Нормандец
Нормандец
Полю Алексис.
Нормандец, Мопассан Ги Де, Год: 1883
Время на прочтение: 6 минут(ы)
Ги де Мопассан
Мы выехали из Руана и покатили рысью по Жюмьежской дороге. Легкая коляска неслась по лугам, затем лошадь пошла шагом, взбираясь на холм Кантелё.
Отсюда открывается один из великолепнейших видов в мире. Позади нас — Руан, город церквей с готическими колоколенками, похожими на точеные безделушки из слоновой кости, впереди — Сен-Севэр, фабричное предместье, которое возносит к небу сотни дымящих труб, как раз напротив сотен колоколенок старого города.
Здесь — шпиль собора, одного из высочайших памятников человечества, там — его соперница, паровая водокачка ‘Молния’, столь же высокая и на один метр выше самой огромной из египетских пирамид.
Перед нами развертывалась покрытая рябью Сена, усеянная островками, окаймленная справа белыми скалами, заросшими на вершине лесом, а слева — необозримыми полями, замыкавшимися вдали, на горизонте, другим лесом.
Кое-где вдоль высокого берега широкой реки стояли на якоре большие суда. Три огромных парохода шли гуськом по направлению к Гавру, целая группа судов, состоящая из трехмачтовика, двух шхун и брига, поднималась к Руану, следуя на буксире за маленьким пароходом, изрыгавшим облака черного дыма.
Мой спутник, местный уроженец, почти не смотрел на этот захватывающий пейзаж, а только все улыбался, словно смеясь своим мыслям. Вдруг он промолвил:
— Ах, вы сейчас увидите кое-что забавное — часовню дядюшки Матье. Вот, друг мой, диковинка!..
Я взглянул на него с удивлением. Он продолжал:
— На вас пахнет таким нормандским букетом, что вы долго его не забудете. Дядюшка Матье — самый типичный нормандцу во всем этом крае, а его часовня — одно из чудес света, ни более, ни менее, но сначала я должен дать вам некоторые пояснения.
Дядюшка Матье, которого прозвали также ‘Дядей Выпивалой’, — это унтер-офицер в отставке, вернувшийся на родину. Он изумительно соединяет в себе балагурство старого солдата с мелочной хитростью нормандца. Приехав в родные места, он благодаря многочисленным связям и невероятной ловкости сумел получить место сторожа при чудотворной часовне, при часовне, покровительствуемой святой девой и посещаемой преимущественно беременными девушками. Он окрестил чудотворную статую в часовне ‘богоматерью брюхатых’ и говорит о ней с несколько насмешливой фамильярностью, отнюдь не исключающей уважения. Он сам сочинил и напечатал особую молитву к пресвятой деве. Эта молитва — шедевр бессознательной иронии и нормандского остроумия, в которой насмешка соединяется со страхом перед святостью, с суеверной боязнью тайных сил. Он не слишком верит в свою покровительницу, однако же из осторожности немного верит и из расчета бережет.
Вот начало этой поразительной молитвы: ‘Добрая владычица наша, дева Мария, покровительница девушек-матерей нашей страны и всей земли, спаси свою рабу, согрешившую по оплошности’.
Молитва кончается так:
‘Не оставь меня своим заступничеством перед святым своим супругом и моли господа отца нашего, чтобы он даровал мне доброго мужа, подобного твоему».
Эта молитва, запрещенная местным духовенством, продается дядюшкой Матье из-под полы, и считается, что она помогает тем, кто благоговейно читает ее.
Вообще он говорит о пресвятой деве, как камердинер грозного государя о своем господине, который доверяет ему все свои маленькие интимные тайны. Он знает о нем множество занимательных историй и шепотом рассказывает их приятелям после выпивки.
Впрочем, вы увидите сами.
Доходы со святой девы казались ему далеко не достаточными, — он прибавил к главной своей заступнице еще и святых. Они у него имеются все или почти все. Ввиду того, что в часовне тесно, он поместил их в сарайчике, откуда выносит их, как только потребует верующий. Он сам вырезал эти невероятно смешные деревянные фигурки и выкрасил их ярко-зеленой краской в тот год, когда красили его дом. Вы знаете, что святые вообще исцеляют от болезней, но у каждого из них есть своя особая специальность, здесь никак нельзя ошибиться или смешать их друг с другом. Они завистливы и ревнивы, как плохие актеры.
Чтобы не оплошать, старушки советуются с дядюшкой Матье:
— От ушных болезней какой святой получше?
— Тут хорош святой Озим, недурен также и святой Памфил.
Но это еще не все.
У дядюшки Матье много свободного времени, поэтому он пьет, но пьет художественно, убежденно и так обстоятельно, что пьян каждый вечер. Он пьян, но сознает это, и сознает настолько ясно, что ежедневно точно отмечает степень опьянения. В этом и состоит его главное занятие, часовня занимает второстепенное место.
Он изобрел — слушайте хорошенько и обратите на это внимание, — он изобрел пьяномер.
Самого измерительного прибора не существует, но наблюдения дядюшки Матье так же точны, как наблюдения математика.
От него то и дело слышишь:
— С понедельника я ни разу не перешел за сорок пять градусов.
Или:
— Я был между пятьюдесятью двумя и пятьюдесятью восемью.
Или:
— Я, несомненно, дошел до шестьдесят шестого или даже до семидесятого.
Или:
— По глупости я считал себя в пятидесяти, как вдруг замечаю, что я в семидесяти пяти!
И он никогда не ошибается.
Он утверждает что никогда не достигал полных ста градусов, но так как он сам признает, что наблюдения утрачивают точность при переходе за девяносто, его утверждениям и нельзя верить безусловно.
Когда дядюшка Матье говорит, что перешел за девяносто, будьте уверены, что он был вдребезги пьян.
В этих случаях жена его, Мели, — тоже своего рода редкость — приходит в безумную ярость. Она ожидает его возвращения у двери и встречает ревом:
— Наконец-то явился, негодяй, свинья, пьяница!
Тогда дядюшка Матье, уже не смеясь, вооружается против нее и говорит строго:
— Помолчи, Мели, теперь не время разговаривать. Подожди до завтра.
Если же она продолжает кричать, он подходит к ней, и голос его дрожит:
— Не ори, я в девяностом и уж больше не меряю, берегись, вздую!
Тогда Мели бьет отбой.
Если на следующий день ей вздумается вернуться к этому вопросу, он смеется ей в лицо и отвечает:
— Ну, ну, будет! Довольно поговорила, дело прошлое. Пока я не дохожу до ста градусов, не беда. Вот если перевалю за сто, бей меня, позволяю, честное слово!
Мы достигли вершины холма. Дорога углублялась в дивный Румарский лес.
Очень, чудная осень смешала свой пурпур и золото с последней зеленью, хранившей еще свою свежесть, словно капли расплавленного солнца излились с неба на лесную чащу.
Мы проехали Дюклер, и тут, вместо того чтобы продолжать путь на Жюмьеж, мой приятель свернул влево, на поперечную дорогу, мы въехали в лесок.
Вскоре с вершины высокого холма перед нами снова открылась великолепная долина Сены и извилистая река, вытянувшаяся внизу у наших ног.
Направо, прислонясь, к хорошенькому домику с зелеными ставнями, увитому розами и жимолостью, стояло крохотное здание под шиферной крышей, увенчанное колоколенкой вышиной с зонтик.
Чей-то низкий голос воскликнул: ‘Вот и дорогие гости!’ — и дядюшка Матье появился на пороге. То был человек лет шестидесяти, худой, с седой бородкой и длинными седыми усами.
Мой товарищ пожал ему руку, представил меня, и Матье ввел нас в прохладную кухню, служившую ему также столовой.
— У меня, сударь, нет богатых хором, — говорил он. — Я не люблю сидеть далеко от кушанья. Кастрюли, знаете ли, отличная компания.
И он обратился к моему другу:
— Почему вы приехали в четверг? Вы ведь знаете, что в этот день приходят за советом к моей заступнице. В этот день я не могу выходить после обеда.
И, подбежав к двери, он испустил такой ужасающий рев: ‘Мели-и, Ме-ли-и-и!’ — что, вероятно, обернулись даже матросы на судах, плывших вверх и вниз по далекой реке, там внизу, в глубине долины.
Мели не отвечала.
Тогда Матье лукаво подмигнул:
— Она недовольна мною, видите ли, потому что вчера я был в девяноста градусах.
Мой спутник расхохотался:
— В девяноста, Матье? Как это вы ухитрились?
Матье отвечал:
— Сейчас расскажу. В прошлом году я собрал всего двадцать мер абрикосов. Это немного, но для сидра вполне достаточно. Так вот я и сделал из них сидр и вчера слил его в бочку. Это нектар, прямо-таки нектар: сами убедитесь. У меня был в гостях Полит. Мы прошлись с ним по стаканчику, затем по другому, но жажда не унималась (ведь его и пить-то можно до следующего дня), да так, что чем дальше, тем я все больше чувствую холод в желудке. Говорю Политу: ‘А не выпить ли нам по стаканчику водки, чтобы согреться?’ Он соглашается. Но от водки вас бросает в жар, так что пришлось вернуться к сидру. И вот, переходя от холода к жару, от жара к холоду, я вдруг замечаю, что достиг девяноста. Полит добрался уже почти до сотни.
Дверь отворилась. Показалась Мели и тотчас же, еще не поздоровавшись с нами, закричала:
— Ах, вы, свиньи, в оба были в ста градусах!
Тут Матье рассердился:
— Не говори вздора, Мели, не говори вздора, я никогда не бывал в ста градусах!
Нам подали вкусный завтрак у крыльца, в тени двух лип, близ самой часовни ‘богоматери брюхатых’. Перед нами расстилался необъятный простор. Дядюшка Матье с неожиданной верой, сквозившей в его шутках, рассказывал нам про невероятные чудеса.
Мы выпили огромное количество восхитительного сидра, острого и сладкого, свежего и пьянящего, который дядюшка Матье предпочитал всем напиткам, сидя верхом на стульях, мы закурили трубки, как вдруг к нам подойти две женщины.
Они были старые, высохшие, сгорбленные. Поклонившись, они попросили дать им святого Бланка. Матье подмигнул нам и ответил:
— Сейчас вам его принесу.
И исчез в сарайчике.
Он пробыл там добрых пять минут, затем вернулся с перекосившимся лицом. Разводя руками, он проговорил:
— Не знаю, куда он девался, не могу его найти, а между тем уверен, что он у меня есть.
И, сложив руки в виде рупора, он заревел снова:
— Мели-и-и!
Из глубины двора жена отвечала:
— Чего тебе?
— Где святой Бланк? Я не нахожу его в сарае!
Тогда Мели дала следующее объяснение:
— Не им ли ты на прошлой неделе заткнул дыру в крольчатнике?
Матье вздрогнул:
— Провалиться мне! Так оно, вероятно, и есть!
И обратился к старушкам:
— Идите за мной.
Они двинулись в путь. Мы последовали за ними, давясь от еле сдерживаемого смеха.
В самом деле, святой Бланк, воткнутый в землю в виде колышка, замаранный грязью и нечистотами, подпирал собою кроличий домик.
Едва завидя его, старушки упали на колени, перекрестились и начали бормотать Oremus [1]. Но Матье бросился к ним:
— Погодите, вы стоите в навозе, я принесу вам охапку соломы.
Он принес солому и расстелил ее так, чтобы они могли стоять на коленях. Затем, взглянув на своего грязного святого и обеспокоившись, как бы это не подорвало его коммерцию, прибавил:
— Я вам его немножко помою.
Он принес ведро воды, щетку и с ожесточением начал мыть и теперь деревянного человечка, а тем временем старушки продолжали молиться.
Закончив мытье, он прибавил:
— Теперь чисто.
И увел нас выпить еще по стаканчику.
Поднося ко рту стакан, он остановился и в некотором смущении проговорил:
— Что поделаешь! Я снес святого Бланка к кроликам, думая, что от него уж не будет дохода. Два года не было на него спроса. Но на святых, как видите, мода никогда не проходит!
Он выпил и сказал:
— Ну, пройдемтесь еще по одному. С приятелями надо подходить, по крайней мере, до пятидесяти градусов, а мы еще только в тридцати восьми.
[1] Помолимся — католическая молитва (лат.)
Напечатано в ‘Жиль Блас’ 10 октября 1882 года под псевдонимом Мофриньёз.
Источник текста: Ги де Мопассан. Собрание сочинений в 10 тт. Том 2. МП ‘Аурика’, 1994
Перевод А.Н. Чеботаревской
Ocr Longsoft http://ocr.krossw.ru, февраль 2007