Д. В. Философов
Д. В. Философов
Новые книги
Новые книги
Новые книги, Философов Дмитрий Владимирович, Год: 1916
Время на прочтение: 4 минут(ы)
Вячеслав Иванов. ‘Борозды и межи’. Опыты эстетические и критические. Москва. Мусагет 1916. 351 стр. Ц. 2 р. 75 к.
Ср. того же автора, ‘По звездам’. Статьи и афоризмы. Изд. Оры. Петерб. 1909 г. Ц. 2 р.
Надо отдать справедливость В.И. Иванову. Много работая, он мало пишет, благодаря чему его статьи всегда содержательны и значительны. Новый сборник вышел через семь лет после первого. В нем какой-нибудь десяток статей. Правда, по внешним причинам в него не вошли две написанные за это время очень существенные статьи о Гете и о Новалисе. Но все-таки для семилетнего срока это очень немного.
Второй сборник находится в тесной связи с первым и посвящен все той же, единой для автора теме, о ‘мистическом реализме’. Для Вячеслава Иванова художественное творчество не есть предмет эстетики, поэт и художник, поскольку они подлинные художники и поэты, всегда феурги, в некотором роде ‘жрецы’, творцы религиозного мира. Они возводят частное к общему, раскрывают в действительности (realia) реальную высшую (realiora). Но если реалистический символизм возводит воспринимающего художественное произведение в realibus ad realiora, от низшей действительности в реальности реальнейшей, то в самом процессе творчества путь обратный: a realioribus ad realia. Здесь нисхождение художника от предварительного интуитивного постижения реальности к ее воплощению в реальности низшей. Эта высшая творческая интуиция сверхчувствительных реальностей, предопределяющая ткань действий в чувственном мире, это ядро художественного произведения воистину символического, должно быть определено как миф. Миф есть синтетическое суждение, где подлежащему символу придан глагольный предикат (стр. 62). Так, например, заключительная строка ‘Божественной комедии’
Любовь, что движет солнце и другие звезды
может служить типом такого ‘суждения’, мифотворческая интуиция поэта нашла к подлежащему-символу (Любовь) действенный глагол (движет солнце и звезды). В бессмертном произведении Данте — перед нами мифотворческое увенчание символизма. С точки зрения иерархии ценностей религиозно-метафизического порядка — это ‘действие’, когда священный ‘глагол’ превращается в ‘миф’, нужно признать действием феургическим (стр. 152).
В связи с этим отличительным признаком чисто символического искусства является сознательно выраженный художником параллелизм феноменального и нуменального, гармоническое созвучие того, что изображает как действительность внешнюю (realia) и того, что оно провидит во внешнем, как внутреннюю и высшую действительность (realiora).
Таковы кратко выраженные, основные положения автора, под углом которых он и рассматривает произведения Достоевского, Данте, Толстого, Вл. Соловьева, художника Чурляниса и др.
Если в новом сборнике эти основные положения более отточены и, так сказать, отшлифованы, нежели в первом, то шлифовка эта была куплена ценой некоторой мертвенности. Первый сборник был куда живее, динамичнее. Там была борьба, движение, искание. Так, статьи ‘Кризис индивидуализма’ и ‘Две стихии в современном символизме’ (сборник ‘К звездам’), может быть, менее зрелые, менее спокойные по фактуре, по существу своему далеко выходят за пределы несколько замкнутого мировоззрения нашего индивидуалиста-гностика. Он просто необходим для понимания и даже изучения русской литературы конца XIX и начала XX века. Без них нельзя будет писать историю совместной борьбы символизма и декадентства с позитивизмом, а главное, историю глубокой распри между декадентством и символизмом. Новый же сборник Вячеслава Иванова, несмотря на всю свою внешнюю объективность, не более как эзотерическое учение глубокого индивидуалиста-гностика, очень умного, талантливого, обладающего громадной эрудицией, искренно мечтающего о соборности, но, прежде всего, безнадежно одинокого, замкнутого в себе.
Вячеслав Иванов признает, что символизму свойственно выйти за свои собственные пределы (стр. 162). С самой реальностью, им знаменуемой, хотел бы он целостно слиться. Иначе он жив только наполовину. С этим положением можно всецело согласиться. Но как представляет себе Иванов это ‘слияние’? ‘Дело, которого алчет символизм, говорит он, не смертное и человеческое, но бессмертное и божественное’. Вот образец отвлеченной, идеалистической формулы, лишенной всякого содержания. Если же мы к этому добавим, что идеалы общественности Белинского представляются Иванову не более как ‘ветхим старозаветным иррелигиозным радикализмом’, то пустая формула получает уже и некоторое содержание: долой от низшей общественности (realia) в мистическое, индивидуальное созерцание. Мечтая о связи низшей реальности с высшей, Вячеслав Иванов низшую реальность презрительно откидывает, удаляясь в ‘эфир’. Это надо сказать не только относительно так называемой ‘общественности’. Религиозная позиция Иванова совершенно так же не ясна и страдает, так сказать, ‘междуведомственностью’. Где он — неизвестно. Если всякая положительная религия, историческая церковь — экскоммуникативны, то такое междуведомственное пребывание надо назвать ‘интеркоммунией’, т.е. неким религиозным ‘космополитизмом’. Все индивидуалисты всегда космополиты, потому что они не хотят нести никакой исторической ответственности за ‘коллектив’. Никакой ответственности не несет за свою ‘соборность’ и Вячеслав Иванов. Правда, его сборники, как я уже сказал, эзотерические. Но пора бы ему уже показать и свою эксотерическую сущность. Иначе его глубокомысленные рассуждения о феургии остаются только рассуждениями, или, вернее, мечтами талантливого художника-индивидуалиста…
Этот основной недостаток писаний Иванова, конечно, не умаляет достоинств его книги. В ней рассыпано очень много любопытных замечаний, например, об основном мифе ‘Бесов’, о заповедничестве Льва Толстого и т. п., тем более досадны проявления такого дурного вкуса, как презрительное отношение к Белинскому.
Уже из приведенных цитат видно, до какой степени грузно и не ‘соборно’ пишет Вячеслав Иванов. В его стиле какое-то смешение Плотина, Рейсбрука Удивительного с французским декадентом вроде Стефана Маллармэ, и русским схоластиком вроде Тредьяковского. Иногда его вычурные метафоры положительно нестерпимы. Вот пример: ‘мифологическую’ речь он определяет следующим образом: ‘речь, ныне случайно примешанная к речи логической, обвивающая священною золотою омелою дружные с нею дубы поэзии и глушащие паразитическим произрастанием рассадники науки, поднимающаяся тучными колосьями родного злака на пажитях вдохновенного созерцания и чуждыми плевелами на поле, вспаханном плугами точного мышления — будет речь мифологическая’ (стр.129).
От таких ‘дубов поэзии’ — зашатаешься! Кроме того, эта священная ботаника несколько подозрительна. Я что-то (в низшей реальности) не видал омелы на дубах. Надо бы навести справку в ‘Ботаническом атласе’ Монтеверде, да нет под рукой.
Неужели же Вячеслав Иванов, человек с таким большим вкусом, не видит, насколько безвкусна эта мертвая, напыщенная риторика!
Впервые опубликовано: ‘Речь’. 1916. 1 августа. No 209. С. 3.
Оригинал здесь: http://dugward.ru/library/filosofov/filosofov_novye_knigi.html