НОВЫЯ КНИГИ.
НОВЫЯ КНИГИ.
——
——
——
П. Т.
‘Дло’, No 5, 1867
Новые книги, Ткачев Петр Никитич, Год: 1867
Время на прочтение: 30 минут(ы)
Прудонъ: Французская демократія. Перев. подъ ред. Михайловскаго. СПб. 1867 г.
Макса Ланге: Авраамъ Линкольнъ или великая борьба между сверными и южными Американскими штатами. Перев. съ нмецк. съ портретомъ Линкольна. Спб. 1867 г.
Германа Лотце: Микрокосмосъ. Мысли о естественной и бытовой исторіи человчества. Опытъ антропологіи ч. П. Москва. Изд. Солдатенкова.
Гексли: Уроки элементарной физіологіи. Перев. съ англ, подъ ред. И. А. Петрова, съ пред. Д. И. Писарева. 1867 г.
Семимсячный плнъ въ Бухаріи: А. Татаринова изд. М. О. Вольфа. С.-пб.
Не только у насъ, но даже и въ самой Франціи, не говоря уже о Германіи, Прудона понимаютъ обыкновенно вкривь и вкось, а но большей части и совсмъ не понимаютъ.— Въ этомъ непониманіи нельзя безусловно винить ограниченность судей Прудона, но въ немъ отчасти виноватъ и онъ самъ. Въ своихъ наиболе замчательныхъ сочиненіяхъ онъ является только критикомъ. Только въ послднее время въ его сочиненіяхъ стали ясно опредляться его положительные принципы, съ особенною же ясностью и полнотою высказались они въ его посмертномъ сочиненіи ‘De la capacit politique des classes ouvriè,res’, вышедшемъ на этихъ дняхъ въ русскомъ перевод подъ заглавіемъ: ‘Французская демократія’.
Въ основ каждой, логически развиваемой системы, долженъ лежать какой нибудь принципъ, который и составляетъ обыкновенно основную идею системы. Какой же принципъ лежитъ въ основ системы Прудона?
Принципъ взаимности. ‘Французское слово mutuel, mutuation, mutualit, синонимъ reciproque, reciprocit, взаимный, взаимность, происходитъ отъ латипскаго mutuum, что значитъ ссуда (потребляемаго продукта), а въ боле широкомъ смысл — обмнъ’. (Франц. демокр., стр. 82).
Итакъ, взаимность или обмнъ — есть основной принципъ системы Прудона. Услуга за услугу, прибыль за прибыль, ссуда за ссуду, обезпеченіе за обезпеченіе, кредитъ за кредитъ, порука за поруку, гарантія за гарантію: таковъ законъ этой системы. Это древнее возмездіе, око за око, зубъ за зубъ, жизнь за жизнь, перенесенное изъ уголовнаго права и обычая вендетты въ область экономическаго нрава, въ отношеніи труда и братства. Отсюда вытекаютъ вс учрежденія, основанныя на взаимности: взаимныя страхованія, взаимный кредитъ, взаимное вспоможеніе, взаимное обученіе, обоюдныя гарантіи сбыта, обмна, труда, доброкачественности, врной оцнки товаровъ и проч.
Итакъ, старый принципъ мести изъ сферы уголовнаго права, гд уже вполн признана его несостоятельность, долженъ быть перенесенъ въ сферу экономическаго права, долженъ сдлаться основою нашахъ соціальныхъ отношеній. Тогда, по мннію Прудона, ‘на земл воцарится справедливость и въ обществ не будетъ ни полиціи, ни наказаній, ни притсненій’ (стр. 84). Но разв наказаніе порождено не тмъ же самымъ принципомъ? Разв притсненія не аппелируютъ въ свое оправданіе къ тому же самому принципу? И какъ можетъ то, что оказалось вреднымъ и несправедливымъ въ сфер юридическихъ отношеній, сдлаться полезнымъ и справедливымъ въ сфер отношеній экономическихъ?
На вс эти вопросы мы напрасно будемъ искать отвта у Прудона и у той школы экономистовъ, съ Бастіа и Маклсодомъ во глав, которая, подобно Прудону, принципъ обмна ставитъ краеугольнымъ камнемъ человческаго общежитія. Око за око или услуга за услугу — таковъ верховный догматъ экономической школы. ‘Свободный обмнъ услуги на услугу, говоритъ Бастіа (Экон. Софиз. ч. II, стр. 108) — вотъ истинный и справедливый законъ человческихъ отношеній’. ‘Вн науки объ обмн — нтъ политической экономіи, вн отношеній обмна — нтъ экономическихъ отношеній,’ — восторженно восклицаетъ Маклеодъ. Слдовательно до сихъ поръ Прудонъ говоритъ тоже самое, что говоритъ и Бастіа, и Маклеодъ, и вообще экономисты. И онъ и они кладутъ принципъ обмна, притомъ обмна проникнутаго, разумется, началомъ взаимности — въ основу своихъ экономическихъ системъ,— и онъ и они одинаково желаютъ, чтобы обмнъ этотъ производился честнымъ и справедливымъ образомъ. Но кто же будетъ регулировать его, что гарантируетъ его честность и добросовстность, какимъ масштабомъ должны соразмряться обмниваемыя величины? Вотъ тутъ-то Прудонъ, повидимому, и расходится съ старою экономическою школою.
Экономисты аргументируютъ слдующимъ образомъ: обмнъ есть процессъ сравненія двухъ цнныхъ предметовъ, обмнъ будетъ справедливъ и законенъ, если будутъ сравниваться два равноцнные предмета, и такъ цнность предмета должна быть мриломъ обмна. Но отчего же зависитъ самая цнность предмета? Отъ количества положеннаго на него труда. ‘Трудъ есть существенная мра цнностей при обмн товаровъ’,— говоритъ праотецъ экономической школы Адамъ Смитъ. ‘Цнность чулковъ (а слдовательно и всякихъ продуктовъ вообще) опредляется количествомъ всего труда, которое нужно для того, чтобы произвести чулки и доставить ихъ на рынокъ’,— повторяетъ Рикардо и за нимъ вся братія экономистовъ. Прекрасно. Но какъ опредлить самый трудъ? Его нельзя мрить рабочими часами, т. е. однимъ количествомъ, нужно обращать вниманіе и на качество, а при опредленіи качества въ расчетъ должны войти элементы, не поддающіеся никакому вычисленію, какъ возможно вычислить и выразить въ точныхъ, опредленныхъ величинахъ степень искуства, таланта, умнья работника Кром того въ стоимость труда должна войти и стоимость выучки труда, а опредлить эту послднюю, въ большей части случаевъ, нтъ никакой возможности. Дале, при настоящемъ развитіи промышленности, немного можно насчитать такихъ предметовъ, которые бы производились исключительно однимъ только личнымъ, непосредственнымъ трудомъ человка, большая часть предметовъ являются какъ продукты совокупной дятельности труда и капитала, т. е. личнаго непосредственнаго труда и труда прошедшаго, стоимость же этого прошедшаго труда не отличается устойчивостью,— она подлежитъ безчисленнымъ колебаніямъ, зависящимъ отъ множества случайныхъ обстоятельствъ, которыхъ нельзя заране ни опредлить, ни даже предусмотрть. Слдовательно стоимость труда — такая вещь, которую невозможно точно опредлить, а слдовательно она не можетъ служить мриломъ цнностей предмета. И вотъ экономисты начинаютъ мало-по-малу, допускать не одинъ, а нсколько масштабовъ цнностей. ‘Цнность предметовъ, говоритъ Милль, зависитъ не отъ одного количества потраченнаго на нихъ труда, по еще и отъ величины заработной платы, и отъ величины ренты и процента, и отъ обычая. ‘Такое множество различныхъ мръ для опредленія цнности предмета, длаетъ эту цнность какою-то неизмримою величиною, и окончательно спутываетъ понятія экономистовъ. Въ это время является Маклеодъ и говоритъ илъ: ‘господа, все что вы изволите говорить о разныхъ способахъ, о разныхъ масштабахъ измренія цнностей — все это сущій вздоръ: единственное, врное, точное мрило цнностей есть спросъ и предложеніе, когда спросъ и предложеніе равны, предметы цнятся, какъ вы сказали, во стоимости ихъ производства, которая опять зависитъ отъ спроса и предложенія, когда спросъ превышаетъ предложеніе или предложеніе спросъ, цнность предмета понижается или повышается, совершенно независимо отъ стоимости его производства. Въ доказательство вотъ вамъ примры изъ дйствительной жизни,’,— и Маклеодъ привелъ нсколько убдительныхъ примровъ, посл которыхъ нельзя уже было сомнваться, что законъ спроса и предложенія есть верховный законъ нашего общежитія, есть непреложный регуляторъ всхъ нашихъ экономическихъ отношеній. Экономическая школа, впрочемъ, и до него уже сознавала главенство этого закона, но она какъ-то стыдилась открыто въ этомъ признаться, она прибгла къ фикціи и раздлила цнность предмета на внутреннюю и вншнюю, на цнность дйствительную и цнность мновую: мриломъ первой она провозгласила трудъ, мриломъ второй — спросъ и предложеніе, т. е. случай. Маклеодъ, какъ экономистъ боле послдовательный, чмъ Милль, съ презрніемъ отвергъ этотъ фальшивый дуализмъ. ‘Единственное мрило цнности есть спросъ и предложеніе, къ чему тутъ толковать о какой-то внутренней цнности,— цнность одна, для измренія ея незачмъ прибгать къ такимъ неуловимымъ и трудно вычисляемымъ величинамъ, каковы трудъ, умнье, талантъ и т. п., вс эти и имъ подобные масштабы внутреннихъ цнностей ведутъ только къ пустословію и самообольщенію, у насъ есть врный, точный, осязательный масштабъ и другого намъ не надо.’ Въ самомъ дл, что можетъ быть осязательне этого масштаба? Какъ легко, руководствуясь имъ, опредлить цну всевозможныхъ товаровъ! Вы хотите, напримръ, знать цнность моихъ сапоговъ. Я сейчасъ же могу удовлетворить ваше любопытство: мои сапоги стоятъ восемь рублей. Почему? потому что я заплатилъ за нихъ восемь рублей. Почему же вы заплатили за нихъ восемь рублей? Потому что я долженъ былъ подчиниться закону спроса и предложенія. И такимъ простымъ способомъ мы можемъ опредлить цнность какихъ угодно вещей. Всякая вещь стоитъ столько, сколько за нее даютъ на рынк: рыночная цна предмета — есть его истинная, настоящая цна. Но вдь это уже слишкомъ грубый и произвольный масштабъ, это значитъ опредлять цнности вещей по по ихъ дйствительной стоимости, а потому какъ ихъ произвольно цнятъ люди, подъ вліяніемъ разныхъ случайныхъ и постороннихъ соображеній. Впрочемъ, успокоиваетъ себя экономистъ, при полной, ничмъ нестсняемой и неограниченной свобод обмна, рыночная цнность предмета всегда должна совпадать съ его настоящею цнностью, потому что если за какіе нибудь предметы на рынк даютъ дороже, чмъ они стоютъ на самомъ дл, въ такомъ случа капиталы страны тотчасъ же обратятся къ выдлк этихъ предметовъ, и ихъ надлаютъ такое количество, что рыночная цна на нихъ тотчасъ же упадетъ до уровня ихъ настоящей цнности, если она упадетъ, ниже этого уровня, тогда производство этихъ предметовъ сократится въ такой мр, что предложеніе ихъ уравновсится съ спросомъ на нихъ. Итакъ экономисты нашли мрку для опредленія цнностей всевозможныхъ предметовъ.
Найдена мрка — значилъ найденъ регуляторъ обмна. Обмнъ, регулируемый спросомъ и предложеніемъ, есть обмнъ справедливый и правильный, потому что предметы цнятся по ихъ настоящей цн, т. е. обмниваются равноцнныя величины. Единственное условіе, котораго требуетъ такой обмнъ, есть полная свобода — полное примненіе принципа laissez faire къ сфер экономическихъ отношеній.
Свободный обмнъ, регулируемый только спросомъ и предложеніемъ — вотъ послднее слово и конечный результатъ всей аргументаціи старой экономической школы. Мы видимъ теперь, какимъ путемъ дошла она до этого результата: сперва она хотла цнить предметы по ихъ внутренней стоимости, но, не отыскавъ масштаба годнаго дли внутренней стоимости, она перестала ею заниматься, и обратила все свое вниманіе на вншнюю цнность предмета, и здсь легко нашла подходящій и вполн осязательный масштабъ — въ рыночномъ прейсъ-курант. Для того же, чтобы этотъ масштабъ не показался слишкомъ произвольнымъ и безсовстнымъ, она придумала теорію, по которой рыночная цна предмета всегда стремится совпасть съ его настоящею, дйствительною цною.
Прудонъ, соглашаясь съ экономистами, что обмнъ долженъ лечь въ основу всхъ соціальныхъ отношеній, ршительно расходится съ этой школой по вопросу о регулированіи обмна. ‘Попытаемся, говоритъ онъ, (стр. 99) разобрать верховный законъ экономистовъ и доказать, что въ этомъ знаменитомъ закон не все одинаково свято и непреложно. Разногласіе, которое происходятъ между двумя частными лицами, продавцемъ и покупателемъ, по поводу цны какого нибудь товара, услуги, недвижимаго имущества, или всякаго другого предмета, называется предложеніемъ и спросомъ’.
‘Продавецъ говоритъ: мой товаръ стоитъ 6 франковъ и потому я предлагаю вамъ его за эту цну.— Нтъ, отвчаетъ покупщикъ, вашъ товаръ стоитъ всего 4 Франка и я спрашиваю его за эту цпу, ваше дло ршить, можете ли вы отдать мн его’.
‘Можетъ статься, что собесдники — оба люди добросовстные. Въ такомъ случа, уважая свое собственное ршеніе, они растянутся, не покончивъ дла, если только, по особымъ соображеніямъ, не подлитъ разницу по ровну и съ общаго согласія не оцнятъ товаръ въ 5 франковъ. Но, по большей части, встрчаются два плута, которые стараются обмануть другъ друга. Продавецъ знаетъ, чего стоитъ его товаръ по своей выдлк и на что онъ пригоденъ и говоритъ себ, что его цнность = 5 фр. 50 сант. Но правды онъ не скажетъ, а запроситъ за него 6 фр. и даже больше, если только состояніе рынка и простодушіе покупателя дадутъ ему на это возможность. Вотъ что значитъ запрашивать. Точно также и покупатель, зная свою собственную потребность и соображая въ ум настоящую цну предмета, говоритъ себ: эта вещь можетъ стоить 5 фр., но длаетъ видъ, что хочетъ дать только 4 фр. Это называется сбавлять цну. ‘Если разсматривать этотъ расчетъ съ точки зрнія добросовстности, онъ окажется съ обихъ сторонъ безчестнымъ и столь же позорнымъ, какъ всякая ложь. Слдовательно законъ предложенія и спроса не можетъ быть непогршимъ, потому, что въ немъ почти всегда сталкивается двойное плутовство’. (стр. 99, 100).
Итакъ, законъ спроса и предложенія, основанный на взаимномъ лицемріи, и ведущій къ эксплуатаціи мене сильнаго, мене богатаго и мене хитраго, боле сильнымъ, богатымъ и ‘хитрымъ,— не можетъ быть регуляторомъ справедливаго обмна. Гд же искать этого регулятора?
‘Я уже давно предлагаю,— говоритъ Прудонъ, слдующіе вопросы, на которые еще ни разу не получалъ отвта. Что стоитъ пара лаптей? Во сколько можно оцнить рабочій день колесника? Что можетъ стоить день камнетеса, кузнеца, бондыря, портнихи, пивовара, прикащика, музыканта, танцовщицы, землекопа, поденьщика? Очевидно, что знай мы это, вопросъ о труд и плат былъ бы разршенъ: нтъ ничего легче, какъ оказывать справедливость, а результатомъ справедливости было бы повсемстное спокойствіе и довольство. Сообразно этому, сколько надо будетъ платить доктору, нотаріусу, чиновнику, профессору? Сколько придется на долю артиста, виртуоза? Сколько буржуа долженъ получать лишку противъ рабочаго? Сколько назначить ему за его хозяйничанье?’ (стр. 106, 107).
Эти вопросы ясно показываютъ, что Прудонъ считаетъ регуляторомъ обмна — трудъ и его стоимость. ‘При всякой покупк и продаж, говоритъ онъ, мы обмниваемся услугами, и оцняя взаимно наши услуги, мы должны принимать въ расчетъ только настоящую цнность труда’ (стр. 111). Итакъ, Прудонъ опять хватается за тотъ философскій камень, надъ опредленіемъ котораго экономическая школа такъ долго и такъ напрасно тратила свои убогія силы. Легко сказать, какъ говоритъ Прудонъ и какъ говорилъ Бастіа: ‘польза стоитъ пользы, должность стоитъ должности, услуга оплачиваетъ услугу, рабочій день равняется другому рабочему дню, но укажите мн дв безусловно равноцнныя пользы, дв равно важныя и необходимыя должности, дв совершенно равнозначителыіыя услуги? Кто можетъ выразить съ опредленною точностью вс неуловимые элементы, входящіе въ стоимость труда? Элементы — искуство, талантъ, умнье, предварительная подготовка, навыкъ’ и т. п. Прудонъ понимаетъ, что ему могутъ задать подобный вопросъ. На стр. 112, онъ самъ говоритъ: ‘по, возразите вы мн, неправда, будто одна служба равняется другой, будто одна услуга оплачиваетъ другую, будто рабочій день одного равняется по цн рабочему дню другого. Противъ этого протестуетъ всеобщее сознаніе.’ — ‘Признаюсь, продолжаетъ Прудонъ, для меня такое разсужденіе все равно, какъ еслибы мн стали доказывать, что промышленники, должностныя лица, ученые, негоціанты, работники, крестьяне, словомъ вс работающіе, производящіе, трудящіеся люди — животныя разныхъ породъ и видовъ, которыхъ нтъ возможности сравнивать между собою’.— ‘Тогда какъ на гамомъ дл, съ перваго же взгляда мы открываемъ слдующій замчательный фактъ: если двое людей а не равны между собою по своимъ способностямъ, то разница къ ту или другую сторону никогда, однако, не доходитъ до безконечности, а всегда остается въ довольно тсныхъ предлахъ. Какъ въ Физическомъ мір намъ невозможно достигнуть ни крайняго жара, ни крайняго холода и наши термометрическія измренія колеблются на небольшихъ разстояніяхъ въ об стороны отъ средней точки, ошибочно называемой нулемъ,— такъ точно нтъ никакой возможности опредлить относительную и абсолютную степень силы разума ни между людьми, ни между животными. Все, что мы можемъ сдлать, хотя бы, напримръ, относительно ума,— это начертать границы, конечно произвольныя, выше и ниже опредленнаго условнаго пункта, который назовемъ здравымъ смысломъ. Касательно силы, мы тоже можемъ принять одну общую единицу, хотя бы, напримръ, силу, лошади, и потокъ считать, сколько единицъ или дробей этой единицы, каждый изъ насъ способенъ произвести. Итакъ, для измренія силы и ума, мы получимъ, какъ на термометр, крайности и среднюю пропорцію. Большая часть людей будетъ подходить къ средней пропорціи, и т, которые будутъ отходить отъ нея внизъ или вверхъ, будутъ составлять боле рдкія явленія. Я только-что сказалъ, что между этими двумя крайностями, разстояніе довольно незначительно, и дйствительно, человкъ, который соединялъ бы въ себ силы двухъ или трехъ людей былъ бы геркулесомъ, и тотъ, въ которомъ бы соединялся умъ четырехъ человкъ, былъ бы полубогомъ. Къ этимъ границамъ, которымъ подчиняется развитіе человческихъ способностей, присоединяются еще. условія жизни и природы. Maximum продолжительности человческой жизни — 70 или 80 лтъ, изъ которыхъ надо вычесть періодъ дтства, образованія и періодъ одряхленія и старости. Сутки для всхъ одинаково имютъ 24 часа, изъ которыхъ, смотря по обстоятельствамъ, можно удлить на работу 9—18 часовъ. Въ каждой недл есть день отдыха и хотя годъ состоитъ изъ 365 дней, однако можно разсчитывать только на 300 рабочихъ дней. Изъ этого ясно, что хотя въ промышленныхъ способностяхъ и есть неравенство, но оно нисколько не мшаетъ существованію общаго уровня въ цломъ, это напоминаетъ ниву, гд вс колосья неравны между собою, по которая, тмъ не мене, кажется совершенно ровною долиною’ (стр. 114—116).
Я съ намреніемъ выписалъ весь этотъ длинный отрывокъ, такъ какъ это единственное мсто во всей книг, гд Прудонъ пытается доказать возможность измренія цнности предмета трудомъ, потраченнымъ на его производство. Читатель видитъ изъ этого отрывка, что Прудонъ не только не опровергъ возраженія, которое онъ самъ себ предложилъ, но даже не понялъ, въ чемъ заключается его главная трудность. Онъ доказываетъ, что вс люди, по своимъ силамъ и способностямъ, боле или мене равны между собою. Это совершенно справедливо, противъ этого никто не ршится сказать, это даже, до нкоторой степени, доказано статистикою. Но дло совсмъ не въ томъ, рчь идетъ совсмъ не о сравненіи между собою двухъ индивидуумовъ,— а о сравненіи двухъ разнородныхъ предметовъ по количеству и стоимости вложеннаго въ нихъ труда. Положимъ, вы еще можете сравнивать между собою рабочій день сапожника и булочника, но какъ вы сравните булку и сапогъ? При первомъ сравненіи вы имли дло съ двумя только индивидуумами, приблизительно равными по своимъ способностямъ, талантамъ и трудолюбію, при сравненіи втораго рода, вы должны имть въ виду цлый рядъ производителей, вложившихъ небольшую долю своего труда въ производство булки и сапога, кром того вашъ расчетъ до безконечности усложнится множествомъ случайныхъ, побочныхъ обстоятельствъ, напримръ, многое будетъ зависть отъ того, какъ устроена была печь, въ которой пеклась булка, на какой мельниц мололся хлбъ, какъ далеко отстояла эта мельница отъ мста покупки муки, какъ велика была заработная плата земледльцевъ, воздлывавшихъ хлбъ, какими нитками шилъ сапожникъ сапоги, гд покупалъ кожу и т. д., и т. д. Прудонъ думаетъ, что возможно опредлить все это предположительно, да, возможно: но такая предположительная оцнка не будетъ имть никакого практическаго значенія, она будетъ слишкомъ субъективна и слишкомъ произвольна. Отнять у нея этотъ характеръ субъективности и произвола возможно только двумя путями. Путемъ постановленій власти, верховная власть государства или общины опредляетъ, на основаніи различныхъ соображеній и вычисленій, цнность представленныхъ на рынокъ товаровъ, каждый продуктъ прежде чмъ появиться въ продаж, прежде чмъ сдлаться объектомъ обмна, повергается на разсмотрніе власти и власть выставляетъ на немъ ею постоянную цну, или же, не утруждая себя оцнкою каждаго предмета въ отдльности, власть просто назначаетъ постоянную или временную таксу для цлаго рода извстныхъ продуктовъ. Этотъ путь Прудонъ отвергаетъ съ негодованіемъ. Остается второй путь, онъ состоитъ въ постоянной и повсемстной публикаціи статистическихъ свденій о состояніи урожаевъ, о числ рабочихъ рукъ, о количеств свободныхъ капиталовъ, о размрахъ потребленія и производства въ каждой мстности, о задльной плат, о рискахъ и несчастныхъ случаяхъ, о рыночныхъ цнахъ и т. п. Такія публикаціи способствовали бы повсемстному уравненію спроса съ предложеніемъ и повели бы къ установленію прочныхъ и опредленныхъ таксъ на товары.
Первый путь,— это путь, котораго держались нкоторыя изъ средневковыхъ ремесленныхъ корпорацій и городскихъ муниципій. Онъ приводитъ къ самому грубому произволу и препятствуетъ развитію промышленности, убиваетъ духъ изобртательности. Второй путь,— избранный Прудономъ, приводитъ къ безусловному господству закона спроса и предложенія, который самъ Прудонъ считаетъ несправедливымъ и неразумнымъ.
Правда тогда ажіотажъ будетъ невозможенъ, не будетъ быстрыхъ и неожиданныхъ разореній и обогащеній, не будетъ банкротствъ, но черезъ это нисколько не измнится отношеніе между трудомъ и капиталомъ. И Бастіа и вся экономическая школа считаютъ ажіотажъ и банкротство — ненормальными явленіями, и они изъ всхъ силъ стараются объ искорененіи ихъ, но никто не скажетъ, что эти почтенные люди хлопочутъ въ интересахъ рабочаго,— нтъ, они имютъ въ виду только выгоды буржуа, для буржуа, выгоденъ экономическій застой, и они тщательно оберегаютъ и охраняютъ его отъ всякихъ потрясеній и перемнъ. Къ тому же самому стремится и Прудонъ, потому что. предлагаемый имъ способъ уравненія цнностей,— уравненія, которое онъ, подъ именемъ справедливости, кладетъ въ основу всей своей экономической системы,— логически приводитъ къ узаконенію ложныхъ экономическихъ отношеній, къ возведенію экономическихъ Фактовъ въ экономическое право. ‘Цны всхъ товаровъ (въ томъ числ и труда), должны опредляться, говоритъ онъ, на основаніи подробныхъ свденій о различныхъ элементахъ производства въ различныхъ промышленныхъ сферахъ. Прекрасно. Но почему же средній выводъ, извлеченный изъ этихъ свденій, мы должны считать за непреложную норму, за истинный регуляторъ обмна? Кто поручится, что эта норма выражаетъ истинную, дйствительную цнность предмета? Разв т частныя данныя, изъ которыхъ она составилась, образовались не годъ вліяніемъ закона спроса и предложенія?
Такимъ образомъ, Прудонъ, начавъ отыскивать регулятора обмна во внутренней цнности предмета, кончилъ тмъ, что сталъ требовать ‘для точной и врной оцнки товаровъ учрежденія статистическихъ бюро и конторъ для объявленій’ (стр. 190), т. е. призналъ среднюю рыночную цну за истинную настоящую цну предмета. По вдь рыночныя цны, какъ думаетъ самъ же Прудонъ, вытекаютъ изъ промышленной анархіи, слдов., отыскивать между ними среднюю величину и возводить эту величину въ норму обмна,— это значитъ пытаться регулировать анархію, такая попытка едва-ли когда нибудь можетъ осуществиться. Это все равно, что писать правила для воюющихъ, и опредлять заране какое число ударовъ и съ какою силою каждый солдатъ иметъ право нанести своему врагу, солдатъ никогда не подумаетъ справляться, на пол битвы, съ этою табелью ударовъ, онъ будетъ рубить на право и на лво,— рубить пока не иступится клинокъ его сабли, пока сабля не выпадетъ у него изъ рукъ. Вдь для того, чтобы средняя цна товаровъ, опредляемая но даннымъ статистическаго бюро, хоть сколько нибудь выражала собою дйствительную цнность предмета, чтобы она не была плодомъ чистйшаго произвола, для того покрайней мр надобно, чтобы люди усвоили себ сколько нибудь правильный взглядъ на свои труды. ‘Надо, говоритъ самъ Прудонъ, чтобы трудящееся общество дошло до извстной степени промышленной и экономической нравственности, чтобы вс подчинились законамъ справедливости, не взирая на знатность, неравенство, положеніе, знаменитость, словомъ на все, чмъ дорожитъ общественное мнніе,’ (стр. 117). Итакъ нужно начать реформу съ нравовъ,— нужно сдлать прежде всего людей справедливыми,— нужно измнить и возвысить ихъ міросозерцаніе, тогда только рыночная цна предмета боле или мене будетъ совпадать съ его истинною цною, найденъ будетъ врный регуляторъ обмна, а слдовательно и всхъ нашихъ соціальныхъ отношеній. Но къ чему тогда этотъ регуляторъ,— когда вс люди сдлаются равно справедливыми и равно умными…
Теперь, когда мы знаемъ, въ какомъ близкомъ родств находятся между собою принципы Прудона и принципы старой школы экономистовъ, намъ остается указать только на то, въ чемъ они дразнятся. Прудонъ, какъ и экономисты, ставитъ обмнъ краеугольнымъ камнемъ общежитія, онъ требуетъ, чтобы этотъ обмнъ былъ справедливъ и правиленъ, т. с. чтобы всегда обмнивались между собою только равноцнныя величины, мркою цнности предмета онъ, какъ и экономисты, считаетъ трудъ и стоимость производства, мркою труда и стоимости производства — среднюю рыночную цну. Но вотъ уже съ этого пункта, который экономисты признаютъ только въ принцип, Прудонъ начинаетъ расходиться съ ними. Прудонъ съ свойственною ему логикою и послдовательностію, примняетъ свой принципъ ко всякаго рода промышленнымъ и торговымъ предпріятіямъ, такимъ образомъ, у него является заманчивая теорія взаимнаго страхованія и взаимнаго кредита (дароваго). Экономисты, по своей близорукости, до сихъ поръ не могутъ догадаться, что теорія дароваго кредита есть не боле не мене какъ логическое развитіе ихъ же собственной доктрины. Другая непослдовательность, въ которую он впадаютъ, заключается въ ихъ излишней и совершенно неумстной любви къ преданіямъ и предразсудкамъ, завщаннымъ намъ средневковымъ феодализмомъ. Принципы средневковаго феодализма и принципы современнаго буржуазнаго порядка совершенно другъ другу противуположпы. Тамъ монополіи, привиллегіи, касты, прикрпленность къ земл, здсь отсутствіе родовыхъ монополій, полная свобода обмна, полная свобода передвиженія. Прудонъ ясно понимаетъ это противорчіе и потому, съ строгою послдовательностію, исключаетъ вс средневковыя привилегіи, вс остатки Феодальнаго права, изъ своей системы.
Такимъ образомъ Прудонъ отличается отъ старой экономической школы только тмъ, что онъ логичне, послдовательне и точне развилъ основный принципъ современной буржуазіи и извлекъ изъ него весьма поучительные результаты относительно различныхъ промышленныхъ предпріятій,— именно относительно кредита, перевозки товаровъ, страхованія и найма квартиръ.
Нужно быть крайне непонятливымъ, чтобы видть въ прудоновской теоріи кредита, страхованія, перевозки товаровъ и найма квартиръ,— какую то особую самостоятельную, оригинальную теорію,— нтъ, это не боле, какъ логическій выводъ изъ буржуазнаго принципа обмна, — это его лучшая лицевая сторона. Экономисты не замчали ее и не придавали ей особой важности, потому они сдлали свою доктрину ненавистною трудящимся классамъ. Прудонъ былъ сообразительне ихъ, онъ обратилъ на нее все свое вниманіе, онъ говорилъ о ней такъ неутомимо, такъ долго и такъ хорошо,— что рабочіе, или, правильне, нкоторая часть рабочихъ до того увлеклась его принципами, что усмотрла въ нихъ якорь своего спасенія. ‘Безъ насъ, говорятъ они въ доклад, писанномъ въ 1863 году и подписанномъ 60-ю рабочими,— буржуазія не можетъ основать ничего прочнаго, безъ ея содйствія ваше освобожденіе можетъ быть замедлено очень надолго’.
Такимъ образомъ экономисты не поняли Прудона, они вели съ нимъ ожесточенную, почти всегда недобросовстную полемику,— тогда какъ имъ слдовало воздвигнуть ему памятникъ и сдлать его членомъ самой академіи. Они ославили его софистомъ и анархистомъ, не подозрвая даже того, что, въ лиц его, они сами себя обзывали этими именами.
Теорія свободнаго обмна, порождая взаимный вредитъ и взаимное страхованіе, логически приводитъ къ развитію индивидуализма т. е. къ праву каждой личности свободно распоряжаться своимъ потребленіемъ и производствомъ. Въ этомъ прав, по понятіямъ экономистовъ и Прудона, заключается вся сущность индивидуализма, потому-то, въ ихъ глазахъ, вс писатели, имющіе несчастіе несоглашаться съ гг. Бастіа и Прудономъ,— отъявленные враги свободы человческой личности, сторонники коллективнаго деспотизма и произвола. Я не стану здсь касаться этого стараго спора и доказывать, какъ узко и односторонне понимаютъ индивидуальность гг. Бастіа и Прудонъ,— я хочу только показать, къ какимъ логическимъ выводамъ приводитъ ихъ это пониманіе…. дкіе нападки
Прудона на извстный экономическій принципъ laissez faire слдуетъ понимать не въ смысл общаго несогласія съ этимъ принципомъ, а въ смысл упрека экономистамъ за ихъ непослдовательность. Такъ, напримръ, его нападки на Бастіа и Кобдена за ихъ пламенныя филиппики свободной торговл, объясняются тмъ, что онъ справедливо видлъ въ этихъ Филиппинахъ не проповдь свободной конкуренціи, а проповдь монополя въ пользу иностраннаго производства. Но что Прудонъ былъ несомннный поборникъ этого принципа,— это вытекаетъ какъ изъ общаго смысла его основнаго принципа — взаимности, т. е. обмна, такъ и изъ его уваженія къ. безграничному индивидуализму, изъ его нападокъ на разные люксембургскіе и тому подобные проэкты, наконецъ изъ его собственныхъ словъ. Въ разбираемой мною книг, онъ говоритъ на стр. 165: ‘всякая промышленная спеціальность не только призвана развиваться и дйствовать въ полной и совершенной независимости, при условіяхъ взаимности, отвтственности и обезпеченія (т. е. обмна, регулируемаго, какъ мы видли, закономъ спроса и предложенія), которые составляютъ общее условіе общества, но, кром того, тоже распространяется и на промышленниковъ, изъ которыхъ каждый, въ томъ округ, гд онъ живетъ, служитъ своею личностью представителемъ какой нибудь спеціальности труда: въ принцип же промышленники должны оставаться свободными’.— На слдующихъ страницахъ Прудовъ доказываетъ необходимость свободы торговли и конкуренціи, и возстаетъ противъ ассоціаціи поглощающей и то и другое, подчиняющей себ трудъ и потребленіе человка. ‘Зачмъ пропадать, говоритъ онъ въ заключеніе, экономическому индивидуализму? Зачмъ намъ мшаться въ это? Организуемъ право (т. е. обмнъ) и пусть каждый ловко длаетъ свое дло. Благосклонность публики обратится на того, кто будетъ всхъ честне и всхъ прилежне’. (стр. 168).
Авраамъ Линкольнъ представляетъ собою типъ истаго американца со всми его достоинствами и недостатками, со всми его странностями и противурчіями. Поэтому жизнь его не иметъ какой нибудь минутный, политическій интересъ,— это не простое жизнеописаніе одной изъ замчательныхъ личностей, послднихъ годовъ,— это біографіи если можно такъ выразиться, цлаго народа, о каждомъ американц, можно сказать почти тоже, что говорится о Линкольн въ его біографіи, каждый американецъ (разумется мы говоримъ здсь объ американцахъ Сверныхъ Штатовъ) найдетъ очень много, не только общихъ, но даже, тождественныхъ чертъ въ своемъ образ жизни, мыслей и склад характера своего бывшаго, любимаго президента. Въ этой-то общности характеровъ, въ этомъ-то сходств мыслей и заключалася, по всей вроятности, причина необыкновенной популярности Линкольна. Линкольнъ не отличался ни однимъ изъ тхъ блестящихъ качествъ, которыя длаютъ человка ‘героемъ’ въ европейскомъ смысл этого слова. Онъ не отличался никогда ни особенною силою мысли, ни смлою широтою си ихъ замысловъ, ни возвышенностью своихъ идей, ни новизною своихъ принциповъ. Въ политик онъ былъ консерваторъ, крпко державшійся преданій и основъ, завщанныхъ праотцами американскаго союза. Онъ былъ твердо убжденъ въ непогршимости этихъ преданій, онъ глубоко врилъ въ несомннную разумность этихъ основъ. Потому вс его стремленія, какъ политическаго дятеля, были исключительно направлены къ тому, чтобы сохранить единство союза, не обращая вниманіе на то, возможно ли было это единство при данныхъ основахъ, сообразовалось-ли оно съ экономическими условіями американской жизни на юг и на свер. Самыхъ же этихъ экономическихъ условій онъ никогда пожелалъ трогать, потому что он были освящены долголтнимъ опытомъ. Правда, впослдствіи, увлекаемый борьбою, онъ ршился наложить руку на одно изъ наиболе ржущихъ глаза, проявленій экономической жизни юга,— на невольничество, но, во первыхъ, къ этой радикальной мр онъ прибгъ только уже впослдствіи, какъ въ крайнему, дисциплинарному средству, вначал же, онъ очень ясно выражалъ свое намреніе сдлать югу по этому вопросу уступку и оставить рабство неприкосновеннымъ тамъ, гд оно уже существуетъ, лишь бы только сохранить цлость союза. ‘Во всхъ рчахъ сказанныхъ Линкольномъ, или въ пользу своей партія и ея кандидатовъ или въ защиту своихъ убжденій — говоритъ его нмецкій біографъ Ланге,— везд проглядиваетъ одинъ основный мотивъ: законы союза должны считаться неприкосновенными. Отцы допустили существованіе рабства, а потому ни одинъ гражданинъ принесшій присягу конституціи, не сметъ заносить свою руку на пораженіе рабства въ тхъ штатахъ, ‘домашнія учрежденія’ которыхъ нетронуты самою конституціею, иначе онъ будетъ клятвопреступникъ.’ (стр. 156). Такимъ образомъ Линкольнъ, смотря на важнйшій вопросъ своего времени съ узкой, юридической точки зрнія, считалъ возможнымъ сохранить политическое, формальное единство, при существованіи коренной, существенной розни въ основныхъ условіяхъ бытовой жизни народовъ. Какъ глубоко уважалъ онъ все, освященное мудростью предковъ, видно изъ того, что когда даже война была въ полномъ разгар и ожесточеніе воюющихъ сторонъ дошло до крайнихъ предловъ, онъ нсколько разъ выражалъ желаніе вступить въ миролюбивые переговоры съ югомъ, и предлагалъ югу гарантировать существованіе рабства тамъ, гд оно существуетъ, подъ условіемъ сохраненія цлости союза. Но югъ смотрлъ на междоусобную войну гораздо логичне свера, потому онъ не поддавался ни на какіе компромиссы. Упорство южанъ образумило наконецъ и партію Линкольна. Линкольнъ ршился наконецъ нанести ударъ учрежденію, ‘установленному мудростью предковъ.’ Съ этою ршительнаго момента борьба должна была принять совершенно другое направленіе, изъ чисто политической она должна была превратиться въ экономическую, вопросъ о политическомъ единств отодвинулся на второй планъ, уступивъ первое мсто вопросу объ единств соціальномъ. Понималъ или не понималъ Линкольнъ это новое значеніе ‘великой войны’, ршить это теперь трудно. Несомннно только, что его преемникъ Джонсонъ выказалъ на этотъ счетъ полнйшее непониманіе. Борьба, поставленная на экономическую почву, не могла и не должна была окончиться со смертію послдняго Бонна въ арміи Девиса, со взятіемъ послдней крпости южанъ. Съ береговъ Потомака и Джемса, съ Шенандоасскихь долинъ, съ предмстій Питсбурга она должна была перейдти въ самый центръ невольничества, въ города и Фермы плантаторовъ, она не могла окончиться простымъ возстановленіемъ политическаго единства союза, она должна была водворить на юг и свер единство экономическое, т. е. въ самомъ корн видоизмнить бытовыя условія жизни рабовладльческихъ штатовъ.
Едва-ли бы и Линкольнъ ршился довести войну до этого крайняго предла, по крайней мр, онъ нигд и никогда не высказывалъ подобнаго желанія, судя же по его прошедшему, нельзя было думать, чтобы онъ отказался отъ принципа, которому оставался вренъ всю свою жизнь: ‘законы союза должны считаться неприкосновенными’. Было несомннно, что эта юридическая Формула не соотвтствовала экономическимъ потребностямъ времени, но Линкольнъ не понималъ этого несоотвтствія и потому мы не можемъ согласиться съ тми публицистами, а въ томъ числ и съ біографомъ Линкольна, Ланге,— которые утверждаютъ, будто политика Линкольна была самая мудрая и благоразумная, и будто онъ, одинъ, могъ привести войну къ желанному исходу — къ полному объединенію союза. Линкольнъ, это правда, могъ разбить и уничтожить арміи южанъ, могъ овладть всми ихъ крпостями и срыть Ричмондъ до основанія, онъ могъ взять въ плнъ и повсить Девиса, Стифенса и Ли,— онъ могъ принудить мятежническіе штаты признать надъ собою главенство Вашингтонскаго конгресса,— но никогда онъ не могъ уничтожить той ‘глубокой разслины,— какъ говоритъ Лонге,— которая приходила черезъ все зданіе союза отъ основанія до самой вершины’. Андрю Джонсонъ, врный и послдовательный продолжатель политики Линкольна, служитъ какъ бы условнымъ примромъ, подтверждающимъ истину этого мннія. Чтобы уничтожить эту разслину нужно перебрать все зданіе снова, а Линкольнъ такъ же мало былъ способенъ на эту работу, какъ и Андрю Джонсонъ. Но въ такомъ случа, гд же разгадка той необыкновенной и всеобщей популярности, которою онъ пользовался? Мы уже сказали, что причину этой популярности нужно искать въ типичности характера Линкольна. Онъ былъ современнйшее выраженіе американца Сверныхъ Штатовъ, потому такъ и ненавидли его южане. Энергія, непоколебимое, упорное преслдованіе разъ поставленной цли, соединенныя съ необыкновеннымъ умніемъ приспособляться къ всевозможнымъ обстоятельствомъ, и искусно лавировать между вопіющими противурчіями,— уваженіе къ преданіямъ страны,— въ авторитету предковъ и въ то же время твердая увренность въ собственныя силы, любовь къ индивидуальной независимости — вотъ отличительныя черты американскаго характера. И вс эти черты соединялись въ характер Линкольна самымъ полнымъ и гармоническимъ образомъ. Потому, какъ мы уже сказали, исторія жизни этого замчательнаго человка, давая ключъ къ уразуменію того, какимъ образомъ образовывается и развивается американскій характеръ вообще,— послужитъ драгоцннымъ матеріаломъ для будущаго историка, а для насъ, современниковъ, она представляетъ въ высшей степени интересную и поучительную картину быта и нравовъ общества, такъ мало похожаго на общество стараго свта.
Линкольнъ былъ сынъ бднаго дровоска. Онъ росъ среди дикихъ двственныхъ лсовъ Кентукки, съ самыхъ малыхъ лтъ онъ уже помогалъ отцу въ добываніи насущнаго куска хлба, вмст съ нимъ маленькій мальчикъ ходилъ въ лсъ рубить дрова, длать поски, расчищать непроходимыя, безплодныя мста и превращать ихъ въ пахатныя поля. Эта ранняя трудовая жизнь, эта упорная борьба съ природой оказали могущественное вліяніе на дальнйшее образованіе характера Линкольна. Привыкнувъ каждый кусокъ хлба добывать собственными трудами онъ проникся глубокою врою въ свои силы, и глубокимъ уваженіемъ къ труду вообще. Эта вра и это уваженіе не ослабвало въ немъ во всю его жизнь. Незадолго до избранія своего къ президенты, онъ говорилъ: ‘Каждый человкъ долженъ стремиться къ возвышенію, но достигать этой цли нужно своими трудами, а не полагаться на другихъ, потому что каждый человкъ получилъ отъ Бога не только одинъ ротъ, но и дв руки, и если бы Всемогущій захотлъ произвести исключительно такой родъ людей, которые могли бы только нтъ, а не работать, то конечно онъ не далъ бы имъ рукъ, а только одни рты.’ Изъ этаго уваженія къ чужому труду вытекало у него отвращеніе ко всякаго рода привиллегіямъ и къ невольничеству, какъ естественному послдствію этихъ привилегій. Какъ относился Линкольнъ къ привилегіямъ рожденія — это лучше всего можно видть изъ слдующаго въ высшей степени характеристическаго анекдота. Одинъ европейскій офицеръ, переселившійся въ Америку, получилъ тамъ мсто лейтенанта въ какомъ то конномъ полку. Когда онъ при свиданіи съ Линкольномъ хотлъ выразить ему свою благодарность за это и, очарованный любезностью президента, счелъ долгомъ своимъ упомянуть, что онъ принадлежитъ къ одному очень древнему дворянскому роду, Линкольнъ отвчалъ ему: ‘О, я надюсь, это нисколько не воспрепятствуетъ вашимъ успхамъ’!— ‘Этотъ отвтъ, говоритъ Ланге (стр. 100) дйствительно-ли данный Линкольномъ или только выдуманный, во всякомъ случа совершенно вренъ духу того человка, вся жизнь котораго представляетъ врный образецъ кореннаго, настоящаго американца. Ясно и просто самъ Авраамъ Линкольнъ рисуетъ намъ этотъ образецъ въ своей рчи, въ 1859 г., когда говорятъ: ‘Мой взглядъ на свободный трудъ таковъ. Молодой человкъ достигаетъ того возраста, который уже освобождаетъ его отъ отцовской опеки. Онъ не иметъ никакихъ другихъ капиталовъ, кром своихъ здоровыхъ рукъ, данныхъ ему Богомъ, и твердой, постоянной охоты трудиться, кром того онъ владетъ и свободой — избирать по собственному желанію, какъ родъ своихъ занятій, такъ и хозяина. У него нтъ ни земли, ни фабрики, поэтому онъ отыскиваетъ случай сдлаться съ кмъ нибудь, чтобы тотъ платилъ ему хорошую поденную плату, за хорошую поденную работу. Конечно онъ, по своей охот избравшій для себя извстную работу, трудится усердно, живетъ умеренно, и вотъ въ результат годовой или двухгодовой работы у него оказывается излишекъ. Теперь онъ уже самъ покупаетъ клочекъ земли, обзаводится дтьми и сберегаетъ постепенно капиталъ, достаточный для того, чтобы съ своей стороны принять на извстныхъ условіяхъ какого нибудь новичка-работника, для котораго точно такимъ же образомъ открывается дорога въ самостоятельности.’ Такимъ образомъ, онъ хочетъ чтобы каждый собственнымъ трудомъ пробивалъ себ положеніе въ свт, достигалъ самостоятельности. Добиться обезпеченнаго состоянія — вотъ, по его мннію, конечная цль человческаго труда,— нажить себ капиталъ — вотъ главнйшій стимулъ человческой дятельности. Каждый долженъ стремиться изъ работника сдлаться хозяиномъ. ‘Это стремленіе, говоритъ онъ, отвчаетъ требованіямъ справедливости и ведетъ къ счастію, оно открываетъ каждому будущность, поэтому и возбуждаетъ къ дятельности.’ Изъ этого же положенія вытекаетъ его взглядъ на невольничество. ‘Хотя я и согласенъ, говоритъ онъ, съ защитниками рабства въ томъ, что существуютъ нкоторыя такія отношенія, въ которыхъ негры не могутъ стать въ уровень съ нами, блыми, они конечно не могутъ равняться съ нами своимъ цвтомъ кожи, быть можетъ, они не будутъ соперничать съ нами и касательно нкоторыхъ дарованій сердца и ума. Но что касается естественнаго, врожденнаго права,— сть безъ разршенія другихъ сбой собственный хлбъ, добытый своими собственными руками,— то я надюсь, что въ этомъ отношеніи негръ совершенно равенъ намъ и всмъ нашимъ противникамъ, какъ и вообще всмъ людямъ на свт.’
Однако этотъ взглядъ на право негра на продукты своего труда, очень мирно и покойно уживался въ голов Линкольна съ уваженіемъ къ институту рабства, какъ юридическому учрежденію. Такая гибкость и податливость нравственныхъ принциповъ всегда характеризуетъ то, что мы обыкновенно называемъ практичностью. Изъ проведеннаго примра можно видть, въ какой степени обладалъ этимъ качествомъ бывшій президентъ союза.
Итакъ, отличительною чертою характера Линкольна была непреклонная энергія и крпкая вра въ собственныя силы. Первоначально все его честолюбіе ограничивалось скромнымъ желаніемъ обезпечить себя. Съ этою цлью онъ поступилъ сидльцемъ къ одному лавочнику. Нтъ сомннія, что онъ скоро бы добился того, къ чему стремился и его программа человческаго счастія не замедлила бы осуществиться на немъ самомъ. Изъ простыхъ сидльцевъ онъ вроятно скоро сдлался бы компаньономъ, а тамъ и хозяиномъ лавки, тамъ и капиталистомъ, но тутъ случилось событіе, оказавшее ршительное вліяніе на его дальнйшую судьбу и заставившее его круто перемнить свою карьеру.
Къ томъ штат, гд онъ жилъ, взбунтовались индйцы, начались походы противъ мятежниковъ, почти вс взрослые и сильные мужчины его мстечка принимали въ нихъ участіе, принималъ и онъ. Его личная храбрость и необыкновенная физическая сила выдвинули его впередъ всми его товарищами, онъ пріобрлъ извстность, онъ былъ возведенъ въ чинъ капитана. Это вскружило голову Аврааму и онъ уже не могъ теперь примирится съ скромною долею лавочнаго сидльца. Нотъ, какъ онъ самъ описываетъ совершившуюся въ немъ перемну:
‘Никогда, за исключеніемъ, впрочемъ одного года, говорилъ поздне Линкольнъ, не мучилъ меня бсъ высокомрія. Было время, когда, говоря совершенно искренно, я много или врне слишкомъ много гордился своими здоровыми руками, на которыя, впослдствіи научился смотрть совершенно другими глазами. Своимъ длиннымъ рукамъ я не зналъ цны. Монетъ быть, ни одинъ богачъ, владющій сотнями тысячъ долларовъ, не разсматривалъ свои сокровища съ большею нжностью и съ большимъ самодовольствомъ, какъ я свои Р)ни. Голова у меня кружилась отъ плановъ, и я долженъ сознаться, что мои плечи и мои руки всегда были истиннымъ основаніемъ всхъ этихъ плановъ. Я разсчитывалъ въ скоромъ времени изъ прикащика сдлаться настоящимъ купцомъ — блистательная перспектива съ неопредленными представленіями о прошеніи милостыни (въ случа банкротства) по закоулкамъ. Руки мои я тутъ были для меня утшеніемъ, началомъ и концемъ всхъ моихъ мечтаній. ‘Черный Соколъ’ (прозвище начальника возставшихъ индйцевъ) сдлалъ изъ лавочнаго сидльца капитана, я никакъ не думаю сказать этимъ будто я дйствительно получилъ патентъ на капитанство отъ Black-Havok’а, нтъ, я хочу только сказать, что и я, вмст съ нашимъ полководцемъ, содралъ особый родъ скальпированія,— съ Black-Havok’а, нкоторую долю славы. Капитанъ — знаменательное слово. Капитанъ но можетъ быть сидльцемъ, если только ему угодно будетъ заявить передъ своими товарищами притязаніе на мужество. ‘Pluck.’ И вотъ бсъ гордыни взялъ меня за голову, все равно какъ ангелъ Авакумма и показалъ мн, что мой большой палецъ и оба передніе на правой рук равны остальнымъ пальцамъ вмст съ цлымъ лвымъ кулакомъ и что мой языкъ, по врному вычисленію, вситъ гораздо больше, чмъ об длинныя мои руки. Но кмъ хоть разъ овладетъ бсъ, тотъ обыкновенно не скоро отдлается отъ него. Этотъ бсъ гордыни своимъ большимъ пальцемъ показалъ мн, черезъ свое плечо, что въ войск, находящемся подъ командою двухъ злыхъ ангеловъ Кутриля и Дальциля (лихоимство и честолюбіе) находится свободное мстечко и для меня. Я бросилъ свое прикащичество подъ столъ и какъ богатый надеждами правовдъ ушелъ оттуда. Лотти вс мои помощники сдлались адвокатами и капитан ихъ надюсь доказалъ, что всегда достоинъ командовать бодрыми молодыми людьми’.
Такимъ образомъ, выбрался Линкольнъ на большую дорогу къ слав.
Онъ началъ теперь учиться, чтобы быть допущеннымъ въ качеств ученаго юриста къ судейской ршетк. ‘Этотъ новый кандидатъ, говоритъ біографъ Линкольна (стр. 93), былъ совершенно исключительнымъ явленіемъ, онъ былъ настоящимъ обитателемъ лсовъ, по своему языку, по своимъ манерамъ, по своему платью. Абе (сокращенное Авраамъ) имлъ ровно шесть футовъ въ вышину и при этомъ былъ довольно непропорціональнаго сложенія. Его жилистыя, костистыя руки и ноги были очень длинны, он казалось были ему въ тягость, если только на приходилось маршировать или работать. Руки, которыми когда-то Абе гордился, походили на огромныя подъемныя машины, которыхъ никоимъ образомъ нельзя было всадить въ перчатки. Шея тоже была очень длинна, а грудь казалась очень узкою, для этого ‘ходячаго маяка’. Но въ особенности была замчательна голова нашего кандидата юриста: продолговатая, узкая, несоразмрно малая по сравненію съ исполинскимъ ростомъ. Волоса были въ высшей степени своенравны, каждый волосокъ стоялъ, въ силу своей внутренней самостоятельности, подъ прямымъ угломъ съ черепомъ, презирая всякія гребенки и щетки. Лобъ его походилъ на здоровый каменный обломокъ, былъ костлявъ и уже въ молодые годы покрытъ морщинами. Подъ густыми бровями, въ глубокихъ впадинахъ лежали глаза, но что за глаза! Свтлые, искрящіеся, острые и наивные, они то плутовки блестли, то задумчиво глядли въ даль. Казалось, что Абе могъ проникнуть въ самую душу каждаго человка, на котораго только приходилось ему смотрть, онъ всякаго узнавалъ насквозь, какъ будто въ сердце каждаго было для него стеклянное окошко. Необыкновенно большой ротъ, вооруженный двумя рядами блыхъ, какъ снгъ, зубовъ, уши годились бы къ голов, которая была бы въ два раза больше его собственной. Никакая одежда не могла хороша сидть на этой фигур, везд торчавшія кости злобно насмхались подъ искусствомъ портнаго. Брюки обыкновенно были узки и не могли скрывать слишкомъ длинныхъ сапоговъ. Прибавьте къ этому общій видъ всей фигуры. Въ немъ проглядывала какая-то особенная сила, въ немь нельзя было не замтить Физической крпости, но и въ нравственной сил почтеннаго Абе также никто не могъ ошибиться, для этого стоило только взглянуть на это лице, на эти черты, съ такимъ достоинствомъ выражавшія спокойную мысль. Первый отзывъ объ Авраам Линкольн могъ быть безъ сомннія такой: ‘курье зная личность.’ Но зато второй разъ уже нужно было сказать: ‘Абе человкъ съ необыкновенною душевною силою, боецъ никогда не уступающій, никогда не колеблющійся, человкъ только вмст съ жизнію отказывающійся отъ своего намренія’ (стр. 93—94).
Вотъ этой-то жилистой, мускулистой и угловатой личности предстояла теперь трудная задача возвыситься въ сред общества волнующагося разнообразными политическими интересами. Рядомъ съ своими товарищами, по большей части богатыми людьми, Линкольнъ стоялъ теперь у судебной ршетки, какъ нищій. Прежде чмъ попасть за эту ршетку, нужно было нсколько лтъ заниматься юриспруденціей,— а, у него не было ршительно никакихъ средствъ къ существованію, Авраамъ опять обратился къ своимъ рукамъ, онъ сталъ искать мста землемра. По для землемра требовались не одни только руки, нужна еще была и математика, которою Линкольнъ до сихъ поръ никогда не занимался и въ которой онъ ничего не смыслилъ. Нечего длать, онъ занялся математикою и при своемъ желзномъ прилежаніи скоро пріобрлъ себ вс нужныя но этой части свденія.— Посл этого онъ занялъ мсто землемра — должность которую нкогда исправлялъ Вашингтонъ. Обязанность его состояла въ распредленіи земли между поселенцами. Но первому призыву, онъ долженъ былъ отправляться, не смотря на втеръ и непогоду, по полямъ своими съ инструментами или гд нибудь въ кустахъ высчитывать измренія. Понятно, что при такой жизни не было недостатка ни въ труд, ни въ лишеніяхъ. Но Авраамъ не палъ духомъ, онъ твердо шелъ къ своей цли и среди утомительныхъ экскурсій онъ не забывалъ заниматься юриспруденціей). Наконецъ въ 1836 году онъ окончилъ свою подготовку, сдалъ экзаменъ и получилъ доступъ къ авдокатур.
Сдлавшись адвокатомъ, Линкольнъ тсно примкнулъ къ республиканской партіи Генри Клэя изъ Кентукки, и скоро сдлался до* нимъ изъ ея самыхъ дятельныхъ и выдающихся членовъ. Съ этихъ собственно и начинается политическая карьера Линкольна. Но, такъ какъ мы, не желаемъ касаться здсь политической дятельности бывшаго президента и политическихъ доктрина его партіи, то ограничимся только краткою характеристикою партій Клэя, и укажемъ, на ту роль, которую занялъ въ ней молодой Линкольнъ.
Вотъ что говоритъ объ этомъ Ланге: ‘Клэй причислялъ себя къ послдователямъ Джеферсона и глубоко былъ проникнутъ принципами національнаго патріотизма. Но онъ всегда ставилъ выше измнчивой политики своей партіи, широко понимаемый имъ общественный интересъ. Джеферсонъ хотлъ только видть свою націю свободною, но Клей не одного этого желалъ: онъ желалъ, онъ стремился къ тому, чтобы утвердить благосостояніе народа на боле прочномъ матеріальномъ основаніи. Для этого онъ предлагалъ полезныя общественныя работы, внутреннія улучшенія, которыя слдовало привести въ исполненіе насчетъ отдльныхъ штатовъ и союза. Клей усплъ добиться въ высшей степени важной покровительственной системы пошлинъ въ союз, черезъ что промышленность Соединеныхъ Штатовъ стала въ независимое положеніе, отъ англійской фабрикаціи. Самыя ожесточенные противники Клея находились въ Каролин и преимущественно въ южной, были они также въ Виргиніи въ Миссисипи. Южные каролинцы уже и въ то время серьезно грозили цлости союза. Клей первый положилъ скиру у корня могущественныхъ южныхъ штатовъ и при помощи своей покровительственной системы пошлинъ далъ ршительный перевсъ Свернымъ Штатамъ.— Во времена самой необузданной демократіи Клей былъ защитникомъ націи и былъ на хорошемъ счету у умренныхъ демократовъ. Въ 1830 году Клей стоялъ во глав національныхъ республиканцевъ (daymen). Въ 1835 году партія уже совершенно организовалась и сдлалась до того вліятельною, что могла думать о совершенномъ уничтоженіи вліянія демократовъ. Въ 183G году приверженцы Клея дали сисей партіи названіе виговъ и съ этихъ поръ они составляли центръ силы, враждебной демократомъ.
‘Таковъ былъ предводитель и такова была та партія, къ которой присталъ Авраамъ Линкольнъ, со всею энергіею своего характера. Онъ былъ неутомимъ, обнаруживалъ замчательный талантъ въ вербованіи новыхъ членовъ, написалъ множество небольшихъ статеекъ для разъясненія современныхъ обстоятельствъ, и къ очень скоромъ времени стадъ считаться въ своемъ штат самою надежною опорою партіи, поставившей себ задачею создать для сверной Америки новую будущность. Линкольнъ, по большей части, молчаливый и углубленный въ самого себя, работалъ какъ стнобитная машина, если нужда требовала выступить на поле битвы. Онъ не любилъ часто выставляться изъ толпы и говорить рчи, но если показывался на трибун, то обыкновенно говорить такія вещи, которыя уже сами въ себ заключали неопровержимыя и краснорчивыя доказательства. Очень рдко Линкольнъ обращалъ вниманіе на мелочныя подробности происходившей борьбы, его взглядъ всегда устремлялся къ боле высокимъ и серьезнымъ вещамъ. Онъ въ нсколько минутъ излагалъ своимъ слушателямъ общее положеніе длъ и затмъ предоставлялъ своимъ краснорчивымъ товарищамъ длать нужныя разъясненія и коментаріи къ его словамъ. Какъ ораторъ, Линкольнъ былъ очень популяренъ. Онъ уже съ самаго начала своей политической карьеры попалъ то нелегкое искуство, при помощи котораго различныя отвлеченности можно представлять нагляднымъ и совершенно яснымъ образомъ. Мткими сравненіями, заимствованными по большей части изъ народной жизни, удачнымъ и рзкимъ юморомъ онъ не только ясно и отчетливо обрисовывалъ передъ слушателями извстный предметъ, но и умлъ оставить въ нихъ глубокія впечатлнія и убжденія въ правот всего имъ сказаннаго. Во время преній Линкольнъ обыкновенно сидлъ понуривъ голову, скрестивъ руки и ноги, иной разъ онъ принимался грызть ногти всхъ десяти пальцевъ. Казалось, какъ будто онъ спитъ, однако же никогда и ничто не ускользало отъ его вниманія. Это былъ человкъ способный управлять ‘кормиломъ’ митинговъ, талантъ, умвшій давать должное направленіе разсужденіямъ и спорамъ. Если при обсужденіи какого нибудь дла можно было опасаться, что побочныя обстоятельства могутъ отклонить отъ главнаго предмета, Линкольнъ быстро поднимался съ своего мста, разршалъ встртившіяся недоразумнія, приводилъ въ надлежащій порядокъ матеріалы разсужденій, и въ заключеніе, веселою, острою и умною шуткою заставлялъ упрямцевъ замолчатъ’.
Слдуя порядку выхода въ свтъ новыхъ книгъ, мы укажемъ прежде всего на 2-ю часть Микрокозма,— сочиненія извстнаго нмецкаго философа и психолога Германа Лотце. Это сочиненіе заключаетъ въ себ четвертую, пятую и шестую книги. Въ первой авторъ излагаетъ свое космологическое міровоззрніе, знакомство съ которымъ нисколько не можетъ быть интересно для русскихъ читателей. философскія построенія системъ міра уже отжили свое время, оно еще можетъ имть какое нибудь значеніе, когда оно построено на реальной почв дйствительныхъ фактовъ, по когда оно пускается въ безбрежную и туманную область метафизическихъ умозрній (какъ это случается съ міросозерцаніемъ Лотце), то оно можетъ занимать только лнивыхъ диллетантовъ, считающихъ науку чмъ-то въ род балетнаго развлеченія, а не серьезнымъ органомъ человческихъ нуждъ и потребностей. Пятая и шестая книги представляютъ несравненно большій интересъ. Предметомъ ихъ является человкъ, или правильне, внутренняя природа человка и общество. За ненужнымъ ворохомъ метафизическихъ умозрній, здсь мы встрчаемся съ такими мыслями и выводами, на которыхъ рекомендуемъ нашимъ читателямъ остановить вниманіе. Къ сожалнію, книга Лотца, въ настоящемъ ея вид, совершенно недоступна для нашей публики. Ломать въ настоящее время голову надъ германской метафизикою, вроятно, не найдется много охотниковъ, а еслибы таковыя и нашлись, то они едва-ли бы осилили боле двадцати страницъ,— до того невыносимо дуренъ переводъ. Въ доказательство мы не станемъ вырывать изъ книги на удачу отдльныя фразы, выпишемъ первые строки на первой же страниц: ‘Какъ неохотно и недоврчиво встрчаемъ мы всякую попытку назойливаго остроумія разобрать по частямъ тончайшій строй нашей внутренней природы и какъ мало уваженія внушаетъ намъ спокойная увренность, думающая съ общихъ точекъ зрнія врно предсказать необходимое развитіе этой опредленной смси наклонностей (?). Мы считаемъ себя чмъ-то неболе одной изъ множества группировокъ общеизвстныхъ намъ свойствъ, всякая попытка мрить насъ на одинъ аршинъ съ другими истощается, думаемъ мы безтолку только надъ вншностями нашего существованія, обходя нетронутымъ и непонятнымъ, этотъ ни съ чмъ несравнимый остатокъ, то истинное я, которое во всемъ, въ чемъ доступно оно наблюденію дастъ себ одну только поверхность, приравнимую къ другимъ (а въ сущности все же остается не сравнимымъ) (?)’ и т. д. И такимъ-то языкомъ переведена -вся книга,— какъ вамъ это нравится.
Кажется, кому бы, какъ не намъ имть самыя полныя и подробныя свденія о средней Азіи, съ которою мы находимся въ постоянныхъ торговыхъ и территоріальныхъ сношеніяхъ. А между тмъ и за этими свденіями мы должны обращаться къ европейскимъ путешественникамъ и у нихъ искать описанія этихъ дикихъ народцевъ, разбросанныхъ на огромномъ степномъ пространств между Китаемъ и Россіей). Нтъ сомннія, что заходить въ среднюю Азію, съ намреніемъ изучать ее, не совсмъ безопасно, подозрительность народа, у котораго все построено на хитрости и обман, недружелюбно встрчаетъ всякаго любопытнаго, желающаго познакомиться съ азіатскими порядками, но эта черта, общая всмъ дикарямъ, не помшала англичанамъ осмотрть и изучить самыя недоступныя части Африки и устроить свои каленіи на отдаленныхъ островахъ Австраліи, эта черта не помшала европейскимъ туристамъ побывать въ самыхъ холодныхъ полярныхъ краяхъ и подъ самыми жаркими широтами экватора. Поэтому извиняться въ томъ, что мы плохо міи ровно ничего не знаемъ о своихъ сосдяхъ въ Азіи, ихъ подозрительнымъ характеромъ и опасностію пропивать къ нимъ было бы странно въ виду множества Фактовъ противоположнаго свойства. Извиненіе тутъ можетъ быть одно: мы плохо знаемъ самихъ себя и не только не интересуемся жизнію своихъ сосдей, но и своею собственною. Для жителя Малороссіи Сибирь извстна не боле Ташкента.
Съ этой мыслію мы раскрыли ‘Семимсячный плнъ въ Бухаріи‘ г. Татаринова и, прочитавъ книжку внимательно и не безъ нкоторой скуки, еще сильне убдились въ справедливости своей мысли. На 136 страницахъ большого листа не сказать ничего интереснаго, не представить ни одного замчательнаго факта, не бросить ни одной искры свта на страну въ высшей степени самообразную, какъ своею дикостію, такъ и первоначальнымъ пробужденіемъ общественной жизни — это можетъ только русскій путешественникъ. Изумительная бдность наблюдательной способности и непонятное отсутствіе всякой любознательности! Правда, г. Татариновъ оправдывается въ безсодержательности своей книги тмъ, что онъ былъ плнникомъ, и слдовательно лишенъ былъ свободной жизни между бухарцами. ‘Находясь три мсяца, говоритъ онъ, въ Бухар и не имя возможности выйдти со двора, служившаго мстомъ нашего заключенія, не видя никого, кто бы могъ сообщить намъ что нибудь, будучи три мсяца въ Самарканд, гд нашъ дворъ былъ постоянно на замк и постоянно торчали денные и ночные часовые, я могу повствовать только о томъ, что было доступно для меня, т. е. о путешествіи впередъ и обратно, и о самой жизни въ заперти въ бухарскихъ городахъ.’ (Стр. 111). Но во-первыхъ, до заключенія своего бухарскимъ эмиромъ г. Татариновъ путешествовалъ свободно, и слдовательно могъ запастись кой-какими свденіями, кром сообщаемаго имъ отчета о томъ, гд и какъ угощали его. Во-вторыхъ, даже во время плна, какъ мы узнаемъ отъ самого г. Татаринова, при немъ и товарищахъ его находились люди, которые были не прочь потолковать съ русскими не только о жизни бухарцевъ, но даже о характер и недостаткахъ самого владтеля Бухаріи. Въ числ этихъ людей находился между прочимъ русскій выходецъ Каратаевъ, говорившій по русски и нисколько не стснявшійся въ своихъ отзывахъ какъ о своенравномъ деспот Бухаріи, такъ и о самой стран, которую онъ узналъ хорошо. Не воспользоваться такимъ драгоцннымъ источникомъ — значатъ не умть или не хотть наблюдать то, о чемъ впослдствіи ршился писать г. Татариновъ. Наконецъ, если не было никакой возможности познакомиться съ той или другой стороной бухарскаго ханства, вынести изъ него боле или мене интересные и поучительные факты, то зачмъ было писать цлую книгу и злоупотреблять неусыпными издательскими заботами Маврикія Осиповича и его веленевой бумагой? Ни Маврикію Осиповичу, ни сорока тысячамъ его кліентовъ ровно нтъ никакого дла до того, сколько палокъ отпустили бухарскому сановнику Ишанъ-Ходжъ — 69 или 70 — за то, что онъ посовтовалъ своему государю воевать съ русскими. Что въ Бухаріи не скупятся на палочные удары — это извстно каждому и безъ г. Татаринова. Точно также никому нтъ надобности, что кушалъ г. Татариновъ въ плну и какъ тосковалъ о родин. Поэтому, намъ кажется, что было бы гораздо благоразумне и скромне 9/10 книги совершенно выбросить, а остальную десятую часть изложить въ небольшой газетной статейк, изъ которой мы узнали бы коротко и ясно, что благородный подвигъ г. Татаринова, бывшаго въ плну у бухарцевъ, заслуживаетъ полнйшаго нашего сочувствія.
Здсь кстати замтимъ, что наша издательская щедрость ршительно угрожаетъ обратиться въ роскошь, и не быть оцненною по достоинству, нашей вовсе не роскошной публикой. Посмотришь на наружную сторону изданія, на цвтную бристольскую бумагу, на радужныя обложки, на красоту шрифтовъ, обиліе рисунковъ, на самыя заманчивыя заглавія въ род ‘Петербургскія тайны’, ‘Варшавскія трущобы’ (говорятъ, что г. Крестовскій и К подрядился написать Саратовскія, Самарскія и Вологодскія и т. п. трущобы),— посмотришь на все это и не только подумаешь, что въ этихъ изящныхъ и привлекательныхъ книжкахъ должно быть необыкновенное богатство ума и интереса для читающей публики. Но увы! подъ радужными бристольскими обложками кишатъ самыя неизящныя грамматическія, логическія и корректурныя ошибки, подъ заманчивыми заглавіями скрывается ршительная глупость и великолпная бумага г. Печаткина могла бы съ большею пользою идти на обертку сальныхъ свчей, чмъ на тисненіе такихъ авторскихъ произведеній, какъ ‘Варшавскія’ или ‘Петербургскія трущобы’. Нтъ ужь лучше воротиться бы къ лубочнымъ изданіямъ матушки — Москвы, но только издавать ихъ хоть съ какимъ побудь содержаніемъ, и въ боле опрятномъ грамматическомъ вид. Съ этимъ наврное согласится каждый благоразумный читатель.