Д. В. Философов
Д. В. Философов
Новая критика
Новая критика
Новая критика, Философов Дмитрий Владимирович, Год: 1911
Время на прочтение: 3 минут(ы)
В одном очень современном журнале один современный критик пишет:
‘Мы должны изгнать из художественной критики весь тот философский, психологический и физико-математический балласт, который еще недавно составлял ее главную прелесть и который единственным своим оправданием имел наличность соответствующего балласта в разбиравшихся художественных произведениях.
Метод новой критики еще, кажется, не дан, мы ждем его…‘.
Вы подумаете, конечно, что это цитата из теоретической статьи о критическом методе.
Вы ошибаетесь. О методе во всей статье только и говорится, что в вышеприведенных строках. Остальные шестьсот строк представляют собою применение нового критического метода к последнему произведению одного славного, серьезного поэта. Имя я его пока не назову.
Критик приводит из поэта следующую цитату:
Дай мне к тебе прижаться: дай мне губы,
Чтоб к ним припасть губами! Дай мне руки,
Чтоб их обвить вокруг стана!..
Стихи, как стихи! И рядовой читатель скажет даже, что в них нет ничего особенного, скажет, что ему необходимо прочесть всю поэму, чтобы хоть как-нибудь высказаться об этих трех строчках.
Но это ‘отсталая психология’ рядового читателя.
Новый критический метод смотрит на дело иначе, и вот какую вариацию разыгрывает новый критик.
Слушайте внимательно:
‘Три ритмически почти тождественные строки (кроме многозначительного преобладания: первого ‘дай’ над соответственными словами остальных строк) с экстатическими вскриками на ударных ‘а’, с той, всегда несколько суммарной, поспешностью ощущения, которая сопровождает восторг, но которая здесь еще дает место для утонченной эпизодической задержки на чувственно-звуковом образе: чтоб их обвить — два острых ‘и’ в оправе из змеящихся согласных’.
Нельзя не улыбнуться, читая этот образец ‘новой’ критики.
Но пусть не думают, что, выхватив одну фразу, я даю ложное впечатление о всей статье. Я показал одну бусинку из целой нитки жемчуга. Таких бусинок много, и все они равноценны.
Люди, получившие так называемое классическое образование, по опыту знают, как подобная ‘критика’ (а наши учителя из чехов иной и не знали) убивала в гимназистах всякую любовь к античной поэзии.
Вместо психологии, физиологии, т.е. изучения живой плоти и души классической поэзии, нам преподносилась анатомия.
Препарировали труп, живого поэта — человека, хотя бы и жившего за двадцать пять веков до нас, превращали в гомункула.
Думается, что новый критик делает то же самое, что ученик Фауста Вагнер, создавший гомункула.
И над кем же он производит свои опыты?
Над Валерием Брюсовым. Психодрама Брюсова ‘Путник’ дала повод критику-модерн говорить об ‘оправе змеящихся согласных’ и т.д.
Брюсов в моей защите не нуждается. Но всему есть мера. Критик-модерн — не единственный Фамулус Вагнер. Только, как всякий Фамулус, он доводит до абсурда метод своих учителей. Он — продукт того схоластического направления, которое воцарилось среди современных ‘ревнителей художественного слова’. И страшно становится, что эти ревнители, устроившие свое особое ‘общество’ с уставом и печатью, окончательно убьют живую душу поэзии.
Правда, современные ‘ревнители’ — плод реакции против слишком небрежного отношения к стихосложению. Они хотят восстановить культ формы, противопоставить знание ‘нутру’. Но в своих стремлениях они переборщили. Гражданский стишок Надсона, написанный без всякой ревности о художественном слове, не может быть вытеснен ‘шлифовальным искусством’ какого-нибудь ультра-современного поэта Гумилева.
Новая критика насаждает упадочное шлифовальное искусство времен поздней Александрии.
И неужели же ‘философский, социологический, психологический и физико-математический балласт исключен из критики’ (ой ли! Разве это уже факт?) только для того, чтобы оставить место для балласта филологического и версификаторского?
Для изучения языка филологический метод необходим, в стихах особенно ясно сказывается гибкость и богатство языка.
Но это все область языкознания, а не критика, не изучение поэзии.
И неужели же возрождение тредьяковщины есть торжество нового метода.
Думаю, что старая критика, с философским, социологическим, психологическим балластом, менее опасна для поэзии, нежели упражнения какого-нибудь ревнителя версификации.
В доброй старой критике больше стыдливого уважения к процессу творчества. Для нее поэт — прежде всего, творец. Затем уже шел дальнейший разговор о том, творит ли он доброе (с точки зрения критика) или злое.
В новой критике элемент непосредственного творчества ставится на второй план. Превозносится не талант, а умение.
Так и кажется, что Брюсов не ‘творил’ свою психодраму, а занимался исключительно подбором ‘змеящихся согласных’ и ‘стаккою гласных’.
Но, ведь, это не так.
Так Вагнер ‘творил’ гомункул, который ни за что не хотел выйти из своей банки и с грустью замечал:
Naturlichem geniigt das Weltall kaum,
Was Kunstlich ist — verlang geschloss’nen Raum*.
______________________
* В неудачном переводе Холодковского: ‘То, что естественно, едва вмещает свет. Искусственному ж, друг, за рамки (?) шагу нет’.
______________________
Но Вагнеры не поэты и не… критики.
Впервые опубликовано: Русское слово. 1911. 22 апреля (5 мая). No 91. С. 2.
Оригинал здесь: http://dugward.ru/library/filosofov/filosofov_novaya_kritika.html