдовательно, трудъ есть дйствительная мра мновой цнности всякаго предмета цны (133)’.
Но кто же будетъ соразмрять и оцнивать количества и качества труда, вложеннаго въ т или другія предметы, привезенные на рынокъ? Человческое своекорыстіе, говорятъ экономисты. Но вдь своекорыстіе, понимаемое въ томъ смысл, какъ его понимаютъ экономисты, всегда будетъ стремиться, или неумренно возвысить, или неумренно понизить настоящую стоимость товара, вдь своекорыстіе для продавца будетъ состоять въ томъ, чтобы продать свой товаръ какъ можно дороже, и для торговца въ томъ, чтобы купить его какъ можно дешевле. Чмъ наконецъ кончится эта борьба и какая гармонія примиритъ эти дв антагонирующія силы? Обмнъ долженъ совершиться, нона какихъ же основаніяхъ? Безъ всякихъ основаній, или, правильне, на основаніи простой и грубой силы. Самъ Смитъ говоритъ:
‘Этотъ обмнъ не иметъ никакихъ точныхъ основаній, онъ устанавливается спросомъ и предложеніемъ, сбивающими торговыя цны, на основаніи той грубой справедливости, которая, несмотря на неточность свою, удовлетворительна для обыкновенныхъ житейскихъ отношеній’ (стр. 137).
Видите ли, какъ нетребовательны экономисты, и какъ незначительна доля справедливости, да еще грубой, для водворенія гармоніи въ ‘обыкновенныхъ житейскихъ отношеніяхъ!’
Теперь мы хотли бы посмотрть вмст съ Смитомъ на другую сторону медали: какое вліяніе оказываетъ своекорыстіе на распредленіе богатствъ и какія послдствія вытекаютъ изъ распредленія, обусловливаемаго имъ, но серьезные люди говорятъ и печатаютъ, что о ‘перераспредленіи’ толковать теперь нечего, а нужно толковать только о накопленіи, а такъ какъ намъ также хотлось бы попасть въ число серьезныхъ людей, то мы и оставимъ этотъ вопросъ въ сторон, предоставивъ вмст съ серьезными людьми, ршать его фельетонистамъ Инвалида и Бири. Вдомостей (см. No 2 Соврем. Обозрнія, замтка отъ редак.). Для нашей цли достаточно и тхъ фактовъ, которые мы привели со словъ Смита: они весьма рельефно оттняютъ т послдствія, къ которымъ приводитъ господство своекорыстія въ сфер экономическихъ отношеній. Теперь самъ собою возникаетъ вопросъ: разумны ли и желательны ли эти послдствія? Разумется, всякій безпристрастный человкъ, незаинтересованный лично въ выгодахъ лавочниковъ и барышниковъ, отвтитъ на него отрицательно. Даже экономисты, не спорятъ противъ этого, они находятъ только смягчающія обстоятельства во взаимномъ обуздываніи одного своекорыстія — другимъ. Мы не будемъ здсь разбирать, насколько эти смягчающія обстоятельства дйствительно что нибудь смягчаютъ,— для насъ важно только то, что экономисты ищутъ ихъ. Для насъ важно то, что ни одинъ экономистъ, толкующій объ отношеніяхъ хозяевъ къ рабочимъ, о заработной плат, о цнахъ и т. п., не оставитъ этихъ предметовъ, безъ того, чтобы не постараться убдить своихъ слушателей, что рыночная цна всегда должна совпадать съ естественной, а выгоды хозяевъ всегда солидарны съ выгодами рабочихъ. Значитъ, они убждены, что это совпаденіе и эта солидарность — необходимы и нормальны, значитъ, они желаютъ, чтобы это совпаденіе и солидарность существовали на самомъ дл. Но мы показали, или правильне, Адамъ Смитъ — ихъ глава и наставникъ — показалъ, что при господств своекорыстія такой солидарности и такого совпаденія быть не можетъ, тотъ же самый Адамъ Смитъ, въ другомъ своемъ сочиненіи, представилъ безчисленное множество фактовъ, доказывающихъ, что своекорыстіе не есть существенное субстанціальное свойство человка, что оно есть только одно изъ проявленіи себялюбія, и что это себялюбіе можетъ проявляться и въ другихъ боле мягкихъ формахъ,— въ формахъ, боле соотвтствующихъ естественнымъ потребностямъ человческаго общежитія. Форма же проявленія нашихъ чувствъ вполн обусловливается тою средою, среди которой живетъ человкъ. Одно и тоже чувство можетъ проявиться въ двухъ діаметрально противоположныхъ формахъ, смотря потому, при какихъ обстоятельствахъ оно проявляется: если человкъ можетъ добывать себ средство къ существованію только подъ условіемъ обмана и мошенничества, или насилія и притсненія,— это себялюбіе приметъ именно ту форму, которая называется обыкновенно ‘грубымъ своекорыстіемъ‘, напротивъ, если онъ иметъ возможность удовлетворять своимъ потребностямъ, не прибгая ни къ насилію, ни къ обману, — его себялюбіе будетъ проявляться единственно въ той форм, которую Смитъ называетъ симпатіей. Какой же выводъ изъ всего этого слдуетъ?— это уже, читатель, ваше, а не наше дло. Относительно самаго изданія Смита, мы совершенно согласны съ г. Бибиковымъ, что оно полезно, жалко только, что издатель слишкомъ уже слпо придерживался французскихъ образцовъ. Французское гильоменовское изданіе Смита О богатств народовъ снабжено примчаніями Бентама, Бланка, Буханана, Гарнье, Макъ-Кулоха, Мальтуса, Милля, Рикардо, Сея, Сисмонди и Тюрго. Тми же примчаніями г. Бибиковъ снабдилъ и русское изданіе, это еще ничего, но, кажется, было бы еще лучше, если бы онъ прибавилъ къ примчаніямъ этихъ присяжныхъ и, такъ сказать, офиціозныхъ экономистовъ примчанія и другихъ экономическихъ писателей изъ другой школы. Вншнія условія его изданія вполн этому благопріятствовали, и онъ не долженъ былъ пропускать такого удобнаго случая познакомить нашу публику съ экономическими вопросами боле или мене всесторонне, а не такъ, какъ ее знакомятъ съ ними до сихъ поръ другіе услужливые издатели.— Гильоменъ, издавая Смита съ искаженіями и дополнительными поясненіями корифеевъ экономической школы, имлъ въ виду исключительно интересы этой школы, мотивы, руководившіе имъ, весьма понятны и, если хотите, совершенно естественны. Но какіе мотивы и соображенія руководили нашимъ русскимъ издателемъ — это уже для насъ совершенно непонятно, и даже едва ли понятно для него самого,— Точно также намъ кажется, что было бы не безполезно снабдить другое сочиненіе Смита ‘Теорія нравственныхъ чувствъ’ примчаніями Милля и Бентама, такъ какъ ихъ анализъ тхъ самыхъ нравственныхъ вопросовъ, о которыхъ толкуетъ Смитъ, несравненно глубже и основательне его анализа, что придало бы имъ гораздо больше интереса и несравнено больше пользы, чмъ теперь. Г. Бибиковъ ошибается, полагая, будто книга Смита ‘есть лучшее сочиненіе, какое мы имемъ о нравственной природ человка, разсматриваемой независимо отъ его физической организаціи.’ Онъ забылъ этюды Милля объ утилитаризм, онъ забылъ ‘основанія нравственности’ Бентама. Вс эти замчанія мы длаемъ потому, что глубоко сочувствуемъ полезной издательской дятельности г. Бибикова и очень хорошо понимаемъ, что онъ руководствуется при своихъ изданіяхъ не соображеніями о барышахъ, а иметъ въ виду пользу читателей. Конечно наши совты теперь уже нсколько запоздали, по все-таки мы думаемъ, что они могутъ пригодиться на будущее время, при изданіи имъ другихъ книгъ. Такъ, напримръ, онъ заявляетъ, что намъ онъ издать въ самомъ непродолжительномъ времени Исторію политической экономіи Бланки. Выборъ этотъ нельзя назвать особенно удачнымъ, и самъ г. Бибиковъ чувствуетъ это, потому что, заявляя объ изданіи, онъ счелъ нужнымъ присоединить къ нему нкоторое оправданіе: приготовляется къ печати, пишетъ онъ, Исторія политической экономіи Бланки, такъ какъ на русскомъ язык безусловно не имется ни одного сочиненія но исторіи этой науки (а вы забыли Очеркъ исторіи Полит. экономіи Вернадскаго?), а потому въ такой книг долженъ ощущаться недостатокъ.‘ Недостатокъ дйствительно чувствуется, но мы сомнваемся, чтобъ сочиненіе Бланки могло его пополнить. Исторія Полит. экон. Бланки написана весьма живымъ и увлекательнымъ языкомъ, по своимъ тенденціямъ она не безусловно дурна, но она, во-первыхъ, крайне поверхностно знакомитъ съ развитіемъ и содержаніемъ экономическихъ ученіи (о нкоторыхъ даже и совсмъ ничего не говоритъ), во-вторыхъ,— слишкомъ у:ке устарла. Первое изданіе ея было въ 1837 г., а четвертое въ 1845 г. Потому, чтобы сдлать изъ книги Бланки книгу дйствительно полезную для русскихъ читателей, необходимо, но нашему мннію, дополнить ее обширными примчаніями изъ другихъ руководствъ по этому предмету, для примра, мы укажемъ хотъ, на почтенный трудъ нмца Кауца geschichtliche Entwickelung der Nationaloconomie und ihrer Literatur, 1860 г. а также на сочиненія Гейбо, Сюдра, Энглеидера, Штейна и др., нкоторыми фактами изъ которыхъ можно бы было пополнить т отдлы исторіи Бланки, въ которыхъ онъ излагаетъ ученія противниковъ экономической школы. Если врно, что du choc des opinions jaillit la vrit, то сравнительная оцнка старыхъ теорій съ новыми, изъ которыхъ многія уже получили право гражданства тамъ, гд дйствительно дорожатъ развитіемъ экономическаго прогресса,— верховнаго и всмъ управляющаго прогресса нашего времени, будетъ полезна особенно русскимъ читателямъ, еще только начинающимъ читать по складамъ экономическую науку. Затмъ намъ остается пожелать отъ всей души успха добросовстнымъ изданіямъ г. Бибикова.