М.Н. Катков
М.Н. Катков
Нигилистический катехизис
Нигилистический катехизис
Нигилистический катехизис, Катков Михаил Никифорович, Год: 1880
Время на прочтение: 5 минут(ы)
В процессе сообщников Нечаева, разбиравшемся в 1871 году, о котором мы вели речь на днях, в числе предъявленных на суде вещественных доказательств был документ, не обративший тогда на себя большого внимания. Документ этот есть нечто вроде нигилистического катехизиса, где излагаются отношения революционера к самому себе, к товарищам, к обществу и к народу. Что такое русский революционер и как он должен действовать — вот что составитель документа имел в виду изобразить в форме, которая не допускала бы никаких двусмысленных истолкований и выводила бы дело начистоту. И в этом отношении резкая ясность катехизиса представляет совершенную противоположность с тем туманом, в какой и защита, и обвинение облекали это дело ‘о ниспровержении существующего порядка управления в России’. Что же такое русский революционер? В заключительных словах документа есть на это самый определенный ответ. ‘Сближаясь с народом, — сказано там, — мы прежде всего должны соединиться с теми элементами народной жизни, которые со времен основания Московской государственной силы не переставали протестовать не на словах, а на деле против всего, что прямо и косвенно связано с государством: против дворянства, против чиновничества, против попов, против гильдейского мipa и против кулака-мироеда. Но соединимся с лихим разбойничьим мiром, этим истинным и единственным революционером в России (avis [извещение (фр.)] европейским правительствам, задающим себе вопрос о политическом характере русских революционеров). Сплотить этот Mip в одну непобедимую, всесокрушающую силу, вот вся наша организация, конспирация, задача’. В своих беседах Нечаев дополнял, что русская история имеет только две эпохи, а все остальное не русская история, только в эти два момента и жил русский народ: эпоха Стеньки Разина да эпоха Емельки Пугачева. Какая же цель такого приятного союза? Цель эта разрушение, единственно и исключительно разрушение. ‘Наше дело — страшное, полное, повсеместное и беспощадное разрушение’, — сказано в документе. Что выйдет из этого всеразрушения, об этом заботиться нечего. Это ‘дело будущих поколений’. ‘Под революцией народною, — поясняется в 23, — товарищество разумеет не регламентированное движение по западному классическому образцу, движение, которое, всегда останавливаясь пред собственностию и пред традициями общественных порядков так называемой цивилизации и нравственности, до сих пор ограничивалось везде низвержением одной политической формы для замещения ее другою и стремилось создать так называемое революционное государство. Спасительною для народа может быть только та революция, которая уничтожит в корне всякую государственность и истребит все государственные традиции, порядки и классы России’. На суде обвиняемые утверждали: одни — что и не читали этого документа, другие — что обладание этим документом было знаком, отличавшим комиссара или агента революционного Международного общества (Интернационалки), именем которого действовал Нечаев. В настоящее время документ этот поразителен именно тем, что он является не теорией революции, доведенной, казалось бы, до Геркулесовых столбов нелепости, а действительною программой, исполненною практически. Программа поистине замечательная! Революционер объявляется прежде всего человеком ‘обреченным’. ‘Революционер, — сказано в первом параграфе программы, — человек обреченный. У него нет ни своих интересов, ни дел, ни чувств, ни привязанностей, ни даже имени. Все в нем поглощено единым исключительным интересом, единою мыслью, единою страстью — революцией’. Нечаев в разговорах со сманенным им Кузнецовым, сыном не бедных родителей, неоднократно жертвовавшим на ‘общество’, любил употреблять слово ‘обреченный’. ‘Ты теперь человек обреченный’, — говорил он, давая, очевидно, понять, что из шайки возврата уже нет и что если шаг вперед ведет к гибели, то к гибели ведет и шаг назад. Это, очевидно, та самая система устрашения, какою с таким успехом пользовались мастера революционных дел во время Польского восстания и убийств, совершавшихся ‘обреченными’ кинжальщиками.
Замечательно выставляемое в программе отношение революционера к ‘науке’. Известно, что между идолами нигилистической веры ‘наука’ в смысле истребительницы ‘предрассудков’ занимает довольно видное место. Но революционеру не до отвлеченностеи. ‘Революционер, — гласит 3, — знает только одну науку — науку разрушения. Для этого, и только для этого, он изучает теперь механику, физику, химию, пожалуй, медицину. Для этого изучает денно и нощно живую науку людей, характеров, положений и всех условий настоящего общественного строя во всех слоях. Цель же одна — наискорейшее разрушение этого поганого строя’. Изучение, очевидно, должно происходить в казенных лабораториях, кабинетах, мастерских и всякого рода научных учреждениях. И нельзя не сознаться, что такого рода ‘изучение’ довольно деятельно практиковалось в последние годы, что приобретенные нашими революционерами химические, артиллерийские, саперные, а также и физиологические сведения (яд curare, доступный обыкновенно лишь занимающимся научными исследованиями, и тот бывал в деле, как видно из некоторых, кажется, киевских процессов) были по отношению к их специальности весьма основательные. И мины подводились согласно новейшим научным усовершенствованиям. Если припомнить, как раздували неизвестные любители медицины странное ликование в медицинской учебной среде Петербурга по поводу небывалой чумы и ошибочного заявления научной знаменитости, то нельзя не подумать, что между последователями нечаевской программы есть занимающиеся, ‘пожалуй, медициной’. (Не бросит ли некоторый свет на дело ожидаемый процесс сильно скомпрометированного петербургского медика, владельца большого дома?)
Параграф четырнадцатый гласит: ‘С целью беспощадного разрушения революционер может и даже часто должен жить в обществе, притворяясь совсем не тем, что он есть. Революционер должен проникнуть всюду, во все низкие и средние сословия, в купеческую лавку, в барский дом, в мip бюрократический, военный, в литературу, в III Отделение и даже в Зимний Дворец’. Проник ли в III Отделение, это пока публике не сведомо, но доступ в подвальный этаж Зимнего Дворца оказался возможным. Уроки, заключающиеся в этом параграфе, напоминают отчасти наставления польского катехизиса, напечатанного в ‘Русском Инвалиде’ в 1863 году. Там усиленно рекомендовалось служителям справы проникать в государственную службу и стараться более всего ‘попасть в помощники, товарищи и вообще приближенные к высшим сановникам’, чтобы знать все тайны правительства и действовать сообразно: ‘Если правительство будет обмануто, то ответит начальник’. При этом указывалось на лесть как на средство действия наиболее сильное, как на ‘могущественный рычаг против русского человека’. ‘Русский, — сказано там, — при своей простодушной и грубой натуре весьма самолюбив, и название варвара его бесит, чтоб избавиться от этого ненавистного ему прозвища, он готов всадить нож в ребра своего собрата’. Пути указываются в нечаевской программе. Раздробив ‘поганое общество на несколько категорий’, программа в 18 останавливается на категории, к которой ‘принадлежит множество высокопоставленных скотов, не пользующихся ни особым умом, ни энергией, но пользующихся по положению богатством, связями, влиянием, силою’. Этих предписывается ‘эксплуатировать всевозможными манерами, путями, спутать их, сбить с толку и овладеть по возможности их грязными тайнами и сделать их своими рабами. Их власть, влияние, связи, богатство и сила сделаются, таким образом, неистощимою сокровищницей и сильною помощью для разных предприятий’. Следующий параграф указывает на ‘государственных честолюбцев и либералов с разными оттенками. С ними можно конспирировать по их программам, делая вид, что слепо следуешь за ними, а между тем прибрать их в руки, овладеть всеми их тайнами, скомпрометировать их донельзя, так, чтобы возврат для них был невозможен, и их руками мутить государство‘. Особенно полезною оказалась удочка популярности, на которую мы так позорно падки, считай долгом либерализма угождать и ворам.
Любопытен нравственный образ революционера, изображаемый программой. ‘Все нежные, изнеживающие чувства родства, дружбы, любви, благодарности и даже самой чести должны быть задавлены в нем единою холодною страстью революционного дела… У каждого революционера должно быть под рукою несколько революционеров второго и третьего разрядов, то есть не совсем посвященных. На них он должен смотреть как на часть общего революционного капитала, отданную в его распоряжение. Он должен экономически тратить свою часть капитала… Когда товарищ попадает в беду, решая вопрос, спасать его или нет, революционер должен соображаться не с какими-то личными чувствами, но только с пользою революционного дела. Поэтому он должен взвесить пользу, приносимую товарищем, с одной стороны, а с другой — трату революционных сил, потребных на избавление, и на которую сторону перетянет, так и должен решить’. Так, по-видимому, не раз и решали. Последние события показывают, что ‘трата капитала’ началась из того слоя, из которого в Польском восстании 1863 года набирались жандармы-кинжальщики и жандармы-вешатели.
Такова программа. Какими путями, при каких условиях удавалось так выдрессировать людей, чтоб они пошли исполнять подобную программу и явились фанатиками столь безумного и гнусного учения? Разрушение не может быть само себе целью, но оно может быть средством. Есть, стало быть, направляющая рука. Надо быть слепым, чтобы не видеть такой руки в событиях вроде, например, безумной сцены якобы ‘народного восстания’ у Казанского собора в Петербурге в эпоху объявления войны. Кто употребляет эту chair a canon [пушечное мясо (фр.)], кто пользуется этими холопами зла, которые дрессированы на то, чтобы служить своего рода динамитом для своего отечества? Кто этот враг нашей страны, который придумал для ее революционеров программу, пред которою отступили бы и Тамерлан с Батыем?
Очевидно, требуется произвести в России смуту… ‘Мутить государство’ — так и в программе сказано. Разрушить, поломать и истребить всех и все, это, пожалуй, не совсем исполнимо, но замутить государство — это возможно, и смута уже производится… Эта цель достигается, а достигнуть такой цели желают, конечно, все недоброжелатели России, как внутренние, так и внешние. ‘Высокопоставленные мудрецы’ и либералы в вицмундирах имеются в виду для той же цели в качестве белых, как люди револьвера и динамита в качестве красных.
Любопытно, что тот же Нечаев, который исповедывал вышеприведенную программу безусловного и беспощадного разрушения всего в России, кричал, выходя из суда в Москве после произнесенного над ним приговора: ‘Земская дума’, ‘Земский собор!’ Отправляясь на каторгу, он все-таки хотел оставить занозу в обществе, рассчитывая, что если на полное разрушение всего недрессированные ‘скоты’ не пойдут, а от ‘либеральных учреждений’ многие будут не прочь.
Впервые опубликовано: Московские Ведомости. 1880. 11 марта. No 70.