Петр Гнедич
Петр Гнедич
Невозвратное время
Невозвратное время
I
I
II
II
III
III
IV
IV
V
V
VI
VI
VII
VII
———————————————————-
Невозвратное время, Гнедич Петр Петрович, Год: 1893
Время на прочтение: 5 минут(ы)
Он прежде был такой краснощекий, здоровый, этот гимназистик, и вдруг так осунулся и позеленел к весне — экзамены дали себя знать.
И отец, потрепав его по щеке, после того, как последний экзамен был сдан, проговорил ласково:
— Ничего, в деревне откормишься.
Деревня! Сколько обаянья, прелести, поэзии в этом слове! Деревня — это значит удочка и старый садовник Яким на заре, на плотине, деревня — это значит серенькая верховая лошадка с казачьим седлом, деревня — это значит ягоды, ягоды без конца, и, грибы, и густые сливки, и варенья.
А уж простор-то, простор!.. Поля неоглядные, рожь волнуется, речка серебрится, зарницы играют. А в лесу прохладно, тенисто. А главное — нет мундира на девяти пуговицах, с покрасневшим за зиму галуном, а вместо этого чудесная широкая блуза…
— Отдохнешь, — говорит отец. — Молодчина, что все экзамены выдержал. Подарю я тебе за это сочинения Тургенева. Очень ты меня обрадовал.
Дым перелетает то на одну сторону поезда, то на другую. Колеса грохочат, цепи звенят, мелькают рощи и деревни. Телеграфные проволоки, с воробьями и фаянсовыми стаканчиками на столбах, мчатся волнующеюся сетью. На станциях так весело позванивают колокола, словно чириканье ласточки, дребезжит свисток кондуктора. Весело, радужно на душе.
А, опять старые знакомые! Серенький полустанок. Старик сторож кланяется: узнал, обрадовался. Потряхивают бубенцами кони, вон и Федор сидит на козлах, натягивая вожжи: левый пристяжной трусит паровоза. Знакомые кустики, домики, дорога. Поезд свистнул. Четырехугольная спина заднего вагона, с круглыми буферами, стала быстро уменьшаться. Сторож поднял шлагбаум. Какая мягкая дорога: колеса катятся в пыли, точно по вате. Воздух-то какой душистый! Каждый поворот, столб, забор, даже, кажется, каждый петух, разгуливающий у подворотни — все это знакомое, милое, чудесное. Вон мельница, вон плотина, камни грудою навалены у воды, свиньи роются в канаве, и тот же кривой плот стоит в заводи. Зубчатая стена леса засинела, а там, за ним, будет озеро, а за озером — дом.
Собаки веселые, большие, с мохнатыми хвостами, кидаются со двора навстречу. Что за радость, за ликованье, лижут руки, щеки, глаза, прыгают, чуть не кувыркаются… Приехали…
— Чем же, Вася, ты будешь летом заниматься? — осведомляется мамаша.
— А вот, мама, я хочу с Якимом раков ловить. Мы рано, чуть свет, будем уходить с ним.
— Ну, чем свет я вставать тебе не позволю: у нас места туманные, сырые, еще простудишься. Пока солнце не обогреет, нельзя выходить из сада.
— Да у меня сапоги вот какие: по колено.
— Нет, нет. Да и что это за мода уходить такую рань. Раскиснешь — заниматься не будешь.
— А после чая я верхом буду ездить.
— Ну, а английским языком ты с мисс Бетси когда же будешь заниматься?
— А разве летом надо?
— Ведь ты забудешь все!
Мамаша приходит в ужас: у нее даже брови краснеют.
— Два часа в день английским языком заниматься необходимо, иначе ты не будешь ездить верхом.
— Да, а латинский как же? — вставляет свое замечание папаша. — Тебя перевели под условием, чтобы ты подготовился за лето. По часу в день обязательно, как хочешь. Ведь недаром же мы учителя взяли.
— А фортепиано? — продолжает напевать мамаша. — Нельзя же совсем его забросить. Так мило играл, а теперь к осени окончательно разучишься.
— Тоже по часу, — соглашается папаша.
— Хорошо, — насупясь отвечает гимназистик. — Только неужто ж каждый день?..
Солнце печет. В траве стрекотанье, жужжанье, пение. Пестрые бабочки плюхают яркими крылышками. В цветнике сладкий смешанный запах душистого горошка и левкоя. Мальчик сидит на балконе и учится.
Ласточки свили гнездо как раз на балконе. Из него уж выглядывают пять маленьких головок. Едва мать или отец прилетит к ним с мухою в клюве, пять желтых ртов разеваются как по команде и дружный клекот встречает добычу. Одному удалось проглотить крылатое насекомое, ласточка спорхнула, и птенцы опять спрятали в гнезде головки…
Мальчик смотрит на них. А как славно, что нашего латиниста немца нет, что он далеко отсюда. Сидит, чего доброго, и теперь за каким-нибудь Виргилием, или, пожалуй, пьет свой шнапс где-нибудь в Новой Деревне или в Парголове. Это далеко-далеко отсюда. Ему и не снится такое затишье. Облака белые ползут, кучер коляску моет у сарая, вон на ледник горничная бежит за сливками.
Что может быть лучше деревенского завтрака? Вареники в густой сметане, такие пышные, сладкие, каких никогда в городе не бывает. Нужды нет, что перед самым завтраком он сидел в грядах клубники и ел ее чуть не горстями, такую крупную, ароматную, горячую с той стороны, откуда печет солнце. Он с аппетитом проглатывает и вареники, и котлету с бобами, и сладкий пудинг, твердо памятуя персидскую поговорку: ‘Завтракай, не думая об обеде, обедай, не думая о завтраке’.
Как бы хорошо после еды завалиться на сено, носом кверху, ничего не думать, ни на что не смотреть, а только дышать и нежиться в какой-то полудремоте. Но нельзя удрать: сейчас после завтрака урок музыки, который, вдобавок, дает сама мамаша, а ее считают все родственники прекрасною музыкантшею.
— Что ты играешь, что ты играешь? — в ужасе говорит мамаша. — Ведь это невозможно, ты хуже всех братьев. И желания у тебя заниматься нет. Скажи, чем же это кончится?
Он переводит сонные глаза с крючков нот на подбородок матери, а с подбородка опять на крючки, и ничего не отвечает. Ну почем он знает, чем это кончится!
— Не понимаю, что из тебя выйдет, — удивляется она. — Мы с папою так грустим, так грустим о тебе… Стыдись: тебе двенадцать лет.
Мимо окна проходит большой косматый дворняга, с репейниками и щепками, довольно симметрично усаженными по всему телу и особенно, по хвосту.
— Счастливец, — невольно думается Васе, — и никто-то его не учит музыке…
Мисс Бетси, колыхая тончайшею талиею серенького ситцевого платья (всего крапинками, точно она цесарка), входит в комнату мамаши. Ее бровки сдвинуты, бесцветные глазки мечут искры.
— Сударыня, — обращается она на французском диалекте, — заставьте Васю говорить по-английски. Ему предписано от трех до четырех говорить на английском языке, а он все время по-русски. Меня он не слушает.
— Потрудитесь прислать его ко мне.
Через минуту является Вася. Он красен, как морковь, щеки лоснятся от пота, вихры торчат во все стороны, кожаный пояс на боку, один сапог наполовину в грязи, другой чистый.
— Что это за новости? Отчего ты не слушаешь мисс?
— Да как же, мама, я ее буду слушать: я с дьячком Мартыном говорю, не могу же я с ним по-английски…
— Зачем же ты говоришь с ним не в те часы, когда можно?
— Да он пришел меня звать идти угрей ловить сегодня вечером.
— Ты думаешь, я с ним тебя отпущу? Что за компания тебе дьячок? Он даже не духовное лицо, а так что-то такое. Вздор все у тебя в голове. Гораздо лучше говорить по-английски, чем угрей ловить. Изволь сейчас идти к мисс, а за то, что ты не слушался ее, будешь сегодня без сладкого…
Папаша и мамаша составили ареопаг. Лица их пасмурны. Они серьезно грустят о бедном Васе.
— Ничего не хочет делать, — беспомощно разводя руками говорит мамаша. — Что из него выйдет только…
— Да, вот латынью плохо он занимается, галок считает. Ну что же, и будет пастухом…
Вася сидит в углу и хмурится. Он бы с удовольствием пошел в пастухи. Лег бы в поле на траву, всех собак бы с собою забрал, и книжек. Вел бы жизнь индейцев, вот что у Майн Рида описана, или у Густава Эмара. Хорошо!
— Я уж о латыни не говорю, — возражает мамаша, — но он не хочет заниматься английским языком. Теперь невозможно нигде в обществе показаться без английского языка. При Дворе больше говорят по-английски, чем по-французски. Что же из него будет, если он не хочет учиться?
Папаша в ответ глубоко вздыхает.
— И музыка тоже, — продолжает мамаша. — Как же не играть на фортепиано, это так мило, когда кто в обществе играет. И смотрят иначе на человека, видят, что ему дан тон, образование…
— Послушай, — добавляет отец, — ты не забывай, что уходит невозвратное время: пропустишь — не воротишь. Теперь у тебя такой возраст, когда и пользоваться им…
— Будь умником, займись еще музыкою, — усовещивает в заключение мамаша.
Вася растроган. Он чувствует, что действительно он гадкий мальчик, и послушно идет к фортепиано, стараясь не смотреть в окно на голубое небо, на далекие леса, не думать об озерах и полях…
А невозвратное время уходит и уходит…
Исходник здесь: Фонарь. Иллюстрированный художественно-литературный журнал.