НОВЫЯ КНИГИ.
НОВЫЯ КНИГИ.
——
——
——
——
П. Т.
‘Дло’, No 6, 1867
Новые книги, Ткачев Петр Никитич, Год: 1867
Время на прочтение: 33 минут(ы)
Изслдованя о рождени и смертности дтей въ Новгородской губерни, соч. пр. Гиляровскаго. 1866 г. Соцальная система и законы ею управляюще, соч. Адольфа Кетле съ франц. пер. Князь Шаховской. Изд. Н. Полякова.
Очерки Литературы и Культуры девятнадцатаго столтя, соч. I. Гонеггера, съ нмец. пер. В. А. Зайцевъ. Изд. Н. Полякова.
Первая книга для Чтеня съ картинами и Азбука, руковод. для родителей и наставниковъ, желающихъ обучать чтеню и письму. Изд. редак. журн. ‘Дтскй Садъ’ 1867.
Невскй Сборникъ, учено-литературный. Изд. Вл. Курочкина. 1867 г.
Ученыя самостоятельныя изслдованя у насъ — истинная рдкость. Сочинене г-на Гиляровскаго, повидимому, принадлежитъ въ числу самостоятельныхъ изслдованй. По крайней мр, такимъ признало его наше географическое общество, которое издало его на свой счетъ и увнчало автора Уваровскою премею и малою золотою медалью. Не можетъ быть, чтобы оно сдлало своимъ членомъ человка, неспособнаго написать ученое, самостоятельное и полезное изслдоване, и мы не имемъ никакого повода заподозрить сочинене г. Гиляровскаго въ отсутстви тхъ достоинствъ, которыя за нимъ признаны, тмъ боле, что даже ‘Отечественныя Записки’,— этотъ въ высочайшей степени ученый, самостоятельный и полезный журналъ, издаваемый однимъ изъ ученйшихъ и самостоятельнйшихъ общественныхъ дятелей,— изволили одобрительно отозваться о труд Гиляровскаго. Такимъ образомъ, ученость, самостоятелыюсть и полезность этого труда мы должны признать за фактъ. Намъ остается только опредлить степень этой учености, самостоятельности и полезности. Чтобы не утомить читателя. постараемся быть возможно краткими и длать какъ можно меньше выписокъ, потому что — замтимъ кстати, напыщенно-безграмотный слогъ этого сочиненя переноситъ насъ во времена еофана Прокоповича. Разумется, это замчане не должно имть ни малйшаго вляня на ученыя достоинства сочиненя.
Какимъ условямъ должно удовлетворять сочинене, претендующее на ученость и самостоятельность?
По первыхъ, оно должно разработывать свой предметъ не по одному, а по нсколькимъ источникамъ, это послднее требоване потому важно, что при руководств только однимъ какимъ нибудь источникомъ, авторъ невольно станетъ къ нему въ рабскя отношеня, ему не съ чмъ будетъ его сравнивать и онъ будетъ остерегаться критиковать его, изъ боязни лишиться своей послдней опоры. Между тмъ безъ разумной и всесторонней критики источниковъ — ученое и самостоятельное сочинене немыслимо.
Соблюдено ли это услове у г. Гиляровскаго?
Нтъ не соблюдено. Г. Гиляровскй руководствуется-только однимъ источникомъ, который только одинъ и былъ ему доступенъ,— именно метрическими книгами новгородской анархи. Вс статистическя данныя, приводимыя имъ въ своемъ ‘Изслдовани’, выписаны имъ непосредственно изъ этихъ книгъ и почти нисколько даже не измнены посредствомъ различныхъ математическихъ операцй (какъ это сдлано, напр у г. Буняковскаго въ его ‘Опыт о законахъ смертности въ Росси,’ въ которомъ онъ также руководствовался исключительно одними метрическими книгами). Г. Гиляровскй относится къ своему единственному источнику безъ всякой критики, онъ не допускаетъ и мысли о возможности ошибокъ въ метрическихъ книгахъ. Для него метрическая книга — какой-то оракулъ, имющй не только статистическое, административное и финансовое значене, но и нравственное, и даже религозное. ‘Метрическая книга, говоритъ онъ на стр. XXXI, есть дневникъ благодянй Божихъ въ благословене жителей: чадородемъ, семейнымъ счастемъ и долгоденствемъ до третьяго или четвертаго рода, за чистоту жизни, и въ тоже время дневникъ наказанй Божихъ: безчадемъ, болзнями и сокращенемъ жизни за уклонене отъ пути правды. Метрическая книга для судьи и администратора есть зерцало, въ которомъ онъ видитъ, какое законъ долженъ имть приложене къ данному длу или данному случаю. Метрическая книга для врача есть программа мстныхъ болзней, съ которыми онъ долженъ имть дло Метрическая книга — скрижаль, въ которой но опредленному прошедшему и настоящему времени возникаетъ будущее’ и т. д. и т. я Чтобы придавать такое всеобъемлющее значене метрической книг, нужно быть вполн увреннымъ въ ея непогршимости Такая же увренность не научна, чмъ боле, что авторъ по своему положеню, имлъ много случаевъ фактически убдиться въ ея неосновательности. И такъ, первое услове ученаго и самостоятельнаго сочиненя, состоящее въ разнообрази источниковъ и въ критическомъ къ нимъ отношени, осталось для г. Гиляровскаго неосуществимымъ.
Второе услове — систематическая группировка данныхъ, входящихъ въ составъ изслдованя. Группировка эта требуетъ, въ свою очередь, чтобы, при постановк какого ни будь закона, вс явленя, на которыя этотъ законъ можетъ имть дйстве, соединялись бы подъ одну категорю и чтобы явленя, подчиненныя одному и тому же закону, илюстрирующя одно и тоже положене, не разчленялись бы насильственно по разнымъ отдламъ.
Удовлетворяетъ-ли этому условю трудъ г. Гиляровскаго?
Нисколько. Факты сгруппированы въ немъ до крайности ненаучно, отсюда частыя повтореня съ одной стороны, а съ другой важные проблы. Доказать это весьма нетрудно — стоитъ только взглянуть на порядокъ изложеня. Статистическя данныя распредлены по городамъ, по географическимъ мстностямъ, а не по своимъ сходственнымъ признакамъ, какъ этого требуетъ истинно-научная классификаця. Оттого о нкоторыхъ законахъ автору приходится говорить по нскольку разъ, а друге — оставлять безъ достаточнаго фактическаго подтвержденя. Разсматриваетъ онъ, напримръ, статистику рожденй и смертности дтей въ Беровичахъ и замчаетъ, что на жизнь ребенка оказываютъ вляне: бдность, позднее или раннее супружество родителей, пища, жилища, времена года, сроки питаня грудью, неурожаи, падежи и болзни рогатаго скота и-т. п. Вс эти факты онъ и помщаетъ подъ рубрикою ‘Боровичи’. Начинаетъ онъ изслдовать т же явленя въ город Тихвин и приходятъ къ тмъ же выводамъ. Что ему длать? Повторить ихъ снова или пройти молчанемъ? Въ первомъ случа ему придется два раза говорить одно и т же, во второмъ,— скрыть данныя служащя къ подтвержденю законовъ, найденныхъ имъ для Боровичей, и тмъ самымъ умалить ихъ значене, придать имъ характеръ чего то мстнаго, случайнаго. Гиляровскй придерживается обоихъ способовъ: нкоторые выводы повторяетъ но нскольку разъ, а о другихъ совсмъ умалчиваетъ. Такъ, напримръ, указавъ, какое вляне имютъ возрастъ, пища, жилища, неурожаи и падежи скота на рождене и смерть дтей въ Беровичахъ, онъ уже ни слова не говоритъ о вляни этихъ факторовъ въ Тихвин, Крестцахъ, Грузин и другихъ мстностяхъ. Съ другой стороны, онъ не удовольствовался единичнымъ указанемъ, въ одномъ какомъ нибудь город, вляня возраста, временъ года и гражданскаго быта на смертность и рождаемость дтей и повторяетъ это указане и въ статистик Беровичей и Тихвина, и Крестцовъ и Грузина.— Кром того, самые факторы, вляюще на жизнь ребенка, размщены у него безъ всякой системы, какъ попало, и иногда объ одномъ и томъ же фактор говорится, подъ разными именами, по нскольку разъ. Въ этомъ легко можетъ убдиться всякй, кто только потрудится взглянуть на заголовки.
Такимъ образомъ и второму условю книга г. Гиляровскаго нисколько не удовлетворяетъ.
Трете услове, или правильне, требоване, съ которымъ обыкновенно обращаются въ ученому и самостоятельному труду, состоитъ въ томъ, чтобы трудъ этотъ заключалъ въ себ самостоятельно изслдованные или провренные факты, и притомъ таке факты, которые дйствительно нуждаются въ самостоятельномъ изслдовани и проврк. Сочинене же, излагающее элементарныя положеня науки, извстныя даже людямъ неученымъ,— не можетъ претендовать на значене ученаго и самостоятельнаго изслдованя.— Всегда-ли г. Гиляровскй строго придерживается только такихъ фактовъ, о которыхъ можетъ говорить самостоятельное, научное изслдоване, не теряя своего учено самостоятельнаго характера?
Далеко не всегда. Послушайте, напримръ, какя великя учено-самостоятельные заключеня вывелъ этотъ увнчанный ученый статистикъ изъ наблюденя надъ смертностью дтей по метрическимъ книгамъ. Это наблюдене, говоритъ онъ, привело его въ открытю двухъ, слдующихъ законовъ:
Первый законъ. ‘Самое большее и самое меньшее число дтей умираетъ всегда въ одни опредленные мсяцы года, такъ что, ни самое большее число не можетъ умирать тогда, когда умираетъ самое меньшее, ни самое меньшее не можетъ умирать тогда, когда умираетъ самое большее (какая удивительная сообразительность!). Если есть мсяцы самой большой и самой меньшей смертности, то, конечно, должны быть мсяцы и средней смертности, или таке, въ которые умираетъ, между крайними, среднее количество’, (стр. LVI). Какое смлое предположене!
Законъ второй. ‘Самое большое и самое меньшее число дтей умираетъ всегда на однихъ опредленныхъ перодахъ или пунктахъ младенчества, такъ что ни самое большее число дтей не можетъ умирать на тхъ пунктахъ, на которыхъ умираетъ самое меньшее, ни самое меньшее не можетъ умирать на тхъ пунктахъ, на которыхъ умираетъ самое большее. Если есть пункты младенчества самые опасные и самые безопасные, то должны быть и средне, на которыхъ умираетъ среднее количество’.
Изъ этихъ двухъ, самостоятельно добытыхъ, научныхъ законовъ авторъ выводитъ нсколько слдствй столь же поразительныхъ по своей научной плодотворности, смлости и оригинальности. Первое слдстве состоитъ въ томъ, что ‘смертность дтей въ течени двадцатилтя восходить иногда до самыхъ большихъ процентовъ (когда опасные пероды младенчества надаютъ на опасные мсяцы года), иногда упадаетъ до самыхъ меньшихъ (когда опасные пероды младенчества падаютъ на безопасные мсяцы года), иногда длается среднею’ (догадайтесь, читатель, сами, когда и что можетъ случиться). Второе слдстве состоитъ въ томъ, ‘что всякая мстность иметъ свою особую смертность дтей, опредляемую способами и родомъ жизни’ (стр. LVIII).
Перечислять-ли еще другя условя, которымъ должно удовлетворять всякое самостоятельное научное изслдоване и которымъ нисколько не удовлетворяетъ сочинене г. Гиляровскаго? Я думаю, что довольно, потому что, не удовлетворяя двумъ первымъ условямъ, оно уже eo ipso лишаетъ себя всякаго права на ученость и самостоятельность.— Но, по крайней мр, полезно-ли оно? Увы, въ полезности ого, для тхъ, кому выводы и разсужденя г. Гиляровскаго всего нужне, осмливаются усумниться даже и ‘Отечественныя Записки’, хотя это не мшаетъ имъ пожелать, ‘чтобы г. Гиляровскй нашелъ себ достойныхъ подражателей’ Дйствительно, сочинене г. Гиляровскаго, по своей обширности, по своему безпорядочному и запутанному изложеню, по своему скучному и утомительному многоглаголаню, по своимъ, часто совершенно излишнимъ, подробностямъ и повторенямъ, не можетъ расчитывать на большой кругъ читателей, всего же мене можно предполагать, чтобы съ нимъ когда нибудь могли познакомиться — люди, въ рукахъ которыхъ находится воспитане дтей и первоначальный уходъ за ними. Потому вс его совты, предостереженя и предположеня, относящеся до воспитаня и ухода за дтьми и нагружающя большую часть его книги, пропадутъ совершенно даромъ. Ученые спецалисты, которые еще, быть можетъ иногда заглянутъ въ нее для кое-какихъ справокъ, оставятъ неразрзанными т страницы, на которыхъ не будутъ мелькать цифры и таблицы. Страницъ же съ цифрами и таблицами въ книг очень немного.
Въ заключене мы хотли бы еще указать на нкоторые проблы въ ‘Изслдовани’,— такъ напримръ, не опредлено вляне городской и сельской жизни на рождаемость и смертность дтей, что весьма важно, и что автору весьма легко бы было сдлать, при его отличномъ знакомств съ новгородскою губерню и ея метрическими книгами, не вычислена средняя и вроятная жизнь дтей, не указано вляне пола на смертность въ различные пероды младенчества, и т. п.— все это очень важные проблы, но мы не ставимъ ихъ въ особенный упрекъ г. Гиляровскому, потому что съ его ученостю и самостоятельностю лучше не касаться нкоторыхъ вопросовъ, чмъ коснувшись ихъ приходить къ нелпымъ выводамъ.— Отъ измышленй и изслдованй русскаго ученаго перейдемъ къ измышленямъ одного иностраннаго статистика, производящаго свои вычисленя и изслдованя съ нсколько большею удачею, чмъ г. Гиляровскй, хотя, впрочемъ не особенно далеко ушедшаго отъ него въ сфер логическихъ понятй и теоретическихъ принциповъ.
Правительство Луи-Филиппа, по своей исторической роли и по своему политическому значеню, имло нсколько двусмысленный характеръ. Съ одной стороны, оно было естественнымъ и законнымъ представителемъ экономическаго консерватизма, покровителемъ биржеваго ажотажа и торговой монополи, съ другой стороны, оно было лицомъ къ лицу поставлено съ рабочимъ вопросомъ, оно должно было длать видъ, что ршаетъ его и ршаетъ въ интерес рабочихъ, это было условемъ sine qua non его существованя. Точно такимъ же необходимымъ условемъ было для него и сохранене экономическаго statu quo, неуклонное ухаживане за всми прихотями и капризами лавки. Слдовательно, существоване его зависло отъ двухъ даметрально-противуположнымъ условй: ршить рабочй вопросъ въ интерес рабочихъ не нарушая, не оскорбляя и не стсняя интересовъ буржуази. Практически примирить эти противорчя ршительно было невозможно, а плавать между двумя водами можно было только при самомъ искусномъ умньи, чмъ не обладало правительство Людовика Филиппа, и потому оно держаться не могло боле двухъ десятилтй. Однако, непримиримое на практик, весьма легко и удобно примиряется въ теори. Законы мышленя совсмъ не такъ строги, какъ законы дйствительной жизни. Публицисты того перода, о которомъ я говорю, служатъ убдительнымъ подтвержденемъ этой мысли. Теоря гибка и эластична, подъ нее все можно подогнать и ею все можно оправдать,— ловке люди съ удобствомъ пользуются ею, какъ орудемъ для своихъ практическихъ цлей…
Кетле — одинъ изъ самыхъ типичныхъ представителей этой категори буржуазныхъ публицистовъ Какъ статистикъ, какъ собиратель фактовъ — онъ оказалъ соцальной наук неоцненныя заслуги, въ сфер статистическаго счетоводства, онъ не иметъ равнаго себ между французскими писателями, и хотя его важнйшй и наиболе популярный трудъ Sur l’homme, etc, и относится къ 40 годамъ, но онъ и до сихъ поръ не потерялъ своего значеня, какъ неоспоримый и всми уважаемый авторитетъ. За то въ сфер экономическихъ соображенй этотъ великй статистикъ, астрономъ и математикъ — является жалкимъ прихвостнемъ мальтузанизма, отголоскомъ наиболе отсталыхъ и вредныхъ доктринъ старой экономической школы. Частички этихъ доктринъ разсяны имъ по всмъ его сочиненямъ, вкуп же собраны он въ однимъ. Сочинене это называется Le la Systè,me social et des lois qui la rgissent. Вышло оно первымъ изданемъ, кажется, въ 18 18 году и теперь, неизвстно ради какихъ благихъ цлей и по какому поводу переведено на русскй языкъ и издано г. Поляковымъ, подъ заглавемъ ‘Соцальная система и законы ею управляюще.’ Книжка Кетле раздляется на дв части. Первая часть посвящена изслдованямъ о физическихъ нравственныхъ и умственныхъ свойствахъ человка. Здсь коротко излагаются выводы, подробно и обстоятельно развитые авторомъ въ сочинени, упомянутомъ нами выше, Sur l’homme, etc, которое переводится на русскй языкъ и первая часть его уже вышла. Г. Кадетъ общаегь въ непродолжительномъ времени выпустить вторую часть, хотя довольно трудно опредлить, что подразум’ ваеть онъ подъ ‘непродолжительнымъ временемъ (первый томъ вышелъ уже боле года тому назадъ), но во всякомъ случа переводъ Sur l’homme длаетъ совершенно излишнимъ и безполезнымъ переводъ первой части Systè,me social. Вторая часть этой книги посвящена изслдованю объ обществ — вотъ здсь то, собственно, и излагается соцальная система, какъ ее понимаетъ Кетле, а понимаетъ онъ ее такъ, какъ понимаютъ ее вообще публицисты мальтузанской школы. Впрочемъ, онъ не довольствуется пережевыванемъ старой теори, онъ прибавляетъ къ ней нчто свое собственное. Правда, въ этомъ ‘его собственномъ’ нтъ ничего ни новаго, ни оригинальнаго, но за то есть много очень курьезнаго, на этомъ-то курьезномъ я здсь позволю себ остановить внимане моихъ читателей
Извстно, что спецальность длаетъ человка одностороннимъ, т. е. пручаетъ его подгонять вс явленя, лежащя вн сферы его спецальности, подъ законы этой спецальности, разбирать и анализировать ихъ съ ея точки зрня, мрить ихъ ея аршиномъ. Въ какую бы область теоретическаго или практическаго знаня не переносилъ онъ свои изслдованя, онъ везд видитъ знакомыя ему формы Лучшимъ подтвержденемъ этой мысли служитъ Дрепэръ, другимъ, не мене блистательнымъ подтвержденемъ, Кетле. Кетле, правда, не физологъ,— но онъ лучше годы своей жизни провелъ въ изучени статистическихъ законовъ развитя человка, со стороны его физическихъ, умственныхъ и нравственныхъ качествъ, эти же самые законы онъ вздумалъ примнить и къ развитю цлаго общества, а для того, чтобы упростить и облегчить это примнене, онъ положилъ въ основу своихъ соцальныхъ измышленй странное предположене, будто соцальный организмъ тождественъ съ человческимъ тломъ. ‘И такъ, говоритъ онъ, наця есть тло, состоящее изъ однородныхъ элементовъ, дйствующихъ единодушю и проникнутыхъ однимъ и тмъ же жизненнымъ принципомъ (?). Тло это родится, развивается, переходитъ черезъ различные. Фазы органическихъ существъ и подобно имъ платитъ свою дань смерти.’ (стр. 148). Въ послднее время мысль эта высказывается очень часто, но едва-ли кто либо, изъ высказывающихъ ее, относился къ ней съ такою комическою серьезностью, какъ Кетле. Въ прошлый разъ, говоря о Спенсер, мы указали, что и онъ придерживается того же взгляда. Однако, Спенсеръ, какъ мыслитель боле осторожный и глубокомысленный, чмъ бельгйскй статистикъ, не отваживается приравнять общество и общественное развите къ человку и его индивидуальному росту, онъ приравниваетъ его только къ органическому развитю вообще, онъ видитъ въ соцальной жизни аналогю съ жизню и строенемъ организма,— не организма того или другого животнаго, тою или другого растеня,— а животныхъ и растенй вообще. Первыя фазы развитя человческаго общества онъ сравниваетъ съ низшими животными и растительными формами, населившими воду, дале, общество на второй ступени развитя онъ сравниваетъ съ полипомъ, потомъ съ гидрою и т. д., пока наконецъ не доводитъ параллели до высшихъ отдловъ млекопитающихъ. Такимъ образомъ, каждый отдльный спецальный организмъ воспроизводитъ въ своей истори послдовательное развите всего органическаго мра вообще. Эта широкая аналогя, какъ бы она ни была сала по себ несостоятельна, все же несравненно удачне аналоги Кетле, умне въ томъ отношени, что, по крайней мр, не доходитъ до очевиднйшаго абсурда. Развите органическаго мра на нашей планет можетъ прекратиться только въ моментъ ея гибели, слдовательно отождествене соцальнаго организма, съ организмомъ вообще, не ставитъ насъ въ роковую необходимое’ изрекать смертный притворъ надъ каждою политическою аггрегацею, называемою государствомъ. Между тмъ, если бы мы захотли приравнять общество къ организму того или другого животнаго, то мы должны были бы допустить, что каждое общество, въ смысл отдльнаго, самостоятельнаго союза, смертно. Сдлавъ такое заключене, мы договорились бы, конечно, до абсурда,— и вотъ до такого-то абсурда договорился Кетле.
‘Вс органическя существа, совершая свой жизненный циклъ, говоритъ онъ (стр. 162), представляютъ собою одн и т же фазы. Этотъ циклъ для каждаго изъ нихъ боле или мене длиненъ и не находится, повидимому, въ прямомъ отношени ни къ ихъ величин, ни къ какому другому изъ ихъ физическихъ качествъ. Тоже самое примнимо къ народамъ, продолжительность ихъ существованя весьма неодинакова: одни изъ нихъ уже при рождени носятъ въ себ зародышъ близкаго разложеня (?), напротивъ друге, будучи одарены здоровымъ тлосложенемъ (какъ это слдуетъ понимать въ метафорическомъ или буквальномъ смысл?), энергически сопротивляются всмъ невзгодамъ. Но если смотрть на наци съ общей точки зрня, то оказывается, что и у нихъ есть средняя жизнь, продолжительность которой можно опредлить,’ (!!) — Мы ршительно не можемъ припомнить, чтобы когда нибудь подобные абсурды высказывались такимъ научно спокойнымъ и авторитетнымъ тономъ!— Каждый народъ носитъ внутри себя сема смерти и рано или поздно неизбжно долженъ умереть, продолжительность его существованя вращается въ боле или мене тсныхъ предлахъ средней жизни! Какой же статистикъ возсется вычислить эту жизнь? ‘Я, скромно замчаетъ Кетле,— не ршаюсь взяться за подобныя вычисленя.’ (стр. 163). Однако не смотря на эту боязливую нершительность, онъ увлекается своею спецальностью и, черезъ нсколько строкъ, пренаивно и пресерьезно начинаетъ высчитывать среднюю жизнь древнихъ государствъ.
Ассирйское государство жило, по его вычисленямъ, 1580 лтъ, египетское 1663 г., еврейское — 1522 г., греческое 1410 л., и наконецъ римское 1129 лтъ. Такимъ образомъ, говоритъ онъ, на стр. 165,— ‘средняя продолжительность пяти царствъ, наиболе славныхъ въ истори, будетъ равняться 1461 году’. ‘Замчательно, что эта средняя продолжительность,— умствуетъ дале смлый статистикъ,— совпадаетъ съ соцальнымъ перодомъ, или каникулярнымъ цикломъ египтянъ. Существоване феникса обнимало собою именно такой циклъ, возрождаясь изъ собственнаго пепла, эта птица изображала эмблему совпаденя лтъ египетскаго счисленя съ индйскимъ’.
Читатель серьезный можетъ подумать, что Кетле шутитъ, что онъ пишетъ ироню на тхъ изъ своихъ собратовъ, которые думаютъ помощью гипотетическихъ цифръ разршить вс соцальныя и нравственныя проблемны. Нисколько, онъ производитъ свои вычисленя съ такою же серьезною важностью, съ какою въ первой части книги вычислялъ среднюю жизнь отдльнаго человка. Онъ обстоятельно указываетъ на годъ основаня каждаго изъ пяти поименованныхъ государствъ, даже называетъ поимянно ихъ основателей и также обстоятельно опредляетъ и одъ ихъ кончины. При этомъ однако, онъ, по свойственной ученымъ разсянности, упустилъ изъ виду только одно обстоятельство, онъ не замтилъ, или, можетъ быть, забылъ, что вс эти государства погибли не вслдстве какой нибудь внутренней, органической причины, а вслдстве вншняго нападеня боле сильнаго врага, и что такимъ образомъ ихъ политическая смерть была смертью насильственною, неестественною, т. е. случайною. Заключать же изъ двухъ-трехъ фактовъ неестественной смерти о необходимости вообще смерти естественной, также опрометчиво и нелпо, какъ опрометчиво и нелпо, на основани глупости одного статистика, заключать о неизбжной глупости всхъ другихъ, бывшихъ, настоящихъ и будущихъ.
Высказавъ свой общй взглядъ на соцальную систему, Кетле начинаетъ отыскивать законы, управляюще ею. Верховный соцальный законъ состоитъ, по его мнню, въ томъ, что наця какъ по отношеню къ своей производительности, такъ и но отношеню къ средней продолжительности своей жизни, безусловно зависитъ отъ имющихся у нее средствъ къ существованю. Этою-то зависимостью объясняется то удивительное постоянство, которое мы находимъ въ ежегодномъ числ умирающихъ и рождающихся, въ числ ежегодно осуждаемыхъ и наказываемыхъ преступниковъ, нищихъ, бродягъ и т. п. Законъ, выраженный въ такихъ общихъ чертахъ, ни съ чьей стороны, конечно, не встртитъ возраженй. Да, физическое, умственное и нравственное развите народа и продолжительность средней жизни человка обусловливается итогомъ его годовой производительности + итогомъ его прежнихъ сбереженй. Это, дйствительно, неизбжный законъ отдльнаго существованя. Но законъ этотъ, во всей своей безусловности, можетъ быть примненъ только къ цлому народу, взятому вообще, безъ раздленя его на группы и классы. Если же вы вздумаете примнять его къ отдльнымъ классамъ, то вы впадете въ печальную односторонность. Жизнь каждой отдльной соцальной группы зависитъ не столько отъ итога ея годоваго производства и ея сбереженй, сколько отъ предоставленной ей возможности пользоваться этимъ производствомъ и этими сбереженями. Такты, образомъ, здсь уже регулирующимъ налогомъ является не законъ производства, а законъ распредленя. Мальтузанцы умышленно не обратили вниманя на это послднее обстоятельство,— отсюда и проистекаютъ вс ихъ дальнйше ошибочные выводы. Кетле рабски слдуетъ по ихъ пятамъ. Выставивъ указанный нами общй законъ, онъ выводитъ изъ него то моральное нравоучене, что бдные и неимуще, т, е. рабоче должны воздерживаться отъ брака. ‘Но намъ можетъ быть замтятъ,— догадывается этотъ проповдникъ безбрачя (стр. 175), что не должно уничтожать въ человк естественную склонность и задерживать въ немъ инстинктъ къ воспроизведеню себ подобныхъ. Но такое замчане не выдерживаетъ серьезной критики. Разв католическая церковь поступаетъ вопреки нравственности, предписывая духовенству безбраче? Притомъ я вовсе не имю въ виду законовъ, запрещающихъ бракъ, я совтую только быть предусмотрительне и оставаться въ безбрачи тмъ, кто не иметъ средствъ доставить пропитане себ и своему семейству, этой жертвы требуетъ отъ нихъ человколюбе’ (Человколюбе ли?). Въ этомъ, повидимому, не особенно важномъ, отрывк выставляется съ необыкновенною рельефностью все жалкое безсиле мыслительнаго аппарата бельгйскаго статистика. Какъ послдователь доктрины Мальтуса, онъ глубоко убжденъ, что при ослаблени въ рабочемъ класс склонности къ размноженю, непремнно должно возрасти, въ пропорцональной степени, благосостояне массъ, но онъ боится вывести изъ этого убжденя вс его логическя послдствя. Первымъ такимъ послдствемъ должно бы было быть установлене законовъ, воспрещающихъ или ограничивающихъ бракъ. И что же, онъ робко отступаетъ предъ этою мрою. ‘Я, говоритъ онъ, вовсе не имю въ виду законовъ, запрещающихъ браки, я хочу только совтовать и внушать’. Какъ это наивно! Но чтобы читатель могъ насладиться вполн подобными совтами и внушенями бельгйскаго статистка, я рекомендую ему вторую главу 2-й части. Здсь собраны въ одинъ пахучй букетъ вс лучше цвтки мальтузанскаго мросозерцаня. Чтобы представить одинъ только образчикъ этой несравненной морали.— я скажу, что съ ея точки зрня, незаконно-рожденные дти должны подлежать или смертной казни или изгнаню, что, для младенцевъ, разумется равносильно смертной казни. Въ доказательство я приведу подлинныя слова Кетле. Объявивъ, что ежегодное число незаконнорожденныхъ достигаетъ во франци до 70 тысячъ, и что виною всему этому злу ‘распущенность нравовъ и недостатокъ предусмотрительности’, онъ грозно восклицаетъ:
‘Вопросъ состоитъ въ томъ, чтобы узнать, кто долженъ уступить свое мсто въ стран, гд царствуетъ пауперизмъ, пришельцамъ, ежегодно появляющимся незаконнымъ путемъ и пользующимся долей, едва хватающей для народонаселеня, съ этимъ нельзя примириться: сверхкомплектные должны обречь себя или на смерть или на изгнане‘.— ‘Справедливо ли, подъ видомъ человколюбя, продолжать питать и поощрять порокъ (незаконныхъ дтей и ихъ преступныхъ матерей) и избавлять виновныхъ не только отъ всякаго наказаня, по даже не заставлять ихъ исправлять сдланное ими зло.’ (стр. 209, 210).
Кетле ничего не говоритъ о томъ, какимъ наказанямъ слдовало бы подвергать преступныхъ матерей, по изъ его дальнйшихъ словъ можно догадаться, что наказанемъ этимъ должно быть заключене въ рабочй домъ. Мать, рождая ребенка, отымаетъ или, правильне, занимаетъ у общества нкоторую часть продуктовъ, нужныхъ для питаня и содержаня младенца, за этотъ заемъ, говоритъ Кетле на стр. 210, ‘мать должна расплатиться съ обществомъ своимъ трудомъ и предусмотрительностью’. Точно такой же расплаты требуетъ онъ и отъ всхъ нищихъ, и отъ всхъ живущихъ на счета, общественной благотворительности. ‘Кто найдетъ это требоване, продолжаетъ онъ, чрезмрнымъ, тотъ пусть вспомнитъ, что во многихъ цивилизованныхъ государствахъ оно еще больше’. Еще бы! Было время, когда за нищенство отрзали руки и языкъ, жгли каленымъ желзомъ и даже вшали, были время, когда незаконныхъ матерей по плечи закапывали къ землю. Если бы публицисты той школы, къ которой принадлежитъ Кетле, умли быть послдовательными, они должны бы были пожалть, что эти хорошя старыя времена миновались безвозвратно. Но они ршительно не умютъ быль послдовательными и трусятъ нелпостей, ими же самими возводимыхъ въ законы и принципы.
Наконецъ, считаю нужнымъ разъяснить здсь одинъ очень важный статистическй законъ, который, какъ мн кажется, формулированъ у Кетле не совсмъ врно. Замчу, кстати, что законъ этотъ скрытъ не Кетле, а другомъ его Вилдерме, Кетле же только реставрируетъ его. Мы выше видли, что численность народонаселеня зависитъ отъ количества ежегодно производимыхъ и сберегаемыхъ страшно продуктовъ, изъ этого логически вытекаетъ тотъ выводъ, что медицина также мало можетъ уменьшить число ежегодно умирающихъ людей, какъ уголовная кара — число ежегодно совершаемыхъ преступленй.
‘Если я скажу, говоритъ Кетле (стр. 194), что врачебное искусство спасаетъ однихъ только въ ущербъ другимъ, и что когда ему удастся закрыть нсколько дверей изъ сотни, открытыхъ для смерти, то отъ этого остальные открываются еще больше и число ихъ даже увеличивается,— каждый приметъ мои слова за нелпость, а между тмъ я говорю сущую истину’,
Дйствительно-ли это сущая истина и въ какой мр истина?
Положимъ, что общество состоитъ изъ 100 человкъ, положимъ, что для того, чтобы каждый изъ этихъ 100 человкъ могъ достигнуть средняго 40-лтняго предла человческой жизни, каждый долженъ издерживать въ годъ на свое содержане 150 руб. Положимъ дале, что общество наше раздлено на дв группы: на работниковъ и не-работниковъ, первыхъ — 75 человкъ, вторыхъ — 25. Каждый изъ работниковъ ежегодно выработываетъ массу цнностей, положимъ на 150 рублей, вс вмст они слдовательно выработаютъ въ годъ цнностей на 11,250 руб, что составитъ на каждаго изъ 100 человкъ 112 1/2 руб. Такимъ образомъ, ни одинъ изъ членовъ общества не иметъ шансовъ дожить до 40 лтъ. Но вотъ, положимъ, въ первую половину этого перода средней человческой жизни заболваетъ 10 человкъ изъ класса работниковъ, ихъ не лечатъ, они умираютъ, увеличились-ли черезъ это шансы жизни для оставшихся въ живыхъ? Нисколько, напротивъ уменьшились: каждый вмсто 112 1/2 руб. будетъ теперь имть въ годъ только 97 1/2 руб. Положимъ, работниковъ вылечили: уменьшились ли черезъ это шансы жизни для незаболвавшихъ? Нисколько, напротивъ увеличились. Но, поймемъ такой случай: 10 человкъ заболвшихъ принадлежатъ къ классу не работающаго населеня, ихъ не вылечили,— они умерли. Увеличились-ли шансы жизни для оставшихся въ живыхъ? Да, увеличились: теперь на каждаго члена придется уже не 112 1/2 руб., а 125.— Если бы изъ десяти заболвшихъ умерло только 5, а 5 было вылчено,— то шансы жизни для каждаго рабочаго сравнительно уменьшились бы, и т. д.— Этотъ простой и для всякаго удобопонятный примръ, ясно показываетъ, въ чемъ заключается ошибка закона, выставленнаго Кетле. Онъ исключительно примняется только къ непроизводительнымъ классамъ общества и совершенно неудобопримнимъ къ классамъ производительнымъ.— Ошибка эта, какъ мн кажется, не случайна, она коренится въ тхъ самыхъ принципахъ Нетле, о которыхъ я говорилъ выше.
Въ заключене мы не можемъ не выразить нашего удивленя къ издательской ретивости г. Полякова, угрожающей превзойдти ретивость самого г. Вольфа. Если г. Поляковъ руководствуется при этой ретивости тмъ же человколюбемъ, какому поучаетъ насъ г. Кетле, то мы не предсказываемъ ему особенныхъ лавровъ на его издательской карьер.
Есть даже основане опасаться, чтобы онъ, благодаря своимъ, еще боле ретивымъ руководителямъ, не сдлался, вечерней жертвой ихъ гражданскаго и литературнаго мужества.
Раскрывая книжку Гонеггера: ‘Очеркъ литературы и культуры XIX столтя’, мы думали найдти въ ней что нибудь новое и интересное и, признаемся, горько ошиблись. Гонеггеръ, повидимому, другъ прогресса, слово — повидимому, я вставилъ съ умысломъ. Дйствительно, въ его книг высказывается много прогрессивныхъ идей, онъ даже прямо говоритъ, что онъ ‘не можетъ себ представить, чтобы современный историкъ, или вообще писатель могъ служить реакцоннымъ стремленямъ, не теряя своего смысла или не отрекаясь отъ своихъ убжденй’.— Дале онъ утверждаетъ, что будто онъ ‘не будетъ жалть, если грядущя, боле глубокя изслдованя заставятъ забыть его книжку, особенно если она все-таки успетъ послужить свободному направленю’.— Все это прекрасно. Но чемъ же именно думаетъ онъ ‘послужить свободному направленю’?
‘Послужить свободному направленю’ можно двоякимъ образомъ: или только собирая и сообщая факты, подкрпляюще и подтверждающе мысли разумныя и полезныя, но еще недостаточно доказанныя, а потому упорно отвергаемыя невжественною рутиною Такимъ путемъ можно содйствовать прогресу человчества совершенно безсознательно. Часто люди, далеко не прогрессивные, вводятъ въ общественное сознане таке факты, которые, лучше всякой прогрессивной идея, осмысливаютъ ходячя понятя и водворяютъ истину и свтъ тамъ, гд господствовали ложъ, и тьма. Кетле и Виллерме, по своимъ принципамъ, люди не только не прогрессивные, но напротивъ ршительно отсталые, однако каждый изъ нихъ оказалъ несомннную пользу прогрессу человческой мысли и ‘свободному направленю’, потому что каждый изъ нихъ собралъ и обнародовалъ массу фактовъ,— въ высшей степени полезныхъ и драгоцнныхъ для установленя правильнаго взгляда на общечеловческя отношеня и для разумнаго ршеня общественныхъ вопросовъ.— Другимъ способомъ можно ‘послужить свободному направленю’,— уясняя и обобщая такя мысли и теори, отъ практическаго осуществленя которыхъ можетъ зависть улучшене и правильное развите условй общественнаго быта. Тутъ уже не можетъ быть и рчи о безсознательномъ служени, тутъ требуется, чтобы писатель имлъ ясный, опредленный образъ мыслей, и чтобы эти мысли были дйствительно прогрессивны, т, е. способствовали установленю правильныхъ отношенй къ соцальнымъ вопросамъ.— Писателю, который берется толковать о культур и литератур, т. е. объ одной изъ весьма существенныхъ сторонъ общественной жизни, легче всего проявить свой прогрессивный обрилъ мыслей, если только онъ у него имется, отношеня его къ явленямъ культуры опредлятъ намъ самымъ лучшимъ образомъ степень разумности и полезности его мросозерцаня.— Какъ же относится къ этимъ явленямъ Гонеггеръ?
Общественная жизнь народа весьма разнообразна, особенно разнообразна жизнь цивилизованнаго запада, противорчя и контрасты поражаютъ на каждомъ шагу, въ наук и въ жизни: роскошь и великолпе, и рядомъ бдность, высокое развите эстетическихъ потребностей — и рядомъ пошлая грубость соусовъ, гуманные принципы и жалкая практика рутины уживаются вмст, въ сфер той-же европейской культуры Чтобы понять и оцнить по достоинству вс эти многоразличныя проявленя общественной жизни, для этого надобно видть и понимать ту общую причину, которая вызываетъ ихъ. Только тогда возможно представить ‘въ цльной, связной картин общя отношеня развитя нашего вка’,— какъ выражается Гонеггеръ. Въ противномъ случа, кажущйся хаосъ дйствительной жизни цликомъ перейдетъ и въ голову наблюдателя, умъ его представитъ видъ какого-то калейдоскопа, въ которомъ, въ причудливомъ безпорядк, будутъ толпиться и кружиться всевозможныя представленя, самаго противуположнаго свойства, не связанныя и не объединенныя никакимъ общимъ принципомъ и не производящя, поэтому, никакого цлостнаго впечатлня.— Потому, и самый разсказъ такого наблюдателя не будетъ отличаться ни ясностью, ни связностью, ни опредленностью.— Представьте себ, что какой нибудь дикарь, наблюдавшй за движенемъ локомотива, вздумаетъ потомъ объяснять вамъ это движене. Онъ видлъ, какъ паръ клубами валилъ изъ трубы, какъ вертлись колеса, онъ слышалъ, какъ свистлъ кондукторъ, звонилъ колоколъ, какъ шумлъ локомотивъ и т. и Все это запечатллось въ его ум, но запечатллось безсвязно и безпорядочно, потому что онъ не зналъ, въ какомъ отношени находятся между собою, подмченные имъ, частные факты и какая общая причина вызываетъ ихъ, онъ не понималъ, что приводило въ движене машину,— свистъ-ли кондуктора, или шумъ въ паровомъ котл или звонъ колокола или вертящееся колесо, или то и другое вмст, онъ не понималъ, какая связь существуетъ между звономъ колокола и кондукторскимъ свисткомъ, между вертящимися колесами и паромъ, выходящимъ изъ трубы, для него все казалось одинаково возможнымъ, одинаково достойнымъ вниманя и запоминаня. Потому, когда онъ начнетъ разсказывать вамъ о движени локомотива,— его разсказъ будетъ отличаться крайнею безсвязностью и сумбурностью, и хотя онъ обстоятельно и добросовстно упомянетъ о всхъ ‘актахъ, сопровождавшихъ движене, но вы все-таки не поймете этого движеня, даже не составите о немъ никакого яснаго и отчетливаго представленя.
Гонеггеръ, по отношеню къ литератур и культур девятнадцатаго столтя, находится именно въ положени этого дикаря, смотрящаго съ разинутымъ ртомъ, какъ катится машина.— Явленя культуры нашего вка поражаютъ его ‘своею пестротою и причудливостью’, своими противорчями, но онъ нигд не пытается примирить эти противорчя и свести ихъ къ одной общей причин, напротивъ, онъ старается выставить ихъ съ особенною рельефностью. Нкоторыя черты нашего времени онъ уловилъ и изобразилъ довольно врно, но такъ какъ онъ не понялъ ни связи, существующей между ними, ни причины ихъ вызывающей, то подмченныя имъ черты также удовлетворительно объясняютъ общй характеръ и направлене вка, какъ вертящяся колеса, шумъ машины, свистъ кондукторовъ и звонъ колокола — движене локомотива. Какъ мало понимаетъ Гонеггеръ то, что взялся описывать, это видно даже изъ самого порядка изложеня. Факты, которые по его мнню, характеризуютъ XIX вкъ, приводятся одинъ за другимъ безъ всякой, даже вншней связи. Чтобы читатель, незнакомый съ разбираемой книгою, не принялъ этого за голословное обвинене, я позволю себ указать, въ какой послдовательности излагаетъ онъ ихъ. Сдлать это очень легко, характеръ каждаго описываемаго факта опредляется въ нсколькихъ словахъ на поляхъ книги, слдовательно, стоитъ только выписать ‘ты опредленя.
Первое: безпокойте движене, второе: критическое направлене, трете: индивидуализмъ и всеобщность, четвертое: оптимистическя и пессимистическя взгляды, пятое: постановка соцальнаго вопроса, шестое: неясность цли, но быстрота движеня, седьмое: машинная работа, восьмое: однообразе и всеобщность гуманистическаго движеня, девятое: отношеня разныхъ государствъ къ соцальному вопросу, десятое: о необходимости колонизаци. (Въ подлинник неизвстно почему, страница на которой толкуется о необходимости колонизаци, озаглавлена: моменты прогрессирующаго общественнаго сознаня. (Не врите,— справьтесь съ 30 и 31 стр.), одинадцатое: Администраця и армя, двнадцатое: религозная жизнь, тринадцатое: наука и т. д. и т. д. Спрашивается, могъ ли авторъ уловить какую нибудь связь между фактами, сгруппированными такимъ страннымъ образомъ? И самыя эти рубрики не показываютъ-ли, что авторъ даже и неспособенъ уловить этой связи? Каждый ‘актъ, описанный подъ этими рубриками, ставитъ читателя въ тупикъ и вызываетъ вопросъ: почему же, гд его причина? Думаешь, что послдующй фантъ разъяснитъ недоразумня,— а онъ, напротивъ, только его увеличиваетъ: и въ такомъ недоразумни авторъ оставляетъ читателя до послдней страницы. И если найдется такой читатель, который дочитаетъ эту книгу до конца и, совершивъ такой подвигъ долготерпеня, спроситъ себя, въ заключене, что дала мн эта книга, что я вынесъ изъ нея и для чего я ее читалъ,— то ему придется съ грустю признаться, что книга ровно ничего ему не дала, что онъ ровно ничего изъ нея не выноситъ, потому, что безсвязно изложенные мысли и неосмысленныя факты также не надолго запечатлваются въ нашемъ ум, какъ причудливыя фигуры, изъ маленькихъ стеклышекъ, только что виднныя нами въ калейдоскоп. Посл этого признаня, само собою уже вытекаетъ и заключене: что книги читать ему не слдовало, и что время, проведенное за чтенемъ, употреблено совершеню непроизводительно.
Не понимая связи и послдовательности между излагаемыми фактами и не видя никакой общей причины, вызывающей ихъ, Гонеггеръ не можетъ стать къ нимъ въ правильныя, разумныя критическя отношеня, иногда даже онъ никакъ не относится къ нимъ. Напримръ, онъ весьма обстоятельно и врно подмтилъ и заявилъ, что въ нашъ вкъ искуства приходятъ въ упадокъ, что он вырождаются и, какъ все вырождающееся, заслуживаютъ, съ нашей стороны, полнйшаго равнодушя и даже презрня. На стр 53 и 54 онъ говоритъ: ‘искуство, слдующее за всми колебанями духа времени, находится совершенно въ иномъ положени, чмъ литература. Наше поколне вполн анти-художественно, въ насъ нтъ ни увлеченя искуствомъ, ни пониманя его. Жалуются, что промышленность и критика наносятъ ущербъ поэзи, тмъ мене могутъ имть успхъ великя твореня ваяня и живописи. За исключенемъ нкоторыхъ отраслей послдней, нтъ ни одного искуства, произведенями котораго мы наслаждались бы съ полнымъ пониманемъ гармонической природы. Искуство обращается въ услугу потребностей или умственныхъ требованй. Чмъ боле пробртаетъ оно техническихъ средствъ, чмъ боле совершенствуются его инструменты и орудя для популяризаци и размноженя его произведенй, тмъ ниже оно падаетъ, оно превращается въ механическую ловкость, наконецъ просто въ ремесло.— фатъ, что нын искуство находится въ упадк, вовсе не теряетъ своей силы отъ общихъ увренй, что въ послднее время оно снова возвысилось, сравнительно съ мертвымъ классицизмомъ послднихъ десятилтй прошлаго и первыхъ ныншняго вка’.— Все это совершенно справедливо, по интересно знать, какъ относится къ этому явленю авторъ, и въ чемъ онъ видитъ его причину? Вопросъ этотъ очень важенъ, потому что отвтъ на него ршитъ: насколько разумно относится авторъ къ явленямъ окружающей его жизни и, слдовательно, въ какой мр онъ служитъ тому, что онъ называетъ ‘свободнымъ направленемъ’.
Относительно экономическаго движеня, играющаго главную роль въ современной культур западной Европы, Гонеггеръ еще боле высказываетъ неопредленности и качаня изъ стороны въ сторону. Онъ является противникомъ и старой экономической школы и ея антагонистовъ, такъ что не знаешь, чего желаетъ самъ Гонеггеръ. Да, чего именно онъ желаетъ?
На этотъ вопросъ вы напрасно будете искать отвта въ его книг. Онъ говоритъ съ одинаковымъ пафосомъ и о чрезмрномъ развити промышленности и машиннаго производства и о падени искуствъ, и о пролетарат, и о желзныхъ дорогахъ, и телеграфахъ, и обо всемъ, однимъ словомъ, что совершалось и совершается, въ XIX вк. Но хорошо или дурно то, что совершается, и должно ли оно быть непремнно такимъ, или можетъ быть и другимъ, объ этомъ Гонеггеръ благоразумно умалчиваетъ. ‘Вокругъ насъ (т. е. его), сознается онъ откровенно, все въ безпорядк, въ неустройств, все насильственно, непонятно и непонято (именно такъ: для него все непонятно, ничто имъ непонято), предназначено жить торопливо и скоро умереть’. Этотъ хаосъ современной жизни вполн отразился и въ его книг, въ ней также все въ безпорядк, въ неустройств, все связано и сцплено насильственно, произвольно, механически. Этотъ-то безпорядокъ и хаотичность его ‘Очерка литературы и культуры’ лучше всего показываютъ, что у него нтъ никакого опредленнаго мросозерцаня, никакого установившагося взгляда на окружающя его явленя соцальной жизни и что, слдовательно, его притязаня быть полезнымъ прогрессивному направленю совершенно неосновательны и неумстны.
Отсутстве опредленнаго взгляда и полнйшее непонимане сущности явленй современной жизни обусловливаютъ другой, очень важный недостатокъ въ книг Гонеггера. Когда дикарь начинаетъ объясняй движене локомотива, онъ старается припомнить со всми подробностями вс мельчайше факты, сопровождавше или совпадавше съ движенемъ. Онъ разскажетъ вамъ не только, сколько разъ свистнулъ кондукторъ, но и въ чемъ онъ былъ одтъ и какая была у него бляха и что на ней было нарисовано. Его дикому уму будетъ казаться, что вс эти обстоятельства имютъ значене и что вс они управляютъ ходомъ машины. Тоже самое длаетъ и Гонеггеръ, желающй объяснить ходъ и направлене культуры въ данную эпоху. Онъ вдается въ казуистику, вводятъ въ разсказъ безчисленное множество цитатъ и именъ, касается безчисленнаго множества предметовъ и въ конц концовъ, все-таки ничего не объяснитъ и не докажетъ. Если такой разскащикъ не жалетъ времени, то его разсказъ разростется на нсколько фолантовъ, эти фоланты очень немноге прочтутъ, по вс будутъ пользоваться ими какъ справочными книгами. И въ этомъ отношени, за ними останется несомннная и неотъемлемая заслуга. Но если разскащикъ, почему нибудь, не намренъ посвящать своему казуистическому разсказу слишкомъ много времени, и умышленно заключитъ его въ тсныя рамки, то его разсказъ превратится въ поверхностную болтовню, въ высшей степени скучную и въ высшей степени безполезную.
Желане разсказать о предмет все, что знаешь, заставитъ разскащика коснуться очень многихъ предметовъ, а желане быть краткимъ, поставитъ его въ необходимость говорить о каждомъ предмет поверхностно, т. е. отдлываться общими мстами и безсодержательными фразами. Вслдстве этого разсказъ очень скоро забудется и къ нему никто не станетъ обращаться даже за справками.
Гонеггеръ именно и принадлежитъ къ числу разскащиковъ этого рода. Неумнье отличать важное отъ неважнаго съ одной стороны, а съ другой — тсные рамки его ‘Очерка’, заставили его касаться очень многаго и говорить обо всемъ въ высшей степени поверхностно и неопредленно. И, Боже мой, о чемъ онъ только не говоритъ!
Въ одной, напримръ, глав, занимающей всего 120 стр. въ 16 д. листа, говорится о Ламнэ, Лэру, Прудон, о коммунизм, о Виктор Гюго, Бальзак, Жоржъ-Занд, Альфред-де-Мюссе, Сю, Дюма, Суль, Жюль-Жанен, Альфонс-Карр, Скриб, Ламартин, Ноль-де-Кок, Тепфер, Вегльо, Геро, Мейербер, Мендельсон, Шуман, графин Гонъ-Гакъ, Бюхнер, Мундт, Шинндлер, Шефер, Бульвер, Мишле, Токвил, Грот, Луи-Блан, Штал, Мендел, Гервинус, Штраус, Фейербах и т. д. Перечислене именъ, о которыхъ говорится въ этой глав, занимаетъ въ текст полторы страницы мелкаго шрифта! За то какъ и говорится! Для примра я позволю привести здсь нсколько гонеггеровскихъ характеристикъ. Чтобы насъ не упрекнули въ пристрасти, будемъ брать на выдержку, что первое попадется на глаза.
Передо мною открыта 280-я страница. Здсь мы какъ разъ находимъ три характеристики: характеристику Сулье, Жюль-Жанена и Барра.
— ‘Сулье представляетъ собою искажене Сю, это погрязшй въ промышленномъ писательств талантъ животности и порочности, особенно сильный въ изобртени демоническаго’.— Какая удивительная сила слога!
— ‘Жаненъ наивный болтунъ, капризный и чуждый всякой цли (?), онъ отличается причудливыми выходками, утонченными частностями безсвязной композици. Онъ также любитъ крайности въ изображени отвратительнаго’.
— ‘Карръ — талантъ подробностей, представляетъ собою лишенное единства смшене романтической фантази ужаснаго и капризной ирони противъ всего мечтательнаго, смсь причудливости и остроумя, ума и чуждой всякихъ убжденй пустоты мысли.’ — Ботъ такъ удивительный человкъ этотъ Альфонсъ-Карръ: отличается умомъ и въ то же время пустотою мысли. Не правда-ли такое описане нсколько напоминаетъ хлестаковское горячее мороженое?
Чтобы не злоупотреблять временемъ и вниманемъ читателя, ограничусь еще одною небольшою выпискою, которою и закончу эту замтку. Я считаю нужнымъ сдлать эту выписку, потому что въ ней очень ясно обрисовывается другое свойство характеристикъ Гонеггера (первое — безсодержательность) — фразистость, доходящую до чудовищныхъ размровъ, до помраченя здраваго смысла. Послушаемъ, что онъ говоритъ о Гейне. ‘Мы видимъ въ немъ (въ Гейпе), говоритъ Гонеггеръ, безконечную мечтательность души въ которой сходятся, образуя самопожирающее цлое, пылкая веселость и грызущая скорбь, презрительный смхъ и скрытая серьезность.’ и затмъ указаны нсколько другъ друга исключающихъ противорчй ‘Все это, продолжаетъ авторъ, составляетъ чудное, непримиримое основане его духа, осмивающее (?) само себя съ глубокою внутреннею горестью. Любовь, какъ сладострастное наслаждене, красота, какъ таинственно-обольстительная сирена, страдане и смерть, какъ плодъ растраты жизненныхъ силъ: таковы его основныя чувства и изъ ихъ противорчя выходитъ эта особенная окраска его поэзи, этотъ сладко и смертельно ласкающй сфинксъ (это поэзя то?), съ грудью женщины и лапами льва’. (??) — Какъ это вамъ нравится? Поэзя Гейне — сладко и смертельно ласкающй сфинксъ, съ грудью женщины и лапами льва!
И этотъ-то хаосъ фразъ, лишенныхъ смысла, вся эта фантасмагоря словъ, скачущихъ и вертящихся въ голов Гонеггера, отважно озаглавлена: ‘Очеркомъ культуры и литературы XIX столтя’! Какая тонкая ироня надъ XIX столтемъ и какая плоская шутка надъ г. Поляковымъ. Переводчику же Гонеггера, г. В. Зайцеву, мы ничего лучшаго не совтовали бы, какъ продолжать редакцю изданя г. Львова.
Если главная цль хорошаго воспитаня состоитъ въ томъ, чтобы усовершенствовать умственное развите молодаго поколня, давъ ему возможность избжать ошибокъ и недостатковъ прежнихъ поколнй, то въ послднемъ результат это будетъ значить — научить людей счастливо жить, т. е. научить ихъ согласовать свои умственныя, эстетическя и физическя потребности съ среднимъ уровнемъ потребностей, опредляемыхъ условями экономической производительности страны. Наше теперешнее воспитане образуетъ, быть можетъ умныхъ, людей, хорошихъ спецалистовъ, изящныхъ эстетиковъ и т. п., но оно не даетъ имъ ни умнья, ни силы жить такимъ образомъ, чтобы не стснять другъ друга и не посягать на чужое счасте. Вотъ въ этомъ-то и заключается несостоятельность системы современнаго воспитаня. ‘Предположене же, говоритъ Спенсеръ, будто ршить вопросъ: какое воспитане лучше, классическое или математическое? значитъ вмст съ тмъ ршить и вопросъ о систем,— совершенно похоже на предположене, будто вся сущность дэтетики состоитъ въ опредлени, что боле питательно: хлбъ или картофель?’ (Науч. полит. и фил. опыты, т. III, стр. 14). ‘Нтъ можетъ быть такого предмета, продолжаетъ Спенсеръ, на который бы люди обращали внимане и который не имлъ бы какой нибудь цны. Потому вопросъ состоитъ не въ цнности того или другого знаня вообще, а въ томъ, что составляетъ его относительную цнность.’ (Спенсеръ, стр. 14). Относительно чего же, относительно какого критеря? Зная цль воспитаня, намъ не трудно понять, что критерй этотъ долженъ заключаться въ итог годовой производительности страны, т. е., что онъ иметъ чисто-экономическй характеръ.
Съ точки зрня этого экономическаго принципа мы можемъ съ математическою точностью опредлить, какя знаня, въ данное время, при данныхъ условяхъ наиболе полезны, т. е. наиболе могутъ способствовать человческому счастю вообще, и какя потребности человка должны и какя не должны быть развиваемы.
Воспитане, понимаемое въ этомъ широкомъ смысл, охватываетъ вс стороны человческой природы и иметъ особенно важное значене въ первые годы жизни, когда только-что начинаетъ складываться и формироваться характеръ человка. Но именно на это-то первоначальное воспитане у насъ всего мене и обращается вниманя, его-то принципы всего мене опредлены. Между тмъ въ разумномъ опредлени ихъ состоятъ главнйшя требованя новйшаго образованя.
Требованя эти, не смотря на добросовстные труды Пестолоцци, Фребеля и др. далеко еще не удовлетворены, въ послднее время учреждене дтскихъ садовъ дало этому вопросу новый толчекъ. Цль сада парализировать вредное вляне домашней обстановки на развивающагося ребенка. ‘Въ настоящихъ отношеняхъ людей между собою,— читаемъ мы въ одномъ, въ высшей степени полезномъ, хотя и мало извстномъ у насъ журнал ‘Дтскй садъ’ No 1, 1867 г..— содержится неуловимая для многихъ ненормальность, порождающая въ нашихъ дтяхъ разные пороки. Никто не думаетъ, чтобы сама общественность людей (если можно такъ выразиться) скрывала въ сущности зачатки для человческихъ слабостей. Напротивъ вс убждены, что только при нормальныхъ отношеняхъ людей возникаютъ разныя, прекрасныя качества. Стало быть не общественность вообще, а ненормальная общественность развиваетъ т или друге пороки. По отношеня людей между собою выработываются исторически, подъ влянемъ разныхъ случайныхъ обстоятельствъ, каждое новое возникшее отношене обходится дорого человчеству, оно покупается дорогими жертвами людей, точно такъ, какъ сознанная ненормальность не уничтожается однимъ только нашимъ сознанемъ. Но какъ же временно устранить вредное вляне настоящихъ человческихъ отношенй на дтей. Средство къ этому указалъ Руссо. ‘Воспитыване ихъ, говорилъ онъ въ своемъ Эмил, вдали отъ прислуги, вдали отъ городскихъ нравовъ.’ Дтскй садъ, если не вполн, то, по крайней мр, отчасти можетъ осуществить это великое, педагогическое правило. Потому къ систем дтскихъ садовъ всякй здравомыслящй человкъ долженъ относиться съ полнымъ вниманемъ и сочувствемъ, объ ной нельзя говорить мелькомъ,— и мы надемся, въ одномъ изъ ближайшихъ номеровъ журнала, посвятить ей особую статью. Теперь же скажемъ только, что вопросъ о дтскихъ садахъ волнуетъ даже и нашу бдную педагогическую литературу: у насъ есть особый органъ, посвященный разработк этого вопроса, въ ныншнемъ году для этой же цли, педагогическое собране (собирающееся по субботамъ, въ залахъ 2-й гимнази) образовало изъ своей среды особую, спецальную коммисю, которая, впрочемъ, до сихъ поръ еще не пришла ни къ какимъ положительнымъ результатамъ. Наконецъ въ Петербург существуетъ два Дтске сада: г-жи Люгибилль и г-жи Симоновичъ, изъ которыхъ послднй заслуживаетъ особеннаго вниманя. Учредители его, которыхъ скромная, но почтенная дятельность, къ несчастю, очень мало извстна нашей публик,— издаютъ журналъ ‘Дтскй садъ,’ поставившй и своею задачею ‘улучшене семейнаго и общественнаго воспитаня,’ объ этомъ журнал мы намрены подробно потолковать въ стать ‘о Дтскихъ садахъ.’ Кром того гг. Симоновичи предприняли издане педагогическихъ статей Пестолоцци, а на этихъ дняхъ издали ‘первую Книгу для чтеня’ съ азбукою. Азбука эта рзко выдляется изъ всхъ подобныхъ изданй. Она предназначается — какъ и должна предназначаться всякая азбука, не для дтей, а для родителей и наставниковъ ‘желающихъ обучать чтеню и письму.’ Цль азбуки — ‘научить ребенка читать сознательно, не машинально, какъ это длается до сихъ поръ.’ ‘Вся книга, говоритъ авторъ въ предислови, отъ А до V,— взята изъ жизни, въ ней нтъ ни капли теоретическаго направленя.’ Слдовательно, методъ этой азбуки провренъ на опыт, и опытъ указалъ всю его практическую состоятельность, потому книга можетъ служить дйствительнымъ руководствомъ для родителей, и родители не должны оставлять безъ вниманя ея совтовъ и указанй. Азбука начинается статьею, въ которой разршается, на основани теоретическихъ соображенй и практическаго омыта. въ высшей степени важный въ педагогик вопросъ, съ какого возраста слдуетъ начинать обучене чтеню и письму? Авторъ полагаетъ — съ семи лтъ. ‘Только въ этомъ случа, говоритъ онъ, мы можемъ смло быть увренными, что ребенокъ, котораго учили по предложенному методу, начнетъ бгло читать въ шесть мсяцевъ.’ Но почему же именно въ семь лтъ, а не въ пять и не въ шесть, что это за мистическая цифра въ жизни ребенка? скажутъ родители. Почему мы должны васъ слушаться, педагоги, гд факты, на которыхъ вы основываете свои сужденя?— дайте намъ ихъ,— а то ваши педагогическя истины намъ кажутся вздоромъ, нисколько для насъ необязательнымъ. ‘И родители, говоритъ авторъ, совершенно нравы, не убдившись на опыт, въ разумности того или другаго педагогическаго правила,— они не обязаны слдовать ему.’ Но для того, чтобы они могли убдиться въ его разумности, авторъ приглашаетъ ихъ наблюдать за развитемъ своихъ дтей. ‘Вы замтите тогда, говоритъ онъ, что чмъ моложе дитя, тмъ оно мене отличаетъ предметы другъ отъ друга, по признакамъ. Для маленькаго ребенка, палка возбуждаетъ воспоминане о лошади, только по сходству одного признака — длины. Какая нибудь бумажка, самымъ неправильнымъ образомъ изрзанная, можетъ представить ребенку и разныхъ животныхъ, и дома и т. п., смотря потому, какой признакъ скоре бросается ему въ глаза. Тутъ не схватывается цлый предметъ, а только часть его, нтъ еще способности обнять предметъ съ разныхъ сторонъ. Маленькй ребенокъ не съуметъ вамъ отличить двухъ вещей, явно противоположныхъ своимъ очертанемъ другъ отъ друга. Онъ не только не съуметъ выразить отличе словами, по даже не схватитъ этого отличя. Чмъ больше развивается ребенокъ, чмъ больше онъ сосредоточиваетъ свое внимане на самихъ предметахъ и ихъ признакахъ, тмъ больше развивается его способность умть отличать предметы другъ отъ друга, по сходству ихъ признаковъ. Но способность эта развивается мало но малу, ребенокъ, отличающй въ извстномъ возраст (въ 5 лтъ) сходные и несходные признаки двухъ большихъ предметовъ, не съуметъ еще отличать т же признаки, на тхъ же предметахъ, только въ меньшихъ размрахъ. Умнье отличать признаки малйшихъ предметовъ между собою вполн необходимо ребенку прежде, чмъ онъ начинаетъ читать азбуку, иначе какъ ему отличить е отъ с, г отъ ь и ъ, б отъ в и е, н отъ п, т отъ ш, о и и т. п., а способность отличать малйше предметы между собою, развивается окончательно въ конц седьмого года или въ начал восьмого. Это наблюдене можетъ повторить всякая мать и всякй отецъ съ своимъ ребенкомъ и убдившись вполн, что въ 5 и 6 лтъ дти положительно не отличаютъ еще всхъ маленькихъ предметовъ, по ихъ признакамъ, они не станутъ больше приставать къ учителямъ, чтобы они выучили поскоре ихъ дтей читать и писать.’
Но не одни родители возстаютъ противъ такого поздняго обученя чтеню и письму, противъ него вооружаются и нкоторые завзятые педагоги, утверждая, будто оно вредно, въ томъ отношени, что ребенокъ притупляется къ чтеню и что, вслдстве этого, его очень трудно выучить скоро читать. Такимъ педагогамъ авторъ возражаетъ слдующимъ образомъ: ‘Во-первыхъ, говоритъ онъ, если ребенокъ, до начала восьмаго года не занимался никакою умственною дятельностью, т. е., не соображалъ, не вычислялъ въ ум, не отличалъ предметовъ другъ отъ друга, не опредлялъ формы самихъ предметовъ и т. п., то понятю, что такой ребенокъ тупетъ (но вовсе не отъ того, что не занимался чтенемъ) и ему трудне будетъ выучится читать, ибо для сего необходима умственная дятельность. Во-вторыхъ, если ребенокъ, до начала восьмаго года не занимался умственною работою, а чтене началъ рано, въ 6 лтъ, то и тогда ребенокъ тупъ, и ему тоже трудно выучиться чему нибудь. Слдовательно не отъ того, что ребенка начинаютъ поздно учить азбук онъ тупетъ, а отъ того, что не занимаютъ его рано, доступною ему, въ извстномъ возраст, извстною умственною дятельностью.’
Такимъ образомъ, изученю азбуки, которое обыкновенно педагогическая рутина считаетъ альфою воспитаня,— должно предшествовать 4-хъ или 3-хъ лтнее упражненя умственной дятельности ребенка, посредствомъ игръ и бесдъ. Только тогда ребенка можно выучить бгло читать въ течени шести мсяцевъ по методу, предлагаемому въ азбук, а методъ этотъ есть методъ Пестолоцци, весьма простой и удобопримнимый на практик. Первый мсяцъ посвящается упражненямъ, состоящимъ въ разложени словъ на слога, слога на звуки, самыхъ буквъ показывать ему не зачмъ, второй — упражненямъ надъ составленемъ слоговъ и словъ изъ звуковъ и изображенемъ звуковъ изъ глины или палочекъ и гороха, остальные четыре мсяца употребляютъ на изучене письма и буквъ, по органамъ произношеня и надъ составленемъ словъ изъ буквъ, произнесенныхъ извстными органами. Чтобы представить нагляднйшимъ образомъ, какъ должно происходить подобное обучене, авторъ помстилъ цлый радъ примрныхъ уроковъ, взятыхъ изъ практики ‘Дтскаго сада.’ Чрезъ это теоретическое объяснене метода пробртаетъ важное практическое значене, и его практическая удобопримнимость и полезность становятся вполн несомннными. Потому, было бы въ высшей степени хорошо, если бы родители и воспитатели приняли эти уроки себ въ руководство, дти избавились бы тогда отъ тхъ невыносимыхъ, и дли взрослаго, мало понятныхъ, страданй, которыя вс мы, боле или мене, испытывали, сидя, съ указкою въ рукахъ и со слезами на глазахъ за ненавистною и изодранною ‘азбукою для дтей’ и безсмысленно выдалбливая непонятныя для насъ звуки и слога.
‘Азбука’ гг. Симоновичей эмансипируетъ дтей отъ всхъ этихъ ненужныхъ мученй, защищаемыхъ старыми педагогами, на томъ основани, что будто ‘корни ученя’ всегда должны быть горьки, и что только то знане прочно, которое обильно орошено дтскими слезами. Изъ опытовъ ‘Дтскаго сада’ оказывается, что корни ученя совсмъ не горьки и напротивъ очень даже сладки, и что если они и были до сихъ поръ горьки, то въ этомъ исключительно виноваты сами же педагоги, и что однимъ только имъ обязаны дти за вс слезы, пролитыя ими въ дтской надъ книгою.
Вмст съ ‘Азбукою’ редакця Дтскаго сада издала и книгу для первоначальнаго чтеня дтей, съ 16 гравюрами, хорошо исполненными художниками Дмитревымъ и Журавлевымъ. Содержане книги взято изъ жизни переживаемой, а слдовательно и хорошо знакомой всякому ребенку, это не можетъ не интересовать его, потому что книга разсказываетъ ему о немъ самомъ, о его маленькихъ братцахъ и сестрицахъ, о томъ, какъ ихъ кормятъ и пеленаютъ, какъ ихъ няньчатъ, забавляютъ и т п. Гравюры, обрисовывая домашнюю жизнь ребенка, даютъ обильный матералъ для бесдъ, вопросовъ и отвтовъ. Потому, какъ ‘Азбуку,’ такъ и эту книгу для чтеня, мы смло можемъ рекомендовать всмъ родителямъ и воспитателямъ, опытъ первоначальнаго обученя по этимъ книгамъ уже былъ сдланъ въ Дтскомъ саду и привелъ къ весьма удовлетворительнымъ результатамъ, этотъ-то опытъ служитъ основанемъ и опорою нашей рекомендаци.
Отъ ‘книгъ для чтеня’ для маленькихъ дтей, совершенно естественно перейти къ таковымъ же книгамъ только для большихъ дтей. Нужно сознаться, что въ этомъ отношени больше дти раздляютъ одинаковую судьбу съ маленькими Наставники и учители тхъ и другихъ пичкаютъ, большею частю, головы своихъ маленькихъ и ‘достопочтенныхъ’ питомцевъ вздоромъ. Оттого маленьке дти, сдлавшись большими, все-таки не перестаютъ быть дтьми, оттого люди, всяще 140 фун., имютъ точно такое же ребяческое мросозерцане, какъ и человкъ, всящй всего какихъ нибудь 40 фунт. Однако, хотя наставники и воспитатели маленькихъ и большихъ дтей одинаково неудовлетворительно исполняютъ свои обязанности, но съ точки зрня юридической вмняемости (вдь есть же такая точка зрня), они- не въ одинаковой мр виновны Виновность послднихъ, т. е. наставниковъ большихъ дтей, въ значительной степени смягчается нкоторыми не отъ нихъ зависящими обстоятельствами. Но отказавшись отъ произнесеня обвинительнаго приговора, мы этимъ не сняли съ себя обязанности указать на все то хорошее и дурное, что заключается въ Невскомъ Сборник, этомъ объемистом Левафан текущей журналистики.
Изъ ‘ученыхъ’ статей, помщенныхъ въ Сборник, заслуживаетъ вниманя статья г. П—она ‘Нсколько мыслей объ истори мысли.’ — ‘Исторя представляетъ,— говоритъ г. И — онъ, хронологическе сборники полезныхъ дли составителей свденй, списки любопытныхъ событй, тенденцозные обвинительные акты противъ лица или парти, или не мене тенденцозныя апологи, доказательства въ пользу и противъ какого нибудь мння, изящныя попытки оживленя передъ глазами читателя картины событя или быта эпохи, но можно-ли назвать ее наукою?’ — Авторъ отвчаетъ на этотъ вопросъ отрицательно. Наука точно опредляетъ факты, группируетъ ихъ, подводитъ ихъ подъ извстные законы, устанавливаетъ между ними точную, опредленную связь. Исторя же, только ради хвастовства, можетъ уврять будто и она открыла и установила неизмнную послдовательность въ связи событй, будто и она нашла историческе законы и подчинила имъ развите человчества.— Всему свту извстно, какъ она еще далека отъ этого. Нкоторые даже полагаютъ, что она и никогда не дойдетъ до истинно научныхъ построенй, потому что въ истори человчества событя не повторяются, а потому методъ наведеня къ ней ршительно неприложимъ. Г. П—овъ согласенъ съ этимъ. Онъ согласенъ, что при такихъ сложныхъ явленяхъ, каковы историческя, ‘открыть законы путемъ наведеня почти невозможно, но можно тоже сдлать путемъ вывода.
Для этого стараются раздлить цлое явлене на его элементы, разсматриваютъ важнйше изъ нихъ каждый особо, прилагая къ ихъ изслдованю тотъ методъ, который они допускаютъ по своей природ, если удастся открыть законы, управляюще отдльно каждымъ изъ главныхъ элементовъ явленя, обращаются путемъ вывода къ розысканю, что получится отъ ихъ совокупности. Вотъ эти-то премы онъ рекомендуетъ для истори,— какъ науки, и длаетъ даже попытку разчлененя историческаго матерала. Прежде всего онъ выдляетъ ‘изъ массы историческихъ событй главную совокупность историческихъ явленй, составляющихъ то, что обыкновенно называется ‘исторя цивилизаци.’ Исторю цивилизаци онъ раздляетъ на вншнюю (исторя культуры) и внутреннюю (исторю мысли.) Внутреннюю исторю т. р. исторю мысли, которой онъ только и занимается въ своей стать, онъ раздляетъ на составляющя ее элементы, и, какъ результатъ этого дленя, представляетъ слдующую схему, которую мы выпишемъ здсь цликомъ:
Мысль судитъ . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Критически
Путемъ чувства и даетъ элементъ искуства.
При отсутстви чувства и даетъ элементъ знаня, въ частности науки.
При содйстви чувства цлостность и даетъ элементъ философи.
Стоитъ повнимательне вглядться въ эту схему, чтобы тотчасъ же увидть, что въ ней нтъ ршительно ничего новаго и оригинальнаго, и что даже въ такихъ отсталыхъ историческихъ учебникахъ, каковъ, напримръ, учебникъ г. Смарагдова,— въ отдл, посвященномъ истори мысли (а таке отдлы есть также во всхъ учебникахъ) мы встрчаемъ рубрики: исторя искусствъ, наука, философя (послдня дв соединяются обыкновенно вмст). Конечно, мы не хотимъ этимъ сопоставленемъ поставить на одну доску гг. П—ова и Смарагдова,— мы хотимъ только сказать, что методы, рекомендуемые почтеннымъ авторомъ, давно уже извстны въ исторической наук, и что подъ выведенную имъ схему давно уже подводились разнообразныя явленя умственной жизни общества, но дло отъ этого мало подвинулось впередъ. Исторя все еще не открыла и не выяснила ни частныхъ законовъ явленй каждой спецальной сферы, ни законовъ общихъ всмъ сферамъ, т. е. всему историческому развитю вообще. Отчего это? Указывать вс причины, объясняющя это прискорбное обстоятельство, мы здсь не будемъ, потому что это завлекло бы насъ въ Сферы слишкомъ отдаленныя и притомъ совершенно чуждыя предмету разбираемой статьи, но скажемъ нсколько словъ объ одной изъ нихъ. Дло вотъ въ чемъ: опредлить формально схему историческаго изслдованя — это еще не велика штука, вся суть въ томъ — какъ осуществить схему на практик, т. е. какъ наполнить матеральнымъ содержанемъ схематическя формы? Что отнести, напримръ, въ сферу истори мысли, что въ сферу истори культуры? Что отнести къ первой, что — ко второй, третьей и четвертой. категори мысли? Гд критерй для такого разграниченя? Дайте намъ сто и тогда ваша схема будетъ имть свое значене,— безъ него же,— она приведетъ только къ той безсмысленной, ненаучной и въ высшей степени вредной (въ интересахъ науки) группировк событй и явленй, которую мы находимъ, подъ рубриками: наука, искусство, и т. п. въ отсталыхъ учебникахъ.
Я называю эту группировку вредною, потому что она чисто механическая. Механическое же расчленене цлостнаго организма науки, уничтожаетъ науку, превращая ее въ простой агрегатъ, ничмъ не связанныхъ между собою, знанй, механическое расчленене науки пручаетъ человка абстрагировать въ своемъ ум такя вещи, которыя не должны быть разсматриваемы абстрактно, заставляетъ его забывать связь, существующую между различными сторонами общественной жизни и практической дятельности. Г. П—овъ вопросъ о критерй обошелъ молчанемъ, потому, намъ кажется, что составленная имъ схема,— хотя и выработана съ большимъ умнемъ, талантомъ и знанемъ,— вещь совершенно безполезная, и что время, потраченное на нее, потрачено совершенно за даромъ.
Изъ другихъ ‘ученыхъ статей’, мы обращаемъ особенное внимане читателей на слдующя дв: ‘о воспитательномъ значени произведенй гг. Тургенева и Гончарова,— г. Александрова, и ‘Работникъ-бродяга’ Навалихина. Первая замчательна по свжести и ясности мыслей автора, по его врному критическому прему,— вторая по необыкновенной гуманности, съ которой относится авторъ къ гонимому и страдающему рабочему бродяг. А такъ какъ вы очень неизбалованы, по части свжихъ мыслей и гуманныхъ взглядовъ, то об статьи, я убжденъ, произведутъ на читателя прятное впечатлне.
Что касается до беллетристики, составляющей по объему существенную часть Сборника,— то я не скажу о ней ни слова, не скажу потому, что считаю это совершенно излишнихъ: дурна она или нтъ — ее все-таки прочтутъ. Люди, которые читаютъ теперь беллетристическя произведеня нашихъ романистовъ и повствователей, конечно не ищутъ въ нихъ ни здравыхъ идей, ни возвышенныхъ поученй въ противномъ случа они не читали бы ихъ.
О стихахъ, этомъ неизмнномъ баласт (не въ обиду будь сказано братьямъ Курочкинымъ) всякихъ толстыхъ журналовъ и сборниковъ,— я говорить и подавно не стану. Замчу только, что хотя вс статьи Сборника и стараются быть врными одному направленю,— но стихи отличаются, какъ на зло, непослдовательностью и противорчями. Такъ, напримръ, въ одномъ стихотворени, ‘Невскй Сборникъ’ приглашаетъ все человчество возликовать, по поводу трехъ давнишнихъ открытй Гуттенберга, Фультона и Уитстона (изобртателя телеграфовъ):
Ликуй же человкъ!— возглашаетъ Сборникъ устами достопочтеннаго Кроля:
Ты лучшаго побга
Отъ древа знаня дождался наконецъ.
Въ немъ альфа истины, невжества омега,
Начало и конецъ! (.??)
Вс раны старыя врачуя,
Въ грядущемъ миръ и свтъ плоды его сулятъ,
И эту мощь трехъ силъ, великую, святую
Вс духи тьмы не побдятъ.
Въ другомъ же мст, черезъ нсколько печатныхъ листовъ, Сборникъ внезапно впадаетъ въ грустный пессимизмъ и устами другого достопочтеннаго поэта, Дмитря Минаева, ршительно объявляетъ, что
Ничто не ново подъ луною.
Какъ прежде, мръ бредетъ въ потемкахъ,
Бросая на втеръ свой трудъ
И на поруганныхъ обломкахъ
Кумиры новые встаютъ.
Какъ прежде, путь нашъ — мгла и степи….
И носитъ гордо снгъ большой
Цивилизованныя цпи… (??)
Ничто не ново подъ луною и т. д.
Кто же правъ: г. Кроль или г. Минаевъ? Или оба они не правы, а правъ одинъ только г. П. Ш. (тоже поэтъ), который рисуетъ идеалъ русскаго человка такими, между прочимъ, словами:
Курю я Жуковскй табакъ,
Люблю гульнуть съ прекраснымъ поломъ
И всякихъ книгъ заклятый врагъ.