Николай Александровичъ Морозовъ.
Николай Александровичъ Морозовъ.
В. Фигнеръ.
![[]](https://electronic-library.ru/wp-content/uploads/2023/05/01-101.jpg)
Николай Александрович Морозов, Фигнер Вера Николаевна, Год: 1907
Время на прочтение: 13 минут(ы)
Галлерея Шлиссельбургскихъ узниковъ
Подъ редакціею: Н. . Анненскаго, В. Я. Богучарскаго, В. И. Семевскаго и П. Ф. Якубовича
Часть I. Съ 29 портретами.
Весь чистый доходъ предназначается въ пользу бывшихъ шлиссельбургскихъ узниковъ.
С.-Петербургъ. Типографія М. М. Стасюлевича, Bac. остр., 5 лин., 28. 1907.
Богатый молодой помщикъ, блестящій офицеръ въ отставк, П. А. Щепочкинъ, посщая въ начал 50-хъ годовъ свои псковскія и новгородскія помстья, встртилъ въ одномъ изъ нихъ очень красивую и необыкновенно развитую двушку, дочь своего крпостного крестьянина. Влюбившись, онъ далъ ей вольную и, какъ жену, увезъ въ село Никольское, свое имніе мологскаго узда Ярославской губерніи. Такова романтическая, но во время крпостного права не очень рдкая исторія отца и матери Николая Александровича Морозова. Бракъ, хотя прочный и вполн счастливый, не былъ однако оформленъ церковнымъ обрядомъ, почему H. А., родившійся 25 іюня 1854 г., и не носитъ фамиліи своего отца. Послдній, по воспоминаніямъ сына, обладалъ умомъ, сильной волей и умньемъ обращаться съ людьми, для своего времени это былъ человкъ образованный: въ его библіотек были вс лучшіе русскіе журналы. Взгляды отца H. А. отличались полной опредленностью: онъ былъ англоманъ-конституціоналистъ. Личному освобожденію крестьянъ онъ вполн сочувствовалъ, но надленіе землей, даже съ выкупомъ, считалъ грабежомъ и несправедливостью. Этотъ пунктъ, на ряду съ несбывшимися надеждами на дарованіе конституцій, ставилъ его въ число недовольныхъ реформами Александра II, и неоднократные, весьма непочтительные отзывы отца объ этомъ государ не остались безъ вліянія на молодой умъ сына.
Мать Н. А., Анна Васильевна Морозова, здравствующая и понын, не была заурядной крестьянкой: отъ своего отца, большого грамотея и бывалаго человка, она усвоила не только простую грамотность и первоначальныя свденія по ариметик, географіи и т. д., но и нкоторое литературное образованіе и вкусъ: Пушкинъ, Лермонтовъ, Крыловъ и Гоголь были ея любимыми авторами въ двичеств.
Нравственный обликъ Анны Васильевны характеризуется добротой, мягкостью и деликатностью. Ея физическая красота бросается въ глаза даже на современныхъ карточкахъ, когда ей 70 лтъ: ‘свтъ погасъ’ въ ея очахъ уже давно (она не видитъ), но очертаніе и выраженіе лица — прекрасны и привлекательны. Это прелестное лицо и мягкій характеръ она передала и сыну, тогда какъ серьезную складку ума и превосходныя способности Н. А., повидимому, наслдовалъ отъ отца.
Быть можетъ, какъ это часто случается, ненормальныя съ условной точки зрнія отношенія родителей, бросавшіяся въ глаза тмъ рзче, что отецъ Н. А., какъ крупный помщикъ и предводитель дворянства, былъ у всхъ на виду, — послужили причиной ранняго пробужденія сознательности въ мальчик. Вмст съ тмъ и, быть можетъ, по той же причин онъ рано замкнулся въ себ, стараясь собственными силами найти ключъ къ тмъ соціальнымъ вопросамъ, которые возникали въ его ум относительно неравенства богатыхъ и бдныхъ, знатныхъ и простолюдиновъ.
Н. А. росъ въ деревн, среди простора полей, въ обстановк богатаго ‘дворянскаго гнзда’ съ вковымъ паркомъ. Не мудрено, что онъ рано полюбилъ природу и часто вспоминалъ въ тюрьм тнистые уголки, прелестный прудъ и лужайки деревенскаго приволья. Въ дтств старая нянька передала ему поэтическое міровоззрніе русскаго народа, видящаго во всей природ нчто живое и одухотворенное. Этому вліянію онъ самъ приписываетъ то, что для него, какъ естественника, во вселенной нтъ ничего мертваго, но все движется, все живетъ и иметъ душу. Н. А.— убжденный пантеистъ, и не въ силу теоріи, а по непосредственному чувству, освщенному свточемъ науки. Это сліяніе простосердечной поэзіи народа съ послдними выводами, сдланными въ кабинетъ ученаго, составляютъ характерную, полную прелести своеобразность умственнаго склада Н. А. Быть можетъ, этимъ объясняется та оригинальная черта, что для пытливаго взора его равно раскрыты, какъ страницы ученыхъ трактатовъ отъ Ньютона до Оствальда, такъ и полныя лицедйствія строки Апокалипсиса, лихорадочно-пестрые образы котораго пугаютъ умъ зауряднаго читателя, но полны картинной поэзіи и научно-астрономическаго смысла для проникновеннаго взгляда Н. А.
Отданный во 2-ю Московскую гимназію, H. А. получилъ въ ней полное отвращеніе къ ‘грекамъ и римлянамъ’, но ревностно отдался естественнымъ наукамъ. Еще дома, старая астрономія, найденная въ библіотек отца, въ высшей степени заинтересовала его, и онъ прочелъ ее не одинъ разъ, а гувернеръ Морель положилъ начало его знакомству съ ботаникой и энтомологіей. Потомъ въ гимназіи, въ класс Н. А.— ча организовался особый кружокъ для теоретическихъ и практическихъ занятій по естествознанію, и эти занятія развили и укрпили въ Н. А. инстинкты натуралиста, поздне проявившіеся въ тюремномъ заключеніи.
Въ гимназіи, воображеніе рисовало ему карьеру ученаго, и профессорская каедра была его мечтой. Прекрасныя способности, любовь къ природ и громадный интересъ къ ея явленіямъ, на ряду съ задатками самостоятельнаго мышленія, казалось, обезпечивали осуществленіе этой мечты. Однако, вмсто ученаго изъ Морозова вышелъ страстный политикъ и мученикъ, почти полъ-жизни проведшій въ стнахъ тюрьмы… И произошло это потому, что, кром стремленій и наклонностей ученаго, способнаго пытливо искать новые пути въ наук, онъ имлъ и горячую голову энтузіаста и романтика.
На ряду съ астрономіей онъ прочелъ въ дтств множество повстей и романовъ, которые производили сильное впечатлніе на его воображеніе. На ряду съ вопросами: откуда луна и солнце? что такое звзды? изъ чего состоитъ золото и изъ чего мука?— молодая душа рвалась за предлы обыденной жизни и жаждала подвиговъ самоотверженія, стойкости и отваги.
Понятно, что, когда 19-лтнимъ юношей онъ встртилъ въ лиц членовъ московскаго кружка чайковцевъ людей новаго типа, превосходившихъ по нравственному уровню все, что онъ видлъ до тхъ поръ въ жизни, — онъ увлекся ими всецло. Въ нихъ, казалось, онъ нашелъ воплощеніе тхъ героическихъ натуръ, очертанія которыхъ носились, какъ мечта, въ его ум. Въ центр московскаго кружка стояла женщина — яркая и поэтическая фигура Олимпіады Григорьевны Алексевой. Красавица, полная энтузіазма къ соціалистическимъ идеямъ, — она сразу приковала вниманіе Н. А. и навсегда оставила о себ нжное воспоминаніе. Кружокъ приглашалъ стряхнуть съ себя аристократизмъ и всяческую буржуазность, отказаться отъ всхъ земныхъ благъ и эгоистическихъ стремленій къ покою, благосостоянію и почету… Онъ звалъ къ обиженнымъ, и униженнымъ, чтобы горячимъ призывомъ поднять ихъ на борьбу за лучшій, боле справедливый строй, который дастъ счастье всему человчеству…
Какъ было не пойти съ людьми, преслдовавшими такія цли и отважно ршившимися пожертвовать для нихъ собою?!.
Идти рядомъ съ ними… вмст съ ними начать борьбу и совершать подвиги… и, если нужно, вмст погибнуть — вотъ чего требовала пылкая душа, и, посл короткаго колебанія между мелькавшей впереди ученой карьерой и политическимъ мученичествомъ, H. А. выбралъ послднее…
За ршеніемъ быстро послдовало выполненіе. Весной 74 г. съ новыми друзьями (Саблинымъ, Клеменцемъ и др.) H. А. отправился ‘въ народъ’ и жилъ сначала въ даниловскомъ узд Яросл. губ., а потомъ путешествовалъ пшкомъ по Воронежской и Курской губерніямъ. Впечатлнія, вынесенныя за эти немногіе мсяцы общенія съ крестьянствомъ, не соотвтствовали горячимъ надеждамъ H. А. Какъ видно въ настоящее время, стремленія пропагандистовъ 70-хъ годовъ на ЗО лтъ опередили настроеніе и подготовку народныхъ массъ. H. А. видлъ лишь возможность выработки отдльныхъ личностей путемъ пропаганды… Даже самое главное орудіе дйствія на умы — простая грамотность почти отсутствовала въ деревн, нсколько книжекъ подпольнаго изданія, которыя теперь кажутся почти дтскими по содержанію и форм, составляли весь литературный арсеналъ, предназначенный для читателя-простолюдина. Никакихъ шансовъ на что-либо похожее на возстаніе или партизанскую войну, о которыхъ мечталъ Н. А.— не было. Глубокое раздумье охватывало человка, жаждущаго революціонной битвы. Но хорошо разобраться въ этихъ впечатлніяхъ, еще и еще проврить ихъ H. А — чу не пришлось. Той же осенью (74 г.)въ 36 губерніяхъ Евр. Россіи произошли массовые аресты, послдствіемъ которыхъ была почти полная гибель всхъ революціонныхъ кружковъ и организацій. Пострадалъ и кружокъ чайковцевъ. Въ періодъ остраго преслдованія, желая сохранить даровитаго юношу для будущаго, друзья Морозова отослали его вмст съ Саблинымъ за границу. Оба оставались тамъ однако, не долго и уже весной 75 г. отправились обратно въ Россію, но при перезд черезъ границу были арестованы и протомились въ тюремномъ заключеніи до такъ называемаго ‘большого процесса’, тянувшагося съ 18 окт. 77 по 13 янв. 78 г. По этому длу (дло 193-хъ) H. А — чу было вмнено въ наказаніе то продолжительное заключеніе, которому онъ подвергся до суда, и онъ былъ выпущенъ на свободу.
Опасеніе быть сосланнымъ административно, — какъ это случилось съ тми изъ освобожденныхъ, кто не усплъ во-время скрыться, — заставило H. А. посл процесса сдлаться нелегальнымъ. Въ это время среди революціонныхъ организацій первое мсто въ Петербург, да и во всей Россіи, принадлежало тайному обществу ‘Земля и Воля’, основанному осенью 76 года. Было бы долго останавливаться на его происхожденіи и программ, извстной подъ именемъ ‘народнической’. Достаточно сказать, что въ эту программу, наряду съ пропагандой и, въ особенности, агитаціей въ крестьянств на почв уже сознанныхъ народомъ потребностей, впервые былъ введенъ терроръ, чмъ было положено основаніе той борьб за политическую свободу, которую потомъ велъ Исполнительный Комитетъ и которая еще досел бушуетъ въ нашей стран.
Морозовъ принялъ программу ‘народниковъ’, но, благодаря старымъ связямъ, вступилъ не въ главное общество, а въ группу, державшуюся отдльно, хотя она и раздляла ту же программу. Въ этой групп были: А. К. Соловьевъ, Ю. Н. Богдановичъ, А. И. Писаревъ, Евгенія Ник. Фигнеръ, я и нкоторые другіе. Сначала Н. А. отправился въ Тамбовъ, потомъ въ Саратовъ, думая устроиться, въ боле или мене демократической форм, въ деревн. Но это оказалось не такъ легко и требовало времени. Между тмъ, террористическая часть программы, съ ея опасностями и рискомъ, сильно привлекала пылкаго и увлекающагося юношу. Онъ возвратился въ столицу и, вмст съ петербургскими землевольцами (Ольгой Натансонъ, Трощанскимъ, Оболешевымъ и др.) съ головой окунулся въ боевыя предпріятія. На очереди стояли планы вооруженныхъ освобожденій нсколькихъ выдающихся лицъ, осужденныхъ по процессу 193-хъ. Хотли освободить Брешковскую, Ковалика, Войнаральскаго.— Дятельное участіе въ этомъ принялъ и Н. А. Но Брешковскую провезли чрезъ Нижній прежде, чмъ заговорщики успли опомниться, а вооруженное нападеніе на конвой, везшій Ковалика и Войнаральскаго въ Зміевскую центральную тюрьму, потерпло неудачу.
Возвратившись посл этого дла въ Петербургъ, H. А. вплотную примкнулъ къ обществу ‘Земля и Воля’, и съ этой поры начался самый кипучій и блестящій періодъ его революціонной дятельности. Организація, полная силъ и молодой энергіи, съ жаромъ ринулась на новое поприще, на подвиги, которые должны были встряхнуть русское общество, взволновать наше сонное царство. Каждый мсяцъ приносилъ какую-нибудь громовую всть, и въ исторической перспектив нельзя не назвать этой эпохи — бурной. Въ той организованной сил, которая совершала эти дла, занималъ свое мсто и Морозовъ жившій въ то время всми фибрами души. Тогда же началась и его серьезная работа въ революціонной литератур, такъ какъ онъ участвовалъ въ орган ‘Земля и Воля’ и состоялъ редакторомъ ‘Листка Земли и Воли’, отзывавшагося на вс событія момента.
Между тмъ, среди бурнаго волненія, охватывавшаго сердца при каждомъ активномъ нападеніи на существующій строй, среди горечи неуда^ъ и упоенія побдой созрвала идея ‘Народной Воли’, которая должна была вскор народиться.
Уже въ зиму 78—79 г. нкоторые члены ‘Земли и Воли’, пламенные революціонеры: Валеріанъ Осинскій, Александръ Михайловъ, Александръ Квятковскій, Марія Николаевна Ашанина, H. А. Морозовъ и нкоторые другіе образовали внутри Общества ‘Земля и Воля’ особую тайную организацію, о которой не знали остальные члены Общества, и, принявъ названіе ‘Исполнительнаго Комитета’, были истинной душой политическихъ актовъ, волновавшихъ тогда Россію. Дло въ томъ, что къ этому времени внутри общества ‘Земля и Воля’, благодаря двойственности и неопредленности программы, образовалось два теченія: съ одной стороны, ясно намчалось увлеченіе политикой, сознаніе, что безъ политической свободы невозможенъ ни одинъ шагъ впередъ, никакая дятельность въ народ, съ другой стороны, боле, такъ сказать, консервативная часть членовъ требовала продолженія работы въ деревн и при существующихъ условіяхъ: она врила въ возможность народнаго возстанія, которое одновременно съ гнетомъ экономическимъ сломитъ и старыя политическія формы.
Первые стремились къ сосредоточенію силъ въ городахъ, чтобы здсь биться съ правительствомъ, вторые считали это вреднымъ увлеченіемъ и звали назадъ — въ деревню…
Послдствіемъ внутренняго раскола, который неминуемо долженъ былъ кончиться распаденіемъ общества ‘Земля и Воля’, и было образованіе внутри его сплоченнаго, единодушнаго и энергичнаго ядра, которое послужило началомъ партіи Народной Воли съ ‘Исполнительнымъ Комитетомъ’ во глав.
Сторонники новаго направленія получили боле опредленную организацію на създ въ Липецк, куда они собрались непосредственно передъ воронежскимъ създомъ членовъ общества ‘Земля и Воля’, но безъ вдома этихъ послднихъ. Цль Липецкаго създа состояла въ томъ, чтобы сосчитать силы и намтить тактику, какъ внутреннюю, такъ и вншнюю.
Явившись затмъ на Воронежскій създъ во всеоружіи, сговорившіеся и единодушные, они провели на немъ въ члены общества ‘Земля и Воля’ цлую серію лицъ испытанной врности, энергіи и самоотверженія. Нельзя воздать достаточной хвалы проницательности и широт замысловъ липецкихъ товарищей: они шли плотной шеренгой въ даль будущаго, пролагая новые пути революціи, они окинули взглядомъ вс революціонныя силы тогдашняго времени и стянули людей со всхъ концовъ Россіи, создавъ этимъ общерусскую, еще небывало широкую организацію. Все, что было выдающагося, энергичнаго въ революціонномъ мір, они привлекли въ свою среду или намтили для будущей работы.
Валеріанъ Осинскій тогда уже погибъ, но другіе столь-же отважные энтузіасты держали дло политической борьбы въ своихъ сильныхъ рукахъ. На ряду съ названными раньше тутъ были: Желябовъ, Фроленко, Колоткевичъ, Ширяевъ — эти орлы и герои революціи. H. А. Морозовъ былъ однимъ изъ самыхъ энергичныхъ иниціаторовъ новаго направленія. Среди горечи неудачи, эти люди выносили новое направленіе въ своихъ сердцахъ… Они вынесли его на своихъ плечахъ черезъ рутину и косность и привели, наконецъ, — къ побд…
Създъ въ пол 79 г. въ Воронеж былъ послдней попыткой членовъ ‘Земли и Воли’ дйствовать сообща. Это былъ компромиссъ и, какъ таковой, онъ не даль никакихъ опредленныхъ результатовъ, хотя на немъ не произошло и открытаго разрыва.
Однако, но прибытіи въ Петербургъ, какъ только началась революціонная работа, практическія неудобства противорчивыхъ стремленій въ ндрахъ общества принудили къ оффиціальному раздлу… Тогда образовались дв самостоятельныя фракціи: ‘Народная Воля’ и ‘Черный Передлъ’.
Съ этой минуты ‘Исполнительный Комитетъ’ сталъ центромъ общероссійской народовольческой организаціи и въ теченіе нсколькихъ лтъ на почв борьбы съ самодержавіемъ развилъ небывалую энергію и дятельность, служа пугаломъ и предметомъ отвращенія однихъ и путеводной звздой, предметомъ упованій для другихъ.
Дятельность Исполнительнаго Комитета — общеизвстна, объ ней нечего распространяться… Что касается до роли H. А., то объ этомъ когда-нибудь онъ самъ разскажетъ: здсь достаточно сказать, что во всхъ длахъ Комитета, подобно другимъ агентамъ, онъ принималъ, какъ нравственное, такъ и физическое участіе и, кром того, состоялъ редакторомъ партійнаго органа ‘Народная Воля’.
Затмъ, въ феврал 80 г., посл ареста типографіи, гд печаталась эта газета, H. А. временно отбылъ за границу. Онъ жилъ тамъ, главнымъ образомъ, въ Швейцаріи, но постилъ также Лондонъ и Парижъ. Сношенія съ разными лицами, собираніе матеріала по исторіи революціоннаго движенія въ Россіи и, на ряду съ этимъ, слушанье лекцій въ Женевскомъ университет — составляли предметъ его занятій. Къ этому же времени относится и появленіе его талантливой брошюры о террор. Въ январ 81 г. онъ задумалъ вернуться въ Россію, но на границ былъ арестованъ и преданъ суду вмст съ другими народовольцами (процессъ 20-ти въ начал 1882 г.: Сухановъ, А. Михайловъ, Фроленко и т. д.).
Морозовъ приговоренъ былъ къ каторг безъ срока и, вмст съ другими выдающимися членами партіи, заточенъ сначала въ Алексевскій равелинъ, а потомъ (въ 84 г.) перевезенъ въ Шлиссельбургъ.
Покойный товарищъ нашъ П. С. Поливановъ и М. Ф. Фроленко въ своихъ мемуарахъ прекрасно описали, что такое была жизнь въ равелин. Желающіе — могутъ обратиться къ нимъ. Я съ свой стороны, прибавлю только, что, разсказывая въ Шлиссельбург объ условіяхъ этой ужасной жизни, H. А. не безъ гордости говорилъ, что понималъ прекрасно, что весь режимъ Алексевскаго равелина иметъ цлью извести медленной смертью узниковъ, заключенныхъ въ немъ, и что это сознаніе заставляло его настойчиво сопротивляться болзни, одолвавшей его отъ постояннаго голоданія… Мучимый цынгою, преодолвая страшныя колющія боли въ ногахъ, онъ старался какъ можно боле ходить. Да! онъ ходилъ по камер и повторялъ въ ум: ‘Меня хотятъ убить… а я все-таки буду жить!..’
И онъ выжилъ, несмотря на то, что многіе годы харкалъ кровью и, казалось, неминуемо долженъ былъ погибнуть.
Во все время заключенія въ Шлиссельбург H. А. сохранялъ полное самообладаніе и неизмнную доброту. Для заключенныхъ онъ былъ ‘третьей сестрой’, какъ его въ шутку называли товарищи {Двумя первыми — были женщины.}, къ которымъ онъ всегда былъ готовъ придти со словами утшенія, а за отмнно учтивое обращеніе съ жандармскимъ персоналомъ его звали ‘маркизомъ’. Но самымъ употребительнымъ прозвищемъ было названіе ‘зодіакъ’ за пристрастіе къ астрономіи и поиски на неб такъ называемаго ‘зодіакальнаго свта’.
Посл осужденія вс мы потеряли не только гражданскія и человческія права, но и свои имена. Мы стали чмъ-то въ род казенныхъ вещей и обозначались безличными номерами. Наши фамиліи должны были оставаться тайной, какъ для сосдей по камер, такъ и для всего штата высшихъ и низшихъ стражей. Въ первые годы это такъ и было, при чемъ офицеры, конечно, только притворялись, будто не знаютъ, кто мы такіе. Впослдствіи, когда начали практиковаться прогулки вдвоемъ, имена, сами собой разумется, разоблачились, потому что жандармы не могли не слышать ихъ въ нашихъ разговорахъ. Тогда жандармы усвоили даже наши псевдонимы, и одинъ унтеръ-офицеръ пресмшно передлалъ ‘зодіака’ въ ‘забіяку’, что невольно вызывало смхъ въ виду добродушнйшаго характера Н. А. Въ самомъ дл, поссориться съ нимъ было невозможно. Былъ всего лишь одинъ памятный случай, когда онъ серьезно разсердился на одного товарища, который сгребалъ и топталъ ногами для удобренія грядъ цлыя кучи фриганокъ — небольшихъ стчатокрылыхъ, миріадами налетавшихъ къ намъ съ Ладожскаго озера. H. А. находилъ это безобразнымъ и самъ чрезвычайно смшилъ насъ тмъ, что въ своей камер ловилъ безпокоившихъ его мухъ въ баночку и потомъ, выходя на прогулку, выпускалъ ихъ…
Но сказать о H. А., что онъ быль неизмнно мягокъ, добръ и ровенъ — было бы сказать очень мало. Только первые, самые удручающіе годы они, былъ молчаливъ и всегда словно погруженъ въ мечту или грезу. Но и тогда онъ находилъ силы утшать Буцевича, умиравшаго отъ чахотки и даннаго ему въ первые товарищи по прогулк. Когда же тюремныя условія измнились къ лучшему, H. А. поражалъ своей живостью и веселостью.
Удивительная, трудно объяснимая, но всегда свжая и молодая иллюзія, что скоро насъ увезутъ изъ Шлиссельбурга, и мы возвратимся къ семь, друзьямъ и жизни, — ни на минуту не покидала его. Каждую зиму онъ говорилъ, что весной насъ увезутъ, а когда проходила весна, говорилъ, что увезутъ осенью, и такъ — безъ конца. Проходилъ годъ за годомъ, и всмъ ужъ надоло слушать эти предсказанія. По поводу ихъ возникали насмшки, анекдоты, не мало увеселявшіе публику, но онъ не смущался и не переставалъ врить… И такъ эта мечта не оставляла его цлыхъ 24 года! Вс переставали или перестали ждать, но онъ все врилъ и все ждалъ, — и, когда 26 октября 1905 г. жандармы позвали его вмст съ товарищемъ съ гулянья, не говоря, зачмъ, — онъ, на недоумніе спутника, съ величайшей простотой отвтилъ: ‘да затмъ, чтобъ объявить объ освобожденіи!’
На этотъ разъ онъ угадалъ: дйствительно, ихъ звали, чтобы объявить объ ‘амнистіи’ 21 октября…
Въ тюрьм, гд все сро и однообразно, гд видишь одни и т же лица и, въ конц концовъ, слышалъ одн и т же рчи, добрый и веселый товарищъ — сущій кладъ. Высокая фигура Н. А. въ нескладномъ арестантскомъ халат, обвшанная — во избжаніе простуды — какими-то тряпочками и увнчанная срой шапкой съ несуразнымъ доморощеннымъ козырькомъ, всегда вносила оживленіе и смхъ тамъ, гд появлялась. Въ молодости онъ не любилъ шутокъ и возмущался, когда люди постарше дозволяли себ ихъ. Но въ тюрьм онъ самъ сталъ шутить, при случа мистифицировалъ и выдумывалъ разныя смшныя исторіи и положенія. Это длалось всегда съ такимъ добродушіемъ, съ такими искорками забавнаго лукавства въ ласковыхъ карихъ глазахъ, что только мертвый могъ не смяться… Онъ и самъ, какъ нельзя лучше, переносилъ насмшку и шутку. Таки, неистощимымъ предметомъ поддразниваній являлся небольшой сакъ-вояжъ, сдланный С. А. Ивановымъ для Л. А. Волкенштейнъ, но не взятый ею при отъзд. Морозовъ не разставался съ нимъ ни на минуту, нося съ собой всюду: на гулянье, въ мастерскую и т. д. Этотъ сакъ звали ‘mecum porto’ — сокращая извстное изреченіе философа omnia mea mecum porto, — ибо въ немъ были вс его сокровища, начиная съ сахара и кончая дамскимъ сувениромъ. Такъ спасалъ онъ свое добро отъ возможнаго прикосновенія жандармскихъ рукъ. За эту вчную ношу Г. А. Лопатинъ называлъ его ‘сумчатымъ’… Но называли-ль его ‘сумчатымъ’ или ‘морскимъ конькомъ’ (за манеру держать голову), онъ отвчалъ всегда лишь милой улыбкой или остроумнымъ репримандомъ, за которымъ никогда не лзъ въ карманъ. Разсердить же его ршительно не было возможности: въ этомъ отношеніи никто не могъ похвалиться удачей.
Въ заточеніи, когда пропала возможность всякой практической дятельности, Н. А., отршаясь отъ тяжелой дйствительности, погрузился въ работу мысли. Въ тиши равелина въ немъ проснулся мыслитель, и тогда же въ его ум зародились основныя идеи по вопросу о строеніи вещества, которымъ онъ посвятилъ потомъ свое главное произведеніе. Но въ равелин не давали письменныхъ принадлежностей, и вся работа мысли оставалась въ голов. За то въ Шлиссельбург, когда стали давать научныя книги и разршили карандашъ и бумагу’ H. А. всецло отдался любимымъ занятіямъ.
Въ послднія 10—12 лтъ этотъ узникъ съ высохшимъ тломъ, но съ трепетавшей въ его ум живой мыслью, съ удивительной и трогательной настойчивостью, день за днемъ, обдумывалъ и набрасывалъ на бумагу гипотезы и соображенія, длалъ безконечныя вычисленія, составлялъ таблицы и схемы. Позади его была почти уже вся жизнь, а впереди — съ холодной точки зрнія — одна безнадежность, ничмъ не отмченная могила на маленькой кос у крпостной стны, гд легли его товарищи, когда-то, какъ и онъ, полные энергіи и силы, но сломленные чахоткой и цынгой…
И все-таки онъ работалъ! Онъ мыслилъ и писалъ, одушевленный несокрушимой надеждой, что его идеи когда-нибудь да увидятъ свтъ… Порой, измученный, больной, въ дружескомъ изліяніи онъ признавался, что источникъ жизни въ немъ изсякаетъ, что силъ у него остается мало, но это служило лишь стимуломъ къ тому, чтобы спшить поскоре занести на бумагу все, что онъ иметъ сказать и что можетъ внести хоть небольшую крупицу знанія въ общую сокровищницу человческой мысли.
Еще въ равелин Морозовъ пришелъ къ убжденію, что такъ называемыя простыя тла на дл не таковы, что они составляютъ лишь конечный продуктъ длинной эволюціи вещества, которое въ теченіе безконечно длиннаго періода жизни земли претерпло многочисленныя и разнообразныя метаморфозы, первичныя древнія фазы которыхъ скрыты въ дали временъ. Н. А. вритъ, что настанетъ время, когда эти ‘простыя’ тла, золото, серебро, мышьякъ и т. д., будутъ разложены въ лабораторіи на составныя части и путемъ синтеза вновь возстановлены въ ту же форму.
Вопросъ о сложности такъ наз. простыхъ тлъ есть животрепещущій вопросъ современной химіи, и такія знаменитости, какъ Круксъ и др., уже съ 70-хъ годовъ не сомнваются въ разршеніи его въ положительномъ смысл.
Въ этомъ отношеніи, шлиссельбургскій узникъ, замурованный на цлую четверть вка въ непроницаемую для посторонняго взгляда тюремную келью и погруженный въ глубокое размышленіе о метаморфозахъ вещества, походилъ на средневкового алхимика, который въ своемъ таинственномъ, фантастическомъ кабинет склонился и застылъ надъ ретортой, гд изъ различныхъ химическихъ ингредіентовъ должно образоваться чистое золото.
О работахъ Морозова въ свое время публика услышитъ, а теперь скажу только, что въ числ ихъ находится и изслдованіе объ Апокалипсис, гд на основаніи остроумныхъ астрономическихъ соображеній доказываетъ онъ, что время написанія этой книги можетъ относиться лишь къ 395 г. по Р. X.
Сборникъ стихотвореній, написанныхъ H.А. въ различные годы тюремнаго заключенія (нкоторыя относятся къ 70-мъ годамъ прошлаго столтія), изданъ недавно ‘Донской Рчью’ и, такимъ образомъ, уже отданъ на судъ читателей.
Вс, кто имлъ случай видть Н. А. но выход его изъ Шлиссельбурга, единодушно удивляются, насколько онъ сохранилъ бодрость и живость, а его мягкость и умное, кроткое лицо очаровываютъ всякаго, кто приходитъ съ нимъ въ соприкосновеніе.
Мои личныя воспоминанія обнимаютъ жизнь H. А. съ 20-лтняго возраста, когда прелестнымъ юношей-ригористомъ онъ впервые пріхалъ въ Швейцарію, гд я училась въ университет. Съ тхъ поръ, при всхъ измнчивыхъ условіяхъ жизни, на свобод и въ тюрьм, гд мы стояли плечомъ къ. плечу, онъ всегда оставался вренъ себ. Цлью всей его жизни, въ наук и въ политик, было исканіе истины и свободы, освобожденіе человческой личности отъ оковъ природы, отъ насилія, деспотизма и эксплуатаціи… При мысли о немъ, невольно вспоминаются чудные стихи Огарева:
Когда я былъ отрокомъ тихимъ и нжнымъ,
Когда я былъ юношей страстію-мятежнымъ,
И въ возраст зрломъ, со старостью смежномъ,
Всю жизнь мою — снова, и снова, и снова —
Звучало одно неизмнное слово:
‘Свобода! Свобода!’