Невста безъ жениха и женихъ двухъ невстъ, или слдствія легкомыслія и гордости.
Невста безъ жениха и женихъ двухъ невстъ, или слдствія легкомыслія и гордости.
(Романическая новость Андрея Енгельгардта.)
*
Съ Нмецк. Мгзнръ.
——
Невеста без жениха и жених двух невест, или Следствия легкомыслия и гордости, Энгельгардт Карл-Август, Год: 1818
Время на прочтение: 8 минут(ы)
Двушки! будьте осторожны!
Одинъ доброй и зажиточной человкъ халъ черезъ Австрію и Богемію въ Саксонію, для свиданія со старыми друзьями своими, и для приведенія нкоторыхъ длъ въ порядокъ. Въ Богемскихъ горахъ, при дурной погод, дорожная коляска его изломалась, и ета неприятность заставила его остановиться на нсколько времени. Прекрасной сельской домикъ, неподалеку отъ большой дороги находившійся, обратилъ на себя вниманіе нашего путешественника, онъ вошелъ туда, былъ очень ласково принятъ въ хозяевахъ своихъ нашелъ людей самыхъ добрыхъ, и время остановки проникло для него весьма приятно.
Евлалія, молодая, прекрасная двушка, принадлежала къ сему доброму семейству, прелести ея казалось, постепенно исчезали подъ тяжкимъ бременемъ страданій, и чувствительное сердце ея обливалось кровію при вспоминаніи какихъ-то несчастныхъ происшествій. Съ соболзнованіемъ смотрлъ на нее путешественник и въ первыя минуты свиданія мысленно угадывалъ, что фурія горести сндаетъ сердце доброй двушки.
Въ одно утро, когда путешественник нашъ наслаждался прекраснйшимъ весеннимъ временемъ, увидлъ онъ Евлалію у крутизны высокаго утеса на отрубленномъ сосновомъ пн сидящую. Пристально измряла она глубину подъ ногами своими и слезы ей смшивались со струями лснаго потока, у подошвы утеса сверкавшаго. Вдругъ вскочила она, обратила слезящіе взоры къ утреннему солнцу и воскликнула: ‘Наконецъ я ршилась! Не могу боле жить, одна только смерть избавить меня отъ горести, отравляющей бытіе мое!’ И мгновенно приготовилась броситься во глубину потока, какъ вдругъ подбжавшій путешественникъ останавливаетъ ея пагубное предприятіе. — Евлалія! что вы длаете? Вы хотите лишить себя жизни въ такихъ лтахъ, когда она радуетъ ваше сердце!
‘Если вы думаете оказать мн симъ услугу, то весьма ошибаетесь. Я не могу быть благодарна вамъ за помощь, которой отъ васъ нетребовала. Оставьте меня, заклинаю васъ, оставьте меня!’ — Бдная двушка! позвольте мн взять участіе въ горестяхъ вашихъ. Страданія бываютъ не столь горьки для васъ, когда утшигтельныя слова дружбы вливаются въ страждущее сердце. — ‘Мои страданія таковы, что никакой другъ облегчить ихъ не въ силахъ, одинъ только гробъ можетъ прекратить ихъ. Но благородное участіе ваше достойно довренности, я разскажу вамъ печальную исторію моихъ бдствій.
‘Я единственная дочь одного гражданина изъ мстечка П… Родители мои должны были общими силами трудиться для своего содержанія, при всемъ томъ неупустили они дать мн приличное воспитаніе, показать мн достоинства, украшающія сердце человческое. Я достигла наконецъ тхъ лтъ, въ которыя новое, прежде неизвстное чувство, начинаетъ волновать грудь двическую,— чувство, дающее жизни нашей новое бытіе, когда направляется оно къ благородной цли.
‘Въ домъ отца моего часто приходилъ одинъ молодой человкъ заказывать работу. Продолжительное знакомство сблизило сердца наши. Наконецъ Фердинандъ признался мн въ любви своей и умолялъ о взаимности. Могла ли я отказать ему, когда я сама давно уже тайно его любила? Съ сего времени ежедневно я видала его, ежедневно боле привязывалась къ нему. Ахъ! еслибъ я его никогда невидала, никогда не любила!… Онъ предупреждалъ мои желанія, онъ умлъ невинными забавами сокращать мое время, съ восхитительнымъ краснорчіемъ умлъ онъ представлять мн будущее, уврилъ меня въ любви своей такими страшными клятвами, что я наконецъ стала гордиться будущимъ союзомъ съ добродтельнйшимъ юношею. Однажды Фердинандъ объявилъ мн, что недавно умершій другъ оставилъ ему въ наслдство значительную сумму, и что онъ теперь ничего съ такимъ нетерпніемъ неждетъ какъ руки моей. Мы побжали къ родителямъ моимъ, бросились къ ногамъ ихъ, и получили благословеніе.
‘И съ сего времени душа моя занята была единственно мыслями о радостяхъ любви, о супружескомъ счастіи. Однажды, въ т самыя минуты, когда мое воображеніе воспламенено было симъ восхитительнымъ предметомъ, неожиданно, къ несчастію моему, входитъ Фердинандъ ко мн въ комнату… Пагубное легкомысліе!
‘Вдругъ Фердинандъ мой сдлался холоденъ, началъ приходить рже, и наконецъ совсмъ уже не являлся. Я дотол не могла обяснить себ причины сего поступка, пока не узнала, что другая двушка, которой приданое очаровало Фердинанда, и которой отецъ сулилъ ему значительное мсто, овладла сердцемъ вроломнаго, и что он скоро обвнчается.
‘Какъ молніей пораженная упала я при семъ извстіи. Что со мною будетъ? думала я, ощутивъ уже и послдствія законопреступныхъ объятій! — Родители мои, узнавъ о семъ, были неутшны, они удалили меня сюда въ деревню, чтобы избгнуть стыда, имъ грозящаго. О добрые мои родители! Когда представляю себ горесть и слезы моей матери, безмолвную печаль отца моего, и то, что всему я одна виною, о, тогда раздирается мое сердце!
‘Вижу, что Фердинандъ достоинъ не любви, а ненависти, но я его все еще люблю, и не могу возненавидть. Онъ необходямъ для моего сердца. Жестокій! въ одинъ мигъ низвергнулъ меня съ высоты блаженства въ пропасть стыда и бдствій! Онъ клялся мн въ священнйшей любви, и онъ, въ объятіяхъ другой! О! смерть, смерть въ тысячу раз приятне мн такой жизни!’
Евлалія задумалась, тяжкіе вздохи поднимались изъ груди ея, путешественникъ былъ чрезвычайно растроганъ, и щеки его орошались слезами состраданія. Вдругъ Евлалія встаетъ, и поднимаетъ руки къ небу: ‘Нтъ! я неперенесу! Всемогущій! прійми родителей моихъ подъ святый покров свой и помилуй меня!’ — Сказавъ послднее слово, она съ быстротою стрлы полетла къ краю утеса, путешественникъ побжалъ въ слдъ за нею, схватилъ ее за платье, но уже поздно: несчастная жертва низринулась въ пропасть. — ‘Фердинандъ, Фердинандъ!’ кричала она въ паденіи своемъ, и струя лснаго потока приняла несчастную въ глубину.
Ближніе рыбаки поспшили на помощь, но тщетно. Тло ея вытащили на берегъ. На устахъ ея все еще видна была приятная улыбка, и тусклые глаза обращены были къ небу, какъ будто умоляли его о помилованіи,
Путешественникъ съ растерзаннымъ сердцемъ смотрлъ на предметъ печальный, вс вокругъ стоящіе проливали слезы. — ‘Да пріиметъ тебя Господь подъ покров свой!’ сказалъ онъ, воздавая послднее цлованіе: ‘будь тамъ счастливе! А ты, чудовище! ты, играющій невинностію и честію! рано или поздно настигнетъ тебя справедливое мщеніе!’
На богатую Генріетту палъ выборъ Фердинанда, а бдная, несчастная Евлалія. была отвергнута. Хотя внутренно всегда онъ признавался, что Евлалія въ рубищ прелестне Генріетты въ великолпномъ блестящемъ убор, что Евлалія иметъ достоинства, какія Генріетт даже по названію неизвстны, но блескъ золота, мечты о почестяхъ — сіи воздушные замки обворожили распаленное воображеніе Фердинанда, и онъ забылъ Евлалію, забылъ, что обманулъ, обольстилъ ее.
Ослпленный! — онъ любовался пестрой бабочкой, которая вилась надъ нимъ, и непримтилъ пропасти, подъ ногами его отверзавшейся! Еще одинъ шагъ, и Фердинандъ падетъ во глубину и невозвратно!
Увлеченный тщеславіемъ, онъ ршился на сей бракъ. Генріетта подала ему предъ олтаремъ руку. Но женихъ и невста не были одушевлены тми чувствами, которыя могутъ два существа здлать счастливыми взаимною любовію.
Съ неутомимою ревностію Фердинандъ производилъ дла свои, и столь удачно, что въ скоромъ времени сдлался однимъ изъ значительныхъ людей въ город. Онъ приобрлъ бы великое богатство, еслибъ тщеславная и расточительная Генріетта поступала расчетливе. Скоро бдной Фердинандъ узналъ, какъ онъ въ выбор своемъ ошибся, но для домашняго спокойствія надлежало соглашаться съ желаніями высокомрной супруги, Надобно было покупать лошадей да кареты, умножать толпу служителей, выписывать дорогіе уборы и наряды. Предпріимчивый и оборотливый Фердинандъ тщетно старался изобртать новыя средства къ умноженію доходовъ своихъ ибо иначе не могъ держаться на той степени, до которой вознесся. Не разъ принимался онъ ласково представлять Генріетт о неприятныхъ слдствіяхъ ея поступковъ, не разъ и со строгостію главы семейства говорилъ о вредныхъ ея прихотяхъ, и всегда долженъ былъ слушать насмшки и шутки язвительныя вмсто благоразумныхъ отвтовъ. ‘Если такъ’, сказалъ онъ однажды: ‘я принужденнымъ нахожусь ршительно прекратитъ вс безпорядки, недопущу мотовству твоему довести меня до крайняго разоренія! Отнын издержки ваши будутъ ограничиваться строгимъ благоразуміемъ.’
Онъ сдержалъ свое слово. Проходитъ мсяцъ, другой, и Фердинандъ не можетъ угадать, какимъ образомъ Генріертта иметъ возможность продолжать мотовство свое по прежнему, но Генріетта забавлялась его предосторожностями и смялась надъ его строгостію. Наконецъ одна странная сцена открыла ему глаза, и онъ узналъ, что попался въ сти недостойной женщины, которая ни его и никого въ свт не любила, и которая расточительностію своей пожертвовала священнйшимъ обтомъ. Он ршился оставить безстыдную, и явно развелся съ нею. Тогда прoбудившаяся совсть сдлалась грызущимъ червемъ Тщетно въ разсянности искалъ онъ покоя, тяжкая горесть неоставляла его, уныніе овладло душею его, и черты мрачной меланхоліи покрыли лице его.
Не Генріетта была причиною сего мучительнаго состоянія, нтъ, избавившись ее, онъ освободился отъ тяжкаго бремени. Евлалія, милая Евлалія представлялась теперь его воображенію, и прежняя любовь запылала въ его сердц. Он раскаялся въ недостойномъ поступк, и признавалъ себя чудовищемъ. Чего бы теперь не далъ онъ, чтобы только загладить вину свою, чтобы повергнуться въ объятія добродтельной, оскорбленной Евлаліи! Но ахъ! къ чему служило раскаяніе, терзавшее всю его внутренность? Провидніе строго мстило ему за проступокъ противу Евлаліи.
Несчастная двушка не выходила изъ мыслей его. Называть ее своею было его единственнымъ, хотя и тщетнымъ желаніемъ. Он проклиналъ минуту, въ которую первой разъ увидлъ Генріетту, страданія его были ужасны, велики, горестное положеніе неизъяснимо, онъ желалъ одной смерти, убгалъ людей и провождалъ цлые дни въ уединенныхъ мстахъ, занимаясь безпрестанно несчастной судьбою своею,
Однажды, поздно вечеромъ, сидлъ он въ загородномъ саду подъ полуизсохшимъ деревомъ, сердце сильнымъ біеніемъ своимъ предвщало ему нчто безпокойное, мучительное и глаза его, омоченные слезами, пристально смотрли на ясную, полную луну, которая величественно катилась по горизонту.
‘Такъ нкогда ты, свтило ночи, улыбалось, взирая на меня и Евлалію, когда въ невинности радовались мы чистйшею любовію, когда пламенной, сердечной поцлуй былъ данью, платимою нами чувствамъ сердца! Теперь видишь ты преступника, недостойнаго созерцать твое величіе. О Евлалія! еслибъ могъ я еще тебя увидть, еще хоть одинъ разъ насладиться милымъ взоромъ твоимъ! Ахъ, я повергся бы передъ тобою, оросилъ бы стопы твои слезами, и рыдая умолялъ бы тебя о прощеніи. Но ты не можешь простить меня, нтъ, етаго ты не можешь сдлать, и я долженъ тебя увидть для того, чтобы умереть у ногъ твоихъ.
Слезы, полившіяся при сихъ словахъ изъ очей Фердинанда, нсколько облегчили грудь его, но скоро онъ опять предался мрачнымъ мыслямъ. Между тмъ громкой голосъ жалобъ сего несчастнаго привлекъ къ нему гулявшаго вблизи человка: — ето былъ иностранецъ, тотъ самой путешественникъ, которой принужденъ былъ остановиться въ горахъ Богемскихъ.
Онъ вышелъ изъ за кустарника, приближился къ Фердинанду, всмотрлся, и оцпенлъ отъ изумленія и радости. Одни невнятныя слова вырывались изъ груди чувствительнаго человка. Фердинандъ не зналъ, что думать объ иностранц, но примтивъ знакомыя черты лица, въ горести простеръ къ нему руки свои. ‘Фердинандъ! сынъ мой! ты опять въ моихъ объятіяхъ!’ воскликнулъ путешественникъ. Теперь только узналъ Фердинандъ отца своего, котораго почиталъ давно умершимъ, теперь только началъ онъ прижимать его къ сердцу своему, восклицая, родитель мой! ты живъ! О милосердый Боже!—
‘Такъ, мой Фердинандъ! я еще живъ, я держу въ объятіяхъ моихъ сына, котораго почиталъ убитымъ на сраженіи! Разскажи мн, что случилось съ тобою со времени нашей разлуки? Какъ! ты слезами отвчаешь на вопросъ мой? рука твоя трепещетъ, и глаза твои не могутъ снести моего взора? Гд искренняя радость столь неожиданнаго свиданія?’
— О мой родитель! тяжкая скорбь обременяетъ грудъ мою! Позволь мн лучше умолчать о ней, отеческому сердцу горестно будетъ слышать о страданіяхъ сына.—
‘Ты меня терзаешь, любезной Фердиандъ! Открой мн горести твой. Отцу многое возможно, кто воспретитъ мн уврачевать раны твоего сердца?’
— Внимай и будь моимъ судіею! — Тутъ Фердинандъ разсказалъ отцу своему все то, что читателю извстно уже изъ предыдущаго.
Съ благороднымъ негодованіемъ слушалъ отецъ сына. ‘Недостойный!’ воскликнулъ онъ,когда Фердинандъ кончилъ повствованіе: ‘недостойный! и тебя, злодя, прижималъ я къ своему сердцу! и въ теб долженъ былъ я узнать моего сына!’
— Такъ, родитель мой! я все заслужилъ! Но мое раскаяніе! Я упаду къ ногамъ ея…—
‘Нтъ! ты недолженъ, ты не можешь сего сдлать!’ — Тутъ Фердинандъ бросился къ ногамъ отца своего, и обнималъ его колна, — ‘Прости, отецъ мой! — сказалъ онъ. Повелніе твое выше силъ моихъ! Завтра же уду, чтобы скоре найти ее.—
‘Ее нтъ уже боле на свт!’ произнесъ отецъ ужаснымъ голосомъ, пылая отъ гнва. ‘Я видлъ смерть ея: ты ея убійца! Твое имя было послднимъ ея словомъ! Какого ангела погубилъ ты злодй нечестивый! Духъ ея носится у подножія престола Судій небеснаго, и указываетъ на тебя, своего обольстителя!’
Неожиданная всть, разгнваннымъ отцемъ произнесенная, сильно поразила душу сына, которая и до того уже была разстроена. Евлаліи нтъ! И я причиною ея смерти! — повторялъ онъ запинаясь, и упалъ мертвъ на землю.
‘Сынъ мой! сынъ мой!’ восклицалъ отецъ, обнимая бездушный трупъ: ‘я прощаю тебя, возвратись только къ жизни!’ Долго терзался отецъ несчастной, долго рвалъ на себ сдые волосы.
Тло Фердинанда отвезено въ тотъ загородной домъ, гд погребена Евлалія, и смерть соединила два существа, разлученныя при жизни легкомысліемъ и тщеславіемъ.
Городокъ, въ которомъ жилъ отецъ Фердинандовъ, былъ крайне бденъ средствами хорошаго воспитанія, по сей причинъ ршился онъ отправить сына своего къ одному ближнему родственнику. Фердинандъ учился весьма успшно, достигъ юношескаго возраста, записался въ военную службу и отправился въ походъ съ полкомъ своимъ.
Родственникъ, у котораго Фердинандъ жил ъво время ученія своего, былъ корыстолюбивый бездльникъ. Богатство отца Фердинандова прельстило его, и онъ съ однимъ молодымъ человкомъ, которой Фердинандовым отцомъ былъ усыновленъ и которой пользовался великими его благодяніями, умыслилъ присвоить себ все его имніе. Оба они письмами извстили старика о смерти Фердинанда, и усыновленный подлецъ нашелъ средство подтвердить то ложными доводами. Фердинандовъ отецъ былъ слабъ здоровьемъ, а продолжавшаяся тогда война истребляла многія тысячи народа: то и другое льстило обманщиковъ надеждою достигнуть къ желаемой цли.
Но война утихла, Фердинандъ вышелъ въ отставку, возвратился въ Саксонію, постилъ своего родственника и хотлъ хать потомъ къ своему родителю. Тутъ корыстолюбивецъ разсказалъ Фердинанду, что во время его службы, отецъ его расточилъ все имніе, вошелъ въ неоплатные долги, потомъ скрылся и вроятно умеръ, потому что еще и по сіе время никто незнаетъ о его мстопребываніи. Сіи всти подтверждены были печальными письмами, полученными отъ усыновленнаго молодаго человка, возросшаго вмст съ Фердинандомъ, и сіе самое было причиною, почему послдній невозвратился въ домъ отеческой. Между симъ временемъ онъ предпринималъ путешествіе въ Богемію, гд познакомился съ Евлаліей, но съ Генріеттой онъ опять возвратился въ Саксонію. И здсь-то увидлся онъ съ отцемъ своимъ — въ послдній разъ.
Лубны. Іюль 1818.
Энгельгардт К.А. Невеста без жениха и жених двух невест, или Следствия легкомыслия и гордости / (Романтическая новость Андрея Енгельгардта), С немецк. Мгзнр [М. Я. Магазинер] // Вестн. Европы. — 1818. — Ч. 102, N 21. — С. 3-17.