НЕЗАБЫВАЕМАЯ ВСТРЕЧА
НЕЗАБЫВАЕМАЯ ВСТРЕЧА
Воспоминания
‘Италия. Максиму Горькому’.
КОММЕНТАРИИ
КОММЕНТАРИИ
Незабываемая встреча, Макаренко Антон Семёнович, Год: 1398
Время на прочтение: 5 минут(ы)
А. С. Макаренко. Собрание сочинений в четырех томах. Том 4
М., ‘Правда’, 1987
В шести километрах от Харькова был когда-то Куряжский монастырь. В 1920 году монахи разбрелись кто куда, и в помещении монастыря была открыта колония для беспризорных ребят. О том, как жили и работали ребята в колонии имени Горького, я подробно написал в своей книге ‘Педагогическая поэма’. В 1928 году у нас в колонии была уже своя школа-семилетка, и в ней училось триста мальчиков и сто девочек.
За восемь лет дружной совместной работы горьковцы выработали много интересных способов коллективного самоуправления. Руководили всем коллективом выросшие вместе с колонией комсомольцы. Все горьковцы разделялись на отряды по десять — пятнадцать человек. Отряды выбирали своим командиром самого лучшего, дельного парня или девушку. Распоряжение своего отрядного командира ребята выполняли по-военному, беспрекословно. Все командиры собирались на совет командиров, и совет, вместе со старшими, решал все главные жизненные вопросы.
Бывшие беспризорники с увлечением обрабатывали сто гектаров монастырской земли, прекрасно вели сельское хозяйство, разводили свиней, коров и лошадей.
Для тех, кто имел охоту заняться ремеслом, налажены были разные мастерские: столярная, сапожная, швейная.
Став настоящими советскими ребятами, горьковцы высоко держали честь своей коммуны. Они гордились ею и любили ее так же крепко, как своего шефа — Алексея Максимовича Горького. Алексей Максимович жил в Италии, когда мы написали ему первое письмо, и так как адреса мы хорошо не знали, на конверте написали коротко:
Ответ получили через месяц, и после этого мы написали уже письмо настоящее. В колонии было 28 отрядов, у каждого отряда были свои дела и особенности, каждый отряд захотел написать отдельно. И до самого приезда Алексея Максимовича в Союз, в 1928 году, колонисты придерживались такого способа переписки. Всегда получался очень большой пакет. Я не протестовал против такого обилия, хотя и думал, что Алексею Максимовичу некогда будет читать все отрядные письма. Алексей Максимович обыкновенно присылал также не одно письмо в конверте, а два: одно для меня, другое для ребят, но в этих письмах отвечал так подробно, что и в самом деле выходило: все отрядные дела ему известны.
Наша дружба с великим писателем крепла с каждым месяцем, и когда в начале 1928 года стало известно, что Алексей Максимович едет в СССР, никто в колонии не сомневался, что он обязательно побывает и у нас.
Не сомневался в этом и Алексей Максимович. Он писал нам, что в Союз он прибудет в июне, а к нам приедет в июле. Так и вышло.
В начале июля, в самый разгар жатвы, почетный караул горьковцев с оркестром и знаменем выстроился на перроне харьковского вокзала. Алексея Максимовича встречали тысячи людей. Выглянув из окна вагона, он сразу узнал нас и приветливо протянул к нам руки.
На другой день он приехал в колонию. Ребята встретились с ним как родственники, с глубочайшей теплотой дружбы, и как читатели, и как граждане Советской страны. Алексей Максимович прожил у нас три дня. В здании школы ребята приготовили для него большую комнату, любовно украсив, ее зеленью и цветами.
Алексей Максимович вставал вместе с нами — в шесть часов утра. Ему не пришлось тратить время на ознакомление с нашими делами: все было ему известно, многочисленные письма наших двадцати восьми отрядов, все до одного, были им прочитаны, и он ничего не забыл из того, что было там написано.
Он знал не только фамилии, но имена всех командиров, а также и других ребят, о которых ему писали.
Он знал, как ведется наше хозяйство.
Ему хорошо были известны дела свинарни — главного нашего богатства. В колонии была замечательная свинарня, устроенная по последнему слову техники. В ней воспитывалось триста чистокровных английских свиней.
Даже расположение наших построек было ему знакомо. В первое же утро, зайдя в его комнату, я уже не застал в ней нашего дорогого гостя. Я увидел его только за завтраком в общей столовой. Он сидел, тесно окруженный ребятами одиннадцатого отряда, и деревянной ложкой ел гречневую кашу. За его спиной стояла в белоснежном халате ‘дежурная хозяйка’ — одна из девушек-воспитанниц — и чуть не плакала:
— Алексей Максимович, как же это так: для вас завтрак готовили, а вы взяли и пришли сюда, в отряд. А мы там хороший завтрак…
Он лукаво поглядывал на ребят, пригласивших его завтракать, и оправдывался:
— Послушай… чего ты пристала? Это же каша… такая замечательная…
Ребята были в большом затруднении: с одной стороны, им хотелось, чтобы Алексей Максимович завтракал за их столом, с другой стороны, выходило как-то неловко — они лишили Алексея Максимовича какого-то лучшего завтрака, приготовленного для него дежурной хозяйкой. Петька Романченко нашел выход из положения:
— Алексей Максимович сначала у нас позавтракает, а потом съест твой завтрак, Варя, хорошо?
Горькому этот выход очень понравился. Он оглянулся на хозяйку и добродушно развел руками:
— Ну, вот, видишь. Чего же ты волнуешься? А твоего завтрака на нас хватит?
— На кого — на вас?
— На меня и на них… вот… на одиннадцатый отряд.
— Так они… Вот еще новости! Их же пятнадцать человек!
— Не хватит, значит?
Дежурная хозяйка в панике бросилась на кухню. По дороге налетела на меня и с возмущением забормотала:
— Эти… одиннадцатый… все напутали… все испортили.
Я ей посоветовал подать ‘горьковский’ завтрак на стол одиннадцатого отряда. Там началось пиршество, и Горький смеялся больше всех, глядя на кусок зажаренной свинины, одиноко лежавший на тарелке. Одиннадцатый отряд, конечно, краснел и отказывался от встречного угощения. Так ничего и не вышло из отдельной кухни, организованной для гостя заботами наших юных хозяек.
После завтрака Алексей Максимович ходил между командирами и договаривался, куда ему отправляться на работу. На самых далеких полях убиралось яровое, но туда нужно было ехать, а Горький ни за что не хотел ехать на линейке, так как откуда-то узнал, что для этого нужно снять с работы лошадь. Но и в этом случае выход был найден. Алексея Максимовича усадили на жатвенную машину. Держаться на железном сиденье жатки было довольно трудно, но жатку окружил целый отряд, и упасть Алексею Максимовичу было некуда.
Он шутил:
— На чем только я не ездил, а на таком экипаже еще ни разу не доводилось.
В поле он отказался от косы:
— Какой я косарь? Ну вас, смеяться будете!
— Нет, не будем смеяться, Алексей Максимович! Вот острая коса, это для вас приготовили.
— Я лучше вот эту штуку возьму.
Он взял вилы и помогал ребятам подгребать колосья. Ребята окружили его и, рассуждая о разных хитростях работы вилами, успевали подбирать за него все колосья. Алексей Максимович обиделся:
— Что же ты… Слушай, оставь же и мне что-нибудь…
Прибежал дежурный командир:
— Это для чего Алексею Максимовичу вилы дали? Он гость, а вы его… работать! Алексей Максимович, там вас столяры ожидают. У них сейчас сдача ульев.
Алексей Максимович понимал, что нельзя никого обижать. Поэтому в течение рабочего дня он успевал побывать на всех работах.
В бывшей зимней церкви он рассказал колонистам, как много лет тому назад он пришел в этот самый монастырь, чтобы поспорить со знаменитым святошей.
В свинарне он обеспокоенными глазами наблюдал, как поросится ‘Венера’, и принял на свои руки первого великолепного английского поросенка.
После работы и ужина все колонисты собирались вокруг Горького. Один вечер был посвящен постановке ‘На дне’ силами ребят. Горького посадили посредине зала и во время действия на сцене рассказывали ему разные подробности об актерах. Больше всего понравилась Алексею Максимовичу игра колониста Шершнева, изображавшего Сатина. На другой вечер был концерт.
А потом пришел третий день, и Алексей Максимович должен был уезжать. Глаза колонистов с утра сделались удивленными: как это так — уезжает Горький!
Казалось, что он не три дня был среди нас, а с самого основания колонии жил с нами. И это было вполне естественно: колония имени Горького не только носила это имя,— горьковцы любили и чтили Алексея Максимовича, как отца.
Ребята выстроились на дворе. Развернули знамя, подали команду. Но не было уже в этом строю никакой торжественности, было только одно стремление: как-нибудь удержать прощальные слезы. Алексей Максимович проходил по рядам, пожимал всем ребятам руки и ласково-грустно улыбался.
Большой, нарядный автомобиль был прислан за ним из Харькова, и шофер заботливо распахнул блестевшую лаком дверцу.
Впервые — журнал ‘Дружные ребята’, 1938 г., No 6.