Ник. Смирнов-Сокольский
‘Я покажу им иронию’
* * *
ПРИМЕЧАНИЯ
Ник. Смирнов-Сокольский. ‘Я покажу им иронию’, Петрашевский Михаил Васильевич, Год: 1983
Время на прочтение: 11 минут(ы)
Ник. Смирнов-Сокольский. Рассказы о книгах.
М., ‘Книга’, 1983
Маленькая, в шестнадцатую долю листа, скромная книжечка, носящая такое же скромное название: ‘Карманный словарь иностранных слов, вошедших в состав русского языка, издаваемый Н. Кириловым’. Первая часть появилась на свет в Петербурге в 1845 году1. Почтенный цензор А.Крылов, утомленный чтением журнальных статей, в которых — ах, что ни строчка, непременно подкоп под существующий порядок! — с радостью поставил разрешительную печать на первом выпуске такого полезного, а главное, благонамеренного издания.
Издатель — солидный артиллерийский штабс-капитан Н.С.Кирилов, преподаватель Павловского кадетского корпуса, через некоторое время лично пришедший за разрешением на второй выпуск ‘Карманного словаря’, еще больше успокоил цензора. В совсем благодушное настроение привела его предъявленная издателем бумага от штаба главного начальника военно-учебных заведений, брата царя, великого князя Михаила Павловича, разрешающая посвятить второй выпуск ‘Словаря’ его ‘августейшему’ имени.
Единственно, против чего запротестовал цензор,— это против помещения на обложке объявления об уже вышедшей в свет книжке под редакцией того же штабс-капитана Кирилова, носившей название ‘Тертый калач. Сцены из провинциальной жизни’. ‘ — Неудобно, господин капитан! На первом выпуске я вам это разрешил — пожалуйста. А сейчас неудобно. Августейшее имя и вдруг ‘Тертый калач’. Нехорошо!
— Да ведь книжка-то уже вышла и вами разрешена…
— Я знаю, знаю. И, представьте, жалею. Все эти ‘типы современных нравов’ — на поверку — вредная вещь! А в ‘Тертом калаче’ и конец неприятный: ‘Где много дураков — житье там подлецам!’ Это, правда, из Измайлова, запрещать не было оснований, но нехорошо. Кстати, вы, господин капитан, только редактор, а кто автор?
Штабс-капитан предпочел замять разговор. Ему во всех отношениях было не выгодно ставить в известность цензора, что автором. ‘Тертого калача’ был он сам…’2.
Второй выпуск ‘Карманного словаря иностранных слов’ вышел в свет, имея на обложке надпись:
‘Издание Н. Кирилова, удостоенное посвящения его императорскому высочеству, великому князю Михаилу Павловичу’.
И, вдруг, скандал! Кто-то заинтересовался разговорами, которые возбудил этот, казалось такой невинный, благонамеренный словарик, и задумал внимательно прочитать его ‘от доски до доски’.
Волосы зашевелились на голове у читавшего. Он увидел, что слово ‘ирония’ было объяснено авторами ‘Словаря’ таким, например, образом:
‘Иронией называется кажущийся разлад между мыслью и формой ее выражения… Так, например, нельзя не приписать иронического характера сочинению Маккиавели ‘О Монархе’… Можно догадаться, что похвалы его деспотам суть не что иное, как сильная сатира’.
Слово ‘оракул’ объясняло читателям, что учение Христа ‘имеет основным догматом милосердие, а целью — водворение свободы и уничтожение частной собственности’.
Разъясняя слово ‘анархия’ авторы словарика говорили, что ‘так называется отсутствие законного правления в государстве’, причем намекали, что ‘анархия иногда господствует и в таком государстве, где по-видимому существуют и стройность и порядок в управлении, ко в сущности нет ни прочных постановлений, ни строгого выполнения их’.
Слова ‘по-видимому’ и ‘в сущности’ нарочно были выделены курсивом, чтобы читатели не пропустили и без того более чем ясного намека.
В статейке, разъясняющей слово ‘орден’, авторы не только рассказали читателям, что ‘при нынешнем развитии общества ордена потеряли прежнюю силу и значительность, чему наиболее содействовала неумеренность в роздаче их’, но еще и привели цитату из гоголевского ‘Капитана Копейкина’, где говорится, что ‘не было примера, чтоб у нас в России человек, приносивший, относительно, так сказать, услуги отечеству, был оставлен без призрения…’ ‘И без вознаграждения’ — добавляли от себя авторы, всячески подчеркивая относительность услуг награждаемых.
Основы учения Сен-Симона, Фурье, Прудона, слова и идеи, о которых не только писать—думать боялись в то время, во всеуслышание, толково и обстоятельно, прибегая к намекам и параллелям, рассказывал читателям маленький словарик.
Принципы социализма особенно подробно излагались в объяснении слова ‘овенизм’, понятия ‘организация производства’ и в объяснении других слов и понятий.
Позже, когда цензору Крылову пришлось оправдываться перед начальством, он ссылался на то, что в свое время сам донес Цензурному комитету, что по-видимому ‘редакция словаря видит во всем ненормальное, как она выражается, положение и напрягается всеми силами развивать способы к приведению общества в другое положение, нормальное’.
По этому поводу в ‘Исторических сведениях о цензуре в России’ было замечено: ‘Инстинкт не обманывал цензора: перед ним были первые основания весьма полной системы, которую он только не умел назвать,— социализма’3.
Когда разразился скандал и выяснилась вся ‘злонамеренность’ авторов и издателей словаря, не поздоровилось бы ни цензору, ни тем, кто хоть как-нибудь был причастен к изданию.
Однако трюк с посвящением ‘Карманного словаря’ члену царской фамилии сковывал по рукам и ногам даже ничем не стесняющееся Третье отделение.
Дело временно решили замять. Цензору Крылову объявили всего-навсего выговор, оставшиеся нераспроданными экземпляры первого выпуска словаря несколько позже негласно отобрали у книгопродавцев, а второй, почти целиком подвергли аресту.
После книгу сожгли, но издателей и авторов словаря решили не трогать.
Казалось — тем дело и кончено. Но Николай I был не из тех, кто мог что-нибудь забыть. За участниками издания словаря установили негласное наблюдение, продолжавшееся три года.
Выяснилось, прежде всего, что официальный издатель ‘Словаря’ — штабс-капитан Кирилов — лицо не главное. Вдохновителем, душой и основным исполнителем всего дела оказался Михаил Васильевич Буташевич-Петрашевский. По происхождению дворянин, он служил чиновником в Министерстве иностранных дел и организовал вокруг себя кружок интеллигентной петербургской молодежи. Собираясь у Петрашевского по пятницам, кружок занимался обсуждением политических вопросов, критикой существующего строя, вопросами освобождения крестьян и так далее.
Из литераторов в кружок входили М. Е. Салтыков-Щедрин, Ф. М. Достоевский, Валерьян Майков, А. Плещеев, А. Пальм. Причастным к ‘петрашевцам’ оказался и Белинский. Только смерть спасла его от ареста по этому делу.
У самого М. В. Петрашевского и его ближайших соратников были далеко идущие цели.
‘Охранка’ ввела в кружок провокатора Антонелли, доносы которого позволили в апреле 1849 года нанести сокрушительный удар по организации.
Николай I разъяренно стучал кулаком по столу:
— Я покажу им иронию!
Был затеян процесс, крупнейший после декабристов политический процесс в России. Двадцать один человек были приговорены к расстрелу за ‘злоумышленное намерение произвести переворот в общественном быте России’.
Правительство Николая I побоялось, однако, расстрелять петрашевцев. Инсценировав на Семеновской площади сцену казни, Николай I в последний момент заменил ее каторжными работами. Гнусность подобной инсценировки, которая происходила в Петербурге на Семеновском плацу 22 декабря 1849 года, в присутствии трехтысячной толпы, под охраной вооруженных войск, никак не служила украшением и без того отвратительной биографии гнуснейшего из русских самодержцев.
Даже по донесениям агентов Третьего отделения Петрашевский вел себя необычайно мужественно, стараясь всячески поддержать дух своих товарищей.
В одном из таких донесений говорится:
‘Весь процесс, предшествующий смертной казни, был исполнен с точностью, но, к сожалению, должно сказать, что в преступниках не было замечено того благоговейного чувства и страха, какого должно ожидать в столь горестные минуты жизни человеческой. Петрашевский был более всех дерзок. Он принимал позы, не свойственные его положению, помогал приковывать к ногам своим цепи. Когда надели на преступников саваны, он сказал своим злоумышленникам: ‘Господа! Как мы должны быть смешны в этих костюмах!’ А по окончании чтения конфирмации, промолвил: ‘И только!’4.
Никакое, самое сочувствующее перо не сумело бы описать лучше героического поведения Петрашевского и его товарищей во время этой мерзкой церемонии над ними. К тому же, сама церемония явно провалилась, не сломив и не запугав борцов за лучшее будущее своего народа.
Петрашевский пробыл на каторге и поселениях 17 лет. Он так и умер в Сибири. Побывал на каторге и Ф. М. Достоевский. Жестоко пострадали другие6.
В процессе петрашевцев в материалах обвинения виднейшую роль играл ‘Карманный словарь иностранных слов, вошедших в состав русского языка’. Ведущие статьи первой его части написаны Валерьяном Майковым, во второй — самим Петрашевским.
Любопытно, что юридического издателя ‘Карманного словаря’ штабс-капитана Н. С. Кирилова официально решили не трогать. В деле ‘петрашевцев’ его имя не фигурирует вовсе, а в книге ‘Общество пропаганды в 1849 году’, изданной Э. Каспровичем в Лейпциге в 1875 году, сказано, что издатель ‘Карманного словаря’ ‘остался без всякого за то преследования, не опрошен даже о лицах, доставивших статьи, отличающиеся такими дерзостями, какие у нас едва ли когда бывали не только в печати, но и в рукописях’ 6.
Привлечение Кирилова к делу, вне всякого сомнения, затрагивало бы вопрос о посвящении второй части ‘Карманного словаря’ члену царской фамилии. Как раз именно этот вопрос — всячески заминался. Возможно, что с штабс-капитаном расправились в келейном порядке.
Книга ‘Карманный словарь иностранных слов, вошедших в состав русского языка’ — не только одна из редчайших русских книг, но и интереснейший памятник по истории русского революционного движения.
В Центральном государственном историческом архиве (ЦГИАЛ) в Ленинграде я познакомился с некоторыми подлинными документами, непосредственно касающимися дела об издании ‘Карманного словаря иностранных слов’.
Из этих документов видно, что еще до объявления словаря ‘подлежащим уничтожению’ разгорелся спор между цензором Крыловым и Петрашевским по поводу статьи последнего ‘Организация промышленности’, предназначенной для помещения в словаре.
Очевидно, что почувствовав ‘опасную’ сущность содержания этой статьи Петрашевского и, вместе с тем, не желая полностью что-либо запрещать в издании, ‘удостоенном посвящения члену царской фамилии’, цензор Крылов попробовал поступить со статьей, как якобы неподходящей для словарей вообще, а подходящей лишь для изданий, именуемых энциклопедиями. Было такое положение, предусматривающее в уставе о цензуре подобную разницу.
М. В. Петрашевский попробовал оспаривать это соображение цензора.
В делах Петербургского Цензурного комитета имеется собственноручное ‘Прошение’ М. В. Петрашевского. ‘Прошение’ это таково:
‘В СПБ-ский цензурный комитет — Кандидата прав Михаила Васильевича сына Буташевича-Петрашевского — прошение.
Так как статья, предназначенная к напечатанию в Словарь Иностранных Слов, значительно изменена г. цензором Крыловым по той причине, что она, как ему кажется, более написанной для энциклопедии, нежели для словаря, как это выражено им в надписи, сделанной им собственноручно на статье: то прилагая при сем статью мою ‘Организация промышленности’ и объявление об издании, которое было цензуровано самим г. Крыловым и где именно значится, что издание сие имеет быть ‘Энциклопедией понятий, внесенных иностранной образованностью в русскую литературу’ — покорнейше прошу цензурный комитет обратить внимание на сие недоразумение должное внимание, уяснить его и сделанные в этом духе уничтожительные наметки г. Крыловым на статье моей ‘Организация промышленности’ — устранить, как делающие ее бессмысленной в противность 6. 11. 12. 15. 14 Цензурного устава. См 4 т. Свода Гражданских Законов. Кандидат прав Михаил Буташевич-Петрашевский’.
Это прошение было подано в Цензурный комитет 12 марта 1846 года, о чем имеется соответствующая пометка регистратуры.
Прошением Петрашевского начинается папка дела, озаглавленного первоначально: ‘Дело 1846 года (68) об издании Кириловым ‘Карманного словаря…’
Далее слово ‘об издании’ зачеркнуто и надписано ‘о конфискации и уничтожении изданного Кириловым ‘Карманного словаря’. Началось 12-го марта 1846 г.— Кончено 10 декабря 1849 года на 33 листах’.
К делу приложен экземпляр второго выпуска ‘Словаря’7.
В ответ на прошение Буташевича-Петрашевского, цензор Крылов написал пространное объяснение на имя председателя Цензурного комитета Мусина-Пушкина. Написано это объяснение весьма любопытно и тоже приложено к ‘Делу’.
Как и следовало ожидать, Мусин-Пушкин принял во внимание объяснения цензора, а не Петрашевского, и далее следует протокол заседания Цензурного комитета, из которого видно, что все действия цензора Крылова были признаны правильными, а самому Петрашевскому предложено впредь ‘издавать статьи подобные этой — отдельной книгой — на общих основаниях’.
Единственно, чему можно подивиться,— это быстроте производства: прошение Петрашевского подано 12 марта, рапорт Крылова датирован 18, а протокол заседания Цензурного комитета—19 числом того же месяца.
Несомненно, что причиной столь ускоренного прохождения делопроизводства был тот же ловкий трюк с посвящением словаря ‘августейшему имени’.
Надо думать, однако, что спор, в который вступил Петрашевский с цензурой, был его роковой ошибкой. На словарь обратили излишнее и ненужное его издателям внимание.
Документальное подтверждение этому находим в делах Канцелярии министра народного просвещения, на имя которого попечитель С.-Петербургского учебного округа, бывший одновременно председателем Цензурного комитета,— Мусин-Пушкин прислал следующее отношение:
‘Господину министру народного просвещения. В заседании 14-го сего мая (1846 г.) объявил я Спб-скому Цензурному комитету, что прочитав напечатанную в нынешнем году книгу, под названием: Карманный словарь иностранных слов (и т. д.), в 2-х томах — я нашел в ней многие мысли и выражения неприличные, могущие служить поводом для умов легкомысленных, к толкам и заключениям лживым и вредным. При этом обратил я внимание так же на два обстоятельства, во-первых, что рукопись с которой некоторые статьи книги были напечатаны, так перемараны поправками, что трудно определить, были ли многие сомнительные места в виду у цензора во время самого рассматривания ее, или они после были прибавлены в виде поправок, во-вторых, что многие резкие и неблагородные выражения напечатаны курсивом с очевидным намерением обратить на них особенное внимание читателей. Вследствие сего я подтвердил рассматривающему помянутую книгу цензору статскому советнику Крылову об усилении строгости при ее цензуровании и в то же время объявил издателю ее штабс-капитану Кирилову, чтобы он приостановил продажею 2-го выпуска своего издания и выдачей в публику, впредь до окончательного разрешения’.
Далее запрашивается, как будет ‘благоугодно поступить’ с книгой ‘Карманный словарь’, и сообщается, что по показанию г. Кирилова и смотрителя типографии Губернского правления книга эта напечатана в числе 2000 экземпляров, из них состоит на лицо в типографии 1260, у переплетчика Бриссие 294 и у издателя в квартире 45 — всего 1599 экземпляров. Продано книгопродавцами в СПб-ге 27 экз., разослано ими в другие города 148, роздано издателем в Спб-ге 17, разослано иногородним 170, роздано в подарок 32 и доставлено в Ценз, комитет 7 — всего 401 экземпляр’.
В заключение, председатель Цензурного комитета Мусин-Пушкин делает попытку всячески выгородить из этого дела цензора Крылова, ‘известного своим усердием, долговременной службой и благородным образом мыслей, а следовательно не имевшего в деле этом вредного намерения’.
Последнее, однако, не помогло. Последовало строжайшее предписание министра Уварова от 16 мая того же года, где приказывается цензору Крылову объявить строгий выговор, отобрать все экземпляры у издателя и типографии и дальнейшее издание словаря воспретить.
В этом документе, между прочим, говорится: ‘Не могу не предположить предосудительного намерения со стороны сочинителя, который резкие и неблаговидные места напечатал курсивом, чтобы обратить на них особенное внимание…’
По всему видно, что этот злополучный курсив, которым столь широко пользовались авторы ‘Словаря’, особенно возмущал министра Уварова.
Далее в ‘Деле’ имеется отношение Цензурного комитета, уведомляющее министра о том, что ‘артиллерии штабс-капитан Кирилов представил в Спб-ский Цензурный комитет находящиеся у него, в типографии и у книгопродавцев 1586 экземпляров полных и 14 неполных — всего 1600 экземпляров… Книги хранятся теперь в Ценз, комитете за печатью в особом сундуке’.
Это отношение датировано 23 мая 1846 года.
Беда, которая разразилась над вторым выпуском словаря, грозившая не только приостановкой дальнейшего его издания, но и находившемуся в продаже первому выпуску, не обескуражила Петрашевского и его представителя — штабс-капитана Кирилова.
Они решили бороться, чему служит приложенное к делу крайне любопытное заявление, составленное, по-видимому, Петрашев-ским и подписанное Кириловым. Содержание этого заявления таково:
‘При усиленном старании моем, я успел собрать 1600 экземпляров 2-ой части моего издания, которые имею честь представить в Цензурный комитет… При этом считаю за долг присовокупить, что начальство мое, вполне убежденное в благонамеренности образа мыслей моих, будет ходатайствовать у г-на Министра Нар. Проев, о благосклонном разрешении перепечатать все статьи г. Петрашевского, допущенные мною в издание по безусловной доверчивости моей и особенному цензорскому просмотру и одобрению, но некоторые из них по отпечатании оказались более чем несоответствующими главной цели моего издания, удостоенного посвящения князю Михаилу Павловичу. По этому случаю прошу приостановить уничтожение представленных мною экземпляров…’
По заявлению этому видно, что издатели все еще продолжали возлагать надежды на ‘августейшее имя’, которому был посвящен второй выпуск словаря.
Надежды эти были не напрасны. Трюк с ‘посвящением’ заставлял и министра народного просвещения и председателя Цензурного комитета продолжать заниматься делом о ‘ Карманном словаре’ значительно дольше, чем он в их глазах заслуживал.
26 июля 1846 года министр народного просвещения Уваров специальным отношением уведомил Мусина-Пущкина о том, что в принципе он согласен удовлетворить просьбу Кирилова о возможности заменить страницы словаря, неудовлетворяющие требованиям цензуры — новыми, ‘соблюдая при этом особую осмотрительность’.
В силу этого министр рекомендовал ‘поручить нескольким цензорам, независимо один от другого’, пересмотреть словарь.
Это распоряжение министра было выполнено, и в особом ответе председателя Цензурного комитета по этому поводу говорится (9 сентября 1846 г.), что ‘я поручил гг. цензорам Никитенко и Фрейгангу, независимо один от другого, пересмотреть вновь второй выпуск ‘Карманного словаря’, и они, прочитав книгу, ‘исключили из нее все места, которые по их мнению могут казаться более или менее непозволительными’.
Однако, сообщается далее, как ‘подобного рода мест оказалось в словаре весьма много, то Цензурный комитет, признавая невозможным перепечатать только некоторые его страницы, полагает оставить вытребованные от г. Кирилова экземпляры этой книги при делах Комитета, считая их уничтоженными…’
На документе резолюция: ‘г. Министр согласился с мнением оставить перепечатку книги’.
Таковы архивные документы, иллюстрирующие цензурную историю ‘Карманного словаря иностранных слов’.
Запечатанные в сундуке Цензурного комитета, экземпляры второй части словаря хранились довольно долго.
Из документов видно, что даже и в 1851 году (очевидно по инициативе пресловутого ‘Комитета 2-го апреля’) потребовалось полное изложение ‘дела о словаре’. В этом ‘изложении’ за подписью старшего секретаря Янкевича особо опять отмечается, что ‘издание посвящено было в бозе почившему великому князю Михаилу Павловичу’.
Наконец, уже 3 марта 1853 года, судя по протоколу, хранящемуся в деле Цензурного комитета, все арестованные экземпляры второго выпуска ‘Карманного словаря’ были преданы сожжению.
Так заканчивается история этого замечательного издания.
1. Карманный словарь иностранных слов, вошедших в состав русского языка, издаваемый Н. Кириловым. Вып. I. Спб., в тип. Губ. правд., 1845.
То же. Вып. П. Спб., 1846—На специальном листе перед текстом: ‘Его императорскому высочеству, государю великому князю Михаилу Павловичу, главному начальнику военно-учебных заведений всепреданнейше посвящает Николай Кирилов’. Ч. I. Загл. л., 176 с. Ч. II, Ненум. л. с посвящением, 177—324с, 17 с. оглавлений, 4 л. чертежей к статье ‘Орден’.16 .
О первом выпуске словаря Белинский написал рецензию.— См. Белинский В. Г. Поли. собр. соч., т. 9. М., 1955, с. 60.
2. Типы современных нравов, представленные в иллюстрированных повестях и рассказах, издаваемых под редакцией Николая Кирилова. Спб. [печат. во франц. тип.], 1845. На следующем выходном листе: Выпуск первый. Тёртый калач. Сцены из провинциальной жизни. С 38 рис, Е. Ковригина, гравированными на дереве бар. Неттельгорстом. 121 с. 8 (малая).— Все рисунки в тексте. Обложки иллюстр.
Книжка интересная и по содержанию и по иллюстрациям. О том, что автор ‘Тертого калача’ — сам Н. Кирилов, мне сообщил профессор А. А. Сидоров. В его статье, помещенной в ‘Русскойкниге’ (М., Гиз, 1925), нас. 211—212значилось, что повесть ‘Тертый калач’ написал ‘молодой Чернышевский’. Это ввело меня в заблуждение, и я повторил это утверждение при первом печатании настоящего рассказа в журнале ‘Смена’ (1945, No 14). По словам А. А. Сидорова, у него это была опечатка, которую он не успел исправить. Следовало читать ‘молодой Петрашев-ский’. Так как в целом ряде литературоведческих статей говорилось, в свое время, что Кирилов — это псевдоним Петрашевского, то, естественно, что теперь, когда давно уже выянено, что Кирилов—живое лицо, помогавшее Петрашевскому в издании ‘Карманного словаря’, профессор А. А. Сидоров считает именно его автором ‘Тертого калача’. Документального подтверждения этому не имеется.
На книжку Кирилова была рецензия Белинского.— См.: Белинский В. Г. Поли, собр. соч., т. 9. М., 1955, с. 56.
3. Цитируется по статье А. И. Малеииа и П. Н. Беркова.— ‘Труды Ин-такниги, документы, письма’, т. 3, ч. 2. Л., 1934, с. 54.
4. ‘Былое’, 1907, No I, с. 154.
5. Подробности о деле петрашевцев.— См.: ‘Дело петрашевцев’, Т. 1—3. М.— Л., 1937. Интереснейшие новые сведения (в частности, о пытках, применявшихся на следствии к петрашевцам).— См.: ‘Лит. наследство’, т. 63, с. 165.
6. Общество пропаганды в 1849 г. Собрание секретных бумаг и высочайших конфирмации. Лейпциг, изд. Э. Каспровича, 1875, с. 17. Составитель книги приводит это сведение, как цитату из ‘Мнения д.с.с. Липранди и высоч. учрежден, комиссию о злоумышленниках, 17-го августа 1849 г.’, отпечатанного ‘совершенно секретно’. Липранди играл омерзительную роль в деле петрашевцев. Провокатор Антонелли — его ставленник.
7. Все цитируемые и упоминаемые в этой части рассказа документы хранятся в ЦГИАЛ: а) фонд 777 — Спб-ский Цензурный комитет 1846, опись 1, дело No 208615, б) фонд 772 — Каиц. Министра Нар. Проев, по Гл. Упр. Ценз, (опись 4, дело No 149084).