Г. Макогоненко
Г. Макогоненко
Николай Новиков
Николай Новиков
1
1
2
2
3
3
4
4
5
5
6
6
Николай Новиков, Макогоненко Г., Год: 1951
Время на прочтение: 47 минут(ы)
Воспроизводится по изданию: Н.И. Новиков. Избранные сочинения. М., Л. 1951.
Электронная публикация — РВБ, 2005.
Решающей чертой неповторимого своеобразия передовой русской литературы является ее связь с русским освободительным движением, ее беззаветное служение героическому делу борьбы с царизмом, с помещичье-буржуазным гнетом. Борьба с самодержавием была начата еще в первый, дворянский, этап русской революции. В последнее десятилетие XIX века эту борьбу повел и возглавил рабочий класс. Именно потому, что русский царизм был оплотом европейской реакции, борьба с ним, как учит Ленин, имела всемирно-исторический характер.
Мировое значение русской революции и определило мировое значение русской литературы. В этих условиях сформировалось в России свое понимание гражданской роли писателя, общественных задач литературы. Передовой писатель России — это или писатель-революционер, какими были Радищев и Рылеев, Герцен и Чернышевский, или писатель, выразивший коренные нужды народа, отразивший в своих сочинениях важнейшие этапы революции, какими были, например, Грибоедов и Пушкин, Толстой и Чехов. Ленин, отмечая эту особенность русской литературы, писал: ‘…если перед нами действительно великий художник, то некоторые хотя бы из существенных сторон революции он должен был отразить в своих произведениях’. {В. И. Ленин. Сочинения, изд. 4, т. 15, стр. 179.}
Начиная со второй половины XVIII века, русские просветители объявили войну крепостничеству и екатерининскому самодержавию. В авангарде литературы встали дворянские просветители — Фонвизин, Новиков, Крылов. В конце 80-х годов литературу возглавил Радищев — первый русский революционер, положивший начало революционной идеологии в России.
Екатерина II была тем монархом, который одновременно играл в либерализм и жестоко расправлялся с передовыми писателями. ‘Ученица Вольтера, монархиня-философ писала Наказ, подходящий чуть ли не под точку зрения Мирабо, и в то же время лукаво душила Польшу, покровительствовала барству, увеличивала налоги, раздавала людей в крепостное состояние, ссылала Радищева… и преследовала Новикова, выращавшего из туманов германского мистицизма и прекраснодушия ненависть к насилию и самовластию’. {Н. Огарев. Стихи и поэмы, т. I, изд. ‘Библиотека поэта’, Л., 1937, стр. 302—303.}
С Екатерины II началась страшная, зловещая пора правительственных гонений на передовую русскую литературу Радищев был отправлен в Сибирь.
Уезжая в ссылку, он пророчески писал, что прокладывает путь, которому не было примера, для будущих ‘борзых смельчаков и в прозе и в стихах’. Царизм не только мстительно и жестоко карал самого писателя, но и преследовал его дело — его слово, его книги. И опять именно Екатерина начала, а ее коронованные преемники продолжили борьбу с книгами и сочинениями первых русских просветителей — Радищева и Новикова. В течение многих десятилетий XIX века творчество Радищева находилось под запретом, на Новикове лежала клеветническая печать царского ‘опубликования’. Вслед за ними запрету, гонениям и фальсификации подверглись вольнолюбивая поэзия Пушкина, революционная поэзия Рылеева, стихи Лермонтова и многое другое, ставшее ‘потаенной литературой’. Эта потаенная литература могла печататься только в Вольной русской типографии Герцена. Дворянско-буржуазная наука верноподданнически завершила преступление царизма, создавая историю литературы, из которой исключалась вся свободолюбивая революционная традиция. Тем самым гнусно обкрадывался русский народ, у него отнималось то, что составляло его величайшее достояние и гордость.
Только Великая Октябрьская социалистическая революция открыла возможность создания подлинной истории русской литературы, помогла понять ее силу и самобытность. В первые же месяцы существования молодой республики Советов, в пору напряженной борьбы с силами контрреволюции, Совет Народных Комиссаров, по инициативе Ленина и Сталина, принял историческое решение о создании и постановке памятников великим деятелям социализма, революции, освободительного движения, просвещения, науки и литературы. В списке наряду с великими революционерами и общественными деятелями были писатели, поэты, ученые, философы. Это решение знаменовало не только признание народом заслуг многих поколений русских писателей, но и свидетельствовало о замечательном своеобразии русской литературы, честно служившей делу революции. Именно эту мысль и выразил Ленин, когда выдвинул идею постановки памятников. Вот что об этом говорит Луначарский: ‘Наш вождь Владимир Ильич Ленин подал нам эту мысль: ‘ставьте как можно скорее, хотя бы пока в непрочном материале, возможно больше памятников великим революционерам и тем мыслителям, поэтам, которых не хотела чтить буржуазия за свободу их мыслей и прямоту их чувства. Пусть изваяния предшественников русской революции послужат краеугольным камнем в здании трудовой социалистической культуры’. {‘А. Н. Радищев — первый пророк и мученик революции’, П., 1918, стр. VIII.}
XVIII век был представлен в этом списке, подписанном Лениным, тремя деятелями — Ломоносовым, Радищевым, Новиковым. Только после 1917 года советский народ смог получить полные, свободные от искажений и фальсификации, собрания сочинений своих великих писателей. Среди других были тщательно изучены, собраны и массовым тиражом изданы сочинения Радищева. И, пожалуй, из числа тех писателей и деятелей, кого травил царизм и отказывалась чтить буржуазия, Новиков единственный, кто еще и по сей день недостаточно изучен и оценен. Преступность действий самодержавия на частном примере трагической судьбы литературного наследия писателя и философа Новикова выступает с особой силой. Мало того, что с просветителем расправились при жизни, мало того, что честного деятеля русского просвещения оболгали буржуазные ученые, — его многочисленные сочинения замолчали, предали забвению, похоронили в журналах, давно ставших библиографической редкостью. Беспримерный факт — писатель, историк, критик, философ, работавший на протяжении 26 лет, за период более чем 100 лет ни разу не издавался, если не считать переизданий его сатирических журналов, в которых большая часть произведений не новиковских. Больше того, новиковские произведения, напечатанные в них, выдавались за сочинения других авторов.
Революционные демократы — Белинский, Герцен, Чернышевский, Добролюбов — неоднократно выступали в защиту Новикова, указывая на его большое значение в истории русской литературы и общественной мысли, призывая к изучению его творчества. Белинский писал в 1834 году: ‘Царствование Екатерины II было ознаменовано таким дивным и редким у нас явлением, которого, кажется, еще долго не дождаться нам грешным. Кому не известно, хотя по наслышке, имя Новикова? Как жаль, что мы так мало имеем сведений об этом необыкновенном и, смею сказать, великом человеке! У нас забывают о благодетельных подвигах человека, которого вся жизнь, вся деятельность была направлена к общей пользе’. {В. Белинский. Сочинения под ред. С. Венгерова, т. I, стр. 343.} Через 27 лет сподвижник Герцена Огарев в предисловии к сборнику ‘Потаенная русская литература’, давая русскому читателю то, что отнял у него царизм, вновь вспомнил о Новикове и призвал к изучению и пропаганде творчества этого писателя: ‘Вдумываешься, во всю деятельность Новикова и отыскиваешь нить, проходящую от него до 14 декабря, и досадно, что материалы для науки жизни так мало разработаны’. {Н. Огарев. Стихи и поэмы, т. I, стр. 314.}
Эти призывы не могли найти отклика в кругах дворянско-буржуазных историков. Долг советских историков литературы — собрать произведения великого русского просветителя, изучить его жизнь и деятельность. Настоящее первое собрание избранных сочинений Новикова — посильная попытка в исполнении этой нужной и важной задачи.
Николай Иванович Новиков родился 26 апреля (7 мая) 1744 года в селе Тихвинском (Авдотьине) близ Москвы, в семье богатого дворянина Ивана Новикова. Когда родился Николай Новиков, отец его был в отставке в чине статского советника и проводил время или у себя в подмосковном имении, или в Москве, где у Новиковых был собственный дом. В Тихвинском мальчик провел 11 лет. Здесь же получил он начальное образование — воспитывал отец, грамоте учил дьячок тихвинской церкви. Иван Новиков, начавший свое поприще со службы при Петре в молодом русском флоте, не любил новой дворянской моды воспитывать своих детей у наемных французов, оттого давал он сыну суровое домашнее образование, готовя его к военной службе. Вот почему, когда в 1755 году под боком, в Москве, открылся первый русский университет, который как бы продолжал прерванную при Анне Иоанновне петровскую традицию создания русских школ, Иван Новиков без колебания, не мешкая, отвез своего сына в первопрестольную столицу и определил мальчика в университетскую гимназию.
По инструкции Ломоносова и Шувалова гимназия ставила перед собой двоякую цель: первое — ‘российское юношество обучать первым основаниям наук и таким образом приспособлять оное к слушанию профессорских лекций в университете’, и второе — давая среднее образование, готовить воспитанников к практической деятельности: ‘тем родителям, которые не намерены детей своих определить к наукам, подается способ к обучению их иностранным языкам или одной какой-нибудь науке, от которой им в будущем состоянии их жития некоторая польза быть может’.
‘Будущее состояние жития’ мальчика Новикова было определено отцом — военная служба, оттого его и поместили в гимназию для получения среднего образования. Срок обучения в гимназии был пятилетний. Первый год — русская школа (русский язык, арифметика, начало латыни), второй и третий — французская школа (арифметика, география, история, геометрия, французский язык, ‘штиль, российский и сочинение писем’), четвертый и пятый — школа ‘первых оснований наук’ (география, геометрия, история, языки и сокращенная философия). Французскую школу Новиков кончил с отличием в 1758 году, что и было отмечено в газете университета ‘Московские ведомости’. Весной 1760 года, закончив курс обучения, Новиков должен был держать выпускной экзамен, но семейные обстоятельства вынудили его покинуть гимназию. Проведя два года дома, Новиков, повинуясь воле отца, отправился в Петербург на службу в Измайловский гвардейский полк.
Учение в гимназии при Московском университете — важный этап в жизни Новикова. Поступив туда мальчиком, он вышел из нее сформировавшимся юношей, получив необходимое образование, знание языков и главное — любовь к России, страстное желание служить и быть полезным своему отечеству. Развитию высоких гражданских чувств способствовала патриотическая атмосфера, созданная стараниями основателя первого русского университета Ломоносова и его учеников — профессоров Барсова, Поповского и других. Университет и гимназия при нем ставили своей целью, по мысли Ломоносова, готовить ‘национальных, достойных людей в науках’. Ученики Ломоносова Поповский и Барсов, возглавляя группу русских педагогов, воспитывали в юношестве интерес и любовь к своей родине, ее прошлому, ее языку и культуре, внушали чувство гражданского достоинства и национальной гордости за свое отечество, развивали сознание личной ответственности за дальнейшие судьбы России. Большое место в занятиях занимало изучение словесности, и в частности произведений русских писателей. Интерес воспитанников к литературе всячески поощрялся в гимназии и университете. Профессора и учителя помогали юным авторам в их первых литературных опытах. Тот факт, что среди руководящего состава университета были поэты — Поповский и Херасков, несомненно способствовал созданию литературных кружков. Именно здесь, на школьной скамье, начали свою творческую деятельность Денис Фонвизин, Федор Козловский, Алексей Ржевский, Федор и Николай Карины, Михаил Чулков и множество других видных в будущем литераторов. В этой атмосфере пробудился интерес к русской литературе у Новикова, укрепились дружеские связи с кругом будущих писателей, и у него созрела готовность служить делу русской культуры, делу русского просвещения. Литературная среда университета ускорила процесс созревания личности, направила в практическое русло любовь к словесности и, в конечном счете, определила будущее поприще писателя, издателя, собирателя общественно-литературных сил. Вот почему, поступив по воле родителей в гвардию и в первые же годы поняв, что эта служба не по его ‘склонностям’, что она ‘угнетает человечество’, он, еще будучи солдатом лейб-гвардии Измайловского полка, стал переходить на путь служения ‘общей пользе’, на поприще книгоиздателя.
Крупнейшим событием политической жизни того времени (60-е годы XVIII века) были созыв и работа Комиссии по составлению нового Уложения. Обострившиеся социальные противоречия между дворянами и крепостным крестьянством, увеличивавшееся из года в год число крестьянских восстаний определяли все содержание идеологической жизни эпохи и вынуждали Екатерину II прибегать к различным политическим маневрам, к либеральным, лживым обещаниям будущих реформ. Решение созвать Комиссию было одним из таких маневров.
Просветительские убеждения Новикова и сложились именно в этот период. Решающим моментом общественной биографии просветителя оказалось его участие в работе Комиссии по составлению нового Уложения. Комиссия собралась в 1767 году, и Новиков был назначен туда для ведения ‘письменных дол’ на должность ‘держателя дневной записки’. Политические споры двух враждебных лагерей — споры дворянских и крестьянских депутатов — открыли молодому Новикову всю глубину противоречий между закрепощенным крестьянством и помещиками, всю губительность для возлюбленного отечества крепостничества, привели его к мысли о необходимости борьбы с несправедливым, незаконным, бесчеловечным гнетом крепостников.
Литературная деятельность Новикова началась под непосредственным влиянием политических выступлений демократических депутатов в Комиссии по составлению нового Уложения. Указом 23 декабря 1768 года эта Комиссия была распущена. Напуганная многочисленными политическими спорами, непредвиденной смелостью демократических депутатов, отважившихся ‘предписывать законы верховной власти’ или ‘предлагать уничтожить рабство’, Екатерина поспешила отказаться от своей лицемерной затеи. Но, закрыв Комиссию, Екатерина не отказалась от ‘тартюфовской’, по словам Пушкина, политики показного либерализма. Начатая со дня восшествия на престол игра в ‘просвещенного монарха’ продолжалась и позднее. В игру эту уже давно были вовлечены корифеи французского просвещения, идеологи третьего сословия. Идеализм в познании общественной жизни, буржуазная ограниченность, рождавшая страх перед народной революцией, определили в конечном счете исторически объясняемые заблуждения и утопические политические теории Вольтера и Дидро, Гельвеция и Гольбаха об идеальном просвещенном монархе, который применит их просветительское учение в своей законодательной практике и облагодетельствует тем самым человечество, терпеливо и покорно ожидающее прихода такого избранника.
Используя эти заблуждения энциклопедистов, Екатерина сделала ряд демагогических заявлений, с тем чтобы внушить верующим в монархизм французским просветителям, что перед ними ‘философ на троне’, жаждущий исполнить их советы. Обманутые корифеи французского просвещения поддерживали Екатерину — поэтому ее жестоко-крепостническая, грубо деспотическая политика нашла идеологическое оправдание и защиту у европейских авторитетов, создававших лживую легенду о просвещенном характере русского ‘самодержавства’.
Победа на Западе оказалась легкой, — победа у себя дома, в России, никак не давалась в руки. Первым крупным поражением Екатерины была Комиссия. В числе депутатов оказались десятки непокорных, которые не пожелали создавать ей ‘алтари’, а попытались даже вмешаться в ее политику, стремились навязать ей свои требования. Закрыв Комиссию, Екатерина решила попробовать свои силы на новом поприще и подчинить своей политике русскую литературу и общественное мнение. Так возникло решение издавать собственный сатирический журнал, в первом же номере которого она ‘отважилась’ всемилостивейше разрешить всем желающим издавать в России сатирические журналы без цензуры и даже анонимно.
Расчет был прост. Ее собственный журнал ‘Всякая всячина’ будет вести наблюдение за изданиями, которые появятся. Всем было отлично известно, что за ‘Всякой всячиной’ скрывался коронованный автор. Самодержавный апломб Екатерины не позволил ей думать, что кто-либо осмелится возражать такому автору, не слушаться его, не исполнять его предписаний. Екатерина поэтому не боялась, что разрешенные ею сатирические журналы смогут поднять какие-либо ‘больные’, опасные темы. Но на всякий случай Екатерина определила и темы и границы дозволенной критики и сатиры. Как она этого и хотела, с внешней стороны такое решение выглядело неслыханно либерально — русский монарх выступает сам в качестве писателя, заботится об уничтожении пороков, призывает на помощь русских писателей и широкие круги общества. Все это было исполнением прежнего замысла — создать легенду о себе как о просвещенном монархе. Только не дождавшись, когда русские писатели и идеологи будут возводить нужный ей ‘алтарь’ в России, она вынуждена была возводить этот ‘алтарь’ своими собственными силами.
Именно в этой обстановке и решил Новиков издавать свой сатирический журнал под названием ‘Трутень’. Через месяц после роспуска Большого Собрания Комиссии — в январе 1769 года — Новиков уходит в отставку, отказывается навсегда от службы самодержавию. Работа в Комиссии убедила его в необходимости иной, независимой от самодержавия, общественной деятельности на благо отечества.
Общественно-политические обстоятельства и обусловили желание Новикова издавать собственный журнал: он хотел вмешаться в те споры, которые возникли в Комиссии. Любой депутат, согласно ‘Обряду’, мог подать свое мнение, или, как говорили в ту эпоху, ‘свой голос’. Журнал должен был быть ‘голосом’ Новикова. Но не к закрытому собранию депутатов, а к относительно широким кругам общества хотел он обратиться, и в частности к многочисленным ‘среднего рода людям’, вынося на суд общества споры закрытого Большого Собрания.
Указом Екатерины II от 1767 года крестьянам было запрещено под угрозой ссылки в Сибирь жаловаться на помещиков. Новиков взял на себя роль ‘сочинителя’ их жалоб. Вот почему журнал Новикова — самый передовой журнал этих лет, вот почему он поражает своим художественным единством, своим глубоким и доныне волнующим жизненным содержанием.
В Комиссии был поднят вопрос об улучшении положения крепостных, причем решался этот вопрос с моральных позиций. С тех же позиций через три месяца после ухода из Комиссии Новиков будет взывать со страниц ‘Трутня’ к человеколюбивым дворянам, станет рисовать картины бедствий и страданий крестьян.
В Комиссии демократические депутаты говорили о моральных достоинствах крестьянина-труженика, об его благородном нравственном облике. О способности государственно мыслить свидетельствовали и сами выступления крестьянских депутатов. И в ‘Трутне’ в целом ряде статей были подчеркнуты благородство, честность, трудолюбие, высокие нравственные достоинства крестьян. Как в Комиссии крестьянским депутатам Чупрову и Жеребцову с их защитой бесправных крепостных, с их чуткостью к бедам и страданиям миллионов хлебопашцев противостояли жестокие дворянские депутаты Глазовы, Нарышкины и Щербатовы, так и в ‘Трутне’ в знаменитых ‘Крестьянских отписках’ бессердечному, озверевшему и утратившему человеческий облик барину Григорию Сидоровичу противостояла целая крестьянская община, у членов которой было благородное человеческое чувство взаимопомощи.
В Комиссии демократические депутаты издевались над нелепыми, антиобщественными в своей сущности, претензиями аристократов-дворян, и в частности над выступлениями Щербатова, упрямо настаивавшего на необходимости особо отметить права и заслуги дворян, которые могут доказать свои пятисотлетние родословные. В ‘Трутне’ эта тема сатирически, разработана Новиковым в ‘Рецептах’, в которых был создан сатирический образ Недоума. Образ этот поразительно напоминает облик Щербатова с его спесивыми речами в Комиссии.
В Комиссии демократические депутаты резко выступили против употребления слова ‘подлый’ по отношению к крестьянству. Новиков в ‘Трутне’ обрушится на ‘глупых дворян’, которые называют ‘подлыми’ тех, кто родился от ‘добродетельных и честных мещан’.
В Комиссии был поднят голос в защиту ‘среднего рода людей’, ‘которые обитают в городах и, не быв дворяне или хлебопашцы, в художествах, в науках, в мореплавании, в торговле и ремеслах упражняются’. И в ‘Трутне’ мы находим много выступлений Новикова в защиту этих людей: он отстаивает их права, подчеркивает их достоинства и заслуги перед отечеством.
Одной из важнейших тем журнала стала тема борьбы за национальные основы русской культуры, борьбы против варварского преклонения перед чужой, и прежде всего французской, внешне показной культурой и против враждебных идеологических влияний. При этом наивно всю борьбу сводить к высмеиванию петиметров, мастеров ‘волосоподвивательной науки’, тех дворянских ‘поросят’, кои после пребывания во Франции возвращаются ‘совершенными свиньями’. Борьба эта носила глубоко идейный характер, она отразила исторический момент в жизни России, явившись первым этапом в процессе сложения идеологии русского просвещения. Импорт французских мод и буржуазных идей, правительственная политика покровительства этому импорту мешали росту русской самобытной передовой культуры. Эта самодержавная политика, опираясь на идеологию дворянского космополитизма, еще больше развивала у ‘благородного’ сословия презрение ко всему русскому, ко всей России. В итоге часть дворянства полностью порывала связи с национальными истоками, превращаясь не только в социально, но и в национально чуждый народу паразитический класс.
Сатирически изображая преклонявшихся перед французской культурой дворян, Новиков смело выступил и против самой Екатерины, покровительствовавшей политическим теориям энциклопедистов. Вот почему ведущей темой журнала стала борьба Новикова с легендой о просвещенном характере русского ‘самодержавства’, борьба с ‘алтарем’ Екатерине, создаваемым ею самой и ее французскими ‘друзьями’. Так Новиков прямо продолжил дело, начатое до него философом и депутатом Комиссии Яковом Козельским.
Прежде всего Новиков задался целью сорвать маску просвещенного монарха с Екатерины-писательницы, показать обществу подлинное лицо монарха-деспота, занимающегося литературой. И Новиков это великолепно осуществил. В ряде статей — двух письмах Правдулюбова, письме Чистосердова, заметках ‘Издателя ‘Трутня’ и других — Новиков обличает политическую игру Екатерины в просвещенного монарха, объясняет читателю, сколь реакционна позиция правительственного журнала, занявшегося пропагандой вздорной и политически несостоятельной легенды о просвещенном характере екатерининского ‘самодержавства’. Более того, в своих статьях Новиков первым создал резко памфлетный образ Екатерины-деспота, прикрывающей свою жестоко-крепостническую политику болтовней о ‘златом веке’ в России. Екатерина — это пожилая дама ‘нерусского происхождения’, плохо знающая по-русски и ‘похвалами избалованная’, болтающая о ‘человеколюбии’, но в то же время действующая так, что во всем видны ‘кнуты да виселицы’ — средства, ‘самовластию свойственные’. Екатерина, ‘неограниченный самолюбец’, издает журнал ‘Всякий вздор’, чтобы показать, якобы она ‘единоначальный наставник молодых людей’, ‘всемирный возглашатель добродетели’. Но, заявляет Новиков, как ни старается ‘неограниченный самолюбец’ переодеться в тогу наставника и мудрого государя, он ‘из-под сего смиренного покрова кусает всех лишше Кервера’.
Вот почему полемика Новикова с Екатериной была следующим вслед за выступлением демократических депутатов Комиссии этапом в русской общественной мысли, в котором нарастал протест против крепостничества и самодержавия. Эти передовые идеи формировали политическое сознание многих русских людей, воспитывали их в духе нетерпимости к произволу, к деспотизму, звали на борьбу за ‘вольность’ и ‘человеческие права’.
Статьи Новикова в ‘Трутне’, разрушавшие ‘алтарь’ Екатерине, стоят в начале нового этапа развития русской прозы. Отражая в той или иной степени интересы закрепощенных масс, Новиков и Козельский создавали национальные основы идеологии русского просвещения. Коренные вопросы русской социальной и политической жизни, и прежде всего крестьянский, легли в ее основание. Острейшая историческая необходимость вызвала борьбу русских просветителей с крепостниками и главной всероссийской помещицей — деспотической монархиней Екатериной II. При сложившихся обстоятельствах борьба с екатерининским режимом означала одновременно и борьбу с буржуазными политическими сочинениями энциклопедистов. Идеология русского просвещения и определила достоинства новиковской прозы, прежде всего ее идейность, ее политическую остроту.
В центре внимания Новикова — большие и больные вопросы социальной и национальной жизни его отечества. И решает он их как просветитель, выступив в защиту закрепощенных крестьян, этих ‘питателей отечества’. Содержанием новиковских выступлений в ‘Трутне’ стала боевая, острая политическая сатира на русского самодержца, на его политику. По форме — это тонкая и умная пародия, разящая ирония, смелый политический намек. Все политические статьи Новикова написаны своеобразным эзоповским языком, позднее прочно усвоенным русской литературой. Вот почему новиковские политические памфлеты в ‘Трутне’ прокладывали дорогу для будущих сатирических произведений русской литературы, темой которых в течение многих десятилетий будет обличение самодержавия, его политики порабощения крестьянства, хищничество помещиков, критика чуждых духу русского освободительного движения буржуазных теорий.
Отважная борьба издателя ‘Трутня’ с правительственным журналом ‘Всякая всячина’, с коронованным автором не могла пройти безнаказанно: в апреле 1770 года надоевший самодержавию своим ‘шмелиным жужжанием’ журнал был закрыт. Попытка Новикова в том же году издавать через подставное лицо новое сатирическое издание, ‘Пустомеля’, успеха не имела: на втором листе и этот журнал был прикрыт. Только через два года Новиков сумел исполнить свое намерение и продолжил деятельность писателя-сатирика. С начала 1772 года, используя благоприятные политические события, применяя тактику ‘осторожности’, он приступил к изданию нового журнала под названием ‘Живописец’. Как и в прежних изданиях, Новиков привлек к сотрудничеству ряд писателей, сохранив за собой ведущее место редактора-организатора журнала и его главного автора. И в этом новом журнале тема антидворянская, антикрепостническая была главной. Издание наделало много шуму. Ряд статей вызвал переполох в дворянском корпусе. В июне 1773 года, в канун пугачевского восстания, Новиков выпустил последний лист ‘Живописца’. Через два года, сразу после жестокой расправы с ‘возмутителями’, когда крепостники с каннибальским ликованием праздновали победу над восставшими крестьянами, Новиков выпустил так называемое третье издание ‘Живописца’. Утвердившееся в научной литературе мнение, что это было простой перепечаткой ‘Живописца’, глубоко ошибочно. Третье издание — это новый журнал, или, вернее, книга, самим Новиковым составленная из его лучших просветительских произведений, ранее напечатанных в ‘Трутне’ и ‘Живописце’.
В год начавшейся правительственной реакции Новиков смело выступил с собранием своих сочинений, посвященных коренным вопросам социально-политической жизни России, и крестьянскому вопросу прежде всего. В этом сказалась просветительская непримиримость Новикова-писателя. В нашем издании мы печатаем не отдельные статьи из ‘Трутня’ и ‘Живописца’, как обычно делалось, а именно эту книгу целиком, составленную самим Новиковым, внутренне объединенную и связанную единством тем, композиции и образа автора-сочинителя ‘Живописца’. Книга получилась крамольной по своему содержанию. Основной темой ее была тема ‘бедности и рабства’, главным сатирическим персонажем — дворянин-помещик, дворянин-чиновник. Помимо воли автора на ее страницах отразились грозные всполохи крестьянских бунтов. Она была единственной книгой в России той поры, которая грозно предупреждала самодержавие и весь дворянский корпус о неминуемой новой грозе.
Если в ‘Трутне’, как правило, обличались злоупотребления крепостным правом, сатирически изображались отдельные примеры бесчеловечности и тиранства, то в новой книге ‘Живописец’ Новиков касается крепостного права в целом. В ряде произведений, и прежде всего в ‘Крестьянских отписках’, в цикле ‘Писем к Фалалею’ и ‘Писем дяди к племяннику’, в ‘Отрывке путешествия’ и т. д., показана гибельность для России утвердившегося рабства. Рабство, по Новикову, аморально и бесчеловечно. Оно ведет крепостническое хозяйство к разорению ‘Секу их [крестьян] нещадно, а все прибыли нет, год от году все больше нищают мужики’, — говорит герой ‘Писем к Фалалею’ помещик Трифон Панкратьевич. Это право есть источник страшных бедствий России, оно обрекает крестьян на скотское существование, оно морально растлевает рабовладельцев. Вот почему антикрепостническая идея лежит в основании и всех антидворянских статей, очерков и рассказов в книге. Перед читателем таких произведений, как ‘Ведомости сатирические’, ‘Mon coeur, живописец’, ‘Опыт модного словаря’ и т. д., проходит вереница героев-дворян: чиновник и столичный щеголь, провинциальный помещик и военный, деревенский недоросль и придворный, вертопрах и матерый приказный. Всем этим разным людям свойственен один родовой признак — тунеядство, паразитизм. Оттого всем им равно присуща ненависть к труду. Светский вертопрах изрекает дворянскую мудрость: ‘Для чего мне нужда трудиться?’, а помещик Трифон Панкратьевич мотивирует эту мудрость ‘исконным’ крепостным правом: ‘Да на что они и крестьяне: его такое и дело, что работай без отдыху’.
Отрицая пользу образования, необходимость изучения истории, математики, физики, литературы, это племя трутней приобщается к своим особым ‘наукам’ — как воровать, брать взятки (‘лишь только поделись, так и концы в воду’), как судиться за бесчестие, как отдавать деньги в рост, ‘драть шкуру с крепостных’ и т. д. Последняя — наиболее распространенная среди помещиков наука. Ее основы отлично изложены Худовоспитанником: ‘Вся моя наука состоит в том, чтобы уметь кричать: пали! коли! руби! и быть строгу до чрезвычайности ко своим подчиненным’.
У этих невежественных, корыстолюбивых, жадных до денег тунеядцев какая-то дикая, без тени человечности, воистину скотская мораль. Отношения любви, брака, семьи подменены у них сожительством двух соединенных деньгами равнодушных друг к другу людей, изо дня в день ругающихся ‘всеми бранными словами’, дерущихся палками, меняющих любовников и т. д. Столичная дворянка уверяет читателя, что ‘по-нашему надобно любить так, чтобы всегда отстать можно было’, что ‘чем глупее муж, тем лучше для жены’.
Жизнь трутней, как видим, лишала дворян человеческого достоинства, уничтожала все индивидуальные черты личности. Утрачивая связи с родиной, со своей национальностью, они становились космополитами, ненавистниками России, русской культуры, русского языка. Уже в третьем листе один из этих Скотининых так определил свое отношение к отечеству: ‘Я не знаю русского языка. Покойный батюшка его терпеть не мог, да и всю Россию ненавидел: и сожалел, что он в ней родился, полно, этому дивиться нечему, она и подлинно это заслуживает’.
Нет, не русские все эти Трифоны Панкратьевичи, Худовоспитанники, Скупягины, Ермолаи! Это какие-то башибузуки, рассматривающие Россию как неприятельскую землю, жадно терзающие ее для того, чтобы жрать, спать и развратничать. Это какие-то изверги без роду и племени, утратившие достоинство, честь, совесть, превратившиеся в скотоподобных завоевателей.
Зло обличив русское ‘благородное’ сословие, беспощадно ‘сняв личину’ с этих погрязших в пороках людей и ‘представив их свету таковыми, каковы они в самом существе суть’, Новиков указал и причину, породившую эту беду России — крепостное право.
Именно об этой сильной стороне Новикова-сатирика писал Добролюбов: ‘Новиков, как известно, был первый и, может быть, единственный из русских журналистов, умевший взяться за сатиру смелую и благородную, поражающую порок сильный и господствующий. — Он затрагивал такие вопросы и интересы, которые только еще в настоящее время находят свое разрешение и о которых поэтому во времена Новикова нельзя еще было говорить всего, что нужно. При всем том жизнь и сила составляют отличительные Достоинства ‘Трутня’ и ‘Живописца’. {Н. Добролюбов. Сочинения, т. I, ГИЗ, 1934, стр. 258.}
Но указав на крепостничество как на источник бедствий России, сняв ‘личину’ со всех этих Ермолаев, Трифонов Панкратьевичей, Скупягиных, Худовоспитанников, пригвоздив их к позорному столбу российской гласности, Новиков вместе с тем не смог подняться до осознания революционной идеи, что только народ в вооруженной борьбе, что только революция может уничтожить ненавистный ему режим, может обновить любимое отечество. Как просветитель он верил в силу просвещения, полагая, что главный и единственный путь к уничтожению зла крепостничества — воспитание. Сатирически изображая Екатерину, воюя против конкретной ее политики, против деспотизма и фаворитизма, он никогда не выступал против самодержавия вообще. Более того, монархия — просвещенная ли, ограниченная или какая иная — представлялась ему законной формой правления. Вот почему в книге был помещен цикл статей, развертывавших положительные воззрения новиковской просветительской программы, в которых много говорилось о воспитании и просвещении, но ни слова о политике и об отношении к самодержавию. В центре этого цикла — ‘Письмо Любомудрова к издателю ‘Живописца’, ‘Ответ сочинителя ‘Живописца’ Любомудрову’. Объясняя существующий крепостнический режим моральными причинами, Новиков соответственно определял и свою практическую задачу писателя и просветителя: начать воспитание новых поколений русских людей, которые, будучи просвещены, покончат немедленно с преступным ‘владением себе подобными’ людьми и утвердят новые, истинно разумные отношения между существующими сословиями в России. Главным в этих отношениях должно было быть равенство. Новиков беспрестанно повторял: ‘Крестьяне такие же люди, как и дворяне’. В напечатанных в ‘Трутне’ ‘Рецептах’ Новиков внушал помещику Безрассуду: ‘Разве забыл то, что ты сотворен человеком, неужели ты гнушаешься самим собою во образе крестьян, рабов твоих? разве не знаешь ты, что между твоими рабами и человеками больше сходства, нежели между тобою и человеком’. В ‘Отрывке путешествия’ откровенно заявлено: ‘Крестьяне подобные вам человеки’. В письме к секретарю Екатерины II Козицкому Новиков писал: ‘Крестьяне во всем подобны дворянам’. Эта идея равенства, по Новикову, должна была составлять основу нового, созданного путем просвещения и воспитания общественного строя. Политический смысл идеи равенства определен Лениным: ‘Идея равенства выражает всего цельнее борьбу со всеми пережитками крепостничества… ‘ {В. И. Ленин. Сочинения, изд. 4, т. 12, стр. 316.}
План воспитания нового поколения ‘единоземцев’ в духе гражданских и национальных ‘добродетелей’ должен был осуществляться через создание просветительского центра из частных людей, который бы издавал и распространял по России нужные книги, газеты и журналы. Так Новиков в канун пугачевского восстания высказал свою мечту, повторив ее печатно в новой книге ‘Живописец’ в 1775 году. Через 4 года в Москве он приступил к ее воплощению в жизнь.
Белинский в 1845 году высоко оценил именно эту просветительскую деятельность Новикова. ‘Новиков, — писал он, — распространил изданием книг и журналов всякого рода охоту к чтению и книжную торговлю и через это создал массу читателей’, а ‘повсюду распространяющееся чтение приносит нам величайшую пользу: в нем наше спасение и участь нашей будущности’. {В. Г. Белинский. Сочинения, т. XII, стр. 88. }
Поставив на общественное обсуждение вопрос о судьбе крепостного крестьянства, о паразитизме дворянства, Новиков-писатель объективно отразил грозную борьбу ‘хлебопашцев’ за свою вольность. Острота этих социальных и политических проблем, поднятых на страницах ‘Трутня’ и ‘Живописца’, обусловила новаторскую эстетическую позицию Новикова-писателя.
За его плечами был опыт русской литературы — Кантемира, с одной стороны, и Ломоносова прежде всего — с другой. Деятельность Кантемира открывала плодотворнейшую линию развития русской литературы. По словам Белинского, ‘сатирическое направление со времени Кантемира сделалось живою струею всей русской литературы. {Там же, т. IX, стр. 184.} Оно было ‘благодетельно’ и ‘важно’. На этой-то почве и могла появиться и расцвести сатирическая журналистика 1769 года и писательская деятельность Новикова. Руководствуясь живой потребностью русской жизни, Новиков тем самым вставал на путь отрешения от канонов дворянского классицизма и нового, идущего с запада искусства — буржуазного сентиментализма, создавая свою эстетику ‘действительной живописи’.
Новиков-писатель требовал, чтобы предметом искусства был действительный, исполненный мучительных контрастов и противоречий, социальный мир. Требуя от литературы активного вмешательства в жизнь, Новиков именно потому оружию сатиры верил больше всего. Так политические убеждения ‘чувствительного к крестьянскому состоянию’ писателя формировали его эстетику, его стремление правдиво, достоверно, порой документально изобразить жизнь порабощенного крестьянства. Вот отчего в своем показе крестьянских нужд и ‘отягощений’, в своем обличении помещичьих притеснений и преступлений, ‘грабежей и насильств’, чинимых ‘низшему и среднему роду людей’ в судах и воеводствах, Новиков прямо и открыто опирался на крестьянские наказы своим депутатам, на речи крестьянских депутатов, в которых вскрывался с исторической достоверностью чудовищный произвол дворян-помещиков, дворян-чиновников. Эстетическим новаторством Новикова было использование в художественных произведениях точных фактов и сведений, которые он нашел в документах, составленных самими крестьянами.
Господствующим литературным направлением в ту эпоху был дворянский классицизм. Отвергая с просветительских позиций своекорыстную дворянскую идеологию этого течения, Новиков настойчиво боролся и с эстетикой отвлеченной антинародной литературы. Многообразная и противоречивая социальная жизнь России середины XVIII века в силу дворянского классового характера классицизма не могла найти своего действительного отражения. Искусство классицизма сознательно уводило внимание читателя от решающего противоречия русской жизни — противоречия между дворянином и крепостным. Отстаивая право крепостного владения, пытаясь доказать его законность, эстетика классицизма исключала русского крестьянина из литературы, его жизнь была объявлена недостойным искусства объектом. Она третировалась как ‘низкая’ тема, подлежащая лишь сатирическому и издевательскому изображению в ‘низком’ жанре.
Классицизм утверждал сатиру на общий порок. Отвлеченность, рационалистичность помогали уходить от грозной для крепостников действительности. Поэтому для классицизма характерно сатирическое изображение абстрактных фигур Скупого, Щеголя, Ханжи, Неблагодарного и т. д. Дворянское искусство ратовало за чистоту породы, за чистоту кодекса дворянской чести и потому не столько изображало в сатирических образах действительные пороки, сколько предписывало рецепты.
Заслуга Новикова состоит прежде всего в том, что он первым отступил от этих утвердившихся принципов дворянской эстетики. В письме Правдулюбова, напечатанном в ‘Трутне’ и направленном против Екатерины, открыто отвергалась сатира на общий порок и отстаивалась ‘сатира на лицо’. Характерно при этом, что Новиков подчеркнул тот факт, что эстетика классицизма, при некоторой оппозиционности лидеров этого направления, и Сумарокова в первую очередь, бюрократическому аппарату екатерининского самодержавия, оказывалась отличным оружием в руках царизма, что она помогала проводить политику отстаивания неизменности существующего крепостничества.
Требуя ‘сатиры на лицо’, Новиков далек был от изображения только индивидуально неповторимых и случайных явлений. Вот как еще не совсем точно и удачно была сформулирована главная идея ‘действительной живописи’: ‘Критика на лицо [но] без имени, удаленная поелику возможно и потребно’. Так подготавливалась возможность перехода на реалистические позиции. В прозе Новикова поднимались коренные социальные проблемы политической и общественной жизни России. И прежде всего он стал защищать утесненного ‘питателя’. Именно потому, что Новиков отступил от эстетики классицизма, оказалось возможным впервые в литературе объявить крестьянина, народ, его жизнь истинной темой искусства. И Новиков изображал это с открытым сочувствием и любовью, бесстрашно заявляя о своем страстном желании видеть возрожденным того, кого помещики довели до скотского состояния. Оттого же сатирическим объектом оказался дворянин, но не просто от природы порочный дворянин вообще, а именно русский дворянин XVIII века, и прежде всего дворянин помещик, приказный. И эти дворяне изображались в таком общественном окружении, с такой детальностью быта, с такой конкретностью, что читатель совершенно ясно видел перед собой не просто порочного человека, а дворянина, живущего под началом Екатерины, осуществляющей угодную ему политику. Таким образом, защищая принципы конкретного сатирического изображения, Новиков ратовал за правдивое искусство, именуемое им ‘действительной живописью’. ‘Действительная живопись’ позволила запечатлеть достоверную картину дворянско-самодержавной России 60—70-х годов, с конкретным самовластием помещиков, с ужасающим бытом крепостных крестьян, с тартюфовской политикой ‘казанской помещицы’ Екатерины.
Но этим Новиков не ограничился. Защищая интересы крепостного крестьянина, сатирически зло и беспощадно изображая дворянина-помещика, Новиков стремился в своих эстетических исканиях опереться иногда на опыт трудового народа. Примечательно в этом отношении внимание Новикова к пословицам как той форме народного творчества, в которой ярко и лаконически запечатлелся опыт народа, его отношение к вершителям своих судеб. Пословица, начиная с ‘Трутня’, сопровождает Новикова во всей его литературной деятельности. Она служит и орудием сатиры и средством нравоучения. Замечательно, что с помощью пословицы Новиков разделался с поэтами классицизма. Так, в предисловии к ‘Живописцу’, выступая против идеализации крепостнических отношений сумароковской школой, против созданных ею многочисленных произведений о ‘благополучных’ пастухах и пастушках, он зло издевается над такими писателями, обличает в литераторах крепостников, беря себе в союзники крепостного крестьянина, говоря его словами, его пословицами. Новиков пишет: ‘Г. автор восхищается, что двум смертным такое мог дать блаженство: и как хотя мысленным не восхищаться блаженством, жаль только, что оно никогда не существовало в природе!’ Потому автор сам предпочитает жить в городе за счет блаженных пастухов, не хочет переезжать в изображенный им счастливый край, и ‘читатель ему ответствует старинною пословицею: ‘Чужую душу в рай, а сам ни ногою’.
Еще более замечательно стремление Новикова использовать пословицу для построения характера. Так, например, обстоит дело в многочисленных ‘Письмах дяди к племяннику’ и ‘Письмах к Фалалею’, где писатель стремится создать национально и социально точный образ русского помещика. Поэтому для характеристики дяди Ивана и дяди Фалалея он использует пословицу: ‘Вор слезлив, плут — богомолен’, — действительно, эта народная пословица с поразительной силой вскрывает социальную природу подобных мошенников и плутов и стоит как бы эпиграфом ко всему циклу. Новиков-писатель смотрит на практику крепостников глазами народа и его социальный опыт кладет в основание своей эстетики ‘действительной живописи’.
Естественна в этих условиях и борьба Новикова с новомодным западным искусством. Когда Екатерина в своей ‘Всякой всячине’ станет использовать и ‘на свой салтык’ перекладывать произведения английских писателей Стиля и Аддисона, Новиков беспощадно обрушится на коронованного автора. Его не удовлетворяет эстетика сентиментализма. Он далек от умиления и преклонения перед святостью семейного очага, столь характерных для английского и французского сентиментализма. Человек, если он становится предметом сатиры Новикова, интересует его прежде всего как человек социальный, в его общественных связях и отношениях.
Эта враждебность Новикова англо-французскому сентиментализму особенно ярко выступила в его ‘философии человека’. Для Дидро, Стерна, Ричардсона — человек велик прежде всего своим чувством, поэтому он всегда изображается героем семейного очага, занятым своими сердечными или семейными делами, чуждым интереса к общественному миру, равнодушным к окружающим людям, их страданиям, их политическому и экономическому положению. Отвергая понятие антиобщественного человека, Новиков создает иную, русскую меру ценности личности и в своих журналах ‘Трутень’ и ‘Живописец’ пытается изобразить положительного героя — русского деятеля. Создание образа Автора, образа Издателя и Сочинителя, ‘чувствительного к крестьянскому состоянию’, к которому стекаются сотни писем, жалоб и обличений, живущего интересами миллионов хлебопашцев, — одна из заслуг писателя.
Усвоенный ломоносовский образ русского героя-деятеля, патриота, сына отечества, россиянина был обогащен им социальной характеристикой. Герои новиковских очерков в журналах — Правдулюбов, путешественник, Издатель ‘Трутня’ — это русский человек, дворянин, но дворянин, сострадающий положению крепостных, вознегодовавший на своих собратьев по классу, ставший на путь отважного обличения их паразитизма, их своекорыстной, варварской, жестокой и бессмысленной жизни.
Ломоносовский герой велик своими подвигами во славу России, своим патриотическим восторгом, своей гордостью великим и могучим отечеством. Новиковский герой — человек, негодующий на несправедливость, человек, сочувствующий крестьянскому состоянию, переполненный чувством скорби, участия и возмущения. Мерой человека, его личных качеств и достоинств, индивидуальных особенностей Новиков объявляет его общественную ценность, его готовность вмешаться в несправедливые жизненные отношения, его заинтересованность в судьбах других людей. Ему чужд комнатный мирок, чуждо филистерское наслаждение домашним удовольствием, чуждо уединение и самодовольство. Он тысячами уз связан с людьми, его ‘очаг’ — Россия, его интересы — судьбы угнетенных, его друзья — ‘единоземцы’, одобряющие его за порицание помещика Безрассуда, за борьбу с правительственным журналом ‘Всякая всячина’, с чиновниками-взяточниками, обижающими тех, кого они обязаны защищать.
Все эти новаторские черты новиковской литературной работы оказали плодотворное влияние на русскую литературу, и то, что в ближайшие же годы эстетика ‘действительной живописи’ оказалась мощно развитой в творческой практике современников Новикова — Фонвизина и Державина, молодого Крылова и особенно Радищева, — свидетельствует, как жизненно и как важно было творчество Новикова-писателя.
Николай Иванович Новиков — писатель-сатирик, историк литературы и критик, философ-моралист, автор педагогических трудов, историк и крупнейший книгоиздатель — был одним из первых русских просветителей, закладывавших основы идеологии русского просвещения. Его двадцатишестилетняя общественно-активная деятельность была важнейшим этапом в истории русской культуры второй половины XVIII века.
Ленину принадлежит классическая характеристика просвещения и воззрений просветителей как идеологии антифеодальной, антикрепостнической прежде всего. ‘Нельзя забывать,— писал Ленин в статье ‘От какого наследства мы отказываемся?’,— что в ту пору, когда писали просветители XVIII века… когда писали наши просветители от 40-х до 60-х годов, все общественные вопросы сводились к борьбе с крепостным правом и его остатками’. {В. И. Ленин. Сочинения, изд. 4, т. 2, стр. 473. }
В ту эпоху, когда складывалась и формировалась идеология русского просвещения XVIII века, когда жил и писал Новиков, вопрос борьбы с крепостным правом был коренным вопросом всей политической жизни России. Доказательство тому прежде всего — беспрерывные крестьянские восстания, вылившиеся в 1773 году в крестьянскую войну. Великий Ленин говорил о трех характерных чертах просветителя — вражда к крепостному праву, защита просвещения, свободы и, наконец, отстаивание интересов народных масс. {Там же, стр. 472.} И Новикову свойственна вражда к крепостному праву и всем его порождениям, и для него характерна горячая защита просвещения, свободы, и его деятельность посвящена отстаиванию интересов народных масс, главным образом крестьян.
‘Чувствительный к крестьянскому состоянию’, хорошо знавший современную ему деревню и господствовавшие в ней порядки, запомнивший крестьянские жалобы в наказах своим депутатам, Новиков в журналах ‘Трутень’ и ‘Живописец’ защищал ‘мертвого в законе’ (Радищев) крестьянина, лишенного не только права выражать свое мнение вслух, но даже жаловаться на беззаконные действия своего помещика, на свою горькую, беспросветную участь. В то же время крестьянские восстания, возраставшие из года в год мятежи пугали Новикова. Поэтому когда осенью 1773 года вспыхнула крестьянская война, возглавленная Пугачевым, — событие, ставшее рубежом в истории России, определившее на долгие годы облик складывавшейся культуры, — Новиков не оказался способным ни приветствовать вооруженную борьбу русского хлебопашца за свою свободу, ни понять ее глубокий смысл. Для Новикова восстание — всего лишь акт мести, акт защиты от нечеловечески жестоких притеснений мучителя-помещика, восстание для него всегда акт разрушения, нового жестокого кровопролития. Это было глубоким заблуждением одного из основоположников русского просвещения, заблуждением, исторически оправданным. Понадобилось десятилетие, чтобы появился новый деятель, чтобы родилось новое, выстраданное убеждение о революции как единственном средстве преобразования социального и политического устройства России, возрождения народа и человека. Мысль о революции как о наивысшем акте народного творчества, преобразующем жизнь, развил современник Новикова, Александр Радищев.
Новиков и Радищев выразили две эпохи исторической жизни России, разделенные крестьянской войной 1773—1775 годов. Убеждения ‘держателя Дневной записки’ сформировались в период, предшествовавший этой войне. Демократические по своему существу, они, отразив интересы и чаяния крепостного крестьянства, запечатлели также слабейшие стороны народного самосознания — веру в ‘хорошего царя’, надежду на возможность разумно естественных отношений с помещиком (помещик — ‘отец’, крестьяне — его ‘дети’), тяготение к сохранению катастрофически разрушавшейся патриархальности и т. д. Политические воззрения Радищева окончательно сложились после крестьянской войны. Ее сильнейшие стороны, и прежде всего непримиримая классовая ненависть к угнетателю, убеждение, что освобождение может быть завоевано только насильственным путем, обобщенные великим русским революционером, легли в основание передового самостоятельного русского политического мировоззрения. Это уже была следующая, более высокая ступень русского просвещения XVIII века, выдвинувшая его на мировую арену.
Но не только историческими обстоятельствами объясняются непоследовательность и слабость общественно-политических воззрений Новикова. Он был дворянин. Нарастание стихийного движения крестьянства против дворян-крепостников дало возможность Новикову подняться над эгоистической практикой своего класса. Интересы русских хлебопашцев в известной мере стали определять его литературно-общественную деятельность. Но в решении путей и средств уничтожения существовавшего в России гибельного для народа положения сказывалась не только просветительская слабость, но и дворянская ограниченность. Эта ограниченность проявилась прежде всего в боязни сделать политические выводы из критики крепостничества, в стремлении вопрос о немедленной ликвидации рабства подменить вопросом воспитания будущих поколений дворян в духе ненависти и презрения к крепостничеству. Часто поэтому в ходе общественной борьбы политическая позиция Новикова оказывалась либеральной.
Одним из следствий наступившей после разгрома пугачевского восстания реакции явилось широкое распространение масонства в России, Масонство было пришлым для России явлением. Его прошлое уходит в XVI— XVII век. Но как идеологическое движение, широко развернувшееся в Европе, масонство ведет свою историю с начала XVIII века — века крушения феодальных устоев. В России масонство стало бурно развиваться прежде всего в Петербурге и Москве именно в 70-е годы XVIII века. В этих двух городах были созданы десятки тайных обществ, так называемых лож и орденов различных масонских систем. В одних ‘братья-масоны’ ‘упражнялись’ в нравственном самоусовершенствовании, в других увлекались мистицизмом, предаваясь алхимическим опытам или с целью выведения ‘гомункулюса’ — искусственного человека, или с целью открытия панацеи — ‘всеобщего врачества’ — лекарства от всех физических и социальных болезней, или, наконец, ‘деланием’ золота и разысканием философского камня.
Новиков в условиях политической реакции не хочет оставлять своей просветительской работы, он ищет средств и возможностей и в новую эпоху служить отечеству. Именно в это время его внимание привлекает масонская организация. В основании масонства лежала широкая религиозно-идеологическая программа, развивавшая христианское учение о всеобщем братство людей, идеи гуманности и любви к людям, правила нравственного самоусовершенствования и морального перевоспитания испорченного социальными пороками человека. Социально-политические воззрения масонов не противоречили интересам дворянства — они в большинстве своем были крепостниками и сторонниками абсолютизма. Но масонство создало формы объединения ‘братьев’ — специальные организации, именовавшиеся ложами, орденами. Вступление в ложу облекалось в строгие и тайные церемонии, заимствованные из арсенала средневековых объединений ремесленных цехов, в частности цеха каменщиков. Отсюда наименование: франкмасоны — свободные каменщики. Тайные ложи масонов явились первыми организациями, объединявшими единомыслящих людей на началах признания идейной программы и строгого устава. Это обстоятельство между прочим объясняет причину особого интереса к масонству, который проявляли многие крупные культурные деятели эпохи. Такие ордена и ложи подсказывали форму политических объединений.
Эта общемасонская программа, а главное — практические формы объединения людей, которые хоть в слабой мере, но проявляли недовольство режимом Екатерины II и ее фаворитов, определили решение Новикова о вступлении в масонство. Но привлеченный идеалами ‘братства’ и гуманизма, он, заметя в масонстве много для него неприемлемого, сразу же занял в ордене независимую позицию. Не устраивали Новикова и розенкрейцерский отказ от общественной деятельности, и их крепостнические убеждения, и увлечение мистицизмом. На этой почве между Новиковым и руководителями русских розенкрейцеров — мистиком Шварцем, а позже политическим авантюристом Шредером — завязалась борьба, а между ним и остальными ‘братьями’ возникла ‘холодность’. Попав вскоре даже в число руководителей московского ордена розенкрейцеров, Новиков сумел, тем не менее, не только отстоять свою независимость от орденских начальников, отстраниться от мистических исканий ‘братьев’, от нелепой обрядности, но и использовать орден, и прежде всего его средства, для своих просветительских целей.
Декабристы отнеслись с глубоким вниманием к новиковскому опыту использования организационной формы и денежных средств ордена для объединения передовых людей России вокруг патриотического просветительского дела’ Они понимали, как смел и удачен был почин Новикова. Герцен в своей книге ‘О развитии революционных идей в России’, остановившись на просветительской работе Новикова, приветствовал как раз именно эту его смелость. ‘Какое громадное дело, — писал он, — эта смелая мысль соединить около одного нравственного интереса в братскую семью всех, кто только был умственно зрел, начиная с больших сановников империи, вроде князя Лопухина, до бедного сельского учителя и уездного лекаря’. {А. И. Герцен. Сочинения, т. VI, П., 1919, стр. 343.}
Масонство Новикова — в известной мере свидетельство его идейной слабости, но тот факт, что ‘патриотическая ревность к возлюбленному отечеству’, ‘пылающее желание приобщить что-либо к пользе и благосостоянию своих сограждан’ помогли ему отстраниться от мистицизма масонов и в новых исторических условиях продолжить просветительскую деятельность, вставляет нас объективно оценить и объяснить причину и действительный смысл ого пребывания в ордене. Ведь именно в годы 1779—1792 Новиков, переехавший к этому времени в Москву, создает в древней столице России просветительскую организацию. Сосредоточив в своих руках три типографии, он издает и редактирует газету ‘Московские ведомости’ и ряд журналов: ‘Утренний свет’, ‘Московское издание’, ‘Прибавление к Московским ведомостям’, ‘Городская и деревенская библиотека’, ‘Детское чтение’ и т. д. За это десятилетие он готовит, редактирует и печатает сотни книг по всем отраслям знания. Широкие читательские круги получали труды по отечественной истории, сочинения русских авторов и переводы лучших современных западно-европейских писателей, сочинения по философии, педагогике, экономике, грамматики и сотни различных учебных пособий, букварей, самоучителей языка и т. д. Он организует в России систему книготорговли и создает книжные лавки в шестнадцати провинциальных городах. В общей совокупности Новиков объединяет вокруг своего громадного дела десятки передовых деятелей русской культуры — писателей, редакторов, переводчиков, распространителей книг.
Герцен, оценивая именно эту огромную по масштабу, разностороннюю и плодотворную, антикрепостническую по своему существу, деятельность в течение почти трех десятилетий, писал, ‘Новиков — один из тех великих людей в истории, которые делают чудеса на сцене, неизбежно остающиеся во мраке, — один из тех подпольных идейных руководителей, работа которых проявляется только к моменту огласки’. {А. И. Герцен. Сочинения, т. VI, стр. 342.}
Начало литературной деятельности Новикова, падающее на годы 1769—1774, явилось периодом наивысшего развития его творчества. Новиков в эту пору пишет много, в разных жанрах и областях, выступая и как писатель, и как историк, и как критик (произведения в ‘Трутне’, ‘Пустомеле’, ‘Живописце’, ‘Кошельке’, ‘Опыт исторического словаря о российских писателях’ и т. д.). Вторая половина 70-х годов потребовала от Новикова больших усилий по организации в условиях победившей реакции и жестокого террора после разгрома пугачевского восстания просветительского объединения, по созданию материальной базы русского просвещения. Организовав в Москве просветительский центр сначала с одной, а затем и с тремя типографиями, развернув подготовку и издание сотен книг, организовав несколько периодических журналов, которые укомплектовал сотрудниками и редакторами, реформировав ‘Московские ведомости’, превратив их в политическую газету, — Новиков смог вновь вернуться к творчеству. Первая половина 80-х годов (т. е. до начала преследований Новикова Екатериной) может быть названа вторым периодом бурной творческой деятельности русского просветителя. И опять он выступает в разных областях — как писатель, педагог, экономист, философ. Одно за другим появляются крупные сочинения Новикова этой поры — философские статьи в журналах ‘Утренний свет’ и ‘Московское издание’ (1777—1781), ‘О воспитании и наставлении детей’ (1783), ‘О торговле вообще’ (1783), ‘Пословицы российские’ (1782).
Чтобы закончить характеристику Новикова-писателя, необходимо остановиться на ‘Пословицах российских’. Выпустив в 1781 году четвертое, вновь исправленное, издание избранных своих сочинений, собранных в книге ‘Живописец’, Новиков в 1782 году печатает шестнадцать сатирических рассказов, объединенных в своего рода цикл, под общим названием ‘Пословицы российские’.
‘Пословицы российские’ замечательное явление не только в литературной, но и в общественно-политической жизни России 80-х годов. В момент обострения борьбы передового лагеря писателей, и прежде всего писателей русского просвещения, с литературой дворянской во главе с Екатериной II Новиков-писатель выступил смелым бойцом, соратником Фонвизина, развернувшего именно в эти годы свою мужественную литературно-общественную деятельность. Большая часть ‘Пословиц российских’, являясь политической сатирой, была направлена против Екатерины и как монархини и как писателя. Эти рассказы прямо продолжали новиковскую борьбу с ‘неограниченным самолюбцем’, начатую еще на страницах ‘Трутня’. Пять из шестнадцати рассказов посвящены острейшей политической теме — русскому самодержавию: ‘Близ царя, близ смерти’, ‘Седина в бороду, а бес в ребро’, ‘Сиди у моря, жди погоды’, ‘Битому псу только плеть покажи’ и ‘Фортуна велика, да ума мало’.
Первые два рассказа — ‘Близ царя, близ смерти’, ‘Седина в бороду, а бес в ребро’ — дерзкое обличение екатерининского фаворитизма. Эти рассказы Новикова прямо перекликались с сильнейшими сатирическими сочинениями Фонвизина — ‘Всеобщей придворной грамматикой’ и ‘Рассуждением об истребившейся в России совсем всякой формы государственного правления’, где тема обличения екатерининского разврата приобретала особо острую форму. Появление этой сатирической темы в литературе объясняется реальными обстоятельствами. К 80-м годам фаворитизм Екатерины приобрел особо гнусный, чудовищно бесстыдный и крайне разорительный для государства характер. С начала царствования Екатерину сопровождал фаворит Григорий Орлов. Он держался до 1772 года, затем его сменил Васильчиков. В 1774 году появился Потемкин. С Потемкиным во дворце воцарился уже ничем не прикрытый разврат: занимая официальное положение фаворита, Потемкин взял в свои руки поставку молодых ‘любимчиков’ стареющей императрице. И вот один за другим во дворце появлялись молодые люди, фавориты на час, ‘ночные императоры’, которые осыпались почестями, наградами, дорогими подарками. Подолгу они не задерживались. Некоторых милостиво отпускали на покой, некоторые скоропостижно умирали, как, например, умер Ланской, некоторые бесследно исчезали.
Вот против этого позорного и отвратительного явления, против бесстыдного узаконенного разврата русской императрицы, объявившей себя ‘матерью отечества’ и просвещенной государыней, и выступил Новиков. Уже первый рассказ прямо называл эту тему — ‘Близ царя, близ смерти’. Сатирическое содержание его помогало усвоению этой народной мудрости.
Следующая пословица ‘Седина в бороду, а бес в ребро’ прямо и открыто обличала царский разврат. Новиков, как мы знаем по ‘Трутню’, мастерски умел использовать прием намека. Так, например, он, обличая Екатерину, называл ее пожилой дамой нерусского происхождения, упражнявшейся в сочинении книг под названием ‘Всякий вздор’, возомнившей себя ‘всемирным возглашателем добродетели’ и т. д. Тогда Екатерине было 40 лет. В 1782 году ей было 52 года. Как мы уже говорили, переход к старости ознаменовался у Екатерины усиленной сменой фаворитов. И вот Новиков берет пословицу, имевшую в виду именно это значение — блудливость стариков.
Два других политических рассказа посвящены важнейшей для русского общественного движения проблеме — взаимоотношению власти и народа. До Радищева в России радикальные мыслители типа Фонвизина считали, что лучшей формой политического правления является просвещенная монархия. Исповедуя эту всеевропейски распространенную политическую теорию, русские мыслители в то же время, в отличие от Вольтера и Дидро, не считали Екатерину просвещенной монархиней. Такова, например, была позиция Фонвизина. Новиков, в сущности, стоял тоже на этой точке зрения и также, как Фонвизин, отказывался видеть в Екатерине идеального государя. И вот в 1782 году он пишет рассказ на острейшую политическую тему — можно ли довериться теории просвещенного абсолютизма? Бывают ли вообще монархи просвещенные, можно ли надеяться, что придет время, когда появится такой монарх, который будет слушать философов, писателей, ‘великих мужей’, ‘добрых граждан’, а не вельмож и фаворитов. Ответом на этот вопрос и был рассказ с характерным заглавием: ‘Сиди у моря, жди погоды’. Нет сомнения, что в ней Новиков запечатлел кризис передовой русской политической мысли дорадищевского периода. Два выдающихся деятеля этой эпохи — Фонвизин и Новиков — исповедовали именно эту веру в просвещенного монарха. И оба в 80-е годы начали понимать, как безнадежна эта политическая теория, как она в реальных условиях екатерининского правления заводит общественное движение в тупик. Данный рассказ Новикова — замечательное свидетельство роста политического сознания русского просвещения. В канун появления радищевских сочинений Новиков, прибегая к опыту народа (пословицам), отвечает иронически на вопрос о возможностях практического воплощения утопической и умозрительной политической теории. От новиковского рассказа ‘Сиди у моря, жди погоды’ протягиваются прямые нити к главе ‘Спасская полесть’ ‘Путешествия из Петербурга в Москву’, где по-радищевски, с революционных позиций заново был пересмотрен вопрос о теории просвещенного абсолютизма и показана не только ее утопичность, но и глубокая враждебность общественному движению России.
Разоблачениями Екатерины-монарха Новиков не ограничился. Избрав формой сатиры пословицы, он тем самым прямо и открыто выступал против писательских упражнений императрицы. Дело в том, что в 1782 году Екатерина, осуществляя план восстановления своего поверженного крестьянской войной авторитета, пришла к выводу о необходимости укрепить свою власть в этих новых условиях мнением народа, выраженным в его творчестве. Так родился замысел подбирать и самой сочинять пословицы, которые бы именем народа освящали самодержавный режим, сословное разделение, проповедовали смирение и покорность как норму поведения подданных в государстве. В 1782 году замысел был исполнен, появилась книжка под названием ‘Выбранные российские пословицы’.
Новиковские сатирические рассказы ‘Пословицы российские’ есть ответ на екатерининскую фальсификацию. Новиков вновь стал на путь, уже известный читателю по ‘Трутню’, когда он зло и беспощадно высмеивал плод екатерининского сочинительства — журнал ‘Всякая всячина’, называя его ‘всяким вздором’. Ныне этим ‘всяким вздором’ были собранные императрицей пословицы.
Прикрываясь мнением народа, Екатерина поучала: ‘чин чина почитает’, ‘чего нет, того не спрашивай’, ‘не так живи, как хочется, а так живи, как бог велит’, ‘тому будет всегда счастливо, кто пашет не лениво’. Подобные пословицы составляли, условно говоря, один ряд, имевший целью утвердить незыблемость существующего сословного крепостнического режима в России. Но Екатерина не ограничилась этим и подобрала пословицы, составившие другой цикл, утверждавшие важную для нее мысль о необходимости покорности общественного мнения. Напуганная спорами депутатов Комиссии по Уложению, полемикой с новиковским ‘Трутнем’, политическими выпадами дворянской оппозиции, Екатерина после подавления крестьянского восстания стремилась ввести в России ‘единомыслие’. И здесь-то она хотела опереться на ‘мнение народное’, внушая всяческим ‘молодчикам молодым’, что выступать с критикой, высказывать свое мнение, советовать государю — есть ‘непозволительная дерзость’, которая осуждается не только властью, но и народом.
Екатерининской фальсификации народного творчества Новиков противопоставляет подлинную мудрость народа, запечатленную в его пословицах. Именно пословицу он избирает формой своих сатирических рассказов, с тем чтобы она подтверждала право частного человека заниматься политикой, судить о поступках монарха, о жизни в государстве и т. д., подтверждала действительным мнением народа.
‘Пословицы российские’ Новикова начали новую, после подавления пугачевского восстания, общественную открытую борьбу передовой русской литературы за свою независимость от правительства, за право обсуждать условия жизни людей в русском самодержавном государстве. Начал это в 80-х годах Фонвизин в своем ‘Недоросле’. Новиков подхватил в ‘Пословицах российских’. Через год Фонвизин выступил с замечательным произведением ‘Несколько вопросов, могущих возбудить в умных и честных людях особливое внимание’, в котором отважно заявил о желании общества оценивать действия правительства.
Своими политическими рассказами Новиков свидетельствовал, как сам народ ежедневно судит и государство, и крепостные порядки, и самого царя. А народ нельзя заставить замолчать, как можно заставить писателя, упрятав его в крепость. Екатерина вот уже несколько десятилетий трудилась над тем, чтобы создать себе славу ‘матери отечества’, заботливой и любящей народ матушки-государыни. А народ говорит: ‘близ царя, близ смерти’. Екатерина старается убедить всех, что она просвещенный государь, что она готова слушать советы ‘умных и честных людей’, что готова совершать реформы на пользу народа. А народ осмеивает эти государевы утверждения, эти надежды на Екатерину — ‘сиди у моря, жди погоды’. Екатерина велит прославлять себя в образе идеальной и целомудренной Душеньки, а народ, зная о чудовищном разврате старухи императрицы, о государственном характере фаворитизма, разорявшего Россию, зло заявляет: ‘седина в бороду, а бес в ребро’, и т. д. Нет никаких сомнений, что такая апелляция к народному творчеству могла быть только после крестьянской войны, во время которой небывало открыто народ высказывал свое мнение и о Екатерине, и о дворянах, и о крепостнических порядках в России.
Два рассказа — ‘Сиди у моря тихого, жди погоды теплыя’ и ‘Свое добро теряет, а чужого желает’ — есть первое в русской литературе резкое выступление против мистицизма, алхимии и шарлатанства розенкрейцерства — ордена, только что утвердившегося в России по инициативе Шварца.
Рассказ ‘Есть чего ждать, когда есть с кем жать’ — своеобразное обобщение опыта просветительской работы Новикова и его соратников по книгоиздательскому делу. Замечателен он желанием писателя свою просветительскую практику освятить не только национальной, но и демократической традицией. Рассказ начинается словами: ‘Сия пословица происходит от низкого состояния людей, но основанием своим она имеет важные причины’.
Сатира новых рассказов Новикова связывала их с его прежними произведениями. Но более важным моментом ‘Пословиц российских’ является то новое, что они несли с собой в искусство. Дворянский сентиментализм, проявивший себя уже с середины 70-х годов в творчестве таких предшественников Карамзина, как Кутузов, Муравьев, Херасков и др., утверждал в качестве основы своей эстетики субъективизм. Наслаждаясь своим ‘я’, богатством своей души, своим сердцем, они утверждали, в сущности, прежнюю идеологию аристократизма, только по-новому и с новых моральных позиций. Аристократизм и субъективизм делали это искусство антинародным.
Новым в ‘Пословицах российских’ и была борьба с субъективизмом, борьба с аристократизмом, борьба за гражданственность литературы, за обязанность ее служить своему отечеству и угнетенному ‘питателю’, борьба за реалистическую эстетику, за приближение к правде жизни. И здесь крайне важно было принципиальное обращение к народному творчеству. Пословица вводится Новиковым в литературу на полноправных началах. Более того, Новиков показывает, что частное мнение, субъективное суждение, его личная писательская правда имеют значение лишь в том единственном случае, когда они подтверждаются коллективным опытом народа. Следовательно, мы наблюдаем попытку утвердить такую эстетику, которая позволяла бы писателю смотреть на явления социальной и политической жизни глазами народа.
Эти новиковские опыты подготавливали в известной мере использование пословиц в басенном творчестве Крылова, ‘Пословицы российские’ — частный пример того, как именно в передовой литературе 80-х годов (Фонвизин, Новиков и, как высшее достижение русской культуры XVIII века, Радищев) намечались проблемы и темы, нашедшие свое дальнейшее блестящее разрешение и развитие в литературе XIX века, в творческой деятельности Крылова, Грибоедова, Пушкина.
Общественная позиция Новикова в период издания ‘Утреннего света’ выражается прежде всего в его статьях. Литературных сочинений Новикова в ‘Утреннем свете’ нет. В эти годы его привлекала философия. Философских статей, принадлежащих перу Новикова, в журнале, как мне представляется, шесть: ‘Предуведомление’, ‘О достоинстве человека в отношениях к богу и миру’ (‘Утренний свет’, ч. I), ‘Рассуждение на новый год’ (ч. II), ‘Истины’ (ч. IV), ‘О добродетели’ и ‘Заключение’ (ч. IX).
Философские произведения Новикова, напечатанные в ‘Утреннем свете’, объединяет одна тема — выдвижение и обоснование основ такой нравственности, которая определяла бы общественно-активную гражданскую и патриотическую деятельность человека. В современной Новикову философии общества проблема человека была центральной. Дидро, например, писал в ‘Энциклопедии’: ‘нет иных истинных богатств, кроме человека и земли’. Гельвеций пишет специальное сочинение ‘О человеке’, создает ‘науку о человеке’, утверждая, что если ‘люди узнают себя… приобретут ясное понятие о нравственности — и они станут счастливыми и добродетельными’. {К. Гельвеций. О человеке, его умственных способностях и его воспитании, М., 1938, стр. 1.}
Новиков не был философом-догматиком. Моральная философия привлекала его прежде всего в силу своего практического значения: она была полезна и нужна человеку, научала его добродетели, просвещала его ум. Он не создавал никаких систем. Основные положения его этики изложены в статьях, написанных им в опровержение книг, в изобилии распространявшихся в те годы в России, и прежде всего переводных книг, которые несли русским дворянам-масонам ‘откровения’. В этот период (вторая половина 70-х годов) в России еще не было розенкрейцерства, не было и книг мистического, заумного содержания. Вот почему, в частности, Новиков ополчился в своих статьях против самых идеологических основ антиобщественной ‘философии’ масонства.
Вместо реакционного принижения человека церковью и масонством Новиков провозглашает философию величия человека. Человек — ‘истинное средоточие сей сотворенной земли и всех вещей’. Он ‘есть нечто возвышенное и достойное’. ‘В природе человеческой находится много такого, что внушает в нас истинное к нему почитание и искреннюю любовь. Бессмертный дух, дарованный человеку, его разумная душа, его тело, с несравненнейшим искусством сооруженное к царственному зданию, и его различные силы суть такие вещи, которые безмерно важны’.
Человек — ‘владыка мира’, чтобы понять его величие, необходимо рассмотреть его место в природе и обществе. ‘Человек со всеми дарованиями, находящимися в нем, тогда только является в полном сиянии, когда взираем мы на него яко на часть бесконечныя цепи действительно существующих веществ’. Так опять вместо религиозно-масонского идеала — ‘человек раб божий’ — Новиков развивает учение о величии человеческой природы.
Проповеди неравенства и сословности Новиков противопоставляет идею равенства. ‘Богатство и знатность рода не точно проистекают из человеческия природы’. ‘Высокомерие богача или дворянина есть смешная гордость’. Равенство людей Новиков мотивирует их природой, их высоким положением в мире живых существ, их возможностью ‘мир себе представлять, об оном размышлять и рассуждать’. Новиков никогда не говорит о ‘чине и должности’, разделяющих людей. В центре его философии Человек с большой буквы. Именно отсюда проистекает рассуждение, что людей можно ‘почитать за властителей’. ‘И потому всякий человек может некоторым образом сказать сам в себе: ‘Весь мир мне принадлежит’.
Новиков отлично понимает, что в реальной действительности дело обстоит иначе, что в крепостной России равенства нет, и нет прежде всего потому, что торжествует сословный строй, существуют дворяне, не желающие этого равенства. ‘Правда, — пишет Новиков, — есть много и таких людей, которые, ослепляясь тщетною гордынею, думают о себе очень много’. Именно поэтому для Новикова дворянин, богатый, ослепленный своей сословностью, не есть ‘истинный человек’. ‘Но мы постараемся доказать, что таковый высокомерный горделивец ни истинныя своея цены, ни высокого достоинства человеческого отнюдь не знает и превозносится тем, что к человеческой природе или не точно принадлежит, или составляет малейшую частицу его совершенств’. Более того, люди, ‘кои сами свое высокое человеческое достояние ногами попирают… которые противятся врожденным благородным побуждениям’, ‘такие люди, конечно, заслуживают, чтоб мы их за диких в человеческом только образе скитающихся зверей почитали и к чести человечества строжее с ними поступали, нежели наша склонность ко кротости нам повелевает’. Нетрудно заметить, что в данном случае утверждается на философском языке то, что составляло пафос литературно-сатирической деятельности Новикова в ‘Трутне’ и ‘Живописце’. Дворян — Безрассуда, Трифона Панкратьевича и Григория Сидоровича — Новиков разоблачал именно за то, что они в своем помещичьем тиранстве утратили все человеческие черты.
Просветительская вера в человека, признание его внесословной ценности составляет существо новиковского философского учения. Облечено же оно в форму этической теории, выражаемой часто фразеологией, заимствованной из арсенала абстрактно-христианской религиозности. Что это так, видно из дальнейшего развития новиковской ‘науки о человеке’. Ее подлинный политический смысл со всей силой развертывается в его учении ‘о человеке как цели и человеке как средстве’.
Новиков пишет: ‘Всякая вещь в мире есть цель всех других и средство ко всем другим’. Все новиковские доказательства величия человека, его места в мире как ‘владыки’, ‘как части бесконечный цепи действительно существующих веществ’, его ‘божественности’ и составляют первую часть формулы — ‘человек как цель’. Таким образом, ‘величие’, ‘достоинство’, ‘божественность’ даны человеку от рождения. Но этого, учит Новиков, еще недостаточно. Свое величие человек еще должен осуществить, проявить и, главное, утвердить в своей жизни. Получив от рождения ‘величие’, человек может легко утратить его, превратиться в ‘ничтожество’, в ‘насекомое’, в ‘нечеловека’. Так оказывается, что действительное достоинство человека зависит не от бога, а от самого человека, и прежде всего от его общественно-полезной деятельности, которая одна в состоянии сделать ‘истинного человека’. Учение об этой деятельности и составляет идейный смысл второй части новиковской формулы: ‘человек как средство’. ‘Если бы люди были токмо единою целию всех вещей сего мира, а при том не были б средством оных, то были бы они подобны шмелям, которые у трудолюбивых пчел поядают мед, а сами оного не делают. Тщетная честь! бедное достоинство, которое людей ровняло б со свиниями, проядающими все время жизни своея и в сластолюбии валяющимися во грязи, и которые уже после смерти становятся средством’. Во всей этой гневной тираде ясно слышен голос издателя ‘Трутня’, сделавшего эпиграфом своего журнала строки о трудолюбивых пчелах и трутнях (‘они работают, а вы их труд ядите’), которые раскрывали существо социальных взаимоотношений между помещиками и крестьянами.
Итак, свое величие человек должен утвердить при своей жизни в общественной деятельности. ‘Истинные человеки не должны тако проводити жизнь’, они обязаны ‘отечеству служить и быть полезными’. ‘Какое величие! какое достоинство! какое превосходство! Всякий, в государстве ли, в земле ли какой или во граде живущий человек, почитая себя средством, долженствует своему отечеству и каждому своему сочеловеку служить и быть полезен’. Таков новиковский идеал человека-гражданина, достоинство свое утверждающего служением отечеству и своим согражданам, — ‘истинный патриот и прямой человек’. В связи с этим высказывается Новиковым наивная, но светлая просветительская мечта о торжестве истинно человеческих отношений в его дорогом отечестве, когда уничтожится сословность, исчезнет рабство, когда все люди, поняв смысл ‘науки о человеке’, станут свое истинное величие осуществлять в деятельности на благо родины и всех сограждан. ‘Здесь да вообразит себе каждый из человеков, которые по достоинству человеческому живут как цари мира, себя средством почитают, окрест себя только единое устрояют благо, во всех частях себя до совершенства довести стараются и всякое благодеяние чинят не из какого другого намерения, как только из единого удовольствия творить добро’. ‘Какое благородное упражнение, какое гармоническое велелепие, какая искренняя любовь, верность, честность и справедливость в таковых местах будут встречаться на улицах! И когда единое сие воображение вливает уже во все наши жилы сладчайшее чувствие удовольствия, то что ж бы было, если бы сие в самом деле исполнялось? если бы всякий человек по величию своего достоинства поступал?’
Вряд ли надо доказывать, что все это учение Новикова ‘о человеке как средстве’ глубоко и органически враждебно и дворянско-сословной, и церковной, и масонской морали. Новиков ставит своей задачей воспитывать в человеке чувство достоинства, патриотизма, ненависть к унижающим его сословным привилегиям, желание осуществить свое истинное величие в общественно-полезной деятельности.
Новиковский человек, осознающий свое величие, от рождения достигает своего достоинства, своей ‘божественности’ здесь, на земле, в общежитии, гражданской патриотической общественно-политической деятельности.
Белинский, говоря о ‘положительном герое’, ‘о хороших людях на Руси’, указывал, что всегда ‘в них человеческое в прямом противоречии с тою общественною средою, в которой они живут’. {В. Белинский. Письма, т. III, СПБ., 1914, стр. 321.} Смысл новиковской проповеди в ‘высвобождении’ этой ‘человечности’. ‘Хороший человек на Руси, — пишет далее Белинский, — может быть иногда героем добра, в полном смысле слова’. {Там же.} Лучшей характеристики новиковского идеала человека нельзя дать. Он враждебен дворянско-масонским представлениям о человеке, и в этом его сила. В то же время он далек от радищевского учения о человеке-революционере, и в этом его слабость. Новиковский человек — это действительно ‘герой добра’, каким был, например, сам Новиков.
Условия реакции наложили свой отпечаток на сформулированное Новиковым учение о человеке. Но действуя осторожно и робко, он все же, говоря о деятельности, совершенно определенно давал понять, что речь идет именно о деятельности общественно-политической. В этом отношении характерно такое его суждение в сочинении ‘Истины’: ‘Соболезновать о том, что истина и правосудие изгнаны из света, а не стараться возвратить их, значит то же, чтобы, поджав руки, кричать на пожар’. Это, собственно, первое осуждение политического режима после разгрома пугачевского восстания. Это прямой выпад против пассивности дворянской интеллигенции, отказавшейся от общественной деятельности и бежавшей в масонство. Сам Новиков не сидел сложа руки, он звал ‘на пожар’, страстно желая, чтоб ‘истина’ и ‘правосудие’ воцарились в отечестве. Но делал это как просветитель, веруя в просвещение, в печатное слово, в возможность мирным путем решить великие социальные вопросы. Это была его беда. Одновременно с ним действовал в литературе и общественной жизни Фонвизин, которого дворянский страх перед революцией загнал в страшный, безвыходный идейный тупик политической концепции просвещенного абсолютизма. Это било тоже бедой талантливейшего и смелого сатирика, убедившегося в крахе своих надежд на возможность прихода просвещенного государя. Только Радищев, первый русский революционер, разрешил идейный кризис русского просвещения, указав на ясный и единственно правильный путь — народную революцию. Поэтому только Радищев смог создать подлинно гуманную новую нравственность, в центре которой был тоже человек-деятель, только деятельность эта была особого рода — борьба, революционное обновление отечества. Поэтому положительный герой Радищева не ‘герой добра’, а ‘прорицатель вольности’, революционер, ‘мститель’, ‘истинный сын отечества’.
В обстановке общественного подъема 80-х годов развертывается с новой силой и огромная практическая работа Новикова-просветителя и новая в своем качестве деятельность Новикова-философа. Новое может быть определено одним словом: политика. Новиков теперь пристально интересовался политикой. Он стал писать сам на политические темы, стал нацеливать широкие круги своих читателей на политические проблемы. Политика прежде всего господствовала в газете ‘Московские ведомости’. Центральные политические события эпохи — революционная война американского народа против ‘разбойников-англичан’, утверждение республиканского режима за океаном — были в центре внимания Новикова-редактора. Сообщая подробнейшие сведения о ходе революции, о героизме народа, с оружием в руках защищавшего свои права, печатая многочисленные статьи, прославлявшие справедливость и самоотвержение в борьбе за независимость, Новиков не скрывал своего сочувствия народу, стремившемуся к вольности.
Этической теории Новикова всегда был чужд догматический характер. Будучи по природе своей практической философией, она живо учитывала меняющийся характер общественных интересов, стараясь быть нужной и полезной согражданам на различных ступенях их политического и нравственного развития. В 70-е годы на страницах ‘Утреннего света’ Новиков развивал учение о добродетели и человеке как средстве. В 80-е годы на страницах ‘Московского издания’ он акцентирует другой элемент этики — теорию подчинения страстей разуму. В ряде статей журнала и, прежде всего, в философском ‘Предисловии’ Новиков останавливает свое внимание только на тех страстях, господство которых над человеком влечет за собой политические, бедственные для простого ‘питателя’, последствия. Этими страстями оказываются: ‘честолюбие’, ‘сладострастие’ и ‘сребролюбие’. Именно эти страсти, утверждает Новиков, приносят обществу бедствия, потому что им следует в каждом отдельном случае не абстрактная личность, а конкретный социальный человек — дворянин, вельможа, министр, государь. Так в учении о страстях Новиков стремится покинуть область отвлеченных моральных категорий и переходит к вопросам общественным, социальным. Поэтому и оказывается возможным ставить в журнале ряд политических вопросов, разрешать на страницах журнала проблему взаимоотношений правительства и народа. Этика становится политикой — в этом заключено то новое в философских убеждениях Новикова, что нашло свое выражение сначала в ‘Московском издании’, а потом и во всей последующей философской, редакторской и просветительской деятельности Новикова 80-х годов.
Нет никакого сомнения, что великие события крестьянской войны, возглавленной Пугачевым, обнажившие с небывалой силой социальные противоречия русской общественной жизни, показавшие, что коренные проблемы социального бытия народа решаются в сфере политики, а но морали, способствовали и общей радикализации передовой русской литературы 80-х годов и повышению общественной активности Новикова-просветителя, Новикова-философа. Вот почему следом за ‘Московским изданием’ появляется журнал ‘Прибавление к Московским ведомостям’ (1783—1784 гг.), где были напечатаны замечательные работы Новикова о воспитании и о торговле, знаменовавшие новый этап в развитии социально-политических воззрений русского просветителя.
С начала 80-х годов Новиков проявляет интерес к вопросам торговли. Как книгоиздатель он выпускает год за годом ряд книг, трактующих эту проблему (‘Историческое описание российской коммерции’, ‘История о аглинской торговле, мануфактурах, селениях и мореплавании оныя в древние, средние, новейшие времена до 1776 г., с достоверным показанием справедливых причин нынешней войны в Северной Америке’ и т. д.). Свою газету ‘Московские ведомости’ он наполняет многочисленными практическими сведениями о торговле: печатает вексельный курс, периодически сообщает сводку цен на продукты и товары в Москве, дает переводные статьи, описывающие торговые центры Европы, характеризующие торговлю отдельных европейских стран, и т. д. В специальном обращении, напечатанном в ‘Московских ведомостях’, Новиков уведомлял, что в новом журнале ‘Прибавление к Московским ведомостям’ читатели получат много нужных и полезных для себя сведений. В частности: ‘Купечество российское, — писал он, — отменную от сих ‘Прибавлений’ получить может пользу, ибо оно от сего чтения приобретает достаточное сведение о всех продуктах и товарах, в каких местах можно получить их в большем количестве и с большими выгодами перед другими городами’.
В журнале ‘Прибавление к Московским ведомостям’ Новиков напечатает несколько теоретических статей по вопросам торговли, принадлежащих видным экономическим и политическим писателям века. С особым вниманием отнесся Новиков к Рейналю и его замечательному капитальному сочинению ‘Философская и политическая история обеих Индий’. Но возглавляет многочисленные переводные статьи о торговле оригинальное сочинение, принадлежащее самому Новикову, под названием ‘О торговле вообще’. Первый и естественный вопрос, возникающий при чтении этого журнала и данной статьи, — почему проблема торговли привлекла такое внимание Новикова?
‘Крепостное общество, — пишет Ленин, — всегда было более сложным, чем общество рабовладельческое. В нем был большой элемент развития торговли, промышленности, что вело еще в то время к капитализму’. {В. И. Ленин. Сочинения, изд. 4, т. 29, стр. 444.} Развитие буржуазных отношений в XVIII веке, особенно в конце его, приняло интенсивные формы. Говоря о создании национальных связей в феодальной России, о ликвидации былой раздробленности между отдельными землями и княжествами, Ленин писал: ‘Только новый период русской истории (примерно с 17 века) характеризуется действительно фактическим слиянием всех таких областей, земель и княжеств в одно целое. Слияние это вызвано было не родовыми связями… и даже не их продолжением и обобщением, оно вызывалось усиливающимся обменом между областями, постепенно растущим товарным обращением, концентрированием небольших местных рынков в один всероссийский рынок. Так как руководителями и хозяевами этого процесса были капиталисты-купцы, то создание этих национальных связей было ничем иным как созданием связей буржуазных’. {В. И. Ленин. Сочинения, изд. 4, т. 1, стр. 137—138.} Таким образом, ‘…в крепостном обществе, по мере развития торговли, возникновения всемирного рынка, по мере развития денежного обращения, возникал новый класс — класс капиталистов’. {В. И. Ленин. Сочинения, изд. 4, т. 29, стр. 439.}
Расцвет и развитие торговли — показатель успехов роста новых, враждебных феодализму, буржуазных отношений. XVIII век — век бурного наступления капитализма, век нанесения сокрушительных ударов феодализму. Американская революция утверждала первую в XVIII веке буржуазную республику. Французская буржуазия идеологически возглавила движение широких народных масс против феодально-абсолютистского режима Людовика XVI. Русские крепостные во главе с Пугачевым полтора года сражались против крепостничества, рабства, за вольность и землю. В эту эпоху широкого антифеодального движения ясны были преимущества и прогрессивность нового, буржуазного строя. Торговля была внешним показателем не только успехов нового класса, но и нового строя в целом, вызревающего внутри старой формации. Вот почему вопросы торговли были в центре внимания передовой мысли тех лет. Вот почему по вопросам торговли французские просветители, ученые и политические деятели выступали с теоретическими работами — книгами, трактатами, статьями. Вот почему антикрепостническая борьба Новикова, развернутая им в эпоху ‘Трутня’ и ‘Живописца’, привела его в 80-е годы к постановке вопросов о политических, экономических и социальных преимуществах нового, антифеодального общественного строя. Именно этим и вызвана замечательная его работа ‘О торговле вообще’.
Сочинение это, огромное по своему содержанию — философскому, экономическому, историческому, — заслуживает специального исследования, тем более что оно ни разу не подвергалось изучению. В данной статье я могу коснуться лишь некоторых его моментов, некоторых проблем.
Прежде всего необходимо указать на то, что понимает Новиков под темой о торговле вообще. Касаясь подробно вопросов собственно торговли, давая очерк развития мировой коммерции, показывая, как до появления торговли в родовом строе существовал обмен, который не может быть назван торговлей, ибо торговля начинается тогда, когда ‘меняющий’ стремится к ‘выгоде’, к получению ‘прибытка’, Новиков в то же время не ограничивается этой сферой обращения товаров и подробно говорит о совокупности экономических и политических отношений в новом, в конечном счете буржуазно-демократическом обществе.
Основной пафос нового сочинения — в установлении главных черт этого антифеодального государства. Первый вопрос, подвергнутый тщательной разработке Новиковым, — о новом принципе разделения людей на сословия. В обществе, о котором говорит он, где народ ‘благоденствует’, а государство ‘процветает’, нет дворян. Они — тунеядцы, трутни, пожиратели чужих трудов — исключены Новиковым из нового общества. Уже один только этот факт делает примечательным новиковское сочинение, напечатанное в дворянской России.
Основным условием развития общественного благоденствия, расцвета промышленности, искусств и торговли является свободный труд. ‘Вольность, приобретенная Голландией чрез войну против утеснителя своего, Филиппа, короля испанского, была главною пружиною скорого ее приращения’. В специальной главе ‘О государственной экономии’ Новиков, указывая ‘способы, которыми собираются жизненные потребности’, заявляет: ‘Мы представляем себе государство’, где благоденствие граждан достигается прежде всего свободным трудом. ‘Земледелец, видя верный расход и награду за свою работу, пробужается от унылого небрежения, усугубляет рачение и старается сколько возможно возвысить доход со своея пашни. Исправляя обстоятельства свои соразмерною прибылью, может он тогда сносить издержки земледелия, не удерживаем будучи другими препятствиями, может он предпринимать поправки и распространения в своей работе, добрые обстоятельства его имущества приводят его в состояние содержать лучше свою семью, класс земледельцев умножается и в лучшие приходит обстоятельства, а потому все годные к обработанию земли всевозможный приносят доход’.
В ‘Трутне’ и ‘Живописце’ Новиков осуждал рабство с моральных позиций. Теперь Новиков доказывает: потрясающая бедность и нищета крестьян — следствие крепостного права, ибо в рабском государстве бесчисленны ‘угнетательные подати’ и ‘способы вымучивания денег у подданных’. Рабство — причина ‘нерачительности’ крестьянина. Рабство — экономически невыгодно, от него страдает не только земледелец, но и все государство, ибо ‘труд земледельца служит основанием благосостояния всех других гражданских классов’. Отсюда вывод — только свободный труд создает условия для процветания земледелия, государства и всех сограждан. ‘Единая и достаточная пружина земледелия есть известный расход и соразмерно прибыльная цена жатвы земледельца. Без сея пружины работает он для собственной только своея необходимости, и государство лишается множества натуральных произведений’.
Идеальное государство будущего, по Новикову, это государство свободных тружеников, где осуществлен принцип обязательного труда всех граждан. ‘Нужное упражнение граждан в государстве единое есть средство к умножению народа’. ‘От сего единого зависит цветущее состояние всякого особенного гражданина’. ‘Понятие, соединяемое нами со словом упражнение, заключает такое состояние граждан, в котором всякий из них от надлежащей своей работы удобно и выгодно нужное получает пропитание’. Новые ‘гражданские классы’ этого общества — земледельцы, ремесленники, работники, фабриканты и купцы. Все люди в обществе ‘пропитание’ доставляют себе своей работой. Лучшая форма государственного правления — республика. Именно в республике расцветает торговля, приносящая выгоду и государству и частным гражданам. ‘Всеобщий опыт доказывает, — пишет Новиков, — что деспотические государства всех менее, а республики всех более кредита имеют: сие происходит по большей части от недостатка торговли в деспотических государствах и от удобности оной в республиках’.
Вольность и республиканский строй народ завоевывает в борьбе с тиранами ‘Всеобщий опыт’ истории и тут надежное доказательство для Новикова. Голландия ‘необходимостию принуждена была свергнуть с себя тиранское иго’. Англия ‘для подкрепления толикой чрезмерности искусственного могущества’ обременила ‘чрезмерными налогами’ Северную Америку, что привело к ослаблению ‘еще более ее многолюдна’ и ‘унижало прилежание и земледелие’. Вследствие этого ‘Северная Америка взбунтовалась: налоги сии слишком были отяготительны для ее и несправедливы’.
В государстве свободных тружеников будет достигнут не только материальный достаток, но и расцветут промышленность, науки, просвещение, укрепится и разовьется подлинная мощь государства. Новиков с восторгом говорит о творческом, созидательном характере свободного человека-труженика. ‘Действенность и трудолюбие, владычествующие преимущественно между рукодельцами, производят всегда некоторый степень просвещения, познаний и благонравия… Рачительность возбудит в целой нации дух и ум’. В свободном государстве только ‘тот гражданин не получает успеха, который не старается рачительно пользоваться своими способностями’. Зато именно в этом государстве ‘бывает всеобщее соревнование, при котором самый прилежнейший, остроумнейший, бережливейший гражданин в каждом состоянии получает награду’.
В то же время с прежней просветительской страстью писателя-сатирика Новиков говорит о дворянах, этих общественных паразитах: ‘Не те члены государства, которые, отягощая трудящихся, сами не споспешествуют нисколько общему благосостоянию, не они составляют внешнее могущество и внутреннее благополучие государства: таких граждан надлежит почитать мертвыми в политическом смысле, бесполезными, отяготительными для государства, могущими истребить прочие его силы, получаемые им от полезных своих членов’.
Кодекс просветительской морали, развернутый Новиковым на страницах ‘Утреннего света’, его учение о гражданских обязанностях человека, осуществляющего себя как личность только в общеполезной деятельности и труде, находят свое дальнейшее развитие на страницах ‘Прибавлений’. Будущие свободные труженики в своей практической деятельности осуществляют кодекс новиковской морали. ‘В государстве должны быть такие граждане, которые имели бы случай и способы силами своими и способностями содействовать общему благу, они должны быть нескудны, дабы приобретать себе пропитание и потребности самоудобнейшим и выгоднейшим образом, они должны иметь силы для продолжения, распространения и усовершения своего приобретения и для приведения себя чрез то в состояние удовлетворять потребностям государства, удобно платить свои подати и, наконец, поддерживать взаимно благосостояние друг друга’.
Таково общество будущего, общество без крепостного права. Как просветитель Новиков страстно изыскивал средства, которые содействовали бы осуществлению проповедуемых им принципов. Главное из них — доказательство своим соотечественникам преимуществ нового общественного строя перед старым — феодально-крепостническим и самодержавным. Как некогда Русский философ Яков Козельский в своем сочинении ‘Философические предложения’ стремился доказать право и необходимость простых людей, частных граждан заниматься политикой, так и Новиков ‘открывает философским оком пружины, поддерживающие и скрепляющие сию великую громаду политического благосостояния’, стремясь научить своих читателей ‘рассмотреть то, каким образом они действуют’. С целью научения каждого гражданина размышлять ‘о своих важнейших интересах’ Новиков и печатает это свое сочинение. Каждый должен быть политиком — вот какой тезис выдвигает Новиков-просветитель. А ‘око политика ищет везде причин и действий, связь между собою имеющих, и преследует их даже до самого простейшего их вида, таким образом, научен будучи правилами и опытом, может он судить о влиянии, какое должно произвести каждое обстоятельство в определенном случае’.
Прямо обращаясь к своим читателям, которым всегда стремился ‘сделать пользу и угождение’, Новиков заставляет их оглядеться вокруг себя, задуматься над своим положением бесправных подданных русского самодержца, сознательно представить себе общественные выгоды нового политического и экономического строя и подчинить свою жизнь высокой цели достижения идеала народного счастья. ‘Когда видим мы скудость граждан и слабость и повреждение государств, последующие вообще от недостатка упражнения и путей к пропитанию, когда рассуждаем мы о печальном жребии бедных, которые, не могши найти работы, становятся тягостию государству либо частным его гражданам и которых праздная и худая жизнь, равную склонность к праздности и пороку вливает в потомство их, столько же сожаления достойное, когда, наконец, рассуждаем мы о гражданине, который с пролитием пота и со всею охотою к работе не может приобрести себе более, нежели сколько необходимо ему на содержание себя и домашних: своих: то должны мы высоко ценить выгоды, доставляемые торговлею чрез открытие новых и удобных ветвей пропитания, и почитать счастливым то государство, которого граждане, одушевляемы будучи всеобщею действенностию, находят в работе своей обильные пропитания источники. Здесь всякому гражданину предлежат способы возвыситься прилежностию и предприимчивостию, здесь процветает многонародие, здесь богатство разделяется по всем частным членам государства, и менее чувствуемо здесь то вредное неравновесие в имуществе граждан, навлекающее на бедных все публичные тягости, которых, однако, не могут они сносить не разорись совсем, и увольняющее богатых от принятия в том участия, ибо имеют они способы отвращать от себя все тягости. Государство, которого подданные довольным заняты упражнением, может надежно собирать подати, да еще и увеличивать оные, пока оставляет оно подданным способы к надлежащему приобретению’.
Несомненно, Новиков идеализирует это будущее антифеодальное буржуазное государство. Он не видел и не мог увидеть, как свободный земледелец, работник и ремесленник попадал в новую кабалу к капиталисту, фабриканту и купцу-скупщику, как свобода человека оказывалась на деле лишь свободой собственников. Но мы знаем, что эти иллюзии и заблуждения у борцов против феодализма и крепостничества возникали закономерно и объяснялись эпохой, в которую жили эти деятели. Сила же нового сочинения Новикова — в его открытой политической направленности против феодализма, против русского крепостническо-самодержавного строя. До радищевского ‘Путешествия из Петербурга в Москву’, этой революционной энциклопедии русской общественной мысли, данное новиковское сочинение, пожалуй, является самым крупным достижением политической мысли русского просвещения. Роль и значение этой работы Новикова определяются еще тем фактом, что она получила небывалое распространение, ибо была напечатана в ‘Прибавлениях к Московским ведомостям’, тираж которых достигал четырех тысяч экземпляров. Тысячи русских людей из разных кругов общества — дворян, разночинцев, купцов — читали ‘Прибавление’, знакомились с его философскими и политическими статьями, ‘приобучаясь размышлять о своих важнейших интересах’.
Журнал Новикова ‘Прибавление’ попал и в руки Екатерины II. Именно за статью, напечатанную в нем, русская самодержица и начала полицейские преследования Новикова. Читая этот журнал, Екатерина понимала, какой политической силой стал просветительский центр, созданный Новиковым в Москве. Вот почему она, по словам своего секретаря Храповицкого, считала Новикова ‘умным и опасным человеком’. Вот почему его писательская, философская, издательско-просветительская деятельность расшатывала устои самодержавно-крепостнического государства. Вот почему именно с выхода ‘Прибавлений’ начались преследования Новикова, ограничение его писательской и издательской деятельности, преследования, закончившиеся разгромом всего просветительского дела и в 1792 году — арестом мужественного просветителя.
Но разъяренная Екатерина не только заточила ненавистного ей человека в крепость, она сочла нужным отнять у самоотверженного писателя его честное имя. Специальным манифестом он был ‘опубликован’ обманщиком, невеждой и шарлатаном. Выпущенный из крепости после смерти Екатерины, в 1796 году, он вынужден был удалиться в деревню, где жил изолированный от общества, больной, разоренный, обремененный долгами. В 1818 году, в возрасте 74 лет, Новиков умер. Однако выпущенные Новиковым книги, его сочинения, его огромный просветительский опыт уничтожить было нельзя. Уже в первое десятилетие нового века на этот опыт опирались не только его многочисленные ученики и последователи, — молодые деятели русской культуры, — но и декабристы.
Деятели первого этапа русского освободительного движения — декабристы — отчетливо понимали, откуда началось ‘вольномыслие’ в России Декабрист Николай Тургенев писал: ‘Во главе движения, поднятого масонскими обществами, находился Новиков, человек очень замечательный и тем больше достойный почета и уважения со стороны друзей человечества, что он был мало оценен в стране, которую прославили его крупные и полезные произведения. Те из его современников, которые его хорошо знали, которые могли видеть непосредственные результаты его стараний, его деятельности, часто скорбели о безразличии русской публики, которая позволила этому апостолу добра стареть и умирать в уголке обширной империи, забытому, бедному, одному, подавленному тяжестью несчастий, они всегда краснели от стыда за неблагодарность русской литературы, которая не нашла ни слова утешения человеку, которому она стольким обязана!’ {Н. Тургенев. Россия и русские, ч. III.}
Декабристы и Пушкин первыми признали огромные заслуги Новикова перед русской литературой, общественной мыслью и культурой. Они потребовали снятия с него печати гнусного царского ‘опубликования’, призвали к внимательному изучению его наследия. В дальнейшем революционные демократы — Белинский, Герцен, Огарев и Добролюбов — неоднократно напоминали передовому русскому обществу о плодотворной деятельности одного из первых русских просветителей. Их проникнутые чувством благодарности и любви выступления в защиту Новикова противостояли потоку лжи и клеветы, исходившему со страниц многочисленных сочинений буржуазных и либеральных ученых.
В 1868 году Герцен написал для ‘Колокола’ специальную статью о Новикове и Радищеве: ‘Наши святые, наши пророки, наши первые сеятели, первые борцы, погибшие в неравной борьбе, начинают подымать головы из глубины своих могил, где они лежали под печатями императорской полиции’.
Вещие слова сбылись: ‘наши пророки, наши первые сеятели’ из далекого прошлого пришли в наше сегодня, их имена живы и дороги советскому народу, строящему коммунизм. Мы бережно храним наследство и с благодарностью чтим память первых борцов, погибших в неравной борьбе с реакционным царизмом.
В наши дни, когда революционеры всех стран с надеждой смотрят на Советский Союз как на очаг освободительной борьбы трудящихся всего мира, мы полны чувства национальной гордости от сознания, что история России знает множество славных деятелей освободительного движения, замечательных просветителей, писателей и философов, поднимавших свой честный мужественный голос в защиту угнетенного народа, отдававших все свои силы борьбе за свободу человека, за светлое будущее своей горячо любимой родины. ‘Руководители революционных рабочих всех стран с жадностью изучают поучительнейшую историю-рабочего класса России, его прошлое, прошлое России, зная, что кроме России реакционной существовала ещё Россия революционная, Россия Радищевых и Чернышевских, Желябовых и Ульяновых, Халтуриных и Алексеевых. Всё это вселяет (не может не вселять!) в сердца русских рабочих чувство революционной национальной гордости, способное двигать горами, способное творить чудеса’. {И. В. Сталин. Сочинения, т. 13, стр. 25.}