НЕВОЛЬНИЧІЙ КОРАБЛЬ.
НЕВОЛЬНИЧІЙ КОРАБЛЬ.
Изъ путевыхъ записокъ русскаго моряка.
КАНИБАКСЪ —….Ъ
‘Сынъ Отечества’, No 2, 1852
Невольничий корабль, Блок Густав Карлович, Год: 1852
Время на прочтение: 11 минут(ы)
…. Я сошелъ на берегъ, на берегъ знойной Африки, мн хотлось разсяться: на корабл было какъ-то скучно, общество нашихъ офицеровъ разъхалось по окрестностямъ, иные въ дивную Констанцію, другіе на Львиный-хребетъ. Пріятная наружность Капштадта, по улицамъ котораго я бродилъ, находилась въ то время подъ вліяніемъ удушливо-жаркой атмосферы: было за тридцать градусовъ по Реомюру. Я зашелъ въ кафе-ресторанъ, скромный, неизысканный по убранству, по чистый, опрятный, щеголявшій изящною простотою. Мн дали лимонаду, мороженаго и превосходную гаванну. Я кейфовалъ, безсознательно слдя за клубами полупрозрачнаго голубаго дыма, едва замтныя струи котораго, въ-слдствіе строгихъ атмосферическихъ законовъ, извиваясь въ неуловимыхъ и граціозныхъ узорахъ, занимали мое воображеніе, воображеніе усталое, измученное., или, врне, на этотъ разъ какъ-то лнивое: я ни о чемъ не думалъ, а смотрлъ только, и былъ совершенно доволенъ этимъ моральнымъ и физическимъ спокойствіемъ, которому многіе и многіе могли бы позавидовать, потому-что въ немъ проглядывала безпечность, хотя, правда, и минутная, но зато самая идеальная безпечность!…
Это ли обстоятельство, костюмъ ли, наружность ли моя изобличали во мн русскаго — не знаю, но ко мн подошелъ каптейнъ, съ обычною нецеремонностью моряка, и подсвъ возл меня на стулъ, спросилъ не съ русскаго ли я судна? Я отвчалъ утвердительно, мы разговорились. Его интересовало знать, съ какою цлію мы постили Капштадтъ изъ дальнихъ, по его выраженію, водъ Финскаго-залива, омывающихъ берега окрестностей Петербурга, этой изящной столицы обширнаго русскаго царства.
Я удовлетворилъ его любопытству. Ему понравилась заботливость нашего правительства, нещадящаго расходовъ для благосостоянія своихъ подданныхъ, распространенныхъ на огромномъ пространств обитаемой нами планеты.
— Я самъ бывалъ въ Петербург, чудная ваша столица Петербургъ!— говорилъ онъ съ выраженіемъ, въ которомъ высказывалось удовольствіе, одушевлявшее его при этихъ воспоминаніяхъ.— Но много утекло воды съ-тхъ-поръ: я былъ тогда молодъ, а теперь, какъ видите, сдъ. Впрочемъ онъ былъ еще очень бодръ, здоровъ и свжъ для человка его лтъ, ему было, на взглядъ, лтъ пятьдесятъ съ небольшимъ.
Этотъ незнакомецъ принадлежалъ къ числу тхъ людей, которые могутъ понравиться съ перваго взгляда. Откровенность его чистосердечной бесды, лта, испытавшія жизнь — все привлекало мое вниманіе къ его разговору, прямому и исполненному такта, и внушало какое-то необъяснимое уваженіе: моряку, молодому лтами и опытомъ, общество подобнаго человка нетолько пріятно и занимательно, но даже и поучительно. Въ морской служб встртишь радости, удовольствія и ужасъ, опасности, горе и лишенія, и опытъ этотъ пріобртается десятками лтъ.
— Ну что, скажите, заговорилъ опять незнакомецъ, у васъ новаго въ Кронштадт? Эта уютная точка небольшаго островка была очень удачно избрана великимъ преобразователемъ Россіи Петромъ Великимъ: прекрасный рейдъ и спокойныя гавани. Хотлось бы мн, побывать въ тхъ краяхъ еще разъ, но врядъ ли исполнится мое желаніе, я, можно сказать, совершенно погрязъ въ торговл съ Восточной Индіей и Южною Америкою. А скоро ли вашъ капитанъ думаетъ оставить Капштадтъ?
— Быть-можетъ, на-дняхъ, отвчалъ я.
— И куда думаете зайти на пути?… Вроятно, въ Маниллу?
— Вы не ошиблись, но прежде, нужно вамъ сказать, намъ слдуетъ зайти въ Сингапуръ, обогнувъ сверную оконечность Суматры.
— Вотъ какъ! Да, мн самому случалось плавать Малаккскимъ-проливомъ: оно, знаете ли, непріятно и даже, отчасти, опасно….
— Почему?… Не по разбоямъ ли? перебилъ я было его.
— Нтъ, отвчалъ онъ довольно серьозно: не то, а по жестокимъ шкваламъ, которые называются въ тхъ краяхъ суматрами, и признаюсь, разрушительную силу которыхъ я не желалъ бы вамъ испытать. А что тамошніе разбои?… Прошло время каримонскихъ пиратовъ! Ныншніе Малайцы поутихли, сдлались, такъ-сказать, ручными, но, конечно, пальца въ ротъ имъ не клади: откусятъ!…
— Не сомнваюсь! А странно, какъ поразмыслишь, что эти люди такъ медленно, и по-видимому, такъ неохотно подчиняются вліянію здравой философіи разумныхъ существъ, т. е., человчества: посмотрите, даже зври, конечно одной породы, не отнимаютъ другъ у друга жизни, этого драгоцннйшаго дара земнаго бытія. Бросьте имъ спорный предметъ — пишу: они раздерутся, погрызутся — по тмъ вдь и кончутъ. А случается, что человкъ, изллянный на груди нжной и добродтельной матери, готовъ изъ-за золота посягнуть на жизнь своего собрата.
— Это врно, однакожъ, я чуть-было не сдлался пиратомъ поневол, сказалъ онъ мн, тономъ, который могъ бы привести боле робкое и неопытное существо, чмъ ваша’ покорнйшій повствователь, въ какое-то безмолвное оцпенніе.
— Не знаю, отвчалъ я нершительно: даже сомнваюсь чтобы неволя, могла принудить къ такому гнусному промыслу.
— Не знаете и сомнваетесь, молодой человкъ, возразилъ онъ хладнокровно: а это именно потому, что вы молоды. Воу! обратился онъ къ одному изъ прислужниковъ кафе-ресторана — two glases of brandy.
Я было принялся его благодарить, отговариваться, что не пью этой смси, которую дйствительно ненавидлъ,— но куда! мой Captain, отъ котораго вяло отчасти алкоголемъ, и слышать ничего не хотлъ, замтивъ, что онъ покуда еще не встрчалъ моряка, который отказывался бы отъ такого освжающаго нектара — стакана brandy and cold water.
Принесли стаканы. Исполнивъ вжливость, т. е. пробормотавъ другъ-другу обычное ‘уour wery good health’, мы отхлебнули по глотку принесеннаго зелья, и бесда наша пошла бодре.
— Да, да, сударь, продолжалъ онъ, предлагая мн чокнуться снова: это именно отъ молодости. Поврите ли вы, на-примръ, что капитанъ бостонскаго брига, имющій удовольствіе съ вами говорить, былъ однажды пиратомъ, но конечно, не по влеченію, а по невол?
Вопросъ, согласитесь, былъ оригиналенъ и интересенъ, я не усплъ на него отвтить, но воображеніе и физіономія мои, какъ обыкновенно бываетъ въ подобныхъ случаяхъ, сдлали уже тысячу вопросовъ: какъ? что? гд? когда? какимъ-образомъ? можетъ ли быть? вы шутите? и много тому подобныхъ.
— Вотъ видите ли, прибавилъ онъ съ довольною миною, замтивъ мое удивленіе и вопрошающій взглядъ: допейте этотъ стаканъ — и я объясню подробности обстоятельства или приключенія моихъ молодыхъ лтъ: какъ купецъ, думаю, я могу требовать отъ васъ этой дани? Согласны вы? прибавилъ мой весельчакъ, смясь отъ души.
Я, исполняя его желаніе, по спускалъ съ него глазъ, и разсмотрлъ при этомъ на правой щек его длинный и широкій рубецъ. Я обратился весь во вниманіе. Собесдникъ мой продолжалъ прихлебывать и описывать интересный эпизодъ изъ своей молодости такимъ-образомъ:
— Я былъ, мальчишкой, лтъ восемнадцати, въ Вестъ-Индіи. Бременскій баркъ, на которомъ я прибылъ туда изъ моего отечества, былъ мною оставленъ по маленькимъ капризамъ: мой хозяинъ былъ строптиваго характера, и гордъ, но извстенъ какъ отличный и отважный морякъ. Онъ зналъ моего отца, любилъ покойнаго, и хотлъ вывести меня — какъ говорится — въ люди, поэтому въ обращеніи со мною онъ былъ постоянно строгъ, взыскателенъ, и не давалъ мн, признаться, случая нжиться: я былъ и на марс, крпилъ брамсели, и прислуживалъ у него въ кают: чистилъ платье, сапоги и ходилъ за его бульдогомъ. Эта проклятая собака досаждала мн, бывало, боле всего. Разъ я взялъ лопарь, и ловко ‘огрлъ’ своего досаждателя. Остервенившееся животное бросилось мн на грудь, какъ африканская гіена, но я былъ силенъ: взялъ его за шею, и такъ сильно оторвалъ и отбросилъ отъ себя къ рострамъ, что несчастный бульдогъ переломилъ себ заднюю ногу о бугель запаснаго брамъ-рея. Хозяинъ взбсился, и ударилъ меня. Я былъ молодъ, не стерплъ и отказался служить ему. Прошла недля, деньги были на исход, нужно было думать о мст. Я бродилъ изъ шинка въ шинокъ, пилъ — нужно сказать — иногда неумренно, и дошелъ вскор до того, что сидлъ наконецъ въ шинк на послднія деньги. А я вамъ скажу, ужасное положеніе видть свой кошелекъ пустющимъ, и не имть къ-тому же ни крова, ни хлба, ни даже какого-нибудь мста въ виду. Мн было грустно, чувство сожалнія и раскаянія стало заглядывать въ мою грудь: къ-чему, думалъ я, эта неумстная амбиція?… Надо иногда и стерпть, а ты обидлся. Глупо, право глупо, согласитесь, что глупо!
Ну-съ, такимъ-то вотъ образомъ я разсуждалъ за стаканомъ грога. Въ этомъ шинк, нужно вамъ сказать, не задолго до моихъ логическихъ умозаключеніи, вызванныхъ, разумется, и грогомъ, и моимъ дйствительно незавиднымъ положеніемъ, явился какой-то незнакомецъ, типъ Американца, или Yankee, какъ ихъ обыкновенно называютъ, онъ сидлъ въ отдаленіи нашего шумнаго общества, и изъ-подлобья разсматривалъ каждаго по-одиночк. Убитый духъ мой, а можетъ-быть и нейтральность, съ которою я сидлъ посреди этого буйнаго веселья, обратили, должно-быть, на меня особенное вниманіе Американца. Онъ подслъ ко мн, спросилъ о двухъ-трехъ постителяхъ, игравшихъ большую роль въ этомъ шинк, предложилъ стаканъ грогу, и разговорился. Мой Yankee былъ привтливъ, внимателенъ къ разговору и чрезвычайно какъ любопытенъ: разспрашивалъ меня о малйшихъ пустякахъ, которые, какъ, по-крайней-мр, казалось, его очень интересовали. Я не замедлилъ, разумется, разсказать о своемъ горестномъ положеніи, и едва только усплъ объяснить, что ищу случая попасть на судно, какъ незнакомецъ мой, видя во мн сильнаго и здороваго парня, протянулъ руку и сдлалъ предложеніе идти съ нимъ на судно, на которомъ, какъ онъ себя выдавалъ, онъ былъ боцманомъ. Я, конечно, обрадовался этому предложенію, даже не съумлъ скрыть свое восхищеніе, когда онъ общалъ мн сорокъ піастровъ мсячнаго содержанія. Моq боцманъ хлопоталъ около меня, какъ заботливая нянька, смотря въ глаза своему любимому дитяти. Мы шутили, смялись и продолжали пить грогъ, я старался выказать свое молодечество, и потому скоро развязалъ свой болтливый язычекъ, и попросилъ десять піастровъ въ счетъ жалованья, онъ далъ мн двадцать. Весело, думалъ я, служить на такомъ судн, и съ такимъ добрякомъ-боцманомъ, у котораго можно имть постоянный кредитъ, денегъ было у него много — все дублоны и заманчивыя гинеи. Я былъ счастливйшимъ изъ смертныхъ: выпилъ порядочно и съ золотомъ въ карманахъ!… Остальнаго, нужно сознаться, я хорошенько не припомню: все ходило вокругъ меня, какъ тни фантасмагоріи, я обезумлъ отъ радости, но боле, разумется, отъ вина. Оно-то и толкнуло меня въ сти, въ которыхъ я бы погибъ навсегда еслибъ не счастливый случаи! Вотъ до чего довели меня нсколько стакановъ грогу!… Слушайте. Я просыпаюсь подъ утро, озираюсь…. и не могу взять хорошенько въ толкъ, гд я? Наконецъ вижу койки и спящихъ людей, я догадался, что нахожусь въ палуб какого-то судна, но какого, какъ я сюда попалъ,— не помню. Сосдъ мой, замтивъ мое удивленіе, предложилъ мн нсколько вопросовъ, въ числ которыхъ изъявилъ также и похвалу за мою способность напиваться до совершеннаго безчувствія. Слышу всплески у водорза, чувствую качку, на палуб бготня: люди брасопятъ реи и осаживаютъ шкоты. Что тамъ? думалъ я, и хотлъ-было подскочить къ люку.
— Не горячись, Yankee,— проговорилъ прежній голосъ: ты подъ вахтой и не имешь права выйти на палубу: не то, смотри, подавишься свинцовыми желудями!
Я ороблъ. Собравшись однако духомъ, я присталъ наконецъ къ своему сосду, чтобъ онъ мн объяснилъ по-крайней-мр, гд я, и кому обязанъ за ночлегомъ.
— Э, братъ,— продолжалъ тотъ-же сосдъ: ты, какъ я посмотрю, еще зеленъ: видно изъ вербованныхъ?…
— Какъ изъ вербованныхъ?…
— Да такъ-же. Тебя вчера напоили честнымъ манеромъ, а теперь и служи на невольничьемъ судн…. Ты идешь въ Африку за Неграми. Если мы избгнемъ всякой непріятной встрчи съ крейсеромъ, то добудемъ золота, а на него и вс обольщенія нашей жизни. Что вытаращилъ глаза? Достань-ка мою трубку, да подай свертокъ табаку…. вонъ, около бимса, поближе къ полуборту….
— Но, заклинаю тебя всмъ для тебя священнымъ…. спаси, избавь меня отъ этого гнуснаго соучастія въ дл, въ которомъ я не могу быть теб полезенъ…. я не переживу такого пятна.
— Пожалуй: если хочешь, чтобъ я тебя припряталъ и спасъ, но, разумется, не отъ смерти, а отъ дальнйшей жизни,— изволь: сегодня же спущу на баластин ко-дну!… Чудакъ, посмотри: мы въ мор, далеко уже отъ береговъ, куда же я тебя высажу?…
Я совершенно опшилъ. Сердце мое сжалось, я горько зарыдалъ.
— Вы знаете, что чувство состраданія пробуждается иногда и въ злодяхъ… Видя во мн человка молодаго, нечаянно и врне сказать, силою взятаго на корабль онъ пожаллъ обо мн, припомнивъ, что чувствительность, вырвавшаяся у меня въ эти минуты горькими, чистосердечными слезами, не могла согласоваться въ моемъ характер съ преступными намреніями, на исполненіе которыхъ окружавшее меня общество летло на всхъ парусахъ. Онъ принялъ во мн участіе, и общалъ содйствовать моему побгу, какъ только представится первая возможность къ тому. Ты, братъ, какъ вижу, не изъ числа храбрыхъ: не можешь съ улыбкою взглянуть въ глаза смерти. Я тебя спасу.
Я — волею, неволею — сблизился съ этимъ человкомъ. Дни шли за днями. Я грустилъ, по подъ-конецъ, какъ человкъ, разумется, свыкся съ печальной мыслью, которая меня постоянно преслдовала. Такимъ-образомъ я осмотрлся. Судно было вооружено двнадцатью орудіями, и имло большой запасъ въ абордажномъ оружіи. Экипажъ судна былъ многочисленъ: его было, на худой конецъ, до полутораста душъ, кром хозяина и его шести помощниковъ. Хозяинъ былъ родомъ Негръ, молчаливъ, какъ истуканъ: я ни разу не слышалъ, чтобъ онъ когда-нибудь говорилъ, исключая, разумется, приказаній по управленію судномъ. Его худощавое, мднаго цвта лицо было оживлено электрическимъ взоромъ большихъ глазъ: въ нихъ было, должно-быть, много магнитизму, потому-что однимъ взглядомъ онъ могъ приковать каждаго на мст. Это былъ страшный человкъ: въ широкихъ панталонахъ, матерчатой куртк и соломенной шляп съ необыкновенными полями. Два заряженныхъ пистолета и малайскій крисъ {Кинжалъ.} довершали костюмъ его. Жизнь на такомъ судн, какъ какъ я посмотрлъ, совершенный адъ: тутъ всякій заботится только о себ, недоврчиво поглядывая на другаго, и въ такомъ кругу мн пришлось провести боле трехъ мсяцевъ, можете себ представить мое положеніе!
Надо было взглянуть на смсь бродягъ, составлявшихъ экипажъ судна. Она была изумительна: тутъ были Французы, Италіянцы, Англичане, Сардинцы, Американцы, Негры и Индйцы. Дисциплина превосходила всякое вроятіе: чуть пикнешь, не повинуешься — и пуля во лбу!… Вахтенный, его помощникъ и боцманъ были обыкновенно вооружены: носили заряженные пистолеты и кинжалы. Люди, т. е. матросы, не смли между-собою говорить: все длалось молча. Старшій помощникъ хозяина, въ которомъ мн нетрудно было узнать виновника моего несчастія, выдававшаго себя въ шинк, въ которомъ мн было суждено съ нимъ встртиться, за боцмана, былъ родомъ Американецъ, высокій, худощавый, мускулистый и сильный мужчина. Остальные уступали ему не во многомъ: народъ былъ вообще крупный, что называется, отборный.
Что касается до нашего перехода изъ Вестъ-Индіи въ Африку, я не могу вамъ сказать ничего подробнаго, помню только, что мы пришли безъ особенныхъ приключеній къ африканскимъ берегамъ, около Бенгуэлы, зашли въ небольшую бухту, бросили въ ней якорь, и приступили къ покупк Негровъ на разное тряпье, бусы, вино и подобную тому дрянь. Торгъ шелъ успшно: подводы Негровъ непрерывались въ-теченіе шести дней, такъ-что къ концу этого срока у насъ было въ трюмахъ до двухъ сотъ человкъ невольниковъ. Разбойникъ — къ ужасу начальникъ корабля!— узналъ разными путями о другомъ невольничьемъ судн, стоявшемъ въ то время въ другой бухт, у насъ по сосдству, на которомъ также происходила закупка Негровъ, ихъ было на немъ, какъ утверждали, около четырехъ сотъ человкъ. Нашъ, пиратъ, сообразивъ свое превосходство въ сил, ршился ихъ отнять силою оружія, чтобъ пополнить такимъ-образомъ свой грузъ безъ дальнихъ хлопотъ.
Мы снялись съ якоря, и подъ вечеръ вошли въ бухту, въ которой стояло предназначенное уже на расхищеніе судно. Убравшись на палуб и закрпивъ паруса, нашъ пиратъ приказалъ спустить шлюпку, на которой онъ отправилъ своего главнаго помощника къ начальнику стоявшаго съ нами невольничьяго судна, съ хладнокровнымъ наказомъ, объяснить ему, что такъ-какъ грузъ его шкуны не полонъ, и онъ ненамренъ ожидать новыхъ подводъ Негровъ, что могло бы быть очень продолжительно, то не будетъ ли ему угодно, безъ дальнихъ околичностей, прислать ему двсти пятдесятъ человкъ изъ закупленныхъ имъ Негровъ за анкерокъ рому, или же защищаться оружіемъ. Разумется, на это дерзкое требованіе отвчали тмъ-же нахальствомъ. Начался кровопролитный бой, кончившійся тмъ, что вмсто двухъ сотъ пятидесяти Негровъ къ намъ перевезли на шхуну триста человкъ. Этой добычи было довольно, пять сотъ человкъ Негровъ — это грузъ въ полтораста тысячъ піастровъ!…
На другой день посл битвы, въ которой, благодаря Бога, мн не пришлось принять ни малйшаго участія, мы налились прсною водою, запаслись возможною провизіею и снялись къ якоря. Не прошло семи дней нашему плаванію отъ африканскихъ береговъ, какъ на горизонт показалось небольшое двухъ-мачтовое судно, подъ англійскимъ флагомъ, это былъ крейсеръ. Мы продолжали идти своихъ путемъ, между-тмъ какъ крейсеръ сталъ гнать къ втру. По мр нашего приближенія другъ къ другу, мы разсмотрли, что это была небольшая военная шкуна, пиратъ былъ совершенно спокоенъ, увидвъ, что будетъ имть дло съ равносильнымъ непріятелемъ. Часа черезъ два у насъ заштилло, между-тмъ какъ крейсеръ могъ пользоваться полосою маловтрія и постепенно къ намъ приближаться. Къ вечеру, за часъ или за два до солнечнаго заката, мы сблизились другъ съ другомъ на разстояніе пушечнаго выстрла. Крейсеръ сталъ требовать, чтобъ мы показали флагъ, пиратъ противился. Раздался выстрлъ…. Ядро пролетло подъ кормою, другое…. оборвало у насъ нсколько снастей, и Англичанинъ, убдившись въ явномъ сопротивленіи, сталъ готовиться къ бою.— Извергъ приказалъ отвчать тмъ-же. Въ дв минуты двнадцать орудій были готовы къ услугамъ крейсера. Началась битва. Крейсеръ маневрировалъ проворно и храбро, а разбойникъ превосходилъ въ немъ всякое вроятіе и дрался отчаянно. Залпъ за залпомъ съ ропотомъ раздавались въ спокойной и густой атмосфер, а нависшія тучи, молчаливо созерцая борьбу двухъ противниковъ, казалось, грозили надъ ними разразиться со всмъ ужасомъ. Оглушительный ревъ орудій съ силою потрясалъ воздухъ, стоны и вопли полуубитыхъ и раненыхъ раздирали мою душу боле отъ печали, что, въ пылу легкомысленнаго заблужденія, я обрекъ ее на соучастіе въ столь гнусномъ безчеловчномъ поступк, чмъ отъ трусости или робости, поврьте, въ т тягостныя и мучительныя минуты мн было бы легче умереть, чмъ разносить по орудіямъ кокоры съ картузами, силою которыхъ мои сотоварищи, эта неистовая толпа, громили невиннаго заступника человчества — несчастнаго, полуизбитаго крейсера! Прошло съ четверть часа, какъ мы разсмотрли, въ дыму, довольно въ близкомъ разстояніи, своего справедливаго противника, разбойникъ приказалъ взять крючья и сцпиться на абордажъ. Высокій Американецъ, виновникъ моего несчастія, сталъ ободрять людей.
Наконецъ, мы свалились. Рзня пошла страшная, невозможная для передачи въ полномъ ея ужас. Первымъ вошедшимъ на палубу крейсера былъ Американецъ, за ними слдовали изверги его товарищи, и въ десять минуть, участь военной шкуны была ршена!…
Разбойникъ взялъ шкуну на буксиръ и пошелъ дале по назначенію. По прибытіи къ бразильскимъ берегамъ, первымъ дломъ разбойника было продать судно, ‘этотъ удачный призъ’ какъ онъ выражался.
— Подожди, бднякъ,— говорилъ мн мой мошенникъ-доброжелатель, когда Негровъ свозили на берегъ: мы скоро тебя спровадилъ, не звай только.
— И дйствительно, при окончательномъ своз Негровъ-невольниковъ на берегъ, пользуясь довольно темною тропическою ночью, мой покровитель вызвалъ меня на верхъ, провелъ со мною съ полчаса на палуб, всунулъ мн въ руку дв гинеи, далъ нсколько предостерегательныхъ наставленій и спустилъ меня на шкерт за бортъ, потомъ, опустивъ ко мн довольно большое ведро, проговорилъ что-то шопотомъ — и скрылся за стками.
— Шедшимъ въ то время приливомъ, меня быстро понесло за корму проклятой шкуны, и когда я былъ уже довольно далеко отъ нея, просунулъ лвую руку въ шкертъ ведра, сталъ пригребать къ берегу, и вышелъ спустя полчаса на небольшой выдавшійся мысокъ, разставшись такимъ-образомъ навсегда съ бездльниками, среди которыхъ, какъ я уже вамъ говорилъ, я провелъ боле трехъ мсяцевъ.
Этими словами мой повствователь окончилъ свой разсказъ, не знаю и не утверждаю, до какой степени онъ справедливъ, но слышалъ его отъ человка, по-видимому, весьма положительнаго.
— Ну, видите, молодой человкъ, продолжалъ мой словоохотный captain: до чего иногда доводитъ неповиновеніе къ старшимъ, и какая-то глупая амбиція?
— Признаюсь, отвчалъ я ему: это былъ ужасный случай. А неизвстна вамъ, скажите, участь этихъ негодявъ?
— Отчасти. Спустя лтъ пять, я былъ въ Ріо-Жанейро и, лавируя съ судномъ по рейду, проходилъ подъ кормою англійскаго блокшифа, съ котораго, къ величайшему моему удивленію, кто-то сталъ меня привтствовать, громко и явственно называя по имени. Я сталъ всматриваться я, вообразите себ, узналъ въ немъ своего избавителя съ невольничьяго судна. Тихій втерокъ едва подвигалъ наше судно мимо блокшифа, и мы могли помняться нсколькими словами.
— Душевно радъ, любезнйшій, говорилъ мн этомъ несчастный человкъ въ полголоса: что ты не пропалъ при моемъ насильномъ пособіи въ побг. Не думалъ я тебя встртить за день до моей смерти: завтра я буду на вислиц, не поминай, братъ, лихомъ!…
— Сердце мое облилось кровью, когда до меня долетли эти слова, и признаюсь, я прослезился за этого преступнаго гршника, душа котораго окаменла до той степени! Вы были совершенно правы, продолжалъ онъ, обращаясь ко мн: замтивъ, что непонятно, какъ въ человк могутъ развиваться столь преступныя покушенія противъ своего собрата.
Такимъ-образомъ мы пробесдовали еще съ полчаса, время подходило къ одинадцати, а съ полуночи мн слдовало на вахту, почему я невольно долженъ былъ прервать своего собесдника и, простившись, удалиться на вечернюю шлюпку.
На рейд былъ мертвый штиль. Ясный сводъ неба украшался миріадами сверкающихъ звздъ, шлюпка быстро неслась къ судну, на которомъ я плавалъ въ безпечные годы своей скитальческой жизни. Угрюмыя и мрачныя мысли, которыми сердце мое было переполнено, мало-по-малу исчезли, и на сердц осталось одно воспоминаніе о почтенномъ каптейн, разсявшемъ меня за сигарою такимъ занимательнымъ разсказомъ.