Николай Бердяев. — Субъективизм и индивидуализм в общественной философии, Васильев А., Год: 1900

Время на прочтение: 6 минут(ы)
repl link

А. ВАСИЛЬЕВ. Николай Бердяев. — Субъективизм и индивидуализм в общественной философии. [798]

Критический этюд о Н. К. Михайловском. С предисловием Петра Струве.
С.-Петербург. 1901 г. Издательство и книжный магазин О. Н. Поповой. Цена 2 р. 25 коп.

‘Критический этюд о Н. К. Михайловском’ с чисто внешней стороны очень легко разделить на две части, из которых одна принадлежит г. Струве, а другая г. Н. Бердяеву. Оба названные автора занимаются критикой в равной мере, первый из них, выступающий, по его словам, только с предисловием, на самом деле дал вполне самостоятельную работу, размерами свыше пяти печатных листов и на написание которой потребовалось, как видно из дат в её конце, целых два месяца. Если г. П. Струве, с ‘чувством большого удовлетворения прочел книгу Бердяева’, то, что касается меня лично, должен сознаться, такого чувства удовлетворения я не получил, прочтя труд самого П. Струве и ‘Этюд’ Н. Бердяева. На второй же странице автор предисловия обращается специально к тем, кто ‘верит в зиждущую силу философского идеализма и ценит союз с ним’, хотя, казалось бы, с одной стороны, в наш век неверия трудновато найти верующих, а с другой, пожалуй, и совершенно бесполезно писать 350 страниц убористого шрифта для тех же верующих. Вообще, едва ли сообразно требованиям ‘критического этюда’ о ком бы или о чем бы то ни было начинать с приглашения ‘поверить’, до сих пор мы полагали, что критика и вера две противоположности и, далее прочтя написанное П. Струве и Н. Бердяевым, остаемся при том же мнении. Оставляя, однако, в стороне этот неудачный приступ к критическому исследованию, мы определим содержание предисловия г. Струве. Едва ли мы ошибемся, если скажем, что главная задача г. Струве заключалась в попытках ‘этизировать’ марксизм, хотя лично он сам предпочитает говорить о необходимости внести (?) идеалистическую струю в него. Самую эту операцию г. П. Струве стремится выполнить с помощью разделения субъективно-психологического от объективно-гносеологического, причем ‘ложь’ точки зрения г. Михайловского г. Струве видит в том, что первый самым ненаучным образом смешивал воедино эти две точки зрения, примирение которых, на самом деле, возможно только в метафизике, ‘корень проблемы которой’ заключается в возвращении рая ‘целостных переживаний и в восстановлении единства субъекта и объекта’ (26) [799]. Отграничивая таким образом область компетенции метафизики, г. П. Струве, тем не менее, не только не враг её, но и положительный друг. Его метафизическая точка зрения приводит его к совершенно излишним тавтологиям, к бесплодному морализированию. На странице 28 он говорит, например, о задачах науки и совершенно серьезно указывает ей на то, что она все должна рассматривать ‘sub specie veritatis’ [800], как будто бы кому-либо приходило в голову, за исключением сикофантов [801], навязывать науке что-либо другое, кроме этой функции. Любопытно, что г. Струве навязывает эту поистине сикофант- скую точку зрения представителям ‘классового’ мировоззрения. ‘Служа в жизни интересам определенного класса, — говорит он, — нельзя, сознательно стремясь к истине, в то же время рассматривать существующее, как таковое, с классовой точки зрения’. Неужели это верно? Неужели рассмотрение именно с классовой точки зрения исторического процесса, морали, права и т. п. не привело к научному пониманию истории, права, морали и т. д.? Конечно, нечто совершенно иное, если интересам класса подчинять результаты классового рассмотрения всего существующего, но можно смело утверждать, что науке, как такой, подобного упрека нельзя бросить. Что касается субъективного склонения на сторону служения тому или иному классу, то эта проблема не выходит из пределов индивидуальной важности и, как таковая, общенаучного значения совершенно не имеет. ‘Истина и идеал не заимствуют своего достоинства от классовой точки зрения, а сообщают ей это достоинство’, — говорит г. П. Струве, но дело в том, что в действительности, истина не может быть ни достойною, ни не достойною, так как она только выражает действительность, а тот или иной идеал может быть оценен только с классовой точки зрения, так как вне подобной оценки не существует идеала вообще, если под ним понимать абстрагирование современных нужд в форме желаний. Только совершенно пустой идеал — например, счастье всего человечества — не подлежит классовой оценке, хотя генетическое его исследование тем не менее остается обязательным. Впрочем, для г. Струве, не признающего генетической точки зрения именно в той области, где царит мир оценок, само собою разумеется, не остается ничего иного, как признать, что ‘над духовной субстанцией метафизическая редукция бессильна. Субстанция мира есть дух, и мировой дух есть субстанция’ (37), а ‘обоснование нравственного закона есть по существу задача метафизическая’ (50). ‘Этика вся покоится на индивидуализме, ибо этическая проблема возникает из отношений между равноценными и автономными духовными субстанциями, стремящимися воплотить в себе абсолютное добро’, — продолжает г. Струве на стр. 54 и этим положением окончательно закрепляет свою ‘абсолютную’ позицию. Его вылазка против теории эвдемонизма, вылазка, предпринятая с оружием Ницше, очень сомнительна по своему характеру, так как в ней чувствуется как бы протест против надвигающегося ‘будущего рабства’, выражаясь терминами Спенсера. Неужели в самом деле г. Струве и будущее человечество мыслит в современной обстановке, в которой ‘творение’, ‘любовь’ и ‘тоска’ будут присущи ему так же, как они присущи лучшим представителям человечества современного? Что касается нас, то мы думаем совершенно иначе. Не вдаваясь в более подробный разбор положений г. П. Струве, что и не входит в задачу рецензента, необходимо указать как на его старания воскресить давно уже похороненную систему мировоззрения, так и на то, что система эта не имеет никакой будущности ни у нас, ни ‘по ту сторону Вержболова’. Характерно и то, что П. Струве, в известном смысле, с гораздо большей симпатией относится к г. Михайловскому, чем к представителям так называемого ‘ортодоксального’ марксизма. Что касается, наконец, г. Бердяева, то его ‘этюд’ в свою очередь легко разделить на две части — одну, посвященную критике мировоззрения г. Михайловского, и другую — критике марксизма. Первая часть безусловно заслуживает вполне одобрительной рецензии и вскрытие органитической, точнее биологической конструкции системы г. Михайловского выполнено г. Бердяевым очень остроумно и доказательно. Вторая часть, наоборот, очень слаба и, приближаясь к воззрениям Струве, страдает всеми недостатками этого последнего. Весь труд г. Бердяева страдает сильнейшей разбросанностью, масса подстрочных примечаний, долженствующих служить доказательством ‘эрудиции’ автора, очень часто затемняют суть дела и заставляют самого г. Бердяева отклоняться в сторону от поставленной цели, представляя из себя по большей части самостоятельный материал для разработки, на самом деле остаются без таковой. Если критика мировоззрения г. Михайловского очень удачна, хотя в некоторых частях и не оригинальна, то попытку г. Бердяева конструировать единство космического, так сказать, процесса и процесса социологического нужно признать безусловно неудачною. Его полемика с Мальтусом и неомальтузианцами очень слаба, благодаря тому, что самому автору ‘критического этюда’ далеко не ясны границы истинно социологического и космического. До какой степени г. Бердяев не разобрался в этой области, прекрасно показывает его примечание к с. 155, где он пишет: ‘мы присоединяемся к аргументам В. Зомбарта против этической школы, да и вообще к той постановке вопроса, которую предлагает этот талантливый писатель в ‘Идеалах социальной политики’. Социальный вопрос действительно может быть назван этическим вопросом, но совсем не в том смысле, в каком употребляют это выражение буржуазные идеологи. Не потому он этический, что он будет решен нравственным совершенствованием людей и субъективным морализированием, а потому, что решение великой социальной проблемы будет иметь объективно этическую ценность, как важный шаг в прогрессе человеческого общества, и приведет к торжеству высшего типа человеческой нравственности. Идеал наибольшей производительности, экономического (?!) совершенства, к которому мы должны приспособляться, имеет в наших глазах высокую ценность, как единственное средство для достижения идеальных целей. Пренебрежение экономическим (автор, вероятно, разумеет техническое. —А. В.) совершенством — безнравственно, потому что только оно подготовляет царство человечества. Момент распределительный подчинен моменту производственному и устранение эксплуатации человека человеком может быть достигнуто только властью человека над природою‘.
Мы привели эту довольно длинную выписку, во-первых, ввиду её характерности для воззрений г. Бердяева, а во-вторых, для того, чтобы быть возможно краткими впоследствии. Эта выписка безусловно исчерпывает сущность собственных взглядов г. Бердяева и свидетельствует о полной хаотичности этой сущности. С одной стороны, г. Бердяев в этой цитате фигурирует в роли ‘экономического материалиста’ более материалистического, чем любой из до сих пор известных, с другой стороны, он этико-социолог и, наконец, с третьей — он — я уж не знаю, к какому лагерю нужно причислить г. Бердяева после сделанного им заявления, ‘что только власть человека над природой прекратит эксплуатацию человека человеком’. Понимаемое в его логическом развитии, последнее положение г. Бердяева просто вздорно, так как, конечно, нелепо говорить о ‘власти человека над природой’ иначе как в фигуральном смысле, затем в этом положении в скрытом состоянии заключена мысль, сводящаяся к утверждению, будто бы факт эксплуатации человека человеком зависит исключительно от недостатка его ‘власти над природой’ — это, конечно, в достаточной степени реакционная мысль, так как она погашает истины чисто социологического характера, — кроме того, она неверна и чисто фактически, так как эксплуатация человека человеком, в том или ином виде, беспрерывно возрастала на протяжении всей истории культурного человечества и сводилась почти к нулю в обществах, описываемых Морганом [802]. Наконец, в этой цитате автор отступил от поставленной им же задачи, т. е. от выяснения пригодности и дееспособности тех понятий, с которыми он оперирует. Тот энтузиазм, о громадном запасе которого у г. Бердяева говорит в начале своего предисловия г. Струве, нами не был отыскан, так как искусственная подогретость фразеологии и употребление таких терминов как: абсолютный, бесконечный, автономный, суверенный и т. п. на самом деле, как мы только что видели, сводится именно только к фразеологии. Претензия г. Бердяева на роль вожака не только мысли, но и движения — безусловно неосновательна, и нам редко, вернее никогда, не приходилось встречать сочинения, рассчитанного вести за собой и дающего так мало. Книга г. Бердяева не найдет, мы в этом уверены, отклика среди хоть сколько-нибудь широких масс читателей, и потому мы можем рекомендовать её тем, кто интересуется всеми течениями современной мысли, так как с этой стороны она безусловно интересна. Очень жаль, что в книге масса опечаток, иногда совершенно затемняющих смысл напечатанного, цена её тоже такова, что широкого распространения книга получить не может.

Примечания

798 Жизнь. 1900, т. XII, декабрь, с. 386-390.
А. Васильев (наст. фамилия — Сурков) — сотрудник петербургского журнала ‘Жизнь’ (марксистской ориентации), активно выступивший также против политэкономических и философских опытов П. Б. Струве (см: Жизнь. 1900, т. 7, 10, 12).
В письме к П. Б. Струве от 31 января 1901 г. Бердяев (находившийся в то время в ссылке в Вологде) назвал рецензию А. Васильева ‘идиотской’ (Лица. Биографический альманах. 3. M.-СПб., 1993, с. 141).
799 Здесь и далее везде указаны страницы наст. издания. — В. С.
800 {1*} См. прим. 1* на с. 918.
801 {2*} Сикофант — в Древней Греции, доносчик, предатель.
802 {3*} Т. е. обществ первобытных. Льюис Г. Морган — автор книги ‘Древнее общество, или Исследование линий человеческого прогресса от дикости через варварство к цивилизации’ (Лондон, 1877).
Прочитали? Поделиться с друзьями:
Электронная библиотека