НЕВСТА АРИСТОКРАТКА,
еще изъ
ЛТОПИСЕЙ СОВРЕМЕННОЙ ЖИЗНИ.
НЕВСТА АРИСТОКРАТКА,
еще изъ
ЛТОПИСЕЙ СОВРЕМЕННОЙ ЖИЗНИ.
(Бальзака)
Невеста-аристократка, Бальзак Оноре, Год: 1830
Время на прочтение: 59 минут(ы)
Графъ де Фонтень, глава одной изъ древнйшихъ фамилій въ Пуату, мужественно и усердно защищалъ права Бурбоновъ во время продолжительныхъ войнъ Вандейцевъ съ республикой. Счастливо избгнувъ преслдованій и опасностей сей бурной эпохи современной исторіи, онъ часто говаривалъ шутя, что былъ изъ числа тхъ, кои были умерщвлены на ступеняхъ трона, ибо въ самомъ дл остался между мертвыми посл кровопролитнаго дла при Катр-Шемен.
Врный Вандеецъ, не смотря на то, что все имніе его было описано въ казну, упорно отказывался отъ разныхъ выгодныхъ должностей, которыя предлагалъ ему Наполеонъ: Непоколебимый въ аристократическихъ своихъ мнніяхъ, онъ слпо послдовалъ ихъ правиламъ, когда почелъ нужнымъ избрать себ подругу. Не взирая на вс обольщенія, коими окружало его семейство одного богатаго временщика революціи, бывшій Графъ женился на молодой двушк, которая хотя не имла ни какого состоянія, но принадлежала къ знатнйшей фамиліи въ провинціи.
При возстановленіи Бурбоновъ, Графъ де Фонтень уже обремененъ былъ многочисленнымъ семействомъ. Хотя этому безкорыстному защитнику трона никогда не приходило и въ мысль ходатайствовать о вознагражденіи, но, уступивъ желаніямъ жены, онъ оставилъ наконецъ небольшое помстье, коего*дохода едва доставало для содержанія его дтей, и пріхалъ въ Парижъ.
Опечаленный жадностью, съ которой прежніе. его сослуживцы домогались должностей, богатства и новыхъ почестей, онъ уже ршался возвратиться въ свое помстье, какъ вдругъ получилъ изъ Министерства письмо, коимъ одна извстная превосходительная особа увдомляла его о пожалованіи его Маршаломъ на основаніи Королевскаго повелнія, коимъ всмъ офицерамъ Католической Арміи зачитались въ службу первыя двадцать лтъ царствованія Людовика XVIII. Спустя нсколько дней посл того, графъ, безъ всякихъ съ своей стороны происковъ, получилъ крестъ Почетнаго Легіона и орденъ Св. Людовика.
Сіи неожиданныя милости поколебали намреніе Ррафа, и онъ подумалъ, что для него недостаточно уже ходить всякое воскресенье съ семействомъ въ Маршальскую залу и кричать: да здравствуетъ Король! когда Королевская фамилія проходила въ церковь. И такъ сталъ онъ просишь позволенія лично представиться Королю. Аудіенція была для него исходатайствована, но посщеніе его не имло ничего замчательнаго, ибо Королевская гостинная была набита древними вельможами, коихъ напудренныя головы, если смотрть на нихъ съ нкотораго возвышенія, сипъ тсноты походили на снговый коверъ. Онъ нашелъ между ними множество старинныхъ сослуживцевъ, кои приняли его нсколько холодно, но за то Принцы Крови показались ему достойными обожанія.
Это выраженіе восторга вырвалось у Г. де Фонтеня, когда одинъ изъ нихъ, коему онъ извстенъ былъ только по имени, подошелъ къ нему, милостиво пожалъ ему руку, и громкимъ голосомъ провозгласилъ его чистйшимъ изъ Вандейцевъ. Между тмъ никому не пришло на мысль спросить его о понесенныхъ имъ потеряхъ и о деньгахъ, пожертвованныхъ имъ въ пользу Католической Арміи, и онъ, хотя нсколько поздно, но увидлъ что велъ войну на свой счетъ.
Къ концу вечера Графъ осмлился сдлать весьма остроумное принаровленіе къ своимъ обстоятельствамъ, и тмъ разсмшилъ Людовика, которому нравилось все, носившее на себ отпечатокъ ума. Скорее однакоже одинъ изъ приближенныхъ Короля подошелъ къ разчетливому Вандейцу и вжливымъ образомъ далъ ему почувствовать, что еще не пришло время считаться съ правительствомъ. Графъ осторожно вышелъ изъ толпы вельможъ, описывавшихъ почтительное полукружіе около Королевской фамиліи, и не безъ труда вытащивъ небольшую свою шпагу изъ лабиринта худощавыхъ ногъ, между коими она запуталась, пшкомъ дошелъ чрезъ Тюльерійскій дворъ, до скромнаго фіакра, который дожидался его на набережной. Здсь наконецъ, давъ полную свободу упрямой строптивости, коей отличается дворянство стариннаго закала, сохранившее еще воспоминаніе Лиги и Баррикадъ, началъ онъ громкимъ голосомъ жаловаться на перемну, произшедшую при двор.
Эта аудіенція тмъ боле охладила усердіе Графа де Фонтеня, что онъ не получилъ никакого отвта на вс свои просьбы вторично представиться Королю, и между тмъ видлъ, какъ многіе временщики имперіи получили должности, которыя до революціи предоставлялись исключительно знатнйшимъ фамиліямъ.
— ‘Все погибло’ сказалъ он однажды по утру самъ себ: ‘чортъ возьми, я готовъ думать, что Король самъ сдлался революціонеромъ, и если это продолжится, то не знаю, что станется наконецъ съ Французскимъ престоломъ! То, что называютъ конституціей, есть ршительно самая дурная система правленія и вовсе не годится для Франціи. Людовикъ XVIII все испортилъ въ Сент-Уан.’
Тогда Графъ въ отчаяніи снова приготовился къ отъзду въ свое помстье, великодушно оставивъ вс свои притязанія на вознагражденіе. Но вдругъ произшествія 20 Марта возвстили новую бурю, грозившую поглонтить законнаго Короля и его защитниковъ.
Графъ де Фонтень тотчасъ занялъ денегъ за большіе проценты подъ залогъ своего помстья, дабы слдовать за Монархомъ въ новое изгнаніе надясь, что это путешествіе будетъ для него выгодне прежней его преданности и сопряженной съ опасностію службы внутри государства.
Нa этотъ разъ его расчеты не были пустою спекуляціей, которая, общавъ на бумаг блестящіе результаты, разоряетъ въ конецъ исполненіемъ. Онъ находился въ числ пятисотъ врныхъ слугъ Королевскихъ, которые послдовали въ Гентъ за Людовикомъ XVIII, и пятидесяти тысячъ, которые оттуда возвратились. Въ теченіе этого короткаго времени Людовикъ XVIII возлагалъ нкоторый порученія на Г. де Фонтеня, которому тогда не одинъ разъ открывался случай доказать Королю политическую свою честность и искреннюю приверженность. Однажды вечеромъ Король вспомнилъ острое словцо, сказанное Графомъ въ Тюльерійскомъ дворц. Старый Вандеецъ не пропустилъ этого случая и, воспользовавшись имъ, разсказалъ исторію своей жизни со всевозможнымъ остроуміемъ, дабы Король, который ничего не забывалъ, могъ легко ее припомнить. Внчанный литераторъ замтилъ также тонкость оборотовъ въ нкоторыхъ нотахъ, коихъ сочиненіе поручалъ скромному придворному, и это послднее обстоятельство запечатлло Графа въ памяти Короля, какъ-одного изъ самыхъ врныхъ слугъ престола.
Посл втораго возвращенія Бурбоновъ, графъ де Фонтень назначенъ былъ однимъ изъ ревизоровъ для объзда департаментовъ. Онъ умренно пользовался ужасною властію, ему чрезъ то ввренною, и какъ скоро прекратилась сія временная должность, возслъ въ кресла Государственнаго Совта, сдлался депутатомъ, мало говорилъ, больше слушалъ и значительно переманилъ свой образъ мыслей. Наконецъ, съ помощію нкоторыхъ обстоятельствъ, которыя ускользнули отъ розысканій любопытныхъ біографовъ, умлъ онъ такъ выиграть расположеніе Короля, что сей остроумный Государь сказалъ ему однажды:
— ‘Любезный мой де Фонтень! я не могу назначить васъ ни генерал-директоромъ ни министромъ, ибо тогда мы оба не усидимъ на своихъ мстахъ. Представительное правленіе тмъ хорошо, что избавляетъ насъ отъ труда, который прежде лежалъ на насъ, отсылать по собственной вол, бдныхъ друзей нашихъ, статс-секретарей. Нашъ Совтъ теперь настоящая гостинница, въ которую общественное мнніе присылаетъ къ намъ часто странныхъ пришельцевъ. Но мы однако найдемъ мстечко для врныхъ слугъ нашихъ.’
За симъ насмшливымъ замчаніемъ послдовало Королевское повелніе, коимъ Графу де Фонтеню назначалось весьма выгодное мсто по управленію Королевскими имуществами. Слдствіемъ вниманія, съ которымъ Графъ выслушивалъ насмшки Короля, было то, что имя его всегда являлось въ устахъ Монарха, когда онъ наряжалъ какую либо коммиссію. Графъ не разглашалъ дружбы, которой удостоивалъ его Людовикъ XVIII, и умлъ поддержать ее искусствомъ разсказывать остроумно, Въ дружественныхъ бесдахъ съ Королемъ, вс политическіе анекдоты, и если такъ можно выразиться, вс дипломатическія и палатскія сплетни, коими изобиловала эта эпоха. Извстно, что Людовикъ XVJII чрезвычайно забавлялся всми подробностями своей правительственности (gouvernementabilit), какъ онъ называлъ обыкновенно свое царствованіе,
Благодаря смтливости и уму Графа де Фонтеня, вс члены его многочисленнаго семейства, какъ онъ самъ шутя говаривалъ Королю, умстились подобно шелковичнымъ червямъ на листкахъ бюджета.
И именно, старшій сын Графа Милостію Короля получилъ весьма важное мсто по судебной части. Вторый, бывшій капитаномъ, прежде возвращенія Бурбоновъ во Францію, получилъ легіонъ немедленно по прибытіи изъ Гента, потомъ съ помощію безпокойствъ 1815 года, когда постановленія мало были наблюдаемы, переведенъ былъ въ Королевскую Гвардію, за тмъ снова вышелъ въ линейный полкъ, и наконецъ очутился генерал-лейтенантомъ въ окрестностяхъ Трокадеро. Младшій сынъ Графа, бывшій подпрефектомъ, скоро получилъ мсто рекетмейстера и директора одной Парижской администраціи, которая была неприкосновенна ни для какихъ бурь. Вс сіи милости были столь же мало извстны, какъ и довренность, которой пользовался Графъ, и потому не возбуждали никакого вниманія. Хотя отецъ и трое сыновей соединяли на себ столько должностей, что могли пользоваться ежегодно весьма значительнымъ доходомъ на счетъ бюджета, но ихъ политическое богатство ни въ комъ не возбуждало зависти: ибо въ первое время введенія конституціонной системы немногіе имли точныя понятія о мирныхъ областяхъ бюджета, въ коихъ хитрые любимцы умли найти вознагражденіе за уничтоженныя аббатства. Но Графъ де Фонтень, который еще недавно хвастался тмъ, что не читавъ Хартіи, и обнаруживалъ глубокое негодованіе на придворныхъ, скоро доказалъ своему Государю, что не мене его понимаетъ духъ и средства представительнаго правленія.
Однако же не взирая на блистательное поприще, открытое имъ тремъ сыновьямъ своимъ, и на денежныя выгоды, происходившія отъ соединенія четырехъ должностей. Графъ имлъ слишкомъ многочисленное семейство, препятствовавшее ему скоро и легко поправить свое состояніе. Сыновья его были богаты надеждами, милостями Короля и дарованіями, но у него оставалось еще три дочери, а онъ боялся наскучить просьбами Государю. И такъ онъ ршился молчать о тройственномъ ихъ числ, а упоминать по очереди объ одной только изъ этихъ двъ, нетерпливо желавшихъ возжечь свтильникъ Гименея.
Король, который не хотлъ оставить начатое дло некончаннымъ, споспшествовалъ замужству первой изъ нихъ съ директоромъ податей, сказавъ одно изъ тхъ словъ, которыя не стоятъ ничего и приносятъ милліоны. Однажды вечеромъ будучи какъ то невеселъ, онъ улыбнулся, узнавъ, что есть еще двица де Фонтень, и сыскалъ ей въ супруги одного молодаго чиновника, хотя не дворянскаго происхожденія, но богатаго и извстнаго своими дарованіями. Онъ даже имлъ злость подшутить надъ нимъ, возведя его въ достоинство Барона. Но когда Вандеецъ началъ говорить о двиц Эмиліи де Фонтень, то Король отвчалъ ему тоненькимъ своимъ голоскомъ: ‘amicus Plato, sed magis amica natio.’
Черезъ нсколько дней Монархъ угостилъ своего друга Фонтеня довольно невиннымъ четверостишіемъ, которое называлъ эпиграммой.
— ‘Еслибъ В. В. благоволили перемнить эпиграмму въ эпиталаму!’ сказалъ Графъ, стараясь эту выходку обратишь въ свою пользу.
— Я не вижу на то причины, отвчалъ съ досадою Король.
Съ тхъ поръ онъ началъ нсколько холодне обращаться съ Графомъ де Фонтенемъ, и это тмъ сильне огорчило добраго Вандейца, что дочь его Эмилія, какъ и вс младшія дти въ большихъ семействахъ, была очень избалована, такъ что никакая свадьба никогда, казалось, не представляла столько затрудненій. Дабы понять вс сіи препятствія, надобно проникнуть во внутренность великолпнаго дома, въ коемъ Графъ проживалъ на счетъ бюджета.
Эмилія провела лта младенчества своего въ мирномъ помстьи отца и наслаждалась вполн тмъ изобиліемъ, которое удовлетворяетъ первымъ прихотямъ дтства. Малйшія желанія ея были законами для сестеръ, братьевъ, матери и даже для отца, ибо вс обожали ее. Она достигла юности въ то самое время, когда семейство ея было осыпано всми прихотливыми дарами Фортуны. Роскошь, ее окружавшая, казалась ей столь же естественною, какъ и разнообразіе цвтовъ, чистый воздухъ, лса и сельское изобиліе, которыя составляли счастіе первыхъ годовъ ея жизни.
Не испытавъ въ дтств никакого противорчія въ удовлетвореніи своимъ прихотямъ, она и въ четырнадцать лтъ, пустившись въ вихрь большаго свта, привыкла, чтобъ все ей повиновалось.
Такимъ образомъ мало по малу постигая выгоды богатства, она влюбилась въ пышность, привыкла въ раззолоченымъ гсотиннымъ, къ великолпію экипажей, къ льстивымъ привтствіямъ, къ выисканнымъ наградамъ, къ дорогамъ украшеніямъ, къ чаду праздниковъ, къ притворной суетности. Все ей улыбалось. Она во всхъ глазахъ читала къ себ благоволеніе, и какъ вс избалованныя дти, воспользовалась имъ, чтобы мучить тхъ, которые ее любили, сберегая все свое кокетство для равнодушныхъ. Сіи недостатки съ лтами боле и боле усиливались.
Отецъ и мать рано или поздно должны были собрать плоды такого пагубнаго воспитанія. Эмилія достигла девятнадцатилтняго возраста, не сдлавъ еще выбора въ толп молодыхъ людей, коими политика Графа де Фонтеня населяла свои праздники. Она пользовалась въ свт всей свободой ума, какая дозволяется только замужней женщин. Красота ея была такъ обворожительна, что для ней явишься въ гостинную значило уже царствовать. Она не имла друзей и брала везд предметомъ заговора лести, коего обольщенію трудно противиться.
Мущины, даже старики, не имли силы оспоривать мнніи молодой двушки, которая обворожила имъ однимъ взглядомъ. Воспитанная ее всевозможнымъ стараніемъ въ отношеніи ко всему, что принадлежитъ къ искусству нравиться, она прекрасно рисовала, играла на фортепіано съ удивительнымъ искусствомъ, имла очаровательный голосъ, танцовала съ необыкновенною прелестью и умла вести остроумный разговоръ о литератур всхъ народовъ. Она правильно говорила по Италіянски и по Англійски, словомъ, по ея знаніямъ, можно было заключить, что знатные люди, какъ говоритъ Маскариль, раждаются на свтъ всевдущими.
Ослплять людей поверхностныхъ ей было очень легко, чтожь касается до людей глубокомысленныхъ, то врожденная проницательность помогала ей узнавать ихъ, и тогда она истощала все свое кокетство и посредствомъ хитростей обольщенія умла ускользать отъ внимательнаго ихъ наблюденія. Такимъ образомъ смло могла говоришь она о живописи или объ Англійской литератур, судить вкось и вкривь и съ язвительнымъ остроуміемъ обнаруживать недостатки картины или сочиненія, каждое слово ея принимаемо было толпою обожателей, какъ Турками принимается фефта Пророка.
Эта очаровательная наружность, эта блестящая кора скрывала подъ собою сердце безпечное и увренность, общую многимъ молодымъ двушкамъ, что никто не обитаетъ въ сфер, довольно возвышенной для того, чтобы понимать все превосходство души ея и гордость, основанную на красот и знатности рода.
Не зная бурнаго ощущенія, которое рано или поздно господствуетъ въ сердц женщины, она сосредоточивала вс чувства свои въ неограниченной страсти, къ богатству и почестямъ. Она питала глубочайшее презрніе къ каждому, кто былъ неблагороднаго происхожденія. Пренебрегая новымъ дворянствомъ, она всми силами старалась, чтобъ родители ея могли стать на ряду съ древнйшими фамиліями Сент-Жерменскаго предмстія.
Чувства сіи не скрылись отъ наблюдательнаго взгляда Графа де Фонтена, и онъ уже не разъ страдалъ отъ язвительныхъ насмшекъ Эмиліи, на счетъ замужства старшихъ дочерей своихъ. И дйствительно, должно показаться удивительнымъ, что старый Вандеецъ ршился выдашь старшую дочь свою за директора податей, который хотя и владлъ нсколькими древними помстьями, но не имлъ права ставить предъ своимъ именемъ таинственную частицу de, доставившую престолу столько защитниковъ, а вторую за чиновника, только что пожалованнаго въ Бароны, про котораго некогда еще было забыть, что отецъ его торговалъ мукою.
Этотъ значительный переворотъ въ образ мыслей благороднаго Вандейца, въ то время какъ онъ уже достигъ до шестидесятилтняго возраста, когда люди рдко перемняютъ свои правила, былъ слдствіемъ не одного только пагубнаго пребыванія въ столичномъ пансіон, гд жители провинцій наконецъ раньше или позже утрачиваютъ первоначальную свою грубость: новыя политическія сужденія Графа де Фонтеня были плодомъ дружбы и совтовъ Короля-Философа, который находилъ удовольствіе въ томъ, чтобы обращать стараго Вандейца къ мнніямъ, сообразнымъ съ ходомъ XIX столтія и перемной, произшедшей въ Французской монархіи.
Людовику XVIII надлежало произвести такое же соединеніе между различными партіями, какое нкогда Наполеону между вещами и людьми. Законный Король, одаренный, можетъ быть, такою же тонкостію ума, какъ и его соперникъ, дйствовалъ противуположнымъ образомъ. Онъ столько же домогался снискать любовь средняго состоянія и приверженцевъ имперіи, сколько Наполеонъ старался привлечь къ себ вельможъ и духовенство. Повренный Монаршихъ мыслей, Графъ де Фонтень нечувствительнымъ образомъ сдлался однимъ изъ благоразумнйшихъ начальниковъ той умренной партіи, которая для блага народнаго желала скорйшаго соединенія всхъ мнній. Онъ усердно проповдывалъ выгоды конституціоннаго правленія и всми силами поддерживалъ игру политическихъ качелей, которыя позволяли его Государю править Франціей среди послднихъ потрясеній революціи. Можетъ быть, Графъ де Фонтень надялся получить достоинство Пера Франціи посредствомъ одного изъ тхъ законодательныхъ толчковъ, коихъ странныя дйствія ему уже не разъ случалось видть: онъ поставилъ себ за правило не признавать во Франціи другаго дворянства, кром Перовъ, ибо одн только голубыя мантіи доставляли наслдственныя привиллегіи. А можно ли, говорилъ онъ, постигнуть дворянство безъ привилленій! Это черенокъ безъ ножа!
Такимъ образомъ, равно удаляясь отъ партіи Мануеля, какъ и отъ партіи Лябурдоне, онъ съ жаромъ заботился о всеобщемъ примиреніи, изъ ндръ котораго должна была возникнуть для Франціи новая эра и блистательная будущность. Онъ старался убдитъ вс семейства, къ коимъ имлъ доступъ, въ невыгод военной и гражданской службы, и совтовалъ матерямъ обучать дтей своихъ ремесламъ независимымъ и полезнымъ, давая имъ тмъ чувствовать, что важнйшія военныя и гражданскія должности въ государств со временемъ сдлаются принадлежностью младшихъ сыновей Перовъ Франціи и что нація получила уже довольно значительное участіе къ управленію посредствомъ избирательныхъ Коллегій и должностей по части судебной и финансовой, которыя навсегда останутся въ рукахъ средняго состоянія.
Новыя мннія Графа, коихъ плодомъ были выгодные союзы для двухъ старшихъ дочерей его, встртили однакоже сильное сопротивленіе въ ндрахъ собственнаго его семейства.
Графиня де Фонтень осталась непоколебимою въ аристократическихъ своихъ началахъ, можетъ быть, потому что со стороны матери принадлежала къ фамиліи Монморанси. И потому она нсколько времени противилась счастію и богатству, которыя ожидали старшихъ дочерей ея, но наконецъ принуждена была уступитъ тайнымъ причинамъ, которыя супруги повряютъ другъ другу, когда головы ихъ покоятся на одной подушк.
Графъ холодно началъ доказывать своей жен, посредствомъ точныхъ разчетовъ, что пребываніе ихъ въ Париж, необходимость поддерживать свое званіе, блескъ ихъ дома —(блескъ, котораго онъ впрочемъ не осуждалъ, какъ вознагражденіе, хотя и позднее, за нужду, которую мужественно сносилъ въ Ванде) — и наконецъ суммы, издерживаемыя имъ для сыновей, поглощаютъ большую часть бюджетнаго ихъ дохода, и что слдовательно надобно ловитъ, какъ благодать Божію, представлявшійся имъ случай, пристроить дочерей такъ выгодно, что он со временемъ могутъ пользоваться шестидесятью и осмидесятью тысячами годоваго дохода, что такое выгодное замужство не всегда встрчается для двушки безъ приданаго, и что наконецъ пора уже пожить расчетливе и подумать объ умноженіи доходовъ ихъ помстья и возстановленіи древняго богатства ихъ дома.
Графиня — какъ бы сдлала всякая мать на ея мст, хотя, можетъ быть, нсколько и охотне — уступила столь убдительнымъ доказательствамъ, но объявила, что по крайней мр для дочери своей Эмиліи будешь искать блистательнйшей партіи, по расчетамъ той гордости, которую по несчастію сама старалась развить въ юной душ ея.
Такимъ образомъ обстоятельство, которое должно было возбудить радость всего семейства, произвело въ немъ нкоторое несогласіе. Директоръ податей и молодыя президентъ подверглись какому-то холодному церемоніалу, который Графиня и дочь ея Эмилія весьма искусно умли создать. Всегдашній этикетъ ихъ получилъ еще обширнйшій кругъ дйствія, когда генерал-лейтенантъ де Фонтень женился на дочери одного банкира, молодой судья на двиц, которой отецъ хотя былъ миліонщикомъ, но торговалъ ситцами, а третій братъ, врный демократическимъ своимъ правиламъ, избралъ себ супругу въ семейств одного богатаго Парижскаго нотаріуса.
Двое зятьевъ и три невстки находили столько удовольствія и личныхъ выгодъ оставаться въ высшей политической атмосфер и имть свободный доступъ въ гостинныя Сентжерменскаго предмстій, что вс согласились охотно составить изъ себя дворъ для надменной Эмиліи. Это согласіе, основанное на корысти и гордости, не было однакоже довольно твердо, и молодая повелительница часто возбуждала сильныя смятенія въ своемъ владніи.
Нкоторыя сцены, не совсмъ противныя хорошему тону, поддерживали между всми членами этой могущественной фамиліи какое-то насмшливое обращеніе, которое хотя не вредило дружб, показываемой въ свт, но въ домашнемъ быту превращалось иногда въ чувства, не совсмъ родственныя. Такимъ образомъ жена генерала де Фонтена, сдлавшись Викомтессою, почитала себя не ниже Рогановъ и полагала, что сто тысячь годоваго дохода даютъ ей право быть столь же надменною, какъ и Эмилія, которой она иногда насмшливо желала счастливаго супружества, замчая, притомъ, что дочь такого то Пера вышла за господина такого-то. Жена Барона де Фонтенъ старалась великолпіемъ экипажей и пышностію нарядовъ затмить Эмилію, которая общала себ въ свою очередь отплатить ей тмъ же, какъ скоро выйдетъ за мужъ.
Насмшливый видъ, съ которымъ зятья и невстки принимали иногда надменныя притязанія двицы де Фонтень, возбуждалъ въ ней гнвъ, который изливался въ потокахъ эпиграммъ.
Наконецъ, когда Графъ замтилъ нкоторую холодность въ обращеніи Короля, то тмъ боле опечалился, что любимая дочь его, подстрекаемая насмшливыми вызовами сестеръ, никогда еще не простирала такъ высоко своихъ видовъ.
Среди сихъ обстоятельствъ Государь, у котораго Графъ надялся опять войти въ милость, занемогъ болзнію, отъ которой долженъ былъ умереть. Великій политикъ, умвшій такъ искусно среди бурь управлять кормиломъ государства, не управился съ смертію и переселился въ вчность.
Неувренный въ расположеніи его преемника, Графъ де Фонтень употреблялъ величайшія усилія, чтобы собрать вокругъ любимой дочери цвтъ холостой молодежи, Т, которымъ когда нибудь случалось разршать трудную задачу замужства гордой и прихотливой двушки, можетъ быть поймутъ, какого труда это стоило бдному Вандейцу.
Окончаніе этого послдняго предпріятія, по желанію любимой дочери, достойно увнчало бы то поприще, которое Графъ проходилъ въ теченіе десяти лтъ: ибо по способамъ, какими его семейство поглощало прибыльныя мста во всхъ Министерствахъ, оно могло сравниться съ Австрійскимъ домомъ, который своими брачными союзами грозилъ нкогда поглотить всю Европу. И потому то старый Вандеецъ неутомимо представлялъ своей дочери жениховъ, пламенно желая ей счастія.
Но забавно было слушать, какъ эта своенравная двушка произносила приговоры и судила о достоинств своихъ обожателей. Казалось, что она была одною изъ царевнъ Тысячи и Одного Дня, которыя, по несмтному богатству и чрезмрной красот своей, имла право выбирать себ жениховъ изъ всхъ владтелей вселенной. Она длала тысячи возраженій, одно другаго смшне: у одного ноги были или толсты или кривы, тотъ былъ близорукъ, другаго звали Дюраномъ, этотъ хромалъ, почти вс были для ней слишкомъ толсты. И отказавши двумъ или тремъ женихамъ — живе, прекрасне, очаровательне, нежели когда нибудь — она снова стремилась къ зимнимъ праздникамъ и летала по баламъ, гд проницательные взоры ея слдили за тми, коихъ молва на время избирала своими любимцами, гд часто посредствомъ обворожительнаго разговора угадывала тайны сердца, гд находила удовольствіе мучить всхъ молодыхъ людей и своимъ кокетствомъ возбуждать предложенія, вознаграждаемыя всегда отказомъ.
Природа съ избыткомъ надлила ее всми дарами, необходимыми для роли, играемой ею въ свт. Эмилія была высока ростомъ и стройна, поступь имла по произволу, то важную, то рзвую. Нсколько продолговатая шея позволяла ей съ неподражаемымъ искусствомъ принимать вс положенія надменности и дерзости. Она сочинила себ пространный репертуаръ всхъ головныхъ движеній и женскихъ уловокъ, которыя такъ счастливо или такъ жестоко объясняютъ полу-слово и полу-улыбку. Прекрасные черные волосы, и густыя брови дугой придавали ея физіономіи выраженіе гордости, которое кокетство и зеркало научили, ее длать суровымъ или смягчать, строгостью или нжностью взгляда, неподвижностью или легкимъ движеніемъ губъ, холодностью или прелестью улыбки.
Когда Эмилія хотла овладть сердцемъ, то чистый голосъ ея не имлъ недостатка въ мелодической сладкозвучности, но она также умла давать ему какую то отрывистую рзкость, когда хотла сковать нескромный языкъ инаго обожателя. Ея блое лице и мраморное чело подобны были чистой поверхности озера, которое поперемнно то струится легкимъ дуновеніемъ втерка, то снова принимаетъ веселую свою ясность. Многіе молодые люди, испытавъ ея презрніе, съ досадою обвиняли ее въ притворств, но въ ея черныхъ глазахъ было столько огня, столько надеждъ, что сердце невольно прыгало подъ блыми жилетами и черными фраками ловкихъ танцовщиковъ. Ни одна изъ модныхъ молодыхъ двушекъ не умла искусне ея принимать надменный видъ, когда ей кланялся человкъ, неимвшій ничего,— кром дарованія оказывать оскорбительную вжливость людямъ, которыхъ она почитала ниже себя, и изливать всю свою гордость на тхъ, которые старались идти наравн съ нею. Короче, казалось, что она всюду принимаетъ не комплименты, а должную дань удивленія.
Тогда только, но уже слишкомъ поздно, Графъ де Фонтень почувствовалъ, сколько воспитаніе любимой его дочери было испорчено нжностью, которой она была предметомъ. Удивленіе, съ которымъ большой свтъ принимаетъ сначала молодую двушку и за которое посл такъ жестоко отмщаетъ, еще боле увеличило гордость двицы де Фонтень и довренность ея къ самой себ. Ласки, коими осыпали Эмилію вс ее окружавшіе, развернули въ сердц ея эгоизмъ, свойственный избалованнымъ дтямъ, которые забавляются всмъ, что къ нимъ близко.
Пока еще прелесть молодости и блескъ дарованій скрывали отъ другихъ сіи недостатки, которые тмъ ненавистне въ женщин, что она только посредствомъ преданности и самоотверженія можетъ постоянно нравиться. Но ничто не ускользаетъ отъ прозорливыхъ глазъ добраго отца. Графъ ршился объяснить своей дочери важнйшія страницы таинственной книги жизни. Но предпріятіе его не имло никакого успха. Онъ самъ такъ часто страдалъ отъ прихотливаго упрямства и насмшливаго умничанья своей дочери, что ему не доставало терпнія устоять въ намреніи исправить пагубныя ея склонности. Иногда давалъ онъ ей совты, исполненные кротости и любви, но съ горестію замчалъ, что нжнйшія его выраженія скользили по сердцу Эмиліи, какъ будто бы оно было изъ мрамора.
Глаза родителей поздно открываются, и потому старому Вандейцу нужно было много времени, чтобы замтить тонъ снисхожденія, съ коимъ Эмилія удостоивала его изрдка своихъ ласкъ. Казалось, какъ будто она длала честь родителямъ своей нжностью. Но иногда по внезапнымъ прихотямъ, неизъяснимымъ въ женскомъ характер, удалялась она отъ всхъ и рдко показывалась въ кругу своего семейства.
Она роптала на то, что раздляетъ со многими любовь и сердце родителей, ревновала ихъ ко всмъ, даже къ сестрамъ и братьямъ, и истощивъ сама вс усилія, чтобы создать около себя безлюдную степь, обвиняла потомъ природу за свое одиночество.
Вооруженная двадцатилтнею опытностію, она жаловалась на судьбу: ибо не знала, что первое основаніе благополучія находится въ насъ самихъ, и искала счастія во вншнихъ предметахъ. Она лучше согласилась бы бжать на край свта, нежели заключить союзъ, подобный союзамъ двухъ старшихъ своихъ сестеръ, и иногда питала въ сердц своемъ непреодолимую зависть, видя ихъ богатыми и счастливыми. Мать ея, которая подобно Графу также была жертвою ея своенравія, начинала думать, что дочь ея помшана.
Но эту причудливость легко можно было объяснишь. Нтъ ничего обыкновенне тайной гордости, раждающейся въ сердц двушки, которая отъ природы одарена красотою и принадлежитъ къ семейству, нсколько возвышенному на лстниц общественнаго порядка. Почти вс он уврены, что матери ихъ, достигнувъ сорока или пятидесяти лтъ, не могутъ уже согласоваться съ ихъ душею и постигать ихъ прихоти. Он воображаютъ, что большая часть матерей ревнуютъ дочерей своихъ и хотятъ одвать ихъ по своему, съ намреніемъ затмить ихъ и похитишь у нихъ должную имъ дань удивленія. Вотъ причина тайныхъ слезъ и ропота противъ мнимой родительской тиранніи.
Среди этихъ непріятностей, которыя становятся наконецъ дйствительными, хотя и основаны на воображеніи, причудницы обыкновенно сочиняютъ родъ гадательныхъ темъ для своей жизни и безъ помощи колдовства сами себ предсказываютъ свою судьбу, принимая мечты за истину. Такимъ образомъ посл долгихъ размышленій он тайно ршаютъ отдашь руку и сердце только такому человку, который одаренъ будетъ тми или другими качествами. Воображеніе рисуетъ имъ образецъ, на который суженый ихъ волею или неволею долженъ непремнно походятъ, блестящія краски ихъ идеала изчезаютъ только посл горькой опытности и продолжительныхъ размышленій, посл точнаго познанія свта и прозаической его суеты. Наконецъ он достигаютъ средины жизненнаго потока, удивляясь, что могутъ быть счастливы безъ брачной поэзіи своихъ мечтаній. Слдуя подобной піитик, Эмилія де Фонтень, посовтовавшись съ своею мудростію, составила программу, съ коей долженъ былъ непремнно согласоваться тотъ, который удостоится ея любви. Отсюда происходило ея презрніе ко всмъ молодымъ людямъ и язвительныя на ихъ счетъ насмшки.
Прежде всего, ршила она въ себ, онъ долженъ быть молодъ и знатнаго происхожденія. Ему надобно быть Перомъ Франціи или старшимъ сыномъ Пера, ибо я непремнно хочу, чтобы на моей карет изображенъ былъ мой гербъ среди разввающейся лазурной мантіи. При томъ же это даетъ право здить вмст съ Принцами Крови по средней большой алле на Лоншанскомъ гулянь. Да и батюшка думаетъ что званіе Пера со временемъ будетъ первымъ достоинствомъ во Франціи. Я хочу потомъ, чтобъ онъ былъ военной, предоставляя себ право заставишь его выдти въ отставку, сверхъ того онъ необходимо долженъ имть какой нибудь знакъ отличія, потому что тогда будутъ отдавать намъ везд честь. Наконецъ вс эти рдкія качества должны будутъ обратиться, въ ничто, еслибъ это воображаемое существо не будетъ одарено любезностью, стройностью, умомъ и — худощавостью. Это послднее качество, какъ оно ни измнчиво, особенно въ представительномъ правленіи, почитала она особенно необходимымъ. Эмилія создала себ какую то идеальную мрку, которая служила ей образцемъ, и молодой человкъ, который съ перваго взгляда не удовлетворялъ условіямъ худощавости, предписаннымъ въ ея программ, не удостоивался уже отъ ней другаго взгляда.
— ‘О! Боже мой, какъ онъ толстъ!’ — это было выраженіемъ послдней степени ея презрнія.
Она говорила, что толстые люди самые дурные мужья, не способные чувствовать и недостойные быть принятыми въ образованномъ обществ. На ея глаза дородство въ женщин было несчастіе, хотя впрочемъ на восток считается оно особенною красотою, въ мущин же это было преступленіе.
Вс сіи странныя причуды нравились по игривости, съ которою излагала ихъ Эмилія. Но Графъ де Фонтень чувствовалъ, что притязанія дочери его, коихъ безразсудность начинали уже замчать нкоторые дальновидные и не очень снисходительные женскіе умы, со временемъ сдлаются предметомъ пагубныхъ насмшекъ: онъ боялся, не издвается ли уже неумолимый свтъ надъ Эмиліей, которая такъ долго оставалась на сцен и такъ долго заставляла ждать развязки разыгрываемой ею драмы. Уже не одинъ актеръ, недовольный ея отказами, казалось, дожидался только случая, чтобы отмстить ей, а равнодушные и праздные начинали скучать, ибо удивленіе кажется утомительнымъ для рода человческаго. Старый Вандеецъ лучше другихъ зналъ, что если нужна только одна минута, чтобы взгромоздиться на подмостки свта, при двор, въ гостиной или на сцен, то не боле нужно и для того, чтобы сорваться оттуда. И для того, въ теченіе первой зимы, послдовавшей за вступленіемъ на престолъ Карла X, Графъ де Фонтень удвоилъ свои старанія, чтобы соединить въ великолпныхъ гостиныхъ своихъ лучшую молодежь Парижа и Департаментовъ. Блескъ его праздниковъ, роскошь столовой и обды приправленные трюфелями, соперничествовали съ тми знаменитыми пирами, коими тогдашніе министры привлекали на свою сторону голоса Парламентскихъ своихъ ратниковъ. Графъ прослылъ однимъ изъ самыхъ дятельныхъ отравителей законодательной честности Палаты, которая едва было не умерла отъ несваренія желудка, и усиліямъ своимъ пристрой ишь дочь былъ обязанъ тмъ, что постоянно пользовался Королевскою милостію. Можетъ быть, онъ находилъ другую тайную выгоду продавать вдвойн свои трюфели. Это замчаніе, сдланное нкоторыми насмшливыми либералами, которые вымщали обиліемъ словъ скудость своихъ единомышленниковъ въ Палат, не имло никакого успха. Поступки Графа были вообще столь благородны, столь достойны уваженія, что онъ не подвергся ни одной изъ эпиграммъ, коими тогдашніе злоязычные журналы штурмовали триста голосовъ центра, министровъ, поваровъ, генерал-директоровъ, князей вилки и наемныхъ защитниковъ, поддерживавшихъ министерство Виллеля. По окончаніи этой кампаніи, въ продолженіе коей Графъ де Фонтень нсколько разъ выставлялъ вс свои силы, онъ додумалъ, что такое собраніе жениховъ не будетъ на этотъ разъ для дочери ежегодною фантазмагоріею и что пора съ нею посовтоваться.
Онъ чувствовалъ какое то внутреннее удовольствіе, при мысли, что такъ хорошо выполнилъ родительскія обязанности Изтощивъ вс свои старанія, онъ надялся, что изъ множества сердецъ, предлагаемыхъ своенравной Емиліи, вроятно, нашлось хотя одно, которое она отличила. Будучи не въ состояніи возобновить подобныя усилія, онъ какъ будто-бы утомился поступками своей дочери, и потому въ конц Поста, въ одно утро, когда голосъ его не былъ необходимъ въ засданіи Палаты, ибо этотъ день назначенъ былъ для пріема прошеній, ршился сдлать послднее торжественное употребленіе родительской своей власти.
Камердинеръ дорисовывалъ на желтомъ череп Графа де Фонтеня напудренную дельту, которая съ висячими ailes de pigeon поддерживала: его прическу * когда сей послдній съ тайнымъ волненіемъ приказалъ старому слуг доложить гордой красавиц, чтобъ она немедленно предстала предъ главу семейства.
— ‘осифъ’ — сказалъ Графъ камердинеру, когда онъ кончилъ совершенно свое дло — ‘убери эту салфетку, подними занавски, разставь кресла по мстамъ, выбей коверъ передъ каминомъ, оботри везд пыль! Скоре!.. Да отвори окно, чтобъ освжить воздухъ.»
Безпрерывными приказаніями Графъ почти сбилъ съ ногъ, камердинера, который угадывая намреніе своего господина, старался всячески сообщить нкоторое великолпіе комнат, по обыкновенію самой безпорядочной во всемъ дом. И дйствительно ему удалось въ нкоторой гармоніи размстить груды счетовъ, картоновъ, книгъ и мебелей этого таинственнаго святилища, въ коемъ взвшивались выгоды Королевскихъ имуществъ.
Приводя этотъ хаосъ въ порядокъ, осифъ съ намреніемъ выставилъ на видъ, какъ въ модномъ магазин, т вещи, кои могли быть пріятны для глазъ, и пестротою цвтовъ своихъ образовать нкоторый родъ бюрократической поэзіи: потомъ остановился посреди этого дедала бумагъ, которыя въ нкоторыхъ мстахъ лежали даже на полу, подивился самъ своему искусству и покачавъ головою вышелъ.
Но Графъ не совсмъ раздлялъ на этотъ разъ доброе мнніе своего слуги, и прежде нежели услся въ огромныя, обитыя краснымъ сафьяномъ кресла съ выгнутою спинкою, бросилъ вокругъ себя недоврчивый взглядъ, съ враждебнымъ видомъ посмотрлъ на близну своего халата, сдунулъ съ него нсколько порошинокъ табаку, вытеръ носъ, прибралъ щипцы и лопатки, раздулъ огонь, поправилъ туфли, откинулъ назадъ небольшой пучокъ, который помстился горизонтально между воротникомъ жилета и халатомъ, и приведя его опять въ перпендикулярное положеніе, смахнулъ щеткою золу съ камина, который предательски изобличалъ упорство его катарры.
Наконецъ старый Вандеецъ не прежде услся совершенно въ креслахъ, какъ осмотрвъ еще разъ весь свой кабинетъ и удостоврившись, что ни что не подастъ повода къ насмшливымъ и дерзкимъ замчаніямъ, коими любимая дочь его, употребляя во зло шестидесятилтнюю его нжность, обыкновенно отвчала на благоразумные его совты. Въ настоящемъ случа онъ хотлъ сохранить всю важность отца. Наконецъ, осторожно понюхавъ табаку, онъ кашлянулъ раза три, какъ будто приготовляясь отбирать голоса — ибо услышалъ легкую походку дочери, которая вошла напвая арію изъ оперы del Barbiere.
— ‘Здраствуйте, батюшка… что вамъ вздумалось такъ рано позвать меня къ себ?’ —
И бросивъ небрежно слова сіи, какъ прежде напваемую арію, она поцловала отца, не съ тою непринужденною нжностью, которая даетъ такую сладость дтской любви, но съ безпечнымъ легкомысліемъ любовницы, увренной, что все что бы она ни сдлала, непремнно будетъ нравиться.
— Другъ мой — сказалъ съ важностью Графъ де Фонтень — я позвалъ тебя, чтобъ основательно поговорить съ тобой о твоей будущности. Ты необходимо должна теперь выбрать себ мужа, который бы могъ составить твое счастіе…
— ‘Любезный батюшка’ — прервала его Эмиліа самымъ ласковымъ голосомъ — ‘мн кажется, что перемиріе, которое мы заключили на счетъ жениховъ моихъ, еще не кончилось.’
— Эмилія, пора оставить шутки о такомъ важномъ предмет. Съ нкотораго времени старанія всхъ искренно тебя любящихъ стремятся къ тому, чтобъ приличнымъ образомъ тебя пристроить, и ты была бы неблагодарна, еслибъ легкомысленно стала принимать знаки участія, которое, не одинъ я въ теб принимаю.
Выслушавъ сіи слова, Эмилія бросила лукавый и испытующій взглядъ на мебель отцовскаго кабинета. Она взяла одно изъ креселъ, которое казалось мене другихъ употребляемо было просителями, поставила его по другую сторону камина противъ отца и съ важнымъ видомъ, въ коемъ не льзя было не замтить слдовъ насмшливости, сла, сложивъ крестомъ руки на богатой пелеринк la neige, коей многочисленные тюлевые рюши вс отъ того перемялись. Взглянувъ потомъ съ усмшкой на озабоченное лице стараго отца своего, она прервала молчаніе.
— Никогда не слыхала отъ васъ, любезный, батюшка, чтобы правительство могло производить дла въ спальномъ халат, но впрочемъ’ — прибавила она съ улыбкой — ‘народъ не прихотливъ. И такъ посмотримъ же ваши проэкты законовъ и офиціальныя представленія.’…
— Я не всегда буду имть возможность глупенькая… или… я не хочу боле, сударыня, унижать мой характеръ, составляющій часть богатства моихъ дтей, чтобъ вербовать для тебя полки танцовщиковъ, которые ты каждую, весну обращаешь въ бгство. Ты была уже невинною причиною многихъ опасныхъ ссоръ съ нкоторыми смействами: но я надюсь, что ты сегодня лучше поймешь, какъ затруднительно наше и твое положеніе. Эмилія! теб двадцать лтъ и вотъ уже около пяти какъ ты все остаешься въ невстахъ. Братья и сестры твои богаты и счастливы. Но издержки, причиненныя намъ устройствомъ ихъ судьбы, и образъ жизни, поддерживаемый матерью твоею для тебя, такъ истощили наши доходы, что, я не могу дать теб въ приданое боле ста тысячъ франковъ. Съ ныншняго же дня я хочу заняться будущностью твоей матери. Я не долженъ жертвовать ею для своихъ дтей и желаю, Эмилія, чтобы, когда меня не будетъ, жена моя не зависла отъ другихъ и продолжала наслаждаться довольствомъ, которымъ я слишкомъ поздно вознаградилъ ее за ея преданность къ моимъ несчастіямъ. И такъ ты видишь, другъ мой, что маловажность твоего приданаго не соотвтствуетъ твоимъ великимъ замысламъ. Да и такого пожертвованія не длали мы для другихъ дтей, но они. великодушно согласились не роптать на предпочтеніе, оказываемое нами нжно любимой дочери.
— ‘Въ ихъ состояніи!’ — сказала Эмилія, насмшливо покачавъ головою.
— Дочь моя, никогда не унижай тхъ, которые тебя любятъ. Знай, что только бдные бываютъ великодушны. У богатыхъ всегда найдутся причины, чтобъ не разступиться для родственника и двадцатью тысячами франковъ. Ну, не сердись же, мой другъ!… Вдь ты разсудительна!.. Поговоримъ ка объ нашихъ молодыхъ людяхъ? Не замтила ли ты между ними Г. Монтолана?
— ‘О! онъ говоритъ zen вмсто jeu, все смотритъ себ на ноги, потому что он ему кажутся очень малы, и безпрестанна глядится въ зеркало. Притомъ же онъ блондинъ, а я люблю брюнетовъ.’ —
— Ну такъ Г. де Серизи?
— Онъ не дворянинъ, толстъ и дурно сложенъ. Правда у него черные волосы. Надобно бы имъ обоимъ согласиться и: соединить свои формы, такъ чтобъ первый отдалъ свою наружность и свое имя второму, который бы могъ сохранить волосы… и тогда… можетъ быть.’..
— А что скажешь о Г. де Салюсъ?
— ‘Онъ сдлался банкиромъ.’
— Г. де Коминъ?
— ‘Онъ дурно танцуетъ, притомъ же, батюшка! вс они не имютъ титуловъ, а я хочу быть по крайней мр Графиней, какъ матушка.’
— Такъ ты ныншнюю зиму не замтила ни кого, кто бы…
— ‘Никого, батюшка.’
— Чего же ты хочешь?…
— ‘Сына Пера Франціи.’ —
— Дочь моя, сказалъ вставая Графъ, ты сошла съ ума!..
Но вдругъ онъ поднялъ глаза къ небу, и, казалось, въ благочестивой мысли почерпнулъ новое упованіе на Всевышняго. Онъ бросалъ взглядъ состраданія на дочь свою пожалъ ей руку и съ умиленіемъ сказалъ:
— Богъ свидтель! что я по совсти исполнялъ долгъ отца въ отношеніи къ теб, не только по совсти, но съ любовію, милая Эмилія. Да, Богу извстно, что я ныншнею зимою представлялъ теб многихъ честныхъ людей, коихъ качества, поведеніе и характеръ были мн извстны и кои вс казались намъ тебя достойными. Дочь моя, дло мое теперь кончено. Съ ныншняго дня судьба твоя въ твоихъ рукахъ и я почитаю себя вмст и счастливымъ и несчастливымъ, что избавился отъ обязанности самой тягостной для отца. Не знаю долго ли еще будешь ты слышать голосъ, которой по несчастію никогда не былъ строгъ, но вспомни, что супружеское счастіе не столько основано на блестящихъ качествахъ и богатств, сколько на взаимномъ уваженіи. Оно по своей природ скромно и чуждо блеска. Будь уврена въ моемъ согласіи на бракъ твой съ тмъ, кого ты выберешь: но если онъ сдлаетъ тебя несчастной, то ты не будешь имть права роптать на своего отца. Я не откажусь хлопотать и помогать теб, но если ты сдлаешь выборъ, то надобно, чтобъ онъ былъ уже ршительный, ибо я не намренъ два раза шутить уваженіемъ, которое заслуживаютъ мои сдины.
Нжность отца и торжественный голосъ, коимъ онъ произнесъ свое назидательное увщаніе сильно тронули Эмилію: но она скрыла свое умиленіе, съ безпечностью прыгнула на колна къ Графу, который все еще сидлъ въ сильномъ волненіи, и начала ласкать его со всей женской нжностью, такъ что морщины разгладились на чел старика. Замтивъ наконецъ, что отецъ ея успокоился, она сказала ему тихимъ голосомъ:
— ‘Благодарю васъ за ваше позволеніе, любезный батюшка. Вы убрали вашъ кабинетъ, чтобъ принять любимую дочь вашу? Врно вы не ожидали, что она будетъ такъ своенравна и упряма. Но, разв такъ трудно выдти за-мужъ за Пера Франціи? Вы сами говорили, что ихъ длаютъ дюжинами… О! вы врно не откажете мн въ вашихъ совтахъ.’
— Нтъ, другъ мой, нтъ! и не разъ скажу теб: остерегайся! Подумай, что Перство еще слишкомъ новая пружина въ нашемъ правительств, какъ говаривалъ покойный Король, и что потому Перы еще не могутъ быть богачами. Т, которые имютъ большое состояніе, хотятъ увеличить его: ибо богатйшій изъ нашихъ Перовъ не получаетъ и половины того дохода, коимъ пользуется послдній изъ Лордовъ Верхней Камеры Англійскаго Парламента. И такъ вс Перы Франціи безъ исключенія будутъ искать для сыновей своихъ богатыхъ наслдницъ, кто бы он ни были, необходимость, въ которой они находятся жениться на деньгахъ, продолжится еще боле ста лтъ. Впрочемъ очень возможно, что въ ожиданіи счастливаго, столь желаемаго тобою случай — въ ожиданіи, которое можетъ стоить теб лучшихъ годовъ твоей жизни — твои прелести — (ибо въ нашъ вкъ очень много женятся по любви) — твои прелести, говорю я, произведутъ чудо. Когда опытность скрывается подъ такой очаровательной наружностью, то можно всего ожидать. Ты же имешь даръ распознавать достоинства но большей или меньшей толщин тла. И потому такую благоразумную двушку, какъ ты, не нужно предупреждать о всхъ трудностяхъ подобнаго предпріятія. Это не бездлица. Я увренъ, что ты въ незнакомомъ теб человк, не будешь предполагать здраваго смысла по одному обольстительному лицу, или добродтели, по тому что онъ хорошо сложенъ. Наконецъ я и въ томъ совершенно согласенъ, съ тобой, что сыновья Перовъ должны необходимо имть имъ однимъ свойственный видъ и отличительное отъ прочихъ людей обращеніе. Теперь, когда состоянія ничмъ между собою не различаются, Перы непремнно должны имть въ себ нчто особенное, по чему бъ ихъ тотчасъ можно было узнавать. Впрочемъ ты держишь сердце свое на узд, подобно искусному здоку, который увренъ, что лошадь его никогда не споткнется. И такъ, дочь моя, желаю теб успха!
— ‘Вы сметесь надо мною, батюшка? Такъ я объявляюжъ вамъ, что лучше умру въ монастыр двицы Конде, нежели откажусь отъ своего намренія быть женою Пера Франціи.’ Она вырвалась потомъ изъ объятій отца и, гордясь данною ей свободой, вышла напвая арію: cara non dubitare — изъ Matrimonio Secreto, Въ тотъ же день все смейство собралось къ Графу де Фонтеню по случаю одного домашняго праздника. Во время десерта Гжа Бонневалъ, старшая сестра Эмиліи, заговорила объ одномъ молодомъ, весьма богатомъ Американц, который страстно влюбился въ сестру ея и длалъ ей самыя блистательныя предложенія.
— ‘Онъ кажется банкиръ?’ — сказала небрежно Эмилія. ‘Я не люблю денежныхъ оборотовъ.’
— Но Эмилія — сказалъ Баронъ де Виллень, мужъ второй сестры ея — вы не любите также и гражданскихъ должностей: я не знаю, въ какомъ же состояніи будете выискать себ мужа, если вы пренебрегаете всми, неимющими титуловъ.
— Особенно, Эмилія, съ твоей системой худощавости — прибавилъ Генерал-Лейтенантъ де Фонтень.
— ‘Я знаю, что мн надобно,’ — отвчала она.
— Сестрица хочетъ знатнаго имени — сказала Баронесса де Фонтень — и ста тысячъ ливровъ годоваго дохода.
— ‘Я знаю, любезная сестрица’ возразила Эмилія — ‘что въ этомъ случа не сдлаю дурачества, какихъ много видла. Впрочемъ, чтобъ избжать сихъ споровъ, которые смертельно ненавижу, я объявляю однажды навсегда, что буду почитать врагами моего спокойствія тхъ, которые будутъ мн говорить о замужств,’
Дядя Эмиліи, семидесятилтній старикъ, коего богатство недавно увеличилось еще двадцатью тысячами годоваго дохода вслдствіе закона о вознагражденіи убытковъ, и который посему имлъ право говорить горькія истины своей племянниц, которую любилъ безъ ума, чтобы прекратить колкость разговора у воскликнулъ:
— Да перестаньте вы мучить бдную Эмилію. Разв не видите, что она дожидается совершеннолтія Герцога Бордосскаго?
Общій хохотъ привтствовалъ шутку старика.
— ‘Смотри, чтобъ я не вышла за мужъ за тебя, старый дуралей!’ — воскликнула Эмилія, коей послднія слова по счастію были заглушены шумомъ.
— Дти мои — сказала Графиня де-Фонтень, желая замять это дерзкое восклицаніе — Эмилія будетъ въ этомъ случа совтоваться только съ матерью, такъ какъ вы совтывались прежде съ отцемъ.
— ‘О! Боже мой! я буду слушаться только одной себя въ дл, которое до одной меня касается’ сказала весьма внятно Эмилія.
Взоры всхъ обратились на главу смейства. Каждый, казалось, любопытствовалъ узнать, какъ онъ поддержитъ свое достоинство. Благородный Вандеецъ не только пользовался въ свт уваженіемъ, но, будучи счастливе многихъ отцевъ, онъ былъ любимъ всмъ своимъ смействомъ, коего члены признавали въ немъ неотъемлемыя достоинства, обогатившія всхъ его родственниковъ. Посему дома онъ окруженъ былъ тмъ глубокимъ почтеніемъ, коимъ въ Англійскихъ смействахъ и нкоторыхъ аристократическихъ домахъ твердой земли, пользуются представители родословнаго дерева. Послдовало глубокое молчаніе и взоры гостей поперемнно обращались то на сердитое и надмнное лице Емиліи, то на строгія лица Графа и Графини де Фонтень.— ‘Я далъ дочери моей Эмиліи совершенную свободу располагать собою.’ — Таковъ былъ отвтъ, который произнесъ Графъ глубокимъ и трепещущимъ голосомъ. Вс родственники и гости посмотрли на Эмилію съ любопытствомъ и вмст съ сожалніемъ: ибо слова Графа очевидно означали, что родительская нжность утомилась въ борьб съ характеромъ, который, какъ вс знали, невозможно было исправить. Зятья покосились, а братья съ насмшливой улыбкой посмотрли на женъ своихъ. Cъ этой минуты вс перестали принимать участіе въ замужств надмнной красавицы. Одинъ дядя, въ качеств стараго моряка, отваживался еще сцпляться съ нею и подвергаться ея капризамъ, не затрудняясь отвчать пальбой на пальбу.
Между тмъ наступила весна: и когда бюджетъ былъ опредленъ, смейство Графа — настоящій образецъ Парламентскихъ фамилій, по ту сторону Калейскаго пролива, которыя стоятъ одной ногой во всхъ административныхъ и имютъ всегда въ запас десять голосовъ въ Нижнемъ Парламент,— улетло, какъ стая птицъ, къ прекраснымъ окрестностямъ Онея, Антона и Шатене.
Богатый директоръ податей не задолго предъ тмъ купилъ тамъ загородный домъ для жены: ибо онъ жилъ въ Париж только во время засданій. Хотя прекрасная Эмилія презирала разночинцевъ: но это чувство не простиралось до того, чтобъ пренебрегать выгодами богатства, хотя бъ оно было удломъ и недворянина. И такъ она послдовала за сестрою въ роскошную виллу, не столько изъ дружбы къ родственникамъ, которые искали, тамъ убжища на лтнее время, сколько потому, что тонъ хорошаго общества настоятельно предписываетъ всякой женщин, нежелающей уронить себя, вызжать лтомъ изъ Парижа.
Зеленыя поля окрестностей городка Со совершенно удовлетворяли условіямъ договора, заключеннаго между хорошимъ тономъ и обязанностями общественныхъ должностей.,
Весьма сомнительно, чтобъ извстность сельскихъ баловъ въ мстечк Со распространилась за скромные предлы Сенскаго Департамента, и потому неизлишне сообщить здсь нкоторыя подробности объ этомъ еженедльномъ праздник, который по своей важности угрожаетъ со временемъ сдлаться законною необходимостію.
Окрестности небольшаго городка Со славою своею одолжены мстоположенію, которое считается очаровательнымъ. Можетъ быть, оно весьма обыкновенно и извстностью своей обязано только глупости Парижскихъ горожанъ, которые вырвавшись изъ кирпичныхъ пропастей, въ коихъ погребены, готовы удивляться всякой пустоши. Но какъ въ поэтическихъ рощахъ Онея и на холмахъ Антони и Фонтене-о-Розъ водворяются художники, бывавшіе въ чужихъ краяхъ, иностранцы, люди весьма прихотливые, и множество дамъ лучшаго общества, не имющихъ недостатка во вкус, то должно думать, что Парижане въ этомъ случа не совсмъ не правы. Городокъ Со иметъ еще и другую прелесть, не мене привлекательную для Парижанина. Среди сада, откуда взору представляются обворожительные виды, находится огромная, открытая со всхъ сторонъ ротонда, коей легкій и обширный куполъ поддерживается прекрасными колоннами. Подъ этимъ сельскимъ навсомъ находится знаменитая танцовальная зала. Рдко случается, чтобъ самыя надмнные изъ. окрестныхъ помщиковъ разъ или два въ лто не посщали сихъ чертоговъ сельской Терпсихоры, или блестящими кавалькадами или въ легкихъ щегольскихъ каретахъ, которыя покрываютъ пылью пшеходовъ-философовъ. Надежда увидть тамъ нкоторыхъ дамъ большаго свта и обратить на себя ихъ вниманіе, надежда рже обманываемая встртить молодыхъ крестьянокъ, которыя въ хитрости не уступаютъ даже судьямъ, привлекаетъ туда многочисленныя толпы адвокатскихъ писарей, учениковъ Эскулапа и молодыхъ людей, коихъ лица сохраняютъ свжесть и близну свою въ прохладной сырости Парижскихъ лавокъ. Не одна свадьба затвалась подъ звуками оркестра, занимающаго средину круглой залы, и еслибы кровля ея имла даръ слова, то могла бы открыть множество любовныхъ секретовъ. Эта занимательная смсь всякой всячины заставляетъ сельскимъ баламъ въ Со отдавать преимущество передъ прочими, бывающими въ окрестностяхъ Парижа, надъ которыми они берутъ ршительное преимущество ротондою, мстоположеніемъ и прекраснымъ садомъ.
Эмилія первая изъявила желаніе смшаться съ народомъ на этомъ сельскомъ праздник. Она надялась провести тамъ время весьма пріятно. Въ первый еще разъ въ жизни желала она побродить среди такой сумятицы. Извстно, что инкогнито составляетъ одно изъ величайшихъ удовольствій для людей знатныхъ. Эмилія заране представляла себ вс мщанскія ухватки. Ей пріятно было думать, что воспоминаніе очаровательной ея улыбки или нжнаго взгляда заронится въ сердце не одного изъ бдныхъ разночинцевъ: она уже заране смялась надъ жеманными танцовщицами и чинила карандаши для изображенія сценъ, коими намревалась обогатить страницы своего альбома.
Воскресенье слишкомъ медленно наступило для ея нетерпнія. Общество Бонневальскаго павильона отправилось пшкомъ, чтобъ не подать повода къ догадкамъ о знатности лицъ, намревавшимся удостоить балъ своимъ присутствіемъ. Въ этотъ день отобдали ране обыкновеннаго, и къ довершенію удовольствія прекрасный майскій вечеръ благопріятствовалъ сей аристократической прогулк. Эмилія весьма удивилась, найдя въ ротонд нсколько кадрилей, въ коихъ участвовало весьма хорошее общество. Она замтила тамъ нкоторыхъ молодыхъ людей, которые убили цлое мсячное жалованье на то, чтобы блеснуть одинъ день, и нсколько паръ, въ слишкомъ откровенной веселости которыхъ не примчалось ни чего супружескаго: но не могла собрать обильной жатвы для своихъ замчаній. Она удивилась однако, вида, что удовольствіе, одтое въ перкалевое платье, такъ сходно съ удовольствіемъ, одтымъ въ атласъ, и что среднее состояніе также хорошо танцуетъ какъ дворянство, иногда даже лучше. Вс большею частью были одты просто, но со вкусомъ. Депутаты, представлявшіе въ этой толп ленныхъ владтелей окружныхъ земель, то есть, крестьяне, сидли вжливо въ своемъ кругу. Эмилія должна была нсколько ознакомиться съ различными стихіями, составлявшими сіе собраніе, чтобъ найти въ немъ пищу для насмшекъ. Но она не имла времени ни предаться лукавымъ своимъ замчаніемъ, ни выслушать т недоканчиваемые разговоры, которые Шарле, Монье и Наблюдатель собираютъ съ такою жадностью.
Надмнная красавица внезапно встртила въ этомъ пространномъ пол цвтокъ — (метафора заимствованная отъ времени года!) — цвтокъ, коего блескъ и красота подйствовали на ея воображеніе со всею прелестію новости. Намъ часто случается смотрть на платье, обои ‘ли блую бумагу, съ такимъ разсяніемъ, что мы съ перваго взгляда не замчаемъ какого нибудь пятнышка или блестящей точки, которыя въ послдствіи внезапно являются глазамъ нашимъ, какъ будтобы они только въ ту минуту образовались, когда мы ихъ увидли. Эмилія, посредствомъ подобнаго тому нравственнаго феномена, узнала въ молодомъ человк, представившемся ея взору, образецъ всхъ наружныхъ совершенствъ, о которыхъ такъ давно мечтала.
Въ эту минуту она сидла на одномъ изъ грубыхъ стульевъ, стоявшихъ кругомъ залы, и разсматривала картины, представлявшіяся ей въ ротонд, какъ на выставк живописи въ Музе, съ дерзостью наводя лорнетъ на лица, бывшія отъ ней въ двухъ шагахъ, и длая объ нихъ свои замчанія, точно какъ о художественныхъ произведеніяхъ.
Взоры ея бродили по этому обширному одушевленному полотну и вдругъ поражены были фигурой, которая казалось съ умысломъ была поставлена въ углу картины, въ выгоднйшемъ свт, какъ лице, выходящее изъ общихъ пропорцій.
Эмилія удивилась, что такъ долго не замчала незнакомца. Онъ былъ высокъ ростомъ и задумчивъ: слегка прислонясь къ одной изъ колоннъ, онъ стоялъ сложа руки и склона голову, какъ будто живописецъ списывалъ съ него потретъ. Но въ этомъ благородномъ положеніи не было ни чего выисканнаго. Ни одно движеніе не показывало, чтобъ онъ выдалъ лице свое на три четверти и склонилъ голову въ правую сторону, какъ Александръ, Лордъ Байронъ и другіе великіе люди, съ намреніемъ обратить на себя вниманіе. Задумчивый и неподвижный взглядъ его, по видимому, слдовалъ за одной изъ танцующихъ, и показывалъ, что онъ глубоко ею занятъ. Прекрасные черные волосы непринужденно вились на возвышенномъ его чел. Въ одной рук держалъ онъ шляпу и небольшой хлыстикъ. Наконецъ незнакомецъ имлъ стройный и гибкій станъ, напоминающій Прекрасныя формы Аполлона. Эмилія въ одно мгновеніе ока замтила необыкновенную тонину его блья, чистоту замшевыхъ перчатокъ изъ мастерской Валькера, и небольшую ногу, обутую въ щегольской сапогъ изъ самой тонкой кожи. На немъ не было ни одной изъ тхъ бездлокъ, которыми увшиваются старинные щеголи національной гвардіи или Адонисы купеческихъ конторъ. Одна только черная лента, на которой вислъ его лорнетъ, колебалась на жилет неукоризненной близны. Разборчивой Эмиліи никогда не случалось видть глазъ мущины осненныхъ стол длинными рсницами, ротъ его казалось всегда готовъ былъ улыбаться, но это не было признакомъ расположенія къ веселости. Задумчивость и глубокія страсти отражались на его мужественномъ и смугловатомъ лиц.
Самый строгій наблюдатель при вид незнакомца не могъ бы усумниться, что это человкъ необыкновенный, котораго важныя причины вызвали изъ возвышенной сферы его существованія на этотъ сельской праздникъ. Въ чертахъ его физіономіи было слишкомъ много значительности, такъ что объ немъ не льзя было просто сказать: это человкъ прекрасный, любезный! Онъ принадлежалъ къ числу людей, возбуждающихъ желаніе узнать ихъ короче. Эмилія на такое множество замчаній употребила не боле двухъ минутъ, въ теченіе коихъ сей привилегированный смертный подвергся строгому анализису, посл коего сдлался уже предметомъ тайнаго, безмолвнаго удиленія. Ей не пришло и на мысль, что онъ долженъ быть Перомъ Франціи! Нтъ, она только подумала: ‘ахъ! если онъ благороднаго происхожденія… я въ томъ уврена!’.. Она не докончила этой мысли, поспшно встала, подошла въ сопровожденіи брата къ колонн, у которой стоялъ незнакомецъ, и казалось съ необыкновеннымъ вниманіемъ смотрла на веселыя кадрили, но посредствомъ оптической хитрости, извстной многимъ дамамъ, не теряла ни одного движенія молодаго человка. Когда она поровнялась съ нимъ, то онъ вжливо удалился, какъ-бы для того, чтобы уступить имъ свое мсто, и прислонился къ другой ближней колонн.
Своенравная Эмилія оскорбилась вжливостью незнакомца, и въ досад начала разговаривать съ братомъ гораздо громче, нежели сколько позволялъ тонъ хорошаго общества, она повертывала головою во вс стороны, длала разныя граціозныя тлодвиженія и смялась почти безъ всякой причины, не столько для того, чтобъ развеселить брата, сколько для того, чтобъ привлечь вниманіе хладнокровнаго незнакомца.
Но ни одна изъ сихъ хитростей не удавалась. Тогда Эмилія, слдуя глазами за направленіемъ взоровъ молодаго человка, открыла причину сей мнимой безпечности. Въ средин кадриля танцовала молодая двушка, прекрасная, блдная, подобная Шотландскимъ божествамъ, изображеннымъ Жироде въ огромной картин принятія Оссіаномъ Французскихъ воиновъ. Эмиліи показалось, что это молодая Англійская Виконтесса, которая недавно поселилась въ одной изъ сосдственныхъ деревень. Съ ней танцовалъ юноша лтъ пятнадцати, съ красными руками, въ нанковыхъ панталонахъ, въ голубомъ фрак, въ блыхъ башмакахъ. Не трудно было замтишь, что она была охотница до танцовъ, и потому не прихотлива въ выбор кавалеровъ. Движенія ея не отзывались наружной слабостью, но легкой румянецъ игралъ на блдныхъ ея щекахъ — лице мало помалу разгаралось. Эмилія подошла къ кадрили, чтобъ разсмотрть незнакомку, когда она воротится на свое мсто и стоящія напротивъ пары начнутъ повторять оконченную ею фигуру.
Едва только начала она всматриваться, какъ незнакомецъ подошелъ къ миловидной танцовщиц, наклонился къ ней, и Эмилія услышала явственно сіи слова, сказанныя повелительнымъ и вмст кроткимъ голосомъ:
— ‘Клара, я не хочу, чтобъ ты боле танцовала’.
На лиц Клары изобразилась маленькая досада, но она наклонила голову въ знакъ, покорности и наконецъ улыбнулась.
Когда кадриль кончилась, молодой человкъ со всею предосторожностью любовника накинулъ шаль на плеча незнакомки и посадилъ ее такъ, чтобъ не могъ подуть на нее втеръ. Но скоро они снова встали и пошли ходить вокругъ залы, какъ будто сбираясь ухать.
Любопытная Эмилія нашла средство слдовать за ними, подъ предлогомъ осмотрть мстоположеніе сада, и братъ ея съ лукавымъ добродушіемъ согласился быть проводникомъ ея. Она видла, какъ незнакомцы сли въ щегольской тильбюри, при которомъ находился лакей верхомъ и въ ливре. Въ ту минуту, какъ молодой человкъ слъ и старался уравнять возжи, онъ бросилъ на Эмилію одинъ изъ тхъ взоровъ, кои обыкновенно безъ цли бросаются на большія толпы, но она не безъ удовольствія замтила, что онъ посл два раза обернулся назадъ. Тоже сдлала и незнакомка, можетъ быть, изъ ревности.
— Я думаю, что ты теперь наглядлась на садъ — сказалъ ей братъ — и что мы можемъ возвратишься въ танцовальную залу.
— ‘Охотно’ — отвчала она. ‘Бьюсь объ закладъ, что это Виконтесса Абергавеней.. Я узнала ея ливрею,’ —
На другой день Эмилія изъявила желаніе прогуливаться верхомъ. Мало помалу она пріучила стараго дядю и братьевъ сопутствоватъ ей въ утреннихъ прогулкахъ, весьма полезныхъ какъ говорила она, для ея здоровья. Она особенно любила посщать деревеньку, гд жила Виконтесса, но не смотря, на кавалерійскія свои маневры, не такъ скоро нашла незнакомца, какъ могла надяться отъ тщательныхъ своихъ поисковъ. Нсколько разъ посщала она сельскіе балы въ Со, но никогда не встрчала тамъ молодаго человка, который явился такъ внезапно, чтобъ овладть ея мечтами и украсить ихъ.
Хотя ни что такъ не подстрекаетъ раждающейся любви молодой двушки, какъ препятствія, были однако минуты, въ которыя она готова была оставить тайные свои поиски, ибо почти отчаявалась въ успх предпріятія, коего странность можетъ дать понятіе о смлости ея характера. И дйствительно, она могла бы весьма долго кружить около деревеньки Шатене, не встртивъ своего незнакомца, ибо Клара, какъ тотъ называлъ срою спутницу, не была ни Виконтесса ни Англичанка, и ни она, ни незнакомецъ не обитали въ зеленыхъ и благоухающихъ рощахъ Шатене.
Однажды вечеромъ Эмилія, выхавши верхомъ въ сопровожденіи дяди, которому подагра давала во время прекрасной погоды довольно продолжительную передышку, встртила коляску Виконтессы. Это была именно Англичанка. Съ ней сидлъ скромный, щегольски одтый джентельменъ, коего румянецъ и свжесть, достойныя молодой двушки, также мало показывали чистоту сердца, какъ надо блестящій туалетъ бываетъ признакомъ богатства…
Увы! въ чертахъ незнакомцевъ не было ни чего, похожаго на обворожительные порьреты, кои любовь и ревность запечатлли въ памяти Эмиліи. Она тотчасъ съ досадою поворотила лошадь, какъ женщина, обманутая въ своемъ ожиданіи. Дядя съ трудомъ могъ за нею слдовать, съ такой быстротой скакала она на небольшой своей лошадк.— ‘Врно я ужъ слишкомъ устарлъ, чтобъ понимать двадцатилтіяхъ двушекъ’,— подумалъ морякъ, пустивъ лошадь свою въ галопъ — ‘или можетъ быть нынщняя молодежь непохожа на прежнюю?— Я однако прежде былъ легокъ на ходу и всегда умлъ хорошо пользоваться. втромъ. Но, что сдлалось съ моей племянницей? Она вдругъ похала шагомъ, какъ жандармъ, который ночью объзжаетъ дозоромъ Парижскія улицы?— Подумаешь, что она хочетъ сдлать нападеніе на этого бднаго пшехода, вроятно какого-нибудь поэта, мечтающаго о своихъ стихотвореніяхъ, ибо у него въ рук книга. Клянусь честью! Какой же я дуракъ! Да это можетъ быть тотъ молодой человкъ, котораго мы ищемъ.’—
Старый морякъ пустилъ лошадь шагомъ по песку, чтобы безъ шуму подъхать къ племянниц. Этотъ обветшалый мотылекъ слишкомъ много порхалъ въ семидесятыхъ годахъ — въ ту блаженную эпоху нашей исторіи, когда волокитство было въ такой чести — и потому тотчасъ отгадалъ,— что Эмилія, вовсе неожиданно встртила своего незнакомца. Хотя старость опускала уже завсу на срые глаза Графа Кергаруэ, но онъ умлъ замтить въ племянниц слды необыкновеннаго волненія, не взирая на неподвижность, которую она старалась дать своему лицу, проницательный взоръ Эмиліи съ какимъ-то оцпененіемъ былъ прикованъ къ незнакомцу, который спокойно шелъ впереди ея.
— ‘Такъ точно!’ — подумалъ морякъ — ‘она будетъ слдовать за нимъ, какъ купеческій корабль за корсеромъ, котораго боится. А потомъ, когда онъ скроется изъ глазъ ея, придетъ въ отчаяніе, что не знаетъ кого любитъ: Маркиза или разночинца. Этимъ молодымъ головамъ изъ предосторожности всегда должно имть при себ стараго воробья, какъ меня.’…
Онъ пришпорилъ потомъ свою лошадь и проскакавъ между Эмиліи и молодаго пшехода, такъ близко нахалъ на послдняго, что тотъ принужденъ былъ броситься на дерновый валъ, которымъ обведена была дорога. Графъ тотчасъ остановилъ свою лошадь и съ гнвомъ воскликнувъ.
— Разв вы не могли посторониться?
— ‘Ахъ, сударь, виноватъ’ — отвчалъ незнакомецъ. ‘Я забылъ, что мн должно просить у васъ извиненія въ томъ, что вы меня толкнули.’
— Э! а! пріятель — возразилъ морякъ насмшливымъ Родосомъ, къ коему примшивалось нчто оскорбительное.— Я старый тюлень, который теперь на мли — не забывайтесь со мной. Чортъ возьми! у меня рука очень не легка!’
И въ тоже время онъ насмшливо поднялъ хлыстикъ, какъ бы для того, чтобъ ударить лошадь, но дотронулся имъ до плеча своего собесдника.
— Будь же посмирне, молокососъ… Молодой человкъ, раздраженный дерзостію Графа, вышелъ опять на дорогу. Онъ сложилъ руки и отвчалъ тронутымъ голосомъ:
— ‘Государь мой, видя ваши сдины, я не ногу думать, чтобъ вы еще искали дуелей.’…
— Сдины!.. прервалъ морякъ — ты солгалъ, у меня волосы только съ просдью. Если я волочился за вашими бабушками, то тмъ лучше буду умть волочиться за вашими женами, когда он того стоятъ…
Такимъ образомъ начавшаяся ссора до того разгорлась, что молодой человкъ забылъ хладнокровіе, которое до тхъ поръ старался сохранить, и въ то время, какъ Эмилія, Со всми признаками живйшаго безпокойства подъхала къ Графу, сей послдній назначалъ уже своему противнику мсто и время, сказавъ, чтобы онъ хранилъ молчаніе въ присутствіи молодой двушки, ввренной его попеченіямъ,
Незнакомецъ улыбнулся и отдалъ старому моряку карточку, сказавъ ему, что это Парижской его адресъ, но, что онъ проводитъ лто на дач близь Шеврза, потомъ, объяснивъ ему въ короткихъ словахъ мсто своего жительства, поспшно удалился.
— Племянница! ты едва не задавила этого бдняка — сказалъ Графъ, поспшивъ на встрчу Емиліи.— Разв ты разучилась править лошадью?… Ты заставляешь меня подвергаться непріятностямъ, чтобъ прикрывать твои шалости, между тмъ какъ, одинъ взглядъ твой, одно вжливое слово, могли бы окончить ссору, хотя бъ ты даже вышибла ему руку.
— ‘Помилуйте, любезный дядюшка? причиною тому ваша лошадь, а не моя, Я право думаю, что вамъ ужъ больше не льзя здить верхомъ, вы не такъ хорошо здите, варъ прошлаго года. Но вмсто того, чтобъ говорить вздоръ.’…
— Чортъ возьми! какъ вздоръ! Разв дерзость противъ твоего дяди вздоръ?
— ‘Намъ бы должно узнать, не ушибся ли этотъ молодой человкъ? Онъ хромаетъ, дядюшка, да посмотрите же!’…
— Нтъ, онъ бжитъ! О! я его порядочно проучилъ!
— ‘Ахъ! дядюшка, это на васъ похоже!’
— Полно, племянница — сказалъ Графъ — остановивъ за узду лошадь Емиліи.— Я не вижу надобности вытягиваться предъ какимъ нибудь лавочникомъ, который долженъ почитать за честь, что его сшибли съ ногъ такіе люди какъ мы съ тобой?— ‘А почему вы думаете, что онъ не дворянинъ? Мн кажется, что у него очень благородная наружность.’…
— Наружность теперь имютъ вс, любезная Емилія.
— Нтъ, дядюшка! не вс имютъ ловкость И обращеніе, пріобртаемыя привычкой жить въ большомъ свт, я готова биться съ вами объ закладъ, что этотъ молодой человкъ благороднаго происхожденія.’
— Ты почти не имла времени разглядть его?..
— ‘Но, я его уже не въ первый разъ вижу’…
— Да и не въ первый разъ ищешь… возразилъ съ усмшкою Графъ. Эмилія покраснла, и дядя позабавившись нсколько минутъ ея замшательствомъ, наконецъ сказалъ ей:
— Эмилія, ты знаешь, что я люблю тебя какъ дочь, потому именно, что въ теб одной вижу еще ту благородную гордость, которую даетъ знатное происхожденіе. Чортъ возьми! кто бы могъ предвидть, что хорошія правила сдлаются такъ рдки! И такъ я хочу быть твоимъ повреннымъ, ибо вижу, что ты неравнодушна къ этому молодому дворянину! Но — никому ни слова! Вс твои родные стали бы надъ нами смяться., еслибъ, мы пустились въ море подъ ложнымъ флагомъ. Ты знаешь, что это значитъ? И такъ, племянница, я буду теб помогать. Сохранимъ тайну между нами — и я общаю теб, заманить этотъ бригъ подъ твои перекрестный огонь, въ самую средину нашей гостинной.
— ‘А когда дядюшка?…
— Завтра же….
— ‘Но я ни за что не отвчаю?….
— Ни за что! Ты можешь бомбардировать его, зажечь и потомъ бросить какъ старый никуда негодный корабль, если это теб нравится! Вдь это не первый не правда ли?
— ‘Какъ вы добры, дядюшка!’…
Графъ возвратившись домой, тотчасъ надлъ очки, украдкою вынулъ изъ кармана карточку и прочелъ: ‘Г: Максимиліанъ Лонгвиль, въ улиц Сантье.’
— Будь спокойна, любезная племянница — сказалъ онъ Эмиліи — ты безъ угрызенія совсти можешь закидывать сти, онъ принадлежитъ къ одной изъ историческихъ нашихъ фамиліи, и если еще не Перъ Франціи, то врно будетъ….
— ‘Почему вы это знаете?’
— Это моя тайна…
— ‘Такъ вамъ извстно его имя?’… Графъ въ безмолвіи кивнулъ блой годовой своей, породившей на старый дубовый пень, вокругъ коего шевелятся еще остатки листьевъ, занесенныхъ осеннимъ втромъ.Тогда Эмилія ршилась употребить все свое кокетство. Опытная въ искусств обольщать стараго моряка, она осыпала его дтскими ласками, нжнйшими выраженіями, И даже ршилась поцловать его, чтобъ вывдать столь важную для ней тайну. Старикъ, который всю жизнь свою заставлялъ Эмилію играть подобныя сцены и платилъ за нихъ весьма часто нарядомъ или ложей въ Италіянскомъ спектакл, на этотъ разъ захотлъ, чтобъ она его попросила и поласкала подоле. Но какъ онъ слишкомъ уже длилъ это удовольствіе, то Эмилія разсердилась, отъ ласки перешла къ насмшкамъ и надула губы. Мучимая однако любопытствомъ, снова приласкалась къ старику: и нашъ дипломатъ взялъ на конецъ съ племянницы, торжественное общаніе быть впередъ осторожне, добре, скромне, тратить меньше денегъ и особенно все поврять ему. Договоръ былъ заключенъ и скрпленъ поцлуемъ, который морякъ напечатллъ на бломъ чел Эмиліи, посл чего отвелъ ее къ уголъ, посадилъ къ себ на колна, и, взявъ карточку промежь пальцевъ, открылъ буква за буквою имя: Лонгвиль, и потомъ, ршительно отказавшись показать остальное, спряталъ карточку.
Это произшествіе дало новую жизнь сокровенному чувству Эмиліи. Она почти всю ночь рисовала въ воображеніи своемъ блистательныя картины мечтаній, коими питала свои надежды. Благодаря сему столь давно вожделнному случаю, наконецъ нашла она боле, нежели одно воображаемое существо, чтобы создать для себя источникъ тхъ мечтательныхъ благъ, коими любила надлять свою будущность. Подобно всмъ молодымъ двушкамъ, она не знала опасности любви и супружества, и пристрастилась къ обманчивой ихъ наружности’ Чувство это родилось въ ней, какъ раждаются вс прихоти юности, сладостныя и жестокія заблужденія, Имющія столь пагубное вліяніе на тхъ, которые, по неопытности, на себя однихъ принимаютъ попеченіе о будущемъ своемъ счастіи.
На другой день поутру, когда Эмилія еще спала, дядя уже поскакалъ въ Шеврзъ. Увидя на двор одного прекраснаго павильона молодого человка, котораго онъ наканун такъ ршительно оскорбилъ, Графъ подошелъ къ п.ему съ дружескою вжливостью стариннаго придворнаго.— ‘Э! Г. де Лонгвиль — кто бы подумалъ’ что я въ семьдесятъ три года поссорюсь съ сыномъ или внукомъ одного изъ лучшихъ друзей моихъ!.. Я контр-адмиралъ государь мой — это значитъ, что стрляться для меня тоже самое, что выкурить Гаванскую цигарку… Въ мое время это служило забавой, и двое молодыхъ людей не могли сдлаться друзьями, не пустивъ другъ другу крови.— Но, чортъ возьми, вчера, какъ морякъ, я слишкомъ уже нагрузился ромомъ и опрокинулся на васъ… Вашу руку?— Скорй соглашусь я перенести отъ потомка Лонгвилей сто ударовъ хлыстомъ, чмъ сдлать малйшее оскорбленіе его смейству.’
Молодой человкъ, какъ ни старался съ холодностію принять привтствіе Графа Кергаруэ, не могъ долго сопротивляться добродушному и откровенному его обхожденію и пожалъ ему тотчасъ руку. Тогда Графъ прибавилъ.— Вы только что хотли садиться на лошадь? Такъ подемъ-те вмст — и если вы не имете другихъ намреній, то я приглашаю васъ сегодня обдать въ Бонневальскій павильонъ. Тамъ будетъ племянникъ мой, Графъ де Фонтень: вамъ непремнно надобно съ нимъ познакомиться! Да — чортъ возьми — въ вознагражденіе за мою грубость я хочу представить васъ пяти прекраснйшимъ женщинамъ изъ всего Парижа. Ге, ге! Молодой человкъ, вы уже не такъ сердито смотрите!… Я люблю молодыхъ людей!.. Я люблю видть ихъ счастливыми. Это напоминаетъ мн благословенное время 1771, 1772 и слдующихъ годовъ, Когда не было недостатка ни въ любовныхъ приключеніяхъ, ни въ дуэляхъ!… Тогда весело жили!.. Теперь вы обо всемъ разсуждаете и обо всемъ хлопочете, какъ будто бъ не было ни XV го, ни XVI го вка!’
‘Но мы кажется нравы, ибо XVI ое столтіе доставило Европ одну религіозную свободу, между тмъ Какъ XIX ое.’…
Оставимъ разговоръ о политик… Я, изволите видть, ультра: но не мшаю молодымъ людямъ быть революціонерами, лишь бы только они оставили мн свободу заплетать черною лентою маленькой пучекъ мои la Frdric.
Когда Графъ и молодой сопутникъ его дохали до средины лса, то морякъ, завидя довольно тонкую березу, остановилъ лошадь, взялъ одинъ изъ пистолетовъ и, въ пятнадцати шагахъ разстоянія, всадилъ пулю въ самую средину дерева.
— ‘Видите ли теперь, что я не боюсь дуэли!’ сказалъ онъ съ комическою важностью, взглянувъ на Г. Лонгвиля.
— И я также,— возразилъ послдній, и зарядивъ поспшно свой пистолетъ, прицлился въ то мсто, куда попала пуля Графа, и не далъ промаха.
— ‘Вотъ что называется отлично воспитанный молодой человкъ!’ воскликнулъ въ восхищеніи морякъ.
Въ продолженіе своей прогулки съ тмъ, котораго онъ почиталъ уже своимъ племянникомъ, Графъ нашелъ тысячу случаевъ распросить его о разныхъ бездлкахъ, коихъ основательное познаніе составляло, по его кодексу, совершеннаго дворянина.
‘Есть ли у васъ долги?’ сказалъ онъ наконецъ своему товарищу посл многихъ вопросовъ.
— Нтъ, сударь.
— ‘Какъ! вы все покупаете на чистыя деньги?’
— Безъ сомннія, сударь, иначе мы потеряли бы довренность и всякое уваженіе.
— ‘Но, по крайней мр, у васъ нсколько любовницъ.. А! вы краснете! Чортъ возьми! какъ нравы перемнились! Съ этими понятіями о законномъ порядк, Кантизм и свобод, молодежь совершенно избаловалась. У васъ нтъ ни Гимара, ни Дюте, ни заимодавцевъ, и вы не знаете геральдики, это значитъ, любезный другъ, что вы не воспитаны! Знайте, что тотъ, кто не шалитъ въ молодости, шалитъ въ старости… Да, чортъ возьми, если у меня въ семдесять лтъ 80,000 ливровъ дохода — такъ это отъ того, что я въ тридцать лтъ убилъ вдвое боле. Не смотря на то, ваши недостатки не помшаютъ мн представить васъ въ Бонневальскомъ павильон. Вы общали мн пріхать и я васъ тамъ дожидаюсь.
— Какой странной старикашка! подумалъ Лонгвиль: сдъ какъ лунь, и свжъ не по лтамъ. Но не смотря на его простодушіе, я не очень довряю ему. Не мшаетъ създить въ Бонневальскій павильонъ, потому что тамъ, говорятъ, есть прекрасныя женщины: но надобно сойти съ ума, чтобъ, остаться тамъ обдать!
На другой день, около четырехъ часовъ, когда все общество Бонневальскаго павильона разсяно было по гостиной и билліардной, слуга провозгласилъ громко: ‘Господинъ Лонгвиль!’
При имени, которое Графъ Кергаруэ такъ расхвалилъ обществу Бонневальскаго павильона, вс, даже игрокъ $ готовившійся сдлать шара, сбжались частію для того, чтобъ замтить, какое дйствіе это явленіе произведетъ на Эмилію, частію, чтобы собственными глазами увидть Феникса, заслужившаго предпочтеніе предъ такимъ множествомъ соперниковъ.
Щегольскій, но не выисканный нарядъ, ловкое и свободное обращеніе, пріятный голосъ, проникавшій до глубины души, пріобрли Г. Лонгвилю благосклонность всего семейства. Казалось ему не чужда была восточная пышность жилища роскошнаго директора податей. Хотя разговоръ его былъ разговоръ человка свтскаго, но всякой могъ легко замтить, что онъ получилъ самое блестящее воспитаніе и имлъ столь же основательныя, какъ и обширныя свденія.
Ему удалось употребишь такъ кстати одно техническое слово въ разговор съ старымъ морякомъ на счетъ корабельныхъ строеній, что одна дама замтила ему, что онъ врно былъ воспитанникъ Политехнической Школы.
— Я думаю, сударыня, отвчалъ онъ, что можно гордиться этимъ названіемъ.
Не смотря на просьбы всего семейства, вжливо, но съ твердостью, онъ отказался отъ приглашенія остаться обдать и прервалъ замчанія дамъ, сказавъ, что онъ служитъ Гиппократомъ молодой сестр своей, которой слабое здоровье требуетъ величайшихъ попеченій.
— Г. де Лонгвиль вроятно докторъ? спросила иронически одна изъ невстокъ Эмиліи.
— ‘Онъ воспитывался въ Политехнической Школ!’ отвчала съ кротостью Эмилія, коей лице оживилось роскошнымъ румянцемъ, когда она узнала, что миловидная танцовщица сельскаго бала въ Со была сестра Г. Лонгвиля.
— Но, милая, можно быть докторомъ и вмст съ тмъ воспитанникомъ Политехнической Школы. Не правда ли, сударь?
— Конечно, сударыня, отвчалъ молодой человкъ.
Взоры всхъ обратились на Эмилію, которая съ какимъ то безпокойнымъ любопытствомъ смотрла на очаровательнаго незнакомца. Она начала дышать свободне, когда сей послдній, улыбаясь, прибавилъ:
— ‘Я не имю чести быть медикомъ, сударыня, и даже отказался отъ службы по части путей сообщенія, чтобъ сохранить всю свою независимость.’
— И прекрасно сдлали, сказалъ Графъ. Но, какъ вы можете почитать за честь быть докторомъ? прибавилъ благородный Бретонецъ. Эхъ, любезный другъ, для такого человка, какъ вы…
— ‘Графъ, я уважаю вс званія, коихъ предметомъ польза.’
— Гмъ! мы съ вами согласны! Вы ихъ уважаете, какъ молодой человкъ уважаетъ старую вдову.
Посщеніе Г. Лонгвиля было не слишкомъ коротко и не слишкомъ продолжительно. Онъ удалился въ то время, когда замтилъ, что понравился всему семейству и что на его счетъ пробудилось всеобщее любопытство.
— Это хитрая лисица! сказалъ Графъ, проводивъ его и возвращаясь въ гостиную.
Двица де Фонтень, которая одна участвовала въ тайн старика, одлась въ этотъ День съ особенномъ стараніемъ, чтобы привлечь вниманіе молодаго человка: но къ неудовольствію своему замтила, что онъ не обратилъ на нее того вниманія, котораго она считала себя достойною. Вс удивились молчанію, которое она наблюдала. Въ самомъ дл, Эмилія привыкла истощать для новыхъ постителей вс очарованія кокетства, вс хитрости остроумнаго болтанья., все неизчерпаемое краснорчіе взоровъ и движеніи. Обворожилъ ли ее мелодическій голосъ молодаго человка и прелесть его обращенія, или она истинно полюбила его и чувство это произвело въ ней перемну — какъ бы то ни было, въ ней не замтно было никакого притворства. Простота и непринужденность безъ сомннія придавали ей еще большую прелесть. Сестры ея и одна старая дама, пріятельница дома, полагали, что это утонченное кокетство: он думали, что Эмилія, почитая молодаго, человка достойнымъ себя, хотла, можетъ быть доказываться ему мало помалу, дабы ослпить его вдругъ, когда уврится, что онъ къ ней не равнодушенъ.
Все семейство любопытствовало узнать, что своенравная красавица думаетъ о прекрасномъ постител. Во время обда, когда каждый наперерывъ старался одаритъ Г. Лонгвиля новымъ достоинствомъ, утверждая, что открылъ его, благодаря замчанію, котораго ни? кто другой не сдлалъ, двица де Фонтень нсколько времени хранила молчаніе.
Но вдругъ легкая насмшка дяди извлекла ее изъ этого мнимаго равнодушія. Она съ колкостью замтила, что такое неземное совершенство должно прикрывать какой нибудь большой недостатокъ и что она иногда не ршится съ перваго взгляда судить человка, Который такъ много общаетъ. Она прибавила, что т, которые нравятся всмъ, не нравятся никому, и что величайшій недостатокъ — вовсе не имть недостатковъ.
Подобно всякой влюбленной двушк, она ласкала себя надеждою скрыть чувства свои во глубин души и обмануть аргусовъ, коими была окружена, но черезъ дв недли, не было никого въ этомъ многочисленномъ семейств, кто бы не былъ посвященъ въ сію фамильную тайну.
При третьемъ посщеніи Г. Лонгвиля, Эмиліи показалось, что она была его предметомъ. Открытіе сіе привело ее въ такое упоеніе, что она сама себ удивилась, когда пришла въ состояніе разсуждать. Въ этомъ открытіи было нчто тягостное для ея гордости. Она привыкла считать себя центромъ вселенной и принуждена была теперь признать силу, которая влекла ее къ себ. Она старалась сопротивляться, но не могла изгнать изъ своего сердца плнительный образъ молодаго человка. Скоро потомъ начались безпокойства,
И дйствительно, два качества Г. Лонгвиля, весьма противныя всеобщему любопытству и въ особенности любопытству Эмиліи, были скрытность и необыкновенная скромность. Онъ никогда не говорилъ ни о себ, ни о своихъ занятіяхъ, ни о своемъ семейств. Хитрыя сти, раскидываемыя Эмиліею въ разговорахъ, чтобы заставить молодаго человка войти въ подробности о самомъ себ, не имли успха. Самолюбіе подстрекало ея любопытство. Говорила ли она о живописи? Г. Лонгвиль отвчалъ, какъ знатокъ. Занималась ли музыкою? Онъ безъ всякихъ вычуръ показывалъ въ себ отличнаго музыканта. Однажды вечеромъ онъ восхитилъ все общество, присоединивъ очаровательный голосъ свой къ голосу Эмиліи въ одномъ изъ лучшихъ дуэтовъ Чимарозы. Но когда старались узнать, не артистъ ли онъ, то онъ такъ искусно обратилъ этотъ вопросъ въ шутку, что женщины, даже самыя опытныя въ искусств отгадывать чувства, не могли ршишь, что онъ такое. Съ какимъ мужествомъ старый морякъ ни кидался на абордажъ, Лонгвиль такъ ловко избгалъ его нападеній, что умлъ сохранить всю прелесть таинственности. Ему тмъ легче было остаться прекраснымъ незнакомцемъ для Бонневальскаго павильона, что любопытство не переходило тамъ за Границы вжливости.
Тогда Эмилія, которую эта скрытность мучила несказанно, подумала, что такого рода подробности можно скорй выманить отъ сестры, нежели отъ брата. Съ помощію дяди, который также хорошо умлъ управлять подобными длами, какъ кораблемъ, она старалась вывесть на сцену до того времени нмое лице Клары Лонгвиль. Скоро вс общество Бонневальскаго павильона изъявило желаніе познакомиться съ такой любезной двушкой и доставить ей нкоторое развлеченіе. Простой домашній балъ былъ предложенъ и принятъ. Дамы не отчаивались въ возможности заставить проговориться молодую шестнадцатилтнюю двушку.
Не смотря на тучи, сгущаемыя этою таинственностью и вызываемыя любопытствомъ, яркій свтъ озарялъ жизнь Эмиліи. Съ какимъ-то упоеніемъ наслаждалась она существованіемъ съ тхъ поръ, какъ перестала ограничивать его одной собою. Она начинала постигать общественныя отношенія. Отъ того ли, что мы въ счастіи всегда бываемъ добре, или отъ того, что чувства, занимавшія ее, не оставляли ей досуга мучишь другихъ: она сдлалась не такъ насмшлива, не такъ своенравна, не такъ взыскательна, перемна ея характера восхищала удивленное семейство. Впрочемъ, можетъ быть, любовь ея со временемъ должнабъ была превратиться въ двойственный эгоизмъ.
Дожидаться прізда скромнаго и таинственнаго своего обожателя было для ней райскимъ наслажденіемъ. Хотя между ими не было промолвлено ни одного слова о любви, но она знала, что любима, и искусно умла давать молодому незнакомцу средства выказать вс сокровища своей образованности. Она замтила, что сей послдній внимательно наблюдаетъ за ней, и начала стараться преодолть вс недостатки, вкорененные въ ней воспитаніемъ. Это была, со стороны ея, первая жертва любви и жестокая укоризна самой себ. Она хотла понравиться незнакомцу и обворожила его, она любила его и была имъ боготворима.
Родители Эмиліи, зная, что гордый ея характеръ служитъ ей достаточной защитой, давали ей столько свободы, что она могла вполн наслаждаться тми дтскими невинными радостями, кои придаютъ первой любви такую прелесть, такое очарованіе. Молодой человкъ не разъ бродилъ съ Эмиліей по аллеямъ обширнаго парка, гд природа являлась разубранною, подобно женщин, сбирающейся на балъ. Не разъ начинались между ними т таинственные разговоры безъ цли и физіономіи, въ коихъ выраженія, имющія наимене смысла, скрываютъ наиболе чувствованій. Часто вмст любовались они лучами заходящаго солнца и роскошнымъ ихъ блескомъ, рвали маргаритки, чтобы щипать ихъ листки, пли страстные дуэты, употребляя ноты Перголеза или Боэльдье, для выраженія сокровенныхъ своихъ чувствованій.
Наступилъ день, назначенный для бала. Клара Лонгвиль и братъ ея были лучшимъ, украшеніемъ праздника, и въ первый еще разъ въ жизни Эмилія съ удовольствіемъ видла торжество молодой двушки. Она отъ души осыпала ее тми ласками, тою заботливостію, которыя женщины обыкновенно изъявляютъ другъ другу для того только, чтобъ возбудить зависть въ мущинахъ. Но у Эмиліи была своя цль: она хотла вывдать важную для ней тайну. Двица Лонгвиль была еще скромне брата и въ качеств двушки показала даже боле хитрости и ума: она не подавала вида, что хочетъ скрывать что нибудь, но старалась обращать разговоръ на посторонніе предметы и умла придать ему такую занимательность, что двица де Фонтень не могла ей не позавидовать и прозвала Клару сиреной.
Эмилія хотла вывдать Клару и напротивъ того сама проговорилась. Хотла судить объ ней и сама подверглась ея суду. Она внутренно сердилась на себя, что высказала свой характеръ въ нкоторыхъ отвтахъ, которые умла выманить у ней лукавая Клаpa, коей скромность и невинность отдаляли всякое подозрніе въ притворств.
Была одна минута, когда двица де Фонтень казалась оскорбленною тмъ, что дозволила себ неосторожную выходку противъ разночинцевъ, вызванную Кларою.
— Максимиліанъ мн такъ много говорилъ объ васъ, сказала ей Клара, что я изъ любви къ нему съ нетерпніемъ желала васъ узнать, но узнать васъ значитъ васъ полюбить.
— ‘Милая Клара, я боялась, что вамъ не понравилось мое мнніе на счетъ тхъ, которые незнатнаго происхожденія.’
— О! будьте спокойны. Теперь на подобныя сужденія не обращаютъ вниманія: притомъ же он вовсе де меня не касаются. Я состою вн этого вопроса.
Какъ ни высокомренъ былъ такой отвтъ, онъ доставилъ Эмиліи величайшее удовольствіе. Она объяснила его себ, какъ объясняются прорицанія, въ такомъ смысл, который согласовался съ ея желаніями. Веселе, чмъ когда нибудь, пустилась она снова въ танцы и бросивъ взглядъ на Г. Лонгвиля, коего наружность и обращеніе превосходи я и, можетъ быть, совершенства воображаемаго ею идеала, она ощутила еще большую радость при мысли, что онъ дворянинъ. Черные глаза ея сверкали и она танцовала совсмъ удовольствіемъ, какое только можно находить въ этомъ дедал различныхъ па и движеній, въ присутствій любимаго человка. Никогда еще не понимали они такъ хорошо другъ друга, какъ въ эту минуту, и даже не разъ чувствовали трепетаніе пальцевъ своихъ, когда законы контрданса налагали на нихъ сладостную обязанность касаться другъ друга.
Любовники дождались начала осени среди праздниковъ и сельскихъ удовольствій, предаваясь влеченію сладостнйшаго чувства въ жизни и безпрестанно усиливая его тысячью различныхъ случаевъ, которые каждый легко можетъ вообразить, ибо любовь почти везд одна и таже. Они наблюдали другъ друга, сколько могутъ наблюдать влюбленные.
— Наконецъ — сказалъ старый дядя, который глазами слдилъ ихъ подобно естествоиспытателю, разсматривающему наскомое въ микроскопъ — наконецъ дло торопится къ развязк… по рукамъ и кончено!
Это слово устрашило Графа и Графиню де Фонтень. Старый Вандеецъ побылъ въ самомъ дл такъ равнодушенъ къ замужству дочери, какъ нкогда общалъ: онъ здилъ нарочно въ Парижъ за извстіями, которыхъ однако не добился. Мучимый скромностію незнакомца и не зная еще, каковъ будетъ успхъ розысканій одного Парижскаго чиновника на счетъ фамиліи Лонгвиль, онъ счелъ нужнымъ посовтовать дочери вести себя осторожне. Родительское увщаніе было принято съ притворною покорностію, исполненною насмшливости.
— По крайней мр, любезная Эмилія, если ты его любишь, то не открывайся ему въ любви своей…
— ‘Это правда, батюшка, я люблю его, и конечно буду дожидаться вашего позволенія, чтобъ ему въ томъ признаться…
— Однакожъ, Эмилія, подумай, что ты не знаешь ни о его семейств, ни о его состояніи…
— ‘Если я ничего не знаю, такъ отъ того, что не хочу знать Но, батюшка! вы желали видть меня замужемъ и предоставили мн свободу выбора: я его сдлала и намреніе мое непоколебимо. Что еще надобно?’
— Надобно знать, другъ мой, точно ли выбранный тобой — сынъ Пера Франціи, отвчалъ насмшливо почтенный вельможа.
Эмилія нсколько минутъ хранила молчаніе. Но, скоро поднявъ голову, посмотрла на отца и спросила его съ нкоторымъ безпокойствомъ:
— ‘Разв Ловгвили?’…
— Угасли въ особ стараго Герцога, погибшаго на эшафот въ 1193. Онъ былъ послдняя отрасль младшей линіи…
— ‘Однако жь, батюшка, есть очень хорошія фамиліи, происходящія отъ побочныхъ линій. Въ исторіи Франціи видимъ мы множество Принцевъ, коихъ гербы перерзаны полосою.
— Твой образъ мыслей очень перемнился, сказалъ, улыбаясь, старый Вандеецъ.
Слдующій день назначенъ былъ для отъзда всего семейства Графа де Фонтеня въ Парижъ, и Эмилія, которую совты отца очень тревожили съ живйшимъ нетерпніемъ ожидала того времени, когда обыкновенно прізжалъ Г. Лонгвиль, чтобъ получить отъ него объясненіе.
Посл обда она пошла бродить въ паркъ: ибо знала, что молодой человкъ придетъ искать ее въ темномъ боскет, гд они часто разговаривали. И потому она направила шаги въ ту сторону, размышляя о томъ, какимъ образомъ ей вывдать столь важную тайну, не уронивъ своего достоинства. Это было довольно трудно.
И дйствительно, до сихъ поръ никакое признаніе не утвердило еще чувства, соединявшаго ее съ Максимиліаномъ. Она подобно ему втайн наслаждалась сладостію первой любви. Казалось, что каждой изъ нихъ по врожденной гордости боится самому себ признаться въ своихъ чувствахъ.
Максимиліанъ, которому Клара не безъ основанія внушила подозрніе на счетъ характера Эмиліи, былъ безпрестанно увлекаемъ пылкостью юношеской страсти и удерживаемъ желаніемъ короче узнать и испытать женщину, коей намревался вврить свою будущность и счастіе всей своей жизни. Онъ не хотлъ вооружаться противъ предразсудковъ, портившихъ характеръ Эмиліи — предразсудковъ, которыхъ онъ, не взирая на любовь свою, не могъ въ ней не замтить — не удостоврившись напередъ, что она его истинно любитъ, ибо не хотлъ отваживать на удачу ни своей любви, ни участи цлой жизни. И потому онъ до сихъ поръ постоянно хранилъ молчаніе, которое изобличали его взгляды, движенія и малйшіе поступки.
Съ другой стороны гордость, свойственная всякой молодой двушк, увеличивалась въ Эмиліи тщеславіемъ, на которое она думала имть право по красот своей и знатному происхожденію, и препятствовала ей предупредить объясненіе, которое безпрестанно возрастающая страсть побуждала ее иногда исторгнуть, во чтобъ то ни стало.
Такимъ образомъ любовники, по внутреннему чувству, поняли свое положеніе, не объяснивъ себ сокровенныхъ его причинъ, ибо въ жизни бываютъ минуты, въ которыя неопредленность нравится юнымъ сердцамъ, притомже опоздавъ слишкомъ объясниться, оба они, казалось, находили какое-то жестокое удовольствіе во взаимномъ ожиданіи: одинъ, стараясь узнать по тому усилію, котораго должно будетъ стоить признаніе надменной его любовниц, сколько онъ любимъ, другая, надясь каждую минуту, что онъ самъ прерветъ слишкомъ почтительное молчаніе.
Эмилія сла на дерновую скамью и перебирала въ памяти все, что случилось съ нею въ продолженіе лта. Каждый день послднихъ трехъ мсяцовъ казался ей блестящимъ листкомъ благоухающаго и роскошнаго цвтка. Опасенія отца послднія представлялись душ ея. Но и т скоро были разсяны размышленіями, свойственными молодой неопытной двушк, которыя Эмилія нашла неоспоримо убдительными.
Прежде всего она согласилась сама съ собой, что ей невозможно было обмануться на счетъ Максимиліана, и дйствительно, въ теченіе цлаго лта, она не могла замчать въ немъ ни одного движенія, ни одного Слова, которое бы изобличало низкое произхожденіе или простонародныя занятія, да и въ спорахъ онъ обнаруживалъ навыкъ, показывавшій человка, знакомаго съ важными государственными длами.
— ‘Притомъ же’ — думала она — ‘приказный или купецъ не могъ бы имть довольно свободнаго времени, чтобы цлое лто гоняться за мной по полямъ и лсамъ, соря временемъ также расточительно, какъ дворянинъ, у котораго впереди жизнь, чуждая всякихъ заботъ.’
Она погружена была въ размышленіе, которое было для ней занимательне всхъ этихъ предварительныхъ разсужденій, какъ вдругъ легкой шорохъ листьевъ извстилъ се, что она уже нсколько минутъ была предметомъ глубочайшаго удивленія.
— ‘Знаете ли вы’, сказала она ему, улыбаясь, ‘что очень дурно такъ пугать молодыхъ двушекъ…’
— Особенно, отвчалъ онъ, когда он заняты своими тайнами.
— ‘Для чего жь мн не имть ихъ, когда вы имете свои?’