Новости литературы, искусств, наук и промышленности, Чернышевский Николай Гаврилович, Год: 1854 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 41 минут(ы)

H. Г. Чернышевский. Полное собрание сочинений в пятнадцати томах

Том XVI (Дополнительный). Статьи, рецензии, письма и другие материалы (1843—1889)

ГИХЛ, ‘Москва’, 1953

НОВОСТИ ЛИТЕРАТУРЫ, ИСКУССТВ, НАУК И ПРОМЫШЛЕННОСТИ*

<ИЗ No 10 ЖУРНАЛА 'ОТЕЧЕСТВЕННЫЕ ЗАПИСКИ', 1854>

* Составлено по журналам: Revue des Deux Mondes, Revue de Paris, Revue Britannique, Revue Contemporaine, Edinburgh Review, Bibliothque de Genve, Illustration, Illustrated London News, Illustrierte Zeitung, Magazin fr die Literatur des Auslandes, Das Ausland, Erheiterungen, The Athenaeum, L’Athenaeum Franais, Novellen-Zeitung, Institut, Indpendance Belge, Journal des Dbats.

Лондонские новости: закрытие таверн по воскресеньям и лавок по субботним дням. — Перри и английские офицеры. — Непризнавание литературной собственности американских писателей. — Холера. — Парижские новости: Дороговизна хлеба. — Годовое потребление Парижа. — Спекуляции. — Приготовления к выставке. — Театральные новости. — Программа выставки. — Статистика Англии. — Выводы о крепости здоровья в различных возрастах. — Влияние вина на здоровье. — Переселения. — Олебуллева норвежская колония в Америке. — Сведения о Японии. — Промышленные новости. — Рыбное удобрение. — Болезни растений. — Новые материалы для выделки бумаги. — Новая порода шелковичных червей. — Смерть Шеллинга. — Новости литературы: Окончание диккенсова романа ‘Hart Times’. — Простонародная французская литература. — Первая немецкая газета. — ‘Афинский Акрополь’ Бёлэ. — История лондонской биржи, Френсиса.— Заметки о Сандвичевых островах, Гэолэ.

Лондон опустел по закрытии парламента, и общественная жизнь его не представляла бы ничего интересного, если б не приехала в Лондон испанская танцовщица Переа-Нена, производящая фурор, и если б перед самым окончанием своих заседаний парламент не утвердил билля, постановляющего, чтоб пивные лавочки и таверны запирались по воскресным дням в 10 часов вечера. На первый взгляд кажется, что это распоряжение не имеет особенной важности и что им недовольны могут быть одни только постоянные посетители таверн, проводящие там день и ночь. На самом деле не так, и новый билль влечет за собою большие неудобства для всей массы незажиточного населения в Лондоне и других больших городах. Все эти люди, работавшие целую неделю, имеют привычку вместе с семействами уезжать по воскресеньям за город, чтоб сколько-нибудь отдохнуть и освежиться. Возвращаются с прогулки они поздно, часов в 11 или 12 вечера, и находят запертыми все заведения, где могли бы взять себе что-нибудь для ужина, потому новый билль очень тяжел для них. С тем вместе не исполнилась и надежда их, что музеи, библиотеки и Сейденгэмский дворец будут открыты по воскресеньям: как случилось, что заготовленный уж закон об этом не был предложен на утверждение парламента, остается загадкой, но музеи остаются закрыты по воскресным дням. Взамен этого все более и более распространяется между купцами недавно возникший обычай запирать лавки по субботам очень рано, между 2 и 5 часами пополудни, так, чтоб суббота была по выражению, принятому на этот случай, ‘полупраздничным днем’. Первые подали пример в этом деле книгопродавцы, заключившие теперь условие между собою, во сколько часов по субботам должны быть закрываемы лавки, за книгопродавцами последовали москатильщики и некоторые другие торговцы, в последнее время относительно того же самого условливались между собою торговцы мужскими и дамскими нарядами. Для их сидельцев такое нововведение справедливо представляется очень приятным, но с ним опять должно быть соединено изменение в правилах публичных музеев, в которых по субботам плата за вход значительно увеличивается сравнительно с другими днями. До сих пор суббота была фешенебельным днем музеев и библиотек, назначенным для посетителей высшего общества, для достижения этой цели и для отстранения толпы в Сейденгэмском Кристальном дворце — напомним один этот пример — цена за билет, ограничивающаяся в другие дни одним шиллингом, возвышается по субботам, как мы уж говорили прежде, до пяти шиллингов. Конечно, обычай этот должен измениться, когда теперь масса людей среднего сословия, сидевшая прежде за купеческими конторками, получает возможность располагать своею субботою и скорее всего захочет употреблять ее на посещение учреждений, подобных Сейденгэмскому дворцу. Теперь в Лондоне массе народа негде проводить свободное время. Правда, число общественных гуляний постепенно увеличивается, и английские газеты иногда хвалятся тем, что в Лондоне открываются новые парки, но гораздо чаще случается читать признания, что дело это идет вперед слишком медленно. И действительно, с 1830 г., при увеличении лондонского населения почти вдвое, открыты только три новые парка, из которых только один, Victoria-Park, имеет значительную величину — около ста десятин (или квадратной версты), два другие втрое или вчетверо менее, четвертый парк, Battersea-Park, занимающий 145 десятин (около полуторы квадратной версты), еще не готов, хотя им занимаются уже несколько лет. Английские законодатели до сих пор еще слишком мало, по общему признанию газет, заботятся об удобствах всех остальных классов общества, слишком уж много заботясь о своих потребностях. Все беспристрастные люди давно осуждают то странное обыкновение, установившееся в пользу молодых людей богатых фамилий, что офицерские чины в английской армии покупаются и продаются занимающими их, как в XVII веке продавались во Франции места в парламентах. Но недавно был случай, в самом ярком свете выказавший невыгодные стороны этого обычая и обнаруживший язву в таком размере, который поразил всех. Дело происходило следующим образом. Поручик 46-го линейного полка Перри был вызван к военному суду по обвинению в ‘неприличном для офицера поступке’ с одним из своих товарищей, которого он ударил подсвечником. В оправдание себе Перри был должен высказать всю правду и сослаться, в подтверждение, на своих сослуживцев. Они все были молодые люди из богатых семейств, купившие себе офицерские места. Один только Перри действительно выслужился, получал чины за отличие, хотя и очень медленно, а не через покупку. Уж за это товарищи смотрели на него очень неблагоприятными глазами. Неудовольствие увеличивалось еще более тем, что Перри, сын бедного выслужившегося актера, не имея никакого состояния, кроме своего жалованья, не мог принимать участия в веселом образе жизни своих товарищей, соривших деньгами на игру, вино и тому подобные наслаждения. Вражда товарищей принудила Перри держать себя вдалеке от них и искать развлечения в ученых занятиях. Но товарищи никак не хотели оставить его в покое: они вторгались по ночам в его комнату, стаскивали его насильно с постели, сажали с собою за стол, принуждали, в насмешку над его умеренной жизнью, пить, давали ему в руки карты и кости и т. п. Потом дело зашло еще далее… Не будем рассказывать пошлостей, а скажем только, что, в числе свидетелей, перед судом явилась и свидетельница. Перри, наконец, выведен был из терпения и ударил самого наглого из обидчиков первою вещью, которая попалась ему под руку. Суд оправдал его. Офицер, командовавший полком и прикрывавший виновных, будет, по слухам, переведен в другой полк и т. д. Но общественное мнение не довольствуется этим слабым приговором, и в газетах печатаются адресы торговцев, ‘которым офицеры 46-го полка великобританской армии могут по самой безубыточной цене продать свои мундиры’. Кроме дела Перри, занимающего всех, много говорят в литературных кружках о решении английского парламента, отнимающем у иностранных писателей право издавать свои сочинения в Англии под покровительством законов, воспрещающих перепечатку. До сих пор книгопродавцы полагали, что английский книгопродавец, купивший у североамериканского писателя право издания, точно так же обеспечен законом от перепечатки книги другими книгопродавцами, как и тогда, когда покупает рукопись у английского автора. Верхний парламент решил вопрос иначе, по случаю следующего дела, замечательного, между прочим, и тем обстоятельством, что тянулось оно около двадцати четырех лет. В 1831 году Беллини, живший тогда в Милане, продал право издания своей новой оперы ‘La Sonnambula’ другому итальянцу, Риккорди. Риккорди, быв в Англии, перепродал право издания англичанину Бузи. Но некто Джеффрис, не обращая никакого внимания на контракт, перепечатал несколько арий из ‘Сомнамбулы’. Бузи подал на него жалобу в Court of Exchequer {Суд по финансовым делам. — Ред.} и, проиграв там дело, перенес его в другой суд, потом в палату лордов, высшую судебную инстанцию Великобританского королевства. В августе нынешнего года лорды, наконец, решили, что только находящийся в английских владениях писатель может продать свое сочинение английскому издателю, контракты, заключенные вне английских пределов, не имеют законной силы. Таким образом, североамериканские писатели в Англии совершенно лишены покровительства закона, и через два часа после того, как состоялось решение парламента, появились уж объявления нескольких книгопродавцев о том, ‘что у них приготовляются к выходу в свет новые сочинения мистрисс Бичер-Стоу и Прескотта’, хотя эти же самые сочинения были куплены другими лондонскими издателями за дорогую цену (Прескоттова ‘История Филиппа II’ по 1 000 фунтов, или 6 000 р. сер. за том) ¹. Страннее всего, что контракты, заключенные с этими писателями, признаются недействительными только потому, что Прескотт и Бичер-Стоу, подписывая их, жили в Америке, если б они приехали подписать условия в Лондон или Ливерпуль, покупка была бы действительна перед законом.

Однако все толки о тавернах, Перри, английских офицерах и американских писателях заглушаются в Лондоне известиями о холере, которая быстро усиливается. Около месяца после своего первого появления (в июле) она действовала слабо, но с августа число ее жертв ежедневно увеличивается. Вот таблица умерших от холеры в Лондоне в течение последних шести недель: 399, 644, 729, 847, 1 287 и, наконец (3—9 сентября), 2 050 человек. Замечено, что части города, лежащие выше 40 футов над уровнем моря, до сих пор почти совершенно пощажены эпидемией, значительнее число умерших в кварталах, возвышающихся над водою не более 15—40 футов, но две трети или даже более из всего числа жертв принадлежат округу, лежащему на южной стороне Темзы, возвышение которого над морем не более, а во многих местах менее 10 футов. Так же сильно свирепствует теперь холера в Италии и Сицилии, в Германии начинает она ослабевать, ослабевает она и во Франции, где число ее жертв в нынешнем году было очень велико — до 100 000 человек.

В Париже, как и в большей части французских департаментов, холера почти совершенно исчезла, знаком прекращения эпидемии считают возвращение в Париж ласточек, замечено было, что и в нынешнем и в прошедшем году они покидали город на холерное время. Не знаем, верить ли этому факту, но, говорят, будто бы в прошедшем году, когда, во время холеры, большое стадо ласточек перелетало через Париж, множество этих птичек попадало на землю и через несколько минут умерло. Но еще не миновалось в Париже другое бедствие: — дороговизна хлеба, доходившая до того, что городское управление принуждено было бороться с нею, не щадя никаких издержек. Цена муки поднималась до такой степени, что килограмм (2 ¹/₂ фунта) пшеничного хлеба обходился хлебникам в 70 и даже 80 сантимов (около 8 коп. сер. фунт). Городское управление решилось постановить таксу в 40 сантимов килограмм (4 коп. сер. фунт), но так как продавцы хлеба разорились бы при такой цене в одну неделю, если б не выдавалось им пособия, то город доплачивает каждому хлебнику, по количеству проданного им хлеба, всю разницу между действительною и продажною ценою. На это израсходовано более 6 миллионов рублей серебром. Финансы Парижа не в таком положении, чтоб город мог окончательно принять на себя этот огромный долг, потому решено, что когда действительная цена хлеба упадет ниже 40 сантимов, он будет продаваться по этой цене, и торговцы будут обратно уплачивать городу излишек, получаемый по таксе против действительной цены, пока весь долг будет уплачен.

Теперь цена хлеба во Франции значительно понизилась, потому что жатва, которую в начале лета едва не погубили проливные дожди и постоянное ненастье, поправилась в течение июля, но все еще мука в Париже дороже, нежели в самом Лондоне, знаменитом дороговизною. Говоря о цене съестных припасов в Париже, приведем здесь отчет о количестве мяса, сыра и проч., нужных для годового продовольствия 1 300 000 его жителей. В течение последних 12 месяцев (с 1 июля 1853 по 30 июня 1854 года) потреблено в Париже 120 миллионов фунтов говядины, 10 мил. фунтов ветчины, с лишком 2 мил. фунтов сыру, более 4 ¹/₂ мил. ф. винограда, почти на 2 мил. р. сер. сливочного масла, почти на 4 мил. р. сер. дичи и домашней птицы, на 4 мил. р. сер. яиц, на 1 ¹/₂ мил. р. сер. речной рыбы, виноградного вина выпито 7 282 412 эктолитров (около 59 500 000 ведер! — неужели эта цифра верна? Если так, то, предполагая в Париже миллион взрослого населения, мы получим, что на каждого человека, без различия пола, приходится в день по 1 ¹/₂ штофа — здесь, очевидно, есть ошибка) и 63 000 эктолитров (около 450 000 ведер) водки. Нельзя, впрочем, совершенно полагаться на эти цифры: некоторые из них поражают своею несообразностью. Мы указали на невероятность, чтоб в Париже действительно было выпито 60 миллионов ведер виноградного вина, нам кажется, что преувеличено и количество говядины, потребленной парижанами. Известно, что оно уменьшается с каждым годом, несмотря на увеличение числа жителей — факт, очень невыгодный для тех, которые утверждают, что парижане, в частности, и французы вообще благоденствуют, напротив, ежегодно увеличивается количество выпиваемой водки — факт, представляющий столь же мало хорошего, потому что водку во Франции пьют почти исключительно пьяницы, на которых уж не производит действие виноградное вино.

Кроме известий о холере и дороговизне хлеба, мало новостей можно сообщить о Франции.

Письма из Парижа, помещаемые в английских и немецких журналах, уверяют, что столица Франции теперь занимается только промышленными спекуляциями. Политика вышла из моды, даже о войне говорят только тогда, когда получаемые известия могут иметь влияние на ход биржевых акций и торговых дел. Парижанами овладел дух спекуляций, едва ли даже во времена Ло так бешено торговали акциями, как теперь ². Все с увлечением пустились в биржевую игру: работник употребляет сбереженные десять или двадцать франков на покупку облигации или лотерейного билета, дворник, дергая веревку, чтоб пропустить запоздавшего жильца, не отрывает глаз от столбца газеты, где напечатан список текущих цен на разные фонды, женщины толпятся на биржевой площади, чтоб скорее узнавать о новых колебаниях акций, и жалуются на то, что им воспрещен вход на биржу. В салонах более говорят о crdit-mobilier, нежели о театре, рассуждают о дивиденде северной, монской, версальской железных дорог более, нежели о политике. Фабричное производство давно уже стало во Франции далеко превышать границы внутреннего потребления, и промышленники должны рассчитывать не только на внутренний, но гораздо более на заграничный сбыт своих товаров. От этого все дела неверны. Беспрестанно основывающиеся акционерные общества расширяют круг своих действий до того, что предлагаемые произведения не находят покупщиков. Возникают безумнейшие компании на акциях, и если б все они обладали в действительности хотя половиною тех капиталов, которыми хвастаются в объявлениях, то Париж был бы богаче, нежели когда-нибудь. На самом деле он теперь едва ли не беднее, нежели когда-нибудь. Выставка, приготовляемая на следующий год, выкажет, насколько есть во Франции действительного богатства, и насколько шарлатанства было в широких объявлениях акционерных обществ. Ее ждут с нетерпением.

До сих пор правительственные и частные комитеты, занимающиеся устройством выставки, обращали внимание почти исключительно на внешний блеск ее, мало заботясь о том, чтоб сделать ее зрелищем поучительным. Ниже мы приводим извлечение из программы, обнародованной комитетом выставки. Она очень широка, но внимательное рассмотрение обнаруживает беспорядочность распределения предметов, установляемого этой классификацией. Громадное здание на Елисейских полях, устраиваемое для выставки, снаружи готово. Оно подражание Гайд-Паркскому Кристальному дворцу, но подражание неудачное и, по отзывам знатоков, свидетельствует об упадке архитектуры во Франции. Здание чрезвычайно тяжело, совершенно лишено всякого единства. Оно кажется каким-то огромным каменным балаганом, захватившим средину парка, и легкая стеклянная кровля, единственная прекрасная часть его, нисколько не гармонирует с тяжелыми каменными стенами, на которых лежит. Вообще здание не производит сильного впечатления, несмотря на свою громадность. Почти год времени остается еще до открытия выставки, а возникает уж неисчислимое множество спекуляций, основанных на ожидании, что в Париж съедутся на нее сотни тысяч провинциалов и иностранцев. Городское парижское управление уж давно занимается вопросом, насколько должно увеличиться в это время потребление съестных припасов, и какие средства надобно принять для обеспечения подвоза их в достаточном количестве. Основываются огромные рестораны на время ожидаемого стечения посетителей. Так одно акционерное общество устраивает table d’hote на тысячу двести кувертов, другое на 2 000, в Пале-рояле основалось третье общество, которого заведение называется Diner europen {Европейский обед. — Ред.}, капитал его состоит из 2 000 000 франков. Устраивается множество огромных новых гостиниц, некоторые будут содержать до 2 000 нумеров. Кроме того, ко времени выставки будут открыты новые клубы, важнейшими из которых будут Cercle des chemins de fer {Железнодорожный клуб. — Ред.} и Cercle imprial {Императорский клуб. — Ред.}. Первый устраивается преимущественно с назначением быть средоточием промышленников и экспонентов, второй будет принимать в число своих членов тех знатных иностранцев, которых ожидают также тысячи. Оба отделываются с чрезвычайною роскошью, и Cercle imprial хочет своим великолепием помрачить знаменитейшие лондонские клубы.

О парижских театрах нельзя сказать почти ничего интересного, они готовятся к зимнему сезону и не дают пока ничего нового, более всего наделала шума в театральном мире распря драматических писателей, предводителем которых был Скриб, с Перреном, о назначении которого директором Thtre Lyrique мы уже имели случай говорить. Общество драматических писателей требовало от нового директора, чтоб автору пьесы платилось не 10 процентов, как прежде, а 15, чтоб он не играл иностранных пьес, чтоб, наконец, не играл он на Thtre Lyrique пьес, принадлежащих репертуару Opra-Comique. Журналы находят совершенно справедливыми два последние условия, которые имели целью дать больше хода пьесам молодых писателей. Но первое требование считают они слишком высоким. Перрен не соглашался на эти условия и подавал в отставку, но теперь он взял свою просьбу назад, из чего надобно заключить, что дело как-нибудь уладилось.

Другая театральная новость едва ли может назваться новостью, потому что слухи о том, будто бы Рашель оставляет Thtre Franais, постоянно носятся уже несколько лет. Теперь положительно утверждают, что через полгода, по истечении срока контракта, она покинет навсегда сцену, на которой прославилась. Неизвестно только, что хочет Рашель делать потом — сойти со сцены, перейти на другой парижский театр, основать свой собственный театр, уехать за границу —ничего этого неизвестно, и вероятно ничего этого не будет: Рашель, несмотря на все свои угрозы, по окончании срока прежнего контракта, заключит с Thtre Franais новый, быть может, выторговав несколько тысяч франков.

Мы говорили о приготовлениях к будущей парижской выставке 1855 года, комиссия, учрежденная для заведывания ее устройством, издала систему классификации, по которой будут распределены выставляемые предметы. Принимая, что будущая выставка находится в непосредственной связи с большой лондонской 1851 года, комиссия по возможности старалась сохранить то же самое распределение предметов, какое было принято в Лондоне. Между прочим, она почла удобнейшим ставить материалы, из которых делается заводское или фабричное произведение, подле самого произведения, чтоб легче было можно судить, в какой степени совершенство товаров той или другой страны зависит от достоинства сырых материалов. Точно так же подле произведений будут поставлены и машины, посредством которых оно вырабатывается, отступления от последнего правила признаны, однакож, необходимыми в тех случаях, когда машины бывают такого рода, что о их достоинствах должны судить не столько фабриканты, сколько люди, специально занимающиеся механикой: такого рода машины сгруппируются в одном месте. Представляем краткий обзор этой классификации, подробная система которой занимает более 36 колонн французской иллюстрации.

I. Отделение. Произведения промышленности. 1-й разряд. Роды промышленности, имеющие главной целью добывание необработанных материалов (des matires brutes). Класс 1. Рудокопство и металлургия. Здесь 1) геологические, минералогические, металлургические карты, планы и чертежи, коллекции руд, статистические документы, 2) средства и орудия добывания, 3) металлургические процессы, 4) ископаемые горючие вещества, 5) железо и чугун, 6) другие неблагородные металлы, 7) серебро, платина и золото,

монеты и медали, 9) минералы (сера, соль, глина и т. д., драгоценные каменья и проч.). Класс 2. Лесоводство, охота, рыболовство, добывание произведений растительного царства. Здесь 1) статистика, планы, рисунки, документы, 2) образцы лесных почв, воспитание, вырубка, перевозка лесу, образцы дерева, употребляемого для топки, строения, изделий и т. д., 3) изделия из дерева, 4) и 5) охота и рыболовство, оружие, снаряды, сети, мясо, кожа, жир, сало и т. д. диких животных и рыбы, 6) растения, не возделываемые искусством человека, их употребление на пищу, одежду и пр. Класс 3. Земледелие и скотоводство (опускаем подразделения в этом и почти всех следующих планах, отчасти потому, что их состав очевиден, отчасти потому, что подробности были бы слишком утомительны, и приводя некоторые, мы хотели только показать, как обширно каждое подразделение).

II-й разряд. Роды промышленности, имеющие целью употребление механических сил. Класс 4. Приложение общей механики к промышленности. Здесь 1) весы, динамометры, 2) трубы, 3) колеса, 4) ветряные мельницы, 5) гидравлические машины и т. д. Класс 5. Железные дороги и другие средства передвижения. Класс 6. Мануфактурные и заводские машины, из которых по своей многочисленности составляют особенный класс 7. Прядильные и ткацкие машины.

III-й разряд. Промышленности, служащие для наук или основанные на физических или химических деятелях. Класс 8. Часы, физические, химические, землемерные, астрономические инструменты и снаряды и проч. Класс 9. Орудия и снаряды для произведения тепла, освещения и электричества. Класс 10. Химические снаряды и произведения (здесь, между прочим, каучук, гуттаперча, бумага и т. д.). Класс 11. Приготовление и сохранение съестных припасов и пищи: мука, хлеб, сахар, вино, чай и т. д.

IV-й разряд. Класс 12. Гигиена, фармация, медицина, хирургия (здесь, между прочим, бани, средства для очищения воздуха, минеральные воды и проч., медицинские инструменты, анатомические препараты и т. д.). Класс 13. Судоходство, мореплавание, военное искусство. Класс 14. Строительное искусство.

V-й разряд. Мануфактуры произведений ископаемого царства. Класс 15. Чугунные, железные и стальные изделия. Класс 16. Медные, цинковые, оловянные и т. д. изделия. Класс 17. Чеканное и ювелирное искусство. Класс 18. Стеклянные и лепные изделия.

VI-й разряд. Ткацкие фабрики. Класс 19. Хлопчатобумажные. Класс 20. Шерстяные. Класс 21. Шелковые. Класс 22. Льняные изделия. Класс 23. Ковры, вышиванье, кружева.

VII-й разряд. Класс 24. Меблировка. Класс 25. Моды. Класс 26. Канцелярские принадлежности, литографическое и гравировальное искусство, фотография, типографское дело. Класс 27. Музыкальные инструменты.

II. Отделение. Произведения изящных искусств. VIII-й разряд. Класс 28. Живопись. Класс 29. Скульптура. Класс 30. Архитектура.

Мы сделали довольно большое извлечение из программы отчасти для того, чтоб читатели могли составить ясное понятие о многосторонности и полноте будущей выставки, отчасти для того, чтоб они могли убедиться сами, как беспорядочна классификация, принимаемая для нее. Казалось бы, например, что гравировальные инструменты должны стоять рядом с другими — нет, они поставлены рядом с произведениями модного искусства, казалось бы, что произведения модных мастериц и портных должны помещаться подле выставки модных материй — нет, они поставлены рядом с канцелярскими принадлежностями, с бумагой и стальными перьями, бумага поставлена не подле типографских материалов, а подле каучука и хлеба, мебель поставлена не вместе с образцами дерева, на нее употребляемого, а подле ткацких изделий, вероятно, потому, что кресла обиваются большею частью ткацкими изделиями, но часто на обивку употребляется и сафьян: почему же не поставили их подле кожаных изделий? Легко было бы сообразить, что большая часть мебели вовсе ничем не обивается, и разве главное в мебели обивка, а не дерево? На лондонской выставке подобный беспорядок был извинительнее, потому что она была первым опытом в своем роде, но парижская выставка могла быть расположена лучше, а программа ее показывает, что парижская комиссия не улучшила, а еще более расстроила лондонскую классификацию.

Переходим к статистическим известиям.

В английских газетах продолжают печататься извлечения и выводы из недавно обнародованной переписи 1851 года. После общих цифр народонаселения, уже известных нашим читателям, всего интереснее были бы сведения о распределении народонаселения по классам, перепись представляет чрезвычайно подробный список, показывающий, сколько лиц принадлежат к тому или другому разряду, но классы эти составлены так странно, что едва ли можно пользоваться данными, сообщаемыми переписью. Приведем один пример запутанности. Самым естественным порядком был бы следующий: сначала показывать, сколько лиц занимается известным промыслом, потом обозначать, сколько лиц женского пола, стариков и малолетних принадлежит к их семействам, не имея особенного занятия. Так и делается в хороших статистических таблицах. В английской переписи, напротив, составлен особенный класс под названием ‘замужние женщины’ и другой класс под названием ‘вдовы’, вместе с этим говорится, что многие из замужних женщин и вдов показаны в числе швей, торговцы разделены на несколько сот разрядов и наполовину перемешаны с ремесленниками и фабрикантами, фабриканты не всегда отделены от рабочих и т. д. Одним словом, разобрать хаос, представляемый длинным списком, о котором мы говорим, чрезвычайно трудно. Гораздо яснее выводы относительно среднего продолжения жизни. Как и во всех европейских государствах, с распространением образованности продолжительность человеческой жизни в Англии увеличивается ³. Теперь она для Англии 40 лет, это значит, что если из 10 новорожденных двое умирают на первом или втором году от роду и если еще один умирает 10 лет, то из остальных семи один проживет до сорока лет, двое других до пятидесяти, трое до шестидесяти и один достигнет почти семидесяти лет, так что если сложить лета, которых достиг каждый из них, то составится 10 X 40 = 400 лет, и в частном числе получится для каждого 40. Во Франции продолжительность жизни несколько менее. Число людей, соединенных браком, простирается в Англии до третьей части всего народонаселения, остальные две трети состоят из малолетных, из лиц овдовевших или не вступавших в брак. Число молодых людей, которых по летам должно назвать женихами, более нежели миллион, число взрослых девиц почти таково же. Интересна таблица происхождения лондонских совершеннолетних жителей. Менее нежели половина из них родились в самом Лондоне, более нежели половина — переселены из других частей королевства.

Сообщаем еще несколько выводов, сделанных также в Англии. Известно, что человек в молодости сильнее и крепче, нежели в преклонных летах, но с каких именно лет начинает здоровье становиться хилее, и в какой пропорции пятидесятилетний или шестидесятилетний человек более подвержен болезням, нежели двадцатипятилетний? Иметь точный ответ на эти вопросы тем интереснее, что многие утверждают, будто бы сорокалетний человек крепче здоровьем, нежели двадцатилетний. Мы не думаем, чтоб вопрос окончательно мог быть решен вычислением, сколько дней в году средним числом бывает болен человек в том или другом возрасте. Известно, что есть много болезней (укажем на чахотку), быстрее развивающихся в молодости, нежели в пожилых летах, и потому иногда может случиться, что молодой человек пролежал в постели меньшее число дней, нежели пожилой, только потому, что скорее сошел в могилу, тем не менее вычисление, о котором мы говорили, имеет свою важность, и нам кажутся интересными недавно сделанные исследования о том, сколько времени средним числом бывает болен человек в различные периоды своей жизни от 15 до 70 лет. Выводы эти основаны на числе дней, в продолжение которых рабочие, трудящиеся на свой счет и потому очень ревностные, не могли заниматься своей работой, потому приводимые нами цифры относятся к массе народа, а не к высшим классам общества. Вот главнейшие выводы:

Средним числом болен бывает человек в течение года:

от 16 до 26 лет — 6 ³/₄ дней

— 26 до 36 — 7 —

— 36 до 41 — 7 ¹/₂ —

— 41 до 46 — 8 ³/₄ —

— 46 до 51 — 10 ¹/₂ —

— 51 до 56 — 12 ³/₄ —

— 56 до 61 — 16 ³/₄ —

— 61 до 66 — 23 —

— 66 до 71 — 36 —

Всего в продолжение 70 лет, от 15- и до 85- летнего возраста человек бывает болен средним числом почти ровно пять лет. В течение 51-го года, которые можно считать рабочим периодом человеческой жизни (от 15 до 66 лет) болезнь отнимает средним числом 78 недель, или ровно полтора года. Вели же разделим этот период пополам, то на 26 первых лет (от 15 до 41-го года) приходится почти ровно полгода болезни, а на последние 25 лет (41—66) почти ровно год.

Вот другие вычисления. Известно, что пьянство имеет самое пагубное влияние на здоровье, но есть случаи, повидимому, противоречащие такому мнению: иногда люди, ведущие беспорядочную жизнь, достигают старости, поэтому небесполезны точные исследования, чтоб поставить вне сомнений пагубное влияние неумеренного образа жизни на всякую без исключения организацию. Подобные исследования теперь занимают многих статистиков, и, между прочим, по строгим вычислениям, сделанным в Англии, оказывается, что смертность между пьяницами втрое сильнее, нежели между людьми, ведущими умеренную жизнь. Особенно смертоносно пьянство для людей 20—30 лет. Англичанин, достигший 20-летнего возраста, вообще может еще рассчитывать на 44 года жизни, но пьяница не может рассчитывать более, как на 15 лет. Различные роды напитков оказывают различное влияние на здоровье: одни разрушают его медленнее, другие быстрее. Водка действует гораздо пагубнее, нежели эль, но скорее всего расстраивается здоровье тогда, когда пьяница не придерживается одного напитка, а имеет привычку пить все без разбора. Из семи пьяниц один умирает от Delirium tremens {Белой горячки. — Ред.}. Пропорция женщин-пьяниц относительно пьяниц-мужчин та же самая, как и пропорция между уголовными преступниками и преступницами: на сто пьяниц мужчин приходится в Англии 20 пьяниц женщин. Число немцев, англичан, особенно ирландцев, переселяющихся из Европы (преимущественно, как и прежде, в Соединенные Штаты) увеличивается, как и прежде, с каждым днем. По известиям из Ливерпуля, Бремена, Гамбурга, Гавра и проч., число переселенцев в течение первых шести месяцев нынешнего года было третьею долею или даже целою половиною более, нежели число их в соответствующий период прошедшего года. В Ирландии число жителей до того уменьшилось вследствие переселений, что в нынешнем году решительно не доставало рук для уборки хлеба, и плата несчастным ирландцам, которые прежде нанимались за самую ничтожную цену, возвышалась во время жатвы до двух с половиною шиллингов (85 коп. сер.) в день. Страсть к переселению проникает с чрезвычайною силою и в те страны, которые прежде высылали очень мало колонистов. В нынешнем году переселилось из Швеции 10 000 человек — пропорция огромная для государства, имеющего только 3 миллиона жителей. Начинают переселяться и норвежцы. Сообщаем рассказ об основании их первой колонии в Соединенных Штатах, рассказ, интересный по имени основателя и представляющий живую картину чувств и надежд, которыми одушевляются сотни тысяч бедняков, ежегодно покидающих Западную Европу и стремящихся в ‘Новый Свет’, где находят они отчасти на самом деле довольство, которого искали, отчасти смерть. Знаменитый норвежский скрипач Оле-Булль употребил значительное состояние, приобретенное ему смычком, на основание в Северо-Американских Штатах колонии для своих соотечественников. С этою целью купил он в Пенсильвании более 60 000 десятин земли и разделил ее на маленькие фермы. Оле-буллево поселение лежит в самом здоровом климате, богато прекрасным лесом и имеет плодоносную почву. Мимо колонии пролегают железные дороги в Нью-Йорк, Филадельфию и Балтимор, так что сбыт произведений обеспечен и местность колонии представляет все залоги счастливой будущности. Отъезжая из Нью-Йорка, Оле-Булль назначил для своих переселенцев, между которыми находится много плотников, столяров и каменщиков, сборным местом городок Аугусту, откуда должны были они отправиться для основания колонии. Прибыв туда прежде него, они раскинули палатки и водрузили знамя с крестом (герб Норвегии) посредине, окруженным звездами (герб Соединенных Штатов). Как только показался вдали экипаж Оле-Булля, раздались радостные клики, и взволнованный виртуоз со слезами на глазах бросился в объятия облагодетельствованных им земляков. На следующее утро поспешно поставили временное деревянное строение, выбрали места для магазина, амбаров, кузниц, между тем прибыли закупленные Оле-Буллем съестные припасы, и переселенцы все вместе сели за один большой стол. После завтрака выбрали места для Оле-Буллева дома и для жилищ прибывших колонистов, срубили высокое дерево, которое должно было служить флагом, и утвердили его на кровле готового здания, еще не обрубая верхних ветвей, на которые тотчас же слетелось множество птиц. Их веселое щебетанье было принято переселенцами за счастливое предзнаменование, и на него отвечали радостными криками. Наконец поднят был флаг — минута, назначенная для того, чтоб дать имя новому городу. Единогласно назвали его Олеона, по имени основателя, и потом провозгласили тридцать одно ‘ура’ в честь тридцати одного штата Северной Америки и тройное ‘ура’ в честь Оле-Булля. После того на прекрасной речке положено было основание пильной и мучной мельницам. Наконец выбрали места для церкви и училища. Все это теперь строится под непосредственным надзором Оле-Булля: сам он участвует в работах топором и пилой, и, по словам людей, бывших на месте, знаменитый виртуоз выказывает, как основатель колонии, удивительную сообразительность и энергию. Поужинав, как одно семейство, колонисты стали просить Оле-Булля сочинить и сыграть им пьесу, приличную торжеству основания города. В полчаса он приготовился исполнить их желание, а между тем единственное здание нового города было иллюминовано и кругом разложены огни. Яркое освещение, среди дремучих лесов, составляло великолепную картину. В девять часов явился на балконе Оле-Булль. Его приветствовали восторженные клики, он был глубоко растроган, прошло несколько минут, прежде нежели он мог говорить, и тогда водворилось глубокое молчание.

‘Норвежские братья! (сказал он эмигрантам) с берега, на котором шумят бури Ледовитого океана, где ревет Мельстрем и северное сияние шесть месяцев в году заступает место милого людям солнца, пришли мы сюда основать новое отечество. В горы наши, где бедствовали мы от голода и всяких лишений, дошла весть, что есть земля с благорастворенным воздухом, обильная и пространная. В летописях прочли мы, что предки наши, предводимые Торфином, уж восемь веков назад открыли эту землю, но, встретив там диких и свирепых индийцев, оставили в ней памятником по себе только храм, открытый теперь в устье Нарра-гансета, и несколько надписей. Потом посещены были эти берега другими народами, основаны здесь цветущие колонии. Мы также прибыли в эту землю и избрали себе жилищем прекрасную долину, лежащую перед нами. Гул падения каждого дерева, срубаемого нами здесь, отзовется на нашей родине и привлечет к нам новых братьев, и в Америке мы оснуем новую счастливую Норвегию’.

Слова Оле-Булля были приняты с рукоплесканиями, он взял свою скрипку и начал гимн. Торжественность минуты и вдохновение виртуоза произвели удивительный эффект на его слушателей. Они плакали как дети, когда начало пьесы напомнило им мотивы норвежских песен, и почувствовали, что надежды и силы их удвояются, когда звуки, ростя и ростя, заговорили им о новой жизни, полной деятельности и надежды.

‘Так отпраздновал новый город Олеона первый день своего существования’, — прибавляет корреспондент американской газеты, из которой взят этот рассказ немецкими журналами.

Говоря об Америке, кстати, а может быть и не совсем кстати, скажем несколько слов о Японии, которая теперь, открыв свои порты для американских судов, так интересует и Америку и Европу. По отзывам офицеров американской эскадры мы знаем, что японцы, запершись от европейцев, не совсем, однакож, оставались чужды успехам наук у народов, с которыми не хотели иметь сношений. Зибольд, знаменитый своими сочинениями о Японии ⁴, недавно читал в собрании боннских ученых речь о состоянии наук, особенно естествознания, в Японии. Передаем здесь ее существенное содержание.

Образованность проникла в Японию из Китая через полуостров Корею. Этот первый период японского просвещения обнимает время от 219 года до Р. X. до 510 года по Р. X. Прежде того японцы были варварами, поклонявшимися фетишам.

Зибольдово собрание японских рукописей, относящихся к естественной истории, состоит более нежели из ста сочинений и заключает несколько сот томов. Чтоб дать слушателям ясное понятие о состоянии этих наук в Японии, Зибольд показал им собрание рисунков, изображающих горы и вулканы: ученый художник, его составивший, посвятил всю свою жизнь этому труду, достоинству которого удивлялись боннские геологи. Зибольд рассказал им, кроме того, что японцы прежде принимали в естественной истории китайскую классификацию, различающую в природе следующие разряды: камни, травы, деревья, насекомые, рыбы, моллюски, птицы, млекопитающие. Старинные книги по естественной истории держались этой китайской системы, но современные японские натуралисты знакомы с системами европейских ученых, так, например, между ними очень много последователей Линнея, и японское издание его ботаники очень распространено в их стране. В последнее время, под руководством Зибольда, была даже переведена ‘Flora Japonica’ {Японская флора. — Ред.} Тунберга и издана с гравюрами на дереве ⁵. Зибольдовы воспитанники вместе с известнейшими японскими естествоиспытателями основали в Овари ученое общество, издавшее три тома своих записок. В числе книг, которые показывал Зибольд, особенно замечателен словарь естественной истории, содержащий японские и китайские названия 5 300 предметов и представляющий изображения и описания всех полезных растений.

Теперь сообщим несколько известий, более или менее касающихся сельского хозяйства и промышленности, а потом перейдем к чисто ученым известиям.

Как чрезвычайно сильное средство удобрения гуано с каждым годом более входит в употребление, но с тем вместе возвышается и цена его. В последнее время подвоз его в Европу был даже иногда недостаточен для удовлетворения запроса. Говорят, что открыты новые огромные запасы его на Галапагосских островах, но во всяком случае для английских, французских и немецких сельских хозяев очень интересно открытие нового средства удобрения, не уступающего силою гуано. Это — рыбное удобрение. В северных приморских странах, в Швеции, Норвегии, уже давно употребляют на удобрение полей части рыбы, бесполезно бросаемые рыболовами. По сведениям, собранным в Ньюфаундлэнде, только половина весу пойманной рыбы идет в торговлю, другая половина (скелет, обрезки и т. д.) бросается на берегу или выкидывается обратно в море. Таким образом, из 700 000 центнеров (около 2 мил. пудов) ежегодного улова 350000 центнеров бросается без всякой пользы. Эта масса рыбных остатков, высушенная и обращенная в порошок, доставит 100 000 центнеров превосходнейшего удобрения, нисколько не уступающего гуано, потому что само гуано заимствует свою силу, главным образом, от того, что птицы, его доставляющие, питаются рыбою. Напротив, рыбный порошок должен быть сильнее гуано, потому что богаче его азотом и фосфорнокислой известью. Если действительно так — а это надобно предполагать — то и наши каспийские рыбные ловли, ежегодный улов которых считается миллионами пудов, могут доставлять огромное количество богатого удобрения.

Парижская академия наук чрезвычайно много занималась в течение всего нынешнего года исследованиями о болезнях полевых и огородных растений, виноградной лозы и т. д. По ее приглашению десятки сельских агрономов и натуралистов присылали записки о причинах этих болезней и средствах к их предотвращению. Несмотря, однакож, на неоспоримое достоинство многих из этих исследований, вопрос еще остается неразрешенным окончательно, и разыскания продолжаются. Здесь мы передадим недавно сообщенные Академии наблюдения над болезнью свекловицы.

Известно, что часто очень всходы ее, обильные вначале, вдруг увядают и погибают без всяких видимых причин, особенно часто бывает это в первые дни после всхода, пока еще молодые растения не успели укрепиться. Причиною погибели их маленькие, почти микроскопические червячки, собственно живущие в земле, но могущие всползать на некоторую высоту по стебельку молодого растения. Они точат росток и часто совершенно уничтожают его еще в земле, когда же он достигнет известной величины, точат его молодые корни, так что растение увядает. Замечено, что червячки эти особенно размножаются в той земле, на которой свекловица сеялась уже несколько лет сряду, и потому лучшее средство спасти посев от опасности — каждый год переменять землю под свекловицу. Если же это невозможно, то надобно тотчас после посева слегка укатать землю, потому что червячки могут двигаться только в рыхлой земле, и корень или семя свекловицы, плотно охваченное землею, безопасно от их нападений.

Мы уже имели случай говорить о недостатке материалов для выделки бумаги, который сильно чувствуется в Англии, не знаем, ощутителен ли он также во Франции, но в Северной Америке нуждаются в бумаге точно так же, как и в Англии, в Германии, повидимому, также. В Англии бумага начала уже подниматься в цене, так что какая-то газета (не знаем ее имени и потому не можем сказать, действительно ли справедливы ее жалобы на дороговизну бумаги, или справедливее было бы ей жаловаться на малое число подписчиков, которых, как мы в прошедший раз видели, недостает у большей части английских газет) объявила, что принуждена повысить свою подписную цену по случаю дороговизны бумаги. Ост-индские правительственные места, к которым недавно обращался английский министр колоний с запросом: не может ли р Ост-Индии отыскаться растений, годных для выделки бумаги? теперь отвечали, что таких растений в Ост-Индии множество, не перечисляем их и скажем только, что удобнейшим признается Musa paradisiaca, растение, разводимое теперь для плодов. Его ветви надобно только выжать под прессом и размочалить, чтобы совершенно приготовить их к поступлению на бумажную фабрику. Этот материал может быть доставляем по цене, вдвое меньшей, нежели предлагали платить за новый материал фабриканты, именно около 1 руб. сер. за пуд. Пока англичане отыскивают новых материалов, американцы, кажется, успели найти их. По крайней мере уверяют, что в Америке уже печатаются две газеты на бумаге, приготовляемой из дерева, но какого именно дерева — этого не говорят, и потому известие можно пока считать сомнительным, в Германии также производятся подобные опыты. Из европейских дерев особенно удобною для выделки бумаги считают древесину тополя и липы, отличающуюся мягкостью.

Европе обещают не только новую бумагу, но и новый шелк, не совсем, говорят, красивый, но заслуживающий полного внимания по другим своим качествам Ученым давно было известно, что в Индии, кроме обыкновенной породы шелковичных червей, питающейся листьями тутовника, разводятся другие породы, из которых особенно замечательна порода, живущая на клещевинном дереве (ricinus) и называемая туземцами арриндиаррия (bombyx cynthia). Но сведения об этом интересном насекомом были до последнего времени очень недостаточны, теперь известный естествоиспытатель Мильн Эдуарде читал о нем в Парижской академии наук записку, из которой представляем здесь извлечение ⁶. Шелк, доставляемый клещевинным шелковым червем, много уступает красотой нашему обыкновенному шелку, но отличается необыкновенной крепостью, вознаграждающею недостаток тонкости и лоска. Во многих частях Индии простолюдины постоянно носят платье, сделанное из него, а зажиточные люди одеваются в него при наступлении холодного времени. ‘Материя, делаемая из шелка клещевинного червя’ (говорит Роксбург, один из первых, сообщивших о нем известие⁷), ‘на вид грубовата и не имеет глянца, но прочность ея неимоверна. Редко человек успевает в целую жизнь износить одно платье, из нее сделанное, так что оно часто переходит по наследству от матери к дочери’. Кроме того, клещевинный червь драгоценен по большому количеству шелка, им доставляемого. Он растет быстро и поколения сменяются так часто, что в течение года получается от него шесть или семь сборов шелку. Надобно еще прибавить, что клещевина — растение, легко разводимое в Южной Европе, и что ее разведение выгодно, кроме пользы, доставляемой шелковым червем, и по драгоценному (касторовому) маслу, добываемому из ее зерен. Выгоды, которые принесло бы разведение новой породы шелкового червя в Европе, очевидны, но до сих пор не предполагали возможным перенести его семена в Европу, потому что яйца клещевинного червя развиваются слишком быстро, а куколка его проводит в коконе очень мало времени. Теперь успели достичь этого, и Мильн Эдуарде имеет клещевинных шелковых червей в своем ботаническом саду. Разведение новой породы началось на Мальте и в некоторых частях Италии, откуда и получены семена ее в Париже. Вот история развития червей, воспитываемых Мильном Эдуард-сом. Семена были посланы ему из Пизы профессором Сави⁸24 июля, 2 августа начали выходить из них маленькие личинки, на другой день вышли остальные, всего до пятидесяти личинок, и все остались живы. Они уже переменили кожу четыре раза и кажутся совершенно здоровыми. Чтоб лучше познакомиться с благоприятнейшими условиями развития, Мильн Эдуарде воспитывает их различным образом. Одних просто посадил он на листы клещевинника, растущего на открытом воздухе, защитив их только рамой, обтянутой кисеею, других посадил он в своем кабинете на плетенку из прутьев и кормит сорванными листами клещевины, третьих, наконец, посадил он также у себя в кабинете (при температуре 16—19®) прямо на листья, опущенные в воду своими стеблями, для сохранения в них свежести. Все червячки растут хорошо, но особенно здоровыми кажутся сидящие в комнате на листьях. Скоро они соткут себе коконы, и когда бабочки, вышедшие из них, положат яйца, то у Мильна Эдуардса образуется такой большой питомник, что можно будет приступить к опытам над тканью из нового шелка. ‘Быть может, — прибавляет он, — я должен был дождаться времени, когда результаты моих опытов будут более полны, и тогда только сообщить их Академии, но интерес, соединенный с разведением в Европе клещевинного червя, кажется мне так велик, что им оправдывается моя поспешность’.

20 августа (8 августа старого стиля) умер Шеллинг.

Вот главные факты жизни этого мыслителя, стоявшего некогда в главе германской науки.

Фридрих-Вильгельм-Иосиф Шеллинг родился 27 января 1775 года в Леонберге, в Вюртембергском королевстве. Сначала он учился в Тюбингенской богословской школе, где соучеником его был Гегель, потом несколько времени слушал лекции в Лейпцигском университете, наконец в Иенском, куда Фихте привлекал тогда многочисленных слушателей. В 1798 году сделан был Шеллинг в этом университете доцентом, а в 1803 году — ординарным профессором философии. В Иене оставался он, однако, недолго и в 1808 был приглашен в Мюнхен на должность общего секретаря Мюнхенской академии изящных искусств, с тем вместе возведен был он королем Максимилианом-Иосифом в дворянское достоинство. В 1820 году читал он лекции в Эрлангенском университете, потом, в 1827 году, по основании Мюнхенского университета, был сделан там профессором философии, наконец в 1841 году царствующий ныне король прусский, вскоре после своего восшествия на престол, пригласил его профессором философии в Берлинский университет. Шеллинг умер на 80-м году от рождения, в Рагаце (в Швейцарии), где пользовался минеральными водами.

Шеллинг пережил свою славу. Та система философии, которая прославила имя его, ныне оставлена всеми, он сам изменил ей, и в последние двадцать или тридцать лет своей жизни трудился над развитием новой системы, которая, по его мнению, пополняла односторонность прежней, на самом же деле, будучи лишена ее достоинств, только соединила прежние недостатки с новыми ⁹. Эти и многие другие обстоятельства возбуждали в немецких мыслителях сильное нерасположение к Шеллингу, но никогда не забывали они воздавать должную справедливость прежним его трудам. Скажем же несколько слов об этих трудах.

Существенное значение философии его может быть популярным образом выражено так: она яснее, нежели системы Канта и Фихте, которые нашли себе в ней дальнейшее развитие, высказала понятие о существенном единстве законов природы, мысль эта была высказываема ею в трансцендентальной форме и в развитии своем принимала у Шеллинга и его последователей (из которых значительнейшим был натуралист Окен) фантастические формы. Шеллинг вообще не может быть освобожден от упрека, что давал фантазии слишком много власти над своими мыслями, нельзя не сказать также, что он и его последователи часто делали выводы, которых нельзя было точным образом подтвердить фактами. Вообще они заходили слишком далеко вперед от современного им состояния положительных наук, и по этому самому необходимо должны были впадать в ошибки и часто делать натянутые, фантастические выводы. Но тем не менее надобно сказать, что их основное стремление — видеть во всей природе существенное тожество законов, только принимающих различные формы в различных царствах природы, — имело свою долю правды, и теперь положительные науки успели вывести из исследования фактов подобную же уверенность, во многих случаях доказав тожество сил и законов природы, обнаруживающихся, повидимому, совершенно различными явлениями. Для этого довольно, с одной стороны, указать на признанную теперь всеми натуралистами существенную связь электричества, магнитной силы, света, тепла и движущей силы, с другой стороны, на доказанное теперь Либи-хом и его учениками существенное единство химических законов в органической и неорганической природе, на либиховы объяснения процессов дыхания и питания. Нельзя сказать, чтоб современные великие естествоиспытатели были в строгом смысле учениками Шеллинга или какого-нибудь другого философа: английские и французские ученые всегда чуждались систем, развившихся в Германии со времен Канта и Фихте, главнейший представитель новой химии в Германии — Либих едва ли имеет определенный образ мыслей в философском смысле, но если не были они прямым образом учениками философии, то их ученые стремления возникли из тех же самых начал, которые нашли себе выражение в системах Шеллинга и последующих философов, и фактические исследования приводят естествоиспытателей к результатам, имеющим коренное родство с идеями, которых философы (и первый из них Шеллинг) достигли посредством общих соображений о всей массе фактов, бывших известными в их время.

Мыслители раньше естествоиспытателей высказали эти выводы и хотели придать им совершенную полноту и законченность, еще недостижимую в наше время, потому они впадали в ошибки гораздо чаще, нежели впадают естествоиспытатели, но за Шеллингом и другими мыслителями остается заслуга, что они высказали свое воззрение раньше и, сообщив мышлению стремление открывать во всем связь и существенное единство, сильно содействовали успехам точных исследований. Между идеями Шеллинга и выводами Либиха (чтоб указать один пример) такое же отношение, как между догадкою о плане целого здания, рассматриваемого из отдаления, и между подробным описанием одной из его частей: подробное описание теперь говорит, что исследованная часть вообще построена по тому плану, какой предполагался догадкою, что если догадывающийся не мог с отдаленной высоты, на которой стоял, заметить многих подробностей, и часто ошибался в их устройстве, то общий чертеж исследованной части доказывает, что она построена действительно в том стиле, какой придан ей в общем чертеже.

Из других людей, известных в науке или литературе, в последнее время умерли Меллони, знаменитый итальянский физик, и каноник Шмидт, известный немецкий писатель рассказов для детей, повести которого переведены на французский и английский языки, а некоторые, не совсем удачно, и на русский ¹⁰.

Переходя к литературным новостям, прежде всего доскажем по очерку, помещенному во французской ‘Иллюстрации’, содержание Диккенсова романа ‘Hart Times’, для чего просим читателей припомнить, на чем мы остановились в прошлом месяце (О. 3., No 9, Смесь, стр. 49), а потом продолжать.

<Изложение романа не приводится>.

К этому рассказу содержания нового Диккенсова романа прибавим, что он уж переделан в Англии для сцены и дается на одном из лондонских театров с огромным успехом.

Во Франции недавно была учреждена комиссия для разбора книг для простого народа, разносимых по деревням бродячими торговцами. Низар, бывший секретарем комиссии, издал теперь отчет о ее разысканиях под заглавием: История книг для простого народа с XV века до 1852 года (Histoire des livres populaires etc.). Заимствуем из этой книги, плохо составленной, но интересной по богатству сообщаемых в ней материалов, несколько сведений о французской простонародной литературе. Важнейшая отрасль ее — альманахи. Низар говорит, что разносчики книг продают их по деревням в количестве в тысячу раз большем, нежели масса всех других брошюр, которые у них покупаются. Известнейший из этих альманахов Люттихский (Almanach ligeois), во всех своих бесчисленных изданиях постоянно удерживающий синюю обертку и формат в 24-ю долю листа — признаки, по которым с первого раза узнают свою любимую книгу полуграмотные покупщики. Его составление приписывается ‘Матвею Ленсбергу, математику’ (Mathieu Laensberg), лицу, едва ли когда-нибудь существовавшему. Люттихский альманах самый маленький из всех своих собратий. Он заключает всего только 28 страничек. Чрезвычайный успех его породил множество подражаний и подделок, называющихся ‘Двойными’, ‘Тройными’, ‘Национальными’, ‘Наполеоновскими’ и т. д. люттихскими альманахами. Все эти видоизменения, точно так же, как и настоящий люттихский альманах, печатаются в Труа двумя книгопродавцами, которые продают разносчикам свой товар на вес, а не по счету экземпляров. Существенное содержание ‘Матвея Ленсберга’ — астрологические предсказания. В разных календарях они бывают совершенно различны, и весна 1853 года по одним календарям должна была быть суха, по другим — дождлива, по одним — холодна, по другим — тепла и т. д. Это нисколько не вредит их успеху в народе. Сохранился даже анекдот о том, что мадам Дюбарри была ужасно встревожена предсказанием Люттихского альманаха, что ‘в апреле одна знатная дама перестанет быть знатной дамой’ ¹¹. Она употребляла все усилия истребить книжку и вместе с ней предсказание и, не успев сделать этого, тоскливо восклицала: ‘Ах, если б поскорее прошел этот несчастный апрель!’ К предсказаниям во многих календарях прибавляются снотолкователи и два или три курьезные анекдота. Самый употребительный из них тот, что нашлась где-нибудь на морском берегу плотно закупоренная бутылка, в которой было найдено следующее письмо, брошенное в море, или Колумбом, когда он почитал свою погибель неизбежной, или Язоном, когда он плыл на корабле Арго, или Улиссом, когда его застала буря по отплытии с острова Калипсо и т. п.¹²Письмо написано по возможности забавно. Но самый интересный и, вероятно, самый старый из альманахов Пастуший (Almanach des bergers). В нем нет текста, даже дни месяцев не обозначены цифрами, все сведения и отметки выражены иероглифическими знаками, так что, очевидно, альманах этот назначается для безграмотных. Числа месяца, в которые надобно что-нибудь делать (пахать землю, пускать кровь, рубить дрова и т. д.), обозначены грубыми фигурами соответствующих орудий. Заметим, что подобные календари, только не печатные, а просто вырезанные на длинных дощечках, попадаются и в России. Снимок с одного из них был недавно приложен к одному из наших журналов, если не ошибаемся, к ‘Москвитянину’. За альманахами следует множество астрологических книжек, в которых главную роль играют Соломон или Альберт Великий, потом довольно много сатирических и юмористических книжек. Среди множества книжек пустых и пошлых есть и книжки, не лишенные литературного достоинства, из которых перескажем содержание Истории бедняка-добряка (Histoire du Bonhomme misre). Два благочестивые путника были однажды застигнуты проливным дождем, когда проходили через деревню, в которой жил добряк-бедняк. Напрасно останавливаются они у всех дверей, прося, чтоб их пустили укрыться от дождя и переночевать: богатый просто прогоняет их, а бедный говорит, что в его избушке тесно и самому хозяину. Наконец подходят путники к жалкой лачужке, в которой живет добряк-бедняк, самый бедный человек во всей деревне. Он впускает прохожих и рассказывает им о своем житье-бытье. Прежде, когда не было у него хлеба, готова была ему еда на грушевом дереве, но теперь какой-то вор сорвал все плоды, и ему решительно нечего есть. Путники были тронуты этим рассказом и положили на дерево такой зарок, чтобы никто, взлезши на него, не мог без разрешения хозяина слезть назад. Прежде всех попался прежний вор, хотевший опять попользоваться чужими грушами. Пошутив над ним, добряк-бедняк уходит в лес набрать себе хвороста. На крик вора прибегают два соседа, взлезают, чтоб снять его, и не могут слезть сами. Возвратившись, добряк-бедняк отпускает их, взяв только с вора обещание не воровать вперед. Вскоре после того приходит смерть. Она чрезвычайно удивлена тем, что бедняк-добряк встречает ее без всякого страха. ‘Что мне бояться тебя? (говорит он) какое у меня удовольствие в жизни? У меня нет ничего на свете, кроме этой лачужки и грушевого дерева. Если мне и жаль чего-нибудь, так разве только жаль расстаться с этим деревом, кормившим меня столько лет’. И он просит позволения сорвать грушу, тогда он будет готов итти вслед за смертью. Смерть согласна и идет с ним к дереву. Бедняк смотрит на грушу, висящую на самой высокой ветви, и просит у смерти ее косу, чтоб снять грушу. ‘Добрый молодец с оружием своим не расстается (говорит смерть): взлезь и сорви руками’. — ‘Разве ты не видишь, что я насилу держусь на ногах: могу ли я взлезть на дерево?’.— говорит бедняк. ‘Хорошо, — говорит смерть, — я за тебя взлезу’ и взлезает, но не может слезть назад. Тут бедняк начинает подсмеиваться над нею. ‘Как ты смеешь мною шутить? меня все боятся’. — ‘Тебе все подвластны, так зачем же ты вздумала обижать меня, бедняка?’ Пока они бранятся, время идет, множество умирающих дожидаются и не могут дождаться смерти. Ей надобно спешить, и она принуждена заключить условие с добряком-бедняком: если он спустит ее с дерева, она уж не будет беспокоить его до конца мира. Таким-то образом бедняк никогда и не выводится на земле. Смерть проходит мимо его двери, даже не смея осведомиться о его здоровье, и пока будет свет стоять, будут стоять бедные лачужки, а в них будут жить бедняки: В биографическом роде чтение простого народа во Франции составляют истории Фра-Дьяволо, Картуша, Гаргантюа (в которой скрывается зародыш романа Рабле), Вечного Жида и, наконец, Наполеона. Далее, кроме множества книжек, благочестивых по заглавию, но большею частью наполненных суевериями, следуют ‘Полные письмовники’, ‘Руководства, как должно держать себя’ и романы. Вот одно из ‘правил, как должно держать себя в обществе’. ‘Если вам случится чихнуть в обществе, отвернитесь в сторону, закройтесь платком, шляпой или рукой, чихайте, потом отблагодарите тех, которые пожелали вам ‘доброго здравия’ или должны были пожелать, хотя и не пожелали — это все равно, отблагодарив их, попросите извинения за то, что прервали разговор’. Романы простонародной литературы большею частью остатки средневековых романов. Известнейшие из них ‘Елена Прекрасная’, ‘Ричард Бесстрашный’, ‘Гаймоновы дети’, ‘Гюон Бордосский’. Из новых романистов народ читает Лесажа, мадам Коттен, Флориана ¹³, ‘Робинзона Крузо’, ‘Гулливеровы путешествия’ и ‘Арабские ночи’. — Первоначальные итальянские и английские газеты хорошо известны, не так известно начало немецких газет, а между тем они древностью не уступают ни английским, ни итальянским. В половине XVI века, когда начинались первые газеты в Венеции, большие торговые немецкие домы чувствовали уж необходимость меняться новостями и торговыми известиями. В числе этих рукописных извещений (первые венецианские газеты, начавшиеся с половины XVI века, также были рукописные) самые замечательные по своему содержанию — издававшиеся в Аугсбурге под покровительством знаменитого торгового дома Фуггеров, и в конце XVI века достигшие формы и объема, уже близких к современным газетам. Почти каждый день являлся нумер, под заглавием Ordinari Zeitungen — ‘Обыкновенные ведомости’, часто издавались и дополнения с новейшими известиями под заглавием Extraordinari-Zeitungen. Подписная цена годового издания с доставкой на дом была 25 флоринов. Их собрание, обнимающее 1568—1604 годы, хранится в Венской библиотеке и представляет очень важный материал для истории того времени. Обилие известий, сообщаемых этим изданием, объясняется обширностью торговых сношений дома Фуггеров. Он имел агентов во всех землях и вел постоянную корреспонденцию со всеми значительными торговыми домами. Его банкирские операции и займы, которые через него заключались, ставили его в близкие сношения с очень многими правительствами и государственными людьми. Кроме того, дом Фуггеров оказывал много денежных услуг иезуитскому ордену и часто получал от него важные сведения. Корреспонденты фуггеровской газеты часто упоминают о важных лицах, через которых получали сообщаемые сведения. Об интересных делах в газете помещается, как и в наше время, несколько разных корреспонденции, пополняющих одна другую, о делах темных собираются и очень основательно разбираются все слухи, наконец корреспонденты говорят и о том, какое впечатление было произведено событием на различные классы общества и на соседние народы. Приведем несколько примеров, достаточно показывающих важность фуггеровскои газеты для истории того времени. В одном из нумеров находим подробный рассказ кальвиниста Томаскона о смерти Марии Стюарт, в других — несколько писем о смерти Дона Карлоса, несколько писем об убийстве маркиза Позы. Борьба Нидерландов с Испаниею, вероятно, возбуждала в современниках самый живой интерес: почти каждый день газета получает письма о ней: в том числе много есть присланных из штаб-квартиры герцога Альбы и из канцелярии герцога Оранского. Рядом с этими рассказами помещено много важных документов, из которых иные сохранились только здесь и неизвестны по другим источникам. В конце 1595 года газета рассказывает, по протоколам парижского парламента, процесс Жана Шателя и сообщает подлинные документы, к нему относящиеся ¹⁴. Чрезвычайно важны донесения иезуитов о гугенотских войнах во Франции, религиозные междоусобия в Германии также рассказываются со всею подробностью. Корреспонденты ордена иезуитов сообщают газете много известий о Персии, Китае, Японии, Америке. История Восточной Европы также занимает много места в газете. Из Польши получает она письма очень часто. Письма из Турции, доходящие от Константинополя до Аугсбурга в шесть или семь недель, еще многочисленнее: их бывает в год около ста. Между ними есть несколько писем султана Генриху IV и Елисавете Английской. Чрезвычайно обильны также известия из Венгрии, дающие подробный отчет о речах, говоренных на сеймах, о пасквилях и сатирических песнях против немцев. Не одни только политические новости сообщаются корреспондентами газеты, но также и литературные. Часто упоминается о представлениях новых комедий. Так, например, говорится, что в 1590 году давали в Вене комедию Олоферн и Йудифь, и под именами этих лиц вся публика узнала Генриха IV и город Париж, который тогда он осаждал. Известия о путешествиях, описания отдаленных земель, празднеств и т. п. можно сравнить с фельетонами нынешних газет. Есть также много известий о судебных делах. Особенно часто излагаются процессы алхимиков и колдуний. Описываются также бури, землетрясения, наводнения, состояние жатвы, одним словом все новости. Наконец есть объявления о продающихся товарах и т. д. Одним словом, характер фуггеровской газеты очень похож на характер нынешних газет. Важнейшее различие в том, что она допускает несколько языков, а не исключительно писана по-немецки. Многие корреспонденции помещены в ней на итальянском языке, который был тогда общим купеческим языком, ученые и духовенство пишут свои корреспонденции по-латыни, есть также письма французские, английские и т. д. Судя по этому, надобно полагать, что круг читателей газеты ограничивался одними учеными людьми и купцами.

Переходя к историческим книгам, укажем, прежде всего, из сочинений, относящихся к греческим древностям:

Афинский акрополь (l Acropole d’Athnes, par E. Beul). — Второй том этого сочинения говорит о важнейших памятниках афинского ‘верхнего города’, Парфеноне и храме Эрехтея, потому считаем достаточным ограничиться изложением его содержания: памятники, описываемые в первом томе, не столь интересны, как знаменитый храм Минервы.

Парфенон был построен на месте другого храма Минервы, сожженного персами, и Белэ ¹⁵ считает его остатками части колонн и карнизов, употребленных, в числе других материалов, на постройку северной стороны стены, окружающей Акрополь. Имя Парфенона во всех пробуждает воспоминания об одном Фидии, но ему принадлежат только барельефы, украшавшие храм, план которого начерчен Иктином, строителем всего Акрополя. Долго имя Иктина было совершенно забываемо, и только в последнее время, при более внимательном изучении развалин, оставшихся от его построек, поняли всю гениальность этого архитектора и стали произносить его имя, имя строителя Парфенона рядом с именем скульптора. Одно из величайших прав Иктина на славу — изобретение, сообщающее такую грацию линиям Парфенона: Иктин придал им слабую, едва чувствительную дугообразность, один или два вершка на сто футов. Только недавно заметили это легкое движение, сообщенное всем частям здания, от ступеней, на которых оно покоится, до карниза, и в нем нашли тайну чудного эффекта, производимого Парфеноном, и той грации, которой напрасно ищет глаз в других величественных зданиях. Но если прекрасна постройка Парфенона, то еще прекраснее скульптурные его украшения, и, воздавая должное Иктину, Белэ еще более удивляется Фидию. Из двух парфенонских фронтонов один, по свидетельству Павзания, представлял рождение Минервы, другой — спор ее с Посейдонам о том, кому быть покровителем Афин. Из них второй, поставленный на западной стороне здания, был изваян Алкаменом ¹⁶, восточный, представлявший рождение Минервы, — произведение Фидия. Алкамен придал своим фигурам чрезвычайно старательную окончательную отделку, между тем как Фидиевы, рассматриваемые изблизи, казались во многих частях отделанными грубо. Потому афиняне отдавали предпочтение работе Алкамена, пока фронтоны не были поставлены на свои места: тогда-то увидели, что Фидий не хотел дать своим фигурам слишком тонкой отделки потому, что, рассчитывая действие перспективы, исполнил свой фронтон именно так, чтоб он производил магический эффект, будучи видим из отдаления, и тогда единогласно было решено высокое превосходство его произведения. Но было бы ошибочно думать, что резцу этого ваятеля была недоступна тонкость и нежность отделки, что его работы всегда имели только декоративные достоинства, что в них есть только величие и мало грации. Основываясь на близости Фидия к временам старинного греческого искусства, долго полагали, что существенный характер его произведений — грациозность, соединенная с простотою, доходящею до суровости, лишенная разнообразия и прелести. ‘Теперь (говорит Белэ), когда они лучше исследованы, нельзя не признать в них роскоши, очаровательности, грациозности, в сравнении с которою позднейшие статуи кажутся изнеженными. Никогда не достигало искусство до такой роскошности в драпировке’. Исследования Белэ представляют также новые материалы для решения спорного вопроса о том, раскрашивали ль древние свои барельефы. Долго казалась нелепою самая мысль об этом, потом открытие нескольких раскрашенных обломков заставило многих броситься в противоположную крайность и думать, что древние архитекторы и ваятели раскрашивали свои произведения, как декоратор свои кулисы. На самом деле греки слегка оттеняли красками монотонный колорит мрамора, но с большою осмотрительностью и не так щедро, как утверждали в последнее время некоторые ученые.

Сочинение Белэ заключает в себе очень подробные и основательные изыскания о всех памятниках, развалины которых украшают нынешний Акрополь, и представляет много довольно нового для истории греческой архитектуры.

История Лондонской биржи, Джона Френсиса. Существенное содержание этой книги — история английского государственного долга и спекуляций, основанных преимущественно на его облигациях. До Вильгельма III почти не было в Англии того, что называется консолидированным государственным долгом. В затруднительных финансовых обстоятельствах правительство обращалось не к помощи кредита, тогда еще слишком слабого, а к временным налогам и тому подобным средствам. Так, например, Генрих I ¹⁷ брал пошлину с норфолькского купечества за покровительство его торговле, с города Ярмута за подтверждение муниципальной грамоты, с одного аббатства за подтверждение прав его на леса. Ричард I, по возвращении из крестового похода, отбирает назад свои поместья, проданные пред отправлением в поход, Генрих III налагает секвестр на все товары в королевстве, чтоб взять выкуп, Эдуард III продает монополии и т. д., то же самое продолжалось при королеве Елисавете и Стюартах. Наконец восходит на престол Вильгельм III, с его времени начинается система правильных займов, и постепенно государственный долг возрастает до нынешней своей подавляющей Англию массы — до семи тысяч миллионов руб. сер., из которых почти две тысячи миллионов не поступали никогда в государственное казначейство и внесены в долговую книгу как незаконное, тайное вознаграждение членам парламента за продажу голосов министерствам, которые не могли держаться без подкупов, или как тайное вознаграждение банкирам и подрядчикам за разные сделки, нужные министерствам для поддержания своего существования. Эти злоупотребления родились вместе с началом английских займов: из 44 000 000 фунтов, занятых при Вильгельме III, в 25 миллионах фунтов (150 000 000 р. сер.) нельзя было отдать удовлетворительного отчета. Такой пример не оставался без подражания. Голоса членов парламента постоянно были покупаемы. В 1763 году согласие парламента на мир с Францией было куплено, и нам осталось об этом свидетельство Меке, одного из лиц, через посредство которых была производима уплата: ‘Я купил (говорит он) 40 голосов по 1 000 фунтов (6 000 р. сер.) и 8 других по 500 фунтов’. Вальполь был столь же щедр ¹⁸. Однажды, за его обедом, на который были приглашены члены парламента, подававшие за него голос, каждый гость нашел на своем куверте под салфеткой билет в 500 фунтов (3 000 р. сер.). Кроме получения подарков, средством обогащаться была (и продолжает быть в Англии и Франции) покупка и перепродажа облигаций государственного долга, или так называемая биржевая игра. Она достигла в Англии страшных размеров с половины XVIII века, страсть к ней господствовала тогда не только между записными спекулянтами, но и в кругу высшего общества. Члены парламента не стыдились писать поддельные письма, которые потом, отвезенные за границу, присылались к ним по почте, так что толпа обманывалась, принимая их за действительную корреспонденцию. Таким образом, поддельные известия, благоприятные или неблагоприятные, смотря по надобностям составлявшего их, разносились по бирже и поднимали или понижали цену фондов, как требовала выгода спекулирующего. Но обманываемые банкиры прибегали к своим средствам для вознаграждения убытков: они подкупали лакеев, письмоводителей, любовниц тех людей, которые раньше других могли знать новости, подкупали даже их родственников и пользовались в свою очередь. Страсть спекулировать всем породила, наконец, такой отвратительный и пагубный для людей совершенно посторонних род ажиотажа, что правительство принуждено было принять против него свои меры. Как скоро спекулянты узнавали, что какой-нибудь вельможа опасно болен, тотчас же начинались пари о том, выздоровеет или умрет он и когда именно умрет. Журналы публиковали ежедневно, как высоко стоят пари ‘за’ и ‘против’, ‘умрет’ и ‘нет’. Можно судить, какое впечатление производили на больного объявления, что ‘вероятно, его жизнь в очень большой опасности, потому что на бирже не соглашаются держать 10 против 100, что он выздоровеет’. Наконец эти отвратительные пари вошли в такую моду, что лондонские купцы должны были принять меры против них и объявили, что не будут поручать дел своих биржевым агентам, через посредство которых заключаются эти гнусные пари. Точно так же заключали пари о том, какой успех будут иметь военные действия, какого числа дана будет битва и т. п. Журналы вообще служили органами для распространения ложных слухов. Верный успех почти всегда ожидал тех, которые для своих финансовых проделок прибегали к этому средству и печатали известия о кровавой битве, поражении, победе и т. д.

При заключении займов министерство бывало принуждено доставлять своим парламентским союзникам постыдное участие в их выгодах, точно так же бывало и при учреждении лотерей в пользу государства. Однажды из 60 000 всего числа лотерейных билетов было роздано даром небольшому числу членов парламента 22 000, на сумму 44 000 ф. (275 000 р. сер.). Подкуп обнаружился, и когда начались по этому случаю прения в парламенте, то открылись еще новые факты подобного же рода. Узнали, что в 1763 году Фокс (отец знаменитого оратора) получил 100 000 фунтов (600 00Q р. сер.), Колькрефт и Дормонд по 70 000 фунтов, правитель банка 150 000 (900 000 р. сер.) для членов банка и 50 000 фунтов для себя, что другие члены парламента получили суммы, не менее значительные. Министерства успевали подобными средствами приобретать содействие палат, но расплата бывала затруднительна: в 1779 не могли сделать займа менее, как по 8 процентов, в 1780 году целая половина нового займа была роздана членам парламента, один из них получил более 750 000 руб. сер. Лица, непричастные этим сделкам, восставали против них в сильных речах, но бесплодно. Главнейшими средствами раздавать деньги своим партизанам {В смысле: сообщникам. — Ред.} были следующие: или открывали при займе добровольную покупку и выдавали облигации, не получая денег, так обогащали членов парламента, или заключали контракты с банкирами и писали в контрактах большую сумму, нежели была уплачиваема казне в действительности, так приобретали содействие банкиров. В 1783 году, при займе в 12 000 000 фунтов, заимодавцы получили выгоды 7 700 000 фунтов (более 55 000 000 р. сер.). Против обвинений за такое громадное пожертвование министры должны были оправдываться тем, что их предшественники не оставили в казне ни шиллинга наличных денег. Не при одних займах так сорили государственными деньгами: все подряды, контракты, сделки были заключаемы подобным образом. Подрядчики наживали громадные богатства, народ смотрел на них, как на грабителей, и самое имя их было ненавистно. При министерстве Пелэма, члены парламента, его поддерживавшие, получали ежегодно, почти как официальное жалование, от 500 до 800 фунтов (3 000—5 000 р. сер.), смотря по своей важности и усердию.

Заметки о Сандвичевых островах, Гэолэ (Sandwich Island Notes, by a Haol) ^l9. Сандвичевы острова — один из очаровательнейших архипелагов Тихого океана. Чистая, прозрачная атмосфера, волнообразные очертания долин, высокие горы, каскады, роскошная растительность, благорастворенный климат равно увлекают ученого, моряка, купца, посещающего эту цветущую группу. Говорят, что даже Южно-Азиатский архипелаг, при всей своей роскошности, не так восхитителен. Чрезвычайно выгодное положение на пути между Европою, Америкою и Восточною Азиею придает Сандвичевым островам такую важность, что Северо-Американские Штаты и Англия спорят за обладание ими. ‘Иностранец’ (Гэолэ значит, на языке жителей Сандвичевых островов — иностранец) уверен в том, что, по географическому положению своему, они должны принадлежать и будут принадлежать американцам, которые, по его справедливому мнению, воспользуются этою группою гораздо лучше, нежели воспользовались бы их соперники. А между тем обозрим по его заметкам современное состояние прелестного уголка земли, превозносимого всеми путешественниками со времен Кука.

Сошедши с корабля, ‘Иностранец’ прежде всего отправился в построенную из кораллов столицу островов, Гонолулу. Первый визит он сделал Тамеамеа, или, как он пишет, Камегамега III. Дворец Тамеамеа покрыт соломою. У входа стоят две будки, и подле них расхаживают двое часовых. У Тамеамеа есть военные силы. В приемной, зале висит портрет первого министра — правительство островов организовано по-европейски — у Тамеамеа есть парламент. Открывая его заседания, Тамеамеа говорит тронную речь: в ней излагает он свои дипломатические отношения к иноземным державам. У Тамеамеа есть консулы в чужих землях. Он дает утренние аудиенции. На его вечерние балы приглашаются дипломатический корпус и знатные иностранцы (офицеры корвет и шлюпов, купцы и шкиперы). Интереснейшие предметы во дворце, привлекающие всеобщее внимание на этих вечерах: ‘военное копье’ и ‘военная мантия’. Военное копье в полуторы сажени длиною, тяжелое, острое, покрытое кровью врагов, военная мантия имеет свою историю: прежде нежели она была окончена при Тамеамеа I, над его отделкою трудились восемь поколений. Она сделана в четыре фута длиной и в полторы сажени шириною. Основа ее — грубое вязанье, по которому искусно нашиты нежные и очень маленькие перышки, расположенные чрезвычайно красиво, цвет их светложелтый, так что мантия кажется золотою. У птиц, с которых собраны золотистые перья, бывает их только по два — по одному под каждым крылом, сами эти птицы (Melithreptes — Pacifica) очень редки, они водятся только в гористых частях Гавайи, и ловить их чрезвычайно трудно. Пять таких перьев ценятся в полтора доллара (2 р. с). Вычислено, что для мантии пошло их не менее, как на миллион долларов. Из этого мы видим, что ‘военная мантия’ вполне достойна удивления. Она и копье — наследие старины, когда на архипелаге беспрестанно свирепствовали междоусобные войны и жизнь короля протекала в походах. Теперь раздоры умолкли, потому что водворилось просвещение. В самом деле просвещение — на Гавайских островах есть даже коллегиум, он находится в трех верстах на восток от Гонолулу в живописной долине. По уверению ‘Иностранца’, воспитанники и воспитанницы этого заведения получают образование, какое можно получить не во всяком из английских коллегиумов. Заведение имеет, по отзыву Гэолэ, прекрасную библиотеку из нескольких сот томов, хороший минералогический кабинет, коллекцию раковин и т. д., и очень замечательное собрание полинезийских редкостей. Заведение должно быть в самом деле недурно, потому что в нем учатся дети многих почтенных европейцев и американцев, рассеянных по архипелагу. ‘Я присутствовал (говорит Гэолэ) на экзаменах 1853 года и не мог не удивляться успехам учеников. Я не ожидал встретить преподавание наук в таком размере среди Полинезии. Программа заведения подтвердит справедливость моих слов. Вот она: арифметика, алгебра, естественная история, физиология, история, английская грамматика, география, туземный язык, французский язык, латинский язык, греческий язык. Об успехах можно судить по тому, что при мне ученики переводили Саллюстиево Bellum Iugurthinum’ {Югуртская война. — Ред.}.

Но просвещаемые таким образом жители архипелага не избегли общей участи дикарей, сталкивающихся с образованными племенами, участи прежде перенимать дурные стороны, нежели хорошие качества от своих новых знакомцев. Сандвичевы острова до сих пор еще служат местом пристанища для нескольких сотен американских и особенно английских бродяг, от которых туземцы не могли научиться ничему доброму и вредное влияние которых до сих пор еще очень заметно в нравах островитян, несмотря на противодействие со стороны нескольких образованных людей, поселившихся между ними. Вследствие пороков, заимствованных у европейцев, туземное народонаселение быстро вымирает, и должно опасаться, что через несколько времени оно совершенно исчезнет. Островитяне стали вялы, хилы нравственно и физически, они лишились всякой энергии, которою так богаты были их предки, оставившие громадные памятники своей предприимчивости и силы — обширные квадратные пространства, обнесенные стенами из известняка, внутри построены жертвенники, вокруг еще видны следы городов, свидетельствующих о цветущем могуществе жителей. Предания островитян полны воспоминаний о временах благосостояния и силы и о последующих бедствиях, есть сказания о том, как страшное наводнение затопило богатейшую из долин, унесло в океан поселения и их жителей. Вообще должно предполагать, что еще прежде появления европейцев настали для островитян времена бедствий, причины которых остаются загадочными. Знакомство с европейцами окончательно изнежило и ослабило туземцев. Но вот описание одной из тех построек, которые говорят о прежних веках могущества. Здание находится на самом берегу моря. В длину оно имеет семьдесят сажен, в ширину более двадцати. Стены внизу толщиною более четырех сажен, вверху более одной сажени, средняя высота их две сажени. Они уже начинают разрушаться. Предание говорит, что для их построения сошлись все жители острова и что камни были переносимы из долины, лежащей за двадцать верст. Жители стояли рядами по всему этому пути, плотно друг к другу, и камни были передаваемы из рук в руки, как это иногда бывает у нас на пожарах, когда устраивается цепь, передающая ведра. Масса здания громадна, эпоха его построения неизвестна, но должна быть очень отдаленна, потому что волканический камень уже покрыт толстым пластом мха. Здание было языческим храмом, и внутри его есть полуразрушившиеся жертвенники, в стенах сделаны ниши, в которых стояли грубо иссеченные идолы. Ныне жители не способны ни к какому усилию, и, рассказывая какой-нибудь случай, в котором видны черты самоотвержения, даже просто глубокой привязанности, Гэолэ всегда прибавляет, что случай этот редкое исключение из общего правила.

ПРИМЕЧАНИЯ

Впервые напечатано в ‘Отечественных записках’, 1854, No 10, отдел ‘Смесь’, стр. 69—107. Обоснование принадлежности статья Чернышевскому см. на стр. 689.

¹ Прескотт Вильям (1796—1859) — буржуазный американский историк.— Бичер Стоу Гарриет (1811—1896) — американская писательница, автор романа ‘Хижина дяди Тома’.

² Ло Джон (Лоу, 1671—1729) — шотландский финансист, основатель так называемой ‘системы Ло’, в которой доказал, что усиленный выпуск банком бумажных денег увеличивает национальное богатство, освобождает хозяйство от узких границ металлического обращения. Свою систему Ло удалось применить во Франции (1716—1720). В результате выпуска большого количества кредитных билетов в 1720 году было объявлено банкротство государственного банка Франции, и Ло пришлось бежать за границу.

³ Отмечая экономический ‘некоторый культурный прогресс капиталистической Англии по сравнению с крепостнической Россией, Чернышевский, однако, ясно видит противоречия официальной статистики, отражающие мрачную картину жизни Англии тех лет, которая ярко была вскрыта в работе Ф. Энгельса ‘Положение рабочего класса в Англии’ (1845).

⁴ Зибольд Филипп-Франц (1796—1866) — немецкий естествоиспытатель и исследователь Японии.

⁶ Тунберг Карл (1743—1828) — шведский натуралист.

⁶ Мильн Эдварс-Анри (1800—1885) — французский естествоиспытатель.

⁷ Роксбер (Роксбург) Вильям (1759—1815) — английский ботаник.

⁸ Сави Гаэтано (1769—1844) — профессор физики в Пизанском университете.

⁹ Материалист Чернышевский подвергает критике идеалистическую философию Шеллинга, отмечая ‘фантастический’, то есть антинаучный характер его философской системы.

¹⁰ Меллони Марегонио (1798—1854) — итальянский физик. — Шмид Христофор (1798—1854) — немецкий писатель для юношества. Чернышевский имеет в виду следующие переводы рассказов Шмида на русский язык: 1) Три розы. Книжка для детей, изданная Б. Федоровым. С. Петербург, 1840, 2) Сто новых детских повестей, с нравоучениями в стихах. Книжка для подарка детям. Перевел из сочинений Шмида Б. Федоров. Изд. второе, испр. и доп. Санкт-Петербург. 1845.

¹¹ Дюбарри Мария (1746—1793) — фаворитка французского короля Людовика XV.

¹² Язон — в греческой мифологии предводитель похода аргонавтов за золотым руном. С помощью богини Афины он построил корабль Арго (быстрый) и, благополучно достигнув страны Эи, после многих приключений и опасностей, при содействии Медеи (дочери царя Эи) овладел золотым руном.— ‘Когда Улисса застала буря..’ — имеется в виду эпизод из 5-й песни поэмы Гомера ‘Одиссея’.

¹³ Лесаж Ален-Рене (1668—1747) — французский писатель. — Коттен Мари (Софи Рясто, 1770—1807) — французская писательница. — Флориан Жан-Пьер-Кларис (1775—1794) — французский писатель и поэт.

¹⁴ Шатель Жан (1575—1594) — был казнен за покушение на жизнь Генриха IV.

¹⁵ Белэ Шарль-Эрнест (1826—1874) — французский археолог и политический деятель.

¹⁶ Павзаний — путешественник я писатель II в. н. э. Автор ‘Описания Эллады’. — Алкамен — древнегреческий скульптор второй половины V в. до н. э. — Фидий (500—430 до н. а.) —знаменитый древнегреческий скульптор.

¹⁷ Далее у Чернышевского упоминаются следующие короли Англии: Генрих I (1068—1135), Ричард I (1157—1199), Генрих III (1207—1272), Эдуард III (1327—1377), Вильгельм III (1650—1702).

¹⁸ Вальполь Роберт (1676—1745) — английский политический деятель.

¹⁹ Hole — псевдоним Бейтса (Bates) Джорджа-Вашингтона.

НОВОСТИ ЛИТЕРАТУРЫ, ИСКУССТВ, НАУК И ПРОМЫШЛЕННОСТИ*

<ИЗ No 10 ЖУРНАЛА 'ОТЕЧЕСТВЕННЫЕ ЗАПИСКИ', 1854>

ПРИМЕЧАНИЯ

Читайте также: