НОВАЯ ПРОБИРНАЯ ПАЛАТКА.
Странный сонъ! чудный сонъ!
Но привидлся онъ
Въ четвертокъ на свту
И я видлъ во сн… не пустую мечту.
едоръ Глинка.
Севрные цвты на 1831 год. СПб, 1830
Новая пробирная палатка, Глинка Федор Николаевич, Год: 1830
Время на прочтение: 4 минут(ы)
Мн приснилось, что гд-то, не могу хорошо опредлить мста, гд производило дйствіе: появился необыкновенный человкъ, съ занятіемъ, еще боле необыкновеннымъ. Это былъ великорослый, видный Азіятецъ. На смугломъ лиц сверкали небольшіе проницательные глаза. На голов имлъ онъ чалму (но не турецкую) изъ скрученой блой ткани съ красными полосами. На немъ было какое-то полукафтанье, опоясанное ременною перевязью, на которой висла кривая сабля. Близъ самого города (а какого? не знаю) разбилъ онъ свою палатку, и выставилъ надпись: ‘Съ дозволенія правительства.‘ — ‘Что тутъ длаютъ?’ спрашиваютъ проходящіе. Я былъ также въ числ, вопрошающихъ. Иные говорили одно, другіе другое. Наконецъ къ намъ подошелъ человкъ въ поношенномъ фрак, въ старой, помятой, круглой шляп, вообще одтый довольно небрежно, уже не въ первыхъ лтахъ молодости, но живой, горячій, съ судорожнымъ движеніемъ въ лиц, и началъ разсказывать. По всему видно, что онъ былъ учитель математики, и потому объяснялся языкомъ сей науки. Впрочемъ замтить можно было, что онъ разумлъ также горное дло и химію, а въ продолженіе разговора и піитическія мысли у него кое-гд промелькивали. ‘Вотъ видите ли вы, говорилъ онъ: иностранецъ разбилъ здсь пробирную палатку. За малую плату онъ испытываешь… но не металлы! Предметомъ его испытаніи суть: дла, слова, писанія и даже чувствованія людей.’ — ‘Какъ же онъ это длаетъ?’ возкликнули вс въ одинъ голосъ. ‘Истина,’ продолжалъ незнакомецъ, ‘есть перпендикулярная или отвсная линія. Все, что длается прямо, падаетъ по ней, и, подъ прямымъ угломъ возвышается надъ ложью, которая также берется за линію горизонтальную, на коей воздвигнута первая. Иноземецъ иметъ свои инструменты и между прочими отвсъ и наугольникъ, къ которымъ прикладывая каждое дяніе человческое, тотчасъ узнаешь, прямо ли оно по истин, или подъ какимъ угломъ наклонено ко лжи.
‘Онъ изъясняется также и языкомъ горныхъ пробирныхъ мастеровъ. Принимая истину за чистое золото, а все прочее за мишуру, лигатуру и смсь полуметалловъ, онъ, испытавъ слово или дло, писаніе или поступокъ по своему пробирному искуству, возклицаетъ: ‘золота знакъ!’ или ‘мишура.’ Рдко, рдко когда услышитъ: ‘чистое золото!’
Иноземецъ употребляетъ и третій способъ испытанія — грезъ разложеніе. Представьте ему какое нибудь письмо, стихотвореніе, письменное удостовреніе въ любви, дружб и прочее. Представьте описаніе какого нибудь случая, разскажите о чьемъ-либо отзыв: онъ тотчасъ (извстными пріемами) произведетъ разложеніе и скажетъ: ‘основаніе: голая зависть, смшенная съ такою-то частію возбужденной ею желчи, подваренная на огн негодованія, услащенная лукавствомъ, изготовленная приличіемъ, и обернутая въ формы учтивости.’ — Въ другомъ случа онъ говоритъ: ‘это просто мщеніе, голая личность, прикрытая сусальнымъ золотомъ подъ названіемъ справедливости!’ — На счетъ женщинъ онъ ужъ слишкомъ жестокъ! Слова: жеманство! гордость! спесь! самонравіе, пряме сказать: капризы! кокетство! втреность! или: суетность! суетность! суетность! сплетни! сплетни! сплетни!’ только и вертятся у него на язык, когда онъ разлагаетъ сладкія записочки, утренніе билетцы, дружескія переписки (отъ пріятельницы къ пріятельниц), письма женъ къ мужьямъ, невстъ къ женихамъ и т. подобное, чмъ такъ дорожатъ, что называютъ перлами, украшеніемъ, розами жизни!
‘Я,’ продолжалъ повствователь, ‘имю жену милую, ласковую, которая во всемъ мн угождаетъ, только одного не могу отъ нея дождаться, чтобъ сходила со мною въ пробирную палатку. ‘Зачмъ, душенька!’ говоритъ она: ‘это гршно! это суевріе!— Какой нибудь Цыганъ, колдунъ, обманщикъ, пріхалъ сюда морочить людей!’ — Ты ошибаешься, милая! у него есть леніе отъ правительства, ‘Пустое! гд нибудь купилъ подложное!’ А я такъ думаю, что не пустое: ныньче истина въ большемъ уваженіи при Двор.— Но жена мн не даетъ окончишь рчи, и вотъ ужъ третья недля!— Ей все, то недосугъ, то голова болитъ, однимъ словомъ: не могу дозваться моей милой супруги въ пробирную палатку — ‘Чудный кудесникъ!’ сказалъ стоявшій подл насъ человкъ средняго роста ‘плотный съ одутловатымъ лицемъ, которое круглло и лоснилось, какъ наливное яблоко, съ всклокоченными волосами, въ сюртук, который когда-то былъ темно-зеленаго сукна, а на этотъ разъ пестрлъ отъ прорхъ и заплатъ. ‘Славный штукарь!’ продолжало это говорящее существо, съ изобиліемъ нюхая зеленоватую пыль Изъ берестовой тавлинки. ‘Такъ стало онъ можетъ перелагать или разлагать — какъ бишь вы изволили сказать?— и ршеніе уголовныхъ напримръ бы… ‘— ‘Какъ же!’ отвчалъ нашъ повствователь. При мн приносили ему изъ судебныхъ мстъ (нарочно для пробы) кипы бумагъ, писанныхъ іероглифическимъ почеркомъ (безъ точекъ и запятыхъ), называя это длами уже ршенными.— Но чудакъ не долго съ ними возился! Прикидывая на свои золотые вски онъ вскрикивалъ: ‘несправедливое ршеніе!… неправый приговоръ!‘ — ‘Какъ неправый?’ возражали ему: ‘по этому длу обвиненное лице уже наказано, и…’— ‘Неправый приговоръ!’ продолжалъ испытатель такъ хладнокровно, какъ будто онъ взвшивалъ и браковалъ пеньку или ленъ на пеньковомъ буян. Иногда же возклицалъ онъ: ‘незнаніе порядка! превращеніе смысла! нерадніе! недосмотръ!’ А иногда выпускалъ и такое словно: ‘совершенная ложь! изрдка только прорывалось: ‘и такъ, и такъ! Дло полосатое, какъ моя чалма. На половину правды!’ или: ‘доброе намреніе, худой судъ!’—
‘Такъ вотъ онъ каковъ! Да его можно самого подъ судъ за злодйство! на основаніи пунктовъ Уложенія и Кормчей книги… Пускай-ко ухитрится, пусть попытается узнать, что у меня, напримръ, вотъ въ этой палк?’ Такъ говорилъ провинціяльный приказный: мы угадали, что онъ принадлежитъ къ этому званію. При семъ приподнялъ онъ толстую коленчатую трость, на подобіе вмщающихъ зонтика, отвинтилъ набалдашникъ, приставилъ отверстіе ко рту и жадно, съ услажденіемъ насасывался, чмъ-то отзывавшимся кабакомъ. ‘Вотъ видите ли?‘ продолжалъ онъ: ‘это трость, такъ-съ, ничего-съ, палочка!’ При семъ поставилъ онъ ее на подъ и тщательно завинтилъ. ‘Когда мы, т. е. я съ братіею, приходимъ въ присутственное мсто, то посидя, да походя, лишь ударитъ адмиральскій часъ, подойдешь къ уголку, гд стоитъ палочка и потянешь… Братія то же. Ась! каково-съ?— Что вашъ штукарь?— Вотъ какъ бы въ его пробирную палатку притянуть нашего откупщика, а то злодй… ‘Тутъ мы разстались. Я пошелъ по улиц (безъ цли, какъ бываетъ во сн!), вошелъ въ домъ, и, самъ не знаю, какимъ образомъ, увидлъ нареченную моего друга. Элиза — прелестное, очаровательное дитя,— пряма, какъ пальма, скромна и миловидна до безконечности, сидла за работою. Она вышивала по канв собачку — эмблему врности. Каріе глаза ея свтились какою-то невыразимою, магнитною (если такъ можно сказать) привлекательностію, улыбка наводила на вс черты лица сущее очарованіе. Вотъ дитя! Вотъ ангелъ! думалъ я. ‘Вы слышали о пробирной палатк, прелестная Элиза? ‘сказалъ я ей.— ‘Слышала!’ отвчала она, опустивъ глаза на работу. ‘Не угодно ли вамъ дозволить мн проводить васъ туда, чтобъ удостовриться въ справедливости чудесъ этого заведенія?’ — Зачмъ же-съ? сказала Элиза запинаясь, и поблднла, какъ полотно.’ ‘Я… не любопытна! притомъ же вы можете быть уврены, что я люблю вашего друга! Мы ужъ обручены! можете быть уврены, что…’ — ‘Я врю, сударыня! врю, и…’ съ сими словами я пробудился!