НОВООБРАЩЕННЫЙ.
НОВООБРАЩЕННЫЙ.
Разсказъ Болеслава Пруса.
Переводъ съ польскаго М. М. Гербановскаго.
* * *
* * *
Новообращенный, Прус Болеслав, Год: 1881
Время на прочтение: 28 минут(ы)
Панъ Лукашъ сидлъ въ задумчивости.
Это былъ высокій, худой сгорбленный старикъ. Имлъ онъ около семидесяти лтъ и черные, довольно густые волосы, испещренные сдыми прядями. Во рту у него не было ни одного зуба, а остроконечная борода встрчалась съ крючковатымъ носомъ, что, конечно, не придавало его лицу пріятнаго выраженія. Круглые, впалые глаза и надъ ними клочковатыя брови, желтая, изборожденная морщинами кожа на лиц и легкое потрясыванье головой — длали выраженіе лица еще мене пріятнымъ.
Онъ сидлъ въ большой, нсколько лтъ нечищенной комнат, заставленной разнообразной мебелью. Здсь стояли старомодные шкапы и комоды, украшенные бронзою, большія кушетки съ изъденной молью покрышкой, набитыя волосомъ кресла старинныхъ фасоновъ и огромные диваны съ гнутыми спинками. На стнахъ, затканныхъ паутиною, висли почернвшіе отъ времени образа, на комодахъ и этажеркахъ стояли статуетки и часы, покрытые густымъ слоемъ пыли, сгладившимъ ихъ нжнйшіе контуры и линіи.
Кром этой большой, были еще дв комнаты поменьше, до такой степени переполненныя всякою рухлядью, что ходить по нимъ представлялось дломъ необычайной трудности. Вс эти вещи, непохожія другъ на друга, разставленныя въ безпорядк, сбитыя въ кучу, истлвающія, производили такое впечатлніе, точно ихъ собрали сюда съ разныхъ частей свта въ общую гробницу.
Среди этихъ вещей попадались нкоторыя, обладавшія значительной археологической цнностью, нкоторыя, поражавшія изяществомъ, иныя — размрами и тщательностью отдлки, а другія, не стоившія, какъ говорятъ, и фунта пакли. Не меньшимъ разнообразіемъ отличалось и ихъ происхожденіе. Одн достались Лукашу по наслдству, другія онъ пріобрлъ у антикваріевъ или съ публичныхъ торговъ за ничтожную цну, третьи ему подарили, какъ любителю, четвертыя онъ взялъ у своихъ должниковъ и несостоятельныхъ квартирантовъ. И вс эти вещи онъ стаскивалъ въ свою квартиру, заставлялъ ими каждый свободный уголъ, маленькія вещицы онъ пряталъ на полкахъ за занавсками или размщалъ по шкапамъ и комодамъ, вещи подешевле выносилъ на чердакъ. Словомъ, все громоздилъ безъ разбору, безъ цли и конца, въ теченіе семидесяти лтъ не задавая себ даже вопроса, зачмъ онъ это длаетъ, какой ему отъ этого прокъ?
Существуетъ на свт водоросль, встрчающаяся, какъ говорятъ, въ Америк, которая отличается такой алчностью и такой способностью быстро разростаться, что, еслибъ ея не истребляли, она покрыла бы собою вс рки, пруды, озера, заполонила бы каждый кусочекъ влажной земли, вытянула бы изъ воздуха весь кислородъ, заглушила прочія растенія, не изъ зависти, злобы или недостатка уваженія къ чужимъ правамъ, а просто такъ себ, потому что такова ея природа.
Панъ Лукашъ былъ подобнымъ существомъ среди людей. Принеся съ собой на свтъ инстинктъ загребанья всего, что плохо лежитъ, онъ не задумывался о цли своихъ поступковъ, не отдавалъ себ отчета въ значеніи ихъ, онъ только… загребалъ чужое! Глухой къ голосу страданій и проклятій, равнодушный къ несчастіямъ, виновникомъ которыхъ онъ являлся, разсчетливый до скупости въ домашнемъ обиход, онъ притснялъ, кого могъ, направо и налво, и чуждый иному чувству, только отнималъ у другихъ и копилъ у себя. Такая жизнь не доставляла ему, однако, особой радости: она лишь успокоивала его слпой инстинктъ.
Еще ребенкомъ, Лукашкомъ, онъ отнималъ у своихъ сверстниковъ игрушки, прогонялъ ихъ съ насиженныхъ мстечекъ на песк, объдался до несваренія желудка и наполнялъ свои карманы състнымъ, лишь бы только отъ его порціи ничего не досталось другимъ. Будучи ученикомъ, онъ просиживалъ надъ учебниками дни и ночи, чтобы получить самую лучшую награду, и очень огорчался, что кром него получаютъ награды и другіе.
Уже молодымъ человкомъ, поступивъ на службу, онъ хотлъ занимать сразу вс должности, исполнять всякую работу, получать все жалованье и завоевать исключительную благосклонность начальства. Наконецъ, онъ женился на самой красивой и самой богатой двушк, не по любви, а потому лишь, чтобы она никому другому не досталась. И тмъ не мене недовольный еще своей судьбой, онъ желалъ кружить головы женамъ друзей и знакомыхъ.
Однако, въ этой пор жизни онъ столкнулся съ довольно серьезными затрудненіями. Товарищи по служб очень охотно уступали ему свою работу, но неуклонно стояли на страж своихъ наградъ и жалованья. Начальники часто прибгали къ его услугамъ, но скупились на поощренія. Наконецъ, дамы, за которыми волочился, смялись надъ нимъ, такъ какъ онъ былъ некрасивъ, а ихъ мужья за назойливую наглость ухаживаній часто устраивали ему нельзя сказать чтобы совсмъ безболзненныя манифестаціи.
Благодаря столь горькой наук, панъ Лукашъ пересталъ стремиться къ загребанью всего, что есть подъ солнцемъ, и ограничилъ свои желанія вещами наиболе доступными и близкими. Онъ перенесъ свою страсть къ загребанью на домашнюю утварь, книги, одежду, разныя антикварныя бездлушки, а въ особенности — на деньги.
Въ погон за наживой онъ мене всего думалъ о пользованіи. Квартиръ онъ не ремонтировалъ, прислуги не держалъ, обдалъ въ плохенькихъ трактирахъ, очень рдко раскошеливался на извозчика, разъ въ нсколько лтъ бывалъ въ театр и никогда не лечился, потому что нужно было платить докторамъ.
Жена его очень скоро умерла, оставивъ ему каменный домъ и подаривъ дочерью. Панъ Лукашъ кое-какъ воспиталъ дочь и поспшилъ ее выдать замужъ. Но онъ не только не устроилъ свадьбы, не выплатилъ общаннаго приданаго, онъ не отдалъ даже дочери материнскаго каменнаго дома. Въ конц концовъ, своимъ несноснымъ упрямствомъ онъ добился того, что зять затялъ съ нимъ тяжбу изъ-за дома. Права у зятя на домъ были неоспоримы, и Лукашъ долженъ былъ неминуемо проиграть тяжбу, но онъ не хотлъ уступить добровольно. Будучи довольно свдущимъ въ законахъ и изворотливымъ въ процессахъ подобнаго рода, онъ находилъ множество крючкотворныхъ придирокъ и всячески оттягивалъ ршеніе, въ чемъ ему дятельно помогалъ панъ Криспинъ, старый адвокатъ. Криспинъ потерялъ уже практику, но по привычк отыскивалъ себ кліентовъ съ самыми грязными длами и велъ ихъ процессы за ничтожное вознагражденіе, а то и вовсе даромъ — только бы не порости мхомъ отъ бездлья.
Нсколько часовъ въ день панъ Лукашъ посвящалъ невинному развлеченію. Ежедневно нсколько старыхъ судій, нкій прокуроръ, панъ Криспинъ и онъ сходились поиграть въ преферансъ и играли на двухъ столикахъ на млокъ. Продолжалось это двадцать лтъ, но, наконецъ, прекратилось. Судьи съ прокуроромъ отправились на тотъ свтъ, а на этомъ остались панъ Лукашъ съ адвокатомъ. А такъ какъ вдвоемъ они не могли устроить порядочнаго преферанса, а найти другой такой сплоченный кружокъ было имъ трудно, то они и забросили преферансъ. Утшала ихъ только надежда, что рано или поздно они соединятся на неб съ умершими товарищами и тамъ на двухъ столикахъ будутъ играть цлую вчность.
Итакъ, панъ Лукашъ сидлъ въ задумчивости на диван, изъ подъ покрышки котораго въ одномъ углу торчала шерсть, онъ сложилъ костлявыя руки, оперся ими о колни, которыя угловато вырисовывались на фон стараго ватнаго шлафрока, машинально шевелилъ впалыми губами, трясъ головой и думалъ.
Много предстояло ему хлопотъ!
На завтра былъ назначенъ разборъ его тяжбы съ дочерью изъ-за каменнаго дома, а тутъ, точно на несчастье, адвокатъ Криспинъ ухалъ изъ Варшавы. Онъ можетъ не возвратиться во-время и проиграть дло…
Это было бы для пана Лукаша сильнымъ ударомъ со многихъ точекъ зрнія. Прежде всего онъ долженъ былъ бы возвратить дочери домъ, онъ, который только и любилъ брать. А, во-вторыхъ, кто знаетъ, не захочетъ ли дочь, которую отецъ принесъ въ жертву нужд, мстить ему и не потребуетъ ли съ него платы за квартиру?..
— Нтъ, она не сдлаетъ этого,— прошепталъ Лукашъ.— Она всегда была добрымъ ребенкомъ… Хотя, впрочемъ,— прибавилъ онъ со вздохомъ,— и то можетъ статься. Теперешній свтъ такой корыстолюбивый!..
Панъ Лукашъ утромъ послалъ въ контору Криспина письмо запросомъ: когда адвокатъ вернется? Между тмъ онъ до сихъ поръ еще не получалъ отвта, хотя былъ уже второй часъ пополудни, а старый письмоводитель Криспина отличался аккуратностью.
— Что бы это значило?..
Это было первымъ огорченіемъ, да и то не самымъ важнымъ. На завтра была назначена продажа съ публичнаго торга движимаго имущества нкоего столяра, который проживалъ въ дом Лукаша и не заплатилъ ему за три мсяца. Это обстоятельство составляло съ своей стороны предметъ безпокойства пана Лукаша: не припряталъ ли чего-нибудь недобросовстный жилецъ и пойдетъ ли публичный торгъ настолько хорошо, чтобы онъ могъ получить то, что ему слдуетъ за квартиру, и еще немного въ вид процента.
Изъ-за этого публичнаго торга онъ выдержалъ цлое нашествіе.
Каждый день приходилъ къ пану Лукашу кто-нибудь изъ семейства столяра, падалъ ему въ ноги и просилъ если не о прощеніи долга, то, по крайней мр, объ отсрочк. При этомъ проливали немало слезъ и говорили, что столяръ тяжело боленъ и что публичный торгъ можетъ его убить.
Но пана Лукаша все это мало печалило. Его скоре огорчало то, что два хорошихъ постояльца предполагали вскор выбраться изъ его дома и что уже одна квартира пустуетъ около двухъ недль. Безчестные люди стараются очернить пана Лукаша. Говорятъ про него, что онъ корыстолюбивъ, что онъ дурной отецъ, что онъ дурной хозяинъ и что, хотя онъ и носитъ на груди закладныхъ листовъ на тридцать тысячъ, однако, не хочетъ ремонтировать квартиръ и деретъ съ квартирантовъ елико возможно. Благодаря этому, только крайняя необходимость загоняла жильцовъ въ его домъ.
— Дурной хозяинъ!— ворчалъ панъ Лукашъ.— А разв я не держу дворника? Не самъ ли я хожу по квартирамъ за деньгами каждое первое число?.. Не заставила ли меня полиція сдлать асфальтовый тротуаръ возл моего дома?.. Еще и сегодня варятъ эту проклятую смолу подъ окнами, а дымъ такъ и деретъ въ горл… А чтобъ не вылзли изъ ада эти проклятые асфальтщики, а въ особенности ихъ главный воротило…
И опять онъ продолжалъ ворчать:
— Говорятъ, что я имъ не ремонтирую квартиръ. А давно ли я веллъ оштукатурить наружную стну?.. А мало при этомъ я перенесъ огорченій?.. Негодяй-каменщикъ исполнилъ работу скверно, и я долженъ былъ не только задержать ему плату, но и арестовать его инструменты…
При этомъ панъ Лукашъ посмотрлъ въ уголъ комнаты, чтобы удостовриться въ томъ, что арестованныя вещи лежатъ на своемъ мст.
Дйствительно, онъ увидлъ запачканную известью лохань, молотокъ и лопатку. Не было только кисти, уровня и линейки, но и то не по вин пана Лукаша, а по злоб каменщика, который усплъ гд-то припрятать эти вещи.
— И такой негодяй,— прибавилъ минуту спустя панъ Лукашъ,— сметъ еще мн угрожать судомъ, являться ко мн на домъ и напоминать о своихъ инструментахъ и плат… Настоящій разбойникъ!.. Страшно подумать, до какой степени стали безчестны теперешніе люди… А все благодаря корыстолюбію…
При этихъ словахъ панъ Лукашъ грузно поднялся съ дивана и, шаркая ногами, подошелъ къ окну, чтобы посмотрть на испорченную каменщикомъ стну. Но даже при самомъ сильномъ желаніи онъ не могъ бы сказать, въ чемъ именно состояла порча исправленной штукатурки…
Вблизи окна находилась сорная яма, всегда наполненная и смрадная. На вершин кучи изъ соломы, бумажекъ, яичныхъ скорлупъ и тому подобныхъ отбросовъ панъ Лукашъ увидлъ свой старый, страшно порванный туфель, который, посл долгой борьбы съ самимъ собою, онъ вчера собственноручно выбросилъ.
‘Эхъ, ужь не слишкомъ ли я поспшилъ, выбросивъ его?— подумалъ онъ.— Туфель издалека иметъ совсмъ приличный видъ… Хотя… оставимъ его въ поко!.. Каждый день я долженъ былъ его починять, на что — я высчиталъ это безошибочно — выходило ежегодно на два рубля обрзковъ’…
Въ комнату постучали. Панъ Лукащъ отвернулся отъ окна и съ немалымъ усиліемъ, поспшно передвигая ноги, дошелъ до дверей. Онъ отворилъ на нихъ деревянную заслонку и черезъ ршетку спросилъ:
— Кто тамъ такъ колотитъ въ двери?.. Разв ты не знаешь, что можешь выломать…
— Письмо изъ конторы господина адвоката!— отвтилъ голосъ изъ-за ршетки.
Панъ Лукашъ быстро схватилъ письмо.
— Не позволите ли съ вашей милости на чаекъ?— спросилъ посыльный.
— Нтъ мелкихъ,— отвтилъ панъ Лукашъ.— Къ тому же, если хочешь получить на чай, не стучи такъ сильно въ двери.
Онъ опустилъ заслонку и направился къ окну, а за дверью посыльный не преминулъ отвести свою душу, пославъ ему въ догонку:— Ахъ, ты, старый хрнъ! Таскаетъ на себ тридцать тысячъ рублей, обдираетъ встрчнаго-поперечнаго и еще не хочетъ дать на чай. А чтобъ тебя изъ чортова пекла выбросили…
— Тише ты, нахалъ,— отвтилъ панъ Лукашъ и распечаталъ письмо.
Страшное извстіе!
Письмоводитель сообщалъ, что поздъ, на которомъ халъ адвокатъ Криспинъ, потерплъ крушеніе… А такъ какъ обыкновенно адвокатъ жаллъ денегъ на телеграмму, то письмоводитель до сихъ поръ не зналъ достоврно, живъ ли панъ Криспинъ… Во всякомъ случа, значилось дале въ письм, тяжба пана Лукаша съ зятемъ изъ-за каменнаго дома не останется безъ защитника. Криспинъ, какъ человкъ аккуратный, назначилъ передъ выздомъ замстителя.
— А, чортъ его возьми!— пробормоталъ панъ Лукашъ.— Этому замстителю нужно заплатить, въ то время какъ почтенный Криспинъ ничего не бралъ… Еще, чего добраго, проиграю дло и меня выгонятъ изъ дому!..
Онъ сложилъ письмо, всунулъ его въ конвертъ и спряталъ въ конторку, говоря про себя:
— Вроятно, Криспинъ имлъ при себ, по обыкновенію, вс деньги?.. Если онъ убитъ при крушеніи, его непремнно обкрадутъ. Семейства у него нтъ… Старый холостякъ!.. Не лучше бы ему оставить мн по духовной эти деньги?.. У него было по меньшей мр двадцать тысячъ рублей…
При этихъ словахъ панъ Лукашъ старательно ощупалъ грудь, на которой подъ шлафрокомъ, рубашкой и фуфайкой толстая пачка тысячерублевыхъ листовъ покоилась днемъ и ночью.
Извстіе о вроятной смерти адвоката, въ соединеніи съ разборомъ дла и предстоящимъ публичнымъ торгомъ, которые онъ долженъ былъ лично вести, произвели на пана Лукаша чрезвычайно сильное впечатлніе. Старикъ огорчился до того, что почувствовалъ ревматическія покалыванія въ ногахъ и въ голов. Ходить онъ не могъ, поэтому онъ закуталъ голову грязнымъ шарфомъ и легъ въ постель.
Съ улицы доносился до него запахъ асфальта, изъ котораго на счетъ пана Лукаша и другихъ домохозяевъ устраивали тротуаръ. дкій запахъ раздражалъ старика.
— Изволь теперь быть хозяиномъ въ город!— жаловался старый нелюдимъ.— Длаютъ тротуары изъ матеріала непрочнаго и притомъ такого вонючаго, что у человка чуть голова не трескается. А чтобъ вы изъ пекла не вышли, въ особенности тотъ инженеръ, что до тхъ поръ писалъ объ асфальт, пока не взялъ его съ подряда… Мерзавецъ!..
И съ нкоторымъ удовольствіемъ Лукашъ подумалъ о томъ, что инженеръ, быть можетъ, изъ самомъ дл не минуетъ пекла. Но въ тоже самое время онъ вспомнилъ, что за минуту передъ тмъ ему, пану Лукашу, посыльный сказалъ:
— А чтобъ тебя изъ чортова пекла выбросили…
— Дуракъ этакій!— прошепталъ панъ Лукашъ.— Меня бы изъ пекла выбросили!..
Но тутъ онъ сообразилъ, что плететъ ни всть что и самъ надъ собой произноситъ дурной приговоръ: если его изъ пекла не выбросятъ, то онъ будетъ въ немъ сидть, будетъ вариться въ смол…
— За что?..— пробормоталъ старикъ.— Чмъ я провинился?..
Совсть, однако, должно быть что-то ему шепнула, такъ какъ онъ поспшилъ поправиться:
— Само собой разумется, что я никому ничего не долженъ {Непереводимая игра словъ: по-польски ‘brinien’ значитъ въ одно и то же время и ‘виноватъ’ и ‘долженъ’. М. Г.}… Я такъ живу, что никогда еще ни у кого не одолжалъ денегъ…
Однако, и эта уловка не успокоила его.
Панъ Лукашъ чувствовалъ себя какъ-то странно разстроеннымъ. Асфальтъ пахнулъ все сильне и сильне, а голова все нестерпимй болла. Онъ не могъ отогнать мысли объ участи адвоката Криспина, который уже умеръ, хотя ему было всего на всего шестьдесятъ лтъ,— и умеръ внезапно…
Да, какъ быстро распалась эта пріятная компанія преферансистовъ, игравшихъ на млокъ! Одного судью сразилъ апоплексическій ударъ, на пятидесятъ восьмомъ году жизни. Другой умеръ отъ чахотки, на пятидесятомъ году жизни. Третій упалъ съ лстницы. Прокуроръ, кажется, отравился, а теперь очередь умереть пришла адвокату…
Въ сравненіи съ семидесятилтнимъ паномъ Лукашомъ они были молодыми людьми и, несмотря на это, сошли со свта. Тамъ, за гробомъ, собрался уже весь кружокъ преферансистовъ — и, если, они еще не играютъ, то только потому, что онъ не присоединился къ ихъ компаніи.
— Бррр!.. какъ мн холодно!— бормоталъ панъ Лукашъ.— А тутъ еще этотъ асфальтъ!.. Вотъ была бы штука, еслибъ асфальтовый дымъ уморилъ меня сейчасъ, сію минуту!.. А тутъ еще процессъ не оконченъ, не продано имущество столяра, квартиры не наняты, каменщикъ можетъ, пожалуй, выкрасть инструменты… А дворникъ: еслибъ я уже не поднялся, обыщетъ меня и вытащитъ изъ подъ фуфайки тридцать тысячъ рублей. И я не въ состояніи буду даже его пристыдить!.. Возможно ли, что я уже прожилъ семьдесятъ лтъ? Мн кажется, что дтство, школа, служба, преферансъ,— все это было не дале, какъ вчера. А хлопоты, тяжбы, одиночество — какъ они долго тянулись!..
Страхъ охватилъ пана Лукаша. Онъ никогда еще такъ серьезно не размышлялъ о жизни, никогда не останавливался надъ воспоминаніями о ней, онъ только собиралъ и копилъ, что ему попадалось подъ руки.
— Ужь не означаютъ ли, чего добраго, эти новыя неслыханныя мысли близкаго конца?..
Панъ Лукашъ хотлъ приподняться, но ноги отказывались ему служить. Онъ хотлъ сбросить шарфъ съ головы, но не могъ владть руками. Въ конц концовъ онъ захотлъ открыть глаза… Напрасно!..
— Я умеръ,— вздохнулъ онъ, чувствуя, что и губы его одеревенли.
Когда къ пану Лукашу вернулось сознаніе, онъ не лежалъ уже на постели, а стоялъ въ какихъ-то большихъ сняхъ передъ желзными дверьми. Сни были сводчатыя, съ кирпичнымъ поломъ. Въ двери вдланъ былъ огромный замокъ, сквозь замочную скважину котораго превосходно можно было обозрть сосднее помщеніе.
Панъ Лукашъ приложился глазомъ къ замочной скважин.
Онъ увидлъ два зала, одинъ за другимъ. Въ первомъ кто-то, чрезвычайно похожій на адвоката Криспина, читалъ толстую тетрадь судебныхъ актовъ. Во второмъ зал стоялъ столъ, покрытый зеленымъ сукномъ, и нсколько простыхъ креселъ, обитыхъ черной кожей. Въ глубины залы, около шкаповъ, наполненныхъ длами, четверо мужчинъ снимали партикулярное платье и облекались въ очень тсные или же очень широкіе, но во всякомъ случа сильно поношенные мундиры, съ золотыми пуговицами и шитьемъ на воротникахъ.
Панъ Лукашъ встревожился. Этихъ четырехъ онъ хорошо зналъ. Одинъ изъ нихъ, прихрамывавшій, со шрамомъ на лиц, весьма походилъ на судью, который умеръ посл паденія съ лстницы. Тотъ другой, толстый, съ короткой шеей и синебагровымъ лицомъ, какъ дв капли воды былъ похожъ на судью, котораго сразилъ апоплексическій ударъ. Третій, худой, какъ коричная палка, настоящій скелетъ, безпрестанно кашлявшій — это судья, умершій отъ чахотки. А четвертый — это прокуроръ, прокуроръ собственной персоной, который со всми ссорился за преферансомъ, вчно жаловался на катарръ желудка и подъ вліяніемъ ипохондріи принялъ стрихнина…
Что это значитъ?.. Ужь не спалъ ли панъ Лукашъ и не пригрезилось ли это ему?..
Старикъ ущипнулъ себя и только теперь замтилъ, что вмсто шлафрока на немъ былъ длинный черный сюртукъ, подбитый ватой. Что-то его укололо въ бороду. Это былъ воротничекъ, такъ старательно накрахмаленный, какъ ни разу при жизни. Потомъ онъ почувствовалъ, что ногамъ его какъ-то не по себ. Взглянулъ — эге! да на немъ новые сапоги… Новые и тсные!..
Безграничное изумленіе овладло паномъ Лукашомъ. Старикъ пересталъ разсуждать, утратилъ память и даже, что хуже всего, присутствіе четырехъ умершихъ партнеровъ въ преферансъ сталъ считать весьма натуральной вещью.
Въ такомъ настроеніи онъ взялся за ручку большого замка. Тяжелая дверь открылась, и панъ Лукашъ вошелъ въ залъ съ такими же сводами, какъ и сни, напоминавшій не то монастырскій покой, не то камеру нотаріуса.
Въ эту минуту особа, читавшая толстое дло, подняла голову отъ стола, и панъ Лукашъ узналъ адвоката Криспина. Юристъ казался немного побитымъ, но черепъ его былъ цлъ, а выраженіе лица казалось довольно непринужденнымъ.
— Однако, ты живъ, Криспинъ?— спросилъ панъ Лукашъ, пожимая пріятелю руку.
Адвокатъ поглядлъ на него испытующе.
— Твой письмоводитель,— продолжалъ Лукашъ,— писалъ мн, что поздъ, на которомъ ты халъ, потерплъ крушеніе…
— Да.
— Я и думалъ, что ты убитъ…
— Да,— подтвердилъ хладнокровно адвокатъ.
Панъ Лукашъ покачалъ неувренно головой, точно не довряя своимъ ушамъ.
— Какже, — спросилъ онъ, — значитъ въ этой желзнодорожной катастроф ты былъ убитъ?..
— Понятно.
— На смерть?..
— Понятно,— отвтилъ нетерпливо адвокатъ.— Разъ я теб самъ говорю, что былъ убитъ на смерть, значитъ это правда.
Панъ Лукашъ задумался. По человческой логик то, что говорилъ его пріятель, называлось не ‘правдой’, а ‘нелпостью’. Въ эту минуту, однако, старикъ почувствовалъ въ своей голов проблескъ какой-то новой логики, поэтому адвокатъ, говорившій о своей смерти въ прошедшемъ времени, казался ему явленіемъ, если не обыкновеннымъ, то, по крайней мр, возможнымъ.
— Скажи пожалуйста, Криспинъ, — проговорилъ панъ Лукашъ,— скажи пожалуйста, а… денегъ у тебя не украли?..
— И не думали красть, деньги здсь, въ этой зал.
Сказавъ это, адвокатъ указалъ на одну изъ полокъ, на которой среди листовъ макулатуры валялись закладные листы.
Панъ Лукашъ набросился на него.
— Кто же такъ длаетъ, дорогой Криспинъ! Он у тебя могутъ здсь пропасть!..— вскричалъ онъ.
— А что мн за дло! Закладные листы здсь не имютъ никакой цны.
— Только золото?
— И золото не иметъ цны. На что оно намъ? Столъ у насъ даровой, квартира даровая, одежда не изнашивается, а въ преферансъ играемъ на прошлые грхи.
Панъ Лукаш не понималъ того, что слышалъ, но пересталъ удивляться.
— Во всякомъ случа,— сказалъ онъ Криспину,— золото даже при такихъ обстоятельствахъ иметъ цну. Оно иметъ блескъ, звонъ…
Адвокатъ приблизился къ стн и открылъ небольшую металлическую отдушину. Въ эту минуту Лукашъ увидлъ страшный блескъ, исходившій точно изъ печи, въ которой плавится сталь, и услышалъ стоны тысячи голосовъ и звонъ цпей.
Панъ Лукашъ закрылъ глаза и зажалъ уши. Никогда еще его нервовъ не потрясали столь сильныя впечатлнія.
Адвокатъ захлопнулъ отдушину и сказалъ: — Это иметъ лучшій звонъ и блескъ, чмъ золото. He правда ли?
— Да,— отвтилъ пришедшій въ себя Лукашъ,— но золото иметъ всъ и прочность.
Криспинъ съ минуту печально помолчалъ.
— Лукашъ,— сказалъ онъ вдругъ,— подай-ка мн мою перчатку. Она лежитъ на томъ стол.
Лукашъ поспшно взялъ черную перчатку, обыкновенныхъ размровъ, но въ ту же минуту бросилъ ее на землю. И — удивительное дло!— эта маленькая вещичка упала съ грохотомъ глыбы желза въ нсколько сотъ фунтовъ.
— Что это значитъ?— спросилъ онъ испуганно.
— Это, видишь ли, матеріалъ, изъ котораго мы носимъ одежду. Галстухъ и перчатки всятъ по пятисотъ фунтовъ, сапоги по дв тысячи фунтовъ, сюртукъ около ста тысячъ фунтовъ и такъ дале… Какъ видишь, мы имемъ достаточно этого всу, который такъ теб нравится въ золот.
Мы сказали, что панъ Лукашъ съ той минуты, какъ вошелъ въ этотъ залъ, ничему не удивлялся, а только ничего не понималъ. Теперь онъ началъ даже кое-что смекать, мало-по-малу все ясне и ясне, но вмст съ тмъ ощутилъ страхъ, сперва незначительный, потомъ немного больше и, наконецъ, совсмъ таки большой. Чтобы какъ-нибудь разсять свои сомннія, а съ ними и страхъ, онъ спросилъ шопотомъ адвоката, умильно пожимая его за руку:
— Дорогой Криспинъ, скажи мн, гд… то есть, гд собственно… я нахожусь?
Адвокатъ пожалъ плечами.
— Неужели ты еще не догадался, что ты за гробомъ, тамъ, гд умершіе перемняютъ временную жизнь на вчную?
Панъ Лукашъ отеръ потъ со лба.
— Экое горе!— вскричалъ онъ.— А я оставилъ домъ и квартиру безъ присмотра…
Въ сосдней зал послышался звонъ колокольчика.
— Кто тамъ?— спросилъ Лукашъ.
— Наши товарищи по преферансу: судьи и прокуроръ.
— Такъ не заложимъ ли пульку?— спросилъ боле веселымъ голосомъ Лукашъ.— Я даже видлъ тамъ столъ…
Криспинъ, однако, былъ совсмъ не веселъ.
— Мы здсь играемъ въ преферансъ,— отвтилъ онъ,— но теб еще предстоитъ подвергнуться нкоторымъ обрядностямъ. Знай, что т господа творятъ особый судъ, который разсмотритъ всю твою жизнь и присудитъ тебя къ той или иной категоріи въ аду. Я, твой адвокатъ, ознакомился съ твоими длами и опасаюсь, что теб не придется составить съ нами партіи…
Если бы панъ Лукашъ имлъ передъ собою зеркало, оно убдило бы его въ томъ, что онъ и въ самомъ дл умеръ,— такъ онъ внезапно осунулся, выслушавъ, адвоката.
— Криспинъ,— проговорилъ несчастный, дрожа всмъ тломъ,— значитъ вы въ аду?
— Гм… да!
— И мн придется быть въ аду?
— Э-эхъ!..— пробормоталъ адвокатъ, точно удивленный вопросомъ.
— А по какому праву вы будете меня судить?
— Видишь ли, здсь такое обыкновеніе, что гршники судятъ гршниковъ,— отвтилъ Криспинъ.
— Мой дорогой,— сказалъ Лукашъ, складывая руки,— если это такъ, то осудите меня въ тотъ отдлъ, въ которомъ вы сами развлекаетесь…
— Мы этого только и хотимъ,— отвтилъ адвокатъ,— но…
— Что ‘но*? Почему ‘но’?
— Ты долженъ удостоврить судъ, что въ теченіе своей жизни совершилъ хоть одинъ поступокъ… не помышляя о личной выгод.
— Одинъ?— воскликнулъ панъ Лукашъ.— Хоть сто, хоть тысячу!.. Я во всю свою жизнь никогда не помышлялъ о личной выгод.
Криспинъ скептически покачалъ головой.
— Мой Лукашъ,— сказалъ онъ,— по крайней мр, я изъ твоего дла не вижу этого. Если бы ты, какъ говоришь, всю свою жизнь не помышлялъ о личной выгод, ты не попалъ бы въ нашу компанію, которая въ четвертомъ департамент ада составляетъ восьмое отдленіе одиннадцатаго отдла.
Въ сосдней комнат снова послышался звонокъ. Въ то же время Лукашъ услышалъ грубый голосъ судьи, умершаго отъ апоплексическаго удара:
— Что новоприбывшій готовъ?
— Идемъ!— сказалъ адвокатъ, беря Лукаша подъ руку.
Они вошли. Судъ былъ въ полномъ состав, но не одинъ изъ его членовъ даже кивкомъ головы не привтствовалъ Лукаша. Старикъ окинулъ взоромъ залъ. Въ большихъ шкапахъ лежали дла, снабженныя заголовками. Лукашъ прочелъ нкоторыя и съ удивленіемъ убдился, что это имена хорошо ему извстныхъ домохозяевъ Варшавы. На однхъ полкахъ покоились дла только преферансистовъ, на другихъ — только винтеровъ, а кое-гд такихъ, которые играли только въ безигъ…
Надъ шкапами виднлась густая паутина и видны были пауки съ лицами извстныхъ ростовщиковъ, которые занимались пыткой мухъ. Въ этихъ бдныхъ наскомыхъ панъ Лукашъ призналъ знакомыхъ прожигателей жизни.
Залъ этотъ находился подъ надзоромъ одного изъ эксъ-приставовъ, который бралъ гршнымъ дломъ взятки и умеръ отъ пьянства.
Прокуроръ началъ первый:
— Господа судьи!— сказалъ онъ, указывая на Лукаша.— Вотъ этотъ человкъ, какъ вамъ извстно изъ соотвтствующихъ документовъ, въ теченіе семидесяти лтъ, проведенныхъ на земл, никому не длалъ добра и очень много зла. За такіе поступки высшая инстанція причислила его къ одиннадцатому отдлу въ четвертомъ департамент ада. Въ настоящее время рчь идетъ о томъ, можетъ ли онъ быть принятъ въ наше отдленіе или въ другое, а можетъ быть, его придется… отправить дальше! Это зависитъ отъ его собственныхъ показаній и дальнйшихъ дйствій. Защитникъ подсудимаго, слово предоставляется вамъ…
Панъ Лукашъ увидлъ, что уже въ половин прокурорской рчи вс судьи уснули крпкимъ сномъ. Это его не поразило: завзятый любитель тяжбъ, онъ очень часто бывалъ въ судахъ тамъ, на земл.
Никогда еще панъ Криспинъ, какъ адвокатъ, не проявлялъ столькихъ выдающихся достоинствъ, какъ при настоящей защит. Онъ запутывалъ дло, прибгалъ къ такимъ уловкамъ и лгалъ столь отмнно, что въ огражденныхъ ршеткой окнахъ зала показались удивленныя рожи чертей. Но судьи спали непробудно, зная, что даже въ аду не стоитъ вникать въ соображенія, не имющія подъ собой фактической почвы.
Наконецъ, адвокатъ опомнился и воскликнулъ:
— А теперь, господа судьи, я долженъ указать вамъ на одну только, но неоспоримую правду въ защиту моего кліента. Онъ… былъ преферансистомъ, какихъ мало!..
— Врно!— прошептали судьи, проснувшись.
— Онъ могъ играть всю ночь напролетъ и никогда не выходилъ изъ себя.
— Врно…
— Я окончилъ, господа судьи!— сказалъ адвокатъ.
— И очень хорошо сдлали,— отозвался прокуроръ.— А теперь не угодно ли вамъ указать на одинъ, на одинъ только поступокъ, который совершилъ обвиняемый, не помышляя о личной выгод. Иначе, какъ вамъ это извстно, гршникъ не можетъ быть принятъ въ наше отдленіе.
— А какъ блестяще защищалъ!..— прошепталъ судья, который умеръ посл паденія съ лстницы.
Краснорчивый адвокатъ умолкъ и углубился въ разсмотрніе документовъ. Видно было, что онъ ничего больше не могъ прибавить къ своей рчи.
Положеніе дла Лукаша было до того скверно, что оно тронуло даже прокурора.
— Обвиняемый!— воскликнулъ обвинитель.— Не припоминаете ли вы хотя одного вашего поступка, который не клонился бы къ личной выгод, хоть относительно добраго?…
— Господа судьи!— сказалъ панъ Лукашъ съ глубокимъ поклономъ.— Я веллъ передъ домомъ устроить асфальтовый тротуаръ…
— За который недли за дв передъ тмъ вы повысили квартирную плату,— прервалъ его прокуроръ.
— Я обновилъ штукатурку.
— Да, такъ какъ къ этому васъ принудила полиція.
Лукашъ задумался.
— Я женился…— сказалъ онъ посл минутнаго молчанія.
Но прокуроръ только махнулъ рукой и сурово спросилъ:
— Вы ничего боле не можете прибавить?
— Господа судьи!— воскликнулъ Лукашъ, чрезвычайно напуганный.— Я много въ моей жизни совершилъ поступковъ, не помышляя вовсе о личной выгод, но я уже старъ… память мн измняетъ…
При этихъ словахъ адвокатъ вскочилъ съ мста, точно его окропили святой водой.
— Господа судьи,— сказалъ онъ, ~ обвиняемый правъ. Поискавъ, онъ наврное нашелъ бы въ своей жизни не одинъ поступокъ прекрасный, безкорыстный, благородный, но что длать, если память ему измняетъ?… Поэтому я прошу, я даже настаиваю на томъ, чтобы судъ, принимая во вниманіе лта и испугъ обвиняемаго, не ограничился только его показаніями, а… подвергъ бы его испытаніямъ, которыя во всемъ блеск обнаружили бы вс его высокія достоинства…
Судъ уважилъ ходатайство защитника и сталъ совщаться по поводу того, какого рода должно быть испытаніе. Панъ Лукашъ тмъ временемъ повернулъ голову и увидлъ за собою какую-то новую фигуру. Это былъ какъ будто судебный разсыльный, но съ лицомъ того подпольнаго адвоката, котораго на земл судили за воровство, мошенничество и присвоеніе титуловъ.
— Мн кажется, что я имю удовольствіе васъ знать?— сказалъ Лукашъ, протягивая судебному разсыльному руку.
У разсыльнаго глаза заискрились и онъ хотлъ уже взять протянутую руку Лукаша, какъ вдругъ панъ Криспинъ оттолкнулъ Лукаша, говоря:
— Оставь, Лукашъ!.. Это чортъ… Хорошъ бы ты былъ, еслибъ попался въ его руки!…
Панъ Лукашъ чрезвычайно смшался, сталъ внимательно разглядывать эту новую фигуру и наконецъ сказалъ на ухо адвокату:
— Какъ это люди все преувеличиваютъ! Мн всегда говорили, что у чорта рога, какъ у стараго козла, а у этого рога не больше, чмъ у молодого теленка. Едва лишь торчатъ шишки!..
Въ эту минуту судъ подозвалъ адвоката. Предсдатель шепнулъ ему что-то на ухо и вслдъ за тмъ Криспинъ громко обратился къ Лукашу:
— Сдлалъ ли ты въ своей жизни какое-нибудь пожертвованіе, напримръ, съ благотворительной цлью?
Лукашъ стоялъ въ нершительности.
— Память у меня стала плоха,— сказалъ онъ, — вдь мн уже семьдесятъ лтъ…
— А не пожелалъ ли бы ты сдлать теперь подобное пожертвованіе?— спросилъ адвокатъ, многозначительно подмигнувъ.
Панъ Лукашъ не имлъ ни малйшей охоты, но, замтивъ подмигиваніе, согласился.
Ему дали перо и бумагу, и панъ Криспинъ сказалъ:
— Напиши заявленіе, такъ, какъ будто бы ты писалъ для ‘Курьера’.
Панъ Лукашъ слъ, подумалъ, написалъ и отдалъ написанное.
Прокуроръ прочелъ:
‘Отъ Лукаша X., имющаго домъ… на улиц… подъ номеромъ… три рубля серебромъ (3 руб. сер.) пожертвовано на бдныхъ. Тамъ же можно купить каменщичьи инструменты, а также отдаются квартиры въ наемъ по умреннымъ цнамъ’.
Выслушавъ такое заявленіе, судъ остолбенлъ, адвокатъ прикусилъ губы, а чортъ взялся за бока отъ смху.
— Обвиняемый,— крикнулъ прокуроръ,— вы написали рекламу для своего дома, а не заявленіе о пожертвованіи! Кто длаетъ пожертвованіе съ благотворительной цлью и длаетъ его къ тому же безкорыстно, тотъ не долженъ преслдовать при этомъ своихъ матеріальныхъ выгодъ.
Посл такого наставленія Лукашу подали другой листъ бумаги. Несчастный, дрожа отъ испуга, слъ и написалъ:
‘Отъ неизвстнаго пожертвовано на бдныхъ копекъ… пятнадцать’.
Но тотчасъ же онъ зачеркнулъ слово пятнадцать и написалъ пять.
Судъ прочелъ заявленіе, судьи покачали головами, но согласились, что для Лукаша и такое пожертвованіе, разъ оно сдлано безкорыстно, вполн достаточно.
Вдругъ чортъ спросилъ:
— А съ какой цлью, господинъ Лукашъ, вы пожертвовали эти пять копекъ на бдныхъ?
— За спасеніе гршной души моей!— отвтилъ Лукашъ.
Чортъ снова прыснулъ со смху, предсдательствующій ударилъ кулакомъ по столу, а адвокатъ сталъ рвать на себ волосы.
— Ахъ, ты, старый оселъ!— закричалъ Криспинъ на пана Лукаша.— Ты вдь слышалъ, что пожертвованіе должно быть безкорыстнымъ, что оно не должно быть сдлано ни ради объявленія о найм квартиръ, ни даже ради спасенія души… Но ты видно до такой степени корыстолюбивъ, что пяти копекъ не можешь пожертвовать на бдныхъ, не помышляя о наград, да еще такой, какъ спасеніе души…
Теперь судьи поднялись съ своихъ мстъ. Въ ихъ грозныхъ и хмурыхъ взглядахъ панъ Лукашъ прочиталъ для себя какой-то страшный приговоръ.
— Судебный разсыльный, — воскликнулъ предсдательствующій,— отведите обвиняемаго въ послдній кругъ ада!
Но чортъ только махнулъ рукой.
— А какой намъ прокъ въ подобномъ пансіонер,— сказалъ онъ,— который собственную душу оцниваетъ въ пять копекъ?
— Что же мы съ нимъ сдлаемъ?— спросилъ прокуроръ.
— Что вамъ будетъ угодно!— воскликнулъ чортъ, презрительно пожимая плечами.
— Подвергнемъ разв его еще одному испытанію,— сказалъ адвокатъ.
И, приблизившись къ предсдательствующему, онъ о чемъ-то съ нимъ пошептался.
Предсдательствующій посовтовался съ остальными судьями и сказалъ:
— Обвиняемый! Съ нами ты не можешь остаться, чорть также не хочетъ принять тебя, потому что ты слишкомъ низко оцнилъ свою душу. Мы поршили прибгнуть къ послднему испытанію. Твоя душа войдетъ въ тотъ старый туфель, который за нсколько дней передъ этимъ ты выбросилъ на сорную яму. Dixi.
Панъ Лукашъ ршеніе объ участи души выслушалъ равнодушно, но, когда вспомнили про туфель, заинтересовался.
Въ ту же минуту чортъ слегка подтолкнулъ его къ ршетчатому окну судебной залы, старикъ взглянулъ и — о, диво!…
…Онъ увидлъ дворъ своего дома, окно своей квартиры (въ которой кто-теперь разгуливалъ), наконецъ, сорную яму и на ея вершин свой туфель.
— Эхъ,— пробормоталъ онъ,— не поторопился ли я слишкомъ, выбросивъ его?.. Хотя починки и стоили дорого…
На двор показалась убогая, оборванная нищенка. Одна нога ея была обернута въ грязныя тряпки, и старуха сильно на нее прихрамывала.
Нищенка поглядла на окна, очевидно, съ намреніемъ попросить милостыни, но такъ какъ въ окнахъ никто не показывался, то она вернулась къ сорной ям, думая, не найдетъ ли тамъ чего-нибудь.
Она увидла туфель Лукаша.
Сначала онъ ей показался очень плохимъ. Но такъ какъ подъ рукой не было ничего лучшаго, а больная нога видно ей сильно докучала, то… она и взяла туфель.
Панъ Лукашъ ни разу даже не моргнулъ во время этой сцены. Увидвъ, что нищенка беретъ туфель и уходитъ съ нимъ со двора, онъ закричалъ:
— Эй, эй! Божья старушка, это мой туфель!..
Нищенка оглянулась и отвтила:
— Да на что вамъ, добрый господинъ, такая дрянь?
— Дрянь не дрянь, но во всякомъ случа онъ мой. Даромъ его брать не приходится, потому что это походитъ на кражу. Поэтому, если не хотите имть грха на душ, скажите ‘Отче нашъ’ за упокой души Лукаша…
— Хорошо, господинъ,— сказала нищенка и стала бормотать ‘Отче нашъ’.
— Однако, туфель этотъ былъ еще хоть куда!— подумалъ Лукашъ.
И потомъ прибавилъ громко:
— Старушка, старушка!.. Если я ужь подарилъ вамъ эту обувь, то посмотрите, по крайней мр, кто тамъ ходитъ въ моей квартир…
— Хорошо, господинъ!— отвтила нищенка и пошла наверхъ, тяжело хромая. Черезъ нсколько минутъ она возвратилась и сказала:— Не знаю, господинъ, кто тамъ ходитъ, такъ какъ мн не хотли отворить дверей… Да будетъ благословенно…
Она собиралась было уходить, но панъ Лукашъ еще ее побезпокоилъ.
— Бабушка, бабушка!— закричалъ онъ.— За такой порядочный туфель вамъ не мшало бы привести мн сюда дворника.
— А гд онъ?— спросила нищенка.
— Вроятно, на улиц, тамъ, гд длаютъ тротуаръ.
— Тамъ его нтъ, я видла.
— Тогда, быть можетъ, онъ пошелъ за водой къ колодцу Зыгмунта. Приведите-ка его, пожалуйста!..
— Я должна бжать къ колодцу Зыгмунта за этотъ туфель?— спросила нищенка.
— Конечно!— отвтилъ панъ Лукашъ.— Не даромъ же я его далъ.
Старушка, хотя и убогая, разсердилась.
— Ахъ, ты, скопидомъ!— крикнула она.— Возьми съ собою эту дрянь въ чортово пекло!..
И она бросила туфель съ такою силою, что онъ пролетлъ черезъ ршетку, просвистлъ надъ головой пана Лукаша и упалъ на столъ, покрытый зеленымъ сукномъ.
Панъ Лукашъ оглянулся.
За нимъ стоялъ судъ въ полномъ состав, а раздражительный прокуроръ, увидвъ туфель на стол, сказалъ:
— Вотъ corpus delicti, фактическое доказательство безграничнаго корыстолюбія этого негодяя Лукаша.
А потомъ, обращаясь къ адвокату и стоявшему за нимъ чорту, сказалъ:
— Длайте съ нимъ, что хотите. Намъ уже ни судить его, ни осуждать не приходится.
Представители правосудія перемнили форменное платье на гражданское, въ которомъ ихъ похоронили, и вышли, не глядя даже на Лукаша. Только судья, который умеръ отъ апоплексическаго удара и былъ слишкомъ горячаго темперамента, переступивъ порогъ залы, плюнулъ съ презрніемъ.
Чортъ хохоталъ, какъ сумасшедшій, а адвокатъ Криспинъ чуть не бросился съ кулаками на Лукаша.
— Ахъ, ты, эгоистъ, корыстолюбецъ!..— закричалъ онъ.— Мы заключили твою душу въ этотъ старый туфель, думая, что хоть въ такой оболочк она окажетъ кому-нибудь безкорыстную услугу. И случилось то, чего мы желали: нищенка нашла туфель, онъ хотя бы на часъ принесъ ей пользу, и ты волей-неволей сдлалъ бы доброе дло. Какъ бы не такъ!.. Корыстолюбіе твое такъ велико, что ты все испортилъ… Ты даже навки потерялъ туфель, который, разъ его оживила такая несчастная душа, долженъ теперь отправиться въ послдній кругъ ада…
Дйствительно, чортъ взялъ туфель со стола и бросилъ его въ отдушину, изъ которой вылетало страшное пламя, откуда слышались стоны и звонъ цпей.
— Что ты съ нимъ сдлаешь?— спросилъ чорта адвокатъ, показывая ногой на Лукаша.
— Съ этимъ экземпляромъ?..— отвтилъ чортъ.— Выброшу его изъ ада, чтобы насъ не компрометировалъ… Пусть возвращается на землю, пусть вовки вковъ дрожитъ надъ своими закладными листами и банковыми билетами, пусть владетъ каменнымъ домомъ, пусть продаетъ съ публичныхъ торговъ имущество бдныхъ квартирантовъ и обижаетъ собственную дочь. Здсь онъ осквернилъ бы адъ своей гнусной особой, а тамъ, обижая людей, онъ можетъ намъ быть полезенъ.
Печальныя мысли овладли паномъ Лукашомъ, когда онъ услышалъ это.
— Съ вашего позволенія,— спросилъ онъ,— гд же я въ конц концовъ буду?