НОВЫЕ КНИГИ О ПУШКИНЕ
НОВЫЕ КНИГИ О ПУШКИНЕ
ПРИМЕЧАНИЯ
ПРИМЕЧАНИЯ
Новые книги о Пушкине, Ходасевич Владислав Фелицианович, Год: 1938
Время на прочтение: 6 минут(ы)
Владислав Ходасевич. Пушкин и поэты его времени
Том третий (Статьи, рецензии, заметки 1935-1939 гг.)
Под редакцией Роберта Хьюза
Berkeley Slavic Specialties
В феврале 1937 года харбинский Пушкинский комитет устроил пушкинскую выставку. Состояла она преимущественно из репродукций с картин, гравюр, портретов, рисунков, рукописей и т.п. Экспонаты были снабжены пояснительным текстом. Цель устроителей заключалась в том, чтобы дать зрительное представление о важнейших этапах жизни Пушкина, о людях и местностях, с которыми был он связан. Успех выставки породил мысль, как бы закрепить ее в виде альбома, иллюстрирующего ту же тему. Такой альбом и был издан недавно в Харбине под названием Пушкин и его время. В процессе работы над ним выяснилась необходимость увеличить число рисунков и расширить комментарий к ним. Рисунки были сопровождены небольшими очерками, а также обильными цитатами из художественных, эпистолярных и мемуарных произведений самого Пушкина и его современников.
Эта работа была выполнена любовно и тщательно П.А.Казаковым, П.И.Савостьяновым и профессором К.И.Зайцевым, которому принадлежит и общая редакция издания. Материал, как иллюстрационный, так и цитатный, подобран довольно полно и разносторонне. Книга, содержащая 207 хорошо исполненных репродукций и 214 больших страниц убористо набранного текста, дает действительно очень много сведений, в особенности молодому поколению, для которого не только пушкинская, но и позднейшая Россия содержит так много неведомого и неясного. Люди старшего поколения, конечно, найдут в альбоме не столь много нового, но и им будет приятно и небесполезно ‘оживить воспоминанье’, перелистывая альбом. Наконец, даже специалистам — историкам литературы и пушкиноведам, оторванным от российских музеев и книгохранилищ, книга будет небесполезна в качестве одного из справочников, в котором могут они найти необходимую дату или нужный отрывок из книги, раздобыть которую в данный момент нет возможности.
В общем издание харбинского Пушкинского комитета вызывает сочувствие. Однако возникают и возражения, которые приходится сделать составителям альбома. Прежде всего, нам кажется, что напрасно они включили в книгу, основанную на документах пушкинской эпохи, иллюстрации позднейшего происхождения. Таковы — воображаемый портрет няни Арины Родионовны работы Максимова, его же — Пушкин у Михайловских сосен, четыре картины Айвазовского, изображающие Пушкина в Крыму, Пушкин на бахчисарайском кладбище — Суренянца, Пушкин в деревне — Серова, его же — Пушкин на петербургской набережной, его же — Пушкин в царскосельском парке, Пушкин за работой — Н.Кузьмина, Пушкин у Гоголя — бар. Клодта, Александр I во время наводнения 1824 г.— А.Н.Бенуа. Пусть некоторые из этих иллюстраций имеют художественные достоинства (рисунки Максимова их решительно не имеют) — все же они нарушают стилистическое единство материала и в этом смысле дезориентируют неосведомленного читателя. Еще хуже, что в числе этих иллюстараций позднейшего происхождения имеются такие, которые, опять-таки вне зависимости от художественных достоинств или недостатков, содержат в себе прямые погрешности против исторической правды. ‘Пушкин и Пущин’ Ге и ‘Пушкин на лицейском экзамене’ Репина, быть может, представляют собою известную ценность в истории живописи. Но из книг, посвященных истории Пушкина, как иллюстрации к этой истории следует их раз навсегда исключить. Такому же исключению подлежат и ‘Пушкин и няня’, картина Геллера, и ‘Конец дуэли’ Чичагова, который, помимо мелких погрешностей в костюмах и пейзаже, присочинил целого пятого участника дуэли, в которой на самом деле участвовали лишь четверо: Пушкин, Дантес и два секунданта. Из старинного иконографического материала следовало исключить портрет Пушкина в лицейском мундире: апокрифичность этой акварели может считаться вполне установленной.
К числу ‘апокрифов’ должны быть отнесены и воспроизведенные в альбоме экспонаты парижской пушкинской выставки: пресловутые пистолеты и миниатюрный портрет, о котором слишком еще не доказано: а) что он сделан Тропининым, б) что Пушкин его подарил своей невесте, в) что Пушкин или его невеста этот портрет когда-нибудь видели, г) что вообще он изображает Пушкина, а не кого-нибудь другого.
Излишнюю доверчивость проявили составители альбома и в отношении текста. Не будем их упрекать за то, что они пользовались неправдивыми воспоминаниями Льва Павлищева: цитат из этой книги взято немного, а те, которые взяты, трактуют о вещах если не вполне достоверных, то все же достаточно правдоподобных. Гораздо хуже, что последняя часть книги, посвященная николаевской эпохе, изобилует ссылками на ту часть записок А.О.Смирновой, которая, как неопровержимо установлено более тридцати лет тому назад, была фальсифицирована. Было бы полбеды, если бы дело шло о каких-либо отдельных частностях, эпизодах, не имеющих существенного значения. Но записки Смирновой (на которые, кстати сказать, очень любят ссылаться многие зарубежные авторы книг и статей о Пушкине) оказали на составителей альбома заметное и глубокое влияние, внушив им неверные, специфически ‘смирновские’ (или, лучше сказать, лжесмирновские) воззрения на некоторые весьма важные стороны пушкинской биографии. Апокрифические записки Смирновой в высшей степени тенденциозны. В них дано совершенно лубочное изображение политических и религиозных воззрений и переживаний Пушкина в последнюю эпоху его жизни, так же как неправдивое, прикрашенное и слащавое изображение отношений Пушкина к императору Николаю I и отношений императора к Пушкину. Не хочу сказать, что составители альбома безоговорочно следовали за лже-Смирновой. Не раз они сочли нужным смягчить или ограничить ее слишком резкие и широкие утверждения,— и хорошо сделали. Но все-таки они слишком часто ссылаются на ее записки, слишком доверчиво прислушиваются к ее голосу. Отчасти вследствие именно этой ориентации на Смирнову вся история пушкинской жизни, как она должна представиться читателю альбома, приобретает тот официально-благообразный, слишком благополучный, чуть ли не идиллический оттенок, который так свойствен был всем русским биографиям прошлого века и на уничтожение которого столько труда положил пушкинизм. Как-то выходит, что, за исключением нескольких неприятностей, в которых он сам был повинен и которые в конечном счете пошли ему же на пользу, жизнь Пушкина протекала гладко, среди всеобщего восхищения, что, за двумя-тремя исключениями, он был окружен преданными друзьями, что он сам всех любил и его все любили. При такой ‘концепции’ появление Дантеса имеет вид досадной, но ничем не подготовленной случайности, и самая гибель Пушкина кажется чем-то вроде несчастного случая — вроде того, как если бы его искусала бешеная собака. В действительности, конечно, было не так. Причины будущей катастрофы были заложены и в окружении Пушкина, и во всей тогдашней русской жизни, и, разумеется, в нем самом. Этот внутренний трагизм пушкинской жизни в харбинском альбоме не только не выявлен, но, кажется, несколько даже и затушеван, о чем нельзя не пожалеть, потому что прикрашивание пушкинской биографии, сглаживание ее острых углов отнюдь не служат ничему, в том числе и патриотизму, который, как всякое благое дело, должен быть прежде всего основан на полной, неустрашимой правде.— Со всем тем должен я повторить то, с чего начал: Пушкин и его время — в общем хорошая, полезная книга, ознакомиться с которой советую всем, молодежи в особенности.
К сожалению, не могу того же сказать о другом зарубежном издании, также имеющем характер маленького свода сведений о Пушкине. Имею в виду Календарь дней Пушкина, изданный г. Евстафием Неговским в Кишиневе. Несомненно, г. Неговский очень любит Пушкина и преисполнен самых благих намерений. Его книга (том, содержащий почти шестьсот страниц) потребовала, конечно, огромных усилий — литературных и материальных. Увы, эти усилия не только пропали даром, но и внесли в зарубежную пушкиниану прискорбно-комическую страницу.
В основу книги своей г. Неговский положил странную идею: он вознамерился расположить события пушкинской жизни по календарным датам. Замысел этот не имеет ничего общего с тем, что называется хронологическою канвой. События у г. Неговского не идут день за днем от рождения Пушкина к его смерти, а распределены по календарю: на первой табличке изображено, что делал Пушкин в разные годы 1 января, потом — второго января, потом — третьего — и т.д., вплоть до 31 декабря (29 февраля отсутствует, хотя в жизни Пушкина оно случилось десять раз). Кому и для чего может понадобиться такой указатель — угадать отказываемся. Разве только, быть может, для астрологов. Надо заметить, впрочем, что и эта странная задача исполнена с бесчисленным множеством пропусков: у г. Неговского отмечено гораздо меньше событий, нежели даже в Трудах и днях Лернера, которые в свою очередь далеко не полны. Зато, наряду с событиями пушкинской биографии, отмечены события, не имеющие к ней никакого отношения: напр.— под 3 января 1785 г.— выход новиковского детского журнала, под 4 января — день рождения писателя Вересаева (которого, кстати сказать, зовут Викентий Викентьевич, а не Викентий Николаевич). Отмечен также день рождения И.А.Бунина,— не потому ли, что некогда ему была присуждена Пушкинская премия Академии наук за перевод ‘Песни о Гайавате’?
Сократить число отмеченных событий г. Неговскому пришлось, видимо, потому, что ему хотелось включить в книгу побольше отрывков из разных прочитанных книг и статей о Пушкине. Он это и сделал, иногда приурочивая цитату к подходящему дню, иногда — без всякого повода. Кроме цитат, данных без всякой критической проверки, тут же вклеены собственные размышления г. Неговского, а также размышления его супруги и некоторых его знакомых по Кишиневу. Получается невообразимый, сперва смешной, а потом досадный кавардак, в котором имена, даты, стихи, пушкинские и не пушкинские, верные и неверные сведения, спотыкаясь о бесчисленные опечатки, закружились, можно сказать, ‘будто листья в ноябре’. До чего доходит хлопотливость и разносторонность г. Неговского, можно судить по тому, что в книгу вставлено даже стихотворение Игоря Северянина на смерть Лермонтова. Тут же сообщается, что ‘труд многолетний’ г. Неговского закончен в пятницу, 18 сентября 1936 года, в десять часов тридцать минут утра. На 251 странице сообщено о кончине профессора А.Д.Коцовского, с которым г. Неговский много говорил о Пушкине. Далее следуют отрывки из мыслей покойного профессора… Requiescat in расе…
Должно отметить, однако, что одна страница в книге г. Неговского далеко не бесполезна. Это — факсимиле хранящегося в Кишиневе подлинного письма Пушкина к А.О.Ишимовой от 25 января 1837 г. До сих пор это письмо печаталось с несовершенных копий. Факсимиле дает возможность восстановить орфографию подлинника и сообщает текст подписи и адреса.
За недостатком места откладываем суждение о книге Александра Шика Одесский Пушкин. Эта книга недавно вышла в Париже. К сожалению, она далеко не оставляет такого же благоприятного впечатления, как вышедшая два года тому назад книга того же автора Женатый Пушкин.
1938
Впервые — Возрождение, 1938/4164 (30 декабря), под рубрикой ‘Книги и люди’.
‘Такой альбом <,…>, под названием Пушкин и его время‘ — имеется в виду изд.: Пушкин и его время. Альбом автотипий с сопроводительным текстом (Харбин, Центральный Пушкинский комитет при Бюро по делам российских эмигрантов в Манчжурской империи, 1938). Составлен проф. К.И.Зайцевым, П.А.Казаковым и П.И.Савостьяновым.
‘<,…>, экспонаты парижской пушкинской выставки…’ — имеется в виду Пушкинская Выставка/L’Exposition Pouchkine в фойе Зала Плейеля в Париже, от 16 марта до 15 апреля 1837 г.
‘<,…>, Календарь дней Пушкина, изданный г. Евстафием Неговским в Кишиневе’ — в 1937 г. в издательстве М.Э.Бланка в Кишиневе это издание вышло в шести выпусков.
‘<,…>, суждение о книге Александра Шика…’ — см. следующую рецензию.