Николай Олигеръ. Праздникъ весны. Романъ. Книгоиздательство ‘Освобожденіе’. Спб. 1911.
Николай Олигеръ. Праздникъ весны. Романъ. Книгоиздательство ‘Освобожденіе’. Спб. 1911.
‘Современникъ’. Кн. IV. 1911
Николай Олигер. Праздник весны. Роман. Книгоиздательство ‘Освобождение’. Спб. 1911, Олигер Николай Фридрихович, Год: 1911
Время на прочтение: 5 минут(ы)
Г. Николай Олигеръ написалъ ‘утопію’, которая ‘трактуетъ о томъ, чего никогда не было и, быть можетъ, никогда не будетъ’, и посвятилъ ее ‘милостивымъ государынямъ, высокоуважаемымъ современницамъ’. Причина посвященія — та, что книгу г. Олигера ‘очень удобно читать даже посл обда, на достаточно мягкой кушетк’. Такъ гласитъ предисловіе, въ конц котораго авторъ проситъ у дамъ позволенія ‘засвидтельствовать свое совершенное почтеніе и преклонить колно въ знакъ своихъ рыцарскихъ чувствъ’.
Ужъ если г. Олигеру такъ хочется, чтобы прочитали его книгу, что онъ о томъ даже на колнкахъ проситъ, да еще и мягкую кушетку пододвигаетъ: хоть посл обда, да почитай!— очевидно, въ его ‘утопіи для дамъ’ кроется нчто важное и вниманія не только достойное, но и необходимо требующее. Поэтому мы обратились поочередно къ тремъ ‘высокоуважаемымъ современницамъ’ съ просьбою прочитать ‘утопію для дамъ’ и разсказать намъ, въ чемъ, собственно, заключается ея секретъ, почему она — какъ анатомическое отдленіе въ ярмарочномъ паноптикум: ‘для дамъ — отдльно’. Но то ли ‘достаточно мягкая кушетка’ виновата, то ли, ‘посл обда’, то ли ‘высокій слогъ’, которымъ выражается г. Олигеръ, когда говоритъ ‘о высокихъ вопросахъ и священныхъ тайнахъ’,— вс три высокоуважаемыя современницы обманули наши ожиданія. Едва он успвали перевернуть дв-три странички ‘Праздника Весны’, какъ засыпали сномъ мирнымъ и глубокимъ, а по пробужденіи ршительно не умли вспомнить, что, собственно, он читали, и о чемъ тамъ шла рчь. Въ виду столь явной несостоятельности ‘милостивыхъ государынь’ (Олигеръ самъ знаетъ волшебное дйствіе своего романа, однако, разсчитываетъ, что ‘все же успете просмотрть дв-три главы’), пришлось поручить чтеніе ‘Праздника Весны’ милостивымъ государямъ: такъ сказать, романъ fr Damen превратить въ романъ fr Herren. При этомъ мы выбирали милостивыхъ государей, наврняка страдающихъ безсонницей, презирающихъ мягкую мебель и не злоупотребляющихъ дурною привычкою плотно обдать. Однако, virtus dormitiva ‘Праздника Весны’ и изъ милостивыхъ государей пощадила лишь весьма немногихъ. Что касается удлвшихъ, то ‘грубыя мужскія души’, какъ и слдовало ожидать, не смогли ‘отршиться отъ черствыхъ линій и срыхъ основъ дйствительности’. Они сразу начали предъявлять къ ‘утопіи’ г. Олигера придирчивыя требованія объясненій:
— На какой вкъ и въ какихъ мстностяхъ авторъ предполагаетъ осуществленіе своей утопіи?
— Въ какомъ государственномъ и соціальномъ стро живутъ его сверхчеловки?
— Что они дятъ и пьютъ?
— Какъ организованъ ихъ трудъ?
— Какими средствами достигнутъ удивительный прогрессъ, при которомъ — вся жизнь беззаботный праздникъ?
— Въ чемъ заключается счетная наука великаго и премудраго Павла, а, равно, что это за изумительныя машины, позволяющія въ мсяцъ времени сооружать изъ ‘монолитовъ’ зданія, значительнйшія египетскихъ пирамидъ?
— Почему въ семъ царств блаженствъ остались богатые и бдные, люди, которымъ приходится грубо трудиться, и люди, которымъ только и оставлено дла, что ‘погружаться въ искусства, науки, предаваться мечтамъ и страстямъ’?
— Если смерть покорена человческому произволу и, до извстнаго возраста, человку остается смертельно опаснымъ только травматическій ‘случай’, если нездоровье стало такъ же рдко, какъ сдые волосы у ребенка, то откуда же въ свтломъ мір г. Олигера берутся неврастеники?
— Г. Олигеръ выводитъ на сцену чуть ли не дюжину любовныхъ паръ, и только одна изъ нихъ обзаводится ребенкомъ, да и то со спорами и неудовольствіями. Какъ же поддерживается народонаселеніе въ утопической стран и къ какимъ цлямъ сведены тамъ бракъ и общеніе половъ?
— Если людямъ удалось регулировать смерть, обративъ ее въ хроническій животный процессъ, неужели они не смогли также регулировать женскіе роды, которые на низшихъ ступеняхъ человческой породы, а равно и у очень здоровыхъ и совершенно правильно сложенныхъ женщинъ и теперь-то лишь немногимъ боле болзненны, чмъ у животныхъ?
— Отчего среда блаженныхъ, населяющихъ утопическую страну, упрощена, по увренію г. Олигера, до послдней возможности (даже голые ходятъ), а говорятъ блаженные языкомъ напыщеннымъ и слащавымъ?
— Отчего времена, общаемыя г. Олигеромъ, такія умныя, а люди, имъ изображемые, такіе глупые?
Такъ какъ книга на вс эти вопросы безмолствовала, то ‘грубыя мужскія души’ покинули ее, страшно звая, и на прощанье осмлились выразить мнніе, будто, чмъ писать подобныя безполезности взрослому человку, лучше ужъ играть въ бирюльки, и что г. Олигеръ напрасно назвалъ свое произведеніе ‘Праздникомъ Весны’, ибо оно, въ гораздо большей степени, ‘Праздникъ Ерунды’.
Такъ наши надежды получить критику на книгу г. Олигера потерпли крушеніе и у женскаго и у мужского пола. Оставалось еще попробовать счастья у гермафродитовъ, или андрогиновъ, фигуры которыхъ въ роман г. Олигера мастеритъ скульпторъ Коро. Но сей музейный экспонатъ не такъ-то легко встртить.
Чтобы дать о ‘Праздник Весны’ хоть какую-нибудь рецензію, мы волею-неволею должны стать на тропу, пробитую ‘грубыми мужскими душами’, и пойти по ея терніямъ.
Къ сожалнію, въ самомъ дл, утопія г. Олигера воображаетъ будущность человчества во образ какого-то ‘Дуракова царства’, гд не сютъ, не жнутъ, не собираютъ въ житницы (по крайней мр, т избранные, съ которыми г. Олигеръ насъ знакомитъ), а только пишутъ картины, длаютъ статуи, воздвигаютъ по щучьему велнію, по своему прошенію, грандіозные храмы и чрезвычайно много купаются. Выстроилъ за день этакъ полъ-Исаакія,— баста! остальное до завтрева! айда купаться въ Индійскій океанъ! Выкупались — играютъ въ горлки, а то усядутся въ кружокъ и разговариваютъ на язык зсперанто о любви и красот. Длаемъ предположеніе относительно зсперанто на томъ основаніи, что въ ‘Дураковомъ царств’, судя по именамъ дйствующихъ лицъ, взяло верхъ смшанное поколніе латинской расы: формика, Абела, Висъ, Кредо, Лексъ… Всмъ этимъ эсперантистамъ не житье, а масляница, сказали бы въ нашъ прозаическій вкъ, а тогда, наврное, говорить будутъ:
— Не жизнь, а ‘Праздникъ Весны’!
Не живутъ люди, а цвтутъ. Что ни мужчина, то піонъ, что ни женщина, то благоухающая роза.
Но на счастье прочно
Всякъ надежду кинь:
Къ роз, какъ нарочно,
Привилась полынь….
Среди счастливцевъ ‘Дуракова царства’ имется нкто Кредо, писатель, кисляй и ‘романтикъ’, не нашедшій большого счастья въ сожительств съ двицею Марою, могучею каменьщицею, аршинъ, этакъ, пяти ростомъ, предъ которою даже гранитныя скалы трясутся, какъ въ лихорадк. И завелся еще нкій Висъ — хотя изъ рабочихъ, но метафизикъ — злая ‘сила’, которой, неизвстно зачмъ, хочется напакостить ‘Дуракову царству’, въ чемъ — къ ужасу своему — читатель находитъ въ себ тайное съ Висомъ сочувствіе… Путь къ злодянію Висъ избралъ предосудительный: нашелъ гд-то флаконъ таинственнаго напитка, дающаго забвеніе (судя по коричневому цвту жидкости, бутылку ямайскаго рома), и началъ угощать имъ разныхъ несчастныхъ влюбленныхъ. Умная и трудолюбивая формика понюхала склянку и благоразумно забросила въ пропасть. Тогда Висъ присталъ къ писателю Кредо. Писатель, конечно, не выдержалъ искушенія — нализался, а за нимъ чуть было не запьянствовало и прочее человчество, но могущественная Мара, спасая міръ отъ распространенія зла, прошибла ‘первому винокуру’ черепъ булыжникомъ…
Г. Олигеръ написалъ раньше ‘Праздника Весны’ нсколько разсказовъ. Изъ нихъ иные были болзненно-циничны и потому противны, но нкоторые цликомъ таки хороши, а вс безъ исключенія были отмчены талантомъ и наблюдательностью. Что за охота пришла ему тратить трудъ и время на утопію? Къ этого рода творчеству онъ, слишкомъ очевидно, совершенно не подготовленъ ни привычкою къ систематическому мышленію, ни знакомствомъ съ философскими школами и системами, ни образованіемъ, повидимому, совершенно обошедшимъ область естествознанія и положительныхъ наукъ, равно какъ незамтно въ немъ и историческаго фундамента, ни даже достаточными свдніями по техник производствъ и искусствъ, въ сфер которыхъ герои г. Олигера вращаются. Любопытно читать утопіи Беллами, Уэльса, Мориса, даже устарлый, уже во многомъ осуществленный, ‘Сонъ Вры Павловны’ въ ‘Что длать’ Чернышевскаго. Потому что вы видите въ нихъ рядъ идеаловъ современности, продленныхъ изъ настоящей дйствительности въ далекое будущее путемъ гипотетической, но послдовательной, возможной, допустимой эволюціи: цвты и плоды будущаго дерева, котораго мы — корень. Но г. Олигеръ не предлагаетъ никакого идеала: ни соціальнаго, ни біологическаго, ни даже эстетическаго. Потому что нельзя же считать эстетическимъ ‘идеаломъ’ то фразистое и праздное ‘воображательство’ о статуяхъ, картинахъ, необыкновенно грандіозныхъ храмахъ и безконечныхъ купаньяхъ, общими обывательскими словами котораго наполненъ романъ. Громкихъ фразъ — сколько угодно. Опредлительнаго слова — ни одного.
На всемъ протяженіи утопіи лишь однажды прозвучала у. г. О.нигера удачная и обходная, историко-философская мысль:
— ‘А все-таки, въ жизни есть извстный круговоротъ, чтобы ни говорили наши ученые!— сказала Мара Конечно, жизнь не символизируется въ замкнутомъ кольц, но если бы я захотла изобразить ходъ эволюціи одной простой линіей, я изобразила бы се въ вид спирали, постоянно поднимающейся кверху своими оборотами. Мы совершили во времени только одинъ кругъ спирали, но по вертикальной линіи мы стоимъ много выше тхъ, кто пользовался для одной и той же цли однми только грубыми руками, а не могучими тонкими машинами’.
Это — своеобразно распространенная и истолкованная теорія великаго неаполитанца Дж. Б. Вико. Если бы г. Олигеръ, вмсто болтовни о монолитныхъ дворцахъ, чудотворныхъ напиткахъ и т. п., употребилъ свой талантъ на то, чтобы явить въ ряд гипотезъ возможный историческій ходъ расширенія этой вотъ культурной спирали — публика была бы ему боле благодарна. Да и утопія его тогда оказалась бы, можетъ быть, достойною мста получше чмъ на полк романовъ для дамскаго чтенія, ‘посл обда’, ‘на достаточно мягкой кушетк’.