Владимир Евгеньевич Жаботинский
Владимир Евгеньевич Жаботинский
Ницца la Bella
Ницца la Bella
Одесская сказка
* * *
* * *
* * *
* * *
Примечания
Примечания
Ницца la Bella, Жаботинский Владимир Евгеньевич, Год: 1899
Время на прочтение: 11 минут(ы)
Когда оба собеседника спустились с крыльца и обогнули дом, старший из них — господин с глубоко сидящими глазами и сосредоточенным выражением лица — указал на вывеску, что висела над дверью кондитерской, принадлежавшей буфету казино. Он сказал по-французски, с очень резким акцентом иностранца, но правильно:
— Смотрите, вот из чего ясно, что дела Ипсиланти идут плохо.
Его спутник поглядел на вывеску и расхохотался. Он наклонился к уху сосредоточенного господина и крикнул очень громко, как кричал глухим:
— Ventre-saint-gris [Черт побери], — вы правы, милорд!
‘Милорд’ расслышал и кивнул головой. Действительно, по вывеске юркого содержателя буфета в одесском casin`o можно было судить, каковы успехи греческого восстания.
Этот почтенный негоциант явился в Одессу из Триеста. Его происхождение решительно невозможно было определить: он называл себя Черноконичем, в качестве истрианского славянина, и Каваллонеро, в качестве истрианского итальянца, таким образом он оказался родным для двух главных элементов населения молодого города, но так как здесь было много греков, то он перевел свою фамилию на благородное аттическое наречие и стал называться еще и третьим именем — Меланиппиди.
А так как Одесса была одним из центров, откуда греческие повстанцы получали помощь, — и не только деньгами, — то ясно, что на вывеске лавочки отражались все перипетии войны. Поэтому когда Каподистрия написал Ипсиланти знаменитое письмо, поразившее горем всю Грецию, фамилия ‘Меланиппиди’ исчезла с вывески Черноконича (он же Каваллонеро), а тотчас после японской истории это имя опять заняло свое место.
Но теперь на вывеске снова значилось только: ‘Cantina e pasticceria di Niccolo` Cavallonero — Crnokonich’ [‘Винный погребок и кондитерская Никколо Каваллонеро — Черноконич’]. Слово ‘Melanippids’ было густо замазано черной краской, следовательно, дела Менохира — как называют героя-князя здешние греки — шли неважно.
Но, хотя Черноконич и был пройдоха, кормил он все-таки очень порядочно и давал хорошее вино. ‘Милорд’ и его спутник вошли поэтому в казино и уселись за столик. Спутник ‘милорда’ весело кивнул головою хорошенькой брюнетке, стоявшей за стойкою буфета, и закричал:
— Eh, signorina Nizza la Bella, come sta? [О, прекрасная синьорина Ницца, как поживаете?] Прикажите подать нам чего-нибудь piquant! [Острого]
Ницца притаилась за стойкой и стала в упор смотреть на обоих. Глухого ‘милорда’ она не любила: вообще, англичане ей не нравились, а уж этот — бог с ним. Зато другой, темноглазый, веселый, со странным контрастом смуглого лица и светлых вьющихся волос, в красной рубахе под модной альмавивой, очень интересовал ее. Его здесь окрестили Sandro — подруги Ниццы называли его даже il brutto Sandro [Некрасивый Сандро], хотя Ницце он вовсе не казался ‘некрасивым’, и девушка знала, что он здесь не по своей воле, а в наказание за какие-то выходки в Петербурге или Москве. В чем эти ‘выходки’ заключались, Ницца не знала, но вся местная молодежь окружала Сандро таким вниманием, что на этот счет не оставалось сомнений: верно, он сделал что-нибудь очень геройское.
С Ниццой его познакомили уже месяц тому назад: Мандрони сам представил его своей невесте по настоятельной просьбе Сандро, которому уши прожужжали рассказами о красоте этой шестнадцатилетней Ницца la Bella. Мандрони молод и красив, соперников он не боится — да и без того у Ниццы много обожателей, и ведь этого изгнанника недаром называют bruto Sandro — опасаться было нечего.
Сандро действительно оказался не опасным. Он не увивался за Ниццой — может быть, ему казалось это непозволительным по отношению к Мандрони — и даже мало говорил с нею, иногда только его глаза встречали взгляд девушки. И тогда он откровенно и свободно любовался ее точеным личиком и миндалевидными карими глазами.
Ниццу он удивил. На вопрос подруг она как-то ответила, что Сандро ей кажется cos`i stravagante… [Такой экстравагантный] В нем было что-то особенное. Ницца не могла объяснить, что именно: ей только казалось, что он совсем не такой беззаботный, как кажется, и что если бы он меньше хохотал, а больше грустил, то это вернее передавало бы истинное настроение его души. Таких она еще не видела: одесские giovinetti [Молодые люди] смеялись всегда как дети, а у этого Сандро казалось, что его смех — веселая музыка в правом конце клавесина, тогда как в левом тянется печальный, рыдающий аккомпанемент — вроде Miserere…
Как бы то ни было, синьор Черноконич был очень рад: прежде его дочка почти никогда не соглашалась посидеть в буфете казино, а теперь — вот уже три недели— она проводит там часа по три в день. Manco male, и за то спасибо.
Ницца смотрела на Сандро, с аппетитом уничтожавшего котлету, и старалась вслушаться в разговор его с глухим инглези [Англичанин]. Говорил ‘милорд’, а Сандро слушал и ел.
— Я думаю, — объяснял ‘милорд’ на своем французском языке, — что одно из двух: или он все может — тогда он не добр, потому что заставляет нас страдать, или его силе есть пределы — а тогда к чему он нам? И вообще я думаю, что глупо объяснять загадки при помощи понятия, которое само нуждается в объяснении своего появления. — Да-а, — протянул Сандро негромко, забывая, что глухой англичанин его не слышал.
— Да-а… Все это так, но это, parbleu [Черт возьми!], нисколько не отрадно… Красоты в этом нет, понимаете, милорд, красоты. Плохо…
Тут он выпил рюмку вина, поставил ее и вдруг, вспомнив что-то, вскочил и подошел к стойке.
— Синьорина Ницца!
— Что? — спросила она по-русски.
Ницца говорила по-русски очень правильно: она окончила ‘Градское девичье училище’.
Сандро тихо сказал:
— Мне поручили поговорить с вами, синьориночка. Поговорить и даже побранить, con permesso, с вашего позволения, конечно. Где бы это можно было? Вы сегодня вечером будете в театре?
— Я попрошу папу.
— Benissimo — e arrivederci presto [Отлично — до скорой встречи]. Но непременно!
Синьор Черноконич, прекрасно понимавший свои выгоды, в 1817 году пожертвовал на устройство порто-франко четыре тысячи серебром. Поэтому теперь он считался ‘степенным гражданином’ г. Одессы и владел абонементом на ложу за полцены.
Ложа была обита стареньким красным сукном и оклеена обоями. В ней стояло пять стульев, но считалось неприличным, если являлось более трех лиц.
В этот вечер Арриги пела Розину, и так пела, что в конце действия Ницца заметила слезы у себя на глазах. Синьор Черноконич был тоже очень доволен и заснул только в антракте. Ницца тихо сидела на своем стуле и осматривала ‘платею’, украдкой отыскивая Сандро. Но в platea [Партер] его не было.
Ницца подняла глаза к ложам и увидела его. Сандро сидел в ложе прямо против palchetto [ложа] Черноконича, и с ним была дама, которую Ницца знала: это была одна из первых красавиц города, недавно приехавшая сюда и уже имевшая много поклонников и неприятельниц. Ее муж был родственником и соотечественником самого синьора Черноконича.
Сандро сидел в ее ложе и казался очень доволен. Его глаза сверкали так весело, что даже зоркая Ницца не нашла в них ничего напоминающего о затаенной грусти, которая постоянно чудилась ей в смехе Сандро. С него она перевела взгляд на его даму, на ее пышное декольте, выпятила вперед нижнюю губку и презрительно шепнула:
— Fi che scollacciatura! [Фи, какое декольте!]
Сандро увидел ее, ласково кивнул ей и выбежал из той ложи. Через минуту он сидел рядом с Ниццей.
— Вы знаете, о ком я буду говорить?
Она пожала плечами, оглянулась на отца — он спал — и сказала:
— О Мандрони.
— О Мандрони. Вы очень догадливы. Браво! И было бы хорошо, дитя мое, коли бы вы были настолько же справедливы и добры, как догадливы.
— Разве я злая?
— Эх! Зачем такие ужасные слова употреблять. Злы ли вы? Не думаю. А впрочем, я лгу. Я это именно думаю. Вы — злая синьорина.
— Я!? Это вы несправедливы, да. В чем моя злость, говорите сейчас?
Сандро засмеялся.
— Ладно. Я вам скажу, в чем ваша злость. Мандрони вас любит? Раз. Вы — его невеста? Два. Но вы запретили ему подымать разговор об этом, пока вы сами не заговорите. Теперь он сидит у моря и ждет погоды, потому что вы обеими ручками отмахиваетесь от каждого его слова. А он, бедный, в июле уезжает в Неаполь, и вас он страшно любит. Что же, не злая вы, синьориночка?
Ницца молчала. Ее головка была опущена, полудетская грудь, декольтированная по моде, тяжело дышала, а хорошенькие пальчики с розовыми, по-детски подрезанными ноготками тиранили голубой веер. Сандро взглянул на этот веер и удивился.
— Эге! — воскликнул он. — Вот что значит южная кровь! Да вы изорвали веер, дитя мое. Что с вами? Неужели вас так волнует этот разговор?
Ницца печально подняла на него глаза и увидела, что с его лица как будто сбежала насмешливая улыбка — или, вернее, сквозь эту насмешливость проглянуло что-то ласковое, участливое, доверчивое и вызывавшее доверие. У Ниццы в груди сладко-сладко сжалось сердце. А папа спал.
Ницца решительно заговорила:
— Хорошо, я вам отвечу.
В этот миг оркестр заиграл увертюру, и синьор Черноконич проснулся.
— А-а-а, — протянул он, — che veggо! I miei complimenti [Кого я вижу! Мое почтение], Александр Сергеевич.
Ницца вспыхнула и замолчала. Она сразу же почувствовала, что в ней исчезает минутная решимость рассказать этому Сандро, почему она так ‘зла’ с Мандрони.
Он остался в их ложе до второго антракта, а когда упал занавес, он был глубоко растроган и весь полон восторгом впечатления.
— О, эта Арриги! — восхищался он. — Я не отдам ее даже за Каталани, не то что за вашу Дзамбони. Дзамбони! Не к Дзамбони, а вот скорей к Арриги подходит тот сонет вашего здешнего одописца, как его, Пеццола, что ли?
Melodiosa nel dire, i cori assale,
Mentre virtu` nel labbro suo non mente,
Casta nel cor, par che d’amar si pente —
E ad inebbriare ogni mortal poi vale.
Звук голоса ее — сердец услада.
Не знают лживых слов ее уста.
Она скромна, приветлива, чиста,
Но смертный от ее пьянеет взгляда.
Он продекламировал этот куплет одесского поэта, уже стоя у двери, и потом откланялся. А Ницца сейчас же стала смотреть на противоположный palchetto.
Но там уже сидел муж красавицы и еще какой-то молодой офицер, очевидно, русский, с которым она весело болтала и хохотала.
Потом Ницца опустила глаза и увидела Сандро. Он стоял в проходе четвертого ряда platea, и лицо его было нахмурено. На ту ложу он не обращал никакого внимания и даже смотрел совсем в другую сторону. Ницца выждала, пока ее взгляд не встретился с его глазами, и улыбнулась ему.
Он пришел в ее ложу в последнем антракте перед divertimento [Дивертисмент] и взял с нее слово, что она будет ‘миленькой’ с бедным Мандрони. Так как он при этом даже ни разу не взглянул на ту ложу, Ницце захотелось сделать ему что-нибудь приятное, и она обещала.
Был вечер, теплый, но не душный, у моря чувствовалась даже приятная прохлада, хотя ветра не было. Море даже не плескало, а только словно ласкалось о берег, и все большие звезды отражались в нем золотыми дрожащими нитями.
По мелкому песку шла Ницца, за нею Мандрони вел ее пожилую тетку. Мандрони был не так скучен, как всегда: он рассказал Ницце о своих дарданельских приключениях, и Ницца должна была сознаться, что приключения очень интересны и что он умеет рассказывать их скромно, не подчеркивая своей роли.
— Oh! Sediam un po [Ох, давайте присядем], — застонала утомленная тетка.
Но Ницца всматривалась вперед и шла дальше.
Шагах в тридцати, где заливчик замыкался скалою, стоял Сандро в своей красной рубашке. Альмавива [Плащ-накидка, модный в начале XIX в.] лежала на песке, Сандро выбирал камни и, изгибаясь, кидал их в море, так что они рикошетом перескакивали по темной воде, вспыхивавшей от ударов фосфорическими серебряными брызгами.
— Мадонна! — воскликнул в комическом ужасе Мандрони. — И это — занятие для чиновника и поэта?! Ах ты, marmot! [сурок]
Сандро подошел к ним и снял широкополую шляпу.
— Un peu de gymnastique [Немного гимнастики], — оправдался он по-французски, из уважения к тетке Ниццы, которая очень мало владела русским языком. — А что касается моей поэзии, то, право, мне уже кажется, что теперь — basta. Уж больше месяца пера в руки не брал.
— Старая песня, — сказал Мандрони, а Ницца удивилась.
— Разве вы поэт?
— М-м, — отвечал Сандро, опуская голову, — к сожалению…
— Согласись, мой милый, что сожаление тут приделано прямо для красоты — finch`e si crede, comme on dit chez nous. Eh? [Покуда верят, как говорится. А?]
Сандро оживился.
— Ей-богу, нет! Я тебе не скажу, чтобы всегда, но очень часто я бываю в таком настроении, что согласился бы сделаться кем угодно, только чтоб не иметь в своем формулярном списке двух поэм. О, черт возьми! Испытал бы ты это, мой почтенный друг — смотрят на тебя не как на simple homme comme il faut [Обычного человека, такого, как все], а… черт знает что… как на аппарат для высиживания стихов.
— Тсс… ты уже путаться начал, — испугался Мандрони, — представь, а я как раз хотел просить тебя прочесть что-нибудь свое мадемуазель Ницце. Вот бы ты был благодарен, а?
Сандро сразу затих.
— Вот что, — пробормотал он по-русски. — Положим… Вечер сегодня очень хороший, и мадемуазель Ницца очень славная барышня. Да и у меня на душе что-то очень поэтично сегодня. Eh, bien, ainsi soit-il [Ну что ж, так и быть]. Вы позволите? — обратился он к тетке.
Он читал свои стихи просто, как будто рассказывал, и красивые перекрестные рифмы очень нравились Ницце.
Это была история молодой дикарки из горной деревни на Кавказе. Она полюбила русского пленника и спасла его. Но русский не мог любить ее, потому что его сердцем владела другая, — и эта другая была недостойна ни его, ни молодой черкешенки. А черкешенка все-таки спасла русского, распилив его цепи в тихую лунную ночь. И когда они расстались, она долго смотрела вслед беглецу. Он оглянулся и уже не увидел ее, а увидел только струистые круги да пену в волнах горной речки.
Когда Сандро окончил, тетка встрепенулась и сказала: c’est touchant [Очень трогательно], Мандрони поблагодарил его, а Ницца молча сидела на альмавиве поэта и смотрела на темно-синюю воду. Когда зыбь набегала на подводные камни, вокруг них тоже играли и сверкали струистые круги.
Ницца шла по деревянным настилкам к купальням. Она немножко исхудала и побледнела за последние недели, но это ее не портило.
Кто-то нагнал и окликнул ее. Это был Сандро. Альмавивы на нем не было, а вокруг шеи было обернуто мохнатое полотенце, концы которого развевались за спиною. Он был тоже очень печален, Ницце даже казалось, что ему вовсе не до беседы с нею и что он с трудом подыскивает темы для разговора. Она еще больше ушла в себя.
— Что это с вами? — спросил он. — Для невесты, свадьба которой через месяц, такое настроение не подходит.
Она холодно ответила:
— Вы могли бы и не заговаривать об этом.
Ее сразу охватила злоба на этого Сандро. Зачем он вмешался не в свое дело? Зачем он уговаривал ее выйти за Мандрони? Положим, они давно помолвлены, положим, Мандрони ее любит, и она тоже… когда-то… Но все-таки…
Он сказал:
— Ваша тетка жалуется, что вы ее как-нибудь уморите: вы заплываете обыкновенно так далеко, что вас даже не видно. Экая вы храбрая какая!
— А вы бы, конечно, побоялись. Не судите по себе, — злобно и презрительно сказала она.
Он приостановился.
— Что-о? Побоялся бы? Bene [Ладно]. Посмотрим. Сейчас возьму у сторожа полный купальный костюм — и посмотрим, кто лучше плавает.
Солнце стояло уже низко. Вода была спокойна и не очень тепла.
Ницца тихо, но уверенно и мерно проводила по воде обнаженными руками, и вода вокруг нее не пенилась, а только рокотала. Ее волосы были подобраны высоко на темени и придавали ей какой-то лукавый и веселый вид. И точно, тоска ее исчезла.
Она уплыла уже так далеко, что купальни только неопределенно белели где-то на берегу. Никто не увидит. Она немножко приподняла голову и плечи и оглянулась.
Сандро подплывал к ней справа, звучно и коротко хлопая по воде мускулистыми смуглыми руками.
— Теперь я спокоен за вас, — сказал он, — начнете тонуть — спасу. А потом явлюсь к синьору Черноконичу и потребую презренного металла, ибо оный никогда помехой не служит.
Он плыл шагах в десяти от нее и ближе не подплывал. Вода точно убегала под ними. Было так тихо, что им даже не приходилось повышать голос.
— Слушайте… — начала она.
— Что, друг мой?
— Разве вы в самом деле считаете меня своим другом?
Он подумал и сказал:
— Да.
— Хорошо, я рада, — ответила она. — А тогда… ответьте мне искренне на один вопрос.
— Искренне? Что ж, как другу, можно.
— Отчего вы всегда так печальны — и вот сегодня тоже? У вас какое-то горе, да?
Тогда он подплыл к ней на два шага ближе и рассказал ей все, что мучило его душу.
И Ницца ярко представила себе эту женщину, какою видела ее тогда в театре, — красавицу с роскошными волосами и роскошным декольте. Но у Ниццы не было в сердце уже ни отвращения к ней, ни злобы, а только одна глубокая, щемящая боль. Она тихо спросила:
— Разве она вас не любит?
— Я не знаю, — в отчаянии ответил Сандро. — Я не знаю, синьориночка. Но я очень несчастен… и очень смешон, и не будь вы такая милая, славная подруга, я не рассказал бы вам этого ни… Да что с вами? Что вы побледнели? Вы устали?
— Это ничего, — очень тихо ответила Ницца. — Право, ничего. Видите, сюда едет лодка. Плывите, а то неловко. Я тоже плыву обратно, уже пора.
Он внимательно всмотрелся в ее лицо, потом в парус, показавшийся в стороне предместья, и уплыл, сказавши:
— До свидания, синьорина Ницца.
— До свидания, — прошептала она.
Он уплывал все дальше. А Ницца неподвижно лежала на спине и смотрела, закинув голову, на бледное предзакатное небо, и боль в ее сердце росла и росла и превращалась в странное, мучительное отчаяние. Она разом вырвала руки из-под головы, высоко подняла их над водою и заломила свои тонкие пальцы с розовыми детскими ноготками. Слезы стали жечь ее глаза, и ее головка погрузилась в тихую воду.
И Ницца стала опускаться. Сначала глаза ее были открыты, потом она зажмурилась. В груди сперлось дыхание, в голове стало страшно тяжело. Вдруг ужас охватил ее, она вся содрогнулась, и в ту же минуту ей в горло хлынула соленая вода, проникая куда-то глубоко-глубоко — в самое сердце.
Лодка с парусом, покрасневшим от заката, быстро неслась по воде. В ней сидел глухой англичанин, смотрел в небо, думал свою думу и ничего не слышал.
Первая публикация: 1899.
Источник текста: Жаботинский (Зеэв) Владимир, Сочинения в девяти томах, том II, Минск, 2008, стр. 204.
Оригинал здесь: Викитека.