Новое изданіе сочиненій Лермонтова.
Новое изданіе сочиненій Лермонтова.
1.
2.
Новое стихотвореніе М. Ю. Лермонтова *)
Новое стихотвореніе М. Ю. Лермонтова *)
А. Амфитеатровъ.
‘Современникъ’. Кн. IV. 1911
Новое издание сочинений Лермонтова, Амфитеатров Александр Валентинович, Год: 1911
Время на прочтение: 15 минут(ы)
Академическая Библіотека Русскихъ Писателей. Выпускъ 2—4. Полное собраніе сочиненій М. Ю. Лермонтова. Томы 1—3. Подъ редакціей и съ примчаніями Д. И. Абрамовича. Изданіе Разряда Изящной Словесности Императорской Академіи Наукъ. Спб. 1910.
Свое изданіе Лермонтова Академія Наукъ рекомендуетъ ‘отвчающимъ требованіямъ науки и школы’. Претензія — слишкомъ широкая по плану и не оправданная исполненіемъ. Есть русская пословица: ‘на кота — широко, на собаку — узко’. Она подходитъ къ академическому изданію. Оно мтило по двумъ цлямъ и ни въ одну не попало. Школ совершенно безполезны дв трети громаднаго изданія, въ которыхъ Лермонтовъ, еще далеко не великій поэтъ, но лишь мальчикъ, кропающій плохіе стихи, на плохомъ русскомъ язык, блдные образами, спотыкливые въ размрахъ и слабые римами. Лермонтовъ, классикъ русской литературы, Лермонтовъ, глубочайшій выразитель плнной русской мысли, блистательный красавецъ русскаго стиха, совершенно утонулъ въ Лермонтов ученическихъ и черновыхъ тетрадокъ, въ Лермонтов ‘приготовительнаго класса’. Утопаніе Лермонтова взрослаго въ Лермонтов подростк началось еще 22 года тому назадъ (Висковатовская редакція изданія Рихтера). Теперь трясина ученическихъ тетрадокъ еще расширилась, и добраться сквозь нее къ Лермонтову взрослому стало еще трудне. Какую пользу въ состояніи принести школ этотъ ‘приготовительный’ Лермонтовъ, мудрено сказать. Разв — ободритъ легіоны мальчиковъ, тратящихъ время на виршеплетство, не унывать, но уповать. Потому что, вонъ, оказывается, Лермонтовъ сперва тоже ужасъ сколько прескверныхъ стиховъ написалъ, и по части этимологіи и синтаксиса былъ плоховатъ,— (но терпніе и трудъ все перетрутъ, и, въ конц-концовъ, изъ него вышелъ таки Лермонтовъ! Такъ не думаемъ, чтобы въ подобномъ ободреніи молодая Россія гимназическаго возраста нуждалась. Самымъ полезнымъ въ школьномъ назначеніи изданіемъ Лермонтова было, есть и будетъ,— ‘пускай слыву я старовромъ’,— то маленькое, срое, дряхлое, дрянное, въ два томика, въ 12-ю долю, 1847 года. Въ немъ не было ни варіантовъ, ни разночтеній, ни черновыхъ опытовъ. Но оно такъ выразительно говорило о на рдкость взыскательномъ по самоотчету поэт-гигант, который, начавъ стихотворство 12 лтъ, лишь двнадцать лтъ спустя выпустилъ въ свтъ первую книжку свою и нашелъ возможнымъ включить въ нее, по выбору изъ безчисленныхъ стопъ исписанной бумага, всего лишь 28 стихотвореній. Къ этой первоначальной лермонтовской основ сороковые годы прибавили еще много чистаго золота и драгоцнныхъ камней. Пятидесятымъ и шестидесятымъ достались уже выработанные отвалы, въ которыхъ золото попадалось скупо, но все-таки просвчивало. Но дальнйшимъ старателямъ достались уже отвалы отъ отваловъ: среди ихъ грубой породы золотая блестка была въ такую рдкость, что, когда она попадалась, ей почти уже не врили. Висковатовская редакція (1889 года), гордо заявляла: ‘Сомнительно, чтобы нашлось еще какое-либо неизвстное крупное сочиненіе, за исключеніемъ, конечно, писемъ… Быть можетъ, отыщется еще то или другое лирическое стихотвореніе, поэтъ ихъ разбрасывалъ, записывалъ на клочкахъ бумаги, столахъ, стнахъ,— гд попало, но и тутъ многаго ожидать нельзя’. И, дйствительно, нкоторые изъ поздно найденныхъ, якобы лермонтовскихъ, стихотвореній, раньше почему то неизвстныхъ, оказывались по приглядк и проврк хорошо забытыми стихами то Тютчева, то Полонскаго и какое-то, кажется, даже Некрасова. Если-бы старый, двухтомный сборникъ былъ хорошо выправленъ по подлиннымъ лермонтовскимъ текстамъ, т.-е. удалены были бы изъ него многія произвольности, внесенныя Краевскимъ и другими редакторами (надо сознаться, однако, далеко не всегда безвкусныя и ко вреду подлинника), то это изданіе явило бы школ именно того Лермонтова, который ей нуженъ. Потому что стоялъ въ томъ старомъ изданіи предъ нами воочію и во весь ростъ — и запоминался весь сплошь наизусть — поэтъ отъ головы до пятокъ, въ которомъ каждый вершокъ былъ поэтъ. Глубочайшій жрецъ образовъ и созвучій, не напечатавшій ни единой строки слабой, незрлой, не выдержанной, обновившій русскую поэзію выразительною цльностью міросозерцанія, въ 27 лтъ успвшій приблизиться къ тни Пушкина настолько тсно и по праву, что вотъ уже семьдесятъ лтъ прошло, а ни одно изъ позднйшихъ славныхъ именъ литературныхъ не могло, такъ сказать, протискаться между тми двумя законоположными именами. Академическое изданіе ссылается на слова Блинскаго, что, когда дло идетъ о такомъ поэт, то каждая строка, написанная его рукою, ‘принадлежитъ потомству и должна быть сохранена для него’. Это совершенно врно — по скольку академическое изданіе желаетъ быть подспорьемъ литературно-исторической наук, лермонтовднію. Но Блинскій совсмъ не рекомендовалъ каждую строку, написанную рукою Лермонтова, тащить въ школу для изученія. Полагаемъ, онъ не весьма обрадовался бы, видя, какъ молодое потомство въ 1911 году съ недоумніемъ перелистываетъ первый томъ академическаго изданія, стараясь понять:— Да что же хорошаго въ этомъ ихъ знаменитомъ Лермонтов? почему имъ такъ восторгались отцы? Вдь, по совсти то говоря, если бы весь этотъ первый томъ очутился въ печи, литература русская оттого пробла никакого не ощутила бы. Гг. Брюсовъ и Бальмонтъ въ наши дни — не Лермонтовы же, а куда лучше пишутъ!.. И, что всего уныле, молодое потомство совершенно право, потому что весь первый томъ академическаго собранія сочиненій, половина второго и три четверти третьяго заняты стихами, которыхъ Лермонтовъ — въ громадномъ большинств — не хотлъ, въ меньшинств не ршался печатать, за ихъ слабостью и незрлостью. Въ ту же первую книжку 28 стихотвореній, которыя самъ Лермонтовъ призналъ достойными печати при жизни своей, входило изъ 284 номеровъ ныншняго академическаго перваго тома — только одно: ‘Ангелъ’.
Любопытно, что вс усердные пополнители, разжижающіе Лермонтова взрослаго Лермонтовымъ-ребенкомъ, какъ бы понимаютъ про себя ту скрытую непріятность, что труды ихъ — по видимости, чего ужъ благоговйне и похвальне?— по внутреннему существу оказываются совсмъ не похвальными, и результаты получаются далеко не благоговйные. Отсюда — комическая подробность. Въ то время, какъ, обыкновенно, издатели другихъ авторовъ, въ своихъ предисловіяхъ, извиняются за возможности пропусковъ и нехватокъ, издатели Лермонтова начинаютъ оправданіями въ добавкахъ новыхъ текстовъ и въ заполненіи старыхъ пробловъ. Г. Абрамовичъ ссылается на авторитетъ Блинскаго. Висковатовъ, двадцать лтъ назадъ, оправдывалъ себя тмъ, что, если руководиться прижизненнымъ выборомъ самого Лермонтова, то не должно, молъ, выпускать въ свтъ такихъ вещей, какъ, напримръ: ‘Парусъ’ (Блетъ парусъ одинокій), ‘На свтскія цпи’, ‘Валерикъ’, ‘Слышу ли голосъ твой’, ‘На свер дикомъ’, ‘Любовь мертвеца’ и т. д. Это возраженіе было и врно, и не врно. Врно потому, что, дйствительно, вс эти перлы пущены въ печать не самимъ Лермонтовымъ, но, по смерти его, Краевскимъ и др. А не врно, во-первыхъ, потому, что исчисленныя Висковатовымъ произведенія, за исключеніемъ ‘Паруса’, относящагося къ 1832 году, написаны Лермонтовымъ въ 1840—41. Тогда ему было уже 26—27 лтъ, взрослый талантъ его стоялъ на точк самаго могучаго развитія и буквально, ни одной строки не рождалъ слабой. А изъ старыхъ своихъ запасовъ этотъ выросшій талантъ лично сберегалъ еще, не публикуя, только т черновыя, которыя онъ считалъ достойными новой окончательной переработки: сберегалъ темы, которыя мучили его тмъ, что ни за что не хотли вылиться въ совершенство, какое сдлалось его художественною потребностью,— темы многихъ подготовительныхъ редакцій, но ни одной окончательной (‘Демонъ’, ‘Бояринъ Орша’, ‘Измаилъ Бей’, ‘Маскарадъ’).
Итакъ, для школы академическое собраніе, какъ платье на кота, широко. Для науки оно, наоборотъ, слишкомъ узко. Мы охотно вримъ г. Абрамовичу, что имъ и сотрудниками его ‘текстъ произведеній критически провренъ по автографамъ или, когда таковыхъ отыскивать не удавалось,— по копіямъ, заслуживающимъ наибольшаго доврія’, и что ‘приняты во вниманіе и печатныя изданія, особенно же для тхъ произведеній, которыя появились въ печати при жизни поэта’. Возьмемъ къ примру анализа редакціей рукописнаго матеріала юношескую поэму Лермонтова ‘Кавказскій Плнникъ’. Благодаря внимательнымъ провркамъ г. Абрамовича, человкъ ‘науки’, для котораго предназначается академическое изданіе, лермонтовдъ, можетъ узнать столь важныя тайны, какъ — что стихъ 169-й ‘обложенъ ступенями горъ’, въ автограф читается ‘Обложенъ степенями горъ’, а г. Абрамовичъ такой хитрый, сразу догадался, что тутъ нужно у, а не е, что стихъ 283-й ‘Какъ иногда черкесъ чрезъ Терекъ’ можетъ быть прочитанъ также ‘Какъ горецъ иногда чрезъ Терекъ’, что стихъ 300-й ‘Ужъ лукъ звенитъ, стрла трепещетъ’, годится въ той же мр, какъ ‘Что-жъ лукъ звенитъ, стрла трепещетъ’. Вс подобныя изысканія г. Абрамовича, конечно, весьма серьезны, и заслуга ихъ немаловажна. Немножко напоминаетъ вс эти новооткрытыя Америки сценку изъ салтыковской ‘Современной Идилліи’, когда біографы ‘Черную Шаль’ Пушкина разработк подвергали, чтобы издать ее въ двухъ томахъ съ комментаріями.
‘При мн въ теченіе трехъ часовъ только два первые стиха обработали. Вотъ видишь, обыкновенно мы такъ читаемъ:
Гляжу я безмолвно на черную шаль
И хладную душу терзаетъ печаль….
А у Сленина (1831 г., in 8-vo) послдній стихъ такъ напечатанъ:
И гладную душу дерзаетъ печаль…
Вотъ они и остановились въ недоумніи.
Три партіи образовались’.
Но язвительность сатириковъ не должна смущать умы истинно-научные. Однако, намъ думается, что даже и большинству людей науки въ тетради 14-лтняго отрока не столько ужъ интересно, написалъ ли онъ дтскимъ своимъ почеркомъ ‘ступень’ или ‘степень’, ‘ужъ’ или ‘что-жъ’, ‘черкесъ’ или ‘горецъ’, сколько общее зарожденіе и первое движеніе мыслей ‘поэта въ эмбріон’. Къ сожалнію, отъ вопроса о творческомъ процесс отрока Лермонтова въ ‘Кавказскомъ Плнник’ г. Абрамовичъ отдлывается краткимъ замчаніемъ:
— Въ поэм видятъ простой пересказъ Пушкинскаго сюжета, съ нкоторымъ видоизмненіемъ конца. (Ср. Дудышкинъ. Ученическія тетради Л—ва въ ‘Отеч. Зап.’ 1859, VII, 5—11).
Т, кто видитъ въ ‘Кавказскомъ Плнник’ Лермонтова простой пересказъ ‘Кавказскаго Плнника’, имютъ къ тому довольно прочные резоны, потому что большая часть стиховъ, просто-таки переписана изъ пушкинской поэмы, равно какъ и то совершенно врно, что конецъ нсколько видоизмненъ. Но какое же это видоизмненіе? Откуда оно взялось? Самъ 14-лтній Лермонтовъ его придумалъ или заимствовалъ у кого-нибудь?
‘Поутру трупъ оледенлый
Нашли на пнистыхъ берегахъ,
Онъ хладенъ былъ, окостенлый,
Казалось, на ея устахъ
Остался голосъ прежней муки,
Казалось, жалостные звуки
Еще не смолкли на губахъ.
Узнали все. Но поздно было!
Отецъ! Убійца ты ея…
Гд упованіе твое?
Терзайся вкъ! живи уныло!
Ея ужъ нтъ. И за тобой ‘
Повсюду призракъ роковой.
Кто гробъ ея теб укажетъ?.
Бги! ищи ее везд!..
‘Гд дочь моя?’ И отзывъ скажетъ:
‘Гд?’
Полагаемъ, что читателю было бы не мене вышеупомянутыхъ ‘ступеней’ и ‘степеней’ любопытно узнать, что заключительная строфа ‘Кавказскаго Плнника’ представляетъ собою точный пересказъ XXVН-й строфы изъ ‘Абидосской Невсты’ Байрона,— и, притомъ, не съ оригинала, а съ перевода Ивана Козлова:
Терзайся вкъ, ищи ее везд:
‘Гд дочь моя?’ и отзывъ скажетъ: гд?
Изъ ‘Абидосской Невсты’ же и по тому же переводу взята и пересказана Лермонтовымъ мнимая черкесская псня ‘Кавказскаго Плнника’
‘Какъ спертый дубами
Потокъ, разъярясь,
Бушуетъ волнами,
Въ долину стремясь,—
Какъ ночью зарницы
Изъ тучи блестятъ,—
Сквозь темны рсницы
Такъ очи горятъ.
Ни конь, оживленный
Военной трубой,
Ни левъ уязвленный
Внезапной стрлой,
Ни варваръ смятенный
Полночной порой,
Страшнй не трепещетъ,
Когда вдругъ заблещетъ
Кинжалъ роковой’.
(Байронъ-Козловъ).
‘Какъ сильной грозою
Сосну вдругъ согнетъ,
Пронзенный стрлою
Какъ левъ зареветъ,
Такъ русскій средь бою
Предъ нашимъ падетъ,
И смлой рукою
Чеченецъ возьметъ
Броню золотую
И саблю стальную,
И въ горы уйдетъ.
Ни конь, оживленный
Военной трубой,
Ни варваръ, смятенный
Внезапной борьбой,
Страшнй не трепещетъ,
Когда вдругъ заблещетъ
Кинжалъ роковой’.
(Лермонтовъ).
Этихъ двухъ примровъ достаточно, чтобы показать, что ‘Кавказскій Плнникъ’ Лермонтова — далеко не только простой пересказъ пушкинскаго ‘Кавказскаго Плнника’, но представляетъ собою поэтическую компиляцію, въ высшей степени любопытно характеризующую и степень начитанности, и выборъ образцовъ, и единство настроенія мальчика-поэта. ‘Ступень’ или ‘степень’ — для характеристики Лермонтова ничего не даютъ, кром способности полуребенка къ опискамъ. Но далеко не безразлично было бы указать комментаріемъ къ ‘Кавказскому Плннику’, что, въ свои 14 лтъ, Лермонтовъ былъ уже такъ напитанъ Пушкинымъ, что часто говорилъ его стихами, быть можетъ, самъ того не слыша и не замчая: настолько глубоко они вошли въ плоть и кровь начинающаго стихотворца. Абрамовичъ замтилъ, что въ одной рукописи стоитъ ‘А лукъ звенитъ, стрла трепещетъ’, тогда какъ въ другой — ‘Что-жъ, лукъ звенитъ, стрла трепещетъ’. Но ему и въ голову не приходитъ отмтить, что и весь-то этотъ стихъ — пушкинскій, изъ извстной эпиграммы на Андрея Муравьева:
Лукъ звенитъ, стрла трепещетъ
И, клубясь, исчезъ Пионъ и т. д.
Равно, какъ не приходитъ ему въ голову снабдить соотвтствующимъ примчаніемъ картину смерти лермонтовскаго ‘Плнника’:
Раздался выстрлъ — и какъ разъ
Мой плнникъ падаетъ. Не муку,
Но смерть изображаетъ взоръ.
Кладетъ на сердце тихо руку…
Такъ медленно по скату горъ,
На солнц искрами блистая,
Спадаетъ глыба снговая.
Эти стихи съ перестановкою, взяты у Пушкина, но не изъ ‘Кавказскаго Плнника’, а изъ ‘Евгенія Онгина’:
…(Ленскій).
На грудь кладетъ тихонько руку
И падаетъ. Туманный взоръ
Изображаетъ смерть, не муку,
Такъ медленно и пр.
Мы полагаемъ, что даже самыя лаконическія отмтки подобныхъ заимствованій совершенно измнили бы характеристику лермонтовскаго ‘Кавказскаго Плнника’ въ глазахъ каждаго, изучающаго генезисъ лермонтовской мысли. Простой писарской, что называется, пересказъ-варіантъ пушкинскаго ‘Кавказскаго Плнника’, подобный тому, какъ въ ‘Комик’ Писемскаго нкій любитель-трагикъ пересказываетъ и распространяетъ ‘Братьевъ Разбойниковъ’, превращается въ весьма любопытный опытъ компилятивно-критическаго подражанія, въ попытку исправить Пушкина и глубже пойти, и, какъ всегда юноши любятъ, еще вымрачнить трагедію, и безъ того мрачную, чтобы она больше походила на творенія общаго родоначальника ‘Кавказскихъ Плнниковъ’ — Байрона.
Правда, г. Абрамовичъ предупреждаетъ насъ, что ‘историко-литературный комментарій, въ широкомъ значеніи этого слова, не входилъ въ задачи редактора, направившаго преимущественно свое вниманіе на установленіе текста’. Но должны сознаться: мы въ этой фраз находимъ больше внушающей звучности, чмъ смысла, такъ какъ не можемъ понять: какимъ же образомъ, устанавливая въ текст Лермонтова стихи Пушкина или Байрона-Козлова, можно оставить не отмченною принадлежность ихъ не Лермонтову, но Пушкину или Байрону-Козлову? Не входятъ ли подобныя отмтки въ составъ ‘необходимыхъ критико-біографическихъ свдній’, которыя, однако общаны академическимъ изданіемъ и дйствительно предлагаются часто, хотя нельзя сказать, чтобы съ особенною толковостью.
Ограничиваемся для краткости примромъ ‘Кавказскаго Плнника’: по приведеннымъ образцамъ ясно, что съ исторіей юношескаго творчества Лермонтова академическое изданіе насъ не сблизить. Быть можетъ, намъ возразятъ: люди пауки, истинные лермонтисты, должны сами знать то, къ чему вы требуете примчаній. Однако, почему же мы обязаны проникнуться врою въ такое ихъ знаніе, разъ не дано его доказательствъ?
И почему, если по поводу ‘Кавказскаго Плнника’ можно промолчать о Байрон и Козлов, то по поводу ‘Корсара’ нельзя промолчать о ‘Корсар’ Байрона, ‘Шильонскомъ узник’ Жуковскаго (а не Байрона тоже?) и ‘Братьевъ Разбойниковъ’ Пушкина? по поводу баллады ‘Два брата’ надо безпокоить тни Шиллера, Батюшкова, Пушкина, ‘даже Баратынскаго’? и т. д. Странное впечатлніе производятъ непослдовательности г. Абрамовича, его ‘то густо, то пусто’. Когда кто-либо изъ изслдователей Лермонтова сдлалъ какое-либо примчаніе раньше г. Абрамовича, то послдній непремнно его отмтитъ. Это хорошо. Но, если что прозвали Дудышкинъ, Ефремовъ, Висковатовъ, Введенскій, то можете быть спокойны: прозвалъ и г. Абрамовичъ. А это вотъ нехорошо. Впрочемъ, виноваты: Висковатова онъ однажды поправилъ. Тотъ, съ наивнымъ простодушіемъ, заявилъ, что ему не понятно, почему стихотвореніе ‘На буйномъ пиршеств задумчивъ онъ сидлъ’ принято опредлять заглавіемъ ‘Казотъ’. Г. Абрамовичъ нашелъ въ ‘Русскомъ Архив’ 1892 г. анекдотъ о знаменитомъ пророческомъ видніи французскаго писателя Казота, предсказавшемъ кровавыя сцены французской революціи, и съ торжествомъ разсялъ висковатовское недоумніе.
Затмъ:— если ужъ люди науки, лермонтисты, столь счастливо всевдущи, то вдь, помнится, академическое изданіе общало быть полезнымъ и для школы? Школ же, я полагаю, гораздо нужне было бы знать, когда Лермонтовъ бралъ стихи у Байрона или Пушкина, чмъ — въ которомъ списк онъ, 14-лтній, писалъ ‘а’ и въ которомъ ‘что-жь’.
Вообще, примчанія г. Абрамовича безсистемною хаотичностью своею часто возбуждаютъ недоумніе, какою, собственно, цлью задавался редакторъ, ихъ составляя. То они, какъ мы видли, не даютъ о лермонтовскихъ стихахъ самыхъ необходимыхъ и примитивныхъ свдній, то вдругъ, наоборотъ, принимаются, вопреки общанной программы, иллюстрировать стихи Лермонтова біографическимъ матеріаломъ. Послднее очень пріятно, но — не понятно, почему такой щедрый дождь примчаній льется, скажемъ, на страниц 360-й, тогда какъ читатель только что изводился ихъ мизерною скупостью на стр. 358-й и т. п.. Точно лихорадочные пароксизмы какіе-то. Все производитъ впечатлніе совершенной случайноети. Слоено все это по карточной систем писано: лотерейно. Какой матеріалъ накопился къ сроку печатанія вокругъ того или другого названія, съ тмъ оно и въ книгу попало. И сверхъ того, весьма замтно, что съ Дудышкинымъ, Ефремовымъ, Висковатовымъ (въ особенности!), Введенскимъ и т. д., г. Абрамовичъ гораздо больше знакомъ и духомъ близокъ, чмъ съ изящною литературою пушкинскихъ лтъ, изъ которой Лермонтовъ родился, а равно — ему современной и въ немъ отразившейся.
Совершенно безполезны примчанія г. Абрамовича и для тхъ, кто хотлъ бы найти въ нихъ подспорье къ слженію такъ замчательной у Лермонтова — едва ли не больше, чмъ у какого-либо иного русскаго поэта,— повторности образовъ, стиховъ и даже цлыхъ строфъ. Особенно любопытна это повторность въ поэмахъ, гд нкоторые стихи послдовательно передаются отъ первыхъ дтскихъ начинаній поэта до ‘Орши’ и до внца лермонтовскаго творчества, до ‘Мцыри’, включительно. Указаніе такихъ параллельныхъ мстъ, опредленіе этихъ заимствованій у себя самого — серьезное свидтельство, что поэтъ съ тхъ поръ, какъ потянуло его къ перу и бумаг, и до самаго своего рокового поединка, въ самомъ дл, ‘зналъ одной лишь думы власть’ и упрямо добивался, 25-лтнимъ молодымъ человкомъ, наилучшаго способа выразить т же идеи, что, еще смутныя, трудныя не по возрасту, уже мучили умъ шестнадцатилтняго мальчика. Въ заграничныхъ изданіяхъ образцовыхъ классиковъ, предназначенныхъ быть руководствами къ изученію текста, параллельныя мста обозначаются обязательно не только коллективно-академическими редакціями, но и каждою единоличною, подходящею къ тексту съ претензіями серьезности и, ужъ тмъ боле, научности. Ничего подобнаго не даетъ академическое изданіе. Отъ г. Абрамовича мы можемъ получить точныя свднія, что такое-то слово написано ‘по подскобленному’, а въ такомъ-то стих Лермонтовъ описался, вмсто ‘пришлецъ’, ‘прошлецъ’, но совершенно безполезно искать у него русла, по которому ‘Литипика’ перелилась въ ‘Боярина Оршу’, ‘Исповдь’ развилась въ ‘Мцыри’ и т. п. Въ этомъ отношеніи академическій Лермонтовъ даетъ ничуть не больше предшествовавшихъ изданій. И добро бы заполнить этотъ проблъ было длинною работою и ужъ очень утолстило бы книгу. Но вдь это же достигается простымъ редакторскимъ обозначеніемъ въ скобкахъ или подъ строчкою нумераціи параллельныхъ стиховъ. Такъ какъ Лермонтовскій текстъ въ академическомъ изданіи, все равно, сплошь нумерованъ, то, значитъ, выполнить это необходимое требованіе было боле, чмъ нетрудно, и къ общей сумм изданія врядъ ли прибавилось бы больше половины печатнаго листа. Разъ безъ такого генетическаго путеводителя остались даже поэмы, нечего ужъ и подходить съ нашимъ требованіемъ къ лирическимъ стихотвореніямъ Лермонтова. А между тмъ — какъ онъ въ нихъ нуженъ! Возьмите хоть извстнйшій — по порыву стиха — казалось бы, чуть не экспромтъ: ‘Есть рчи — значенье темно иль ничтожно’ и т. д. Разв не интересно обозначить, что мысль и поэтическое намреніе мнимаго экспромта бродили въ поэт 8 лтъ, прежде чмъ нашли силу и форму, которыя Лермонтовъ призналъ достойными печати?
Есть звуки — значенье ничтожно
И презрно гордой толпой,
Но ихъ позабыть невозможно:
Какъ жизнь, они слиты съ душой,
Какъ въ гроб забыто былое
На дн этихъ звуковъ святыхъ,
И въ мір поймутъ ихъ лишь двое,
И двое лишь вздрогнутъ отъ нихъ.
Эти стихи — изъ посвященія къ *** (‘Прости, мы не встртимся бол’) 1832 года. Въ связи съ длиннымъ варіантомъ, ‘Волшебные звуки’, напечатаннымъ въ сборник ‘Вчера и сегодня’, и съ общеизвстнымъ текстомъ въ ‘Отечественныхъ Запискахъ’ 1841 года, они, тройственно, слагаютъ генетическое единство, бросающее глубокій свтъ на психологическое постоянство лермонтовскаго тревожнаго творчества. Тщетно искали бы мы указаній на этотъ генезисъ въ академическомъ изданіи.
Для того, чтобы установить совершенный текстъ полнаго собранія стихотвореній Лермонтова, необходимо, конечно, установить подлинность однихъ изъ нихъ, сомнительность другихъ. Мы уже упоминали Еыше, что Лермонтову, какъ и Пушкину, приписывалось множество стиховъ, которыхъ онъ и не думалъ никогда писать. По свидтельству Ал. Маркевича, даже нахимовское ‘Созданіе секретаря’ ходило на русскомъ юг по рукамъ за лермонтовскую сатиру. Многія изъ псевдо-лермонтовскихъ стихотвореній достигли популярности и утвердились въ памяти общества, какъ настоящія лермонтовскія. Отдлъ этихъ сомнительныхъ стихотвореній въ академическомъ собраніи поразительно слабъ. Г. Абрамовичъ не сдлалъ ни шага впередъ отъ Висковатова, а во многомъ не достигаетъ даже и его невысокаго уровня. Такъ у Висковатова, если не приведены многія псевдо-лермонтовскія стихотворенія, то, по крайней мр, по библіографическому списку лермонтовской литературы, имъ составленному, видно, что они были ему извстны, равно какъ и полемики, вокругъ ихъ возникавшія. Г. Абрамовичъ вс подобные случаи просто обошелъ молчаніемъ, точно ихъ и не было вовсе. Между тмъ, у него есть ‘академическая’ манера отсылать читателя за литературными справками къ старымъ номерамъ спеціально историческихъ журналовъ. Для ‘науки’ эти посылы, конечно, еще возможны. Но удивительно это удобно, подумаешь, для ‘школы’, когда ей любезно предлагаютъ: ищи справки въ No такомъ-то ‘Русской Старины’ или въ ‘Русскомъ Архив’ такого то года! Подумаешь, такъ вотъ полные комплекты ‘Русской Старины’ и ‘Русскаго Архива’ и валяются въ любой библіотек, поджидая школьныхъ лермонтистовъ! Нтъ, къ сожалнію, дло стоитъ совсмъ наоборотъ. Любой библіотекарь скажетъ вамъ сейчасъ, что обзавестись этими комплектами — дло далеко не шуточное, и рдко, гд они имются, и, слдовательно, давать на нихъ ссылки почти что равносильно тому, чтобы вовсе не давать: для читательской массы он почти недоступны. Но вообразимъ себ читателя, столь настойчиво любопытнаго, что послушался таки онъ г. Абрамовича и обзавелся велнными комплектами. И вотъ онъ роется въ ‘Русскомъ Архив’ и въ Ш том 1887 года, стр. 580, находитъ:
И ты думаешь, будто я хладенъ и нмъ?
Малютка, подъ этимъ молчаньемъ
Таится ужасная буря. Зачмъ
Вырываться наружу ей тяжкимъ рыданьемъ?
Что я гордо смотрю на презрнныхъ людей —
Ты за то ли меня упрекаешь?
Но т люди торгуютъ рукою твоей,
Твоимъ сердцемъ хотятъ торговать. Ты ихъ знаешь…
Дай мн руку твою! Посмотри мн въ глаза.
Я безъ слезъ горько плакать умю,
Твои жъ слезы блестятъ, какъ ночная роса,
На зар, поутру, освжая лилею.
Теб легче — ты можешь въ слезахъ выливать
Муки сердца, а я? Я родился
Мужчиной, я долженъ страдать:
Своихъ собственныхъ слезъ я бъ невольно стыдился.
Но поврь, если-бъ ты вдругъ меня поняла
И вглядлась въ безслезныя очи:
Ты бъ отъ ужаса плакать забыла, и я
За тебя бы сталъ плакать вс дни и вс ночи.
Прощай!!
1841 г. Апрль.
*) Съ подлинника, сохранившагося у Александры Николаевны Бахметовой и ей подареннаго пріятелемъ Лермонтова, Николаемъ Ивановичемъ Поливановымъ. П. Б. (Бартеневъ).
Кому бы ни принадлежали эти шершавые стихи — лермонтовскіе ли они, нтъ ли, хороши ли они, худы ли, но академическое полное собраніе сочиненій, претендующее на научность, не имло права пройти въ безмолвіи мимо апокрифовъ, снабженныхъ внушительными декораціями лермонтовской подлинности (альбомъ Бахметовой, Поливановъ) и принятыхъ за лермонтовскіе въ историческій журналъ редакторомъ-спеціалистомъ. Ихъ нтъ и у Висковатова, но имъ отмчена полемика о нихъ. Г. Абрамовичъ пропустилъ безъ отмтки этотъ, въ конц 80-хъ годовъ, довольно шумный литературный споръ. Онъ хорошо забытъ,— мы, напримръ, должны откровенно сознаться, что не помнимъ, какъ онъ разршился. Но онъ былъ, и въ позднйшихъ номерахъ ‘.Русскаго Архива’ мы не нашли отказа отъ перваго предположенія, чтобы это стихотвореніе было лермонтовскимъ. Между тмъ, повторяемъ: ‘Русскій Архивъ’ — журналъ спеціально-историческій, иметъ авторитетъ документальности и пользуется, по Лермонтову, довріемъ академической редакціи, ибо послдняя изъ него заимствуетъ многіе тексты и варіанты къ текстамъ (напр.— ‘Прощай, немытая Россія’). Гд же искать разгадки вопроса о принадлежности Лермонтову ‘И ты думаешь, будто я хладенъ и нмъ’, какъ не въ полномъ собраніи сочиненій Лермонтова, выходящемъ подъ авторитетомъ академическаго изслдованія? Однако, ея нтъ, и нтъ. Такъ что читатель, нашедшій приведенное стихотвореніе въ ‘Русскомъ Архив’, такъ и оставляется академическимъ собраніемъ въ недоумніи: что же, молъ, обладаю я новымъ лермонтовскимъ произведеніемъ или подлогомъ?.. Посл академическаго изданія, авторъ такихъ сомнній возбуждать въ читател не долженъ. Онъ долженъ быть разъясненъ до дна. Справка о приведенныхъ и другихъ, имъ подобныхъ, стихахъ въ примчаніяхъ г. Абрамовича была бы опять таки ршительно полезне и интересне, чмъ его любезныя, но весьма неумстныя, освдомленія о томъ, какъ В. В. Розановъ пользуется ‘Морского Царевною’ для ‘собственныхъ исканій’, въ какомъ-то своемъ старомъ фельетон. Когда настанетъ такое высоко-юмористическое время, что академія будетъ издавать сочиненія г. Розанова, тогда г. Абрамовичъ и будетъ имть поводъ и случай комментировать ‘собственныя исканія’ этого писателя. Сейчасъ же рчь идетъ о Лермонтов, но вовсе не о томъ, когда, какъ и зачмъ, собственно, ищется г. Розановъ, самый неутомимый цитаторъ и самый крупный литературный неряха во всемъ русскомъ писательств.
Непріятное впечатлніе въ примчаніяхъ г. Абрамовича оставляетъ полное отсутствіе у него собственнаго мннія. ‘Видятъ’, ‘усматриваютъ’, ‘читаютъ’, ‘говорятъ’. Съ такою неопредленностью сообщаетъ онъ чужіе общіе взгляды на то или другое произведеніе Лермонтова, когда не можетъ ршительно избрать благую часть и прямо спрятаться за ссылкой на какого-либо предшественника своего по лермонтовднію: Дудышкина, Ефремова, Висковатова, Введенскаго,— либо кого-либо изъ критиковъ и историковъ литературы.
Поэтому читатель набираетъ довольно много справокъ о томъ, какъ по тому или другому Лермонтовскому поводу думали г.г. Веселовскій, Буренинъ, Розановъ, Котляревскій и др., по ршительно не знаетъ, что же думаетъ самъ то редакторъ, коему академія вручила полномочія редактировать Лермонтова? Въ чемъ сказался его то авторитетъ? Чмъ оправдано взятое имъ на себя порученіе?
Что остается ‘для ума и сердца’ отъ редакціи г. Д. И. Абрамовича? Да, правду сказать, ровно ничего, если не считать его открытія, будто ‘Джуліо надо писать ‘Джюліо’, а ‘Мцыри’, какъ любезно сообщилъ ему г. Марра (опять-таки ссылочка на всякій случай: ‘не самъ гршу симъ ижемъ, Господи, но Марра моя соблазнила меня!’) надо писать ‘Мцири’… Ну, ‘Джюліо’, такъ ‘Джюліо’! ‘Мцири’, такъ ‘Мцири’! Если отъ слова не станется, то отъ буквы тмъ паче… Немного это! Ну, а дальше то что же? А дальше пошелъ писать сплошной ‘прошлецъ’! Безъ прошлеца въ спеціальномъ изданіи, конечно, мудрено обойтись, но, все же, нельзя давать воли и простора ‘прошлецу’ настолько, чтобы изъ-за ‘прошлецовъ’ не видать было и свта иного въ лермонтовскомъ окошк. Г. Абрамовичъ иного мннія, ибо лелетъ ‘пришлецовъ’ своихъ, какъ добрая няня, и коллекціонируетъ имъ совершенно по щедринскому рецепту изданія ‘Черной Шали’ въ двухъ томахъ съ комментаріями. И потому то, какъ началось, такъ и кончилось. По прочтеніи полнаго собранія сочиненій Лермонтова въ академическомъ изданіи подъ редакціей профессора Д. И. Абрамовича,— память наполняютъ не трагическіе образы лермонтовской поэзіи — ни ‘Мцири’ черезъ иже, ни даже вновь открытый, очень любопытный для біографіи поэта и преплохой, какъ литературное начинаніе, ‘Сынъ Вольности’,— а врываются въ нее, совершенно неожиданною узурпаціей, опять-таки сатирическіе образы М. Е. Салтыкова. А именно то ‘смятеніе чисто библіографическаго свойства’, когда на вечер у Грызунова (‘Письмо къ тетеньк’) поэтъ Мижуевъ прочиталъ за свое собственное стихотвореніе:
Подъ вечеръ, осенью ненастной,
Въ пустынныхъ два шла мстахъ,
И тайный плодъ любви несчастной
Держала въ трепетныхъ рукахъ.
Но къ счастью,— разсказываетъ Салтыковъ:
‘Между гостями какимъ-то образомъ затесался старый библіографъ, который угадалъ, что стихотвореніе, выдаваемое Мижуевымъ за свое, принадлежитъ къ числу лицейскихъ опытовъ Пушкина, и, будучи подъ живымъ впечатлніемъ Ноздревскихъ статей о потрясеніи основъ, поспшилъ объ этомъ заявить. А такъ какъ библіографъ еще въ юности написалъ объ этомъ стихотвореніи рефератъ, который постоянно носилъ съ собою, то онъ тутъ же вынулъ его изъ кармана и прочиталъ. Рефератомъ этимъ было на незыблемыхъ основаніяхъ установлено: 1) что стихотвореніе ‘Подъ вечеръ, осенью ненастной’, несомннно принадлежитъ Пушкину, 2) что въ первоначальной редакціи первый стихъ читался такъ: ‘Подъ вечерокъ весны ненастной’, но потомъ, уже по зачеркнутому, состоялась новая редакція, 3) что написано это стихотвореніе въ неизвстномъ часу, неизвстнаго числа, неизвстнаго года и даже неизвстно, гд, хотя новйшія библіографическія изслдованія и дозволяютъ думать, что мстомъ написанія былъ лицей, 4) что въ первый разъ оно напечатано неизвстно когда и неизвстно гд. но потомъ постоянно перепечатывалось, 5) что на подлинномъ лист, на которомъ стихотвореніе было написано (за сообщеніе этого свднія приносимъ нашу искреннйшую благодарность покойному библіографу Геннади), сбоку красовался чернильный кляксъ, а внизу поэтъ собственноручно нарисовалъ перомъ двицу, у которой въ рукахъ ребенокъ, и которая, повидимому, уже беременна другимъ, и наконецъ, 6) что нтъ занятія, боле полезнаго для здоровья, какъ библіографія’.
Смшно?
Смшно то смшно, а вотъ — что редакція академическаго изданія Лермонтова можетъ смотрться въ эту щедринскую каррикатуру, какъ въ зеркало,— это, пожалуй, ужъ даже и не смшно, а грустно.