Александр Грузинский
Александр Грузинский
Незабудки
Незабудки
—————————————————-
Незабудки, Лазарев-Грузинский Александр Семенович, Год: 1913
Время на прочтение: 5 минут(ы)
На лугах и в лесу из весенних цветов, быть может самые красивые — незабудки. Эти маленькие голубенькие цветочки любят расти по низинам, в сырых местах, где-нибудь возле пруда, канавы с водой или около тех заливчиков, покрытых осокой и похожих на болота, которые образуют поводу извивающейся змеёй лесные речки.
Михаил Васильевич останавливается возле одного из таких заливчиков, смотрит на голубой, как небо, берег, покрытый тысячами цветов и думает, что трудно встретить что-нибудь лучше этого ковра. Затем он делает несколько шагов, щурит свои близорукие глаза, краснеет и пятится от куста, как будто видит там узкую морду волка, с налитыми кровью глазами и пеной, которая капает на землю с волчьего языка, или же ядовитую с темной спиной и серым брюхом змею. Но за кустом нет ни змеи, ни волка, за кустом на мягкой траве, среди маленьких чистых голубых цветков, звучат поцелуи и шёпот, который кажется Михаилу Васильевичу нежным и страстным, как всякий шёпот при поцелуях. Маленькая женская фигурка прижалась к мужской. Михаил Васильевич видит её спину, затылок, растрепавшиеся белокурые волосы и тонкую ручку, которая лежит на плече у возлюбленного или мужа. Дальше Михаил Васильевич не смотрит. Он чувствует себя сконфуженным и несчастным, будто сделавшим что-нибудь дурное, хотя, по справедливости, он ни в чем не виноват, он не подглядывал, а наткнулся на нежную сцену случайно.
Очутившись вдали от незабудок и куста, Михаил Васильевич вздыхает с облегчением и отирает вспотевший лоб.
— Ффу! — шепчет он. — Кажется они меня не видели. Обернись они, в каком бы глупом положении очутились мы все.
Он шагает по лесной тропинке к своей даче и чем дальше уходит от незабудок, тем более весь этот случай представляется ему не трагичным, а смешным. Он думает, что, по всей вероятности, это новобрачные, переживающие в мае свой медовый месяц, счастливые до глупости, надоевшие своими поцелуями и ласками родным, знакомым, даче, лесу, небу, воздуху, земле и воде. Быть может, это жених и невеста, которые, пользуясь правами близкой свадьбы, меняются поцелуями, думая, что жизнь коротка, а потом будет слишком мало времени и они не успеют нацеловаться, не подозревая, что после свадьбы будут сидеть и зевать и мучительно думать, как бы лучше убить это тягучее, скучное, надоевшее время. А может быть, она чья-нибудь жена, а он чей-нибудь муж. Вырвавшись из-под надзора ревнивых глаз, они ушли в лес и пользуются мгновеньями преступного, но сладкого счастья.
Вдруг Михаил Васильевич вздрагивает, по лесу прокатывается крик:
— Лена! Где ты? А-у!..
Михаил Васильевич останавливается и слушает. Вот-вот из незабудок прозвучит, ответное ‘ау’, ‘ау’, влюбленные отодвинутся друг от друга, помахают платками в пылающие щеки, оправят спутавшиеся волосы и выйдут на встречу мужу. И он ничего не узнает об их речах и их поцелуях, как не узнают об этом тысячи, сотни тысяч мужей.
Но откуда-то издали, не со стороны незабудок тоненький голосок отвечает:
— А-у, a-y!
Зовут другую, если судить по голосу, не женщину, а девочку.
Та же женщина сидит и целует, и шепчет нежные речи, а может быть, муж её бесконечно доверчив и ничего не подозревает, и если бы ему сказали о том, что Михаил Васильевич видел в лесу, он рассмеялся бы весело и безобидно. Разве нет на белом свете доверчивых мужей? Боже милостивый! Да сколько угодно!
— А, что если…
В голосе Михаила Васильевича мелькает странная мысль, он садится на старый трухлявый пень и чувствует, что, несмотря на жар, майского огня, лоб его покрывается холодным потом.
— А что, если это Катя была? — шепчет Михаил Васильевич с жалкой улыбкой.
Уже не только его лоб в холодном поту, холод пробегает по всему его телу и забирается в сердце. Ведь, он тоже доверчивый муж, а его Катя весела, легкомысленна, красива, как пестрокрылая бабочка или голубая стрекоза, и на много лет моложе его. И шляпа их доброго знакомого Виктора Петровича ужасно похожа на шляпу того, кого белокурая женщина так охотно дарила своими поцелуями. Почему раньше в голову ему не приходило, что Катя может ему изменить. И зачем они принимают Виктора Петровича, зачем считают его добрым знакомым?
Кому он нужен, кому интересен? О Викторе Петровиче очень нехорошо говорят и давно бы следовало указать ему на дверь. Михаил Васильевич чувствует, что так дело оставаться не может, нужно что-нибудь предпринять, встает с пня и возвращается к незабудкам.
Если бы он мог, он крался бы тихо, осторожно, как степной волк подкрадывается к отделившейся от стада овце или тихо подбирается к кабану в густых камышах, но тело Михаила Васильевича точно налито свинцом, колени подгибаются и ноги волочатся по зеленой сочной траве и путь ему кажется страшно длинным: тропинке до незабудок нет конца.
Но вот и незабудки.
Михаил Васильевич раздвигает кусты и вскрикивает.
За кустами тихо и пусто, за кустами нет ничего, кроме смятой травы, кусты, по старому, чуть-чуть качаются от ветра, по-прежнему на голубое небо глядит голубой ковер незабудок, но влюбленные ушли и унесли с собой свое счастье и тайну.
И Михаил Васильевич уже никогда-никогда не узнает ничего!
Он ложится на траву, разбирает незабудки руками, в надежде найти клочок ленточки, обломок спички, обрывок бумаги, что-нибудь такое, что может навести его на открытие тайны, ко кругом нет ничего. Решительно ничего. Тайна темна, как беззвездная осенняя ночь. Кто разгадает ее? Что для этого нужно сделать?
Маленькая птичка с красной грудкой прилетает к кустам, чирикает и в испуге бросается прочь, увидав Михаила Васильевича, Это огорчает его, как дурное предзнаменование. Ему бы хотелось веселья, счастья, хороших предзнаменований взамен сомнения, копошащегося в его душе.
Где-то вдали меланхолически кукует кукушка, Михаилу Васильевичу слышится в её куковании бесконечная грусть.
— Глупости! — шепчет Михаил Васильевич. Но брови его сдвигаются, и он не может отделаться от неприятного чувства. — Вздор! Все вздор. Расшалившиеся нервы.
Но от этого ему не делается легче.
Михаил Васильевича встает с травы, с отвращением смотрит на незабудки и тихо шагает к даче: путь ему кажется долгим и грустным, кода же он доходит до дачи, первое, что слышит он, это — громкий веселый смех Виктора Петровича, смех летит через балконную дверь, разносится по саду и больно жалит пришедшего в сердце.
— Боже мой, что с тобой?! — с испугом спрашивает жена Михаила Васильевича, взглянув на бледное лицо мужа с посиневшими губами, и потухшим взглядом.
— Ничего.
— Ты нездоров. Посмотрись в зеркало. Ты на себя не похож. Что случилось?
— Я… я, действительно, чувствую себя нехорошо.
Михаил Васильевич делает шаг по балкону и вдруг хватается за стол. На столе в вазе стоит большой букет свежих только что сорванных незабудок.
— Что это? — спрашивает он, отступая в ужасе.
— Незабудки. Почему ты пятишься, точно увидел змею? Ведь ты же любишь незабудки?
— Я? Кто тебе сказал? Я их терпеть не могу!
— Вот новость!
— Отвратительные цветы! Откуда они взялись?
— Из леса.
Михаил Васильевич подходит к жене, крепко схватывает ее за руку и спрашивает:
— Это ты набрала?
— Что за трагедия? — пробует она улыбнуться.
— Ты? Ты?
Она видит ужас, обезображивающий лицо мужа и говорит серьезно:
— Да нет же, нет. Это Марья Аркадьевна с Виктором Петровичем в лесу набрали. Они сейчас только вернулись. Марья Аркадьевна пошла переодеться, она у нас обедает.
— А ты… ты была дома?
— Ну да, дома.
Михаил Васильевич опускается на стул, смеется странным смехом и горит:
— А, ведь, это, должно быть со мной от жары. Нынче страшно жарко. Да и от голода тоже. Я ужасно проголодался. Как только Марья Аркадьевна будет готова, вели на стол подавать, мой ангел. Виктор Петрович, что вы сидите там в духоте? Идите сюда. Если бы вы знали, как я рад вас видеть.
Михаил Васильевич смеется, хочет удержаться от смеха и не может. Он чувствует себя в положении человека, которого схватили и от ликующего дня бросили в темное, холодное подземелье, закрыли железную дверь и задвигают тяжелые засовы, вид которых без слов говорит, что из подземелья не будет возврата ни к жизни, ни к счастью. Но вдрут человек открывает глаза, видит яркое голубое небо, сверкающее солнце и догадывается, что это был только тяжелый сон.
Впервые: журнал ‘Огонек‘, 1913, No 20.
Исходник здесь: Фонарь. Иллюстрированный художественно-литературный журнал.