Нежданные гости, Загоскин Михаил Николаевич, Год: 1835
Время на прочтение: 12 минут(ы)
—————————————————————-
OCR Birty
Оригинал находится здесь: Russian Gothic Page — Dark Mood Literature
—————————————————————-
Отец мой был человек старого века, — начал так Антон Федорович
Кольчугин, — хотя, благодаря, во-первых, Бога, а во-вторых, родителей,
достаток у него был дворянский, и он мог бы жить не хуже своих соседей, то
есть — выстроить хоромы саженях на пятнадцати, завести псовую охоту,
роговую музыку, оранжереи и всякие другие барские затеи, но он во всю жизнь
ни разу и не подумал об этом, жил себе в маленьком домике, держал не больше
десяти слуг, охотился иногда с ястребами и под веселый час так-то, бывало,
тешится, слушая Ваньку-гуслиста, который — не тем будь помянут, — попивал,
а лихо, разбойник, играл на гуслях, бывало, как хватит ‘Заря утрення
взошла’ или ‘На бережку у ставка’ — так заслушаешься! Но если батюшка мой
не щеголял ни домом, ни услугою, то зато крепко держался пословицы: ‘Не
красна изба углами, а красна пирогами’. И в старину, чай, такие хлебосолы
бывали в диковинку! Дом покойного батюшки выстроен был на самой большой
дороге, вот, если кто-нибудь днем или вечером остановится кормить на селе,
то и бегут ему сказать, и коли приезжие хоть мало-мальски не совсем простые
люди, дворяне, купцы или даже мещане, так милости просим на барский двор,
закобенились — так околицу на запор, и хоть себе голосом вой, а ни на одном
дворе ни клока сена, ни зерна овса не продадут. Что и говорить, любил
пображничать покойник! Бывало, как залучит к себе гостей, так пойдет такая
попойка, что лишь только держись: море разливанное, чего хочешь, того
просишь. Всяких чужеземных напитков сортов до десяти в подвале не
переводилось, а уж об наливках и говорить нечего!
Однажды зимою, ровно через шесть месяцев после кончины моей
матушки, сидел он один-одинехонек в своем любимом покое с лежанкою. Меня с
ним не было: я уж третий год был на службе царской и дрался в то время со
шведами. Дело шло к ночи, на дворе была метелица, холод страшный, и часу в
десятом так заколодило, что от мороза все стены в доме трещали. В такую
погоду гостей не дождешься. Что делать? Покойный батюшка, чтоб провести
время до ужина, — а он никогда не изволил ужинать прежде одиннадцатого
часу, — принялся за Четьи-Минею. Развернул наудачу и попал на житие
преподобного Исакия, затворника печерского. Когда он дочел до того места,
где сказано, что бесы, явившись к святому угоднику под видом ангелов,
обманули его и, восклицая: ‘Наш еси, Исакий!’, заставили его насильно
плясать вместе с собою, то покойный батюшка почувствовал в душе своей
сомнение, соблазнился и, закрыв книгу, начал умствовать и рассуждать с
самим собою. Но чем более он думал, тем более казалось ему невероподобным
таковое попущение Божие. Вот в самое-то его раздумье нашла на него дремота,
глаза стали слипаться, голова отяжелела, и он мне сказывал, что не помнит
сам, как прилег на канапе и заснул крепким сном. Вдруг в ушах у него что-то
зазвенело, он очнулся, слышит — бьют часы в его спальне ровно десять часов.
Лишь только он было приподнялся, чтоб велеть подавать себе ужинать, как
вошел в комнату любимый его слуга Андрей и поставил на стол две зажженые
свечи.
— Что ты, братец? — спросил батюшка.
— Пришел, сударь, доложить вам, — отвечал слуга, — что на селе
остановились приказный из города да козаки, которые едут с Дону.
— Ну так что ж? — перервал батюшка. — Беги скорей на село, проси их
ко мне, да не слушай никаких отговорок.
— Я уж их звал, сударь, и они сейчас будут, — пробормотал сквозь
зубы Андрей.
— Так скажи, чтоб прибавили что-нибудь к ужину, — продолжал батюшка,
— и вели принесть из подвала штоф запеканки, две бутылки вишневки, две
рябиновки и полдюжины виноградного. Ступай!
Слуга отправился. Минут через пять вошли в комнату три козака и
один пожилой человек в долгополом сюртуке.
— Милости просим, дорогие гости! — сказал батюшка, идя к ним
навстречу.
Зная, что набожные козаки всегда помолятся прежде святым иконам, а
потом уж кланяются хозяину, он промолвил, указывая на образ Спасителя,
который трудно было рассмотреть в темном углу: ‘Вот здесь!’ — но, к
удивлению его, козаки не только не перекрестились, но даже и не поглядели
на образ. Приказный сделал то же самое. ‘Не фигура, — подумал батюшка, —
что это крапивное семя не знает Бога, но ведь козаки — народ
благочестивый!.. Видно, они с дороги-то вовсе ошалели!’ Меж тем нежданные
госта раскланялись с хозяином, козаки очень вежливо поблагодарили его за
гостеприимство, а приказной, сгибаясь перед ним в кольцо, отпустил такую
рацею, что покойный батюшка, хотя был человек речистый и за словом в карман
не ходил, а вовсе стал в тупик и вместо ответа на его кудрявое приветствие
закричал: ‘Гей, малый! Запеканки!’
Вошел опять Андрей, поставил на стол тарелку закуски, штоф водки и
дедовские серебряные чары по доброму стакану.
— Ну-ка, любезные! — сказал батюшка, наливая их вровень с краями. —
Поотогрейте свои душеньки, чай, вы порядком надроглись. Прошу покорно!
Госта чин-чином поклонились хозяину, выпили по чарке, хватили по
другой, хлебнули по третьей, глядь-поглядь, ан в штофе хоть прогуливайся —
ни капельки! ‘Ай да питухи! — подумал батюшка. — Ну!!! нечего сказать,
молодцы! Да и рожи-то у них какие!’
В самом деле, нельзя было назвать этих нечаянных гостей
красавцами. У одного козака голова была больше туловища, у другого толстое
брюхо почти волочилось по земле, у третьего волосы рыжие, а щеки как
раскаленные кирпичи, когда их обжигают на заводе. Но всех куриознее
показался ему приказный в долгополом сюртуке, такой исковерканной и срамной
рожи он сродясь не видывал! Его лысая и круглая, как биллиардный шар,
голова втиснута была промежду двух узких плеч, из которых одно было выше
другого, широкий подбородок, как набитый пухом ошейник, обхватывал нижнюю
часть его лица, давно не бритая борода торчала щетиною вокруг синеватых
губ, которые чуть-чуть не сходились на затылке, толстый вздернутый кверху
нос был так красен, что в потемках можно было принять его за головню, а
маленькие, прищуренные глаза вертелись и сверкали, как глаза дикой кошки,
когда она подкрадывается ночью к какому-нибудь зверьку или к сонной
пташечке. Он беспрестанно ухмылялся, ‘но эта улыбка, — говаривал не раз
покойный мой батюшка, — ни дать ни взять походила на то, как собака
оскаливает зубы, когда увидит чужого или захочет у другой собаки отнять
кость’.
Вот как гости, опорожнив штоф запеканки, остались без дела, то
батюшка, желая занять их чем-нибудь до ужина, начал с ними разговаривать.
— Ну что, приятели, — спросил он Козаков, — что у вас на Дону
поделывается?
— Да ничего! — отвечал козак с толстым брюхом. — Все по-прежнему:
пьем, гуляем, веселимся, песенки попеваем.
— Попевайте, любезные, — продолжал батюшка, — попевайте, только Бога
не забывайте!
Козаки захохотали, а приказный оскалил зубы, как голодный волк, и
сказал:
— Что об этом говорить, сударь! Ведь это круговая порука: мы Его не
помним, так пускай и Он нас забудет, было бы винцо да денежки, а все
остальное трынь-трава!
Батюшка нахмурился, он любил пожить, попить, пображничать, но был
человек благочестивый и Бога помнил. Помолчав несколько времени, батюшка
спросил подьячего, из какого он суда.
— Из уголовной палаты, сударь, — отвечал с низким поклоном
приказный.
— Ну что поделывает ваш председатель? — продолжал батюшка.
А надобно вам сказать, господа, что этот председатель уголовной
палаты был сущий разбойник.
— Что поделывает? — повторил приказный. -Да то же, что и прежде,
сударь: служит верой и правдою…
— Да, да! Верой и правдою! — подхватили в один голос все козаки.
— А разве вы его знаете? — спросил батюшка.
— Как же! — отвечал козак с совиным носом. — Мы все его приятели и
ждем не дождемся радости, когда его высокородие к нам в гости пожалует.
— Да разве он хотел у вас побывать?
— И не хочет, да будет, — перервал козак с большой головою. — Не так
ли, товарищи?
Все гости опять засмеялись, а подьячий, прищурив свои кошачьи
глаза, прибавил с лукавой усмешкою:
— Конечно, приехать-то приедет, а нечего сказать, тяжел на подъем!
месяц тому назад совсем было уж в повозку садился, да раздумал.
— Как так? — вскричал батюшка. — Да месяц тому назад он при смерти
был болен.
— Вот то-то и есть, сударь! По этому-то самому резонту он было
совсем и собрался в дорогу.
— А, понимаю! — прервал батюшка. — Верно, доктора советовали ему
ехать туда, где потеплее?
— Разумеется! — подхватили с громким хохотом козаки. — Ведь у нас за
теплом дело не станет: грейся, сколь хочешь.
Этот беспрестанный и беспутный хохот гостей, их отвратительные
хари, а пуще всего двусмысленные речи, в которых было что-то нечистое и
лукавое, весьма не понравились батюшке, но делать было нечего: зазвал
гостей, так угощай! Желая как можно скорее отвязаться от таких
собеседников, он закричал, чтоб подавали ужинать. Не прошло получаса, как
стол уже был накрыт, кушанье поставлено и бутылки с наливкою и виноградным
вином внесены в комнату, а все хлопотал и суетился один Андрей. Несколько
раз батюшка хотел спросить его, куда подевались другие люди, но всякий раз,
как нарочно, кто-нибудь из гостей развлекал его своими разговорами, которые
час от часу становились забавнее. Козаки рассказывали ему про свое
удальство и молодечество, а приказный про плутни своих товарищей и казусные
дела уголовной палаты. Мало-помалу они успели так занять батюшку, что он,
садясь с ними за стол, позабыл даже помолиться Богу. За ужином батюшка
ничего не кушал, но, не желая отставать от гостей, он выпил четыре бутылки
вина и две бутылки наливки — это еще не диковинка: покойный мой батюшка
пить был здоров и от полдюжины бутылок не свалился бы со стула! Да только
вот что было чудно: казалось, гости пили вдвое против него, а из
приготовленных шести бутылок вина и четырех наливки только шесть стояло
пустых на столе, то есть именно то самое число бутылок, которое выпил один
покойник батюшка, он видел, что гости наливали себе полные стаканы, а
бутылка всегда доходила до него почти непочатая. Кажется, было чему
подивиться, и он точно этому удивлялся — только на другой день, а за ужином
все это казалось ему весьма обыкновенным. Я уже вам докладывал, что мой
батюшка здоров был пить, но четыре бутылки сантуринского и почти штоф
крепкой наливки хоть кого подрумянят. Вот к концу ужина он так
распотешился, что даже безобразные лица гостей стали казаться ему
миловидными, и он раза два принимался обнимать приказного и перецеловал
всех казаков. Час от часу речи их становились беспутнее и наглее, они
рассказывали про разные любовные похождения, подшучивали над духовными
людьми и даже — страшно вымолвить! — забыв, что они сидят за столом, как
сущие еретики и богоотступники, принялись попевать срамные песни, и
приплясывать, сидя на своих стульях. Во всякое другое время батюшка не
потерпел бы такого бесчинства в своем доме, а тут, словно обмороченный,
начал сам им подлаживать, затянул: удалая голова, не ходи мимо сада, и
вошел в такой задор, что хоть сей час вприсядку. Меж тем козаки, наскучив
орать во все горло, принялись делать разные штуки: один заговорил брюхом,
другой проглотил большое блюдо с хлебенным, а третий ухватил себя за нос,
сорвал голову с плеч и начал ею крутить, как мячиком. Что ж вы думаете,
батюшка испугался? Нет! все это казалось ему очень забавным, и он так и
валялся со смеху.
— Эге! — вскричал подьячий. — Да вон там на последнем окне стоит
никак запасная бутылочка с наливкою, нельзя ли ее прикомандировать сюда? Да
не вставай, хозяин, я и так ее достану, — примолвил он, вытягивая руку
через всю комнату.
— Ого! какая у тебя ручища-то, приятель! — закричал с громким
хохотом батюшка. — Аршин в пять! Недаром же говорят, что у приказных руки
длинны…
— Да зато память коротка, — перервал один из козаков.
— А вот увидите! — продолжал подьячий, поставив бутылку посреди
стола. — Небось вы забыли, чье надо пить здоровье, а я так помню, начнем с
младших! Ну-ка, братцы, хватим по чарке за всех приказных пройдох, за
канцелярских молодцов, за удалых подьячих с приписью! Чтоб им весь век
чернила пить, а бумагой закусывать, чтоб они почаще умирали да пореже
каялись!.
— Что ты, что ты? — проговорил батюшка, задыхаясь со смеху. — Да
этак у нас все суды опустеют.
— И, хозяин, о чем хлопочешь! — продолжал приказный, наливая
стаканы. — Было бы только болото, а черти заведутся. Ну-ка, за мной — ура!
— Выпили? — закричал козак с крючковатым носом. — Так хлебнем же
теперь по одной за здоровье нашего старшого. Кто станет с нами пить, тот
наш, а кто наш, тот его!
— А как зовут вашего старшину? — спросил батюшка, принимаясь за
стакан.
— Что тебе до его имени! — сказал козак с большой головою. — Говори
только за нами: да здравствует тот, кто из рабов хотел сделаться господином
и хоть сидел высоко, а упал глубоко, да не тужит.
— Но кто же он такой?
— Кто наш отец и командир? — продолжал козак. — Мало ли что о нем
толкуют? Говорят, что он любит мрак и называет его светом, так что ж? Для
умного человека и потемки свет. Рассказывают также, будто бы он жалует
Содом, Гомор и всякую беспорядицу для того, дескать, чтоб в мутной воде
рыбку ловить, да это все бабьи сплетни. Наш господин — барин предобрый, ему
служить легко: садись за стол не крестясь, ложись спать не помолясь, пей,
веселись, забавляйся, да не верь тому, что печатают под титлами — вот и вся
служба. Ну что? ведь не житье, а масленица, — не правда ли?
Как ни был хмелен батюшка, однако ж призадумался.
— Я что-то в толк не беру, — сказал он.
— А вот как выпьешь, так поймешь, — перервал подьячий. — Ну братцы,
разом! Да здравствует наш отец и командир!
Все гости, кроме батюшки, осушили свои стаканы.
— Ба, ба, ба! хозяин! — закричал подьячий. — Да что ж ты не пьешь?
— Нет, любезный! — отвечал батюшка. — Я и так уж пил довольно. Не
хочу!
— Да что с тобой сделалось? — спросил толстый козак. — О чем ты
задумался? Эй, товарищи! надо развеселить хозяина. Не поплясать ли нам?
— А что, в самом деле! — подхватил приказный. — Мы посидели
довольно, — не худо промяться, а то ведь этак, пожалуй, и ноги затекут.
— Плясать так плясать! — закричали все гости.
— Так постойте же, любезные! — сказал батюшка, вставая. — Я велю
позвать моего гуслиста.
— Зачем? — перервал подъячий. — У нас и своя музыка найдется. Гей,
вы — начинай!
Вдруг за печкою поднялась ужасная возня, запищали гудки, рожки и
всякие другие инструменты, загремели бубны и тарелки, потом послышались
человеческие голоса, целый хор песельников засвистал, загаркал, да как
хватит плясовую — и пошла потеха!
— Ну-ка, хозяин, — проговорил козак с красноватым носом, уставив на
батюшку свои зеленые глаза, — посмотрим твоей удали!